мопожертвования.
-- Жертвовать собой ради кого-то, когда уверен в том, что он под
надежной охраной, это такой пустяк.
-- Их движения будут ограничены, -- заметил Жакмор.
-- Я не уверена, что физические упражнения полезны для их здоровья, --
ответила Клементина. -- Это очень хрупкие дети.
Она вздохнула.
-- У меня такое ощущение, будто я в двух шагах от цели, -- призналась
она. -- Ощущение бесподобное. Это даже пьянит.
-- Вам следовало бы отдохнуть, -- посоветовал психиатр, -- немного,
разумеется.
-- Даже не знаю. Я так их люблю, что уже не могу отдыхать.
-- Если вы способны вытерпеть подобную зависимость...
-- Это ничто по сравнению с тем, что я уже вынесла!
XXVII
14 мартюля
Сквозь просветы изгородей можно было увидеть медлительную, спокойную
скотину, жующую низкие полевые злаки. На дороге, сухой и пустынной, не
осталось и следа от вчерашнего града. Ветер шевелил кустарник, солнце
отвечало за пробелы в тенистой пунктирной линии на траве.
Жакмор обращал на пейзаж внимательные взоры; на все то, что он больше
никогда не увидит, -- приближался тот день, когда он займет уготованное ему
судьбой место.
"Если бы я не оказался 28-го августа на дороге, ведущей к скале... --
думал он. -- А теперь месяцы стали такими странными; в деревне время --
более пространно, оно проходит быстрее и бесследное.
Время, которое я переварил. Время, которым они меня пичкали. Что они
могли дать мне еще?
Слява умер вчера, и я займу его место. Изначально пустой, я взвалил на
себя слишком тяжелую ношу. Стыд -- явление распространенное.
Зачем я хотел исследовать, зачем я стремился познать; к чему стараться
быть похожим на них -- беспредрассудочных; неужели все обязательно
заканчивается этим, и только этим?"
Он вспомнил о том, как в воздухе танцевали чемодайки -- и каждый шаг по
этой до боли знакомой, опостылевшей дороге налился свинцом, -- и внезапно
почувствовал себя таким грузным. "Маршрут исхоженный не раз, к чему так
долго тянем мы с уходом, и почему остался я в том доме на скале, а не ушел
купаться в золотом сиянье Слявы?"
Дом. Сад. За ним скала и море. "Где-то теперь Ангель, -- спрашивал он
себя, -- куда он отправился на этом непрочном приспособлении, что качалось
посреди воды?"
Оставив позади золотую решетку, он спустился к морю и дошел до
песчаного берега, до влажной гальки со свежим запахом и легкой бахромой
пены.
От верфи Ангеля почти не осталось и следа. Несколько все еще черных
камней, обгоревших во время запуска корабля, только и всего. Машинально он
поднял голову и замер.
Тройняшки сломя голову бежали по краю скалы. Силуэты, уменьшенные
расстоянием и углом зрения. Они неслись будто по прямой, не обращая внимания
на камни, вылетающие из-под ног; они мчались, не думая об опасности; похоже,
они потеряли разум. "Одно неосторожное движение -- и они свалятся. Один
неловкий шаг -- и у моих ног окажутся их искалеченные, окровавленные тела".
Тропу таможенников, по которой они бежали, чуть дальше пересекала
огромная расщелина; но ни один из них, казалось, и не собирался
останавливаться. Наверняка забыли.
Жакмор до боли сжал кулаки. Крикнешь -- а они испугаются и оступятся.
Они не могли видеть расщелину, но зато он со своего места видел ее очень
хорошо.
Слишком поздно. Ситроэн первым завис над провалом. Кулаки Жакмора
побелели, он закричал. Дети повернули головы в его сторону, заметили его. А
затем кинулись с обрыва и, резко спланировав, приземлились рядом с ним,
радостно лепечущие, как птенцы ласточек.
-- Ты видел нас, дядя Жакмор? -- спросил Ситроэн. -- Только ты никому
не говори!
-- Это такая игра: делать вид, будто не умеешь летать, -- объяснил
Ноэль.
-- Так здорово, -- сказал Жоэль. -- Не хочешь с нами поиграть?
Теперь он все понял.
-- Так это были вы, тогда, с птицами? -- спросил он.
-- Да, -- ответил Ситроэн. -- Знаешь, а мы тебя видели. Но мы старались
лететь очень быстро и поэтому не остановились. А потом, знаешь, мы никому не
говорили, что умеем летать. Вот научимся летать очень хорошо и тогда сделаем
маме сюрприз.
"Сделаем маме сюрприз... А какой сюрприз она готовит вам?! Это меняет
дело. Если это так, то она не имеет права. Нужно, чтобы она узнала. Запирать
их, когда они... Я должен что-то сделать. Я должен... я не хочу, чтобы... у
меня остается один день... один день до лодки на красном ручье..."
-- Идите, цыпочки, играйте, -- сказал он. -- Я должен подняться наверх
к вашей матери.
Они поносились немного над волнами, погонялись друг за другом,
вернулись к нему, проводили до подъема, помогли преодолеть самые трудные
участки пути. Спустя несколько минут он дошел до гребня и решительно зашагал
к дому.
XXVIII
-- Послушайте, -- удивилась Клементина, -- я ничего не понимаю. Вчера
вы нашли эту идею хорошей, и вот вы являетесь и говорите, что это
бессмысленно.
-- Я по-прежнему с вами согласен, -- сказал Жакмор. -- Ваше решение
гарантирует им надежную защиту. Но есть еще кое-что, и вы об этом забыли.
-- О чем? -- спросила она.
-- А нужна ли им эта защита?
Она пожала плечами.
-- Но это же очевидно. Я умираю от беспокойства, думая о том, что могло
бы с ними еще случиться.
-- Использование сослагательного наклонения, -- заметил Жакмор, --
часто является признанием собственной беспомощности -- или тщеславия.
-- Не пускайтесь в праздные разглагольствования. Хоть раз попытайтесь
говорить вразумительно.
-- Послушайте, -- упорствовал Жакмор, -- я вас убедительно прошу этого
не делать.
-- Но почему же? -- спросила она. -- Объяснитесь наконец!
-- Вы все равно не поймете... -- прошептал Жакмор.
Он не посмел выдать их секрет. Пусть у них останется хоть что-то.
-- Думаю, у меня больше чем у кого бы то ни было оснований судить, что
им нужно.
-- Нет, -- возразил Жакмор. -- У них этих оснований еще больше.
-- Это глупо, -- отрезала Клементина. -- Мои дети постоянно
подвергаются опасности, как, впрочем, и все остальные.
-- У них есть защита, которой нет у вас, -- промолвил Жакмор.
-- В конце концов, -- заявила она, -- вы не любите их так, как люблю я,
и не можете чувствовать то, что чувствую я.
Жакмор замолчал.
-- Естественно, -- произнес он. -- Я и не могу их так любить.
-- Меня может понять только мать, -- сказала Клементина.
-- Но птицы умирают в клетке, -- заметил Жакмор.
-- Живут, и очень даже хорошо, -- сказала Клементина. -- Как раз это --
единственное место, где за ними можно как следует уследить.
-- Ладно, -- уступил Жакмор. -- Я вижу, что здесь уже ничего поделать
нельзя. Он встал.
-- Я хотел сказать вам "до свидания". Хотя, возможно, я больше никогда
вас не увижу.
-- Когда они немного привыкнут, -- сказала она, -- я, может быть, смогу
выбираться в деревню. Кстати, ваши возражения кажутся еще менее
обоснованными, если учесть то, что вы сами, в общем-то, заточаете себя точно
таким же образом.
-- Но я не заточаю других, -- изрек психиатр.
-- Мои дети и я -- это одно и то же, -- заявила Клементина. -- Я их так
люблю.
-- У вас забавное мировосприятие, -- сказал он.
-- А я считаю забавным ваше. В моем нет ничего забавного. Мой мир --
это они.
-- Нет, вы все путаете, -- сказал Жакмор. -- Вы хотите стать их миром.
А это губительно.
Он встал и вышел из комнаты. Клементина посмотрела ему вслед. "Убогий
он какой-то, -- подумала она. -- Наверняка рос без матери".
XXIX
75 мартюля
Три желтые луны, по одной на каждого, зависли у окна и начали корчить
братцам рожи. Все трое, в ночных рубашках, забились в кровать Ситроэна,
откуда было лучше видно. На полу у кровати три прирученных медвежонка водили
хоровод, напевая очень тихо, чтобы не разбудить Клементину, колыбельную
омаров. Ситроэн, лежа между Ноэлем и Жоэлем, казалось, о чем-то задумался.
Он что-то прятал в руках.
-- Я ищу слово, -- объяснил он братьям. -- То, которое начинается с...
Он оборвал себя на полуслове.
-- Есть. Я нашел его.
Он поднес сведенные ладошки ко рту и тихо произнес несколько слов.
Потом положил на одеяло то, что прятал в ладонях. Маленького белого
кузнечика.
Тут же подбежали медвежата, забрались на кровать и уселись вокруг
кузнечика.
-- Подвиньтесь, -- попросил Жоэль, -- из-за вас ничего не видно.
Медвежата отодвинулись. Кузнечик поклонился и начал показывать
очарованным зрителям акробатические трюки.
Вскоре, правда, кузнечик устал; послав братьям воздушный поцелуй, он
очень высоко подпрыгнул и исчез.
Но это никого особенно не огорчило. Ситроэн поднял палец вверх.
-- А вот еще! -- важно произнес он. -- Когда найдем меховых блошек,
нужно, чтобы они укусили нас три раза.
-- И что тогда? -- спросил Ноэль.
-- Тогда, -- пояснил Ситрэн, -- мы сможем стать такими маленькими, как
захотим.
-- И сможем проходить под дверью?
-- Под дверью -- запросто, -- ответил Ситроэн. -- Можно стать такими же
маленькими, как блошки.
Заинтересованные медвежата придвинулись.
-- А если произнести твои слова наоборот, можно стать большими? --
хором спросили они.
-- Нет, -- ответил Ситроэн. -- Но вы и так хороши. Если хотите, я могу
сделать так, что у вас вырастут обезьяньи хвосты.
-- Ну вот еще! -- возмутился медвежонок Жоэля. -- Нет уж, спасибо!
Медвежонок Ноэля испуганно попятился. Третий задумался.
-- Я подумаю, -- пообещал он.
Ноэль зевнул.
-- А я хочу спать. Я пошел к себе в кровать, -- сказал он.
-- Я тоже, -- сказал Жоэль.
Через несколько минут они заснули. Один Ситроэн не спал; он
рассматривал свои руки и подмигивал. Если подмигнуть по-особому, у него
отрастало два лишних пальца. Завтра он покажет это братьям.
XXX
76 мартюля
Подмастерью кузнеца шел двенадцатый год. Звали его Андре. Впряженный в
кожаную шлею, Андре изо всех сил тянул тележку. В одной упряжке с собакой.
Сзади неторопливо шел кузнец с товарищем, чуть подталкивая тележку на крутых
подъемах и не забывая каждый раз осыпать мальчика ругательствами.
У Андре болело плечо, но он тянул что было мочи. Ему не терпелось войти
в сад у большого дома на скале. Деревню они уже почти всю прошли.
По красному ручью скользила лодка Слявы. Андре посмотрел, но старика в
ней не было. В ней неподвижно сидел какой-то странный тип, тоже в лохмотьях,
но с рыжей бородой. Сгорбившись, он рассматривал мутную гладь воды, а лодку
несло по течению. Кузнец с попутчиком прокричали ему несколько
жизнерадостных скабрезностей.
Андре еле тащил тележку, груженную тяжелыми железными решетками.
Толстыми решетками с массивными квадратными прутьями, посиневшими от ковки.
Это была пятая, последняя ходка; в четыре предыдущие инструменты были
выгружены перед калиткой, и остальные помощники заносили их в сад. На этот
раз Андре зайдет туда тоже; он должен будет бегать из дома в деревню и
обратно, если кузнецу что-нибудь понадобится.
Серая лента дороги, удлиняясь, путалась в ногах нетерпеливого ребенка.
Колеса скрипели, тележка, проезжая выбоины и колдобины, икала. Погода стояла
серая и неопределенная, не намечалось ни солнца, ни дождя.
Кузнец принялся насвистывать веселую мелодию. Он шел не торопясь,
засунув руки в карманы.
Андре шатало между оглоблями. Ему хотелось превратиться в лошадь, чтобы
идти быстрее.
Мальчик старался идти быстрее; ему казалось, что сердце сейчас
выпрыгнет из груди.
Наконец поворот. Высокая стена. И решетка.
Тележка остановилась. Андре собрался ее развернуть и вкатить в сад, но
кузнец опередил его.
-- Останься здесь и жди, -- сказал он и нехорошо улыбнулся. -- Вкатим
вдвоем. Ты, наверное, устал?
Андре начал освобождаться от шлеи, но замешкался, за что и получил
сильный удар ногой в лицо. Мальчик вскрикнул от боли и отбежал к стене,
обхватив голову руками. Кузнец залился мохнатым смехом. Ловко толкая
тележку, он прошел в калитку, резко ее захлопнул. Андре услышал шум колес по
гравию, затем все стихло. Лишь ветер ворошил плющ на стене. Он всхлипнул,
потер глаза и сел на землю. Стал ждать.
Его разбудил сокрушительный удар в бок; он вскочил. Смеркалось. Хозяин
смотрел на него, ухмыляясь.
-- Что, войти хочется? -- спросил он.
Андре, с трудом отходя ото сна, ничего не ответил.
-- Сходи-ка за моим большим молотком, который остался в комнате.
-- А где? -- спросил Андре.
-- Ну-ка, пошевеливайся! -- пролаял кузнец, занося руку.
Андре бросился к калитке. Несмотря на то, что он очень хотел увидеть
большой сад, ноги несли его прямо к дому. На бегу он успел заметить большое
сумрачно-пустое пространство; дом приближался. Мальчик испуганно
остановился. Но воспоминание о хозяине подтолкнуло его вперед: надо забрать
молоток. Он поднялся на крыльцо.
Сквозь открытые ставни на ступеньки струился свет из гостиной. Дверь
был открыта. Андре робко постучал.
-- Войдите! -- услышал он нежный голос. Андре вошел. Перед ним стояла
довольно высокая дама в очень красивом платье. Она смотрела на него очень
серьезно. Смотрела так, что ком вставал в горле.
-- Мой хозяин забыл молоток, -- произнес он. -- И послал меня.
-- Хорошо, -- сказала дама. -- Ищи, малыш. Развернувшись, он заметил
три клетки. Они стояли в глубине опустевшей без мебели комнаты. Они были
рассчитаны на человека среднего роста. Их толстые квадратные прутья частично
скрадывали то, что находилось внутри и шевелилось. В каждой клетке имелась
кроватка с периной, кресло и низкий столик. Электрическая лампа снаружи
освещала все три клетки сразу. В поисках молотка Андре подошел к одной из
них и увидел внутри чью-то светловолосую головку. Он вгляделся, смущаясь,
чувствуя на себе взгляд той дамы. В этот момент он заметил молоток.
Наклоняясь за ним, он продолжал всматриваться в то, что находилось внутри
клеток. Там сидели маленькие мальчики. Один из них что-то спросил, дама
открыла дверь, вошла внутрь и стала говорить непонятные, но самые нежные
слова. Затем дама вышла из клетки и в упор посмотрела на Андре. Подмастерье
сказал: "До свидания, мадам" -- и пошел к двери, склоняясь под тяжестью
молотка. У самой двери его окликнул чей-то голосок: "Как тебя зовут?"
-- А меня зовут... -- подхватил другой голосок. Больше он ничего не
услышал, так как его мягко, но решительно выставили за дверь. Он спустился
по каменным ступеням. Голова у него кружилась. Подойдя к большой золотой
решетке, он обернулся в последний раз. Наверное, так чудесно сидеть вот так
вот, всем вместе, и чтобы кто-нибудь лелеял тебя в маленькой клетке, полной
тепла и любви. Он пошел в сторону деревни. Рабочие, не дождавшись Андре,
ушли вперед. Калитка за ним гулко захлопнулась. Между прутьями сновал ветер.
Дата последней редакции -- 11.03.1999