овеком, перед которым ты в неоплатном
интернациональном долгу.
Вдруг оказалось, что все можно проследить: дороги, по которым я шел,
дома, в которые я заходил, события, которые я пережил, как мне казалось, в
стороне от чужих глаз. По всем дорогам пришлось пройти вновь, во все дома
опять заглянуть, пока от моей свободы не осталась самая малость. И если все,
что я узнал о жизни -- правда, тогда действительно: вся моя жизнь -- одно
непрерывное преступление.
Когда страх становится постоянным, он превращается в подлость. Меня
судили трусы. Был показательный суд. Я принял все на себя. Веню долго
прессовали и, сломав, заставили выступить от лица комсомольской организации
роты общественным обвинителем. На плацу бригады мне срезали сержантские
лычки, и я поехал на Родину, получив восемь лет за вооруженный грабеж.
Тюрьма -- единственная прививка от наших страхов перед ней. Она
оказалась местом, где ненависть и злоба имеют свойство накапливаться,
оттачиваясь с годами до такой остроты, что превращаются в совершенное
оружие. Ты становишься заложником собственной злобы, тратя время и энергию
на совершенствование, затем уже на сдерживание этой рвущейся на свободу
силы. И она прорывается с неизбежность землетрясения, которое можно
предсказать, но остановить -- нереально.
Паша. 2 августа 1998 года
Телефон Рекса не отвечал, терпеливо снося мою настойчивость. Я решил
позвонить домой Вене. Он схватил трубку, словно сидел на ней. Голос его был
взволнован. Мы договорились, что я подожду его в ближайшем кабаке.
Я открыл дверь: у самого входа за столиком двое местных парней
потягивают пиво. За соседним столиком заливаются смехом две принцессы. В
отраженном солнечном свете сверкают золотом их тонкие пальчики и два фужера
с шампанским. Напротив, за стойкой бара молодой бармен с неуловимо знакомым
лицом цепким взглядом профессионально оценил мою сумку.
Выбеленные стены бывшей местной пивнушки, светильники а-ля керосинка,
простые деревянные столики -- повернуться негде. Большой банкетный зал
закрыт. Этому заведению столько же лет, сколько и мне. Время словно
остановилось в этих стенах. Как и раньше, сюда заходят перевести дыхание,
поправить здоровье после вчерашнего, чтобы потом снова окунуться в
грандиозный спектакль, идущий без антрактов в тихих двориках вокруг. Именно
здесь разыгралась идеальная сцена поножовщины, в которой не было разделения
на актеров и зрителей.
Сосредоточившись взглядом на трещине в стене около моего столика, я
попытался понять, где и когда споткнулся Женька, чуть не выронив будущее из
своих рук. Исправительные учреждения на то и исправительные: если не можешь
найти причину преступления и исправить ее одним способом, попробуй другим.
Но поиск и исправление ошибок должны сходиться -- жизнь должна быть
устойчивым равновесием побед и поражений. Ведь проверка сделанного -- это и
есть присоединение прошлого к нашему собственному будущему. Опыт, предыдущие
испытания и прожитая жизнь, дали Женьке силы подняться.
Жека (Рекс). 2 августа 1998 года
Телефон зазвонил, конечно, в тот самый момент, когда я не был готов к
этому. Пришлось бежать из душа через всю квартиру. Я хотел бы, чтобы это был
звонок Паши -- его самолет приземлился больше часа назад. Он писал мне
несколько раз до своего отъезда. Я постоянно получал от него подогрев в
тюрьме. Паша приезжал ко мне, но свидания нам не дали. Он ни минуты не
сомневался в том, что я выберусь из этой ямы.
Я не успел к телефону, но не расстроился, потому что Веня, мой
отчаянный благодетель, тут же перезвонил мне. Каждая его попытка помочь мне
была стремлением утвердиться за мой счет.
Где та грань, за которой мои друзья уже не в праве рассчитывать на мою
помощь, и после чего они уже сами отвечают за себя? Я лично уверен в том,
что у человека все в жизни происходит по стечению обстоятельств. Каждый из
нас зависит от других людей, и перед каждым из нас стоит проблема выбора. И
если ты не в силах сделать правильный выбор, его за тебя сделают другие. И
тогда ты будешь шестеренкой в чужом механизме. Я понимал, что в нашей жизни
не все так просто. Кто мог предсказать, что я поймаю того мотоциклиста? Кто
знал, что Веня возьмет деньги, и мы влетим под дембель? Кто знал, что тот
парень ударит Веню?
-- Не лезь, если не просят! -- ответил мне тогда здоровяк в баре.
Жека (Рекс). Осень 1989 года
...Под окном дома резко заскрежетали тормоза, и раздался противный
гудок машины. Не дожидаясь звонка, открыв входную дверь, я выглянул в
подъезд. По ступеням с грохотом поднимался Веня. Он старался идти ровно, но
его заносило, и к грохоту его шагов добавлялся гул перил.
-- А, не спишь, -- понимающе кивнул он.
-- Извини, что поздно. Так получилось. Мне нужна твоя помощь.
-- Помощь?
-- Да. Кстати, давай пойдем, что ли, куда-нибудь? -- и не дождавшись
моего ответа, он зашагал назад к выходу из подъезда. Накинув сверху куртку,
я пошел за ним.
Мы пришли в местный ресторан и заказали жареное мясо.
-- Да не наваливай ты, как халдей, на свою тарелку груды закусок.
Помни, Веня, ты вкушаешь жареное мясо, а не лопаешь деликатесный силос!
Два-три подрумяненных ломтика жареной картошечки, пара огурчиков
маринованных, моченная грушка, ложка хрена со свеколкой, ну, там оливки
какие-нибудь. И ... водка. Водка, Веня! Но сначала, я отвечаю, Веня --
фужер! Потом, несомненно, мясцо, потом водка, потом без передыха еще ломоть.
Вот я и разговелся.
Все, состоялось.
Желудок мой ликовал -- вот уже два года он регулярно получает то, о чем
мечтал все пять черных лет. Я с умилением откинулся на спинку стула и
благожелательно созерцал сидящую в зале публику, с ней меня связали
аргументы и факты Вениной истории, которую я слушал поначалу не слишком
внимательно:
-- Ну, соберем мы их, козлов, за одним столом. Выставим водки море,
жратвы -- вагон. А сами аккуратненько обрежем стволы заранее, сложим их,
заряженные, в сумку и в уголок комнаты положим. Когда они нажрутся и пустят
слюни, мы, Веня, с тобой вдвоем встанем, и с двух рук как дадим!
Представляешь? Комната вся в пороховом дыму, жратва на столе вперемежку с их
мозгами. На стенах, на полу -- кругом их кровь. Они стонут, шевелятся,
гильзы по полу катаются, водка из разбитых бутылок течет прямо на пол. А мы
с тобой, Веня, стоим посреди всего этого. Дальше-то что? -- спросил я,
обрывая его словесный поток.
-- Класс! -- сказал Веня и я понял, что он ничего не знает про жизнь
среди этих "чертей".
-- Кому ты должен? -- перешел я к делу.
-- Вон ему, -- совершенно отчетливо Веня указал на "быка", что стоял у
стойки бара, напротив входа в наш зал.
-- Сколько ты должен без "счетчика"?
-- Что? -- Веня явно понял только смысл глагола.
-- Сколько хочет этот урод? -- задал я вопрос попроще.
-- Я должен ему три сотни баксов, -- Веня уже не мог оторвать взгляд от
бумажек, которые я ему отсчитывал прямо за столом.
-- Иди, отдай и возвращайся.
Количество молодых людей спортивного вида на квадратный метр площади
внушало здоровый оптимизм. Уродливые лысые существа в клубах сигаретного
дыма сидели друг у друга на головах и смотрели видео в баре, напротив нашего
зала. Не самое дурацкое занятие для заведения со свободным входом.
Я внимательно следил за Веней, который что-то лопотал одному из этих
амбалов. Когда Веня попытался похлопать кредитора по плечу, ему технично
въехали с правой в голову. Веню упал, и его начали бить ногами прямо у
стойки. Пепельница с нашего стола, удачно брошенная мной, попала в голову
амбалу, и он мягко осел на пол рядом с Веней. Четко осознавая, что у меня
есть некая внутренняя территория, которую нельзя никому уступать, я
решительно двинулся к дерущимся.
-- Когда ваш стиль поведения, ваши манеры кому-то не нравятся,
демонстрируйте их в другом месте, -- примерно с этих слов все и началось.
Я не баклан какой-нибудь. Мое самообладание не перешло в гнев,
сострадание к Вене не граничило с истерией, только терпение к его неудачам
явно имело предел. А парень был действительно здоровый. Кровь из разбитой
головы обильно текла по шее ему на грудь. Встав на ноги, и вытирая кровь с
лица одной рукой, другой он достал нож. Его действия тогда я оценил, как
почерк дилетанта. Резать и ждать, когда этот клоун умрет от потери крови,
было глупо. Но и особого желания лежать с набитым мясом животом на столе в
морге я тоже не испытывал. Нож, которым я резал только что мясо, просто
лежал в моей руке, а вот его рука действительно держала нож. Он неожиданно
резко, с финтом, попытался меня ударить ножом. Я ушел от удара, разорвав
дистанцию. Не вовремя поднявшийся с пола Веня чуть не попал под удар.
Получалось -- чтобы жить завтра, кому-то надо было выжить сегодня.
Решение было принято. Все заняло несколько мгновений. Ребра не создают
реальной преграды для лезвия ножа, как это принято думать. Так что мой удар
под его бьющую руку не представлял собой что-то особенное. Я научился этим
вещам от людей, которые это уже делали. И если это было моей ошибкой, то это
надо было еще доказать.
Но у судей существует врожденное предубеждение против ножей. Нож всегда
ассоциируется с намерением убить. Отдав пять лет, я вышел по амнистии ровно
на два года, чтобы так глупо сесть снова.
Паша. 2 августа 1998 года
Скрестив ноги, я подлил вина в бокал и, откинувшись на спинку стула,
стал разглядывать застиранную скатерть. Подошел бармен. Несколько секунд он
был занят столом: поставил закуску, напитки и отошел. Я где-то видел этого
парня, и все время пытался вспомнить. Где? Сейчас в любой момент мои друзья,
основные составляющие части моей жизни, могли появиться в дверях, выйдя из
ослепительного августовского солнца.
Я оторвал взгляд от бокала и увидел, как бармен суетливо, что-то
лопочет по телефону. Это немного насторожило меня. "Как только пацаны
придут, мы уйдем", -- решил я.
Через минуту вошли Веня с Женькой. Я впервые видел Веню в таком
состоянии. Он шел между столами, чуть не пританцовывая. Глаза светились, как
два надраенных пятака, а на лице висела глупая детская улыбка.
Женя сильно изменился, состарился, но держался свободно. Его литое тело
и настороженные проницательные глаза выдавали в нем опасного человека. Он не
был похож на разбухшего от выпитого и не сдержанного на язык балабола Веню.
Внимательно заглянув в мои глаза и увидев, как я улыбнулся Вене в
ответ, Жека расплылся в улыбке и, схватив протянутую в приветствии руку,
потряс ее, крепко сжимая своей жесткой натренированной ладонью. Мы обнялись.
Веня. 2 августа 1998 года
Двое мужчин вошли почти сразу за нами и мгновенно заполнили собой все
пространство между столами. Я стоял к ним вполоборота и не сразу обратил
внимание на газету, которую один из них держал в правой руке. Подняв руку в
направлении обнимающихся Женьки и Паши, почти в упор он выстрелил Паше в
голову. Странно, как не задело Женьку. Выстрела почти не было слышно, только
хлопок какой-то. Я увидел, как тело Паши обмякло и повисло на Женькиных
руках. Эти двое мгновенно выскочили на улицу и, прыгнув в поджидающую их
машину, умчались. Я побежал следом за ними, надеясь хотя бы увидеть номер
машины. Ни черта я не увидел! Когда вернулся, Жека уже положил мертвого Пашу
на сдвинутые столы. На полу валялись сброшенные со стола фужеры, тарелки,
какая-то закуска. Вино, вылившееся из упавшей бутылки, смешалось с кровью,
капающей со стола, на котором лежал Паша. И я, заплакав громко, как в
детстве, почему-то вспомнил именно эти слова:
"И сказал Создатель: "Рано давать им крылья, они понесут на них смерть
и разрушение. Но дадим им горы. Пусть некоторые боятся их, но для других они
будут спасением".
Паша. 2 августа 1998 года
Мы обнимались с Женькой, когда я увидел, как вошли эти двое. Один из
них встал за спиной у Вени и вытянул руку в моем направлении.
Человеку свойственно вытягивать руку в направлении предмета, указывая
на него. Это настолько вошло в нашу привычку, что направление, приданное
руке, не требует существенных изменений для уточнения, поэтому эта привычка
успешно используется для быстрого наведения пистолета на цель. Нужно только
научиться держать его так, чтобы направление ствола являлось как бы
продолжением руки стреляющего. И если ствол займет положение указательного
пальца, направление руки даст вам возможность достаточно быстро и
практически точно навести оружие на цель. Вытянутая рука с физиологической
точки зрения наиболее удобна, так как суставы, мышцы плеча и предплечья
фиксируются при этом наиболее прочно.
Поэтому стрельба из пистолета с вытянутой руки значительно повышает
скорость наводки оружия в цель.
Я именно так и воспринял эту поднятую руку.
Паша. Февраль 1996 года.
-- Механизм слишком красивый для долгой жизни, -- прокомментировал свою
работу мастер, желая привлечь наше внимание к устраиваемому им аттракциону.
Чтобы взломать сейф потребовался автоген и сорок восемь минут. Железный
ящик оказался почти пустым: в нем находились лишь черная "мыльница",
соединенная проводом с тонким металлическим щупом, небольшой пенал и
маленький мешочек из тонкой замши, завязанный золотым шнурком.
-- Воздух - что, тоже входит в стоимость содержимого? -- спросил ехидно
Шуруп.
-- Пенал - это темнопольная лупа, мыльница со щупом -- Diamond Tester,
-- просветили нас снисходительно, -- а в мешочке наверняка алмазы.
-- Удачный абордаж! Но безопасность предпочтительней доходов, -- Шуруп
достал пистолет.
Как только один из них дернулся, он спустил курок, но нечеткий щелчок
указал на осечку. Для Шурупа не стало неожиданностью то, что я оказался
вооружен и достаточно подготовлен для такого поворота событий. Я был готов к
любому варианту, в том числе, и к этому. Поэтому, когда возврат наших
инвестиций потребовал силового решения, для меня это не стало
неожиданностью.
После осечки пистолета нас с Шурупом ошибочно приняли за загнанную
дичь. Но стрельба на охоте чаще более статична. Каждый вид стрельбы имеет
свои особенности, но, тем не менее, базовые принципы стрельбы остаются
неизменными даже для пистолетов, которыми мы все оказались вооружены.
Поэтому -- охота охоте рознь.
Перед этими неудачниками встала необходимость разить не статичные, а
появляющиеся, движущиеся цели на разных дистанциях, из разных положений, в
движении, с переносом огня по фронту и в глубину, в условиях недостаточного
освещения (после того, как я "отстегнул" ногу одному и плечо другому, я
добросовестно отстрелялся по лампам в навесном потолке офиса), в
ограниченное время. Кажущаяся простота стрельбы в упор по нам с Шурупом
скрыла от них тот факт, что результатом должно было быть гарантированное
поражение цели, а не случайное попадание. Тогда ребятам здорово не повезло.
Мы забрали содержимое сейфа. Алмазы, оказавшиеся фальшивыми, все же как-то
компенсировали наши с Шурупом расходы.
Но сделанное нами оказалось достаточным основанием для проведения
оперативно-розыскных мероприятий. Как известно, в ходе их проведения
используются информационные системы, видео- и аудиозапись, кино- и
фотосъемка, а также другие технические и иные средства, не наносящие ущерб
жизни и здоровью людей и не причиняющие вред окружающей среде. Я не стал
уговаривать Шурупа не испытывать свою судьбу, и уехал из страны, не веря
заботе чужих людей о моем здоровье. Шуруп поверил и остался. Его нашли те,
кого мы наказали. Меня тоже искали, но время многое изменило. Большинство
участников той истории уже отошли в мир иной -- чем меньше братьев в ней
участвовало, тем больше получилось на брата. Каждый из нас вынужден сам
зарабатывать себе на похороны.
Паша. 2 августа 1998 года.
Статичных стоек при стрельбе из пистолета в реальной ситуации
практически не существует. Стрельба ведется на предельно малых дистанциях и
заканчивается в считанные секунды. Процесс складывается из изготовки,
прицеливания и спуска. Поскольку для стрельбы из пистолета острота зрения
играет не такую важную роль, как при стрельбе из винтовки, зрительная память
и чувство оружия, выработанные при стрельбе из своего, хорошо знакомого
пистолета, позволяют достигать значительно лучших результатов. Выработав
чувство родства с оружием, стрелок выполняет все приемы изготовки,
прицеливания и спуска автоматически, не разделяя их.
Этот парень располагался под углом к линии огня -- левое плечо впереди,
ноги на ширине плеч, а торс слегка наклонен вперед. Вес тела равномерно
распределялся на обе ноги, так было удобнее гасить опорной ногой отдачу
оружия. В этой стойке стрелок представляет собой меньшую мишень.
Внезапность возникшей угрозы и необходимость быстрой реакции на нее
потребовала от меня мгновенной оценки ситуации с одновременным уходом с
линии огня противника. У меня не было времени ни на маневр, ни на
возможность как-то среагировать -- Женька крепко держал меня в своих
объятиях. Я четко видел мушку, располагавшуюся точно посредине прорези
целика так, что ее верхний край был на одном уровне с верхним его срезом.
Мне показалось, будто что-то лопнуло, разорвавшись в моей голове миллионом
ярких вспышек.
"Flash-effect", -- успел подумать я.
Жека (Рекс). 2 августа 1998 года
Паша умер у меня на руках. Быстро и без слов. Я сдвинул столы и,
сбросив с них все на пол, положил Пашу. Сложив ему руки, я закрыл его глаза.
Вытер кровь. Эти уроды убили его! Я даже не пытался их догонять.
Я шел по жизни ошибочным путем, пытаясь расположить мысли так, как
делал это всегда, но сейчас была другая ситуация. Минутой раньше у меня было
отчетливое чувство, что я знаю что-то особенное. Это нельзя вспомнить,
используя только память. Я остро почувствовал, как совсем недавно у меня
вновь возникло это "намерение" -- вернуться домой с войны, во что бы то ни
стало. Время размышлений прошло -- пришло время менять жизнь. И этот день,
наконец, наступил, мы снова собрались вместе, чтобы поддержать свой статус и
поставить всех в известность о наших победах. Для нас 2 августа -- такой же
инстинкт, как продолжение рода. Это единственный день, который вмещает в
себя два понятия -- память о павших и воинское братство.
Раз в году мы достаем свои награды, цепляем их на свои пиджаки, смотрим
на себя в зеркало и видим, что "приехали" -- мы медленно превращаемся в тех,
кем больше всего боялись стать.
Но большинство из нас, в конце концов, понимает, что гораздо приятней
быть самими собой и гордиться собственными победами, чем играть чужие роли.
Мы поступаем так, как нам подсказывает наш собственный опыт и наша память,
последняя -- особенно.
И не говорите нам про духовные ценности. Если обо всем вам рассказать
-- жизни не хватит. Да ее уже не хватает.
(с) Павел Андреев, 1999
Павел Андреев. Ночь силы
Не сталкивайся с теми, позади которых холмы.
Сунь-Цзы. "Искусство войны"
Ну что ж, посмотрим, посмотрим. Проходите сюда, на кушетку. Пальцевое
исследование необходимо проводить во всех случаях заболеваний прямой кишки,
независимо от его характера. Не бойтесь, ложитесь на бок, колени - к животу.
Одновременно проверим анальный рефлекс. Расслабьтесь. Я сейчас надену
перчатки. Не вздрагивайте - это мой указательный палец, смазанный
вазелиновым маслом. Потужьтесь, как при дефекации, и во время исследования
постарайтесь максимально расслабиться. Я все сделаю осторожно - не
волнуйтесь. Хотите, я вам расскажу историю?
Есть три типа засад - "первым классом", "пустышка" и "задница".
Идеализируя картину, можно сказать: цель первоклассной засады - получить
намеченный результат, а цель штаба - обеспечить группу ресурсами для
выполнения поставленной задачи. Ротный это называет "селективным доступом к
общим ресурсам". Цель, указанная стрелками на карте, становится задачей,
если конкретно известен желаемый результат и сроки его достижения.
Выбравшись из-под кондиционеров на реализацию разведданных,
"командировочные" мешают беспрестанной суетой и поощряемой
вседозволенностью. При этом никто не радуется тому, что жратвы стало больше,
а группа упакована и слаженна. Все понимают - то, чем пришлось за это
заплатить, стоит намного дороже всех этих сомнительных преимуществ.
В засаде свой этикет: громко не говорить, резких движений - не делать.
Мы живем по своим законам, и тот, кто отличается от нас не на словах, а на
деле, немедленно получает агрессивную реакцию в свой адрес. Вряд ли кто из
"охотников за наградными" может точно ответить на вопрос, почему мы
занимаемся тем, чем мы занимаемся, и почему мы это делаем именно таким
способом, демонстрируя агрессивность, низкий болевой барьер и готовность
идти на все.
"Пустышка" - это когда на душе днем и ночью скребут кошки, когда мы,
как песчинки в песочных часах, ожидаем своего шанса. Мало кто из нас сможет
объяснить, как он сделает свою работу, но показать ее мастерски готов
каждый. Кто умеет, почти всегда не знает, как он это делает.
Место сегодняшней засады - у черта в заднице. Накатанная тропа на дне
лощины, овраги, спускающиеся с плато - явные признаки геморроя. Операция по
его удалению - это безразмерная вероятность удачи, слагаемая из качества
связи с бригадой, условий внешней среды, оперативной обстановки в районе,
упорядоченных предпочтений командира и последовательности событий. Наша
группа "проктологов" пришла сюда пешком, в обычном режиме "бежим-лежим".
Разбившись на огневые группы, окопалась на склоне сопки. Громко сказано -
окопалась. Копать в затвердевшей, как камень, глине трехкомнатную землянку у
нас не было времени и сил. За ночь вырыли в этой глине только небольшой
"карман" для стрельбы лежа. Накрыв его плащ-палаткой, посыпали все вокруг
сухой глиной и пылью. Таскать ее пришлось с противоположного склона, заметая
собственные следы.
Все при нас, в стареньких РД. У меня - в лентах и "рассыпухе" семьсот
патронов двойного боекомплекта к ПК, гранаты, запалы, ракетницы, на дне
рюкзака - сухпай с "неприкосновенным запасом" воды во фляжке. У напарника
такой же напрочь "убитый" в засадах и проческах рюкзак десантника с
гранатами, запалами, двумя полными воды трофейными алюминиевыми фляжками,
сухпаем, патронами к его АКМ и тремя отдельными рожками с патронами для
стрельбы с глушителем. На двоих - одна саперная лопатка, заклеенный РДВ и
плащ-палатка. В резиновом бурдюке РДВ остатки теплой воды, взбитой пешим
переходом до противного ощущения - пьешь, словно чужую слюну. Вместо
спальника у каждого - большое зеленное верблюжье одеяло, заслуженный трофей
с прочески. Что-что, а устраиваться на свежем воздухе мы научились быстро.
У любого из нас в жизни есть много нелогичности. Необязательно об этом
кому-нибудь говорить, но замечать это для себя нужно. Нужно уметь
распознавать неразумные вещи, искать именно то, что необоснованно. Нелогично
иметь ощущения, которые не соответствуют ситуации. Если что-то неправильно,
значит, реагируешь на то, чего нет. Но в происходящем сейчас передо мной нет
ничего неправильного. То, что находится здесь, прямо сейчас, вполне реально.
Любые воспоминания или надежды только лишают картинку яркости. Я фиксирую,
все что происходит: звуки, ощущения тела, мысли в голове. Не стараюсь
изменить или прекратить что-то. Просто воспринимаю это как естественный ход
событий. И мои мысли, ощущения успокаиваются. Нелогично не соглашаться с
самим собой. Мир ночной засады - сплошные эмоции. Зрение и слух получают
информацию быстрее, чем нарастает ответная интенсивность ощущений яркости и
громкости. Я словно одно большое слепое ухо. Хотя, есть другой способ.
Бинокль "БЛИК" нам не достался, и я смотрю в трубу НСПУ. Оберегая
окислившуюся батарейку, смотрю короткими сеансами. Погружаясь в зеленую
ночную муть, как аквалангист в болото, я стараюсь реагировать только на то,
что есть передо мной, а не на тепловые образы. На самом деле это только
снимок, сделанный в инфракрасном спектре. Война жестко наказывает тех, кто
думает, что зеленная мгла и есть сама реальность.
Датчики прицела наполняют ночной сумрак светящимися россыпями
призрачных изумрудов - нагретых солнцем и неостывших за ночь камней. Изредка
сквозь зеленое марево прицела хищными фантомами проявляются шакалы, похожие
на мелких беспородных собак с трусливо поджатыми хвостами. "Крона", щелкая
как метроном, отмеряет последний час моей ночной смены. Благополучно пережив
маршбросок, суету первой ночи и неподвижность дневной жары, я выхожу на
второй круг ада.
Боже, как воняют подмышки моего напарника! Запах тела, как и аппендикс,
след нашей эволюции. Какой бы цели ни служили эти запахи в первобытные
времена, сейчас они стали для меня проблемой. Это просто доказательство
повышенной активности потовых желез. Вследствие чрезмерного потоотделения
создается питательная среда для бактерий. Именно из-за них возникает
невероятный запах. Наши подмышечные жировые железы уже какой день без
остановки смешивают свои выделения с потом. Получаются очень пахучие
соединения. Я бы упаковал этот аромат во флакон и хранил его как амулет от
беды и невзгод.
В мире есть еще другие запахи, но мой нос, забыв об этом, продолжает
реагировать на ароматы чужого уставшего тела. Большая часть пота выделяется
через подошвы стоп. Я это чувствую особенно - в ногах у меня стоят
"дембельские" полусапожки напарника. Прикрученный шурупами каблук, стелька,
вырезанная из толстой мягкой кожи, капроновые шнурки, покрашенные гудроном,
перешитый и дважды прошитый в основании язычок - не ботинки, а образец
бережного отношения к собственному здоровью. Уйти в засаду легче, чем
вернуться. А удобная надежная обувь - лучшая этому гарантия.
Голые пятки напарника больно толкают меня в бедро. Господи, как он
пинается! Его тело реагирует на сочетание всплывающих в контуженой голове
картинок, звуков и ощущений непроизвольным сокращением мышц. Судороги
повторяются с пугающей регулярностью. Дергаясь во сне, он становится похож
на поломанную механическую куклу. Жаль, что его не видят сами кукловоды,
дергающие нас за нити стрелок, нарисованных на их картах. Судороги - не
самое страшное, что приходится терпеть, зарывшись в песок.
Днем нагретая солнцем плащ-палатка давит своей тенью, словно бетонная
глыба. Во рту сухо, бывшие влажными десны становятся сухими и липкими, а
слюна - вязкой и клейкой. Вода, как электролит для аккумулятора - ее
нехватка вызывает сонливость и резкое падение активности. Все вдруг
надоедает и всего начинает быть мало: пространства, воздуха, времени. В
такие моменты чувствуешь себя полным "тормозом". Норма - семь-десять
стаканов в день и больше, но столько воды с собой не унесешь. Не обсыкаться
же от страха, когда патроны кончатся? Стоит тащить сюда воду, чтобы потом
поливать ею склоны?
Кстати, пора отлить. Как долго я могу терпеть, прежде чем наступит
клиническая стадия? Взводный, утверждает, что терпеть можно шесть-восемь
часов. Постоянно вырабатывающаяся в почках моча (по четверти стакана в час)
стекает в мочевой пузырь, накапливаясь до определенного момента. Когда ее
накапливается около стакана - появляются первые короткие позывы, порядка
двух стаканов - начинается период "слива". Но у каждого свой гидробудильник.
Однажды кто-то выпил в засаде всю воду из правого радиатора БТР. Нас
собрали всех в один бронетранспортер и, закрыв внутри, не разрешали всю
обратную дорогу ни пить, ни мочиться. Принцип отношения к молодым всегда
прост: стань, кем сможешь. И двое не смогли, украденная вода превратила их
мочевые пузыри в наполненные водой воздушные шары. Растянувшиеся мышцы не
могли удержать скопившуюся жидкость. Не контролируя организм, они мочили
собственные штаны сначала по капле, а затем уже небольшими порциями. И
только в бригаде нам наконец-то разрешили облегчиться. Все сразу встало на
свои места, правда, двоим места уже не хватило. Их упорство сделало их
мучениками. Но если урод с тупыми мозгами вобьет себе что-либо в голову, то
мучениками становятся все, кто с ним имеет дело.
Спустив штаны, стоя на коленях несчастные топили в луже собственной
мочи вину за неумение подчиняться обстоятельствам. Их признание было
вознаграждено проблемой - моча была, но давления в мочевом пузыре уже не
было. Слабая струя насыщенного оранжевого цвета источала сильный аммиачный
запах беспомощности. Оба чесались, испытывая сильный зуд кожи. Нас заставили
наблюдать в назидание. Радости видеть это было мало, но возможности не
смотреть нам не дали. Наказание и обличение дают мудрость.
Как только ты ведешь себя, как осел, тут же находятся желающие на тебе
покататься. Надо самому распоряжаться собой. Я первым ударил дембеля,
издевающегося над этими несчастными. Резкий как бритва, он оказался цепким
как бульдог. Драка удалась на славу. Мы оба оказались в списке добровольцев,
и теперь я его напарник в дозорной группе. Уже сутки, как мы с ним лежим в
одной яме, судя по запахам, вырытой живыми для мертвых.
Если вовремя не пукнешь - головой опухнешь. Все верно. Голова у
напарника по этому поводу не пухнет - газанул и спит. Его желудок - это
сборище чудовищно старательных мышц, трудовой порыв которых остановить
практически невозможно. Нет жратвы? Это не повод для расслабления. Я это
предвидел, наблюдая, как он весь день, на жаре, будто дробилкой перемалывал
челюстями сухари "столовые", запивая их мертвой водой. От каждого такого
глотка, однако, живых существ в его животе становилось больше, чем китайцев
в Шанхае. Даже если неимоверными усилиями воли напарнику, бодрствуя,
удавалось скрывать днем свои порывы, то ночью, засыпая, шила в заднице ему
уже было не утаить. Расстроенный или пустой желудок может быть причиной
неприятного запаха. Вот его кишечные соки опять начинают взбалтываться,
переливаться и пузыриться, производя урчаще-рычащие звуки, заставляющие меня
высунуть голову из этой норы.
Передо мной распахивается ночное небо. Звезд уже не видно, но горизонт,
густо заштрихованный простым карандашом, почти черен. Я глубоко вдыхаю всей
грудью. Свежий, остывший за ночь воздух заполняет легкие прохладой
предрассветных сумерек - благодать, снизошедшая на меня с небес!
Закрыв глаза, погружаюсь в тишину. Мне раньше так не хватало пауз,
каких-то считанных минут тишины, чтобы постоять, разобраться в себе и
других, не сделать резких движений. Теперь ее так много, что закладывает
уши. Желание встать во весь рост и потянуться, после долгого неудобного
лежания, выталкивает меня наверх. Боже, как хорошо!
Я беру АКМ напарника и спускаюсь по склону вниз, в овраг за нашей
спиной - чтобы не светиться на склоне под стволами группы. Ничто меня не
пугает, и сквозящий по склону легкий ветерок, предвестник будущих
неприятностей, только усугубляет безмятежность происходящего.
Спустившись, останавливаюсь помочиться. Стараясь не журчать, опускаюсь
на колени и невольно вспоминаю двух обоссанных парней, их нервную
неспособность сдержаться. Беспокойство, отвращение и неудобство наполняют
меня. Не могу сдержаться, по спине бегут мурашки. Меня непроизвольно
передергивает судорогой. Автомат сползает с плеча, едва не коснувшись
вонючей струи. Я застываю в нелепой позе, прижав цилиндр глушителя локтем к
бедру. Приклад больно бьет по затылку. Неприятности всегда связаны с
ощущениями, которых уже нельзя изменить.
Стемнело. Только что зажглись фонари вдоль улицы. Мощная лампа на
столбе освещает весь дом. Пересекая двор, он видит собственную тень,
вытянувшуюся от его ног к дому. Дотронувшись до завалинки, тень смело
поднимается почти под крышу нелепым сгорбленным силуэтом с нечеловеческой,
хищной головой.
В большой комнате панихида. Много стариков и бабок. Все сидят на
табуретках вдоль стен, покачиваются. Под низким потолком, в тряпичном
абажуре, слабым желтым пятном мерцает маленькая лампочка.
Панихида по хозяину дома - его отцу. Мать плача, под молитву,
рассказывает, как умер отец. Он стоит у оббитого красным гроба. Мать
показывает карточку, влажную от слез, и все в один голос говорят: стук ночью
в дверь, поднялся с кровати, упал и умер - все ждал тебя, хотел увидеть. Он
тоже хотел увидеть отца. Жизнь едва-едва налаживалась, но мелочная суета
задержала его. Знать бы раньше!
Горе молотит его вот уже два дня. В грудь медленно входит острым
раскаленным жалом ноющая боль. Не стесняясь, он плачет, громко, навзрыд.
Размазывая слезы по лицу, вдруг понимает, что в действительности плачет об
ушедшей радости, что до этого наполняла его сердце. Духота, сладкий дым
горящих у иконки свечей, стыд за собственные слезы, заунывное пение старушек
у гроба выталкивают его на свежий воздух.
Освещенные улочки с белыми водянисто-голубыми домиками - здесь можно
было остаться жить. Тихая осенняя ночь. На звездном небе висит надкушенная
горбушка луны. Что-то настораживает его. Он всматривается в темноту за домом
и видит - горизонт искажен черным незнакомым силуэтом надвигающейся горы. По
ее пологому склону два человека волокут какие-то мешки. Обремененные
поклажей, они тяжело поднимаются в гору. Что это за гора? Кто эти люди?
Он поворачивается и быстро идет в сторону дома. Резко открыв дверь,
вдруг оказывается перед черной бездонной пропастью. Шаг в темноту и, теряя
равновесие, он проваливается в вязкую, обжигающую холодом, пустоту.
Болт проснулся оттого, что вздрогнул во сне. Тихо. Шурша, тонкой
струйкой со стенки окопа стекает песок. Он один в окопе, без автомата.
Пулемет молодого на месте, но самого молодого нет. Переутомленный мозг
причудливо комбинирует ощущения из того, что происходит сейчас и из того,
что было во сне. Болт медленно отходит от сна, в котором опять переживал о
том, чего давно уже нет. АКМ с ПБС - просрал, молодой - свалил. Если до
рассвета "носорог" не найдется - устанешь объяснять причину его ухода.
Сонное воображение рисует картины, одна ужасней другой. Кому пожалуешься на
то, что "пассики" у тебя ослабли и пленку "зажевало"?
Болт задержался после похорон отца на три дня. Старший брат пил не
просыхая, окончательно увязнув в угаре запоя. Его приступы пьяной агрессии,
рожденные упреками в смерти отца, закончились их короткой и яростной дракой.
Болт и раньше не умел ловить "изящные подробности" во взаимоотношениях с
братом - сказать или промолчать, уйти или остаться. Устроив брата после
драки в больницу (сломанные ребра, сотрясение мозга), он задержался еще на
три дня, решив помочь матушке по хозяйству. Но ремонт крыши сарая затянулся
до "белых мух". Вернувшись в город, Болт получил в отделе кадров завода
повестку из военкомата. Через десять дней - лысого, в битком набитом
призывниками плацкартном вагоне его уже везли на Юг.
С первым ударом ножа хлебореза из полковой столовой жизнь Болта
развалилась на маленькие аккуратные кусочки масла - "сегодня" и "вчера".
Попав после учебки в бригаду, Болт написал домой, что служит в Монголии
- нелепая святая ложь, призванная успокоить измотанное выходками старшего
брата сердце матушки.
Оружие и снаряжение считалось личным имуществом, война - работой, а
фактор необходимости - основой исполнения приказа. Любые слова, не
подкрепленные поступками, считались понтами, за которые приходилось
конкретно отвечать. Новый мир пришлось усваивать как иностранный язык -
придавая старым словам новые значения. Разница была не просто в используемых
словах. Слова имели смысл лишь настолько, насколько они обозначали что-то.
Кто говорил не думая, тот умирал не болея. Нельзя путать агрессию с бабьим
базаром.
Через четыре месяца после прибытия бронетранспортер, на броне которого
он сидел, подорвался на фугасе. Уважение после этого заслужить оказалось не
сложно, нужно было просто уверено смотреть в глаза и улыбаться, даже тогда,
когда легкие разрываются от сдерживаемого крика.
После подрыва начались приступы с внезапным, до тридцати секунд,
отключением сознания. Взгляд внезапно останавливался, веки подергивались,
проявлялись стереотипные движения лица и рук, реакция на окружающих
отсутствовала. В голове начинали кататься металлические шары, наполняя мозги
металлическим гулом. При сильном волнении на глаза падали "шторки", застилая
половину видимого им мира туманом. В такие моменты он чувствовал себя идущим
на ощупь по острым камням сквозь мутный поток воды. После приступа наступало
состояние оглушенности, вялости, иногда - головная боль. Частота приступов
была невысокой, до нескольких раз в месяц.
Контузия окончательно лишила его каких-либо ориентиров. Болт совсем
забыл, кем был до того, как попал в бригаду. Солнце высушило взбитые взрывом
мозги, оставив взамен только смутную тень инстинктов. Пережив еще пару
серьезных передряг, он оказался окончательно зажат между болью и страхом,
словно песок в песочных часах. И лишь когда прошлое заполнилось пустотой
безразличия, а будущее - безысходностью, он неподвижно замер в равновесии -
песчинка, которая уже упала. До дембеля оставалось двадцать две недели,
когда в роте появились молодые очередного призыва.
Их было восемь настоящих "носорогов", которым по молодухе хотелось
только бегать и стрелять, через полгода - иметь медаль "За отвагу" и
гарантированное место для отдыха, а еще через полтора года, на дембеле -
лежать и чесаться, обсуждая эти почесухи с другими, такими же, как они. У
"носорогов" работало только полголовы. Вследствие этого они были деятельны,
доверчивы, одинаково готовы на подвиг и предательство. Прожив под гипнозом
восемнадцать лет, молодые вспахивали сейчас собственной головой большую
часть территории бригады, и ждать, что они вдруг соберутся в монолит и
начнут что-нибудь осознанно делать, не было никаких оснований. Это в
отдельности каждый из них был способен проявить терпение, выдержку и
выносливость. Но, собравшись в кучу, их черные, злые и бестолковые тела,
неосознанно начинали проявлять стадные крысиные инстинкты. Ничего кроме
глубокого, чисто человеческого отвращения они при этом не вызывали. Поэтому,
чтобы пасти это стадо, за каждым ветераном закрепляли молодого "носорога".
Когда молодой, перегреваясь под солнцем и замерзая под луной, тупо
стремился получить все, не давая в ответ ничего, - воздействовать на него
собственным примером было уже бесполезно. Он еще больше наглел, уверовав в
верность своего пути и правильность собственной тактики.
Почти все время думая о собственной жопе, молодые и воспринимали все
через нее. Как только при очередном построении все вставали в строй,
оказывалось, что кому-то опять не нашлось места! "Нагибая" такого бойца,
мало кто помнил, что общается с человеком, который был о себе хорошего
мнения. Что делать - "в армии есть две армии", и дембеля, как могли, дрючили
молодых. Словом, вместо этики устанавливалась целесообразность, и вопрос о
том, что такое хорошо и что такое плохо, отпадал в принципе. Не все были
обязательно добрыми парнями.
Болт сам выбрал себе в напарники бывшего студента, изо всех сил пытаясь
изменить его поведение. Это был диалог с непредсказуемыми ответами. Главное,
чего не нужно было делать молодому, - быть нерешительным. Его трясли словно
градусник, который было достаточно хорошо встряхнуть, чтобы потом начать все
сначала. Упорно, не меняя направления, каждый раз его возвращали к началу
неудачной попытки, добиваясь от него максимальной решительности.
Нерешите