Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Сергей Щербаков. Щенки и псы Войны

--------------------------------------------------------------
     Повесть в рассказах 
     Редакция 21.09.04
     © Copyright Сергей Щербаков, 2004
     Email: aksu@rambler.ru
     Origin: http://artofwar.ru/s/sherbakow_s_a/
     Комментарии можно оставить здесь
--------------------------------------------------------------


     Посвящается солдатам России.

     "Бородатые  старики  и  хрупкие  юнцы,  едва  достигшие  двадцати  лет,
товарищи - без всяких различий. Рядом с ними - младшие офицеры, полудети, не
раз водившие их в ночные бои и  атаки. А позади - армия мертвецов.  Так идут
они вперед, шаг за шагом,  больные, полузаморенные голодом, без  снаряжения,
поредевшими  рядами,  и   в   глазах   у   них   непостижимое:  спаслись  от
преисподней... Путь ведет обратно - в жизнь."

     Э.М.Ремарк "На западном фронте без перемен"



От автора

     Они вернулись с войны в родной город. Их не так много. Но они есть. Эти
ребята,  что испытали всю мерзость, кровь  и грязь чеченской войны, гибель и
плен  своих  товарищей. Они вернулись со своей болью, с нарушенной психикой,
со своим взглядом на этот жестокий и несправедливый к ним мир. Они вернулись
домой, где их  ни  кто не  ждал  кроме  родителей и близких. Кто залечит  их
кровоточащие раны, кто  ответит за исковерканные судьбы?  Не дай  бог пройти
через тот ад, что довелось им. Долго мальчишкам еще будут сниться: обстрелы,
зачистки,  крики  и  стоны раненых,  горящие  как  факел  БМП,  смертоносные
растяжки,   разрушенные  дома,   чужие  глаза,  полные  слез  и   ненависти.
Сталкиваясь с  безразличием и равнодушием окружающих, им остается забыться в
пьяном угаре. Кто поможет им вернуться к  мирной  жизни,  найти  себя, найти
контакт со сверстниками,  найти интересную работу?  Администрации  города  и
военкомату не  до  этого.  Вот,  когда  появится  указ  или постановление  о
реабилитации и помощи участникам антитеррористической операции, тогда может,
и вспомнят о защитниках Отечества. А в настоящее время не до них.
     Недавно  в одной из газет  промелькнуло  довольно  откровенное интервью
наемника из  Пензы, который воевал  в Чечне  на стороне боевиков, на совести
которого,  вероятно,  не  одна   загубленная  жизнь  наших  пацанов.  Правда
наемника!  А где  же, правда  нашего желторотого мальчишки,  что  испил  всю
горькую чашу  до дна?  Да, она не такая красивая как  нам кажется, она очень
горька, эта  правда, страшная  правда, об  армии  и войне.  Такую  правду не
любят.
     В этой книге показана жестокая страшная правда о чеченской  войне. Хотя
некоторые острые моменты в ней сглажены, завуалированы, читать ее женщинам и
тем более детям автор не рекомендует.


     Работа над циклом - это кропотливый труд нескольких лет. Первый рассказ
"Бутик", теперь он называется "Одно  утро чеченской войны", был мною написан
в 2000 году. Когда я работал над рассказами, у меня почему-то не было даже и
тени сомнений, что по ним будет когда-нибудь снята картина. Почему я был так
уверен в  этом?  Не  знаю!  Возможно,  потому что  эта тема  -  кровоточащая
незаживающая рана нашей страны,  нашего народа. Она будет  всегда беспокоить
наши сердца.
     Я благодарю  судьбу,  которая свела  меня  с  замечательными людьми:  с
режиссером Владимиром Бортко,  писателем Андреем Константиновым, сценаристом
Ильей  Авраменко,  полковником  Борисом  Подопригорой,  режиссером  Виктором
Бутурлиным, режиссером Анжеликой Ждановой, художником-постановщиком Михаилом
Гавриловым,  которые  воплотили  мои  мечты  по созданию фильма о  солдатах,
воюющих в Чечне, в жизнь.

     Несколько  слов, как создавался  фильм "Честь имею!"? В начале  августа
2003  -го  года  я  в  электронной  почте  обнаружил  письмо  от  известного
кинорежиссера Владимира  Бортко,  который  сообщал,  что собирается  снимать
фильм  о  войне в Чечне  и просил срочно связаться с ним по телефону. Я  был
поражен, создатель "Афганского излома", "Собачьего сердца", "Идиота" ищет со
мной встречи!  Я на следующий день вечером позвонил ему. Он тут же накинулся
на меня с  упреком,  где  я пропадаю. Поделился  своими впечатлениями о моих
рассказах,  опубликованных  в Интернете,  после чего  предложил написать  на
основе их сценарий к будущему фильму о гибели псковских десантников. История
гибели 6-ой роты псковских десантников мне  была хорошо известна. Узнав, что
на создание сценария отводится всего две недели, я тут же отказался. Это мне
показалось нереальным, просто  физически не возможным.  Но  после нескольких
телефонных разговоров я вынужден  был уступить. В связи с огромной загрузкой
на  работе приходилось сценарию  посвящать  все свое свободное  время, писал
ночами, на сон практически не оставалось времени. К  концу обещанного срока,
когда я был вымотан до  предела, сценарий был готов.  В  ходе работы над ним
родились и новые сюжеты, в последствии вошедшие в цикл "Щенки и псы войны".
     В  сентябре   Владимир  Бортко  пригласил  меня  в  Санкт-Петербург  на
утверждение  окончательной  версии  сценария.  Оказалось, что  над сценарием
параллельно  работали  и другие авторы.  Среди них московский сценарист Илья
Авраменко,   питерский   писатель,  возглавляющий   Агентство  журналистских
расследований, Андрей  Константинов и  бывший заместитель командующего ОГВ в
Чечне, полковник Борис Подопригора.
     Бортко вручив мне  сценарий  на  четырехсерийный фильм, отправил меня в
гостиницу  знакомиться с ним. На  следующий день  мы вновь втретились в  его
студии, где обсудили и плюсы,  и  минусы,  нашего  сценария. Не скрою,  были
жаркие споры по ряду сюжетов с маститым киномастером.
     Потом  он  передал  меня  в  руки  режиссера  будущего фильма,  Виктора
Бутурлина.  С  которым  сложились  хорошие  творческие отношения.  Некоторые
спорные моменты мы проигрывали  заново  по  ходу обсуждения  сцен. На третий
день  нанесли  визит  к  соавтору,  Андрею  Константинову, в  его  офис. Где
родились новые, более удачные, варианты начала и концовки фильма, которые на
этот раз в полной мере нас всех устраивали.
     На  съемки самого фильма  мне попасть к сожалению  не  удалось,  иначе,
возможно, мы могли бы избежать некоторых "ляп" допущенных в ленте. Но было и
много находок,  которые я  отмечаю, когда вновь на досуге просматриваю кадры
нашей  картины.  Судя  по  живому резонансу,  который она  вызвала  у  наших
зрителей, она, по-моему мнению, удалась, не оставив никого равнодушным(и).
     Почему Владимир Бортко  остановил выбор именно  на моих рассказах, а не
на  работах  других  более  зрелых  и  талантливых  литераторов,  пишущих  о
чеченской войне? Мне кажется, здесь сыграла немаловажную роль их стилистика.
Рассказы  цикла   больше   напоминают   сценарии,  чем  просто  литературные
произведения. Здесь меньше описаний, больше конкретики, больше действия. Они
своего рода как бы расширенные синопсисы, читая которые, знаменитый режиссер
сразу видел перед собой будущий фильм.
     В  настоящее время  я  продолжаю работу над  циклом  и одновременно над
киносценарием к одноименному фильму "Щенки и псы войны". Надеюсь, что  он не
будет  сниматься в такой  спешке, как  сериал "Честь  имею!", и  мы  избежим
многих  ошибок.  Песни,  которые   прозвучат  в  этой  многосерийной   ленте
принадлежат  перу  моего хорошего друга, Александра Зубкова,  известного  по
авторскому циклу социально-патриотического направления "Русь".
     Дело осталось за малым: найти продюсера и талантливого режиссера.



     Сергей Щербаков(Аксу)




Одно утро чеченской войны


     Посвящается девятнадцатилетним
     мальчишкам, которым довелось
     испить "горькую чашу"
     чеченской войны

     Славка  стоял у высокого металлического забора, покрашенного  суриком и
поливал его. От прозрачной  горячей струи  и  мокрых кружев  на заборе вверх
поднимался легкий пар.
     -  Двинули!  -  хрипло  бросил  он напарнику,  закончив  свою  нехитрую
процедуру,  и они молча побрели по узкой горбатой улочке. Под  ногами смачно
чавкала скользкая грязь, "стокилограммовыми" комьями налипая на сапогах. Они
двигались  вплотную к  заборам,  шлепая  по нежному свежему снежку,  который
тонким  слоем покрыл все вокруг.  В небе стояла белая  непроницаемая пелена,
солнце  еще не пробилось сквозь эту стену сырого  тумана.  Голые серые ветки
деревьев и кованое обрамление заборов стайками оседлали неугомонные воробьи.
Веселое беcшабашное чириканье, которых изредка нарушалось  яростным собачьим
лаем и глухим рыком "бээмпэшек", двигавшихся по соседним улицам.
     Пашка, Славкин  напарник,  невысокий коренастый пацан с  бледным лицом,
отрешенно  уставясь  под  ноги,  плелся  с  пулеметом  наперевес,  с  трудом
переставляя ноги с налипшей  глиной.  В конце  улицы они  присели: Славка  у
кирпичной стены, уперевшись рваным засаленным коленом в заснеженный валун, а
Пашка  устроился  на  противоположной  стороне  под  сухим корявым  деревом,
выставив вперед ствол своего ПКМа с пристегнутым "коробом" (магазином).
     Где-то  сзади, через несколько домов от них,  группа  екатеринбургского
СОБРа, двигаясь следом, шмонала дворы и хозяев. Обыск и проверку документов,
как правило,  проводили бойцы  СОБРа,  а  солдаты  ОБРОНа (отдельной бригады
оперативного назначения) страховали с улицы.  "Собровцам" опыта не занимать,
уловки боевиков  для них, что  твои семечки. Одного  взгляда  им достаточно,
чтобы вычислить, где может находиться растяжка  или схорон. Славка  наблюдал
однажды, как Степан, методично простукивая стены в доме, обнаружил  тайник с
оружием и взрывчаткой.
     Славка поправил бронежилет,  чтобы  не тянул своей тяжестью  и, сдвинув
каску на затылок,  задумался о прошлой жизни. Она показалась такой далекой и
чужой,  как  будто она  была где-то  на  другой планете и не с  ним. Он снял
изрядно потрепанную  рукавицу и,  протянув  потрескавшиеся  красные  пальцы,
зачерпнул  горстку снега и  поднес  ко рту.  Сидеть  вот  так  в  постоянном
напряжении, ни чего не  делая, было  сплошной мукой. Неистово зудели расчгсы
на  спине и  пояснице. Вшей  ни сколько  не смущала, ни холодная  погода, ни
сырой бушлат, ни эта странная война.
     Славка зевнув, поежился.
     -  Скорее бы домой. Подальше отсюда, из этого ада - стучало  в мозгу. -
Страх и  холод уже  в печгнках. Командировка на три месяца  явно затянулась.
Уже  конец  января,  а  замены  пока  не  предвидится,  хотя  их  служба уже
закончилась, пора в "дембель". Вчера их знакомили с обращением командования,
в  котором  оно просило, вернее, приказывало остаться на  боевых позициях до
тех пор,  пока не будет подготовлена смена.  Приносило, конечно, извинения и
тому подобное. Как  сейчас помню, там были такие слова: "  Вы  добросовестно
выполнили свой  конституционный воинский долг пред Отечеством  и  российским
народом. По закону и справедливости некоторые из вас  должны  быть уволены в
запас. Но сегодня  в борьбе с террористами и пособниками наступил переломный
момент, когда  все силы должны быть  направлены  на то,  чтобы  окончательно
добить   бандитские   формирования  на  территории   Чеченской   республики,
являющейся частью России...
     ...  Командование  знает,   что  в  условиях  войны  наступает  чувство
физической и моральной усталости от постоянной опасности и трудностей  быта.
Но  сегодня Родина обращается  именно к вам, мужественным солдатам России, с
просьбой  - остаться в  составе  своих, воинских частей  до  плановой замены
личного состава. В этот сложный момент Родина надеется на  вас ,  потому что
сегодня именно  вы можете передать пополнению свой опыт и оказать ему помощь
в выполнении служебно-боевых задач..."
     Славка сплюнул.
     " Вот  такие, наши пироги! Серега-земляк уже, наверное, дома. Отправили
его вместе с ранеными, еще в начале месяца  в  родную часть. Досталось  ему,
конечно,  здорово! Отморозил ноги, застудил легкие, когда были в горах, да и
"крыша" у него, похоже, поехала. Да, еще новый ротный, сволочь,  нос свернул
на  бок. Зато, теперь дома! В тепле! Балдеет! Лучше быть со сломанным носом,
чем "грузом двести".
     "Груз   двести".   Вчера   два   "двухсотых"   отправили  домой,   двух
ребят-десантников. Накануне подняли утром по  тревоге, выехали в  Мескет-Юрт
на "зачистку". Поступили оперативные  данные, что там находится,  кто-то  из
полевых командиров. Стоял седой туман, видимость паршивая, метров в двадцати
уже ничего не видно. Дорога ни к черту,  узкая,  сплошные  крутые  подъемы и
спуски. "Бэтры" постоянно  юзят, гуляют из стороны в сторону по сырой глине.
Впереди  колонны десантники, мы  - "вэвэшники" в  середине, замыкает СОБР на
"уралах". Не едем, а еле ползем как черепахи, сплошные заносы, того и гляди,
сыграешь с обрыва. Проехали около часа, когда на фугасе  подорвался головной
"бэтр",  тяжело  ранило  водителя,  есть   контуженные.  Поступила  команда:
разворачиваться  и  возвращаться  в   Ножай-Юрт.  На  обратном  пути  всг  и
случилось. Один из "бэтров" потащило  по жидкой  грязи и он завалился. Двоих
ребят, из тех, что ехали на броне, задавило насмерть. А они, даже ни разу на
"боевых" не были, только что прибыли с новым пополнением ".
     Славка шмыгнул носом. Кругом ни души, только какой-то дряхлый аксакал в
каракулевой папахе проковылял, опираясь на палку, да какая-то визгливая баба
голосит на соседней улице. Пашка по-прежнему с безразличным лицом неподвижно
сидит под деревом, изредка нервно вздрагивая, словно лошадь от  укуса овода.
Из-под каски торчит рыжим пятном опаленная шапка.
     "Пашка, мировой  парень. Вот, только  после  тех месяцев  в горах  стал
каким-то замкнутым, молчаливым. Все ему  по фигу. А ведь, когда под Кизляром
в окопах сидели, какие он песни под гитару  пел, какие шуточки  отмачивал. А
сейчас как  не  живой, в глазах  такая тоска,  что  даже  жутко  становится.
Движения вялые как у зомби.  Ночью в палатке зароется в  мешок  с головой  и
воет во сне, как одинокий волк или мать зовет.
     -  Да, тогда  в августе  под  Кизляром  было неплохо, главное тепло.  И
ротный был, что надо! Капитан Шилов! Гонял, конечно, будь здоров,  но  мужик
был свой  в доску! Жаль, что  после трех  месяцев командировки  уехал домой.
Когда уезжал, прощаясь сказал:
     -  Простите меня, ребята, что бросаю вас в этих проклятых горах! Честно
сказать,  думал командировка у нас будет другой: думал, будем загорать, есть
виноград, ловить  рыбу.  А как вышло, вы сами  видите. Не в  п...ду!  Сюда я
больше не вернусь, приеду в часть и сразу же уволюсь подчистую.
     Славка  обернулся.   Через   несколько   домов   от   них   маячила   с
перебинтованной  рукой  плотная фигура  "деда мороза",  "собровца"  Виталия,
который десять дней назад подорвался на растяжке.
     Было это на  Рождество,  после взятия господствующей высоты  десантники
окружили село. В  Зандак на зачистку  вошли  внутренние  войска. В  тот день
Славка,  как обычно,  занимал  позицию снаружи.  Степан с  братом-близнецом,
Виталием, скрылись  за воротами.  Вдруг во дворе рвануло, аж земля дрогнула.
Славка бросился к калитке, навстречу ему вывалился, сгорбившись, Виталий.
     - Черножопые гады! Бля! Чурки! - цедил он сквозь зубы, морщась от боли,
поддерживая  разодранную  окровавленную  руку.  С растопыренных  прокуренных
пальцев на снег капала  кровь, вырисовывая на  нем алыми кляксами затейливые
узоры. Левая  сторона лица вместе с бородой  тоже была вся в крови. Во дворе
слышались  длинные  пулеметные  очереди  и звон бьющихся  вдребезги  стекол:
озверевший  Степан  мстил за брата. Сарай буквально на глазах  превращался в
решето, отчаянно кудахтали куры, стоял кромешный  гвалт. Красный как вареный
рак  Степан  повернулся  к  дому  и дал  несколько очередей, во  все стороны
посыпались труха от саманных стен, щепки и брызги стекол.
     Виталий  подорвался на  гранате, которая без чеки покоилась под колесом
небольшой  двухколесной  тележки, находящейся  перед курятником.  Подойдя  к
сараю, "собровец" оттолкнул ее, чтобы проверить помещение. Едва он распахнул
рывком  дверь, сбоку  раздался  оглушительный  взрыв. Осколками ему  здорово
посекло   руку  и  ободрало  левую   щеку.  Волею  случая  тележка,  таившая
смертоносный  сюрприз,  спасла  ему  жизнь,  защитив  его  от   осколков.  В
медсанбате он  долго  не  задержался,  забинтованный продолжал  выезжать  на
операции, не хотел оставлять своего брата.
     Славка снова сплюнул. Хотелось курить. Вновь вспомнились степные теплые
деньки. Правда, работгнки  тогда было много, приходилось целыми днями копать
окопы и рвы под бронетехнику. Обливались  соленым потом под палящим солнцем,
мучила  жажда, зато  было  тепло и  фруктов  завались. Помнится,  с Валеркой
Шабановым забрались в брошенный сад,  набили полные  мешки яблок и слив, еле
до  заставы  доволокли. Тогда  Шилов  такой разгон им  устроил,  что  небо в
овчинку показалось.  "Шабану"  не повезло  еще в самом начале. Словил пулю в
живот, когда голышом  копали  ров под  нашу "бээмпешку"  на  берегу  Терека.
Чеченский  снайпер его  снял с  того берега.  Потом  ребята буквально живого
места  от  той  "зеленки"  не  оставили.  Всг  в  пух  и  прах  разнесли  из
крупнокалиберных пулеметов.
     Неожиданно,  красивая  с  коваными  узорами,  калитка   сбоку  звякнула
щеколдой  и  распахнулась.  На улицу стремительно  выскочили двое. Один -  в
камуфляже,  с  густой черной бородой. Другой, высокий молодой  парень, был в
короткой куртке на бараньем  меху, и, как и первый в черной вязаной шапке. У
чернобородого  в руках  поблескивал  "калашников"  с  "подствольником", а  у
молодого из-за спины  торчали  конусами  "выстрелы"  к  гранатомгту.  Увидев
бойцов, они остановились как вкопанные, окаменели словно изваяния.
     Первым пришел в себя "черный", он, оскалившись, что-то злобно выкрикнул
и дал очередь в сторону Пашки. Грохот выстрелов больно ударил по перепонкам,
заставив  Славку зажмуриться, он машинально  нажал  на спуск и почувствовал,
как  автомат, словно  живой рвется  у него  из рук. Пули смертоносным веером
фонтанчиками чавкнули по грязи и ушли поверх заснеженных крыш. Славка сжался
в комок и не отпускал спускового крючка, пока не опустел магазин.
     -  Ааа..Ааа, - монотонно мычал он каким-то животным  голосом, исходящим
откуда-то  из  утробы.  Он ничего не  соображал. Его руки мелко  дрожали,  в
висках стучала кровь, судорожно дергалось правое веко. Сильно пахло порохом.
Видел  наклонившееся к  нему  обветренное  бородатое  лицо  Степана  Исаева,
который что-то ему кричал и тряс  за плечо. Славка вяло кивал в ответ. Перед
ним  все плыло  как в  пьяном  угаре. Облизав  пересохшие губы,  взглянул  в
сторону  Пашки. Тот  без  каски  с  широкооткрытыми полубезумными  глазами и
кровавым  разорванным ухом стоял у дерева, намертво вцепившись  в  дымящийся
пулемет. Слезы и  сопли вперемешку  текли у него по посеревшему лицу.  Рядом
топтался Виталий и здоровой рукой безуспешно пытался отобрать у того оружие.
     Чернобородый лежал навзничь на спине, запрокинув, обезображенное пулей,
окровавленное  лицо,  вперив  в  светлое  небо уцелевший  глаз. Молодой  же,
издавая тихие  хрюкающие  звуки, согнутыми пальцами,  словно когтями,  скреб
землю,  сгребая  под себя  грязь и  снег. Его  туловище напоминало  страшное
кровавое месиво из внутренностей и клочьев одежды.
     Виталий,  обняв Пашку за плечи, отвел к забору,  помог снять "броник" и
расстегнуть бушлат.
     - Ну, чг глазеете, бля! Гавна не видели,  бля! С кем не бывает! Котелок
у парня пробило! - свирепо вращая глазами, Виталий  набросился на подошедших
к ним.
     - Лучше тряпку какую-нибудь найдите или бумагу!
     Группа бойцов окружила убитых.
     - Готов!
     - А этому, скоро  хана! Вишь, пузыри пускает! - послышался простуженный
голос Степана, который склонился над боевиками и обыскивал их.
     - Все кишки наизнанку вывернуло!
     - Отбегался по горам, абрек!
     - Бля! Кровищи-то!
     - Да, разнесло, будь здоров!
     - Паша постарался! - откликнулся Ромка Самурский.
     - Молодой,  красивый,  -  закуривая,  сержант  Кныш  кивнул  в  сторону
молодого чеченца.
     - Твою мать!  Вот такие красавцы нашим ребятам головы отрезают  и глаза
выкалывают! Забыл, как эти суки блокпост в соседней бригаде вырезали? Может,
напомнить, тебе? Забыл,  изуродованных пацанов? Забыл, Бутика?- обрушился на
него, разъяренный капитан Дудаков, сверкая воспаленными глазами.
     - Дай, сюда! -  он зло вырвал  из рук Степана  трофейный "стечкин",  на
котором  было  выгравлено  имя  "Рамзан",  резким рывком  передернув затвор,
выстрелил в  упор в  дергавшегося  боевика.  Всем  вспомнился  Бутик, Санька
Бутаков, с  нежным  румянцем  на  щеках, молоденький прапорщик  из  их  3-ей
мотострелковой роты, который в октябре попал в  плен. Потом его нашли, через
месяц,  морские  пехотинцы,  в  какой-то  канаве  с  перерезанным  горлом  и
отрубленными кистями рук. Если  бы  не "смертник" на шнурке ( жетон с личным
номером ), почему-то не снятый боевиками, так и канул бы он в безызвестность
в далекой чужой стороне.
     Славка  с  трудом  поднялся  как пьяный,  расправляя  затекшие ноги,  и
прислонился к стене. Лихорадило. Почувствовал,  как его бросило в жар, точно
такое же было с  ним в сентябре  под Кизляром. Они несколько суток не спали,
ждали атаки со стороны "чехов",  которых скопилось  около  двух тысяч в этом
направлении. Все буквально валились с ног от усталости, засыпали прямо стоя.
Щуплый Шилов  носился по окопу  и неистово орал, расталкивая их  и дубася по
каскам:
     - Не спать! Не спать, уроды!!!
     Тогда во время ночной перестрелки у Славки кончились патроны и он сидел
в  кромешной  темноте  в  своей ячейке  под трескотню трассеров, завывание и
уханье  мин,  визг  осколков.  Сидел,  сжавшись,  как беспомощный  сурок,  и
чувствовал, как огромная горячая волна накатывается и захлестывает его.
     Выглянуло  солнце,  снег  стал  подтаивать и  обнажать  землю,  высокие
железные  заборы украсились бахромой  темных потгков. Воробьи пуще  прежнего
развеселились, устроив  на дереве настоящую вакханалию, заглушая неугомонным
звонким щебетом урчание "бээмпешек".










Командировочка

     Послышались один за  другим  хлопки из "подствольника", заухали разрывы
гранат, ночная  степь украсилась яркими вспышками.  Капитан Шилов, матерясь,
влетел в блиндаж, при виде разъяренного ротного солдаты вскочили.
     - Какая сволочь палит?! Вашу мать!
     - Капитан Серггин, товарищ капитан!
     - Откуда у него "воги"? Какая сука выдала!
     - Пьяный  он,  товарищ  капитан!  Угрожал  пистолетом! Забрал  пояса  с
"вогами".  Сказал,  что  пойдет войну заказывать,  -  пытался  оправдываться
вспотевший, весь залившийся краской, сержант Сигаев.
     -  Я ему  сейчас такую войну  закажу, что яйца посинеют!  Олухи, втроем
одного пьяного мудака не смогли сделать!
     - Товарищ капитан...!
     Но  Шилов уже выскочил  наружу  и  скрылся в темноте, где продолжали  с
одинаковой  периодичностью  громыхать  взрывы.  Через  некоторое  время  они
смолкли. Полог  откинулся и в блиндаж с сильно распухшей кровоточащей губой,
покачиваясь,  спустился  притихший капитан Серггин,  инструктор по  вождению
БМП. Протягивая сержанту патронташ с "вогами" и автомат, он сердито буркнул:
     - Держите фузею, козлы вонючие! Заложили, мудилы!
     Проверив  посты,  Шилов  вернулся  в  караульное   помещение,   которое
располагалось  в  небольшом  домике  разграбленной  бывшей бензозаправки.  В
прокалившейся за день караулке была ужасная духотища, пахло потом, табачищем
и давно нестиранными  портянками. В дальнем  углу на нарах спала, беспокойно
ворочаясь во  сне, так называемая, "группа  быстрого  реагирования"  из пяти
солдат. Капитан присел на топчан и закурил.
     "  Да,  выдалась командировочка! Не позавидуешь.  В прошлые здесь  было
намного тише. Постреливали, конечно, но  такой пальбы, как сейчас, не  было.
Пацанов зеленых жалко, гибнут ведь, почем зря. Боевая подготовка ни к черту.
Некоторые из автомата-то стреляли всего несколько раз  на стрельбище. А есть
такие, что в  глаза его  не  видели,  всю службу  в РМТО просидели  или дачи
полковничьи благоустраивали. Наверху еще, какая-то непонятная мышиная возня!
Чем только они там думают? Похоже, задницей! Политики хреновы! В игры всг не
наиграются! То  расширяют, то сокращают внутренние войска!  Не  поймешь  их!
Гоняют  солдат из части в часть, по заколдованному кругу.  Недавно из  Пензы
привезли очередную команду "лишних" солдат,  потом из Оренбурга. А наше дело
простое  - готовить  "пушечное  мясо" для  "горячих  точек". Погоняем  их до
седьмого пота неделю, другую! И сюда! Под пули! - Шилов стряхнул пепел.
     " Сволочная Чечня! Еще от той войны никак не отойдем. До сих пор снится
тот кровавый кошмар. Ленку жалко, пугаю ее дикими криками, всг воюю во сне.
     Обстановка  довольно  сложная:  на  их направлении  наблюдалось большое
скопление боевиков. Около двух тысяч.  Разведка засекла в ближайшей  станице
несколько  "камазов"  с  вооруженными людьми. Готовился  прорыв  на  Кизляр.
Спешно  стали  окапываться,  укреплять  линию  обороны, вчера  для  усиления
подогнали  легкие танки. Почти каждую  ночь  обстрелы  с чеченской  стороны.
Какая-то  сволочь  постоянно  в  наглую  долбит позиции  из  автоматического
гранатомета, со  стороны Сары-Су  иногда  бьет миномет. Пацаны бздят, боятся
лишний  раз  голову  высунуть  из окопа.  Первые  дни  для них  были  самыми
тяжелыми,  самыми  кошмарными. Даже  обделались  некоторые.  Я их  прекрасно
понимаю. Самому довелось побывать  в их шкуре, тогда  в 96-ом,  под Грозным.
При минометных разрывах такой испытываешь животный  страх, что ничего уже не
соображаешь, что с тобой  творится! И кто ты такой на этом свете! А они, еще
мальчишки!  Чего  они,  сопляки,  в жизни  видели?  Хорошо,  хоть  днем  все
спокойно,   степь   прекрасно  просматривается.  Ночью   бывает  срабатывают
сигнальные мины:  может  чеченцы  ползают,  а  может  суслики  или  черепахи
задевают. Вчера  подстрелили  солдата,  который  ходил в  дагестанское  село
менять  тушенку  и,  возвращаясь,   зацепил  "эмэску".  В  темноте  взвились
сигнальные  "звездочки",  часовые  открыли огонь. Повезло  шкету,  счастливо
отделался. Чудом остался жив. Ногу прострелили, когда дали очередь в сторону
вспышки.  Случается,  какой-нибудь абрек пробирается в  темноте между  двумя
заставами и открывает огонь. А мы как идиоты долбим всю ночь  друг друга. На
прошлой неделе  ездили  с начальником  штаба к  соседнюю бригаду.  Ваххабиты
блокпост  у них ночью вырезали. Некоторых постреляли, троим головы отрезали,
сволочи, а пятерых в плен увели. Зрелище, скажу, жуткое. Нелюди! Как сейчас,
перед глазами  стоят  истерзанные  тела пацанов... Настоящее зверьг! Похоже,
арабы-наемники. Они с нашими  особенно не  церемонятся. У нас,  слава  богу,
потерь пока нет. Только несколько раненых."
     На  рассвете  в  караулку  ввалился угрюмый  капитан  Терентьев.  Молча
расстегнул портупею и зло швырнул на бушлат.
     -  Николай,  ты  откуда? - обернулся к  нему  Шилов,  склонившийся  над
столом. - Как ошпаренный!
     -  Из   штаба  с  Кучеренко  приехал!  Ребят  из  спецназа  положили  в
Новолакском районе!
     - Как положили? - встрепенулся капитан.
     - Свои положили! Понимаешь?
     - Как свои? Ты чего городишь-то?
     - Армавирский спецназ брал высоту, выбил оттуда  "черножопых духов".  А
тут штурмовики и вертолетчики налетели, то ли спутали, то ли координаты были
неверные,  ну и проутюжили своих из "нурсов"  и  пушек в  несколько заходов.
Тридцать  четыре бойца  завалили,  дебилы!  На  сигнальные  ракеты  суки  не
реагировали.
     - Да, что они, ослепли, скоты?!
     - Помнишь? Под Карамахи тоже своих раздолбали. Летуны хреновы!
     - Эти-то  тут  ни при чем,  штабисты бляди! Скоординировать  совместные
действия не могут.
     - Кому-то явно звезд захотелось!
     - Суворовых  развелось как собак  нерезаных!  Мудаки штабные!  Привыкли
игрушечные танки по песочнице двигать да животами и лампасами трясти!
     - Да, Миша, кругом сплошной бардак!
     - │...ный в рот! Суки!
     -  А ты-то, чего не  спишь,  филин  старый, ведь  сутки, поди, на ногах
провел?
     - Да,  вот письмецо Ленке решил черкнуть, беспокоится всг же. Позвонить
не удалось. Да и не спится чего-то, тревога какая гложет.
     -  От  меня привет, сестричке.  Да  напиши,  если матери будет звонить,
чтобы  не  брякнула  ей, что  мы  здесь  прохлаждаемся.  Вся  испереживается
старушка, а у нее сердце больное.
     - Что я, совсем дурак? Конечно, напишу, чтобы не сболтнула лишнего.
     -  Я, пожалуй,  сосну немного, в ночь  опять  заступать. Счастливый ты,
Мишка. Ленка - красавица, детишки.
     -  Не знаю, чего вы всг ищете, ваше  благородие, капитан Терентьев?  Уж
давно бы бабу завел!
     -  Пока  не  встретил  такую, какую хочу.  Видно  не судьба!  - ответил
Николай, закрывая глаза.
     - Пора семьей обзаводиться, ведь не мальчик уже!
     - Еще успею под каблук!
     - Не нагулялся еще, кобелина?

     Кончив  писать,  Шилов  запечатал конверт и  взглянул  на  спящего,  на
бушлате шурина.
     -  Да, непонятно,  чего бабам надо!  Такой красавец!  Да  будь  я на их
месте, я такого молодца, ни за что бы не пропустил.
     Было  около  двенадцати часов дня,  когда Николай проснулся.  Побрился.
Выглянул наружу.  Шилов, бодро прохаживаясь  перед  взводом,  вовсю  материл
солдат.
     -  Придурки хреновы! Вам  что, жить надоело? Хотите, чтобы какой-нибудь
Мамед-Ахмед  вам кишки выпустил? Хотите  своим  родителям цинковый подарочек
приготовить?  Сукины  коты!  Вам,  тупорылым,  русским языком было  сказано!
Рас-по-ло-жение части  не покидать! -  отчитывал  невыспавшийся раздраженный
Шилов перед  строем двух  рядовых,  которые  самовольно покинули  заставу  и
отправились  за  яблоками  в  ближайший  брошенный  сад. Люди,  предчувствуя
надвигающуюся беду,  спешно покинули  эти места, побросав свои дома и скарб.
Безхозные  сады  и бахчи  стали регулярно подвергаться  набегам  со  стороны
военнослужащих бригады.
     -  Да, кстати, если ещг раз  узнаю,  что  кто-то ловит и трескает змей,
самолично  спущу шкуру  с любителя китайской кухни.  Деликатесы  дома будете
лопать! Понятно!
     Солдаты стояли  понуро,  переминаясь с  ноги на ногу, выслушивая ругань
ротного.
     - Гурманы, хреновы!
     - Михаил,  да  брось ты! Пацаны ведь! -  пытался вступиться  за  солдат
капитан Терентьев, присаживаясь на ящики из-под снарядов.
     - Коля, дай им волю, так они на шею сядут.
     - Тебе, пожалуй, сядешь! Как сядешь, так и слезешь!
     - Знаешь, когда от солдата меньше всего хлопот?
     - Когда?
     - Когда он спит! Не знал такого?
     -  Это ты на собственном опыте сделал  такое умозаключение, или Суворов
это первым заметил? - съязвил Терентьев!
     Шилов пропустил  отпущенную колкость мимо ушей и, обернувшись  к строю,
отдал распоряжение сержанту:
     -  Широков!  Вооружи   этих  двух  хорьков   лопатами,  пусть   немного
разомнутся, надо расширить проходы и углубить окоп у четвертого блиндажа.

     Было жарко. Нещадно палило солнце, отыгрываясь за прошлую неделю, когда
моросили нудные нескончаемые дожди, и стояла непролазная рыжая грязь.
     - За всю  жизнь столько земли не перекидал! Сколько здесь! -  почесывая
красную, обгоревшую на солнце спину, бросил долговязый Чумаков.
     - Я дома на даче за десять лет столько не перелопатил! Одних только БМП
целых три  штуки  закопал  и "бэтр" впридачу, - проворчал в  ответ напарник,
оперевшись на черенок лопаты и отмахиваясь от надоевших мух.
     - Была бы почва нормальная, а то сплошная щебенка!
     - Виноград тут хорошо разводить!
     - Почему это?
     - А он любит такую почву! С камушками.
     - Слышал, новость?
     - Какую?
     - Ночью Карась откепал замполита!
     - Да, ну! Карась опупел, блин, что ли? Или обкурился в конец?
     - Как бы в требунал дело не передали!
     - То-то, утром шум был! И сильно?
     - Неделю точно проваляется!
     - Как же это нашей Рыбке угораздило? Офицера по морде!
     - Ты же знаешь, майор любит прие...аться.
     - Еще бы! Его хлебом не корми, только дай над солдатами поиздеваться!
     -  Так вот, ночью подкрался  к  часовому. Смотрит, Карась  носом клюет,
сопит  как паровоз, пятый сон видит, ну думает, сейчас магазин  отстегну,  а
потом утром клизму поставлю, чтобы  на посту не кемарил. Карась-то спросонья
и перепугу автомат бросил, думал  "чехи" напали, давай орать благим матом да
мутузить  того. Еле оттащили. Избитый Юрец до сих пор не очухается, трясется
весь, бедолага.
     - Так ему и надо, мудаку! Будет знать, как прие...ываться!
     - Карась бугай здоровый, такому лучше под кулак не попадайся! Размажет!
     - Глянь, Шило чешет!
     - Похоже, к нам направляется, пистон очередной вставить!
     - А то, как же! С проверкой идет!
     - Командарм, хренов!
     - Все-таки, крутой мужик,  наш ротный! Говорят, он в чеченскую кампанию
командиром разведроты был.
     - Да, хоть папой римским! Не  спится ему, козлу Ни  днем,  ни ночью, от
него покоя нет. Вчера заставил  меня с  Джоном Ведриным до посинения таскать
коробки  с лентами для КПВТ, несколько "бэтров" снарядили подзавязку. Совсем
задолбал, мудила! Другое дело, Терентий!
     - Колян, мировой парень! Нашего брата в обиду не даст!
     - Что, сынки, тяжело? Гонору-то у  вас много,  видно дома  откормили на
сосисках и сметане! Закуривайте! - присев на  бруствер, Шилов протянул пачку
сигарет уставшим Чумакову и Шабанову. Обнаженные по пояс, рядовые, воткнув в
грунт лопаты,  закурили и  примостились  рядом. Припекало. Громко стрекотали
неугомонные кузнечики. Черенки лопат  сразу  же  облепили стрекозы,  которых
осенью  здесь  великое  множество.  Над  выжженной  солнцем   степью   плыл,
переливался волнами словно  отражаясь в  воде,  горячий  воздух.  Иногда  со
стороны моста  через  Терек  слышалось  недовольное  ворчание  бронетехники.
Говорить не хотелось, курили молча.  Смахнув рукавом со  лба и носа капельки
пота, Шилов достал из нагрудного кармана потертый почтовый конверт.
     " ... Миша,  любимый, мы тебя так  ждем! Милый наш,  любимый и  дорогой
папочка! Не знаю, дойдет ли эта весточка до тебя. Как вы там? Я с ума схожу,
думая о  тебе.  Ну почему,  ты  не  пишешь? Миша,  милый, мы  очень скучаем,
Сережка каждый  день  спрашивает о тебе.  Когда ты вернешься, когда  там все
закончится?  Не  представляю,  как   вы  там  с  Колей...  Миша,  миленький,
приезжайте поскорее, берегите себя. Молимся за вас... "

     Вечерело.   Огромный  багряный   диск   солнца  неподвижно  завис   над
горизонтом. Издалека доносилось протяжное пение муэдзина, зовущего мусульман
к молитве. Николай  в бинокль  наблюдал, как "Якубович", лейтенант Якубов, с
саперами в степи проверял подходы к заставе и  устанавливал сигнальные мины.
Во время намаза  никто с чеченской стороны не стрелял,  и поэтому можно было
спокойно  вести разведку и установку  "сигналок".  Из-за блиндажей слышалась
ругань Шилова, видно кому-то устраивал очередной разнос.
     Постепенно  на  заставу  опустилась  ночь.  Темное  небесное  покрывало
обильно усыпали  яркие  осенние  звезды.  Зазвенели  назойливые  комары.  От
прокалившейся  за  день  земли  исходил  горьковатый  запах  полыни.  Бойцы,
разобрав бронежилеты, разбрелись по своим ячейкам.
     -  Не спать! Уроды! - расталкивал  Шилов, проходя по окопу, задремавших
стоя солдат и щелкая их по каскам.
     - Ну,  чего, зенки вылупил?! "Чехи" будить не  будут! - капитан с силой
встряхнул за плечо рядового Чернышова, который клевал носом.
     Вдруг  над  головами  противно завыло, все как один  повалились на  дно
траншеи,  закрывая уши  ладонями, открыв рты. Мина  взорвалась с  оглушающим
грохотом,  шлепнувшись  в  небольшое  болотце,  поросшее  камышом,  в метрах
семидесяти от окопов, подняв сноп ошметков и грязных брызг. Земля вздрогнула
словно  живая. С  бруствера  в окоп  потекли  тонкие  ручейки песка. В  ночи
затарахтели  автоматные очереди,  вычерчивая  трассерами во мраке светящиеся
точки, тире. На далекие  вспыхивающие огоньки стали  отвечать редким  огнем.
Выпустили несколько осветительных ракет.
     - Котелки не высовывать! Не курить, если жизнь дорога!
     В темноте  по траншее, спотыкаясь на  каждом  шагу, с трудом пробирался
сильно поддатый старший прапорщик Иваненко, с  автоматом за спиной и изрядно
потрепанным  видавшим  виды  баяном   в  руках,  он  лихо   наяривал  что-то
разухабистое,  народное. К  его причудам  все  давно уже привыкли  в  части.
Списывали то ли на контузию,  полученную  им в Карабахе, то ли на  ранение в
голову в ту самую новогоднюю ночь 95-го в Грозном. В паузах между выстрелами
и короткими очередями из окопа доносилось весглое:
     - Ну и где же вы, девчонки, короткие юбчонки...?
     Потом  на него что-то нашло и он, отставив  баян  в  сторону,  с трудом
вскарабкался  на осыпающийся бруствер. И стоя во весь рост, широко расставив
ноги,  начал  строчить  из автомата,  к  которому  был  пристегнут  рожок от
пулемета РПК. Шилов,  матерясь на чгм свет стоит, безуспешно пытался за ноги
стащить  новоявленного "рэмбо"  в  окоп.  Вдруг  над  головами  прогрохотала
пулеметная очередь, это заговорил с боевиками КПВТ  одного из "бэтээров". На
его  голос  короткой  очередью  откликнулся КПВТ с правого фланга,  потом со
стороны артдивизиона оглушительно бабахнул миномет...
     28-го перешли в наступление. Накануне  штурмовики и "вертушки"  бомбили
противника. В полдень бойцы бригады оперативного назначения вошли в станицу.
На  въезде  им  попался  покореженный  сгоревший  москвич-"пирожок",  дверцы
нараспашку, внутри приваренный  станок АГСа.  Видно того самого, из которого
ночью по их позициям из ночной степи  велся  безнаказанный,  можно  сказать,
наглый  огонь.  Где-то  рядом  за  селом,   переругиваясь,  одиноко  стучали
пулеметные очереди.






Черная коза


     Теперь за Родину готовы мы сражаться!
     Уже плывет Афган, лишь горы за бортом.
     Я помню все: друзей, как рвались в бой подраться,
     И как колючий взрыв на снег толкнул виском.
     Со мною лучший друг в Союз послал записку,
     Но уж стакан со спиртом, с хлебом на столе.
     Как от душманов я принес его, братишку.
     С одним патроном на двоих в стволе.
     Как с гор Афгана на плечах я нес братишку
     С одним патроном на двоих в стволе.

     И вновь приказ. В Чечню идти сражаться.
     В России нашей Родину спасать свою.
     Мне дали роту симпатичных новобранцев,
     Все как один погибли там в ночном бою!
     Простите матери! Простите, ради Бога!
     Я распознать их всех не смог, кто полегли,
     Им в первый бой не то, чтобы патронов,
     Даже жетонов им не выдали своих!
     И в первый бой не выдали патронов,
     Даже жетонов не было у них.

     Из песни "Русь патриотов" Александра Зубкова


     Ноябрь. Последние  дни командировки. Военная  колонна змейкой  медленно
ползла  по вьющейся  дороге. Необходимо  было успеть до темноты добраться до
Хасавюрта.  В  воздухе  искрилась  дождевой  пылью и играла  радугой  легкая
изморось.  Встречный  сырой  ветер  продирал до  костей.  Миновали несколько
блокпостов,  оборудованных  как маленькие игрушечные крепости. Окопы, дзоты,
мешки  с песком, бетонные  блоки, зарывшиеся  по  макушку  БТРы. Вырубленные
подчистую деревья вокруг, чтобы не  могли укрыться в  "зеленке" снайперы или
группы  боевиков.  Все  подходы  каждую ночь  тщательно  минируются,  ставят
растяжки  и  сигнальные мины.  Утром  саперы  их  снимают,  чтобы  своих  не
отправить  к праотцам. А там,  где поработал "Град",  лишь обгорелые обрубки
стволов   и  выжженная   перепаханная  земля.  На  обочинах  дороги  кое-где
попадались остовы искореженной сожженной бронетехники, некоторые нашли здесь
последний приют еще с прошлой чеченской кампании.
     Неожиданно, с пригорка шквал огня из  гранатометов и пулеметов полоснул
по   колонне,   головной  и  замыкающий  БТРы   вспыхнули  как  факелы.   Из
замаскированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику
и смерть. Колонна  развалилась  прямо  на глазах. Грохот  гранат,  отчаянные
крики, нечеловеческие вопли  раненых, автоматная  бешеная  трескотня, взрывы
боекомплектов, все слилось в сплошной кромешный ад.

     Шилов  примчался,  как  только  узнал  о  трагедии,  разыгравшейся  под
Аллероем.
     -  Миша, Лене не  говори...- с  трудом  шептали  потрескавшиеся бледные
губы.
     - Коля, все будет хорошо, - успокаивал Шилов друга, держа его черные от
гари пальцы в своих  сильных ладонях и вглядываясь в серые неподвижные глаза
с опаленными ресницами.
     Николая  увезли  в операционную. Капитан, расстегнув отсыревший бушлат,
подошел к  окну  в конце коридора,  где курила  группа раненых. Прикурил. До
погруженного в горькие думы Шилова долетали обрывки разговора.
     - Под  станицей  Степной во время разведки боевики  накрыли его  группу
минометным огнем...
     - Ну,  думаю,  кранты!  Не знаю,  каким чудом,  тогда вырвались  из той
переделки...
     -  Надо было  каким-то  образом вернуть  тела  погибших.  Обратились  к
местным  старейшинам. На переговоры  выезжал сам  "батя",  полковник Лавров.
Сошлись на том, что погибших ребят обменяют на четырех убитых чеченцев...
     - Из носа и ушей течет кровь, бля! Башка трещит! Ничего не соображаю...
     -  Во время зачистки в подвале одного из домов наткнулись на солдатские
останки.  Вонища  страшная,  тела разложившиеся.  Человек  восемь.  Жетонов,
документов нет. Судя по всему, контрактники...
     - Да, ребята, контрактники гибнут пачками, их  бросают в  самые опасные
места. В самое пекло.
     - Командование за них никакой ответственности не несет.
     -  Ему плевать на  них,  - согласился скрюченный солдат с загипсованной
рукой.
     - Оно отвечает только за солдат "срочников", за них голову снимут, а на
"контрактников" всем насрать...
     - Контрабасов, мне один штабист говорил, даже в списки боевых потерь не
включают.
     - Послушать Ванилова, так получается, что у нас...
     -  Наверняка,  числятся  пропавшими  без  вести,  -  говорил  невысокий
веснусчатый парень с забинтованной грудью.
     - Потери в  частях федералов жуткие,  - донеслось до Шилова. В ожидании
мрачный Шилов, прохаживаясь по  длинному  коридору, сжимал до хруста кулаки.
Госпиталь  был  буквально  набит  ранеными.   Было  довольно  много  солдат,
получивших осколочные ранения от своей же артиллерии и авиации.
     -  Да, что  же  это, творится? Полководцы Жуковы, твою  мать!  Когда же
этому бардаку будет конец? - лезли в голову мысли.
     - Как капитан?- метнулся он к молодому высокому  хирургу в забрызганном
кровью клеенчатом фартуке, наконец-то появившемуся из операционной.
     -  Безнадежен.  До  утра, боюсь,  не  протянет!  - глубоко  затягиваясь
сигаретой,   устало  ответил  тот.  Шилов  в  отчаянии  нахлобучил  шапку  и
направился к выходу.
     - Погоди, майор! - окликнул хирург и исчез в операционной. Через минуту
появился и  протянул капитану полстакана спирта. Выпив залпом спирт, мрачный
Шилов вышел на крыльцо госпиталя.
     Попытался зажечь спичку. Сразу не получилось. Сломалась. Следущая тоже.
Наконец  прикурил.  Начало смеркаться. На соседней улице  с облезлой  мечети
заголосил мулла. На душе было погано, как никогда. Хотелось вдрызг нажраться
вонючего спирта, взять  в руки "Калашников" и все крушить, крушить,  крушить
вокруг. Стрелять эту мразь! Рвать зубами, погань! Сколько можно  терпеть это
дерьмо! Ему  вспомнилась  последняя "зачистка",  которую проводили вместе  с
СОБром  из  Екатерингурга в Курчали.  Во дворе  одного  из  домов, благодаря
овчарке Гоби, под деревянным щитом обнаружили сырой глубокий зиндан. А в нем
четверых заложников. Троих военных и парнишку-дагестанца.  Все  изможденные,
оборванные, избитые. Худые заросшие лица. Животный испуганный взгляд. Больно
смотреть. Особенно на "старлея". У того были отстреляны фаланги указательных
пальцев на  руках.  Седой  весь. Передние зубы выбиты.  Вместо  левого глаза
сплошной кровоподтек! Когда нас увидел, затрясся как осиновый лист, заплакал
навзрыд. Говорить  не мог. Рыдая, заикался, захлебываясь. Дрожал  всем телом
как  загнанный  зверь.  Вцепился  намертво "собровцу"  Юркову в  "разгрузку"
изуродованными  руками  и боялся  отпустить.  Повезло  хозяевам-гнидам,  что
смылись! А то бы мы, такую "зачистку" бы этим ублюдкам устроили! За яйца  бы
подвесили,  гадов!  И  подсоединили  бы  полевой   телефон,  нашу  маленькую
шарманочку! Вот это была бы пляска, похлеще твоей ламбады! Сраная Чечня! Тут
каждая двенадцатилетняя  сопля  в любую минуту может жахнуть тебе в спину из
"мухи" или "эрпэгэшки". Оружия  у  "черных скотов", хоть жопой ешь.  Почти в
каждом  доме  арсенал  имеется. Ни  какие-нибудь, тебе,  кремнгвые  ружьишки
ермоловских времен, а новейших  систем  гранатометы,  минометы,  снайперские
винтовки  с "забугорной" оптикой, тротиловые шашки и прочая хрень.  В  одном
месте даже зенитно-ракетный переносной комплекс  обнаружили. После зачисток,
можно  сказать, трофеи вагонами вывозим. В глазах у  всех  неприкрытая лютая
ненависть, вслед плевки и сплошные проклятия. Проезжаешь  мимо  кладбища,  а
там  над  могилами  неотомщенных  боевиков  лес  копий  торчит  с  зеленными
тряпками. Значит, будут мстить, будут резать,  безжалостно  кромсать  нашего
брата.  Значит,  какой-нибудь  пацан из  русской  глубинки, как пить,  здесь
найдет себе погибель. Сколько  еще наших ребят сложат свои головы в долбаной
Ичкерии!
     Шилов  в сердцах  со  всего размаху двинул по железным перилам кулаком,
они жалобно задребезжали, заходили ходуном.
     - Обидно! Конец  командировки! И на тебе!  Подарочек! Падлы черножопые!
Если  бы  не "вертушки"  и не Уральский  СОБР,  подоспевшие  на  выручку  из
Ножай-Юрта, полегла бы вся  колонна.  Вот, и нас не миновала беда.  Постигла
незавидная  участь "калачевской" и  "софринской"  бригад. Угодили,  таки,  в
засаду    басаевских    головорезов.    Не    обошла   смертушка    стороной
пацанов-дембелей. Не пожалела.  Лучше бы они  на заставе в горах  продолжали
замерзать  сверх срока,  так нет же, дождались на  свою  головушку  плановой
замены.  Выкосила мерзкая старуха  почти всех  безжалостной  косой по дороге
домой.
     - Эх,  Николай! Коля! Что я теперь, Ленке скажу? - Шилов шмыгнув носом,
снова со всего маха двинул кулаком по перилам.
     - Как я в ее серые глаза посмотрю?

     Дверь распахнулась настежь,  двое  санитаров  выносили  покрытые рваной
окровавленной  простыней  носилки.  Капитан  посторонился, пропуская  их.  С
носилок свешивалась закопченная рука убитого с ободранными в кровь пальцами.
На  указательном  тускло  поблескивала  серебряная  печатка  с  изображением
боксерской перчатки.  За ношение этого кольца он неоднократно гонял сержанта
Широкова в наряды.


     Вечер. Военный городок. Лена, жена  капитана Шилова, после новостей  по
РТР погладив детское белье и уложив детей спать, вновь включила телевизор. В
программе  "Время" шел  репортаж из Чечни, который  вел  репортер  Александр
Сладков. Показывали генерала Трошина, который заявлял,  что боевики разбиты,
что контртеррористическая  операция  закончена.  Что остались  мелкие группы
бандитов, которые попрятались по пещерам.
     Потом  показали Ястребова, который,  хмуря лоб, рассказывал  об успехах
ОГВ.
     Раздался  телефонный звонок. Лена в  волнении  подняла  трубку. Звонила
подруга, Сафронова Людмила, жена комбата.
     - Леночка,  милая!  Здравствуй!  Как у тебя  дела? Как детишки? У  меня
хорошая новость, дорогая!  Только что, звонил Максим. Говорит, что у них все
хорошо,  спокойно.  Так  что,  не  волнуйся!  Ты, кстати,  смотрела  сегодня
программу время?
     -  Да, только что! Ястребов говорит, что контртеррористическая операция
уже практически завершена.  Боевиков жалкая горстка  осталась.Но я все равно
страшно переживаю.
     - Макс, такой веселый! Все шутит, ты же его знаешь!  Привет передает от
твоего Миши! Так, что не волнуйся, голубушка!
     После телефонного разговора. Лена прошла в детскую. Поправила одеяло  у
Сережки,  поцеловала спящую Натальюшку  в макушку. Подошла к окну. За  окном
горели фонари, медленно падал пушистый снег.


     Утром  Шилова  вызвали  к   "батяне".   У  командирской  палатки  стоял
незнакомый  "уазик" без  левой фары, изрядно помеченный пулями, рядом  с ним
курили  четверо  рослых  чеченцев, увешанных  оружием.  Капитан  с  недобрым
предчувствием  нырнул в палатку. Кроме полковника Кучеренко там  находились,
майор Сафронов, капитан Дудаков и какой-то, судя по поведению "бати", важный
чеченец.
     - Шилов, знакомься! Командир спецназа Рустам Исмаилов!
     Чеченец  встал  из-за  стола  и  крепко  пожал  капитану  руку.   Шилов
почувствовал в своей ладони узкую сильную ладонь. У спецназовца на кисти  не
было двух пальцев. Он был среднего роста, в крепко сбитом теле чувствовалась
какая-то несгибаемая сила. Взгляд был прожигающий из-под черных бровей, одну
из которых рассекал белый уродливый шрам.
     - Рустам  будет выдавливать, - полковник ткнул  карандашом в  карту.  -
Этих тварей из  ущелья, вот отсюда. Наша  же задача, встретить их здесь,  на
выходе к селу у излучины реки.
     После чая чеченцы попрощались и уехали.
     - Прям, головорезы какие-то с большой дороги! Настоящие абреки!  Где ты
их откопал, Владимир Захарович? - полюбопытствовал капитан Дудаков.
     -  Из  штаба привез. Казанец  рекомендовал. Отличные, кстати, парни!  А
главное, надежные!  У  них счеты  с боевиками! Большая кровь  между ними!  -
Кучеренко,  аккуратно сложив  карту, засунул ее в  планшетку. - Этот  Рустам
очень  крутой  парень, огонь и  воду прошел.  Еще  в  Афгане воевал вместе с
Русланом Аушевым. Потом  в оппозиции к Джохару состоял. Участвовал в  штурме
президентского дворца  в Грозном. В каких только переделках не был. Видал, у
него взгляд какой. Глаз-то стеклянный. Потерял его  при подрыве бронемашины,
буквально  по  кусочкам  тогда парня  собирали. Весь  латанный-перелатанный.
Сильный мужик. Другой бы на  его месте,  уж давно  скис.  В этом же, энергии
хоть отбавляй, на десятерых хватит.
     -  То-то  я  гляжу,  буравит   меня  словно  каленым  железом  насквозь
прожигает, - вновь отозвался Дудаков. - Аж, не по себе стало.
     - Не завидую  никому из "вахов", если попадутся  на пути Рустама. Точно
придет хана! Не пощадит!  Кровная  месть! Полрода, дудаевцы-сволочи, у  него
уничтожили.
     - И чего мы  полезли в их чертовы разборки? -  сказал Сафронов, потирая
небритую щеку. - Пусть бы крошили, резали друг друга.
     - Помнишь, в 1996-ом Грозный сдали боевикам?
     - Еще бы не помнить! Как нас умыли? Политики херовы!
     - Так Исмаилов,  тогда  несколько дней  с нашими  ребятами из "Вымпела"
осаду сдерживал  в  милицейской  общаге.  Чудом тогда  мужики вырвались,  до
последнего надеялись, что помощь придет. Не пришла!
     - Предали, сволочи! Ребята  кровью  умылись,  заплатили  головой  из-за
столичных выродков, - закипел побагровевший Дудаков, сжимая кулаки.
     - Ну, ладно, ладно,  Алексей, чего старое  ворошить! Наше с  тобой дело
приказы выполнять! Извините, мужики, у нас тут разговор с Михаилом серьезный
предстоит.
     Сафронов и разраженный Дудаков вышли.
     -  Миша,  садись,  -  с хмурым  лицом куривший  подполковник Кучеренко,
кивнул на топчан. - Закуривай.
     Шилов присел, вытряхнул из предложенной пачки сигарету, прикурил.
     - Значит, завтра отбываем домой? Дудакову хозяйство сдал?
     - Да, все нормально. Дмитрич остался доволен.
     -  Ну,  и  славненько.  Но  Сафронову  и  Дудакову, я  чувствую,  будет
посложнее чем нам.
     -  Да,  Владимир Захарыч, жизня здесь не  покажется сахаром. Холода  на
носу.
     Разговор явно не клеился. Офицеры, молча, курили. Каждый думал о своем.
Шилов внутренне догадывался по какой причине его вызвал Кучеренко, но боялся
об этом даже и думать. Подполковник же не знал, как бы лучше подойти к столь
неприятному для него делу.
     -  Миша,  я  тебя вот  за  чем  позвал.  Вот,  держи.  Это  Николая,  -
подполковник, не поднимая взгляда, протянул капитану руку и разжал кулак.
     На  ладони Кучеренко  тускло  поблескивали "командирские"  часы.  Шилов
сразу узнал знакомый циферблат. Лена подарила  одинаковые  часы ему и своему
брату на 23-е февраля в прошлом году.

     Он,  как  сейчас, помнил тот морозный день. Они  всей  семьей сидели за
праздничным  столом.  Он, Лена,  дети.  Он  только  что пришел  домой. После
торжественного парада в  части. По  дороге они с майором  Сафроновым в  кафе
пропустили пару стопок в честь великой  даты.  За что Лена, естественно, его
пожурила. Сели  за стол. Ждали  шурина,  который невесть куда запропастился,
хотя  заверял,  что будет  ровно в три. Тут звонок  в дверь.  Открыли, а  на
пороге  - брат Нины, Николай Терентьев в парадной форме с  цветами и тортом.
Лена бросилась обнимать и целовать брата.
     -  Коля, миленький, с  праздником! Это от  меня! Это  от  мамы!  Это от
Сережи и Натальюшки! А Миша тебя сам поцелует!
     - Я его поцелую! Я его так поцелую! - отозвался сердито, появившийся из
зала, хозяин.
     -  Капитан  Терентьев по вашему приказу прибыл, мон женераль! - Капитан
Терентьев,  вытянувшись,  щекнув каблуками, отдал  честь. -  Сережка,  держи
скорее торт! Вкуснятина, пальчики оближешь! Шоколадный!
     - Проходи, вояка! Уже все давным-давно за столом! Только тебя и ждем! -
Шилов,  пощелкивая подтяжками, топтался в  прихожей  вокруг  шурина. Лена  и
Сережка   с   цветами   и   тортом   убежали  в  кухню,   откуда   доносился
сногсшибательный аромат ванили.
     -  Ты, куда  же слинял, хорек?  Мы  же  договаривались,  что  вместе  с
Викторычем идем в "Сиреневый туман" отмечать нашу славную дату.
     - Миша, шерше ля фам. Сам  понимаешь? - полушопотом  ответил Терентьев,
вешая шинель и делая хитрые глаза.
     - Ну,  и  кобелек, -  покачивая головой, отозвался хозяин. - Не сносить
тебе головы. Опять, наверное, за чужой женой ухлестывал? Плохо это для тебя,
Николаша, кончится, помяни мое слово! Смотри, гулена,  допрыгаешься, вызовет
Синельников тебя на дуэль или шандарахнет где-нибудь на охоте.
     -  Ленка!  А что, это  твой несравненный  в таком  затрапезном  виде? -
крикнул  Николай, закрывая  щекотливую для  него  тему. - Ну-ка, живо китель
надень!
     -  Говорит,  что  ему  в нем  жарко!  -  откликнулась  из  кухни  Лена,
колдовавшая над пирогом у открытой духовки.
     -  Где  это  он  успел  так  разжариться,  если  не  секрет?  На  дворе
двадцатиградусный морозище!
     - Тебе виднее, ты с ним служишь, а не я!
     - Места надо знать! - отозвался Шилов, округляя глаза и вертя пальцем у
виска.
     Они прошли в комнату. Появилась счастливая Лена с пирогом на блюде.
     - А  если  пару больших звезд  пришпандорить  на  погоны, наверное,  не
вылезал бы из кителя? - расхохотался шурин.
     - А лучше одну, но  очень большую,  - размечтался Шилов. - Уж  тогда бы
точно в нем спал!
     - А где у нас Натальюшка? - Терентьев заглянул в соседнюю  комнату, где
от дяди спряталась застенчивая  племянница. -  Ах, вот она где, солнышко мое
ненаглядное! Иди ко мне, маленькая моя принцесса! Смотри, красулька, какой я
тебе подарок принес...
     Хозяин  надел   парадный   китель  с  боевыми   наградами.  Уселись  за
праздничный стол. Николай поставил на скатерть бутылку кагора.
     - Нам беленькую, а это для Ленки, церковное. Детишкам по столовой ложке
тоже  можно. Для здоровья.  Штопора, естественно,  как  всегда нет? Кутузов,
опять пробку отверткой ковырять будем?
     - Николай, обижаешь! На этот раз целых два! - живо откликнулся Шилов.
     - Рад, что исправляешься! Не все, значит, еще потеряно!
     - Коля, погоди! Сначала подарки! - встрепенулась вдруг Лена.
     И  убежала  вместе  с  Сережкой  в  другую  комнату.  Через  минуту они
вернулись с загадочным видом, держа руки за спиной.
     -   Дорогие,   любимые    наши   защитники,   позвольте   мне,   вашему
главнокомандущему, поздравить вас с Днем Красной Армии и вручить вам подарки
от меня и наших детишек!
     Она и Сережа достали из-за  спин  две коробочки. Открыли их. В них были
часы. Сияющая Лена, целуя, вручила подарки офицерам.
     - Надо же, "командирские"! - сказал Терентьев в восхищении.
     - А ты, как думал? - отозвался довольный Шилов.


     Лена, прижав к себе своих маленьких чад, как и все, заворожено смотрела
на  вокзальные часы.  Люда  в зале  было много,  ждали  поезда  с Астрахани.
Встречающие были в радостном возбуждении, многие с детьми и цветами.
     Как бы  в  стороне  от  всех  стояла,  худенькая  как  тростинка,  Таня
Бутакова, ее бледное с темными кругами под глазами лицо резко выделялось  из
массы людей. Ее муж, Саша Бутаков, прапорщик, в октябре пропал без вести, до
сих  пор  о  нем  нет  никаких  известий.  Все  офицерские  жены   очень  ей
сочувствуют. Она осталась совсем одна со своей малюткой.
     Стрелка  дрогнула  и  сдвинулась  еще  на  одно деление.  Как  медленно
движется время.  Сейчас она их увидит.  Своих таких родных и любимых. Мишу и
Колю.
     -  Вот уже больше двух месяцев  мы ничего  не знаем о нем,  не  было ни
одного письма. Родители сходят с ума, слезы каждый день... - услышала она за
спиной всхлипывающий женский голос.
     Вот диктор объявила о  прибытии поезда, и шумная пестрая толпа повалила
на  перрон.  Наконец-то из-за  поворота показался в  клубах  пара  зеленый с
красной полосой локомотив.
     -  Миша!  Миша!  Мы здесь! - крикнула она  и отчаянно  замахала  рукой,
издали  увидев  осунувшееся усатое  лицо своего мужа.  Он  с трудом пробился
сквозь  гудящую толпу и обнял своими  сильными руками жену  и детей. Веки  у
него  дрожали,  губы  старались улыбнуться.  Трехлетняя  девчушка  испуганно
отвернулась и прижалась к  матери, она не  узнала в этом  страшном  небритом
дядьке своего отца. Потом,  осмелев, стала исподлобья поглядывать  на  него,
как он, улыбаясь, что-то говорил маме и Сереже.
     -  Миша, что-то Коли не  видно,  -  спросила счастливая  Лена, окидывая
возбужденную  пеструю  толпу в надежде встретиться взглядом с родными серыми
глазами брата.
     - Лена, Коля погиб, - еле выдавил из себя Шилов, пряча от нее глаза, из
которых вдруг потекли слезы по колючим небритым щекам.
     Ей  сразу  вспомнился тот  странный день,  недельной  давности.  Неделю
назад.  Натальюшка спала. Сережка был в садике. Постирав белье, она накинула
на плечи  мужнин бушлат  и с  тазом выскочила  во двор. Было довольно свежо.
Начало декабря выдалось бесснежным и морозным. Голые ветки деревьев и кустов
были  покрыты пушистым инеем,  поблескивающим  тысячами огоньков  на солнце.
Вокруг вертелись, порхали и щебетали юркие неугомонные синицы.
     Внезапно она почувствовала, как что-то в  груди оборвалось,  сердце как
бы  придавило  огромным  тяжелым  камнем.  Она  обернулась  и  оцепенела  от
неожиданности: у крыльца стояла  черная коза и пристально молча смотрела  на
нее  своими желтыми глазами. Во  взгляде  было, что-то гнетущее,  нехорошее.
Лена не  предполагала, что у  коз  такие  странные зрачки. От  этого жуткого
неподвижного  взгляда  ей  стало  не  по  себе,  ее  всю  пронизала  холодом
накатившая  ледяная волна.  Перед глазами  мелькнула  сожженная, изувеченная
бронетехника, в  ушах стоял звон, уши как бы заложило, послышался  откуда-то
издалека лязг гусениц и чей-то нечеловеческий крик. По телу пробежала мелкая
нервная дрожь.
     Лена выронила связку с прищепками. Нагнулась за ней. Когда выпрямилась,
козы уже не было. Она исчезла. Лена подбежала к калитке, выглянула на улицу.
Длинная  улица   была   пуста.   Было  что-то   неестественное,  загадочное,
дьявольское  в этом визите. Да, и коз ни  кто не держал в военном городке, а
ближайшая деревня  не близко. Она вернулась в дом; в детской навзрыд  громко
плакала Натальюшка, видно ей что-то приснилось. Лена закрутилась по дому, то
уборка, то дети, и мысли о незваной гостье отпали сами собой. Забылись.
     И вот сейчас, в  эту  минуту, когда на нее  обрушилась страшная весть о
гибели Коли, она вспомнила ту козу. Черную козу.

     -  Уроды! Патроны кончились! Огня, давай! -  дико заорал  во сне Шилов,
рванувшись и выгнувшись всем телом. Он резко сел в постели, тупо уставившись
в стену на ковер, ничего не понимая. На лбу проступили капельки пота...
     -  Мишенька,  родной, милый,  дружочек мой, мальчик мой,  - успокаивала
заплаканная Лена, осыпая горячими поцелуями: его лицо, глаза,  шею, плечи...
Крепко прижав  его голову к  своей  груди и  нежно поглаживая его поседевшие
волосы,  смотрела, как на потолке  ярким  пятном отражается свет от уличного
фонаря, и  танцуют  медленное  танго  длинные  тени от качающихся  за  окном
заснеженных веток.
     Ночью она  на  цыпочках прошла  в  детскую,  поправила  одеяло  у сына,
присела у кроватки Натальюшки и тихо заплакала.




Ромкины ночи





     Выпускной, школьный бал, встреча солнца с утра,
     Оперились птенцы, стоит мать у окна.
     Их в гнезде не удержишь - тихо шепчет она,
     Раз путевкою в жизнь, наградила страна!

     На чужую войну отсылаешь меня,
     Да, так надо, сказала родная страна.
     Но не ждешь нас назад ты, нас ждет только мать,
     И не отмазанный школьник пошел убивать!
     Дорогая, дорогая, дорогая страна!
     Что ж бесплатно учиться ты мне не дала?
     Мой сейчас институт - Дагестан и Чечня!
     Это Оксфорд и Брук, здесь учеба моя!
     Дорогая, дорогая, дорогая страна!
     Невозможно прожить на то, что ты нам дала!
     Ни чего не умею, я в вашу жизнь не впишусь,
     И не знаю, что делать, когда возвращусь!

     Утону я в вине или усну на игле,
     Не поняв для чего Бог дал жизнь на земле.

     Из песни "Школа киллеров" Александра Зубкова





     Ромка  достал  из  кармана  пачку  сигарет, нервно защелкал зажигалкой,
пытаясь прикурить. Дрожащие пьяные пальцы не слушались. Вокруг все плыло как
в  тумане.  Лестничная  площадка,  исцарапанные  надписями  стены,  щербатые
ступеньки,  давно  немытое  окно.  Наконец  глубоко   затянувшись,  задымил,
прищурив глаза от едкого дыма.
     -А! А! Суки! - громко вырвалось у  него. Опустив голову, закрыл  устало
глаза,  хотелось  забыться,  отключившись, ни о чем не  думать.  Сказывалась
очередная пьянка и бессонная ночь, проведенная на ногах.
     Прошло  два месяца, как он  вернулся оттуда! Оттуда!  Куда все попадают
одинаково,  а  возвращаются по-разному. Кто на своих двоих, кто на костылях,
кто в "цинке", упакованном в "деревянный костюм".
     Наступление ночных  сумерек на Романа действовало как красная тряпка на
быка. Он беспокойно бродил по квартире, не находя себе  места, словно кошка,
собирающаяся  окотиться.  Каждые  полчаса  выходил  в  подъезд  на  площадку
покурить. Присаживался  у  теплой батареи с банкой из-под кофе для окурков и
подолгу дымил, уставившись отсутствующим взглядом в стену.  Какая-то давящая
тревога  неотступно  преследовала  его.  Потом  он  возвращался  в квартиру;
пытался  на  кухне читать детектив,  или тихо  включив  магнитофон, чтобы не
тревожить родителей,  слушал кассеты с песнями Виктора Цоя или  группы Мумий
Тролль.  Потом, вновь неожиданно срывался, набрасывал куртку  и  выходил  на
опустевшие улицы ночного города. Бродил, оставаясь  один на один  со  своими
мыслями.
     "По  ночам орешь во сне, скрипишь зубами,  вскакиваешь  весь в холодном
поту,  мерещится всякая  дрянь.  Выстрелы,  разрывы  гранат,  трупы, горящие
"бээмпэшки",  окровавленные  разодранные  бушлаты.  Есть  у  Франсиско  Гойи
картина "Сон разума рождает чудовищ", вот что-то  подобное творится со мной.
Мысли  и  проклятые воспоминания  о  войне настойчиво  преследуют  как свора
свирепых гончих псов, как стая  мерзких чудовищ. Пытаешься бежать, скрыться,
спрятаться,  но безуспешно. Настигают  и  безжалостно рвут на куски. В  пору
завыть волком.
     Первые  три  дня  пролетели   быстро.  Разговоры,  объятия,  встречи  с
родственниками,   друзьями.   А   потом   такая   навалилась  тоска!   Такая
безысходность.  Вдруг,  так  захотелось  обратно, что  мочи  нет.  Там  была
настоящая жизнь. Ты был нужен, на  тебя полагались, от тебя многое зависело.
Здесь  же, совершенно  другой мир.  Чужой мир. Развлечения, пьяные  тусовки,
дискотеки, глупый  треп, праздное  безделье.  Будто другая  планета.  Всг  в
другом измерении. А там, в это время,  такие же пацаны  жизни кладут, каждый
день по лезвию ножа ходят. Некоторые из старых приятелей с жиру тут бесятся,
пока был в армии, умудрились  сесть на иглу, дурачье! Все разговоры только о
том, сколько бабок привез, сколько чеченов замочил.  От армии одних родители
отмазали,  другие косят напропалую. Все со справками: кто  язвенник,  у кого
веса не  хватает, кто  дуется под себя, кто баптист, кто лунатик, твою мать!
Боятся армии как  черт  ладана. Скорее,  не  оттого, что  два года коту  под
хвост, а из-за  дедовщины.  Он,  Ромка, эту  дедовщину  видел во всей красе,
вдоволь  испытал на своей шкуре. Одни "дужки" чего  стоят. Это когда  "деды"
загоняют  молодых  на  койки  и  заставляют  их держаться руками за передние
спинки кроватей, а ногами  упираться в задние. И так висеть в  воздухе. Если
устанешь  и  попытаешься  ногу   опустить,  получишь  по  полной  программе,
надраенной до блеска пряжкой, по заднице или ногам. Вот так и  висишь, пока,
дебилы не угомонятся. В Чечне тоже без "дедовщины" не  обходилось, хотя все,
кому не лень, это опровергают. Мол, было боевое братство и все такое. Всякое
там было. То, без пайка останешься, "деды"-уроды сожрут, или еще, что-нибудь
похуже  отмочат.  Но  там, все-таки побаивались перегнуть палку, потому  что
можешь в любой момент сорваться, да и вмазать из "калашника", по мозгам.
     Вчера на автобусной остановке встретился Димка, однокашник,  тоже грязь
чеченскую месил и вшей кормил в блиндажах  да окопах. Тоже как неприкаянный.
Также по ночам мучается, не  спит. Трясет его всего, когда темень наступает.
Ни где пока  не работает.  С милицией, куда он хотел устроиться  на  работу,
облом! По пьянке угодил в "кутузку". Теперь на учете: в компьютер занесли, в
базу  данных. Меченый на всю жизнь. В силовые  структуры,  о которых  он так
мечтал, дорога наглухо теперь закрыта!  А началось  с  чего?  Ночь  не спал,
утром  выпил, чтобы  отпустила чертова война, в результате дома  конфликт  с
предками. Психанул, взял  сдуру  и выбросил  с третьего этажа телевизор, что
купил на свои "гробовые". Холодильник тоже хотел спустить следом, да поднять
было  не под  силу.  Ну,  естественно,  приехали "менты"  и мигом успокоили.
Надели наручники и увезли готовенького в свой "обезьянник".
     Родители стали упрашивать в дежурке "ментуру",  чтобы дела  не заводили
на Димку. Да, не тут-то  было.  Составили протокол и  свободен. Назад дороги
нет. Посоветовали, чтобы сын прошел курс реабилитации.
     - Да, все они со сдвигом.  Что "афганцы",  что эти! - заявил им капитан
милиции. - Пьют по-черному. Сплошные  с ними проблемы. Ни кому они не нужны.
Только  родителям. Поймите,  никто  заниматься вашими  детьми не  будет.  Ни
военкомат,  ни  городская  администрация,  ни  кто.  Сами  ходите,  просите,
требуйте, лечите.
     Вот, Диман, теперь и  бродит, как в воду опущенный. В армию на контракт
не  берут: биография  подмочена.  Специальности  никакой,  делать ничего  не
умеет. Только стрелять из всех видов оружия, охранять да "растяжки" ставить.
Нервы  ни   к  черту.  Стал  злым,  агрессивным.  Заводится  с  полуоборота,
взрывается как полкило тротила, без всякого детонатора! Охранником не берут:
контуженный. Куда идти? Учиться? Что знал-то, всг забыл. Армия  все извилины
выпрямила,  а что не смогла  - выбила. Одно остается,  на рынок, грузчиком к
барыгам  податься или  к бандитам, трясти,  кого укажут.  Хреновая ситуация,
одним словом! Зашли с ним в бар, выпили, начал плакаться в жилетку:
     - Где же справедливость,  Ромк? Что за  бл...дство! Один  раз  случайно
залетел по глупости, и теперь вся жизнь к черту? Крест на ней?
     Сказал бы я ему про справедливость, да лучше промолчу...
     Помню, когда через два  месяца под  Новый год спустились с  гор в  ПВД,
видок  у нас был довольно  жалкий  как у  бомжей. Все грязные, обмороженные,
голодные,  обмундирование  превратилось  в  сплошные лохмотья.  Не  батальон
оперативного назначения, а толпа вооруженных оборванцев. В горах прозябали в
палатках и блиндажах, дров  и воды не было. Первое время привозили,  а потом
совсем про нас забыли. Все деревья  и заборы в округе порубили,  воду топили
из снега  или наверх таскали  в заплечных  бачках с ручья, который находился
под горой. Парнишку там из разведроты потеряли: в плен попал, когда за водой
ходил. Здесь  было  спокойно,  за  исключением  двух-трех  попыток  боевиков
прорваться через наше кольцо. Бандиты обосновались в Зандаке, небольшом селе
в километрах четырех от нас на противоположном склоне  горы.  Видно его было
как на ладони.  Разведчики говорили о большом скоплении противника. Федералы
не смогли взять Зандак во время  проведения антитеррористической  операции и
просто  обошли его стороной,  заблокировав  батальоном  ВДВ  и  двумя нашими
БОНами.  Спускаемся, значит,  а  тут  почти  все, кто  в  штабе  при  баньке
оставался, с  крестами  за  отличие ходят.  Оказывается, приезжала  какая-то
шишка от  Рушайло  с  поздравлениями и подарками. Ну и навешала крестов тем,
кто под руку подвернулся. А про тех: кто пропахал полЧечни, кто в окопах под
обстрелами загибался, кто, замерзая в горах,  блокировал в Зандаке наемников
Хаттаба, просто забыли. Обидно. Ну, да ладно, бог им судья.
     - Дурак был, надо было остаться  на сверхсрочную, ведь упрашивали перед
отъездом  контракт подписать.  Капитан  Сутягин  по пятам ходил,  всю  плешь
проел. Но так хотелось домой, вырваться поскорее  из этого  ада, - опрокинув
стакан, продолжал ныть Димка.
     -  А  сейчас...  Да,  что  там  говорить!   Все  жопой  повернулись.  И
государство,  и  друзья...  Толдычут   везде  про  реабилитационные  центры,
реабилитацию.. Где она,  на хер, эта реабилитация? Можно  подумать, мы  сами
эту  кровавую  бойню затеяли,  для своего  удовольствия, ради развлечения...
Если бы в "ментовку" не попал: контрактником бы без пяти минут был и в ус не
дул.
     Кстати,  о  контрактниках.  Как-то,  помню, зачищали один  "неказистый"
домишко,  там  таких  много, не  то, что у нас  в  России.  Двухэтажный,  из
красного  кирпича, со  всякими  там  балкончиками  и  прочими  прибамбасами.
Огорожен высоким железным забором как великой китайской стеной. Впереди, как
обычно,  "собровец"", старший  лейтенант  Колосков,  по  прозвищу  Квазимодо
(Квазик), за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор  не пойму.
Высокий симпатичный парень,  на  артиста Лундгрена чем-то  похож,  который в
фильме  "Универсальный  солдат"  снимался,  такой  же  крепкий,   с  волевым
подбородком.
     Вошли  во двор. Посреди двора  лежит убитый огромный лохматый  кобель с
постриженными  ушами, кавказская овчарка.  Живот  раздулся как барабан. Мухи
вокруг роятся. Запашок от  него исходил, скажу, неисприятных. Стекла в окнах
выбиты - видны следы от разлета осколков. Никого нет.  Поднялись на крыльцо.
Двери нараспашку.  Осторожно  заглянули внутрь. Хозяев нет.  Все  в  коврах.
Осмотрели комнаты. В большой комнате разбросаны  по полу вещи, окровавленные
бинты и одежда. На стене ковер  на  нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог  с
чеканкой на цепочке. На другой - увеличенные пожелтевшие старые фотографии в
рамках. На  одной из  фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с
лентой  поперек, наверное, хадж  совершил в  Мекку, на  второй  -  женщина в
темном.
     -  Глянь,  целый  арсенал!  -  вырвалось  в  восхищении  у   Максимова,
завороженно уставившегося на оружие.
     - Прям, Оружейная палата!
     Идем по коридору. Еще одна комната. В ней музыкальный центр, телевизор,
переносная магнитола, наверное, здесь жила молодежь.
     -  Может  возьмем? - кивнул на магнитолу рядовой Свистунов. - С музыкой
будем!
     -  Тебе,  "батя"  возьмет!  Неделю  будешь  сопли кровавые  утирать!  -
отозвался Эдик Пашутин. - Мародер хренов!
     - Все равно "контрабасы" оприходуют!
     - Забыл, как он  отметелил Воронова за  кинжал? Он тебе быстро  вправит
мозги! - добавил Максимов.
     Прошмонали тщательно все комнаты, перевернули все верх дном. В одной из
нижних  комнат нашли  укромный  тайничок, а  в нем:  новехонький  гранатомет
"муха", с пяток выстрелов  к  гранатомету РПГ, гранаты Ф-1 и ящик тротиловых
шашек.
     Спустились  в  подвал. Туда вели  крутые  ступеньки.  На лестнице внизу
полумрак.  Противно  скрипнула дверь.  Старший лейтенант Колосков  и рядовой
Пашутин исчезли за дверью, мы же спускаемся следом.
     Вдруг  из-за двери  появляется Эдик  Пашутин.  Белый как смерть.  Глаза
вылезли  из орбит. Сползает вдоль  стены на пол. Мы, присев, приготовились к
бою. Всех бьет мандраж. Сержант Афонин "эфку" уже начал лапать.
     -  Самурский,  Афонин!  Где  вы  там?  Идите  сюда!  -  вдруг  раздался
приглушенный голос Колоскова.
     Входим с опаской в помещение подвала.
     Вдоль  стен  какие-то  бочки,  ящики, корзины,  коробки. Висят гирлянды
лука, чеснока,  перца.  Через маленькие оконца под  потолком падает  тусклый
свет. Посреди помещения стоит Квазик, напротив него на полу, залитом кровью,
вповалку  лежат  убитые. Сколько их  там? Человек шесть,  семь. В камуфляже,
тельняшках, свитерах, босиком.  Судя по  лицам, это  не  молодые  ребята, не
срочники.  Смрад   жуткий!  Полумрак.   Толком   ничего  не  видно.   Похоже
контрактники,  видно,  что  не зеленые  пацаны. Кругом  запекшаяся  кровища,
одежда  изодранна  вся.  Тельняшки,  свитера лоскутами  как  лапша,  похоже,
здорово их кромсали ножами. Потом постреляли всех в упор.
     - Падлы! - вырвалось у Максимова.
     -  Похоже, "контрабасы", -  тихо сказал  Афонин  и протянул  было руку,
чтобы перевернуть верхнее тело.
     - Или ОМОН.
     - Куда! Растяжка! Твою мать!  - заорал Квазик, свирепо вращая глазами и
отдергивая руку сержанта. - Видишь, тоненькая проволочка под нижнего уходит!
     Мы чуть в штаны не наложили от  страха, так нам, вдруг, нехорошо стало.
В жар всех  бросило,  еще бы секунда и все там были. Да,  про такие сюрпризы
нам  бывший  ротный,  капитан Шилов,  много  рассказывал,  как  эти  сволочи
мины-ловушки устраивают, используя  для этого трупы. Под убитых подкладывают
гранату Ф-1 без чеки, так чтобы  рычаг был трупом  прижат.  Трогаешь тело, и
через  шесть секунд  твои  кишки  на проводах  болтаются!  Или  подкладывают
мину-ловушку МЛ-7, под какой-нибудь предмет, типа фляжки. Поднял и ты уже  в
очередь на свиданье к всевышнему  записан. У лестницы у входа безбожно рвало
Пашутина.  Согнулся в три  погибели, лицо багровое, глаза квадратные,  слезы
капают с кончика носа. Жалко на него смотреть, беднягу.
     Были мы, буквально,  меньше минуты, невозможно там находиться, тела  уж
нескольо дней лежат: разлагаться стали.  Того  и гляди, вывернет на изнанку.
Выбрались  наружу, еле отдышались. Закурили. Теперь уже Димку вырвало, прямо
в комнате  на  ковер. Мы  настолько пропитались  трупным  запахом, что потом
несколько дней  воротники бушлатов и  шапки отдавали душком. Да, без саперов
сюда  соваться  не   стоит.  Гиблое  дело.   Сообщили   о  страшной  находке
командованию. Через пару недель опять  проверяли ту хату, барахло кто-то уже
прибрал  к рукам. Местные вряд ли возьмут,  вера  не позволяет.  Заглянули в
подвал,  а  там  все по-прежнему.  Одни крысы по углам шмыгают. Ребята,  как
лежали, так  и лежат. Никто  их оттуда не забрал. Никому до них  дела нет. А
они ведь, числятся пропавшими без вести. Дома, наверное,  ждут матери, жены,
дети. Может быть, на что-то  еще  надеются, а может, даже не  знают, что они
пропали.
     Особенно зверствуют наемники. В Курчалое, кажется,  это было, задержали
одного подозрительного, рыжего заросшего хохла,  со  шрамом  на лбу. Выдавал
себя  за  заложника.  Рассказывал  всякие  жуткие  вещи:  как  страдал,  как
неоднократно  пытался  бежать, как над  ним измывались, как на  цепи держали
словно собаку.  Ну, а мы, лопухи,  "матюгальники" пооткрывали, слюни и сопли
от жалости распустили.  Да, тут Стефаныч,  старший прапорщик наш, на  всякий
случай решил вдруг его обыскать.  И, что ты,  думаешь?  Нашли  у того, козла
бородатого,  пачку   скомканных   долларов   и   связку  жетонов.  Смертники
солдатские, сволочь паршивая, коллекционировал. Но жадность, как  говорится,
"фраера" сгубила! Видно, жалко ему было с "зелененькими"  и боевыми трофеями
расставаться, вот и сгорел. Морду ему враз разбили! Потом десантники  о нем,
не знаю, откуда прознали, упросили  "батю" отдать им эту  мразь. Сразу вояку
раскололи,  умеют они  убеждать, этого  у них не отнимешь. Он им все выложил
как на духу. Как ребят наших стрелял, резал, мучил, как ожерельем из вяленых
ушей хвастался пред другими уродами...
     Старший лейтенант Тимохин там был, потом  рассказывал, что  "десантура"
забила хохла до смерти. Злющие были: у  них недавно разведгруппа  напоролась
на засаду  в ущелье  Ботлих - Ведено, вся полегла. Наемников,  как  правило,
десантники  в  плен  не  берут,   арабов,  хохлов  и  прибалтов  сразу,  без
"собеседования", пускают в расход.
     Вчера приснился Рафик Хайдаров, отличный парнишка, водителем у нас был.
Большой мастер  всякие байки рассказывать. Соберемся обычно  у  костра или в
блиндаже  у  печки; греемся, портянки  сушим, он и начинает баланду травить.
Глядишь,  и время  летит  незаметно, и  настроение  не  такое  поганое.  Нам
нравилось  слушать  его  забавные  истории.  Мимика  озорного круглого  лица
Рафика, хазановский голос и магические  движения закопченных рук делали свое
дело.  Мы тогда,  как сейчас  помню, ржали, будь здоров.  На  эстраде бы ему
выступать, да видно не судьба.
     Убили его в начале февраля, когда обстреляли колонну под Герзель-Аулом.
Пуля  от  ДШК  попала в  голову,  полчерепа  снесло  вместе со  "сферой".  А
новенький  бронежилет,  который он повесил на  дверцу кабины снаружи,  чтобы
была  защита от обстрелов, так  ему и не понадобился. "Урал" так изрешетили,
что пришлось его до Ножай-Юрта на сцепке тащить.
     Рафика увидел, сон как рукой сняло. Хоть ножом режь, не могу уснуть, на
душе мерзко, в  голову лезут  всякие мысли.  Наверное, все, кто там побывал,
ненавидят ночь.  Самое дрянное, в сумерки на пост  заступать. Ночью в дозоре
чувства  обострены до предела. Затаишь  дыхание,  слышно как сердце  стучит.
Вслушиваешься  в  малейший шорох,  реагируешь на любой звук. Чуть что, даешь
очередь и немедленно меняешь свою позицию,  чтобы не накрыли, и не грохнули.
Не  дай бог, зазеваться  или закурить, в момент схлопочешь пулю в "котелок",
или  уснуть "на  часах".  Были  уже такие, в "калачевской"  бригаде,  уснули
часовые на посту, а проснулись пацаны уже в царстве теней...
     Прошло  два месяца,  а война все  не отпускает. По  ночам охают  взрывы
гранат, и  старшина Баканов громко  кричит ему в  ухо: "Ты, что Самурай,  не
понял? Мы все здесь умрем!"
     Было  это  в  конце  января,  когда они  возвращались  с  зачистки села
Ялхой-Мохк. Прямо  с гор их обстреляли из АГСа и пулеметов.  Поднялась такая
паника, что ответить на нападение не смогли  даже опытные СОБРы.  И  пока не
появились "вертушки",  ребятам пришлось туго.  Так и пролежали в придорожной
канаве  в  мерзкой холодной жиже  под градом пуль,  боясь  головы поднять...
Потом вчетвером, скользя  на мокрой глине, с  трудом тащили, вываливающегося
из  окровавленного  разодранного  бушлата, монотонно  со всхлипами  воющего,
кинолога Витальку Приданцева.  Его оторванная  рука валялась тут же рядом, у
гусеничного трака, на кисти был туго  намотан потрепанный поводок от убитого
Карая.  Выстрел  осколочной  гранаты  попал  как  раз в  то  место,  где они
находились  на броне БМП. Теперь свободный, несдерживаемый хозяином, злобный
взъерошенный Карай  застыл, как бы в последнем броске с опаленной оскаленной
мордой и  развороченным  брюхом,  из  которого вывалились связки темно-синих
кишок...
     Бля, суки! Не смотря  ни на что, там была жизнь,  тяжелая,  опасная, но
настоящая жизнь. А куда я вернулся? В полное говно!
     На  пятом этаже хлопнула дверь, раздались шаги. Ромка, сидя на трубе  у
батареи, встрепенулся.  Защелкал  зажигалкой  и,  стряхнув  пепел  в  банку,
прикурил давно  потухшую сигарету. Мимо, поздоровавшись,  протопал заспанный
сосед, который обычно чуть свет уезжал на своем фургончике на рынок.

     Полгода спустя  Ромку похоронили.  Он "сел  на  иглу":  нашлись "добрые
люди",  уговорили   пьяного  парня  словить  "кайф".  Но  героиновый  "кайф"
продолжался недолго.
     - Передозировка! - констатировал врач "Скорой помощи", склонившись  над
безжизненным Ромкиным  телом.  -  Еще один.  Кто  же  светлое  будущее будет
строить?
     - У меня такое ощущение, Вадим Борисович, что идет настоящая  война!  -
отозвалась сопровождавшая его медсестра. - Война против человечества, словно
мы запрограммированы, мы уничтожаем себя...
     Димка  же, Ромкин приятель, так ни одного  дня ни где  и не проработал,
"гробовые"  деньги  свои  промотал  до копейки  и схлопотал срок,  по  пьяни
изувечив какого-то торгаша с Кавказа в одном из ночных баров.









Запах женщины



     Село заблокировали десантники  несколькими  БМД и  БТРом, перекрыв  все
выходы из него  с трех  сторон; с четвертой стороны находился крутой  обрыв,
подмываемый  стремительной  обмелевшей  рекой.  Пока  командиры на  косогоре
обильно  покрытом  инеем договаривались  с  местной  властью, приехавшей  со
старейшинами в папахах  на белой "Волге", о  деталях  предстоящей  операции,
"вэвэшники" и  СОБР  томились в ожидании  начала  зачистки  у  "бээмпэшек" и
"Уралов".
     -  Ты чего там, Серега, притих? - спросил  старший прапорщик  Стефаныч,
обращаясь  к младшему сержанту Ефимову, который у лица держал сухую веточку.
- Все нюхаешь чего- то.
     - Запах женщины, -  тихо пробормотал тот, как  бы виновато улыбаясь.  -
Вот веточку сорвал, запах обалденный.
     - Ты, что рехнулся? Какой еще запах?
     - Какая женщина?
     - Совсем тут дошел до ручки, скоро на кусты будешь бросаться!
     - Изголодался, молодой кобелек!
     - Тут  одними вонючими портянками может пахнуть, да дерьмом с кровью, -
вставил угрюмый лейтенант Трофимов, которого "собровцы" уважительно величали
Конфуцием, счищая щепкой налипшую грязь с подошвы ботинка.
     - Дай-ка  сюда!  -  старший лейтенант Колосков, по прозвищу  Квазимодо,
протянул руку.
     -  Да,  что-то  есть  неуловимое,  -  отозвался  он,  бережно возвращая
Серегину драгоценность.
     -  Ну-ка, - мрачный  Конфуций преподнес к  изуродованному  шрамами лицу
сухую веточку.
     -  Да,  ты   ладонью  прикрой  от  ветра.  Выдувает.  Ну,  как?  Теперь
чувствуешь?
     Подержав с  минуту,  Трофимов, молча, как  бы нехотя вернул ее Ефимову.
Веточка пошла по рукам.
     -  Дайте  понюхать-то,  -  нетерпеливо  канючил  первогодок Привалов  с
протянутой рукой, топчась внизу.
     - Тебе-то за чем? Сопля еще зеленая!
     -  Где  тебе знать-то, что такое баба! - вставил ""собровец"" Савельев,
грубо  отшивая мгновенно  залившегося краской  Привалова. -  Да и  насморк у
тебя,  шмыгалка-то не работает, все равно  ни хрена не  учуешь! Только добро
переводить!
     Рядовой  Ведрин  в свою  очередь, уткнувшись  носом  в веточку,  громко
сопел, втягивая воздух.
     - Ну, Джон Ведрин, ты даешь! - громко заржал Стефаныч, откидываясь всем
телом на башню. - Это  же запах женщины. Тут надо нежно, легонько вдыхать, а
ты как портянку нюхаешь или лепешку дерьма, чудила! Всему вас,  молокососов,
учить надо.
     -  Да  ну,  вас,  козлов  вонючих! - обиделся Ведрин и спрыгнул с  БМП,
поправив бронежилет, направился  к Мирошкину и Свистунову, которые в стороне
забавлялись с овчаркой Гоби.
     - А что это за растение? - поинтересовался вдруг Конфуций.
     - А черт его знает! Вчера отломил ветку с какого-то куста на зачистке в
Курчали.
     - Может это мирт.  Слышал,  запах  у  него необыкновенный,  - поделился
своим предположением рядовой Самурский.
     - Да,  Ромка,  надо  было  ботанику  в школе  лучше  учить!  -  брякнул
прапорщик Филимонов, усмехаясь в густые усы.
     - Ну-ка, Серж, дайка  еще нюхнуть! -  мечтательно протянул  контрактник
Головко. - А этим хорькам: Кнышу, Чернышову и Чахлому  не давай! То же, мне,
эстеты нашлись! Знаю, я их как облупленных, те еще ловеласы, занюхают.
     - Виталь, сунь Караю под нос, - обратился к Приданцеву "собр" Савельев.
- Интересно, как он прореагирует.
     - Как?  Соответственно  своему мужскому полу!  Спустит чего  доброго! -
откликнулся тут же Филимонов.
     - Сам смотри не спусти!
     - Вот надышался до одури, сейчас и от козы безрогой не отказался бы!
     - Ну, вы, маньяк, батенька! Представляю, ужас что будет, когда в родные
пенаты вернемся!
     - Надо нам  ребята подальше от этого опасного кадра быть, а то, вот так
зазеваешься, и  уже поздно будет, отоварит по первое число. Тот  еще половой
гигант. Шалунишка!
     - Эх, мужики,  - мечтательно простонал, потягиваясь,  старший прапорщик
Стефаныч.
     - Помнится, как-то  в отпуске был, ну и решил к  сестре в Подмосковье в
гости  смотаться  на недельку, другую. Приехал,  живу.  Городишко небольшой,
развлечений  никаких,  рыбалка  с  племянниками  и все. И надумал  сгонять в
Москву, посмотреть белокаменную, прошвырнуться по Красной площади, по  улице
Горького.  Это  сейчас  она  Тверская. Встал  пораньше,  чуть свет.  Сел  на
автобус.   Еду.  А  рядом  женщина  в  кресле   дремлет.  Миловидная  такая.
Блодиночка. Губки алые.  Пухленькие.  Щечки, ну прям, кровь с молоком. Ехать
около  двух  часов.  И тут,  братцы, чувствую, как ее хорошенькая  головка в
беретике клонится к моему плечу. Так мы в Москву и приехали. Слово за слово,
познакомились. У нее  какие-то  дела в одном из НИИ  были. Договорились, что
как только  она освободится, встретимся у метро, и она  покажет мне столицу.
Прождал  часа три.  Нет  ее. Побродил  по  магазинам  и расстроенный вечером
поехал электричкой обратно. Выхожу на привокзальную  площадь, направляюсь  к
остановке такси.  А  там  она,  моя незнакомка. В  очереди последняя  стоит.
Интересная,  скажу  вам,  получилась  встреча.  Оказалось,  она в  институте
задержалась и не успела на рандеву. Поехали, значит,  на такси вместе. Довез
ее до дома. Ну и напросился на чай.
     - Ну, ты, и жуир,  Стефаныч!  - вставил  Головко. -  Не ожидал от  тебя
такого. Вроде весь из себя положительный. Так сказать, наш наставник!
     -  Поднялись на  лифте  на  седьмой  этаж, открывает дверь,  приглашает
войти. Представляете, братцы, вхожу  и вижу. Чего  вы думаете? У порога  вот
такие мужские башмаки  стоят, размера эдак сорок шестого, сорок седьмого, не
меньше. У меня сразу все внутри  опустилось  до прямой кишки. В жар бросило.
Ну, думаю, приплыли! Сейчас будет с мужем знакомить.
     - Да, Стефаныч, ну ты, и влип! Не позавидуешь!
     - И врагу такого не пожелаешь!
     -  Эх,  будь  я на месте  ее  мужа, - мечтательно  отозвался  прапорщик
Филимонов, похрустывая пальцами.
     - Вот, когда  вернемся  домой, будешь! -  съязвил, оборачиваясь к нему,
Квазимодо.
     - Да,  вы  слушайте,  что  дальше было!  Так вот,  прошли мы  на кухню.
Маленькая такая, ухоженная. Спрашивает,  буду ли я пиво с  воблой. Я уж и не
знаю,  что и отвечать.  В голове  одна  мысль  витает,  как  бы ноги  отсюда
сделать.  Перед  глазами  башмаки  проклятые  стоят.  Сели,  попиваем  пиво,
беседуем. Все  согласно  этикету, как  в лучших домах Лондона и Филадельфии.
Ничего  лишнего себе не позволяю, никаких шалостей, никаких тебе вольностей.
На  душе, конечно, кошки скребут. Совсем не до пива мне. Тут звонок в дверь.
Я как ужаленный подпрыгнул. Сижу весь  в испарине. Она с милой улыбкой пошла
открывать.  Ну,  думаю, кранты! Слышу, в  прихожей  бас  чей-то, что-то  без
умолку бубнит. Уж представил  себе, как с седьмого  этажа в  затяжном прыжке
падать буду.  Тут  она  возвращается  и  говорит,  что пришел  сын  со своей
девочкой. И заглядывает  на кухню парень, вот такой верзила, косая сажень  в
плечах, повыше нашего  Квазимодо, наверное, будет.  Эдакий молодой бугаек. Я
даже поразился,  как такой громила  еще мать свою  слушается. Потом молодежь
устроилась ужинать в комнате у телевизора, а мы  остались на кухонке. В ходе
беседы узнаю,  что  она на семь лет меня старше, что с мужем в разводе,  вот
воспитывает сына, которого осенью должны в армию забрать. Переживает страшно
за него,  уж больно характер у него  мягкий. Вот  такой  случай приключился,
братцы.
     - Ну, а потом, что было, - полюбопытствовал, шмыгая носом, Привалов.
     -  А потом, суп с котом! Это уже другая история! - закончил Стефаныч. -
Дай-ка лучше спичку! Мои отсырели! Что-то наши командиры никак с  аксакалами
не договорятся!
     - Лифчик пора менять, рвань  сплошная! Такой, как  у Павла, хочу, что с
наемника сняли!  Замучился латать его, - поделился своими бедами контрактник
Головко, оседлав бревно.
     -  Ну, ты, Караюшка, совсем обнаглел. Убирай свою лобастую голову, весь
матрац  занял, -  Стефаныч тщетно пытался сдвинуть овчарку с места. - У  нас
тоже жопа не железная. Старших уважать надо, уступать лучшие места.
     - Это еще не известно, кто из вас старший! - усмехнулся Филимонов.
     -  По  собачим годам, может он тебе  в отцы годится! -  встал на защиту
собаки проводник Виталька Приданцев.
     - Денек сегодня будет отменный. Погреемся на солнышке.
     - Если ветра не будет, - отозвался, широко зевая, рядовой Чернышов.
     -  Братва, смотри,  Селифонов  опять что-то  у десантуры  скоммуниздил,
наверняка, тушонку выменял на гранаты. Ну и жучара!
     - В  прошлый раз чуть  своих  не подорвал, дурья башка. Хорошо у  сарая
стены толстенные оказались,  а  то  бы не  знаю,  что было  бы, полкурятника
только так разнесло, чуть Секирина с Кнышем не завалил.
     - Братва, только погляди, как батя "чехов" кроет!
     Недалеко от "Волги", на которой местная власть привезла сданное  оружие
багровый  от  бешенства  майор  Сафронов  поливал  по  матушке  старейшин  в
каракулевых папахах и  главу села, поминутно пиная ногой сваленные на  землю
трофеи. Рядом с ним стояли  капитан Дудаков и рослый майор ВДВ, которые тоже
размахивая руками, не стесняясь в выражениях, костерили сельчан.
     - Может, на самом деле, не стоит трясти село, - сказал Крестовский.
     - Не  стоит?  Валер, а  ты видал,  когда  подъезжали,  пики с  зелеными
тряпками на кладбище? Боевиков  тут,  видать,  до чертовой матери! Как собак
нерезанных!
     - Ребята, Дмитрич идет!
     Махнув Сафронову рукой, капитан Дудаков направился к головной БМП.
     - По машинам! Гусев! Гусев! Где тебя черти носят?!
     Из люка высунулась заспанная физиономия радиста Гусева.
     - Вызывай капитана Карасика на связь! Передай...
     Но грубый рев БМП заглушил последние слова Дудакова.
     Десантники  провожали взглядами, как  "бээмпэшки"  с бойцами  на  броне
стремительно рванули с места, отряхивая с гусениц ошметки сырой земли, урча,
поползли к селу.


     БМП с "вэвэшниками" и СОБРом медленно двигались к  центру села,  где на
небольшой площади высилась старенькая мечеть.
     Перед тем,  как начать операцию долго  препирались, выясняя отношения с
местной властью,  которая упорно заявляла, что село "чистое" от боевиков. На
"Волге"  привезли скромный  арсенал из нескольких "калашей" и десятка старых
охотничьих ружей,  среди  которых попался  кавалеристский карабин "Манлихер"
времен  первой  мировой  войны,  не  весть  какими  путями  попавший  в  эту
глухомань.
     Но  Сафронов  был  непреклонен,  потеряв терпенье, он  крепко обматерил
местных и отдал приказ капитану Дудакову начинать зачистку.
     Двигались несколькими группами: одна с севера, другая с южной  стороны,
западная, выжидая,  стояла в резерве. Все шло по плану.  Входили во  двор  с
кем-нибудь  из старейшин,  досматривали дом, пристройки, подвалы,  проверяли
документы. Мужчины с хмурыми лицами молчали и подчинялись военным, чеченские
же  женщины  голосили,  понося военных,  не  стесняясь в выражениях. Тут  же
мельтешила  под  ногами шустрая  ребятня  с  черными  блестящими  как  вишни
глазами.
     Овчарки   Гоби  и  Диана,  обнюхивая  все  углы,  обследовали  жилье  и
прилегающую  территорию. Через несколько домов  от мечети,  во  дворе отнюдь
незажиточного хозяина Гоби, вдруг, обнюхивая фундамент, остановилась и села,
на бетонную дорожку под окном.  И тихо тявкнула, взглянув преданными глазами
на проводника Мирошкина.
     - Чего она?  -  обратив на нее  внимание, спросил "собр" Степан Исаев у
Димки.
     - Что-то нашла! Гоби! Гоби! Ко мне!
     Но собака продолжала неподвижно сидеть, виляя хвостом.
     -  Эй,  мужик!  -  лейтенант СОБРа позвал  хозяина, который весь как-то
съежился. - Иди сюда! Лом есть? Бордюр ломать будем!
     - Как ломать?  Нельзя,  фундамент. Столько трудов  вложили!  Ничего там
нет! Собака ошиблась!
     - Так, ты  что не понял? Что я тебе сказал? Бери  лом и долби, пока  не
поймешь, а не то, не собака, а я сейчас ошибусь и вгоню в твою баранью башку
пару фиников!
     - И сынка  в  помощники  возьми!  Вон,  лоб  какой вымахал!  -  добавил
""собровец"" Савельев, кивая в сторону стоящего у порога высокого парня, лет
семнадцати.
     - Шустрей долби, не  зли меня, я хоть и терпеливый, но могу и сорваться
с цепи!
     - Чего нашли? - спросил, появившийся из  дома, брат Степана Виталий, за
ним лениво плелся как сонная муха, утирая нос, Привалов.
     - Пока не знаем!
     - Мужик, как тебя кличут?
     - Ахмад Исаев.
     - Исаев? - удивленно переспросил, усмехнувшись, Степан и переглянулся с
братом. -  Ахмад,  ради бога, уйми свою  жену!  Чего  она разверещалась  как
баба-яга?
     - Гляди, у него тут цемент отличается по цвету.
     - Да, в этом месте, поновее будет! - согласился с лейтенантом Кныш.
     - Долби Ахмад, не сачкуй!
     Десятисантиметровый слой бетона расковыряли за полчаса, под ним под дом
было прорыто  углубление, в  котором  лежал сверток,  замотанный  в клеенку,
перевязанный шнуром.
     -  Клад нашли! Братцы, алмаз Кулинан! Двадцать пять процентов Ахмаду от
государства и благодарность за ценную находку точно гарантированы!
     - С Гоби, наверное, делиться придется, иначе хер бы нашли?
     - Да, нет, решили все Ахмаду отдать, зачем Гоби ценности,  ей бы только
на похлебку с тушонкой! - съязвил Виталий Исаев.
     - Ну, чего уставился  как  баран  на новые  ворота? Давай разворачивай,
посмотрим, что  у тебя тут за сокровище на черный день припрятано. Не боись,
не отнимем! - Савельев подтолкнул чеченца вперед.
     - Погоди, я  разрежу, а то будешь возиться до скончания века, -  Степан
наклонился и ножом полоснул по веревке.
     В  клеенке, в политиленовом мешке, в промасленной  бумаге покоились два
новеньких "калаша" со  складными прикладами, шесть набитых патронами рожков,
пара цинок и девять тротиловых шашек.
     - В Эрмитаж прикажете сдавать "сокровища сарматов"?
     - В Оружейную палату! - сострил  Савельев. - Собирайся Ахмад, ты  и сын
поедете с нами в Ножай-Юрт. На беседу к следователю. Да без глупостей!
     В голос  заголосили жена и старуха, стоявшие у  крыльца,  уткнув лица в
черные платки.
     Неожиданно  на  южной  стороне  села  рванул сильный взрыв. Встряхнуло,
задребезжали стекла в окнах.
     - Кныш! Ну-ка, слетай! Узнай, что там? Садануло крепко!
     Кныш выскочил  на  улицу, где  стояли, урча  БМП.  На  полной  скорости
"бэха", из под гусениц которой летели комья грязи влетела на узенькую кривую
улочку,  где у  забора суетилась  кучка  бойцов.  Где-то за несколько дворов
трещали выстрелы и заливались лаем собаки,  впереди в конце улицы зло ревела
Дудаковская "бэха", подминая под себя придорожные кусты.
     Во дворе суетились бойцы, в доме с сорванной с петель дверью на входе в
комнату неподвижно  лежал в  луже  крови  младший сержант Ефимов, тут  же  с
окровавленными  бинтами стояли ""собровец""  Колосков  и бледный как  смерть
Валерка Крестовский.
     Ефимов  открыл  дверь в комнату,  когда сработало  взрывное устройство.
Взрывом  ему  оторвало  обе ноги, осколками изуродовав  все вокруг. Он, дико
крича,  полз  к  выходу,  к  товарищам,  вцепившись  ободранными  обоженными
пальцами в порожек и оставляя за собой темные кровавые полосы. Помощь пришла
сразу же, Колосков и Крестовский сделали все, что могли, но младший  сержант
скончался от болевого шока.
     Стефаныч и старший  лейтенант Тимохин со своими ребятами гнали боевиков
в сторону берега, отсекая им все пути в село, где они могли укрыться. Одного
из беглецов стреножили,  когда он перелазил через очередной забор.  Он начал
отстреливаться, но через несколько  минут его уже вязали "собры". Другой же,
воспользовавшись возникшей перестрелкой,  выбрался  на край села. И  сиганул
вниз с  обрыва, скатившись по крутому склону, чудом не переломав себе кости.
Перепрыгивая с валуна на  валун, попытался переправиться на другой берег, но
на  середине  реки  оступился  и  упал в воду. Вода  была  чуть выше колена.
Сильное течение сбивало  с ног. С трудом удерживая  равновесие, он  медленно
брел  поперек стремительного  холодного потока. На  середине реки  его нашла
одна из очередей БТРа, который  выехал на край  обрывистого берега.  Очереди
словно  плетью  хлестали  и чмокали  рядом  с ним по воде.  Взмахнув руками,
выронив  оружие, боевик  на секунду замер и плюхнулся в  воду.  Тело понесло
потоком  и вынесло  на  отмель  на  противоположном берегу. Потом  кто-то из
солдат,  напялив  резиновые бахилы от комплекта  химзащиты,  добрел до него,
обвязал веревкой  подмышками, и  убитого  вытянули  на  свой берег.  Боевика
обыскали, нашли документ имя Рашида Имамалиева за подписью Масхадова.
     Задержанные  стояли рядом с "Уралом" и тихо по-своему переговаривались,
хмуро  косясь на военных.  Среди  задержанных, оказалось  еще  трое  молодых
небритых парней без документов, которые уверяли, что приехали, кто из  Шали,
кто из Дуба-Юрта к родственникам.
     -  Где этот старый пердун, Исламбек? Ведь, сука, клятвенно заверял, что
село чистое! Гаденыш! - пришел в ярость капитан Дудаков.
     - Стефаныч, посмотри у них плечи и трусы! - посоветовал Виталий Исаев.
     -  Да,  ну  их  в  п..зду!  -  отозвался,  сплевывая,  угрюмый  старший
прапорщик. - Стану я им еще в трусы смотреть!
     - Кому  надо в Ножай-Юрте разберутся!  С  этой  шушерой! И с трусами  и
плечами тоже! - добавил старший лейтенант Тимохин.
     -  Стефаныч,  не  ной!  Если  надо и  поглубже заглянешь!  - огрызнулся
раздраженный Дудаков.
     - Я буду жаловаться! Вы не имеете права! Я  до прокурора дойду, - начал
вдруг, ни с того, ни сего  выступать задержанный Ахмад. Он был одет в  серое
драповое пальто,  на  голове тронутая молью  ондатровая шапка.  Его  кадык с
торчащей  седой  щетиной   ходил   вверх   вниз.  Он   ругался,   возмущенно
жестикулировал  руками,  пытаясь,   что-то  втолковать  старшему  прапорщику
Стефановичу,  который с  безразличным видом  курил,  устроившись на подножке
автомобиля.
     К нему подскочил только что подъехавший на "бэхе" с "двухсотым" старший
лейтенант  Колосков  и,  молча,  уставившись свирепым  взглядом на  чеченца,
вцепился пальцами в ворот, вымазанными в крови Ефимова,  и  с размаха ударил
Ахмада лбом  в лицо.  У  того из  разбитого носа  хлынула кровь на  небритый
подбородок, следующий  удар  пришелся кулаком, от  которого Ахмад  отлетел к
сторону, уронив с головы шапку.
     - Жаловаться?! Сволочь! - хрипло цедил сквозь зубы "собровец", наступая
на поверженного врага.
     - Квазимодо, не надо! Квазик! Квазик оставь его! - вступился  за Ахмада
Степан Исаев, одергивая Колоскова.
     С  брони БМП  осторожно  снимали убитого  Сережу  Ефимова.  Когда  его,
изодранного и опаленного, освобождали от разгрузки и бронежилета, из кармана
выпала  сухая  веточка и упала в рыжую  грязь,  которая чавкала под сапогами
принимавших тело внизу солдат.







Нет, про это он ей писать не будет


     "Угораздило же ему попасться на  глаза, этому  козлу, майору Геращенко.
Схлопотал  приказ сопровождать вместе  с Ником капитана Карасика  в штаб.  В
ПВД, конечно, неплохо съездить, ребят знакомых  повидать, но после бессонной
ночи,  буквально,  валишься с ног. Одиннадцать  раз обстреливала их какая-то
сволота. Заспанный  Ник,  Колька  Селифонов, тоже  не особо  горел  желанием
тащиться к черту на кулички. В "уазике" кругом пылища, так и хочется пальцем
по  сидению поводить: слово неприличное написать. В Ножай-Юрт, где находился
ПВД,  выехали утром вместе с  попутным  челябинским СОБРом,  в сопровождении
двух  "бэтээров".  В  десятом часу уже  были там. Карасик,  дав указание, от
машины  не отлучатся, отправился  к  начальству. Присели.  Закурили.  Руки в
цыпках,  кожа  потрескалась,  местами  покрылась   болячками.  Вши,  злодеи,
покусывают.  Кашель.  Сопли.   Истрепанные   рукава.   Замусоленные  колени.
Закопченные  морды.  Кругом  штабные крысы  шастают, в  "свеженакрахмаленном
камуфляже", все  почти с наградами. А  у нас -  две медальки на всю роту.  С
любопытством  посматривают  в нашу сторону.  Прям,  какое-то явление  Христа
народу! Цирк, приехал!
     Колька  Селифонов  завалился  спать  на  заднем сидении.  Водила, Вовка
Иезуитов  (ну и  фамильица, я  вам скажу),  вернулся  со  склада в новеньких
"берцах": что-то там толканул трофейное, кажется, черный ваххабитовский флаг
с  кривой саблей  на нем и арабской  вязью. Открыв  капот,  залез в мотор  с
головой. Чего он там забыл, хорек?  Непонятно? Движок "уазика"  работает как
часы. "
     Валерка расстегнул бушлат, извлек  из-за  пазухи две фанерки размером с
книжку, сброшюрованные медной проволокой, между которыми он хранил письма из
дома  и  присланные  конверты. Иначе  нельзя: обязательно какая-нибудь  сука
сопрет для сортира. Незавидная судьба уже постигла  его блокнот,  где он вел
свои записи и хранил адреса родных и друзей. Надо воспользоваться случаем  и
послать письмо матери  отсюда, из ПВД. Наверняка, быстрее дойдет, чем  через
Моздок. Странный  все-таки  адресок:  "Москва-400". Месяцами  письма идут до
них.
     "Что же ей написать, родимой?
     Нет, он не будет ей писать, как их неприветливо, настороженно встречало
местное население. Когда их колонна двигалась через  Шелковскую, мимо рынка,
некоторые  из  чеченцев в толпе,  не скрывая  своей  неприязни,  в  открытую
показывали  им красноречивый  жест,  проводя  ладонью по  горлу. Мол,  будем
резать вас как баранов.
     Нет, про это он ей писать не будет.
     Не будет и про то, как во время "зачистки" в заброшенном сарае  на краю
села  обнаружили  полуразложившийся  изуродованный  труп  молодого  парня  в
тельняшке.
     Нет, не  будет он  ей  писать, как их обстреливают  по нескольку раз за
ночь,  как ужасны вой падающей сверху мины и  визг разлетающихся  с  рваными
краями осколков...
     Нет, не будет он ей писать, как их проклинают  и плюют вслед чеченки, и
бросает камни черноглазая юркая пацанва.
     Нет,  не  будет  он писать,  как истошно  вопила рация  в  командирской
палатке,  прося  помощи, когда под  Аргуном в засаду, устроенную  боевиками,
попал не только поезд, но и группы ОМОНа и СОБРа, выехавшие на выручку.
     Не будет ей  писать и про то, как  снайпер  смертельно ранил  пацана из
соседней роты, когда они окапывались на берегу Терека.
     Нет, он не  будет ей писать, как ночью чуть не попали под  перестрелку.
Они тогда после зачистки решили остаться на ночевку в сельской школе. Вдруг,
в первом  часу ночи  началась  яростная стрельба из  пулеметов.  Стреляли  с
вершины  одной горы по вершине  другой,  что  господствовала  над селом.  По
данным  на  этих  точках  располагались  ульяновская  "десантура"  и морские
пехотинцы  генерала Отракова. С полчаса они безжалостно гвоздили друг друга.
Мы же, по уши в дерьме, трясясь от страха, провели тревожную ночь на ногах в
ожидании нападения боевиков.
     Нет,  не будет  он  писать, как  пьяный ротный дубинкой  сломал  нос  и
ключицу его  земляку, Витьке  Алексееву, за то,  что  тот околачивался около
кухни.
     Нет, не  будет  он  ей  писать,  как  подорвался  на "растяжке" младший
сержант  Сережка Ефимов, как полз он,  оставляя культями  за  собой кровавые
полосы, как страшно кричал он, покидая этот мир.
     Нет, не будет  он ей  писать, про  "бардак", царящий вокруг,  про тупые
пьяные морды. Про хорька, старшего прапорщика Мишина, который загнал местным
чеченцам два ящика патронов, 12 гранат, "ворон" (бинокль  ночного видения) и
семь спальников. И, в конце концов, загремел под трибунал.
     Нет, не будет он ей писать, про вырезанный ночью соседний блокпост, про
зверски убитых пацанов.
     Нет,  не  будет он ей писать,  про  колонну их  бригады,  попавшую  под
Герзель-Аулом под обстрел наемников Хаттаба, про горящий БМП и  покореженные
"зилы".
     Нет, не будет  он ей писать,  про то, как он волком выл, пуская слезы и
сопли,  бился  в истерике о стенку окопа,  когда рядом завалился,  срезанный
пулеметной  очередью его лучший друг, Санька Антонов, с  которым они коптили
еще с учебки.
     Нет, не будет про это  он ей писать,  и многое постарается  забыть, что
там видел и испытал.
     Жаль, что она знает, где  он  находится.  Надо было поступить, как  его
тезка, Валерка  Назаров из Саратова.  Он,  чтобы  родители  не беспокоились,
посылал свои письма приятелю, который остался в расположении  части, а тот в
свою очередь переправлял их оттуда его предкам".
     "Дорогая мама,  не беспокойся за меня, я скоро вернусь...", - начал он,
устроившись поудобнее.
     Но его отвлек подошедший парнишка, Валька Гуськов,  с которым он служил
в   Оренбурге.  Оба  обрадовались  неожиданной  встрече.  Валька  до   армии
механизатором  в совхозе работал. Уже подростком во всю  гонял на мотоцикле,
шоферил,  помогал  отцу   и  брату  на  комбайне  по  время  уборочной.  Они
деревенские все такие, с измальства к настоящему мужскому труду приучены, не
то, что  мы, городские. Технику Гуськов  знал, как свои пять пальцев. Мог  с
завязанными глазами  ее  разобрать  и  собрать.  По  шуму двигателя запросто
определял любые неполадки.
     - Значит, в снайперах теперь! А я вот гайки да болты кручу! - кивнул он
на  свои  замурзанные  с  черными  поломанными  ногтями  руки и  замасленную
спецовку. - "Бэхи" да "бэтры" ремонтирую, на ноги ставлю.
     -  Остолопы! Сколько  еще  вам, говнюкам,  повторять! Свалились на  мою
голову! - донеслось до них из-за палаток.
     -  Это комвзвода Захаров, "черпаков" усиленно воспитывает! Неделю назад
"дембелей" сменили. Бесплатное кино. Как там у вас в батальоне?
     - Полный п...дец! Каждую ночь,  заразы, обстреливают. Как-то  подсчитал
ради интереса, девять раз сволочи ночью побеспокоили.
     - Наших, кого-нибудь, видел?
     - Саня  Карапуз отвоевался,  увезли  под  Новый год с ранеными, ухо ему
отстрелили. Башка  вся  забинтована,  стала  на футбольный мяч похожа.  Хоть
автографы  на  ней  пиши.  "Русский  Марселец"  сейчас  в  госпитале,   ноги
отморозил,  совсем у  него плохи  дела.  Гангрена.  У Паши,  после одной  из
"зачисток",  напрочь "крыша  поехала", теперь  на  кухне  хлеборезом.  "Дядя
Федор",  Фарид  Хабибуллин  погиб.  Помнишь,  бугай  у  нас  был,  борец  из
Нижнекамска. Ну, которому все по херу было. Ну, который на всех положил! Так
в горах с ним случай был: утром пришли менять;  пулемет торчит из сугроба, а
самого нет. Потом откопали из-под  снега. Спал, собака. Завернулся в тулуп и
спальник.  Сгорел он в "бээмпэшке" под Герзель-Аулом. Мясорубка была та еще.
Серега, "Мастер",  теперь со  мной  в  паре, на  днях  ефрейторскую  "соплю"
получил.
     Приятель   с   каким-то   особым   благоговением   потрогал   Валеркину
"эсвэдэшку".
     - Замочил кого-нибудь?
     - Как видишь, зарубок нет!
     - Что так? Мазанул?
     - Смеешься? Да, я со ста метров тебе без  оптики пятак сделаю! Был один
случай пару  недель назад, да нельзя было себя обнаруживать. Да, наверное, и
не смог бы тогда. Думаешь,  что вот  так  запросто, можно человека грохнуть!
Одно  дело,  когда стреляешь и  не видишь его, в кустах там или в темноте, а
другое, когда он у тебя на "мушке".
     - У Джека  Лондона  рассказ есть  про  одного  мужика,  который отлично
стрелял. Как-то ночью разорались кошки под окнами гостиницы, где он жил. Он,
не выдержав  их дикого  концерта, открыл окно и два раза выстрелил в темноту
на звуки. Утром  нашли  два  окоченевших кошачих трупа. Потом он  нанялся на
корабль,  который  отправлялся на Соломоновы  острова вербовать туземцев для
работы на  плантациях. И во время вербовки эти папуасы,  бля, подлым образом
перерезав команду, завладели  судном. Он  же,  вооружившись  винчестерами  и
прихватив  несколько   патронташей,   забрался  на  мачту  и   стал   оттуда
отстреливать  чернокожих.  В  панике  те  стали  бросаться в воду  и плыть к
острову. Перебив всех на палубе, он перестрелял всех, находящихся в воде. Ни
один не добрался до берега.
     - Здорово! Крутой, видно, мужик был!
     - В  том то и  дело,  что  нет. Тюфяк тюфяком,  такой бестолковый,  что
дальше некуда. Абсолютно ничего не умел, только хорошо стрелять.
     -  Вот,  что  я тебе скажу!  Лучшие стрелки -  это бабы! О  Павличенко,
знаменитой  снайперше,  слышал? Которая 300  фрицев  отправила  груши в  раю
околачивать. Ей американцы подарили  именной "кольт", который сейчас в музее
Вооруженных сил в Москве находится. Симпатичная игрушка, скажу тебе!
     - Нет,  не слышал! Алию знаю, Молдагулову. Тоже снайпер. Памятник  ей в
Актюбинске на улице Карла Либкнехта стоит, мы туда с братом к бабульке часто
на лето ездили...
     Их  оживленную  беседу  прервало появление капитана  Карасика.  Он  был
мрачнее  тучи. Его красное обветренное лицо  приобрело багровый цвет;  серые
глаза потемнели и излучали такую злобу, что не приведи господь!
     - Мудачье! Мразь, тыловая!
     Тяжело плюхнувшись на сидение, скомандовал:
     - Поехали! Ну, бля, уроды! Окопались тут!
     Таким Валерка еще его никогда не видел. Ведь Карасик -  душа батальона,
добрейший малый,  правда, с  чудинкой. Утром  встает чуть  свет, выходит  из
палатки, в чем  мать  родила,  с  полчаса перебрасывает  с  плеча  на  плечо
трофейную  двухпудовую  гирю и  обливается  из  ведра ледяною  водой.  У нас
мурашки по всему телу от одного его вида.  Клубами  пар от его широкой спины
поднимается,  а  он  только  посмеивается,  громко  покрякиваает  да  еще  и
подмигивает нам, съежившимся от холода и сырости.
     Обратно ехали одни. Над головой  просвистели  две "сушки" и удалились в
сторону гор. Через некоторое время донеслись глухие взрывы.
     - Отбомбились! - сказал Селифонов.
     - По лагерям боевиков садят!
     - Милое дело, - отозвался  капитан  Карасик. - Не надо грязь месить, по
горам на брюхе ползать! Одел комбинезончик с иголочки, слетал, сделал дело и
назад  к  бабе  под  бочок  в  теплую  постельку!  Чего  я  дурак,  тогда  в
Черниговское  не пошел? Однокашник, Витька Еременко,  туда  поступал. Звал с
собой. Где-то летает теперь, сукин сын. Так, нет  же! Захотелось  романтики.
Насмотрелся фильмов  всяких.  Типа  "  В  зоне  особо внимания",  "Афганский
излом"...
     Вдоль  дороги, то здесь,  то там, нашла последнее пристанище  разбитая,
сгоревшая бронетехника. В одном месте, похоже, заваруха  была та еще, не дай
бог в такую попасть! За поворотом, в ложбинке, целое  кладбище искореженного
железа. На обочинах дороги в станицах во всю торговали самопальным бензином,
батареи  канистр и  пятилитровых  банок  сверкали  на  солнце  всеми цветами
радуги. Бензин шел на  ура,  другого  здесь  не было. "Уазик"  мчался, пыля,
местами юлил, объезжая рытвины и колдобины. Виртуозно вертя баранку, Вовка с
неизменной  сигаретой в зубах, без удержу матюкался, когда их побрасывало на
ухабах.
     - Чего гонишь как сумашедший? Шумахер, тоже мне, выискался, так недолго
и  в  ящик  сыграть! -  выразил  недовольство  рядовой  Селифонов,  пригибая
ушибленную голову.
     - Не  дрова везешь! - с раздражением добавил Крестовский. - Всю задницу
отшибло! Живого места нет!
     - Если будем вот так ползти, еще быстрее туда загремим! - зло отозвался
хмурый  капитан Карасик,  сидящий  на  переднем сидении,  держа  на  коленях
автомат.  Валерка, выглядывая  из-за  бритой  головы  капитана, наблюдал  за
вьющейся  дорогой.  В голову лезли всякие мысли о доме, о  Светке, о "первом
своем чехе", которого чуть не завалил неделю назад...
     "Туман рассеивался. Стал виден родник, который Валерка выбрал как цель.
Он осторожно  заворочался,  пытаясь размять онемевшее тело. В  маскировочной
"шаманской" хламиде,  в своих  лохмотьях он  был похож  на лешего. Отстегнув
фляжку,  глотнул противной вонючей воды. Вдруг, краем глаза заметил какое-то
движение у родника. Там кто-то двигался.  Валерка, отложив фляжку в сторону,
взглянул в прицел.  У родника неподвижно  стоял, озираясь  и  прислушиваясь,
вооруженный  автоматом  невысокий  коренастый  "чех".  С рыжеватой  бородой,
горбоносый,  в  расшитой  тюбетейке с кистью. Потом он  присел,  и зачерпнув
ладонями воду, стал пить.  Валерка тихонько подвел  риски прицела на  голову
врага  и стал  ждать, когда  тот  выпрямится, чтобы бить наверняка, точно  в
грудь.  Горбоносый  не  подозревал, что  там, в  темных  зарослях  затаилась
Смерть,  что  теперь его  жизнь  висит  на волоске. Одно движение  согнутого
указательного пальца снайпера и его душа отлетит в рай. Валерка весь вспотел
от напряжения, сердце ритмично стукало, громкие  удары его отдавались эхом в
голове. Неожиданно "чех" двинулся вдоль  ручья. Снайпер потерял свою цель  и
взглянул  поверх  прицела.  Навстречу  боевику  по  тропинке  быстрым  шагом
приближался  мальчишка лет десяти  с большой спортивной сумкой через  плечо.
Они обнялись,  "черный" ласково потрепал пацана по взъерошенным волосам. Они
разговаривали минут десять. Мальчишка что-то оживленно рассказывал, смеясь и
размахивая руками,  словно мельница.  Потом  "горбоносый" с сумкой  исчез  в
кустарнике.
     Разочарованный  Валерка  оглянулся на  "Мастера",  Серега  мирно  спал,
свернувшись калачиком и укрывшись с головой. Напарник достался ему отличный.
Пацан, что надо!  Кандидат в  мастера спорта  по  стрельбе. Очень интересный
собеседник, с ним не  соскучишься. В ихнюю часть попал за месяц до  отправки
на Кавказ, перевели в связи с  сокращением  внутренних войск из Пензы.  А до
этого  он  успел  сменить  несколько  частей.  Куда  только  его  судьба  не
забрасывала.  Два раза в бегах  был из-за  дедовщины.  Тихий такой  с  виду,
молчаливый, с задумчивыми  глазами,  а иногда так взовьется, что держись. На
"маковке"  шрам длиной с палец,  это  ему в Ангарске в "учебке" пряжкой чуть
черепок  не раскроили. Рассказывал как-то,  как его "менты" в поезде  взяли.
Удрал  из части,  где  его "деды-мудаки" достали. Паспорт,  благо,  у него с
собой  был. Добирался через  Москву, форма в пакете.  Ну, тут его и "кинули"
сразу на пороге "белокаменной". Какой-то  пройдоха-таксист слупил с него все
деньги, осталось только на билет.  Сел в свой родной  поезд, успокоился. Да,
не тут-то было. Проводница, стерва  горластая, прицепилась к нему как репей,
бери постель, орет. А у него ни копейки за душой, ну и, послал ее  подальше.
Она,  не долго думая,  привела  из  соседнего  вагона  наряд  "ментов".  Те,
проверив документы,  стали его  "шмонать"  и обнаружили  в  спортивной сумке
камуфляж. Утром,  когда  поезд  подошел к  знакомому  перрону,  его  сдали в
комендатуру. И  очутился он  вместо теплой ванны  на гарнизонной гауптвахте.
Потом военная прокуратура, новый округ, новая часть..."
     Вдруг  запыленное  лобовое  стекло  треснуло  и  рассыпалось,  обдав их
сверкающей  крошкой  словно  слезами. Грохота  выстрелов он  уже  не слышал.
Неуправляемая  ни кем  машина на  полной скорости,  резко  свернув  в кювет,
закувыркалась. И, безжалостно  сминая, ломая  на  своем пути кусты и молодые
деревца, влетела вверх колесами в посадку.
     Очнулся он под раскидистым деревом с крепко стянутыми проволокой руками
и ногами. Сильно болела голова, прямо раскалывалась, тошнило. Глаза были как
ватные,  еле  ворочались. Раскрытый  рот перетягивала  скрученная в  жгут  и
завязанная на  затылке тряпка,  от которой несло бензином.  Первое,  что  он
увидел: это пожухлую  траву,  на  которой  расплывчатыми  пятнами белели его
рассыпанные письма. На ближнем листке чернели, написанные неровным прыгающим
почерком  слова:  "...  Дорогая  мама,  не  беспокойся  за   меня,  я  скоро
вернусь..."
     Он  услышал  чьи-то грузные шаги,  и  почувствовал, как ослабли путы на
ногах. Его  ухватили за  одежду и  резким рывком усадили  на землю, приткнув
спиной  к дереву.  Перед  собой он увидел заросшее бородой  лицо боевика лет
тридцатипяти,  который внимательно сверлил  Валерку взглядом  блестящих  как
вишня прищуренных глаз. Из-под  берета  оливкового цвета на  плечи ниспадали
пряди  длинных  волос.  Камуфлированный  бушлат   перепоясан  патронташем  с
"вогами".  На  плече  дулом   вниз  висел  "калаш"  с  "подствольником".  Из
нагрудного кармана торчала, поблескивая антенной,  поцарапанная  миниатюрная
рация. К ним, прихрамывая, подошел другой. Валерка чуть не вскрикнул, его он
сразу  узнал.  Это  был  тот  самый горбоносый  "чех" с  рыжеватой  бородой,
которого  он держал  на  прицеле  у  родника.  Лицо  боевика  портил  свежий
уродливый шрам  под  правым  глазом.  Ястребиные глаза чеченца зло  впились,
словно шипы в лицо пленника.
     Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаскивали
из  рюкзаков  и,  молча, раскладывали  на  разостланном брезенте боеприпасы:
тротиловые   шашки,  электродетонаторы,   магазины,  несколько  выстрелов  к
гранатомету,  ворох "вогов"...  Чуть  поодаль,  у  кустов,  топтался  черный
мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво  моргая  длинными
ресницами, и что-то жевал, иногда нервно  встряхивая мордой  и поводя ушами.
Точно  такой  же  ишак был  у  них  в части:  ребята  привезли  из одной  из
командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на  подсобное
хозяйство.
     Вдруг  "Патлатый" и  горбоносый бурно заспорили. "Со  шрамом" все время
возбужденно размахивал руками и неугомонно  тараторил,  брызгая слюной, речь
шла, как  Валерка  понял,  о  каком-то  Мусе.  "Патлатый" зло  возражал ему,
наступая на того. Но, "меченный" вновь визгливо заорал,  поминая опять Мусу,
на что "черный", потеряв видно терпенье, в сердцах плюнул и крепко выругался
по-русски матом.
     Валерка  замычал и смежил веки  от  нестерпимой  боли, которая пронзила
разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.
     Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу,
были  ястребиные   глаза  и  холодное  голубое  небо  с  медленно  плывущими
кучерявыми облаками.
     Последнее, что он  почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей
волной залило ему грудь...
     Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.






Фенька

     Валерку Крестовского нашли на следующий день  около полудня,  благодаря
овчарке  Гоби,  взявшей  след.  В  трех километрах  от  подбитой  машины.  В
небольшой рощице  близ селения Хашки-Мохк обнаружили  его изуродованное тело
со скрученными проволокой руками.
     Когда вышли  к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу,
дал команду рассредоточиться.  Дальше он двинулся  с Мирошкиным  и овчаркой.
Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику
увести собаку, капитан внимательно  оглядел поляну и медленно  приблизился к
убитому. Присев на колено, долго и тщательно  обследовал труп  и все вокруг.
Даже   Дудаков,  предостаточно  повидавший  на  своем  веку,  от  увиденного
содрогнулся.
     Стриженная голова солдата с  разбитым лбом была запрокинута назад, лицо
и грудь в запекшейся крови, на  горле от  уха до уха зияла страшная рана, из
которой  выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка  с тельняшкой
были  вспороты от  низа  до  верха вместе с  животом, похоже,  одним сильным
движением кинжала. Брюшная полость набита  сухими  листьями и прелой травой,
окровавленные  клочья   которой  торчали  во   все  стороны.  Глаза   из-под
полуприкрытых  век  как  бы   наблюдали  за  происходящим  вокруг  и  словно
жаловались: "вот видите, что они  со мной, подлюки, сделали". По поляне были
разбросаны измятые письма, тут же  валялись  две  сброшюрованные фанерки,  в
которых у Валерки  хранились весточки  из дома, от матери и друзей; рядом  с
трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков,
неспеша,  обошел  убитого  и  прилег  с другой стороны, прижавшись  щекой  к
мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.
     Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.
     - Сволочи! Зверье, бля! - зло сплюнул он.
     - Гадом, буду!  Наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую, эту
дрянь! - разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился он своими мыслями.
     - Что делать-то будем, Дмитрич?
     - Что делать? Что делать? - огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми
на холодную пожухлую траву, закуривая. - Вытягивать! Что делать?
     - Саперов будем ждать или сами рискнем?
     -  Хер их дождешься,  саперов-то! Припухнешь ждать!  - отозвался радист
Гусев, освобождаясь от лямок рации.
     - У них и без нас хватает подобного дерьма!
     -  Не дай бог, если "лягуха" или "монка"! Тогда точно полный п..здец! -
сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву.
     -  Ты че,  Контрабас, какая  "монка"?  Охренел,  совсем? Чтобы  ее  под
Валерку запихнуть, надо ямку,  знаешь какую, будь  здоров,  выкопать.  Да, и
какой дурак будет "монку" на нас тратить. На нас и "фени" за глаза хватит, -
возразил с усмешкой Гусев.
     - А я бы на их  месте и фугасика для  нас не пожалел, - буркнул угрюмый
лейтенант Трофимов.
     - Ну, чего сидим?  Пашуня,  давай  свою  веревку! - обернулся лейтенант
Колосков ("Квазик")  к рядовому  Привалову, который сидел,  нахохлившись как
курица, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата.
     - Попытаемся вытянуть пацана.
     Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку.
     - Коротковата, бля!
     - Хер такой вытянешь, Квазик!
     - Нарастить можно! - откликнулся Привалов.
     - Чем?
     - Ремнями!
     - Поводок с Гоби можно снять!
     -  Да, уйми ты  своего  пса! - разозлился капитан, обращаясь к кинологу
Димке  Мирошкину и настойчиво  отпихивая  от себя  собаку. Гоби  возбужденно
крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.
     - Гусев, передай майору Сафронову. Что нашли, - сказал Дудаков, потирая
в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и чуть помедлив, добавил. -
Двухсотый.
     -  Ну,  чего тянем  кота за  хвост? -  спросил  Колосков,  вставая. Его
крепкая  статная  фигура напоминала  молодого сильного тигра,  в  каждом его
движении  чувствовалась неуемная  мужская  сила.  Он  был  похож  на  сжатую
пружину,  которая в любой момент может расправиться и  обрушиться всей своей
мощью.
     -  Погоди,  Александр,  надо  все обмозговать!  Спешить  тут нельзя.  -
Дудаков поднял на  него свое усталое лицо с воспаленными глазами. - Черт его
знает, что там под ним! Может так накрыть,  что  мало  не покажется! Сон мне
сегодня  нехороший  приснился,  парни.  Танюшка,  дочурка  моя  шестилетняя,
приснилась под утро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в
стенке игрушку,  ну  и  оступилась, упала. Больно  упала.  Лежит,  плачет. Я
подбежал,  поднял ее с пола. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А
она сквозь слезы и говорит: " Пап, мне не  так больно как  жалко колечко". И
показывает мне свое колечко серебряное, которое ей бабушка на день  рождения
подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло
как  чайная  сушка  на  три части.  Я  говорю: "  Не плачь,  Танюша,  ничего
страшного  не случилось, починю я его". А она мне в ответ: "Нет, папуля, его
уже не починить". Вот, братцы, такой сон...
     - Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то.
     - В том то и дело.
     - А  я никогда снов не вижу, - отозвался, хлопая белесыми как у теленка
ресницами, белобрысый с большими голубыми глазами Мирошкин.
     - Счастливчик! Век бы их не видеть! - буркнул немногословный Трофимов.
     Отбросив окурок,  он поднялся, молча,  взял из рук Привалова веревку  и
направился к Крестовскому.
     -  Алексей!  Куда тебя черт  несет?  - крикнул раздраженно тезке  вслед
Дудаков.
     Все  прильнули  к земле,  провожая  взглядами  "собровца". Тот  постоял
некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно
рассматривая,  потом осторожно  стал продевать веревку между  телом и локтем
убитого.
     - Чего он там возится?  - недовольно  пробубнил  пухлыми губами, ерзая,
окоченевший Привалов.
     - Не видишь? Письма собирает, - отозвался рядовой Чернышов, по прозвищу
"Танцор", наблюдая за Трофимовым.
     -  Честно  скажу,  не  нравится он мне, этот хмырь,  Конфуций. Какой-то
еб..нутый,  ей богу. "Крыша" у  него, явно, поехала. Вечно хмурый, злой  как
цепной пес, слова из него доброго не  вытянешь, не улыбнется никогда, словно
монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! - пожаловался первогодок Привалов.
     - Сам ты монумент! Чингачгук херов! Мастер за троих жрать и балаболить,
- вставил "контрактник" Головко,  лежа на спине, уставившись  серыми глазами
на медленно плывущие холодные облака.
     - Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили! - добавил Чернышов.
     -  Да, Святка,  тут ты  как  всегда  прав.  Мы  тогда с  Чахой  влетели
капитально, считай, уже там были, в райских  кущах. У боженьки за пазухой. У
меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как
вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас
с  Чахлым  в  том переулке в  капусту.  Вернусь  домой,  обязательно  свечку
Трофимову за здравие поставлю.
     -  Будешь  тут  еб..нутым. После плена, - вдруг глухо отозвался старший
лейтенант  Колосков. -  Алексей же  в  96-ом в плен попал, четыре  месяца  у
"чехов" в санатории под  Гехи-Чу прохлаждался. Насмотрелся, как всякая мразь
наших ребят режет, кромсает.  Однокашника, с которым  призывался, у  него на
глазах замучили, всего изполосовали.  А ему пальцы и ребра переломали да нос
впридачу.  Видал,  он  у  него  набок  заруливает.  Повезло   парню,  случай
представился - обменяли, а то бы - каюк. Он весь седой и обмороженный оттуда
вернулся. Думаешь, сколько ему?
     - Ну, выглядит на сорок.
     - Сорок? А двадцать пять, не хошь?
     - Хватит заливать-то!
     - Он чуть  постарше тебя! Вот  потянуло  его, горемыку, обратно сюда. В
это, будь оно трижды  проклято, дерьмо. Нет его  душе теперь покоя. Вернулся
за своих  ребят мстить.  Жестоко мстить.  Я  его  прекрасно  понимаю. Из ада
парень вырвался. Считай с того света.
     - Я и не знал.
     - Помнишь,  как он тому захваченному заросшему  "ваху",  не раздумывая,
всадил  полрожка.  Узнал  суку,  хотя,  сколько  времени  утекло. Еле  тогда
оттащили от палача. Трясло его весь день как малярийного.
     Через некоторое  время с бледным лицом и потемневшими мертвыми  глазами
вернулся Трофимов,  молча сунул  медный  крестик, мятые испачканные письма и
конверты в руку Дудакову. Тот, с треском отодрав клапан  на липучке, запихал
все в карман "разгрузки". Все молчали, стараясь, не смотреть друг на  друга.
Говорить не хотелось. На душе было погано.
     - Ненавижу! Ненавижу! - вдруг пробормотал Трофимов, скрипнув зубами.
     Квазик,  поплевывая, жевал соломинку, Привалов усердно ковырял ножом на
сапоге  засохшую глину.  Гусев протирал  обтрепанной  руковицей  облупленный
корпус рации, Димка успокаивал овчарку...
     - Так, вы  трое,  тянете  веревку!  Как  только  перевернете его, сразу
мордой  - в землю! Понятно! Хватит с меня трупов! -  нарушил  тишину капитан
Дудаков. -  Остальные остаются здесь,  головы не  высовывать! Мирошкин, суку
уложи, чтобы не вертелась тут,  а то уши с хвостом  в миг  снесет к чертовой
матери.
     - Зачем переворачивать-то? Можно и так вытянуть, - сказал Гусев.
     - Вытянешь, пожалуй, старую каргу с косой! - вставил Головко.
     - Были уже такие умники, вытянули на свою голову. Мину! Привязана была!
Притащили вместе с трупом, прям себе под нос!
     - П..здить мы мастера! - обернувшись, усмехнулся радист.
     - Не  веришь? У Ромки или Стефаныча спроси, они тех  пацанов помогали в
"вертушку" загружать, - вдруг взвился Головко.
     - Заткнись! - грубо оборвал его Колосков.
     - Черныш!  Бля,  уснул, что ли? -  он, вставая, ткнул кулаком  Свята  в
плечо. - Бери лопатку! Пошли!
     Чернышов, Колосков и  Трофимов  вышли  на  поляну,  остановились  перед
мертвым  снайпером, чувствуя за спиной напряженные взгляды  товарищей.  Пока
"собровцы"  отпарывали  куски  от  принесенного брезента и скручивали жгуты,
чтобы удлинить  веревку; Свят старался не  смотреть  на Крестовского  и в их
сторону.  Ему  было  не  хорошо,  мутило.  Дрожал подбородок, наворачивались
слезы. Ему было жалко и себя, и убитого Валерку, у которого еще в жизни даже
любимой девушки-то не было. И тех пацанов, что погибли, и тех,  что коптят в
этой  гребанной  долбанной  Ичкерии.  Он отвернулся  от "собровцев" и  вытер
рукавом влажные глаза. Его  затуманенный взгляд блуждал по  голым кустам, по
серым  деревьям,  по увядшей траве, по затоптанным сухим листьям и почему-то
каждый раз, вновь возвращался  и натыкался на замурзанные Валеркины "берцы".
Особенно, на левый ботинок, в ребристом рисунке  треснувшей  поперек подошвы
которого впрессовавался окурок.
     - Квазик, совсем не нравится мне это, - вдруг сказал Трофимов, поднимая
с земли обрывок промасленной бумаги  и  остатки изоленты. - Явно взрывчаткой
попахивает.
     -  На  ишаке  везли, вишь истоптано,  следы  кругом и дерьмо ослиное. -
"Квазик" кивнул на край поляны. - Наверное, с раненным не захотели возиться.
     - Вот и кончили, гады, - добавил Конфуций.
     - Ну, ты, мечтатель, чего стоишь как памятник! - раздраженный лейтенант
обернулся к Чернышову. - Копай окопчик, Танцор, вон за теми кустами!
     - Да, пошустрее, и поглубже! Сонная тетеря!
     Солдат чертыхался, врубаясь саперной лопаткой в твердую почву за редким
кустарником.   Изрядно  промучившись  с   дерном  и  корнями,  принялся   за
затвердевшую глину.
     - Что-то мелковата,  - высказался подошедший Трофимов, оценивая вырытую
на скорую руку ячейку. - Дай-ка сюда лопатку! Смотри!
     Лейтенант, поковырявшись, расширил углубление  и старательно выложил из
дерна что-то типа бруствера.
     - Ну,  парни,  пора! - сказал Колосков, расправляя веревку. -  Тянем по
моей  команде! Не  рвем,  а  именно тянем! Как  только  он завалится,  сразу
зарывайся кротом в землю!  Ты, понял. Черныш? Главное, не дрейфь, все  будет
спок!
     -   А  если   он   не  перевернется?  -  спросил  Чернышов  и  облизнул
потрескавшиеся губы.
     - Будем кантовать, как есть, - буркнул Трофимов.
     -  Куда он денется?  - хмыкнул  "Квазик",  вытаскивая из ножен и втыкая
сбоку от  трупа свой  трофейный штык  от древней  "токаревской самозарядки",
который  он экспроприировал  во время  зачистки. - Вот  так-то  лучше будет.
Упрется в рукоятку и завалится как миленький.
     - Ну-ка,  Танцор, подвиньсь!  Чего рассопелся  как паровоз?  -  старший
лейтенант криво усмехнулся,  устраиваясь рядом  с  солдатом.  -  Очко, поди,
заиграло? Не боись, и не в таких переделках бывали! Верно, Конфуций? А лучше
вали-ка к Дудакову, справимся и без сопливых, вдвоем.
     Начал  накрапывать  мелкий   дождь,  переходящий  в  изморось.  Тяжелое
свинцовое  небо  с  темными  рваными  облаками,  несущимися  над  ними,   не
предвещало ничего хорошего.
     -  Похоже, закончились солнечные морозные  деньки, -  сказал,  провожая
взглядом  удаляющуюся  фигуру Чернышова, Трофимов.  -  Снова  слякоть, опять
будем месить чертову грязь.
     Квазимодо,  приподнявшись  на  локте,  по-разбойничьи свистнул  бойцам,
укрывшимся в ложбинке.
     - Дмитрич!! Все залегли!!
     Веревка  натянулась   как  струна.  Негнущийся  Крестовский  вздрогнул,
сдвинулся,  нехотя приподнялся и с запрокинутой головой  плюхнулся на живот.
Через  несколько секунд  ухнуло, заложив перепонки, словно  в  уши  напихали
вату.  Ветки  и  кусты затрещали и затрепетали посеченные  осколками, сверху
дождем  посыпалась  земляная  труха  и  закружили снежинками  редкие  ржавые
листья.
     - "Феня", как пить дать! - крикнул,  поднимаясь  и отряхиваясь, высокий
крепкий Колосков.
     - Пацана нашего, кажись, все-таки зацепило?
     Несколько осколков безжалостно  впились в бок  Крестовскому,  остальные
пришлись впритирку, изодрав ему в клочья спину и связанные руки.
     Подошли  бойцы, с  обнаженными  головами  обступили  убитого  товарища.
Закурили.  В  стороне  у  кустов  мучился бледный  как смерть  Головко,  его
тошнило.
     - Привалов,  накрой брезентом!  -  распорядился  капитан. - Отвоевался,
братишка.
     - Да, совсем  еще  пацан,  -  добавил Колосков. - Лучше бы  с капитаном
Карасиком в машине погиб, чем так.
     -  Не  одного  "чеха"   не   завалил,  а  смерть  принял  страшную,  не
позавидуешь.
     - Не завалил? Так мы завалим! И будем,  пока живы, долбить эту сволочь!
- вскипел Трофимов.
     Над рощей нависли тяжелые тучи. Изморось  окончилась. Вместо нее, вдруг
лениво повалил пушистыми хлопьями снег.
     -  В  95-ом,  помню,  зимой солдата  из развалин вытаскивали,  -  начал
Дудаков,  смахивая с  рыжеватых усов мокрые  снежинки.  - Чуть  не  влетели.
Дураки были, опыта не было. Не  ожидали подобной пакости от боевиков. Чудом,
тогда, живы остались.
     Откашлявшись,  он продолжил. - Пацана  еле от  земли отодрали. Накануне
слякоть  была,   а   тут   морозец  вдарил.  Ну  и   примерз  наш   солдатик
крепко-накрепко.  Подняли его, глядим, а  под ним "фенька"  на взводе лежит,
нас дожидается. Ребрышками поблескивает,  шалава. На нас поглядывает. Ну, мы
так и встали как каменные  изваяния.  Вцепились намертво  в  бушлат убитого,
мозги  у  всех заклинило. Бросать труп надо да самим, если успеем лепиться к
земле-матушке. А мы не можем. Силушки нет. Оставила нас. Стоим как истуканы,
на  лимонку во все глаза пялимся. Так и простояли, пока  Санька Ивошин нас в
чувство не привел. Повезло  по-черному. Смертушка  рядом, вот  так,  стояла.
Рычаг у "феньки",  оказывается, льдом прихватило. Оттого и не рванула. Потом
мы ее из-за  укрытия  расстреляли. А вечером по полной  программе  отметили,
нахрюкались  в стельку. Вот  как  бывает.  Думали тогда, что в  сорочке  все
родились. Ан, нет.  Через неделю  Санек подорвался на  "растяжке" в подъезде
разрушенного дома, где накануне снайпера засекли.
     -  У нас тоже  ребят в 96-ом  положило,  - отозвался  вдруг  молчаливый
Конфуций.  - Паренек из нашего взвода  пропал. Жарковато у нас было. Думали,
деру дал. А через пару дней нашли его уже мертвого, к дереву привязанного, с
миной на  шее. Ну,  естественно,  сами соваться  не стали. Саперов  вызвали.
Приехали двое ребят молодых. Покрутились они около Андрея, сняли взрывчатку,
отсоединили  все  провода,  отвязали  его от дерева,  тут и  рвануло. Ребят,
конечно, на куски. С сюрпризом оказалась, сучка.







Гаврошик



     Что-то  в  их  отношениях  произошло.  Нина  за  последний  год  сильно
изменилась.  Может  быть,  отпечаток наложила  ее ответственная скрупулезная
выматывающая  работа.  Может  быть, всему виной  новая начальница-самодурка.
Стерва, ушедшая  с головой в работу,  будто комсомолка тридцатых,  не дающая
подчиненным ни на  минуту  расслабиться. Может быть  - ее дети,  два ленивых
избалованных шалопая.  Вместо того, чтобы  беречь и помогать матери, эгоисты
треплют ей нервы своими капризами и  постоянными мелочными разборками; так и
чешутся порой руки,  раздать налево и направо оплеух и подзатыльников. Может
быть, их совместная жизнь стала похожа  на  обычную семейную, полную рутины,
обыденных  забот. Наверное,  и  первое,  и второе, и третье.  Вероятно,  это
правда,  что пишут о любви. Что  в  среднем  она  живет около трех-пяти лет.
Потом вся восторженность, нежность,  влюбленность притупляются  и  пропадают
безвозвратно.  В  лучшем  случае  остается  уважение,  дружба,  а  в  худшем
непримиримая вражда.
     Когда он появлялся у нее, она уже не встречала его сияющая как прежде у
порога,  обнимая и целуя,  а покоилась  в кресле или, стоя в кухне у  плиты,
поворачивала  голову и отзывалась как-то без  эмоций,  сухо: "Привет!"  И не
старалась обернуться и  прижаться, как бывало  раньше, когда  он  обнимал ее
сзади и целовал в шею под копной волос. Куда пропала эта пылкая восторженная
женщина? Откуда ее, участившиеся в последнее время, упреки. Он понимал,  что
сам  не  меньше  виноват в случившемся, которое, постоянно, точит,  гложет и
выматывает его. У Нины в отличие от Александра была хорошая зарплата. Он все
время  ощущал себя  нахлебником,  эдаким  "альфонсом", так как ему постоянно
приходилось   выкраивать,   экономить,  занимать  деньги,  во   многом  себе
отказывая. В некоторых  ситуациях он выглядел просто глупо и чувствовал себя
униженным,  иногда полным  болваном,  ничтожеством  рядом  с  этой женщиной.
Принца, увы, из него не получилось. Ему приходилось содержать старую больную
мать  и  сына-инвалида. Денег катастрофически не  хватало. Надо  было что-то
делать.  А не сидеть  "сиднем" как Емеля  на печи и чесать "репу".  Сплошные
наступили в жизни черные полосы. Прямо, тельняшка  какая-то. Тут еще  бывшая
жена со своими выкрутасами. А может быть, теща напустила какую-нибудь порчу:
целыми днями с любимой дочкой что-то колдуют на картах...
     Александр, чтобы отогнать неприятные мысли, достал из кармана сигареты.
Сразу же потянулись к пачке руки, сидящих рядом вдоль борта бойцов.
     - Халявщики!  Твою мать! - рассмеялся он, качая головой. - Как трудовой
подвиг совершать - их нет! А, как на халяву, они тут как тут! Ну, и жуки!
     Затянувшись сигаретой, он вновь окунулся в прошлое.
     - Милый мой, Гаврошик. Сокровище мое, - шептал он, теребя и покусывая
     мочку уха, купаясь лицом в аромате темных волос.
     - Нет, это ты мое сокровище, - слышался в ответ ее шепот.
     Он ласкал ее спину,  шею, бедра.  Нежно щекотил  усами и кончиком языка
шею,  возбужденные  соски,  живот.  Она  пылала  жаром,  горячими  губами  в
полумраке жадно ловила его губы. Щеки зарделись. Его ладонь, задержавшись на
одном  из холмиков шелковистой груди, изменив  траекторию,  продолжила  свой
путь, спускаясь все  ниже  и  ниже  к заветному треугольнику. Дрожь  волнами
пробегала по ее телу. Вдруг она  вся затрепетала,  выгнулась и стремительным
рывком оседлала его, стискивая в своих объятиях...
     Сбросив с себя одеяло, они утомленные лежали,  обнажив тела. Потом она,
притихла у него на плече, пальцами перебирая на груди жесткие завитки волос,
поблескивая в темноте счастливыми глазами.
     - Ты ничего не хочешь мне сказать.
     - Что, мой Козерожек? Что, Шелковистая, - спросил он, ласково чмокая ее
в макушку.
     - Расскажи, как ты меня любишь...
     "Урал"  подбросило на ухабе так, что всем пришлось судорожно  вцепиться
руками  в пыльные обшарпанные  борта. Раздался несусветный мат, костерили на
все лады нерадивого водилу.
     Тут Александр поймал на себе  насмешливый взгляд "Пиночета", прапорщика
Курочкина, который  сидел  напротив  и, улыбаясь во всю ширь  широкого лица,
смотрел  на  него своими  темно-серыми, невинными глазами, в  которых играли
бесенята. По всему  его сияющему виду было понятно, что он в курсе того, где
только что побывал и чем занимался их командир.
     Вишняков  нахмурился  и,  отвернувшись,  стал  смотреть  на  мелькающие
пожелтевшие  посадки.  Теплый ветер обдувал лицо, бабье лето было в разгаре.
Вспомнилось, как он  прибыл  в Тоцкое за  своей  командой.  Первое,  что ему
захотелось, когда  представили  подопечных, сломя голову, бежать подальше  и
без оглядки от этих "сорви-голов". Контингент подобрался отнюдь  не сахар. О
дисциплине никакой  не  могло идти и речи, махровая анархия. Матерые мужики,
сплошная  крутизна,  прошедшие  огонь  и воды, а  может  быть  и  что-нибудь
похлеще.  И ему  пришлось собрать всю  свою волю и терпение  в  кулак, чтобы
навести порядок вверенной ему команде. Кое- кому, кто долго не понимал, даже
начистить "пачку".
     Позже он понял, что  так и должно быть. Воевать должны настоящие вояки,
настоящие мужики,  у которых за плечами боевой опыт, опыт Афгана,  Карабаха,
Чечни. А не желторотые, с полными штанами, сопливые пацаны, которых сдернули
только что  со  школьной скамьи. На стрельбище  дали пару  раз пальнуть,  да
гранату бросить из окопа под присмотром инструктора, потом сюда - в кровавую
бессмысленную мясорубку.
     Некоторые, из подписавших контракт, хотели заработать, другие тосковали
по боевому прошлому и  отправились за очередной порцией адреналина, которого
здесь на  всех  хватало в  избытке. Прошлое словно сучковатый клин настолько
крепко засело в их мозгах, что это  стало как бы главным и самым ценным, что
было  в  их жизни.  Другой они  не  представляли. В  миру гибли,  спивались,
вешались, тоскуя по боевому братству, когда один за всех и все за одного.
     Рядом  с  Александром с  хмурым  лицом  сидел,  сгорбившись как древний
старик, опираясь на  ПКМ со сложенными сошками, Серега Поляков. Видок у него
в отличие от  вчерашнего был совсем не  голливудский. Здоровенный фингал под
левым  глазом,  изрядно поцарапанный  нос и  синие разбитые  губы отнюдь  не
украшали сержанта-контрактника.  Вчера  он крепко  надрался  местного  пойла
после зачистки, а потом,  мотыляясь по двору, стал дико орать  и размахивать
"эргэдэшкой",  пугая братву. Ну,  и  по  неосторожности нарвался на  крепкий
кулак Вишнякова, после чего лихо пропахал физиономией глубокую борозду перед
умывальником,  где  и  затих до  утра. Парень он был рисковый,  с  таким  не
страшно и в разведку.
     На  прошлой  неделе рванул  недалеко от  мечети  старенький  "москвич",
припаркованный  кем-то из басаевской  сволочи,  видно рассчитывали подорвать
их, когда  они будут  проезжать  мимо.  Но по  счастливой случайности водила
Витька Мухомор резко  тормознул, не  доезжая, у лотка на углу. Грохнуло так,
что небо показалось в овчинку. Наших, слава богу, не зацепило, а вот местным
отмеряно было по полной программе: две женщины погибли  и старик с девчушкой
лет семи, да покалеченных человек  восемь. Так Серега один из первых кинулся
оказывать помощь и вытаскивать раненных, а ведь там могла оказаться еще одна
"шутиха",  замедленного действия. Он вынес окровавленную молодую женщину без
сознания в шоковом состоянии с осколком в спине.
     -  Послющай,  дарагой! -  начал было подбежавший  к  нему,  заплаканный
чернявый небритый парень с дрожащими губами.
     -  Отвали,  ахмед!  -  не  поднимая  головы,  скрипя   зубами,  свирепо
огрызнулся Поляков. - Вали! Кому сказал!
     Каины, бля! Своих же  соплеменников, гробят придурки. Теперь, как пить,
"кровники" будут мстить за убиенных родственников. Не завидую  "вахам". А, в
общем, это и к лучшему, нам меньше работы.
     Отчаянный он парень, Серега.  Жалко, что вчера такой казус  вышел. Даже
не  удобно перед  ним.  Всю  физиономию  ему уделал,  разукрасил  как  Пабло
Пикассо. Как он  теперь будет песни петь под гитару?  С такими "варениками",
как у него теперь распухшие губы, больно не распоешься. Неделю  как  минимум
залечивать  надо.  А какие  он песни поет,  я вам  скажу.  Булата  Окуджаву,
Дольского,  Визбора. Высоцкого, наверное, всего знает. Как затянет: "Протопи
ты  мне баньку хозяюшка, раскалю я себя,  распалю..." или "Чуть  помедленее,
кони,  чуть  помедленее...".  Словно душу наизнанку вывернет,  слезу  у иных
прошибает.
     Или после тяжелого  дня,  когда  еле ноги таскаешь,  что-нибудь веселое
сбацает, типа про "Канатчикову дачу", сразу напряжение с плеч долой. Его так
и зовут "Канатчиков" или просто "Дача". Пулеметчик он толковый, опыта ему не
занимать. В "первую" еще здесь лямку тянул, ранен был,  чуть ногу не отняли.
Стреляет  "Дача" отменно,  все норовит  нам продемонстрировать свою подпись,
пули выкладывает одна к одной словно в цирке.
     Недавно под  Майртупом отличился, выручил крепко  омоновцев, попавших в
"мешок". Из преисподней их вытащили,  можно сказать. Убитых трое, раненых до
хера. Подхожу к  двум "обезноженным". Лежат, окровавленные, со жгутами, в ус
не  дуют,  смолят. Наверное,  перекрестились  в душе,  что для  них все  это
"дерьмо" закончилось, о  "железяках" размечтались.  Только бедолаги  еще  не
подозревают каким  х...м  это им  еще аукнется.  Спрашиваю одного, как давно
жгуты накрутили, отвечает, что около часа. Прикинул. Если час они пролежали,
то  все равно  пока  их транспортируют до госпиталя, времени  много пройдет.
Одним словом плохи дела. Ампутация неизбежна. Говорю мудаку-капитану, что их
сюда без разведки и прикрытия завел:
     - Жгуты ослабьте, угробите ребят!
     Да,  жалко  покалеченных  пацанов,  и  все  из-за всеобщей неразберихи,
несогласованности и нерадивых командиров.
     Рядом с  "Пиночетом", развалясь с отрешенным вареным  лицом с обвисшими
пшеничными  усами,  мнет в  пальцах  давно  потухший "чинарик" сержант  Леня
Любимцев, бывший десантник-спецназовец.  Он экипирован похлеще  Тартарена из
Тараскона:  в  "сфере",   несмотря  на  жару,  с   тугонабитой  под  завязку
разгрузкой, из-за  которой  по  обе стороны торчат рукоятки ножей, на  одном
боку в кобуре  "стечкин", на  другом  -  "эргэдэшки" и "феньки". С пяток, не
меньше.  В отряде его  зовут  уважительно  "Падре",  иногда "Папа",  за  его
справедливость, за доброту, за трезвый мужицкий ум. В нем  нет как в молодых
бравады, суеты,  необузданности. С виду флегматичный,  добродушный, в бою же
сущий дьявол. Был безработным. До  сокращения работал  на  шахте.  Бастовал,
пикетировал,  выходил  "на  рельсы". Требовал  свое, заработанное,  кровное.
Теперь здесь: надо кормить семью, растить ребятишек.
     Сбоку  от  Любимцева -  Игорь  Калиниченко  или просто "Калина".  Он из
Иркутска. Из "тигров", забайкальских "вованов".  Уперевшись  в лежащую  шину
ногами словно  жокей,  он  трясется вместе  с остальными, усиленно  массируя
"пятую точку", поблескивая на солнце черными очками. Как и сосед вооружен до
зубов. Хотя, если с  таким встретишься на  узкой тропе лицом к  лицу, считай
уже, никуда не денешься. Разделает так, что мама родная не узнает. Ему  даже
оружия для  этого  не понадобится. Он, когда-то, еще до армии, несколько лет
занимался  у  какого-то китайца, мастера ушу,  стилем "ба-гуа цюань".  В  те
времена, как  сейчас помню, появилась целая серия фильмов с Брюс Ли  и Джеки
Чаном, мода на всякие восточные  единоборства захлестнула всю страну; секции
и  клубы  по ушу  и карате  появлялись как грибы после дождя.  Показывал нам
как-то на досуге он свои финты с концентрацией  силы, с силовым дыханием. По
его росту и поджарой фигуре не скажешь, что этот дохляк способен отоварить и
в бараний рог  согнуть.  Поэтому его в начале даже  и всерьез  никто из моих
здоровяков не воспринимал, пока дело до драки не дошло. Не помню уж, чего не
поделили.  Это  еще  в  Тоцком  приключилось.  В  один  миг  ученик  Фэнчуня
накостылял дюжине парней.  Они  и  глазом моргнуть  не  успели,  не  то, что
чихнуть.  Потом   пытался  некоторых   заинтересовавшихся  учить  гимнастике
"тайцзицюань" и боевым стойкам. Всяким  там: "дракон  убирает хвост", "белая
змея показывает жало", "свирепый тигр вырвался из пещеры".  Смех один,  да и
только.  Как  гуси  они  медленно  бродили  по  двору  будто  привидения,  с
отрешенными лицами плавно водя вокруг руками, сопели через нос,  отрабатывая
нижнее дыхание, концентрируя внимание в точке "дяньтянь", что ниже пупка  на
два  "цуня". А  он все болтал им про энергию "ци", про какие-то там "чакры",
которые открываются после долгих упорных тренировок. Что у человека при этом
выявляются  скрытые  сверхспособности   организма.   Нет,   я   думаю,   эти
экзотические  штучки,  всякие  "цигуны",  "цюани",  "яни",  "тяни",  "хвосты
драконов" и прочая восточная премудрость не для нас, не для белых людей.
     "Калину"  зауважали  еще  больше  после случая со  снайпером. Потерь  в
отряде почти не было. Бог пока миловал! Тьфу! Тьфу! Если не считать нелепого
ранения Морозова. Случилось это  в начале командировки, пуля угодила в плечо
сержанту. Ночью, балда, не выдержал, закурил "на часах", и какая-то сука тут
же  поймала его  в прицел.  На следующий день снова выстрел, пуля тренькнула
рядом с башкой  Науменко,  чистившего оружие у окна. Бедняга  целую неделю в
себя  не мог прийти. Стреляли явно из сильно разрушенного  здания "пожарки",
что в конце улицы, со второго этажа. Паники  старались не поднимать. Отрядил
пяток братишек пошустрее, они скрытно и быстро окольными путями пробрались к
оному месту. Тут  Калиниченко  и показал  свои скрытые  способности,  нутром
вычислил,  где может находиться вражина. Остановив  жестом ребят, он  словно
ласка  неслышно  скользнул  вдоль  стены  по  битому кирпичу, через  который
пробивались островками  лопухи да пырей; нырнул в проем и замер под щербатым
выступом у закопченной амбразуры окна. Услышав шорох  и приглушенные голоса,
отстегнул  чеку  и  баскетбольным  крюком забросил "феньку"  внутрь.  Взрыв.
Садануло  тогда  по  перепонкам крепко. Неожиданно  из боковой щели вместе с
облаком пыли вылетел весь в крови перепуганный насмерть парень с квадратными
глазами, его "Калина" тут  же вырубил молниеносным ударом подъема  в голову.
Обыскали "потроха  вонючего". Ничего  при нем  крамольного  не  нашли, кроме
"синяка" на правом плече. А за  стеной  обнаружили мертвого  снайпера. Потом
Игорек здорово переживал,  что не взял  ту  гниду живьем. Двенадцать зарубок
было у гада на прикладе винтовки. Двенадцать жизней наших ребят.
     Ближе  к кабине  расположился  стройный розовощекий  красавец Меркулов,
вечно  недовольный  всем  тип, с бегающими карими  глазами. Была  у младшего
сержанта одна нехорошая черта: тырить  все, что плохо лежит. Мародер  он был
отпетый. Если б не Вишняков,  плакали  бы "вахи" горючими слезами, оплакивая
свое добро.  Ему  бы служить  в средние века,  когда полководцы давали своим
солдатам  три  дня  на  разграбление  захваченных  городов.  Уж тогда  бы он
постарался  на  славу.  Пришлось Александру  прилично попотеть с  подшефным.
Одних только нравоучительных бесед  было проведено, наверное, не менее трех.
А  уж потом Вишняков  воспитывал  уже своим проверенным  способом,  кулаком.
Чтобы в  следующий  раз  неповадно  было,  навешал  пи...дюлей  сверх  меры,
вырабатывая устойчивый условный рефлекс.
     Напротив нашего  красавца  клюет носом, вздрагивая, невыспавшийся после
ночного   наряда  "Боливар",  Вася  Светлов.  Невысокий  жилистый  парень  с
уродливым  белым  шрамом  через  лоб. Служил  в  московском  погранотряде  в
Таджикистане, воевал с бандами наркокурьеров и  прочей сволочью. Насмотрелся
на  гражданскую войну, на  резню, во как,  выше крыши!  На  толпы несчастных
беженцев. То  в Афган  прут  сплошной галдящей  стеной с  сопливыми чумазыми
ребятишками, то оттуда голодные оборванные пытаются возвернуться. А прозвали
его  за выносливость и  недюжинную силу, потому  что двужильный как Боливар,
что "не вынесет двоих".
     - Считай, по-нашему мы выпили немного! Не вру, ей-богу!
     Скажи,  Серега! -  обернувшись  и дружески  хлопнув по  плечу Полякова,
пропел радист Мартыненко.
     - Отстань! - отмахнулся хмурый Сергей, недовольно мотнув головой.
     - Вы не глядите, что Сережа все кивает, - продолжал неугомонный радист.
-  Он  соображает, все  понимает! А что  молчит - так  это  от  волнения, от
осознанья и просветленья...
     Алешка Мартыненко, самый молодой из команды, необстрелянный. Отслужил в
Чите во "внутренних", потом вернулся домой в Тольятти, устроился на ВАЗ. Все
складывалось   прекрасно,   хорошая  работа,  приличный  заработок,  учиться
поступил  на   заочный.  На  следующий  год   летом   поехал   с   компанией
друзей-туристов на Грушинский фестиваль, песни послушать,  людей посмотреть,
себя  показать.  Там  все  и  случилось.  Познакомился  с  красивой  веселой
девушкой,  вместе  на  "горе" фонариками  светили,  если прозвучавшая  песня
нравилась.  Влюбился  без  памяти.  Женился. Теперь  локти  кусает.  Любимая
оказалась распоследней  шлюхой, каких свет не видывал. Ее, говорит, в Самаре
каждая шавка знала. Одним  словом, гулянками, пьянками и  прочими  фортелями
довела  парня  до "края", руки  уж собрался  на себя  наложить от  страшного
позора и  загубленной любви.  Мать и друзья  советовали  сменить обстановку,
уехать куда-нибудь на время, пока не уляжется нервный срыв, и не зарубцуется
душевная рана. А тут набор контрактников в Чечню...


     Зажмурившись  от лучей солнца, мелькавших словно вспышки стробоскопа  в
просветах между деревьями, ослепленный Вишняков опустил голову и уставился в
пол. Он никогда не садился в  кабину, где висело неподвижное пыльное облако,
хоть  топор  вешай, а  предпочитал  трястись  со  всеми  в кузове.  Так  как
задыхался,  будто астматик, будто повешенный, будто рыба на  берегу. Да и  в
железной  коробке он чувствовал себя неуютно как в мышеловке. Поэтому всегда
уступал свое место  рядом с  Витькой Мухомором  кому-нибудь из  подчиненных.
Витек -  тертый  калач. Афган прошел:  "наливники" гонял  до Герата.  Дважды
горел, левая сторона лица обезображена. На перевале Саланг зимой  в туннеле,
забитом  военной  техникой,  чуть  богу  душу  не отдал.  Еще  б  немного  -
задохнулся. Неряха страшный, вечно чумазый как трубочист, но машину держит в
идеальном состоянии. Лихачит, конечно,  этого  не  отнимешь, характер такой,
неукротимый как у мустанга. Какой русский не любит быстрой езды?
     Частенько приходится "контачить" с аборигенами. Как-то в разговоре один
из  местных  "чехов"  обозвал  Вишнякова жестоким  ястребом.  Как  он  тогда
взвился. Да,  они ястребы.  Безжалостные ястребы. И будут ими,  пока  всякая
мразь  убивает, калечит и  глумится  над  русским населением. Издевается над
немощными  стариками, насилует  беззащитных  женщин,  детей  лишает детства,
превращая в бездомных сирот. Они ястребы для всякой  сволочи, которая за все
ответит:  за  кровь, за  слезы,  за рабство. Пощады  от  них  не жди. Они  -
ястребы.
     Впереди с  бойцами на броне пылили "бэтээры", лихо виляя, словно болиды
"Формулы-1" на  гоночной  трассе,объезжая колдобины и ямы. "Урал"  трясло  и
подбрасывало  на  разбитом, испещренном рытвинами  словно оспой, асфальте. У
сидящих напротив бойцов белесые соляные разводы  под мышками. От едкого пота
пощипывает глаза. Вишняков лизнул языком блестящую на солнце тыльную сторону
ладони. Привкус соли.
     - Эх, искупнуться бы, мужики!
     Пуля, пробив пластину бронежилета и зацепив позвоночник, прожгла правое
легкое и засела в  ребрах.  Александра от  удара развернуло,  и он,  потеряв
сознание как  мешок, шмякнулся на  дно кузова  рядом  с  запасным скатом,  в
который они упирались пыльными берцами.
     Он не слышал ни взрыва фугаса перед автомобилем, ни бешенной автоматной
трескотни,  ни  криков,  ни стонов своих товарищей. Сверху  всей тяжестью на
него навалился с раздробленным черепом, дергающийся в конвульсиях, Поляков с
широкооткрытым в агонии синим ртом...


     Вишняков, закованный  наглухо  в  гипсовый  корсет,  уставясь  в  белый
потолок, на  котором ему были знакомы все шероховатости  и трещинки,  слушал
косноязычное чтение  газетной статьи  Мишкой  Боженковым. Монотонное  чтение
часто прерывалось  горячими спорами и колкими  репликами, которые отпускали,
лежащие на кроватях больные. Внезапно Мишка на полуслове замолчал. Наступила
гробовая тишина, несвойственная их шумной палате. Александр, лежащий у окна,
в  недоумении повернул  голову.  Молчаливые взоры  всех  были  устремлены  в
сторону   открытой   двери.  Там,  рядом  с  заведущим  отделением,   Ароном
Ивановичем, стояла заплаканная женщина в белом халате без чепчика с короткой
стрижкой.  В  левой  руке  у  нее  был  большой  полосатый  пакет, в  правой
скомканный носовой  платок. После  ранения зрение у  Александра  значительно
ухудшилось.  Что-то  знакомое почудилось  ему  в  этом  неясном расплывчатом
женском силуэте. Он во все  глаза вглядывался в  него,  боясь, из-за невесть
откуда появившегося тумана, потерять родные милые черты. Теплая нежная волна
захлестнула его.
     - Гаврошик, - прошептал сквозь слезы он...




Конфуций



     Ты кукушечка мне расскажи,
     Сколько лет ты мне накуковала,
     Сколько сердцу бить в моей груди,
     Пока шальная пуля не достала.

     Граната, взрыв, туман, мои глаза!
     Мой кореш, брат в крови лежит липучей.
     Прости, что не успел закрыть тебя,
     Я отомщу, поверь мне, будет случай!

     Из песни "Чеченская кукушка" Александра Зубкова


     - Товарищ капитан, вот заложника освободили! - доложил Дудакову младший
сержант Ивашкин, кивая на  заросшего черной бородой худощавого мужчину,  лет
37-ми в  драном стареньком ватнике, который, сильно прихрамывая,  ковылял за
ним.  Рост чуть выше среднего. Настороженный затравленный взгляд темно-карих
глаз. Все с любопытством уставились на  него. Ведь не каждый день заложников
освобождают.
     -  Стефаныч, займись  им!  - распорядился Дудаков,  занятый со  старшим
лейтенантом  Тимохиным изучением документов, обнаруженных у убитого боевика,
оборачиваясь  к  прапорщику,  сидящему на  подножке  "Урала"  с  цигаркой  в
прокуренных  зубах. Но тот и ухом не повел, с  безразличным видом  продолжая
дымить. Докурив, бросил окурок в грязь.
     - А  вы  его  обыскивали?  - вдруг  задал  вопрос  прапорщик  Стефаныч,
покусывая пшеничный ус и внимательно исподлобья изучая задержанного.
     - Плечо, пальцы смотрели?
     - Нет,  не  обыскивали!  Чего его  обыскивать,  гол как сокол. Заложник
ведь. Вон, в каком тряпье. Без слез и не взглянешь! Три года, говорит, уже в
рабстве. Пробовал бежать. Поймали.  Чуть не забили до смерти. Издевались над
ним, как только могли. Одним словом, настрадался бедолага, выше крыши.
     Задержанный что-то пробормотал невнятное и закивал головой.
     - Из татар он. Строитель из Нижнекамска.
     - Колымить, говорит, приехал на свою головушку. - робко добавил рядовой
Чернышов.
     - Тебя  не  спрашивают, молокосос! - грубо отрезал старший прапорщик. -
Хватит мне баланду травить!
     Коренастый Стефаныч нехотя  оторвал от подножки "Урал" свой  квадратный
зад, неспеша обошел задержанного и  вдруг дулом автомата поддел сзади  мотню
замурзанных свисающих  штанов.  Под ними оказались крепкие  почти  новенькие
"берцы".
     - Обыскать! - последовал короткий как выстрел приказ.
     Густо залившись краской  и сконфузившись,  Ивашкин бросился  обыскивать
задержанного.  Оружия нет. В  карманах обнаружил  комок  смятых  долларов  и
связку смертников (солдатских жетонов). Взяв из рук младшего сержанта шнурок
с  "смертниками", зажав их в побелевшем  кулаке  старший прапорщик подошел к
боевику.
     - Ребят наших, значит, стрелял?! Мучил?! Строитель  из  Нижнекамска!  -
заходили желваки на скулах Стефаныча.
     -  Ах,  ты,  гнида!  - вдруг  вырывалось из  уст  лейтенанта Трофимова,
поднявшего  голову, который,  все это  время наклонившись, у заляпанного БМП
усердно  счищал  о  траки  с  ботинок  налипшую  комьями   рыжую  грязь.  Он
стремительно подскочил  к  задержанному,  оттолкнул  в  сторону  посеревшего
Стефаныча  и крепко  вцепился левой рукой в  ворот  ватника,  ветхая  одежда
затрещала.
     - Смотри в глаза!  Сука! Узнаешь?! Признал свою отметину?  -  Трофимов,
оскалившись, в ярости ткнул в свой шрам.
     -  Заложник!  Строитель, говоришь!  -  он со  всей  силы ударил боевика
поддых. Тот, охнув, согнулся. Затем последовал удар наотмашь кулаком в лицо.
"Чех" с  разбитым  носом  отлетел  в сторону и что-то  зло  зашипел  в ответ
нечленораздельное.
     -  Ну,  что,  Ваха!  Вот  и свиделись!  - цедил сквозь  зубы,  наступая
Трофимов. - Не ожидал такого поворота, гаденыш? Душегуб!
     Глаза  у  старшего  лейтенанта  сверкали  огнем,  а  лицо  со  зловещей
торжествующей улыбкой словно окаменело.
     - За ребят замученных, порезанных тобой! За Кольку Куприянова! Получай,
сволочь!
     - Конфуций! Стой! - отчаянно заорал капитан Дудаков, бросаясь к нему. -
Кому говорю! Стой! Стефаныч, Елагин, держите его!
     Но весь багровый  Трофимов уже сорвал с плеча АКМ  и,  не раздумывая, в
упор всадил в "заложника" длинную очередь. Боевик  плюхнулся, словно куль, в
измочаленную траками "бэшек" грязь. Дернулся. Затих.
     Все от неожиданности обмерли. Такого поворота событий ни кто не ожидал.
Из-за БМП вылетел майор Сафронов, его маленькие злые глаза метали молнии, за
ним спешил встревоженный капитан Михайлов, которые  со старейшинами о чем-то
упорно спорили у ворот дома местного муфтия.
     - Вы что, скоты, совсем  оборзели! - сердито заорал майор.  -  Вы  чего
себе позволяете! Уроды!
     Над убитым стоял старший  лейтенант Трофимов с темными дикими  глазами,
его всего трясло как малярийного.
     К Сафонову наклонился капитан Дудаков и что-то тихо тому сказал.
     - Да-а, - протянул Сафронов. - Ну и дела! Надо же! Займись  им! Неровен
час, еще чего-нибудь отчубучит! - он кивнул в сторону Трофимова.
     - Да, вот возьми мою фляжку. Узнал, говоришь, гада!
     Капитан Дудаков оглянулся.
     -  Чернышов!  Проводи  лейтенанта Трофимова! Не в  себе  он!  К братьям
Исаевым   отведи!   Головой   отвечаешь!   Вот,   фляжку   прихвати!   Пусть
остограммится!


     Рядовой Чернышов  и  Трофимов понуро  брели по улице  в сторону мечети,
куда после зачистки стали стекаться все группы.
     - Вчера,  на  "фишке"  с  Кучерявым  перебздели, чуть не обделались!  -
прервал тягостное молчание Танцор. - Слышим, где-то  слева  банка консервная
забренчала. Ну,  думаю все, п...дец!  "Чехи"! Полрожка выпустил, и Кучерявый
не меньше. Оказалось, голодная кошка банку из-под тушонки вылизывала!
     Неожиданно  у  стоящего  впереди  "бэтээра"  раздались женские крики  и
отборная ругань. Какие-то  трое неизвестных  контрактников из  "усиления"  с
картонной коробкой и большой  сумкой,  с которыми  обычно  ездят за  товаром
"челноки",  отбивались  от  вцепившейся в  добро  молодой  чеченки,  похоже,
торговавшей на улице.
     - Отдайте, мужики! - твердо сказал Конфуций, загородив, военным дорогу.
Его  глаза устало  смотрели на контрактников,  в них  не было  ни угрозы, ни
злости. Это были глаза смертельно уставшего человека вернувшегося с  тяжелой
работы домой. Контрактники удивленно уставились на него.
     - Ты, что, лейтеха? Ошалел, что ли?
     - Совсем рехнулся?
     - Ребята уж второй день без курева и на одной сечке!
     - Ее  Ахмед или  там Саид, еб...ный, будет по  нам  пулять из-за угла в
спину, а  мы должны конституционный  порядок  здесь наводить? Так, что ли? -
стал  возмущаться  заросший  рыжей щетиной  высокий  мордастый  прапорщик  с
желтыми прокуренными зубами.
     - Вот  именно,  порядок! Правильно  говоришь, приятель!  -  невозмутимо
сказал Конфуций, глядя сквозь него тусклыми глазами.
     - Да, пошел ты на хер!
     - Да мы на правах победителей берем! С древнейших времен победители...
     - Пидор, ты вонючий, а не победитель, - сказал,  как отрубил Конфуций и
презрительно сплюнул себе под ноги.
     - Лейтеха, полегче на поворотах! И не таких обламывали!
     - Откуда  ты  такой  хороший, правильный взялся?  - встрял  в  разговор
второй,  румяный  плотный  сержант с бегающими глазами, держа  обеими руками
картонную коробку.
     - Оттуда не  возвращаются! - отрезал,  мгновенно побагровев, Конфуций и
угрожающе  передернул затвор; вылетевший  патрон, блеснув на  солнце  медным
бочком, упал в двух метрах в дорожную слякоть.
     Молодая чеченка  в сбившемся на бок платке, почувствовав, что назревает
что-то недоброе, отпустила из рук сумку и отпрянула в сторону.
     - Значит, своих мочить?
     - Из-за этой дрянной сучки?
     -  С  оружием-то  все мы  -  Робин  Гуды! А так?  На  кулачках?  Слабо,
лейтенант?
     Конфуций, не меняясь в  лице, протянул  свой  АКМ  Чернышову,  стоящему
рядом.
     - Подержи, Танцор!
     - Конфуций, может не надо, - стал отговаривать "собровца"  побледневший
Чернышов.
     - Надо, Танцор, надо.
     - Лейтеха!  У  тебя,  наверное,  не  все дома?  Ты хорошо подумал?  - с
ехидной улыбкой спросил контрактник с коробкой.
     -  Ну,  лейтенант,  гляди!  Сам  напросился!  -  ухмыльнулся  мордастый
прапорщик.
     -  Фонарик  тебе  теперь ночью точно  не  понадобится!  Освещать округу
фингалом будешь! Верно, Игорек? - живо откликнулся третий.
     - Вместо прожектора! - вставил Игорек.
     - Только в пах, чур, не бить!
     - Паша, лейту, точно п...дец!
     -  Подожди,  пусть "разгрузку" сымет, а  то еще как  бы  не  запарился,
бедолага!
     - Не успеет! Отоварим по первое число! - отозвался Паша.
     Прапорщик  передал оружие товарищу и принял  боевую  стойку, насмешливо
взглянув на Трофимова.
     - Ну! Мохаммед Али, гонг?
     Ноги бойцов скользили и чавкали в раскисшем месиве дороги.  Выбирая для
атаки удобную позицию, прапорщик кружился вокруг выжидающего "собровца".
     Контрактник, сделав левой ложный выпад, неожиданно  нанес  молниеносный
удар слева, но Конфуций ловко уклонился.
     - Неплохо, неплохо, - цедил, криво усмехаясь, прапорщик, наступая.
     - Ну, все! Каюк, тебе! - вновь сделав ложный выпад, он  двинул Конфуция
ногой, но тот  отбил  удар  кулаком и тут  же въехал  нападавшему в челюсть.
Слышно было, как клацнули зубы.
     - Ах, вот, мы какие? - вспылил Паша, набычившись.
     Размашисто  рубя  крепкими  кулаками воздух, ринулся вперед.  Конфуций,
парировав серию ударов  блоками,  изловчился,  поймал  противника за  рукав,
крутанул  его  вокруг себя  и  быстро присел на  колено. Контрактника словно
кто-то  невидимый  оторвал   от  земли;  он,  мотнув  в  воздухе  уляпанными
"берцами", с которых во все стороны полетели ошметки грязи, влетел головой в
забор. Конфуций тут  же оседлал его и привычно как  на задержании заломил за
спину  руку.  Уткнувшись   поцарапанной  физиономией  в  треснувшие   доски,
прапорщик бубнил:
     - Ну, все, лейтенант! Все! Все! Твоя  взяла! Хер с тобой!  Все! Отпусти
же!
     Конфуций  отпихнул  от себя  поверженного противника,  поднялся,  вытер
перемазанное колено о серый штакетник забора.
     - Ну и здоров, же ты! Но  все равно, ты  не  прав, лейтеха! Нашел, кого
защищать! Черножопых! Пошли, ребята!
     Злые  недовольные  контрактники,  оставив  на  земле коробку и сумку, с
матерком вскарабкались на уляпанный "бэтээр".
     - Ну, ты даешь, лейтенант! - крикнул сверху сержант. - Ловко устроился!
"Носорогов", значит, бля, крышуешь!
     - Заткнись,  "махра"!  Памперсы подтяни! - отозвался за  Конфуция  Свят
Чернышов.
     - Ладненько! Свидемся еще!
     Румяный Игорек, постучав прикладом по броне, крикнул:
     - Пингвин! Трогай! Поехали!
     Рыгнув удушливым дымом с сажей , БТР покатил вдоль улицы.
     - Танцор, дай фляжку! - сказал Конфуций,  устало  облокатившись локтями
на хлипкий  забор и уставившись в пространство отрешенным мрачным  взглядом.
Чернышов  достал из-за пазухи Сафроновскую  фляжку,  которую ему передал для
Трофимова  капитан Дудаков. Отвинтив крышку,  "собровец",  выдохнув,  сделал
несколько жадных глотков. Фыркнул, передернулся, сплюнул.
     - Говнюки! Какие все-таки говнюки! - вырвалось у него.


     В плен к дудаевцам прапорщик  Алексей Трофимов попал осенью 95-го.  Ему
навсегда запомнился тот роковой в его судьбе день.
     Было  довольно  жарко.  В  самом  разгаре  стояло  бабье  лето.  Громко
стрекотали кузнечики, прощаясь  с  теплом. Взрыв раздался неожиданно. Санька
Феоктистов,  который  шел впереди, подорвался на мине,  когда они  вышли  на
тропинку за  заброшенным коровником  с облупившимися стенами и провалившейся
гнилой крышей.
     Трофимов  поднял голову, стряхнул с себя землю.  Санек неподвижно лежал
на спине метрах в двенадцати от него. Ветерком относило клуб дыма и пыли  от
места  взрыва.  От  соседнего  дома  к  ним, оглядываясь по сторонам, бежали
встревоженные  сержант  Куприянов  и  старший   лейтенант  Заломов.  Алексей
поднялся и нерешительно шагнул к Саньке. В голове звенело,  уши заложило. Он
смотрел внимательно под  ноги. Вдруг что-то блеснуло на солнце в  развалинах
бывшей  кузни, что маячили в ста пятидесяти метрах от коровника,  и  очередь
оттуда прошлась  сбоку  от прапорщика  по кустам лебеды  и полыни. Он  упал,
вжался лицом в землю и юркой ящерицей отполз назад к коровнику. Из амбразуры
развалин рьяно долбили из пулемета, выкашивая, словно косой, все вокруг.
     Конфуций, укрывшись за  углом, от  волнения еле  перевел  дух  и  начал
короткими  жалящими очередями  обстреливать  развалины. Он  чувствовал,  что
физиономия у него  буквально  горит, будто надавали хлестких пощечин, ноздри
расширились  и трепетали  от  учащенного дыхания.  Вдруг,  лежащий  впереди,
окровавленный  Санек зашевелился, зацарапал растопыренными  пальцами землю и
громко закричал.
     -  Бля! Положит парня, как пить дать! -  крикнул подбежавший Куприянов,
устраиваясь рядом и поддерживая огнем товарища. - Игорь, долбани мухой!
     Старший лейтенант раздвинул и вскинул к плечу гранатомет.
     - Погоди! Не высовывайся! Мы сейчас отвлечем гада! - сержант пристегнул
спаренный магазин другой стороной.
     Куприянов с Трофимовым дружно ударили очередями по руинам.
     - Работай! - проорал сержант.
     За спиной ухнуло. В развалинах взметнулось пламя. Пулеметчик умолк.
     - Прикройте меня! - крикнул Куприянов и, пригнувшись, побежал к Саньке.
     Под трескотню выстрелов добежав до него, ухватил за разгрузку и поволок
к сараю.  У стены он опустил  тяжелораненого  на землю. Глаза у  Санька были
словно остекленевшие неживые, смотревшие  куда-то сквозь  них. Он  продолжал
дико кричать.
     - Говори с ним! - Заломов больно ткнул растерявшегося Трофимова кулаком
в бок.
     - Что говорить?
     - Да о чем угодно! Только говори!
     -  Тормоши его!  Не  давай  в  отключку  уйти!  -  зло  бросил  старший
лейтенант, извлекая  шприц с промедолом и вкалывая противошоковый укол.  Тем
временем    Куприянов   хладнокровно   перетягивал   судорожно   дергающийся
окровавленный  обрубок  ноги.  Затем вытащил  из  ножен  штык-нож и  обрубил
сухожилия,  на  которых  болталось  кровавое  месиво  оставшееся  от   былой
конечности.
     - Еще пакет давай! Посекло, бля!
     - Не приведи господь!
     - Расстегни ремень!
     - Бля!
     - Игорь! П...дец, парню!
     - Кишки зацепило?
     - Не довезем!
     - На пакет кепку приложи! И бинтом обмотаем!
     - Саня! Саня! Слышишь меня!
     - Ни хера не реагирует!
     -  Санек!  Слышишь меня! - Трофимов, держа голову напарника на коленях,
настойчиво похлопывал того по щекам.
     - Приподыми его! - сказал Заломов сержанту. - Руку просуну!
     - Саня! Саня! Это я Алексей! Братан! Узнае...
     Слова  застряли у Трофимова  в  горле.  За  спинами,  склонившихся  над
раненым,   Куприянова  и   Заломова  словно  из-под  земли  выросли  четверо
вооруженных боевиков. Крайний из них,  плотный рыжеватый  "чех", в тельняшке
под  камуфляжем с зеленой  повязкой  на голове,  дал очередь в  спину ничего
неподозревавшему Заломову. Того  отбросило  вперед  на  дико орущего Санька.
Следующей очередью было покончено с  Феоктистовым. Алексея и Куприянова  тут
же обезоружили.


     В лагере под Гехи-Чу Трофимов и Куприянов пробыли  почти четыре месяца.
Это были четыре месяца ада, четыре месяца  страха и  унижений, четыре месяца
издевательств и избиений,  четыре месяца  изуверских  истязаний  и  убийств.
Контрактники были первыми кандидатами на тот свет. Больных и раненых убивали
на  глазах у  остальных  пленных.  Устраивая "представление".  Куприянов,  у
которого отняли "берцы" сильно страдал от холода в доставшейся с чужой ноги,
разбитой  вдрызг,  рваной  обуви.  От  обморожения пальцы  на  ногах  у него
почернели  и распухли: появились признаки гангрены. Адская боль,  буквально,
рвала  его на  части,  безжалостно  скручивала  его  в  пружину. Он  страшно
страдал, еле ковыляя как древний дед на больных гноящихся ногах.
     Особенно  изощренно  из  боевиков  зверствовали Ваха  по  кличке Черный
Абрек, заплечных  дел  мастер, и один  молодой  рыжий  хохол  из  снайперов.
Последний, не церемонясь, резал уши и пальцы.
     Это был обычный день  ничем  невыделяющийся из  остальных. Одна  группа
боевиков   с  афганцем-инструктором,  разложив   на  разостланном   брезенте
радиодетонары,  готовила  из  фугасов  взрывные  устройства, другая  же  как
неприкаянная  слонялась  со скучающими лицами. Из  пещеры  появился,  зевая,
опухший невыспавшийся Ваха, сегодня он был явно не в настроении.
     Проходя мимо, он ни  с  того  ни сего повалил ослабшего  замордованного
Куприянова  на землю и наступил  на него  ботинком. Крикнул что-то сидящим у
костра боевикам, те захохотали, заулюкали. Черный  Абрек схватил сержанта за
волосы,  задрал  голову и  медленно, словно  пилой стал резать  кинжалом ему
горло.  Колька закричал,  отчаянно задергался,  пытаясь вырваться.  На землю
брызнула  струя темной крови. Сержант захрипел, засучил ногами. Трофимов, не
выдержав,  кинулся  на  палача,  но  тот уловил  краем  глаза его движение и
молниеносным  выпадом   ударил  рукояткой  кинжала  Трофимова   в   лоб.  Из
рассеченного лба кровь  залила лицо. Когда Трофимов сделал попытку подняться
на ноги,  последовал  еще  один удар  тяжелым  армейским  ботинком в  скулу.
Неприятно хрустнуло.  Рот  наполнился сладковатой жижей  и  зубным крошевом.
Трофимов,  застонав от  боли и  бессилья, рухнул на  колени на  забрызганный
кровью снег перед пещерой...
     -  Ты следующий!  -  сказал, улыбаясь, Ваха, пиная  как  футбольный мяч
отрезанную голову  к ногам  гогочущих у костра  зрителей и вытирая клинок  о
спину Трофимова.
     - А  потом,  ты!  - Ваха резко обернулся  и  ткнул кинжалом  в сторону,
побледневшего  как смерть "омоновца", который на  свою  беду  подошел в этот
момент с охапкой дров и  был свидетелем страшной сцены. Но следующим Алексею
стать  не довелось. Волею судьбы, через пару  дней его обменяли на какого-то
важного "духа",  по  имени Расул. Рано утром ему  завязали глаза, посадили в
бежевую "Ниву" и отвезли под  Гехи-Чу,  где на развилке  дорог  их  уже ждал
"уазик" с вооруженными людьми в черных масках и пленным боевиком.


     Потом  были:  госпиталь,  утомительные  выводящие его  из себя беседы с
"фээсбэшниками", несколько неприятных поездок в Ростов на опознание погибших
военнослужащих,  после которых  он приехал сам не свой. После санатория  под
Москвой, где проходил реабилитацию, он вернулся в родную часть.  Контракт не
продлял. Уволился. Развелся. Он стал  совершенно другим человеком.  Война  и
плен изменили его.  Катя,  жена его, измучилась  с ним. Похудела, осунулась.
Стала похожа на тень. Она  так и не смогла  найти  тропку к  прежнему своему
любимому, ей так и не удалось вырвать его из когтей мрачных воспоминаний, ей
было трудно ужиться с его зловещим молчанием, с его нескончаемой депрессией,
с  его лютой злобой, с  частыми срывами, драками и запоями. Не было  недели,
чтобы он не являлся домой  с разбитой  в пьяных потасовках физиономией.  Его
каменное  в  шрамах лицо и неподвижные мертвые глаза  сеяли  в  душе молодой
женщины ужас. Она  не  выдержала такой жизни. Ушла, забрав трехлетнюю дочку.
Перекантовавшись на гражданке около  года,  сменив не  один  десяток рабочих
мест, он через верного друга, занимавшего пост в силовом ведомстве, оказался
в СОБРе.  Здесь,  он  сразу  почувствовал,  что его  душа  наконец-то обрела
относительный, если можно так сказать, покой.
     Каждый  выезд  на  операции связанный  с риском, будь то,  освобождение
заложников, захват наркодельцов  или  разборки  мафиозных  структур, был для
него настоящим праздником. Он буквально преображался на  глазах.  Оживляясь,
словно  удав, почувствовавший весну после зимней спячки.  Улыбался, отпускал
прикольные шуточки,  словно  из рога изобилия сыпал цитатами великих, за что
за ним закрепилось прозвище "Конфуций". Товарищи по оружию привыкли к  таким
резким  переменам в его настроении. Их это нисколько не  удивляло. Многие из
них  прошли  через "горячие  точки", и у  некоторых из  них были аналогичные
проблемы, было свое особое отношение ко всему в жизни.


     Было серое январское утро. Ночью прошел небольшой снег, покрывший будто
легким пуховым  одеялом все вокруг. Рядовые Привалов  и  Чахов  по  прозвищу
Чаха,  выставив  перед  собой  АКМы,  медленно  брели по узкому заснеженному
проулку  чеченского села. За заборами заходились, гремя цепями, захлебываясь
в яростном лае, лохматые псы.
     - Чаха, дай сигаретку, а  то мои совсем в кашу  превратились, -  сказал
Привалов,  вытряхивая на снег  из кармана раскисшую  пачку "Примы" и остатки
развалившихся сырых сигарет. Нежный  выпавший накануне  снег сразу окрасился
рыжими пятнами. Словно оспинами.
     - Стефаныч на днях балакал, что  в конце месяца нас наконец-то заменят,
- отозвался, втянув голову в  плечи, окоченевший Чахов, протягивая напарнику
сигарету.
     - Дождешься от наших козлов! Читал обращение командования?
     - Имел честь удостоиться лицезреть сию писанину.
     - То-то, же! Так что про смену, Чаха, забудь!
     - Как  это забудь? С какой это стати? Я уже оттрубил с лихвой  то,  что
мне положено! Тебе-то еще тянуть лямку, а мне-то, за какие коврижки?
     - А помнишь, была лента "Как закалялась сталь"?
     - Сериал, что ли?
     - Да, нет!  Из старых еще фильмов. Там еще  молодой Лановой играл Павку
Корчагина.
     - Я такой не видел.
     -  Так,  вот! Эпизод,  там  есть,  когда они  железную дорогу  строили,
сдыхали от тифа, голода и холода? Там тоже ждали смены, стояли под дождем на
перроне, но вместо  смены из города на паровозе  прикатил мужик в кожанке  с
маузером и  сказал: "Смены  не  будет!" Вот и с  нами  также поступят.  Вот,
увидишь! Приедет какой-нибудь пузан с лампасами и озадачит нас на  очередной
боевой подвиг!
     - Совершенно нет никакого желания "шпротами" становиться!
     - Думаешь, у меня есть? Или у Ромки с Танцором?
     - Бляди  штабные! Посылали на  три месяца, а мы сколько тут торчим? Уже
второй срок скоро закончится. Свихнуться можно!
     - Так и до дембеля не дотянешь!
     - Вон, Серегу увезли, совсем крыша съехала!
     - Да, Сережку жалко! Не повезло парню!
     - Тут у любого мозги заклинит.
     - Скоро, похоже, за нами очередь...
     -  Домой вернусь, на "гробовые"  мотоцикл  куплю. Покруче какой-нибудь.
"Хонду" или  "Ямаху". Мне еще до армии предлагали. Есть у меня один знакомый
байкер. Васька Череп. Это кличка у него такая. На  кожаной куртке, на спине,
у  него череп светящийся  с костями  намалеван. В  темноте светится,  словно
приведение. Васька любит по ночным улицам гонять. Весь из себя. Весь в коже.
В заклепках. В  цепях. "Ява" у него была, просто  загляденье, красавица. Вся
хромированная.  Вылизывал ее как невесту, а тут как-то смотрю, запердуливает
во двор на вишневой "Хонде", увешанной желтыми фарами. Ни х...я, себе думаю!
Спрашиваю его, на какие шиши надыбал?
     -  Бля! И спички  отсырели! Хер, теперь зажжешь! Бл...дство сплошное! -
расстроился Привалов, чиркая спичку за спичкой о коробок.
     - Погоди! Не мучайся! Сейчас дам огонька, - Славка Чахов, покопавшись в
кармане, извлек на божий свет узкую блестящую зажигалку с кнопкой на торце.
     - Так это же Святкина!  Слямзил, что ли? Признавайся, Чахлый!  - сказал
Привалов, узнав зажигалку Танцора.
     - Как можно? Ты, что охренел? В один  миг салазки загнут! Ты что, наших
не знаешь? Танцор проспорил!
     - Гляди, я проверю!
     - Что я, дурак? Прекрасно помню, как тогда отоварили Кучерявого, за  то
что тырил у своих товарищей.
     Привалов наклонился к потрескавшимся  ладоням  напарника, прикуривая от
трепещущего на ветру  пламени зажигалки.  Блаженно  затянувшись, он  чуть не
задохнулся,  поперхнувшись  дымом:   напротив  них   стояли  трое  боевиков,
неизвестно откуда взявшихся в проулке.
     Двое были чуть  старше  двадцати, а третий,  невысокий  чернявый  - лет
сорока,  судя   по   более  смуглому  лицу   и  по  "натовскому"  камуфляжу,
выглядывающему из-под нашего бушлата,  похоже, не чеченец. Вероятно, наемник
из арабов. Все трое с автоматами в разгрузках,  у одного  из-за спины тускло
поблескивала зеленая труба "мухи".
     Солдаты оцепенели. У белого как мел Чахова задергался правый глаз. У
     надрывно  кашляющего Привалова  тряслись губы.  Сигарета выпала... Было
слышно, как она умирала на сыром снегу.
     - Бросай  оружие,  если  жизнь  дорога, - прошипел  угрожающе  один  из
боевиков, уставясь магическим зрачком АКМа Привалову в грудь.
     Неожиданно, за спиной боевиков, словно тень возник лейтенант  Трофимов.
Откуда он взялся? Одному богу известно. Он сходу, не раздумывая, дал длинную
очередь. Стайки испуганных  воробьев вспорхнули с кустов. Один из молодых  и
араб  упали,  сраженные   пулями.  Третий   же,   обернувшись,  бросился  на
"собровца". Конфуций,  не  раздумывая, встретил его  "запрещенным  хоккейным
блоком  в  лицо",  разбив  ему  затвором  автомата  нос  и  губы,  отшвырнув
нападающего в сторону. Тут же короткой очередью добил его в грудь. Обернулся
к  другим. Чеченец с "мухой" лежал неподвижно лицом вниз: был убит  наповал.
Араб же, подполз к забору и, вцепившись судорожно  корявыми пальцами в серый
от времени  штакетник,  попытался из последних сил подняться.  Это ему почти
удалось. Правая рука лапала кобуру, висевшую на ремне. Но Трофимов подошел к
нему  сзади  и хладнокровно выстрелил в затылок. Боевик, оставляя борозды от
ногтей на заборе, медленно сполз вниз.
     Где-то, за домами, встревоженная выстрелами, взревела "бэшка".
     Растерянные солдаты, потеряв  дар речи, во все глаза смотрели на своего
нежданного спасителя.  Привалов  опустился на  талый снег  и тихо  заплакал,
вытирая слезы обтрепанными рукавами.
     -  Сопли собери,  вояки! Не на курорте  находитесь! - зло бросил хмурый
Конфуций, сплюнув.  Вытряхнул  из пачки  сигарету. Закурил. Жадно затянулся,
прищурив  глаза.  Ухватив  наемника  за  плечо, рывком перевернул на  спину.
Склонился, внимательно вглядываясь в лицо убитому.










Неотмазанный



     "...сначала я записался на учебу на командира БТРа, а потом  передумал,
решил учиться на специалиста по техническим средствам охраны, тем более, что
в радиотехнике я разбираюсь неплохо.  В  клуб  нас водят часто, на  фильмы 3
раза  в  неделю,  иногда на  беседы с начальством.  Распорядок  у нас такой:
подъем  в  6.00,  осмотр,  завтрак, просмотр программы "Вести", занятия  - 5
часов, строевая, огневая, ФИЗО, обед, снова занятия, уход  за вооружением, 2
часа самоподготовки, ужин, программа "Время", время для личных потребностей,
прогулка, поверка  и отбой. Можно взять  книги  в  библиотеке. Только  возни
много. У  нас  здесь  есть сборник сказок  "Маленький мук"  и хватит,  да  и
читать-то некогда. Служба проходит нормально. Только воруют в казарме. Зачем
-  не понятно. Ведь вместе живем.  Рано  или поздно  все равно раскроется. В
норму пришел вроде  бы. А по началу, ох, как тяжело было! Сейчас свыкаешься,
начинаешь приспосабливаться.
     "Дедовщины"  у нас  в полку нет. Наш полковник  всех держит  в  "ежовых
рукавицах",  не  позволяет издеваться над  молодыми солдатами.  Очень  часто
бывают ночные офицерские проверки. Не дай бог, если  появится  у кого-нибудь
из молодых синяк. Целое событие, сразу же следствие начинается.
     А вот чем предстоит нам заниматься. Будем выполнять следующие задачи:
     -- Пресечение массовых беспорядков в населенных пунктах.
     -- Пресечение беспорядков в местах содержания под стражей
     -- Розыск и задержание особоопасных преступников
     -- Ликвидация вооруженных банд и формирований
     -- Пресечения захвата особо важных объектов
     -- Пресечение захвата воздушных судов
     -- Освобождение заложников
     -- Пресечение терактов
     -- Участие в ликвидации чрезвычайных ситуаций

     Так  что,  вот так.  Я  вас всех  очень  люблю!  Часто о вас вспоминаю.
Говорят, будут набирать в горячие точки.  Я, наверное, напишу туда рапорт. В
горячих  точках день считается за 2.  Так что, вернусь домой быстрее. Можете
меня и не отговаривать даже. У меня на самом деле все хорошо. Только в строю
сбиваюсь со счета. Ну, ладно, пора мне. В наряд заступаем круглосуточный, по
охране комнаты хранения оружия..."

     Утро. Плац. Построен полк внутренних войск. Перед  полком прохаживается
командир полка, полковник Ермаков. Плотный, среднего роста. Хмур и серьезен.
     - Солдаты! Сынки!  Да, вы мои сынки! У меня сын вашего возраста, и тоже
служит! Служит не у папаши под крылышком, а  в танковой дивизии! И  я  знаю,
как ему не легко! Поэтому  мне не безразличны ваши судьбы, и  я болею за вас
душой! Я ответственен перед вашими родителями,  перед командованием, которые
доверили мне ваши  жизни!  Я же в свою очередь должен сделать вас настоящими
мужчинами, воспитать воинами, защитниками Родины!  Мы дружная  семья, и я не
потерплю,    чтобы    какая-то   паршивая   овца   портила   взаимоотношения
военнослужащих  вверенном  мне   полку.   Не  потерплю  никаких   проявлений
"дедовщины",  издевательств над  молодыми  солдатами!  Зарубите  это  раз  и
навсегда себе на носу!
     Полковник снял фуражку. Вытер платком лоб и снова надел головной убор.
     - Сержант Епифанцев!
     - Я!
     - Выйти из строя!
     Сержант Епифанцев, чеканя шаг, вышел из строя!
     - Кругом!
     Епифанцев, потупив голову, повернулся к строю.
     - Вот, сынки! Сержант  Епифанцев возомнил себя вершителем судеб, поднял
руку на ребят из нового  пополнения! Я возмущен, случившимся! Он,  наверное,
забыл,  как  мы  его спасали год тому назад от "дедовщины"! Забыл, как слезы
лил рекой и соплями умывался! А теперь, скоро дембель, можно отыгрываться на
молодых солдатах? Нет, дорогой, "дедовщины" в моем полку не будет! Запомните
это все! Я ко всем обращаюсь! К офицерам это  относится в первую очередь!  С
них спрос будет особый! Я хочу, чтобы вы, когда вернетесь из армии, с теплом
вспоминали  годы,  проведенные  в ней,  и на  всю жизнь  сохранили настоящую
мужскую дружбу...

     Пыльная дорога. Рота на марше. Бегут по жаре, обливаясь потом, в полной
боевой выкладке молодые солдаты.
     - Не отставать! Живее! Не солдаты, а сонные мухи! Подтянись! Бахметьев,
дыши глубже! - старший сержант подгоняет отставших.
     - Не могу, товарищ старший сержант!
     - Нет такого  слова "не могу".  Есть слово "надо"! Почему другие могут?
Давай, Бахметьев! - хрипло кричит, бегущий рядом с  солдатом, капитан Кашин.
- Давай, мужики, еще немного осталось! Последний рывок!
     Наконец-то показалась  зеленая рощица со сторожевой вышкой  стрельбища.
Добежав до нее, солдаты в изнеможении в насквозь  сырых от пота гимнастерках
повалились на траву.  Кто  курит. Кто  жадно  прикладывается к  фляжке,  кто
просто лежит  и  смотрит в небо, кто уже забылся в полудреме, закрыв  глаза.
Почти  ни кто  не разговаривал. Все  смертельно  устали.  Отовсюду  слышался
веселый птичий щебет и неугомонное стрекотание кузнечиков.
     После получасового  перекура по приказу капитана Кашина старший сержант
поднял солдат. Начались  стрельбы. Ромка и  остальные со стороны  наблюдали,
как стреляет первый взвод.
     Особенно всех удивил Коля Сайкин: вместо коротких очередей, он шарахнул
по  мишеням одной длинной, даже ствол  у автомата задрался вверх.  Наверное,
весь рожок опустошил.
     - Рядовой Самурский!
     - Я!
     - На огневой рубеж!
     Ромка выбежал на позицию, улегся за бетонным столбушком.  В  конце поля
перед  высоким насыпным валом  маячили  четыре стоячие черные мишени, а чуть
ближе, в стороне от них, на бруствере - ряд банок из-под  пива,  по  которым
ради забавы одиночными постреливал капитан Кашин, стоящий в стороне.

     Ромка Самурский  с  чуть  отросшими  светлыми  волосами  был  похож  на
торчащий  из-за  столбика  одуванчик.  По  команде  сержанта   он  короткими
очередями уложил все мишени. И без приказа шарахнул  по ряду банок,  которые
под пулями разлетелись в разные стороны. У всех  вытянутые  удивленные лица.
Капитан в восхищении присвистнул и сдвинул кепку на затылок.
     - Ну, дает! Молодец! Учитесь, горе-стрелки у своего товарища!
     - Как фамилия? - поинтересовался капитан.
     - Самурский, товарищ капитан!
     - Напомнишь мне о нем, - сказал Кашин, обернувшись к старшему сержанту.
- Учиться парня пошлем в учебку. Мировой снайпер из него может получиться.
     Со стрельбища  возвращались на машине  под брезентовым верхом. Усталые,
запыленные, но довольные, полные впечатлений.

     Казарма. Вечером все заняты своими делами: кто подшивает подворотничок,
кто читает книгу, кто письма из  дома, кто тихо бренчит на гитаре, кто пишет
письма родным. Ромка Самурский тоже пишет.

     Мать  Ромки в волнении  вскрыла  письмо  от сына,  рядом  его бабушка и
сестренка Катя.
     "Здравствуйте, мои дорогие! Получил  сразу  три ваших письма. Все вы за
меня переживаете и напрасно. Все у меня  хорошо.  Первое время  было тяжело.
Первого  ходили  на стрельбище.  Это 18 км в одну сторону. Все сдал  на "5".
Вернулись со стрельбища уставшие, грязные, и мне сразу три  письма! Обалдеть
можно!  Читал два дня. Я вас всех очень люблю. Часто о вас вспоминаю. Писать
мне часто не надо, а то не удобно  перед пацанами. Кому- то вообще ни одного
письма не было, а у  меня целая стопка.  И выбрасывать жалко, а  хранить  не
больше четырех только можно..."
     - Слава богу, что ему  нравится  служба.  В  начале всегда  нелегко,  с
непривычки. Ничего обвыкнется. Он  у  нас  мальчишка самостоятельный. Есть в
кого, - откликнулась бабушка и вздохнула.


     Территория "учебки".  Офицер привез группу солдат  из  части учиться на
кинологов,  радистов,  снайперов,  командиров  БТРов.  Солдаты  в   ожидании
командира курили  во дворе,  сидя  на  скамейках  перед  закопанным в  землю
колесом от "Урала", в который была вставлена урна. А в это  время в кабинете
начальника "учебки" накалялись страсти. Начальник ругался на чем свет стоит.
     - Ну, нет у меня мест!  Ты понимаешь? Ну, нет! - кричал красный как рак
майор. - Я, что - резиновый? Где я тебе их возьму!
     - Сколько нам по разнарядке  спустили, мы столько и привезли! - твердил
возмущенный  капитан Кашин. - Меня не трясет, куда подевались места! Не хрен
было блатных из местных набирать!
     - Я  тебе русским языком говорю! Нет у меня мест! Я что, тебе, рожу? Не
возьму я их!
     - Возьмешь! Я их назад не повезу! Даже и не надейся! Делай, что хочешь!
Я  свое  задание  выполнил, доставил пацанов! А ты  уж сам разбирайся, что с
ними делать и куда девать!

     После  жарких дебатов  в  кабинете у майора  Кашин  вышел попрощаться с
солдатами.
     - Ну, пацаны,  бывайте!  Главное, не робейте!  Еще увидимся! Отучитесь,
вернетесь в родную часть. Будем вас ждать! Счастливо оставаться! Не позорьте
полк! Держитесь вместе! В обиду друг друга не давайте!
     - До свидания, товарищ капитан. Не волнуйтесь, не опозорим! Счастливого
пути! Всем в части привет!
     - Полковнику Ермакову, персонально! - брякнул рядовой Сайкин, покраснев
как красна девица.
     - Непременно передам!


     На  следующий день  начальник учебки  передал личные  дела на восьмерых
солдат старшему лейтенанту и приказал отвезти в штаб дивизии.
     - Вот тебе личные дела  на  восьмерых,  отвезешь  лишних  солдат в штаб
дивизии, пусть там сами решают, куда их девать.


     Ромка и  его товарищи вновь на новом  месте. Старший сержант по длинным
мрачным  коридорам  привел  восьмерых молодых  солдат  в  казарму.  Новичков
обступили  старожилы. Дембеля,  кто  пошустрее,  тут  же  у  вновь прибывших
экспроприировали  новенькую  форму. Взамен  отдали  свою  поношенную.  Ромке
достались выгоревшие штаны с  двумя здоровенными заплатами во всю  задницу и
стоптанные сапоги. Кто-то из  новоприбывших  попытался возражать, его тут же
"утихомирили", дали понять, кто в роте старший.
     Молодых постоянно безо всяких причин шпыняли, задирали, чуть что,  били
поддых... Заставляли  заниматься  уборкой  помещения, вне очереди дневалить,
надраивать    "дедам"   до    блеска   сапоги,    подшивать    подворотнички
старослужащим... У Ромки  зудело все  тело от расчесов: неистово кусали вши.
Эти твари, устроив свои лежбища в складках и швах нижнего белья, ни днем, ни
ночью не  давали покоя. Благо  - кухонные котлы под рукой. Пропаришь одежду,
пара дней счастливой жизни тебе  обеспечено. Потом снова сплошной зуд. Своей
постоянной койки у него не было. Скитался по казарме, сегодня  здесь, завтра
там. Он занимал любую, которая оказывалась свободной (солдаты часто ездили в
командировки).


     В  воспитание новобранцев  помимо  командиров не забывали вносить  свою
лепту  и "деды".  Жизнь  в роте была бесцветна  и  скушна.  От скуки  "деды"
развлекались  на  всю катушку.  Новеньких  и "молодых"  загоняли  на  койки.
Называлась  эта забава "дужки": Солдат,  держась  руками за дужку кровати  и
упираясь ногами в другую, зависал в воздухе. Если  уставал  и  опускал ноги,
его били ремнями и пряжками.
     Особенно  изголялся сержант  Антипов.  Кличка  у него была  знаменитая,
"Тайсон". Чуть, что не так,  он тут же  давал волю кулакам. На гражданке  он
занимался серьезно боксом и чтобы не потерять спортивную  форму, отрабатывал
удары  на  рядовых солдатах.  Выстраивал  новобранцев в  казарме пред сном и
проводил серию мощных ударов по корпусу, по лицу старался не  бить, чтобы не
было  видно  синяков. Антипов  был невысокого роста, коренастый, с  короткой
шеей,  из-за чего казалось, что он втягивает  голову  в плечи.  Прохаживаясь
перед строем,  он  разглагольствовал  на тему, что есть  настоящая  армия  и
настоящий русский  солдат и, неожиданно резко повернувшись, бил  кого-нибудь
из солдат кулаком поддых или в грудь. Если кто-нибудь  падал или сгибался от
боли, то он тут  же назначал очередной наряд. Остальные же, лежа  на койках,
наслаждались этим "кино". Ромку  распределили на кухню. Это его и спасало от
почти  ежевечерних экзекуций над "новобранцами", так  как он рано уходил  из
казармы, а возвращался, когда все уже спали.


     Две недели не было писем. Ромкина мать в волнении распечатала конверт с
красным штемпелем, армейским треугольником.
     "... спешу  огорчить вас. Пишу вам из города N,  где я прохожу службу в
хозвзводе. Довольно тяжело.  Особо расписывать вам ничего не  буду.  Так как
времени  почти нет. Подняли  нас среди ночи и отправили сюда.  Вот  она наша
Российская  армия. Самых здоровых  направили  в  РМТО. Недавно  двое молодых
сбежали. В прежней части хорошо было, там "неуставных" вообще не было. Видно
не судьба  мне  нормально  служить. Коллектив  здесь не  дружный, согнали из
разных частей. "Деды" бешеные, дебильные  какие-то. С ними даже  офицеры  не
связываются.
     Сегодня  ночью приснился сон, как будто я маленький. Идет 1986 год, и я
елку  наряжаю  с Денисом, он тоже  маленький, я помню, у  нас солдатики были
пластмассовые, два набора. У него индейцы,  а у меня - ковбои. Дениска своих
в елке прятал, а я их искал. А еще, помню, робот был заводной, его заводили,
и он ходил. Бывало, мы расставим  солдатиков, а потом запускаем его, и он их
топчет..."


     - Костромин  и  Самурский!  Живо на кухню!  - скомандовал Тайсон, грубо
расталкивая спящих солдат, и придвинув вплотную злое лицо добавил угрожающе.
- Если пару банок сгущенки вечером не притараните, урою! Поняли, "духи"!


     Было ранее утро. На  кухню, где Ромка  и Костромин упорно драили котлы,
влетел поддатый майор Занегин. Его багровая физиономия  с  выпуклыми мутными
глазами не предвещала ничего хорошего. От него за версту несло перегаром.
     - Где хлеб?  Куда девал хлеб, сученок? - накинулся  он, ни с того, ни с
сего, на ближайшего. Им к несчастью оказался Ромка.
     -  Откуда  нам знать,  товарищ  майор! Должны были  еще  вчера  вечером
привезти. Но не привезли! Машина, кажется, не пришла! То ли сломалась, то ли
еще что-то случилось! У прапорщика Демьянчука спросите, он точно знает!
     - Ах, ты еще препираться  со мной вздумал, ублюдок! - майор ухватил его
за затылок  и  с  силой  ударил солдата головой  об  стол.  Удар пришелся  о
дюралевый уголок стола. Из рассеченного лба во все стороны брызнула кровь...


     Госпиталь.  Ромка  с перевязанной  головой лежал  в  палате  у  окна  и
шариковым стержнем писал письмо:
     "... лежу в  санчасти. Температуры второй день нет. В  санчасти тоже не
дают расслабиться, приходится  порядок  наводить.  У нас тут трубу прорвало,
вода течет как из ведра, приходится убирать  все.  Правда, едим тут, меры не
знаем.   Сгущенку   ели,  масло,  сколько  влезет  с   сахаром,  яйца,  пюре
картофельное.
     Что-то, ваши письма  запропастились куда-то. В роте,  наверное,  лежат.
Тут  книги  все  перечитал, подряд набрасываешься, а дома-то не особо я этим
увлекался. Все гулять куда-то тянуло. Какие тут  к черту "спецы". Это только
я один тут  знаю ФИЗО. В старой  части нас здорово гоняли. Когда "солдатскую
бабочку"  по 150  раз делали,  отжимались  по 100-120  раз. "Гуськом" по 200
метров ходили,  в  противогазах  бегали.  Что,  когда снимаешь его, из  него
льется пот и слезы как из кружки вода. Утренняя  зарядка как ад была. А  тут
же кроме легкого бега, нагрузок нет. Служу России!"


     Как-то днем навестить  больного товарища  пришел Коля Сайкин, с которым
они вместе поехали в учебку, а угодили сюда.
     - Ром, ну как у тебя дела? Голова сильно болит?
     - Да,  вроде оклимался.  Пять  швов  на лоб наложили. Теперь, наверное,
физиономия как у Отто Скорцени будет, вся в шрамах.
     В  палате  кроме  Ромки  было еще трое  солдат. Двое вышли  покурить, а
третий крепко спал, отвернувшись  к  стене. На нижнем несвежем  белье  через
спину красовались кровавые полосы.
     - Чего это с ним? - полюбопытствовал Сайкин, кивнув на спящего.
     -  Это Владик. Из  автобата.  Деды  его отметелили  железными прутьями.
Видишь, кровь  насквозь  пропиталась, запеклась. Раньше в царской армии было
наказание шпицрутенами, прогоняли сквозь строй под ударами шомполов, вот и с
ним такое устроили.
     - А чего же ему белье-то не сменят? Грязнущее дальше не куда да в крови
перемазано.
     -  Колян,  ну ты даешь! С луны, что ли свалился?  Кому мы  тут  на хрен
нужны?
     - Да, это ты верно заметил! Да, действительно! Кому?
     - Эх, не повезло нам, Колька! Ой, как не повезло!
     -  Ромк, кто б мог  подумать, что так все обернется. Радовались  раньше
времени. Вот и стали сержантами, вот и стали спецами!
     - Ни за что бы учиться не поехал, если бы знал в какую  "дыру" попадем!
Черт меня дернул напроситься в "учебку". Будь она проклята!
     - Вот, сигарет тебе принес.
     -  Спасибо, Коля,  сигареты  есть. Ребята  угостили.  Ты бы  лучше  мне
тетрадку достал с конвертом. Письмо  не на  чем написать. И  стержень, этот,
совсем сдох, почти не пишет. Измучился с ним.
     - Достанем, Ромк. О чем разговор. Знаешь, у нас ведь в роте ЧП!
     - Что там еще случилось?
     - Игорь Костромин слинял!
     - Как это слинял?
     - Как убегают? Вот взял и убежал!
     - Смотался, значит, все-таки Игорек!
     -  Третий день  ищут!  Всю часть обыскали, все  верх дном  перевернули.
Нигде нет.
     - Домой рванул, пацан!
     - Домой?
     - Хотя, вряд ли, до дома-то полторы тыщи будет!
     -  В конец достали, "деды"!  Тайсон,  распоследняя сволочь, кулаки свои
распустил! Заставлял его в самоволку за водкой идти.
     - Я тоже убегу!


     В  госпиталь к Ромке, не  выдержав, приехала  мать.  Тревога не  давала
покоя.  Материнское  сердце не обманешь, оно чувствовало, что с сыном что-то
случилось. Отнюдь не  простуда, как он ей  писал. Ничего про случившееся  он
так и не рассказал,  говорил,  что  подскользнулся  и  неудачно  упал.  Мать
упросила  командование  дать  ему  отпуск. Из  отпуска  в  часть  он  уже не
вернулся,  мать  через комитет солдатских матерей  устроила сына в  батальон
внутренних войск, который дислоцировался неподалеку.  Ромку снова определили
на кухню. В батальоне не  было такой "дедовщины".  как в прежней  части.  Но
здесь  была  другая  крайность.  Солдаты вместо  увольнений  в выходные  дни
работали на строительстве дач и на каких-то армян, с которыми у командования
были свои какие-то темные дела. Ромка  замкнулся в себе. Один раз  "дедушки"
попытались наехать на  него  и его напарника, Вовку Олялина,  появившись  на
кухне,  но  получили  яростный  отпор. В  ход пошли не только  кулаки,  но и
табуретки.  "Кухарки" из драки  вышли с  честью.  С фингалом  под  глазом да
здоровой  ссадиной на  затылке.  После  этого  побоища  к ним уже  никто  не
прикалывался.
     Мать   часто  навещала  его.   Он   сильно  изменился.   Из  улыбчивого
оптимистично  настроенного парня  превратился в неразговорчивого  замкнутого
солдата,  которого  уже  ничего  не   интересовало  в  жизни.  Обеспокоенная
угнетенным состоянием сына, добилась приема у командира батальона.
     - Сын  так хотел служить. Так рвался в армию.  Мечтал получить  военную
специальность. Не пытался "закосить" от нее, как сейчас  стремятся многие. А
что получилось?  Околачивается  на кухне!  Ему  же  обидно.  Молодой крепкий
парень.  Вы  же  судьбу  ему калечите. Неужели нельзя его перевести в другое
отделение, где настоящая военная служба.
     - Ни  чем вашему сыну помочь не могу! Он сам себе искалечил судьбу. Сам
выбрал кривую  дорожку. Он не вернулся  в родную часть! Он дезертировал! Ему
отныне нет доверия!  Как я дезертиру могу доверить боевое  оружие!  Может он
завтра с оружием  убежит из батальона. А на кухне ему самое место!  Там тоже
кто-то должен служить!
     -  Ему,  что  же,  до окончания службы посуду мыть да объедки со столов
убирать?
     -  Я  сказал,  что будет служить  на кухне! Значит на кухне!  До  конца
службы!  Я  все сказал! -  подполковник  встал, давая  понять, что  разговор
окончен.
     -  Ну, тогда хоть  нормальную  форму ему выдайте. На  бомжа стал похож.
Вон, в каких штанах  ходит,  им  лет сто,  не  меньше. Заплатка на заплатке.
Живого места нет. И сапоги все стоптанные, дырявые. На ладан дышут.
     - Где я  вам  форму достану? У  меня, что склад? У меня таких, как ваш,
еще тридцать гавриков. Все беглые. И  все они за штатом.  Так что, для них у
меня обмундирования нет. Покупайте обмундирование сами, если хотите!


     "...  мама,  ты  меня не  застанешь.  Нас, "лишних", перевели в  другую
часть. В  бригаду  оперативного  назначения.  Будут  готовить  для  "горячих
точек". Извини, что не успел тебе об этом сообщить. Это было так неожиданно.
Приехал  какой-то  капитан с сержантами оттуда, и  нас тут  же погрузили  на
поезд. Здесь не  так комфортно, как у нас, но жить  можно. Живем в  походных
условиях.  Выдали  оружие,  новую  форму, каждый  день занятия  и  серьезная
огневая подготовка.  Были даже ночные стрельбы. В  роте, главное,  коллектив
хороший, пацаны подобрались нормальные. Встретил нескольких ребят  из бывшей
части. Тоже оказались "лишними".
     Помнишь, я  тебе рассказывал про старшего  сержанта Антипова  по кличке
"Тайсон",  который над  нами, молодыми солдатами,  тогда измывался. Так вот.
Ребята говорят, доигрался.  Посадили  гада. Говорят, что Тайсон  "обламывая"
молодого солдата перестарался и нечаянно убил его. Он же бывший боксер, и не
упустит случая  почесать  свои  кулаки,  чтобы  кого-нибудь  из  молодых  не
повоспитывать. На  этот раз ему не сошло с рук. Ударил со всей дури  парня в
грудь, сердце  у парнишки и  остановилось. Жалко, погиб, ни за  что, ни  про
что. А эта сволочь получила по заслугам. Отольются ему наши слезы..."

     Через пару недель  после  интенсивной подготовки Ромка  и его  товарищи
были отправлены в  Дагестан,  где накалилась  обстановка  до  предела  из-за
прорыва в республику головорезов Басаева.


     Саперы  с Мирошкиным и овчаркой Гоби  двигались впереди,  а за ними  по
обочинам  дороги  взвод  старшего  лейтенанта Тимохина, когда  Эдик Пашутин,
оглянувшись, заметил, как кто-то юркнул в заросли в метрах двухстах у них за
спиной. Он тут же доложил об увиденном командиру.
     -  Продолжаем движение!  Самурский, Пашутин, Танцор и Кныш разберитесь,
кто там маячит у нас на хвосте, - распорядился прапорщик Стефаныч. Солдаты с
автоматами на изготовку исчезли в  придорожных посадках. Старались двигаться
быстро и бесшумно, внимательно осматриваясь по сторонам.
     Неожиданно,  идущий впереди,  Кныш  резко  присел и  поднял  руку.  Все
замерли.  Но  было  уже поздно.  Их заметили.  Раздались  выстрелы.  Кныш  и
Самурский открыли  ответный  огонь. Вдруг за  поворотом дороги ударил мощный
взрыв. Крепко заложило уши, как бывает, когда ныряешь на большую глубину.
     - Вперед! - крикнул Кныш, вскакивая на ноги и продираясь напрямик через
кусты. Они выскочили на дорогу, над которой все еще стоял столб дыма и пыли.
Добежали  до поворота. Перед их глазами предстала дымящаяся зияющая воронка,
около которой покрытые песком и кровью валялись в изодранном в клочья тряпье
изуродованные  останки  убитого.  Танцор,  Эдик  и   Ромка,  оглядываясь  по
сторонам, присели на корточки, стараясь не  смотреть на то, что недавно было
человеком. Кныш  обошел  место  взрыва,  у края  дороги  замер,  внимательно
всматриваясь в следы. В селе, до которого было около полутора километров, во
всю ревели "бээмпешки".
     -  Парни! Здесь  кровь!  Он был  не  один!  -  крикнул  Володька  Кныш,
показывая  пальцем  на  примятую  траву  у  обочины. На  травинках  и  серых
обломанных кустах темнела большими смазанными каплями свежая кровь. Кровавая
дорожка за  кюветом  пересекала  тропинку, вытоптанную  овцами, и исчезала в
густом колючем кустарнике.
     -  Фугас ставили,  сволочи!  - прокомментировал  Пашутин. -  Специально
ждали, когда мы с саперами пройдем, чтобы колонну идущую следом рвануть!
     - Да, видно, мы их спугнули! Вот они впопыхах, что-то не так сделали на
свою жопу!
     - Туда им и дорога, уродам!
     - Пиротехникам, хреновым!
     - Плохо у своих арабов-инструкторов учились! Двоешники, бля!
     - Закрыть хлебальники!  - оборвал  подчиненых Кныш.  - Я пойду впереди!
Ты, Ромка, за  мной, но держи дистанцию! Метров  семь, десять! А вы, мужики,
прикрываете Самурая! И не высовываться! Не болтать! Глядеть в оба!
     "Вэвэшники" по  кровавым  следам  продрались через кустарник,  миновали
пологий овражек,  откосы  которого  были покрыты многочисленными овечьими  и
козьими  тропками-ниточками, вышли  к небольшой  рощице с порыжевшей  редкой
листвой, которую  огибал  журчащий  обмелевший  ручей. На другом берегу,  на
взгорке  среди  высокой засохшей  лебеды виднелись  ободранные  стены  давно
брошенной мазанки, без крыши, без дверей. В сторонке пара серых покосившихся
столбов, видно все, что осталось от прежних ворот.
     Солдаты залегли.  Кныш  поманил Самурая.  Ромка,  стараясь  не  шуметь,
подполз к контрактнику.
     - Ром, бери Танцора, переправьтесь через ручей и  займите позицию с той
стороны. Но ничего не предпринимайте. А мы  с Пашутиным отсюда прощупаем эту
"хижину дяди Тома".
     Ромка и  Чернышов  отползли метров пятьдесят вниз по  течению,  где без
труда  перекочевали на  противоположный берег. Устроившись в кустах напротив
дряхлой развалюхи, стали ждать.
     - Чего ждем? - прошептал на ухо товарищу Свят Чернышов.
     - Тише ты. Дай дух перевести.
     - Может, там и нет никого. Уж, давно падла, смотался, пока мы ползали.
     - Не капай на мозги.
     Вдруг  ударил  выстрел  из  пистолета,  за ним другой. В ответ затакали
автоматы Кныша и Пашутина. Солдаты занервничали.
     Вновь наступила  томительная  тишина. Только над головой легкий ветерок
шелестел сухой листвой.
     Снова пару раз стрельнули из мазанки.
     -  Лежи здесь. Я  попробую подобраться  ближе,  - сказал,  не выдержав,
Танцор,  его блестящие от  возбуждения  глаза стали  похожи на  две  большие
черные пуговицы на старом дедушкином пальто.
     - Тебе,  что  Кныш велел? Сидеть и не рыпаться!  - цыкнул  на напарника
разозлившийся Ромка.
     - Ладно,  уговорил.  Только  я все равно  "эфку" зашвырну  "ваху".  Для
профилактики. Чтобы не скучал, падла!
     Чернышов достал из кармана потрепанной разгрузки "лимонку".
     -  А  добросишь,  лежа-то?  Не вздумай вскочить!  Плюху-то  в один  миг
схлопочешь!
     - Не бзди, Самура. Башку пригни. Сейчас мы ему устроим стриптиз.
     Танцор просунул палец  в  кольцо,  но  выдернуть  "чеку"  не успел:  из
развалин  выскочил взъерошенный  "чех"  в  темно-синей  спортивной куртке  с
закатанными рукавами, вооруженный пистолетом, и побежал с  бугра  вниз прямо
на  них.  Приподнявшись,  с перепугу  ему навстречу, и  стиснув  зубы, Ромка
отчаянно задергал затвор, выплюнув  вправо пару патронов. Судорожно нажал на
спуск.  Растерявшийся "чех", увидев  перед  собой бойцов, метнулся,  было  в
сторону,  но длинная очередь из автомата  отшвырнула  его назад. Взмокшие от
волнения, солдаты,  выжидая,  продолжали лежать  в  укрытии, держа на  мушке
лачугу  и  упавшего  "духа".  В  нескольких  метрах от  них  на  спине лежал
сраженный боевик,  из которого со стоном медленно уходила жизнь.  Был хорошо
виден  его небритый квадратный  подбородок  и  дрожащий выпирающий  под  ним
кадык. Дернувшись, "чех" затих. Душа отлетела.
     Вдруг из-за облупившейся  стены хаты высунулась бритая  голова сержанта
Кныша, и он свистнул им.  Ромка  и Танцор  с облегчением покинули засаду,  с
опаской подошли к мертвому. Это был молодой рослый парень, лет восемнадцати,
с сильными жилистыми руками как у борца, почему-то по локоть, испачканными в
запекшейся крови.  Он лежал на спине, в упор прошитый  Ромкиной очередью,  с
открытыми  темно-карими   глазами,  удивленно  уставившимися  на  подошедших
солдат. Самурский  наклонился, выдернул из  все еще  сжимающей  руки чеченца
"макаров", извлек обойму. Патронов не было. Спрятал "ствол" себе в карман. У
брошенного жилища, заросшего  со всех сторон  лебедой  и крапивой, на всякий
случай  осмотрелись по сторонам. Чем черт не шутит. Через амбразуру, которая
когда   была   дверью   проникли  внутрь   разрушенной  хибары.  В  углу   у
потрескавшейся  стены  на  земляном полу, давно заросшим  сорной  травой  на
изодранной  в  клочья  куртке лежал окровавленный  пацан  лет  четырнадцати,
здорово посеченный  осколками. Правая  рука выше локтя была туго  перетянута
поясным  ремнем. Кисти  не  было.  Вместо нее  торчал  раздробленный масол с
обрывками  кожи,  нервов  и  артерий.  Мальчишка   был  серьезно  ранен,  из
полуоткрытых  неподвижных  глаз   по  опаленному   лицу,   по   перемазанным
исцарапанным щекам,  оставляя  грязные дорожки,  медленно ползли  слезы.  Он
лежал  молча,  только  иногда  издавал  тихое  нечленораздельное  мычание  и
повизгивал как  маленький слепой  щенок,  потерявший  сиську матери.  Из-под
прижатой  к  животу  ладони сквозь  набухший рваный свитер  сочилась грязная
кровь вперемежку с экскрементами.
     - Что, поиграл в войнушку, сопляк? - сказал сурово  Кныш,  обращаясь  к
раненому  подростку  и  внимательно  окидывая  хмурым  взглядом  захваченные
"апартаменты".
     - Ага, у них тут видать штаб-квартира была! Гляди, вон еще пара фугасов
припасена и  электропроводов  целая бухта! Ребятишки, похоже, во  всю  здесь
развлекаются!
     -  "Зелененькие"  заколачивают, не  отходя  от  дороги! -  сказал  Свят
Чернышов, извлекая из кармана пачку "примы".
     - Работенка, не бей, лежачего! - поддакнул Пашутин.
     Контрактник,  кряхтя,  присел на корточки  и развязал лежащий  рядом  с
фугасами мешок из-под сахара.
     -  Парни,  кому  для  баньки мыла  дать? -  обратился  Володька  Кныш к
солдатам с усмешкой, извлекая из мешка четырехсотграммовую тротиловую шашку.
- На всех хватит! Здесь их не меньше двадцати штук!
     - Кныш, что с этим делать-то будем? - спросил Эдик, брезгливо  кивая на
раненого подростка, от которого распространялся неприятный запах.
     - Я  бы  шлепнул гаденыша, чтобы не мучился!  Сами  смотрите! -  подвел
черту угрюмый сержант.  - Пойду второго посмотрю,  что за птица!  Как никак,
стрелял в меня!
     - С "макарова" палил, сука! - пробурчал вслед ему Танцор, прикуривая от
сигареты Пашутина.
     - Укол надо бы сделать, - сказал Ромка, обернувшись к товарищам.
     -  На хера, все  равно кровью изойдет! - почувствовав тошноту,  Пашутин
отвернулся  и  сплюнул. -  Лучше  для своих ребят  приберечь! Чем  на всякую
шушеру тратиться!
     - Что, так и бросим? Святка?
     -  Что Святка?  Что Святка? Ты чего ко  мне  пристал?  -  вспылил вдруг
Чернышов. - Хочешь? Тащи на себе! Смотри грыжу не заработай!
     -  Только  как  бы  потом  тебе,  Самурай,  наши  ребята  п...дюлей  не
навтыкали! -  добавил Пашутин.  -  Как им в глаза будешь смотреть? Тоже мне,
гуманист выискался!
     - Помрет, ведь, мальчишка!
     -   Вот,  этот  пацан,  полчаса   назад  дорогу   минировал  со  своими
подельниками, по  которой твои же ребята должны  были ехать! Елага, Виталька
Приданцев, Привал, Крестовский, Квазимодо!  Что теперь скажешь? А не ты  ли,
на прошлой неделе вместе со Стефанычем "двухсотых", саперов подорвавшихся, в
вертушку загружал?
     Появился задумчивый Володька Кныш с пыльными берцами, снятыми с убитого
боевика, которые бросил к ногам Пашутина.
     - Держи, Академик!
     - Ты чего, Кныш? Совсем взбрендил? Чтобы я после мертвеца... Да, ни  за
что!
     - Тебе, что? В лобешник дать? Вундеркинд г...ный! Голубая кровь! Бля! -
вдруг  заорал, выйдя  из себя и багровея,  контрактник. - Скидай свою дрань!
Кому сказал? Повторять не буду!










Володька Кныш



     Ты ответь, отец, мне на такой вопрос,
     Ты двадцать пять служил, я в гарнизонах рос.
     Так, что же мы ничто не нажили?
     Нажили, нажили, нищету нажили.
     И тебя, отец, мы редко видели,
     Служил всегда, но Вас обидели!
     Афган прошел, осколки вынули,
     Вынули, вынули, Вас просто кинули!

     На Чечню свою, идти заставили,
     Эх, как же братцы, всех нас подставили!
     Под свой разбор, Всех нас подсунули!
     Что Мы убьем, Нас убьют, Они не думали!
     А за службу нам в люцо плюнули!
     Пнули в зад ногой, чтоб Мы не думали!
     Что Россия - наша, и наша Родина!
     Родина, Родина - ты вся распродана!

     Из песни "Нас учили, бать!" Александра Зубкова


     В школе он учился кое-как, шаляй-валяй.  Двоек пруд пруди.  Уроки делал
из-под палки. Лоботряс был отпетый.  Носился по двору, лазил по подвалам, по
чердакам.  Рос отчаянным  малым. Настоящий сорвиголова. Не  одна  драка, как
правило, без  него  не обходилась. Родителей постоянно  таскали в  школу  на
педсовет. Широкий папашкин офицерский ремень гулял по его заднице и вдоль, и
поперек с регулярностью городского транспорта, выписывая замысловатые узоры.
Как-то  его  на  три  дня  исключили  из  школы,  когда  зимой,  поспорив  с
одноклассниками,  открыл окно в классе и  смело сиганул со второго  этажа  в
сугроб.  Вечно  попадал со  своим закадычным дружком Санькой  Савельевым  во
всякие неприятные истории и передряги.
     Санек  был смуглым  невысоким  шустрым  малым, физиономией  смахивающий
чем-то на Челентано. У него была коронная привычка: при встрече бить поддых.
Это  считалось  у  дворовой шпаны  высшим шиком.  Именно с  этого и началось
знакомство Кныша с дворовым вожачком. Тот был на три года старше. Весь живот
у  Саньки был исполосован шрамами, как физиономия  Отто  Скорцени.  То  он с
крыши сарая  свалился; отбил селезенку. То у него заворот кишок приключился,
то аппендицит.  А последний  шов ему наложили на голову. В домах были  люки,
через  которые  в  подвал  сваливали дрова.  Вот через  них  пацаны,  играя,
съезжали как с горки. Савельев во время игры, пытаясь  уйти от  погони, лихо
нырнул в люк, и съехал вниз, при этом зацепился головой за проволочный крюк,
который торчал сверху. Игра  закончилась большущим швом на Санькиной голове.
Вычитав что-нибудь или посмотрев какой-либо фильм, Санька пытался  увиденное
тут же воплотить  в жизнь.  Таскал  из  леса  в  мешке  гадюк и  выпускал  в
песочнице  и  демонстрировал  пацанам свое  искусство:  с  помощью  палки  с
рогулькой на конце отлавливал их и запихивал обратно в мешок.
     С наступлением  весны  начиналось  повальное  увлечение походами в лес.
Набирали  с  собой  продуктов и  отправлялись на  лесную  речку Байкал,  где
представляли себя  тарзанами, индейцами  или ковбоями.  Жгли  костер,  пекли
картошку,  стреляли из  поджигов. Однажды пистолет разорвало, Саньку чуть не
оторвало большой палец на руке. Не было ни одного пацана во дворе, кто бы не
имел  финки  или  поджига.  Устраивали  состязания  по метанию  ножей или по
стрельбе из луков. Что говорить о дымовухах? Бросали дымовуху на пол, давили
ногой и  сматывались из подъезда подальше.  Вонища и дымища от дымовух  была
страшная. Кныш  и  Санька  были  парой,  не  разлей вода,  пока  Савельев  с
родителями не уехал в Саратов.
     Отец умер от инсульта, когда Володьке было четырнадцать лет. Ну, а мать
и сестра не могли  с ним сладить. Одно слово: переходный возраст. Не было на
него  никакой управы.  Потом  в дурную компанию попал.  Соседка, тетя  Даша,
неоднократно говорила, что по нему тюрьма плачет. Начались  пьянки, гулянки,
девчонки легкого поведения. Учеба, конечно, по боку. Бросил школу, устроился
учеником токаря на завод. Кое-как с грехом пополам окончил вечернюю школу. А
тут повестка  в  армию.  Маманя, наверное,  перекрестилась, когда непутевого
отпрыска наконец-то спровадила на государеву службу.
     Забрили в  Красную армию через неделю после дня рождения. Определили во
внутренние  войска.  Больше  всего  боялся,  что   забросят  куда-нибудь   в
тьму-таракань,  "зэков"  охранять.  Повезло.  Попал  в бригаду  оперативного
назначения.  Первый год был самым трудным. За неуживчивый  шибутной характер
"губа"  частенько  плакала  по  нему.  Гоняли  солдат немилосердно, усиленно
натаскивали  для  "горячих  точек".  Потом пообтесался, обвыкся.  Стрелял он
отменно, чем и сразил своих командиров.
     - Ну, ты, и стреляешь! Прям Соколиный Глаз из  "Последнего из могикан",
- восхищался пораженный, командир  разведроты,  капитан Шилов, глядя как  он
короткими очередями из положения стоя кладет одну мишень за другой.
     - Так я же с раннего  детства с оружием дело имею, - улыбнулся  в ответ
Володька, сверкая шкодливыми глазами. - Отец  у меня военным был. Помоталась
наша семья по  гарнизонам. Куда только  судьба не забрасывала моего  батяню.
Первый раз я  стрельнул  в пять  лет на стрельбище  из  "мелкашки",  а потом
стрелял из всего подряд, да еще батя часто брал меня с собой на охоту. Потом
даже одно  время увлекался  стрельбой по  тарелочкам. Был  в военном городке
майор Тараскин, папашкин  друг, заядлый охотник, мастер спорта по  стрельбе.
Вот он меня здорово натаскал в свое время.
     После  года  службы послали в командировку в Грозный. Разрушенный город
произвел  на него  неизгладимое  удручающее впечатление,  да и  на остальных
солдат и  офицеров тоже. Руины. Трупы. Изуродованные  пацаны  с отрубленными
пальцами. Постриженные осколками и пулями расщепленные обугленные деревья...
     Там  он  часто  вспоминал  мать,  отца,  сестру,  детство.  Уединившись
где-нибудь в кунге, перечитывал  помногу раз затертые до дыр письма из дома.
Армия и  война многое  изменили в его взглядах,  характере, судьбе. Он  стал
совершенно  другим  человеком.  Особенно,  после  того,  как  роковая  пуля,
прилетевшая со стороны площади  "Минутка", оборвала жизнь его земляка, Сашки
Шоворгина,  которого он вытаскивал на  себе из-под шквального огня. От этого
шока он так и не  оправился и  по сей день. До  сих пор он  спиной чувствует
резкий  толчок от  пули,  которая  угодила  в  Санька,  до  сих  пор  слышит
предсмертный  вскрик  погибшего  друга. Под Дуба-Юртом, где их рота попала в
переплет, он из гранатомета прямым попаданием уничтожил пикап с закрепленным
на кузове пулеметом ДШКМом, из которого дудаевцы  буквально кинжальным огнем
прижали бойцов  его роты к сырой земле, выкашивая  все живое вокруг. За этот
бой  Володька  был  представлен  к  Ордену Мужества.  Потом через  несколько
месяцев  опять  Грозный.  Подрыв  машины  командущего группировкой, генерала
Романова. Уличные бои  с дудаевцами. К праотцам отправил матерого чеченского
снайпера, который  по ночам выходил на охоту, на счету которого была не одна
загубленная  жизнь наших солдат.  Долго он  выслеживал этого гада. Только на
третьи сутки упорного ожидания в  кромешной темноте Володька засек в оконном
проеме  одного  из  разрушенных  домов  зеленый огонек от  ночного  прицела,
который упал на  лицо  "духа". Остальное  было делом  техники:  молниеносный
выстрел   и   душа  отлетела   к  аллаху.   После  командировки  приближался
долгожданный дембель.
     Но подумал,  кому  он  нужен  на  "гражданке",  никто не ждет его кроме
матери и  сестры, специальности гражданской нет, снова пьянка да  гулянки со
шпанистыми приятелями.  Так  и  до  тюрьмы не  далеко.  Предложили подписать
контракт,  решил остаться  в  части. Втянулся, служба  нравилась.  Заработал
"краповый берет", чем очень  гордился.  Измотанный,  со сломанным  носом,  с
распухшей  как  вареник  губой   после   поединка   со  свежими  меняющимися
противниками,  но  счастливый  до  слез. Дали новобранцев,  весенний призыв,
маменькиных  сынков. Гонял  до седьмого пота,  как  говорится, лепил из  них
настоящих бойцов. Каждую неделю маршброски с полной выкладкой.
     - Вы мужики или мешки с дерьмом? -  орал  он и увесистыми  пинками гнал
молодняк в  противогазах  вперед, не давая  никакой  поблажки,  как когда-то
натаскивал его самого старший прапорщик Стефаныч. Потом  было  еще несколько
командировок в  Дагестан на границу с Чечней, и так до августа,  пока Басаев
со своей волчьей стаей в наглую не полез на территорию России..


     - Егор, от твоих  копыт разит  как от дохлой  кошки! - проворчал  Кныш,
толкая  в  бок  развалившегося на нарах старшину Баканова,  присаживаясь  на
край.
     -  Можно  подумать,  от  твоих, духами  "Красная  Москва"! -  беззлобно
огрызнулся тот,  переворачиваясь  на спину. -  Дал  бы лучше  смольнуть! Эх,
мужики, домой хочу, мочи нет!
     -  На  печку  к бабушке!  - ехидно  съязвил  рядовой  Привалов,  сдавая
засаленные карты.
     - К ней родимой, в деревеньку!
     - Сестра моя тоже все в деревню рвется, - живо отозвался Володька Кныш,
рассматривая обветренную  потрескавшуюся кожу  на ладонях. - Уж, без малого,
лет  восемь  бредит  "экологическим  поселением".  Вещь-то  хорошая,  только
единомышленников  достойных  хер  соберешь.  Один  рвется  только  в  родную
деревню, где покойные родители дом оставили и ни куда больше.  Другой, чтобы
обязательно озеро было рядом. Третий, еще что-нибудь. Про поселения мозги ей
запудрил один хорек, народный целитель, Гена Крокодил, а когда она оказалась
в  "интересном  положении" -  испарился словно НЛО. Только его и видели. Вот
сейчас  одна  воспитывает  двоих  маленьких карапузов.  Теперь уж  ей  не до
деревни.
     - Говоришь, кадра как ветром сдуло. Нашкодил и в кусты! -  усмехнулся в
пшеничные усы старший прапорщик Стефаныч.
     - Ну, и гусь лапчатый, твой зятек!
     -  Дорого бы дал, чтобы  взглянуть  одним глазком  на этого  мудака,  -
откликнулся Святка Чернышов (Танцор).
     - О чем разговор! Откепать надо по  полной программе!  -  с готовностью
отозвался контрактник Головко.
     - Шлепнуть, гада! - вынес свой суровый вердикт первогодок Привалов.
     - Если  встречу  этого поддонка,  лично  яйца отрехтую  кобелю,  новому
родственничку, - с раздражением сказал Кныш. - Она у меня чудная. Не от мира
сего. Такие сейчас  редко встречаются. Все в высоких  материях витает. Йогой
даже занималась. Потом  в религию ударилась. Уж  больно нравились ей сладкие
проповеди молоденьких парней-миссионеров. Потом книжек всяких начиталась про
Анастасию.  Слышали,  про такую бабцу? Которая в  тайге голая живет, которой
зверушки  кров и  пищу  дают. Белочка орешки,  ежик грибки,  зайка серенький
морковку, мишка косолапый шкурой своей мохнатой обогревает. Вот такие сказки
братьев Гримм! Народ  поначитался  этих  книжек, размечтался  и как  с  цепи
сорвался,  Стали  появляться  всякие  там общества последователей Анастасии.
Сестра тоже с такими снюхалась. Показывала мне как-то  устав ихний. Уссаться
можно, мужики! Не поверите! Сейчас, конечно, всех подробностей не  помню, да
и  не  вдавался в этот бред сивой  кобылы.  Только вот запомнил, что  первым
делом общество,  когда  получит  в  свое владение землю, засадит  ее кедром,
который,  видите  ли,  будет  их  кормить.  Только  эти  мякинные  головы не
соображают,  что кедру  надо расти  и расти. Лет  сто пятьдесят, чтобы  силу
набрать. А то, что жрать будут все  это время, им  невдомек. Вот  собираются
несколько  раз  в  месяц и мечтают  хором,  как  они  духовно будут  жить  и
процветать, а  вот  что-нибудь конкретное  решить и  сделать  не могут.  Как
говорится, кишка  тонка! Говорю ей,  сестренка,  спустись  на грешную землю,
оглянись вокруг.  Куда там. Все витает где-то в облаках, мечтает о кисельных
берегах...
     - Слышали,  парня вчера освободили, полгода в плену у "чехов" провел, -
вдруг  сменил  тему  рядовой  Привалов, вытряхивая  на  облезлую  колченогую
табуретку табак и сломанные сигареты из мятой пачки.  - Тощий как дистрофик.
Что  мой кот Васька после мартовских гуляний. Соплей перешибить  можно. Кожа
да кости. Прозрачный  весь, бедолага. Подуешь на него - свалится. Пальцы  на
ногах ампутированы.  Зиму в горах у  боевиков проторчал. Отморозил пальцы на
ногах, чуть гангрена не  началась. Почернели, опухли. Что  делать? Дали  ему
нож.  Говорят,  хочешь жить - режь! Не хочешь - мучайся, пока от гангрены не
сдохнешь! Отрезал сам  себе, бедняга,  почерневшие фаланги. Вот, брат, какие
дела! Жить захочешь, все стерпишь!
     - Гангрена это  распоследнее дело! - согласился сержант  Елагин, сладко
позевывая и хлопая сонными глазами. - Лежал я как-то в полковом госпитале  с
одним  парнем из Москвы, еще до долбанной Чечни.  Ногу себе  он  прострелил,
чтобы  дембельнуться  пораньше.  Самострел.  Семь  месяцев  всего  отслужил,
придурок. Прострелил икру, в мякоть целил. В начале, вроде нога ничего была,
но  через неделю разнесло так. Как у слона стала. Во, раздулась! Потом стало
ему еще  хуже. Врачи забегали, засуетились, да видно поезд уже ушел. Сделать
ничего уже не могут. Так и ампутировали по колено. Хорошо, что не по яйца!
     - Фьють! -  свистнул Володька Кныш, оборачиваясь к Свистунову. - Ну-ка,
молодняк, сгоняй за водичкой!  Сварганим чаек. Только живо! Одна нога здесь,
другая там!
     - Почему опять я?  Я  уже  ходил  за  водой!  Пусть  Привал валит,  его
очередь! - состроив кислую мину, огрызнулся Свистунов.
     -  Не видишь, я  занят, в "козла" играю? Ты  же  все равно  ни  хера не
делаешь! Вот и дуй! - огрызнулся, сдающий карты, Привалов.
     - Ну-ка, разговорчики в строю, зелень! Сейчас у меня оба пойдете!
     -  Стефаныч, извини за нескромный вопрос, почему тебя комбат "жопастым"
зовет?  Уж больно  любопытство распирает, - спросил Егор  Баканов, почесывая
желтую мозолистую пятку.
     -  Жопастым, говоришь? - усмехнулся  старший прапорщик. -  Это, мужики,
очень  давняя история.  Поехали  мы  как-то  с  женой в город  за покупками,
Сафронов нас по пути подкинул на служебной  машине. Зашли в универмаг. Жена,
конечно, сразу к витринам со шмотьем, а мы с майором стоим посреди магазина,
глазеем  по  сторонам.  А тут какая-то бабка,  уборщица, пол  мыла,  шваброй
шмыгала взад-вперед. Добралась и до  нас. Ткнула  меня сзади острым локтем в
задницу и говорит сердито: " Ну, ты, жопастый, сдай  в  сторону!". С тех пор
жена и Сафронов и кличут меня "жопастым". Вот и вся история!
     - Ну и бабка! - откликнулся Кныш.
     - В  самую точку!  Признайся,  Стефаныч!  Метко подмечено! -  засмеялся
Баканов.
     Через полчаса появился озябший "молодой" с румяными как яблоки щеками.
     - Ты куда пропал, Свисток?
     - Через Моздок, что ли километры накручивал?
     - Ну, тебя, Свистунов, только за смертью посылать! - добавил, сморкаясь
в  грязный платок,  сержант Головко.  -  Когда на смертном одре буду лежать,
тебя за костлявой пошлю!
     - Там  какие-то  крутые ребята  пожаловали!  Все  из себя!  - отозвался
замерзший  Свистунов, усевшись  вплотную к печке  и протягивая скрюченные от
холода красные пальцы.
     -  Приехали  только что, разгружаются.  Я как раз мимо проходил.  Все в
облегченных "бронниках", у троих "винторезы".
     - "Винторез" хорош на близком расстоянии, а  для дальней стрельбы лучше
"взломщика" пока еще ничего не изобрели.
     -  Да  и калибр  у  него  будь  здоров,  прошьет  только  так, вместе с
бронежилетом. Хрен заштопают!
     - Неудобная штуковина, слишком тяжеловатая! Ребята из 22-ой бригады под
Карамахи дали как-то подержать, так я весь изогнулся  как бамбуковая удочка,
куда уж там целиться!
     - Ну, ты, чудила, Привал! На хрена, из "взломщика"  стоя-то целиться, -
засмеялся сержант Кныш.  - Выбрал позицию, залег  и  щелкай "духов". У  него
планка, знаешь какая?
     - Какая?
     - До двух тысяч!
     - Да там ни хера не увидишь!
     - А оптика тебе на что?
     - Приехали спецы, похоже!  -  сказал,  выглянувший  наружу,  любопытный
Пашка Никонов. - На шевронах физиономия в берете наполовину волчья.
     - Так это же  - "оборотни"! Спецназ. Круче парней не встречал, лучше им
под  руку не попадаться,  - живо отозвался  старший прапорщик Стефаныч. - На
куски разорвут. Пискнуть не успеешь. Видал их как-то в деле.
     -  Раньше тоже  подготовочка  была,  будь  здоров,  -  вставил  рядовой
Чернышов.  - Дед  мне как-то рассказывал. В  войну это  было. Ему  тогда лет
тринадцать-четырнадцать  было.  Он  старший  в семье.  Жил  на  Украине  под
Днепропетровском.  Фронт  приближался,  каратели засуетились, стали  деревни
жечь. А  он,  тогда с  матерью и младшими на  островах в  камышах  от немцев
прятались.  И  нагрянул  в   деревню  взвод  полицаев-карателей.  Напоролись
горилки, устроили бешеную стрельбу, потом в сиську пьяные спать завалились.
     На  рассвете, когда  еще  стелился  над  озером  туман  к острову,  где
скрывалась семья, причалила лодка.  Дед рассказывает, перепугались насмерть,
душа в пятки  ушла. Оказалось,  наши.  Разведчики.  Три бойца.  Узнав, что в
деревне пьяные  полицаи,  переправились скрытно  на берег и вырезали всех до
одного.
     - Лихо,  однако! Крутяшки  были, видно,  ребята,  - протянул удивленный
Пашка Никонов.
     -  Потом они вернулись на остров и сообщили, что днем  подойдут "наши".
Утром дед с матерью  отправились  до родной хаты, а там до хера убитых. Если
нагрянут немцы, постреляют  и сожгут  все  вокруг  к  чертовой  матери.  Что
делать? Ну,  решили сховать трупы, стали с матерью  таскать волоком убитых в
огород, где прятали в кустах, в высокой ботве...
     - А мой  дед воевал под Курской  дугой, - отозвался Володька  Кныш. - В
девятнадцать  лет  старшим  сержантом  попал  на  передовую  после  военного
училища.  Поучили  шесть месяцев  и  на фронт, почти как  нас.  Думаете,  он
что-нибудь рассказывал о войне. Практически ничего. Единственное, что помню,
он  вспоминал,  как они  бежали  зимой  восемнадцать  километров от  немцев,
которые  прорвались на  их  участке  фронта.  От  роты  осталось  двенадцать
человек. Провоевал пять месяцев,  пока не  получил тяжелое ранение:  осколок
мины под  коленную  чашечку угодил.  Хотели ампутировать,  да не дался, да и
хирург  пожалел бедного парня. Молоденькая медсестра-еврейка ему  свою кровь
отдала. С тех пор все шутил, что теперь может запросто в Израиль поехать. Он
у меня с двадцать четвертого года, а  их, кто родился в период с  двадцатого
по двадцать пятый после войны всего три процента в живых-то осталось...


     Взрывной волной  ударило  в  спину,  отшвырнуло  в кусты,  чиркнуло  по
"сфере" и  бронежилету,  вырвало клок из плеча бушлата. Кныш, после того как
сверху  осыпало  ошметками, приподнял  голову. В голове  стоял невообразимый
гул,  уши  будто набили ватой. Несколько раз сглотнул. Потряс головой. Вроде
полегчало.  Оглянулся. Пацаны,  что тащили  за ним Конфуция лежали вповалку,
кто как, задетые осколками.
     - Феня!  Или  мина нажимного  действия! -  мелькнула  у него  нехорошая
мысль. Ближе всех к нему на боку полулежал рядовой Чахов.
     - Суки-и!! Суки-и!!  - протяжно  хрипел, не  переставая как  заезженная
пластинка,  легкораненый   Чаха,  вытирая  пальцы,  вымазанные  в  грязи   и
зеленоватом гусином помете  о штанину. У Чернышова  правой  лодыжки,  как не
бывало,  из почерневших лохмотьев хлестала темная кровь. Он,  молча, пытался
приподняться, опираясь на  растопыренные  дрожащие руки. На  искаженном,  на
забрызганном кровавой  росой лице неподвижно  застыли широко открытые глаза.
Тут  же,  рядом  с  ним  навечно  притих  прошитый  осколками,  непримиримый
лейтенант  Трофимов  из "собров",  он же  Конфуций.  Перед ним на коленях  с
мертво-бледным   лицом   стоял   младший   сержант   Мамонов  и,  вцепившись
окровавленной пятерней  в ворот бушлата,  бешенно тряс его.  Через несколько
домов от них ухнуло: кто-то саданул из "эрпэгэшки".
     Через  серые кусты  смородины к  ним,  пригнувшись, из  соседнего двора
продирались, увешанные "мухами", братья Исаевы и старший лейтенант Колосков.
Вид был у  них измочаленный как у загнанных  лошадей, глаза сверкали белками
как у шахтеров на закопченных лицах.
     - Что с Трофимовым?! - крикнул Степан, впиваясь злым усталым взглядом в
склонившегося над Конфуцием Мамонова. Тот, мигая ошалелыми глазами, пытался,
заикаясь ответить.
     - Че, зенки вылупил? Гони  за "бэхой"!  -  свирепо рявкнул  на младшего
сержанта Колосков.
     Неожиданно  дверь  веранды  с  разбитыми  вдребезги  стеклами   жалобно
задребезжала  и  приоткрылась,  из  нее  выглянул  седоватый   чеченец   лет
пятидесяти в безрукавке.
     - Давайте раненого  в дом, -  крикнул  он,  беспокойно  оглядываясь  по
сторонам, нерешительно топчась на крыльце.
     -  Отец,  веревка  или  ремень  найдутся?  -  крикнул  Кныш,  пережимая
окровавленными  пальцами Чернышову  паховую  артерию. Мужчина  исчез,  через
минуту  появился с  узким  кожаным  пояском.  Перетянув  Святу  ногу,  бойцы
осторожно перенесли его в  дом,  громыхая сапогами, прошли в большую комнату
со  скромной  мебелью,  увешанную коврами. На полу  за диваном в углу сидели
притихшие  испуганные  женщины, прижимая  детей. Отключившегося после  укола
солдата, откинув край ковра, уложили на пол.
     - Отец,  подвал  есть? Детей  и женщин  туда! Черт  его знает,  чем эта
заваруха закончится!  Не боишься? Ведь неприятности у тебя из-за  нас  могут
быть!
     Чеченец в ответ что-то  хмуро буркнул в  усы. Где-то за  домом отчаянно
затакали, чередуясь, ПКМы. По почерку угадывались Степан и Виталий.
     - А лучше  от греха,  выводи семью за  село, подумай о них! - кивнул на
притихших домочадцев Колосков.
     Вскрикнул и  громко  застонал раненый. На исцарапанном  мелко  дрожащем
лице  проступили капельки  пота,  неподвижные  глаза светились  лихорадочным
светом.
     -  Ничего, Танцор, потерпи! Сейчас "бэха" за нами придет!  - успокаивал
его сержант Елагин, подсовывая под голову Свята "разгрузку".
     Где-то недалеко рвануло, в одной  из рам вылетели  и посыпались  на пол
стекла.  В  углу  на разные  голоса  запричитали женщины,  навзрыд  заплакал
испуганный  ребенок,  тараща на  незнакомых  людей  черные глазенки. Рядовой
Чахов, бинтуя себе пораненную ладонь, осторожно выглянул в окно.
     - Квазимодо, совсем  дела  херовые,  -  негромко сказал  Володька Кныш,
трогая за плечо Колоскова. - Пах зацепило.
     - Да, не фонтан! - мрачно протянул "собровец".
     - Секира, всади еще укол! Жалко парня!
     - Сволочи!!


     Володька Кныш вышел  на привокзальную площадь.  Был  солнечный июньский
день,  Беспокойные стрижи, словно истребители  со свистом рассекали  воздух.
Кругом  суетился народ, с чемоданами, баулами, авоськами, кошками, собаками.
Ехали, кто на юг, кто в поход,  кто на дачу, кто в командировку, кто домой к
маме. Володька ехал в отпуск домой к маме, к сестренке, к племянникам. Он со
спортивной  сумкой  через  плечо,  с  эскимо  в руке, поглядывал на  снующих
пассажиров,  с  особым  интересом  выделяя  из  толпы  стройных  хорошеньких
девушек.
     Вдруг  он  почувствовал на  себе  чей-то пристальный  взгляд,  повернул
голову и оцепенел от неожиданности.
     Ба! На него смотрел, улыбаясь во всю ширь счастливого лица Елага!
     Они бросились друг к другу. Прохожие, пассажиры, продавщицы мороженого,
бабки с цветами с любопытством смотрели на прапорщика с боевыми наградами на
груди и гражданского, которые со слезами на глазах  долго тискали друг друга
в объятиях.
     Решили уединиться в небольшом  кафе, неподалеку от  вокзала.  До отхода
Володькиного поезда было еще время. Взяли водки, бутербродов. Кныш разлил по
стаканам.
     - За  ребят,  за Бутика, за Дудакова, за  Танцора, за всех, кого нет  с
нами! Вечная им память!
     Выпили, стоя. Помолчали, поминая невернувшихся.
     -  Эх,  заика, чертов!  Если  б ты только  знал, как  я  тебя люблю!  -
Володька  Кныш  хлопнул  друга  по  плечу, взъерошил ему  непослушную  русую
шевелюру.
     -  А  помнишь,  как Пашка  полные портки наложил,  когда  двух  "чехов"
завалил!
     - К...коонечно пп...поомпюю!
     -  Раъехались  черти!  Кто  куда! Первым  выплыл  Андрюха. Долго с  ним
переписывались, потом он как в воду  канул. Потом  уж его родители написали,
что  на  "нары",  буйная   головушка,  попал.   Крепко   настучал  какому-то
черножопому  на рынке по  башке. Свистунов как-то объявился,  крутой весь из
себя,  в "налоговой" сейчас. Трясет толстосумов.  Головко учится  в  Москве.
Вычитал где-то в газете обращение ректора МГУ к  участникам боевых действий.
Воспользовался льготами,  поступил  в университет, ведь самый головастый  из
нас  был.  Одно  слово -  Головко!  Бакаша,  приезжал  прошлой  осенью,  две
большущие  канистры  меда  из деревушки  притаранил.  Пасека  у  него  своя,
хозяйство. Одним словом, процветает. Фермерствует.
     - Ты то, где сейчас?  Как  здесь-то  очутился?  По  бригаде затосковал,
братишка?
     Елагин отвечал медленно, сильно заикаясь, подолгу подбирая слова. Часто
подергивая русой головой.
     - Продажные  твари! Мразь! -  зло  вырвалось  у Кныша, когда  он узнал,
сколько приятель получает по инвалидности.












Цена медвежьего мяса





     - И много  вас  таких еб...нутых, которые  лезут в самое пекло,  рискуя
жизнью,  чтобы  снять все  прелести  мясорубки?  Ведь  пуля - дура,  она  не
разбирает, кто воюет, а кто кино снимает, - задал вопрос Митрофанов.
     - Думаю, с сотню  нас,  стрингеров, по свету наберется. Стрингеры - это
независимые журналисты, снимающие войну. Гибнем, опасно, не  скрою. Но такой
уж  мы  отчаянный народ.  Тянет  нас  в горячие точки как магнитом. Эта наша
жизнь,  наш хлеб. Мы  иначе не  можем. В  крови у нас  это.  Многие  гибнут,
некоторые становятся калеками. Не всем везет.  Взять  того же Макса Шабалина
из газеты "Невское время", пропал еще в  первую чеченскую.  "Чехам" до фени,
чей ты корреспондент. Главное для них - бабки на тебе заработать.
     - Матвеич, и давно ты  занимаешься своим опасным промыслом? - пропустив
стакан, морщась, спросил с  мрачным  лицом в  шрамах  Трофимов,  по прозвищу
"Конфуций".
     -  Да,  лет  тринадцать,  не  меньше. Я  ведь  кончал журфак МГУ, долго
работал корреспондентом в  разных газетах, журналах. А потом  как-то выдался
случай в  Афган слетать с группой  артистов. Вот там я первый раз  и  вкусил
"медвежьего мяса", вкусил адреналинчику. С лихвой, как говорится, по  полной
программе.  Это  как зараза, как наркотик. Один  раз попробовал,  еще тянет.
Артисты улетели в Союз, я же остался. Через неделю после концерта попал  под
мощный обстрел колонны на серпантине в горах под  Гератом. Мужики! Перебздел
не  на шутку тогда как малый пацан. Кое-что  отснял,  конечно. Сейчас жалею,
что мало.  Подбитые  танки, чадящие  "наливники"; ребят погибших, царство им
небесное,  раненых... Правда, после той командировки  большую часть отснятых
материалов "комитетчики" изъяли.  Работа у них  видите ли такая. Как бы чего
лишнего народ наш не узрел.
     - Это  точно, правду у нас не  любят! Наверное, оставили материалы, где
бойцы ограниченного контингента помогают братскому афганскому народу деревья
сажать, - вставил, ехидно усмехаясь в светло-рыжую бороду, Виталий Исаев.
     - Да, "гэбисты" они такие. Однажды моего  приятеля, за жопу взяли,  еле
отмазался.  Он  -  фотолюбитель  заядлый,  еще  с  пионерских времен.  Начал
заниматься  в школьном фотокружке,  а потом  в студии в Доме культуры,  одно
время даже  председателем  областного  фотоклуба был.  Участвовал во  многих
международных и всесоюзных выставках, мешок медалей и дипломов имеет. Поехал
он как-то с женой по турпутевке  в Прибалтику. А  приключилась эта история с
ним в Риге. Раненько утречком, пока жена еще спала, он выскочил  из номера и
помчался снимать пробуждающийся город. Бродил по улицам, любовался старинной
архитектурой  и,  не  переставая,  щелкал  и щелкал. И  тут  надо  ж  такому
случиться, закрапал дождь. Зонтика у него с собой не было, решил переждать и
спрятался под арку между домами. Стоит, скучает. И смотрит, напротив окно, а
в нем маячит  чей-то силуэт. Ну и решил  сфотографировать, авось  пригодится
для какого-нибудь фотомонтажа. Щелкнул пару раз. Вновь стоит, скучает. Дождь
не унимается, пуще  прежнего разошелся. Вдруг под  аркой откуда  не возьмись
появляется  военный в  звании  майора.  Походит  к  нему  и  говорит  эдаким
официальным голосом с металлическими нотками:
     - Гражданин, пройдемте!
     - Куда? - спрашивает, недоумевая, мой приятель.
     - Там вам все объяснят! - последовал лаконичный ответ.
     Выводит нашего героя из укрытия на улицу и провожает его ко входу в это
здание,  в  окне которого  он  видел  силуэт.  Оказывается, это  апартаменты
Комитета госбезопасности. Тут его и стали шмонать, и допрашивать. Кто такой?
Откуда? С какой целью? На кого работаешь? И все такое. Одним словом, сказать
честно, перебздел он не на шутку!
     - Еще бы! В такую историю вляпаться! - откликнулся Виталий.
     - Главное, ни за что, ни про что! - добавил его брат Степан.
     - Объясняет им, что он  мол, занимается художественной фотографией, что
мол, увидел  любопытный силуэт  в окне, что понятия не имел о том, что здесь
обитают "органы плаща и кинжала". Изъяли  у него фотопленку, хотели проявить
и  убедиться  в  том,  что  он  говорит.  Два  часа мурыжили  его, так и  не
дождавшись  своего  фотографа, отпустили,  предварительно сняв  с  него  все
данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
     -  Правильно  сделала,  вместо  того,  чтобы лежать  под теплым бочком,
титьки щупать да  исполнять супружеские  обязанности,  болтается  с  фотиком
неизвестно где!
     -  А  у  меня  двоюродного  братца  как-то  замели!  -  стал   делиться
воспоминаниями Юрков. -  Было это  дело еще  в  старые  добрые времена,  при
генсеке Брежневе. Он тогда работал в Доме культуры художником, всякие афиши,
декорации  и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не  зарекайся!
Не думал, не гадал  парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А
дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может по пьяни,
ножом вжик, вжик. Порезал крест накрест плакат с  какими-то тезисами Леонида
Ильича, который висел перед  входом в культурное заведение. Ну и директор на
следующий  день вызвал  художника и велел  немедленно стенд реанимировать. А
дело- то было уже в конце рабочего дня. Парень уже здорово подъустал, да еще
пропустил "три семерки" с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не одну.
Он,  конечно,  сразу  же  включился  в  работу, состряпал плакат  заново. Но
впопыхах  ошибся.  Представляете, мужики,  пропустил  три буквы.  Всего  три
буквы. И  получилось: вместо  Председатель Президиума  Верховного  Совета  -
Предатель Президиума Верховного Совета. Никто ничего не заметил. Такие вещи,
как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью
бродил  вокруг здания, от  скуки  стал  читать и  обнаружил крамолу.  И  как
истинный партиец старой закалки тут же позвонил  в "соответствующие органы".
Немедленно  приехали крутые  ребята  и под рученьки увезли  моего братана на
собеседование.  Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них  довольно
грустным.
     - Хорошо грустным. При  Лаврентии  Палыче  вообще бы  сгинул! - вставил
Конфуций, почесывая бок.
     -   Матвеич,  расскажи  что-нибудь.  По   свету,  наверное,  помыкался.
Поколесил-то изрядно? - попросил Митрофанов, вытряхивая из картонной коробки
на койку консервы.
     - Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Абхазия,  Карабах,
Югославия,  Чечня. Вот,  жалею, в  Баку не попал,  друга там  потерял,  Сашу
Есаяна. Замечательный был  парень, отличный оператор. Как говорится от бога.
Редкой души человек. Растерзала его разъяренная толпа,  когда увидели у него
в руках камеру.
     -  Опасная у вас работенка, однако, - сказал  Савельев, аккуратно ножом
выкладывая кусочки тушонки на хлеб. - Не позавидуешь.
     - Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть
обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам  чем-то не приглянулся,
видно рылом не вышел. Моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала;
"сипуку" жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось
бросить.  Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам телевизионщикам
Виктору  Ногину  и  Геше Куринному, в  отличие от  меня,  не повезло,  так и
сгинули на  хорватском  участке.  Возможно, их приняли за сербских  шпионов.
Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
     - Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома  не сидишь, что пропадаешь,
черт знает где.
     -  Да, я  и не женат,  мужики. В разводе. Дважды. Да,  и  какая женщина
выдержит  такую жизнь. Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по  свету,
дома  почти не бываешь.  На хрена, он такой  муж нужен. Стрингер должен быть
свободным как птица. Его ни что не должно держать. Если ему  надо, он должен
в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
     - У меня приказ  вашего брата, репортера, гнать в три шеи! - вдруг ни с
того,  ни  сего  выдал,  молчавший  до  этого, капитан  Дудаков, уставившись
неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
     -  За  что  такая   немилость?  Почему  не  допущать?  Да  и  где  она?
Передовая-то! Не допускать за правду? - попытался съязвить Матвеич.
     -  За  нее  матушку!  За нее  родимую!  Которую  за бабки  забугорникам
продаешь!
     - Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что  те сгоревшие
пацаны в БМП, что вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же  сам их видел, и  все
видели! Что, я их придумал? Камера она беспристрастна и снимает все, как оно
есть,  без прикрас.  От  истины, какой  бы  она не была, тут  уж  никуда  не
денешься, не спрячешься как страус башкой в песок.
     -  Может и  так, но  твои агентства,  всякие там Рейтэры, х...эйтэры  и
прочая заокеанская шваль, еще неизвестно как все это повернут и преподнесут.
     - Согласен, бывают случаи,  довольно паршивые, я  вам скажу, - нахмурив
широкий  лоб,  потирая  блестящую  лысину,  продолжал  стрингер.  -  Недавно
приятель мой, корреспондент одной из  столичных газет, отснял материал,  как
солдаты  занимаются  захоронением  убитых  боевиков.  В  выкопанную  траншею
стаскивают  трупы. И молодые  ребята,  чтобы не  таскать  мертвяков  руками,
просто привязывали к трупам веревку или провод и волоком подтаскивали убитых
к траншее с  помощью автомашины.  Иначе,  ведь  изблюешься весь,  глядучи на
трупы.  Да,  и для  пацанов какой стресс.  Не каждый такое  выдержит.  Одним
словом,  этот  материал  какими-то  неведомыми  путями попал  в  руки одного
западного журналиста-прохиндея, который выдал  снимки за свои,  да  еще  дал
следующий к ним комментарий. Что мол, на снимках видно, что у убитых связаны
ноги  и  руки  -  значит,  их  пытали.  Поднялась  шумиха  по  поводу  этого
фотоматериала.  Вот  такая история. Когда же раскрылась  эта грязная гнусная
ложь, разразился крупный скандал. Телекомпания, где  прошел  этот  материал,
понесла крупные  убытки, так как была  подмочена ее репутация. Этого  козла,
плагиатора, конечно, под зад коленкой. Выперли с работы.
     -  Вот,  вот!  Суки  продажные!   За  сенсацию,  готовы   шкурой  своей
пожертвовать! За зеленые!
     - Угомонись,  Дмитрич! -  старший лейтенант Колосков, успокаивая, обнял
разбушевавшегося капитана за плечи.
     - Разошелся!
     - А,  чего он тут  парит, братцы! Вот скажи, Матвеич! -  Дудаков впился
злыми остекленевшими глазами в  собеседника. -  Сколько тебе платят за  твои
кровавые репортажи? Только, бля, честно! Как на духу! Не юли!
     -  Хорошо!  По-разному,  мужики.  Мне  скрывать  нечего,  я зарабатываю
честным нелегким трудом. Все зависит  от сложности съемки, от оперативности,
от важности событий. За  хороший репортаж  можно сорвать довольно  приличный
куш, десятки тысяч зеленых.
     - Сколько? - от удивления Виталий громко присвистнул.
     - Да, десятки тысяч!
     -   Долларов?  -  Митрофанов  округлил  глаза.  -  Тут  за  "деревянные
гробишься! Жизнью рискуешь.
     -  Но, учтите, братцы, я ведь снимаю  не в  студии с  сигарой в зубах и
горячей бабой на  коленях,  а под пулями, хожу по кончику ножа,  каждый  раз
искушая судьбу. Платят  за риск. За риск. К тому же большие деньги. Так, что
желающих заработать бабки пруд пруди, они всегда есть и будут, пока на белом
свете  идут войны. Только не  все хотят рисковать. В  крупных  телекомпаниях
цена за снимок из  горячей  точки достигает порой двухсот  баксов,  а минута
съемки аж за триста переваливает.
     - Не дурно, однако же! - с набитым ртом отозвался, пораженный, Юрков.
     - Кто не рискует, тот не пьет шампанское!
     - Черт с ним, с шампанским, Матвеич! Собственная шкура дороже!
     - Значит, Игорек, будешь пить водяру! - констатировал Савельев.
     - Или бормоту! - добавил Митрофанов.
     - Мужики! Почему до сих пор не налито?
     -  Квазик,  ты совсем мышей  не  ловишь!  -  настойчиво постучав пустой
кружкой о щит, который заменял им стол, сказал Степан.
     -  Сей  секунд, мой генерал,  -  старший лейтенант  Колосков,  неспеша,
принялся разливать по кружкам водку.
     -  Как же ваш брат  умудряется продираться через всевозможные заслоны и
разные препоны? - поинтересовался Савельев.
     - Видали как-то, как вас  "шмонают",  стопорят  на  блокпостах и  пасут
"фээсбэшники", - добавил раскрасневшийся Юрков.
     - А, начхать глубоко на них,  у меня  на  этот случай целая куча всяких
удостоверений.  Даже   корочка   военного   корреспондента   есть.   Немного
нахальства, немного смекалки, немного удачи, а главное, побольше водки.
     - А у "нохчей" приходилось съемки делать?
     - А то, как же? Бывал я и у чеченов.
     - И Басаева доводилось видеть?
     - И  Басаева, и Масхадова видел. Вот как тебя. Еще  до штурма Грозного.
Но с "вахами"  ухо надо  держать востро. Ни в  коем случае нельзя показывать
свою слабость.  Они на любого  посматривают как на живой товар. Одно  слово,
работорговцы. Тут надо налаживать контакт с каким-нибудь полевым командиром,
что  покрупнее,  иначе  можно  загреметь под фанфары,  продадут, за  спасибо
живешь. И никто не узнает, где могилка твоя.
     - Матвеич, как  же тебя не воротит оттого, что  снимаешь?  От всей этой
мерзости! Другого бы, уж давно на изнанку вывернуло!
     -  Э, дорогой, если  сопли и слюни распускать, да еще и думать об этом,
вообще  ничего  не  снимешь.  Тут  необходимо  хладнокровие  как у  хирурга.
Привыкаешь со временем.
     - А я бы, стрелял вас, сволочей! У  людей горе,  боль, страдания, а  вы
тут  крутитесь  с камерами, в наглую  прете, суки! Объективы тычите в  лицо.
Продажные твари! - вновь закипел изрядно захмелевший Дудаков, со всего  маха
хлопнув кулаком по столу.
     - Дмитрич! Тихо! Сбавь обороты!
     - Если бы не  они,  все бы  думали, что  ты тут деревья  сажаешь, цветы
окучиваешь да  груши околачиваешь,  -  вставил  вкрадчивым  голосом  Николай
Юрков, колдуя у печки над котелками.
     - Я груши околачиваю? Я окучиваю? - заорал возмущенный капитан, пытаясь
вкочить. - Да я! Да я тут столько ребят потерял! Столько крови видел!


     Крылов  проснулся от  какой-то  суеты,  от  хлопанья дверей, от снующих
туда-сюда "собровцев". От выпитого гудела голова. Заложило нос. Во рту после
вчерашнего застолья, словно кошки насрали.
     -   Что  случилось?  -  полюбопытствовал,  приподнимаясь  на  скрипучей
панцерной  сетке,  журналист  у старшего лейтенанта  Колоскова, сидящего  за
столом с  остатками  былого  пиршества и  сосредоточено  набивающего карманы
разгрузки рожками.
     - Под Аргуном - заваруха! Поезд "вахи" подорвали! Сволочи! Бой идет!
     - Матвеич! Ты как? - окликнул, заглянувший в помещение Виталий Исаев.
     - Видно я вчера, братцы, маху дал!
     - Виталь, помнишь, он вчера на полуслове отрубился! Все болтал, болтал,
ни хера не закусывал, - отозвался Квазимодо.
     - Матвеич, едешь с нами или остаешься?
     - Какие разговоры, мужики! Конечно, еду!
     - Через пять минут выезжаем!
     - Я мигом соберусь!
     Через несколько  минут  у  головного  собровского "Урала"  уже крутился
фотожурналист со своим потертым, видавшим виды, коричневым  кофром,  набитым
видеоаппаратурой и кассетами.
     -  Матвеич! Учти!  У  нас,  нянек нет! Так  что,  не рыпайся,  куда  не
следует!  Вытаскивать тебя будет не  кому!  - помогая стрингеру забраться  в
кузов, бросил Степан.
     - Сам понимаешь, не на крестины едем, - добавил Виталий.
     - Все будет спок, ребята! "Вэвэшники" тоже едут?
     - Нет, они остаются здесь, у них другая задача! Прикрытие тыла.
     - Чтобы абреки в спину чего доброго не долбанули!


     К  вечеру   на  базу  вернулся  СОБР.  Усталые   хмурые  бойцы,  молча,
разгружались. Из кабины бережно принимали раненного Митрофанова, он, морщась
от боли, закусив губы,  опирался на плечи товарищей. У одного из "Уралов"  в
лобовом стекле появилась большая продолговатая  дыра, от которой разбегалась
паутина мелких трещин.
     -  Где  Матвеич?   Мой  дорогой  яйцеголовый  друг!  -  громко  пропел,
подошедший к "Уралу", старший лейтенант Тимохин.
     - Матвеич? - переспросил плотный Юрков с перемазанной сажей щекой и при
этом оглянулся на товарищей.
     -  Я  поцелую его  в  его вдохновенную  лысину! - продолжал  изголяться
Тимохин.
     -  Подкузьмил,  твой Матвеич! -  отозвался,  кряхтя, угрюмый  Савельев,
взваливая на спину Юркову АГС.
     -  Срыгнул, что  ли?  В Аргуне  остался? -  полюбопытствовал у  Степана
Исаева старший лейтенант. - Жаль. Дмитрич проспался,  оклимался от "зеленого
змия" и собирался вновь  учинить  ему разгром за  круглым  столом. Так  что,
сегодня нагрянет, ждите в гости.
     - Не до гостей нам!
     -  Пулю  словил,  твой дорогой  Матвеич!  - вставил,  выглядывая  из-за
широкой спины брата-близнеца, Виталий. - Прям в пупок! Говорили ему, не лезь
на рожон!  Так нет же,  сучгнок, нарисовался  во всей красе! Нате, смотрите,
какой я герой, какой я рисковый! Тут же и сняли! Пискнуть не успел!
     - Как пулю? Шутишь?
     -  Бля буду! Какие  тут могут быть шутки! Сложился как карточный домик!
Только его и видели! Вон Савельев  и прикрывал, пока мы его с Никитой из-под
огня  выволакивали! Весь "короб", поди, расстрелял!  Промерзли до костей! По
канаве со студеной  водой тащили.  А там еще ледок тонкий, будь он не ладен,
поизрезались все.  Никита  вообще  промок до нитки, до сих пор весь трясется
как осиновый лист.
     - Ну, и где он? Матвеич-то!
     - На "вертушке" в Ханкалу с ранеными и "двухсотыми" отправили.
     - Говорил все,  "живой бой" хочу отснять! Вот и отснял бой! - проворчал
помрачневший Тимохин, сплевывая в сердцах себе под ноги.
     - Это точно! "Живой бой" снял! Только еще не известно для него каким он
будет!  Этот "живой бой"! -  вставил Савельев, выбрасывая скомканную  пустую
пачку "Примы". - Дай-ка закурить!
     Сделав  глубокую  затяжку, выдохнув,  "собровец"  продолжал.  -  Гляжу,
разрыв гранаты рядом с Конфуцием,  ну думаю все, п..дец! Спекся, паря! А тут
сбоку Матвеич в наглую прет как танк со своим скарбом и  камерой  наперевес,
кричу ему: "Ховайся, дура!!" Какой там! Или  не слышал, или уже в раж вошел.
Не  до нас  ему. Охота  пуще неволи. Бальтерманц выискался, хренов. Тут  ему
молодой шахид с чердака и врезал.  Николаша, суку,  сразу засек,  три "вога"
туда  ему  под  крышу вогнал,  в раз  лохмотья  полетели  вместе  с  зеленой
ленточкой!
     - Рана тяжелая?
     -   Навылет  прошило!   -  отозвался  Виталий,  о  подножку  автомобиля
сосредоточенно счищая грязь, налипшую на подошву. -  Говорю, вошла аккурат в
пупок.  Хорошо не в  "броннике" был, а  то бы полный п..здец!  Все  кишки бы
намотало!  Запеленали, конечно, основательно как в лучшем госпитале. Матвеич
бледный как смерть,  только глаза лихорадочно блестят как  маслины. Думаешь,
что он нам говорил? Спасите, помогите, братцы! Не дайте помереть? Как бы, не
так! Камеру, говорит, братишки, розыщите и кофр не забудьте на "борт" к нему
запихнуть!
     - Коньки  откидывает, а он о кинокамере печется, чудик!  Да плевать  на
нее  слюной!  - вдруг прорвало молчавшего Степана.  - Хрен с ней! С камерой!
Дай бог, самому живым выбраться  из  передряги!  Конфуция чуть  гранатой  не
накрыло. Оглох мужик. Ждали нас, подлюки!
     - Засаду у моста  устроили. Но не на тех напали! Черта им  лысого! Дали
им жару. Не будут больше по горам рыскать. Отбегались шакалы.
     - Потери есть? - тихо спросил Тимохин.
     -  Где ты  видел,  чтобы  без потерь  обошлось?  Гошу осколком  в  ногу
долбануло. Теперь  без  сапера остались.  Да,  Митрофанову  бок зацепило, по
ребрам  ковырнула  зараза!  Считай,  в  рубашке  родился!  Весь  в  кровище.
Завалился, как  засучит  ногами.  Думали, все хана! Ан нет, гляжу, матерится
по-черному, сучий хвост, яростным огнем огрызается.
     - Хотели "бортом"  отправить, куда там. Уперся как баран.  После Афгана
никакими коврижками  его  на  "вертушку" не  заманишь.  Под  Баграмом  чудом
уцелел,  духи стингером завалили  "МИ-8",  на котором раненых  эвакуировали.
Рухнул  горящий  вертолет на склон горы, хорошо вскользь прошел. Повезло. Из
двадцати  трех восемь в живых остались. И он среди них. С тех пор авиацию на
дух не переносит.
     -  Матвеича жалко!  Распоследние твари мы! На халяву  ящик водки у него
выжрали, а мужика не уберегли.
     - На кой ляд его с собой взяли? Сидел бы на базе.
     - Да еще ваш Дудаков,  мудак, обложил его по первое число.  Налил шары,
козел! На ногах не стоит, а туда же! Какая муха его вчера укусила? Взбрендил
вояка совсем!
     - Накануне с "батей" он крепко  поцапался. Сафронов ему задал трепку, -
сказал Тимохин.  - Думали,  от него мокрого места не останется. Дмитрич  как
вареный рак из палатки  вылетел. "Кафар" у него вчера жуткий был. Надрался у
вас до  чертиков. Видно,  хватил через край. Совсем лыка не  вязал, когда от
вас  вышли.  Еле  доволок его  до  койки.  Сейчас как  выжатый  лимон. Жутко
страдает.  Злющий  как бобик. Кроет  всех, на чем  свет  стоит. Не знаешь, с
какого края и подступиться.
     - Вишь,  еще  одним "агаэсом" разжились. Трофей.  Квазимодо  с Виталием
группу "чехов" накрыли, зажали в развалинах и забросали  гранатами. К аллаху
отправили пятерых правоверных. Арабов  среди них до  хера. Из Ливана. Один с
видеокамерой был, все на кассету  снимал. Жаль  разнесло на  куски. Операцию
задумали  псы  Бараева,  конечно,  классную.  И  поезд  грохнули,  и  засаду
устроили. Но пенку дали братья-мусульмане, не ожидали от нас такой наглости,
такой  прыти. Мы, как только подъехали, сразу сходу атаковали их, чего  они,
естественно, не  ожидали.  Перебздели "казбичи",  замельтешили, "очко" видно
заиграло.  В бою все решают секунды.  Тут или пан,  или  пропал.  Другого не
дано. До нас они здорово потрепали пензенский ОМОН  с "вэвэшниками". Загнали
братков в глубокий кювет с ледяною водой и долбили по ним.
     -  Аргун,  я вам  скажу -  это полная  жопа, настоящее осиное гнездо, -
сплюнул Тимохин. - Боевики,  говорят, там средь бела дня по улицам с оружием
шастают. А уж ночью, что творится, можно себе представить.
     - Вот, разгрузку "пионер"  надыбал.  С араба  убитого снял. На,  держи!
Никонову  Паше передашь.  Подарок.  Должок  был  за мной. Если б  не  он, не
чирикал  бы  сейчас с тобой. Снайпершу он на прошлой неделе поперек туловища
очередью из своего ПКМа срезал, когда она меня пасла, сучка.
     -  Андрей,  а  Дудакову так  и передай, Матвеич пулю словил,  симпозиум
отменяется!







Волкодавы


     -  Вы с Караем зайдите с той  стороны, а  мы  пока тряхнем эти  хаты! -
капитан Дудаков кивнул  на  крайние  дома и школу.  Группа  "собровцев"  под
командованием старшего  лейтенанта  Тимохина, усиленная  пятью "срочниками",
свернула  в  проулок.  Впереди  бойцов,  обнюхивая и неустанно метя заборы и
кусты, бежал  и  помахивал  пушистым  хвостом неутомимый  Карай.  Иногда  он
подолгу   задерживался,  привлеченный  каким-нибудь   запахом.   И  Витальке
Приданцеву  приходилось, матерясь,  на  чем  свет стоит,  силой  оттаскивать
кобеля от очередного столба или забора.
     Другая группа с Дудаковым гурьбой направилась в  сторону школы. Их было
восемь. Четверо  матерых  СОБРов и трое  "вэвэшников"  со  своим  капитаном.
Капитан Дудаков, тяжело вздыхая, часто прикладывался к фляжке с водой: после
вчерашнего  "симпозиума"  неимоверно  трещала голова,  и пересохло в  горле.
Настроение у  капитана было поганное: четвертый день коту под хвост, никаких
результатов.   Только  обнаружили  пяток  фугасов  на  местном  кладбище  за
покосившейся плитой с арабскими  вензелями да двух подозрительных парней без
документов  задержали.  На  прошлой  неделе  было  намного веселее:  накрыли
подпольный цех по производству  гранатометов и автоматов  "Борз" и несколько
заводиков по  переработке нефти, которые заминировали и рванули; после чего,
те  несколько дней чадили как  горящие в море танкеры. Мрачный Дудаков вновь
глотнул  из  фляжки.  Рядом  с ним  бодро  вышагивал  квадратный  как  шкаф,
"волкодав" из  Екатеринбурга,  лейтенант Исаев  и,  молча,  смолил сигарету.
Сбоку от него ковылял, прихрамывая и громыхая здоровенными сапожищами худой,
высокий как  жердь, Димка-кинолог.  Перед ним на длинном поводке моталась из
стороны  в сторону черная спина суки Гоби. Под ногами в выбоинах и замерзших
лужах похрустывал белой паутиной с разводами тонкий ледок.
     - Алексей Дмитрич,  ты чего такой смурной? Трубы  горят? Головка, поди,
бо-бо? - нарушил молчание старший прапорщик Стефаныч.
     - Заткнись, ментура! - огрызнулся мрачный Дудаков.
     - Говорил тебе Карасик, не мешай спирт с местным пойлом!
     - Могли бы удержать!
     - Тебя, мастодонта, пожалуй, удержишь. Чуть, что, так сразу в морду или
лапать пушку! Был у нас до тебя майор Харчев, ты знаешь этого  хорька! Скажу
тебе,  такого мудака, я, отродясь, еще не видывал!  Пока Зандак блокировали,
этот шакал все время безвылазно в палатке спиртягу жрал, а потом  как с цепи
сорвался! В один прекрасный день  вылез на божий  свет, морда опухшая, зенки
залиты, никого не узнает. Мотался по позиции, орал  благим матом, размахивал
дубинкой, на  которой  слово  "устав" вырезано. Того  и гляди  хряснет вдоль
спины или по черепушке огреет. И надо же было такому случиться, наткнулся он
на  окоп с  АГСом.  Вцепился  своими  здоровенными клешнями в  АГС  и  давай
"вачкать" в сторону села, а заодно  по баньке разведчиков.  Всю в пух и прах
раздолбал!  Так  и  пришлось  к  койке  наручниками   приковывать,  пока  не
прочухался!
     - Эх,  бабу бы! -  промычал, широко зевая, Димка, почесывая подбежавшую
овчарку за ушами.
     - Сиську тебе, паря, а  не  бабу, - беззлобно  огрызнулся  ""собровец""
Савельев, щелчком отправляя "бычок" в кусты.
     - Молоко на губах еще не обсохло! Маненький ешо!
     - Женилка, поди, еще не выросла! - хохотнул кто-то сзади.
     - Это  тебе не  компот да  варенье  п...здить из погребов  у "вахов", -
отозвался нравоучительно Стефаныч.
     - Ты, Митрий, как в армию-то умудрился загреметь? У тебя ведь одна нога
короче  другой на пять сантиметров! Таких не берут! Куда  только комиссия  в
военкомате смотрела?
     - Какая комиссия, бля? Эти болваны и безногого забреют, лишь бы план по
пушечному мясу выполнить!
     -  Армия   у   нас   рабоче-крестьянская!   Отмазали,  наверное,  сынка
какого-нибудь чиновника или нового русского, а наш Митяй теперь лямку тянет,
за себя и за того парня! - возмутился Стефаныч.
     -  Главное,  для них,  гиппократов,  чтобы  указательный  палец у  тебя
сгибался, чтобы из автомата по "вахам" мог стрелять! - добавил Степан Исаев,
усердно скребя пятерней свою светлую кучерявую бороду.
     - Сам черт их не разберет, где "вах", а где мирный трудяга! - вклинился
в разговор заспанный рядовой Привалов, сморкаясь и громко шмыгая носом.
     - Днем-то он трудяга, а ночью Фреди Крюгер с большой дороги!
     - Чего разбираться! Спускай с  него, говнюка, портки! Если без трусов -
значит "вах"! Смело хватай  за яйца и  Чернокозово!  -  посоветовал  Степан,
поворачивая к  нему свое добродушное курносое лицо с прищуренными смеющимися
глазами.
     - Вон Шаман, молодец мужик! Не  церемонится с  этой сволотой!  Грохнули
бойца, он тут же прямой наводкой по селу, чтобы не повадно было!
     - С этой шушерой только так и надо! Иначе, хер ты тут проссышь!
     -  Девятнадцатилетние  пацаны  гибнут, калечатся, а  кто-то мошну  себе
набивает! - вставил, зло сплевывая, Стефаныч.
     - На "мерсах" с девочками раскатывает! - добавил Привалов.
     -  Какие  "мерсы",  паря?  Ты  что,  белены  объелся?  Тут такие  бабки
крутятся, что тебе и не снились!
     - Березовых, Югановых и всю столичную  братию за жопу и сюда! Патриотов
хреновых! И  мордой, мордой  в это дерьмо!  - не выдержал, морщась  от боли,
молчавший всю дорогу, "собровец" Колосков с раздувшейся от флюса щекой.
     - Эх, молочка бы!  - вдруг, ни  с того, ни с сего, мечтательно протянул
Привалов.
     - Из под бешенной коровки! - усмехнулся Савельев.
     - Может еще и сметанки, соизволите, сударь? -  съязвил  Димка Мирошкин,
оборачиваясь.
     - Мать, молочка не найдется? Я заплачу! - обратился Привалов к чеченке,
стоящей у  открытой  калитки. Та зло сверкнула  глазами, плюнула под  ноги и
что-то выкрикнула  ему. Захлопнула калитку. От неожиданности солдат захлопал
светлыми как у теленка ресницами. Веснушчатое лицо парня вытянулось.
     - Что, Привал? Cъел?
     - Чего, это она? Совсем взбрендила? Я же по-доброму к ней! По-хорошему!
Не  на  халяву же!  - обиженный  Привалов обернулся к товарищам,  ища  у них
сочувствия.
     - Эх, Ваня, Ваня! Хорошо, что не огрела тебя по башке!
     - Разогнался, парниша. Молочка, видите ли, захотел!
     - А  в  жопу кинжал не хошь, национальное блюдо? -  засмеялся Савельев,
делая страшное лицо.
     В конец  улицы показалась фигурка девушки  в кожаной  куртке  с большим
синим пакетом в руке.
     - Вон, гляди, краля идет! У нее еще попроси!
     - В один миг джигиты на куски разорвут и уши отрежут!
     Двухэтажное  кирпичное здание заброшенной школы глядело с бугра на село
пустыми глазницами окон. Стекла и часть шиферной крыши отсутствовали. Кругом
царили печаль и запустение,  все поросло высоким бурьяном и лебедой. Похоже,
давно здесь не слышалось ни детского гомона, ни дребезжащих звуков школьного
звонка. Перед школой  торчало несколько высоких, сбросивших листву,  акаций,
обнаживших  свои  изрезанные  глубокими  морщинами стволы и  корявые  ветки.
Несмотря  на солнечный день,  было довольно свежо.  Иногда  порывами задувал
северный ветер, обжигая лица. Кусты, сухая  трава и  тропка искрились легким
инеем. К  школе подошли сбоку, напрямую, через заросли бурьяна, минуя дорогу
и овраг.  В окнах,  то здесь, то там играли  веселыми  зайчиками  на  солнце
осколки стекол. Сквозь трещины  на крыльце  кое-где пробивался пучками седой
пырей.
     Димка  с  овчаркой   Гоби   поднялись  по  щербатым  ступеням,  собака,
нетерпеливо  рвалась  с  поводка. Обшарпанная облезлая  дверь  в школу  была
приоткрыта.  Солдат остановился, поправляя  бронежилет  и  автомат.  Овчарка
юркнула за дверь, натянув поводок.
     - Стой! Шалава! Куда, тебя несе...!
     Договорить он не успел. Рвануло так, что с петель слетела развороченная
дверь, вылетела щепками оконная рама, во все стороны брызнули жалкие остатки
стекол  и  куски  штукатурки. Огромный плевок удушливой пыли вынесло шквалом
огня наружу.  Димку отшвырнуло  в сторону, и он, схватившись руками за лицо,
съежился  в комок.  Вся  группа повалилась  на  мерзлую  землю, ощетинившись
дулами "калашей".
     Вдруг, из окна  второго этажа хлопнул  выстрел.  И  приподнявшийся было
капитан Дудаков, нелепо взмахнув руками,  ткнулся лицом в землю.  "Собровцы"
засуетились словно муравьи.  Поливая  из автоматов  беспрерывно окна второго
этажа,  расползлись  в стороны. Кто  под стены здания, кто за деревья  перед
школой. Степан  с Савельевым  под прикрытием огня  были уже на  крыльце, где
Димка  с залитым  кровью  лицом, ничего  не  видя и  не  соображая,  пытался
безуспешно подняться и снова валился на бок как слепой щенок  на  неокрепших
лапах.
     Оказавшись  внутри,  где  царили пыль,  гарь  и вонь, Степан  сразу  же
швырнул гранату  на площадку второго этажа. Тугая ударная волна  вдарила  по
перепонкам,  обильно   осыпав   их  песком  и  ошметками  штукатурки.  Через
мгновение,  оглохшие, они были уже на верху, пытаясь что-нибудь разглядеть в
пыльном удушливом  облаке, окутавшем  все вокруг.  Вдоль  стены, разбросав в
стороны руки словно  крылья,  лежал  лицом вниз боевик.  Его камуфлированную
форму  густо  припудрило известкой. Под  ним медленно проступала темная лужа
крови,  автомат с  пербинтованными изолентой  магазинами  валялся  в  ногах.
Степан  сходу  полоснул короткой очередью по  врагу. Пули впились  в пыльную
вздрагивающую спину,  безжалостно вспарывая  бушлат, гулкие выстрелы  ахнули
эхом.  Дым стал  рассеиваться.  Осмотрелись. Коридор был  буквально  завален
мусором и  изрядно  загажен, то здесь, то  там  красовались засохшие  кучки.
Деревянные  полы  были большей частью отодраны, кругом валялись искореженные
плечи   труб,   обрывки  пожелтевшей  бумаги  и  куски  от  школьных   парт,
ощетинившиеся ржавыми  изогнутыми гвоздями. Под  ногами шуршал и похрустывал
керамзит.
     Из дверного проема ближнего класса вдруг  выглянул бородатый "чех",  но
Степан судорожной очередью загнал его обратно в класс, неприятно ощутив, как
мурашки со спины перекочевали под вязаную шапку.
     -  Шилова  бы, сюда!  Он бы показал  "вахам"  козью морду!  - сплевывая
грязную слюну, нервно бросил Степан через плечо Савельеву.
     - Еще бы! - отозвался напарник.
     - Он - мастак выкуривать этих тварей!
     Из  проема высунулся  ствол; и короткая очередь оглушительно саданула в
пустынном коридоре,  буравя  бесцеремонно стены,  сшибая  куски  штукатурки,
ковыряя  красный кирпич. Одна из пуль, срикошетив от стены, тренькнула в пол
прям у Исаева перед носом.
     - Ах, ты, с-сучара! Савел!  Ты видел? Ну,  погоди, джигит! Сейчас ты  у
меня станцуешь лезгинку! - пробурчал возбужденно "собровец". Желваки ходуном
заходили на заросших рыжей щетиной скулах.
     -  Стгп,  может,  жахнуть вогом!  -  проорал  багровый  от  возбуждения
напарник.
     -  Не  стоит! Промажешь!  Куда он  на хер денется?  Мы его щас,  старым
дедовским способом выкурим! Прищучим кунака! Ховайся, браток!
     Степан  быстро извлек из карманов разгрузки  на божий свет пару гранат.
Савельев отполз в сторону.
     Неожиданно, в этот момент из класса, пересекая коридор, к окну метнулся
темный силуэт  и  перемахнул через  подоконник. Послышались: чье-то падение,
крики, злобный лай  Карая, перекрываемые двумя громкими очередями. Из проема
вновь было  высунулось  дуло автомата, но  Савельев из-за  выступа  полоснул
очередью вдоль коридора, заставив противника затаиться.
     - З-зараза! - выругался Степан, обалдевший от грохота выстрелов.
     Рванув  чеку,  бросил  гранату   и  распластался  за  убитым  боевиком.
"Эргэдэшка"  упала  мягко  на керамзит  перед проемом. Взрыв  потряс здание.
Осколки  и керамзит  разлетелись  веером,  кромсая, уродуя  стены  и  дождем
посыпавшись на головы бойцов. Степан, не раздумывая, бросился вперед и, упав
ничком  у проема,  швырнул  вторую  гранату  внутрь  класса. Опять  рвануло.
Ударной волной  из  класса вынесло огромное  облако удушливой  вонючей пыли.
Сверху  посыпалась  какая-то  дрянь.  Вскочив на  ноги, оглохший "собровец",
влетел  в  помещение,  строча  из  ПКМа в  глубь  класса,  окутанного густой
завесой.
     Все  было кончено.  Под окном, привалившись  к  ободранному углу, лежал
окровавленный  боевик в сером омоновском  камуфляже.  Из-под  вязаной шапки,
которую  перетягивала  зеленая  повязка  с  арабской  вязью, по  запыленному
бородатому  лицу  медленно ползли кроваво-грязные потеки.  Тусклые глаза при
виде собровца на мгновение блеснули, ожили и тут же погасли. Исаев подошел к
распростертому телу, тронул дулом  и присев рядом, устало откинулся спиной к
стене.
     - Спгкся,  шахид! - раздался  хриплый  голос,  вошедшего  следом, всего
перемазанного Савельева.
     Класс был  пустой, если не считать трех-четырех сломанных парт, да двух
увесистых рюкзаков,  сваленных в  углу.  Из стен  были  вырваны выключатель,
розетки, проводка отсутствовала. На школьной доске  мелом аккуратным детским
почерком  было  выведено:  "26 декабря".  Наверное,  в  последний день перед
зимними  каникулами в  94-ом.  Потом  через неделю началась  война,  платить
перестали, учителя разъехались, школа закрылась.
     - Глянь, мелкашка! - поднимая  винтовку с оптическим прицелом, оживился
"собровец".
     - Из таких в  Грозном наших ребят щелкают как куропаток, легка и удобна
для  ведения уличных  боев,  не  то,  что "эсвэдэшка",  -  сплевывая сгусток
грязной слюны и смахивая рукавом пыль  с бровей и носа, отозвался Степан. Он
почувствовал смертельную усталость, вдруг навалившуюся на него, будто вагоны
разгружал.
     - Какой-то Гаджи Мирзоев!  - обернувшись  к товарищу,  Савельев помахал
документом, который извлек  из нагрудного кармана убитого. Но Степан его уже
не слышал, он был далеко...

     Утро. Солнце  еще не встало. Белое неподвижное зеркало озера.  Стелится
на водной гладью нежными клочьями седой  туман. Ему двенадцать лет. Он сидит
в лодке  и  смотрит  на медленно гребущего брата-близнеца,  как из под весел
Виталия, журча и завихряясь в маленькие водовороты, уходит  за корму вода. В
тишине слышны  только скрип  уключин  да  всплески стаек испуганных мальков,
которых  гоняет  окунь  или щука.  Его пальцы  за бортом в теплой как парное
молоко воде...

     На второй этаж поднялись остальные бойцы.
     -  Первый раз  настоящего  шахида  вижу!  -  раздался  из-за  Савельева
простуженный голос Привалова, хлюпающего носом.
     - Погоди, паря, послужишь с наше и не такое увидишь! - перебирая личные
вещи боевика, проворчал Колосков.
     - Бля, да  у них тут целый арсенал!  Как только  не  разнесло  к чертям
собачьим всю хибару? - удивился, копаясь в рюкзаке, Стефаныч.
     -  Если б не Степаша, эти воины  аллаха уж давно  бы люля-кебаб из  нас
сделали!
     - Это, как пить дать!
     - Что с Дудаковым? - вдруг встрепенулся очнувшийся Степан.
     - Сиди, Степа, сиди! Эх, жаль глотнуть нечего, братишка!
     - Отвоевался, наш Дмитрич! Прямо в висок! Сразу отдал душу, не мучился!
     - Вот и съездил в командировочку!
     - Заработал дочке на приданое!
     - Димка вот, чудом уцелел, не то, что Ефимов!
     - Видно в рубашке родился!
     - Ноги посекло осколками да дверью физиономию расшибло!
     - Если б не Гоби, каюк бы ему!
     - Да, сучку жалко! Одни клочья! Умная была псина!
     - Что, с третьим? С боевиком! - полюбопытствовал Исаев, вытирая рукавом
лицо.
     - Шерстью накрылся!
     - Тимохин с ребятами подоспели во время, с ходу завалили!
     - Поспешили малость! Карай все равно не дал бы уйти!
     - Шкет, совсем еще сопля зеленая! - отозвался Привалов.
     - Сопля?!  А  "макаров" за  поясом,  это что, бирюльки  тебе! - вспылил
сержант Головко, оборачиваясь к нему.
     К школе, урча, выплевывая порции вонючего дыма, подлетел БМП с сидящими
на  притороченном бревне майором Сафроновым,  рядовыми Ермаковым и  Гусевым.
Резко затормозив, "бээмпэшка" кивнула  носом.  Сафронов  спрыгнул  с  брони,
несмотря на невысокий рост, его плотная кряжистая фигура вызывала  уважение,
в  ней  чувствовалась  какая-то  неуемная  сила и  мощь.  Подняв  воротник у
бушлата, пряча  лицо  от  порывов  холодного  ветра, закурил и направился  к
группе бойцов,  стоявших  у  крыльца.  У  стены,  под  окнами,  лежали трупы
боевиков  и  пацана  лет пятнадцати в  замурзанной  кожаной  куртке  и одной
кроссовке  на ноге. Рядом вертелся, злобно  рыча и скаля  клыки, Карай. Чуть
поодаль маячила горстка любопытных, из местных жителей.
     - Что у вас  тут? Что за  взрывы? Чего молчите, хорьки? - его маленькие
карие глазки на широком обветренном лице насквозь буравили угрюмые лица.
     - Дудакова убили, падлы! - глухо отозвался  Степан, не поднимая головы,
ковыряя десантным ножом в банке с тушонкой.
     - Как убили?! Ты, что мелешь, козел бородатый! Совсем ох...ел?!  - дико
заорал Сафронов, дыша перегаром, вцепившись здоровенной пятерней в разгрузку
собровцу, запорошенную и перемазанную известкой.
     Бойцы  молча  расступились.  На крыльце  на  бронежилете лежал  капитан
Дудаков,  его  лицо   побелело  и  разгладилось,  всегда  нахмуренные  брови
расправились, обнажая  две  морщинки над переносицей.  Казалось, капитан был
погружен в глубокий безмятежный сон.
     - Снайпер, в голову! В миг душа отлетела!
     - Трое их было! Два абрека и пацан!
     -  Подрывники!   Мешок  взрывчатки  да  пара  фугасов!  Всех  замочили,
Викторыч! - стараясь не смотреть майору в глаза, доложил лейтенант Исаев.
     - Ты что, ранен? - Сафронов обратил внимание на бурый от крови до локтя
рукав бушлата.
     - Типун тебе на язык, Викторыч! Не дай, бог!  - Степан мотнул головой в
сторону убитых. - Отлеживался в обнимку с джигитом!
     - Похоже,  взорванный вчера под Курчали "уазик" с "омоновцами", их  рук
дело! - добавил старший лейтенант Колосков.
     -  Да,  вот  еще! У  одного гада нашли!  -  покопавшись  в  кармане, он
протянул  Сафронову два  жетона,  один  офицерский,  другой  с  изображением
летучей мыши, такие обычно носят разведчики. Спрятав "смертники" в нагрудный
карман, майор подошел к убитому другу.
     С Дудаковым майора связывала  не только крепкая мужская дружба и служба
в  одной части, но и четыре года учебы в военном училище в Воронеже. Дудаков
был самым бесшабашным курсантом в их дружной семье, ему море было по колено,
он слыл организатором всех громких попоек в учебном заведении. Чудо, что его
не  вышибли из  училища еще  с  начальных курсов.  Человек он был прямой, по
натуре  правдолюбец, ни чуть не  стесняясь, порол  матку-правду в  глаза, не
взирая на  звания и чины.  Что  не  приминуло отразиться  на  его дальнейшей
карьере. Начальник кафедры, подполковник Колесников,  несколько раз  вызывал
на  нелицеприятную беседу его родителей,  за  то, что  Леха позволял себе  в
строю  комментировать  нерадивые приказы наставника,  майора  Фадейкина, чем
доводил  сокурсников до гомерического  хохота,  а  туповатого  командира  до
бешенства. Еще одна редкая черта  выделяла его. Он был примерным семьянином,
верным мужем, хотя до женитьбы о его любовных похождениях ходили легенды. Он
женился раньше  всех на  курсе,  чем  всех и сразил наповал. Жену Настену  и
дочурку Танюшку он обожал больше жизни. Эти два  ангельских создания  лепили
из него как из пластелина чего  хотели. Похоже, там  "на верху" кому-то дюже
надоели его бесконечные гулянки,  и в один прекрасный день судьба беспутного
курсанта круто  изменилась, на все 180 градусов. Произошло  это на  одной из
вечеринок в женской общаге, где собрались курсанты и студентки пединститута.
И  была  там  девушка,  по  имени Настя, симпатичная,  маленького  росточка,
которая терпеть не могла Дудакова за его вечные выкрутасы и  глупый балаган.
Пили  вино, танцевали, пели хором песни под гитару. Леха и здесь не  упустил
случая  пустить пыль в глаза, шиканул на всю  стипендию: сгонял  в  магазин,
принес еще несколько бутылок марочного. Сунулись, а  штопора-то нет. Дудаков
всех тут же успокоил, заверил, что открыть без штопора бутылку для него пара
пустяков.  Стал  демонстрировать  свой коронный номер,  широко  известный  в
училище. Выбрал  по  толще  книжку  на стеллаже,  какой-то словарь,  кажется
антонимов, приставил ее  к стене  и стал об  нее со  всего  размаха дубасить
донышком бутылки. Не прошло и нескольких  секунд,  пробка оказалась у него в
руках. Все отметили сей подвиг аплодисментами, переходящими в бурные овации.
     А вот  со  второй бутылкой вышла неувязочка, как  говорится,  факир был
пьян, фокус не удался, при ударе она  разлетелась вдребезги. И  Лехина  рука
плотненько  впечаталась в  донышко.  Естественно  кровища!  Девчонки в шоке!
Кто-то даже  в обморок упал. Тут-то и пришла ему на  помощь маленькая добрая
фея, в образе девушки Насти. Через месяц они поженились...
     - Эх, Леха! Леха..!
     Хмурый  Сафронов,  стоя  у крыльца,  комкал в сильных руках ушанку, его
русые редкие волосы безжалостно трепал холодный ветер...

     Некоторое время спустя  к школе  стали  подтягиваться остальные  группы
"чистильщиков".  Подрулил  уляпанный  грязью   "Урал".  Погрузили  Дудакова,
шахидов и раненого трясущегося Димку. Из-под набухшего кровью бинта виновато
глядели его  большие серые  глаза, подернутые  стеклом слез.  Для него война
закончилась.













Последний пасодобль Свята Чернышова



     Нам война и та и эта,
     Непонятная она!
     Мы от Вас все ждем ответа,
     От Вас ответа ждет страна:
     Кому же выгодна война?

     Каких друзей мы потеряли
     За ту Чеченскую войну!
     Руки, ноги отобрали,
     Мою выкрали судьбу!

     И за эту гибнем тоже,
     Вот я это не пойму!
     Кто ж нам не даст закончить
     Заказную их войну?

     Из песни "Русь инвалидов" Александра Зубкова


     В коляске, нацепив  на темно-синюю  пижаму  с белым  воротничком боевой
крест  и  раскатывая  по  коридору  и  палатам,  в  ожидании  гостей  маялся
"спецназовец"  Пашка Голов.  Поговаривали,  что  должно  пожаловать какое-то
высокое  начальство, чуть ли не сам Квашнин. Накануне медперсонал  драил все
вокруг  до блеска. Но никто так и не  появился. Не дождавшись, разочарованый
Пашка вернулся в палату.
     -  Сереге  из соседней совсем херово, - сообщил он. - Ослеп совсем. Как
ему теперь жить? Не представляю.
     - Главное, держаться,  - отозвался  лежащий  у  окна старший  прапорщик
Вишняков. - Ни в коем случае не надо опускать руки.
     - Ты бы, Михалыч, еще про Мересьева рассказал!
     -  Что  ж,  и  расскажу.  Только,  сопли  утрите.  И нюни  как бабы  не
распускайте. Был такой  русский поэт, Василий Ерошенко. Его  мало кто знает.
Жил  он  еще в  начале века. В трехлетнем  возрасте  он ослеп  после тяжелой
болезни.  И  кто-то  посоветовал ему поехать в  Англию, якобы  там ему могут
врачи  вернуть зрение.  Но,  сами, посудите. Как  совершенно слепой  человек
может отправиться черте куда, за тридевять земель, в чужую страну, тем более
не  зная  иностранного  языка?  Но нашлись люди,  которые  вызвались  помочь
бедному  парню. Тогда широко  в  мире был  распространен  международный язык
эсперанто. Слыхали о таком?
     - Слыхали, - глухо отозвался за всех Свят Чернышов, угрюмо  уставившись
в  потолок,  где  в  отраженных с улицы полосах мартовского  солнца блуждали
серо-голубые тени от людей, от качающихся деревьев.
     - Язык этот очень гибок и легок в изучении. Выучить  его - раз плюнуть.
Главное,  выучить  имена  существительные,  а  на  их  основе  уже  строятся
остальные части речи.
     - Скажешь тоже, тут в школе шесть лет долбил иностранный и все коту под
хвост. Думаешь, я чего- нибудь помню? - откликнулся Пашка.
     -  Не мешай слушать! - прервал его лежащий с "аппаратом Илизарова" Дима
Якимов.
     - В России была самая мощная волна эсперантистов,  потом товарищ Сталин
их под корень извел как немецких шпионов, - продолжал  Вишняков. -  Так вот,
Ерошенко  за  пару месяцев выучил  язык и отправился в Англию. На протяжении
всего  пути  слепому  помогали  эсперантисты  других  стран.  В Англии  ему,
конечно,  зрение  не вернули. Потом его  судьба  забросила в Японию, где  он
прожил много лет.  Даже преподавал в  университете.  Писал стихи на японском
языке.
     - Что-то верится с трудом, Михалыч. Поди, заливаешь?
     -  Ну,  тогда возьмем,  хотя  бы нашего современника,  Эдуарда Асадова,
кстати тоже поэта.  Он слепой, потерял  глаза на войне.  Но мужик не сдался.
Что значит, железная воля.  Ну уж, про Валентина  Дикуля,  я думаю,  вы  все
слышали?  Он работал воздушным гимнастом в цирке,  когда  с ним приключилась
беда.  Страховка  подвела.  Упал из-под  купола  вниз  на  арену.  Разбился.
Повредил  позвоночник.   Несколько  лет  лежал  без   движения.  Потом  стал
потихоньку, понемногу шевелить  пальцами ног.  И пошло.  Не  сразу, конечно.
Страшно страдал,  но  не жалел себя, давая нагрузки.  А  сейчас, кто  бы мог
подумать, силовой жонглер.
     -  Так  это все  талантливые, неординарные люди, -  возразил  Вишнякову
Свят. -  А  Серега - простой деревенский пацан. Вот, скажи! На хера, ему эта
война   обломилась?   Изувечила,   молодую   жизнь    исковеркала,   будущее
перечеркнула. Звезд, похоже, он в школе с неба не хватал. Вот и подумай, что
его ждет впереди? Что ожидает его, калеку? Ничего хорошего!
     -  Пенсия с  гулькин х..й! И богадельня!  -  добавил, вдруг оживившись,
Пашка,  с трудом перекочевывая  из коляски  на  койку. - Как  пить, пропадет
пацан.
     - На его месте и ты бы пропал!
     -  Ну уж нет, мои болезные, я не сидел бы  сиднем  дома, а  вкалывал за
семерых.
     - Каким же это образом? - спросил недоверчиво Димка. - Поясни, Пашуня.
     -  Я же  на гражданке  диджеем  на дискотеке  в доме  культуры работал.
Знаменитостью местной был. Заводил публику с полуоборота. Тинейджеры толпами
валили на мои вечера.  Девчонки были все мои. Со мной все считались, и отдел
культуры, и чиновники  по работе с молодежью. Так, что  я и хромой, и слепой
найду  себе  занятие. Обузой  никогда никому не был  и не  буду, -  закончил
Пашка, откинувшись на подушку.
     Наступило продолжительное молчание. В палату заглянул скучающий Антошка
Самохин  из палаты напротив, присел на  Пашкину койку. Он без правой руки: в
окопе поднял брошенную боевиками "муху", оказавшуюся с сюрпризом.
     - Ты, чего Антоха  кислый как  лимон? - поинтересовался Димка, взглянув
на бледного гостя.
     - "Фантомас" замучил. Всю ночь не спал.
     - Говорят, что на вертухах  есть такие штуки, тепловизоры называются, -
вдруг заговорил Пашка. - Что с их помощью можно засечь, спрятавшихся в лесу,
боевиков. Вроде бы  они  чувствуют тепло  человеческих тел или тепло костра.
Правда, или нет?
     - Да, это правда, есть такая штука, - ответил Вишняков.
     - Так какого хера,  мы тогда носимся с этими ублюдками. Засекли в горах
или лесу, так долби их. И в хвост, и в гриву, козлов бородатых.
     - Наверное, не все так просто, - ответил старший прапорщик.
     -  А  мне, кажется, кому-то на руку  это.  Продают  нашего  брата.  Все
трепались про вакуумные бомбы,  все уши прожужжали,  про точечные удары, про
"черную  акулу".  Оказалось, все это, туфта  чистейшей воды! Лапши навешали!
Никому не верю!  Предают нас все, кому не лень. Чего  далеко ходить, слышал,
какого-то  майора  за жабры  взяли,  сволочь через  блокпосты  блокированных
наемников  за  "зеленые" провозил  на  машине.  А  сколько  оружия  боевикам
продали? Что, "иглы" с неба им свалились?
     Рядом  с Пашкой  отрешенно  лежит худенький Макс,  Максим  Кранихфельд,
молчит  целыми днями. Его карие широкооткрытые  глаза неподвижно  смотрят  в
пространство  и в них немой  вопрос: "Господи, за  что все это?"  "Урал", на
котором ОМОН возвращался на базу с  операции, подорвался на радиоуправляемом
фугасе. Он один из немногих, кто тогда уцелел.
     Сегодня  к нему приехали родители. Весь день в палате провели, рядом  с
сыном. Тихо плакали все трое.
     - Вы не расстраивайтесь,  - с трудом повернув голову к родителям Макса,
проговорил  загипсованный  Вишняков.  -   Главное,  повезло!  Жив  ваш  сын.
Других-то не вернешь.
     - Да, остальные  почти все погибли, взрыв был таким сильным,  от машины
ничего не осталось, - откашлявшись, хриплым  голосом согласился отец. Он так
взволнован,  что  постоянно снимает и протирает свои  очки, щуря по-смешному
близорукие глаза.  Мать  с  покрасневшим  заплаканным  лицом оборачивается к
Вишнякову,  кивая  головой.  Ее  маленькие  тонкие  как  у  девочки  пальцы,
беспокойно теребя мокрый от слез платок, мелко дрожат.
     -  Вон  сколько  ребят  не  вернулись,  сколько  их  еще  в  Ростове  в
рефрижераторах неопознанных лежит,  -  продолжал Вишняков. - Многие сгорели,
жетонов  нет. Узнать  практически не возможно. Это у "американов" анализ  на
ДНК проводят, да слепки зубов и отпечатки пальцев берут. У них эта  проблема
решена, в свое время столкнулись с ней во Вьетнаме.
     -  А  что, жетон?  Вон  парня недавно  парализованного  привезли.  Пуля
позвоночнике застряла. С  жетоном. В девятой сейчас. Только  хрен его знает,
что там за номер на нем выбит. То ли, это его личный жетон, то ли, для форсу
нацепил,  где-нибудь  найденную  железяку.  Никто  толком  не знает. Во  все
инстанции  обращались. До сих  пор не  известно,  ни  фамилии,  ни  части, -
отозвался Пашка.
     - Сейчас хоть жетоны,  а  в  Отечественную  солдаты специальные капсулы
носили с бумажками  внутри,  в которые  личные данные записывали,  -  сказал
Михалыч. - Влага попала, и все, хана. Сколько их до сих  пор, безымянных, по
полям и лесам находят.
     - У  меня двоюродный  братишка, когда еще  в школе  учился,  в  лесу  в
Кузьминках  под  Москвой  останки трех  солдат откопал,  -  оживился  Димка,
приподнявшись на локте.  - Без вести  пропавших. Видно  снарядом их в  окопе
накрыло. У  одного "смертник" был.  Сам вскрывать не  стал. Но  прочесть его
эксперты так и не смогли. В текстолитовую капсулу вода попала, все истлело.
     Вечером, после  ужина  лежали,  молча.  Каждый  думал  о  чем-то своем.
Вишняков дремал, иногда ресницы на его осунувшемся бледном лице вздрагивали,
и он морщился от боли. Свят пытался вспомнить лицо Марины, но  ее  милый лик
почему-то  все  время  перекрывало выплывающее неизвестно откуда каменное  в
шрамах лицо Трофимова с прищуренными холодными глазами. Максим пальцем водил
по  стене, ногтем сковыривая заусенцы  и  крошки от засохшей голубой краски.
"Спецназ", задумчиво  уставясь в  потолок, лениво  грыз  яблоки, которыми их
угостили родители Кранихфельда. Лицом Пашка - вылитый актер Проханов, тот же
курносый  нос,  такие  же  смеющиеся  кошачьи  глаза, та же шкодливая  милая
улыбка. Прямо как брат-близнец, но только с короткой стрижкой.
     -  Макс,  фамилия  у тебя какая-то  странная.  Из  евреев, что ли?  Или
немцев? - ни с того, ни сего, вдруг Пашка обратился к молчаливому соседу.
     -  Сам ты,  еврей! Не видишь  у него нос курносый,  где  ты хоть одного
еврея с такой  физиономией видел? - рассмеялся Димка,  откладывая в  сторону
потрепанный журнал.
     - Успокойся, из русских. Может, кто-то из древних предков и был немцем.
Не  знаю. Переводится  -  "журавлиное поле", - нехотя  ответил Максим, вновь
отворачиваясь к стене.
     - Красиво!  -  отозвался  Пашка  и, опустив руку  под  кровать,  бросил
огрызок яблока  в "утку". - Не то, что  у  меня  рабоче-крестьянская, Голов.
Потому что, голый, голытьба. Замечательные у тебя предки, Макс. Я это  сразу
почувствовал,  как  только их  увидел.  А  у меня  матушка умерла, когда мне
восемь лет было. Отец запил. Потом  окончательно спился. Алкаш, хренов! Даже
на  проводы  в армию не  пришел. Я  все время  с бабушкой жил,  единственная
добрая душа кому я на белом свете  еще нужен. Она у меня бывшая учительница,
пасла  меня,  будь  здоров. Все в  разные кружки записывала,  в  секции меня
водила.  Ни на  шаг от себя не  отпускала. Боялась, что  спутаюсь с дворовой
шпаной  и  покачусь  по  кривой  или  по  папашкиным  стопам пойду.  Горьким
забулдыгой стану. Только просчиталась моя дорогая бабуля, Антонина Матвевна,
насмотрелся  я на  батины  выкрутасы во  как,  выше  крыши.  На  его  пьяные
скандалы. К спиртному отвращение теперь на всю жизнь.
     - А я, пропустил бы соточку, другую, - тихо отозвался Михалыч.
     - Михалыч,  не  грусти,  старина!  Вот  завтра  побрею тебя  утречком и
смотаюсь к Тане, глядишь чего-нибудь надыблю.
     - Да, Сашенька сегодня уже больше не даст.
     - Не греши дружок, отдай два года Родине должок! - пропел Пашка, громко
зевая. Подняв культю,  он подтянулся на  руках и вновь плюхнулся  в коляску.
Лихо развернулся на месте и покатил по палатам.

     Свята вырвало. Буквально вывернуло наизнанку, когда  он  увидел первого
убитого. У забора крайнего  разрушенного дома в грязи, разбросав  в  стороны
руки  словно Икар, покоился сильно  потрепанный осколками  боевик с  залитым
кровью лицом. Где-то впереди слышались: рычание  "бэтээра",  мат и  короткие
автоматные очереди -  это  двигавшиеся впереди  десантники  и СОБР  добивали
"чехов". Вдоль улицы клочьями стелился удушливый едкий дым.
     Неожиданно   перед  группой  десантников,  что  находились  у   забора,
разорвался  оглушительно  "вог".  Одновременно через улицу  из-за  саманного
амбара застучал ПКМ,  остервенело  кроша длинными  очередями  все вокруг, не
давая  высунуться. Укрылись  за кирпичным домом с большой открытой верандой.
Их  было шестеро:  два  десантника,  сержант Елагин, лейтенант  Трофимов  из
СОБРа,  Свят и Приданцев с  собакой. Свята и  Елагу  колотил мандраж.  Будто
неожиданно  из ведра ледяной  водой  окатили. Десантники  оба были  серьезно
ранены, Один в ногу, другой,  косая  сажень  в  плечах, нервный  светлорыжий
парень -  в  лицо,  осколком в щеку. Он,  то  метался  от угла  к  углу, то,
ссутулившись, мыча,  сплевывал кровь и  разбитые зубы. Виталька  Приданцев с
трудом  сдерживал  рвущегося с поводка Карая. Пес весь ощетинился,  в  злобе
морщил нос и щерил желтые клыки. Кудахтали и  метались  по двору  испуганные
куры.
     - Пускай  кобеля!  -  прохрипел  прапорщик-десатник,  поворачивая к ним
изрытое пороховыми оспинами окровавленное лицо. У него из бедра, пониже паха
хлестала темная кровь, от которой шел пар.
     -  Рана  серьезная,  не иначе  как артерию зацепило,  -  подумал Свят и
ощутил неприятный холодок в области живота.
     Огонь внезапно прекратился: боевик менял магазин.
     - Давай! - крикнул Трофимов, больно толкая в  бок Витальку. Тот отцепил
поводок. Карай с места рванул  через улицу, в мгновение покрыв расстояние до
укрывшегося  врага. "Чех",  который  в  это  время  пристегивал "короб",  от
неожиданности  опешил.  Когда   бойцы  подоспели,  перед  глазами  открылась
следующая картина. На земле с  выпученными от ужаса глазами извивался ужом и
визжал изодранный  собакой молодой боевик,  пытаясь одной рукой  отбиться от
озверевшего  пса, другая  - раздробленная  челюстями  Карая  обвисла  словно
надломленная ветка. "Чех" обмяк, когда Трофимов, сходу не раздумывая, влепил
в него короткую очередь. Виталька оттащил собаку и прижал ее голову к бедру,
успокаивая свирепого  кобеля. Это был "второй"  на счету  Карая. Первого  он
задрал,  когда  под Шуани  их  отделение  прижал  к  разбитой  дороге  огнем
чеченский  пулеметчик, не  давая им двинуться  с  места,  не то  что  головы
поднять. Положение было  аховое. Лежали, вжавшись в мерзлую  землю, никто не
хотел умирать. Тогда, только благодаря, специально обученному Караю подавили
огневую точку.
     - Ах, ты, паскуда!  Басаевская морда! - вдруг заорал Трофимов, что есть
силы пиная  мертвого  боевика  в  бок. - Гляди, что  я у  падлы  нашел!  Нож
Карасика!
     Свят  и  Елага мгновенно  обернулись.  Да,  это  был он,  нож  капитана
Карасика.  Один  из  тех, которые  Путин вручал  офицерам  на  Новый  год  в
Гудермесе.
     - Сволочь! Сволочь!- выкрикивал Конфуций, не помня себя. - Падла!
     "Собровец"" в неистовстве  дошел до  ручки, на губах выступила пена, он
задыхался и в слепой ярости продолжал топтать врага.
     Через  полчаса уже ничего  нельзя было  разобрать.  Отовсюду раздавался
мат-перемат,  постоянно заглушаемый  бешеной  стрельбой  и  взрывами  ручных
гранат. В этом аду невозможно  было определить, где чужие, где свои,  каждый
двор  превратился  в  западню;  каждое  окно,  каждый  подвал таили  смерть,
огрызались огнем...  Cолдаты  били  наугад  по  оконным  амбразурам домов  и
сараев,  чтобы  успеть  убить  хоть кого-нибудь,  прежде  чем вражеская пуля
настигнет их самих.
     - Чего  заховались, обормоты!  Все отходим!  -  заорал на них,  невесть
откуда   появившийся   с   пулеметчиком   Пашкой   Никоновым,   запыхавшийся
раскрасневшийся старший  лейтенант  Тимохин.  -  Пацаны,  раненого тащите до
мечети, там за углом "бэшка" стоит, а мы подмогнуть Исаевым, прикроем вас.
     Подхватив  десантника  и  озираясь  по  сторонам,  Свят  с  Елагиным  и
Виталькой Приданцевым мигом доволокли его  до "бэхи", которая за облупленной
мечетью  в ожидании  их ревела и вся  дрожала, рыгая вонючим дымом. На броне
уже лепились несколько закопченных бойцов...
     Потом  они вытаскивали из-под огня на соседнюю  улицу,  где были  свои,
тяжелораненого Трофимова. Он,  как и остальные, что двигались под прикрытием
"бэшки", попал под разрыв выстрела  РПГ. Пробирались за тлеющими развалинами
домов, развороченными курятниками и  сараями, спотыкаясь  на битом  кирпиче,
цепляясь  за  разодраную  сетку  из "рабицы",  лавируя между трупами, кучами
дымящегося хлама  и  торчащими ветками обугленных  яблонь и слив. "Конфуций"
потерял много крови  - был серый как  воск.  Его прокушенные  от  боли губы,
ярким  красным  цветком  выделялись на неподвижном лице.  Он  между  стонами
неустанно твердил, обращаясь к Чахе:
     - Я должен выкарабкаться... Ты слышишь, Славик? Я должен...
     Через   несколько  домов  от  них  шла  яростная  перестрелка,  изредка
перекрываемая взрывами вогов и выстрелами "бэтээра..."


     Свят очнулся от неприятного звука, от какого-то странного скрежета. Сел
на койке, свесив ногу.  В углу, закинув руки за голову, громко сопел и мычал
во сне  Пашка  Голов. В  темноте тихо всхлипывал Макс, накрывшись с  головой
одеялом. Странный скрип доносился от окна, где лежал загипсованный Вишняков.
     " Черт! Как же он не догадался. Ведь это Михалыч зубами скрипит".
     Свят,  опустив  голову, уставился  на  свою ампутированную  выше колена
ногу.  "И  почему,  он тогда наступил  на эту, будь она проклята, сплющенную
ржавую консервную банку? Какая сука успела подгадить!"


     Взрывом  оглушило,  разметало,  отбросило  в  колючий кустарник. Вместо
ступни - страшное месиво, кровавые лохмотья и адская  боль.  Секирину и Чахе
повезло, почти не зацепило, а  вот Трофимову  нет:  осколки пришлись тому  в
спину. Если б  он носил  "броник", наверняка, остался бы жив.  Но  он всегда
говорил, пусть лучше пуля его продырявит навылет, чем в "бронике" переломает
все кости.
     Свят не помнит, как матерился, перетягивая ему ногу, Володька Кныш; как
настойчиво хлопал  его  по  щекам  легко раненый  Чаха, чтобы  он не  ушел в
"отключку". Единственное, что он  запомнил, как по двору носились,  кудахча,
обезумевшие куры..."


     Нащупав в  изголовье койки костыли, Свят встал и,  оперевшись  на  них,
вышел в длинный темный коридор. Медленно доковылял до стола дежурной сестры.
Эллипс света от настольной лампы выхватывал из темноты склоненную над книгой
светлую аккуратненькую головку медсестры Сашеньки.
     -  А ты, почему не спишь? Болит?  - обеспокоенно спросила она, поднимая
свое милое лицо с пухленькими щечками.
     - Не спится, Сашенька. Болит. Пойду поcмолю. Потом кольнешь, хорошо?
     Выйдя на лестничную площадку, устроился на сложенных костылях. Закурил.
Вроде полегчало.
     "В  институт   не  прошел,   засыпался  на  экзаменах.  Болел  ангиной,
"лакунарная" называется, не дай бог кому-нибудь, такой прелестью переболеть.
Даже глотать было больно, не то, что извилины напрягать. Завалил математику.
Расстроился.  Тут еще повестка  в армию.  Хорошо, что у  Маринкиных  предков
знакомая "шишка"  в военкомате. Свят им как  родной,  как никак с двенадцати
лет с их дочкой  вместе  танцует.  Старшего  сына-то  они  потеряли три года
назад. Братишка Маринкин, Аркаша, на Кавказе погиб на горной реке. Увлекался
водным туризмом. На байдарке  перевернулся  с напарником на порогах в ущелье
Волчьи  ворота. Нашли их через пару дней искалеченных  до  неузнаваемости  в
нескольких километрах вниз по течению. Так, что Свят им  как сын родной. А у
него и  друзей-то настоящих  нет, все время  с  Мариной. То соревнования, то
тренировки, то  сборы. Даже ночует  иногда у них, чтобы через весь город  по
темени не тащиться домой. Мать все обижается,  ворчит. Говорит, сынок, может
совсем  туда  переберешься? Сама,  конечно,  рада, что  все  у  него  хорошо
сложилось.  Есть  серьезное увлечение  танцами,  неоднократный  призер, есть
любимая девчонка. Что не  попал в  дурную  компанию  как его закадычный друг
детства Алик Матвеев, который угодил в тюрьму за грабеж и наркотики.
     Так вот, позвонили Маринкины родители своему знакомому. Не успел Свят и
глазом моргнуть, определили  его  по блату  вместо Дальневосточного округа в
местную часть внутренних войск. Повезло ему жутко, как дяде Косте, которого,
когда-то вытурили за "хвосты" из института, и  он загремел во  флот. Правда,
боевые корабли он видел только на картинках да из  окна казармы,  потому что
всю свою военную службу проиграл в волейбол за Черноморский  флот, так как в
свое время юношей играл за волейбольную команду Москвы. Вот и у Свята служба
была не хуже, сплошная лафа, устроился как у Христа  за  пазухой: постоянные
танцевальные  турниры, то  зональные, то региональные... Так закрутился, что
почти  забыл не только  о службе,  но  и  как выглядят  суровые рожи  родных
командиров.
     Но командование  части не забыло про замечательные способности рядового
Чернышова.  Решило к женскому  празднику устроить творческими  силами  полка
концерт для  солдатских  матерей  и  их  любимых чад. Тут  уж  ему  пришлось
попотеть. Выступить в роли педагога, тренера. На восьмое марта он танцевал с
медсестрами Татьяной и Людой танго, румбу, фокстрот и вальс в доме офицеров.
Месяц  он натаскивал партнерш, хоть  девушки  были  и  понятливы,  все равно
получилась халтурка та еще. Чувствовалась в  движениях какая-то скованность.
С  их дуэтом,  конечно,  не  сравнишь.  Он  и Марина были  как  одно  целое,
неразделимое. Долгие годы упорных тренировок  и  выступлений превратили их в
единый  заведенный механизм, абсолютно  не  дающий никаких сбоев. А как  они
танцевали  джайв  или  румбу...  Нет,  это  надо  видеть!  Даже  их  кумиры,
экс-чемпионы  Тимонин  и  Беликова,  обратили  на последнем  турнире на  них
внимание."
     - Кто он  теперь?  Обрубок! Жалкий обрубок! Калека!  Джон Сильвер, твою
мать! - он зло засмеялся. - Мересьев, бля!
     -  И все  из-за лысого  козла,  Басаева. Если  б не полез  этот мудак в
Дагестан, не ковылял бы Свят сейчас на костылях по госпиталю. Не  страдал бы
от фантомной боли. И Пашка Никонов не сложил бы головушки в  том бою.  Свят,
как сейчас помнит Пашкин последний взгляд, который он бросил на них, исчезая
с  Тимохиным  за  сараями.  Это  был  безысходный  потухший  взгляд,  взгляд
обреченного на смерть.
     Вновь глубоко затянувшись, Свят устало прикрыл глаза. Перед ним сверкал
яркими огнями танцевальный зал. Звучала музыка. Гудела, хлопала разноцветная
публика.  Объявили  пасодобль. Темпераментно вытанцовывали  пары соперников.
Маринка с  обворожительной  улыбкой Кармен  в  сверкающем облегающем  платье
стремительным  "плащом"   кружилась,  вращалась,   изгибалась   перед   ним,
подчиняясь  каждому его движению. Шассе  вправо, шассе влево, фалловей виск,
обратный  фалловей,  ля  пассе...  Высокоподнятая грудь,  широкие  опущенные
плечи,  наклоненная  вперед  голова. Он, то тореадор,  то  бык. Она же - его
плащ. Бандерильяс,  сюр плейс, фламенко тепс,  плащ шассе... Вот мелькает ее
гибкая  талия, обнаженные спина  и плечи, зеленые  лучистые  глаза...Аппель,
твист поворот, атака, испанская линия...
     -  Где жестко  фиксированная  голова!  Не  вижу!  -  доносится до  него
сердитый голос Анны Петровны,  их педагога по латиноамериканским  танцам.  -
Фиксируй голову!

     Сашенька,  обеспокоенная  долгим отсутствием  Свята,  отложила книгу  и
направилась на  его  поиски.  Нашла она его на  лестничной площадке, рядом с
урной  для окурков.  Он  сидел, неподвижно откинувшись  спиной  к  стене, на
сложенных  крест на  крест костылях. Сбоку  от  него под опущенной  рукой по
кафельной плитке расплылась темная лужа крови.


     У  перил,  прижав  ладони  к  заплаканному  лицу,  стояла  перепуганная
Сашенька.  Над Святом  склонились: дежурный хирург Елистратов и медсестра из
соседнего отделения.
     - Фиксируй голову!




Карай





     Он родился во внутреннем дворике городского отделения милиции в вольере
немецкой  овчарки  Герды.  Он  был  последним  из  шести  щенков,  остальных
разобрали. Никому  не нравился,  этот головастый, пузатый кутенок. Он целыми
днями  прыгал,  неуклюже  скакал вокруг своей матери,  норовя ее  укусить за
морду, за лапы, за хвост.
     К  песочнице,  где  со щенком забавлялись  пацаны,  нетвердой шаркающей
походкой  подошел  дядя Паша,  алкаш  со  второго  подъезда. Дядя  Паша  был
специалистом  широкого профиля, мастер на все руки: от сантехники до ремонта
телевизоров. Если б не его нескончаемые пьянки, цены бы ему не было. Сегодня
он  был  явно с большого бодуна.  Нечесанный, небритый,  с  опухшей  испитой
физиономией,  с  дрожащими  руками,  в  шлепанцах на  босу  ногу,  с  вечной
беломориной  в  редких  гнилых  зубах.  Он  тяжело плюхнулся на  скамейку  у
песочницы, где весело копошилась ребятня.
     -  Мухтар!  Ко  мне!  -  оживился  он,  увидев  у них  рычащего  щенка,
бестолково вертящего головой.
     - Это не Мухтар! Это - Карай! Пограничная овчарка!
     -  Ну-ка,  давайте  его сюда, посмотрим,  что за  птица ваш пес! Васек,
твоя, что ли?
     - Ага, дядь Паш. Папа с работы привез.
     - Ну-ка, что это у нас за Джульбарс такой выискался.
     Мужик, зажав щенка между ног, бесцеремонно раскрыл тому пасть.
     - Злой будет, кобелина, - изрек он вытерая пальцы о штанину.
     - Почему, злой, дядь Паш? - ребята окружили алкаша.
     - Почему, злой? -  Дядя Паша  вновь,  засунул свои прокуренные пальцы в
пасть  собаке. - А вот глядите сюда, видете нгбо у него темное.  Это  верный
признак, что будет злобным.
     Караю не понравились: ни подвыпивший дядя Паша, ни его рыжие невкусные,
грубые  пальцы.  Он  жалобно тявкнул  и,  пятясь, попытался выскользнуть  из
тисков, в которые попал.
     Через  пару  недель,  когда мальчишке  надоело  ухаживать  и убирать за
щенком, Карая  вернули  обратно  к матери. А спустя месяц  щенка  передали в
местную воинскую часть.
     Здесь было намного интереснее и веселее, чем в тесном вольере Герды или
с  мальчишками, которые его постоянно  тискали. Первое время  он терялся, не
зная  как  себя  вести  с  окружающими.  Кругом  стоял собачий  гвалт,  мат,
требовательные  приказы  и  строгие  окрики   кинологов.  Проводник   Карая,
невысокий  мешковатый  Сэмен  бесцеремонно  хватал Карая  за загривок, резко
встряхивал и  сердито рявкал:  "Рядом!".  Давая понять, кто тут хозяин. Если
Карай  куда-нибудь рвался или совал  нос куда  не следует, тут же получал от
Сэмена нахлобучку по морде свернутой в тугую трубку газетой.
     Карай старался слушаться угрюмого проводника и четко реагировать на все
его грубые окрики и резкие рывки поводка.
     -  Карацупа, Карацупа, -  громко неслось со всех  сторон, когда их пара
появлялась на площадке. Солдаты постоянно подкалывали над нескладным ленивым
Семеном  Коцерубой.  Частенько  по  вечерам  проводник  появлялся  в вольере
поддатым.  Он  усаживался  рядом с Караем,  облокачиваясь  спиной на  сетку,
прижимая к себе собачью голову, и тихо бормотал какую-то окалесицу,  пока не
засыпал.
     Однажды утром  Сэмен пришел черезчур веселый, с  надраенными до  блеска
пуговицами  и  пряжкой, в  "парадке". Что-то  долго добрым  голосом  говорил
Караю, как-то по-особому ласково  гладил, трепал его загривок, торчащие уши.
А потом ушел, часто оглядываясь назад и махая рукой, что  никогда за ним  не
замечалось. Вечером  еду овчарке  принес  не  Сэмен,  а  проводник соседнего
Байкала, мордастый грубый Шустов. Когда на следующий день вместо Коцерубы на
очередную  прогулку  его  вывел невысокий  ласковый солдатик,  которого  все
кликали  Виталем,  Карай  почувствовал,  что уже  никогда  не увидит Сэмена,
своего рыжего неразговорчивого проводника. Время летело, Карай из суетливого
беззаботного щенка превратился  в  рослого крепкого кобеля, в котором играла
молодая мужская  кровь. Он, теперь  выходя  на площадку,  тут же  давал всем
кобелям, своим  недругам, о  себе знать  злобным вызывающим лаем. Он  уже  с
жадностью  втягивал  манящие и  дурманящие  его  собачьи  мозги запахи  сук,
которых  в части  было  пять. Из  которых он особо  выделял черную  с рыжими
подпалинами на боках трехлетнюю немецкую овчарку Гоби. Чего только  он перед
ней не демонстрировал,  пока Виталька  Приданцев  не  ставил  точку  на  его
выкрутасах.


     Проводником  же  Гоби  был  рядовой  Мирошкин.  Караю не нравился  этот
долговязый  белобрысый солдат со светло-голубыми глазами в вечно громыхающих
сапогах,  который  явно  недолюбливал  не  только  Карая,  но и всех  других
кобелей,  постоянно с громкими  матюгами отгоняя  их от  суки Гоби.  Однажды
Караю даже  досталось от него увесистой палкой по носу и сапогом в  бок. Как
Карай  не огрызался,  как злобно не  рычал,  Мирошкин на него  абсолютно  не
обращал  внимания.  От  кинолога  противно  пахло   леденцами,  которые  тот
постоянно сосал.
     Но  пришло  его время  поквитаться  с  ненавистным  проводником,  и  он
отомстил за все обиды. Случилось это на экзамене.


     Попытки  Витальки Приданцева сделать  из  Карая  минно-розыскную собаку
потерпели  полную неудачу. Карай находил  по едкому  запаху тротила взрывное
устройство, сжирал  мясо  и дальнейшее  его уже  абсолютно  не интересовало.
Виталька тщетно  бился над тем,  чтобы выработать у кобеля навыки поведения,
необходимые собаке-саперу.  Зигзагами  при поиске взрывчатки Караю бегать не
хотелось, а обнаружив мину,  он сразу  же раскапывал ее, вместо того,  чтобы
сесть  и ждать вожатого. Он часто отвлекался на посторонние запахи  и звуки.
Не  дай бог, ему увидеть издали какого-нибудь кобеля, он тут  же забывал обо
всем на свете и, сломя голову, рвался в драку. Особенно, его выводил из себя
"кавказец", невозмутимый кобель Гуляш, который с независимым видом шествовал
рядом со своим проводником  на собачью площадку мимо его вольера. Как-то они
не на  шутку  схватились  друг с другом, когда зазевались  кинологи.  Только
клочья густой шерсти  летели  от гордого с  подстриженными ушами  соперника,
Караю тоже перепало не слабо, месяц припадал на заднюю лапу и зализывал рану
на боку.
     Командир взвода минно-розыскных собак старший прапорщик  Коробков давно
рукой  махнул  на него, пока не обнаружились скрытые способности овчарки. На
экзамене по караульной службе Мирошкин, напялив "робу",  попытался подойти к
посту,  охраняемому   Караем.  Карай,   молча,  наблюдал  за  приближающимся
"нарушителем",  вместо   того,   чтобы   начать  облаивать,   он   подпустил
"нарушителя"   поближе  и  намертво   вцепился   в  рукав   своего   давнего
недоброжелателя.  Коробков,  выхватив из  кобуры "макаров",  расстрелял  всю
обойму  над  головой собаки. Но, безрезультатно, Карай  и ухом не  повел, он
абсолютно не  реагировал  на громкую пальбу. Между  с  вольером  Герды,  где
родился он, и гаражом находился  милицейский тир; и Карай настолько привык к
выстрелам,  что не обращал  на  них никакого  внимания. После  этого  случая
решили  его  дрессировать  уже  по  другой  программе,  как   подрывника   и
ликвидатора огневых точек.


     Уложив Карая, Виталька перевязывал ему пораненную осколком стекла лапу.
     -  Что, производственная  травма? -  изрек старший прапорщик  Стефаныч,
присаживаясь  рядом и  ласково  почесывая  у  собаки  за  ушами.  -  Ничего,
Караюшка, до свадьбы заживет.
     Карай, блаженствуя, вытянул морду и  наблюдал за  Гоби, которую в  углу
палатки кормил Мирошкин.
     - Вишь, как зыркает на сучку.
     - Мать-природу не обманешь! Она свое возьмет!
     - Мирошкин ему позыркает, ребра-то в один миг пересчитает, -  отозвался
рядовой Привалов, с усилием и протяжным стоном стягивая сырой сапог.
     - Это точно! Мирошкин ведь у нас великий борец за чистоту нравов! Он не
позволит,  чтобы какой-то  безродный  кобелишка  клеился  к  его чистокровке
-красавице! - согласился с ним пулеметчик Пашка Никонов.
     - Мать  честная, ну  и вонища! Портянки хоть выжимай! Ноги скоро совсем
сгниют!  Бля!  -  запричитал  Привалов,  рассматривая растопыренные  красные
пальцы на ногах.
     - Несет от лап как из мертвецкой!
     - Слава  богу  грибка нет!  - отозвался  Пашутин,  соболезнуя. - А  то,
совсем  хана  была бы!  Хер,  его  выведешь! Тем  более  в  наших  курортных
условиях.
     - У нас  в учебке был один  парень из местных, - поддержал тему сержант
Кныш. - Ну и послали нас как-то на учения в Тоцкое. Жара была несусветная. В
выгоревшей  степи  от солнца не укрыться,  не спрятаться. Все просолились от
пота. Ноги в сапогах  сопрели. И где он только подцепил эту заразу. Приехали
в родную  часть. Пацан  измучился, исстрадался  весь. Мать  ему каких только
мазей не приносила. Ничего не помогает. И знаете, как он вылечился?
     - Ну, и как?
     -  Мать отпросила  его на  несколько  дней  и отвезла  к старой бабке в
глухую деревню, которая всякие заговоры знает. С роду никогда не верил в эти
колдовские  штучки. А тут сам поразился.  Болячки  у парня, как рукой сняло.
Даже  следов не осталось.  В течении пяти  дней  приходил он  к этой древней
бабульке рано утром, на рассвете, и она что-то там шептала и молилась.
     - Да, в прям чудеса какие-то!
     - Вон, Свистунова бы к  бабке свозить. Вся морда  запрыщавила. Смотреть
страшно.
     - Не  умывается,  вот и  прыщи отсюда. Холодненькой  водичкой бы почаще
свой фэйс протирал и прошли бы через недельку, другую.
     - Нет,  пацаны, не в этом дело,  -  отозвался  Стефаныч.  - Это мужские
гормоны в нем в избытке играют. Бабу ему надо, тут же сами исчезнут.
     - А нам, значит, не надо?  Так, что ли? Раз у нас физиономии чистые!  -
возмутился Пашка.
     - Ну вот и все, Карай! - сказал Виталька, закончив перевязку.
     - Караю надо  специальные мокасины  сшить.  На  Севере  ездовым собакам
такие надевают на лапы, - вставил рядовой Пашутин.
     - На хера им мокасины?
     -  А  чтоб  не поранились о  ледовую корку  снежного наста.  Корка  как
стекло.  Лапы изранят, какие они после  этого ездовые собаки. Инвалиды, да и
только!
     - Вчера, женщина встретилась, ищет сына, пропавшего  еще в ту  войну, -
сказал  Стефаныч,  тяжело  вздохнув.  - Бедная, все еще на  что-то надеется.
Говорит, сынок  может  в плену.  Представляете,  парни, в поисках всю  Чечню
исходила пешком.  Скольким матерям достались такие страдания, а скольким еще
предстоят.
     - В 96-ом троих ребят-срочников  из нашего батальона заманили "чехи" на
свадьбу, и  пропали пацаны  ни запанюшку табака, - добавил  Володька Кныш. -
Казнили их,  потому что  за них выкуп не прислали.  Где предкам,  работягам,
такие бабки достать? А казнь на видеокассеты, сволочи, записали  и отправили
родителям.
     - Да, в прошлую войну столько ребят сгинуло! - согласился Эдик Пашутин.
- В плен попали и все. Канули. В 96-ом в Хасавюрте Александр Лебедь подписал
мирный  договор  с  "чехами",  а  из  плена из  солдатиков  так  никто и  не
возвернулся. Государству по херу, насрали на ребят.  Это в наше время. А что
уж говорить об Отечественной. До сих пор сколько незахороненных солдат лежит
по  лесам и болотам. Вон взять, к примеру, Мясной Бор, так  там  целая армия
погибла. И всем по херу.
     - Зато  монументов и  памятников наваяли  до чертовой  матери.  Спасибо
поисковым  отрядам, скольких,  без  вести  погибших, солдат  перезахоронили,
скольким вернули имена.  У  меня  знакомый  парень несколько  раз в  составе
такого отряда в экспедициях  был.  Рассказывал,  как они поиском занимаются.
Без  металлоискателя  там  делать нечего.  Хотя останки некоторые  прямо  на
поверхности лежат.  На поиск, как правило,  выезжают весной, пока травы нет.
Местность  там  сильно   заболочена.  Поисковая  работенка   не  из  легких.
Приходится по локоть  в грязи копаться.  Черепов  дырявых ,  касок ржавых до
этой  самой матери  везде  валяется.  И  "розочек" от  мин  кругом  до  хера
встречается  да  и целых мин хватает.  И  немчура попадается.  Даже  как-то,
говорит, презервативы фрицевские нашли.
     - Что, прям целехонькие? - спросил первогодок Привалов, зардевшись.
     - Говорит, почти как новенькие!
     - В упаковочке!
     - У моей матери двоюродный брат живет в Питере, - продолжал Эдик. - И у
него садовый участок находится в  как раз на том месте, где  проходила линия
обороны  Ленинграда,  где когда-то  шли  жестокие  бои.  Так он,  пока  дачу
обустраивал, не один десяток ведер с осколками от мин и снарядов собрал. Вся
земля  там нашпигована  ржавым металлом. А  когда стал копать, наткнулся  на
останки нашего бойца и рядом с ними на "ганса". Похоронил их обоих, только в
разных углах участка. А бляху немецкого солдата  отдал в местный  музей, там
обещали связаться с немцами, чтобы  выяснить,  кто  был погибший. Может быть
родственники еще живы.
     - Показывали как-то  по  телику военное  кладбище в  Германии,  как там
немцы  ухаживают за могилами наших  солдат, советских солдат. Вроде бы, даже
сколько-то марок выделяется на уход  за каждой могилой, - отозвался  сержант
Афонин.
     - А у нас, что на мертвого насрать, что на живого! - вставил пулеметчик
Пашка Никонов, поджав под себя голые мозолистые пятки.
     -  Сейчас  хоть   жетоны,   а  в  Отечественную   солдаты   специальные
текстолитовые  капсулы  носили с бумажками внутри, в  которые  личные данные
записывали, - сказал Эдик Пашутин.  - Влага  попала, и все, хана. Сколько их
до сих пор, безымянных, по полям и лесам находят.
     - Академик, откуда ты все знаешь? - откликнулся рядовой Свистунов.
     - Книжки читать надо, глухомань моя, Свисток! - отрезал Эдик. - Небось,
кроме "Айболита" и "Муму" ничего  и не листал за свою сознательную жизнь? Да
и то, наверное, только в школе.
     - Академик, а ты, как в  армию-то загремел? - спросил Пашутина Виталька
Приданцев,  извлекая, торчащую из нагрудного  кармана, алюминиевую  ложку  с
нацарапанной надписью "Ищи сука мясо".  Поковыряв в банке,  кинолог  вывалил
остатки тушонки в котелок Карая.
     - С такой  светлой башкой, как у  тебя, в  университете преподавать,  -
поддержал Витальку Привалов. - А не здесь вместе с нами груши околачивать.
     -  Кинули  в институте, суки! Маманя из кожи лезла, чтобы  меня учиться
пристроить.   Большие  бабки  за  репетиторов   платила,  на  каких   только
подготовительных курсах не учился. Одним словом, сдал вступительные экзамены
на все пятерки.
     - Ну,  даешь! Молодца!  Дай пять! - в восхищении сказал сержант Афонин,
протягивая Эдику лопаточкой ладонь .
     -  Представляете,  мужики, мое удивление,  когда я в конце  августа  не
нашел  себя  в списках студентов. Пошли разбираться.  Оказалось, надо было в
приемную  комиссию  сдать  документы-подлинники.  А  я,  сдал  не  подлинный
аттестат,  а копию.  Потому что, у нас задержали выпускной вечер.  И  вместо
аттестата я  отвез в институт копию и забыл  про это. Одним словом, меня  не
зачислили.  Наверное, протащили  сынка или дочку  какого-нибудь  толстосума.
Пошли разбираться к ректору. Тот, эдакая жирная морда,  заявляет, что  поезд
ушел, так как уже выпущен приказ. Мест нет. Ничего уже не попишешь.
     - Ну и сволочь! - вырвалось невольно у Стефаныча.
     - Могу,  говорит, только зачислить вашего  сына  на  заочное отделение.
После  зимней  сессии,  когда произойдет  отсев, переведет меня  на дневное.
Делать  нечего, согласились.  А  тут  как  тут повесточка в доблестную  нашу
армию. Вот  так  меня кинули ректоры, проректоры. Теперь,  вот здесь, с вами
лясы точу.
     - Ну и суки же! Похлеще боевиков будут! За такое мало кастрировать!


     Карай, вытянув вперед лапы, положил на них свою морду и, навострив уши,
вслушивался в разговор  военных. Взаимоотношения  с военнослужащими  у  него
были  замечательные.  Только двух он  недолюбливал:  ненавистного Мирошкина,
проводника Гоби  и  мрачного "собра"  Трофимова, от которого  веяло смертью,
хотя к Караю тот относился доброжелательно и даже частенько делился пайком.
     -  Диман, имей совесть! Ладно,  мы без баб  изнываем,  скоро  на стенку
начнем бросаться,  - обращаясь к Мирошкину, сказал Стефаныч.  -  Но Караю за
что такая немилость? Вишь, как глазенки-то у него наивные блестят? Ему-то за
что  такая монашеская  доля? Он  так у нас импотентом запросто  может стать.
Воздержание-то, оно ведь никому не на  пользу.  Вон, на Свистка посмотри, до
чего оно доводит.
     --  Пусть  только  сунется  к  Гоби,  я ему  навтыкаю,  ребра-то в  миг
пересчитаю! - проворчал Мирошкин.
     - Это он с Караем  поквитаться  хочет  за то,  что тот его на экзамене,
тогда изрядно потрепал, - вставил Приданцев, подбрасывая в печурку щепки.
     -  Я до  армии на заводе  работал, - начал делиться воспоминаниями Свят
Чернышов.  - На вступительных экзаменах  пролетел, пошел  работать, надо  же
матери помогать. И  был  у нас в  бригаде  маленький  щуплый мужичонка,  Пал
Андреич Жарков. Ветеран войны. Как-то день  Победы справляли коллективом. Он
явился с медалями  на груди. Как сейчас помню, была у него "За взятие Вены".
Подсчитали, сколько же ему было  в войну и не поймем, в чем дело. Какой он к
черту ветеран?  По годкам не тянет на звание ветерана,  с  какой стороны  не
возьми! Стали его пытать.  И выяснилось, что он  был сыном полка. Тринадцать
лет  ему  было,  когда его родители под  бомбежкой погибли. Прибился к нашим
солдатам,  пожалели  пацана-сироту.  Служил  санитаром,  на собаках  вывозил
раненых  бойцов  с поля  боя.  Рассказывал, были у них  тележки  такие, типа
носилок с колесиками, запрягали собак в них и транспортировали тяжелораненых
в  тыл.  Интересный  был   мужик,  Андреич,  жаль  умер  рано.  Много   чего
рассказывал. Собак любил до безумия.
     - Мать  рассказывала  как-то  про  свое детство,  была  у них  немецкая
овчарка,  -  вновь  заговорил Виталька  Приданцев, разматвая  сырые  вонючие
портянки. - Родила щенков, двоих оставили. Один  из братьев в  нее уродился,
лобастый такой и злой. Его  потом  на  цепь посадили, а  другой  непонятно в
кого. Нос длинный  как у лисы, а уши лопухи висячие как  у охотничьей. Такой
проныра и прохиндей был.  Все в дом  таскал, что плохо лежало.  Как-то домой
приволок,  неизвестно   откуда,  мясорубку.   А  прославился   после  одного
интересного  случая. Приклеился как банный  лист к их квартиранту,  молодому
офицерику,  всюду ходил за ним попятам. Тот на службу,  и  он с ним, тот  на
свидание к  девушке,  и он тут  как  тут. И вот однажды  вечером, заявляется
домой с крынкой  сметаны,  а чуть  позже возвращается  жених. И  выясняется,
будучи  в  гостях у  его невесты  наш кобелек  в  ожидании  друга  крутился,
крутился  и  присмотрел, что  в сенях стоит  крынка  со сметаной. И не  будь
дурак, смекитил, что дома со сметаной напряженка.
     - У нас тоже! - пробурчал, почесывая меж лопатками, грустный Привалов.
     - На другой день молодому человеку пришлось идти  извиняться  за  этого
плута.
     - Ценная собаченция была! Надо тоже Карая обучить этим  повадкам, чтобы
нам тоже что-нибудь с кухни таскал, - размечтался сержант Афонин.
     - Нечего боевого пса портить! Если б не он, давно бы червей кормили!
     - А у наших соседей  был боксер. Тоби  его величали. Рыжий, круглый как
бочонок. Ему частенько  ветеринара вызывали, потому  что он  на  прогулке во
дворе на землю падал.  Ожирением страдал, бедолага. Вот  боюсь,  как бы  наш
Карай тоже  не  растолстел. Бегать, почти не бегает. Разленился в конец. Все
на броне раскатывает. Собак надо гонять  как сидорову козу, чтобы  не теряли
спортивную форму,  они  ведь как  люди, и  ожирение, и инфаркты у них  те же
случаются.
     - Растолстеешь тут с вами, верно, Караюшка? - улыбнулся в пшеничные усы
Стефаныч. - Нет, чтобы мясца подбросить из пайка! Жмотитесь, козлы!
     - Толку от вашего Карая, как от козла молока! - лениво брякнул Мирошкин
из своего угла.
     - Это почему же?
     - Ни одного фугаса за всю командировку  не отыскал! Бестолковый кобель.
Сколько  учили, и все бестолку. Правильно  Коробков говорил, что его место в
дворовой будке  на  цепи. Гоби только  за первые  два месяца  десятка четыре
обнаружила, не меньше!
     - Ты, чего мелешь, хромоногий дристун?  -  вскипел возмущенный Виталька
Приданцев. - Забыл, как с полными вонючими штанами, месяц тому назад, ползал
и скулил под забором и соплями умывался. Кто, тогда всех из той вонючей жопы
вытащил? Кто, "чеха" того волосатого с пулеметом  завалил? Ты, что ли? Бздел
вместе со всеми, небось думал, хана пришла?
     - Верно!  Если  б не Карай, не  грелись бы сейчас  у печурки и  лясы не
точили!  Нечего  на  него бочку  катить,  он  не  минно-розыскная собака,  а
ликвидатор  огневых точек. И заслуг у него  не  меньше  чем у твоей сучки, -
вступился за кобеля сержант Кныш.
     - Да, это  был полнейший геморрой!  Ускреблись, тогда  просто чудом!  -
вставил  прапорщик  Стефаныч,  переворачиваясь   на  другой  бок,  вытягивая
онемевшую руку и шевеля пальцами.
     - И вообще для собак отдельная палатка должна быть. Чтобы не нюхали тут
вонючие грязные портянки.
     -  Да  засранные штаны  Димана Мирошкина!  - весело  откликнулся  Пашка
Никонов.
     - И дерьмовое  курево наше им тоже не на пользу. Запросто чутье  на нет
можно посадить, - добавил Пашутин.
     -  Надо  держать  либо  только кобелей,  либо только  сук. Из-за  течки
последних псы с ума сходят. Места не находят. Какой от них после этого прок?
     - Это точно, бегают как чумные! Какая с ними работа?
     Неожиданно  Пашка  Никонов  громко  протяжно  пукнул  на  всю  палатку.
"Вэвэшники" все дружно захохотали.
     -  Эдик!  Эдик! А  ты  говоришь, портянками! - захлебываясь  от  смеха,
заговорил Свят. - Да тут сам от газовой атаки коньки отбросишь,  чего  уж от
псины-то ждать!
     - Придется  собакам в противогазах бегать! Либо  от  нас,  неисправимых
пердунов, переселяться в персональную палатку! - констатировал Пашутин.
     -  Вы, чего ржете,  козлы? Карай иногда  тоже  так подпустит,  хоть нос
прищепкой  зажимай! -  откликнулся Пашка. - У меня от его пуканья прям астма
начинается!
     - Пашуня, с кем поведешься!
     - Не хера на кобеля стрелки переводить!
     - Ну ты, Паша, стрельнул! Будто из гаубицы саданул! У меня до сих пор в
ушах звон стоит!
     - Так не долго и контузию заработать!
     - Собакам даже пищу  горячую нельзя  давать,  можно нюх заварить. Ну, а
вонь саляры  и  бензина для них -  вообще  полный п...дец, - вернул  всех  к
прерванной теме Виталь.
     - Так нечего им  тогда на броне с  кинологами раскатывать. Пусть своими
ножками,  ноженьками топают, раз нежности такие. Нечего с ними  цацкаться  и
церемониться.
     -  Церемониться?   Цацкаться?  -  возмущенный  Приданцев  обернулся   к
Привалову.  -  А ты  знаешь, дубина  стоеросовая, что  одна  собака  десятка
саперов стоит! Они, что могут? Щупом потыкать  да с миноискателем  пройтись,
металл  какой-нибудь найти. А мины сейчас какие?  В пластмассовых  корпусах.
Много ты их  обнаружишь? То-то,  же! А минно-розыскная собака она  и  тротил
учует, и краску заводскую маркировочную, и еще  в придачу запах свежекопаной
земли. Да  не  просто так, а  за несколько  десятков  метров! В кого впервую
очередь стреляют? В собаку! Потому, что от нее боевикам больше урона, чем от
самого матерого вояки.
     Лежащий Карай поднял голову  и, почувствовав нервозность хозяина по его
тону, коротко угрожающе гавкнул.


     В  палатку с бачками ввалились, чертыхаясь на чем свет стоит, замерзшие
Привалов и Свистунов.
     - Когда же тепло-то будет, холод прям собачий! Зуб на зуб не попадает!
     - Ветер продирает до самых костей! - пожаловался с румянцем во всю щеку
Привалов.
     - Хватит гундеть, - сердито оборвал его старший прапорщик Стефаныч.
     - Вахам,  думаешь, слаще?  -  высунув нос из  спальника, вяло отозвался
рядовой Секирин.
     - А им-то что? Коврики расстелят, на коленях помолятся своему аллаху, и
похорошеет сразу!  -  брякнул, потягиваясь и сладко позевывая, проснувшийся,
круглолицый как хомяк, прапорщик Филимонов.
     - Ну, а  тебе, Витек,  что мешает? Тоже помолись, только лоб не разбей,
тоже мне, умник выискался! - буркнул Стефаныч.
     - Не приученс! Пионеры мы! В бога не верим!
     - Вот отсюда и все наши беды! Что безбожники мы!
     - Да, народ одичал, грубый стал, злой! Ни в бога, ни в черта не верит!
     -  Надо  же,  что натворили, гады!  Союз  развалили! Россию распродали!
Народ обнищал!
     -  Это  все  коммунисты  виноваты.  Постреляли  весь  цвет  нации,  всю
интеллигенцию  извели под корень,  да веру  у  народа отняли.  Одних  только
священников  в  "гулагах" загубили  десятки тысяч.  Откуда  вере-то  быть? -
отозвался Эдик Пашутин.
     -  А с чеченами все  намного проще!  - откликнулся Стефаныч,  поудобнее
устраиваясь на нарах.
     - Это почему же? - полюбопытствовал Прибылов, держа красные  ладони над
буржуйкой.
     - У них менталитет иной, в отличие от нашего.
     - Это еще как?
     -  А  вот так!  Соображалка  иначе  работает.  Ты, вот  к  примеру, что
сделаешь,  если  твоя баба  тебе рога наставит.  В лучшем  случае,  обзовешь
блядью да пошлешь подальше вместе с ее хахалем.
     - А в худшем? - полюбопытствовал контрактник Головко из спальника.
     - А в худшем - морду набьешь! А  чечен на твоем месте зарежет их обоих,
чтобы позор свой смыть кровью.
     - Это точно, у джигитов, у них так!
     - Им кровищу пустить, что два пальца обоссать!
     -  Вот  еще,  чтобы  я  из-за  всякой  шалавы  срок  мотал  и на  нарах
кантовался! Увольте, сэр! - буркнул возмущенный Головко.
     - Вот, видишь, начинаешь рассусоливать, а у него другого просто понятия
по этому поводу не может быть. Кинжалом вжик! И точка!
     - Знаете, что меня больше всего поражает?  Как у них старших и стариков
почитают! Позавидуешь!
     - А у нас, что не уважают старших?
     -  У  нас  уважают?  Ты вот,  например,  сидишь  на  завалинке в  своей
Пристебаловке и семечки лузгаешь, а мимо дед Мазай со своими серыми зайцами,
кряхтя,  с   клюкой  ползет.  Ты  и   усом   не  пошевелишь,  чтобы  встать,
поздоровкаться, о здоровье  поинтересоваться и место ему, дряхлому,  убогому
уступить. Глядишь, еще и пердуном его обзовешь старым.
     - Ну, уж скажешь тоже! - фыркнул обиженно Привалов.
     - У них же, с детства приучают почитать старших и во всем слушаться их.
     - Оно  и видно, как почитают стариков. Вон, в Автурах неделю тому назад
старейшину грохнули!
     - Что ж, встречаются и у них сволочи и поддонки!
     - А у  нас как воспитывают?  Носятся как  с торбой расписной, сюсюкают.
Сюси-пуси, как бы не устал, как бы не споткнулся. Конфетки,  шоколадки ему в
ротик, лучшие  сладенькие  кусочки. Чуть  пискнет, хочу  этого,  хочу  того,
родители из кожи лезут, из штанов готовы выпрыгнуть, чтобы угодить  любимому
дитяти. А  потом  вырастает  эдакий  дебил,  у которого  никакого понятия  о
доброте и любви в помине в сердце  нет. И начинает из пожилых родителей жилы
тянуть  и  нервы трепать.  Знаю, таких сволочей, готовы  с матерей последнее
вытрясти, чтобы глотки ненасытные залить. Пропивают их жалкие пенсии, да еще
и руку на них поднимают, гаденыши.
     Донеслись  одиночные  выстрелы  из  "макарова".  Карай, подняв  голову,
настороженно навострил уши, выжидающе взглянул на Витальку.
     - Кто там еще палит, мать вашу? - проворчал Филимонов.
     - Да, это - "собры"!  - отозвался  Привалов. -  Савельев с Квазимодо по
берегу бродят, от скуки рыбу стреляют!
     - Чего стрелять! Глушить надо!
     - Какая сейчас может быть рыба?
     - Тут рыба? - присвистнул Головко. - Одна мелюзга!.
     -  Ну, не  скажи!  Я вчера вот  такого оковалка  видел!  - Эдик Пашутин
развел руками.
     - Во сне, что ли? - засмеялся старший прапорщик. - Откуда здесь такие?
     - Вот и я поразился! Речушка-то, перепрыгнуть можно!
     - На жареху или ушицу, я думаю, при желании можно настрелять.
     - Летом  может и  есть рыбешка. А сейчас  холодно,  вся, наверняка,  на
глубину ушла. Хер, что увидишь.
     - Эх,  помню, ездил  с  майором  Парфеновым на рыбалку  под Оренбург на
Урал, -  начал Стефаныч. -  Вот там,  настоящая рыбалка. Петрович-то большой
любитель  рыбной  ловли. Хлебом  его  не  корми,  только дай  со  спиннингом
позабавиться. Там озерков до  этой самой матери. Река  весной  разливается и
заливает  все впадины и овражки вокруг. Там в любой луже можно рыбу  ловить.
Едем на "уазике", смотрим, мужик по большой  луже  бродит с  железной бочкой
без  дна. Спрашиваю,  с приветом,  что ли,  чего  это он  там забыл. Может с
головой  не все в  порядке? Петрович отвечает, как  что,  рыбу  ловит.  Муть
подымает со  дна и  бочкой  накрывает сверху,  потом нашаривает  рукой рыбу,
которая в бочке оказалась. Приехали на место. На чистое озерко под Гирьялом.
Раков до черта. Петрович вывалил  свои  снасти. Я прям, ахнул! Чего только у
него там не  было! Одних только спиннингов, штук семь-восемь, а  блесен тьма
тьмущая,  сотни  четыре не  меньше  наберется.  Мы-то народ  простецкий, все
больше  бредишком,  либо  мордочками. Дал мне  спиннинг попроще,  чтобы я не
особенно  мучился. Кидаю, толку никакого, одни зацепы! А он таскает одну, за
одной!  Все  щучки  как  на  подбор.  Я  же  только  успеваю блесна  менять!
Присобачил  блесну  поздоровее,  чтобы дальше летела. Кинул, а  она  у  меня
оторвалась и улетела. А кончик лески с узелком  назад прилетел  как  пуля да
как меня долбанет  в шею! Вот сюда, где сонная артерия. Хорошо не в  глаз! Я
от  удара чуть сознание  не потерял! На этом в тот день рыбалка  для  меня и
закончилась. Домой приезжаю, там новая неприятность. Жена не  в духе. Руки в
боки и спрашивает: "Что это у тебя? Откуда?" Объясняю так, мол и так. Блесна
оторвалась. Не  верит. В зеркало,  говорит, глянь. Посмотрел в зеркало, а на
шее - пятно, будто от засоса...


     Карай, помахивая  хвостом, наблюдал, как военные раскладывали на  земле
захваченные трофеи.  Здесь  были  и четырехсотграммовые  тротиловые шашки  и
гранаты  с ребрышками и три  фугаса. Старший  прапорщик  Стефаныч извлек  из
второго рюкзака металлическую трубу с прицелом. Почему-то эту зеленую трубу,
из которой вырывается  огненная  стрела,  старший лейтенант Колосков называл
"шмелем", "шмеликом". Чудак!  Но, он то,  Карай, прекрасно знает, какие они,
шмелики.  Они такие маленькие мохнатые  и гудят  совсем не так, когда летают
над цветами.
     Карай, тихо скуля, из стороны в сторону беспокойно заметался на длинном
поводке. Гоби нигде не было. У стены школы сержант Кныш и Виталька Приданцев
перевязывали бинтом его  давнего  врага, проводника  овчарки - Мирошкина.  У
солдата все  мелко тряслось,  и руки, и  голова. Кобель  настойчиво втягивал
носом воздух, но  кроме  запаха крови, гари и  тротила  ничего  не  чуял. На
крыльце  на бронежилете неподвижно лежало,  окруженное  бойцами, бездыханное
тело капитана  Дудакова. Овчарка знала,  что  наступит завтра, и она  больше
никогда уже  не  увидит  этого  сердитого шумного  вояку; как  и  остальных,
которые  тоже когда-то, вот  также лежали с каменными отрешенными  лицами  и
потом навсегда исчезали из ее жизни.
     Поодаль  молчаливо  стояла  небольшая  группа  местных  жителей.  Карай
кидался,  злобно  лаял на них, свирепо щерил  свои желтые  клыки, охраняя  у
облезлой стены школы  трупы боевиков. Подлетела  уляпанная грязью "бэшка", с
которой соскочил майор Сафронов. Его в силу своего собачьего характера Карай
уважал,  он  чувствовал  в том  скрытую  силу,  которая проскальзывала  и  в
требовательном   голосе   и  в  независимом   поведении,  видел,   как   все
беприкословно слушались  майора. Сафронов,  не  обращая внимания  на лающего
Карая, прямиком направился к  понурым  солдатам,  курившим у  крыльца. Вдруг
заорав,  он  стал  яростно   трясти   Степана  Исаева,   вцепившись  тому  в
"разгрузку". Отпустив "собровца", подошел к  убитому капитану.  Долго  стоял
над  ним с  обнаженной  головой. Карай  снова заскулил, с  надеждой втягивая
запахи. Потом подъехал  "Урал" с изрешеченной осколками кабиной, на  который
погрузили убитых и всего трясущегося ненавистного ему долговязого Мирошкина,
и больше кобель недруга своего никогда не встречал. Гоби тоже.


     - Совсем  паршиво, -  сказал Виталька Приданцев, сдерживая  рвущегося с
поводка  Карая.  Они  находились  на большой  открытой веранде.  Тут же были
сержант  Елагин,  Трофимов  по прозвищу  "Конфуций" из СОБРа  и двое раненых
десантников. Один из них довольно серьезно ранен осколком в ногу около паха.
Другой получил ранение  в лицо, в  щеку. Где-то рядом на соседней  улице шла
интенсивная перестрелка. Слышались длинные автоматные очереди, перекрываемые
гулкими выстрелами "бэтээра". Когда Конфуций попытался выглянуть из-за угла,
очередь  из  ПКМа   исковыряла  все  вокруг,  спугнув  носившихся  по  двору
обезумевших кур. Одна их которых, кудахча, сперепугу вспорхнула  на веранду,
где  нашли убежище бойцы. Рябая курица,  осторожно  ступая, вертела головой,
окидывая непрошенных гостей подозрительным взглядом.
     - Душманская морда! -  зло  выругался лейтенант  Трофимов, сплюнув. - И
гранату не бросить, не с руки! И "вогов" нет! Зараза!
     - Как он? - кивая на десантника, спросил он у Елагина.
     -  Херово!   -  сказал   сержант   тихо,  вытирая  о  побеленную  стену
окровавленные пальцы. - Дрянная рана! Как смог перетянул! Срочно надо мужика
эвакуировать! Большая кровопотеря!
     - Аа! Аа! Бляди! - страшным голосом заорал от боли раненый, отворачивая
искаженное  гримасой  обоженное  лицо.  В  дальнем   углу,  опустив  голову,
облокотившись на  перила,  харкал,  не переставая  кровью, второй. Пулей или
осколком десантнику прошило щеку навылет, задев нижнюю челюсть и язык.
     - Спускай  кобеля! Вашу мать! -  захрипел лежащий.  Витальку бил озноб.
Карай это чувствовал. Состояние вожатого предавалось собаке. Она нервничала,
злобно скаля клыки. Из пятерых только Конфуций не суетился.
     По   серому  небу,  ползли  рваные   свинцовые  тучи.  Наконец-то,  они
разродились. Заморосил редкий мелкий дождь. Трофимов сделал еще одну попытку
выглянуть  из-за  укрытия.  Опять  длинная   очередь  заставила   "собровца"
отпрянуть назад.
     - Выскочить не успею, срежет сука.
     - Как в мышеловке сидим, бля!
     - Давай  Карая!  Пока какая-нибудь блядь  из  "граника" не долбанула по
веранде. Камня на камне не останется!
     Виталька, отстегнув  карабин, с трудом  удерживал за  ошейник рвущегося
кобеля, который буквально тащил его за собой из укрытия.
     - Пускай! - крикнул Конфуций, когда вражеский пулеметчик, укрывшийся за
дорогой, сделал паузу.
     Как Карай пролетел опасное расстояние до  врага, он не  помнил. Сиганув
через забор  из сетки-рабицы, он  вцепился в пулеметчика, который, укрывшись
за  саманным сараем, в это время пристегивал к ПКМу "короб". Разъяренный пес
сбил "чеха" с ног и остервенело рвал на части...


     Ревущую  уляпанную  БМП  подбрасывало  на  ухабах, мотало из  стороны в
сторону по разбитой вдрызг  дороге; и  она неустанно  клевала носом, натужно
попыхивая вонючим  дымом.  Карай, Приданцев и  сержант  Головко возлежали на
замурзанном полосатом матраце, разостланном на  броне рядом с пушкой. Сзади,
упираясь  уделанными  гряью  сапогами  в  притороченное  бревно,  уткнувшись
обветренными  отрешенными лицами в отсыревшие поднятые воротники,  сиротливо
притулились  фигуры Секирина, Привалова  и Самурского.  Колонна  с  плановой
"зачистки" возвращалась  домой.  Карай, навострив  уши,  смотрел  блестящими
черными  глазами,  то  на  серый безжизненный  лес  по  краям дороги, то  на
маячивший перед  "бээмпешкой" урчащий  "Урал",  который  то и  дело юзил  по
жидкой  грязной  дороге.  Кобель, изредка  поворачивая  голову к Приданцеву,
тыкался  холодным  влажным носом в рукавицу кинолога. Он чувствовал, что они
возвращаются домой, на  базу. Но, не  знал, что  до базы он так и не доедет,
как  и ласковый "собр"  Савельев, как и несколько "вованов", устроившихся на
броне идущих следом "бэшек". Что,  через пару  минут, вон за тем  поворотом,
колонну ждет огненный смерч.













Самурай


     Виталька  Приданцев  с  широко  открытыми  глазами  на  обоженном  лице
безучастно  смотрел  в  пустоту  и  монотонно   мычал.  Лейтенант  Капустин,
перевернув   его   на   спину,   трофейным   кавказским   кинжалом   вспорол
окровавленный, обгоревший рукав бушлата и наложил ему жгут чуть выше локтя.
     -  Укол, давай!  Да, быстрей  же!  Чего  телишься!  - прикрикнул он  на
прапорщика  Филимонова,  который, прижимаясь всем телом  к  опорному  катку,
трясущимися руками копался в сумке. У  него под ободранным  "шнобилем" как у
кота   во  время  драки  в  разные  стороны  топорщились  рыжеватые  усы,  и
подергивалась щека.
     - Перевяжи культю! Да как следует!  И отсюда никуда! Понял?  Носа из-за
"коробочки" не высовывайте!
     - А ты, куда?
     - Я попытаюсь до "бэтра" добраться! Почему молчат, паразиты!
     -  Хана, Паша! Всем хана! -  твердили дрожащие губы прапорщика, ставшие
похожими на вареники.
     - Не бзди, Филимонов! Прорвемся, бля!
     - Куда, Паша?! Обложили как волков! Со всех сторон! Всем п...дец!
     -  Не  каркай,  Филя!  До "вертухов" продержаться бы!  - прокричал  под
грохот  гранат,  визг   и  звяканье  осколков  о   броню  Капустин   на  ухо
распластавшемуся прапорщику.
     Чуть  поодаль  от  БМП  валялся  сильно опаленный труп кобеля, Карая, с
разорванным в клочья брюхом.  Сбоку  с  "бэтээра"  как-то нервно  с  паузами
заработал КПВТ, вслепую наугад прощупывая свинцом окружающие холмы. Яростный
огонь "духов"  вновь прошелся  по центру  колонны,  где  находились "уралы".
Пулеметные  трассы  хаотично  ковыряли  грязь, с  остервенением вгрызались в
обочины, неистово  молотили  по  броне,  разбивали фары и  лобовые стекла  в
искрящуюся  труху,  безжалостно  кромсали  борта  и крылья,  пытаясь достать
смертоносным жалом укрывшихся  бойцов.  То  здесь,  то  там с гулом  рвались
"воги".  Вокруг   все  горело,  тряслось  и  громыхало.   Пылала   зигзагами
разлившаяся  солярка, коптили скаты,  едкий черный дым от  которых  клочьями
стелился над  заблокированной колонной. Часть "чистильщиков", отстреливаясь,
залегла за бронетехникой и "уралами", другая нашла спасение в кювете.
     Рядовой Секирин, как и многие, лежал  в придорожной канаве наполовину в
мерзкой жиже, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на
дерьмо, глине.  Андрей сопел как загнанная лошадь. В голове  стоял  сплошной
звон, неистово  стучало  сердце,  выпрыгивая  из груди.  Под ногами  хлюпала
холодная  вода.  Комья грязи,  осколки  и  пули  со свистом  проносились над
головой.
     "Неужели, все! Амба! Неужели, никогда больше не увидит:  ни Светки,  ни
близких,  ни  друзей,  ни родного города!" - пронеслось у него  в голове. Он
представил, как его завернутого в шуршащую фольгу молчаливые угрюмые солдаты
грузят в кузов машины.
     "Вот дурак,  чего в институте не  училось!  Теперь приключений на  свою
жопу выше крыши!" - думал Андрей.
     В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил
без  особого труда. Учебой  там  себя дюже  не утруждал, так как  науки  ему
всегда давались легко. Да, вот,  лень-матушка  сгубила. Вместо, того,  чтобы
ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в
постельке,  поболтаться  по  тусовкам,  погонять  музыку  на полную катушку.
Бедные  соседи, как еще  не  оглохли.  И вот подошла  пора  сдачи зачетов  и
экзаменов. Тут-то все и началось! Преподаватели будто сговорились, все,  как
один. Тем, кто  аккуратно посещал лекции  и лабораторные, экзамены и  зачеты
поставили, можно сказать,  "автоматом". А с тех, кто прогуливал  и отлынивал
от занятий, драли три шкуры. Андрей тоже попал в тот "черный список". Тут не
помогли,  ни  его  цепкий  изворотливый ум, ни  последние  две  недели перед
экзаменами, которые он усиленно готовился.  Педагоги  постарались отыграться
за неуважение к  их труду. Сессия для него прошла с плачевными результатами.
Вышибли его  с треском с первого  курса за несданные  "хвосты". Не  успел он
прийти  в  себя  после игнания из  "храма науки",  как  принесли повестку  в
"доблестную армию".
     "Еще утром, когда  тащились по туманной  горной дороге на эту, будь она
проклята, зачистку в селение Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие,
что сегодняшний день скверно кончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили
в засаду! До дембеля всего-то, ничего! Кот наплакал! И на тебе!"
     - Суки!! Гады!! - застонал от  бессилья,  расстроенный парень.  Зверея,
вцепился   зубами  в  засаленный  рукав.  -  Мразь,  черножопая!!  Сволочи!!
Своло...!
     Неожиданно с боку вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив всех
брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок  и словно каленым железом  прожгло
чуть ниже "броника", чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как  что-то горячее
заполняет пах.
     - А-а! А-а! -  Андрей выпустил АКМ и сполз вниз, не зная, куда деваться
от нестерпимой режущей боли. Его пальцы судорожно скребли землю,  между ними
выдавливалась  как  крем  от  торта,  липкая  почва,  вперемежку с  опавшими
листьями.   Рядом,  кто-то  дико  кричал.  Подняв  голову,  он  увидел  как,
развернувшись к нему, матерясь, прапорщик Стефаныч меняет "рожок". У его ног
на четвереньках в луже,  уткнувшись окровавленным лицом  в землю, притулился
кто-то из сержантов.  То  ли Афонин, то ли Елагин. Из-за  хрипящего сержанта
куда-то  мимо  Андрея  смотрели   неподвижные  обезумевшие  глаза   рядового
Свистунова, "душок"  сжался в комок и что-то  шептал  побелевшими губами.  В
красном покрытом цыпками  кулаке с  разбитыми костяшками он сжимал маленькую
потертую  иконку  на шнурке. По замурзанным  щекам,  оставляя борозды, текли
слезы.
     -  Пи...дюлей,  захотел?!  Бери  автомат,  сука!!  В лобешник  дать?! -
накинулся на "молодого" снайпер Володя Кныш, грубо  пихая того сапогом в зад
и замахиваясь прикладом разбитой "эсвэдэшки".
     - Ахмеды,  мать вашу,  всю оптику  изуродовали,  мерзавцы!  -  отчаянно
ругался он, не обращая никакого внимания на стрельбу и грохот вокруг.
     Слева  дружно огрызнулись  пулеметными  очередями "собры".  Сквозь  гул
донеслось  знакомое стрекотание "вертушек". Над колонной пронеслись Ми-8  из
группы  огневой поддержки,  развернувшись, они вдарили  "нурсами"  по  серым
вершинам.
     - Степан! Живем! - крикнул весь прокопченный старший лейтенант Колосков
с дымящимся ПКМом, подползая к "бээмпешке".
     - Савла, убили! - проорал ему в  ответ "собр" Исаев, высовываясь из-под
"звездочки".  Он был весь  ободран  и грязен  как  трубочист. При взрыве его
выбросило  из кузова, и  он неудачно  упал лицом в  месиво разбитой  дороги,
сломав при  этом два пальца на  правой руке. Безымянный и мизинец наполовину
ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева
обрубки. Ухватив  торчащие  фаланги,  Степан рывком вернул  их на место.  Но
пальцы в  разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась  в
маленькую  мягкую  подушку. Не обращая на это внимания, "собровец" короткими
жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.
     - Брата, не видел?!
     -  Виталий  с Тимохиным  по  кювету  в  хвост подались, с фланга  хотят
"нохчей" обойти!
     "Вертушки" дали залп ракетами  и прошлись  по зарослям плотным огнем из
пулеметов. Когда один  из них, отстрелявшись, выходил из  атаки  на вираж; в
пике входил другой, накрывая "воинов аллаха" очередным залпом,  не давая тем
прийти в себя. "Ведущий"  развернулся  боком;  и по укрывшимся боевикам, сея
смерть,  ударил  закрепленный  на  растяжках в дверном проеме  АГС-17.  Веер
разрывов  прошелся  по кустам и деревьям,  за которыми укрылись  нападавшие,
выкашивая  все живое вокруг. Второй Ми-8МТ, барражируя  в стороне, обнаружил
новую цель и саданул ракетами по замаскированным в низине двум "нивам"; одну
тут же разнесло в куски, белая  же с водителем кувыркнулась вверх колесами и
вспыхнула как сухой соломенный сноп...
     Мрачный Сафронов  с "акаэсом" в руке  в  перемазанном  сыром  камуфляже
обходил   разгромленную  колонну.  Потери  были  значительные:  сгорели  два
"урала", подорвался  на  радиоуправляемом фугасе тральщик  (головной  БМП  с
"катками"),  чадил  покореженный  БТР,  из  которого  чумазые  бойцы  спешно
извлекали боекомплект. Двое убитых, одиннадцать раненых, из них трое тяжело.
Перед  "уралом"  в  колее  у пробитого  горящего ската накрытый  потрепанным
бронежилетом  в луже крови покоился безголовый "двухсотый",  младший сержант
Мамонов.  В  кювете  с  раздробленными  ногами,  вниз  лицом -  ""собровец""
Савельев.  Видно  он пытался из  последних сил  отползти от горящей  машины,
прячась за стелющейся гарью, когда его настигла  снайперская  пуля, попавшая
ему в спину.
     - Раненых и "двухсотых" на борт! В темпе, сынки! В темпе!
     Ми-8 приземлился в метрах двухстах за поворотом прямо на  дорогу, более
подходящей площадки не нашлось. Пилотская кабина провоняла пороховым  дымом,
под ногами на полу звякали, шуршали сотни стреляных гильз.
     - Андрюха, потерпи, старик! Уже  близко! - Старшина Баканов, задыхаясь,
успокаивал Секирина,  которого  на  брезенте с трудом  тащили  к  вертолету.
Заляпанные сапоги солдат скользили, чавкали и разъезжались на мокрой  глине.
У Андрея при каждом  их шаге  темнело в глазах, все внутри переворачивалось,
разрывалось  на части. Словно  бритвой  осколком ему располосовало  бушлат и
распороло  брюшину. Если  бы он не зажал ладонями живот, кишки вывалились бы
наружу. Его наспех запеленали,  обмотав бинтами вокруг туловища, и поволокли
к вертолету.
     - Братцы! Братцы, смольнуть, дайте! - прохрипел он  из последних сил. -
Помираю...
     -  Ты, чего,  Секира, удумал?  Я  те,  помру!  Пачку-то живо начищу!  -
пригрозил сержант Головко.
     Черномазый как негр пулеметчик Ромка  Самурский  в разорванной на груди
"разгрузке", прикурив, сунул "примину" в  его потрескавшиеся на бледном лице
губы. Но Андрей потерял сознание, голова свесилась на бок,  окурок выпал изо
рта  и,  упав,  затлел на воротнике  бушлата.  Он уже не  слышал:  ни  гулко
громыхающих  солдатских  сапог  в  грузовом  отсеке  Ми-8,  когда  загружали
"двухсотых" и раненых; ни четырехэтажного  мата бортмеханика,  обнаружившего
свежие пробоины в  обшивке фюзеляжа; ни протяжных стонов  майора  Геращенко,
раненого в бедро; ни гудящего рокота винтокрылой машины.
     Пришел  в себя он уже  в госпитале  на  операционном  столе, когда  ему
вводили  в  полость  живота  дренажные  трубки.  Ему  повезло:  внутренности
оказались  целы. Осколок  лихо  резанул  ему  поперек  живот,  по счастливой
случайности  не  задев  внутренних  органов.  Андрей лежал  под  капельницей
совершенно обнаженный, "в чем  мать родила", и  чувствовал себя,  явно, не в
"своей тарелке". Вокруг сновали и возились  с ним две молоденькие медсестры,
одна  светленькая  с  длинными  волосами,  другая -  темненькая  с  короткой
стрижкой и курносым носиком в зеленой операционной пижаме.
     -  Прикройте  парня, а то замерзнет!  Вон, уже  гусиной кожей покрылся!
Нечего,  мужскими   прелестями  любоваться,  бестыжие!  Налюбуетесь  еще!  -
прикрикнул на них седоватый хирург в очках, моя руки под краном.
     Андрея прикрыли простыней.
     - Ну, как дела, Самурай! - спросил он, улыбаясь, склонившись над ним.
     - Почему, Самурай? - не понял Андрей.
     - Ну, как же, Окаяма-сан,  тебя же с "харакири" доставили! С распоротым
брюхом,  кишки все  снаружи  были.  Теперь  ты  у  нас Самурай. Крепко  тебе
повезло, приятель! Считай, в рубашке родился! Если б не сальник, "край" тебе
паря!
     - Какой еще сальник? Что это такое? - прошептал парень.
     -  Это, мой  дорогой,  такая жировая  стенка,  которая  несет  защитную
функцию, прикрывает собой кишечник. Вот  он то и  спас тебя. Конечно, мы его
немного   укоротили  без  твоего  согласия.  Подрезали  поврежденные  части.
Подлатали, одним словом.
     На третий  день Андрея из  реанимационного отделения медсестры привезли
на "каталке" в палату, где было ему приготовлено местечно у окна.
     "Здравствуйте,  дорогие  мои,  мама,  папа  и  Танюшка!  Пишу  вам   из
госпиталя. Простите, что так долго не писал. Не хотел  расстраивать вас, что
в Чечню  отправили.  Только, пожалуйста, ради бога, не беспокойтесь.  У меня
все хорошо, все цело. И  руки и ноги. Царапнуло слегка осколком по пузу,  но
ничего  страшного, уже передвигаюсь потихоньку. На  днях  обещали снять швы.
Доктор  говорит, что я родился в рубашке, обещал через пару недель выписать.
В апреле буду, наверняка, уже дома. В палате кроме  меня еще пятеро раненых.
Двое  ребят-саперов из Грозного,  десантник,  два омоновца  и  кинолог  наш,
Виталька Приданцев.  Все  они в  отличие от  меня  с  тяжелыми  ранениями. У
Витальки  левую  кисть  гранатой  оторвало. Коля  и Андрей,  подорвались  на
фугасе, когда разминировали дорогу у блокпоста в Старопромысловском районе в
Грозном.  Десантнику  Димке Короткову в  горах  пуля попала в грудь,  пробив
бронежилет;  очнулся он  в  сугробе  и  всю  ночь полз,  пока  его  наши  не
подобрали. Обмороженные  пальцы  на  ногах ему ампутировали. Он хорохорится,
хотя ему не лучше  других.  Сержанты  Сашок  и  Павел из  челябинского ОМОНа
попали  в  засаду  на  Аргунской дороге.  Одного здорово посекло  осколками.
Другого  -  придавило  подбитым   бэтээром,  раздробило  кости.  Лежит  весь
закованный в гипсовый панцирь, да еще и шутит по  этому поводу. Говорит, что
стал похож на мумию египетского фараона. Теперь его Рамзесом все кличут. Это
главврач Евгений Львович его так назвал, он всем здесь прозвища дает. У меня
кличка  - Самурай,  из-за  шрама  на  животе.  Есть  в  отделении  еще  трое
"гладиаторов" из  соседней палаты,  бродят  по коридору с  торчащими  навесу
загипсованными руками. Пацаны в  палате отличные. С ними не соскучишься. Вот
только  с Виталькой проблемы.  Совсем  ему  плохо. Депрессия  у него жуткая.
Боимся за него, как бы чего с собой  не сотворил. Ни с кем не разговаривает,
целыми  днями, молча,  лежит, отвернувшись  к стене.  Его  никто не трогает.
Когда с ним пытаются заговорить, у него на глазах наворачиваются слезы, и он
весь заходится от рыданий.
     Виталю сегодня  ночью приснился сон,  все Карая звал. Это  овчарка его.
Утром  проснулся, а  вместо левой  руки - культя. Страшная  истерика  с  ним
приключилась.  Не  знали, что и делать. Сидит на койке, слезы  рекой льются,
мычит  что-то, что  есть  силы  колотит  здоровой  рукой по  спинке кровати.
Вызвали медсестру. Прибежала Таня, обняла  его, прижала крепко  его голову к
груди.  Стоит  перед  ним,  что-то  шепчет  ему  тихо,  целует  в   макушку,
вздрагивающие плечи  и  спину поглаживает. Когда он притих,  бедолага, увела
его на перевязку.  Потом я покурить  вышел, смотрю, они в  конце  коридора у
окна на банкетке рядышком,  прижавшись, сидят. А  светлые волосы у Татьяны в
солнечных лучах  серебром  отливают.  Словно  какой-то  волшебный светящийся
ореол вокруг  ее головы как у святой.  У  нас все поголовно в  нее влюблены.
Привела Витальку, глядим на  него, совершенно  другой  человек  перед  нами.
Преобразился весь. Вечером накололи его транквилизаторами, вот теперь лежит,
сопит в  отключке. Таня, сестричка,  говорит,  что  главврач уже  вызвал  из
Саратова его родителей.
     Мама,  позвони Вовкиной матери и  передай, что у него все хорошо. Через
месяц приедет. Он в ПВД находится, там спокойнее..."
     Андрей  опустил  онемевшую  руку  с шариковой ручкой и  устало  прикрыл
глаза. Почувствовал, как пульсируя, горячая кровь волной побежала по  венам,
как пальцы охватило приятное покалывание.
     - Под Элистанжи блокировали отряд какого-то Абу, то ли Джафара,  то  ли
Бакара,   из   наемников,  -  донеслось  до  него  откуда-то  издалека.  Это
воспоминаниями с ребятами делился Димка.
     -  В  лощине  боевики  накрыли минометным  огнем  "вэвэшный"  батальон,
который с фланга на них здорово напирал. Прижали "вованов" шквальным огнем к
земле,  голову не поднять. Бля, мечутся,  тыкаются как слепые котята. Вопят,
помощи просят.  "Батя" нас вперед бросил,  на выручку БОНа.  Тут  "вертушки"
налетели.   Видимость  херовая.  Туман.   Лупят  куда  ни  попадя,  "огневая
поддержка" по-нашему называется.  Того и гляди, зацепят своих. Потом "сушки"
появились, бомбить  стали.  Комбат матюгами их  кроет по рации, на чем  свет
стоит, а они дубасят, дубасят...











Чеченская рулетка ( Возвратимся мы не все )


     За чем  он его  купил,  Колосков и  сам толком  не  знал.  Вот,  вдруг,
захотелось  и  купил.  Шлея под  хвост попала. Захотелось  боевых  товарищей
сфотографировать, себя запечатлеть во  всей  красе. Хотя ему этот поляроид и
фотки на  хрен и не нужны были.  Отвалил тому  чеченцу на  рынке полкуска за
фотик и  четыре  комплекта бумаги.  Пощелкал  своих парней-собровцев,  потом
подвернувшихся  "вованов": капитана Дудакова, "старлея" Тимохина с сержантом
Афониным,  Витальку  Приданцева с  кобелем Караем, чуть позже вслед за  ними
примчался запыхавшийся земляк,  рядовой Эдик Пашутин. Оказывается у него был
в  тот день день рождения. Повезло пацану. Успел! Последнюю карточку на него
и потратили. Двадцать годков стукнуло  Академику,  как никак! Потом, смеясь,
долго рассматривали цветные снимки.
     Через  пару дней старший лейтенант Колосков должен  был отправляться за
снаряжением,  почтой  и продуктами  в  "родные пенаты".  Соседи, омоновцы из
Орска, попросили его подбросить до дома двух своих сотрудников.
     Раненого в ногу майора Святова сопровождал капитан, Иса Сатаев. Чеченец
Иса заодно ехал проведать свою семью, которую несколько лет назад перевез на
жительство  в Орск. Иса  боялся за жену  и ребенка. Многих его родственников
убили  дудаевцы. Старший  брат Исы, Муса, летом 1995-го командовал чеченским
ОМОНом. Погиб спустя год, проезжая ночью мимо  блокпоста под  Дуба-Юртом. Он
не  остановился  на  предупредительные  выстрелы  и  его  "уазик"  буквально
изрешетили пулями свои же.
     Выехали  засветло  вместе  с колонной, направляющейся  в  Хасавюрт.  За
Хасавюртом  сержант  Иван Капало  выжимал  из  "Уаза"  все  на  что  тот был
способен. Несколько раз  их останавливали на постах  ГАИ, особенное внимание
было приковано к их пассажирам,  орским  омоновцам, вероятно,  из-за чеченца
Исы, который  явно  не  вписывался в  их  компанию,  ни  фамилией,  ни своим
кавказским  обличием. Лицо кавказской национальности  у проверяющих вызывало
соответствующее отношение. Миновали Оренбург,  от которого на Орск вели  две
дороги:  либо  по автотрассе  на  Казахстан,  либо  по  южной  дороге  через
Беляевку. Дорога на нее  была  не  такой комфортной,  как первая, но другого
пути у них не было. Им  надо было заехать в райцентр, где проживали родители
сержанта Афонина. Передать  им  фотографии  и  весточку  от сына. В Беляевке
притормозили у магазина, спросили у бабок торгующих семечками, как найти их.
Оказалось недалеко, совсем рядом, на  соседней  улице.  Иван лихо подкатил к
дому.  Перед домом  с голубыми  резными  ставнями  аккуратный  палисадничек,
огороженный невысоким забором  из сетки  "рабица". Вылезли  из машины, кости
размять.  Колосков подошел  к калитке, громко  постучал. За забором неистово
залаял мохнатый низенький "бобик", хвост "баранкой", типичный  "двортерьер".
На  крылечко нерешительно вышла  женщина в  пуховом  платке, наброшенном  на
плечи.
     Окинула  взглядом  стоящих  чуть поодаль  у машины военных. Ее  большие
серые  глаза с  щемящей  тревогой перебегали с  одного лица на другое. Она с
испугом уставилась на Ису, на его  смуглую физиономию с крючковатым носом. И
побледнев, судорожно ухватилась пальцами за косяк.
     -  Афонины  здесь  проживают?  -  обратился  к  ней старший  лейтенант.
Побледневшая женщина , молча, кивнула.
     -  Да, вы  не  пугайтесь,  мамаша! Мы  вам  письмо и фотографии от сына
привезли! По пути вот заскочили! В Орск едем, раненого товарища везем.
     Из-за женщины показался встревоженный  муж. Плотный лысеющий мужчина  в
клетчатой рубашке.

     - Мариванна! Да успокойтесь, вы, наконец! Жив, здоров, ваш Федор!
     - Еще здоровее стал!  - добавил Иван Капало, уплетая пирожки с капустой
и грибами за обе щеки. - Вот такой стал!
     - Федя,  сыночек, -  тихо всхлипывая, причитала женщина, вглядываясь  в
маленькие цветные фотографии. - Похудел родной, изменился.
     - Возмужал! Там  все меняются! -  откликнулся, морщась, майор,  вытянув
больную ногу.
     - Совсем взрослый! А уезжал-то совсем мальчишечкой!
     - На войне быстро взрослеют! - вновь отозвался раскрасневшийся Святов.
     - Паша, принеси пуфик и подушку.
     У  натопленной  "голландки"  возлежал,  нахохлившись  и  распушив  усы,
жирнющий  рыжий  кот. Он, закрыв глаза, вслушивался в радостное щебетание  и
вздохи  хозяйки, изредка поглядывая  через узкие щелки  глаз  на  незнакомых
гостей.
     -  Ну,  и  котяра  у  вас! Невозмутимый  как  бонза!  Как  кличут, сего
господина?
     - Марсик!  Лентяй  первостатейный, каких свет не видывал!  Это его Федя
еще в детстве на улице совсем крохотным подобрал.
     - Марсик! Марсик!  Ну,  Марс же!  - безуспешно  попытался Иван привлечь
внимание  кота. - Вот гад, нажрался сметаны и  ноль внимания! Эх, жаль не  я
твой хозяин! Ты бы у меня всех мышей в округе и близлежащих  окрестностях бы
переловил!
     -  Вот  так  вам  удобнее  будет,  кладите  ногу  на  пуфик,  -  сказал
появившийся  хозяин,  устанавливая перед майором пуфик и пристраивая пуховую
подушку за спину майора.
     -  Да,  вы,  не стесняйтесь, милые, ешьте!  Паша  подрежь  еще  соленых
огурчиков.
     - Ну, мужики, еще по одной! - сказал муж, разливая по рюмкам водку.
     -   А  я-то  перепугалась!   Как  услышала,  у  калитки   машина  резко
остановилась,  так  у  меня  сердце и  кольнуло. Думала, с  Федечкой, что-то
случилось. А когда вас увидела, - она посмотрела на Ису. - Простите, со мной
вообще плохо стало.

     Через  пару часов  стали прощаться.  Мария  Ивановна приготовила  им  в
дорогу  большой  пакет со всякой снедью. Пока Иса провожал майора в уборную,
расположенную в глубине двора,  Колосков поведал ей  о жизненных  перипетиях
капитана. Узнав об Исе всю подноготную, она стала с теплотой  выспрашивать у
вернувшегося  чеченца о его семье. Появился, куда-то запропастившийся, Павел
Семенович  с  огромной  картонной  коробкой  в  руках,  от  которой  исходил
специфический аромат.
     - Ребята, вот тут в коробке вяленная рыбка, сам ловил!
     - Они с Федюшкой у  меня заядлые  рыбаки! -  улыбнулась Мария Ивановна,
кутаясь в платок.
     - Спасибо,  Пал Семеныч,  к  пиву  в  самый  раз  будет!  До  свидания,
Мариванна! Не печальтесь, все будет хорошо!
     - С богом  сынки! Приезжайте к нам  летом! Рыбалка у нас отменная! Мы с
Федором такие места вам покажем!
     - Спасибо за хлеб-соль!
     - И вам спасибо, родные! Молиться за вас буду! - плакала у калитки мать
сержанта. - Всего доброго вам и вашим семьям! Счастливого пути!

     В Орске распрощались  с  раненым майором  и  чеченцем Исой  и  покатили
дальше. В родной город въехали  на следующий день  под  вечер. Уже горели на
улицах фонари.
     - Иван,  давай сразу заедем к Пашутиным,  фотку передадим! А потом уж с
чистой совестью отдыхать!
     Колосков достал из нагрудного  кармана фотографии и стал на коленях  их
перебирать, остановился на последней, пашутинской.
     - Смешной! Лопоухий какой-то! -  отозвался Капало,  мельком взглянув на
фотокарточку.
     - Это для тебя он лопоухий! А для матери краше нет!
     Поколесили  изрядно  по микрорайону,  пока  нашли  нужный дом,  который
притулился в  глубине  квартала.  Колосков поднялся на третий этаж, позвонил
несколько раз. Никто не открыл. На лестничную  площадку выглянула любопытная
соседка, маленькая  сухонькая старушонка. Тихо прошамкала беззубым ртом, что
Пашутины  уехали  к  родственникам  в  деревню  и  будут  только  завтра,  с
любопытством   изучая   военного   через   толстые  мутные   линзы  очков  с
перевязанными марлей дужками.

     Колосков  остановился  у сестры,  на  радость племянникам.  Домой после
разрыва с бывшей женой не тянуло. Ему постелили в комнате у мальчишек. После
ванны  и возни с  сорванцами он  тут же отключился, провалившись  в глубокий
сон. На следующий день утром с докладом явился к Протасову, подробно во всех
деталях доложил  об обстановке в  "горячей точке". А вечером они с Михалычем
посидели, выпили, поговорили за жизнь. Подполковник дал ему на отдых неделю,
а потом с письмами родных и машиной продуктов обратно в Чечню.
     Проведал лежащего  в госпитале Балашова Славика. Осколки извлекли. Дела
его пошли  на  поправку, хотя главврач сказал  однозначно, что на дальнейшей
службе тому можно поставить крест.
     - Cлав, как же тебя  угораздило, а? - сокрушался Игорь, осторожно держа
в своих сильных руках его искалеченную руку.
     - Да, я и сам  не знаю. В пылу  боя, разве думаешь об этом. Какая там к
черту осторожность, Квазик! Случайно  на  них нарвались. Их было четверо. По
всему видать, наемники со стажем. Мы сходу атаковали, завалили  одного. Если
б не Вадик, то я бы  точно поднял тот проклятый рюкзак, под которым "эмэска"
лежала, без всяких там  раздумий. Пацана, вот жалко, ему еще девятнадцати не
было! Меня собой прикрыл! А то бы точно труба!

     На третий день Игорь вместе сестрой сходил в церковь, поставил свечи за
здравие оставшихся там ребят.
     На четвертый заглянул  к Саше Алексееву. Дверь открыла мать Саши, Раиса
Дмитриевна.  Всплеснув от  неожиданности  руками, радостно обняла Колоскова,
расцеловала.
     - Слава богу, живой и здоровый?
     - Через четыре дня обратно, тетя Рая!  Как  говорится, покой нам только
снится!
     -  Гоша,  да  когда же  этому  будет конец?  -  спросила  она, кухонным
полотенцем  утирая навернувшиеся на  глаза  слезы. Отвернувшись от него и  в
отчаянии махнув рукой, расстроенная удалилась на кухню.
     У Алексеева был  гость, какой-то бородатый  парень в потертых джинсах и
черном с аппликацией свитере, что-то увлеченно рисующий  на тетрадном листе.
Саша очень обрадовался нежданному появлению Игоря. Представил их друг другу.
Незнакомца звали Леонидом,  он бывший преподаватель художественного училища,
по профессии скульптор. В настоящее время вольный художник, занимается малой
пластикой,  отливкой  из бронзы. У него много заказов от "новых русских"  на
изготовление каминных часов и некоторых эксклюзивных вещей.
     - Лень, покажи! - обратился к нему Алексеев.
     Леонид, придвинув поближе кожаный кофр, стоящий в ногах, извлек из него
завернутый в  плотную бумагу  предмет. Развернул  сверток и извлек небольшую
бронзовую статуэтку, поставил на столешницу. Высотой она была около двадцати
пяти сантиметров. Это была стоящая на цыпочках стройная обнаженная девушка с
поднятыми  руками,   перед   ней  была  оконная   рама,  будто  она   сладко
потягивается, встречая ранний рассвет.
     - Квазик, ведь, правда, красиво! - спросил Саша, обращаясь к Колоскову.
     - Классно! - вырвалось в восхищении у Игоря. - Изящная работка,  ничего
не скажешь!
     - Лень, Ареса ему еще покажи!
     - А кто такой Арес?
     - Это бог войны, ну одним словом, как Марс!
     - Аа..., - понимающе протянул Колосков.
     Друг Алексеева достал из кофра еще один сверток. Арес представлял собой
бегущего греческого воина в доспехах и шлеме с обнаженным коротким мечом.
     - Вот тоже  хочу заняться малой  пластикой, как и Леонид. Тоже отливать
фигурки.  Задумок  у  меня  море,  фантазия, слава  богу,  пока работает,  -
возбужденно  говорил Саша, при этом глаза  его светились. - Правда, это дело
не простое, но на первых порах Леня обещал  помочь советом  и материалами. А
там  посмотрим,  может что-нибудь  из этого  и выйдет. Стоящие работы  малой
пластики хорошо ценятся, так что, Квазик, пора  из нищеты выбираться, нечего
на несчастную пенсию перебиваться.
     Игорь искренне был  рад за друга,  что  тот обрел душевное спокойствие,
нашел себя в любимой работе, не опустил обреченно руки, поддавшись депрессии
после тяжелого ранения.
     -  Сейчас я тебе  свою последнюю работу  покажу!  Ахнешь!  -  Саша лихо
развернулся на инвалидной коляске и покатил в соседнюю комнату...

     На пятый день утром Колосков вдруг вспомнил, что так  и не передал фото
рядового  Пашутина. После  вчерашней встречи с  сослуживцами, проведенной  в
баре, тупо  побаливала голова. На автобусной остановке в  ларьке купил  пару
банок  "Балтики", когда доехал до микрорайона, вроде полегчало.  Поднялся на
знакомый этаж, на лестничной площадке  с хмурыми лицами, молча,  курили трое
мужчин.  Дверь  в  квартиру  была почему-то  приоткрыта.  Из нее вышли, тихо
разговаривая две, женщины, одна из них утирала заплаканные глаза.
     - Извините,  мне бы Пашутиных,  -  спросил Игорь, обращаясь  к одной из
них.
     - Вы проходите! Вы, наверное, из военкомата?
     - Нет, я служу с их сыном.
     - С Эдиком?
     - Да! Я фотографию им привез от него.
     - Какую фотографию? Его же в Чечне убили!
     - Как убили? - опешил Колосков.
     - Вчера  приходили с военкомата  и  сообщили им  о гибели сына. Сегодня
вечером, военком сказал, привезут оттуда тело.
     -  Пройдите,  Сергея  Михайловича  сейчас  нет,  он  с  поминками  дела
утрясает, а Ольга Ивановна здесь. Плачет.
     Колосков вошел  в квартиру. Обычная  двухкомнатная "хрущевка" с нишей и
тесным коридорчиком.  У холодильника,  притулившегося в  углу,  с зареванным
лицом  стояла худенькая  светленькая девушка,  которую успокаивала, обняв за
плечи, невысокая женщина в черном платке. Сильно пахло  валерьянкой и чем-то
еще.  Мимо  них из комнаты в кухню  стремительно прошла  женщина.  Никто  не
обращал на него никакого внимания. Он снял шапку и прошел в комнату.
     Стеклянная  дверь, сервант, телевизор и зеркало были  занавешаны белыми
простынями. На  телевизоре,  изредка  потрескивая, горела тоненькая восковая
свеча, а рядом стоял портрет улыбающегося  Эдика, снятого в берете, тельнике
и камуфляже на фоне российского флага.  Похоже,  снято где-то на пересыльном
пункте,   где   фотографы-колымщики  одевают   в   одну   и   ту   же  форму
ребят-призывников и щелкают одного за другим. Разве  кто откажется от  такой
фотографии. А потом наложенным платежом рассылают по адресам родителей.
     Справа,  на  диване,  откинувшись, полулежала мать  Эдика, в  черном, с
отрешенным  заплаканным  лицом,  стиснув в  кулачке носовой  платок. Над ней
хлопотали, видимо, ее родственницы или подруги, которые пытались привести ее
в  чувство. Тут  же  суетилась знакомая  ему  соседка-старушка.  В  сторонке
несколько перепуганных девчонок, наверное, одноклассниц, шмыгали носами.
     - Голову ей опустите пониже! Уберите, не надо подушку!
     - Кто-нибудь, платок смочите водой!
     - Вера, нашатырь где? Куда дели нашатырь?
     - На книжной полке посмотри!
     -  Оленька, бедная,  девочка  моя, -  причитала  седая полная  женщина,
сидевшая в кресле. - Надо же такое несчастье! Такое горе! Эдичка!
     Посреди комнаты  мужчина средних лет  и молодой  парнишка  возились  со
столом,  пытаясь  раздвинуть  его.  В углу между  окном  и сервантом у стены
стояли четыре  венка с траурными лентами. На одной было  написано: "Дорогому
любимому   сыночку  от  мамы  с  папой".   Под   сервант  забилась  насмерть
перепуганная серая с белым кошка, не понимая, что же происходит  в доме, что
здесь делают эти чужие люди.

     Вдруг   протяжно   застонала   мать  убитого  солдата,   женщины  вновь
засуетились вокруг нее.
     -  Коля,  давайте перенесем ее в маленькую комнату, - позвала  одна  из
женщин мужчину, который занимался столом.
     - Мужчина, помогите, пожалуйста, - она же обратилась к Колоскову.
     - Да, да, конечно! - глухо вырвалось у Игоря.
     Они  подхватили  осторожно  безжизненное  тело  матери  и  перенесли  в
соседнюю комнату на кушетку.
     - Саня, позови Ларису, медсестру с четвертого! Надо бы укол ей сделать!
Пусть поспит  хоть несколько  часов!  Завтра у нее будет  тяжелый день!  Эх,
горе-то какое! Бедняжка!
     - Потерять единственного сына!
     - Проклятая война!
     - Не война, а  политики!  Своих-то  детей  они  на  бойню  не посылают!
Сволочи! - отозвался зло мужчина.
     Колосков  понуро  стоял  у окна.  Комната  Академика  ничем  особым  не
отличалась от  подобных  мальчишеских комнат.  Только большим обилием  книг,
которыми был  забит  стеллаж  и  полки  над  столом.  Те  же  яркие  плакаты
популярных  рок-групп  на стене,  магнитофон, усилитель, громоздкие колонки,
полка с кассетами, на  стене видавшая  виды гитара  с наклейками на деке. На
письменном столе  под оргстеклом цветной  портрет Пола  Маккартни,  школьные
фотографии, среди которых фото светленькой девушки, похоже, которую Колосков
видел только что плачущую в коридоре.
     Прибежала Лариса со шприцами и лекарством. Симпатичная  молодая женщина
лет тридцати с короткой стрижкой. Оставив мать Эдика с медсестрой, все вышли
из комнаты. Раздавались всхлипы  и вздохи, сидящих в печали женщин, говорили
полушопотом, старались не шуметь.
     - Отпевание начнется в  десять. С шофером  катафалка уже  договорились.
Подъедет точно к девяти.
     - Катя, а как со столовой?
     - Столовую заказали. Не волнуйся. Автобусы будут. Николай Васильевич со
всеми уже договорился.
     - А веточки сосновые?
     - Ребята, Эдичкины друзья, обещали нарезать...
     Игорь,  вспомнив  о цели своего визита, извлек  из  кармана поляроидную
фотокарточку и пристроил рядом со свечой и портретом погибшего парнишки.
     Через полчаса он, ссутулившись, одиноко сидел  в  сквере на обледенелой
скамейке и пил "из горла" водку.


Квазимодо


     Мы будем твердо следовать истинному смыслу
     воинского пути, чтобы наши чувства все время
     были наготове.
        Одна из заповедей школы Кекусинкай

     Этим  прозвищем  его  окрестили  боевые товарищи  в  январе  1995-го  в
Грозном.  Кто его первым так назвал одному богу известно, никто этого из них
сейчас  не  помнит.  Случилось это во  время штурма  одной из пятиэтажек,  в
которой  засели  отчаянно  обороняющиеся дудаевцы.  Выбили  боевиков из трех
подъездов, остался последний. По верхним этажам долбила  стоящая у соседнего
закопченного  от пожарища  дома "бэшка".  Они  же  шаг  за шагом  выкуривали
"духов"  с  нижних. Поднялись на второй этаж, забросали "эфками" все дверные
амбразуры. Рвануло! Теперь, вперед! И тут,  неожиданно, сверху вылетели  два
кругляша  с  ребрышками, прямо  под  ноги  ему, лейтенанту  Колоскову и  его
напарнику,   прапорщику   Дубицкому,  оставшимся  на  лестничной   площадке.
Остальные ребята тем  временем  шмонали  квартиры. Николка  Дубицкий тут  же
плюхнулся ничком в один из дверных проемов. Он же, шарахнулся инстинктивно в
сторону  от  смертоносных  подарков и  сорвался  вниз: перила  на  лесничном
пролете  были  выломаны с  мясом.  Это  его и спасло  тогда  от осколков, от
неминуемой смерти. Повезло, только колено разбил в кровь да плечом и  башкой
шандарахнулся здорово о нижние ступеньки. С трудом поднялся как древний дед,
весь перемазанный в пыли,  исцарапанный. Котелок гудит как керогаз, спина не
разгибается, ушибленная  бровь  распухла  на  глазах,  правый  глаз  начисто
заплыл,  будто  и  не было  вовсе.  Вот в  таком виде он  и  предстал  перед
товарищами. Хромой, кривой, всклокоченный. Тут кто-то и брякнул, взглянув на
Игоря:  "Настоящий  Квазимодо!",   так  и  пошло,  поехало.  Стали  величать
Квазимодо или кратко Квазиком.

     Игорь  Колосков  в  юности  был чемпионом  региона по  каратэ  в  стиле
Кекусинкай.  С  двенадцати  лет  он занимался  в  спортивном  клубе.  Уже  в
семнадцать  заработал  "черный  пояс",  который  в "доджо"  торжественно ему
вручал, приехавший к  ним на  соревнования,  президент  федерации Кекусинкай
России Александр Иванович Танюшкин. Может он и дальше бы успешно выступал на
татами, да вышла незадача, в одном из "джиу-кумитэ" (свободном спарринге) на
тренировке перед ответственным турниром получил серьезнейшую травму, перелом
шейки  бедра.  На  этом  в один миг  и закончилась его звездная  чемпионская
карьера.  После  окончания средней школы каким-то чудом прошел медкомиссию и
легко поступил в военное училище.  Окончил  его  с отличием, а через полгода
оказался в Грозном, в жестокой январской заварушке, устроенной "Павликом"...

     Вернулся из  очередной командировки. К дому подходил, сердце колотилось
бешено, готово было  выпрыгнуть наружу. Будто целую  вечность дома не был, а
на самом-то  деле всего три месяца. Позвонил.  Никто не  отвечает. Спустился
этажом ниже  к соседке,  тете Шуре,  взял  ключ, который на всякий случай ей
оставляли, если вдруг  зальет ненароком или  еще  чего-нибудь непредвиденное
случится.  Поднялся к себе.  Открыл.  Вошел. Чуть сознание не потерял. Запах
женских духов и  прочей косметики  обалденный.  Отвык в Чечне  от "шанелей",
"диоров", кремов,  шампуней. Там  был  только запах крови, пота,  дерьма  да
запах страха. Да, да, именно запах страха. Он  этому раньше  не верил,  пока
сам  не  почувствовал.  Когда  человек  одержим  страхом, не  только  он сам
меняется, но и его собственный запах тоже. Запах кожи, пота.
     Сбросил вонючие монатки. Забрался в теплую ванну. Долго лежал, откисая.
В  ароматной пене,  бултыхаясь,  балдея.  Вылез,  обвернулся  полотенцем как
Махатма   Ганди,  отправился   прямиком  на   уютную  кухоньку   обследовать
холодильник.   Там  оставалась  початая  бутылка  коньяка.  Прощаясь,  перед
отъездом открывали. Пусто! Куда-то исчезла? М...да! Печальный случай! Видать
с подружками уговорила. А жаль! Сейчас была бы  к  стати. Уселся в  глубокое
удобное кресло, вытянул с наслаждением волосатые крепкие ноги. Врубил телик.
Пощелкал  программы.  Ничего  интересного.  Везде  одно  и  тоже.  Перосян с
плоскими шутками со своей боевой подругой,  щекастый Евдокимов  все про баню
рассказывает, да  волосатые  и  бритые  под  ноль  чуваки  с голыми бабцами,
извиваясь  словно гомики, идиотские песни вопят.  Остановился на  спортивном
канале.  Как  помню,  "Ак-Барс"  с кем-то играл. Накидал шайб целую авоську.
Стал уже слегка подремывать, когда щелкнул входной замок. Бросился встречать
свою  ненаглядную, единственную. Крепко обнял,  поцеловал, пощекотил усами и
легко подхватив на руки словно  пушинку,  понес в комнату. Тяжело  плюхнулся
вместе  с ней в  кресло, уткнулся лицом,  с  наслаждением вдыхая  аромат  ее
каштановых волос. Расстегнул кружевную блузку,  обнажил  шелковистую грудь с
розовым  призывно  торчащим  соском  и  жадно  обхватил его  своими горячими
губами.
     - Ну, погоди же, дай хоть раздеться, - заворковала моя прелесть,  делая
отчаянные  попытки вырваться  из могучих  объятий "изголодавшегося зверя". -
Бешеный какой-то! Словно из джунглей вырвался! Когда приехал? Позвонил бы на
работу, я бы что-нибудь купила! Голодный, наверное!  Ел что-нибудь?  Посиди,
отдохни, дорогой, я приму душ!
     Он  тогда  в порыве чувств  не  обратил  внимания, а уже  позже,  через
несколько  дней,  стал  замечать,  что она  какая-то не  такая,  как раньше.
Странная  какая-то.  В ней что-то  изменилось.  Стала чаще задерживаться  на
работе, жаловалась на большую загрузку. Приходила  усталая, неразговорчивая.
Часто ссылалась  на головную боль.  До какой  там  любви.  Уже  не  было тех
интимных откровенных заигрываний в постели, как раньше. Какой  уж там минет.
Обыкновенный поцелуй не дождешься!
     - Это бывает,  - подумал он. - Отвыкла от мужика,  пока  в командировке
был. Да и я слишком  груб,  не внимателен, без особых там ласк и  нежностей,
пру как танк напролом.  Отсюда и холодность. Такое ощущение, что занимаешься
любовью не с любящей тебя женщиной, а с бесчувственным манекеном...
     Нет, все-таки что-то произошло.  Что-то произошло. Все знали, только он
не знал. И он это почувствовал. Сосед-колобок, напротив,  как-то при встрече
ехидно ухмыльнулся в  усы. Так бы  и стукнул по жирной физиономии. Даже тетя
Шура, уж на что божий одуванчик, и та стала избегать его.
     Игорь  за   полторы   недели  извелся,  стал  нервным  и  замкнутым  от
переживаний и подозрений. Одним  словом,  довел  себя "до  ручки".  Однажды,
решившись, он объявил ей об очередной  срочной командировке. К его удивлению
она это известие восприняла довольно спокойно. Утром, тепло попрощавшись, он
уехал к знакомому на дачу, где пробыл пару кошмарных дней наедине с  собой и
своими  сомнениями. На третий, поздно вечером вернулся в город, поднялся  на
четвертый  этаж  соседнего дома, окно  лестничной  площадки были расположено
прямо напротив окон его квартиры. В зале горел  свет. Он видел  порхающий по
комнате словно эльф силуэт  любимой.  И вдруг откуда-то  сбоку  появился еще
один,  высокий,  мужской.  Он  обнимал ее! Его женщину!  Которую  он обожал!
Которой верил! Которую боготворил! Которую носил на руках!
     Он был в шоке. Пальцы с хрустом сжались в кулак. Он  словно зомби вышел
из подъезда, и  только  сейчас  обратил  внимание что,  напротив, у их  дома
припаркована незнакомая серебристая иномарка.
     Вернулся во двор он через несколько часов, где все это время бродил, он
не  помнит.  Машина  стояла на  прежнем  месте. Света  в окнах уже  не было.
Поднялся к себе. Бесшумно открыл замок, разулся и тихо прошел в комнату. Они
крепко спали, утомленные  любовной игрой. Игорь, стараясь не шуметь,  быстро
разделся и нырнул под одеяло...
     Оба  проснулись, не понимая в темноте, почему вдруг стало тесно. Гость,
молодой  смазливый парень,  попытался  вскочить,  но  Колосков сильной рукой
обоих припечатал к ложу.
     -  Раз так получилось, будем жить втроем! - объявил он, удивительно для
себя  самого  спокойным   вкрадчивым  голосом.   Отпустив  виновников  своих
кошмарных переживаний, он вытянулся и беззаботно закинул руки за  голову. Он
уже не обращал на них никакого внимания. Они же, покинув оскверненное ложе и
прихватив  одежду, одевались наспех уже  в прихожей. Через  некоторое  время
мягко заурчал двигатель, стоящей под окнами иномарки. Они уехали.
     Он же провалился в какую-то бездонную пропасть. Он спал мертвецким сном
целые сутки. Когда он проснулся, понял, что все на белом свете  ему по фигу.
Мир, его окружавший,  рухнул.  В  нем самом что-то сломалось. Словно пружина
слетела как в часовом  механизме. Механизм семейной жизни сразу запылился  и
заржавел. Он прожил  в квартире еще несколько дней. Которые беспробудно пил.
На четвертый, утром в ванной взглянул в овальное зеркало и не узнал себя. Из
его глотки вырвался дикий рык, смертельно раненого зверя. Он одним движением
смахнул с полки всю ее дорогую косметику и кулаком разнес зеркало вдребезги.
По  физиономии дать? Что  толку?  Слабак! Ты же мужик!  Ну,  что  поделаешь!
Бывает и такое! Любовь проходит! Не ты один! Возьми себя в руки! Ты, что как
пацан,  обиженный,  оскорбленный! Еще в петлю полезь! Сопли  распустил!  Сам
виноват! Значит, мало ей дал, мало уделял внимания!  Человек-то он по натуре
неразговорчивый,  всякие  там  комплименты и  прочую лапшу  на уши вешать не
умеет!  А  бабы на это  падки как пчелы на  мед!  Они как  кошки, погладишь,
замурлычат
     Как  ему вдруг стал  ненавистен  этот  дом, где  было столько  любви  и
счастливых мгновений. Колосков  быстро  собрался, закрыл квартиру, спустился
вниз, молча вручил ключ тете Шуре. Поехал прямиком  к Протасову.  Ввалился в
кабинет,  так   мол   и  так,  Михалыч,  надоело   отдыхать,  хочу  снова  в
командировку.
     - Ты, что Квазик головой шандарахнулся? Всего две недели прошло, как ты
вернулся!  А  ты  как  с  цепи  сорвался!  На  тебе  лица  нет!  -  заворчал
подполковник. - Что стряслось, выкладывай!
     Пришлось  Михалычу  все выложить как на  духу. Он мужик мудрый,  трижды
женатый. Сразу вошел  в положение. Почесал свою блестящую как  у  Розенбаума
репу  и говорит,  надо обязательно  ехать,  только это  может как-то  помочь
пережить свалившуюся на меня беду. У  великого Ницше где-то сказано, идешь к
бабе, бери  кнут! Не повезло тебе с бабой,  говорит. Ой, не повезло! Лучше б
собаку завел, та уж точно не  обманет, не предаст. А когда отношения заходят
в тупик, это ведь  сразу видно.  Глядишь,  тебя  уже никто  не  ласкает,  не
прижимается как  обычно, не виснет на шее, не трезвонит  о своих  радостях и
печалях,  не встречает тебя, когда вялый  уставший  открываешь дверь. А если
еще  к  этому вместо  привычных  Мишутка, Мишуня,  Мишенька,  тебя почему-то
начинают называть твердо и повелительно Михаил, считай - любовь прошла, ушла
безповоротно! Бери шинель, иди из дому!
     -  Все болтают,  любовь надо завоевывать! - продолжал Михалыч,  неспеша
разливая по стопкам армянский  коньяк,  извлеченный из тумбочки. - А  я тебе
скажу так, завоевывать ее  ни в коем случае не надо! Она либо есть, либо  ее
просто нет! Одно из  двух! Настоящая  любовь - это  большая редкость,  скажу
тебе по секрету!  Когда любимая  за  тобой, хоть на край света!  Не  каждому
такой подарок  выпадает  в  жизни!  Мне вот, только  с  третьего  раза.  Бог
смилостивился, Настеньку послал старому дураку.  Если б не она,  я бы  после
того ранения на ноги вряд ли поднялся. Выходила, голубушка.
     -  Да,  Настасья  Егоровна,  прекрасная  женщина,  -  согласился Игорь,
закуривая. -  Душевной  теплоты  человек.  Помню, как  она нас  провожала  в
последнюю командировку! Для каждого нашлось доброе напутствие.
     -  Не то слово! Золото! А  про твою, она мне  сразу сказала, как только
увидела, что вертихвостка та еще, и что жить вы не будете!
     Квазимодо  с хрустом сжал кулак с ороговевшими костяшками,  покоившийся
на столе. Его потемневший взгляд впился в хрустальную пепельницу.
     - Ничего, ничего,  браток!  Съедишь, развеешься.  Там  тебе  не до  дум
будет. А здесь  останешься, волком будешь выть, на стенку начнешь бросаться,
сам  себя  изведешь,  как пить  дать. Это вещь  такая. Не  ты первый,  не ты
последний. Сколько стоящих мужиков из-за этого пропало. Необходимо отвлечься
от мрачных мыслей, по боку  их, иначе  - крышка. Либо горько запьешь и  тебя
вышибут из органов ко всем чертям, либо чего-нибудь натворишь  непоправимое,
либо чего доброго, пулю  пустишь  в башку.  Так что,  мой тебе добрый совет,
езжай с богом, Игорек! Время  лечит. Все у тебя будет путем, ты парень не из
слабых, я тебя  знаю! Будь  молодцом, не бери в голову! Плюнь на все! Черт с
ней, с сукой! Поедешь на замену Балашову.
     - Балашову?
     - Ранили его!
     - Славку? Когда?
     - Степан  Исаев  звонил  оттуда утром. Подорвался, сукин хвост! Сколько
раз ему, мудаку, говорил,  не спеши, внимательно осмотрись, обдумай! Так нет
же, прет всегда напролом!
     - Где?
     - В Хиди-Хуторе.
     - На растяжке?
     - Да, нет.  Растяжку бы  он  заметил, не дурак. Перестрелка завязалась.
Группу наемников в селе накрыли. Завалили пару "вахов". Пацан-срочник, что с
ним был, рюкзак  поднял, лежащий на тропинке  рядом  с убитым арабом. А  под
рюкзаком  лежала  МС-3 на  боевом взводе.  Только  салаженок  поднял,  чтобы
посмотреть, что в нем, рванула. А Славка,  как на зло, рядом оказался в  это
время.
     Игорь с Балашовым еще в 95-ом в Грозном "боевое крещенье" получили. Ему
вспомнился   кошмар   тех  дней,   который   им  вместе  довелось  пережить.
Изматывающие уличные бои, кругом убитые, стонущие  раненые, пожарища, руины,
подбитая  изувеченная  бронетехника,  обезумевшие  под   перекрестным  огнем
беженцы,  отчаянное сопротивление  дудаевцев. Навечно отпечаталась  в памяти
мерзкая  картина: в расположенном за  президентским  дворцом канализационном
коллекторе плавающие в дерьме трупы погибших танкистов. До которых никому не
было дела. И  вот  Славка, его боевой кореш, с которым вместе  перенесли все
тяготы войны, подорвался на мине.
     - Поедешь, за Трофимовым там присмотри, уж больно горяч, как бы чего не
выкинул. От него всего можно ждать, - оторвал его от дум Михалыч.
     - Конфуций - мужик непредсказуемый.
     -  Да,  кстати,  тут  тебя  спрашивал  Алексеев.  Интересовался,  когда
приедешь? Подарок тебе приготовил на день рождения. Забеги к нему. Проведай.
     Саша Алексеев  был  с  ними, когда они  вошли в Чечню в декабре  94-го.
Молодому лейтенанту  не  привелось повоевать в  Грозном, на  трассе  колонну
бронетехники обстреляли из зеленки, и шальная пуля попала ему в спину, задев
позвоночник. Игорь с Балашовым двигались следом и  видели, как тяжелораненый
Алексеев  свалился  с  брони.  У  Саши  после  ранения  парализовало  нижние
конечности,  и  он  передвигался  по  крохотной  родительской  квартирке  на
инвалидной  коляске. Жили они  на четвертом этаже в "хрущевке", и спуститься
на прогулку во двор на свежий  воздух для него было  неразрешимой проблемой.
Игорь  с  товарищами после  возвращения  из командировок  часто  заходили  к
боевому другу и  на руках выносили его вместе  с коляской в тень под акации,
иногда  организовывали для него  праздник: выезд на природу, куда-  нибудь в
лес, к речке. В первый год у Саши была  жуткая депрессия,  он не хотел жить.
Любимая девушка его  бросила.  Кому нужен муж-инвалид? Он не мог видеть  как
переживают  за  него родители.  Его  нервировало их сострадание,  он не  мог
видеть заплаканные глаза матери, угнетала собственная беспомощность. А потом
кто-то из  ребят  додумался и принес  ему  инструмент для резьбы по  дереву,
чтобы его чем-нибудь  занять, всякие там резцы,  и он увлекся этим занятием.
Начал  с  простого, с разделочных  досок, и пошло. Из  под  его искусных рук
выходили настоящие шедевры, особенно из капа, которые он любил просто дарить
своим друзьям.


     Ибрагиму  Хамзатову  было  двадцать  семь  лет. А  это  уже немало  для
настоящего мужчины  на  Кавказе. Он  возвращался  в родное  село.  Ездил  на
свадьбу к родственникам в Хасавюрт. Дела у него шли в гору. У него была пара
скромных заводиков  по  переработке  нефти.  Если  эти  закопанные  в  землю
цисцерны  можно  называть  заводиками.  Несколько раз  их у него  собирались
взорвать,    но   как   говорится,   Аллах    миловал,   всегда   находились
заинтересованные  люди.  И  его  оставляли не  только  в покое,  но и даже в
некоторой степени  охраняли.  Проблем стало намного  меньше, чем в ту войну.
Фуру закачал бензином и  вперед, к родственникам в Дагестан, а там  он уйдет
куда надо.  По  своим  каналам.  Даже и беспокоиться не надо. С  блокпостами
абсолютно никаких трений. "Бобы" там крутые зашибают. Сколько машин  за день
пропускается? Подъезжаешь, договариваешься с "ментами" на энную сумму, даешь
в  лапу  несколько  сотен  и  можешь  спокойно   валить  дальше,  да  еще  и
рекомендацию дают, к  кому на следующем "блоке" обратиться. Проблемы  только
возникают,  если  на  "десантуру" нарвешься.  С ними этот номер не  пройдет.
Нефтепродукты, это не  пряники или  конфеты, нужны  специальные документы на
перевозку по Чечне.
     Ибрагим  обычно  ездил  на  старенькой "копейке",  чтобы  не привлекать
пристального внимания к своей особе. Хотя в гараже у него ютилась сверкающая
серебристым  металликом  "Ауди". Свадьба прошла пышно и весело, женился  его
двоюродный брат Исмаил, который был  одним из главных звеньев в его бизнесе.
Дорогой  дядя Аслан был доволен  выбором среднего сына,  семья породнилась с
очень влиятельными уважаемыми людьми.
     Загруженный подзавязку дядиными  подарками "жигуль" на  разбитой вдрызг
дороге натужно стонал и покряхтывал. И надо же было поломке случиться в трех
километрах от родного дома.
     Ибрагим, проклиная все на свете, вылез из-за руля заглохшего автомобиля
на пустынную вечернюю  дорогу.  Придется идти пешком. Не  сидеть же, сиднем,
здесь всю ночь. Закрыв машину, перекинув через  плечо  спортивную сумку,  он
поплелся по пыльной дороге в гору.
     Через  час  уже  в  полной  темноте,   преодолев  вершину,  он  увидел,
раскинувшуюся внизу, подмигивающую огоньками, родную вотчину. Под  гору идти
стало легче и веселее. Считай, уже дома.
     - Черт, побери! - выругался он, заметив, что развязался шнурок. Опустив
на дорогу тяжелую сумку, присел и стал завязывать шнурок.


     На блокпосту у въезда в  село "фишку" тянули четверо "вованов": рядовые
Привалов,  Самурский, Никонов и  сержант Кныш.  Двое мирно  спали, зарывшись
лицами  в  воротники  бушлатов, прижавшись  друг  к другу,  а  другая двойка
изредка  поглядывала по  сторонам и  вслушивалась в тишину. Со  стороны села
послышались чьи-то шаги, кто-то направлялся к ним, тихо насвистывая.
     - Стой! Кто идет?
     - Свои! Колосков!
     Из  темноты  вынырнул  легко  узнаваемый   силуэт  старшего  лейтенанта
Колоскова.
     - Ты  чего, Квазик, народ пугаешь?  Могли бы вмазать!  - сказал Кныш. -
Бродишь  по  ночам как Кентервильское  приведение.  Кандалов  звенящих  тебе
только еще не хватает. Хорошо, что хоть свистнул, а то бы шарахнули б с двух
стволов! И была бы твоя песенка спета!
     - Не  спится, парни. Бессонница, зараза, замучила.  Бедро еще к тому же
разболелось   не   на  шутку,   разнылось   к   непогоде,  наверное.   Вышел
прогульнуться, чтобы ребятам не мешать.
     - Плотнее к окуляру прижимайся, чтобы свет от прицела на лицо не падал,
- посоветовал Самурскому сержант, оборачиваясь. - Был  у меня случай, я духа
в  Грозном  подловил на  этом.  Три  ночи  за  ним,  подлюкой,  охотился.  В
развалинах  вонючих с крысами время  коротал, но все-таки дождался  матерого
снаперюгу.  Влупил ему прямо в  мерзкую рожу. Четверых  ребят только у нас в
роте завалил, сволочь. Наемником оказался, из афганских моджахедов, когда-то
у Масуда воевал.
     - И чего они здесь позабыли?- спросил Ромка, вновь уткнувшись в прицел,
глядя в темноту.
     - Ром,  проплачено да немалыми баксами. Это тебе не "чехи" бестолковые,
среди наемников очень закаленные бойцы попадаются,  не один конфликт прошли,
опыт у них охеренный, - ответил Квазимодо, усердно массируя ногу.
     -  Квазик! Квазик! Смотри, никак кто-то на дороге копошится! - окликнул
"собровца" взволнованный солдат.
     - Наверняка, фугас закладывает, - высказал предположение Володька Кныш.
- Помнишь, на прошлой неделе в том месте "уазик" с омоновцами подорвался.
     -  Ну-ка,  дайка,  взглянуть! -  Квазимодо  живо потянулся  к  Ромкиной
винтовке с ночным прицелом.
     Прижал бровь к окуляру.
     - И в правду, какая-то сука маячит.  Присел, взрывчатку закапывает. Ах,
душара потный!  Вечерний  моцион,  видите ли,  у  него.  Получай, гад! -  не
раздумывая, он нажал на спусковой крючок...




     Один из вертолетов приземлился на дорогу  взять раненых  и "двухсотых".
Другой  же Ми-8МТ  барражировал над лесом, откуда  из  засады велся  обстрел
колонны. В  ложбинке чадила, лежащая на  боку, белая "Нива".  Тут  же  лежал
окровавленный   тлеющий  труп   боевика.  Немного   поодаль   горела   груда
исковеркованного металла, тоже когда-то  бывшего  автомобилем. Игорь, махнул
рукой, показавшимся из зарослей  слева  Тимохину и  Виталию Исаеву и побежал
дальше,  внимательно  всматриваясь  во  враждебный  лес.  Под ногами шуршали
прошлогодние  опавшие  листья.  Неожиданно  он увидел впереди  меж деревьями
мелькающий  силуэт. Квазимодо,  не  теряя  осторожности,  прибавил скорости.
Бежать с ПКМом  на перевес было крайне неудобно.  Может бросить, мелькнула у
него вдруг  шальная мысль.  Иначе, хер догонишь! Вот уже показалась спина  в
кожаной коричневой куртке, бегущего боевика. Оружия у него в руках не было.
     - А  черт с  ним! В случае чего "Макаров" выручит, - подумал Игорь,  на
ходу освобождаясь от тяжелого  пулемета.  Словно тяжеленный  камень  с  себя
сбросил. Бежать стало намного легче. Расстояние между ними сокращалось.
     Запыхавшийся взмокший  боевик, услышав  за собой топот преследователя и
треск  ломающихся  веток,  быстро оглянулся.  Увидев,  что  за  ним  гонится
невооруженный враг,  он остановился, переводя дух. Он был крепкого сложения,
ростом не ниже  Колоскова,  на вид ему было, наверное, чуть больше тридцати.
Небрит. Открытое  лицо.  Орлиный  нос. Можно сказать, красавец. Его даже  не
портил небольшой  шрам над левой бровью.  Черные большие  глаза  внимательно
следили за "собровцем", который, догнав врага, настороженно приближался.
     В   руке  чеченца   матово  блеснул  клинок.  Колосков,  тяжело   дыша,
переминаясь, стоял в трех метрах  напротив боевика и смотрел куда-то  сквозь
него.  Правило  каратиста:  никогда  не  смотри   противнику  в  глаза.  Про
"макаров", который покоился в кобуре на поясе, он даже и не вспомнил.
     - Ну, что? Падла! Отбегался? - невольно вырвалось у раскрасневшегося от
бега Игоря. Пот капельками проступил на его прокопченном лице.
     В  ответ  из  пересохшей от  волнения  глотки  "нохчи"  вырвался  хрип.
Квазимодо сделал шаг вперед. И они закружились вокруг  друг друга,  выжидая,
кто первый сделает роковую  ошибку,  которая будет стоить кому-нибудь из них
жизни. Неожиданно, где-то в стороне,  чередуясь,  громко затакали  пулеметы,
прогремел взрыв  гранаты. Это  и  послужило  сигналом  к атаке.  Боевик,  не
выдержав нервного напряжения,  рванулся вперед, сделал резкий  выпад ножом и
нарвался на нокаут: Колосков, стоящий перед  боевиком  с опущенными  руками,
встретил  его молниеносным  ударом  в  лоб.  Коронный  "уракэн  маваси-ути",
круговой  удар  тыльной  стороной  кулака  прошел  на  "отлично".  Произошло
сложение  сил.   Отключившийся   чеченец  выронил  клинок,  ноги  в  коленях
подломились, и он рухнул на землю. Колосков быстро обыскал врага, кроме ножа
другого оружия при нем не было. Вынув у пленного ремень из спущенных штанов,
сделал  вложенную  петлю и  лихо ее затянул на руках. Теперь хер освободится
без посторонней  помощи.  Потом  пропустил конец  ремня  ему между ног.  Вот
"таким Макаром" он и  приволок  пленного "чеха"  к  разгромленной на  горной
дороге  колонне,  держа его как шавку  на  привязи.  Идти пришлось медленно,
потому  что ноги у "чеха" путались в  спущенных ниже  колен штанах, а ремень
больно врезался в мошонку.


Осколки войны




     Пригревало весеннее солнце. Издалека доносилось монотонное стрекотание,
пролетевшего  в сторону Ханкалы, "Ми-8". Старший лейтенант  Гурнов  сидел на
хлипком деревянном ящике у бетонного блока и курил, провожая взглядом из-под
белесых бровей группу чеченок, которые, шумно болтая, с  огромными сумками и
баулами направлялись в сторону  рынка. Мимо  блокпоста  какой-то изможденный
старик,  тащил  тележку  на  расхлябанных  колесиках  от   детской  коляски,
груженную нехитрым скарбом. Напротив, за разбитой  дорогой, сплошные  руины:
за горами мусора  и битого  кирпича пустые закопченные глазницы  разрушенных
домов.  Весь  облепленный  бойцами,  словно  муравьями, промчался, уляпанный
грязью,  "бэтээр". За  ним проехали бежевые "жигули",  в  которых  восседали
какие-то  мужики  с недобрыми  небритыми лицами.  Потом  прошмыгнула  старая
облезлая "Волга" с набитым доверху багажником..
     Вон  там,  за  развалинами,  полегла   Майкопская  бригада;  а  в  том,
покореженном авиаударом,  доме, на третьем этаже  сегодня  саперы обнаружили
"лежку" снайпера. И сняли  две  мастерски  замаскированные  растяжки,  когда
обрабатывали подходы  к лестнице, ведущей наверх. Кто-то из "духов", видимо,
готовил себе  удобную позицию для обстрела блокпоста. Саперы обещали на днях
рвануть эту  чертову лестницу, чтобы никто  не смог  пробраться  на  верхние
этажи. Вчера на рынке среди бела дня выстрелами в спину "чехи" завалили трех
зазевавшихся  "федералов". Опустив голову, Гурнов, лениво сплюнул  в  грязь,
усеянную окурками и шелухой от семечек.  На коленях у него покоился автомат.
Потертая  разгрузка  была  туго  набита  рожками.  Шел 68-й  день  треклятой
командировки. Осталось еще двадцать два дня  томительного ожидания. Двадцать
два дня неизвестности, двадцать два  дня тревоги, двадцать  два дня  адского
напряжения... Это  была уже  третья его командировка в Чечню. Чесалась давно
немытая голова, позуживала  спина:  тело тосковало по баньке. Эх,  сейчас бы
горяченького парку, да березовый веничек...
     - Дядь,  даш  закурить,  а? -  вдруг  раздалось  со стороны  шлагбаума,
прервав его невеселые думы. Гурнов повернул голову. Какой-то настырный шкет,
лет двенадцати, настойчиво канючил у сержанта Егорова курево.
     -  Эй, пацан! Иди сюда! - окликнул его старший лейтенант. Шкет подошел,
под  его  рваными, огромными не  по  размеру,  десантными  ботинками  смачно
чавкала весенняя  грязь. У замурзанной куртки  были  подвернуты  обтрепанные
рукава. На  голову  напялена,  видавшая  виды,  вязаная шапка  с  символикой
"адидаса". Из-под нее  настороженно глядели  большие  темно-серые  глаза. Из
левого кармана куртки торчала пластиковая бутылка из-под "пепси".
     - Ну,  чего  тебе?- бесцеремонно  спросил мальчишка, нехотя  подойдя  к
бетонным блокам и с любопытством посматривая на Гурнова.
     - Мне-то, ничего! А тебе, что надо? Чего, тут забыл, молокосос?
     - Курнуть бы! Сигаретки не найдется?
     - Почему не найдется, для такого гарного хлопца всегда найдем! - сказал
добродушно Гурнов, извлекая из пачки сигарету и протягивая ее сопляку.
     Пацан,  быстро  схватил  сигарету  грязными,   с  обломанными  ногтями,
пальцами  и,  подбросив ее  вверх,  ловко поймал  на  лету  пухлыми  губами.
Деловито покопавшись в  кармане,  достал зеленую зажигалку  и,  пощелкав ею,
прикурил. Гурнов,  не сдержавшись, громко хмыкнул,  ему было смешно и горько
смотреть на пацана, который с серьезным видом дымил как заядлый курильщик.
     - Тебя как зовут,  троглодит?  -  задал он вопрос, вытряхивая из  пачки
сигарету.
     - Меня-то? Санькой! А тебя?
     - Сергей Андреич!  Не слишком  длинно?  Можно, просто,  Андреич! Ты где
живешь-то, клоп?
     -  А  там!  -  пацан  махнул  засаленным   рукавом  куда-то  в  сторону
Старопромысловского района. - В подвале!
     - Это, еще что за чучело? - увидев беспризорника, удивился, выглянувший
наружу, заспанный снайпер Павел Савченко. - Начштаба новый пожаловал?
     - Свои, Паша, свои! - отрезал хмурый Гурнов, разминая пальцами сигарету
и тоже закуривая.
     - С рынка видать идешь?
     - Откуда ж еще!
     - Что там интересного? Чего там делал-то, если не секрет? Торговал, что
ли?
     - Смеешься? Чем, блин, торговать? Дырками, на жопе!
     - А хоть бы и так! - усмехнулся Гурнов.
     - Вот, бутылку с  "пепсой" у тетки слямзил! - Санька  гордо похлопал по
отопыренному карману.
     - Родители-то чем занимаются? - полюбопытствовал старший лейтенант.
     - Нету, их у меня!
     - Как это, нет предков? Куда подевались?
     - Отец пропал! А мамку убили с бабушкой!
     - Значит, ты совсем один?
     - Скажешь тоже, один? Нас в подвале много! Баба Тоня, тетя Вера, старик
Михалыч, Дадаевы! Мурад еще!
     - Что, и больше никого из родных у тебя нет?
     - Когда я еще маленьким был, приезжал дядя Володя. Мамин  брат. Но  это
было давно. Я его почти не помню!
     - А где он живет, знаешь?
     - Не! Не помню! Откуда-то издалека приезжал. Кажется, из Сыктывара, что
ли!
     -  Из Сыктывкара, говоришь? -  поправил мальчишку Гурнов. -  Да, это не
близко. В школу-то, ты хоть ходил?
     - Да, во второй класс! Потом война началась.
     -  Учиться  тебе  надо,  парень! Учиться!  Выбираться отсюда, из  этого
дерьма,  с этого кладбища. Родственников  искать.  Иначе, парень, загнешься,
пропадешь здесь совсем.
     - Я, пропаду? А это,  видел!  - Санька  изобразил руками  красноречивый
жест и сделал не всякий случай шаг назад.
     Гурнов закашлялся от смеха.
     - Ну, ладно, ладно! Не пропадешь! Верю! Парень ты, я вижу ушлый,  такие
не пропадают!
     - То-то же, а то пропадешь, пропадешь, - миролюбиво продолжал пацан.
     - Санек, а  кем  мечтаешь стать, когда вырастешь? Небось, летчиком  или
моряком?
     - Не, только не летчиком. Ненавижу  их, гадов! - серые глаза  мальчишки
потемнели, губы сжались. - Шофером буду! Как папка!
     - А почему шофером-то? Быструю езду любишь?
     - Ага! Едешь, все мелькает. Здорово!
     - Да, шофером  быть  хорошо.  Только не  здесь,  - глубоко затягиваясь,
Гурнов, погруженный в себя, задумчиво смотрел куда-то мимо пацана.
     -  Андреич! На  связь! - позвал кто-то из-за  бетонных блоков. Омоновец
поднялся, сильным щелчком отправил окурок в лужу.
     - Будет время, заходи!  Может, придумаем что-нибудь насчет тебя!  - уже
на ходу бросил он, исчезая в проеме укрытия.

     - Андреич! Вставай! К тебе тут  целая делегация пожаловала! - прапорщик
Малахов настойчиво расталкивал спящего Гурнова.
     - Кто  там еще?  - проворчал сердито тот, усаживаясь  на нары, с трудом
продирая глаза.
     - Гаврош, твой заявился! Иди встречай, "Макаренко"!
     Гурнов  выглянул, щурясь  от  яркого солнца.  У  шлагбаума в стоптанных
десантных  ботинках маячил  Санька и широко во весь рот приветливо улыбался.
Рядом с ним,  переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький чумазый  пацаненок
лет пяти. Который, вцепившись ручонкой  в Санькину куртку, испуганно смотрел
на военных.
     - Пропусти! Это  ко мне! -  крикнул старший лейтенант  Волкову, который
"месил грязь" на посту.
     Мальчишки,  обойдя  заграждение  из колючей проволоки, подошли к стене,
испещренной многочисленными оспинами от пуль и осколков.
     - Ну, здорово, Санчес !
     - Здорово!
     - Братишка твой, что ли? - омоновец, сладко зевнув, кивнул на кроху.
     - Нет, это Мурад! Живем вместе! У него тоже родичи погибли!
     Черные блестящие  как  вишни,  глазенки малыша  исподлобья  затравленно
выжидательно, не  мигая, смотрели на  Гурнова. На бледном  худеньком  личике
видны были следы потеков  от слез.  Одет он был зимнюю болоньевую куртку; на
ногах   женские  резиновые  сапоги  с  продетой  веревкой  через  прорези  в
голенищах, чтобы не сваливались с ног. Смуглый, в натянутой на уши, когда-то
голубой,  шерстяной  шапке, он  был похож  на маленького цыганенка,  которые
попрошайничают по вокзалам и подземным переходам.
     - Как мой Сережка, - подумал Гурнов, взглянув на его сопливую мордашку.
- Только моему, наверное, поменьше будет. Да и щеки пухлее.
     - Ну, как дела, пацаны? -  бодро  спросил он,  присев на корточки перед
шмыгающим носом мальцом и поправляя тому  криво торчащую  шапку.  - На рынок
навострили лыжи?
     -  За добычей,  вот идем! Может что-нибудь  обломится.  Андреич, у тебя
закурить  не найдется?  -  делая хитрую физиономию, Санька, как-то замялся и
сплюнул себе под ноги.
     Гурнов усмехнулся и достал из кармана пачку.
     -  На, держи, брат!  -  старший  лейтенант вытряхнул с  пяток сигарет в
ладонь мальчишки.
     Санька лихо заложил одну за ухо, а остальные бережно спрятал в карман.
     - Санек, все  хотел тебя спросить. Может, у тебя документы какие-нибудь
сохранились? От родителей! Может, фотки какие-нибудь. Если найдешь, принеси.
Соседей поспрашивай. Может они чего знают. Поищем твоего дядю.
     - Как его, блин, теперь найдешь?  Если  даже не знаю ни  фамилии, нигде
живет.
     - Ну, это уж, шкет, не твоя забота.
     - Посмотрю, вроде осталось несколько фотографий.
     - Сказал, найдем! Значит найдем!
     - Ладно, Андреич, мы пойдем!  Некогда  нам!  -  почему-то  заторопился,
вдруг погрустневший пацан.
     -  Погоди, старик, я сейчас! - Гурнов  нырнул в бетонное укрытие. Через
некоторое время он появился с большой краюхой хлеба и банкой тушонки.
     -  Андреич! Гони  их  к  чертовой  матери! Здесь,  что?  Богадельня?  -
отозвался  из  чрева  "бетонной  хижины"  всегда  угрюмый   старший  сержант
Касаткин, подбрасывая деревяшки от сломанного ящика в гудящую буржуйку.
     - Коля, не ворчи.
     -  Тоже мне, Иисус Христос выискался? Всех не накормишь! Самим уж скоро
жрать нечего будет!

     Что-то  звякнуло. Сержант Егоров,  весь  напрягшись,  поднял "ворон"  к
глазам. На обочине дороги явно кто-то копошился. Передернув  затвор,  он дал
из РПК короткую очередь в темноту.
     И  тут ночь  словно взорвалась фейерверком. По  блокпосту долбанули  из
гранатомета;  и  пулеметные  очереди,  ударившие со  стороны руин, слились в
бешенную барабанную  дробь. Шквал  огня  из  развалин буквально обрушился на
маленькую  крепость.  Пули,  впиваясь,  выбивали искры из  бетонных  блоков.
Некоторые через  бойницы влетали  внутрь. Одна из огневых точек была  тут же
засечена,  стреляли  с   третьего   этажа,  где  накануне   была  обнаружена
снайперская  "лежка". Бой длился  около часа.  Потом  стрельба утихла  также
внезапно, как и началась. Бойцы, сидя в темноте у амбразур в пороховом дыму,
ждали рассвета.
     - Все живы? Ни кого не зацепило?
     - Слава богу! Вроде, все целы!
     - Помнишь? В прошлый раз, пуля, влетев, Коляну в жопу саданула!
     - Да, не повезло, тогда парню!
     - Это, как сказать! Скорее наоборот!
     - Это точно, Петрович! Еще не известно, кому из нас повезло!
     - Смольнуть бы! - из дальнего угла раздался прокуренный заунывный голос
Черенкова.
     -  Я  те, щас  смольну,  мудазвон! - раздраженно  отозвался, лежащий  у
входа, прапорщик Волков.
     - Подмогу, вызвали? - спросил простуженный Артюхин.
     - Ты, что ох...ел! Какая сука, тебе ночью на помощь примчится?
     - Чтобы в засаду вляпаться! Ребят положить!
     - Будем ждать утра! Мужики, глядеть в оба! - сказал  Гурнов. - Странный
какой-то обстрел! Совсем не нравится мне это! Не к добру это!
     - Игорь, пальни еще разок по  тем руинам!  -  попросил товарища Волков.
-Похоже, кто-то там мельтешит!
     - Дай-ка взглянуть! - Малахов потянулся за биноклем...

     Рассвело. Над дорогой висел густой туман, накрыв, словно легким пуховым
одеялом развалины. Савченко через прицел "эсвэдэшки" напряженно всматривался
в темный бугор на обочине в метрах  семидесяти, который с каждой минутой все
больше темнел и приобретал очертания неподвижно лежащего на боку человека.
     На обочине  утром нашли труп пацана.  Гурнов  сразу  признал  в  убитом
беспризорника  Саньку.  Оборвыш лежал,  сжавшись в комок, прижимая, покрытые
расчесами, руки к животу. Уткнувшись восковым лицом в колею, прямо в след от
протектора  "зилка",  что  четко  отпечатался в  грязи.  Из-за  уха  у  него
выглядывала белым концом сигарета, которую он стрельнул  днем  у "омоновца".
Рядом  с убитым валялись:  ржавая саперная лопатка  со  сколотым черенком  и
старая    рваная   мешковина,   в   которой   бойцы   обнаружили   фугас   и
электродетонатор.










Возвращение Кольки Селифонова




     Посвящается полковнику В.В.Щ.

     Он  вернулся.  Вернулся  с войны,  с  жестокой  бессмысленной, ни  кому
ненужной бойни. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только это были
не слезы радости, это были слезы скорби, это  были слезы убитых горем матери
и отца, девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с телом Кольки Селифонова
на железнодорожном  вокзале  ждали автобус-катафалк и военком  с  солдатами,
выделенными местным гарнизоном.


     Удар пришелся  в лицо. Из разбитого носа  на губы и  подбородок  ручьем
хлынула кровь. Колька Селифонов закрылся ладонями и тут же получил прикладом
"калаша" поддых. От адской боли он  согнулся в три  погибели. От  следующего
удара носком  ботинка в грудь он  повалился на пожухлую траву и, сжавшись  в
комок, судорожно закашлялся.
     - Ахмед! Ахмед, довольно!  Иди смотри за дорогой! - сердито  прикрикнул
невысокий  коренастый боевик  с  рыжеватой бородкой.  Его  цепкие ястребиные
глаза,  словно  когти, жестко  впились  в Колькино лицо,  который,  надрывно
кашляя, начал подниматься с земли.
     Боевиков было около десяти. Одни кружили вокруг перевернутого "уазика",
непривычно резала слух их гортанная речь. Другие тщательно шмонали убитых: с
мертвого капитана Карасика стащили  бушлат, портупею с кобурой, планшетку, с
водителя  новенькие "берцы", которые  он сегодня выменял на  что-то ценное в
ПВД на складе.
     К  ошарашенному  Кольке  волоком  подтащили  залитого  кровью  снайпера
Валерку Крестовского и тут же свалили в кучу "калаши" с разгрузками. Один из
молодых боевиков с сияющим лицом тряс винтовкой Крестовского.
     - Брось! -  сурово  крикнул тому  "рыжеватый".  - Оптика разбита!  Кому
теперь, эта дрянь нужна?
     - Ни за что! А прицел Руслан новый достанет!
     Бесчувственного  со  связанными проволокой руками Валерку  бесцеремонно
перекинули  через  ишака  словно  куль.  По  бокам  приторочили два  больших
рюкзака. Со стороны дороги раздался пронзительный свист.
     - Уходим! Мы  на Хашки, остальные с  Азизом на Белгатой, - распорядился
чернявый боевик в берете. У него были длинные как у женщины волосы.
     Боевики  разделились на две  группы,  четверо с  ишаком  и  Крестовским
направилась в одну сторону, другая с трофейным оружием и Колькой в другую.
     Двигались быстро без привалов. Кольку постоянно подгоняли унизительными
ударами в задницу.  Особенно изощрялся молодой "чех", что завладел трофейной
"эсвэдэшкой". Селифонов красный как  рак громко  сопел, задыхаясь: распухший
нос почти  не дышал. Видя его страдания, один из  "чехов" извлек из его  рта
вонючую тряпку и заткнул ее ему за ремень. Болела от побоев грудь  и голова,
на лбу справа саднила огромная шишка от удара о стойку "уазика".
     Вышли из букового  леса, пересекли  дорогу, спустились  в узкую лощину,
потом оказались у воды, долго  брели вдоль полузамерзшей речушки, спотыкаясь
на гальке и валунах,  потом у какого-то села по  висячему на  ржавых  тросах
хлипкому мосточку переправились на  другой берег. Стали медленно подниматься
по крутой тропинке к домам. У крайнего остановились. Азиз, мрачный  боевик с
мобильником, что командовал группой, громко постучал в зеленые металлические
ворота,  на створках которых были нарисованы два лихих  джигита  на  вороных
конях. В ответ  на стук обрушился яростный лай. Послышался  глухой  сердитый
мужской  голос, но собаки  не унимались. Через  некоторое время  заскрежетал
засов,  калитка в  воротах распахнулась,  и  показался  плотный  краснощекий
чернобородый мужчина в вышитой тюбетейке с кисточкой и овчинной безрукавке.
     - Салам алейкум,  - донеслось  до Кольки негромкое  приветствие.  После
приветствия Азиз и хозяин обнялись.
     Кольку  поместили  в  низеньком  длинном  сарае  с  маленькими пыльными
оконцами, стены которого были сложены из плоских серых камней. Справа в углу
за  перегородкой  суетились  и  кудахтали  рябые  куры на  насесте, у  стены
притулился большой  деревянный ларь без крышки.  Селифонов  расположился  за
ларем на соломе, изрядно пропахшей  пылью  и мышами. Молодой красивый парень
принес полосатый старый матрац и вонючую драную овчину.
     Колька, накрывшись шубняком,  быстро согрелся  и сразу уснул, сказались
усталость и нервное  напряжение. Проснулся он под  утро от звяканья ведра  и
женского голоса,  который  за  переборкой  из  сучковатого  горбыля  ласково
разговаривал с коровой. Колька высунул  из-под овчины голову, было  довольно
свежо. В  соломе кто-то настойчиво шуршал, похоже, мышь. В углу  на  насесте
было  неспокойно,  там явно  что-то  не  поделили,  шла перебранка  и возня.
Визливо загорланил  рыжий  петух,  вертя  головой и  с  вызовом  посматривая
круглыми  зенками  на  нового  постояльца.   Ему  явно  не  нравилось  такое
соседство.
     Противно  скрипнула  на ржавых петлях дверь,  в сарай вошел  хозяин  со
своим сыном, из-за  их спин  выглядывала девчонка в платке с шустрыми карими
как вишни глазами.  Она быстро положила на солому толстую лепешку  и  теплую
пластиковую бутылку с молоком  и уставилась на Кольку. Чеченец строго что-то
буркнул, и она тот час же шмыгнула за дверь.
     - Вставай, будэш помогать сыну.
     Весь  день  Колька  помогал по  хозяйству.  Подбрасывал  сено  скотине,
перетаскивал с места  на место какие-то мешки, несколько раз в сопровождении
Руслана, старшего сына хозяина, ходил за водой к роднику  под  горой.  С ним
никто не разговаривал, ни  хозяин Али, ни его домочадцы. Никто не обращал на
него  никакого внимания, кроме матери Али, старой  седой карги,  которая все
время  что-то шамкала беззубым ртом, ковыляя  мимо и с ненавитью глядя в его
сторону. В ее глазах читалась неприкрытая лютая ненависть.
     К Кольке обращались не иначе, как "Иван". "Иван принеси то; Иван сделай
это; Иван сходи туда"...
     Хозяйство  у  Али было большое: куры, овцы, коровы, два бычка,  лошадь.
Надо было всех  накормить,  напоить,  убрать  за всеми  навоз.  Еду  в сарай
приносила юркая одиннадцатилетняя Мариам, она с живым любопытством наблюдала
за  узником. Сарай не запирали, убежать он  при всем своем желании никуда не
мог.  По  двору  по  проволоке  мотались  два  огромных цепных пса-кавказца,
которые  по любому поводу заходились  яростным лаем, щеря свои желтые клыки.
Одного, , что побольше, злющего, звали Неро; другого, помоложе и посветлее с
остриженными ушами, Казбек.
     Несколько раз Колька, испытывая нестерпимый голод, тайком пробирался за
яйцами в  курятник. Сразу  поднимался  несусветный  гвалт,  поднятый курами.
Который долго не утихал. Скорлупу из-под яиц прятал под солому или запихивал
в  узкую щель  за  ларь. Но однажды старуха подняла громкий  кипеж по поводу
пропажи, когда стала шарить корявыми пальцами по гнездам у несушек. Пришел с
плетью  рассерженный  Али,  и  два раза молча  наотмашь,  стеганул прибольно
пленника  по спине. У  того аж потемнело  в  глазах.  Колька  сразу  уяснил:
воровать не  хорошо. Вечером, лежа под вонючей овчиной, он молил бога, чтобы
война  прекратилась  как  можно  скорее,  чтобы  все  для  него   окончилось
благополучно.  "Может  обменяют на  кого-нибудь",  -  настойчиво теплилась и
грела его ниточка  надежды. Его именем и  адресом  ни кто  не интересовался,
похоже, выкуп никого не интересовал.  Да и кто  его  будет  выкупать?  Нужны
огромные "бабки", мать таких денег и за пять жизней не заработает.
     Мариам как-то принесла в  сарай пару  яблок,  молча, бросила  рядом  на
солому и убежала, заливаясь тихим звонким смехом. Яблоки были яркие, сочные,
упругие, с восковой на ощупь кожурой.
     -  Наверное,  чем-то  натирают,  чтобы дольше  сохранялись,  -  подумал
Колька. - Наши-то в это время уже как картошка, мягкие, невкусные.
     Сыновья  у Али  были  крепкие  ладные,  высокому Саиду лет  семнадцать,
молчаливому  с презрительным взглядом  Руслану,  похоже,  все двадцать. Жена
Али, маленькая плотная женщина в черном с  красивыми  грустными глазами,  во
двор выходила редко, в основном больше суетилась в доме.
     Однажды чуть свет Руслан по висячему мосту увел солдата на другой берег
в лес, где они пробыли почти весь день, ничего там не делая. Поначалу Колька
грешным делом  подумал, что парень заведет  его  подальше в лес  и  грохнет.
Потом  уже Селифонов  узнал,  что в  селе в  тот  день  проводилась "жесткая
зачистка". Приезжали "вэвэшники" с "собрами"  и крепко "шмонали" местных. Но
ничего не нашли, кроме десятка старых охотничьих ружей.
     Сколько времени прожил у Али он не знает.
     Через  неделю после  "зачистки"  рано  утром Али  растормошил  его, еще
только начинало  светать. Хозяин  выгнал из  гаража  белую  "Ниву" с верхним
багажником, на который Колька и Руслан загрузили  несколько мешков с мукой и
пшеном.  Сверху накрыли  полителеновой пленкой.  Из дома в сопровождении Али
вышли  два  незнакомых  чеченца,  они  бойко  о  чем-то  беседовали.  Оба  в
камуфляже,  в  "разгрузках", вооружены. Один  чересчур веселый,  с  бородой,
золотыми  передними  зубами,  другой лет двадцати  пяти  с орлиным  профилем
наоборот  больше  молчал. Что-то внутри подсказывало  Кольке, что это  самый
старший из сыновей Али.
     - Поедешь с ними, - сказал Али Селифонову, кивнув на "Ниву".
     Ехали долго. Проехали какое-то село, потом  долго петляли по извилистой
горной дороге,  миновали вброд  несколько мелких  речушек.  Наконец  машина,
съехав круто вниз к реке, оказалась в каком-то мрачноватом ущелье. На берегу
их уже ждали два боевика и семеро, судя по одежде и обличию, пленных.
     Машину разгрузили.  Руслан  сразу же уехал обратно. Колька и  остальные
пленники понукаемые "чехами" с мешками побрели по берегу вдоль сверкающей на
солнце  реки.  За  излучиной  они  свернули  влево,  вышли на ведущую  вверх
незаметную  тропку и стали медленно  карабкаться  в гору. Солнце было уже  в
зените,  когда  они  вышли  к  лагерю боевиков.  Это  был небольшой  лагерь,
состоящий из  полутора десятка хорошо замаскированных землянок  и нескольких
пещер, скрытых в буковых зарослях.  Кольку поместили в  одной  из землянок с
боевиками. Среди боевиков было много  наемников-арабов, встречались и хохлы.
Была пара молодых снайперш в платках, мусульманок.
     Командовал этим небольшим отрядом знакомый уже Кольке  полевой командир
Азиз,  которого  все  в  лагере  боялись  за его  неукротимый норов, за  его
жестокие разборки. Однажды Селифонов был свидетелем, как он на глазах у всех
пристрелил  араба  за  какую-то  ничтожную   провинность.  Иногда  пролетали
"сушки",  бомбили  где-то  вдалеке.  Азиз  требовал от  всех  неукоснительно
соблюдать меры маскировки.
     С  пленными  Кольке заговорить  не  удавалось, солдат  среди  них  было
четверо,  один  из  которых,  какой-то припадочный  с  идиотской улыбкой,  с
шальными глазами. Остальные гражданские.  Все обтрепанные, грязные, забитые,
с голодным  взором.  Пленникам  приходилось пилить, колоть  дрова, ходить за
водой, копать землянки, таскать боеприпасы, провиант с берега реки в лагерь.
Под  горячую  рук  "чехов"  Колька  попадал редко,  так  как  был сильнее  и
расторопнее остальных обессиленных заложников.
     Дни становились  теплее, зажелтели одуванчики, на деревьях распустилась
нежная листва, которая плотным зеленым непроницаемым  ковром скрыла лагерь с
неба.
     В лагере появились новые пленники:  два  омоновца. Старший лейтенант со
страшной гематомой под левым глазом и черными от побоев губами; и  сержант с
разбитыми в  кровь  виском и  затылком.  Их поместили  в  соседнюю землянку.
Колька видел, как, молодые "чехи"  жестоко издевались и унижали их. Особенно
доставалось лейтенанту, широкоплечему крепкому  парню, похожему на  борца, с
неукротимой злобой смотревшему на своих мучителей.
     Через пару  дней  Кольке на  распиловке  дров  удалось  переговорить  с
новичками.
     Фамилия  старшего  лейтенанта  была  Гурнов,  из новосибирского  ОМОНа.
Офицер с болью поделился, как они с сержантом оказались в плену.
     -  Подбежала, браток, на  рынке  маленькая заплаканная  малява. Плачет,
надрывается, слезы ручьем,  помогите  дяденьки,  родненькие!  Мама  умирает!
Только вы сможете ее спасти! Успокойся, малышка,  говорю! Сделаем все, что в
наших силах! Где твоя мама!
     - Вон там, в подвале умирает, дорогая мамулечка!
     Трое нас  было. Я, Саня, - Гурнов  кивнул в сторону сержанта. - И майор
Перфилов. Спускаемся в  темный  подвал, темень хоть глаза выколи. Тут нас  и
сделали  как  зеленых сосунков. Перфилов последним спускался,  смекитил,  да
поздно было, начал стрелять,  его  сразу положили. Очнулся я уже в  машине с
кляпом  во  рту, рядом Саня в крови. Потом  в  сырой яме неделю  продержали,
суки. До сих пор башка гудит будто чугунная, но еще, слава богу, пока варит,
а вот у Сани дела х...евые. Голову, гады, ему проломили.  Говорить совсем не
может,  только мычит.  Пытается на  земле веткой что-нибудь  написать, буквы
путает, ничего не понять.
     Колька  с  жалостью  посмотрел  на  бледного сержанта,  который, устало
откинувшись и  прикрыв  глаза, сидел  в  стороне у  дерева.  Вдруг Саня весь
напрягся, и у него  судорожно задергалась правая щека. Было впечатление, что
он криво смеется, словно мим на сцене. Повернув к ним искаженное болью лицо,
он сунул в рот большой палец, пытаясь сдержать судорогу дергающейся щеки. Из
серых глаз полных страдания по грязным щекам текли слезы.
     - Запоминай,  братишка, внимательно  слушай. Может  тебе еще  доведется
выбраться отсюда. Нам же все, п...дец! Убьют они нас! Как пить дать! Один бы
я попробовал еще  дать деру или покрошить гадов в капусту, если повезет.  Но
Санька не имею права бросить! Понимаешь?!
     Бедного  Санька убили спустя  несколько дней,  когда  у  него  отнялась
правая  рука.  Он уже  почти  не  чувствовал  ее,  еле-еле шевеля онемевшими
пальцами.  Парализованный он стал  обузой для "чехов". И они, не церемонясь,
полоснув кинжалом по горлу, столкнули его с обрыва.
     Кто-то  из чеченцев, оценивающе  поглядывая  на крепкую фигуру старшего
лейтенанта, предложил новую забаву, борцовский турнир.
     Мгновенно  образовался  на  поляне  широкий круг, на середину  которого
вытолкали омоновца.  Против омоновца на  поединок вышел Рамзан,  здоровенный
волосатый небритый детина.  Скинув куртку и засучив рукава,  он, усмехаясь в
черную  бороду,  пропел  ласковым  грудным  голосом,  приглашая  Гурнова  на
схватку:
     - Иды сюда, цыпленок! Я тэбэ буду бороть!
     Они  сошлись. Могучий Рамзан, у  которого ходуном  под  рубахой  играли
мускулы, крепко вцепился в одежду противника. Они  долго топтались на месте,
кружась  по  поляне, подымая пыль, мотая друг  друга из стороны в сторону. У
чеченца на лбу обильно проступил пот. Слышалось прерывистое дыхание Гурнова.
Он  с  трудом сдерживал  напор  чеченца. Попытался  сделать  подсечку, но не
удачно.  Такого  мастодонта, как  Рамзан,  разве  собьешь.  Со  всех  сторон
раздавался  смех,  советы,  подбадривающие  возгласы.  Все  произошло  очень
быстро,  никто  ничего  толком  и  не  понял.  Рамзан, которому надоела  эта
канитель, попер мощно вперед как  танк,  чтобы обхватить и сжать соперника в
своих могучих тисках, но стремительная атака обернулась неожиданным для него
поражением. Под натиском боевика  старший лейтенант  упал,  увлекая того  за
собой, сделав  прием называемый  "мельницей". Бугай  кувыркнулся,  мотнув  в
воздухе ногами. И  пока соображал, что же произошло, Гурнов применил болевой
прием на  руку. От боли  кавказец  взвыл и забился словно  раненый  зверь  в
капкане.  Что  вокруг  творилось?  Невообразимый  гвалт,   гам,  улюлюканье,
свист...
     К  борцам подскочили  двое боевиков, один из них ударил  со  всей  силы
ботинком  "омоновца"  в бок, другой ухватил его за  голову  и оттаскивал  от
воющего, сучившего ногами, боевика.
     Рамзан, залившись густо краской, с трудом поднялся, бормоча проклятия и
держась за больную  руку. В стороне несколько человек стали ногами избивать,
прикрывшего голову руками, лейтенанта.
     Полевой  командир  был явно  не  доволен  исходом  схватки,  он  нервно
постукивал  пальцами по колену.  Неожиданно хмурый взгляд Азиза наткнулся на
Кольку,  который  выглядывал  из-за  спин  боевиков,  наблюдая  за  борцами.
Обернувшись,  боевик  что-то сказал молодому "чеху",  стоящему за  ним. Тот,
окликнув Селифонова, подвел его к восседавшему на белой бурке словно  вождь,
Азизу.
     - Хочешь жить? - вдруг задал вопрос Азиз.
     Колька, молча, кивнул головой, недоверчиво косясь  на гогочущих  вокруг
боевиков.
     - Убей его! И я тебя отпущу! Слово джигита!
     - Гаджи! - позвал он, насмешливо глядя  на стоящего перед собой солдата
в жеванном грязном бушлате.
     Появился Гаджи, молодой  высокий  парень с  неприятным лицом и  колючим
взглядом, один  из телохранителей  Азиза. Он  подвел рядового к стонущему на
земле, избитому  "омоновцу", лицо которого превратилось в  страшную кровавую
маску.
     -  Сволочи-и! Говнюки!  - хрипел старший  лейтенант, сплевывая  сгустки
крови.  - Стреляй,  паря! Не  бойся, на  тебе  крови не  будет! Хорошее дело
сделаешь, отмучаюсь! Все равно не жить!
     Гаджи  достал из кобуры "макаров", передернул затвор,  извлек  обойму и
протянул  "ствол"  солдату.   Наступила   мертвая  тишина.   Николай  словно
замороженный неподвижно стоял посреди поляны с понуро опущенной головой. Его
невзрачная  мешковатая фигурка была похожа на  клоуна. Потрескавшиеся сбитые
пальцы судорожно сжимали и разжимали  потную рукоять  пистолета. Напряженные
лица боевиков  были  устремлены на  него, некоторые,  споря,  улыбаясь, тихо
переговаривались между собой.
     - Слово джигита, - раздался за его спиной вкрадчивый голос Азиза.
     Солдат вздрогнул как от удара хлыстом при этих негромко произнесенных в
тишине словах.
     Колька поднял стриженную русую голову и  оглянулся на Азиза. В  больших
серых глазах солдата была пустота. Они ничего не выражали. Они были неживые,
это  были  глаза  мертвеца.  На  лице растерянность,  мелко  дрожали бледные
по-детски пухлые  губы. Он хотел  что-то сказать, но страх настолько  сковал
его, что из горла вырвался только слабый хрип.
     Так страшно  ему было только раз в  жизни. Когда  ему  было восемь. Они
жили тогда в степи в военном городке. Он, родители и его старший брат Вадик.
Как-то летом в выходной семьей решили  съездить отдохнуть на одно из соленых
озер.  И  шофер  отца  Иван  Иванович,  молодой  усатый  красавец,  попросил
разрешения взять на рыбалку своего друга, учителя П.
     Братья  обожали Иван Ивановича,  это был живой  веселый парень, который
часто  катал  их  на  машине.  Отец  всегда  возил  с  собой  две  винтовки,
"мелкашки", которые обычно лежали за передними сидениями.  Охота в тех краях
была знатная, и он часто домой привозил уток, лысух, зайцев.
     Отдых на природе, как правило, без выпивки не обходился.  Произошло то,
что учитель здорово накачался и стал буянить, приставая ко всем. На обратном
пути  заехали к знакомым казахам.  Родителей  пригласили на бешбармак.  Отец
велел  Иван Ивановичу отвезти пьяного друга и детей домой,  а потом  вечером
приехать за ними.
     Только отъехали с километр, как П.  стал вновь выступать. Иван Иванович
остановил  машину  и  выволок  учителя  наружу.  Тот  пытался  ударить  его,
размахивая бестолково руками. Иван Иванович бросил противника  через себя и,
оседлав его, стал его шлепать по щекам. Надавав оплеух, вновь запихнул буяна
в машину. П. притих, из  носа у него капала  кровь,  которую  он  размазывал
ладонью по лицу.
     Перепуганный Колька  сидел  рядом  с  братом,  судорожно  вцепившись  в
поручень, боясь оглянуться на пьяного. Внутри у него все тряслось и замирало
от страха.
     Учитель с разбитым носом не унимался.
     - Ты,  чью кровь пролил, гад?  - бубнил он, вымазав кровью указательный
палец и тыча им.
     Вдруг дико заорав, он  сзади обхватил руками  Иван Ивановича за  шею  и
стал его душить. Тот, притормозив,  повернулся  и двинул учителя  кулаком  в
физиономию. От удара П. разжал руки и свалился как мешок с бокового сидения.
Потом он вдруг  заметил лежащие за передними сидениями винтовки и вцепился в
одну из них. Заглушив  мотор,  Иван Иванович перебрался назад к разъяренному
противнику.
     - Вадик, садись за руль!
     - Иван Иванович! Я не смогу!
     -  Не бойся, сможешь. Это не трудно. Главное, делай, что я скажу. И без
суеты.
     Двенадцатилетний мальчишка пересел на  шоферское место, крепко  ухватил
дрожащими руками руль.
     - Выжимай стартер!
     Нажата педаль. Машина заурчала.
     - Молодец! Рычаг переключи на первую!
     Рычаг переключен. Побледневший пацан с силой толкает его до упора.
     - Хорошо! Теперь плавно отпускай сцепление и дави на газ!
     Машина, истошно рыча, резко скакнула вперед и заглохла.
     - Фу ты, черт! Да не так резко! Давай снова!
     Машина пылила по степи. Это напоминало фильм "Последний дюйм",  где сын
летчика,  мальчик  Дэви, спасая  раненого  отца,  смог взлететь  и  привести
самолет  на  родной  аэродром. Наконец  между  выгоревшими на солнце сопками
показался родной поселок.
     Вот и сейчас Колька испытывал то же самое, что и много лет назад. Страх
сковал его, в горле  пересохло, его всего  трясло как  малярийного,  на  лбу
проступили грязные капельки пота. "Макаров" тянул вниз руку.
     Неожиданно, он резко обернулся и вскинул руку  по направлению Азиза. Но
выстрелить он не успел, две автоматные очереди слились в одну...

     Потом  тела  убитых  сбросили  в  глубокое  узкое  ущелье,  где  шумел,
завихряясь,  стремительный  горный  поток.  И  понесла их  студеная  река  к
"своим", они  плыли то вместе, то  обгоняя поочередно  друг друга, пока тело
старшего  лейтенанта на одном из перекатов  не зацепилось за торчащую из-под
воды  корягу и не осталось  за  тем  поворотом.  Дальше  Колька поплыл один,
задевая  за колючие прибрежные кусты, за камни, окунаясь  в буруны  восковым
лицом,  раскинув  руки, словно парящая птица. На  третий день его заметил  и
вытащил на берег щуплый белобрысый солдатик, шофер из артдивизиона.


     Через месяц Кольку разыскала мать. Веру Владимировну после двух месяцев
сплошных  мытарств и скитаний по Чечне  в  поисках без вести пропавшего сына
дорога    привела    в    Ростов    в    124-ю    Центральную    лабораторию
медико-криминалистической  идентификации  Министерства  обороны,  где  среди
сотен неопознанных погибших солдат, она, наконец-то, нашла своего  мальчика,
свою  кровинушку. В отличие от  других несчастных матерей, она опознала сына
сразу. По  татуировке на руке. Еще  в шестом  классе Колька сделал крошечную
наколку  "Марина",  по  уши  влюбившись в  светленькую  девчонку со  второго
подъезда...
     Вера Владимировна,  как только узнала, что Колю послали в Чечню,  места
себе  не  находила. Вся испереживалась.  Смотрела  все выпуски  новостей  по
телевизионным каналам и все репортажи оттуда. Собирала вырезки из  газет,  в
которых  было  хоть  малейшее упоминание  о  военных  действиях  в  мятежной
республике. А редкие письма,  которые почему-то так долго шли  от сына,  она
перечитывала по  многу  раз. О  себе  писал он скупо,  все  больше  о  своих
товарищах. Как-то  показали  видеокадры, снятые  боевиками,  на  которых был
пленный избитый изможденный офицер в наручниках. Его пинали ногой в живот, и
он повернув лицо в камеру говорил разбитыми в кровь губами:  "Мама,  помоги.
Сделай,   что-нибудь...".  Это  произвело  на   Веру   Владимировну  сильное
неизгладимое впечатление, перед ее глазами днем и ночью стояло лицо молодого
офицера,  просящего помощи  у  матери. Ни у кого-нибудь,  а у  матери. Ни  у
вершащих  судьбами народа и  страны, бросивших  его в  эту кровавую бойню  и
забывших о нем, а у своей матери...
     Замучила  бессонница. Все валилось у  нее  из рук.  Работа не клеилась.
Коллеги  по  работе  знали, что  у сотрудницы сын на войне и с сочувствием и
пониманием относились к ее страданиям. Неожиданно письма перестали приходить
из Чечни. Она забеспокоилась, пробовала звонить по  прямой "горячей" линии в
Москву,  там  отвечали, все  нормально, рядовой  Николай Селифонов в списках
раненых и  погибших не значится.  Она  успокаивалась на  некоторое  время, а
потом снова звонила. Но писем так и не было.
     Ударом среди ясного неба для  нее был вечерний телефонный звонок  одной
женщины, матери  сослуживца сына. Она-то и  сообщила ей жуткое известие, что
Коля  пропал  без вести.  Об этом та  узнала  из письма  своего  сына.  Вера
Владимировна   тут  же  ,  сорвавшись,  поехала  через  весь  город,   чтобы
собственными глазами прочесть  эти страшные  строки. Машина, на которой ехал
ее  сын,  попала  в засаду, устроенную  боевиками.  Среди  убитых ее сына не
оказалось...
     Потом были звонки в  воинскую часть, где служил  Коля. Там подтвердили.
Да, пропал без вести. Не теряйте надежду. Ведутся поиски.
     Ведутся поиски!  Кто  его ищет? Кому  он нужен?  Рядовой солдат!  Кому?
Кроме нее! Этим, что ли?
     Она  пыталась  представить лицо  пропавшего  сына, но перед  ее глазами
стояло несчастное лицо  того пленного избитого старшего лейтенанта, молящего
о  помощи. Он жалобно  смотрел  на нее  и его губы  шептали:  "Мама  помоги!
Сделай, что-нибудь!"
     Работа валилась из рук, она ничего не соображала, что делает. Похудела,
осунулась, вечно заплаканные глаза. Весь коллектив переживал за нее.
     Взяв  отпуск  без  содержания, поехала в Чечню  на розыски. Разрушенные
дома,  беженцы,  военные,  глаза  полные  ненависти,  грязная  ругань,  лязг
бронетехники...  За время  скитаний она встречалась с множеством  людей, и с
командиром  батальона,  в  котором  служил  сын, и с  солдатами, и  жителями
близлежащих  сел, и  с  беженцами,  и  с  боевиками... Всем  показывала  его
фотографию,   чтобы  хоть   что-нибудь  узнать  о   судьбе  сына.   Но   все
безрезультатно.  Коля  исчез,  как  сквозь  землю  провалился.  Ни  малейшей
ниточки, за которую можно было зацепиться.
     Однажды,  заночевав  в одном из  предгорных сел,  в  доме  сердобольной
чеченской  семьи, она ночью  почувствовала  сильное тревожное  сердцебиение,
которое заставило ее проснуться, вскочить с лежанки и подойти к окну. Словно
кто-то звал ее.  За окном в холодном  предрассветнгом  сумраке мимо дома  по
дороге быстро промчалась легковая машина. По мере того, как удалялись  звуки
машины,  так и биение сердца стало постепенно затихать. Что это было? Она не
знала. Может  быть  знак свыше?  Может быть  что-нибудь с  Колей?  Мучил  ее
вопрос.
     Если б она только знала, что в проехавшей мимо дома белой "Ниве" был ее
единственный сын. Но этого она не узнает никогда.


     Полковник провел  Веру Владимировну  в  лабораторию. На одной  из  стен
большой  стенд с фотографиями военнослужащих  под  названием  "Им возвращены
имена".  За  компьютерами  несколько  офицеров-криминалистов  и  солдат.  На
экранах  совмещенные изображения  фотографий  лиц  и  черепов. На столах, на
полках под номерками кости и  черепа.  В углу у  окна горько плакала молодая
женщина  в  трауре.  На  экране   компьютера  перед  ней  лицо  молоденького
лейтенанта, почти мальчишки.
     - Сережечка, миленький.... , - всхлипывала она.
     -   Работа  у   нас,  Вера   Владимировна,   сами  понимаете,  трудная,
специфическая. Но,  необходимая. Вернуть родным погибших солдат наш долг. Не
каждый  может этим заниматься.  Здесь  нужны  одновременно,  и  чуткость,  и
железные  нервы. У нас  в основном  служат профессионалы, а  также  проходят
службу будущие  медики,  -  сказал  полковник,  приглашая Веру  Владимировну
пройти в следующую комнату.
     -   В  первую  очередь   нас   интересуют  переломы,  рубцы,  операции,
татуировки. Какие приметы, вы говорите, у сына?
     -  У него  на кисти левой руки была крошечная татуировка: "Марина". Вот
на этом месте. А еще в детстве два пальца сломал на левой руке. Безымянный и
указательный. В садике с качели упал.
     - Это уже кое-что. Максим, посмотри по картотеке!  Татуировка "Марина"!
Кисть левой  руки! -  полковник  обратился  к  старшему  сержанту  в  очках,
сидевшему за компьютером.
     - А вы, присядьте, пожалуйста. Подождите. Заранее ничего обещать вам не
могу. Работы много. Помощи же практически никакой. Лаборатория, сами видите,
крошечная. Расширять нас не собираются. Боюсь, как бы вообще не закрыли.
     - Есть, товарищ полковник! - откликнулся старший сержант. - Левая рука!
Татуировка "Марина"! Номер ...
     Вера   Владимировна   уже  ничего  не  слышала.   Стены  поплыли,   все
закружилось...


     Он  вернулся.  Вернулся  с войны,  с  жестокой бессмысленной,  ни  кому
ненужной кровавой бойни. Его встречали цветами, со слезами на глазах. Только
это  были  не слезы радости, это  были  слезы скорби,  это были слезы убитых
горем  матери  и  отца,  девчонок, с которыми учился. Цинковый гроб с  телом
Кольки Селифонова на железнодорожном вокзале ждали...










Почему он не стрелял?




     Андрей, громко  пофыркивая и поеживаясь от холодной воды, поднял мокрое
раскрасневшееся лицо. Из зеркала на него смотрел  кто-то угрюмый осунувшийся
с седоватыми висками,  с жестким взглядом темно-карих глаз, с плотно сжатыми
губами.  Капли воды,  словно дождинки,  поблескивали  и искрились на  мокрых
волосах и сбегали тонкими струйками по коже.
     - Отец, - вдруг буркнул Андрей, вглядываясь в свое отражение.
     Вчера  ему довелось побывать  на  городском  рынке, долго бродил  между
лотками и прилавками  со всяким железным хламом в поисках подходящего шланга
для  новой стиральной машины.  Наконец-то  после командировки сделал подарок
любимой  жене. Сколько  можно стирать  шмотки вручную? После продолжительных
блужданий  он  остановился у прилавка, за  которым дюжий  мордастый  хлопец,
косая сажень в плечах, лет тридцати, доходчиво  объяснял  молодой  женщине в
кожаной кепке какой  из смесителей лучше.  Чего только у него здесь не было.
Настоящий Клондайк. Узнав, что ищет Андрей, он тут же полез в  свои закрома,
закопавшись в коробках..
     -  Сейчас  посмотрим,  отец.  Где-то у меня  точно был трехметровый. А,
вспомнил! Вот, он где. Если не подойдет, не волнуйся, отец, заменим!
     - Отец, - пробормотал, криво усмехаясь, Анрей, вновь наполняя пригоршню
холодной  воды и  окуная  в  нее  лицо. Нашел  старика.  Хотя...! - он вновь
посмотрел в зеркало.
     - Да, постарели  вы, товарищ старший лейтенант. Вон  и седина появилась
на висках. Глаза какие-то настороженные, странные, - Андрей округлил глаза и
вдруг замер пораженный.
     -  Стоп! Глаза! Глаза! Эти темно-карие глаза!  Где же он их  видел? Эти
глаза!


     Полдня  провозился  с краником для  "стиралки", приспосабливая  его  на
смеситель.  Семь  потов сошло.  Все  проклял на  свете.  Это тебе не из АГСа
стрелять да растяжки ставить. Вроде все затянул, включил  воду. Что за черт!
Сифонит  в  одном из  соединений. Да, еще,  как  сифонит. Пол  мокрый.  Лужи
кругом. Развинтил,  по  новой  затянул.  Теперь,  сифонит  в  другом  месте.
Оказалось:  зажевались прокладки. Других нет.  Оделся, помчался в универмаг.
Там таких нет. Закон  подлости. Полгорода обегал в поисках  прокладок. Впору
на  рынок опять ехать  за  тридевять земель. Наконец-то, нашел подходящие  в
каком-то  магазинчике-подвальчике.  Весь в мыле примчался обратно.  Домашний
народ мечется, места себе не находит, страдает: воду-то он, уходя, перекрыл.
Поменял   резинки.   Заново   присобачил   смеситель,   по   всем   правилам
"трубопроводной  науки", даже паклю не забыл. Затянул, как следует. Мысленно
перекрестился.  Ну,  с богом!  Врубил воду. Ура! Получилось! Крепко зауважал
сантехников. Сантехника - дело тонкое! Тут сААбражать надо!
     Андрей,  насвистывая  мелодию, выдавил крем,  намылил помазком щеки.  И
мельком взглянув в зеркало, ошарашенно оцепенел с бритвой в руке.
     - Глаза! Карие глаза! Вспомнил!!


     Пятиэтажка встретила  их  мертвой тишиной  и  пустыми  почерневшими  от
пожарища глазницами. Вошли в подъезд. Тимохин и сержант Кныш остались внизу,
остальные со старшим  прапорщиком Стефанычем стали подниматься наверх. Кныш,
побрызгав  в  углу,  вышел  наружу и  привалился  у  входа  к стене,  озирая
окрестности  через "оптику". Андрей же,  некоторое время постояв у лестницы,
шагнул  в  проем  одной из "хрущевок". Хруст  стекла  под берцами,  звяканье
гильз...
     "Кошмар, что натворили. Политики хреновы", - подумал он. - "Не город, а
настоящий Сталинград. Унылое  кладбище  из почерневших разрушенных  коробок.
Нелюдимые мрачные руины".
     Дверей  нет,  мебели нет:  все сожгли  аборигены,  замерзая  промозглой
осенью  и  студеной зимой.  Заглянул на кухню. В  углу  одиноко притулилась,
когда-то  белая,  газовая плита,  покрытая горой осыпавшейся штукатурки,  из
стен  торчали головки шурупов, на которых  видно крепились подвесные  шкафы.
Посредине  - раскуроченный, лежащий на  боку без дверцы, холодильник. Кругом
ничего, кроме  поблескивающего  битого  стекла  от банок и склянок, осколков
посуды  и обломков  узорчатого голубого кафеля.  Андрей  прошел  в  комнату,
залитую   солнечным   светом.  Было   ясное  морозное  утро.  В  квартире  с
вывороченными рамами  и пробитой снарядом амбразурой  в стене  было  светло.
Вокруг опаленные взрывом потрескавшиеся стены. Кое-где еще сохранились куски
желтоватых обоев  с изображением бледно розовых букетиков роз.  Линолиум  на
полу посредине здорово выгорел: разводили костер. Чернели головешки: остатки
пепелища.  Стены  исковырены осколками  и  пулями:  истыканы дырками, словно
обрывистые  берега  стрижиными гнездами.  Кругом  хлам: вспоротые консервные
банки,   выглядывающие   из-под  обломков   обвалившегося  кирпича   пыльные
истрепанные книги, в  углу  обнаженная чугунная станина пианино со спутанной
бородой   из   оборванных  струн,  какое-то   тряпье,  сломанное  ободранное
вертящееся кресло без  крестовины,  грязные окровавленные бинты, замызганный
камуфлированный бушлат с выгоревшей напрочь спиной, под окном горы стреляных
гильз, какие-то пластмассовые колесики и части от детских игрушек...
     Остановившись  посреди комнаты, Андрей  кожей  почувствовал присутствие
"его".  Чей-то неприятный взгляд буквально  буравил его  насквозь.  Он резко
повернулся.  В  углу ниши  с  облезлой облупленной  штукатуркой, стоял "он".
Зрачок "калашникова"  с тускло поблескивающим ободком уставился на вошедшего
Андрея. Старший лейтенант рывком  вскинул дуло автомата, не  отрывая взгляда
от неподвижно стоящего боевика.
     На него смотрели большие темно-карие глаза. Это были не злые с прищуром
из-под густых бровей  глаза, полные ненависти,  какими встречают и провожают
их всюду.  А  глубокие умные  глаза с  необычным  живым  блеском. Они словно
излучали свет. Они  напоминали  чем-то глаза давно умершей, настрадавшейся в
своей жизни,  матери. Он давно уже не видел такого взгляда. Тем более здесь,
на войне, где рыскает словно гиена в поисках своей добычи ненасытная смерть,
здесь, где на всем откладывает  неизгладимый  отпечаток суровый военный быт.
Бывают,  конечно,  и веселые  моменты расслабухи.  Но даже  в эти  моменты в
глазах боевых товарищей нет этого живого блеска, этого лучистого света. Даже
под  кайфом, во время смеха и  шуток, их глаза остаются такими  же усталыми,
тусклыми, приговоренными, настороженными.
     Боевик не стрелял. Его "калаш" с пустым "подствольником" был  направлен
в  грудь  "вэвэшнику".  Их  разделяло метра три,  не  больше. Чеченец был  в
камуфлированных брюках, заправленных в запыленные тяжелые солдатские ботинки
с заклепками и высоким берцем. Черная когда-то кожаная куртка от потертостей
стала почти белесой. Замок "молния", похоже, был давно сломан. Под курткой -
толстый свитер. Шея обмотана  клетчатым  бордово-грязным  шарфом.  На голове
темная вязаная шапка, вязка которой местами обмахрилась и свалялась в букле.
     "Какие глаза.  Прям, как у абрека Дато Туташкия из фильма" -, мелькнула
вдруг   мысль   у  Андрея.  -  "Как  на  иконах.  Глубокие  печальные  глаза
страдальца".
     Боевик смотрел на офицера, не мигая. Под правым нижним веком напряженно
пульсировала  жилка. Ее было отчетливо видно  под заглядывающим  в  разбитое
окно косым солнечным лучом. Он был давно небрит, худ лицом. Плотно стиснутые
зубы, прерывистое дыхание,  напряженные под щетиной  желваки.  И глаза,  без
злобы, без ненависти.
     Под  ботинком  Тимохина вдруг хрустнуло, то ли кусок штукатурки, то  ли
осколки стекла. В висках стояли гулкие удары, будто в кузнице методично били
по наковальне. Удары следовали один за другим, то быстро, то вдруг медленно,
потом  опять быстро.  Противники  словно  окаменели,  продолжая,  заворожено
смотреть друг на  друга. Сверху послышались голоса бойцов.  Проверив верхние
этажи,  они неторопливо спускались вниз по захламленной  лестнице,  громыхая
сапожищами. Противник занервничал.  Не  отрывая  глаз  от  Андрея,  чеченец,
сильно прихрамывая, сделал  нерешительный шаг в  сторону  амбразуры.  И  тут
из-под куртки у него что-то выскользнуло и упало на пол. Еще шаг. Потом еще.
На лбу у Андрея  проступили капельки пота. Его трясло как в лихорадке. Ствол
его  автомата  мелко  дрожал  и неотступно  следовал  за  врагом.  Палец  на
спусковом крючке онемел,  стал  будто чужой. Ноги  налились свинцом. Во  рту
пересохло, в горле стоял комок; хотелось сглотнуть, но ничего не получалось.
     "Чех" исчез в амбразуре. Послышались быстрые удаляющиеся, спотыкающиеся
на битом  кирпиче, шаги.  Андрей чувствовал,  что должен,  должен немедленно
рвануться к амбразуре и дать вслед чеченцу очередь,  но его  словно  сковали
невидимые путы. Он не мог пошевелиться.
     На полу перед ним, где только что стоял его враг, валялась поцарапанная
цветная  фотография  в  небольшой пластмассовой  рамке с  остатками  стекла.
Андрей  поднял  ее.  Вытряхнул  осколки,  смахнул рукавом пыль,  На тронутой
сыростью  фотографии  трое:  мужчина  в  светлом костюме,  молодая  красивая
женщина с миндалевидными  глазами  и пухленькая  девчушка лет  пяти  с двумя
белыми  пышными  бантами. Обнимает  мохнатого  Вини-Пуха.  Веселые  глазенки
блестят как  вишни.  Что-то знакомое  в открытом взгляде мужчины. Счастливая
семья. Наверное, запечатлен  какой-нибудь праздник или день рождения. Снимок
явно не любительский: отлично  поставленный  свет, хорошая резкость. Похоже,
фотография сделана в  каком-нибудь  фотоателье.  Тимохин, пристроив  бережно
рамку на  каком-то  торчащем  из закопченной стены  шурупе,  еле  передвигая
ватные  ноги, словно  ревматик,  выбрался  на  лестничную  площадку.  Тяжело
опустился на корточки и привалился спиной к безжалостно искореженным чьей-то
необузданной дикой силой прутьям перил.
     Только  сейчас  он почувствовал,  как  громко сопит  в возбуждении, как
ритмично стучит сердце, как судорожно до боли стиснуты его челюсти. Хотелось
смертельно  курить.  Курево,  как назло!  Закончилось! Ну, ничего,  сейчас у
ребят стрельнет.
     - Андрюха!  Ты,  чего раскис?  Мертвяков  нашел?  - обрушился  на  него
старший   прапорщик   Стефаныч,  бросив  внимательный   взгляд  на  бледного
съежившегося сослуживца.
     - Да, нет. Мотор забарахлил, братишки, - отозвался глухо Тимохин. - Дай
курнуть.  Совсем что-то херово на душе.  Видно, пора домой.  Загостились  мы
тут. Эх, уехать бы от этого кошмара, от городской суеты куда-нибудь подальше
в какую-нибудь глухую деревеньку. Чтобы лес был, чистая речка, грибы, свежий
воздух, молоко, банька.
     -Эка, куда тебя понесло! Губа не дура! - присвистнул старший прапорщик,
протягивая пачку сигарет и пристраиваясь рядом на ступеньках.
     - Это тебе, Андрей, надо с моей сестренкой скорешиться. Она у меня этой
идеей уж лет восемь бредит, - отозвался контрактник Володька Кныш. - Все уши
прожужжала про деревню.
     -Это на любителя. Мне, например, такая жизнь лично по фигу, - вступил в
разговор  сержант Елагин. - Ну, от силы  неделю, другую, я  еще  выдержу,  а
потом  ведь  с  ума  сойдешь от  скуки,  в  город потянет.  К цивилизации, к
городскому ритму, шуму, газу,  горячей воде. Печку замучаешься топить, одних
дров до этой самой матери надо. Колоть, не переколоть.
     -  Это для  романтиков.  Я  предпочитаю город,  чем  после дождя  грязь
деревенскую  месить.  А весной  и  осенью там  вообще,  хер  поедешь,  грязь
непролазная,  -  добавил снайпер  Валерка  Крестовский,  поправляя чехол  на
оптическом прицеле "эсвэдэшки".
     - Ладно, летом,  а зимой,  что  делать?  На печи  лежать, как Емеля? Cо
скуки помрешь!  Тоска  зеленая.  Не  представляю.  Ни  куда не сходить, если
только в гости к соседям, семечки полузгать, - сказал Елагин.
     - Или в сельпо бабские сплетни послушать, - продолжил рядовой Чернышов.
     - Нет, Танцор, ни хера ты  не понимаешь. Встаешь раненько утречком, тут
тебе и  парное молочко и сметанка, щи наваристые в чугунке в русской печи, -
пулеметчик Пашка Никонов мечтательно закрыл глаза.
     - Ага,  встаешь в четыре утра до первых  петухов, чтобы подоить, свиней
накормить да скотину в стадо выгнать, - отозвался Крестовский.
     - Нет,  уж, увольте.  Я лучше  сладко  покемарю  в  теплой постельке, а
вечером с девчатами на дискотеке оттянусь, - вновь вклинился Елагин.
     - У вас, сопляков, развлекушечки одни на уме. А мы люди семейные. Да, в
деревне  летом  хорошо, - поддержал разговор Стефаныч. - Дом  у  нас  был  в
деревеньке,  купили вместо дачи.  По дешевке купили.  Далековато, правда, от
города,  Два  часа  на машине  добираться. Время было такое.  Всех  тогда  в
деревню потянуло. Аккуратный был домик, из двух комнат. Три печки: русская и
две голландки. Крытый двор с сеновалом и свинарником. Большое поле напротив.
Рядом с  домом сад когда-то  был, вымерз, несколько сухих  коряжек осталось.
Перед окнами две огромные раскидистые кудрявые березы. Видно покойный хозяин
был справный мужик. Дети разъехались, семьями обзавелись, в город  подались,
а дом отцовский продали. Он несколько  лет пустым простаивал, пока я его  не
купил.  Места  там красивые, лесные,  грибов  до этой  самой  матери,  речка
рядышком  холоднющая  (родники кругом), огибает  подковой участок. По утрам,
когда  еще  висит сырой  туман,  можно  увидеть  пятнистых  оленей,  которые
пробираются  на участок по  берегу речки.  А выйдешь за деревню в  поле, там
зайцев видимо-невидимо.  Самих "косых" не видно,  только  серые уши из травы
торчат  словно  антенны. На бугре церковь красивая,  коммунистами наполовину
разрушенная. Красотища. Рядом  поселился  сосед-москвич.  Бывший военный, на
пенсии.  На лето сюда приезжает на родину своих предков.  Интересный  мужик,
скажу. Вечерком  сядем у нас  на крылечке, курим, вечерней зорькой любуемся,
он и начинает  ворошить  свои  воспоминания.  Бауманское училище окончил,  а
потом  в  армию  подался.  Помотался  по  Союзу   предостаточно.  Есть,  что
вспомнить. Что любопытно, не поверите, трезвенник.
     - Тоже в деревню хочу. Хотя бы на месячишко. Один запах скошенной травы
чего стоит? - отозвался мечтательно Пашка.
     - А я обожаю запах ванили, у меня мать такие пироги печет, закачаешься!
Вам и не снились! - перебил Тацор.
     -  А  я люблю летом  на рынок ходить, когда  огурцы,  петрушку,  укроп,
помидоры уже продают. Запах зелени обалдевающий стоит, - вставил Привалов.
     - Стефаныч, я что-то не понял. Ты что, продал фазенду-то? - вдруг задал
вопрос Володька Кныш.
     - Да, мужики, это  была самая большая  моя плюха в жизни. До сих пор не
могу себе простить. Кусочек земли и домик  всегда  надо  иметь, чтобы  можно
было побыть в тишине  одному,  нервы привести в порядок,  снять с души груз,
который на тебе веригой висит.
     - Как же тебя угораздило-то?
     - Шерше ля фам, братцы! Как говорят французы!
     - Что и тут без баб не обошлось?
     - А то,  как же? Когда купили  дачу,  я-то  думал,  будем приезжать  на
отдых. Балдеть на лужайке перед домом, под березами на одеяльце загорать, на
рыбалку ходить  с пацанами, в лес за  ягодой  и  грибами.  А получилось  все
иначе.
     - Ну, прям заинтриговал. Что же произошло?
     - За дело мертвой хваткой взялась моя любимая теща, Маргарита Петровна.
Дама   с  той  еще  закваской,   махровая   коммунистка.  Поставила  бутылек
деревенскому трактористу,  тот распахал весь  участок. А там  соток, скажу я
вам, до  этой  самой  матери.  И получился  не  отдых,  а настоящая каторга.
Гробились на фазенде как при  режиме Пол  Пота, высунув языки. То сажай,  то
окучивай,  то  от  колорадского  жука  опрыскивай... Осенью  чуть  пупок  не
надорвал,  убирая урожай.  Потом очередная головная  боль:  куда его девать.
Пытался вякать, да  где  там, против бабцов разве  попрешь,  теща  на  прием
вообще  не работает. Чуть что, сразу на дыбки. За больное  сердце хватается,
хоть кол на голове теши, никого не слушает. Так несколько лет и вкалывали на
любимой даче до опупения,  пока  не приехала одна баба-беженка родом из этой
деревни с мужем, удрали  из  Средней  Азии. Пристала к моей  жене как репей,
продайте дом да продайте.  Сопли, конечно,  слезы ручьем. Три дня окучивала,
плакалась в жилетку. Одним словом доняла, вконец разжалобила. Продали дачу.
     - Жалко деревню! Стефаныч, да послал бы тещу подальше!
     - Молодой, глупый был. Сейчас бы послал! Впереди паровоза бы побежала!
     -  Как  в анекдоте! - оживился  краснощекий  Привалов, сдвигая шапку на
затылок.  -  Сын отца спрашивает: "  Папа, почему  это  бабушка зигзагами по
огороду бегает?" Отец отвечает: " Это,  сынок, не бабушка, это сынок - теща!
Подай-ка еще одну обойму!"
     Тимохин  сидел  с  отрешенным  лицом, почти не  слушая  болтовню и смех
товарищей. Перед  ним все еще  стояли широкооткрытые карие глаза  "чеха".  -
"Почему  он не стрелял?" -  не давала ему покоя назойливая мысль. - "Почему?
Может, затвор не успел передернуть? И как назло сегодня без "броника". Хотя,
толку от него никакого".
     - Андрей! Что-то ты мне  сегодня  не нравишься! - проговорил  Стефаныч,
покосившись на старшего  лейтенанта. - Какой-то ты бледный  и взгляд у  тебя
потухший  как  у   обреченного,  будто  смертушка  рядом  ходит.  У  Николая
Третьякова, как сейчас помню, вот точно такие же глаза были  в  день гибели.
Молчишь все. Смотри у меня, накличешь беду!
     - Ну, ты, сказанул тоже! - хрипло бросил Тимохин, с трудом поднимаясь и
поправляя разгрузку. - Домой хочу, братцы! Загостились мы тут.







Комбатанты


     Памяти майора К.





     - Сунулся в  одну  фирму, в  другую, везде одно и  то  же,  облом.  Как
услышат, что в "горячей точке" служил, да еще и раненый к тому же, так сразу
же - вежливый отказ.  Такие в охрану  им не нужны. Гуд бай, служивый! Пишите
письма!
     -  Да, верно! Такие  как мы теперь на хер кому нужны! - прищурив глаза,
задымил сигаретой майор.
     -   Хотел,  было   в  воинскую   часть  контрактником   податься,  ведь
специальности  гражданской  никакой,  но  "анкета"  подкачала,  -  продолжал
молодой парень с коротко  стриженой головой. -  До армии, когда  еще в школе
учился,  было  три  привода  в  милицию.  По  пьяной  лавочке  попадал.  Как
говорится, прецедент есть.  На  войну посылать  можно,  жизни класть  можно,
никто не  спрашивает о  пьяных  залетах; а  как на службу, в  ту  же армию в
мирное время уже нельзя! Незя! Незя! Как у  клоуна Полунина. В армию "незя",
в  милицию  "незя",  в  силовые  структуры "незя"! В  бандиты,  что  ли идти
прикажешь! Мне всего двадцать лет,  вся жизнь, можно  сказать,  впереди, а у
меня уже все дороги перекрыты.
     - Валера, успокойся,  дорогой. Все  будет  спок! Неужели  я, фронтовик,
который видел эту костлявую стерву с косой, вот так,  как ты меня; неужели я
не  помогу своему  боевому товарищу.  Да,  распоследняя, я после этого  буду
сволочь.
     -  Понимаешь,  Петрович, я ведь  мог  остаться  в  Чечне.  И  жизнь  бы
сложилась бы совершенно по-иному. Не  пришлось бы  унижаться и оправдываться
перед всякими чинушами, перед этой  мразью. Ведь нам предлагали,  упрашивали
перед дембелем подписать контракт. Но так хотелось домой, вернуться живыми с
этой бойни.  Полтора года  дома  не был. Тоска  замучила. А  когда вернулся,
через неделю  потянуло  обратно туда,  в  пекло,  в  мясорубку, к оставшимся
ребятам. Представляешь?
     -  Считай,  что  ты уже  на  довольствии! Заместитель  командира части,
подполковник Устименко,  мой давнишний друган, да и я не последний человек в
полку. Так что, милый мой,  никаких проблем! Это  я  тебе железно  обещаю! -
майор поднял стакан. - Ну, давай! За  погибших ребят! Царствие им  небесное!
Пришлось   в  прошлую,  под   Ярыш-Марды   побывать,   колонну  там  боевики
расстреляли......
     Харин вдруг замолчал, лицо его посерело, сморщилось как сушеное яблоко.
     - Петрович, ты чего?
     -  Кольнуло,  бля! Мотор  опять забарахлил! Погоди, сейчас  отпустит! -
собеседник Валерки окаменел, потупив взор, словно прислушивался к чему-то.
     -  Уф,  кажется,  пронесло! - выдохнул  с облегчением  майор. -  Помню,
крепко скрутило меня  в Комсомольском, когда  гелаевских  духов  мочили. Ну,
думал все, хана! Приплыл, дорогой Александр Петрович!  Отвоевался! Ан,  нет,
очухался, когда  эта  вся сволота  вдоль реки в  горы  стала  пробиваться из
окружения.  Положили их на берегу не одну сотню. Несколько недель долбили из
минометов  по  селу и ущелью.  Перепахали  вдоль и  поперек. Живого места не
оставили,  сплошные руины да обугленные  кочерыжки от  яблонь. Все  в  дыму,
дышать  нечем  от  гари.  Местные жители  на окраине  в  голом  поле  стоят,
причитают. Дети, бабы  вопят. Кошмар какой-то. Мы-то,  тут при чем?  Руслану
Гелаеву,  мудаку,  спасибо  скажите!  Со  спецназом  тогда  был,  попытались
замкнуть кольцо с южной стороны, да встретили такой яростный  отпор.  Не дай
бог опять  попасть  в  такую  передрягу.  Вышли  из  того  боя  с  потерями,
измотанные в конец. Это тебе не в Ханкале на печи прохлаждаться.  Ваххабиты,
бешенные волки, закрепились в подвалах  и  погребах, хер их оттуда выкуришь.
Если б не  наши  саперы, не знаю, сколько еще там мудохались. По ночам гниды
выползали из своих нор и схоронов пакостить. Много славных  парней  снайпера
тогда постреляли. Пацана-кинолога рядом со мной шальной пулей убило...
     Мрачный  майор надолго замолчал,  гоняя  окурком по  пепельнице горстку
пепла. Валерка, уставившись остекленевшим взглядом в пространство, курил.
     - Тошно становится,  когда Ястребов про наши потери  лапшу на уши  всем
вешает. Фантазер  херов! А послушать великого стратега  хорька Ванилова, так
вообще не  понятно с кем мы там  воюем. Оказывается,  всего-то осталось  два
десятка  плохо вооруженных бандитов. Какого ж хера мы там до сих пор торчим,
спрашивается,  и пацанов кладем каждый день  пачками? -  возмущенный майор с
яростью придавил в пепельнице окурок в гармошку.
     - Тут  еще с женой, опять не  лады. На развод  подала.  Достал, похоже,
своими  приключениями. Чуть  что, хватает детей и к  матери. В пору снова  в
командировку собираться. А я сыт этим дерьмом. Вот оно у меня где! Ночами не
сплю,  вскакиваю  во  сне как ошпаренный, за  кобуру хватаюсь.  Кровь! Кровь
кругом!  Мозги,  руки, кишки  чьи-то! Хоть в  петлю  лезь. Только горючка  и
помогает  как-то  забыться.  Выкинут скоро,  нутром  чувствую,  из  части  к
чертовой матери!
     Харин вновь наполнил стаканы водкой и, щелкнув зажигалкой, закурил.
     - Что меня всегда  поражало, так это коварство азиатов, их хитрость, их
сволочная изощренность в пытках и издевательствах.  Вот, скажи, откуда в них
такое?  В  крови   у  них  что   ли?  Подлые  подрывы,  выстрелы  в   спину,
заминированные  трупы,  изуродованные  тела,  отрезанные  головы.  Мы  прямо
зверели, когда такое видели. Кровь закипает в жилах  от ярости, когда видишь
перед собой порезанных, изувеченных пацанов! - он покосился на шум в глубине
бара.  За  стойкой  во  всю веселился  молодняк. Подвыпившие сопляки  громко
галдели, курили, пуская беззаботно кольцами дым.
     - Вот  таких  мальцов резали, суки,  как только рука  не  отсохла. Куда
только  ихний аллах смотрел! Ладно, контрактников или офицеров.  Ну, а этих,
сосунков, за что? Им  еще сиська мамкина нужна! А их на бойню посылают! Дыры
в  империи  латать!  Он  еще толком  сопли-то утереть не  может,  защитничек
отечества , бля...
     - Да, Петрович, ты  прав! Был у нас в роте один пацан. Высокий верзила,
только толку от  него  ни  какого не было.  Нескладный какой-то.  Ничего  не
умеет. Тюфяк, одним словом. Помню, отделение было на задании, а его оставили
костровым, поручили за огнем присмотреть да картошки испечь. Возвращаемся, и
что ты, думаешь?  Ничего не готово, этот болван, блин, костер толком не смог
развести.  Оказалось,  никогда  в   жизни   костра-то   не  разжигал.  Мужик
называется! В горах вообще скис. Колотун страшный там был, да еще промозглый
ветер,  грязь,  жратвы  толком  нет. Офицеры  злые  как шавки.  А он,  вечно
голодный.  Стал у товарищей  пайки тырить.  Раз  начистили  репу,  два... Не
помогло! Потом замечаем,  странный  он какой-то. Оказывается - "крыша у него
поехала".  Снаряжение свое: каску, "броник", подсумок с  магазинами потерял.
Если б в горах еще месяц с нами пробыл, кранты  ему!  Повезло мудаку -  ноги
отморозил,  отправили  его  в  тыл  в  госпиталь.  Сейчас,  блин,  герой.  А
рассказать,  как с полными  вонючими штанами  в окопе  скулил  и  дристал от
страха, не поверят. Вот, такие слабаки и становятся предателями.
     - Ну,  не  скажи, -  возразил  Харин.  - Приходилось мне встречаться  с
наемниками  и  допрашивать некоторых из этих шакалов. Среди  них  попадаются
довольно крепкие  орешки,  уж  поверь мне  на  слово, есть даже  служившие в
спецназе. Отморозки, правда, распоследние, бля! За "бабки" не  то,  что нас,
они и мать родную пришьют! Ничего святого для них нет!
     Майор,  опрокинув  стакан,  поежился.  Подперев  кулаками  седые виски,
уставился в стол.
     - Ну, и дрянь! Паленая, бля! Уроды!
     Затянувшись сигаретой, продолжил прерванный рассказ.
     -  Допрашивали как-то одного пленного гаденыша из отряда  Хамзатханова.
Конечно,  пи...дюлей  надавали,  чтобы  посговорчивей был. Бывший десантник,
красивый здоровый парень, снайпером воевал в "первую". А вернулся домой, его
обратно потянуло. Решил  "зелененьких" срубить  на мерседес, балдежной жизни
ему, видите  ли,  захотелось. Мозгов-то  нет,  одна  деревяшка! На кирпичах,
наверное,  много  тренировался!  Подался мудак  к боевикам.  У них  расценки
другие.  Под Сержень-Юртом  у боевиков в  "Якуб-лагере" успешно подготовочку
соответствующую  прошел.  А   потом,  гнида,  ребят  наших  стрелял,  словно
самолетики в тире. Это для него, что два пальца обоссать!
     - Иуды! - вырвалось у Валерки.
     - Нет,  мой дорогой,  это  поддонки!  А  иуды, кто из-за  бабских  юбок
стреляет и стариками с детьми прикрывается, -  уточнил Петрович,  пощелкивая
по сигарете, стряхивая пепел.
     - Помнится, как-то  во  время движения  колонны  через Хасавюрт  пропал
молоденький прапорщик. Заглох движок  у последнего "зилка". И сгинул  парень
вместе с автоматом, больше мы его так и не видели...
     -  Немудрено, Валер,  - хмыкнул  Петрович. -  Там полгорода - чеченцев.
Пятая колонна, твою мать. И оружия, там говорят, не меряно!
     - Удивляюсь, как они нам тогда еще в спину не долбанули.
     - Погоди, браток, еще долбанут! Если  уже  среди  белого  дня на улицах
стали заваливать федералов запросто так, чего ждать дальше.
     - Мне кажется, зачищать надо  более тщательнее и чаще! Не церемониться,
арестовывать  пособников,  гадов  всех подозрительных. Высылать подальше,  к
еб...ни фени, чтоб духу их  здесь не было, чтоб воду не мутили! Иначе ничего
не добьемся, так и будут нас месить.
     - Валерка, дорогой, не смеши меня, козла старого! Уже высылали! Дедушка
Сталин постарался! На  нашу бедную  головушку! Они теперь русский язык лучше
нашего знают, где их только сейчас в России нет, как тараканы расползлись по
стране,   -   язвительно  усмехнулся  Петрович.  -  Их  полмиллиона  к   нам
переселилось  из-за дудаевского  режима.  Так,  вот скажи,  какого рожна  мы
должны за них воевать? Иди, Ахмед, воюй, освобождай свою землю от Басаевых и
прочей  сволочи.  Не идет! Некогда! Бизнесом,  видете  ли, занимается! Пусть
Иван отдувается, сопли кровавые пускает за него!!
     -  Так что, Петрович, я  за "жесткие зачистки". Окружай  "десантурой" и
спецназом населенные пункты и тряси "чехов" до  тех пор, пока  не  посинеют.
Иначе, хер ты тут, что сделаешь!

     Бар  закрывался. Валерка  и Харин  одни  из  последних  покинули уютный
столик  в  углу  у окна. На улице было тепло,  сверху сыпал  редкий пушистый
снег. За разговором не заметили, как прошли пару кварталов и  остановились у
небольшого магазинчика.
     - Открывай! - майор настойчиво забарабанил в стеклянную дверь.
     - Закрыто!  - проорал выгпянувший торгаш, показывая на часы  на руке. -
Закрываем!


     К  магазинчику  подлетел  милицейский  "уазик"  с  "мигалкой",  из него
выскочили трое  милиционеров.  Один с автоматом. Ввалились  шумной гурьбой в
помещение.
     -  Наряд  вызывали?  -  гаркнул усатый  старшина в  шапке сдвинутой  на
затылок.
     -  Да,  вот  хулиганят,  стекло  разбили, - объяснял  хозяин  магазина,
молодой откормленный парень в кожаном пальто, лет двадцати восьми.
     - Мы  уже закрыли, а они вломились, буянят!  - завопила из-за  прилавка
одна из продавщиц, сильно накрашенная блондинка с торчащими на голове во все
стороны волосенками. - Чертовы пьянчуги! Покоя от них нет!
     - Кто  буянит, красуля, ненаглядная  моя? Какое  стекло? Само треснуло,
оно на  ладан дышало.  Я только за  ручку  тронул.  Девочки,  милые, бутылку
"старки",  пачку сигарет  и мы  покинем  ваш  райский уголок, - покачиваясь,
откликнулся добродушно майор, сосредоточенно  копаясь в раскрытом бумажнике.
- Вот вам за стекло, а это...
     - Всем шампанского! Угощаю  всех!  Братки, я ведь тоже "мент  поганый"!
Полгода  назад служил в  милицейском батальоне!  -  заорал,  увидев вошедший
наряд, обрадованный Валерка, размахивая, зажатыми в кулаке смятыми купюрами.
     -  Ладно,  хватит   бузить!  Поехали,  мужики!  -  предложил   сержант.
-Проветримся!
     - Заодно отдохнете, протокольчик составим! - добавил другой.
     - Куда? - спросил Валерка, осоловело тараща глаза на милиционеров. - Не
понял?!
     - В гости, дорогой!  К Санта Клаусу! -  сержант засмеялся своей удачной
шутке ( у дежурившего сегодня старшего лейтенанта Каменского было прозвище -
Санта Клаус).
     - Нам и здесь не плохо!
     -  Сейчас будет плохо! Кому говорю! Выходи, пока  холку не начистили! -
отозвался дюжий сержант, бесцеремонно толкая майора к выходу.
     -  Что   за  тон,  ментура?  -  возмутился   Харин.-  Ты  как  со  мной
разговариваешь, щенок? Ну-ка, руки в сторону!
     - Да, чего с ними церемониться! Давай ребята!
     Милиционер, грубо заломив руку майору за спину, потащил  его  к выходу.
Валерка бросился другу на помощь  и схватил  сержанта за рукав,  но, получив
резкий сильный удар локтем в лицо, отлетел к прилавку и шлепнулся на пол.
     -  Суки!! -  взревел Харин,  вывернувшись  из захвата и сбив сержанта с
ног. Сдернул у него с плеча "акаэс" и, предернув затвор, заорал на опешивших
ментов.
     - Стой! Падлы!
     -Ты чего, майор! Не дури!
     - Всех положу! Не подходи!
     - Охренел совсем? Что за шутки?
     - Не будь мудаком, отдай оружие!
     - Назад! - глаза потемнели и сузились на багровом лице военного.
     - Слышь, приятель, давай по-хорошему поговорим! Только автомат верни!
     - Ты, что?! Неприятностей  на свою  жопу ищешь?! - рявкнул побледневший
старшина. - Будут! Под статью захотел? На нары!
     - Заткнись, сученок! Я тебе такие нары покажу! Это тебе не старых бабок
с семечками да носками у магазинов гонять!
     - Паша, передай Терехину...
     - Меня боевого офицера какая-то шушера будет лапать! - перебил старшину
майор.  -  Да я  вас сейчас  стреножу! Или  яйца  отстрелю! Мудачье поганое!
Извинения еще будете просить!
     - Майор! Ты не зарывайся!
     - Ну-ка, живо! Поднять парня! - Харин повел дулом "акаэса".
     Двое  милиционеров попытались  поднять  отключившегося  Валерку с пола.
Левый глаз  у  того  основательно  заплыл,  из разбитого распухшего  носа на
подбородок и шарф текли кровавые сопли.
     - Малец, ну  давай! Давай!  Хватит  спать, здесь тебе  не гостиница,  -
похлопывая по  щеке,  младший сержант,  делал все, чтобы  привести Валерку в
чувство.
     - Вы чего с  парнем сделали, козлы ментовские? - майор, опутив автомат,
наклонился над лежащим.
     Этого  движения  было  достаточно,  чтобы  милиционеры  воспользовались
ситуацией. Один из  них крепко обхватил  сильными руками  майора  сзади, тем
временем  двое  других вцепились  в  оружие.  После непродолжительной  возни
поверженный  майор лежал на полу лицом  вниз с наручниками на руках.  Грязно
матерясь и извиваясь, он пытался пнуть кого-нибудь из врагов.
     Спустя  тридцать  минут  он  уже  метался по  "обезьяннику" как раненый
зверь, крича через решетку проклятия в адрес "ментов". Валерка, молча, сидел
на привинченной  к стене скамье без  ремня  и  шнурков,  прижавшись разбитым
лицом к холодной цементной стене. Тошнило. Гудела голова.
     Всю эту неделю подполковник Марголин уходил домой поздно: в понедельник
приезжает  комиссия   из  министерства.  Требовалось  привести  все  дела  и
документы в должный порядок.
     - Что  за шум? Кто там  у  вас  буйствует?-  спросил он, спустившись  в
дежурку.
     - Да, только, что привезли двоих. Майора и парня с ним. Устроили пьяный
дебош в магазине.
     - Кто, такие? Документы есть?
     - Вот удостоверение майора, а это военный билет пацана.
     Марголин, листая документы, резко отдал указание:
     - Немедленно освободить! Это же Харин,  "фээсбэшник", ветеран чеченской
войны. Парня тоже!  Ну, молодцы! Ни  чего не скажешь! Вы, что не видели, что
это не какие-нибудь алкаши, забулдыги?! Это же комбатанты!
     - Кто, товарищ подполковник?
     - Комбатанты, я говорю. Комбатанты - это  те, кто прошел  через военные
конфликты.  У  них  психика,  как правило,  нарушена.  Мозги набекрень.  Они
привыкли находиться в экстремальных условиях, в боевой обстановке, ходить по
лезвию ножа. И многие, вернувшись с войны,  не могут приспособиться к мирной
жизни. Отсюда срывы, депрессия,  самоубийства. Вечный конфликт  со всеми.  К
ним подход нужен  особый. Лечить их  надо всех  до одного в реабилитационных
центрах! А их  у нас, сам понимаешь, нет!  Понятно? -  Марголин  взглянул на
дежурного офицера.
     - Смотри, орден Мужества у пацана! Герой. А вы их, героев, в "кутузку"!
Освободите, извинитесь да помягче с ними,  - сказал подполковник, поднимаясь
из-за  стола.  -  А  лучше  по  домам  развезите,  чтобы  еще чего-нибудь не
натворили вояки. Нам и без них проблем хватает.

     Спустя неделю в городской  газете Валерке  попался некролог с портретом
бравого военного,  с  фотографии  на  него  смотрело  знакомое  лицо  Харина
Александра Петровича. Майор умер. Сердце.










Черта лысого вам достану!


     - Ну,  товарищ  капитан! Ну, придумайте, что-нибудь!  Век  не забуду! -
канючил рядовой Малецкий.
     - Куда прешь в грязных  сапогах!  Я тебе  русским  языком сказал, нет у
меня от твоих мух ничего! Даже хлорки  нет! - заорал на шофера выведенный из
себя начмед. - Ты понимаешь русский язык или нет!
     -  Ну, товарищ  капитан!  Меня же  товарищ старший  лейтенант в порошок
сотрет! Вы, что Саранцева не знаете?
     -  Вот что, Окурок, вали-ка отсюда,  пока  цел, пока  я тебе  большущую
клизму не поставил  или не огрел по бестолковой балде!  Еще  я не  занимался
твоими мухами. У меня своих дел по горло! Вон Варнеев раненый лежит, повязку
надо сменить. А ты со своими мухами лезешь.
     - Я же приказ выполняю!
     - А я, по твоему, не выполняю, да! Ты у нас самый шустрый, вот и прояви
смекалку, как Левша, который даже муху подковал.
     - Не муху!
     - Тем более. Тебе, зачем  серое вещество в башке дано? Вот и шевели им.
Напрягись, это тебе не на  толчке с газеткой сидеть! В конце концов возьми и
солярой залей!
     - Эх, товарищ капитан, товарищ капитан....
     Разочарованный Малецкий, сдвинув на затылок шапку, покинул лазарет.


     Рядовые Шестопал и Квасов выбрались за село, миновали унылое кладбище с
покосившимися старыми плитами, почти бегом спустились по узкой крутой тропке
к речке. Они из "самоволки" возвращались на базу.
     Максим Шестопал, или просто Макс, был нагловатым пронырливым пареньком,
в котором погиб великий артист разговорного жанра. Почему погиб? Да,  потому
что,  после  армии он собирался поступать в  медицинский интитут, по  стопам
своих родителей,  сельских медиков.  Его неординарные способности  в области
"словесного  поноса" были  просто уникальны. Ни  одно мероприятие в части не
проходило  без  его  непременного активного  участия. Ему ничего  не  стоило
заболтать  кого  угодно и  убедить в  чем угодно. Пресловутые  Энди Таккер и
Джефф  Питерс ему  в подметки не  годились. Макс хотя и  не читал знаменитой
книги Карнеги, но  черта завоевывать друзей и оказывать  на людей влияние  у
него была в крови. Он ни на минуту не переставал сыпать шутками, анекдотами,
страшными историями, прибаутками. При этом, не давая собеседнику ни  секунды
на  раздумье,  и  не давая  даже  рта раскрыть. Второй  его  одной из ценных
способностей  было  то,  что он  мог достать буквально все, что угодно.  Для
сержантов и ротного он был курочкой, которая несла золотые яйца.
     -  Черта лысого  вам достану! - заверял он  своих  товарищей. И никто в
этом не сомневался. Уж кто-кто, а Макс точно достанет! Разобьется в лепешку,
но достанет, из-под земли выкопает.
     Он, похоже,  никогда  не унывал, поэтому и жилось ему в полку  легко  и
припеваючи.
     А тут случился у него день рождения,  о  котором он  случайно  накануне
вспомнил.  Двадцать лет - это тебе не  шутка.  Такое событие надо непременно
отметить. И  в голове у него зародился гениальный  план: смотаться в село за
продуктами, чтобы достойно украсить праздничный стол  рядового десантника. В
помощники  ему  отрядили, его  закадычного дружка, рядового Алешку  Квасова.
Раненько утром  они  залезли под брезент в "Урал"  Малька, Сашки  Малецкого,
который отвозил провиант и воду на  блокпост. Он и подбросил их до реки. Там
они  перешли  речку вброд и  поднялись в  чеченское  село,  расположенное на
косогоре.   Прошлись   по  улице,  где  Макс  плодотворно,   можно  сказать,
"конструктивно погутарил" с местными бабками, разжалобив их своими байками о
сиротской несчастной доле, о превратностях его нелегкой судьбы. Возвращались
солдаты  довольными:  они  разжились двумя  трехлитровыми  банками  компота,
банкой  сливового   варенья,  яблоками,  сушенным  черносливом,   курагой  и
семечками. А какой-то старик даже "чачи" пожертвовал, налив им в пластиковую
бутылку.
     - Живем, братан! - Макс весело хлопнул Алешку по плечу.
     Солдаты спустились к мелкой речушке, разулись, засучили штанины, быстро
переправились на свой берег.
     - Брр! Мама роднаяя! Вода холоднющааяяя! Околеть можно!
     - У нас в деревне, тоже такая! Ключи кругом бьют! Ноги, аж сводит!
     - Как огнем обжигает!
     - Чего ты хочешь? С гор течет!
     Вышли на берег.  Уселись  на серую  гальку  рядом с ободранным  корявым
деревом, принесенным весенним паводком, обулись и вышли на дорогу, ведущую к
лагерю.
     - Интересно, Малек с Толиком уже проехали или нет?
     -  Наверняка!  Сбросили  груз  и  обратно!  Чего  они  там  забыли,  на
блокпосту?
     -  Эх,  и  погудим  сегодня!  -  размечтался  Макс.  - Только  бы  Сара
чего-нибудь не учудил.
     Вдруг неожиданно  за рекой хлопнул громкий  выстрел, и что-то ударило в
спину  Шестопалу. Солдаты повалились на  землю. Вжались  в нее  телами. Макс
ошалевшими  глазами  взглянул  на перепуганного  на  смерть  Лешку  Квасова,
который  в  свою  очередь  уставился  на  него.  На  покраневшем  лице  того
проступили капельки  пота,  к  нижней  пухлой  губе  приклеилась  шелуха  от
семечек, которые он лузгал всю дорогу.
     - Снайперюга, сволочь! Давай дуй вон туда, за  кусты! В ложбинку! Дура,
рыла не поднимай! Быстро! Да быстрее же! Шевели оглоблями!
     Алешку  упрашивать  долго  не  пришлось,  он,  словно  ящерка,  вильнув
ритмично квадратной  задницей,  исчез  в указанном направлении. Укрывшись  в
низине от снайпера, стали думать о дальнейших действиях.
     - Леха, чего делать-то будем?
     - Сплошное паскудство! Совсем херово! Голову не высунешь, снимет, сука!
     - А-а! - сморщившись и замотав головой, вдруг протяжно застонал Макс.
     - Макс! Макс! Ты чего? Ранили? Куда?
     -  Проклятие!  Какой  там  ранили! Банки разбились!  Вдребезги!  Попал,
сволочуга!  Вся  жопа - мокрая! Только сейчас и почувствовал! Все на крестец
вылилось!
     Квасов посмотрел ему за спину и  ахнул. Так  и есть.  Все ниже поясницы
сырое бордово-черного цвета. Вся задница. Будто Макса Гулливер в чернильницу
обмакнул.
     - Падла, снайперюга! Убью! - зло забубнил расстроенный  Макс, стаскивая
с себя  насквозь протекший сидор,  который звякал разбившимися  склянками. -
Сволочь распоследняя!
     - А может и не  снайпер  вовсе,  а  малолетка какой-нибудь! Шандарахнул
чувак по нам и смылся!
     - Это дела  не  меняет. Сегодня у реки, а завтра будут на базе  мочить.
Так и до беды не далеко.


     Появление  Квасова  и Шестопала вызвало в  палатке  бурное оживление  и
гомерический хохот товарищей.
     -  Вы,  что компот  не достали?  - разочарованно протянул  радист Вадик
Ткаченко.
     - А,  что тебе  этого  мало?  -  сказал  Квасов,  кивая на  нары,  куда
вытряхнул содержимое своего мешка.
     - Вот и посылай таких!
     -  Ты бы и этого не  принес,  пианистка хренова! - накинулся на радиста
разозлившийся Макс.
     - Достали, но не донесли! - отозвался  унылый Алешка Квасов, у которого
после выстрела  у реки неимоверно чесалось все тело.  -  Гад, один ползучий,
помешал! Все банки расколошматил! Сука! Чуть Макса не положил! Чуть бы левее
взял, точно, ему хана!
     - Макс, ну ты, считай, в сорочке родился!
     - Повезло тебе как  утопленнику, лучше с уделанными штанами, чем грузом
"200" домой чалить.
     -  Я  то  думал,  вы за  "чачей"  отправились, - отозвался лениво  Вася
Панкратов по прозвищу Наивняк.
     -  "Чачу",  видите  ли, ему подавай, халявщик!  -  закипел  возмущенный
Квасов.  - Тебе  Сара  такую "чачу" покажет,  что и слово  это  забудешь как
пишется! Чачу ему подавай! Наивняк, вот ты бы взял и сходил!
     - А то пупок сидишь у печки греешь! - огрызнулся Шестопал.
     - Халявщик!
     - Ну, и чего теперь делать?
     - Какие проблемы Максик?
     -  Жопа-то  вся  сахарная,  ко всему  приклеивается!  -  развел  руками
пострадавший от пули снайпера Шестопал.
     - Что  делать? Что делать? Замачивать! -  отозвался с  нар невозмутимый
Димка  Коротков, где,  устроившись по-турецки, здоровенной  цыганской  иглой
зашивал дырки на изрядно потрепанной разгрузке.
     - Похоже,  из черной смородины компотище был,  -  констатировал Андрюха
Романцов, тщательно  рассматривая  сзади,  уделанные  в пух  и  прах,  штаны
Шестопала.
     - Знатный компотище!
     - Сладкий, наверное, - съязвил сержант Рубцов, потягиваясь на нарах.
     - Рубец, кончай душу травить! И без тебя тошно!
     - Такой не отстираешь,  глухой номер. Так и будешь до дембеля с лиловой
жопой ходить! Эх, и отличная цель для боевиков будет. Издалека видать!
     - А капитану Сутягину обязательно  надо доложить,  что  "чех" завелся в
окрестностях, -  сказал старший  сержант Самсонов.  -  Пусть  его  ребятишки
попасут сволочь.
     - Хер его сейчас  подловишь, уж наверняка,  пятки салом смазал! Сидит в
своей сакле, чаи гоняет!
     - Мужики,  где, говорите, он в вас долбанул? -  поинтересовался снайпер
Валерка Кирилкин, невысокий коренастый пацан со смеющимися зелеными глазами.
     - За селом!  У реки, когда мы брод перешли. Уже на  этом берегу. Если б
не густой кустарник, не знаю, как бы мы от него ушли?
     - А ведь мог бошку снести к чертовой матери!


     - Эх, Леха! Леха! Мне без тебя так  плохо... - Шестопал прохаживался по
палатке с  мокрыми штанами,  в поисках куда бы их повесить  для просушки,  и
напевал песню, виляя голой задницей.
     - Макс заткнешься, ты, наконец, или нет? Дождешься, я тебе рот зашью! -
пригрозил  сержант  Бурков,  который  писал  домой  письмо  и  никак  не мог
сосредоточиться.
     В  палатку  четвертого  отделения,  откинув  полог, просунулась  голова
лейтенанта Саранцева.
     - Бурков! Иди сюда!
     Увидев обнаженного Макса, удивленно округлил глаза.
     - Шестопал! Ты что, в стриптизеры записался?
     -  Надо  же   когда-нибудь  начинать,  товарищ  старший   лейтенант!  -
откликнулся невозмутимо солдат.
     Бурков нехотя оторвал зад от нар и с недовольным видом выбрался наружу.
Саранцев протянул сержанту Буркову "мыльницу".
     - Три  кадра в фотоаппарате осталось. Скажи,  пацанам, пусть отщелкают.
Скоро дембель. Память хоть останется.
     Сержант Бурков, заглядывая в палатку, закричал:
     - Братва! Четвертое отделение! Все  сюда! Сниматься будем! Три  кадра в
нашем распоряжении!
     -  Ура!  Ура!  -  заорал Максим Шестопал,  вскакивая,  как  безумный  с
топчана,  напяливая  кальсонах и  размахивая  выстиранными  наспех штанами с
огромным бордовым пятном.
     - Дембеля! Все сюда!
     - Я тоже хочу, - заканючил первогодок Игорь Прибылов
     - Молод ишо! - отмахнулся от него Бурков. Дембель - это святое!
     - Еще нафотографируешься, служить тебе еще и служить, паря! - поддакнул
Сиянов.
     Солдат отошел в сторону. Слезы от обиды наворачивались на глаза.
     - Ладно,  зелень,  подь  сюда! Только  божий свет  не  загораживай,  не
стеклянный!
     Попросили  Тольку Сердюка из  соседнего  отделения  щелкнуть  их.  Тот,
вооружившись фотокамерой, долго целился, понимая какое ответственное задание
доверили ему.
     - Ну, ты, папарацци хренов, разродишься, наконец?
     - Толик пеняй на себя, если запорешь кадр! Лично выдеру!
     - А я, клизму из соляры поставлю!
     - На кнопку плавно нажимай, не дергай!
     - Не тяни резину!
     - Мужики! Все замерли! Не моргать! Сейчас вылетит птичка!
     -  Внимание!  Все  сказали:  "Чииз!"  -  объявил  Сердюк,  вцепившись в
"мыльницу".
     - Чего сказали?  - откликнулся Димка Коротков. - Ты чего там бормочешь,
Студень!
     - Это  он по-английски! Сыр значит! -  пояснил всем  Романцов.  - Чтобы
улыбка у нас получилась! Губы, когда произносишь это  слово,  растягиваются!
Вот так! Давай мужики! Все вместе! Чииз!
     - Чиз!
     - Чииз!
     - Чииз!
     - Сыр!
     - Российский!
     - Чиз! Голландский!
     - Смотри у меня, чтобы все  вошли, - угрожающе предупредил широкоплечий
Бурков, стоявший в центре в обнимку с Андреевым и Романцовым.
     У палаток с ревом резко затормозил "Урал". Из открытой дверцы, пробитой
в двух местах  осколками, высунулся Малецкий со сдвинутой на затылок шапке и
отчаянно завопил:
     - Ребята! Ребята-а!! Подожди-ите!! Я с вами!
     Малецкий  подбежал  к  группе  солдат  и присел  на  корточки  рядом  с
Прибыловым. И тут раздался, щелчок.
     Он так и не успел толком  принять удобную позу. Но он все равно остался
доволен, что попал в последний кадр.
     - Эх, немножко  б  раньше!  - сокрушался  он, хлопая  себя в сердцах по
замасленному колену.
     - Ничего, Малек, шибко не переживай, в следующий раз отснимем как надо,
-  успокоил Валерка  Кирилкин.  -  По высшему  разряду,  как в лучших  домах
Лондона и Филадельфии.
     - Если б я только знал, я бы не гонял на блокпост.
     -  Да мы  сами только,  что узнали. Сара  с чего-то вдруг  раздобрился,
фотик дал доснять пленку.


     Неожиданно   из-за  палаток   выплыла   квадратная   фигура  полковника
Петракова. Он был явно не в духе. Окинув солдат строгим взглядом, заорал:
     -  Что  за сборище?!  В конец  распустились!  Раздолбаи! Саранцев! Твои
....?
     - Так точно, товарищ полковник!
     - Почему  бездельничают? Не можешь им дел найти? Распустил подчиненных!
Не солдаты, а стадо баранов! Шалопаи, твою мать!
     Саранцев  пытался  что-то сказать  в  оправдание, но  полковник  его не
слушал.
     - Дисциплины никакой! - отчитывал он молодого офицера.  - Займи солдат!
Пусть сортир  новый соорудят!  Старый совсем засрали! Ногой некуда  ступить!
Еще какой-то умник, додумался, солярой все очки залить! Выполняй!
     - Есть, товарищ полковник!
     -  Это еще, что  за зоопарк здесь  развели?  - полковник  уставился  на
неуклюжего щенка, который весело прыгал у ног сержанта Буркова.
     - А ты тут, чего ошиваешься, обормот? - рявкнул он, увидев Малецкого. -
Почту привез?!
     - Так точно! Товарищ полковник!
     - Так, какого же х...я, ты тут прохлаждаешься, сукин кот!
     Невысокий Малецкий сорвался  с места и стрелой помчался к брошенной  им
машине.
     Полковник сурово  оглядел все вокруг  из-под нахмуренных бровей.  Все в
нем кипело. Заметил Макса в кальсонах с облитыми компотом штанами в руках.
     - Это  еще,  что за явление  Христа  народу? Засранцы  в моем полку? Не
потерплю! Обосрался со страху так не  козыряй,  дубина! Саранцев!  Твой, что
ли?
     - Так точно!
     - На кухню, дристуна! Мать вашу!  Пусть  картошку  чистит и не  позорит
звание десантника!
     Слышь, Саранцев,  ты меня уже достал своим  либерализмом! Вот ты у меня
где! У тебя не солдаты, а настоящий балаган! Ну, что это такое?  - полковник
подошел к  побледневшему  Витьке Дуднику  и  дернул за гимнастерку, торчащую
комом. Из-под нее на землю посыпалось всякое барахло.
     -  Ну,  блин,  уроды!  -  полковник  сплюнул  и  отправился  дальше,  в
расположение разведчиков.
     Через минуту вновь послышалось:
     - Остолопы! Где капитан Сутягин? Где его опять носит?


     Спустя час после "расложения по параметрам" Шестопал и Квасов залезли в
кузов к Мальку и там  скрытые брезентом от посторонних глаз продолжили "день
варенья". Говорили шопотом, чтобы никто не услышал.
     -  На всех делить, все равно ни то,  ни се. Получается с гулькин нос на
брата. А так, хоть с пользой, - промолвил Макс, разливая "чачю" по кружкам.
     - Вот, банку тушонки у Сердюка стрельнул. Ну и жмот, скажу тебе. Сейчас
мы ей  родимой вспорем  брюхо, - сказал Лешка, извлекая из ножен штык-нож  и
вытирая о рукав.
     - Леха,  ну  ты прям  как хирург  Амосов, бля.  Ей,  богу! Еще марлевую
повязку на морду нацепи.
     - Скальпель! Пинцет! Тампон! Тампон! Спирт! Еще спирт! Огурец!
     - Да, огурчик был бы кстати.
     - Максим, хорошо сидим.
     - Ага, - согласился Макс, выглядывая через дырку в брезенте на волю.
     - Руба  с Папашкой чего-то не поделили.  Дюже лаются  у палатки. Витька
опять что-то  спер, за пазухой  прячет. Игорек  Прибылов  куда-то  помчался,
будто за ним черти гонятся, наверное, "котелок" опять пробило.
     - Это его со слив постоянно несет.
     - Аллергия. Тут уж никуда не денешься.
     - Хлеба жаль мало. Забыли у Тольки спросить.
     - Коротков со щенком забавляется.  Неуклюжий бестолковый Дудай прыгает,
все норовит его за икры ухватить. Забавный все-таки песик.
     - А я его Чеченом зову, Бурков с Андреевым тоже.
     - А по мне какая разница, что Чечен, что Дудай, что Шамиль, все одно  -
Чича. Вон,  Сара  показался,  сюда  какой-то,  чересчур,  озадаченный  идет.
Получил,  видать, у  полкана вливание.  Сейчас ребят,  как пить дать,  будет
снашать.
     - Наверняка, вздрючку очередную у "бати" схлопотал, - отозвался Алешка,
колдуя над консервной банкой.
     - За ним не станет. Последнее время злой как цепной пес.
     - Макс! Макс, ты чувствуешь, паленным запахло?
     - Да, верно, горит что-то.
     - При чем где-то рядом.
     - Погоди, я выгляну, узнаю в чем дело.
     Макс осторожно высунул из-под брезента  голову.  Посмотрел по сторонам,
потом оглянулся на кабину и исчез обратно.
     - Все в порядке. Малецкий на подножке сидит и на фанерках своих фамилию
выжигает увеличительным стеклом.
     - Неужели от этого так воняет?
     - Он дыму напустил, будь здоров.
     -  Вот,  Толик, гад  ползучий!  Подсунул  свиную!  Просил  же  его  как
человека! Ну, козел!
     - Что? Опять наколол? Хлеборезка хренова!
     - Ну, да. Киданул, сучий хвост! Вот и верь после этого людям.
     - Толик он такой. Без мыла куда угодно влезет.
     - Ты чего сморщился? Будто лимон съел.
     -  Нога   разболелась,  зараза!  Старые   раны  ноют.  Погода,  похоже,
поменяется. Завтра точно дождь будет.
     - А чего у тебя с ногой?
     - С четвертого этажа упал.
     - Шутишь?
     - Какие уж тут шутки!
     -  И  как это тебя угораздило?  С  такой  высоты хрястнешься, костей не
соберешь.
     -  Да,  хорек один подвел под  монастырь. Квасили мы  у приятеля, сын у
него  родился, первенца  обмывали. Ну, а  потом  попросили  проводить одного
набравшегося  кадра домой. Он  в общаге жил недалеко от меня. Пришли к нему.
Говорю, давай раздевайся и укладывайся спать, пока чего-нибудь не учудил. Он
развыступался. Кто ты такой, чтобы мне указывать? Кричит. Я, не долго думая,
ему  болевой на ахилессово сухожилие,  чтобы угомонился. Он обиделся  шибко,
что я так с ним. Выскочил из комнаты и запер ее на ключ. Ждал его, ждал, так
и не дождался.  А мне  надо домой,  матушке я  обещал  прийти пораньше. Ведь
изпереживается старушка, у нее и так сердечко больное. Что делать? Высунулся
в  окно, высоковато.  Потом поискал  у  него в шкафу,  нашел  моток бельевой
веревки, лыжные палки. Связал все это вместе и полез.
     - Ну, ты даешь! Смельчак!
     - Выпивши был.
     - Я бы и под градусом не полез бы в окно. Что дальше-то было?
     - Так вот, вылез. Ухватил веревку. А она-то тонкая. Проскальзывает. Как
засвистел вниз. Только  дым от ладоней  пошел. Вся кожа сгорела. Разбился бы
вдребезги, как  пить дать. Повезло. На газон приземлился  ногами. Грохнулся,
конечно, здорово. Все тело гудело от удара. Но правую ногу все-таки сломал в
лодыжке.  Дело-то  ночью было. Ни кого  не  видно, чтобы  помощи  попросить.
Дополз на  четвереньках  до  телефона-автомата,  вызвал  "скорую". С тех пор
болит перед дождливой погодой.
     - Эх, надо было Тихонова позвать.
     - Еще чего! Еще с гитарой скажи! Тут весь батальон соберется.
     -  Ну,  давай,  а  то у меня уже слюнки  текут как у  собаки  академика
Павлова.
     - За успех нашего безнадежного дела!
     - Гип, гип, ура! Гип, гип, Ура!
     -  Ну  и  крепкая, зараза, -  замотав  головой, крякнул Макс. -  Дай-ка
быстрей запить.
     - Держи, - Леха протянул товарищу пластиковую бутылку с мутной водой.
     -  Гавнецо,  все-таки, -  глухо отозвался  Шестопал, уплетая тушонку  с
хлебом.
     - А по  мне,  офигенная штука! -  резюмировал Квасов,  занюхивая коркой
хлеба. - Крепкая, только дюже вонючая зараза.
     - Ой! Ой! Леха! Чувствую, по жилкам побежала...


     Через  час их  под  парами Бахуса застукал  у  кухни, проходивший мимо,
лейтенант  Саранцев,  где  они  упорно препирались из-за  свиной  тушонки  с
хлеборезом Толькой Сердюком. И вкатили им "тепленьким"  по полной программе.
Посадили обоих в ячейки,  выкопанные специально для  подобных эксцессов.  На
брата  по квадратному метру и глубиной  под два с половиной. Это изобретение
придумал  "батя" вместо гауптвахты,  для  наказания провинившихся.  Кулибин,
мать его за ногу!
     В одну ячейку определили Леху,  в  другую, в метрах пяти,  осоловевшего
Макса. Охранять поставили Антошку Духанина, который  безбожно  материл их на
чем свет стоит всю дорогу.
     Им-то что,  хоть  присесть можно, а Антошке несколько часов маячить как
столб, пока сменят.
     Алешка осмотрелся,  сидеть  в  земляном  колодце - тоска  зеленая,  над
головой  лишь  кусочек голубого неба,  вокруг рыжие глиняные стены да  еще в
углу  чья-то  засохшая  куча  словно  противотанковая мина.  Лежит, сволочь,
дожидается, когда кто-нибудь лапой в нее угодит.
     - Будь он  не  ладен, бывший  клиент.  Не мог потерпеть, собака!  Хотя,
постой, что-то тут нацарапано!
     Лешка читает, с трудом разбирая на стене корявые буквы: "Сара,  поцелуй
меня в жопу! Твой Бур!"
     - Так это же, Бурков! - оживился Лешка.
     Чуть ниже было нацарапано:  "И меня тоже". Рядом стояло: "Самара-1998",
а еще ниже "До встречи в аду!". "Довстречи" было написано вместе.
     - Ну, и грамотеи, - вырвалось у Лешки.
     Лешка кончил читать разноликую клинопись, которой были усеяны все стены
каземата. Ему тоже захотелось себя увековечить.
     - Антоха!
     -  Чего  тебе?   -  недовольно  откликнулся  Духанин;  его   голова,  с
оттопыренными ушами как у Чебурашки, появилась на фоне голубого неба.
     - Будь другом, брось какую-нибудь щепку!
     - Это еще зачем?
     - Надо, Антоша!
     - Может, ты вены себе вскроешь, а я за тебя отдувайся!
     - Ты, что совсем ох...ел, браток? На хрена мне вены-то вскрывать?
     - А кто тебя знает, что тебе под "шафэ" в голову взбрендит!
     -  Да  тут, внизу, со скуки помрешь. Брось какую-нибудь веточку, я хоть
поковыряю стенку.
     - Может  тебе для  полного счастья саперную лопатку сбросить? Подземный
ход надумал прокопать? То же мне, граф Монте-Кристо выискался!
     - Да не копать я прошу, а на стене писать!
     - Где я тебе ветку найду, лишенец! Может на кухню, прикажешь, сгонять?
     - Ну и говно, ты, Антоша!
     - Лучше покемарь, вон Максимка час как отрубился.
     - Ну, хоть патрончик брось!
     -  Я те, щас брошу! Из-за вас мудаков торчу тут как  распоследняя шлюха
на панели.
     - Антош, ну будь человеком!
     - Ладно, лови, но только не скули больше и без вас тошно.
     Поймав патрон, Лешка стал выискивать свободное место для надписи.
     - Чего же написать-то? - Ничего  оригинального не  лезло в его хмельную
голову. Мысли  словно  отшибло. В  конце  концов после  долгих  раздумий  он
нацарапал  "Дембель-2000-Леха". В соседней  ячейке,  свернувшись  калачиком,
мирно посапывал спящий Шестопал.






Фатима



     Дочку мою я сейчас разбужу,
     В серые глазки ее погляжу.
     А за окном шелестят тополя:
     Нет на земле твоего короля...
     "Сероглазый король" А.Ахматова


     Четырехэтажка   протяжно   завывала   будто  сказочный   дикий   зверь,
продуваемая ветром через закопченные глазницы окон. Ута  неподвижно  лежала,
свернувшись  калачиком,  на  детском матрасе  в  углу у оконного проема. Это
место  ей нравилось:  отличный обзор, все как на ладони. Хотя "лежка"  не из
самых лучших, даже, можно сказать, из опасных. Отходов, почти  никаких, если
не  считать огромную пробоину в  стене в одной  из квартир на третьем этаже,
выводящую в соседний подъезд.
     Она достала пачку  "Данхила", закурила, с  наслаждением  затягиваясь. В
голову почему-то  лезли  мрачные мысли. А это хуже всего, выбивает из колеи.
Начинаешь  нервничать,  суетиться,  делать   ошибки.   Работа,  естественно,
насмарку. А  любая  ошибка  в  ее положении  может стоить  головы. И в мозгу
неустанно свербит: " Самое дорогое в жизни - глупость". Притушив окурок, она
спрятала его в политиленовый  пакет, где уже звякали  две  стреляные гильзы.
Даже для  экскрементов  и мусора у нее был специальный пакет.  Она ни где не
должна оставлять после себя ни малейших следов. Это главное  неукоснительное
правило, которому она следовала всегда.
     Она ждала приближения сумерек.  Это было самое удобное для охоты время.
После выстрела, как всегда - паника, потом начинают шевелиться, прочесывать,
зачищать. А в наступившей темноте вряд ли кто сюда  сунется. Самим же дороже
встанет. Двумя этажами ниже пара, искусно установленных Расулом, "растяжек".
     Она  придвинула  винтовку  поближе  к  себе, напряженно  вслушиваясь  в
завывание ветра, гуляющего по крыше, по заброшенному мертвому зданию.
     Ута  вспомнила далекий  заснеженный  в это время года Тарту, поседевшую
рано мать,  родной университет, в котором училась,  и надо  сказать, неплохо
училась.  Почему  же  она здесь?  В  этой  "дыре". В  этой  поганой холодной
коробке, продуваемой насквозь холодным промозглым ветром, на грязном  рваном
матрасе,  разостланном на  захламленном  цементном  полу. Да, она  и не  Ута
вовсе! Здесь она для всех Фатима!
     Почему она здесь?  Что привело ее сюда? Лютая ненависть? Месть? Деньги?
Наверное, и то и другое, и третье. Ненависть к русским, переданная с молоком
матери. Месть  за убитого на Восточном  фронте под  Волховым  деда,  который
воевал   против  частей   Красной  армии  в  группе  "лесных   братьев"  под
командованием  своего  земляка,   Альфонса   Ребане,   потом  в  легендарной
разведгруппе  "Эрна",  входящей  в состав войск СС. За многострадальную  его
семью, что репрессировали  после  войны  "коммуняки"  и  выслали  в  далекое
Забайкалье.  Месть  за  мамину  четырехлетнюю  сестренку,  которая умерла  в
суровую зиму  в  далекой захолустной сибирской деревеньке. Наконец, месть за
Хельгу, любимую подругу, почти сестру, с  которой  на соревнованиях  разного
уровня пробежала на лыжах не один десяток тысяч  километров, которую в 95-ом
в Грозном озверевшие солдаты разорвали бэтээрами.
     А  что  же  деньги? Да,  конечно, и деньги!  Что скрывать. Она  неплохо
заработала на той и на этой войне, отстреливая из  засады русских офицеров и
солдат. За это платили. И платили не плохо. Платили "зелеными". После первой
чеченской  она  прекрасно  устроилась  в Германии  в Гамбурге,  тренером  по
стрельбе.  Часто  приезжала к старенькой матери и родственникам в Эстонию  с
полными  руками  подарков. Они были  рады  за  нее.  Считали, что  ее  жизнь
удалась,  что она имеет  хорошую  любимую работу, что  она вышла за границей
удачно  замуж. Замуж?  Ха!  Ха! Ха!  Да она  терпеть  не может этих  скотов,
вонючих волосатых мужиков. Она всегда испытывала к ним  отвращение. Началось
с  того,  как   на  одной  из  студенческих  вечеринок  ее  пьяную  пытались
изнасиловать  двое  однокурсников.  До  сих пор она  испытывает  омерзение и
покрывается "гусиной  кожей", вспоминая их  слюнявые губы и потные суетливые
руки, ползающие словно осьминоги по ее стройному телу.
     Подкатывался  и  здесь один  молодой  чеченец, красавец  Рустам, думал,
наверное,  что  не  отразим как  Парис. Рассчитывал, видно,  что она тут  же
кинется ему в  объятия, забыв обо всем  на свете. Но, она отшила его. Потом,
он  опять  как-то на  одной из конспиративных  квартир,  где они скрывались,
попытался  позволить  себе  лишнее  и  силой  овладеть  ею.  Ей надоели  его
домогательства и она пожаловалась Исе. После чего боевики боялись посмотреть
в  ее сторону, ни то, что  дотронуться пальцем. Иса,  правая рука эмира  Абу
Джафара, его  слово  в  отряде закон. Никто не  смеет перечить ему.  Иначе -
жестокая смерть!
     Она   достала  из  нагрудного  кармана   блокнотик  в  дорогом  кожаном
переплете, где вела свои записи и расчеты.  Последнюю запись она сделала три
дня назад, когда сняла солдата, загружавшего на "Урал" бачки с едой и фляги.
Пуля  на  излете  ужалила  его  точно  между  лопаток.  Она  видела, как он,
дернувшись, выронил  из  рук флягу  и рухнул  на  землю.  Второй солдат, что
принимал у него  груз,  дико заорав, тут же упал на  дно  кузова  и в испуге
забился в дальний угол. Машина рванула стремительно с места, оставив убитого
лежащим в колее. Это было в трех километрах отсюда, у блокпоста за мостом.
     Она  была  всегда  осторожной,  в  отличие  от  Хельги,  за  что  та  и
поплатилась. Ута старалась в день  делать не более двух выстрелов, это  было
как бы неписаным правилом для нее, гарантией ее безопасности.
     Хельга же, стреляя, входила в такой раж, что уже не могла остановиться.
Она  была азартным человеком, отменным стрелком. Джохар Дудаев  высоко ценил
их  дуэт. Хельга  получала от "охоты"  не только  порцию  адреналина,  но  и
огромное наслаждение,  сродни оргазму. Она, буквально, издевалась, играя  со
своими жертвами. Поочередно вгоняя пули в  конечности  солдатам, и  когда те
уже не могли уже двигаться  и ползти, пятым выстрелом ставила  окончательную
точку на чьей-нибудь жизни.
     Ута  бережно извлекла винтовку из  чехла. Прицел и ствол для маскировки
были обмотаны тряпьем.
     - Ишак,  вонючий!  -  проронила  она  вслух, вспомнив, как  Рамзан, эта
волосатая грубая горилла, в пещере в  темноте нечаянно уронил на ее винтовку
ящик  с боеприпасами, при  этом разбив  вдребезги  ночной прицел.  Что тогда
было, трудно передать словами. Иса, расвирепев, чуть не  замочил  боевика на
месте. В базовом лагере под Ножай-Юртом были  четыре снайпера: она, украинец
Микола Ковтун из Львова, одноглазый афганец Абдулла и молодая чеченка Зухра.
С молчаливой дикой Зухрой  ей трудно было найти общий язык, та шарахалась от
нее как затравленный  зверек, да она особенно  и не  стремилась к контакту с
ней.  С  тупым грязным арабом  тем более. Что  может быть общего у отличницы
университета  с  темным немытым  туземцем.  С  Миколой  же  у  них сложились
нормальные деловые отношения, можно  сказать, даже дружеские  и  не  больше.
Парень он был  из  себя  видный, послужной список  у него был  внушительный.
Когда-то служил в спецназе в Афгане, потом воевал в Приднестровье, Карабахе,
на Балканах.  Ковтун неоднократно  предлагал ей  работать  в  паре,  но  она
отказывалась, слишком опасно, Лучше надеяться  только на  себя.  Так вернее.
Чем платить жизнью за чужие ошибки.
     Ей  часто  снились смеющаяся румяная Хельга в  белой вязаной  шапочке с
красным  орнаментом,  с  лыжами  на   плече.  Горящий  разрушенный  Грозный.
Соревнования  по биатлону.  Как она  бежит,  задыхаясь  и преодолевая крутые
подъемы,  спуски,  повороты. Как  пытается собраться на рубеже огня.  Легла!
Ноги в стороны! В упор! Подвела мушку! Выдохнуть!  Задержать дыхание! Плавно
нажать на спусковой крючок! Бах! Передернула пальцем затвор! Бах! Выдохнуть!
Собраться! Плавно затвор! Бах! Пелена  перед глазами!  Бах!  Стучит  сердце!
Вырывается из груди! Выдохнула! Еще раз  выдохнула! Соберись  же!  Бах! Черт
побери! В  молоко! Четыре мишени закрылись, пятая же пялится на нее, смеясь,
черным кружочком! Вскочила! Винтовку  за  спину! Где  палки?! Штрафной круг!
Быстрее! Еще  быстрее! Эйно  загрызет после соревнований!  Будет пилить весь
день! Всю неделю!
     Ута  достала из рюкзака термос. Надо подкрепиться,  а  то  без движения
совсем  можно  окоченеть  от холода.  Как  стемнеет  за  ней  придет  Расул,
невысокий  чеченец  лет  35-ти, который  снимет  растяжки  и  отведет  ее  к
кому-нибудь из чеченцев, в надежное место. А на рассвете она вновь выйдет на
"охоту", но уже далеко отсюда.


     В армию Мишка Тихонов угодил c 3-го курса института. Он  успешно учился
на заочном  отделении  политехнического  института  и  работал  на заводе  в
конструкторском  бюро  инженером-конструктором.  В  прекрасный осенний день,
когда солнечные  лучи  ласкали последние  красные и  оранжевые листы  клена,
росшего  у  них под  окном, домой  принесли  повестку  в  армию. Мать горько
заплакала, он тоже  был в шоке от неожиданного  известия.  Ведь в его  жизни
было  так много всего интересного,  и вот  теперь  на  всем  этом,  выходит,
поставлен  крест  на  два  года.  Как  же ТЮЗ,  где  сложился  замечательный
творческий коллектив, где  он вечерами подрабатывал звукооператором?  Как же
туристические  тусовки, походы в горы, сплав по рекам на плотах и байдарках,
фестивали бардовской песни? А как же  Лика?  Как их отношения,  зашедшие так
далеко?
     С Ликой Михаил познакомился  три месяца назад на работе, она работала в
отделе научно-технической информации переводчиком. Она была замужем и старше
его  на  пять  лет.  Как  только они впервые  столкнулись  друг  с  другом в
коридоре,  и их  глаза  встретились,  между  ними возникла  какая-то  тонкая
невидимая ниточка, навсегда соединившая их.
     Он  каким-то шестым чувством определял, когда она появится в  коридоре,
он вскакивал со своего места и буквально на крыльях летел из комнаты еще раз
столкнуться с ней лицом к лицу и обменяться взглядом.
     Так   прошло  полгода.   И   наконец-то   случай  познакомиться   ближе
представился.  На праздничном  вечере, посвященном  круглой дате создания их
подразделения, который проводился в одном из ресторанов.
     Весь красный, дрожа от волнения, он наконец-то решился, подошел к ней и
пригласил ее на танец. После танца он уже больше не  отпускал ее от себя  ни
на шаг.
     Но праздничный вечер быстро пролетел.  Они вышли из заведения одними из
последних. Предстояла разлука на целых два дня. Было грустно.
     - Я тебя провожу, - вызвался он.
     - Куда? -  рассмеялась  она  серебристым  смехом. - Я живу в пригороде,
туда автобусы уже не ходят,  а пешком мы  только к утру доберемся  до места.
Придется мне идти ночевать к Любе.
     Люба - это подруга, с которой она работала вместе.
     - Зачем же к  Любе? Пойдем ко  мне, это  недалеко отсюда!  -  ошалев от
счастья, сказал он.
     - А как же твои родители? Что они скажут?
     - Да у меня никого сейчас нет. Матушка с Катей уехала к сестре в гости.
Я уже вторую неделю один хозяйничаю.
     -  Ну, хорошо, пошли, - после некоторого раздумья согласилась она, взяв
его под руку. - Не ночевать же на улице.


     - Проходи, не стесняйся, будь как дома.
     - Кто это у вас там? - шепотом спросила она, услышав за дверью какой-то
шорох.
     - Да, это Марфа, наша  кошка. Сейчас я тебя познакомлю с ней. Только не
гладь ее, она  у нас  дама с характером,  не любит нежностей,  тем более  от
чужих. Может окорябать.
     -  Только,  пожалуйста, без  глупостей. Договорились?  -  сказала Лика,
переступая порог квартиры.
     - Обещаю, что буду вести себя как джентльмен и держать себя в руках.
     - Надеюсь. Хотя верится с трудом.
     Навстречу им бросилась серая пушистая кошка с белым галстуком на груди.
Она,  не обращая  внимания на  гостью, мурлыча и  подняв хвост трубой, стала
тереться головой о Мишины ноги.
     - Соскучилась, кисунька моя! - он подхватил ее на руки.
     Лика нерешительно прошла в гостиную, с любопытством  окидывая  взглядом
все вокруг.
     - У тебя чего-нибудь перекусить найдется?
     - Лика, я тоже голодный как волк! Называется были в ресторане!
     - Это ты во всем виноват, не дал мне поесть! У тебя  одни  только танцы
на уме.
     - Ничего, сейчас чего-нибудь сообразим. Хочешь яичницу пожарю!
     - Не откажусь. А сумеешь?
     - Обижаете, миледи!
     - А кто у  это вас  живописью увлекается? -  спросила Лика в изумлении,
уставившись  на  стену,  на  которой  висело  около  десятка профессионально
выполненных картин. Здесь были в основном городские пейзажи со средневековой
архитектурой,  и  несколько портретов молодой девушки с длинными золотистыми
волосами.
     - Это рисовал мой брат Артем. Вернее, правильно надо  говорить, писал .
Картины  не  рисуют.  Их пишут.  Настоящие  художники,  естественно.  А  кто
халтурит, те малюют.
     - Он, что у тебя художник?
     -  Да,  он  был  профессиональным  художником.  Окончил  Художественную
Академию с  отличием, мама очень гордилась им.  Учился в  мастерской  самого
Ильи Глазунова.
     - А почему ты говоришь в прошедшем времени, был?
     - Он умер. Два  года  назад.  Ему было  двадцать три,  когда его убили.
Пьяные отморозки к нему в парке пристали, денег на бутылку у них не хватало.
Черепно-мозговая травма. Неделю в коме находился.
     - Прости, я не знала. Замечательные работы. Особенно пейзажи.
     - Их он в Лондоне рисовал, когда ездил туда с любимой девушкой.
     - Чувствуется, с любовью выполнены. Это ее портреты?
     - Ага. Она  тоже  художник, художник-реставратор. В  Питере  работала в
Русском музее.
     - Красивая.
     - Была.
     - Почему была? Тоже погибла?
     -  Да, нет. Пьет сильно. У них ведь  свадьба должна  была  через  месяц
быть. А тут такое случилось. Лечили, кодировали, ничего не помогает.
     - Несчастная девушка.
     Миша  отодвинул  стекло   серванта   и   достал   из-за   него  цветную
фотокарточку.
     - Вот последняя их фотография.
     На  снимке были  изображены смеющиеся, стоящие  в обнимку, длиноволосый
парень  и  знакомая  уже  девушка, оба  в  потертых  светло-синих  джинсах с
этюдниками  через  плечо.  За  ними  виднелся  Вестминстерский  Мост и часть
знаменитого "Биг Бена".
     - Симпатичная была пара.
     - Да, - грустно сказал Миша, водворяя фото на место.
     -  А хохлому кто собирает? - Лика кивнула на коллекцию хохломы, которой
были забиты все полки на стеллаже и в стенке.
     - Это матушка еще с  60-ти десятых начала  увлекаться всякими народными
промыслами, хохломой, жостовской  росписью. Бзик у нее на эти штучки, хорошо
чайники не собирает,  а то полные  кранты.  У  нее подружка, Раиса Ивановна,
самоварами,  чашками и чайниками  весь дом  забила до отказа, ступить уже не
где. Собирается музей чаепития открыть.
     - А у тебя какое хобби,  если не  секрет?  Я  вижу в вашей семье у всех
какое-то увлечение.
     -  Почему  у всех? У  Катьки, например, никаких. Ее ни рисовать, ни  на
фортепиано играть не заставишь. А у меня гитара, песни, стихи.
     - Интересно было бы послушать.
     -  Лика, сейчас  уже  довольно  поздно.  Соседи  разворчатся.  А завтра
обязательно сыграю. Я постелю тебе у матери в комнате, так что  не волнуйся.
Там тебе будет хорошо. Дом у нас тихий, приведений не водится.


     Он  лежал в  темноте , закинув руки за  голову,  уставившись в потолок.
Спать  не  хотелось.  Восторг переполнял  его,  он  был на  седьмом небе  от
счастья, что рядом за стеной находится любимый человек.
     Вдруг он услышал чуть слышные приближающиеся шаги.
     - Можно я с тобой, - послышался ее шопот. Он  не успел ничего ответить,
она, приподняв одеяло, легла рядом, прильнув горячим телом к нему...

     О той ночи ни кто не узнает.
     Тебя давно в комнате нет,
     Лишь тень твоя продолжает
     Порхать под дробь кастаньет.

     Ночь пронесется, как птица,
     Боясь нас оставить вдвоем,
     Солнцем черкнув по лицам,
     С отметиной в сердце моем.

     Благодаря  абсолютному слуху он рано  научился играть на гитаре, слушая
как в подворотне поет блатные песни  дворовая шпана.  Подошла  пора, блатняк
сменила лирика Визбора, Дольского,  Никитиных.  В выпускном  классе  увлекся
стихами поэтов Серебряного века. Он  наизусть знал  многие произведения Анны
Ахматовой,  Осипа Мандельштама,  Александра Блока,  Сергея  Есенина...  Чуть
позже, после фильма "Ирония судьбы", открыл для себя Бэллу Ахмадуллину ...
     Парнишку из соседнего дома, с которым  учился его двоюродный брат Паша,
и  которого он хорошо  знал, привезли из Афганистана в цинковом гробу за два
месяца  до  вывода войск. На похороны собрался весь  квартал. Это  печальное
событие  тогда  оставило  глубокий  след  в  ребячей  душе.  Вечером, сидя в
полумраке  в  своей  комнатке,  десятилетний  Миша,  тихо бренча на  гитаре,
сочинил песню про пацанов, воюющих в далеком Афгане:

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало?
     Осколком срезан берет
     "Афганец задул с перевала!

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало?
     Когда пулей задет
     В пыли у чужого дувала.

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало?
     В кармане девичий привет,
     Но не будет весеннего бала.

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало?
     Не слышать больше кассет,
     Не сделать больше привала.

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало?
     Солнце как холодный стилет
     Блеснув, проплыло, пропало.

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало?
     Когда жизни рассвет,
     А тебя уж не стало.

     Девятнадцать, девятнадцать лет
     Много это или мало....

     На перроне  находилось несколько команд призывников, которых отправляли
к  месту  будущей службы.  Команда, в  которую  попал  Тихонов  состояла  из
двадцати  четырех  человек.  Командовал  ими огненно-рыжий  молодой  капитан
внутренних  войск. Стоящий перед  плацкартным  вагоном  старший  сержант  со
шкодливыми глазами, открыв папку, по  списку выкрикивал фамилии новобранцев.
Среди  них  оказался  и  его  хороший  знакомый,  Алешка  Квасов,  пацан  из
параллельного класса. Весельчак, балагур и двоешник  отпетый. Несколько  лет
он успешно косил  от армии.  То ногу сломал,  то  баптистом прикидывался, то
головой стукнулся, то веса не хватало.
     Поезд  тронулся. Устроившись  на боковом  сидении и прильнув к пыльному
стеклу,  как  и  остальные пацаны, Миша видел,  как медленно уплывают  назад
заплаканные  лица  матери и  сестренки, за  их  спинами  физиономии, машущих
руками, грустно улыбающихся друзей. Лики на перроне не было. Он просил ее не
приходить его провожать.


     -  В  козла  будешь?  -  спросил  Михаила  здоровый, сидящий  напротив,
плечистый  курносый  парень  в  желтой  тенниске, на которой  было  написано
огромными красными буквами: "YES!"
     - Нет.
     - Что так?
     - Неохота.
     -  Переживаешь?  Девчонка? Да? Да, плюнь  на  все! Не рви душу!  Никуда
теперь не денешься! Два года отдай!
     - Мы не в Германии,  где  день отслужил,  садишься  в  "Фольксваген"  и
катишь,  либо домой на ночевку, либо  в  погребок пивка посососать, либо  по
бабам. А утром опять в часть, служить отечеству.
     -  Коль сел в дерьмо, сиди и не чирикай!  - отозвался с  верхней  полки
поддатый Алешка Квасов и затянул. - Не плачь, девчонка!
     -  Пройдут дожди!  Солдат вернется, ты  только жди..! - подхватил песню
курносый, сдавая новенькие карты остальным игрокам.
     Миша  немного посидел, наблюдая  за игрой, потом прошел в конец вагона.
Закурил, глядя на мелькающие за открытым окном деревья и столбы, вслушиваясь
в монотонный перестук колес.

     Квадрат окна. Осенних снов
     Виденья словно паутина.
     Квадрат окна. Сердца зов.
     Порывы ветра бьют в стекло.
     Квадрат окна. Прикосновение Христа,
     Ранимая душа теперь чиста.
     Квадрат окна. Зачем слова?
     Только лишь дрожащая рука.
     Квадрат окна. Нежная щека,
     Ресниц твоих влажная черта.
     Квадрат окна. Мелодия ушла.
     Дрожит слеза, угасшая мечта.
     Квадрат окна. Любовь была,
     Играют жизни зеркала.
     Квадрат окна. Мои года.
     На грудь упавшая слеза.
     Квадрат окна....

     Вдруг мимо  него  стремительно  прошелестел  курткой  красный  как  рак
Квасов.  Отчаянно задергал  ручку закрытого  туалета.  Видно  кто-то уже его
окуппировал основательно. Дико замычав, Алешка выскочил в тамбур.
     Из перехода  между вагонами  послышались  протяжные стоны,  блюющего на
мелькающие внизу шпалы, призывника.


     Самыми  трудными  были  четыре первых  месяца.  В части молодых  солдат
гоняли  немилосердно.  Каждую  неделю Михаил получал письма от Лики, как  он
радовался,  душа  пела,  ликовала  и  в  то  же время было  грустно,  сердце
разрывалось   от   тоски.   Приступы  тоски   в   свободные  редкие   минуты
выплескивались в виде стихов на тетрадные листки в клеточку...

     Темная Арка. Миг наступил,
     Фигурка тает на фоне огней.
     Вновь взглядом тебя проводил,
     И снова разлука на несколько дней.

     Темная Арка. Свидетель немой.
     Горящие щеки, пылкие руки,
     Глаза с колдовской глубиной,
     Волшебного голоса милые звуки...

     В роте его любили. За его песни, стихи,  за  виртуозную игру на гитаре,
за добрый отзывчивый характер. Квас тоже стал в полку не последней персоной,
к нему валили табунами, он хорошо рисовал и мастерски делал татуировки.
     Окончился курс молодого бойца.  Стали готовить  к прыжкам с  парашютом.
Сначала были изматывающие занятия на тренажерах. Потом прыжки с вышки. Самым
ответственным делом была укладка парашютов. Она проходила на летном поле. На
укладке  при каждом  десантнике  прикрепленный инструктор,  который  учит  и
следит за  правильными действиями подшефного.  И  вот  настал  тот  страшный
неотвратимый день. Ранним утром их построили на  взлетной полосе.  Проверили
снаряжение,  и  они  гуськом  направились  на погрузку  в самолет.  Навсегда
запомнился первый  прыжок. Все нервничали, колотил мандраж. Алешку Квасова и
Витьку Дудника, которые к  несчастью оказались  одними из  первых, буквально
пинками  в  зад  вытолкали из летящего  "транспортника"  сержанты Андреев  и
Бурков. Вопящий  от страха на "всю ивановскую"  Квасов приземлился с мокрыми
штанами.  Но   никто  над  ним  не  смеялся.  Не  он  один  стирался  в  тот
знаменательный день.
     -   Запомните  парни!  Как  уложишь,  так  и  приземлишься!  -  не  раз
приговаривал старший сержант Самсонов на укладке парашютов.
     -  Не  дай  бог, пацаны,  вам в крупных  учениях  участвовать,  до двух
процентов по статистике отводится на погибших.
     Но вместо учений их послали сюда, в Чечню.


     - Нашу историю мы толком не знаем. Историю пишут летописцы, историки, а
переделывают политики, - говорил Тихонов  кучковавшимся  у печки ребятам.  -
Пишут  ту, которая  их  устраивает. Как  много  всплывает  сейчас интересных
фактов, документов, которые скрывали, которые похерили от  простого  народа.
Взять, например, ту же "Аврору", оказывается, это муляж, а корпус настоящего
крейсера  уж полвека ржавеет  где-то  в затоне.  Или, например, взять ту  же
Великую  Отечественную  войну! Вот ты, Квас, знаешь, что на  стороне  немцев
воевало до 30 тысяч донских и кубанских казаков. А в Люфтваффе около  тысячи
русских летчиков. Нет,  не знаешь. Почему? Да, потому что, настоящая  правда
не выгодна была, коммунистам.  Выгодна  однобокая правда, которая устраивает
политиков стоящих у власти.
     - Мишель, расскажи еще что-нибудь!
     - Расскажи,  как ты  в турпоходе в Карпатах с  Петроса  на  пятой точке
съезжал!
     -  Сколько  можно  об  одном  и  том  же  трепаться!  Давай  что-нибудь
новенькое!
     - Как по горной реке сплавлялся!
     - Лучше, давай, про параллельные миры! - попросил Антон Духанин.
     - Параллельные миры ему подавай, хорьку! Вон они, рядом! В командирской
палатке! Спиртягу жрут! Сейчас  Сара и Розанов сидят и усиленно  репу чешут,
как бы  рядового Духанина и иже  с ним Прибылова завтра озадачить так, чтобы
пыхтели не разгибаясь! - съязвил под общий смех Макс Шестопал.
     - Миш, или про Высший разум! - донеслось из угла.
     - А Высший разум - в штабной палатке! Полковник Петраков! Чем не Высший
разум? - вновь вставил неугомонный Шестопал, вызвав новый взрыв хохота.
     - Макс, кончай! Дай послушать!
     -  Про  параллельные  в  другой  раз,  - сказал  Тихонов.  - Лучше  про
Богородицу вам расскажу. Тоже довольно загадочное явление. Случилось это еще
в  начале века, в Португалии, в местечке под  названием Фатима. Троим детям,
которые в  горах  пасли коз явилась Богородица и  предсказала  начало первой
мировой войны. Кстати, это исторический факт.
     - Хватит заправлять арапа!
     - Я то же не верю! Брехня!
     - Чушь собачья!
     -  Дело   ваше.  Хотите  верьте,  хотите  нет.  Но  дети  под  присягой
подтвердили это.  А  ведь они  верующие были.  До  сих пор  туда  раз  в год
стекаются паломники со всего мира. А Богородицу стали называть Фатимской или
просто Фатима по названию этого местечка.
     - Хотя, кто  его  знает,  - отозвался Бурков. - Дыма, как говорится без
огня не бывает.
     - Мистика какая-то!
     -  Вот со мной братцы  была мистика, так мистика! -  не выдержал вдруг,
молчаливый  сержант Андреев.  - Было это  несколько лет  назад, когда меня в
армию призвали. Село наше от районного центра далековато будет. А тут как на
грех  ни  одной попутки  нет.  Ну, я  и  решил  напрямки  через лес.  Лишние
километры срезать.  Иду,  значит,  по  тропинке, семечки  лузгаю,  о будущей
службе  подумываю.  Оглядываюсь  назад, а  сзади, в метрах  ста  пятидесяти,
женщина в черном идет. Ну, идет и идет. Черт с ней. Прибавил шагу,  чтобы не
опоздать в военкомат. Через  некоторое время снова оглядываюсь. А женщина не
отстает.  Я еще прибавил ходу. Оглядываюсь, а  она  тоже прибавила скорости.
Еще ближе,  чем  раньше стала.  Лицо у  нее  бледное! Вся в  черном! Тут уж,
братцы,  мне  не по  себе  стало, перебздел  не  на  шутку.  Ведьма!  Думаю.
Припустил бегом.  Оглядываюсь, и что бы вы думали? Она тоже  бежит  за  мной
бегом! Почти догоняет. Квас, дайка, сигаретку!
     - Так, что дальше-то было?
     - А дальше, пацаны, не поверите, - Андреев сделал пару глубоких затяжек
и передал сигарету обратно. - Взмыленный остановился я, ну  думаю, будь, что
будь! На куски ведьмяку  разорву,  так просто не  дамся.  Догоняет она меня.
Молодая симпатичная, в черном. Тоже вся красная, запыхавшаяся. И кричит мне,
не бегите  так  быстро,  я за вами не  поспеваю. Оказывается она  с соседней
деревни, ей  тоже в райцентр надо, на  похороны. А идти  лесом боязно одной,
увидела  меня и идет  следом, из виду потерять боится, все-таки живая душа в
диком лесу. Так мы вместе до Беляевки и дошли.
     - Будь  я на твоем  месте,  уж давно  бы рассудка лишился! -  отозвался
первогодок Фарид Ахтямов.
     - Тебе кукиш в  кармане  покажи, так тут  же  в  обморок  завалишься! -
засмеялся тостощекий румяный Пашка Морозов.
     -  Ой, какой смелый  выискался! Сам,  небось, при виде пленного  "ваха"
каждый раз за штаны держишься!
     - Это ты зря, Фаридка, на Пашу наезжаешь, поклеп возводишь! Он на самом
деле самый смелый  из нас! Он же в  схватках на мечах неоднократно  принимал
участие. Вот, сам представь, прет на тебя здоровенный бугай в кольчуге да  с
тяжеленным  мечом или булавой над  головой, тут не только  в штаны сделаешь,
родишь поневоле! - вступился за Морозова сержант Рубцов.
     - Паш, поведай нам про свои битвы. Как вы страпаетесь на мечах. Сколько
вас собирается-то? - попросил Наивняк.
     - Ну, пару раз  в год уж точно  собираемся. Списываемся с  ребятами  из
других таких же клубов. Устраиваем типа фестивалей. Либо они нас  приглашают
к  себе, либо мы их. Клубов-то до хера всяких. Есть викинги, есть рыцари, мы
же русские витязи. Сами кольчуги плетем,  мечи куем, одежду шьем,  чтобы все
было в точности как в те века. В Европе проходят даже международные турниры.
У нас  один, как-то  ездил на такой  турнир в Польшу. Рассказывал, рыцарей и
викингов  там  собралось  до  этой самой  матери. Красочный  был  симпозиум,
организация на высшем уровне. У нас, конечно, поскромнее. Спонсоров нет, все
на добровольных началах. Последний раз мы собирались у нас, приехало со всей
России  около  90  человек. Солнечный июль. Хорошо. Неделю жили в шатрах  на
берегу озера, несколько грандиозных сражений устроили.  Помню, в первый день
высыпали из леса на  берег в  гремящих доспехах. Сошлись две команды. Наша и
московская. Воинствующие крики, дикие вопли, звон мечей невообразимый стоит.
Ошарашенные загарающие  на пляже,  естественно, в полнейшем шоке, ничего  не
поймут, что происходит. Будто машина времени назад крутанулась. Повскакивали
с надувных матрацев и бежать кто  куда, прятаться от вооруженной нашей орды.
Сперепугу,  кто в воду полез, кто в машины забился, кто в лес рванул  во все
лопатки. Смех да и только.
     - Ну, а удары-то наносите понарошку?
     -   Сказанул!  Понарошку!  Да  меня  на  третий   день  в  схватке  так
шандарахнули,  что звездочки  замелькали  вокруг. Конечно,  удары наносим не
дуром,  с оглядкой, чтобы на тот свет не спровадить. Но иногда без  травм не
обходиться. Бывает некоторых особо  рьяных  бойцов даже  дисквалифицируют. У
нас ведь  не какой-нибудь  тебе  балаган.  Все  чин чинарем,  и судейство, и
жесткие правила,  и  дисциплина. Клинок  я сломал  о  щит одного  ярославца.
Жалко. Из рессорной полосы мне его выковали.
     - Жаль у нас в армии нет такого  подразделения, типа русских богатырей.
Кавалерийский полк есть,  что  во  всех съемках участвует. Поговаривают, что
это с подачи кинорежиссера Сергея Бондарчука его основали. Нужно было эпопею
"Война и мир" снимать.  Он обратился  к  министру  Гречко,  тот и уважил его
просьбу. Вот и батальон  витязей бы  завели в  Вооруженных  силах.  Чтобы во
всяких  торжественных  церемониях  участвовали  да  в  исторических  фильмах
снимались.
     - А потом их,  этих самых витязей, с мечами и кольчугами сюда, в Чечню!
"Чехов" с наемниками гонять по горам, - засмеялся Шестопал.
     В палатку просунулась лобастая голова старшего лейтенанта Саранцева.
     - Тихонов! Романцов! В полной экипировке бегом к комбату!
     Миша и Андрей, чертыхаясь на чем свет стоит, стали надевать "шаманские"
маскхалаты. Забрав винтовки и снаряжение, отправились к майору Анохину.


     - Прошлым летом, после "выпускного" решили компанией сходить на  пикник
на  лесное озеро.  Естественно, затарились  основательно, -  стал делиться с
ребятами своими похождениями на гражданке Леха Квасов. - Две канистры вина с
собой  прихватили.  Около  четырех  часов  тащились  по  жаре, изнывали  как
караванщики  в Каракумах. Еще  бы  немного  и  стали бы  вопить  песню  "Три
колодца". Вино превратилось в горячий чай.  Нашли походящую поляну на берегу
речки, что впадала в озеро. Пока, пацаны разводили костер, добывали  дрова и
ставили палатки,  а девчонки готовили  ужин, я пару раз успел приложиться  к
"живительному источнику".  Стало уже  вечереть, когда все было  готово, и мы
сели за скатерть-самобранку. Выпили за окончание школы, за любимых учителей,
за светлое будущее, потом под  гитару стали  песни горланить. И тут какая-то
сволочь с  другого  берега из темноты, стала  нас поливать матом и бросаться
комьями земли. Потом уже выяснилось, что  это  были местные пастухи, дебилы.
От скуки так развлекались. Ну, мы, не долго думая, переплыли  на  тот берег.
Кто с топориком, кто  с увесистой дубиной, и давай гонять  этих придурков по
темному  лесу. Когда  вернулись к  палаткам, меня  уже основательно  повело.
Видя, что  я  дошел до кондиции, пацаны  долго заталкивали меня  в  палатку.
Тут-то  мне  в голову и взбрендило,  что  будто  бы  кругом гестаповцы, а  я
партизан из  отряда легендарного Ковпака, и  необходимо срочно рвать  отсюда
когти,  пробиваться к  своим  через  линию фронта. Я незаметно  выбрался  из
убежища и пополз в сторону речки. В  темноте  проплыв  по  ней сотню метров,
очутился на другом  берегу, где вокруг шумел густой  сосновый лес. Сколько я
там пробыл, неизвестно. Только в мокрой одежде продрог как цуцик.
     - Ну, ты и учудил, Квас! - не выдержал Макс Шестопал.
     - Погодите, братцы, это только цветочки!
     - Представляю, какие будут ягодки! - вновь вставил Макс.
     - Так вот, стою, трясусь  от  холода. С ноги  на ногу переминаюсь, вода
хлюпает в кроссовках. И гляжу,  на противоположном берегу костер ярко горит,
и доносятся оттуда веселый  смех и звонкие  голоса. Тут мое серое вещество в
котелке вдруг усиленно заработало. И меня осенило, что  костер - это  тепло,
что веселый смех  -  это добро. Значит, там хорошие  люди, а здесь в мрачном
нелюдимом  лесу  холод  и  злющие-презлющие  враги.  Главное,  сам  не  могу
сообразить, кто я такой. Как, заору:
     - Помогите! Помогите!
     А мне оттуда в ответ с того берега, мол, что случилось? Плыви сюда!
     Я, недолго думая, очертя голову,  бросаюсь в воду и плыву на мелькающий
перед глазами огонь костра. Подплываю, с трудом карабкаюсь на  берег, плачу,
мне кто-то помогает.  Ведут к  костру. И  что вы думаете, пацаны, я отмочил?
Сам до сих пор удивляюсь! Говорю спасителям сквозь слезы:
     - Предоставьте политическое убежище!
     -  Ну,  Квас, ты  даешь!  Политическая  проститутка!  - брякнул Антошка
Духанин.
     - Братва! Прямо, диссидент какой-то затесался в наши ряды! - отозвался,
покатываясь от смеха, Макс.
     - Хватит ржать! - сказал возмущенно сержант Бурков. - Дай послушать!
     - Что дальше-то было?
     - Продолжай, продолжай, Леха! Не отвлекайся!
     - Мужики! Тихо! Давай, Квас!
     - Так, вот. Кругом смех. Тут меня какой-то мужик требовательным голосом
спрашивает,  мол,  кто такой? Откуда? Как зовут?  Серое вещество вновь стало
усиленно поскрипывать в моей гениальной башке. Ну, думаю, влип! Ни за что не
скажу свое  имя. Притворюсь, что я не знаю языка и совершенно их не понимаю.
Встал  у костра,  греюсь, снял  мокрую футболку, машу  над пламенем и болтаю
всякую чушь. Сыплю как из рога  изобилия крылатыми выражениями на латыни, на
французском,  которые в  словаре  иностранных слов  нахватался, чтобы  перед
девчонками козырять. Типа: dum spiro spero, veni vidi vici, cogito ergo sum,
a la guerre comme a la guerre.....
     -  А  что это означает?- спросил Витька  Дудник, высовывая голову из-за
бритой головы Сиянова.
     -  Пока  дышу, надеюсь!  Пришел, увидел,  победил! Юлий  Цезарь сказал!
Слышал такое?
     - Да, эти слова все знают! А, остальное, как переводится?
     - Я  мыслю, следовательно  существую!  На  войне, как  на  войне! Этими
высказываниями у меня башка была забита, дальше некуда!
     - Витюша, заткнись! А ты, Квас, не отвлекайся! Что, дальше- то было?
     - Вокруг смех, а я вида не подаю, что их понимаю. Одним словом, шлангом
прикинулся. Болтаю и болтаю. Тут, бац! Иссяк словарный багаж! Что  делать? Я
давай по второму  кругу, все равно, ни фига не понимают! И тут,  наверное, я
что-то ляпнул не совсем неприличное в  дамском обществе, потому что, стоящий
рядом белобрысый паренек, вдруг двинул меня  кулаком  в  челюсть.  Я потерял
равновесие и завалился на "пятую точку". Встаю, все кипит внутри. Слышу, все
ругают ударившего меня. Ну, думаю, это тебе, приятель, так  просто  с рук не
сойдет. Вновь  продолжаю трясти  свою  футболку над  огнем,  а  сам секу  за
противником.  Ага,  рядом,  справа  стоит.  Наклоняюсь,  будто  хочу  шнурки
завязать, потом бросаю футболку и, резко выпрямившись, бью ребром ладони его
по  горлу.  После  чего  бегу в кромешную  темноту. За спиной  крики, топот,
улюлюканье.  Падаю  с  обрыва  в  речку.  Тут  я  опять переключился на  180
градусов.  Снова  почувствовал холод. Увидел  огонек  костра.  Значит тепло,
значит  добро. Вновь карабкаюсь на берег и бреду  к тому же костру. Тут меня
похватывают  под  руки наши  девчонки и  пацаны, которые уже битый  час меня
разыскивают по  всей округе. Оказывается, на  берегу  жгли  костер ребята из
спортивного лагеря,  что расположился  по близости. А ударил  меня  один  из
пацанов-спортсменов,  чтобы   перед   девчонками   повыпендриваться,   удаль
молодецкую показать.
     Утром  просыпаюсь от дикого холода. Гусиной кожей покрыт, зуб на зуб не
попадает. Лежу в палатке в  одних плавках и сырых  кроссовках на  босу ногу.
Рядом спящая Танька  сладко  сопит,  любовь моего  дружка Витьки. Интересная
история,   думаю,  получается.  С  какой  это  стати,  я  у  них  в  палатке
околачиваюсь?  А где же Витек? Высовываю нос из палатки. Раннее  утро. Седой
туман  висит  над поляной.  Сырая  трава кругом. Перед входом  футболка  моя
мокрющая валяется с огромной прожженной на спине дырой. Никого не видно. Все
по палаткам,  похоже,  разбрелись, дрыхнут. Только Витек, на  переднем плане
вниз  лицом,  отрубившийся, в  стороне  лежит  на  буханках  хлеба. Спокойно
возвращаюсь на его законное место. Прижимаюсь к Таньке, так теплее.
     - Губа не дура! - хмыкнул завистливо Дудник.
     - Пусти  козла  в огород! - отпустил  комментарий,  не выдержав,  Димка
Коротков.
     - Через пару часов меня расталкивает Пашка:
     - Вставай пьянь, несчастная, - орет на меня, "замученного  нарзаном". -
Пойдем извиняться. Ты Николая вчера обидел!
     -  Какого  еще Николая? Идите  все к  черту!  - отмахиваюсь. -  Не знаю
никакого Николая! Дайте поспать! Опупели, скоты, совсем!
     Одним  словом,  привел  он  меня  в  чувство и  пошли  мы  извиняться в
спортивный лагерь, который  рядом  в  лесу  раскинулся.  Сижу на бревнышке у
речки  перед погасшим  кострищем,  жду. Пашка  же, отправился к  спортсменам
договариваться.  Вдруг,  гляжу,  из  лагеря   вываливает  вот   такая  толпа
любопытных, - Лешка Квасов развел руками. - Смотрят на меня как на пришельца
с  других миров.  А  впереди  этот самый  Николай топает, бицепсами  играет.
Комплекцией  чем-то  на Тайсона  смахивает, правда, физиономия подобродушнее
будет и посветлее. Оказалось, я вчера у костра перепутал и вмазал не пацану,
который  меня ударил, а их тренеру,  кандидату в мастера  по боксу, Николаю.
Слава богу, удар у меня спьяну не получился, попал ему  в плечо,  а то бы не
сидел бы тут с вами...
     Полог  палатки откинулся, появился вернувшийся,  окоченевший  невеселый
Тихонов,  следом  за ним ввалился его  напарник,  Андрюха Романцов.  Михаил,
молча, стал снимать "шаманский наряд".
     -  Чего  ржете  как  гнедые  кони  в  стойле?  За  километр  слышно!  -
полюбопытствовал Романцов, пристраивая "эсвэдэшку" в "козлы". - Ну-ка, Квас,
подвинься, дай у печурки покайфовать, старые косточки погреть!
     - Что там слышно новенького, мужики?  - полюбопытствовал Витька Дудник,
ковыряя в носу.
     - Погоди, дай, пацанам согреться!
     -  Чего  это  вас Сара ни  с  того,  ни с  сего  сдернул  на  блокпост?
Случилось,  что? -  спросил  сержант Андреев, внимательно вглядываясь в лица
прибывших.
     - Случилось...
     - Что? Андрей! Не тяни кота за хвост! - накинулся Рубцов.
     - Чего как не живые?
     - Толика! Убили!
     - Как убили?!  - оторвался от письма Пашка  Морозов. - Я с ним  сегодня
утром разговаривал.
     - Тольку? Сердюка?
     Все вскочили и  обступили, понуро сидящих у  печки снайперов. Никто  не
мог поверить, что убили Толю Сердюка. Толика,  который был поваром на кухне.
Этого добродушного  курносого увальня с  наивными  серыми глазами  и детской
улыбкой, который никогда не обижался на них и прощал им  их выходки и обиды.
Убили Толика,  который, наверное, за всю свою жизнь даже мухи-то не  обидел.
Убили  Толика,   который,  прочитав  письмо  из  дома,  потом  полдня  ходил
зареванный. Толика, который  по  доброте душевной  часто  выручал  ребят  из
родной роты. Убили Толика...
     - Где?! - сержант Рубцов встряхнул понуро сидящего Тихонова.
     - У блокпоста. Сгружал бачки со жратвой вместе с Малецким.
     - Снайпер снял. В спину. Наповал, - добавил тихо Романцов.
     - "Кукушка",  сволочь,  завелась! - шмыгнув  носом,  сказал  Михаил.  -
Сначала думали, что с разрушенной водонапорной  башни, а потом уж вычислили,
того берега из кустов выстрел был. Смеркаться стало. Так что, завтра, парни,
пойдем трясти округу!
     -  Вчера у "вованов", наших соседей, тоже черный день был:  четверых на
"броне"  крепко посекло, - нарушил тишину Димка Коротков. - Один сразу  богу
душу отдал. Растяжку не заметили в роще у реки. Антенной зацепили. На высоте
трех с половиной метров между деревьями была натянута.
     - Не повезло, пацанам.


     - За коим чертом тебя Анохин вызывал? - спросил Михаила сержант Бурков.
     - Завтра, пацаны, с капитаном Сутягиным ухожу на операцию.
     - Что у него своих нет? У него такие волкодавы! Один Бекеша чего стоит!
Любого как спичку переломит!
     - Ему снайпера нужны!
     - Надолго?
     - Говорит суток на трое, на четверо.
     - Не слабо!
     - Ребята, если тут почту привезут, письма мои сохраните!
     - Мишка за письма  не  волнуйся!  Не пропадут! Верно,  Витек?  -  Лешка
Квасов угрожающе посмотрел на стушевавшегося при этих словах Дудника.
     -  Эх,  сыграл бы  что-нибудь  напоследок!  - попросил младший  сержант
Андреев, потягиваясь. -  Михаил,  сбацай чего-нибудь душевное! Рубец,  подай
инструмент!
     - Ну, чего вам сыграть? - Тихонов взглянул на окруживших его товарищей.
     - Что-нибудь такое, чтобы за душу брало!
     -  Как говорил Попандопуло,  чтобы душа  сначала  развернулась, а потом
свернулась!
     - Может "Я вырос, возмужал..." или "Девушка пела в церковном хоре"?
     - Давай! Нет! Нет! Лучше про "гезов"! Владимира Кочана!
     - Да! Да! Про "гезов", Миш!
     - Мишка! Лучше про "Колоколенку" или "Темную ночь"!
     - Нет, ребята, напоследок я вам новую песню спою!
     - Какую еще новую?
     - Раньше не исполнял?
     - Зажилил?
     - Сочинил, что ли? Когда успел-то?
     - Сегодня у  разведчиков на автомагнитоле  кассету  слушал.  Называется
"Русь инвалидов".
     Тихонову передали гитару. Неспеша настроив ее, он запел.

     ... Каких друзей мы потеряли?
     За ту чеченскую войну!
     Руки, ноги отобрали,
     Мою выкрали судьбу!
     И за эту гибнем тоже,
     Вот я это не пойму!
     Кто ж нам не даст закончить
     Заказную их войну?...

     - Мужики! Забойная вещь!
     - Отличная песня! Главное слова в самую точку!
     - Что-то я у  них такой не слышал! Заходил к  ним на прошлой неделе!  -
отозвался Рубцов.
     -  Кассету на днях сержант  Ланцов из Ханкалы  с  собой привез. Вот они
теперь гоняют ее целыми сутками.
     - Кто автор-то?
     - Похоже, из наших!
     - Как мне сказали: Александр Патриот.
     - Патриот? Псевдоним, что ли?
     - Да! Настоящие имя и фамилия его - Александр Зубков.
     - Говорят, его песни...
     Полог  приподнялся,  в  палатку  протиснулся,  с румяными как у  девицы
щеками, Вадик Ткаченко с рацией.
     - Пианистка, ты, поосторожнее тут крутись со  своей антенной! Чуть глаз
не выколол! - возмутился рядовой Сиянов, потирая задетую щеку.
     -  Братва, в командирской  шухер!  - сообщил новость радист,  присев на
нары.  - Полкан из штаба злющий прикатил!  Чехвостит  всех и  в хвост,  и  в
гриву.  Поговаривают, насколько  я  понял, в  горах спецназ  положили.  Идет
раздача п...дюлей направо-налево. Нашему, тоже перепало, влили по самое, как
следует. Так  что, мужики, нашим командирам сейчас на глаза и под руку лучше
не попадайся.


     Рядовые Сиянов и Духанин, сменившись с ночного дежурства, крепко сопели
во сне. Андрей Романцов и сержант Бурков о чем-то шушукались в углу. Валерка
Кирилкин, тихо насвистывая под нос, был поглощен чисткой своей "эсвэдэшки".
     - Киря, не свисти. Денег не будет, - сделал ему замечание появившийся в
палатке Витька Дудник.
     -  А  у  меня  их  и не было никогда, -  живо  откликнулся  снайпер, не
поворачивая стриженной головы. - Так, что этим не напугаешь.
     Витька  кругами  с  крайне озабоченным видом рулил  по палатке, ища для
сортира  жалкий  клочок  бумаги.  Забытая  Тихоновым потрепаная  тетрадка  с
песнями и стихами  лежала на нарах, соблазнительно выглядывая потертым краем
из-под  спальника. Сделав стойку при виде ее, будто охотничья собака, Витька
так и не решился вырвать из нее листы. Пацаны прибьют!


     Лысая  гора,  которую необходимо  было  захватить,  являлась  важнейшим
стратегическим  пунктом.  С нее  простреливались все  подходы  к селу.  Чехи
создали здесь довольно мощный  укрепрайон. Который  просто так  с наскока не
возьмешь  голыми   руками.   Настоящая  круговая   оборона.  Укрепились  они
основательно.  С нескольких  сторон заминировали косами из фугасов,  прорыли
целую  паутину  глубоких  ветвистых   ходов   сообщения.  Прочные  блиндажи,
несколько замаскированных  зенитных установок, хер подлетишь просто  так. Со
стороны  Дагестана  базу  боевиков  надежно   блокировала  пара   батальонов
"вованов" из Шумиловской бригады. Как-то ночью была попытка группы наемников
прощупать  их оборону и через обнаруженную брешь прорваться  на сопредельную
территорию. Но  неудачная. После скоротечного боя,  "вахи" откатились  назад
"зализывать  раны",  оставив  на  снегу с десяток  убитых. Со стороны  Чечни
напирал -  наш батальон.  Немного дальше, на высотах,  расположились морпехи
генерала Отракова.


     Непроницаемой  стеной   висел  густой   сырой  туман.   Он-то  и  помог
разведгруппе, в  которой  был  Михаил  Тихонов  успешно подобраться  к  этой
высоте.
     Ночью скрытно они обошли село  стороной,  переправились через Ярыксу  и
вышли к высоте  с южной стороны. Там, в поредевшем заснеженном лесу, сделали
привал. Через несколько часов им предстояло по  отвесному склону, который не
охранялся  противником  подняться  на  вершину и  внезапным  ударом сбросить
окопавшихся там "духов". Михаил лежал под упавшим деревом, прижавшись спиной
к широкой спине старшего лейтенанта  Лаженкова.  Тот опытный  спецназовец, в
Афгане год провоевал, не один караван с оружием накрыл.  В одной из операций
был тяжело ранен, спасибо боевым товарищам, ценою жизни  вынесли по  ущелью,
простреливаемому  моджахедами.  Он единственный  в  группе  на зависть  всем
обладатель НРСа, "стреляющего ножа".
     - Эх, курить охота! Мочи нет! - уныло протянул сержант Ланцов.
     - А если кого из местных принесет сюда? - спросил Бекеша, поворачивая к
ним кирпичное обветренное лицо.
     - Придется убрать!  - спокойно  ответил Лаженков.  - Тут  уж  никуда не
денешься! Одно слово, война. Она  все спишет.  Есть и на  мне грех, невинную
душу загубил. До сих пор иногда зудит внутри.
     - Там? В Афгане?
     - Ага! "Борт"  выбросил нас в  предгорье, караван  мы ждали двое суток.
Прокалились под солнцем, воды с гулькин  х...й осталось. А тут,  как  назло,
маленький сопливый  пацаненок со стариком через в ложбинку направлялись, где
мы укрылись.  Выхода не  было: убили.  Иначе вся  бы  группа засветилась.  Я
старикана пырнул, а Петька  Сачук - мальчишку  кончил.  Он потом знаешь, как
переживал, да и я тоже. Одно дело в бою вооруженного противника  завалить, а
другое вот так. Подорвался  Петро через  пару месяцев на "итальянке",  когда
"бэха"  в  заброшенный кишлак въезжала. А то я не  знаю,  чтобы с ним дальше
было. Запил бы. В свое время нас здорово натаскивали: бродячих собак и кошек
резали, мясом их питались. Лягушек, змей, ящериц жрали. А тут живого мирного
человека довелось впервые  убить  ножом.  Думаешь, каково мне  было? Пацану,
тогда, вроде вас. Ладно, мужики, хватит болтать  о грустном. Спим! Ночка нам
нынче тяжелая предстоит.
     Многие,  прижавшись друг к другу, уже вовсю сопели. Миша прикрыл глаза,
но  не смотря на  усталось, не спалось. Было холодно  и неуютно  ночевать  в
снегу.  В  голове  роились тревожные мысли.  Представил  родной  дом,  мать,
Катюшку. Потом милую Лику, как она читает его длинные, как простыни, письма,
с трудом разбираясь в его каракулях.

     Накинет мантию ночь на плечи.
     Я забудусь в горе своем.
     Воском пахнут догоревшие свечи,
     Мы снова танцуем вдвоем.

     Тихо плывет мысли гондола,
     Будто шарманки скрипучая речь.
     Фигурка на краю длинного мола,
     И я, мимо плывущий под парусом кеч.

     Ночью по отвесному склону с огромной осторожностью подобрались  почти к
самой вершине. Командир группы, подполковник Лукашевич, по рации  связался с
"пушкарями".  Те  открыли огонь,  накрыв  вершину  снарядами.  Земля дрожала
словно живая от разрывов. Перепуганные боевики посыпали как горох  с  высоты
вниз,  пытаясь  найти  убежище  в   своих  надежных  блиндажах.  Группа  под
прикрытием артподготовки вышла  к вершине. Огонь  прекратился. Разбившись на
тройки,  разбрелись по голой  как череп макушке горы. Тройка,  в которой был
Михаил  вышла на гаубицу, которую невесть каким  образом  затащили  сюда. Из
орудия  прямой  наводкой  можно  было простреливать все  дороги,  ведущие  к
укрепрайону.  Спустившись   ниже,   они  обнаружили  провода  соединяющие  в
смертоносные  косы  замаскированные  фугасы.  Обрубив  их,  они  обследовали
несколько брошенных боевиками блиндажей на  высоте. В одном из  них оказался
целый арсенал. Тут  тебе  и  фугасы, и выстрелы к гранатомету, и  тротиловые
шашки... Через пару часов после артобстрела, когда наступило затишье боевики
стали  возвращаться  на   брошенные  позиции.  Тут-то  и   возникла   жаркая
перестрелка. Завязался бой.
     В лагере "чехов" поднялась  паника. Оказывается,  пока  шел артобстрел,
отряд  федералов   захватил   гору,  контролирующую  местность.  По  тревоге
встревоженный  полевой  командир  Иса  поднял  весь  отряд,  Ута тоже  стала
готовиться к выходу. Она переоделась в белый маскхалат, расчехлила винтовку.
Судя по огню - группа, захватившая  вершину,  была не столь  многочисленная,
как показалось в начале. Но у нее был ряд преимуществ. Боевики лезли в  гору
и  были  как  на раскрытой  ладони,  подставляя себя  под  кинжальный  огонь
разведчиков.
     Ута  выбрала  удобное  место  на  бугорке  в  тени  кустов.  Подползла,
прильнула  к  прицелу. Расстояние до обороняющихся на верху  было велико. Да
еще  мешал сырой утренний туман.  Но, вдруг  мелькнула  темная фигурка  чуть
левее.  Поймав ее, она неотступно следила за ней. Фигурка, судя  по огонькам
исходившим  от нее, вела огонь одиночными  выстрелами. Снайпер!  Нашего поля
ягода!  Ута сосредоточилась.  Спешить  было  некуда.  Не  на  соревнованиях.
Медленно  подвела  риски к цели.  Прикинула, какие взять поправки. Нажала на
спуск. Выстрел. Отдача в плечо. Фигурка превратилась в неподвижный  комочек.
Готов!  Отзвенела роща  золотая!  Так,  посмотрим,  кто  там еще.  Ага!  Она
заметила, как несколько точек устремилось к тому месту, где замерла фигурка.
     - Идите, идите  сюда,  голубки,  - ласково  прошептала  она, прильнув к
прицелу. - Я вас пшеном накормлю.


     Пуля  попала в грудь. Ударила  словно молот.  Прямо в лезвие десантного
ножа, от которого срикошетила и ушла влево под сердце, разрывая, кромсая все
на своем пути.  Михаил, выронив из рук "винторез", лицом  уткнулся в сугроб.
Товарищи подползли к нему, перевернули на спину.
     -  Мишка!  Миша! -  тормошил  Ланцов,  с  надеждой  вглядываясь в  лицо
товарищу.
     Тихонов не отзывался, был без сознания.
     - Коля, давай скорей укол! Вроде дышит! Ничего, родной, потерпи!
     Ланцов расстегнул  бушлат  Михаила, прижал  кровоточащую  рану  бинтом,
сделал противошоковый укол.
     - Бекеша! Вадик! Тащите Мишку в блиндаж!
     Тяжело  дыша, сменяя  друг друга, разведчики ползком  потащили раненого
наверх в укрытие, в один из брошенных "духами" блиндажей.
     Боевики отчаянно рвались к вершине.  Положение разведгруппы становилось
безвыходным.
     -   Володя!  Запроси  огня!  -  подполковник  Лукашевич  отдал   приказ
арткорректировщику Стальнову связаться с базой.
     Вновь  началась артподготовка. Снаряды оглушительно  рвались на склонах
горы.  Молодой   лейтенант  умело  корректировал  огонь,   разрывы  медленно
приближались  к  макушке   горы,  где  держал   оборону  спецназ,   накрывая
смертоносным шквалом многочисленные  ряды атакующих боевиков.  Под разрывами
те с воплями и проклятиями  вновь посыпались вниз,  таща за собой  раненых и
убитых.  Артиллерия,  отработав  по  склонам, ударила  с  удвоенной силой по
квадратам,  отмеченным разведчиками,  где  были  у  "духов"  замаскированные
зенитные установки и блиндажи. Спустя  час над селом со  свистом  пронеслась
пара СУ-27, сбросила бомбы, накрывшие смертоносным ковром укрепрайон. За ней
вторая,  третья... После  бомбардировщиков  спустя  некоторое  время  воздух
огласился   стрекотанием   "крокодилов",  которые  с  поднятыми   "хвостами"
появились над селом и выпустили по боевикам серию "нурсов".
     Тяжелораненого Михаила бойцы бережно несли вниз на  руках, но он уже не
чувствовал  боли.  Она ушла.  Замелькал  пятнами ворвавшийся неведомо откуда
яркий свет.  Все закружилось вокруг. Было ощущение будто падаешь в воздушную
яму. Его  кто-то  ласково  звал.  Это  была  женщина.  Выплыли  расплывчатые
очертания ее  фигуры  в  белом,  милое лицо. Ему  было легко,  он  парил над
поляной, где отряд сделал вынужденный привал. Видел себя, лежащего на  снегу
с серым отрешенным лицом, понурых сконившихся над  ним товарищей. Ребята! Вы
чего приуныли?  И  вновь раздался  ее  нежный голос,  она  плыла к  нему. Ее
воздушное белое  одеяние развевалось. .. Его ресницы дрогнули,  полуоткрытые
тусклые  глаза смотрели  на  Ланцова  и других,  и  белые  губы чуть  слышно
прошептали:
     - Фатима...


     Мать погибшего  Мишы Тихонова уставшая  возвращалась с  кладбища домой.
Сегодня Мише исполнилось бы двадцать два. С Катюшей прибрали могилку, полили
цветы, протерли гранитные плиты. С одной  смотрел, как бы виновато улыбаясь,
Миша, с другой смеющийся старший сын. Чуть позже подъехал на "жигулях" Паша,
Мишин  двоюродный  брат,  тоже  привез  букет цветов. Посидели, помянули.  И
Артема, и Мишу. Потом  дочка уехала с ним домой,  в  город. Она же осталась.
Хотелось  побыть   наедине  с  погибшими  детьми,  поговорить.  Поплакаться,
пожаловаться на свою несчастную  материнскую долю, вспомнить доброе прошлое.
Какими они оба были...
     Когда она грустная подходила к подъезду, ее окликнула молодая  женщина,
держащая за ручку малыша.
     - Надежда Васильевна!
     Она остановилась и подняла на незнакомку печальные глаза.
     - Здравствуйте! Я - Лика! Миша писал вам обо мне.
     Но Надежда Васильевна ее почти  не слышала. Она пораженная смотрела  во
все глаза на карапуза с пухленькими щечками в ярких шортиках, который серыми
глазенками уставился на нее. Что-то такое знакомое, родное виделось ей в его
ангельском личике.








Не будет весеннего бала


     Посвящается псковским десантникам,
     павшим в жестоком бою под Улус-Кертом





     - Черт! Печка опять прогорела! Зараза!
     - Дров не напасешься!
     - Парни все заборы в округе  уже сожгли!  - капитан Розанов встал из-за
стола и, выглянув из палатки, крикнул:
     - Матвеев! Дрова давай! Да, посуше!
     - Слышали? У  морпехов генерал  Отраков  умер!  Сердце  не  выдюжило, -
сказал он, устраиваясь вновь у печки.
     - Да,  в  горах  им  не сладко! -  отозвался  лейтенант Травин, собирая
"макаров". - На своей шкуре испытали все прелести кавказских гор.
     - С хваленным кавказским  гостеприимством!  - с кривой усмешкой съязвил
мрачный капитан Бакатин.
     Сгорбившись над столом, он нервно курит, уставившись жестким взглядом в
пространство.
     - Андрей, ты чего-то последнее время сам не свой! На себя не похож?
     - Случилось, что? Или с "батей" опять не лады?
     - Будешь тут сам не свой. До жены дозвонился.  Подает на развод. Достал
ее  своими командировками. Забирает детишек и уходит к матери. Говорит, сыта
нашей  героической  семейной  жизнью по  горло.  Без  своего  угла.  Надоело
мыкаться по общагам и в долгах быть как во вшах.
     - Как это уходит?
     - Татьяна?
     - Таня уходит?
     - Шутишь? Да не может этого быть!
     - Значит может!
     - Надо же!
     - У вас же такая дружная семья!
     - Вам все завидовали! Моя Натаха всю плешь мне проела, в пример  всегда
вас ставила!
     - Ну, как же ты теперь? - спросил старший лейтенант Каретников.
     - Да ни как! Выпить найдется что-нибудь?
     - Откуда? Все вчера выжрали!
     - Тут еще Петрик, козел, достал своими вывертами. Тоже мне  воспитатель
нашелся.   Макаренко,   твою  мать.  Понимаешь,  Стас,   ко   всякой  ерунде
придирается, Пиночет чертов!
     - Не одному тебе достается. Вон Саранцева вообще задолбал в доску.
     - Зря вы на него наезжаете, мужики! Ему тоже  не сладко, дурь долбоебов
штабных  выслушивать  и ублажать. Вот он зло и срывает на нас.  Коля,  ты же
знаешь,  у него шурина на прошлой неделе убили, когда "чехи" колонну накрыли
под Герзель-Аулом.
     -  Вчера  в  Грозном  на   рынке  сопляки  расстреляли  в  спину  троих
"омоновцев", - вставил, лежащий на койке старший лейтенант Саранцев.
     - Казанец мелким бисером перед  Кадырычем рассыпается!  - ни с того, ни
сего  возмутился  Розанов. - Без слез  не взглянешь! Как  шуты гороховые!  А
Трошин,  вообще,  такое,  иной  раз,  сморозит.  Хоть стой, хоть падай!  Все
склоняют Шамана, всех  собак на него навешали. Что отдал приказ стрелять  по
селу!
     -  Правильно сделал!  -  живо откликнулся  Саранцев.  -  Что молчать  в
тряпочку,  если  его  людей  положили?  Бьют  из  села,  так  мочи  их,   не
рассусоливай! Я  б на его месте, раздолбал  бы  их  к чертовой матери! Пусть
сами своими мякинными бошками шевелят, ахмады!
     - Все молодцы, чужими руками жар загребать! - добавил Травин.
     Появился раскрасневшийся рядовой Матвеев с охапкой дров.
     -  Вот надыбал, дровишки  высший  сорт, товарищ капитан!  - сказал  он,
довольно улыбаясь во всю ширь своего круглого усыпанного веснушками лица.
     Открыл дверцу печки и, пошуровав в буржуйке, подбросил дров.
     - Помню, в  Суворовском, у нас  воспитатель был,  капитан Хайруллин,  -
начал Розанов,  пуская  тонкими  кольцами  дым.  -  Он когда-то,  в  далеких
шестидесятых,  в  Египте  воевал,  был  инструктором  у  бестолковых арабов.
Рассказывал  нам,  как  они воюют.  Надо, говорит,  атаку сдерживать, а  они
побросали  позиции,  расстелили  коврики и давай молиться. Видите ли,  время
намаза подошло.
     - Если б не наши спецы, уж давно бы пирамиды израильтянам просрали.
     -  Эх,  и намучился он с ними. Одно наказание. И с нами "кадетами" тоже
ему было не сладко.
     - Достали, наверное, воспитателя своими выкрутасами?
     - Не  без этого. Хотел он с нашими "кадетскими традициями"  одним разом
покончить. Но, не тут-то было.
     - А что у вас там за традиции такие?
     -  У нас было принято, чтобы  настоящего "кадета" издалека было  видно.
Для  понта  выгибали  пряжки ремней, в фуражки и  погоны вставляли картонки,
чтобы   торчали  торчком.   А  кто-то   умудрялся  даже   ложки   алюминивые
использовать. А еще  замачивали зимние шапки, чтобы они садились и носили их
или на затылке, либо придавали им форму пирожка и носили на бровях.
     - Да это во всей армии такой хренью занимаются! Пацаны, одно слово.
     - А  когда случался выпуск,  была такая забава:  выпускники  утаскивали
пушку, что у корпуса стояла  на постаменте, и сталкивали ее  под гору. После
чего  молодняк, которому  еще год  предстояло  учиться, должен был эту пушку
вкатить наверх и поставить на место...


     У палатки надрывно закудахтал двигатель, подлетевшего уазика.  Из  него
легко  выпрыгнул майор Анохин.  Что-то  бросив через плечо  шоферу,  хлопнул
дверцей, откинул полог и ввалился в палатку.
     - Максимыч! Ты откуда?
     - Откуда? Откуда? Оттуда! От маршала Жукова и Штыменко!
     - С Петраковым прикатил?
     - С ним родимым! Век  бы его не видать! Снова подставил, хорек!  И  кто
его за язык постоянно тянет?
     -  С  ним всегда  так,  то ничего,  то вдруг - хрясь! -  живо отозвался
капитан Бакатин.
     Усталый осунувшийся майор расстегнул  бушлат  и зло  бросил портупею  с
кобурой на топчан. Подошел к гудящей буржуйке. Налил из помятого  чайника  в
кружку ароматного чаю. С наслаждением шумно отхлебнул.
     - Знатный, чаек! Кто заваривал?
     - Саранцев!
     - Один у нас - спец!
     - Благодарность ему объявляю!
     - Что, в гостях не угощали? - спросил с ехидством Розанов.
     -  Еще как  угощали!  Клизмой  из кипящей  соляры! Всех  по очереди!  В
шеренгу  выстроили!  - отрезал  Анохин.  - И  еще  двойная  порция на завтра
осталась!
     - Не густо, однако!
     - Нам с Петраковым за глаза хватило!
     - По тебе, Максимыч, не скажешь!
     -  Ну, ладно, успокоились! Шутки в сторону, мужики!- майор  внимательно
взглянул  на офицеров. - Чего приуныли,  господа офицеры!  Устали, наверное,
баклуши-то бить?  Но ничего, мы это дело быстро исправим!  Рад вам  сообщить
хорошую новость! Через сутки на пикник отправляемся!
     -  Что  еще за  пикник?  -  полюбопытствовал,  приподымаясь  на  локте,
Саранцев.
     - Альпийские луга осваивать!
     - Шатой что ли?
     - Итум-Кале, скорее всего! - предположил Травин.
     - Да, там погранцов до чертовой матери! Хоть жопой ешь!
     - Так, пусть  ребята Томского и отдуваются! Нам  и здесь дел хватает, -
проворчал недовольный капитан Розанов.
     - Какие тут дела? Делишки! И так, мужики! Слушай внимательно! Вопросы и
предложения потом! Перед нами поставлена  боевая задача.  Послезавтра  утром
наша рота должна быть на марше. Ясненько, господа офицеры? Задача поставлена
конкретная. Кровь из носу: оседлать перевал. Чтоб ни одна муха не пролетела!
Чтоб  ни  одна  сука  не  проползла!  Поступили  данные, что  боевики  могут
прорваться  в Веденский  и Ножай-Юртовский  районы.  И  далее,  в  Дагестан.
Правда,  вся  эта шушера  сейчас расползлась по  норам и щелям. Затишье  оно
всегда обманчиво. Наша  задача перекрыть  эту дорогу. Не  дать им вырваться.
Времени на сборы нет! Ясно!
     - Яснее не бывает! - уныло протянул лейтенант Травин.
     - Вопросов нет!
     - Чем это вызвано? Ни с того, ни сего, вдруг, маршбросок!
     -  Максимыч!  Честно сказать, не  нравится  мне  все  это, -  пробурчал
Розанов, щелкая зажигалкой.
     - Нравится,  не нравится, это девочкам на  барбекю скажешь! За малейшую
провинность драть буду  всех  как  сидорову  козу! Володя,  давай  карту!  А
вызвано,  мужики,  тем,  что  два  дня  назад  под   Харсеноем  из  чьего-то
долбо...бства погибли несколько разведгрупп спецназа ГРУ.
     - Так, вот почему, все вдруг зашевелились?
     Каретников достал из планшета карту и развернул на столе.


     Утро. Густой туман.  Вершин  гор почти не видно. Рота змейкой  медленно
ползла по вьющейся дороге. В  воздухе искрилась  серебристыми  иголочками  и
играла  радугой легкая изморозь.  Рота десантников двигалась  вдоль  реки  в
полной выкладке. Под сапогами  смачно чавкала грязь. Бойцы, молча, брели под
тяжестью снаряжения. Несли  оружие, боекомплекты,  походные печки,  гранаты.
Никто  не шутил.  Справа  несла свои  холодные  темные  воды  река.  Камни и
кустарник у воды были обильно покрыты сказочным пушистым инеем.
     - Красотища какая! - любуясь пейзажем, сказал в восхищении у майор.
     - Влажность высокая, вот инеем все и прихватило! - отозвался Розанов.
     От реки отряд свернул влево и начал подъем в покрытые лесом горы. Майор
Анохин постоянно  оглядывался назад,  наблюдая, как  движется  растянувшаяся
рота.
     Подозвал лейтенанта Травина и отдал приказ, чтобы подтянул отставших.
     Отряд  поднимался  по тропе вверх.  Снег уже осел  и  покрылся  ледяной
коркой. То здесь, то там видны большие проталины. Оголилась земля с пожухлой
травой. Тропа уже кем-то протопана.

     Сделали привал. Солдаты освободились от груза. Кто закурил, кто исчез в
кустах по нужде кто, утомленный, в изнеможении присел на снаряжение.
     - Кто мог  подумать,  что  буду  ползать  по  горам,  -  проворчал Вася
Панкратов, косая сажень в плечах, который нес на себе печку.
     - Сдохнуть можно!
     - И как это туристы по горам мотаются?
     - Да еще с рюкзаками!
     - Как? Романтика!
     - В гробу я видел такую  романтику! Чтоб я на гражданке в горы полез да
меня туда калачом после Чечни не заманишь. На аркане не затащишь. Чтобы я на
карачках из последних сил полз  к  вершине? Да с меня  сегодня уже сто потов
сошло! Не меньше!
     - Могли бы на  "крокодилах"  забросить  на  верх, - отозвался  понурый,
всегда всем недовольный Игорь Прибылов.
     - Это точно! Тащимся вторые сутки, высунув языки, как загнанные лошади,
- согласился с ним Сиянов.
     - Ничего, вот поднимемся, тогда и будем  кайфовать как  в  санатории  в
Швейцарии. - вставил Фомин.
     - Будешь там кайфовать, Петручо! Если, в котелок пулю не схлопочешь.
     - Здесь то тепло, а там, в горах, не знаю!
     - Все от ветра зависит! С какой стороны подует! Задует с севера - будем
трястись как цуцики! Зуб на зуб не попадет!
     - Когда  же  нормальный  привал-то  будет?  Силушки  больше  моей  нет!
Железяку,  эту проклятую тащить.  Весь взмок  уже. Хоть выжимай, -  жалуется
рядовой  Фомин, толкая  коленом АГС.  -  Тащить, так  мы  с  Папашкой, а как
стрелять, то другие.
     -  Нанял  бы местных аборигенов, они  бы  тебе  мигом  дотащили,  им не
привыкать.
     - Скорее бы яйца ему отрезали! - сострил Макс Шестопал.
     - Максим, иди-ка со своим черным юмором, знаешь куда?
     - Куда, мой юный женераль?
     - В жопу!
     - Ая-яй! Такой с  виду хороший мальшик, небось из интеллигентной семьи!
- съязвил Макс.
     - Хватит пугать, лучше что-нибудь прикольное расскажи!
     - Ладно, слухай, братва!
     - Приходит мужик на работу вот  с таким фонарем под глазом.  Сослуживцы
спрашивают его. Где, мол, его так угораздило?
     - Жена угостила!
     - А за что? Если не секрет!
     - Я ее, на ты назвал!
     - Да ты что паришь! За это, морду не бьют!
     - Как дело то было, признавайся?
     - Лежим мы в постели. Она и говорит:
     - Что-то мы сексом давно не занимались, дорогой! А я  ей отвечаю:  " Не
мы, а ты!"


     Рота  поднялась  на  перевал.  Внезапно  длинные   автоматные   очереди
разорвали горную тишину. Разведвзвод с саперами, идущий впереди, неожиданно,
напоролся на засаду боевиков. Противник открыл  плотный огонь. Сверху завыли
и стали оглушительно рваться одна за одной мины.
     Анохин принял решение, воспользовавшись туманом, отойти к высоте справа
и закрепиться там до выяснения боевой обстановки.
     - Сергей, бери разведчиков, прикроешь нас! - подзывая, Саранцева, отдал
он приказ.
     Десантники начали отходить к высоте.
     Старший  лейтенант  с разведвзводом, заняв  позиции,  открыл  огонь  по
врагу. Тем временем рота ушла в сторону высоты.
     -  Горошко, отходите! Мы с  Бурковым прикроем! - крикнул  он  сержанту,
лежащему рядом. - Потом прикроете наш отход!
     Разведчики  с  Горошко отползли.  Саранцев,  отстреляв пару  магазинов,
оглянулся назад. Слабо различимая  в тумане рота  уже  начала подниматься на
высоту, поросшую редким лесом, а  Горошко и его люди  уже залегли  на  новой
позиции,  огрызнулись  очередями,  давая  возможность  Саранцеву  и  Буркову
оторваться от "чехов"..
     - Бурков! Отходим! Бурков!
     Но Бурков, не отзывался.
     - Черт! Бля! - вырвалось у  Саранцева. Он подполз к неподвижно лежащему
сержанту, уткнувшимуся  лицом в  снег.  Под  головой  Буркова все  в  крови.
Перевернул его.  Тот был мертв. Старший лейтенант стянул с  себя бронежилет,
потом снял бронежилет с Буркова. Кряхтя, взвалил убитого на себя. Разведчики
с  Горошко  открыли  плотный огонь,  прикрывая  старшего  лейтенанта.  Среди
разведчиков  уже  есть  раненые. Сжался в комок с  лицом искаженным  от боли
рядовой Рахимов, .
     Тяжело дыша как загнанная лошадь, Саранцев тащил убитого сержанта. Наст
не выдерживал,  ноги  проваливались  по колено  в рыхлый  снег.  Вокруг него
свистели  пули,  зарываясь в снег,  поднимая фонтанчики на подтаявшем снегу.
Одна  из них, точно долбанула в них, попав в тело Буркова, старший лейтенант
ощутил ее сильный толчок в спину.
     Из  тумана  показались  темные  фигурки: боевики  устремились  в атаку.
Открыли  бешеную  стрельбу.  Слышны   длинные  очереди,  громкие  хлопки  из
подствольников и  одиночные выстрелы  из  снайперских винтовок. Бойцы, найдя
укрытие за выступами скал и стволами деревьев, ответили метким огнем. Радист
Вадик Ткаченко, не переставая, связавшись с базой, просил подмоги.
     Противник пытался их охватить с флангов. Атаки следовали одна за  одной
с нескольких  сторон.  Яростный огонь "духов" вновь  прошелся по  укрывшимся
бойцам. Пулеметные трассы хаотично  ковыряли снег,  с  гулом рвались "воги".
Вокруг все тряслось и громыхало.
     - Товарищ майор!!! Товарищ майор!! Вас вызывают! - закричал взволновано
радист Ткаченко и  тихо добавил,  как  бы  виновато,  - Чехи! На  нашу волну
вышли, гады!
     Анохин подполз к рации,  где  рядом  с радистом  в  небольшой  ложбинке
санитар Коренев зло рвал зубами пакеты с бинтами, перевязывал раненых.
     -Эй! Командир!  С тобой говорит Хамид! Помощи не жди, никто не придет к
тебе. Давай  по-хорошему договоримся! Как мужчина с мужчиной! Вы нам дорогу!
Мы вас не трогаем!


     Над горами повис  непроницаемой сырой пеленой густой туман. После паузы
вновь противный вой падающих сверху мин. Разрывы то там, то здесь. Никуда не
спрятаться от смертоносных осколков,  разлетающихся  веером. Много убитых  и
раненых. Атаки духов следовали  одна за другой. Со всех сторон стоны, крики,
мат.  Где-то  вдалеке  слышны  звуки  боя. Это  делаются  отчаянные  попытки
прорваться к ним на помощь.
     Анохин у рации:
     - Кречет! Кречет! Я - Стрела! Где помощь! Нужна помощь! Прием!
     - Потерпите немного! Ждите! Помощь идет!
     - Сколько можно ждать! Третий час ждем! Бля! Прием!
     - Стрела! Колонна, которая к вам шла, заблокирована!
     - У меня до хера трехсотых и двухсотых! Прием!
     - Тебе русским языком сказано! Колонна ведет бой!
     - Конец связи!
     Рядом  плакал от  нестерпимой  боли, вцепившись  прокуренными зубами  в
рукав бушлата,  раненый  ефрейтор  Кисленко. У него изуродованная  осколками
нога выше колена наспех перетянута жгутом.
     - Костя,  потерпи!  Скоро вертушки  прилетят!  Все  будет  нормалек,  -
успокаивает  товарища  Пашка  Фомин. -  Потерпи,  братишка.  Уже  скоро! Вот
увидишь. Потерпи!
     - Паш, ведь не бросят же нас?
     - Мамочка! Мама-а! -  кричит  тонким голосом в  десяти  метрах  от  них
рядовой Антон Духанин, его раздробленная кисть буквально висит на сухожилии.
У него безумные широкооткрытые глаза.
     - Кречет! Бля! Мы все тут гибнем! Кречет! Как понял? Прием!
     - Стрела! Твою мать, держитесь! Держите оборону!
     - Кречет! Нужна конкретная помощь! Поднимай летунов! Прием!
     - Стрела! Где я тебе возьму летунов! Бля! Непогода!
     - Кречет! Надо срочно забрать трехсотых! Прием!
     В наушниках раздался хриплый голос боевика:
     -  Командир, отводи пацанов!  Пожалей их  матерей! Хамид,  тебя просит!
Прием!
     - Да, пошел ты в жопу!
     - Ай, не хорошо говориш, командир! Ой, пожалееш!


     Наступило затишье. Бойцы лежали и ждали очередной атаки. Стали усиленно
окапываться, слышно  звяканье лопаток о  грунт. Коренев  перебегал от одного
окопчика к другому, оказывая необходимую помощь раненым.
     -  Хорошо,  что связь  есть, а то  бы  полный п...дец! - сказал рядовой
Садыков, нервно набивая пустые "рожки" патронами.
     - "Батя" открытым текстом кроет: "Гибнем, бля!"  - отозвался пулеметчик
Серега Поляков, смахивая потрепанной рукавицей с оружия сырой снег.
     - А что нам передавать, скажи? Что? Что у  нас заморосил мелкий дождик,
что ли?
     - Читал  как-то в одном  из  старых журналов. У моей бабки много всяких
подшивок. Хранит для истории. Есть даже  здоровенный журнал тридцатых годов,
как  простынь, "СССР на  стройке". Так, вот! Осваивали Север! Всякие Шмидты!
Папанины!  И  был такой известный  полярник -  радист  Кренкель. Когда им на
зимовке стало  совсем  херово! Все поголовно заболели цингой! Он  передал на
Большую Землю такой  текст, мол, все  так замечательно, что дальше  не куда,
вот  только  подставки оборудования  подвержены  коррозии  и что, мол  скоро
оборудованию полный п...дец!  Вот  такую радиограмму послал. Ну, на материке
сразу поняли, что им кранты, естественно, закопошились и выслали на спасение
зимовщиков ледокол! "Красин", кажется, назывался. Спасли мужиков!
     - Кто бы о нас покопошился! Бляди!
     - Сидят в штабе и в ус не дуют, пидоры!
     -  Какого хера там думают? -  Димка Коротков,  поднес  к потрескавшимся
губам фляжку. - Что мы тут пупки греем под солнцем!
     -  Почему не  думают? Думают.  Ведь  прорываетя к  нам кто-то.  Слышал,
отчаянная  бойня в стороне была. Ведь никто не  ожидал, что  вся эта сволота
повалит в сторону  перевала.  На  минных полях  только, сколько  их, скотов,
полегло. До еб...ной матери!  И в плен  до хера взяли! Ну и успокоились наши
лихие командиры.
     - Серега, да меня совершенно не  еб...т,  кто  там успокоился! Выходит,
что из-за какого-то говнюка, который  там  в  штабе  успокоился и  "железку"
сейчас обмывает, мы тут должны кровью харкать! Бляди!
     -  Димыч!  Туман  ведь  непроглядный. Какие могут  быть  вертушки,  сам
посуди.  На  двадцать   метров  ни  хера  не  видно.  Какой  мудак  полетит?
Леваневский?  Чкалов? Еб...тых нет! Да  и  куда будет долбить "нурсами"?  По
нам? Нет, не  надо,  спасибо!  Был  я уже  в этом  дерьме по уши, когда свои
утюжили! Не надо!
     - Эх, градом бы, всю эту нечисть, за раз!
     - Размечтался!
     -  Похоже, кранты  нам!  Как  там,  у  Мишки Тихонова  в  песне поется:
"Девятнадцать  лет  много  или мало. В  кармане  девичий привет, но не будет
весеннего бала..."
     - Дим, думаешь, нам - полный п...дец!
     - Уверен! Чудес на  свете не бывает, старик! Весеннего бала уж точно не
будет!
     За  его  спиной  раненый  Пашка  Фомин, держа  в  мелко  дрожащей  руке
маленький бумажный триптих, шептал губами:
     - ...вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси,  Блаже, души
наша...


     Анохин,  воспользовавшись  короткой передышкой, возникшей во время боя,
собрал офицеров.
     -  Вахи  обещают дать  нам  коридор. Чтобы мы убрались с  их  пути. Они
пробиваются  на  Ведено.  Там  родина  Шамиля. Там  ему и родные стены будут
помогать. По моим расчетам подмога будет только  завтра! Не раньше! Колонну,
что шла на выручку, заблокировали! Мы можем рассчитывать только на себя! Вот
такой расклад, мужики!
     - Уйти мы не можем! До хера раненых! Да и абреки нам так просто уйти не
дадут! Знаю, этих сволочей! - отозвался Бакатин.
     -  Тяжелораненых много,  -  вставил старший  лейтенант Каретников. -  С
патронами, совсем паршиво!
     -  Да, боеприпасы надо  экономить. Впустую не  стрелять.  Бить  сволочь
только наверняка!
     -  Одним  словом, финита ля  комедия,  -  сказал  помрачневший  капитан
Розанов, отшвыривая в сторону "бычок".
     - Что ты сказал?
     - Да это я так, к слову! - отмахнулся он от лейтенанта Травина.


     Анохин снова у рации.
     - Седьмой! Седьмой! Я - Стрела! Я - Стрела!
     - Седьмой на связи! Прием!
     -  Седьмой, давай  огневую  поддержку!  Мы  окружены!  Не  могу поднять
головы! До хера раненых! Сделайте хоть что-нибудь, черт возьми! Прием!
     - У меня приказ!
     - Да мне насрать  на твой  приказ!  Это не  просто п...деж! Огня давай!
Вашу мать! Заснули там, что ли! Прием!
     Анохин вытер ладонью посеревшее лицо, глаза лихорадочно блестели.
     - Жалкие пидоры! - выругался в сердцах он.
     -  Командир, это я -  Хамид! Помощи не жди, никто не  придет к тебе!  -
вновь забубнила рация.
     - Заткнись! Сволочь!
     - Командир, ты же умный мужик, подумай о пацанах. Забирай их  и уходи с
дороги. Слово джигита, что не трону ни тебя, ни твоих сопляков!
     Багровый от ярости Анохин сунул наушники в руки Ткаченко:
     - Держи! Ни на  минуту  не прекращай просить помощь!  Коренев! Коренев!
Сколько раненых?


     Недовольный Хамид в укрытии сердито кричал на своих командиров:
     - Ахмед,  ты джигит или баба? Кто против тебя воюет? Мальчишки! От силы
рота сопляков! Мы должны убрать этих неверных собак с дороги!
     - Эмир,  они  хорошо  укрепились!  Мы  несем  большие  потери!  - глухо
отозвался один из полевых командиров.
     -  Кто? Когда укрепился? Ты, что несешь, Аслан? Твои люди  стреляют как
женщины. Ты должен русских собак долбить из минометов  до  тех пор, пока там
не запросят пощады.
     - У нас мало боеприпасов.
     - А ты, Абу Селим, бери своих людей, и с Рустамом обойдите их с правого
фланга. Посмотрим, как они будут  метаться  как бараны без козла, разрываясь
на  части, чтобы  держать  оборону.  У  нас нет времени. Если они  нас здесь
запрут, мы окажемся в мышеловке! Это гибель!  Мы должны разрубить этот узел!
Я все сказал! Аллах акбар!
     - Аллах акбар! Аллах акбар! - вразнобой откликнулись командиры.


     Снизу  из  тумана  до десантников донеслось заунывное пение муллы: духи
молились.
     -  Все  ребята!  Полный  п...дец!  Сейчас  ломанутся,  сволочи!  Только
держись! Шакалы! - крикнул Андрей Романцов.
     - Красиво поет, сволочь!
     В ложбинке с раздробленной головой, вниз лицом, умирая,  хрипел рядовой
Князев,  чуть  дальше  навсегда  притихли  убитые: Фомин, Костров, Анисимов,
Севастьянов (Наивняк).
     -  Я  ранен!  Я  ранен! -  неустанно  твердили пухлые  посиневшие  губы
Матвеева, уставившегося широко открытыми глазами  на перевязанную  в  колене
ногу. Рядом  Максим  Шестопал сосредоточенно  набивал  пустую фляжку снегом,
боясь  поднять  растерянный  взгляд.  В  соседнем окопчике  страшным голосом
заорал в истерике  рядовой Квасов,  неистово  кромсая со  всего маха мерзлую
землю  десантным  ножом. Потом в  он  изнеможении  уткнулся  лицом в  рваные
засаленные рукавицы,  его плечи  и спина затряслись  от  беззвучных рыданий.
Сбоку от убитого  чеченским снайпером Одинцова, вцепившись  в "калаш", лежал
притихший с серыми глазами, полными безысходности, старший  сержант Самсонов
и курил.
     - Сомик, дай разок смольнуть! - окликнул его Романцов.
     - На, держи! И Игорьку оставь! - Самсонов, глубоко затянувшись, передал
сигарету легкораненому пулеметчику.
     - Ублюдки! Наивняка убили!
     - Ненавижу! Падлы!
     - Говно!
     - Андрюх, нам отсюда не выбраться!
     - Это точно! Вот она - смерть!
     - Никогда не думал, что...
     - Заткни  хайло,  ссыкуны!  -  огрызнулся сквозь  зубы  Самсонов, резко
повернув к говорившим бойцам злое лицо.
     Левее от  них рядовой Сиянов усердно ковырял лопаткой  землю,  углубляя
ячейку вокруг раненого в грудь младшего сержанта Андреева.
     - Мне холодно, - шептали побелевшие губы того. - Я пальцев не чувствую.
     - Потерпи, Колян. Еще  немного, наши вот,  вот подойдут. Слышал взрывы?
Это наши прорываются, - ответил Сиянов.
     - Алеша, кому мы на хер нужны? - криво усмехнулся тот. - Холодно. Ты не
оставишь меня?
     - Колян, какую чушь несешь! Да я за тебя любому глотку перегрызу!


     Воодушевленные молитвой боевики вновь бешено ринулись в атаку на сопку,
поливая  все  вокруг свинцом. Раздосадованный  потерями  Хамид  бросил в бой
свежие  силы. Обкуренные "духи" накатывались волнами. Их  отчаянно сдерживал
разведвзвод   старшего  лейтенанта  Каретникова.  Они  не  давали  наемникам
наступать, прижимая их метким огнем к  земле. По  рации  осипшим голосом, не
переставая, орал радист Ткаченко, прося помощи.
     - Товарищ майор! Товарищ майор! Снова, "чехи"! - окликнул он Анохина.
     Анохин подпол к рации, прижал к уху наушник.
     - Эй! Командир! Не захотел по-хорошему, теперь не жди пощады! Будем вас
резать как глупых баранов! На ремни! Слышишь, меня, падаль!


     Раздался  знакомый  противный  свист.  В  метрах   десяти  оглушительно
разорвалась   мина.  Осколки  с  рваными  краями  просвистели  над   головой
прильнувших  к  земле  бойцов.  Их  осыпало  земляной  крошкой.  Трясся  как
приклеенный   к   пулемету  Андрей   Романцов,  из   "черпаков",   выкашивая
устремившиеся  в  атаку черные фигурки, вынырнувшие из пелены седого тумана.
Горячие гильзы струйкой летели вправо. Упав,  по-змеиному  шипели на грязном
подтаявшем снегу. Славик  Беспалов бросил в наступающих одну гранату,  потом
другую. Донеслись вопли и проклятия раненых боевиков.
     На  восточном  склоне  сопки тоже  шла  яростная  перестрелка,  изредка
перекрываемая взрывами вогов и мин.
     Фьють! Пуля вспорола бушлат на спине старшего лейтенанта Саранцева.
     -  Во, бл...дь! Максимыч!  Максимыч!  Пригни  голову! Слева  снайперюга
бьет! - отчаянно закричал он, предупреждая командира, но убитый майор Анохин
уже не слышал, он  всем своим могучим телом навалился  на прошитую осколками
рацию. Рядом взорвалась граната. Раненых, что находились в окопчике, жестоко
посекло осколками. Крики. Стоны.
     Откатившиеся вниз "чехи"  после небольшой передышки вновь устремились в
атаку. С  криками "Аллах, Акбар!" отчаянно полезли по склону, но подорвались
на  "растяжках",  установленных   во   время  короткой  передышки  капитаном
Бакатиным. В рядах противника паника, много убитых и раненых. Которые, вопя,
пытались ползти назад.
     Надежно укрывшись за стволом упавшего дерева, снайпер  Валерка Кирилкин
сосредоточенно  стрелял по с  трудом  различимым  ползущим  фигуркам. По его
исцарапанному  лицу  лились  вперемешку слезы и  сопли, которые он поминутно
вытирал рукавом.
     -  Как  бы  не  обошли!  Тогда хана!  Тогда  хана!  -  твердил  он  как
заведенный.
     - Ни хера у "вахов" не выйдет! - отозвался угрюмый Димка Коротков.
     - Почему?
     - Склон там обрывистый!
     - Ну, что же наши-то молчат! Суки!
     - Знают же, что нас мочат!
     - Туман еще, бля, повис! Будь он не ладен!
     - Хер, кто полетит в такую непогоду! Гляди гор совсем не видать!
     В ста  метрах левее от них  к выступу скалы,  за которым укрылись  трое
бойцов, огибая  густой  кустарник, подбирались четверо  боевиков,  увешанные
гранатометами и  выстрелами к  ним. Они  карабкались,  скользя  на  покрытом
местами ледовой  коркой  насте,  чтобы  зайти с тыла. Отчетливо слышалось их
тяжелое  прерывистое  дыхание. Осторожно,  выглянувшего из-за  укрытия Игоря
Прибылова всего трясло как в лихорадке. Руки, сжимающие оружие, вспотели, он
ежесекундно облизывал пересохшие обветренные губы.
     -  Тс..Тихо,  парни, -  шепнул на  ухо ему  и Сиянову пулеметчик  Пашка
Ковальчук и прижался щекой к ложу ПКМа. - Как покажутся, открываем огонь.
     Но Прибылов неожиданно для всех вдруг вскочил с криком во весь рост и в
упор дал длинную очередь по боевикам. Стреляя, он весь красный с выпученными
из орбит глазами в возбуждении орал:
     - А-аа! Аа-аа!
     Продолжал строчить  как сумасшедший по уже  завалившимся под выстрелами
боевикам.
     - Ложись, мудила!! -  зло крикнул, отчаянно дергая его  за  ногу Пашка.
Игорь упал рядом, его  всего трясло  от возбуждения,  сердце выпрыгивало  из
груди как у пойманной синицы в руках.
     -  Гады!  Гады!  Гады-ы!  Гады-ы-ы! - причитал он  сквозь  слезы, вдруг
замолк, сжавшись в комок.  Осознав, что произошло, что его могли только  что
убить.
     Капитан Розанов  приготовил "макаров"  с последним патроном  и, стиснув
зубы, с трудом  извлек  здоровой  рукой  из  внутреннего  кармана  письма  и
фотографию, на которой были изображены: Ира, Сережка и пухленькая Настюшка с
надутыми губками.  Он бережно отложил фото в  сторону и развернул  последнее
письмо. Пробежал глазами по милым завитушкам родного почерка. Потом медленно
порвал все  письма и  фотографию на  мелкие кусочки. Сверху раздался  хорошо
знакомый  противный свист.  Все  с открытыми ртами  вжались  в землю.  Рядом
разорвалась  мина. Несколько осколков безжалостно впились  в бок потерявшему
сознание рядовому Шестопалу, который лежал сбоку от него, остальные пришлись
впритирку,  озодрав  капитану в клочья на спине бушлат и перевязанную  левую
руку.
     Противник   усилил   атаку   со  стороны  взвода   старшего  лейтенанта
Каретникова. Он весь в крови, раненый продолжал бой. Патроны  уже на исходе.
Сержант  Таранович сделал попытку добыть боеприпасы, пополз к убитым "духам"
за патронами. Не дополз. Замер рядом с боевиками: в него  попала снайперская
пуля.  За патронами  устремился Денис Кочетков. Подобрался  вплотную к телам
двух убитых "духов". Но тут из-за них  появилась голова третьего. Десантник,
не  раздумывая, бросился  на  него, ударил десантным ножом  чеченца в  лицо.
"Вах", охнув, вцепился в него мертвой хваткой,  и они, обнявшись, покатились
вниз. Через  несколько  метров замерли.  Кочетков принялся  снимать  с врага
разгрузку с магазинами. Но  воспользоваться боеприпасами  не успел. По  нему
открыли яростный огонь снайперы духов. Денис сжался в комочек. Замер.
     Передовой  отряд наемников уже орудовал в неглубоких окопчиках, которые
на скорую руку выкопали  десантники. Из разведвзвода осталось в живых только
несколько раненых. Рядовой  Фарид  Ахтямов,  собрав последние силы, поднялся
навстречу " чехам", которые добивали  десантников. Выпустил короткую очередь
и,  рванувшись вперед, попытался воткнуть штык в наемника с черной бородой в
афганской "лепешке" на  голове,  наверное, араба. Тот, раненный  в бок, дико
заорал и отпрянув в сторону, упал  на колени. Десантник сделал попытку вновь
его ударить штыком, но не достал:  раненная нога подвела. Десантника тут  же
расстреляли в упор.
     В  соседнем окопчике - Серега Поляков, от потери  крови серый как воск.
Его прокушенные от боли губы, посинели на неподвижном лице.
     -  Ленчик,  ради  бога,  прошу  тебя,  -  умоляюще  Серега  смотрел  на
Веденеева. По щеке у него ползла слеза.
     - Над нами же будут глумиться эти сволочи.
     Трое тяжелораненых уставились на Веденева как на спасителя, в их глазах
было что-то преданное, собачье. Как у собак, когда их бросают хозяева.
     -  Серый,  не  могу я это  сделать! Не могу! -  заорал  в отчаянии тот,
вытирая  грязной  ладонью  заплаканные глаза. - Братцы! Поймите же  меня! Не
могу я!
     - Они же кромсать как мясники нас будут, как тех пацанов на  блокпосту,
-  прошептал  побелевшими  губами Витька  Дудник  с  простреленной  на вылет
грудью.
     - Век себе не простишь.
     - У меня всего семь патронов осталось для "духов"!
     Наконец Веденеев, решившись, поднял "калаш".
     - Простите ребята! - он пытался не смотреть товарищам в серые лица.
     - Куда стрелять? - спросил он Полякова.
     - Ленчик, в голову. Погоди секунду. Я сейчас, - всхлипнул Сергей.
     - Все! Давай! Прощайте, ребята! Там свидимся! - он закрыл глаза, ожидая
выстрела.
     Веденев, отвернувшись, приставил к виску товарища ствол.
     - Пацаны! Не смотрите! - закричал он, побагровев.
     -  Нет!!  Не  могу! Хоть убейте! Не могу!  Вот,  держи "эфку"! Для себя
берег! - он из-за пазухи достал гранату и вложил в шершавую ладонь Полякова.
     - Спасибо, Леня, - тот слабеющими пальцами сжал "лимонку".
     -  Спасибо!! -  страшным смехом  в исступлении  заорал  Веденеев, мотая
головой и дубася мерзлую землю кулаком.
     Успокоившись, он подтащил двух раненых поближе к Сергею.
     -  Вот  так  вам  вместе лучше будет,  ребята!  Чеку сорвать?  Или  сам
сможешь?
     - Не знаю, Ленчик. Сил, боюсь, может не хватить.
     -  Ладно! Я сам! Как приблизятся пидоры! Держи  рычаг сколько  сможешь,
браток!
     Рядовой Веденеев в упор короткой очередью уложил двух боевиков, которые
вдруг  словно чертики возникли  как  из-под  земли над  окопчиком. И  тут же
переломился,  словно соломинка, срезанный  из  ПКМа. "Духи"  уже у окопчика.
Рванула  "эфка".  Двое  боевиков  с  воплями  повалились  на  грязный  снег.
Остальные, отпрянув вниз, залегли. В окоп полетели гранаты.
     Неожиданно сбоку от  "духов" из сырого тумана возник  старший лейтенант
Каретников с разодранной до уха щекой и "калашом" в руках.
     -  Получай! Суки-и! - кричал он в  ярости, расходуя на врагов последний
"рожок". Боевики  быстро пришли  в себя и открыли по  нему яростный огонь. И
потом долго кромсали ножами его сильное живучее тело.
     Боеприпасы  кончились. Враг знает об этом и уже внаглую, в полный рост,
прет  вверх  с   воплями:  "Аллах  Акбар!".  Капитан  Бакатин   склонился  к
израненному Розанову и обнял его, прижался к колючей небритой щеке:
     - Ну,  Антоныч,  прощай!  Покажем вахам, кузькину  мать! Запомнят,  кто
такие десантники!
     Расстреляв  последние  патроны  в  ближних  боевиков, он со  штыком  на
перевес врезался  в  группу  растерявшихся боевиков.  За  ним  устремились в
рукопашную  все  кто  уцелел.  Со  всех  сторон  слышны дикие крики,  стоны,
проклятия, матерщина.
     - Бляди-и!!
     - А-а! А-а!
     - Падлы!! Падлы-ы!
     - А-а! А-а! Скоты!!
     - Е ..ный в рот! Бей!!
     - Ребята-а!! Помогите! Ребя...!
     - Дави гадов!
     - Давай! Ах, ты, сука!
     - Серега! Серега!! Слева!!
     - Ублюдки! Дерьмо-о!!
     Сержант  Саньков, орудуя  автоматом  как дубиной, отчаянно вклинился  в
ряды боевиков.
     - Суки-и!  Сволочи!! - дико орал в  исступлении он, яростно отбиваясь и
обрушивая "калаш" на головы врагов. Наемники в упор расстреливали израненных
бойцов.  Рядовые Коренев и Лежиков из последних сил  попытались  отползти  к
обрыву, но боевики, ругаясь и плюясь, открыли бешеную стрельбу по  солдатам.
Некоторые из них начали в упор расстреливать уже мертвых десантников в лицо.
Один из них с обнаженным  кривым ножом измывался над убитыми. Другой сгребал
горсти  стреляных  гильз  и  швырял  их в  лицо убитого старшего  лейтенанта
Каретникова. При этом зло кричал, брызгая слюной:
     - На, жри, собака!


     Боевиков было около  десяти. Непривычно  резала слух их гортанная речь.
Одни добивали раненых. Другие  тщательно шмонали убитых: с мертвого капитана
стащили   бушлат,  портупею  с  кобурой,  планшетку,  с  ефрейтора  Мелехова
новенькие "берцы", которые он несколько дней  назад выменял на что-то ценное
в  Ханкале  на  складе. Один  из  молодых  боевиков  с  сияющим  лицом  тряс
снайперской винтовкой Кирилкина.
     Из окопчика с трудом поднялся раненый Матвеев. Удар приклада пришелся в
лицо.  Из  разбитых носа и  губ на подбородок  ручьем  хлынула кровь. Солдат
повалился на колени.
     -  Ахмед!  Ахмед! Али! Идите,  смотрите, как я буду резать  барашка!  -
крикнул невысокий коренастый боевик с  рыжеватой  бородой, извлекая из ножен
кинжал. Его  цепкие  черные глаза,  словно когти,  жестко  впились Матвеева,
который,  склонившись  и  надрывно кашляя,  сидел у  его  ног и отплевывался
кровью. Подошли остальные посмотреть, как приятель будет убивать "уруса".
     - Давай, Тахир, свежуй! Ты у нас мастер!
     Неожиданно десантник  поднял  к  ним разбитое  лицо  и  дико  засмеялся
беззубым ртом.  Только сейчас  они увидели на его раскрытой ладони, играющую
ребрышками на  свету,  гранату  Ф-1.  Но было  уже поздно.  Раздался  взрыв,
разметавший духов.


     Приподнял  голову залитый кровью рядовой Димка Коротков,  он  пришел  в
себя  и смутно различал  приближающихся  врагов. Наемники  добивали раненых.
Рядом раздался выстрел, чей-то короткий вскрик. К Короткову подошел боевик с
обмороженными  щеками  в  афганке на  голове.  Постоял  над ним, озирая  все
вокруг, наклонился и кинжалом срезал с шеи  "смертник", потом долго возился,
снимая  с  десантника  отсыревшие  "берцы".   Смолкли  голоса   и  выстрелы.
Опускались сумерки. Димка с трудом перевернулся и  медленно пополз в сторону
лощины.
     Через   несколько  метров  он  наткнулся   на  убитого   десантника   с
перерезанным горлом, лицо обезображено, грудь в крови.  Ошарашенный Коротков
пополз дальше. Потом наткнулся  на Ваню Тимофеева,  также  всего безжалостно
исколотого  кинжалами.  Брюшная  полость   у  него  была  набита  стреляными
гильзами. Вокруг разбросаны смятые письма и внутренности...
     Очнулся Димка утром, когда  над ним  склонились  ребята из 4-ой роты, и
капитан Сутягин подняв его окоченевшего с земли, прижал к своей груди:
     - Жив, курилка!




















Я вернусь, мама!





     - Коротков! 27-й!
     -  Я!  -  Димка  выдохнул облако  теплого дыхания  в  морозный  воздух.
Поеживаясь  от утреннего холодного морозца,  он  стоял в  третьем  ряду 6-го
отряда заведения ЯК-22/3. Рядом  с ним переминались с ноги на ногу такие же,
как он, одетые в темные ватники с номерами на груди унылые "зэки".
     Наконец-то поверка окончилась. Отряды по  команде повернулись и под лай
овчарок мимо смотровых вышек загромыхали кирзачами вдоль бараков в столовую.


     * * *



     -  А я, когда срочную служил, - делился воспоминаниями сержант Андреев.
- Был у нас инструктор, капитан Ларионов,  вон Сомик его прекрасно помнит. -
Андреев кивает на старшего сержанта Самсонова.
     - Как не помнить,  он мне по башке как-то, так настучал, что до сих пор
звон стоит, - отозвался Самсонов.
     - Звали мы  его Лариком, - продолжил сержант. - Прыжков на счету Ларика
было,  как  бы  не соврать,  тысячи три точно. Любил он перед нами салагами,
перед  сопливыми,  повыпендриваться. Во время  прыжков  демонстрировал такую
штуку.  Открывал  парашют  и  обрезал  стропы,  затем  открывал  запасной  и
благополучно приземлялся перед нами во всей красе.
     - Я как сейчас тот  день помню,  да и остальные тоже, кто тогда служил.
День  был  заебательский. Лето в  разгаре. Тепло. Ромашки  цветут. Прыгнули.
Летим. Под куполами мотаемся.  Ларик  за нами. Ножом  чирк  по  стропам. Нас
обогнал. Потом стал открывать запасной, да неудачно. И  мешком  грохнулся об
землю. Подбегаем. Готов. Не шевелится. Рукой тронули, а он весь задрожал как
студень. То ли замешкался, когда парашют открывал, то ли, говорят, веточка в
парашют  при  укладке попала. Рисковый  был парень, скажу я вам. После этого
случая  в дивизию понаехало начальство, всякие комиссии. Понавтыкали всем по
самую сурепицу. Долго не прыгали. Да и не хотелось.
     Вдруг спящий в  углу Ерохин  заворочался, заскрипел зубами и заорал  во
сне:
     - Суки! Патроны где?
     -  Смотри! Сергучо, развоевался!  Прям рейнджер  какой-то, - усмехнулся
Прибылов, оборачиваясь к спящему.
     В палатку ввалились, давясь от смеха, рядовые Зеленцов и Сиянов.
     - Ну, у тебя и шуточки, Жека! За такие приколы могут и пачку начистить!
     - Что  за приколы!- оживились, сидящие у печки, бойцы. -  Ну-ка,  давай
колись!
     - Представляете, что этот гусь  учудил? -  заговорил Зеленцов, кивая на
товарища. -  Поймал Витьку Коренева  у сортира, и сообщил тому, что на  него
Анохин  представление  написал  на орден  Мужества.  Тот и  забыл  за чем  в
сортир-то шел, сразу помчался к ротному допытываться.
     -  Ну, теперь Женьшень тебе шею точно свернет, как пить дать! - отозвал
пророческим голосом Олег Горошко.
     - Все это  ерунда, братцы! - начал живо делиться воспоминаниями рядовой
Сиянов.
     -  Самый коронный прикол  был пару лет  назад.  Пришла мне повесточка в
армию.  Ну,  маманя  в слезы,  естественно, забегала по знакомым.  Отмазала,
одним словом, дали отсрочку на год. Думала, что я в институт поступлю. Пошел
вечером на танцы, показал  всем повестку. И в голову пришла идейка  девчонок
разыграть.  Поделился мыслью  с друзьями. Те поддержали меня. В то  время  у
меня приятель в местной части служил. Сделал фотку в его  форме, написал  из
"армии" письма девчатам, что служу в элитном сверхсекретном батальоне. Чтобы
армейский   треугольник   на   конверте   пропечатали,   велел   ему   через
недельку-другую  писульки  бросить  в части  в почтовый  ящик. Устроили  мне
торжественные проводы. Организовали прощальный стол. Крепко выпили. Девчонки
в слезы. Обниматься  лезут с горя. Еле отбился.  Утром же уехал в столицу, в
отпуск. Помотался пару недель, вернулся обратно. И стал, как и прежде ходить
на завод. А тут у одного из приятелей был день рождения, тут  я и заявился в
самом  разгаре торжества.  После  этого  девчонки  со  мной  почти месяц  не
разговаривали. Обиделись, дурехи.
     - А я бы, на месте этих дурех,  тебе за такие проделки кое-что оторвал,
- вставил  погрустневший Андрюха Романцов. Ему так и не удалось проститься с
любимой девушкой. Так уж сложились обстоятельства. Она уехала на недельку, к
родственникам  на юбилей, а  его  в это  время отправили  с  другой командой
призывников, где была не хватка.
     -  Дай-ка  Мишкину гитару! - Прибылов, широко  зевая,  присел на койку.
Передали гитару. Прибылов  что-то  тихо забренчал, мурлыча себе под нос.  Со
слухом у него было явно не все в порядке.
     -  Сыграй  что-нибудь душевное,  Игорек! -  попросил Горошко, укладывая
сверху на буржуйку пару красных кирпичей.
     - Чего он может сыграть? Во поле береза стояла?
     - Вот Мишка Тихонов играл, так играл!
     -  Эх,  такого парня  потеряли!  -  сокрушается  расстроенный  Иванкин,
откидываясь всем телом на койку.
     Младший сержант Тимофеев открыл дверцу печки и подбросил порцию дров. В
печке стало весело потрескивать, она ожила, загудела!
     С  наружи  палатки  раздался  шум.  В  нее  ввалились  гурьбой  человек
двенадцать  солдат  с  капитаном  Розановым. С  ними  незнакомый  мужчина  в
темно-синем жеванном пуховике в очках с кожаным кофром через плечо.
     - Ура! Мужики! С телевидения приехали!
     - Снимать нас будете?
     Все зашевелились, повскакивали с нар.
     - Ну, кто хочет с домом поговорить? С родными!
     - Я хочу! Дайте мне! - закричал отчаянно из-за спин Прибылов.
     - И мне дайте!
     - И мне!
     - Я тоже хочу позвонить!
     - Чур, я за Игорьком! - доносится со всех сторон.
     - Погодите! Ох...ели совсем от счастья!
     - Романцов, куда прешь? Сдай назад!
     - Дайте сначала командиру! Пусть сначала товарищ капитан поговорит!
     - Да, я потом, пацаны! Успею! Говорите! Мало времени! Товарищ журналист
ненадолго к нам!
     - Ткаченко! Какой номер?
     - Код называй, быстрее!
     - Чего телишься!
     - Братцы, да и не помню! Какой код у моих!
     - Следующий!
     - Так, мужики, спокойно! Не галдите! Кто из вас знает полный номер?
     - Я знаю! Дайте мне! - вновь заорал, просовывая голову, Игорь Прибылов.
- 095-45-42-56!
     Журналист  присел на  койку и, улыбаясь,  набил  пальцем  на мобильнике
номер. Передал телефон солдату.
     Все замерли в ожидании. Тишина. Только слышны длинные  гудки да сопение
простуженного   Садыкова.   Кто-то   снимает   трубку.   Слышится    женский
взволнованный голос.
     - Алло! Алло! Да, слушаю! Говорите! Алло! Говорите же!
     Но Игорек  молчит как партизан. Вдруг из глаз его ручьем потекли слезы,
а обветренное лицо его сморщилось и стало похожим на мятый гнилой помидор.
     - Отвечай же! Чего молчишь, балда? - загалдели наперебой солдаты.
     Но заплаканный Прибылов сунул мобильник в руки журналисту и выбежал без
бушлата из палатки.
     - Игорь! Прибылов! Гоша! Куда ты! - закричали ему вслед.


     Прибылов, утирая  слезы красным кулаком,  покрытым  цыпками,  очнулся в
дальнем конце лагеря,  где  на возвышении у  "ЗУшки" в бронежилетах на посту
маячили рядовые Денис Панюшкин и Антон Духанин. Игорь укрылся от посторонних
глаз за  бетонным  блоком.  Вытер глаза обтрепанным  рукавом.  Достал  из-за
пазухи две фанерки, скрепленные проволокой. Развернул.  Там лежали письма из
дома.  Стал их медленно перебирать. Вот  это, самое  грязное  и  затертое  -
первое.  Это  второе...  Это последнее.  Пришло два  дня  назад.  Он бережно
развернул его...


     В это  время  в  палатке  стоял  настоящий  гвалт.  Всем  не  терпелось
позвонить домой, услышать родные голоса.
     - Тихо! Кому говорю! Кто по колгану захотел? - угрожающе шипел и зыркал
черными глазами на всех сержант Андреев.
     Военнослужащие по очереди звонили домой.
     - Алло!  Алло! - кричал капитан Розанов. - Ирина!  Ирок,  милый! Это я!
Как вы  там? Как  дети? Настуська  не  болеет?  Да, у  меня  все  хорошо! Не
волнуйся! Мать не звонила? Ей не говори! Уже скоро! Да! Да! Хорошо! Передам!
Целую! Пока!
     Телефон у Горошко.
     - Алло!  Пап!  Ты, что ли? Это я,  Олег! Где  мама?  В  магазин ушла? С
Танюшкой? Эх! Все нормально! Да! Через пару месяцев ждите! Ну, давай! Ага!
     На койку рядом с журналистом присаживается следующий.
     - Мам! Слышишь меня? Узнала? У нас спокойно! Не  волнуйся! Жив, здоров!
Даже поправился! Ну, ладно! Мам, пока! Всем привет! Ребята ждут! Да!  Да! До
свидания! - говорит Ромка Лежиков.
     - Мама, привет!  Твой сын, Антошка! Да! Да, мам! Хорошо! Не волнуйся, у
нас тут спокойно! Бабушка как? Ага! Ага! Муська окотилась?Да,  ну!  Сколько?
Ни фига себе! Ну дает, котяра! Не плачь! Ждите с  победой! Эх, жаль батя  на
работе!  Лену увидишь, передавай привет! Обнимаю! Пока, мам!  До встречи! Не
плачь! Слышишь!
     - Алло! Алло! Алло! Настюха! Предки далеко?! Да!  Да! В Чечне! Где  мне
еще  быть! Зови быстрей! А то тут очередь! Мама! Мама!  Да, я! Я! Здоров как
бык! Не переживай! Не волнуйся! Я  вернусь, мама! Всем  привет! Да! Конечно!
Ну, пока, мамулечка! Целую всех!
     -  Мама, здравствуй! Кто? Пашка,  твой! Не узнала?  Как там у вас?  Все
хорошо! Алешка где? Во дворе? Дерзит?  Ну, ничего! Передай, приеду, поговорю
с ним!  Я ему "вахаббитку" привезу! Это белая шапочка  такая! В окопе нашел!
Пока, мам! Целую всех! Девчонкам привет!
     Офицер  и журналист покинули  палатку.  Солдаты  со  счастливыми лицами
молча разошлись по своим местам. Каждый думал о своем.
     - Даже не верится! - начал Самсонов.
     -  Не говори! Прогресс, одним словом! - отозвался Димка Коротков. - Как
раньше жили, не представляю!
     - Вот так и жили!
     - Жгли лучину!
     - На перекладных ездили!
     - Месяцами!
     -  Поговорил, и на душе  теперь  тепло! Чудеса!  -  говорит  Андреев, -
Словно дома побывал. Полтора  года не слышал голоса матери!  Сестренка замуж
выскочила! Чертовка! Не могла брата дождаться из армии.
     -  Ну да, бабцы, они быстро взрослеют. Оглянуться не успеешь, а они уже
с сиськами! - вставил сержант Бубенцов, колдуя у печки.
     - Вроде вчера еще пигалицей по двору носилась! - продолжает Андреев.
     - А кто жених-то? - поинтересовался Горошко, накрывшись бушлатом.
     - Да, какой-то студентишка!  Видел их  как-то пару раз вместе! Очкарик!
Дохляк,  одним  словом! В  одной  группе учатся! Она говорит,  что ее Володя
шибко умный!
     - Шибко умные они такие.  Пока  мы  здесь  за  всех отдуваемся, они тем
временем девок охмуряют, - проворчал из своего угла сержант Рубцов.
     - Рубец, а ты чего не позвонил?
     - Больно надо!
     - Мужики,  он, ей-богу, какой-то долбанутый последнее время. Вчера взял
все письма в печку запулил!
     - Правильно сделал! Все бабы - бляди! - высказался однозначно Коренев.
     - Ну, это ты зря, Женьшень! Всех под одну гребенку!
     -  Ты,   что,   Руба   очумел,   что  ли?   Зачем  письма-то   сжег?  -
полюбопытствовал Андреев, оборачиваясь к, зарывшемуся в спальник, Рубцову.
     - Последнее он даже не читал! - откликнулся Коротков.
     - Отстаньте, козлы! - буркнул Рубцов и перевернулся на другой бок.
     - Игорька жалко! Так и не поговорил с матерью! - сказал сержант Бурков,
со стоном стягивая сапог.
     - Да, расстроился, пацан!
     - Расстерялся!
     - Любой бы растерялся! Все так неожиданно! - сказал Максим Шестопал.
     -  Как бы чего не учудил! Фаридка!  Сходи, поищи его!  - сказал Андеев.
Фарид Ахтямов нехотя поднялся и отправился на поиски Прибылова.
     Димка Коротков тихо забренчал на гитаре, с трудом подбирая аккорды.


     Через несколько дней, на горном  перевале в жестоком  бою пуля,  пробив
пластину бронежилета, угодила  Димке в грудь.  Когда он  очнулся, то услышал
чьи-то гортанные голоса и выстрелы. Добивали раненых. Кто-то подошел к нему.
Он  чувствовал, что его рассматривают.  Потом почувствовал над собой хриплое
дыхание наклонившегося  врага  и ждал развязки, рокового выстрела. Но "чех",
потоптавшись  около него, поддел лезвием кинжала шнурок с жетоном и срезал с
шеи "смертник".  Потом долго  возился, стягивая  с  Димки  отсыревшие берцы.
Стрелять в залитого кровью десантника не стал.
     Димке повезло:  не  стали  добивать. Сочли  за мертвого.  Когда  вокруг
стихли голоса  и надвинулись  сумерки, он  медленно пополз в сторону лощины.
Перед глазами  стояли разноцветные  и черные круги. Он терял сознание. Когда
приходил  в  себя,  полз  дальше,  кашляя  кровью.  На  следующий  день  его
обессиленного  подобрало отделение  саперов,  прочесывающих местность. Через
пару месяцев его "комиссовали" и он  вернулся  домой. Он часто словно во сне
видел  тот  зимний  день,  когда  для  него  эта  странная  проклятая  война
закончилась.


     Как-то  принесли  приглашение  от  военкомата.  Приглашали  на  встречу
участников  войн  в  городской  кинотеатр.  Думал,  что  разговор  пойдет  о
реабилитации, о льготах. Оказалось, местная  администрация провела очередное
мероприятие для галочки. Собрала стареньких ветеранов, "афганцев" да молодых
парней,  вернувшихся  из  Чечни.  Преемственность  поколений,  так  сказать,
показать.  Делились  воспоминаниями словоохотливые  седенькие  ветераны ВОВ.
Были:  чай с печеньем, небольшой концерт.  Вспоминать свою  войну  Димке  не
хотелось. Да и Ромке Самурскому, его другу, что  полгода оттрубил  в  Чечне,
тоже.  Была  гнетущая  тоска.  Выйдя  из  кинотеатра, он  и  Ромка  прямиком
отправились в ближайший бар на углу.
     Ромка был какой-то пришибленный, сам не свой.  В последнее  время с ним
что-то творилось странное.
     - Гляжу  иной раз  на  седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит.
Покоя не  дает.  А  ведь, многие из вас, дорогие ветераны  и пороха-то  и не
нюхали  вовсе. Кто  стрелял да  лагеря  с репрессированными охранял? Ведь  в
частях  НКВД  до  черта  служило  в  те  времена.  И ни  одна  сука  ведь не
призналась,  что  мол,  да  служил,  мол  охранял,  мол  приводил приговор в
исполнение.   Ни  один   не  покаялся.  Такое  впечатление,  что   это  были
инопланетяне. В один миг вдруг, бац! И растворились. Исчезли. Как будто их и
не было в помине.
     - Ром,  не  трави душу, хер с ними, - вяло отозвался Димка, разливая по
стаканам водку. - Там за все спросится! От ответа ни кто не отвертится!
     -  Капитан  Осокин,  наш ротный,  как-то  про  своего деда рассказывал.
Говорит, дедок поддал прилично после парада на девятое мая, расчувствовался,
разоткровеничался, стал плакаться в жилетку, что двух  наших солдат  положил
из "дегтяря". Рассказывает,  что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят
в окопе,  мандраж  всех  бьет.  И  тут,  вдруг слева  кто-то  прет, ну и дал
очередь, не раздумывая. А  это, оказывается, наши в  наступление пошли. Ну и
двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!
     -  Такое  на  войне  сплошь   и  рядом!  -  Димка  подвинул  тарелку  с
бутербродами. - Всякое бывает в пылу боя.
     - Теперь, бедный дедок всю жизнь страдает.
     - Еще бы! Такой груз на душе лежит.
     -  Не забыть ему этого никогда, такое  не  забывается, - сказал бледный
Роман.
     - Я  тоже  не могу  забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с
животом  набитым гильзами, - поделился  своими переживаниями Коротков. - Вот
стоит перед  глазами. Ничего  не могу  с  собой поделать. Вот  только  глаза
закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.
     Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана затертое письмо.
     -  Вот  все, что  от него  осталось.  Подобрал, когда  полз. Как память
берегу.  Хотел  матери  передать,  да успел:  умерла  тетя Валя.  Месяц лишь
протянула после известия о гибели сына.
     Он  бережно развернул ветхий тетрадный листок в  клеточку  с оборванным
бурым краем и стал читать:
     "  огая  мамочка! Наконец-то выдалась свободная  минутка  написать тебе
письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно".
     -  Спокойно. Если  не считать, что каждую  ночь обстреливали, - буркнул
Димка и продолжил чтение.
     "Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же  помнишь,
как  у  нас  с тобой  конфликт  из-за моей девушки  произошел. Теперь  ты ее
знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад,  что ты
подружилась с Иришкой.  С нетерпеньем  считаю дни,  через 18 -  долгожданный
дембель.  Сегодняшний  я  уже  зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и
обниму вас обеих. Вы у меня замечательные.
     Я здесь, мамулечка, многое передумал за  это  время и твердо решил, что
когда вернусь, буду поступать в литературный институт. Да и ребята советуют,
им нравятся истории, которые я сочиняю".
     - Это  точно!  Сочинял он здорово.  Истории у него классные выходили, -
сказал Димка.
     "Ну,  а  если  не поступлю,  пойду в  пед. Буду,  как  и  ты,  учителем
литературы. За эти полтора года я столько увидел, что очень хочется  все это
написать.
     Вчера  я  получил от тебя, наконец-то,  долгожданное письмо. Из Ханкалы
привез  почту Саша  Малецкий, из-за  маленького роста, у нас  его все кличут
Мальком.  Он  сирота,  его  родители  погибли  в  автокатастрофе,  и  он  до
четырнадцати лет  вместе  с сестренкой  жили у бабушки.  И вот уже 4 года  -
воспитанник  нашего полка.  Макс,  Максим  Шестопал,  из-под Рязани, из села
Константиново, где поэт Есенин родился. Самый,  наверное,  заводной  из нас.
Любит поприкалываться. Розыгрыши - это его конек. А поет и пляшет, прямо как
заправский артист. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам, спящего
после ночного дежурства, Короткова. Вчера у Макса  день рождения  был.  Он и
Вадик  учудили, купили в  селе пару  банок  с  компотом.  А  по  дороге  они
разбились, и Макс теперь  ко всему приклеивается  своими штанами. Смех, да и
только.
     - Только не разбились, а снайпер, сука, подстрелил. Взял бы чуть выше и
тогда хана Максу, - сказал Димка.
     " Есть  у  нас и "Папашка", Коля Севастьянов,  только серьезнее парня я
еще не встречал. Улыбается  и  смеется он редко.  Он  самый старший из  нас.
Женат. Дочке уже скоро годик."
     - Мировой  парень был!  -  вставил Димка.  - Убили его сразу,  в  самом
начале боя, как только напоролись на "чехов". Его и сержанта Буркова.
     "Паша Морозов  из Петровска. Не знаю,  где  это, но  есть такой  город.
Днепропетровск  знаю,  а  Петровск   нет.   Пашка   на  гражданке  увлекался
реконструкцией костюма русского  воина 11-го  века.  Делал  кольчуги, шлемы,
ковал мечи.  Интересный пацан.  Валерка Кирилкин, наш  снайпер  тоже оттуда.
Обожает  свою винтовку, ни  кому не  разрешает к ней  прикасаться. Он  часто
разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем. Вот
и сейчас  тоже, он  что-то  болтает во сне.  Сержант  Рубцов сейчас  спит. С
караула сменился. Он  грустный последнее  время:  его девушка не  дождалась,
замуж  вышла. Страшно переживает. Видел  у него  фотокарточку.  Красивая. Не
порвал. Бережет. А письма почему-то сжег."
     - Красивая,  сучка!  Я тоже  видел. Это из-за этой бляди  под пули Руба
полез, - вновь вздохнул Димка.
     "  Радист  Вадик  Ткаченко  постоянно  с чеченцами  по  рации  болтает.
Буквально вчера они  вышли на нашу волну,  и давай  нас ругать на  чем  свет
стоит. Дурачье.
     "А самый добрый из всех, это - Вася Панкратов, по прозвищу  Наивняк. Он
с  Байкала.  Из  сибирских  казаков. Здоровенный  детина.  Последнюю  рубаху
отдаст.  Вот  такой  он  парень.  А   Витька   Дудник,  наоборот.   Характер
прижимистый, кулацкий.  Черезчур хозяйственный.  Все ему  надо. Все  тащит в
палатку. Андрюшка  Романцов, бывший  студент.  Отчислили его из вуза: зимнюю
сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда,  простенькие аккорды, но
уже кое-что получается.
     Есть еще  двое молодых: Ахтямов  и  Прибылов.  Воспитываем их.  Зеленые
совсем еще ребята. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро..."
     - Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.
     Димка закурил новую сигарету.
     -  На  прошлой  неделе  ходил  в военкомат. Сидит подполковник,  эдакий
мордоворот с  пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком  за километр  от  него
попахивает. Говорю,  так  и так,  хочу мол,  остаться  служить в Вооруженных
силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не  пройдешь.  Какая может
быть служба.  Ты же инвалид. Говорю, но  ведь служат же все-таки  некоторые.
Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные  офицеры, герои, а ты  кто такой,
отвечает, сопля недоношенная. Я - сопля, кричу гаду.  А ты это видел? Рву на
себе ворот рубашки,  пуговицы летят во все стороны.  Показываю  ему дырку на
груди заштопанную.  Это  видел! Крыса тыловая!  Как он понес! Как  он понес,
если б  ты только видел. Стал  красным  как варенный  рак, глаза  квадратные
выпучил, того  и гляди лопнут.  Чуть  из  штанов не  выпрыгнул.  Губы и щеки
трясутся. Пасть свою раззявил гад, орет как резанный.
     Да, пошел ты  в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска
взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь.  Никому мы  здесь не нужны,
Ром.  Иногда думаю, и  почему меня тогда  не убили вместе со всеми ребятами.
Ведь стоял же  надо мной тот  "вах"  вонючий, падла. Почему не добил,  сука?
Почему  я  остался  в  живых,  а  не Андрюха  Романцов, ведь  он  так мечтал
программистом стать.  Вся жизнь у него  в "компах"  была, буквально,  бредил
пацан  ими.  Как сейчас его  вижу.  Ползет  с  разорванной  щекой,  загребая
окровавленными  пальцами грязный  снег под себя,  и кричит:  "Мама! Мама..а!
А..а!  Такое разве забудешь. Да не в жизнь! Крик его  так  и  стоит  в ушах!
Скажи,  вот на хрена ты  там полгода  гнил  и вшей кормил,  Ромк, а?  В этой
долбанной Ичкерии!
     - А ты попробовал бы  в "ментовку"? Может возьмут, - посоветовал Ромка,
затягиваясь сигаретой.
     - Куда возьмут? С  ампутированными пальцами  на ногах. Сторожем? Детсад
охранять. Или  вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада,  в тренажерный
зал  схожу.  Покидаю  "железо"  до  седьмого  пота,  как-то  легче  на  душе
становится. Ненадолго забудусь.
     Димка  поднял  на  Ромку изуродованное шрамом лицо  с грустными  серыми
глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека, и дрожали руки.
     - Попытался в "налоговую", тоже "облом". Ты, чего не пьешь-то, вояка?
     - Нельзя мне! - сигарета чуть не выпала из дрожащих Ромкиных пальцев.
     - Это еще, что за фокусы?
     - Закодировался! - Ромка отвел в сторону свой виноватый взгляд.
     - А наркоту,  значит, можно, да?  Так, что ли? - Димка впился глазами в
лицо друга.  - Чего  нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь,  я не
знаю?
     - С чего это ты взял?
     -  Светка  мне  все  рассказала!  Видела  тебя  на  "тусовке"  с  этими
болванами, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я, что слепой?
По  физиономии твоей видно.  Весь худой, желтый стал как дистрофик.  Ты, что
совсем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?
     -  А  мне плевать?  Чем раньше  тем лучше!  Чем  коптить здесь! Знаешь,
Димыч, не  могу я больше и не  хочу. Да и  поздно уже  теперь. Сел  я глухо.
Пацаны  по  ночам  приходят.  И Санек,  и  Игорь. Не  могу  от  того  запаха
отделаться. Вот  он у меня  где! Как вытащили меня тогда из подбитой "бэхи",
до  сих  пор  ту  гарь  чувствую.  Мутит  меня, понимаешь?  Санек-водитель и
наводчик так там и остались, сгорели. Очнулся уже на земле в метрах двухстах
от чадящей "бэхи". Потом стал рваться боекомплект,  все разнесло к  чертовой
матери. Так  ничего  от  них  и  не осталось.  Когда  его спасли, Ромка весь
прокопченный  почти ничего не  слышал, его рвало, выворачивая наизнанку.  Он
смотрел на всех ошалевшими глазами, ничего не понимая.
     - Так радуйся, что повезло, сукин  сын! Должен жить назло всему! За тех
ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба!
     Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Защелкал зажигалкой. Глубоко
затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.
     -  А  тут как-то  ко мне  подкатил Коля Сутулый, да  ты его знаешь,  из
уголовной рыночной братии. Ну, который  на  синем  "мерсе" еще  раскатывает.
Плешивый.  В очках. Нес  всякую "лабуду". Работу  предлагал: девок охранять,
проституток, с  которых  у  него навар. Послал  его подальше. Еще  я  с этим
дерьмом не  якшался.  Потом объявление в газете на глаза  попалось, какая-то
контора  охранника ищет  в службу безопасноти. Заглянул  по адресу. Шикарный
офис.  Все в белых  сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности.
Спрашивает:
     - Где служил?
     - В ВДВ!
     - Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны!
     - Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Еб...тый, что  ли? Может, еще
и по ночам под себя мочишься?
     Димка дернулся всем телом  к  холеному мужику,  развалившемуся нога  на
ногу в глубоком кожаном кресле.
     -  Спокойно,  парень!  Охолонись! Ребята, сделайте  милость,  проводите
защитничка России на выход!
     - Суки! Бляди! Жуки навозные!


     Ночной бар  "Венеция". В  полумраке на стенах  гондольеры  в  шляпах  с
ленточками  белеют  на  суденышках.   Музыка.  В  лучах  света  переливается
затейливыми  волнами  сигаретный  дым. Димка  сидел за стойкой,  уставившись
глазами в одну точку, и жадно курил.
     На прошлой неделе, когда он вернулся в очередной раз поддатый из  бара,
на  него наехали с упреками родители. Он  психанул, наорал  на них,  схватил
купленный на "гробовые" новый телевизор "Панасоник" и вышвырнул его в окно с
третьего  этажа. Благо никто в это время не проходил мимо. Приехала милиция,
вызванная соседями,  надела наручники  и  увезла. Пять часов  он просидел  в
"обезьяннике", приходя в себя. Пока родители не уговорили дежурного капитана
отпустить сына. Вернувшись домой, он долго плакал вместе с матерью на кухне,
кляня свою  судьбу.  В соседней  комнате,  жалея брата, тихо  хлюпала  носом
зареванная сестренка Настя, приводя в порядок разбросанные по комнате вещи и
подметая веником с пола осколки стекла и фарфора.
     Мимо  стойки  к центральному  столику  прошла шумная  компания  молодых
преуспевающих  парней,  "хозяев  жизни", во  главе  с  чеченцем  Асланом,  у
которого,  говорят, на  местном  рынке  все было "схвачено".  Оставив  своих
приятелей  за  столиком, Аслан подошел к стойке, где рядом  с Димкой  сидела
молоденькая девица с коктейлем в руке. Чеченец бесцеремонно положил руку  ей
на обнаженную ногу. Блондинка презрительно сбросила с колена его руку.
     - Ну, детка, не ломайся! Аслан тебя не обидит. Не пожалеешь!
     Девушка демонстративно отвернулась от бизнесмена.
     - Ах, ты, сучка!  Будешь  брыкаться и капризничать, мои ребята  с тобой
иначе поговорят!
     -  Эй!  Носорог!  Отвали!  -  подвыпивший  Димка  ненавидящими  глазами
уставился на кавказца, щека у него судорожно задергалась, кулаки сжались..
     - Это еще, что за пугало? Твой парень, киска? Ну и красавца себе нашла!
Во сне  такой  приснится,  не  проснешься! Скажи  ему, если  будет  вякать и
рыпаться, ему в один миг  рога  обломают! Сейчас мы его отправим баиньки!  -
хлюст обернулся к своей компании, галдящей за столиком.
     Но  договорить  он не успел, Димка обрушил на его голову бутылку из-под
пива.  Осколки и брызги разлетелись во все стороны.  Аслан охнул и схватился
за голову. Но тут хлесткие удары Димкиных кулаков пришлись по лицу, разбив в
миг  губы  и нос. Десантник ревел  как раненый  зверь,  нанося  мощные удары
налево направо, сбивая с ног дружков и телохранителей Аслана, бросившихся на
выручку.  Весь  исцарапанный  и окровавленный  он  в ярости,  рыча как дикий
зверь, неистово топтал поверженного врага.






Комментарии


     ВОГ, "воги" - выстрел осколочной гранаты для стрельбы из гранатомета

     РПК - ручной пулемет Калашникова

     ПКМ - пулемет Калашникова модернизированный

     АКС, "Аксу" - автомат Калашникова укороченный (АКС-74у)

     БТР, "бэтээр" - бронетранспортер

     БМП, "бээмпешка", "бэшка", "бэха", - боевая машина пехоты

     БМД - боевая машина десанта

     ОБРОН - отдельная бригада оперативного назначения

     БОН - батальон оперативного назначения

     РМТО - рота материально-технического обеспечения

     "Муха" - легкий ручной гранатомет

     "Чехи", "нохчи", "вахи"- прозвище боевиков- чеченцев

     СОБР - специальный отряд быстрого реагирования

     КПВТ - крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый

     "Смертник"  - металлический  жетон  военнослужащего с личным номером, с
номером части

     ПВД - пункт временной дислокации

     "Град" - артиллерийская реактивная установка залпового огня

     РПГ, "эрпэгэшка" - ручной противотанковый гранатомет

     "Стечкин" - пистолет системы Стечкина

     "Макаров" - пистолет системы Макарова

     "Сушки" - фронтовые бомбардировщики СУ-24, СУ-27

     "Вертушки" - вертолеты Ми-8, Ми-24

     "Ворон" - бинокль ночного видения

     "Винторез" - бесшумная снайперская винтовка (ВСС)

     "Взломщик" - снайперская винтовка калибра 12,7 мм

     Ф-1 - осколочная ручная граната, радиус поражения 200 м

     РГД, "эргэдэшка" - осколочная наступательная граната

     НУРС, "нурсы" - неуправляемые реактивные снаряды

     "Разгрузка" - жилет с карманами для ношения боеприпасов

     АГС-17 - станковый автоматический гранатомет "Пламя"

     "Шмель" - ручной огнемет

     НРС - нож разведчика стреляющий

     ДШК - пулемет Дегтярева-Шпагина крупнокалиберный

     МСК-40, "эмэска" - сигнальная мина

     МС-3 - мина - сюрприз, неизвлекаемая, необезврежимая

     МЛ-7 - мина-ловушка, неизвлекаемая, необезврежимая

     "Вованы" - прозвище военнослужащих внутренних войск

     "Контрабасы" - прозвище контрактников

     "Эсвэдэшка" - снайперская винтовка Драгунова (СВД)

     "Комбатанты"  - это  термин  военных медиков  и психологов. Комбатантом
специалисты  называют любого,  кто  получил  боевой опыт  на театре  военных
действий


     В  основу цикла "Щенки  и  псы войны"  легли  события  второй чеченской
войны.

     Гибель  в Новолакском районе  Дагестана при  взятии  высоты  715,3 34-х
бойцов Армавирского спецназа в результате ракетно-бомбового удара российской
авиации - одна из трагичных и малоизвестных страниц последней войны.

     В декабре 1999 года  в ущелье Ботлих-Ведено  разведгруппа 31-ой бригады
ВДВ приняла неравный бой, 12 погибли, двое раненых попали в плен.

     21-го февраля 2000 года под Харсеноем погибли три разведгруппы спецназа
ГРУ в составе 33 человек.

     29-го февраля 2000 года под Улус-Кертом в жестоком бою погибла 6-я рота
псковских десантников.

     В апреле  1996 года под  Ярышмарды в  засаду наемников  Хаттаба  попала
колонна  245-го  мотострелкового полка, потери - 73  убитыми, 52 ранеными, 6
БМП, 1 танк, БРДМ, 11 автомобилей.




Содержание

     От автора.......................................
     Одно утро чеченской войны......
     Командировочка..................................
     Черная коза..........................................
     Ромкины ночи.......................................
     Запах женщины ......................................
     Нет, про это он ей писать не будет ............
     Фенька .............................................
     Гаврошик ............................................
     Конфуций ..........................................
     Неотмазанный....................................
     Володька Кныш ......
     Цена "медвежьего мяса"...........................
     Волкодавы ..............................................
     Последний пасодобль Свята Чернышова
     Карай..................
     Самурай...............
     Квазимодо.....................
     Чеченская рулетка.....................
     Осколки войны ...................................
     Возвращение Кольки Селифонова .....................
     Почему он не стрелял?........................................
     Комбатанты .......................................................
     Черта лысого вам достану .................................
     Фатима ...............................
     Не будет весеннего бала ...........................
     Я вернусь, мама!........................................
     Комментарии.............................................

Last-modified: Wed, 22 Sep 2004 19:20:57 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321