Л.Д.Троцкий. Архив в 9 томах: Том 6 --------------------------------------------------------------- Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский │ http://lib.ru/HISTORY/FELSHTINSKY/ Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net Date: 29 Sep 2005 --------------------------------------------------------------- Архив Л. Д. Троцкого. Том 6 Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского Предисловие Шестой том "Архива Троцкого" в основном завершает публикацию документов первого периода эмиграции, когда Л.Д.Троцкий, находясь в Турции, сосредоточивал свои основные усилия на формировании международной коммунистической оппозиции, не идя еще на окончательный организационный разрыв с компартиями и Коминтерном. Том охватывает 1931-1932 гг. Как и документы, опубликованные в пятом томе, представленные здесь материалы свидетельствуют о двойственности и противоречивости политической линии и организационных усилий лидера международного коммунистического оппозиционного движения. С одной стороны, он продолжал подчеркивать "внутренний характер" своей оппозиции, ее принадлежность к единому коммунистическому движению. Он считал, что оппозиция совершила бы пагубную ошибку, :решив создать сегодня IV Интернационал. Но, с другой стороны, он вынужден был считаться с тем фактом, что его сторонники были изгнаны из компартий и уже сформировали свои самостоятельные группы или же находились в процессе их оформления. Троцкий продолжал настаивать на четком организационном и политическом размежевании. Хотя он рьяно отрицал обвинения в том, что происходит формирование параллельных компартий, фактически он все больше видел в группах, лигах и прочих объединениях своих последователей эмбрионы будущих партий, а в их международном объединении - зародыш будущего Интернационала. Не случайно, отвергая необходимость создания Четвертого Интернационала, он, в отличие от прежних лет, относил эту свою позицию только к данному времени, не предрекая, какие действия будут предприняты в недалеком будущем. Троцкий уделял особое внимание деятельности находившегося в Париже Интернационального Секретариата оппозиции (его стали называть в этот период также Административным Секретариатом). Том открывается рядом писем М.Миллю (Окуню), эмигранту из России, занимавшему в начале 30-х годов пост исполнительного руководителя этого Секретариата. Письма свидетельствуют, что усилия Троцкого по объединению оппозиционных коммунистических групп, по преодолению раскола в национальных организациях, прежде всего в Коммунистической лиге Франции, не приводили к успеху. Сам Милль, на которого Троцкий первоначально возлагал большие надежды, не оправдал его ожиданий, стремился к бюрократическому единоличному решению сложных вопросов и, главное, своевольничал, нарушал указания "пророка в изгнании", пытаясь в то же время убедить Троцкого, что он последовательно выполняет его волю. Троцкий стремился активизировать Интернациональный Секретариат, но все его усилия в этом направлении к успеху не привели. В то же время поначалу Троцкий даже как бы заискивал перед Миллем, и это свидетельствует о том, насколько скудны были находившиеся в его распоряжении активные кадры. Троцкий подчас резко упрекает и даже разоблачает Милля, но в следующем письме, в ответ на жалобы последнего, чуть ли ни извиняется перед ним, допуская обычно совершенно не свойственные ему интонации. Видно, что на Милля, как на единственного постоянного члена Интернационального Секретариата, он сильно рассчитывал. Чуть позже Троцкий писал, что из его писем Миллю "можно было бы составить большой том". Разочарование, однако, наступило довольно быстро. С середины 1931 г. Троцкий перестает обращаться лично к Миллю и адресуется к Интернациональному Секретариату в целом, а в октябре того же года происходит полный разрыв с Миллем. Троцкий констатирует: "К поведению т. Милля я не могу отнестись иначе, как с величайшим возмущением... [Он] считает возможным и допустимым пытаться превратить Интернациональный Секратариат в оружие своих субъективных настроений и личных зигзагов". По многим документам прослеживается плохо скрытое, а иногда и открыто выражаемое разочарованием тем, что Интернациональный Секретариат не в состоянии наладить эффективеное руководство национальными секциями, находится в жалком состоянии, что его "Бюллетень" выходит лишь от случая к случаю. Не меньшее чувство досады и даже озлобления проявлял Троцкий по адресу многих лидеров национальных секций своих сторонников. Хотя свои гневные, а подчас и издевательские письма он считал лишь "дружескими увещеваниями", они не только интонциями, но во многих случаях и содержанием не отличались или почти не отличались от разоблачительных филиппик по адресу политических противников. Присоединение одной из французских оппозиционных групп к Коммунистическо лиге Франции Троцкий комментировал презрительными словами: "Группа `Лютт де клясс', которая в течение нескольких лет переезжала с одного идеологического курорта на другой, примкнула к левой оппозиции". Тем не менее, как и подобало правоверному марксисту-ленинцу, Троцкий искал "объективные" причины неудач своего движения. В июле 1931 г. он высказал мнение, что возникший "революционный прилив" бъет как по правой, так и по левой оппозициям официальному сталинистскому коммунизму. "...При таких условиях, - полагал он, - та фракция, которая не просто плывет по течению, а критически перерабатывает обстановку и сознательно ставит все вопросы стратегии, должна неминуемо быть на известное время оттерта в сторону". Почему же? Ответ на этот вопрос не следовал. Правда, почти вслед за этим лидер оппозиции все же вынужден был перейти от "объективных факторов" к "субъективным", признав в том же документе, что оппозиция "до сих пор" сделала "очень мало", что оппозиционные группы "нередко не имели ничего общего с большевизмом", что "мы делали... немало ошибок", что рабочие "не поспешили броситься очертя голову на призыв левых оппозиционных групп в разных странах". Призывая к конкретному анализу обстановки, причинно-следственных связей явлений, Троцкий далеко не всегда следовал собственному призыву, особенно в тех случаях, когда такой анализ мог оказаться политически вредным для его движения или же для него лично. Отсюдя и те негодующие упреки, язвительные характеристики, стремление навязать оппозиционерам собственный строй мыслей, которые прослеживаются у автора почти всех публикуемых документов все больше и больше. Естественно, он был крайне уязвлен репликой Г.Урбанса, лидера одной их германских оппозиционных групп, который возразил против того, чтобы в качестве незыблемой истины признавали "каждую запятую Троцкого". В чем только ни обвинил Троцкий Урбанса в связи с этой фразой: в глубокомысленном богемстве и люмпенпролетарском цинизме, в том, что тот, мол, сводит дело к своей лавочке и, наконец, в идейном шарлатанстве и авантюризме! Не менее презрительно отзывался Троцкий о П.Навилле, французском писателе-сюрреалисте, возглавлявшем одну из групп в Коммунистической лиге Франции, которая соперничала с группой Р.Молинье, пользовавшегося поддержкой оппозиционного "пророка". "Политическая бесплодность этого человека доказана полностью, - гласил своего рода приговор Навиллю. - Ждать от него революционной инициативы можно так же, как от козла молока. По складу это консервативный, недоверчивый и политически робкий буржуа, испорченный случайной прививкой марксистской теории". Не ясно, сознательно ли бросил автор последнюю фразу или она прорвалась случайно. Но в ней Троцкий был ближе к истине, чем во множестве своих сочинений - "прививка" марксизма могла только испортить западного интеллектуала... Столь же жесткие и хлесткие отрицательные характеристики давались бывшим соратникам по коммунистичской оппозиции в СССР. Одним из немногих иключений был Х.Г.Раковский, которого Троцкий именовал живым воплощением интернационализма. Все же многие конкретные оценки политической ситуации Троцким, особенно когда он выходил за пределы положения в оппозиционном коммунистическом движении или в компартиях, отличались достоверностью, несмотря на то, что каждый раз они окрашивались в догматизм творца теории перманентной революции. В наибольшей степени это относилось к оценке ситуации в Германии, где в услолвиях "великой депрессии" начала 30-х годов резко усилились экстремистские политические настроения и влияние Национал-социалистической рабочей партии Гитлера. Уже в сентябре 1931 г. Троцкий считал возможным приход национал-социалистов к власти, что означало бы, по его мнению, неизбежность войны между Германией и СССР. В то же время он отвергал свойственную не только коминтерновским теоретикам, но и некоторым из тех, кто считал себя его последователями, тенденцию весьма расширительного толкования "фашизма". Эта тенденция состояла в том, что чуть ли ни любой сдвиг вправо в системе политической власти той или иной страны квалифицировался как "фашистский переворот", и в том, что предсказывалась фатальная неизбежность "фашистской стадии" в развитии капиталистических стран. Полемизируя со своими британскими последователями Ридлеем и Аггарвалой (точнее, последние причисляли себя к таковым, Троцкий же от них отмежевался), оппозиционный лидер счел немотивированным выдвижение ими на первый план вопроса о возможности фашистской власти в Великобритании. Он обоснованено оценил "полное ничтожество" Фашистской партии О.Мосли и тем более экстремистской Гильдии Св.Михаила. В более широком плане он характеризовал фашизм как "специфическую форму диктатуры финансового капитала, не тождественную с империалистической диктатурой как таковой". Не трудно увидеть, что по существу эта дефиниция почти не отличалась от определения фашизма, данного Коминтерном через четыре года, на его Седьмом конгрессе. Но это было сделано через два с половиной года после прихода нацистов к власти в Германии. В начале 30-х годов же официальный коммунизм, в отличие от Троцкого, видел фашизм не столько у партии Гитлера, сколько у социал-декмократов, против которых и направлял свои стрелы. Через год Троцкий смог уже довольно объективно оценить социальную базу национал-социализма, признав, что он выражает отнюдь не только интересы "финансового капитала". "Разношерстные массы мелкой буржуазии, оторвавшись от старых партий или впервые пробудившись к политической жизни, сомкнулись под знаменем со знаком свастики. Впервые за всю свою историю промежуточные классы - ремесленники, торговцы, "свободные" профессии, служащие, чиновники, крестьяне - разобщенные условиями и привычками жизни, традициями и интересами, оказались объединены в одном походе, более причудливом, фантастическом и противоречивом, чем крестовые походы средних веков". Эта оценка может рассматриваться как зародыш того интерклассового понимания германского нацизма, которое постепенно сложилось в историографии после второй мировой войны. Правда, из этого комплекса Троцкий исключал рабочий класс, что можно считать понятным, учитывая коммунистические догматы нашего героя. Впрочем, из относительно взвешенного анализа ситуации в Германии делались весьма субъективные, хотя и выгодные для авторитарно-коммунистического мышления Троцкого, выводы о том, что в целом буржуазно-демократический строй если еще и не становится анахронизмом, то вступает в полосу, когда он вынужден будет отойти на "запасные позиции". Вот еще одно высказывание Троцкого, относящееся, как и предыдущее, к концу лета 1929 г.: "...Можно сурово осуждать крайние партии за пристрастие к насилию; можно надеяться на лучшее будущее. Но факт остается фактом: провода демократии не выдерживают социальных токов слишком высокого напряжения. Между тем, это еще только начало эпохи". Из других стран, которым удедялось наиболее внимание в 1931-1932 гг., следует выделить Испанию, где была ликвидирована авторитарная власть генерала Примо де Ривера, а вслед за этим развернулась демократическая революция, продолжавшаяся почти все десятилетие. Из документов, посвященных этой стране, видно, какие грандиозные планы строил Троцкий в связи с испанскими событиями. Поначалу казалось, что факты подтверждают его расчеты, и он вновь и вновь использовал их для того, чтобы призвать к развитию перманентной революции. Троцкий отлично понимал, что добиваться в Испании низвержения буржуано-демократического устройства и замены его диктатурой пролетариата означало бы "играть роль дурачков и болтунов". В то же время он призывал к неуклонному углублению революции и тем самым ставил буржуазную демократию под сомнение в противоречии с собственными утврждениями. Здесь, как и в массе других случаев, на помощь приходило удобное орудие диалектики, в частности концепция единства противоположностей и диалектического "снятия", то есть отвержения достигнутого путем его максимального развития. Задача в том, провозглашал Троцкий, чтобы "на основах парламентской стадии революции стать сильнее, собрав вокруг себя массы. Только так можно преодолеть парламентаризм". Троцкий резко критиковал испанскую компартию и Коминтерн, которые пропускали "месяц за месяцем" и этим подготовили, по его словам, исход революции не в русском, а в "немецком стиле", то есть создание собственно демократического режима. Правда, иногда ему казалось, что испанская компатртия воспринимает его лозунги, и он считал это результатом критики со стороны оппозиции. Но вскоре ему приходилось не раз убеждаться, что компартия Испании от установок перманентной революции весьма далека. Троцкий отвергал сепаратистские программы некоторых левых испанских групп, в частности тех, которые провозглашали себя его последователями. В первую очередь это относилось к Рабоче-крестьянскому блоку, а затем к Каталонской федерации во главе с Хоакином Маурином, которые фактичекски выступали за отделение Каталонии от Испании. Созданная позже на базе этих организаций Рабочая партия марксистского объединения (ПОУМ) не была, как это утверждалось в официальной коммунистической литературе и как пишут многие авторы по наши дни1, "троцкистской организацией" - Троцкий неустанно критиковал ее установки. Довольно трезвые оценки можно встретить в публикуемых документах касательно ситуации на Дальнем Востоке, в частности положения в Китае, японской агрессии в Маньчжурии, перспектив развития событий в этом регионе. Япония увязла в Маньчжурии, полагал Троцкий. Попустительство Лиги Наций ведет к тому, что Япония будет "втягиваться в Китай" все более и более, считал он. Национальное пробуждение Китая будет расти, тогда как Япония будет предпринимать все новые захваты и насилия. "Этот процесс имеет свою автоматическую логику. Международное положение Японии будет становиться все более напряженным. Военные расходы будут непрерывно увеличиваться, первоначальные соображения экономической выгоды... подменятся соображениями военного престижа". В то же время миллионы китайцев берутся за оружие. "Уже в качестве партизанских отрядов, постоянно висящих над японскими коммуникациями и угрожающих отдельным японским отрядам, импровизированные китайские войска и сейчас могут представлять для японцев грозную опасность". Как видим, оценки и прогнозы были весьма точными и тонкими, особенно если иметь в виду, что приход нацистов к власти в Германии и возникновение "оси" Берлин-Токио были еще впереди. В документах, предлагаемых в данном томе, Троцкий могократно обращался к ситуации в СССР, хотя и реже, чем в 1929-1930 гг. Наибольшее внимание он уделял росту власти бюрократии, бюрократичекому "перерождению" государственного и партийного аппарата, который, по его мнению, в первые годы большевистской власти носил пролетарский характер. Троцкий всеми силами пытался утвердить своих сторонников и более широкий круг читателей в убеждении, что между ленинским этапом в развитии партии и страны и ситуацией при Сталине существет непреодолимая пропасть. Разгром оппозиции стал вместе с тем разгромом партии Ленина, утверждал он в начале 1932 г. Острый ум лидера коммунистической оппозиции напряженно искал объяснения случившегося, причем только такого объяснения, которое, во-первых, никак не поставило бы под сомнение основные марксиско-ленинские догмы, а, во-вторых, позволило бы оправдать и возвеличить Ленина и его соратников, прежде всего себя самого. Близкая история и современность были для Троцкого неразрывно связаны, и недавнюю историю он в полном смысле рассматривал как "политику, опрокинутую в прошлое". Почему рабочий класс не предотвратил установление власти бюрократии? Как обосновать сохранение диктатуры пролетараиата в условиях растущенго сталинского единовластия? Удобное объяснение или, точнее, оправдание происшедшего и происходившего Троцкий находил в необходимости наведения порядка в стране, оживления экономики и повышения уровня жизни населения, что сочеталось с неизбежной усталостью рабочего класса "после каждго великого революционного напряжения" и с падением его политических интересов. В этих факторах он видел главную причину упрочения бюрократического режима и роста личной власти Сталина, в котором новая бюрократия "нашла свою персонификацию". Нетрудно заметить, что этим самым Троцкий невольно признавал неизбежнсоть бюрократического перерождения советской системы. Применительно к действиям Сталина и его присных по "исправлению" истории, главным образом в связи с публикацией в конце 1931 г. статьи Сталина "О некоторых вопросах истории большевизма", Троцкий фактически предрекал грядущий "большой террор", хотя, разумеется, не только не употреблял этого термина, но и не представлял себе масштабов и сфер будущей кровавой резни. Имея в виду, что обвинения в "контрабанде троцкизма" выдвигались не только против бывших оппозиционеров, капитулировавших и вроде бы вновь занявших видное положение в советской иерархии, но и против молодых исследователей, не связанных в прошлом с оппозицией, Троцкий показывал, что, по существу дела, многие области общественной деятельности и важнейшие сферы гуманитарных исследований в СССР находились в руках тех, кого власть имущие без труда могли обвинить в том, что они являются "авангардом буржуазной контрреволюции". В то же время вновь и вновь Троцкий тешил себя иллюзией, что в СССР, в ВКП(б) продолжают действовать значительные оппозиционные силы, что рабочий класс прислушивается к голосам его тайных сторонников, что возможно объединение групп, выступающих против власти Сталина, его относительно мирное, почти безболезненное отстранение от власти и т. п. В начале 1932 г., в преддверии XVII конференции ВКП(б), провозглашалось: "Рабочие недовольны не советским режимом, а тем, что бюрократия заменяет собой Советы. В разных рабочих ячейках "троцкисты" поднимают голос, иногда очень мужественно. Их исключают. Это начало новой главы в жизни правящей партии. Критические голоса более уже не смолкнут". Действительно, критические голоса "троцкистов" еще раздавались. Но звучали они все реже и глуше, их не только "исключали", но и отправляли в тюрьмы. "Новый этап" действительно приближался, однако он означал не возвращение Троцкого в качестве "победителя на :белом коне", а завершение установления личной неограниченной власти Сталина, закрепленной кровью и всеобщим ужасом "большого террора", то есть вступление СССР в полосу зрелого тоталитаризма. Неоправданно оптимистический настрой, скорее всего продиктованный политической целесообразностью, как он ее понимал, Троцкий сохранял и позже, утверждая, что "левая оппозиция" в партии и рабочем классе расширяется и крепнет. Небезынтересно отметить, что Троцкий не только почти полностью отказывался от критики советской действительности, но и фактически выступал апологетом сталинской власти, когда он публиковался в большой прессе западных держав, в частности Соединенных Штатов. Какие только чудеса можно прочитать в его интервью американским газетам "Либерти" и "Нью-Йорк Таймс" в августе-сентябре 1932 г.! Отвергались очевидные для любого объективного наблюдателя истины - факты олигархической власти "узкой группы в Кремле", преследования религии, эксплуатации "предрассудков невежественных масс" с помощью, в частности, демонстрации мумии Ленина в Мавзолее, субсидирования зарубежной коммунистической прессы советским государством и т. п. Что касается последнего вопроса, то аргументация Троцкого ничем не отличалась от обычной демагогии советских дипломатов и пропагандистов об "отдельности Коминтерна", то есть о том, что помощь, мол, оказывется не государством, а партией по линии Коммунистического Интернационала, как будто между их финансовыми ресурсами существовала какая-то пропасть! В то же время расправу с крестьянством во время сплошной коллективизации Троцкий полностью поддержал, хотя и глухо упомянул о каких-то не названных им "ошибках". Одновременно он фактически взял на себя долю коллективной ответственности за террористическую политику большевиков в целом: "...Кто принимает революцию, вынужден принять ее последствия. Я принадлежу к тем, которые стоят на почве Октябрьской революции, и готов нести ответсвенность за все ее последствия..." От обычной большевистской демагогии такого рода декларации Троцкого отличались лишь бльшим словесным мастерством, великолепным умением жонглировать фактами, находить исторические аналогии и псевдологичные причины и следствия. Впрочем, и в такого рода выступлениях Троцкий изыскивал возможности для пропаганды своей теории перманентной революции, в частности допуская, что "европейский капитализм гораздо ближе к социалистической революции, чем Советский Союз - к национальному социалистическому обществу". В 1931-1932 гг. Троцкий уделял значительную (порой основную) часть своего времени продготовке крупного труда "История русской революции", который оказался самым весомым его произведением по исторической проблематике и не утратил своего историографического звучания до наших дней, несмотря на сугубо политическую окрашенность. Выпущенная впервые на русском языке в Берлине2, эта работа появилась почти одновременно в США на английском, а затем в разных странах на французском, испанском, польском, немецком и других языках. Несколько лет назад она переиздана в Москве3. Многие документы, публикуемые в данном томе, связаны с подготовкой этой работы - подбором материалов, выработкой позиции по тому или иному вопросу, контактами с издателями и пр. Особенно это относится к письмам сыну Троцкого Л.Л.Седову и американцу М.Истмену, а также к документам, связанным с судебной тяжбой с германским издателем Г.Шуманом4. Своего рода конспект своего труда, облеченный в форму блестящего устного выступления, Троцкий представил в лекции "Что такое Октябрьская революция", прочитанной 27 ноября 1932 г. в Копенгагене и публикуемой в конце данного тома. Помимо многих других вопросов, поставленных в этом выступлении, которые, очевидно, привлекут внимание специалистов и других читаталей, бросается в глаза обоснование "закона комбинированного развития", под которым Троцкий понимал неизбежность ускоренной, догоняющей модернизации отсталых стран, которые в погоне за хозяйственным авангардом человечества перепрыгивают через промежуточные стадии. * * * В данный том включены статьи, интервью, заявления, письма, единственное устное выступление Т роцкого (о нем только что было сказано) и другие материалы. Помимо документов Троцкого публикуются также несколько писем его секретаря М.И.Певзнер Л.Л.Седову. Авторство документов оговорено только в тех случаях, когда оно не принадлежит Троцкому. Документы взяты в основном из Архива Л.Д.Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Несколько документов извлечены из коллекции Б.И.Николаевского в Архиве Гуверовского Института войны, революции и мира и из коллекции Л.Д.Троцкого - М.Истмена в библиотеке Лилли Индианского университета (все эти коллекции хранятся в США). Поисковые данные указываются только в отношении материалов Гуверовского Института и Библиотеки Лилли. Некоторые включенные в том материалы ранее публиковались, в частности в многотомнике "Writings of Leon Trotsky" (Нью-Йорк) и сборнике "Троцки и България: Кореспонденция през 1929-1933 година" (София, 1993). Эти материалы в данном издании переданы по архивным первоисточникам, однако даны и ссылки на публикации. Том завершается примечаниями и указателями имен и географических названий. В подготовке тома к печати, наряду с его основными составителями, докторами исторических наук Ю.Г.Фельштинским и Г.И.Чернявским, участвовал доктор исторических наук А.В.Панцов. Том построен в соответствии с теми источниковедческими и археографическими требованиями, которые сформулированы во вступительной статье ко всему изданию. Мы считаем своим приятным долгом вновь выразить свою сердечную признательность администрациям архивов, давших любезное разрешение на публикацию документов, хранимых в их фондах. 1 В отдельных случаях это связано не только с недостаточной компетентнотью авторов, но и с их политической предвзятостью. См., например: Жуков Ю. Иной Сталин: Политическая реформа в СССР 1933-1937 гг. - М.: Вече, 2003 - С.262 и др. 2 Троцкий Л. История русской революции. Берлин: Гранит, 1931-1933. - Т. 1-2. В 3 кн. 3 Троцкий Л. Д. История русской революции. -М.: Терра, 1997. - Тт. 1-2. В 3 кн. 4 О сущности спора см. вступительную статью ко всему изданию. 1931 [Письмо М.Миллю] 4 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! Вы, конечно, получили документы, исходящие от группы Штифта. Я им совершенно не отвечаю. Моя точка зрения известна. Что думает предпринять интернациональный секретариат? Способен ли он на решение по этому вопросу? Вы, конечно, понимаете, что малейшая попытка прямо или косвенно сделать русскую оппозицию и меня в частности ответственным за пакости Даниэля1 и компании будет означать открытый разрыв не только с группою Даниэля, с которой вообще мы не можем иметь ничего общего, но и со всеми теми, кто выступит в качестве ее защитника против нас. Я спрашиваю, способен ли интернациональный секретариат принять сейчас решение? Я считаю, что единственное, притом наиболее мягкое решение, которое мог бы вынести интернациональный секретариат, должно было бы иметь приблизительно следующее содержание: Принимая во внимание, что все австрийские группы и подгруппы обнаружили полное отсутствие серьезной связи с интернациональной левой оппозицией, принимая во внимание чрезвычайную принципиальную неустойчивость этих групп, принимая, наконец и в особенности, во внимание то обстоятельство, что руководство одной из этих групп - "Манруф" - оказалось повинным в действиях, несовместимых с основами революционной морали, - интернациональный секретариат считает невозможным видеть ни в одной из нынешних австрийских оппозиционных групп, как они себя обнаружили в последнее время на деле, представительство международной левой оппозиции в Австрии, а, следовательно, и их участие в европейской конференции. Это не есть мое официальное предложение интернациональному секретариату, так как я считаю, что секретариат должен сам проявить в этом вопросе инициативу. Первые сведения о конференции У[нитарной] О[ппозиции] имеют прямо-таки трагический характер. Тем более поразительным кажется мне то, что вы пишете об этом в письме к т. Франкелю: несмотря на все, У[нитарная] Оппозиция является для нас полем деятельности; Эмиль2 и др[угие] хотят-де рвать с У[нитарной] О[ппозицией], что недопустимо, и пр. и пр. У меня такое впечатление, будто вы воспроизводите все те доводы, которые вчера т. Гурже направлял против вас. Не скрою от вас, что ваша позиция явилась для меня политической неожиданностью и жестоким ударом. Я продолжаю ее объяснять как незаконное, но все же временное расширение организационного компромисса на область принципиальных вопросов. Опасности на этом пути совершенно ясны: вы не завоюете доверия правого крыла, но вы потеряете доверие левого крыла. Секретариат, как и новая исполнительная комиссия3, при такой политике неизбежно повиснет в воздухе. Я не теряю, однако, надежды, что еще прежде, может быть, чем это письмо дойдет до вас, ход борьбы разрушит искусственную примиренческую позицию и вернет вас лично на правильный путь. [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Миллю] 6 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! Отвечаю на ваше письмо от 2 января. Сейчас, как и раньше, я вполне допускаю, что марксистское крыло Лиги4 или отдельные его члены делают те или другие частные ошибки. Но это ошибки в пределах нашей, марксистской, лево-оппозиционной политики. Как показывают статьи этих товарищей, они честно мыслят, хотят учиться и учатся. Навилль же флиртует с марксизмом, фехтует формулами, сменяет одну позицию на другую в зависимости от соображений второстепенного порядка. Этим вопрос решается. Незачем, мне кажется, гадать о том, сможет ли марксистское крыло собрать большинство или нет. Такие гадания излишни, если из них заранее делать пессимистические и примиренческие выводы. Надо поставить себе задачей исключить возможность руководящей роли флюгеров, как в Лиге, так и в интернациональной организации, иначе раскол абсолютно неизбежен. Спасти от раскола как Лигу, так и интернациональную организацию можно сейчас не примиренчеством, а совершенно непримиримой борьбой против Навилля и Ландау. Исход конференции У[нитарной] О[ппозиции], насколько могу судить по первым данным, в частности по отчету в "Веритэ", представляет собою прямую измену правого крыла. Поведение Гурже, Навилля и пр[очих] нисколько не лучше поведения Томского, Сталина, Бухарина в вопросе об англо-русском комитете. То, что Навилль сфабриковал критическую резолюцию, не имеет ровно никакой цены. Бухарин фабриковал такие резолюции десятками, чтобы под видом критики британских оппортунистов обеспечить дальнейшее подчинение британской компартии этим самым оппортунистам. Неужели же вы думаете, что можно рвать со Сталиным, Томским, Бухариным для того, чтобы делать уступки их маленьким подражателям? Самая опасная позиция - это позиция инспектора над борющимися течениями. Можно колебаться, выжидать, тормозить, примирять, пока не ясно, о чем, собственно, идет спор, т. е. пока не определились принципиальные линии. Но ведь сейчас эта стадия окончательно оставлена позади. На платформе Навилля (сочетание оппортунизма и вероломства) не может быть не только дружной работы, но нельзя долго сохранить и организационного единства. Если эта платформа не будет разбита и беспощадно осуждена, то раскол абсолютно неизбежен. Вот почему для сохранения организационного единства Лиги нужен беспощадный идейный разгром фракции Навилля-Ландау. Я не знаю, способен ли Навилль стать революционером. Я не считаю это исключенным. Но он может сделать шаг на этом пути, лишь почувствовав на своих боках, что есть вещи, которыми нельзя фехтовать и с которыми нельзя флиртовать. В этих условиях всякая политика, которая направлена на смазывание противоречий, на выработку "единодушных" резолюций и пр., есть не только ошибочная, но преступная политика. То обстоятельство, что вы принимаете участие в повседневной работе Исп[олнительной] Комиссии, кажется мне вдвойне неправильным и с личной стороны и с политической. Во-первых, это неосторожно. Во-вторых, вы рискуете утратить необходимую дистанцию и необходимую перспективу, которые вам, как члену секретариата, абсолютно необходимы. От т. Сюзо я ответа не получил. Откровенно вам скажу, я опасаюсь, что ваше примиренческое поведение успокаивает его совесть, т. е. вызывает у него иллюзию, что возможна какая-то диагональ (при фактической поддержке Навилля). Такая позиция чрезвычайно скомпрометировала бы наших итальянских товарищей и затруднила бы им в дальнейшем положение перед лицом официальной итальянской партии. Я послал сегодня тезисы против оппортунистического крыла в синдикальном вопросе. Единственный упрек, который я делаю себе, это то, что тезисы эти слишком мягки. Но так как я назвал их "предварительными замечаниями", то я сохраняю за собой право дополнить их и уточнить. Крики о том, что мы хотим разрыва с У[нитарной] О[ппозицией], представляют ведь дословные повторения воплей Сталина-Бухарина по отношению к Китаю, по отношению к Индии, по отношению к Англии. Здесь нет ни одного нового слова, ни одной свежей буквы. Все это плагиат у русских центристов и правых, у тех самых господ, которые держат наших единомышленников в тюрьме. Мы с вами сговаривались в том смысле, что вы будете неофициально представлять и защищать интересы русской оппозиции. Я не знаю, возможно ли для вас это при нынешних ваших настроениях. Но мне кажется, что первейшей вашей обязанностью, если вы наше соглашение берете всерьез, является не примиренчество с Сюзо и Навиллем, а разъяснение Сюзо, что дело идет о выборе между русской оппозицией и левым крылом Лиги, с одной стороны, и между кликой Навилля, с другой. Я уже писал Навиллю, что не намерен ни в малейшей мере компрометировать семь с половиной тысяч сидящих в тюрьмах и в ссылке революционеров хотя бы тенью ответственности за политику маленьких французских Томских, Сталиных и Бухариных. Надеюсь, в своих тезисах я показал и доказал, что борьба идет в данном случае по той же самой линии, которая привела нас к расколу с право-центристским блоком в СССР. Вот это надо понять прежде всего. Это надо поставить выше всяких отдельных промахов и недомолвок тт. Эмиля, Франка и др. Статья Франка, во всяком случае, неизмеримо выше всего того, что писали по этому поводу Навилль и Гурже. Отмежевание Гурже от Франка на непартийной конференции есть вероломный акт. Вы пишете по поводу конференции У[нитарной] О[ппозиции]: "Все, кроме Гурже, согласны, что результаты слабые, что принятая резолюция об единстве не выражает вполне нашего мнения". Вся эта характеристика, мне кажется, неправильна в корне. Что значит, "результаты слабые"? Разве это политическое определение? Извините: конференция показала, что вся работа Лиги в У[нитарной] О[ппозиции] подготавливала, проводила, осуществляла подчинение левых коммунистов левым и полулевым центристам. Конференция регистрирует важнейший этап на пути этой политической измены, - разумеется, бессознательной, разумеется, проделанной с наилучшими намерениями, но все же измены. Мне было бы очень обидно оказаться с вами в разных лагерях, но я бы очень хотел, чтобы вы прониклись той мыслью, что дело идет о таких вопросах, где не может быть и речи об уступках с моей стороны. Тезисы мои написаны были до получения последнего номера "Веритэ" с отчетом о конференции. Если бы я имел этот номер, я написал бы гораздо решительнее и беспощаднее. Почему вы пугаете уходом Корнета5 и Бернара6? Речь Корнета была, судя по отчету, самой лучшей на конференции. При твердой и решительной позиции с нашей стороны не уйдет ни Корнет, ни Бернар. Ведь сейчас именно Навилль с Гурже стараются вогнать клин между Лигой и У[нитарной] О[ппозицией]. Именно они кричат, что Лига хочет подчинить себе У[нитарную] О[ппозицию]. Именно они пугают сталинизацией и проч. Если посадить их на место, т. е. идейно разбить и осудить, то мы найдем без труда общий язык с У[нитарной] О[ппозицией] и, что еще важнее, с синдикатами. Но для этого вам самому надо стать в боевую линию. Вам сын уже писал, чтобы вы не печатали в "Бюллетене" посланные вам раньше выдержки из моего письма Нину. Причина такова. Я считал, что с арестом Нина связь с ним надолго прервана, и потому решил искать связи с испанскими товарищами через посредство "Бюллетеня". Но вчера получено было от жены Нина следующее письмо: "Сегодня А[ндреса] отправили в политическое отделение вместе еще с 8 другими товарищами. Условия очень хорошие, да и раньше не было плохо. К ним очень внимательны и стараются удовлетворить все их требования. А[ндрес] все время работает. А[ндрес] просил вам передать, что он совершенно согласен с вашей точкой зрения (письмо от 12/XII), а также согласны и другие товарищи (не оппозиц[ионеры]). Сейчас они ведут большую работу. Вместе с ними сидит много рабочих, самые передовые, и возможно, что там будет образована крепкая партия. Репрессии очень мягкие, некоторых уже освободили, и все думают, что скоро освободят и остальных..." Я придаю этому сообщению огромное значение. В революционной атмосфере Испании коммунизм может в короткий срок развиться в огромную силу под гегемонией левой оппозиции. Лозунг советов сейчас должен в Испании получить центральное значение. Я опасался, что испанские товарищи сочтут, что этот лозунг является преждевременным. То обстоятельство, что не только т. Нин, но и коммунисты - не оппозиционеры поддерживают этот лозунг, имеет в моих глазах огромное значение, и мы должны ждать в Испании уже в ближайшее время серьезных успехов компартии. Разумеется, письма жены Нина печатать не надо, как и не надо сообщать о тех свободах, какими заключенные пользуются в тюрьме. Наоборот, я считаю, что "Веритэ" подняла слишком малый шум по поводу ареста Нина. В последнем номере об этом уж нет ничего. Это ошибка. Надо повторять и трубить, и кричать, что Беренгуер7 держит в тюрьме Нина, высланного Сталиным. Буду с нетерпением ждать от вас более утешительных (т. е. более решительных) писем. Крепко жму руку. Подпись [Л.Д.Троцкий] [Письмо М.Миллю] 15 января 1931 г. Дорогой товарищ Милль! 1. Дело, по-видимому, идет о полной перестройке исполнительной комиссии с устранением Навилля. Разумеется, вам там виднее. Но я, признаться, опасаюсь, что эта организационная мера произведет неблагоприятное впечатление, особенно в других секциях. Можно было сразу радикально перестроить исполнительную комиссию, оставив Навилля при первой реформе в меньшинстве. Но тогда решено было создать примиренческую исполнительную комиссию. После того Навилль находился в состоянии непрерывного отступления, которое он сможет документально доказать. При этих условиях его изъятие из исполнительной комиссии может показаться немотивированным и будет выглядеть как личная месть. Боюсь, что это принесет больше вреда, чем пользы, особенно в других секциях. Я все время решительно выступал против политического примиренчества, с тем, чтобы необходимые организационные выводы сделаны были уже на конференции. И в этом случае дело рисовалось мне так, что Навилль будет выбран в исполнительную комиссию при твердом марксистском большинстве. С точки зрения интернациональной организации это было бы, мне кажется, гораздо выгоднее. Впечатление у меня такое, что от некоторого принципиального и политического примиренчества наши друзья перешли к организационному экстремизму. Столь резкий поворот внушает мне опасения. Возможно, конечно, что я отсюда не все вижу и что условия не оставляют других путей. Очень хотел бы от вас узнать на этот счет подробности. 2. Получили ли вы мои тезисы о синдикальных разногласиях8? Какова будет их дальнейшая суд