Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     OCR: Давид Варшавский
---------------------------------------------------------------

     Повесть

     Должен  предупредить,  что  я  записал  его  историю  почти  тотчас  по
прослушании ее, и, следовательно, не должно  быть места сомнениям в точности
и  верности  моего  рассказа.  Заявляю, что верность простирается  вплоть до
передачи  размышлений  и  чувств,  которые юный авантюрист выражал  с  самым
отменным изяществом...
     Аббат Прево "История кавалера де Грие и Манон Леско"



     Боязнь  опоздать на поезд - верный признак  того, что молодость позади.
Было время - и я, вскинув на плечо здоровенный чемодан, в спринтерском рывке
мчался,  догоняя габаритные огни последнего  вагона. А ведь догонял! Догонял
буквально  за  миг до того,  как обрывалась платформа и лоснящиеся  стальные
рельсы, точно  змеи, расползались в разные  стороны. Я всегда опаздывал и ни
разу не опоздал  по-настоящему. Мне даже нравилось, пришпоривая беспечальную
застойную  жизнь,  создавать  себе  трудности  и  успешно  их  преодолевать.
Молодость столько сил тратит на придуманные трудности, что у  зрелости почти
не остается сил на борьбу с трудностями настоящими.  Возможно, именно в этом
главная драма человеческой жизни...
     И вдруг однажды мне разонравилось  опаздывать,  опостылело с замиранием
сердца следить за дробным бегом секундной стрелки и скрежетать зубами, когда
флегматичный  таксист  законопослушно  тормозит  на  красный  свет.  Я  стал
приезжать  на вокзал  заранее  и к моменту  отправления уже сидел  в  теплых
тапочках на  своем  месте, терпеливо дожидаясь  скрежещущего  первотолчка, с
которого начинается путь к цели.
     В тот вечер я уезжал из Питера на "Красной  стреле"  после унизительных
переговоров с "СПб-фильмом". Мой сценарий о матери-одиночке, которая - чтобы
прокормить   детей  -  стала  киллершей,   был  отвергнут   окончательно   и
бесповоротно. Мне  объявили, что  в  сценарии соплей гораздо больше,  нежели
крови, а следовательно,  фильм  не будет иметь кассового успеха.  Я  спорил,
доказывал, что именно обилие соплей, а не крови обеспечивает полные сборы. Я
просил   особенное   внимание   обратить   на  центральный   эпизод,   когда
мать-одиночка  между двумя заказными  убийствами забегает  домой - покормить
грудью  младенца. Я считал этот эпизод шедевром, достойным Люка Бес-сона. Но
продюсер, молодой,  коротко стриженный  балбес, так  не  считал.  Он  совсем
недавно пришел в кино из  водочного бизнеса, был  неумолим и даже  собирался
взыскать с  меня  выданный  год назад  и давно  проеденный аванс,  если я  в
течение двух  месяцев  не сочиню для студии  сценарий "забойной" эротической
комедии.  Продюсер,  по  слухам,  сожительствовал   с   известной  питерской
стриптизершей, воображающей  себя еще и актрисой. Мне  не  оставалось ничего
другого, как согласиться. Он обрадовался так, словно я только что продал ему
свою  бессмертную  душу, он даже  простил проеденный аванс и распорядился за
счет студии отправить меня домой в спальном вагоне.
     На  Московский вокзал я приехал  за полчаса до  отправления и бродил по
платформе, ожидая, пока подадут  состав. Я думал о  том, где взять деньги на
ремонт старенькой "шестерки",  которую  разбила  моя  жена, отправившись  за
покупками на  оптовый рынок. Надо было также платить за дочь, поступившую на
курсы визажистов.  Холодный мартовский ветер продувал  насквозь  мой финский
плащ,  купленный  десять  лет  назад  на  закрытой   распродаже,  устроенной
специально для  делегатов съезда  советских  писателей. А  ведь  я, мысленно
распределяя деньги за сценарий  о кормящей киллерше,  собирался  купить себе
длинное кожаное пальто с меховой подстежкой. Купил...
     Подали состав. Проводница глянула в мой билет и, буркнув: "Первое купе,
второе место...",- спрятала  его в  специальный  раскладывающийся  планшет с
карманчиками. В теплый вагон я вошел первым.  Узкий проход устилала ковровая
дорожка, а со стены свисали вечнозеленые пластмассовые растения. Диванчики в
двухместном   купе   были   аккуратно   заправлены   накрахмаленным  бельем,
испускавшим   едкий  запах   искусственной  свежести.  В  изголовьях,  точно
наполеоновские треуголки, стояли подушки. Я переоделся в спортивный костюм с
эмблемой "Спартака" на груди и меховые тапочки,  а стоптанные башмаки вместе
с  дорожной  сумкой  из  потрескавшегося  дерматина  затолкал  подальше  под
сиденье. И  стал  смотреть  в  окно, для  развлечения пытаясь угадать своего
будущего соседа по купе.
     Сначала я загадал пышнобородое духовное лицо  в рясе и скуфейке, но оно
проследовало мимо четким, почти строевым шагом. Затем я помечтал  о генерале
с  огромным  животом.  Многочисленная  свита,  состоявшая  исключительно  из
полковников,  была  с  ним столь заботлива, нежна и предупредительна, словно
вела  военачальника рожать.  Но в  другой вагон...  Был даже момент, когда я
вознадеялся провести  эту  дорожную ночь  с юной  длинноногой  особой. Пьяно
покачиваясь, она долго  рылась в сумочке.  Я подумал о  том, что эротическую
комедию можно начать с того, как  в купе к  скромному отцу семейства  входит
рыжеволосая красотка... Наконец она нашла билет, недоуменно помотала головой
и повлеклась дальше вдоль состава,
     Без одной минуты  двенадцать грянул  гимн  -  поезд  дернулся и пополз.
Когда я уже решил, что остался в одиночестве,  дверь  купе резко  отъехала в
сторону: на  пороге стоял лысоватый мужчина боксерской  наружности. Несмотря
на зрелый возраст, одет он был вполне по-молодежному: синие джинсы, вишневая
майка, черная кожаная куртка и спортивные туфли. Боксер внимательно осмотрел
купе, ощупал взглядом меня и спросил:
     - Это ваше место?
     -  Исключительно!  -  ответил я  с  достоинством. Он  легко  закинул  в
багажную нишу огромный  чемодан на колесиках, поставил на свободный диванчик
саквояж из натуральной рыжей кожи, потом отступил в коридор и позвал:
     - Пал Николаич! Здесь...
     В  проеме  появился  невысокий  молодой человек  в  распахнутом  черном
кашемировом пальто.
     "Павел Николаевич! -  сердито подумал я. - Меня в его возрасте никому и
в голову не приходило величать по имени-отчеству..."
     Мне вообще иногда кажется,  что мы живем в стране, где власть захватили
злые  дети-мутанты,  назначившие себя взрослыми, а нас, взрослых, объявившие
детьми. Потому-то все и рушится, как домики в песочнице...
     - Здравствуйте, - сказал мутант весело и звонко,- вам  придется перейти
в другое купе!
     Скажу честно, я человек  совершенно  неконфликтный, даже уступчивый, но
одного просто не переношу - когда мне приказывают. Жена моя,  кстати,  давно
уже это усвоила и никогда не говорит: "Сходи в магазин!" Нет, она, даже если
я просто  лежу  на диване, говорит: "Милый,  хочу тебя попросить... Конечно,
если у тебя нет других дел!" В следующий миг, отложив все дела, я уже  мчусь
в булочную с сумкой в руке.
     - Толик, помоги,  пожалуйста, господину  перенести вещи! - не дожидаясь
моего ответа, приказал Павел Николаевич боксеру.
     И только тут до меня дошло, что  Толик - телохранитель. Мне стало не по
себе. Конечно,  умом я понимал, что нужно обратить  все в шутку  и перейти в
другое купе - ведь подобные обмены местами дело в поезде обычное. Но в  душе
уже набухало злое, не подчиняющееся разуму упрямство. Если бы он не произнес
это мерзкое  словосочетание  "вам придется",  мне,  разумеется,  пришлось бы
согласиться  - и повесть, которую  вы  сейчас читаете,  никогда не  была  бы
написана...

     - Товарищ, кажется, не слышит! - высказался Толик.
     Я  молчал,  упершись  взглядом  в   пол.  Узкие  черные  ботинки  моего
внезапного утеснителя были  такими чистыми, точно носил их ангел, никогда не
ступавший на грешную землю. Кстати,  у мальчишки-продюсера,  отвергшего  мой
сценарий, были такие же дорогие, узкие, без единого пятнышка ботинки.
     - Где ваши вещи? Давайте пособлю! - предложил телохранитель.
     - Я на своем месте и никуда не пойду! - ответил я несколько  истерично,
но достаточно твердо.
     - Не понял? - удивился Павел Николаевич.
     - А что тут непонятного? - крикнул я и посмотрел на обидчика в упор.
     Лицом он походил если не  на ангела, то на студента-отличника из фильма
семидесятых годов: румяное круглое лицо, вздернутый нос и большие очки. Но в
зачесанных назад волнистых темно-русых волосах виднелась проседь, совершенно
неуместная в его розовощеком возрасте.
     - Повторяю еще раз: вам  придется  перейти в другое купе! Толик, помоги
господину!
     Я обратил  внимание, что,  сердясь, Павел Николаевич сжимает свои и без
того тонкие губы в строгую бескровную ниточку.
     - Почему? Вы не желаете со мной ехать? Вы меня  боитесь?  - спросил я с
иронией и пожалел об этом.
     Глаза  у студента-отличника  оказались совершенно  свинцовые,  а взгляд
равнодушно-безжалостный.
     - Я никого не боюсь. Толик, не сочти за труд - сходи за проводницей!
     Телохранитель  ушел, а  Павел  Николаевич  снял  и  бросил на  диванчик
пальто, потом дорогой  пиджак с  металлическими  пуговицами,  затем развязал
изысканный галстук и остался в тонких черных  брюках и  белоснежной сорочке,
обтягивающей наметившийся животик.
     "Он  и  рубашки-то,  наверное,  в  стирку  не  отдает,  просто  вечером
выбрасывает  старую,  а  утром  надевает  новую, как женщина  -  одноразовые
трусики!" - с обидой подумал я.
     - Вы  напрасно  уперлись,  - с укором проговорил Павел Николаевич, снял
очки, и лицо его стало совершенно детским.  - Вам все равно придется перейти
в другое купе... Я с незнакомыми людьми не езжу.
     - Тогда купите себе самолет и летайте со знакомыми!
     - Самолет у меня есть. Но сегодня я вынужден ехать поездом,- совершенно
серьезно объяснил он.
     Явилась проводница.  Было видно, что за вмешательство  ей уже заплачено
или во всяком случае обещано - и немало.
     - Гражданин, перейдите, пожалуйста, в другое купе! - потребовала она.
     - Почему?
     - Потому что молодой человек хочет ехать со своим другом!
     - Не перейду!
     - Хотите, чтобы вас перенесли? - вяло удивился Павел Николаевич.
     - Если  вы  до  меня дотронетесь,  у вас  будут большие неприятности! -
предупредил я.
     - Да  он  пьяный!  - показывая на меня пальцем,  крикнула проводница. -
Предъявите документ! Я сейчас наряд вызову!
     - Наряд? Очень  хорошо!  - я  достал  из кармана  и  помахал в  воздухе
"корочками" с надписью "Пресса".
     Это было удостоверение одной популярной  и очень скандальной молодежной
газеты, где я вел рубрику "Архивная мышь".  Вообще-то удостоверение мне, как
договорнику, не полагалось, но ответственный секретарь, мой давний приятель,
выписал "корочки", чтобы я мог посещать очень дешевую редакционную столовую.
     Проводница растерялась:  деньги деньгами, а с прессой лучше все-таки не
связываться. Журналист ведь вроде смоляного чучелка - потом не отлепишься...
Она пообещала договориться с пассажирами из другого купе и ушла.
     - Не люблю  журналюг! - весело сообщил Павел Николаевич. - Продажные вы
все людишки!
     - А вы покупали?
     - Неоднократно.
     -  Ну,  меня  вы  пока  еще  не купили! И  потом,  я  не  журналист,  а
писатель...
     - Писатель? Ну, это еще дешевле. Как ваша фамилия?
     - Скабичевский...
     - Странно. Мне показалось, что вы - Панаев... Некоторое время  мы молча
сидели друг против друга. Телохранитель тем  временем  аккуратно повесил  на
плечики  одежду своего  шефа  и  стоял  в  дверях  с каменным  лицом, ожидая
дальнейших указаний.
     -  Хорошо,  -  вдруг прервал молчание  Павел  Николаевич.  - Я  даю вам
пятьсот баксов - и вы переходите в другое купе. Договорились?
     Он махнул рукой - Толик раскрыл дорожный саквояж, извлек оттуда  черную
сумку-"барсетку" и протянул хозяину.
     "Ничего себе кошелек!" - подумал я.
     Мой   попутчик  небрежно  достал  из  "барсетки"  толстую,  перетянутую
резинкой зеленую пачку и отсчитал пять стодолларовых бумажек.
     - Нет,  - ответил я,  отводя  глаза  от  денег. Павел Николаевич  молча
добавил еще столько же:
     - Возьмите, вам же  хочется.  Смелее! В первый раз всегда страшно.-  Он
улыбнулся, и на его круглых щеках обозначились трогательные ямочки.
     Мне и в самом деле очень хотелось. Это  была  как  раз та сумма,  какую
запросили с меня в автосервисе за полное восстановление "шестерки".
     - Уберите деньги! - потребовал я.
     -  Ладно, отдаю  все! - Он бросил на столик пачку и ребячливо подмигнул
телохранителю.
     - Зачем  вы валяете дурака? Вы же  все равно  мне  всех  этих  денег не
отдадите!
     - Отдам!
     - Не отдадите!
     - Конечно, не отдам.
     Он надел очки и снова стал взрослым. Ямочки на щеках исчезли, как  и не
было.
     - Зачем же вы тогда издеваетесь?
     -  Я  вас искушал.  И вы мне понравились.  Давайте лучше выпьем! Толик,
будь  другом,  накрой  поляну.  Мы   тут  с  господином  писателем  о  жизни
побеседуем.
     Телохранитель вынул из саквояжа две бутылки красного вина.
     -  Бургундское.  "Кортон гран крю фэвле" 88-го  года!  -  сообщил Павел
Николаевич. - Очень милое  вино.  Вообще-то я больше  люблю бордо,  например
"Шато Тальбо" 89-го... Но оно капризное: откроешь - и нужно почти час ждать,
пока резкость уйдет. Бургундское в дороге предпочтительнее. Или у вас другое
мнение?
     - А сколько оно стоит? - осторожно спросил я.
     - Эх вы! Это про женщину сначала спрашивают:  "Сколько стоит?", а потом
пробуют.  С вином же все наоборот, сначала пробуют, а потом  уже спрашивают:
"Сколько стоит?"
     Толик между  тем вынул закуску: бутерброды с икрой и рыбой, уложенные в
пластмассовую  коробочку. В  другой  коробочке оказалась клубника.  Потом он
взял со столика и посмотрел на свет стаканы, поморщился и унес их прочь.
     -  К  сожалению,  бургундских  рюмок   здесь  нет.  Придется  пить   из
общепитовских. Уж извините! - с издевательской грустью молвил мой попутчик.
     - Переживу как-нибудь.
     Толик  воротился  с  другими  -  чистыми  стаканами.  Сопровождала  его
радостная проводница:
     - Я договорилась в третьем купе!
     - Спасибо, голубушка, за  хлопоты, -  кивнул Павел Николаевич, - но  мы
уже подружились... Толик, поблагодари девушку за заботу!
     Вернувшись, телохранитель достал из  кармана складной нож  со штопором,
откупорил  бутылку и уверенным  официантским жестом, несмотря на покачивание
вагона, разлил рубиновое вино по стаканам.
     - Спасибо, иди спать!  - распорядился  Павел  Николаевич и, глядя вслед
уходящему, добавил: - Отличный мужик. Горбачева охранял. Теперь вот со мной.
Уже  пять  лет.  Стреляет, как бог! А удар!..  И вообще  он  человек,  можно
сказать, исторический...
     - А вы  не  боитесь,  что  он  когда-нибудь в  вас  выстрелит? - ехидно
поинтересовался я.
     -  Нет, не  боюсь. Если  он даже Горби не  пристрелил,  то  мне бояться
нечего. Эти люди  стреляют  или  во врага, или  в  себя... Странный народ...
Кстати,  давайте выпьем за русский народ! Знаете, когда все это  началось, я
думал,  через  год,  максимум через два нас всех  на  вилы поднимут.  Ничего
подобного. Наоборот, сын трудового народа Толик меня и охраняет. За народ!
     - Нет, за это я пить не буду.
     - Почему?
     - Из принципа...
     -  Бросьте! "Человек с принципами" - это всего  лишь щадящий  синоним к
слову "неудачник"...
     -   Значит,   "беспринципность"   -   всего   лишь   синоним   к  слову
"преуспевание"?
     - Вы со всеми такой вредный или только со мной?
     - Нет, не со всеми. Но если бы народом был я...
     - Я бы давно уже был на вилах! - засмеялся Павел Николаевич. - Какой вы
злой! Вы, наверное, просто бедный? Но за ненависть мы пить не будем.  Выпьем
за  любовь! Вы  допускаете, что такой  мерзавец  и  мироед, как я,  способен
испытывать это чувство?
     -  Отчего  ж не  допустить! Самых трогательных романтиков  я встречал в
зоне, когда писал очерк к двухсотлетию Владимирского централа.
     - Романтика?  При чем тут  романтика?  Любовь добывается  из такого  же
дерьма и грязи, что и деньги.  Ее так же, как деньги, легко потерять. Может,
когда-нибудь люди будут на кредитных карточках копить не баксы, а любовь...
     - Ого! Вы не пробовали сочинять? - довольно ядовито спросил я.
     - Пробовал. Даже литературную  студию при МАТИ посещал.  Стихи писал...
концептуальные. Прочитать?
     - Потом. А сейчас больше не сочиняете?
     - Нет. Знаете, бизнесом, творчеством и любовью у человека ведает одна и
та   же  часть  мозга,  поэтому  среди  хороших  поэтов  не  бывает  хороших
бизнесменов. И наоборот. Кстати, влюбленный бизнесмен тоже не жилец... Вы-то
бизнесом пробовали заниматься?
     - Никогда.
     - И  не пытайтесь! Я  знал одного сценариста. Он  с нефтью связался, да
еще втюрился в кинозвезду... Страшная история - нашли с чеченским кинжалом в
сердце.
     - Я, кажется, читал об этом в газетах...
     -  В  газетах?  -  Он  посмотрел на  меня с  упреком. - Вы читали,  а я
хоронил... Давайте все-таки выпьем!
     Вино, как и следовало ожидать, оказалось замечательным. Некоторое время
мы сидели  молча. Я отогнул  краешек  накрахмаленной  занавески:  мелькающие
столбы отмеривали проносящуюся за окнами ночь.
     -  Знаете,  иногда  хочется  все  бросить, спрятаться в  деревне  и  по
вечерам,  слушая сверчка,  написать  книгу...-  мечтательно  произнес  Павел
Николаевич.
     - О чем?
     - О дерьме.
     - Из которого все добывается?
     - Да. У меня очень много сюжетов. Хотите, я подарю вам один? Настоящий!
Не из газет.
     - Спасибо, но у меня своих сюжетов достаточно.
     - Ленивы и нелюбопытны... А потом еще на читателя жалуетесь!
     - Я не жалуюсь... Читатель всегда прав. Критики - другое дело. Учитывая
тематику  вашей  будущей  книги, я тоже  могу  вам дать  несколько сюжетов о
критиках...
     -  Да ладно уж... Ничего я никогда не  напишу. Мне бумагу марать так же
опасно, как сценаристу торговать  нефтью... Слушайте, а  вы когда-нибудь  на
заказ писали?
     - Конечно.  Двум маршалам мемуары  сочинил. При советской власти за это
неплохо платили. Не то что сейчас...
     - Отлично. -  Павел Николаевич от возбуждения взъерошил рукой волосы, и
сединок  у  него оказалось даже  больше,  чем показалось мне  вначале.  -  Я
заказываю!
     - Что вы заказываете? Меня?
     - Не надо так шутить. Это не смешно. Вы прекрасно понимаете, что я хочу
заказать. Но я не знаю, что может  выйти из моего сюжета - рассказ, повесть,
роман... О гонораре не беспокойтесь. Я не жадный.
     - Погодите, может быть, мне ваш сюжет еще и не понравится...
     - Опять привередничаете!
     - Но ведь и вы заключаете не каждую сделку из тех,  что вам предлагают,
- возразил я.
     - Ленивы, но изворотливы. Давайте лучше выпьем!
     - За что?
     - Теперь ваш тост.
     -  Тогда - за ту часть мозга, которая не может одновременно  заниматься
бизнесом и творчеством!
     - И любовью! - добавил Павел Николаевич.
     - А ваш сюжет про любовь?
     - Конечно! А про что же еще?!
     Он засмеялся, и на его щеках снова возникли ямочки.



     - Ну,  не знаю. -  Я невольно улыбнулся в ответ.-  Может, про первичное
накопление!
     -  Об этом тоже можно целую  книгу написать! Эпопею о гаврошах русского
капитализма... О тех, кто был ничем, а стал всем!
     Павел   Николаевич   полуприлег   на   диван,   явно  устраиваясь   для
обстоятельного повествования.  Я подложил  под спину  подушку и приготовился
слушать. Перестук колес напомнил мне вдруг  стрекот оставленной дома пишущей
машинки.
     - А у  вас бывает так,  словно  вы смотрите  на себя со стороны, как на
актера, играющего роль? - спросил он.
     -  Бывает... У  психологов есть  даже какой-то специальный  термин  для
этого ощущения...
     - Во-от!  Вы знаете,  мне долгое  время  казалось,  что я  просто играю
главную  роль  в  мыльной опере про богатых,  которые плачут, смеются, жрут,
трахаются  и  занимаются прочей жизненно важной чепухой.  Мне  казалось, вот
сейчас закончится  очередная сцена, вырубятся "юпитеры" - и костюмер заберет
у  меня тысячедолларовый смокинг, а  бутафор отгонит  в  студийный гараж мой
"джип". Я переоденусь в потертые джинсы, свитерок и курточку из дубеющего на
морозе кожзаменителя,  сяду  в синий троллейбус, подберу с затоптанного пола
более-менее свежий билетик  (чтобы в случае чего отовраться от контролера) и
поеду в  институтскую общагу. Там какая-нибудь старшекурсница, уже  успевшая
сходить замуж,  родить, развестись  и  отправить  ребенка  к  маме в  родной
Гадюкинск,  нальет  мне водчонки,  накормит  яичницей  с  крупно  нарезанной
колбасой, а затем, если соседки ушли, мы поскрипим немного на узкой казенной
кровати:  я  буду  терпеливо  гоняться  за  оргазмом   по  закоулкам  своего
безотзывного после алкоголя  тела,  а она  -  страстно  шептать  в мое  ухо:
"Только не в меня! Только не в меня!!"
     Женщины моей юности делились на вменяемых и невменяемых.
     А вечером, натолкав в сумку учебники и конспекты, я побегу на Ходынку -
сторожить авиационный  музей под открытым небом.  "А что  там сторожить?"  -
спросите вы.  Понятное  дело, первый  сверхзвуковой  истребитель на  себе не
утащишь и даже отвинчивать  нечего  - все, что можно, уже открутили. Главная
задача -  не допустить  превращения  вертолетных кабин в сортиры, потому что
стремление  нагадить  в  любом плохо  освещенном  замкнутом  пространстве  -
видовая особенность человека разумного.
     За это мне полагалось сорок  рублей в  месяц.  А еще в нехолодное время
года за  пятерку можно было в  большой  грузовой  вертолет пустить бездомную
парочку  - покувыркаться  на  брезенте, постеленном поверх  вороха пахнущего
бензином  московского сена.  Плюс  повышенная стипендия.  Я был  отличником.
Почти отличником.  Если  сложить  все  вместе, то выходило совсем неплохо. А
иначе иногороднему студенту в Москве не прожить.
     Собственно, с  этого большого грузового  вертолета, оборудованного  под
шалаш  любви, и начался мой  бизнес.  А поскольку большинство  отечественных
самцов,  как  и  первые  лимузины,  могут  работать  только на спирте,  мы с
напарником  стали  запасаться водкой  и  продавать ее  посетителям  с ночной
надбавкой. Дело процветало - мы благоустроили еще пару вертолетов и Ил-14, а
водку на поддельные талоны закупали ящиками. Охраняли нас от неприятностей -
разумеется, не бесплатно - милиционеры из соседнего отделения.
     Начальник  музея,  отставной  авиационный  руководитель,  брал  с   нас
натуральный  налог девочками и  помалкивал...  Замечательное,  романтическое
время, когда разбогатеть можно было так же неожиданно и легко, как подцепить
триппер.  Это, кстати,  с начальником музея вскоре и произошло.  Нет, он  не
разбогател. Разбогател я!
     Не  улыбайтесь!  Я  знал  людей, которые  становились  миллионерами  за
несколько  месяцев,  а в конце  года уже беседовали о  вечности с могильными
червями. Главное -  уметь  урвать свою сосиску у рассеянного и вечно пьяного
дяди  Вани... Если Америка - это  дядюшка Сэм, то Россия  - дядя  Ваня... Но
украсть - только начало, надо  еще уметь делиться. Так делиться, чтобы самый
большой  кусок сосиски  доставался  все-таки тебе! Мой  напарник делиться не
умел - и его давно уже нет в живых.
     - Заказали?
     -  Боже мой,  ну почему приличным людям  так нравится  ботать  по фене?
Заказали,  пришили, забили стрелку... Прямо какая-то  эпидемия!.. Не знаю...
Может, и  заказали.  Ушел  из дому и не вернулся. Нет, я тут ни при чем... Я
вообще против насилия!  Не верите? В общем-то правильно делаете...  Бизнес -
производство грязное и вредное. Но не все так  просто. Когда  это  началось,
урвали  прежде всего крутые  и матерые...  И мы,  совсем еще зеленые... Люди
вроде вас, господин писатель, привыкли просчитывать каждый свой  шаг и чих -
поэтому  они опоздали. Представьте себе большой  склад, набитый добром,  - в
него заложена бомба. Первыми, еще до взрыва, приезжают на склад и хапают те,
кто эту бомбу  заложил. Потом хре-е-енак - и  добро валяется под ногами.  Вы
будете ходить вокруг да около, будете  бояться милиции,  КГБ,  общественного
мнения, суда истории и так далее. А  пацаны примчатся на скейт-бордах  и все
расхватают... Ну что вы так смотрите на  меня? Вам ведь  не социализм жалко,
вы  просто злитесь,  что именно  вам ничего не досталось. Но это История так
распорядилась, а злиться  на Историю лучше всего в психушке  под наблюдением
врачей...
     -  Это, значит, История вынудила вас  устроить в вертолете  бордель?  -
полюбопытствовал я, глядя в глаза Павлу Николаевичу.
     -  Она,  она, собака... При  социализме на  общегосударственном  уровне
ставился  эксперимент по одомашниванию  секса, а  он, гад,  все равно в  лес
глядел.  На этом  я  и  срубил свои первые  бабки. Но бордельный бизнес меня
никогда не привлекал. Я начал с того, что за сравнительно небольшие взятки и
на  сравнительно законных  основаниях  арендовал  по соседству  с авиамузеем
вышку для прыжков  с парашютом. Она тогда никому  не была  нужна.  Ошалевший
народ, вдруг потеряв  все,  что нажито непосильным трудом, прыгал с балконов
вниз головой. А тут вышка! Просто никому в голову не приходило, что в Москве
найдется куча людей с деньгами, которые, обожравшись в кабаке,  натрахавшись
в сауне  и  заскучав, захотят прыгнуть или хотя бы  поблевать с  этой  самой
вышки. Мне  пришло в голову, и  я организовал кооператив  "Земля и небо". Не
догадайся я - догадался бы кто-нибудь  другой.  Не  подбери  я - подобрал бы
кто-нибудь другой.
     Бизнес,  как  и  настоящая  любовь,  захватывает  целиком.  Я  ушел  из
авиационно-технологического института с четвертого курса. Особенно радовался
этому преподаватель кафедры научного коммунизма Плешанов, с которым я всегда
спорил на лекциях,  а  однажды  даже  сказал, что  марксизм  -  это  попытка
осмыслить жизнь не  с помощью мозговых  извилин, а  с  помощью прямой кишки!
Меня  чуть  не исключили из  комсомола.  Великая была  организация! Поскреби
нынешнего российского миллиардера - найдешь или комсомольского  функционера,
или активиста. Моя парашютная вышка была филиалом спортивно-массового отдела
райкома  комсомола,  а  первым  чиновником,  получившим  от  меня  взятку  в
конвертике, был секретарь райкома Серега Таратута. Вторую  взятку, но уже не
в  конверте, а в кейсе, я дал его папаше - начальнику управления гражданской
авиации.
     Так появился "Аэрофонд".
     Я,  кстати,  потом  решил все-таки закончить институт.  Знаете,  эдакий
рудимент советского воспитания: без  диплома чувствуешь себя как  порядочная
женщина, отправившаяся в театр без  трусиков под юбкой.  Сначала  я  пытался
учиться честно:  каждому экзаменатору  вручал конверт с баксами,  а  они мне
зачетку с "пятеркой". Потом мы под ручку выходили из институтской проходной.
Любимый профессор  шел  на автобус,  а  передо  мной шофер  предупредительно
распахивал дверцу "джипа". Жаль, что  Плешанова я в институте уже не застал.
Он  к  тому времени  опубликовал нашумевшую  статью "Крылья  ГУЛАГа" и  стал
большим человеком у демократов.
     Но  игра  в  образцового экстерна  мне, впрочем,  быстро надоела,  да и
времени не  хватало.  Кончилось  тем, что  я  проплатил  оборудование  новой
институтской   лаборатории,  выдал   всему   профессорско-преподавательскому
составу премии  к  Новому  году.  Оставалось спонсировать ремонт личной дачи
проректора  по науке -  и получить  диплом.  Дешевле,  конечно, было  купить
подделку, но я в ту пору  еще  верил,  что  однажды  стану президентом  этой
страны.  Мы все  в  это  верили... Нам тогда сказали:  "Парни,  можно  все!"
Обманули,  как  всегда.  Казалось, главное  в  жизни -  это  больше  и выше!
Оказалось, главное  -  это просто в очередной  раз отбиться от прокуратуры и
бандюков. Отбиться и уцелеть.
     Странное время!  Вы знаете, зачем я ездил в Питер? Давал показания. Как
свидетель.  Пока  как  свидетель.  Это  с  одной  стороны.  А  с  другой,  я
член-корреспондент  Международной авиационной  академии, хотя институт так и
не окончил. Из-за Большого Наезда: не до дипломов было - еле  жив остался. С
тех  пор все никак не соберусь... Потом, на человеке ведь не написано, что у
него   незаконченное   высшее,  и  в  банкомат,  между   прочим,  засовывают
"кредитку", а не диплом... Что вы улыбаетесь? Мой "Аэрофонд" - одна из самых
заметных  времянок  на  руинах советской авиации. У меня деловые отношения с
пятнадцатью  странами...  Возьмите  справочник  "Кто  есть   кто  в  мировой
авиации". Откройте букву "Ш" и найдите фамилию "Шарманов" - тогда вам станет
все ясно...
     - Вы, кажется, говорили, что ваш сюжет про любовь, - упрекнул я.
     - А я вам о чем рассказываю! - Павел Николаевич от обиды даже вскочил с
дивана.  -  Просто  иначе  вы  не  поймете,  откуда взялась  на  мою  голову
Катерина...



     ...Мне   постоянно  приходилось  мотаться  за  границу  -   переговоры,
соглашения о намерениях,  подписание  контрактов. Некоторое  время  я  всюду
таскал с собой бывшего военного переводчика, преподававшего в моем институте
сразу  три языка.  Полиглот  и горький пьяница,  он  надирался уже в полете.
Обычно стюардесса, совершив к нему полдюжины ходок с бутылкой виски, в конце
концов  не  выдерживала  и, махнув рукой,  оставляла  бутылку  в его  полное
распоряжение.  Когда  я орал  на него,  он оправдывался тем, что на  трезвую
голову с трудом понимает  даже по-русски, не говоря уже о прочих  языках. Но
не  это  было  главной  неприятностью   -   взяв  свою  дозу,  переводил  он
великолепно. Дело в другом: бизнесмен на переговорах без эффектной помощницы
всегда вызывает сочувствие, переходящее в недоумение. Серьезный контракт без
красивой секретарши подписать просто невозможно, как  нельзя его подписывать
шариковой ручкой за десять центов.
     Поначалу  мои   партнеры  снисходительно   относились   к  переводчику,
вообразив,  будто  я  голубой, которому  вдобавок  еще  нравятся  пропитые и
прокуренные отставные военные. Однажды один добродушный женственный армянин,
переехавший из России  в Штаты  лет  пятнадцать назад еще  мальчиком,  долго
наблюдал  за тем,  как  мой  переводчик  хлещет  виски, будто пиво,  а потом
вздохнул и заметил:
     - Знаете, Павел,  когда личная жизнь начинает  плохо влиять  на бизнес,
это очень худо!
     - Что?
     - У меня  тоже есть друг. Он таксист. Я его очень  люблю, но никогда не
сделаю своим личным шофером!
     По    возвращении    домой   я   выгнал    переводчика.    Он    теперь
обозреватель-международник на  радио.  Когда в  машине  я включаю приемник и
натыкаюсь на знакомый  хриплый голос, у меня иногда  возникает ощущение, что
его  могучий  многолетний  перегар  способен  настигать  слушателей  даже по
радиоволнам.
     Оставшись  без  переводчика,  я  посоветовался  со  своим  заместителем
Серегой Таратутой и дал объявление в газете:
     "Владельцу авиационной фирмы требуется  привлекательная помощница до 30
лет, умеющая работать на компьютере,  без комплексов,  со знанием  этикета и
двух  иностранных  языков  (английский  обязательно).   Высокая  зарплата  и
постоянные выезды за рубеж гарантируются".
     Боже ты мой, что тут началось! Больше  сотни дам  и девиц жаждали стать
моими  помощницами.  Откровенно  говоря,  я  обалдел  от  такой массовки,  и
пришлось даже снять на несколько дней для смотрин польский культурный центр.
В Варшаве тогда вообразили, что на культурные связи с оккупантами  тратиться
не стоит, и сотрудники центра крутились как могли. Все на продажу...
     Разочарования  начались  сразу  же. Из чаровниц, явившихся  на конкурс,
мало кто владел компьютером, разбирался в этикете и знал два  языка, но зато
все - и соплюшки, и вполне зрелые тети - явились одетыми по форме: мини-юбка
по самые "не  балуй",  блузка, подчеркивающая  наличие требуемого  для такой
работы бюста, и  ажурные чулочки-завлекалочки.  Кто  только  не  приперся: и
прожженные  путаны,   вытесненные  из   профессии  юными  конкурентками,   и
замученные нищенской зарплатой преподавательницы  английского, и потрепанные
гидши  развалившегося  Интуриста. Была даже одна восьмиклассница, уверявшая,
что подучить  язык  - ей  раз  плюнуть, а  все  остальное  она уже умеет  на
"пятерку". Но я чту уголовный кодекс.
     Серега Таратута еще в комсомольские времена  насобачился на организации
конкурсов   советской  красоты   и  устроил  все  очень   грамотно.   Группа
соискательниц  поднималась на освещенную сцену, а мы с ним, как жюри в КВНе,
сидели в глубине зала за специальным столиком с микрофоном.
     -  Вы  знаете,  как  отбирают  стюардесс  в бразильских  авиакомпаниях?
-спрашивал Серега в микрофон.
     - Как?
     - А вот так.  Нужно  положить руки на затылок,  а  локти свести вместе.
После этого нужно медленно подойти к стене...
     - Зачем?
     - Затем...  Если  ваши  локти  коснутся стены  раньше,  чем  ваш  бюст,
стюардессой в Бразилии вам не быть!
     - Но мы же не в Бразилии!
     - Вот  именно!  Что такое  Бразилия? Страна  третьего мира. А Россия  -
великая  держава.  К  тому  же  "Аэрофонд"  предполагает  открыть  филиал  в
Буэнос-Айресе! - вдохновенно врал Таратута.
     После такого заявления  несколько недостаточно бюстастых соискательниц,
понурясь,  сами сошли  со сцены и оскорбленно  удалились.  Оставшиеся  стали
заполнять  специальные  анкеты.  Это была  хитрость. Самых  страшненьких  мы
отправляли домой,  объясняя, что  не  удовлетворены  их  анкетными  данными.
Нельзя же девушке прямо сказать, что с такими, к  примеру, зубами  и прыщами
надо бежать к протезисту и дерматологу, а не на конкурс секретарш.
     Потом  Серега,  окончивший  в  свое  время  спецшколу,  а  также  иняз,
разговаривал с девушками  по-английски. Двух-трех  вопросов  и ответов  было
достаточно,  чтобы убедиться:  выучить  язык за месяц, тем более  при помощи
Илоны  Давыдовой,  невозможно. Потом соискательницы набирали  текст делового
письма  на  компьютере.  Делавшие  ошибку   в  слове  "презентация"  тут  же
отправлялись домой, хотя для некоторых, подходящих под стандарты бразильских
авиакомпаний, мы  делали временное исключение. Наконец,  оставшиеся  девушки
варили и подавали нам кофе.
     К концу дня определялись финалистки.  Им-то и предлагалось проследовать
в сауну  для  демонстрации того, как они умеют организовывать мужской досуг.
Иные,  бледнея от возмущения, отказывались сразу же.  Нет, я уважаю  женщин,
полагающих,  будто путь  к  сердцу  шефа  лежит исключительно  через мозг  и
желудок, но в  моем  офисе таким  особам делать  нечего. Большинство заранее
знало,  что их ждет, и соглашалось. Секретарша  не только интимный  соратник
шефа, она  должна быть  готова в  любую  минуту превратиться  в  сексуальный
подарок нужному человеку. А среди нужных людей встречаются такие ублюдки...
     Для  проверки всеотзывчивости  девушек я  пригласил  кое-кого  из своих
друзей  и  партнеров. Первым,  разумеется, примчался  Гена  Аристов  - Герой
России,  летчик-космонавт, железный  и  бесстрашный мужик, боящийся в  жизни
только  одного  - своей  жены  Галины  Дорофеевны. Появившись, он  сразу  же
попросил Толика проверить - нет ли за ним хвоста.
     - ...И рогов, - остроумно добавил я.
     - Смешно сказал, -  грустно кивнул Гена и посмотрел на часы. - В семь я
должен быть дома. Ну, давай показывай, где тут твой траходром?
     В   результате  многократного  тестирования   и  последующего   бурного
обсуждения  за  четыре дня  удалось  отобрать шесть  девушек.  Кто-то из них
прилично владел английским, но не более, кто-то знал основы этикета,  кто-то
окончил  компьютерные курсы, но все шестеро хорошо заваривали кофе, касались
стены грудью раньше, чем локтями, а главное - относились к своему телу как к
общественному   достоянию,   проявляя   при   этом   сноровку,   выдумку   и
дисциплинированность. Двоих я  сам взял  секретаршами на  телефон, остальных
разобрали  друзья  и деловые  партнеры.  Гена тоже сначала хотел взять  себе
референтом одну маленькую  черненькую девчушку с  Украины, но потом все-таки
решил не рисковать,  ибо Галина Дорофеевна была хохлушкой и  имела на измену
природный нюх.  Кто же знал, что вскоре  осторожный Аристов  втрескается  до
полной  потери  бдительности  в  длинноногую  Оленьку  -  студентку академии
современного  искусства имени Казимира Малевича. Но  та, ради которой все  и
было затеяно, не появилась.
     - Нет  женщин  в  русских  селеньях! - горько  вздохнул,  уже  чувствуя
наступление бессилия, Серега.
     Дело  в  том, что на второй  день, утомясь, я назначил  его  старшим по
сауне.  Он   не   рассчитал  сил   и   надломился.   Не  случайно  труженики
ликероводочных  комбинатов  или  спиваются,  или  становятся  трезвенниками.
Таратутина жена до сих пор таскает Серегу на разные  платные консультации, и
психотерапевты  в  поисках  причин  внезапного  бессилия  уже  добрались  до
внутриутробного периода его жизни, потому что о вечерах, проведенных в сауне
польского культурного центра,  он  молчит, как партизан. Врачи рекомендовали
Сереге перемену обстановки  -  и я отправил его представителем "Аэрофонда" в
Америку. Негритянки и не таких вылечивали.
     Катерина  появилась  на  пятый  день.  К тому  времени  меня  буквально
развезло  от  обилия   красивых  и  покладистых   женщин.  Что  там   жалкие
режиссеришки  эротических клипов  и порнушек! Но  переесть  можно не  только
икры,  но  и  женских  прелестей.  Наступил  момент,  когда  на  возможность
проникнуть   в   очередную  услужливо  разверстую  дамскую   тайну  хотелось
отреагировать бессмертными словами Верещагина: "Опять икра!"
     На  фоне  закинутых  одна  на  другую  ажурных  конечностей  и случайно
выпадающих  из  низкого декольте грудей Катерина  потрясла  нас. На  ней был
строгий  белый  костюм  с  глухим  воротником  и  удлиненной  юбкой.  Гладко
зачесанные  назад  золотистые  волосы она  собрала  на  затылке в  маленький
строгий пучок,  удерживаемый  изящной  заколкой.  Почти незаметная косметика
делала ее  идеально  овальное  лицо еще  свежее,  губы  еще  чувственнее,  а
светло-карие глаза еще ярче.
     - Как вас зовут? - спросил я, чувствуя в груди долгожданное стеснение.
     - Катерина Валерьевна.
     - А если без отчества?
     - Катерина...
     - Кать, знаешь, как подбирают стюардесс в Бразилии?..  - влез оживающий
прямо на глазах Серега.
     - Знаю,  -  холодно ответила она.  -  В Турции  отбирают  так же.  Меня
приглашали, но у них слишком маленькое жалованье...
     - Ого... Тогда вот - анкета.
     - Не надо...- начал было я.
     Но  она,  с насмешливым  интересом глянув  на  меня,  взяла  протянутый
Таратутой листок и присела к журнальному столику.
     Анкета, которую Катерина заполнила каллиграфическим почерком,  поразила
нас еще  больше. Диплом МГИМО. Лицензия Высшей парижской компьютерной школы.
Два  языка  - английский  и французский. Куча выездов  за  рубеж.  Она  даже
родилась в Венеции.
     - Родители поехали туда на Рождество. Папа в то время работал атташе по
науке в Париже...
     - Скажите что-нибудь по-английски! - потребовал Серега.
     Она улыбнулась и мягким голосом прочитала какое-то стихотворение.
     - Не понял! - опешил Таратута.
     -  Это  на   староанглийском   времен  Чосера...   На  старофранцузском
что-нибудь не желаете? - предложила Катерина и посмотрела мне прямо в глаза.
     Она сразу почувствовала во мне главного. Это ее умение в огромной толпе
мужиков  мгновенно  определять  самого  сильного  и  главного  потом не  раз
поражало меня.
     - Спасибо, не надо! - спешно поблагодарил Серега. - Теперь - этикет...
     - Этикет? - переспросила она у меня, не обращая на суетящегося Таратуту
никакого внимания. - Кто вам завязывает галстук? Жена?
     - Толик, - сознался я.
     -  Такие  узлы давно не в моде... Серьезные люди могут вас  неправильно
понять.
     Она  легко  поднялась  из  кресла, медленно,  чуть  покачивая  бедрами,
подошла - и оказалась выше меня  на полголовы. "Это - каблуки!" - успокоил я
сам  себя.  Касаясь  прохладными  пальцами  моей  шеи,  Катерина  распустила
галстук, а потом быстрым и умелым движением завязала снова.
     -  Теперь  с вами  можно иметь дело!  -  полюбовавшись  на свою работу,
сказала она и вернулась к креслу, сев в него, как садятся на трон.
     Она была холодна и недоступна.
     - Это то, что нужно, - зашептал мне на ухо Та-ратута. - Я пошел с ней в
сауну!
     -  Угоришь! -  ответил я  и повернулся к Катерине: -  Вы  хотите у  нас
работать?
     - Все зависит от того, сколько вы будете мне платить.
     - А сколько вы хотите?
     Она написала что-то на листке бумаги, сложила и помахала им  в воздухе.
Сереге ничего  не оставалось, как поработать  почтальоном.  Сумма, увиденная
мной, была  огромной! За  такие  деньги тогда,  в  93-м, полагаю, можно было
купить ядерный чемоданчик президента или  полдюжины агентов влияния. Но в ту
пору дела "Аэрофонда" шли прекрасно.
     - Хорошо, подходит.
     - Как, без сауны? - зашептал мне на ухо Серега.
     - Я вас беру!
     - Без сауны? - удивилась Катерина, покачивая туфелькой.
     - Я вас беру! - твердо повторил я.
     - Кто знает, может быть, это я вас беру! - улыбнулась она.



     Хорошая секретарша  -  это посерьезнее, чем еще  одна жена.  Во  всяком
случае, времени с ней проводишь гораздо больше, чем с законной супругой. А с
Катериной я проводил все время, потому что моя благоверная  вместе с дочерью
проживала на Майорке.
     Женился я, кстати, еще в институте. Была у нас на курсе милая, но очень
уж худенькая девушка по  имени  Таня, которая  громче всех хохотала, когда я
глумился   над  доцентом  Плешановым,  а   во   время  институтских  вечеров
обязательно приглашала меня на белый танец. Робко положив руку на мое плечо,
она  каждый  раз  настырно вызывалась  проведать  меня в ходынской сторожке,
отлично зная,  что там  уже перебывали  многие студентки,  аспирантки и даже
одна хорошо сохранившаяся докторантка. Напросилась...
     Через  месяц  уже  весь  институт  знал,  что Танька  ждет от Шарманова
ребенка. Отпираться  и валить на кого-то другого не хотелось: в сторожку она
и  в  самом  деле  явилась  невинной,  как  засургученный  пакет,   дошедший
наконец-то  до своего  адресата.  В  общем,  минимум удовольствия и максимум
неприятностей! Нет, она не устраивала мне сцены, не жаловалась в деканат, не
натравливала  на меня своего отца, скромного инженера-станкостроителя,  или,
того  хуже, мать, врача-анестезиолога, не приглашала  меня на объяснительный
обед в  их  малогабаритную  трехкомнатную квартиру в Печатниках.  Она просто
позеленела от интоксикации, как  кузнечик, и прямо с занятий была увезена  в
лечебницу, где  с небольшими  перерывами и  пролежала на сохранении до самых
родов.  Навещая  ее,  я  иногда  сталкивался  то  с  отцом-станкостроителем,
отводившим  при  встрече  взгляд,  то   с  матерью-анестезиологом,   пытливо
смотревшей мне прямо в глаза.
     В  любой  ситуации  главное  - рассуждать  здраво  и логично.  Вопрос о
московской прописке, рассуждал я, все равно рано или поздно придется решать.
А зачем вляпываться  в разные  там фиктивные непотребства, когда девушка  из
интеллигентной  столичной  семьи  вот  уже третий  месяц  слабым  больничным
голосом уверяет, что любит меня больше всего на  свете? К тому же заведшийся
в  ее  чреве  крошечный  эмбриончик абсолютно не  виноват в том,  что  дядя,
который так неосмотрительно распорядился своей спермой, еще никогда до этого
не задумывался о законном браке. Мои родители разошлись, когда  мне было два
года, и я знаю: нет ничего обиднее, чем приходящий папа и захаживающие дяди.
     Я поколебался и принял решение. Свадьба была тихой, семейной,  даже без
криков "горько", так как невесту  тошнило от  всего, а меня - от поцелуев. Я
даже не  стал вызывать  на свадьбу своих  родителей,  а  просто  известил их
телеграммами.  Они, очевидно,  сочли, что  речь идет о временном браке  ради
прописки, и  не  обиделись,  даже  прислали поздравления  из  разных  концов
страны.  Особенно  мне запомнилась папашина  ответная  "молния": "С почином,
сынок!"
     Когда  же  я  проинформировал  их  о  рождении  Ксюхи,  мама   все-таки
прилетела, подержала  внучку  на  руках  и  с  чувством  выполненного  долга
воротилась  к  своим испытательным  стендам  в  Арзамас-16.  Отец  же  отбил
телеграмму  из Мурманска:  "Поздравляю!  Плодитесь, но не  размножайтесь". В
этом предостережении без сомнения сказался его печальный личный опыт.
     Татьяна оказалась идеальной женой: детский  диатез  или понос волновали
ее гораздо  больше, чем то, где и с  кем шляется  муж. Я как раз раскручивал
кооператив "Земля и небо", домой приходил поздно, а то и вообще на несколько
дней  пропадал в местных  командировках. Когда  же я появлялся, больше всего
она,  кажется,  боялась,  что перед  тем, как захрапеть, я  вспомню  о своих
супружеских  обязанностях.  Звукопроницаемость  в   трехкомнатной   квартире
оказалась  потрясающей  - было  отчетливо  слышно,  как  подтекает  бачок  в
туалете, а в  соседней комнате тесть переворачивает  страницы романа Пикуля.
Кто хоть раз занимался любовью  в таких условиях,  может совершенно бесшумно
проползти  на строго охраняемую военную  базу и  вернуться  с  парой атомных
боеголовок на продажу.
     Кроме того,  Татьяна  намучилась,  вынашивая Ксюху,  и теперь панически
боялась новой беременности,  все время  что-то  высчитывала  по специальному
календарику  и постоянно старалась  изолировать  меня  с  помощью ненадежных
советских презервативов.  Несмотря  на  все эти  предосторожности, в  редкие
моменты супружеской взаимосвязи она все равно чувствовала  себя самоубийцей,
играющей в русскую рулетку. А я был убивцем...
     Дела   в  кооперативе  шли  все  лучше.  У  меня  появились  уступчивая
секретарша  и большой  кожаный  диван  в рабочем  кабинете.  Затем  я  завел
любовницу,  девчонку из модельного агентства,  и снял  холостяцкую квартирку
поблизости от  офиса. Татьянины родители, конечно,  все  видели, понимали  и
даже интеллигентно намекали на то, что я испортил жизнь их дочери. Но трудно
осуждать  зятя,  по  крайней  мере  вслух,  если  он зарабатывает за  неделю
столько, сколько они оба за  год. Сейчас они живут в моем загородном доме на
Успенке, и когда я изредка туда наезжаю, тесть, которого я устроил в поселке
сторожем, все так же молча отводит взгляд, а теща все так же пытливо смотрит
мне в глаза.
     Зато Татьяна довольно скоро освоилась в новой богатой жизни. У нее была
теперь своя машина  с шофером-телохранителем, работавшим прежде  каскадером.
Казалось, моя супруга никогда раньше не ходила пешком в парикмахерскую. День
она  начинала  с  массажистки,  а  заканчивала  тем,  что  строго отчитывала
Ксюшкину  бонну  за разные  мелочи, а то и просто  так, чтобы взбодриться. У
моей  жены  открылся  настоящий  дар мгновенно превращать любую выданную  ей
сумму денег в груды тряпок,  обуви и парфюмерии. Причем дорогие магазины она
почему-то не  любила, предпочитая отовариваться на  рынке в  Лужниках,  зато
подружкам  потом рассказывала, что купила  платье  в бутике или  выписала по
каталогу прямо "из  Парижу"  за  безумную цену.  Удивительно,  но  эти  дуры
Татьяне  верили  и даже иногда умоляли уступить обновку. И она, поломавшись,
уступала...
     Но часом ее торжества стал евроремонт в пятикомнатной квартире, которую
я купил у  вдовы маршала  Геворкяна. Подрядчик  прямо-таки серел от  страха,
сдавая  моей  супруге  очередную  отремонтированную  комнату.  Татьяна  была
неумолима: когда  ей показалось, что пол в ванной нагревается  неравномерно,
она заставила строителей все переделать. Стоило огромных трудов убедить ее в
том, что вода  в  "джакузи" бурлит равномерно  и  пускает пузыри именно  тех
размеров, какие указаны в проспекте.
     Потом у жены возникла идея,  довольно странная для девушки, выросшей  в
квартире с типовой мебелью из ДСП: она решила все комнаты обставить в разных
стилях.  Модерн,  ампир  и  так  далее.  Татьяна  моталась  по  мебельным  и
антикварным магазинам, рылась в каталогах - и ей было не  до меня.  Когда же
все закончилось и  мы устроили дома первый прием, то лучшей наградой для нее
были вытянувшиеся лица подружек и жен моих партнеров. Надька Таратута, между
прочим,   совсем  не   простая   деваха,   но  дочь   бывшего   руководителя
"Роскожгалантереи", вообще  не выдержала и, не  дойдя даже  до нашей розовой
спальни с зеркальным  потолком, уехала домой, буркнув, что у нее аллергия на
свежую краску.
     Но пожить в новой  квартире Татьяне не довелось. Из-за Большого Наезда.
И слава Богу!  Гостиная  в стиле Людовика XIV ей быстро  надоела, кухня а ля
рюс  выводила  из  себя,  а  двухместная  "джакузи"  оказалась  тесновата...
Намечался новый ремонт. Я срочно под охраной бывшего каскадера отправил жену
с дочерью  на  Майорку, где  традиционно отсиживается  немало семей рисковых
бизнесменов.  Уютный островок: за  год всего  одно  деловое убийство,  и то,
кажется, по ошибке. Когда же все успокоилось, настаивать на их возвращении я
не стал, да и Татьяна особенно домой не рвалась. По праздникам я летал к ним
в  гости, и  как-то раз Ксюха  под  страшным  секретом рассказала  мне,  что
однажды ночью она проснулась, пошла искать маму  и обнаружила ее в бассейне,
целующейся с охранником. Я  посоветовал жене  не забывать, что  она  мать, и
почаще   пользоваться   конспиративными   навыками   времен   проживания   в
звукопроницаемой   малогабаритке,    а    также    надежными    европейскими
презервативами. С каскадером же я поговорил как мужчина с мужчиной и накинул
ему зарплату.



     Но пора вернуться к Катерине, с которой я  проводил дни и ночи. Если бы
за мастерство в сексе давали, как в искусстве, звания и премии, то моя новая
секретарша  была бы народной артисткой,  лауреатом  государственных премий и
героем труда. С  ней  за одну ночь можно  было  ощутить  себя коллекционером
девственниц, султаном Брунея, обнимающим  одну за  другой  своих лучших жен,
или мальчуганом, попавшим в лапы матерой нимфоманки, пропустившей через себя
мужское   население   средней  европейской  столицы.   Она  была  гениальным
режиссером постельных фантасмагорий - и, в отличие от Захарова  или Виктюка,
никогда не повторялась! В конце каждого акта мое ружье стреляло, как  орудие
главного калибра!
     "Зайчуганом" Катерина назвала  меня в первый же вечер, когда  прямо  со
смотрин  я повез ее к себе  домой, чтобы, как  говаривал один политик времен
перестройки, без промедления "углубить" наши отношения.
     - По-моему, ты  торопишься... Не хочешь  за мной немного поухаживать? -
спросила она в лифте, останавливая мои руки.
     - Тебе это надо?
     - Мне? Это нужно тебе...
     Трясясь от нетерпения, я начал раздевать ее прямо  в прихожей.  В ответ
она  посмотрела  на  меня  с  недоуменной  улыбкой  -  точно  на   человека,
использующего  "пентиум"  для  игры в крестики-нолики,  - и сказала с мягким
укором:
     - А ты еще совсем Зайчутан...
     Как и следовало ожидать, я оказался постыдно краток и неубедителен.
     - Я  же говорила,  не надо спешить! -  вздохнула Катерина,  материнским
движением вытирая мне пот со лба. - А у тебя, когда ты улыбаешься, ямочки...
Ты знаешь об этом?
     -  Знаю.  Я не  спешил...  Нет,  я как раз спешил... Понимаешь, у  меня
сегодня деловой ужин с одним американцем. Ты будешь переводить!
     Мы встали  с  постели - даже без каблуков она  была чуть выше  меня.  Я
положил ладони  на  ее  тонкую талию, и руки сами  заскользили по гладчайшей
коже, будто по теплому льду.
     - Знаешь, как в старину называли женские бедра? - прошептала она.
     - Как?
     - Лядвеи...
     - Правда? Гениально!
     - Дай мне свой носовой платок!
     - Сейчас? Зачем?
     - Глупый, чтобы ты во мне подольше оставался! - ответила она и, бережно
зажав платок меж лядвей, натянула трусики.
     Весь  ужин Катерина  сидела  со  строгим лицом,  переводила  и  холодно
выслушивала восторги  заокеанца  по поводу ее безукоризненного произношения.
Беседа  была  абсолютно  бессмысленной  -  настоящие  переговоры  состоялись
накануне,   и  я,   чтобы   оправдаться  перед  своей   новой   секретаршей,
просто-напросто вытащил фирмача из гостиничной  койки на внезапный ужин, - а
пожрать на халяву дети статуи Свободы любят похлеще нашего! Заокеанец скалил
свои пластмассовые зубы и рассуждал о будущем вхождении дикой России в семью
цивилизованных народов так, словно Достоевский  -  вождь племени команчей, а
Гагарин - звезда черного джаза. Катерина переводила с еле уловимой гримаской
презрения. Изредка,  поймав  мой взгляд, она  опускала лукавые  глаза  лону,
напоминая  о носовом  платке и  той части  меня, которая  в этот  самый  миг
хранилась в ее нежных недрах.
     Когда мы вернулись домой, я набросился на нее  с такой убедительностью,
что  у  кровати чуть не отвалились гнутые  золоченые ножки в стиле  Людовика
XIV.
     Утром я проснулся один. Сначала мне показалось, будто все случившееся -
просто сон.  Но  рядом на подушке лежал  смятый носовой платок. Я уткнулся в
него лицом, и мне почудилось, что этот скомканный кусочек хлопка запечатлел,
вобрал в  себя  всю  нашу неутолимую ночь!  Мне  даже  подумалось:  если  бы
изобрели какой-нибудь особый "проигрыватель",  то можно  было бы  вложить  в
него  этот  платок  и  воспроизвести,  восстановить,  вернуть  все,  что  мы
испытали, - прикосновение за прикосновением, поцелуй за поцелуем, объятие за
объятием, стон за стоном, изнеможение за изнеможением...
     Я вскочил и помчался в офис. Катерина скромно сидела в приемной. На ней
был темно-серый твидовый  костюм и белая  блузка с отложным воротничком.  На
плотно сомкнутых коленях лежал изящный дамский портфельчик.
     - Я могу приступить к работе? - Она встала мне навстречу.
     - Ты уже приступила...
     Я  где-то  читал, что  у  кочевников-скотоводов  не  пропадает ни  один
кусочек, ни одна косточка, ни  одна капля крови зарезанного животного -  все
идет  в дело.  Катерина относилась к своему телу так же - в  нем  не было ни
сантиметра, ни миллиметра, не отданного мне в услужение. Впрочем, нет,  не в
услужение - в чуткое, трепетное, отзывчивое рабство!
     Всегда. В любой миг дня и ночи!
     Иногда, обалдев от работы, я нажимал кнопку селектора и говорил:
     -  Екатерина  Валерьевна,  зайдите ко  мне  - нужно  сделать  перевод с
французского!
     - Устный или письменный? - невозмутимо спрашивала она.
     - Устный! - сделав паузу, говорил  я. И, замирая, представлял себе, как
она встает  из-за своего  стола и под ревнивыми взглядами  сотрудниц строгой
походкой весталки направляется в мой кабинет.
     -  Не беспокоить!  -  по селектору приказывал я  секретарше в приемной,
когда Катерина появлялась на пороге,  закрывала дверь на защелку  и медленно
опускалась передо мной на колени:
     - Устал, Зайчутан?
     ...Потом она возвращалась на свое рабочее место.
     - Ну, как шеф? - обязательно интересовался кто-нибудь поехиднее.
     - Ему гораздо лучше, -  невозмутимо  отвечала она.  А вечером мы  ехали
куда-нибудь в  ресторан, потом ко  мне и засыпали лишь под утро.  Я  даже не
предполагал  в  себе такие стратегические  запасы  мужской  энергии. Иногда,
засидевшись с бумагами допоздна, мы  любили друг друга в- опустевшем, гулком
офисе  прямо на длинном столе заседаний - и это называлось у нас "гореть  на
работе". Абсолютно лишенная комплексов, Катерина обладала при этом особенным
чувством собственного  достоинства. А рабство,  по сути, заканчивалось в тот
момент,  когда,  оставив меня почти  бездыханным после завершающего безумия,
похожего на схватку  носорога и  пантеры, она легко  вскакивала,  накидывала
халатик на ослепительно загорелое тело и шла в ванную.
     - А платок?
     (Носовые платки после нее я никогда не отдавал в  стирку, а складывал в
большой выдвижной ящик - и это называлось у нас "гербарием").
     -  Нет, сладенький,  сегодня я  хочу  побыть  одна!  -  могла  ответить
Катерина  и  улыбнуться  так,  что  становилось  до  отчаянья  понятно:  она
принадлежит мне не более, чем весенний сквозняк в комнате. Зная все Катькино
тело на ощупь, на запах, на вкус, я мог только догадываться о том, что же на
самом деле происходит  в ее душе,  и поэтому особенно дотошно расспрашивал о
том, как она жила до меня, какие у  нее были мужики и что она  чувствовала с
ними.
     - Зачем тебе это?
     - Я хочу знать о тебе все!
     - Все? Ну и забавный же ты, Зайчуган! Когда я читаю Библию, меня всегда
смешит слово "познал". "И  вошел он к ней, и познал он ее..." Ничего  нельзя
познать, познавая женщину. Запомни - ничего!
     Поначалу  мне удалось выведать у нее совсем немного. Отец Катерины  был
карьерным дипломатом, так и застрявшим в советниках. Во время  событий 91-го
посольство имело  глупость  поддержать ГКЧП, и все  полпредство разогнали  к
чертовой  матери  - так во  время войны расформировывают опозорившийся полк.
Отец стал консультантом в российско-турецком совместном предприятии. Помните
рекламные  клипы про турецкий чай,  который ни  хрена не  заваривается? "Чай
готов!" - хлопает в ладоши черноглазая девочка. "Не спеши! - мягко осаживает
ее мать. - Пусть настоится..."
     Вот  этим  мелко нарезанным дерьмом  ее  папаша  и занимался.  Он-то  и
пристроил  Катерину  на работу  в турецкое посольство.  С  отцом  у нее были
сложные отношения.  Тот в свое время  настоял, чтобы дочь в девятнадцать лет
вышла  замуж за сыночка  одного  мидовского крупняка.  Парня ждала блестящая
карьера полудипломата-полушпиона. Вместо этого он стал конченым наркоманом -
таскает на толкучку остатки  барахла, накопленного родителями, покупает дозу
и улетает...
     - Он тебя любил? - допытывался я.
     - Он  считал меня своей вещью. А я не могу принадлежать одному мужчине.
Мне скучно...
     -  Это как раз  нормально. Я тоже не могу принадлежать  одной  женщине.
Семья - всего лишь боевая единица для успешной  борьбы с жизнью. Люди вообще
не  могут принадлежать друг другу. Моя жена спит с охранником. Ну и что? Это
же не повод, чтобы все сломать. Все-таки дети...
     - Детей у нас не было. Я не хотела.
     - Почему?
     - Ребенок делает  женщину беззащитной... Послушай, а если я изменю тебе
с Толиком, ты меня выгонишь?
     - Выгоню.
     - Вот и муж меня выгнал. Понимаешь, мне, как назло, нравились не вообще
другие мужики, а конкретно его друзья...
     - А вот это свинство! - возмутился я.
     - Интересно! Переспать с полузнакомым членовредителем можно, а с другом
дома, родным почти человеком,  нельзя.  Я  не  понимаю... Но если ты против,
Зайчуган, я буду изменять тебе только с незнакомыми мужчинами!
     - А вообще не изменять ты не можешь?
     - Не пробовала...
     - Ну ты и стерва!
     - Да, я стерва. И со мной надо быть поосторожнее! - предупредила она. -
Я очень опасна...
     - Чем же?
     - Например, тем, что ты однажды захочешь на мне жениться...
     - А ты этого хочешь?
     -  Нет,  конечно, ведь  жена  получает  от тебя гораздо меньше, чем  я.
Правда,  Зайчуган?  -  И  она  с каким-то  естественно-научным  любопытством
заглянула мне в глаза.
     Иногда я сам себе казался жуком, которого  Катерина наколола на булавку
и  рассматривает  с  сочувственным  интересом. Я  мстил,  как  умел.  Я  мог
где-нибудь  в Рио или Копенгагене, напившись в ночном клубе до белых зайцев,
шептать ей:
     - Катюша, влюблен в тебя по уши! Ни с  кем  и никогда мне не было и  не
будет так хорошо! Знаешь, я разведусь, и мы поженимся...
     - Зайчуган, ты совсем пьяный!
     - Да! И ты родишь мне ребенка. Сегодня мы будем делать с тобой ребенка!
,
     - Если это произойдет сегодня, то я рожу от тебя бутылку бренди...
     - Бутылку бренди!  - орал  я бармену. А потом, выныривая из алкогольных
сумерек  в реальный мир,  я обнаруживал Катерину мурлыкающей У стойки бара с
каким-нибудь незнакомым мужиком.
     Чаще  всего  ей  нравились  прилизанные высокие брюнеты  с  квадратными
челюстями.
     - Чего он хочет? - злился я.
     - Им с женой скучно - они приглашают меня к себе в номер! Я схожу, а?
     - Сиди, стерва! СПИД хочешь подхватить?!
     - СПИД -  это всего  лишь одно  из  имен  Бога. А  тебе, Зайчуган, пора
бай-бай...  Я  иду с тобой. Он мне  совсем не нравится.  А у жены, наверное,
волосатые ноги...
     Утром, придя  в  себя, я по какой-то неуловимой томности в ее движениях
догадывался, что она все-таки воспользовалась моей непробудностью и сползала
в номер к этим скотам.  А может,  просто притворялась, чтобы позлить меня? В
отместку я требовал  заказать  мне по телефону  проститутку,  самую дорогую!
Катерина четким секретарским движением вынимала блокнотик и карандаш:
     - Какую предпочитаете, Павел Николаевич? А может быть, тайский массаж?
     Она знала, за что ей платят деньги. И я знал, за что плачу ей деньги.
     Со временем удалось узнать о ней  еще кое-что. Меня и Катерину довольно
грубо  не   допустили  на   международную  конференцию  по   малой  авиации,
проходившую  в  Стамбуле.  Я,  конечно,  первым  делом  заорал, что если  бы
раздолбай Романовы  взяли Царьград в  1916  году, вообще никаких проблем  не
было бы! Но, успокоившись, я решил выяснить  причины такого пренебрежения  к
моему  "Аэрофонду".  Дураку   ясно,   что   Турция  -  всего  лишь  одно  из
многочисленных  ранчо  дядюшки  Сэма,  а  с  заокеанцами  у  меня  затевался
серьезный бизнес. Мой приятель, работавший  в МИДе,  обещал  разобраться.  И
разобрался. "Аэрофонд" был тут ни при чем. Виноватой оказалась Катька.
     -  Гони  эту  стерву  от  себя  к  чертовой матери!  - посоветовал  мой
осведомленный приятель.
     А  случилось  вот  что.  Оказывается,  в  турецком посольстве  Катерина
получила не  только  хорошую языковую практику. На нее сразу же положил глаз
посол:  турки  вообще просто  чумеют  от  натуральных  блондинок  с хорошими
бюстами. Ломаться не приходилось:  с работы в случае чего  могла вылететь не
только она, но  и папаша, тем более что дела у  него шли  неважно. Народ уже
разныкал - и  был готов  пить даже  грузинский чай,  лишь бы  не турецкий. В
конце концов,  оказаться любовницей посла  -  дело неплохое, а тот  поначалу
делал подарки и обещал в два раза повысить жалованье.
     Но время шло,  подарки становились все дешевле, пока  не превратились в
грошовые сувениры, а о повышении жалованья уже и речь не шла.  И это притом,
что  посол  стал  предоставлять  безотказную  секретаршу  для  секс-разминок
чиновникам, приезжающим с проверками и делегациями из Анкары. Те считали это
само собой  разумеющимся, как  ежедневный пакетик  с  шампунем в гостиничном
номере, и платить за услуги тоже не собирались.
     Катерина  справедливо  решила,  что за  такие деньги  быть  сексуальной
отдушиной для всего турецкого МИДа не стоит, и начала, как говорится, искать
варианты  - тут-то  ей  и подвернулось наше объявление в газете. Посол очень
огорчился, заслышав о ее уходе,  уговаривал остаться, снова обещал  повысить
жалованье,  но   Катерина  была  неумолима.   На   прощание  он,  сквалыжник
бусурманский,  подарил ей расшитую феску с кисточкой из  сувенирных  запасов
возглавляемого им учреждения, а также свою фотографию с осторожной надписью:
"На память  о  сотрудничестве".  Катерина  преподнесла ему  заварной чайник,
сработанный гжельскими умельцами. На том и расстались.
     Тут  надо  отметить,  что  посол  любил  фотографироваться  с  высокими
гостями,  наезжавшими  к нему в  Москву. А  будучи  европейски  образованным
человеком,  часто делал это  в  духе известной картины "Завтрак  на  траве".
Проще говоря, Катька голышом снималась в обществе одетых мужчин. Кроме того,
человек  опытный и дальновидный, посол  с  помощью специального оборудования
фотографировал своих гостей и тогда, когда  они без одежды оказывались с ней
в постели. Не знаю, как ей удалось заполучить эти фотографии, но через месяц
после того,  как  она  перешла ко мне,  супруги всех этих  чиновников (в том
числе и послиха)  получили по почте  письма на безукоризненном  протокольном
английском:
     Уважаемая госпожа имярек!
     Имея  высокую  честь  весьма  близко  знать Вашего  супруга, прошу  Вас
обратить внимание на тот факт, что сексуальная неудовлетворенность мужчины в
семье  ведет  к неразборчивым половым контактам  на  стороне и может явиться
причиной   преждевременного    старения   организма.   Рекомендую   активнее
использовать  сексуальный потенциал Вашего мужа в супружеской  спальне. Если
же  по каким-либо причинам это  невозможно, готова, исключительно из женской
солидарности, как и прежде, оказывать Вам посильную помощь.
     Всегда к Вашим услугам.
     Катерина.
     К каждому письму  прилагалась фотография, демонстрировавшая, как именно
Катька использовала невостребованный  потенциал  того  или  иного чиновника.
Полный  комплект фотографий получил  и министр иностранных дел Турции. Вышел
громкий  скандал  -  посла  тут  же  отозвали  и  выгнали на пенсию.  Вскоре
почтальон  принес  ему конверт,  в  котором помещалась  карточка Катерины  с
надписью: "На вечную память о  сотрудничестве!" Врачи, спасшие жизнь бывшему
послу, так и не  поняли, почему снимок мило улыбающейся молодой женщины стал
причиной обширного инфаркта...
     Когда  я узнал  все это, то страшно  разозлился. Нет,  я  не  ревновал.
Ревновать женщину  к ее  постельному  прошлому -  такая  же  нелепость, как,
скажем,  ненавидеть  Ленина за Октябрьскую революцию.  Что было - то и было.
Могло быть и еще хуже. Мне, как это ни покажется вам  странным, стало  жалко
турок.
     - Зачем  ты это  сделала?  -  возмущался я.  -  Ты  же  их  уничтожила!
Понимаешь, уничтожила! Просто так...
     - Ну и что?  И почему -  просто так? Когда мужчина писает у незнакомого
забора, он боится и озирается. А они  в первый же вечер ложились  со  мной в
постель, как с посольским  инвентарем. Смелые и спокойные. Это меня обижало.
И потом,  с  ними  было  так  скучно! Имею я  право  получить  хоть  немного
удовольствия?
     - Может, тебе и со мной...
     - Ну что ты, Зайчуган! Ты единственный, с кем мне по-настоящему хорошо!
Единственный...
     На мужчину слово "единственный" оказывает такое же воздействие, как  на
братца Иванушку вода, испитая из копытца.
     - Честно?
     - Зачем мне тебе врать?
     - Из-за денег.
     - Из-за денег я бы тебе не стала врать - просто не сказала бы правду...
А знаешь, что мне больше всего в тебе нравится?
     - Естественно.
     - Дурак ты! Мне нравятся твои ямочки. Улыбнись!
     В сущности, то,  что  происходило между мной и Катериной,  вполне можно
назвать совместной  жизнью. Мы не расставались ни  на день, а наш "гербарий"
уже  с  трудом помещался в выдвижном ящике.  Конечно, я понимал,  что судьба
свела меня со смертельно опасной женщиной. Но видит Бог, я был влюблен в нее
насмерть. Помните,  смерть  Кащея таилась  в игле? И у  каждого из  нас есть
такая игла, но только мы не знаем, где она спрятана. А любовь - это когда ты
вдруг  понимаешь:  твоя  игла зажата в кулачке вот У этой женщины.  И от нее
теперь зависит твоя жизнь!
     Кстати, и помощницей Катерина оказалась незаменимой. Стоило ей  однажды
слечь с гриппом  - и все пошло кувырком; графики встреч сбились,  зарубежная
почта  лежала  не  разобранной,  я  даже  был  вынужден  отменить  серьезные
переговоры  в  Швейцарии,  потому  что  присутствие на  них  случайного,  не
посвященного  в  мои  секреты переводчика  было  исключено.  И  она  отлично
понимала свою незаменимость:
     - А если мне захочется от тебя уйти?
     - Я посажу тебя на цепь!
     - Золотую? - Она засмеялась.
     Когда Катерина смеялась, кожа на переносице у нее собиралась крошечными
милыми морщинками, а глаза по-восточному сужались.
     - Бедный Зайчутан, ты же сам однажды меня прогонишь!
     - Нет, я без тебя не смогу...
     - Человек не может только без себя... И это отвратительно!
     Она была подчеркнуто верным соратником и вызывающе неверной любовницей.
Но честно говоря, поначалу я  наивно думал, что такое поведение - всего лишь
не  совсем  обычный  способ   заполучить  меня   в   качестве   богатого   и
перспективного  мужа.  История  бизнеса, словно  поле  боя  костями,  усеяна
историями о том, как боссы женились на своих незаменимых секретаршах, прощая
им  бурное добрачное распутство.  А те,  получив  звание  официальной  жены,
добропорядочнели прямо  на глазах. Я  сам был свидетелем нескольких подобных
историй. А почему бы нет? Татьяна явилась ко мне в сторожку девственной, как
заполярный снег. Ну и что в результате получилось?
     -  А почему ты  никогда  не говоришь, что любишь  меня? - спросил я  ее
однажды.
     - Тебе этого хочется?
     - Конечно.
     - Хорошо, буду теперь говорить. Кто  платит, тот заказывает слова...  Я
тебя люблю!
     - Значит, за деньги можно купить любовь?
     - Нет, только слова и любострастие...
     - Любострастие? Странное слово. Не слышал раньше. А  за что тогда можно
купить любовь?
     - За любовь, если очень повезет... Или за смерть, если не повезет...



     Что  нужно для того,  чтобы в  воздухе столкнулись два аса-пилотажника,
два  закадычных друга? Совсем немного. Нужно, чтобы красивая баба  пообещала
обоим  и не дала  в  итоге  никому. Продинамила. Но  так продинамила,  чтобы
каждый был твердо уверен в том, что сладкого он лишился  исключительно из-за
подлого  вероломства и  вызывающе нетоварищеского поведения своего недавнего
друга.
     Многие еще помнят потрясшее весь мир столкновение двух реактивных МИГов
под  Лондоном.  Тогда  все  ломали  голову  -  как  такое  могло  учудиться?
Специальная международная комиссия  проблеяла что-то  о  нештатной ситуации,
словно самолеты - это лимузины, хрястнувшиеся на нерегулируемом перекрестке.
Никому   даже  в  голову  не   пришло,  что  все  случилось   из-за  бабской
стервозности.   Ни   один  журналюга  своим  остреньким   крысиным  носом  и
загребущими лапками  так  и не  докопался тогда до того,  что все  это вышло
из-за Катерины. Но виноват прежде  всего я сам. Ни в коем случае нельзя было
отправлять  ее  на репетиции  нашей  пилотажной группы одну.  Но я был занят
пробиванием бюджетных  денег в  Минфине, а Катерина до того злополучного дня
просто  гениально  справлялась со всем, что  ей поручалось. И я  дрогнул.  В
Лондон   она   полетела   моим  полномочным   представителем   с  точнейшими
инструкциями, которые я нашептывал ей ночью перед отлетом. Потом я звонил ей
каждый день и получал победные реляции:
     - Сделано. Готово. Заканчиваем.
     И  вот я прилетел. В аэропорту Хитроу  Катерина встречала меня вместе с
наряженным  в   белую  парадную  форму  подполковником.  Военный  атташе   -
генерал-лейтенант,   ветеран   главного   разведывательного   управления   -
поднимался из  своего кресла, только  чтобы встречать  больших  людей, вроде
вице-премьера или Второго  Любимого  Помощника Президента, о  котором вы еще
услышите.  Для  народца попроще, вроде меня, предназначался его заместитель,
маршальский сынок, ласково именуемый "атташонком".
     Устраивая эту встречу,  Катерина преследовала, как я понимаю, сразу две
цели. Во-первых, она знала, что такой почетный  караул мне понравится. Когда
человек занимается  тем, что потихоньку  обворовывает собственное отечество,
любые дружеские жесты со стороны власти ему приятны. Во-вторых, грех было не
воспользоваться случаем  и не царапнуть наманикюренным  коготком мое мужское
самолюбие. Она стояла рядом с атташонком, чуть касаясь его бедром. А когда я
был на середине трапа, Катерина, привстав на  цыпочки, что-то  шепнула ему в
ухо,  отчего подполковник запунцовел и потупился. Вполне  допускаю, именно в
этот  момент она сообщила ему мои физиологические параметры и прочие мужские
характеристики.  Я  давно  заметил, что  фирменное  блюдо  моей  незаменимой
секретарши - слоеный пирожок: один слой меда, второй хрена...
     В момент рукопожатия атташонок отвел глаза, а Катерина бросилась мне на
шею, словно я вернулся с фронта после четырехлетнего  отсутствия.  Нет,  я к
тому времени уже не сердился, а ее измены воспринимал как  месть за то,  что
со мной она должна  быть лучше  и дольше, чем со всеми остальными. Женщина -
это, в сущности, прирученная хищная птица. Сколько зайцев она закогтит, пока
отпущена на волю, ее проблема, но по первому же хозяйскому свисту она должна
усесться  на  господскую  руку,  на  всякий  случай защищенную перчаткой  из
толстой кожи. Усесться и ждать приказа.
     Поцеловав  ее,  я  решил,  что сегодня  она  будет  у меня  молоденькой
крестьянкой, собиравшей ягоды  в барском лесу и  застигнутой на месте. Барин
только что  из Парижа  и в наказание будет  обучать невинную пейзанку разным
там французским чудесам.  Нет,  сразу же передумал я, пусть лучше она  будет
первокурсницей,  пришедшей  на  экзамен  к  профессору-извращенцу!  Да,  так
лучше...
     - Ребята заканчивают последнюю тренировку, -  после обычных приветствий
и  церемонных   представлений   сообщил  атташонок.   -   Завтра  начинается
"показуха"...
     - Не последнюю, а заключительную! - жестко поправил я.
     - Простите?
     - В авиации случайных слов нет. Слишком близко к Богу...
     - Ах да, конечно, заключительная. Простите!
     -  А  знаете, у меня есть  идея! - чтобы замять неловкость,  предложила
Катерина.  - Пойдемте  куда-нибудь  в паб! Только  в  настоящий, старый... И
чтобы бармен был с диккенсовскими бакенбардами! Я знаю один такой...
     -  Принимается! - согласился я, хотя с большим  удовольствием утащил бы
ее в отель - первый экзаменационный билет был у меня наготове.
     Должен признаться, я всегда с  нетерпением ждал того момента, когда она
из  гордой,  насмешливой, знающей себе цену женщины  превращалась  в рабыню,
заглядывающую  в глаза своему  повелителю. Иной  раз превращение давалось ей
непросто, а мне как раз  это и доставляло особое удовольствие. Странно, но у
меня  в  кабинете или  в совершенно внезапном месте, к примеру в лифте,  это
превращение происходило достаточно быстро, даже  мгновенно. Но в  спальне, в
почти  супружеских  обстоятельствах...  Я  внимательно  следил  за тем,  как
медленно, словно оттягивая  время  и  приговаривая  себя к  неизбежному, она
раздевается, старательно раскладывает  на креслах  одежду.  Мне даже  иногда
казалось,  будто  Катерина  шепчет  какие-то заклинания  и  мучительно  ждет
превращения, а  оно все не  наступает.  "Отвернись! - иногда,  очень  редко,
просила  она.- Ты мне мешаешь..." Я, превозмогая любопытство, отворачивался.
Зато потом...
     - А ты знаешь, какой у нас номер? - шепнула Катерина, когда  мы ехали в
машине в паб.
     - Какой?
     - Для молодоженов!
     "Интересно, - подумал я, разглядывая широкую спину расположившегося  на
переднем сиденье атташонка, - успел он уже побыть "молодоженом" или все-таки
нет?"
     ...Мы сидели в пабе "У трех львов" на высоких стульях и тянули холодный
черный, как кофе, "гиннес". Атташонок рассказывал  о лондонской скучище, а я
незаметно поглаживал Катькино колено. Иногда мы встречались с ней взглядами.
     "Эх ты, не могла потерпеть неделю!" - молчаливо укорял я.
     "Боже  мой, Зайчутан,  ну какое это имеет значение!" - так  же без слов
отвечала она.
     У  нас за спиной работал телевизор, и моего английского хватало лишь на
то, чтобы по интонации и особой информационной скороговорке понять, что идут
последние новости. Неожиданно Катька и атташонок как по команде обернулись и
уставились  в телевизор. Я последовал  их примеру. На экране чуть подрагивал
стоп-кадр - огненный шар взрыва. Из слов диктора  я уловил только то, что во
время тренировочного  полета на авиабазе  в  Фарнборо столкнулись два МИГа и
оба летчика погибли. В  сердце  образовалась бездонная оторопь. Так  бывает,
если звонишь кому-нибудь, чтобы поздравить с днем рождения,  а тебе говорят,
что человек полгода как умер.
     - Когда? - прохрипел я.
     - Два часа назад... - отозвался кто-то из них.
     - Может,  чехи? У них тоже МИГи, - с надеждой предположил  побледневший
атташонок.
     - Нет, не чехи!
     Я-то  сразу все  понял. Это могли  быть  только  наши.  Чехи  выступали
большой группой, делая обычный проход плотным строем над аэродромом. И двумя
тут дело не обошлось бы.
     - Их больше нет, - прошептала Катерина, по-детски закрыла лицо руками и
заплакала. Этот плач мне сразу не понравился.
     -  Подождите, сейчас будут подробности! - заволновался атташонок. - Они
обещали новые подробности через минуту.
     - Боже,  какая я  дура!  -  сквозь  рыдания твердила  моя  возлюбленная
секретарша. - Какая дура...
     - Вот! - подполковник показал на экран телевизора.
     Там  появилась  новая картинка. Медленными  рывками  один МИГ  догоняет
другой  и... таранит его. Такого еще не было! Талалихин хренов!  Неторопливо
разрастается взрыв - и горящие обломки расползаются по всему экрану.
     - Jesus Christ! - вскрикнул бармен, схватившись за бакенбарды.
     И  вдруг  посреди  этого  замедленного  огненного  кошмара  неторопливо
расцвели  два  спасительных  парашютных  купола.  Невероятно!  Но диктор,  с
восторгом,  -каким обычно сопровождается внезапно забитый  гол, уже сообщал,
что, по уточненным данным, оба летчика катапультировались и живы. Им даже не
понадобилась госпитализация. Крепкие русские парни!
     И тут  я заметил, что Катерина больше  не  плачет, а смотрит на экран с
каким-то  непонятным стервозным восторгом. Мне стало окончательно ясно:  без
нее дело не обошлось.
     Атташонок, наскоро попрощавшись, ринулся в посольство  за инструкциями.
Как  я понял позже, для него  в эту минуту  было  важно добиться,  чтобы  из
Москвы не  присылали комиссию, а все  разбирательство  доверили ему. Иначе -
прощай скучный Лондон и белый китель! Катерину я отправил вместе с ним - Для
сбора информации. И то, как он, поколебавшись, согласился взять ее  с собой,
окончательно убедило меня в том, что они тут в мое отсутствие времени зря не
теряли. Но нет худа без добра - зато у меня теперь свой человек во вражеском
логове. Я знал  одного эамминистра, который специально подкладывал свою юную
секретаршу  вышестоящим товарищам  -  и  та  вместе с начальственной спермой
собирала   секретную  околоправительственную  информацию.   Теперь   он  уже
вице-премьер, и  кому  нынче  подкладывает свою  секретутку  -  можно только
догадываться! И все-таки Катька - стерва...
     Но на ревность времени не оставалось - я сломя голову помчался в отель,
где  разместилась  наша делегация. Все участники событий, кроме руководителя
полетов, были в сборе и расположились вокруг журнального столика  так, будто
ничего  особенного  не  случилось.  Судя по  остаточному объему  жидкости  в
квадратной бутыли, они уже прилично хватанули казенного спирта - медицинская
помощь  им все-таки  понадобилась.  Один из катапультантов,  Федор  Иванович
Базлаков, миниатюрный  мужичок  с седеющим  ежиком, потренькивал на  гитаре.
Второй, Витя  Вильегорский, молодой  еще  парень  с  румяным лицом отличника
боевой  и  политической  подготовки,  полулежал  на  диване.  Оба  они  были
почему-то  в  тренировочных  костюмах  нашей   олимпийской  сборной.   Рядом
устроились несколько хмурых механиков. Когда я вошел  в  штабной номер-люкс,
вся компания грустно и нестройно запела под гитару:
     Не скоро поля-я-я-ны
     Травой зарасту-у-у-т...
     А город подумал,
     А город подумал,
     А город подумал -
     Ученья иду-у-у-т!

     - Ну, ребята, - выдохнул я, не зная, с чего начать.
     - Что - ребята?  Это, Шарманов,  все  твоя сучка-секретарша! -  рявкнул
Базлаков. - Таких к авиации близко подпускать нельзя!
     Как впоследствии выяснилось, он и был главным виновником  столкновения:
передал ведомому, что газует, а сам вдруг сбросил обороты.
     -  Ладно тебе,  все  бывает, - рассудительно отозвался  Вильегорский. -
Живы - и слава Богу!
     - Что значит "все  бывает"? Говорю тебе  - ведьма!  Если б  она меня не
сглазила, разве бы я подставил задницу? Скажи, Семеныч!
     - А то... - предусмотрительно уклонился от участия в споре асов пожилой
"механ".
     - Обломками никого не стукнуло? - робко спросил я.
     - Не слышно пока...
     Базлаков,  набычившись,  разлил  спирт   по  стаканам.  Они  с  Витьком
чокнулись и переглянулись, как племенные кобели-медалисты, подравшиеся из-за
случайной болонки прямо на смотровой площадке. А я вдруг подумал о том, что,
если  бы в  аэропорту  не  поправил атташонка, это был бы  действительно  их
последний полет.  Но вслух об этом говорить не стал: психика  у людей  после
аварийного  катапультирования  обычно  налаживается только  через  несколько
дней,  и  любое  неосторожное  слово  может  привести  к  самым  неожиданным
последствиям. К очистительному мордобою, например. Я просто предложил выпить
за главного конструктора катапультных кресел. Тост вызвал буйный восторг.
     Выпили. Отдышались.
     - А где Перов? - полюбопытствовал я.
     - Стреляться пошел, - сообщил Базлаков.
     - Куда?
     - В салон...
     - Зачем же вы его отпустили?
     - А у него все равно пистолета нет, - успокоил Вильегорский.
     Потом  оказалось,  что  руководитель полетов  Перов тоже был  виноват в
случившемся.  Вместо  того  чтобы  неусыпно  наблюдать  за  пилотажниками  и
руководить ими  по рации,  он  уединился  в  комфортабельном Ту-134, некогда
носившем  по свету министра гражданской авиации, и пил коньячок, который ему
подавала  смазливая  стюардесса в  юбчонке, едва прикрывающей  клитор. Так и
профукал ЧП...
     -  За судьбу!  -  предложил Базлаков, снова  разлив по  стаканам спирт.
Выпили. Отдышались.
     - Из Москвы еще не звонили? - осторожно по-. интересовался я.
     - Ну конечно, - насупился Семеныч. - Они пока там не  договорятся, кого
подставить, не позвонят...
     -  Я  предлагаю тост!  - провозгласил  Вильегор-ский, не  поднимаясь  с
дивана.
     - Какой?
     - Против ведьм!
     - Это как?
     -  А  вот  так! Обычно пьют за дам. И стоя. А я предлагаю выпить против
ведьм! Мужчины пьют сидя или лежа...
     Выпили. В какой-то момент мне почудилось,  что дыхание уже  не вернется
никогда. Воротилось...
     -  А вот  ты  мне  лучше  скажи,  Витька, - ехидно  начал  Базлаков,  -
продашься ты или нет?
     - Нет!
     - Врешь!
     - Честное партийное.
     - А где твой партбилет?
     - Дома, в тумбочке...
     - На груди надо носить, нехристь!
     - А я и носил, пока партия была...
     Покуда  они  пререкались,  "механы" рассказали мне,  что, выбравшись из
катапультного кресла и  еще ничего  не соображая  после  удара, Вильегорский
достал из кармана летного комбинезона пачку "Винстона", зажигалку и закурил.
А рядом оказался какой-то расторопный телеоператор из CNN. В общем, готовый,
не придуманный рекламный  ролик получился. Около Витька еще врачи суетились,
а  ему  уже принесли факс с предложением от фирмы  "Винстон".  И  он  обещал
подумать.
     - Продашься!
     - Никогда!
     - За непр-р...  за непр-р... за непр-родажность!  -  с третьей  попытки
возвестил Базлаков.
     Выпили...
     В  свой  номер  я добирался,  держась  за  стены.  И  еще  минут десять
простоял,  упершись  лбом в дверь  и пытаясь  проникнуть  ключом  в замочную
скважину. После  того как я с размаху плюхнулся  на  кровать, мне еще  долго
казалось,  будто я  падаю и  падаю  куда-то вниз.  Но  мозг, что  интересно,
работал при этом совершенно ясно и четко. Спирт есть спирт...
     С самого  начала моего бизнеса у меня не было, если не считать Большого
Наезда, о котором  я вам еще расскажу,  такой  крупной неприятности. Аварии,
конечно, случались, но  чтобы  потерять  в один день две боевые  машины, два
МИГа...  Они хоть и были  на  балансе ВВС, но  выделили мне  их  для  парада
благодаря моим личным отношениям с главкомом.
     -  Смотри, Павлик, - предупредил  он, подписывая  разрешение.  - Боевую
технику тебе доверяю!
     Еще бы не  доверять,  если за мой  счет  он уже объехал  самые  дорогие
мировые курорты, да еще я заплатил за обучение его племянника в Сорбонне. Но
теперь  главком вряд  ли  сможет меня  отмазать.  Вся надежда на  атташонка,
которому по целому ряду причин комиссия из Москвы тут, в Лондоне, совершенно
не  нужна. Я  даже представил себе, как  этот породистый щенок уже поднял на
ноги  всю московскую родню, обширную и всепроникающую, точно раковая опухоль
в четвертой стадии. Я отчетливо представил  себе, как  папа-маршал трезвонит
по телефону правительственной связи и, шутливо матерясь, просит... А как ему
откажешь? У него большие заслуги перед демократией. В 91-м, когда он был еще
генерал-лейтенантом,  его почти  уже  отправили в  отставку:  дочь -  сестра
атташонка, - будучи на стажировке в Штатах, выскочила  замуж за  профессора,
работавшего,  как  и  все  тамошние профессора, на  ЦРУ. Победа  Елкина  над
Горбатым была для генерал-лейтенанта  единственным спасением - и он старался
так,  что  лампасы   жгутом  заворачивались.   Наверное,  атташонок  уже   и
родственничку пожалился в Вашингтон, а если оттуда в Москву звякнут и скажут
- комиссию уж точно не пришлют и  больших разборок не будет. Да и не захотят
они никаких разборок. Если начать настоящие разборки, то фонарей в Москве не
хватит...
     Так что комиссии, скорее всего, не будет. Но это только полдела. Теперь
нужно  прикинуть,  сколько придется отвалить тому  же доверчивому главкому и
другим недоверчивым дядькам, чтобы это столкновение не отразилось на участии
"Аэрофонда" в  салоне Ле Бурже через три месяца...  Но это  если нет жертв и
разрушений... Если, не дай Бог, кого-нибудь прибило или покалечило обломками
МИГов - мне конец. Не слышно пока...  Возможно, роковую для  меня информацию
хитроумные англичане пока придерживают... Большая политика! Но как раз это и
должна  была выяснить моя  неверная секретарша.  Прикидывая в  уме  убытки и
недоумевая, куда задевалась Катька, я уснул...



     Проснулся  я от наждачной  сухости во рту и  разрывной боли  в затылке.
Разлепил веки  -  ив  темноте уловил  звуки нежной  борьбы и  тихие  голоса,
доносившиеся из  прихожей.  На мгновение  мне  показалось, что в  результате
злоупотребления  протирочным  спиртом  слуховые  функции  организма  перешли
теперь от ушей к глазам. Я в ужасе зажмурился - но звуки не исчезли:
     - Ну все... Иди! - тихо настаивала Катерина.
     - Подожди! - умолял мужской голос. И я узнал Вильегорского, еще недавно
предлагавшего тост против ведьм.
     - Тебе после  катапультирования  много нельзя!  -  убеждала моя любимая
секретарша. - Ты должен себя беречь!
     - Я абсолютно здоров!
     - Ты уверен?
     - А почему ты спрашиваешь?
     -  Ну  все-таки...  С  такой  высоты!  Я   думала,  ты  разбился,  даже
заплакала...
     - Из-за меня?
     - Из-за кого же еще?
     - А мне показалось, что тебе Базлаков нравится...
     - Глупенький.
     - Пойдем ко мне!
     -  Нет, сладенький,  хорошенького  понемножку...  Он проснется  и будет
сердиться...
     - Не проснется - он у тебя пить не умеет!
     - Не будем рисковать. Ты же не хочешь, чтобы я осталась без работы?
     - А завтра?
     - До завтра дожить надо. Иди баиньки!
     Во  тьме проскворчал долгий прощальный поцелуй, и щелкнула дверь. Потом
из  ванной  донесся  шелест  душа.  Я  сжал  кулаки  и  затаился  в  широкой
молодо-женской  кровати, как в засаде. Но, выключив воду и пошуршав одеждой,
Катька тихонько вышла из номера.
     Вот шалава!
     Спать уже не хотелось, а хотелось расправы, но унизиться до того, чтобы
бегать искать ее по чужим койкам, а  потом пинками гнать неверную секретаршу
на  глазах  у  всех  в  номер  для  молодоженов,  я  не  мог.  Гордость,  не
позволяла...  Чтобы  как-то  отвлечься, я  включил ночник,  сжевал  таблетку
аспирина,  запив  ее  четырьмя  стаканами  воды,   и,  дожидаясь  Катькиного
возвращения, стал на бумажке прикидывать, кому и сколько придется заплатить,
чтобы уж точно  попасть в  Ле Бурже. Список был составлен, а  Катька  все не
возвращалась. И я предался невеселым воспоминаниям.
     В первый раз  моя  всеотзывчивая  помощница попалась  с Толиком.  Через
полгода после того,  как она  разгромила  кадры турецкого  МИДа  и пришла  в
"Аэрофонд",  ко  мне  на прием  по  какой-то укоренившейся,  видимо,  еще  с
парткомовских  времен  привычке  заявилась  жена  моего  телохранителя.  Она
жаловалась,  что  Толик,  отец  троих детей,  совсем отбился  от семьи.  При
выяснении подробностей обнаружилось, что  отбился  мой  телохранитель скорее
все-таки  не  от  семьи  (зарплату он  продолжал отдавать  и уроки  у  детей
проверял), а от брачного ложа.
     -  У  него  появилась  другая  женщина!  -  плача, доложила  несчастная
супруга.
     - Откуда вы знаете?
     (Я подумал, что, если  бы  у  Толика  появился мужчина, было бы гораздо
хуже!)
     - Подслушала... по телефону. По параллельной трубке.
     -  Здорово!  -  Я  был  искренне  удивлен  тем,  что бывшие  сотрудники
"девятки" попадаются  так же банально,  как и  обыкновенные мужики.  - Он ее
как-нибудь называл? По имени или еще как-нибудь?
     - Нет.
     - А она его?
     - Сла-а-денький, - зарыдала женщина.
     -  Ясно.  Идите  домой.  Растите детей.  Больше  это не  повторится.  И
рекомендую   вам  прочитать  книжку   "Постельные  принадлежности.  Брак   и
гармония". Она сейчас везде продается...
     Мне надо было сообразить еще тогда, после пикника в лесу. Я сам, идиот,
попросил телохранителя показать свое мастерство - и он всадил из пистолета в
дерево  четыре пули - одна в одну.  Катька хлопала  в ладоши,  и на ее  лице
появилось  выражение  хищного  восторга.  У   нее  всегда  появлялось  такое
выражение,  если  ей  кто-нибудь  нравился. А  как у  них  потом  сладилось,
догадаться  несложно: машина всегда заезжала  сначала за  телохранителем,  а
потом за Катькой, если она ночевала дома, а не у меня...  Толик поднимался к
ней, а шофер  ждал  и потом врал  мне,  что  попал в пробку. Обслуга  всегда
договорится, чтобы  напакостить хозяину.  Шофера я выгнал. А  Толику  ничего
специально говорить  не стал  - просто  через несколько дней, когда он делал
мне в сауне массаж, я пошутил в том  смысле, что нанимал его телохранителем,
а не телорасхитителем...
     - Я уволен? - хмуро спросил он.
     - Ну почему же?  Наоборот, считай, что мы  теперь с тобой родственники.
Но больше этого делать не надо. Никогда.
     - Понял.
     - А теперь еще раз правую лопаточку! Что-то ломит...
     Катерину же я вызвал в кабинет якобы для  устного перевода и, когда она
опустилась на колени, впервые дал ей пощечину. С оттяжкой!
     - Это что-то новенькое? - удивилась она и побледнела.
     - Догадалась, за что?
     - За что?
     - Если не отстанешь от охранника...
     - Выгонишь?
     - Убью.
     - А-а... Прости, Зайчуган, я больше так не буду!
     Я простил. Если бы мне стало известно,  что она и Толика тоже  называет
"зайчутаном", я выгнал бы ее уже тогда - и не было бы ни взорвавшихся МИГов,
ни всего  остального. Впрочем, женщину, в кулаке у которой зажата твоя игла,
выгнать не так-то просто!
     ...Услышав,  как снова открывается дверь номера,  я еле успел выключить
свет и затаиться в своей двуспальной арабской засаде.
     В прихожей блудливо завозились.
     - Ты мне делаешь больно! - вскрикнула Катька.
     - А ты не уходи! - Я узнал голос Базлакова.- Мне понравилось.
     - Неужели?
     - А я тебе понравился?
     - Безумно! А правда, что ты называл меня ведьмой?
     - А ты и есть ведьма. Давай вернемся!
     - Нет, скажи, вы в самом деле из-за меня столкнулись?
     - А  из-за кого же?  Если бы ты на  меня так перед вылетом не смотрела,
неужели  я  бы на вводе в  петлю стал обороты сбрасывать?!  Я же думал, ты с
Витькой...
     - Бедненький...
     - Пошли!
     - А вот этого не надо! Не надо, говорю! Отпусти... Он проснется...
     - Ну и хрен с ним! Я ему по рогам настучу!
     - Ага, а зарплату потом ты мне будешь платить?
     - А сколько он тебе платит?
     - Сладенький, если я скажу, ты не переживешь...
     - Ну хорошо... А завтра?
     - До завтра дожить нужно. Иди баиньки! Утро вечера мудренее.
     Послышался  шум борьбы  и щелчок  дверного  замка. Затем снова - шелест
душа и тихие влажные шаги по ковру.
     - Зайчуган, ты спишь? Зайчуга-ан!
     Я  повернулся и показательно  продрал  глаза.  Обнаженная Катька стояла
надо  мной, как  мраморная  богиня в ночном зале музея. И лишь  темные пятна
сосков да черный, идеально равнобедренный треугольничек нарушали  эту ночную
мраморность. Правда, я читал, что дотошные греки раскрашивали своих  афродит
самым достоверным образом там, где положено.
     - Я-то сплю, а вот ты где шляешься?
     - Я ребят успокаивала, - чистосердечно призналась  она. - Им так сейчас
тяжело!
     - Успокоила?
     - Кажется, да...
     - Ну что там? Обломками никого не задело?
     - Нет, в поле упали. Одного  велосипедиста взрывной волной сдуло. Подал
в суд за поломку велосипеда...
     - Переживем! Что еще?
     - Ничего.
     - А Перов не застрелился, пока. я спал?
     - Нет, просто очень сильно напился...
     - А что там твой атташонок?
     - Почему это мой? - искренне возмутилась Катька.
     - Ладно. Как там мой атташонок?
     - Папуле звонил... Плакал в трубку. Все на тебя валил...
     - Сволочь!  - Я  повернулся к стене  и сделал вид,  будто возвращаюсь к
прерванному сну.
     Катерина  легла рядом  и прижалась ко мне своим еще влажным  после душа
телом. Я отстранился:
     - Ты и меня хочешь успокоить?
     - Прости, Зайчуган, я очень устала. Такой трудный день...
     - Еще бы!
     - Спокойной ночи!
     Я долго не мог заснуть. Теперь, когда опасность полного краха миновала,
можно  было  спокойно  обдумать  подробности  завтрашней развязки  нашего  с
Катькой романа.  Нет, надавать ей по щекам и заставить спать на прикроватном
коврике  -  это  не  месть!  Пилотажники  и  так  смотрят на  меня  будто на
спекулянтика, примазывающегося к их героическому ремеслу. А теперь еще будут
всем  рассказывать, как  по-гусарски оттоптали личную  секретаршу Шарманова.
Нет, такое не прощается!
     Все  обдумав  и воодушевившись,  я повернулся  к Катерине -  она  мирно
спала, свернувшись калачиком и чуть похрапывая от усталости. Я пошарил по ее
нежному теплому тельцу и наткнулся на мягкую щетинку. Катька, не просыпаясь,
поощрительно шевельнула бедрами.  В  голове  почему-то  крутился  сакральный
пароль пьяниц времен застоя - "Третьим будешь?".
     -  Буду!  -  вздохнул  я.-  Буду!!  ...Утром  мы  завтракали  в  уютном
ресторанном зальчике,  специально выделенном  для руководства летной группы.
Стены были украшены фотографиями знаменитостей, останавливавшихся в отеле. Я
узнал длинноносую Маргарет Тэтчер и жизнерадостного губошлепа Бельмондо.
     Ели вяло. Меня еще поташнивало от  вчерашних излишеств. Но  шеф полетов
Перов, тот просто страдал нечеловеческой мукой  и настолько опух с похмелья,
что даже внешность его  описывать бессмысленно. Лучше бы  он и в самом  деле
вчера  застрелился. Баз-лаков и Вильегорский тоже  выглядели дохловато,  но,
несмотря  на это, периодически посматривали победно друг на друга, а изредка
исподтишка бросали  на меня  взоры,  в  которых странным образом  сочетались
кобелиное торжество  и мужское  сочувствие  моей рогонос-ной  участи. И лишь
Катерина была, как всегда, свежа  и целомудренно невозмутима, словно  вообще
прибыла  сюда,  на грешную  землю, с  далекой  планеты,  где  половая  жизнь
сводится исключительно к игре  на  фортепьяно  в четыре руки,  а  в бутылках
из-под водки продают только родниковую воду.
     Обслуживал  нас официант с выправкой оперного певца.  Я подозвал его  и
приказал принести  шампанского. Он, обалдев,  переспросил несколько раз, ибо
для англичанина выпить за завтраком шампанское, а не  апельсиновый  сок, это
что-то совершенно противоестественное.  Разъяснив ему, что я совсем даже  не
шучу, и отправив выполнять заказ, Катерина удивленно спросила:
     - А разве у нас праздник?
     - Да, проводы.
     Когда  перед  каждым стоял  наполненный  бокал,  я  постучал  ножом  по
графину, призывая к вниманию, и встал.
     - Дорогие коллеги! Господа! -  начал я.- Товарищи! Прискорбное событие,
случившееся  вчера,  потрясло всех  нас до  глубины  души.  Вся  Россия  без
преувеличения содрогнулась от Камчатки до Карпат...
     - Карпаты теперь не наши! - подсказал Базлаков.
     - И Камчатку скоро отдадим... - всхлипнул Перов.
     -  Оставим мелочи  геополитики, когда речь идет  о  жизни и  смерти!  -
возразил  я.  -  Но особенно  тяжким  это испытание  было  для  наших  чудом
спасшихся  героев. Смерть держала их в своих  цепких  лапах  и дышала в лицо
мраком вечности...
     Перов снова всхлипнул.
     - Но с вами была  удача.  Небо  не отдало вас земле! Я долго думал, чем
можно отблагодарить вас за  мужество, ибо Отечество вряд ли  наградит вас за
это. Я не мог уснуть и долго думал, как доказать вам, что жизнь, несмотря на
все превратности, прекрасна...
     Катерина,  Базлаков  и  Вильегорский  посмотрели  на  меня  с опасливым
недоумением и уткнулись в тарелки. Перов, ничего не понимая, мучительно ждал
окончания тоста, с тоской  наблюдая  глумливую суету  шампанских пузырьков в
бокале.
     - ...Я долго думал, не спал и пришел к выводу: ничто так не взбадривает
настоящего мужчину, как хорошая  женщина. И я решил вас наградить! Я поручил
это  непростое  дело  моей  личной  секретарше  -  очаровательной  Екатерине
Валерьевне!  И  если  кто-то из  вас,  сладеньких, остался  не удовлетворен,
жаждет   продолжения,  прошу   подавать  заявки!  Катя   -   девушка   очень
исполнительная  и  все  быстренько  исправит...   Хорошенького  должно  быть
помногу! Но спешите, потому что завтра она возвращается в Москву...
     Оба  катапультанта  застыли  с  раскрытыми  ртами.  И только  Перов, по
причине похмельного тупоумия не уловивший ничего из сказанного,  обрадовался
паузе  и осторожно повел  ко рту спасительное шампанское. Но не тут-то было!
Катерина, вскочив, как ужаленная, выхватила у него из трясущихся рук бокал и
злобно  швырнула в меня. Увидев, однако, что хрусталь  прошел мимо  цели  и,
едва не  задев  опешившего  официанта,  разлетелся о стенку, она зарыдала  с
досады и опрометью выбежала из зала.
     Еще несколько минут все сидели молча.
     -  Ну,  Павлик, -  захохотал вдруг  Базлаков. -  Ну, ты  даешь... Есть,
конечно, крутые  мужики,  но ты... За Шарманова! Ты, Пашка, настоящий мужик!
Ура!
     Официант подал помертвевшему от горя Перову новый наполненный бокал - и
все дружно выпили, кроме Вильегорского.
     - Ты чего? - удивился Базлаков.
     - Мне пить нельзя. Я лечусь...
     - От чего?
     - От хламидиоза. В отпуске поймал. Самое смешное - от медсестры...
     - Какой еще такой хламидиоз? Триппер, что ли?
     -  Наподобие, - объяснил  я, -  но гораздо благороднее! Хорошо еще, что
тебе, Витя, медсестра попалась. У врачихи мог бы запросто и  Синклера Льюиса
взять почитать. С венерическими заболеваниями сейчас вообще страшное дело  -
просто какая-то сифилизация всей страны... Так что ты еще легко отделался!
     -  Погоди, - нахмурился Базлаков.  - А  что ж  ты вчера спирт стаканами
трескал?
     -  Забыл, - потупился Вильегорский.  -  После катапультирования все как
отшибло. А сейчас вдруг вспомнил...
     - Блин. Как же я теперь к жене сунусь? - рассердился Базлаков. - Как он
хоть лечится, хламидиоз этот трепаный?
     -  Таблетками разными...  Зелененькими, красненькими... У меня с  собой
даже рецепт есть, - виновато сообщил вирусоноситель.
     -  Ладно,  мужики,  не расстраивайтесь... - примирительно  молвил я.  -
Сквитались.  Ты  ему  хвост подставил, а  он с тобой хламидиозом  поделился.
Дуйте в аптеку - и на мою долю купите!
     - И ты тоже? - изумились они.
     - Ну  вы и эгоисты!  -  рассмеялся  я.  С хламидиозом  меня  уже как-то
знакомила  одна  тележурналисточка  - и  он  не произвел  на  меня  очень уж
неприятного  впечатления. Надо  признаться,  ко  мне  вообще легко  пристает
разная мелкая  постельная зараза - и  мой  уролог,  работавший  раньше в 4-м
управлении, в шутку называет меня "коллекционером".
     Примчавшийся в гостиницу  радостный атташонок  обнаружил меня  в  баре,
куда я спустился, оттащив в номер тело  Перова, наопохмелявшегося шампанским
до состояния, близкого к параличу.
     - А где мужики? - огляделся он.
     - Маленький гигиенический шопинг.
     - Вот неугомонные!
     Атташонок весело сообщил, что никакой специальной комиссии из Москвы не
будет:  разобраться во  всем на  месте поручено ему. И  вообще  происшествие
воспринято  со скорбным спокойствием.  В стране каждый  день  что-то падает,
сталкивается,  обрушивается  или  взрывается.  Пообвыклись.  Зато  столичное
начальство просто взбесилось, узнав, что Вильегорского собираются показывать
по мировой телевизионной сети с  пачкой "Винстона". Не ровен час мерзавчатый
пресс-секретарь   подсунет   информацию   президенту,  да  еще   под  плохое
настроение, - и тогда начнется!
     -  Сказали: головы  оторвут  и  ему, и  мне, и вам,  если  такой  позор
допустим! Приказали - отговорить.
     - Может и не послушаться... Большие деньги все-таки, - усомнился я.
     - Для настоящего летчика небо  дороже денег - не  мне  вам объяснять! -
твердо объявил атташонок. - Будем работать с кадрами... А где Катерина?..
     -  Сейчас  позову. Она  как  раз  о вас все  утро спрашивала. - У  меня
мелькнула похмельная мыслишка и его втянуть в наше хламидийное братство.
     - Нет-нет, мне надо бежать, - сразу  заторопился посольский крысенок. -
Англичане уже свою комиссию организовали. В два  часа первое заседание. Вас,
между прочим, тоже приглашают.
     - Обязательно приду, если...
     - Нет уж, без всяких "если"! Знаете, как трудно  было убедить Москву  в
том, что вы ни в чем не виноваты! И потом, на вас два  велосипедиста  в  суд
подали... За велосипед...
     - Почему два?
     - Они тандемом ехали.
     В номере я застал  Катерину, уже собранную в  дорогу:  она укладывала в
чемодан последние вещи.
     -  Таблеточки не  забудь  купить.  А  то некрасиво  получится  с  новым
шефом-то!
     - Какие таблеточки?
     - От хламидиоза.
     - Ну вот... Одна от вас, мужиков, грязь! - Она даже села  от  огорчения
на постель.
     - Ко мне претензии есть? Я сам пострадал.
     - К тебе - нет.
     - Тогда давай прощаться!
     - Прощай...
     - Место у тебя есть на примете или помочь? - великодушно предложил я.
     - Спасибо. Я думаю, меня возьмут в "Лось-банк". Это походило на правду:
вице-президентом  банка "Лосиноостровский"  был Костя Летуев - сын  крупного
гэбешника,  специализировавшегося  в свое время  на  борьбе с  диссидентами:
Сахарова как раз он вел. Сейчас, кстати, написал воспоминания  об академике,
"Наедине  с  совестью" называются. Когда  "контора"  кукарекнулась,  папаша,
пользуясь  своими   связями,   организовал  молодому   банку  мощную  службу
безопасности,  а  в качестве  гонорара  попросил  хорошее место  для  своего
тридцатилетнего сопленыша. Тот быстро вошел во вкус и за три года расколотил
четыре  банковских лимузина, но ему все сходило с рук. В "Лось-банке" у меня
был счет и еще кое-какие полузаконные делишки. Всякий раз, когда я появлялся
там,  сопровождаемый Катериной,  сопленыш Летуев смотрел на нее, как пионер,
которому  в  почтовый  ящик  вместо  "Мурзилки"   засунули   "Плейбой".  Все
сходилось. Что ж, пусть теперь он позайчутанит!
     - Надеюсь, после твоего прихода "Лось" простоит  еще хотя бы месячишко!
- улыбнулся я.
     - Об этом я не волнуюсь. Я переживаю, как ты без меня будешь...
     -  Да  уж  как-нибудь...   Найду  себе   другую   помощницу,  не  такую
общедоступную.
     -  В  этом я  не сомневаюсь...  Только вот как ты без  меня в Ле  Бурже
будешь?
     - А что такое? - насторожился я.
     - Понимаешь, я тебе все забывала сказать:  когда папа работал в Париже,
я   училась  в  одном  классе  с   сыном  нынешнего  министра  транспорта...
Замечательный  мальчик...  Антуан.  Скромный  -  папа  у  него  тогда еще  в
оппозиции был. Мы с ним целовались. Один раз.
     - С папой?
     - Нет,  с сыном. Но дома я у них бывала. Папа, кстати, страшный бабник.
А мать - алкоголичка. Типичные аристократы. Я  Антуану недавно позвонила, он
очень обрадовался и обещал во время салона притащить папашу к твоему стенду.
А  папаша  - личный  друг  президента.  Но, вероятно, все  это  тебе  уже не
интересно...
     - Катька, ну почему ты такая стерва? - с восхищением проговорил я.
     - Когда-нибудь расскажу.
     - Сам не понимаю, почему не могу на тебя долго злиться?
     - Наверное, потому что у нас много общего.
     - Много - не много, а одно общее у нас действительно есть.
     - И что же? - поинтересовалась она.
     - Хламидин.
     ...Когда по возвращении в Москву я привел Катьку к своему урологу, он с
таким  непрофессиональным  интересом ее осматривал, что стало  ясно: никакая
многолетняя   генитальная  рутина  не  может  притупить  во   враче  чувство
восхищения красивой пациенткой.
     -   К   сожалению,  на  период   лечения   вынужден  рекомендовать  вам
воздержание, - вздохнул доктор. - Если что, приходите еще! Не стесняйтесь...
     - А мы и не стесняемся, - ответила Катерина. - Постельные болезни - это
всего лишь разновидность отрицательной информации, которой обмениваются люди
во время общения. Вас обругали - и вы пьете валерьянку. Вас заразили  - и вы
пьете антибиотики... Вам никогда это не приходило в голову?
     - Никогда, - опешил уролог.
     -  Жаль!  -  Она  встала  и протянула  ему для  поцелуя  руку  с  таким
величественным видом,  словно  осматривалась только  что  в гинекологическом
кресле не на предмет мочеполовой  инфекции, а в связи с зачатием  наследника
престола.
     Так для меня  закончилась эта история  с МИГами.  Атташонка, по слухам,
вскоре перевели  с  повышением  в  аппарат  ООН.  Базлаков  перешел в  отряд
космонавтов. Вильегорского долго  уговаривали, грозили лишить разрешения  на
полеты  - и он отказался от всех предложений  фирмы  "Винстон", хотя  на эти
деньги мог,  забросив авиацию, жить безбедно  лет десять. Он разбился  через
год, катая на истребителе какого-то любителя острых ощущений...



     Парижский авиасалон стал триумфом "Аэрофонда". Мои маленькие спортивные
самолетики произвели в небе Ле Бурже фурор - мы  даже  "сочинили" две  новые
фигуры высшего пилотажа. Известное дело, если  хочешь, чтобы тебя заметили в
России,  добейся  сначала  признания в европах.  Даже старый мерин  Братеев,
председатель  Национального авиационного  комитета,  прислал  ко  мне в шале
своего помощника с поздравлениями и приглашением познакомиться лично.
     Познакомиться лично!
     Вот  тварь застойная! Сколько времени я бездарно просидел в приемной  у
этого  окаменевшего  номенклатурного  говна!  На всех совещаниях, куда меня,
естественно, не допускали,  он визжал, что в российской  авиации никогда  не
будет частных собственников!
     Познакомиться лично?
     Да он знает  меня как облупленного! Досье, которое этот собачий оглодок
собрал на меня, весило раза в четыре  больше, чем его высохшая в руководящих
креслах  задница!  Я  четыре года  отбивался  и  откупался от насылаемых  им
технических комиссий, от подсылаемых им ментов и фээсбэшников!
     Познакомиться... А кто еще накануне, за два дня, на совещании орал:
     - Почему Шарманов со своими летающими мандавошками попал на салон? Мало
вам лондонских обломков?! Разобраться сейчас же!
     А чего тут  разбираться? Потому и  попал, что  все чиновники делятся на
две  неравные  категории:  берущие  гниды и  неберущие  гниды.  Так  вот,  у
неберущей гниды  Братеева все  заместители были  гнидами берущими.  Так  я и
пробился в Ле Бурже.
     -  Сергей  Феоктистович  ждет  вас  на  ужин,  -  повторил  приглашение
помощник.
     -  У  меня нет  никакого желания  ужинать с вашим  шефом! -  ответил  я
холодно.
     - Т-так и п-передать? - Парень от изумления начал заикаться.
     - Так и передайте!
     Да,  это  был вызов!  Очень рискованный ход. Но я  рассчитал все верно:
через  два  дня  Братеев  уже  сам плясал  вокруг  моих  "авиэток",  взахлеб
рассказывая   французскому  министру  о  том,  ядрена  Матрена,  что   может
собственных невтонов рожать и Россия-матушка. Глава французской транспортной
авиации,  неторопливый, ухоженный господин,  тратящий на обстоятельные обеды
времени раза в три больше, чем на государственные дела, слушал его с тонкой,
мудрой улыбкой, которая бывает только у людей, регулярно читающих  донесения
спецслужб.  Рядом  скучал министерский  сынок  Антуан  -  тощий красавчик  с
влажными черными  кудряшками  и легкой паскудинкой в  личике.  Обычно  такие
гаденыши  и  устраивают своим блестящим папашам  общенациональные скандалы с
наркотой или какой-нибудь  выбросившейся  из  окна малолетней  проституткой.
Впрочем, и папаша периодически  становился героем  разнообразных сексуальных
скандальчиков,  на что,  впрочем, президент,  сам  известный  ходок, смотрел
сквозь пальцы.
     Братеевские  рулады   сначала   переводила  француженка,  изъяснявшаяся
по-русски с акцентом  говорящей вороны.  Катерина,  скромно стоявшая за моей
спиной, подсказывала  ей недостающие слова и исправляла совсем уж чудовищные
ошибки.  Наконец  ворона каркнула  и  безнадежно  запуталась  в  авиационной
терминологии.   Она  растерянно  улыбнулась,  надула  щеки  и  издала  звук,
означающий  у французов полное бессилие перед коварством судьбы. Мы обычно в
подобных случаях чешем затылок или задницу.
     Катерина вышла из-за моей спины и решительно взяла дело в свои руки.
     - Это правда, что у вас не поощряется частный капитал в области высоких
технологий? - спросил  министр, кивая на  роскошный  стенд  новых разработок
"Аэрофонда", стоивший мне страшенных денег.
     - Ну что вы, господин министр! - улыбчиво возразил Братеев. - Вот перед
вами владелец абсолютно частной авиационной фирмы. Господину Шарманову нет и
тридцати...  Прямо,  можно  сказать,  со  студенческой  скамьи -  в  большой
авиационный бизнес... И мы, конечно, помогаем ему, чем можем!
     Два  года назад, когда  мой первый самолетик  поставил  мировой рекорд,
этот невыкорчеванный пень застоя орал про меня на всероссийском совещании:
     "Шарманов  ничего  не  понимает в авиации! Недоучка..."  Он  и  теперь,
хорек,  намекнул министру на  мое  незаконченное  высшее, которое все  равно
лучше его партшколы, как живой член лучше резинового!
     -  Господин министр, - вмешался я, особым выражением глаз давая  Катьке
понять, что если хоть одно слово из  моего выступления пропадет, я проеду по
ней асфальтовым катком, а потом запечатаю в пластик.
     Министр и вся свита уставились на меня с интересом, и, как по  команде,
полдюжины  операторов  развернули  в  мою  сторону  свои  камеры,  одетые  в
специальные чехлы, словно таксы на прогулке.
     Лицо Братеева застыло в ненавидящей улыбке.
     - Господин министр, - продолжал я, - наши российские чиновники изобрели
уникальный способ помощи частному капиталу. Я называю это методом протянутой
руки...
     Катерина переводила. Министр благосклонно кивал, а следом за ним кивала
и вся свита. Братеев  от неожиданности засветился гордостью строгого отца за
своего смышленого сына.
     - Эта рука, - объяснил я, - протягивается, конечно же, не для помощи, а
за взяткой. И если предприниматель  тут же не  вкладывает в эту  руку  пачку
долларов, то его бизнес обречен...
     Братеев  предынсультно  покоричневел.  Министр,   выслушав   виртуозный
Катькин  перевод,  тепло   засмеялся,   убедившись  в  том,  что   источники
благосостояния  французских  и российских чиновников  в  принципе  ничем  не
отличаются. И вся свита покатилась со смеху. Журналисты взвыли от восторга и
тут  же  начали  бормотать  в  диктофоны  комментарии к  моему  скандальному
заявлению.
     Тем временем министр вдруг погосударственел и произнес коротенькую речь
о том, что Россия только выиграет, если  во  всех сферах ее  экономики будет
присутствовать  частный капитал,  а представители нового поколения, лишенные
предрассудков и предубеждений коммунистической эпохи, энергично возьмутся за
дело.
     Катерина,    переводя,   успевала   строить   глазки   своему   бывшему
однокласснику, не забывая проверять мою  реакцию на это. А я вдруг подумал о
том,  что,  возможно, министр  со своим  сынком происходят  от какого-нибудь
донского  казака,  завалившего в 1813 году  молоденькую вольтерьянку. Ничего
удивительного.  По  семейным  преданиям,  я   сам   происхожу  от   пленного
французского  улана,  который,  узнав  поближе  русских  женщин,  воскликнул
"Шарман!" -  и навсегда  остался  в  России.  Кстати,  почти все  журналисты
обыграли потом в своих репортажах французский смысл моей фамилии.
     Я  ликовал.  Мой дерзкий  ответ  обошел  все телевизионные программы  и
газеты. Попутно комментаторы объяснили общественности, что такое "Аэрофонд",
кто такой  Шарманов  и  почему  министр  транспорта Французской  Республики,
личный друг президента,  оказался у выставочного стенда молодого российского
бизнесмена.  Видела  бы  меня  моя  мама,  всю  жизнь  просидевшая  в  своем
Арзамасе-16,  засекреченном  до  неузнаваемости. Слышал  бы  это  мой  папа,
талантливый конструктор крылатых ракет. Он мог бы стать вторым Королевым, но
всю  свою  творческую энергию  потратил  на  семейное строительство.  Теперь
папусик  в  четвертый  раз  воздвиг  брачные чертоги, а его  сын моложе моей
дочери.  Вероятно, и Татьяна, лежа в постели с каскадером, имела возможность
на Майорке порадоваться за своего супруга.
     В каминном  зале арендованного  шале я  с  упоением  по  десятому  разу
просматривал записанный на видеопленку триумф знаменитого  русского авиатора
Шарманова, а Катерина  бесилась. Еще бы. Как  она  все тонко рассчитала! Так
изящно свалить от меня: министерский сынок, когда-то сидевший с ней за одной
партой, ложится с ней в одну постель. А уж как она  умеет привязывать к себе
мужиков  двойным морским узлом, мне известно. Потом я, как  сявка, умолял бы
ее  поспособствовать развитию совместного франко-российского авиабизнеса,  а
она бы наслаждалась моим унижением!
     Не вышло. Антуан  помахал  Кате ручкой и удалился вслед  за  папашей  в
неведомый  мир  галльского   разврата,  утонченно-отвратительного,  как  сыр
"рокфор". В утешение я купил Катерине невдолбенно дорогое колье. Но она была
безутешна, хныкала и даже, ссылаясь на  приближающиеся  женские недомогания,
предложила заказать мне девушку по телефону.
     - Ну не-ет! - засмеялся я.  -  Наш триумф мы отметим  вместе! И знаешь,
кем ты будешь сегодня?
     - Кем? - осведомилась она упавшим голосом.
     - Жанной д'Арк!
     - А ты ослом! - заорала Катька и отшвырнула ювелирную коробочку.
     - Что-о?! - нахмурился я.
     Так с моими подарками могла  обращаться  только одна женщина - Татьяна,
но именно поэтому она и сидела на Майорке.
     - Извини, Зайчуган, - одумалась Катерина и  покорно подняла  подарок  с
пола.



     Лет  десять назад  наше  участие  в  любом авиационном салоне  вызывало
фурор,  так  как СССР обычно  выкатывал  два-три абсолютно  новых  самолета,
каждый из  которых  тянул на  мировую  сенсацию. По количеству экспонатов мы
забивали любую страну, а то и всех участников, вместе взятых. Давая интервью
западным журналистам, наши авианачальники, вроде Братеева, без всякого блефа
объясняли, что смогли привезти и показать только то, что уже рассекречено. А
настоящие новинки можно пока увидеть только на полигонах.
     Наши  делегации  были  не только  самыми многочисленными,  но и  самыми
дисциплинированными: пили по вечерам и лишь со своими, закрывшись в номерах.
Каждый специалист имел строжайшее, утвержденное где надо задание по изучению
иностранной  техники. А  половина делегации и вообще состояла из сотрудников
спецслужб, но  выделялись  они  лишь  тем, что  легче  остальных  переносили
похмелье. Кстати, противопохмельные таблетки -  это,  пожалуй,  единственный
еще не разболтанный секрет КГБ. А ведь озолотиться можно!
     Теперь  же  от  былых имперских времен  осталась  только  одна  стадная
многочисленность   делегаций,   но   пьют   уже  где  попало,   а   депутаты
демократической ориентации еще и норовят наблевать в нагрудный карман своему
зарубежному  коллеге.  Привозят  же с  собой эти  шумные  официальные  оравы
всего-навсего деревянные  макеты гениальных  задумок прошлого, забракованных
когда-то разными высокими и тупыми комиссиями. Привозят  и  безбожно врут об
успешных испытательных полетах, выпрашивая, как цыгане, инвестиции и подачки
под обещания продать все секреты. Я даже иногда думаю, что же у нас в России
закончится раньше: полезные ископаемые или бесполезные секреты?
     Но  в  последние  годы  появилась  одна,   прежде  неведомая  традиция.
Официальную  делегацию  возглавляет обычно замухрышка, вроде  Братеева,  а в
самый  разгар выставки  появляется  какая-нибудь  настоящая шишка со свитой,
напоминающей  по  количеству  дармоедов   похоронную   процессию  за  гробом
рок-звезды. Организаторы  авиасалонов  теряются  в  догадках, как  принимать
неофициально  свалившихся им на голову заоблачных российских  чиновников.  А
русские  конструкторы,  покорные от  многодневного  пьянства,  выстраиваются
вдоль своих достижений и с холопскими ужимками жалуются залетному начальству
на нехватку денег и тихое умирание отечественной авиации.
     - Уж прямо  и умирает? -  качает  обычно головой высокий  гость.  - Вон
сколько добра наволокли!
     Людям  с хорошим  пищеварением  любая смерть,  в  том числе  и авиации,
кажется  надуманной проблемой. Они  в Кремле вообще, наверное,  спохватятся,
когда   в   Замоскворечье   заколосится    сельхозкооператив   имени   10-го
всекитайского  партсъезда.  Но нет  худа  без добра: в России-то им  недосуг
заняться проблемами авиации, а в Лондоне или Париже из них, позирующих перед
телекамерами, иной раз и удается выудить какое-нибудь обещание, вроде:
     - Ладно, разберемся!
     На сей раз в Ле Бурже прибыл Второй  Любимый Помощник Президента России
- высокий, по-теннисному подтянутый,  твердолицый человек лет пятидесяти. Он
давно уже ездил  за  границу  без жены, которая  безвылазно  сидела  дома  и
стерегла, как он  любил выразиться,  домашний очаг, чтобы в старости было на
чем щи подогреть.
     Вообще-то  помощника  звали  Владимиром   Георгиевичем,  но   за  глаза
именовали попросту "Оргиевичем". И совсем даже не случайно. В какую бы часть
света  ни отправлялся  Второй Любимый  Помощник, опережая его, по  спецсвязи
летело закодированное по всем шифровальным правилам и обладающее семнадцатью
степенями защиты указание организовать к приезду высокого гостя "хорошенькую
бордельеру".   Оргиевич  в   свои   пятьдесят  лет  был  полон   мужских   и
государственных  сил,  а полноценную  ночную гульбу  переносил  с  легкостью
студента, до утра зубрившего сопромат.
     Понятное  дело,  заботы  по  организации  сексуального  досуга  Второго
Любимого  Помощника   поручались  российским  послам.   Поначалу,   конечно,
находились и  такие, что пытались возражать, даже возмущаться. Но им резонно
отвечали:
     - В ЦК КПСС пожалуйтесь! - и добавляли:  - Если не  можете организовать
такую малость, то на хрен вы вообще нужны здесь державе!
     И  тогда  седовласые  дипмужи,  возросшие еще  под  сенью  легендарного
Мистера "НЕТ" со странной фамилией Громыко, вызывали сотрудников помоложе и,
отводя глаза в сторону, давали задание по организации "бордельеры".
     - Так нужно...  для России! - объясняли они.  Юные  дипломаты, особенно
карьерные,   не   прошедшие  комсомольскую  школу  времен  позднего  застоя,
частенько  проваливали  такие  мероприятия  - и это уже  стоило  места  двум
послам,  отправленным  на  преподавательскую  работу,  вероятно,   с  тайным
расчетом, что, обжегшись, они введут-таки в МГИМО спецкурс  по организации и
проведению "хорошеньких бордельер" для высоких московских гостей.
     Наш посол во Франции,  к счастью для себя, накануне уехал  в отпуск. На
дипломатическом хозяйстве остался  временный  поверенный,  бывший  полковник
внешней  разведки  -  юркий  седовласый губастик в огромных  очках, с трудом
удерживающихся   на   красной   лоснящейся   носопырке.   Боясь   как   огня
преподавательской  работы,  за день до прибытия высокого гостя он специально
приехал на выставку, подошел к стенду "Аэрофонда" и отозвал меня в сторону:
     - Павлик, вся надежда на тебя! Найди девочек...
     - А мальчиков не надо?
     - Таких указаний не было... - растерялся он. - А что, есть информация?
     -  Шучу.  Это Третий  Любимый  Помощник голубой,  как  яйца  дрозда,  а
Оргиевич - нормальный мужик!
     - Ну и  шутки у тебя! Значит, девочек... И лучше  русских, их тут много
по ночным  клубам пляшет. Местных не надо  -  они нас сразу прессе сдадут...
Еще и сами опишут,  жоржсандки  хреновы! Да, вот чуть не  забыл  - ужин тоже
тебе придется оплатить... Сам знаешь, как посольства  теперь финансируются -
скрепки купить не на что!
     - А что я с этого буду иметь?
     - Лично представлю тебя Оргиевичу!
     - Мало. Знаете, во сколько мне влетит эта "бордельера"?
     - Что еще?
     - Братеева там быть не должно!
     - Ну ты и мстительный.
     - Козлов надо наказывать.
     - Согласен.
     Познакомиться  в  непринужденной  обстановке  с  самим  Вторым  Любимым
Помощником -  о  чем еще можно мечтать!  Человек, удачно выпивший  вместе  с
десятым  клерком,  который  в  администрации  Президента  промокашки  носит,
получает иной  раз возможность  заработать столько, что и отдаленные потомки
не будут знать, куда еще засунуть наследственную зелень. А тут сам Оргиевич!
     Но, пораскинув  мозгами,  на  организации  "бордельеры" я  еще  решил и
заработать.  К стенду "Аэрофонда"  уже несколько  раз  подходил  французский
хмырь,  обсыпанный  перхотью,  как конфетти.  Он  имел  в  России  серьезные
интересы, разнюхал о предстоящем визите Оргиевича и все выпытывал, когда тот
должен посетить авиасалон. Я навел справки  и выяснил, что хмырь был чуть ли
не  последним  Бурбоном,  наследником   французского  престола,  и  славился
деловыми связями, а также грандиозными пьянками, которые регулярно устраивал
в своей  огромной квартире на Елисейских полях.  Я  заслал к  нему Катерину.
Бурбон не только согласился полностью профинансировать "бордельеру" у себя в
квартире,   но  и   предложил  мне  сто  тысяч  франков  за  посредничество.
Возможность нажраться и  покуролесить в обществе Второго Любимого Помощника,
попутно решив деловые вопросы, стоит дорого!
     С прикомандированным  ко мне советником по  культуре мы объехали лучшие
ночные клубы и  отобрали  дюжину танцовщиц  - милых,  изящных дев  с крупами
нежными, как шелк, и  твердыми, как  курс на рыночную  экономику.  Мы  брали
только "экстракласс" и никого из серии: "Мужчина, не хотите ли познакомиться
с  моей  киской?" Эх,  вот почему, как  верно заметил  Серега Таратута,  нет
женщин  в  русских  селеньях  - они  все  давно  в парижских  и  гамбургских
борделях.
     Проинспектировать девушек я  поручил Катерине,  еще злой  после подлого
поведения  Антуана  и  ночного  исполнения  роли  Жанны  д'Арк.  Получив  от
временного  поверенного  общее  представление  о  сексуальных   пристрастиях
Помощника,  она  осмотрела  девиц с дотошной ненавистью эсэсовки, отбирающей
славянок для господ-офицеров.
     Советник  по  культуре,  в  прежние  годы  курировавший  по  линии  КГБ
проституток, кормившихся вокруг Интуриста, провел суровый инструктаж:
     - Шаг влево, шаг вправо -  поедете  на  родину.  И ни одна сука  никуда
дальше Смоленска сиську не протащит! Вам ясно?
     - Ясно...
     -  Человек с вами  будет большой, очень  большой! Забудете  о нем,  как
только все закончится. Ясно?
     - Ясно...
     -  Никаких презервативов.  Не любит. И полная стерильность. Если у него
хоть кольнет потом  или капнет, я вам  ваши кормилицы  навсегда запломбирую!
Ясно?
     - Я-я-ясно-о... - блеял "экстра-класс", испуганно переглядываясь.
     Мне их стало немного жаль, и я приободрил:
     - Гонорар тройной, как на Северном полюсе. Не бойтесь, девушки, кому не
достанется Большой Дядя - я всегда к вашим услугам!
     Катерина усмехнулась.
     - А ты, милая, будешь сидеть в шале и греть мне постельку! - поставил я
на место свою любимую секретаршу.
     - Как скажешь, Зайчуган! - покорно шепнула она.
     Ведь знал же,  что ее покорность заканчивается обычно большой пакостью,
но прошляпил и на этот раз!
     Временный поверенный был в восторге от того,  как выполнено  задание. А
Второй   Любимый   Помощник   удовлетворенно  улыбнулся,   оглядев  стол,  в
гастрономическом отношении представлявший собой совершенно бессмысленное, но
эффектное смешение французской и  русской кухни; седло ягненка под соусом из
трюфелей соседствовало  со  стопкой блинов и  ведром  красной  икры. Посреди
стола на огромном серебряном  блюде  в позе  андерсеновской русалочки сидела
одна  из девушек,  обложенная  по  окружности королевскими креветками. Вдоль
одной стены выстроились одетые во фраки  официанты, напоминавшие стрижей  на
телеграфном  проводе,  а  вдоль   другой  -  голые  девочки,  прикрытые  для
пикантности листиками кудрявого салата.
     - Да, временный, быть тебе послом. Угодил! - повторял Оргиевич, потирая
руки.  -  А бабы-то,  бабы! Знатная  "бордельера"  сегодня  будет!  Налетай,
мужики! - махнул он рукой свите, расположившейся у него за спиной.
     А  в свите Второго  Любимого Помощника, кроме  референтов,  охранников,
прикормленных  журналистов  и  раскормленных  шутов,  именующихся  почему-то
ведущими   деятелями   российской   культуры,  наблюдались  еще  две  весьма
колоритные личности - Гоша и Тенгизик. Это были знаменитые воры в  законе, о
которых с восторженным  испугом  писала  вся отечественная  пресса. Западная
печать тоже не  молчала.  "Фигаро", возмущаясь, уверяла,  что,  если  бы  не
дипломатические паспорта, французские  власти ни за что не допустили бы их в
страну, "форбс"  прозрачно  намекал на то, что  с  помощью Гоши и  Тенгизика
Кремль  обделывает  свои  самые пакостные  делишки,  такие,  которые  нельзя
поручить даже костоломам из бывшего КГБ.
     Кстати,  в  Кремле  у них  действительно  был  офис на  одном  этаже  с
кабинетом Оргиевича.  И  как-то раз  один  свежеизбранный губернатор приехал
жаловаться в Москву  на полную  отморозку  бандюков  у себя  в  области. Ему
порекомендовали обратиться к  Гоше  и Тенгизику. Поговорив с  ними несколько
минут, губернатор заплакал и поехал восвояси - мириться со своими областными
мордоворотами.
     Гоша и Тенгизик  имели обыкновение  несговорчивым конкурентам "забивать
стрелку" в Кремле. Ход, что и говорить, сильный: супостатам, оставившим свою
охрану возле  Спасских ворот, били морду прямо в  кабинете, из окон которого
был виден Царь-колокол. После этого на конкурентов снисходило просветление -
они  становились уступчивыми до неузнаваемости  и  подписывали любые бумаги.
Странно, почему наш президент до сих пор не применит тот же метод устрашения
к лидерам оппозиции! Дешево и сердито.
     "Бордельера" началась. Бурбон произнес пространный тост в духе Генона о
глубинных  евразийских связях между Россией  и Францией и  выразил восторг в
связи с тем,  что  имеет счастье принимать  под своим кровом такого высокого
гостя. В ответ он  был крепко поцелован Оргиевичем в губы. Далее последовало
ал-лаверды.  Второй  Любимый  Помощник долго говорил  о  многовековой  любви
России к  Франции  и  даже  умудрился  представить  войну  1812 года  чем-то
наподобие совместных натовских учений.
     Вечер удался! Девчонки  отбросили  салатные  листочки  и отплясывали на
столе "калинку-малинку", призывно потряхивая раскатистыми  грудями  - меньше
четвертого  размера  мы  не  брали.  Сам  я  дважды  выпил  с  Оргиевичем на
брудершафт. Бурбон, получив  от высокого гостя твердое  обещание вернуть ему
французский трон,  в доказательство  своей  беззаветной  преданности  России
лакал водку  прямо из горла. Временный поверенный  с лакейской  угодливостью
подливал  Гоше  и  Тенгизику  "столичную",  еще  с  до-перестроечных  времен
хранившуюся в посольских подвалах. Свита  жрала и пила так, словно ее только
что по  Дороге жизни  доставили из блокадного Ленинграда. Известный сатирик,
лауреат Бейкеровской  премии, которого Второй Любимый Помощник всюду возил с
собой в качестве дорожного тамады, каждый тост говорил стихами:
     Заявляю вкратце я:
     "Будь здорова, Франция!"

     Или

     Поднимаю свой бокал,
     Чтобы завсегда стоял!

     После  легкой  кулинарной  подготовки   и  основательного  алкогольного
разогрева настал черед  разврату. Надо сказать, квартира Бурбона никогда  не
служила  излюбленным   местом  сбора  общества   "Борьбы  за   моногамию   и
моноложества  имени Св.  Инессы".  Официанты и  те  здесь были  особенные  -
наблюдательные  извращенцы. Вся  радость  их  жизни  состояла в обслуживании
таких  вот  оргий, поэтому секреты чужих удовольствий  они хранили, как свои
собственные. Но даже ко многому привыкшие официанты были взволнованы,  когда
Второй Любимый Помощник, лицо которого  не сходило со страниц газет,  мощным
бурлацким движением придвинул к себе  русалочку вместе с  блюдом, расстегнул
брюки  и,  окунув  орудие  в  сметану,  рыча,  завладел  девицей  не  совсем
естественным  способом,  да  еще  с таким азартом, что  королевские креветки
брызнули в разные стороны как живые.
     - А ну  давай, орлы! Гоша! Тенгизка! Эй, временный, не сачкуй, а  то на
пенсию отправлю! - крикнул Оргиевич. - Бурбон, мать твою за ногу, у тебя что
- отсох?
     Знаменитые бандюки  оказались,  как и следовало  ожидать, садистами  не
только по профессии, но и по сексуальной ориентации. То, что они вытворяли с
истошно оравшей от боли крашеной блондинкой, на суде  обычно квалифицируется
как  "групповые  развратные  действия,  совершенные   с  особым  цинизмом  и
повлекшие  за  собой  тяжкие  телесные  повреждения".  Временный  поверенный
сначала по осторожной гэ-бешной привычке хотел на всякий случай сачкануть. А
может, просто переволновался, готовя "борделье-ру", и ему было не  до секса.
Но после окрика начальства он торопливо выбрал девушку поскромнее и увлек ее
за кадку с искусственной пальмой. Остальные члены свиты разобрали  танцорок,
и начался русский  блуд -  бессмысленный и  беспощадный.  Я,  как и  обещал,
принялся утешать тех, кому не достался Большой Дядя.
     То  и  дело  раздавались подхалимские  возгласы  изумления  в  связи  с
возвратно-поступательной неиссякаемостью Второго Любимого Помощника:
     - Ах, Владимир Георгиевич, уже третья! Крепка же демократия в России!
     Бурбон - вероятно,  давно  уже отказавшийся  от женщин в пользу водки -
старательно колотил по подносу, как по тамтаму, помогая высокому московскому
гостю  держать  ритм.  Скромная  девица  напилась и  оказалась  буйной.  Она
отобрала у временного поверенного  его огромные очки  и  довольно изощренным
образом нацепила их на свою правую ягодицу.
     ...Катерина  появилась  в  самый разгар  "бордельеры".  Длинное  черное
бархатное платье  плавно  и целомудренно  облегало  ее  стройную  фигуру. На
высокой  загорелой шее  сияло  подаренное мной колье.  Строгая викторианская
прическа делала  мою  гулену изысканно-беззащитной.  Войдя,  она  застыла  в
оцепенении,  точно  юная  виконтесса,  зашедшая   пожелать  маменьке-графине
спокойной ночи и обнаружившая ее в объятьях горбуна-конюха.
     - Добрый вечер! - робко произнесла Катерина и попятилась.
     - Добрый вечер, - механически отозвался Любимый Помощник, остужавший  в
этот момент свою державную мощь в бокале "Вдовы Клико".
     Разглядев вошедшую,  он смутился  и, опрокинув  бокал, стал застегивать
брюки,  второпях довольно  болезненно прихватив себя "молнией".  Да и вообще
все  развратствующие  застыли  в  каком-то  неловком  испуге.  Даже  Гоша  с
Тенгизиком засмущались и отпустили свою жертву со словами:
     - Ладно, телка, попасись пока...
     А я, предчувствуя, что это появление может вызвать ярость у Оргиевича и
безвозвратно погубить все мои заманчивые планы,  постарался сделать вид, что
не  имею к вошедшей никакого отношения. Второй  Любимый  Помощник, освободив
наконец   крайнюю  плоть  из  зубьев  "зиппера",  преисполнился   подобающей
значительности, оглядел залу и молвил:
     - Что-то у нас тут непорядок в смысле питания...
     Бурбон,  ударив  кулаком по  подносу,  закричал  на  официантов,  и они
бросились приводить в порядок сервировку, основательно нарушенную охотниками
до настольной любви. А Катерина  тем  временем  подошла  ко мне, материнским
движением заправила  в брюки рубашку и платочком стерла с моего лба испарину
сладострастия.
     - Тебя же просили, - зашипел я. - Уходи немедленно!
     - Зайчутан, в номере так скучно...
     Тем временем ко мне, натыкаясь .на стулья, подскочил  лишившийся  своих
очков временный поверенный и потащил к Оргиевичу.
     - Твоя?  - грозно  спросил тот, кивая на  Катерину, задумчиво  нюхавшую
веточку сельдерея.
     - Моя, - чувствуя, как холодеют уши, ответил я.
     - Жена?
     - В каком-то смысле... Знаете, такая ревнивая...
     - Знаю. Уступи!
     -  Не связывайтесь, Владимир Георгиевич! - на всякий случай предупредил
я.
     - Уступи - не пожалеешь!
     -  О  чем  речь,  Владимир  Георгиевич!  -  радостно крикнул  временный
поверенный, словно речь шла о его секретарше. - Берите!
     - За Прекрасную Даму, навестившую наш  скромный  уголок! - провозгласил
Второй Любимый Помощник, поднимая бокал.
     Катерина потупила глаза и покраснела от удовольствия.
     Официанты под руководством суетящегося Бурбона тем временем  на длинном
подносе внесли огромного угря. Под горячее Оргиевич, уже обнимая Катерину за
талию, провозгласил:
     - За президента! Дай Бог ему здоровья!
     -  За президента! - гаркнула  свита. Зазвенели ножи  и вилки.  А  через
четверть  часа  Катерина,  смерив  меня  победно-насмешливым  взглядом,  уже
уводила из зала Второго Любимого Помощника. Оргиевич  на пороге  оглянулся и
наставительно сказал:
     -  Вы тут не балуйтесь без меня! Нам  с Катей поговорить надо. Мы скоро
вернемся...
     - М-да-а, - молвил временный поверенный, подслеповато глядя им вслед, -
здорово ты это, Павлик, подстроил.
     - Ничего я не подстраивал!
     - Ну не надо! Своим-то не надо...
     Разврат продолжился. Гоша и  Тенгизик, проявляя непонятное постоянство,
отыскали   под   столом  свою   тихо   плачущую  блондинку   и   возобновили
надругательство. Один из официантов от всего виденного и пережитого свалился
в обморок. Его унесли.  Бурбон припал  на  залитую  вином скатерть и душевно
беседовал по-французски с головой съеденного  угря. Я, выхлебав фужер водки,
пошел обессилено мстить Катьке с пьяными танцорками.
     Оргиевич и Катерина в ту ночь так и не вернулись...
     - Ну и стерва она у тебя, - заметил временный поверенный, подозрительно
протирая вернувшиеся к нему очки.
     Мы ехали  домой по  пустынным  парижским  улицам.  Было утро, и  листва
каштанов  выглядела серой, как на  черно-белой фотографии. Да  и вообще весь
мир был послеразвратно сер и тошнотворно пресен.
     - Стерва, - согласился я. - Но ты думаешь, ей сейчас с ним хорошо? Нет.
Она не от этого тащится...
     - А от чего?
     - Не дай Бог тебе узнать!
     Именно  в  то утро  я начал  смутно понимать, что истинное удовольствие
Катька получала лишь в  одном случае - когда видела разъяренное лицо мужика,
орущего в бессильной злобе:
     - Стерва! Я ненавижу тебя! Ненавижу!!  В  этом был ее настоящий оргазм,
ради которого она могла подолгу таить в своей умной головке самые изощренные
многоходовки,  могла  идти,  ползти,  красться  к  своей счастливой  женской
судороге месяцами и однажды добиться своего:
     - Стерва-а-а!



     На  следующий день  Второй  Любимый  Помощник,  свежий  и бодрый  после
утренней  сауны  с  массажем,  начал   деловитый  обход   российской   части
авиационной  выставки. В  этом государственном муже, сосредоточенном,  резко
отдающем  команды  референтам, трудно  было  признать вчерашнего  Оргиевича,
начавшего со сметаны, а завершившего "бордельеру" в постели моей секретарши.
Катерина была  при нем, и по  взглядам, которыми они обменивались, мне стало
ясно: мерзавка выступила с показательной программой и по всем видам получила
высшие баллы.
     Я  шел следом за ними,  стараясь  удерживать на  лице счастливую улыбку
кормилицы, выдающей свое дитятко замуж  за хорошего  человека. Но  в душе, в
душе была тоска, был ноющий нарыв, вдруг дергавший так, что в глазах темнело
от  отчаянья:  "Как  же  я  теперь  буду  без  этой  стервы,  суки,  гадины,
предательницы, без этой трахательной куклы? Как  я буду без нее?" У нее же в
кулаке моя  игла!  Я  и  представить себе не мог,  что мне  будет так тяжело
терять Катьку.
     -  Не переживай, Павлик, - успокоил,  заметив мое состояние,  временный
поверенный. - Вернется. У Оргиевича никто долго не держится.
     Свита  медленно двигалась вдоль стендов, пялясь непроспавшимися глазами
на чудеса загибающейся российской авиации.
     - А это еще что  за прокладка с крылышками? -  скривился Второй Любимый
Помощник Президента.
     -  А  это,  Владимир   Георгиевич,   -   гнусно  воспользовавшись  моим
состоянием, попытался влезть в разговор Братеев, - уникальная  разработка, к
сожалению...
     - Что значит "к сожалению"? Что вы здесь все время ноете? И вообще я не
тебя спрашиваю, а Павлика!
     Я  превозмог   отчаянье,  собрался   с  мыслями   и  стал  обстоятельно
рассказывать   о  наполовину   придуманных   успехах  "Аэрофонда"   в   деле
строительства  малой российской  авиации. Оргиевич  благосклонно  слушал мои
разъяснения, изредка  бросая уничтожающие  взгляды на Братеева,  который, не
получив приглашения на "бордельеру", за  одну  ночь похудел  от расстройства
килограммов на  десять.  А  теперь, после  такой  публичной  оплеухи,  седел
прямо-таки на  глазах. Я  решил окончательно  добить старого врага и скорбно
поведал  о  моем  проекте  городского аэротакси,  забракованном  братеевским
комитетом  еще  два года  назад.  Тут Второй  Любимый  Помощник окончательно
возмутился и рявкнул:
     - Павел мой  друг, - он для наглядности даже положил мне на плечо руку.
- У нас с Президентом  на него большие виды.  Возьмем его в  команду молодых
реформаторов. Будешь мешать - удавлю!
     Гоша и Тенгизик инстинктивно подались в  сторону Братеева,  на миг даже
выпустив из рук все ту же  несчастную блондинку, которую  они с удивительным
постоянством таскали  с собой. Посмотрев на  эту несчастную (а  ей  были  не
нужны уже никакие тройные гонорары - разве что на лечение), полагаю,  многие
русские  девы,  мечтающие  в  своих блочных  халупках  о выгодах  древнейшей
профессии,  навсегда  отказались   бы  от   этой   мысли  и  пошли  работать
шпалоукладчицами.
     -  Смотрите, -  продолжал Второй  Любимый Помощник, похлопывая меня  по
плечу, - вот у кого надо учиться. Парень в авиации четыре года, а  о нем уже
весь мир говорит! А вы... Куда вы годитесь? И не надо жаловаться на реформы.
Да, стране трудно, но мы фашистов победили! Магнитку  построили!  Нам мужики
нужны, пахари! А не временные импотенты и слюнтяи с депутатскими значками!
     Братеев стал цвета хорошо  вызревшего баклажана, а временный поверенный
потупился.  Ко мне  же  весело  подвалили Гоша с Тенгизиком  и,  похлопав по
плечу, еще хранящему тепло могучей ладони, сказали хором:
     - Здорово, братан! Как  оно, ничего? А то,  Павлентий, давай к нам! - и
они кивнули на мелко трясущуюся блондинку.
     Это простецкое предложение  имело огромный смысл: по их  понятиям,  они
как бы приглашали меня под свою гостеприимную и надежную крышу.
     -  Спасибо,  мужики! -  с максимальной искренностью отозвался  я  и  на
всякий случай прослезился от благодарности.
     Питекантропы  удивительно чутки ко всякой фальши  - и с ними надо  быть
предельно натуральным. А Катерина под ревнивыми взорами Оргиевича подошла ко
мне и погладила по голове.
     - Иди к нему! - зашептал я.
     - Ты же вчера мне запрещал!
     - Иди к нему! - зашипел я. - Сука! Ненавижу тебя!
     - Ну, если ты настаиваешь,  дорогой... Кстати, он почему-то уверен, что
я твоя жена.
     - Все правильно.
     - Но ведь мы не женаты!
     - Если надо  будет,  поженимся... Иди к нему! Второй Любимый Помощник в
сопровождении  Катерины,  свиты и  нескольких еще более-менее  сохранившихся
после бурной ночи девиц отправился осматривать достопримечательности Парижа.
А вечером ко мне в шале ворвался взбешенный временный поверенный. Он был так
разъярен, что красненький носик его побелел, точно  отмороженный. Я лежал на
расстеленной  перед  камином искусственной тигровой шкуре.  Полчаса назад от
меня ушли две  косоглазенькие  специалистки по  тайскому массажу.  Вокруг на
полу, словно шкурки убитых оргазмов, валялись использованные презервативы.
     - Где ты взял эту стерву? - прямо с порога заорал бывший полковник так,
что огромные очки его подскочили ко лбу.
     - А что случилось-то?
     - Что случилось?! Да я теперь... Да она у меня...
     А  случилось  вот что. Катерина, пощебетав с  девчонками,  принимавшими
участие  в  "бордельере",  -  особенно  со  скромной, оказавшейся буйной,  -
выяснила,  что  временный  поверенный так  за  всю ночь ни разу  и  не сумел
поднять  в  атаку своего пластуна.  Интриганка  преподнесла  эту  информацию
Оргиевичу в том  смысле, что теперь, мол, понятно, почему российская внешняя
политика проявляет  на  международной  арене полную беспомощность. В связи с
этим утреннее высказывание Помощника о "временных импотентах" обретало новый
смысл, имевший  непосредственное отношение к  кадровой политике  МИДа. Более
того,  Оргиевич похлопал  поверенного по пояснице  и посоветовал  ему раз  в
месяц  садиться голой задницей на  муравейник, что чрезвычайно способствует,
особливо  если мураши  - алтайские. Алтай  же находится в  России,  а  не  в
Нормандии.  Кроме  того,  советник  по  культуре  подслушал,  как   Катерина
рассказывала  Оргиевичу  о  своем  папаше,  который  ужасно  соскучился   по
дипломатической службе и  мечтает вернуться в Париж, где  некогда работал...
Выводы ветеран внешней разведки сделал правильные:
     - Ну нет - с работы меня твоя сучка не снимет! Она меня плохо знает.
     -  Будем  надеяться,  - вздохнул  я  и  поведал  ему  грустную  историю
турецкого посла.
     -  Дурак  ты,  Паша,  а не восходящая  звезда российской авиации. Разве
можно таких баб рядом с собой держать!
     - Нельзя, - согласился я, - а  хочется... ...На следующий день  в Лувре
был прием в честь авиационного салона в Ле Бурже. Оргиевич появился под руку
с сияющей Катериной.  Она  даже переводила его беседу с  мэром Парижа, а это
уже являлось настоящим преступлением перед протоколом.
     Министр транспорта был рассеян и грустно улыбчив. К успешному окончанию
салона  в  Ле Бурже  газеты преподнесли ему подарок -  раззвонили о том, что
юная топ-модель, которую он спонсировал,  сбежала  от него к  кинорежиссеру,
прославившемуся  на  последнем Каннском  фестивале фильмом о транссексуалах.
Сюжет,  в  двух словах,  такой: муж и жена  живут  безрадостной  супружеской
жизнью, скандалят,  изменяют  друг другу- и  в  конце концов  разводятся.  В
поисках  гармонии  с  враждебным  миром оба они  меняют с помощью сложнейшей
операции  свой пол.  Муж  становится женщиной,  а  жена, наоборот, мужчиной.
Потом  они  снова  встречаются,  влюбляются,  женятся.  И  счастливы!  Фильм
произвел такое впечатление, что количество  людей,  жаждущих  поменять  пол,
увеличилось в три раза! Режиссер получил все мыслимые и немыслимые премии. К
этому  триумфатору и  ушла юная  топ-модель  от  своего  скучного  министра.
Поговаривали, что даже  президент высказал ему свои  соболезнования. Антуан,
как верный  сын, был в эту трудную минуту рядом с отцом и, судя по выражению
лица,  развлекал   родителя,   отпуская   разнообразные   гадости  в   адрес
присутствующих.
     И тут случилось непредвиденное. Оргиевич увлекся беседой  со знаменитым
актером  Робером  Оссеином,  прекрасно  - благодаря своим одесским  корням -
говорившим по-русски.  Сознавшись, что фильм  "Анжелика" он любит  почти так
же, как "Чапаева", Любимый Помощник, размахивая руками,  принялся изображать
знаменитый поединок графа  де Пейрака с посланником короля Людовика...  Этим
воспользовался  Антуан, еще позавчера  проявлявший к  Катьке  оскорбительное
равнодушие. Но  обстоятельства  изменились: теперь  она была уже  не  просто
навязчивой  одноклассницей,  работающей  на  какого-то  неведомого  русского
бизнесмена, но любовницей Второго Помощника!
     Наглый  министереныш увел Катьку  в  уголок  -  и  они весело  болтали,
очевидно,  вспоминая школьные шалости. Я внимательно  наблюдал за ними,  еще
ничего не  понимая. На какое-то время меня отвлек опоздавший к началу приема
Бурбон. Он жаловался на недомогание с такой непосредственностью, точно вчера
промочил ноги, а не нажрался до того, что пытался обольстить копченого угря.
Потом   к  нам  присоединились  несколько   деловых  французов,   прискакала
ворона-переводчица - и  речь пошла об инвестициях в российскую экономику. Я,
разумеется, уговаривал  этих  чучундр вкладывать не задумываясь  -  и обещал
чудовищную прибыль. Самое смешное, что они верили!
     Когда  я снова  нашел Катьку и Антуана в толпе, хватило одного взгляда,
чтобы понять  -- моя секретарша  готовит  международную пакость. На  ее лице
было знакомое  мне выражение  хищного  восторга, а тело,  искусно обнаженное
дорогим  вечерним  платьем (Оргиевич,  балда, успел  подарить!),  трепетало,
готовясь к прицельному прыжку в новую постель!
     Зачем?   Но  тут-то  как  раз  мне  все  было  понятно.   Я  -  вариант
отработанный.   Оригиевич?  Его  непостоянство  общеизвестно.  Зато  побывав
последовательно любовницей перспективного  российского  авиатора  Шарманова,
Второго   Любимого  Помощника  и  сына  министра  Франции,  Катька  обретала
постельную  родословную,  позволявшую  ей  в  дальнейшем,  бросив  кудрявого
Антуашу,  вполне прилично  устроиться в  Париже. Богатые кобели  тщеславны и
своими предшественниками гордятся, как знатными предками. Хотя не исключено,
что  все  это  она  устраивала  просто  ради  того,  чтобы  увидеть  на лице
всемогущего  Помощника  гримасу  бессильного  бешенства.  Мои  гримасы, надо
полагать, в тот момент ее уже не вдохновляли и не удовлетворяли. А зря!
     Оргиевич закончил воображаемую дуэль с королевским посланником и теперь
сдавливал что есть силы ладонь скривившегося от боли Оссеина, объясняя таким
образом, какое мощное у русского президента рукопожатие.
     - Говорят, он хворает? - спросил знаменитый актер, расправляя слипшиеся
пальцы.
     - Враки... Он здоров, как...
     В этот  миг  Оргиевич увидел Катерину, уплывающую из  зала  под руку  с
Антуаном.  Сынок  на  ходу  демонстративно  помахал ручкой  папаше.  Министр
профессионально  оценил  извилистую Катькину походку  и просветлел, чувствуя
себя, очевидно, частично  отмщенным. У  самой двери Катерина полуобернулась,
отыскала налитые кровью  кабаньи  глаза Любимого Помощника и оставила ему на
память ласковую улыбку Юдифи, прощающейся с головой Олоферна.
     - Сука!
     - Простите, недостаточно понял? - оторопел Робер Оссеин.
     - Это я не вам.

     На следующий день вся  бульварная  парижская  пресса  была  переполнена
издевками  над  Любимым Помощником. И даже  в  одной респектабельной  газете
появилась  вроде бы невзначай  карикатурка,  изображающая  лихого галльского
петушка,  который гвоздями  прибивает  раскидистые оленьи  рога  к  мохнатой
голове незадачливого русского медведя.
     Прощальный  вечер  в  посольстве  не  в  пример  "бордельере"  проходил
траурно.
     - Сука! - страдал от бессильной ярости Оргиевич. - Какая же она сука!
     -  Мы  вас предупреждали,-  от своего и моего  имени вздыхал  временный
поверенный, нацепивший затемненные очки - специально, наверное, чтобы скрыть
радость в глазах.
     Я  же  молчал, как  человек,  потерявший  под  ударами  судьбы  веру  в
справедливость,  и  пил  фужер  за фужером. Я, кстати, почти не притворялся,
понимая: теперь уж точно судьба развела меня с Катькой навсегда.
     - Ну что  ты, Павлик, убиваешься! - утешал меня временный поверенный. -
Радоваться надо, что от такой заразы избавился!
     - Она сломала... - Я вдруг захотел объяснить ему свое горе.
     - Что сломала?
     - Иглу...
     - Какую еще иглу?
     - Ты не поймешь...
     - Не хнычь, Павло. - Хмельной Оргиевич взял  меня за волосы и несколько
раз, утешая, стукнул лбом о край стола. - Это мы ее сломаем. Нака-ажем!
     - Накажем! - мстительно кивнул временный поверенный.
     - Накажем! - повеселели  Гоша и Тенгизик. До этого они  были  печальны:
блондинку накануне увезла "скорая помощь".



     Из  Парижа я  полетел  на Майорку.  Во-первых,  надо было развеяться  и
отвлечься. Во-вторых,  я соскучился по дочери. В-третьих, жена жаловалась по
телефону, что каскадер совсем оборзел и ходит налево. Надо было привести его
в чувство. Время я провел  неплохо, даже  в  охоточку наведался  в  законные
Татьянины  объятия и лишний  раз  убедился  в  том,  что  Катерина  - потеря
невосполнимая.   Говорят,   мы  пользуемся  всего  пятью  процентами  мозга.
Большинство  женщин примерно настолько же используют и  свое тело. Я даже не
стал   бранить  каскадера  за  левизну  в  сексе,  посоветовал  ему  блудить
поаккуратнее -  и  мы отлично  постучали  в  теннис, причем  он  уважительно
проиграл мне почти все  геймы. Огорчило меня только  то, что Ксюха  говорила
по-русски уже с акцентом...
     Москва встретила  меня  как  победителя. Все знали о моем  триумфе в Ле
Бурже  и особенно  про то,  как я закорешил  с  Любимым  Помощником. Телефон
звонил  непрерывно,  совершенно  недоступные  прежде  банки  предлагали  мне
кредиты  на фантастически  льготных условиях,  а  крутые воротилы  назойливо
зазывали в свои команды. Знаменитый телекомментатор Компотов вдруг пригласил
меня в свою передачу "Бой быков" и, почесывая неопрятную бороду, уверял, что
если  бы  в  России  вместо  ста пятидесяти  миллионов дармоедов было десять
миллионов  таких парней, как я, то Отечество процветало бы.  НТВ  сняло  про
меня телеочерк  под  названием  "Икар".  О статьях  и интервью в  газетах  и
журналах я просто не говорю...
     А  мне  было  тошно,  хотя  сразу  несколько  смазливых  моих сотрудниц
выразили  настойчивое   намерение  заменить   на   посту  сбежавшую  Катьку.
Преснятина. Я  хотел отвлечься - завел роман с одной певицей. Известной.  Ну
очень известной. Неделю было приятно  сознавать, что  эта  знаменитая дура и
микрофон держит  в кулачке совершенно так  же...  Потом  стало скучно. После
работы я сидел дома один-одинешенек,  пил  и, выдвинув  ящик  с "гербарием",
перебирал разноцветные скомканные платки, действительно  чем-то напоминавшие
ворох прошлогодних листьев. Они  даже пахли не сочащейся  женской  плотью, а
горьким лиственным тленом. Каждый вечер я давал себе слово отдать эти платки
в стирку, но каждое утро почему-то не отдавал...
     Так  продолжалось  до  тех  пор,  пока наш  человек  в  МИДе не сообщил
потрясающую  информацию. Оказалось,  после моего отъезда из  Парижа  события
разворачивались  совсем  не так, как я предполагал. Министр  авиации, еще не
оправившийся  от  измены  своей тощей  топ-модели,  получил  от  французских
спецслужб еще один удар - достоверные сведения о том, что новая подружка его
сыночка инфицирована СПИДом. Откуда они это узнали, вычислить было несложно:
все-таки  временный поверенный, старый лисяра, не зря  столько лет жрал свой
чекистский хлеб! Несколько дней, пока  проводились тестирования  и  анализы,
Антуанелло трясся, как мартышка, очутившаяся на Северном полюсе. Папаша тоже
пострадал: коллеги из правительства, очевидно по гигиеническим соображениям,
перестали подавать ему при встрече Руку. Газеты закричали о его политической
изоляции  и  скорой   отставке.  Один  журнальчик   изобразил,  как  министр
одевается,  чтобы идти  на  заседание  кабинета, а лакей  вносит ему  вместо
костюма огромный гондон. Впрочем, медики информацию спецслужб не подтвердили
- и  все  обошлось,  если  не считать,  что Антуаша  от переживаний угодил в
нервную клинику.
     Катерину же, сильно избитую, в двадцать  четыре часа  выслали в Россию.
Как донес из  Шереметьева  другой мой  человек, у  трапа ее встречали Гоша и
Тенгизик.  Я понимал; спасать ее от гнева Любимого Помощника - то  же самое,
что останавливать  собственной шеей  падающий  нож  гильотины -  но все-таки
решил прорваться  на прием к  Оргиевичу и выпросить  у него Катькину  жизнь.
Однако тот,  как назло,  улетел в Австралию по личному указанию Президента -
изучать тамошние страусиные фермы. Оставалось ждать и надеяться, что до  его
возвращения Гоша и Тенгизик ничего ей не сделают. Надеяться...
     "Эх, Катька!  Ты все-таки доигралась". И  вдруг  через несколько дней у
меня в офисе  раздался  звонок особого, аварийного телефона, номер  которого
был известен очень немногим.
     - Привет, Зайчуган! Как поживаешь?
     - Привет! - Сердце радостно курлыкнуло, но сдержался.- Ты откуда?
     - Из дома. Ты рад меня слышать?
     - Конечно! Но ты же вроде в Париже решила остаться? - Чувствуя какой-то
подвох, я решил сработать под наивного.
     - Я передумала, - ответила она, не сумев скрыть досаду,
     - И давно ты в Москве?
     - Недавно, но у меня уже новые друзья!
     - И кто же?
     - А ты помнишь Гошу и Тенгизика?
     - Ты,  видимо, что-то путаешь: инсульт у Братеева,  а у меня с  головой
все в порядке. Конечно, помню.
     -  Ну, если у  тебя с головой все в  порядке, ты,  наверное, уже понял,
зачем я звоню?
     - Ты хочешь попросить прощенья и вернуться на работу? Я тебя прощаю.
     - Нет, я хочу попросить денег,
     - Много?
     - Много.
     - А если я не дам?
     - Дашь.
     - Это почему?
     - А  потому,  что  я  рассказала  моим новым друзьям  о  твоих счетах в
Швейцарии. Гоша  и  Тенгизик  были просто  поражены, что  на  авиации  можно
столько заработать!
     - Стерва-а-а!
     -  Спасибо за  комплимент! Когда придешь  в  себя - перезвони. Я  дома.
Только  что из ванны. А как там наш "гербарий", ты его  не выбросил еще? Мой
телефон, как и отношение к тебе, Зайчуган, не изменился...
     Минут  десять я  сидел, уставившись  на попискивающую трубку  телефона.
Приехали... Конечно, женщины для того и  существуют,  чтобы обирать мужиков.
Но   есть   же  цивилизованные  способы   -  дорогие   подарки,   рестораны,
путешествия... А вот так,  за горло, да еще после всего, что она натворила в
Париже! Это  уже какой-то  запредельный сволочизм! И что за манера делать из
моей половой жизни  проходной  двор! Теперь  вот эти два дуболома -  Гоша  и
Тенгизик!  Да за  такие вещи надо...  Но нет, сейчас главное -  успокоиться.
Успокоиться и во всем разобраться. По порядку...
     Вполне возможно, она просто блефует, финансовые документы Катька видеть
могла?  Могла.   В   переговорах   со  швейцарскими  банкирами  участвовала?
Участвовала... Значит, не блефует. Говорила мне мама:
     "Учи, сынок, английский!" Дура-а-ак! Если эти  Гоша  и Тенгизик захотят
меня  схавать  - никто  не поможет,  никакие  Любимые  Помощники.  Хорошо  -
прорвусь я к Оргиевичу. И что я ему  скажу? "Гоша и Тенгизик отбирают у меня
денежку из  швейцарского  банка!" - "А откуда у тебя,  простого  российского
бизнесмена, деньги в швейцарском банке? - удивится Владимир Георгиевич.- Что
ж ты, поганец, возрождающуюся Россию обжуливаешь?!"
     Это  у  них игра  такая - в честность.  Не дай Бог в  этой игре крайним
оказаться!  У него  в той же  Швейцарии раз в десять больше, а как в  кресло
сядет, сразу на лице такое выражение, будто на сто долларов в месяц живет. И
потом, они там, под рубиновыми  звездами, очень серчают, когда выясняют, что
кто-нибудь не хуже их дядю Ваню объегоривать намастачился!
     Нет, к Оргиевичу нельзя.
     А  все  прочие для  Гоши  и  Тенгизика -  тьфу, Останется только купить
связку  свечек в храме:  мол, спаси, Всевидящий и Правосудный, - наезжают! А
кто я, собственно, такой, если вынуть меня из "джипа", снять с меня "ролекс"
и перекупить Толика? Никто... Деньги? В наше время, да, наверное,? и всегда,
они  зарабатываются такими  способами, что  их в любой момент можно объявить
ворованными.  Какая, в  сущности, разница  - грабанул ты банк или  не вернул
дяде Ване кредит? Просто условились  первых считать преступниками, а  вторых
бизнесменами.  Можно и  переусловиться! Ну и  кто я  в таком  случае -  если
переусловиться?  Никто.   Испуганный  мальчик  с   животиком  и  натруженной
пиписькой,  которая уйдет на пенсию лет  в сорок,  как балерина. Я -  жалкий
огрызок  яблока   в  огромной  помойке  по  имени   "российские  радикальные
экономические реформы". Я исчезну - никто  даже не  заметит. Сколько их  уже
было, схвативших Бога  прямо  за творческий потенциал!  Интервью  по  ящику,
портреты  в газетах, вилла в Испании, пьянки с  актеришками... Где теперь их
портреты? На кладбищенских плитах.  Идешь по аллейке, и  они смотрят на тебя
грустными  мраморными глазками - советские инженеры,  парторги,  бухгалтеры,
боксеры,  ставшие буржуинами и просто охреневавшие от  своего величия. А все
закончилось короткой заметкой в "МК" и полированным ящиком с ручками...  Все
они, да и я тоже, жалкие ополченцы, которых пустили по минному полю, чтобы у
идущих следом  на  белых  смокингах  не  было ни капельки  крови,  ни  одной
марашки... Нас всех обманули. Всех!
     Если Гоша  и  Тенгизик возьмутся за меня, дело кончится в лучшем случае
информацией в криминальной хронике: "Обнаружен труп... Занимался авиационным
бизнесом... Имел  связи в криминальной среде..." Как будто  что-нибудь можно
без этих связей! Как будто  без связей в криминальной среде тебе  чью-нибудь
машину разрешат помыть!  Но  ведь  об  этом  ни хрена  не  скажут. А  просто
продемонстрируют  в  "Дорожном  патруле"  крупным  планом мою  простреленную
башку,  стеклянные  полуоткрытые глаза  и  разинутый  рот, словно  кричащий:
"Люди, я любил вас! Ну их на хрен, эти деньги!"
     Стоп. Если есть связи - их надо использовать. Попробовать договориться.
С кем - с Гошей и Тенгизиком? С этими пещерными  гориллами не  договоришься.
Что  я им могу пообещать?  Проценты с прибыли? Но они же не садоводы, годами
окучивающие и лелеющие свое деревце  по фамилии Шарманов и обирающие с  него
каждый  год золотые яблочки. Деревце выше -  и яблочек больше. Не-ет, они же
обыкновенные бомбилы!  Жизнь  у этих скотов  короткая: сегодня  в  "мерее" -
завтра в морге. Зачем им деньги в авиации держать - они их в наркоту вложат.
Вон,  скоро  пол-Москвы  "под герой" ходить будет. Только  вкладывай,  такое
деревце вымахает! В общем, выпотрошат они сначала мои счета,  а потом уже  и
мне брюхо выпотрошат!
     А что  им  от меня  надо  получить? Всего-то  подписи  под  двумя-тремя
бумажками, да еще  звоночек банкиру. Мол, не  сомневайтесь! Когда  к затылку
приставлен "Макаров", скажешь  все...  Можно,  конечно, поиграть  в большого
дядю - пригрозить связями с "силовиками". Где-то у меня валялась фотография:
там  я  и один  замминистра  дружим в бане с девушкой... "Встреча на  Эльбе"
называется. Замминистра уже давно сняли, фотка так  и не пригодилась, но там
задницей к зрителю стоит еще один мужик.  Скажу,  что министр...  Его еще не
сняли. Пока будут проверять...
     А если они ничего  не будут проверять, а просто с самого начала покажут
мне бумажку с адресом:
     "Остров  Майорка.  Город  Мудакос.  Улица  Двадцати  шести   майоркских
комиссаров. Вилла имени  Жертв Первичного Накопления".  Что тогда? Каскадер,
козел, не успеет даже  за пушку схватиться.  А дочь! Главное -  дочь.  Шесть
лет, а уже на двух  языках читает. И похожа  на меня, как две капли воды. Ну
почему  мы  так  глупо устроены?  Почему  нам так хочется  оставить  на этом
несущемся сквозь космос куске  дерьма свое подобие? Оставить для того  лишь,
чтобы оно лет через двадцать вот так же  дрожало над своим ребенком и так же
делало ради него подлости и  глупости... Таньку тоже жалко.  Отфашистят, как
ту блондинку! Танька-то ни в чем не виновата. Она выходила замуж за студента
авиационно-технологического института, а не за клоуна, бегающего по канату с
толовой  шашкой  в  заднице. Нет, виновата!  Если  бы  ей  не было  на  меня
наплевать, разве бы я связался с Катькой?!
     Стоп! А почему, собственно, я решил, что Катька все уже рассказала этим
мордоворотам? Если  бы  она пискнула  хоть слово - я  бы уже давно  сидел  в
подвале  какой-нибудь подмосковной  дачи  на куче гниющей  картошки, имея на
спине  пару  остроносых пометин  от  утюга  -  в  качестве  предварительного
собеседования.  Что же тогда получается: Гоша с  Тенгизиком упустили Катьку?
Нет,  они ее  взяли - мне же докладывали. А если взяли, значит, отпустили...
Почему? У них приказ  - наказать. Хорошо, они ждут  возвращения Оргиевича из
Австралии для подробных инструкций. Но почему отпустили? Если бы она сказала
им хоть слово про мои деньги  - тем более  не  отпустили бы. Зачем им лишний
свидетель?  Катька  должна была  это  понять, она сообразительная. Но почему
все-таки отпустили?  Конечно, она - гений охмуряжа и может  замурлыкать кого
угодно. Только не Гошу и Тенгизика! Но то, что бандюки не сделают ради бабы,
они сделают ради бабок! Скорее всего братки готовят  ее на роль приманки для
какого-нибудь простодушного инвестора вроде Бурбона, приехавшего зарыть свои
денежки в  полях  обновленной  России.  В  таком  случае  им  нужна  Катька,
пришедшая в себя,  зализавшая раны и  давшая отдых сфинктерам.  Значит, сами
отпустили - попастись. Катька, конечно,  пообещала этим скотам верную службу
и  радостно  побежала  домой, не подозревая,  что в  случае  чего  переживет
наивного инвестора на день или два. Таким образом, пацаны  хорошо заработают
и приказ Оргиевича, хоть и с опозданием, выполнят.
     Э-э, нет... Как раз это умненькая Катька подозревает, потому-то внаглую
и наехала на меня. С моими деньгами можно спрятаться по-настоящему, забиться
в  пятизвездную  нору на берегу  теплого  океана  и присмотреть себе  нового
зайчугана, желательно с хорошим счетом в банке!
     Ну  что ж, теперь вроде бы  все встало на свои  места. И  выход  один -
отсечь ее  от  бандюков. Нет никакой уверенности в  том,  что она, выигрывая
время,  в  последний   момент  не  сдаст  меня.  Один   тут  недавно,  чтобы
выкрутиться,  родного брата с  племянниками  под нож подставил. А я  для нее
всего  лишь  списанный  зайчуган. Главное  теперь,  чтобы  Гоша  и  Тенгизик
согласились. То, что бандюки отложили выполнение приказа, может означать две
вещи. Первое - Оргиевич зашатался  на кремлевских  кручах,  и  они оборзели.
Второе  -  они  просто оборзели  без всякой причины.  Второе вероятнее.  Эти
таежные папуасы  за  большие деньги самого Любимого  Помощника  электропилой
разрежут и в целлофан расфасуют. Надо рискнуть!
     Не знаю,  что  уж там  делает народный  актер, чтобы  после  очередного
семейного  скандала  с  киданием  кипящих чайников выйти на сцену  и сыграть
Ромео. Я просто лег на диван  и представил себя на летнем лугу... Вот шмель,
пригибая  василек к  земле,  занимается  своим  медовым  бизнесом. Вот  мимо
пролетают в брачной сцепке две бабочки-капустницы. Ага, есть контакт!
     - Гош, привет, это я - Павел...
     - Какой еще Павел-Час-Убавил? (Отлично, звонка не ждали!)
     - Ну ты, брат, даешь! Париж, авиасалон, "борде-льера"...
     -  А-а,  Павлентий,  привет... Чего надо?  Я набрал в легкие  воздух  и
заскулил:
     - Гош... Мне звонила Катька - она плачет...
     - Еще бы! За такие фокусы... Жить-то хочется!
     - Гош, она же по глупости...
     - Она и нам то же самое лепила... Ласковая,  сучка... Но я бы все равно
пришил.  Приказ есть  приказ. Это Тенгизка, горный человек, рассопливился  -
давай отпустим попастись... На недельку.
     -  Гош...  Я  люблю эту  сучку...-  сказал  я  с  какой-то  натуральной
судорогой в горле.
     - Ну и дурак!
     - Знаю. Но ничего не могу поделать... Люблю!
     У  меня  вдруг  навернулись  на глаза  слезы,  а  ведь  для  телефонных
переговоров  никакой  необходимости  в них  не было. На  том  конце  провода
воцарилось молчание. Вообще, человечество  столько  столетий  пело, плясало,
водило  хороводы  вокруг   слова  "любовь",  что   даже   в  самых  бараньих
бандюковских  мозгах  есть завиток,  в  котором  застряло  уважение к  этому
отвлеченному существительному.
     - Не могу. Приказ есть приказ.
     -   Понял.  Приказ  дело  святое.  Меня  тут,  кстати,  Оргиевич  после
возвращения видеть  хочет, -  леденея  от  собственной смелости, соврал я. -
Если  будет  про  Катьку  спрашивать,  что  ему  сказать?  Ну,  чтоб  тебя с
Тенгизиком не подставить?
     На  другом  конце провода  снова  образовалось  молчание. Ничего, пусть
немного мозгами поработает, не все же кулаками и хреном размахивать!
     -  Чего  хочешь?  - вдруг  спросил  Тенгизик,  очевидно, слушавший весь
разговор по параллельной трубке.
     - Отдайте ее мне!
     - Э-э, а говорил любишь!
     - Тогда продайте!
     - Деньги есть?
     - Мне долг вернули. Хотел дачу купить...
     - Зачем тебе дача? У тебя самолет есть. Ладно, приезжай... С бабками...
И три месяца чтобы она из квартиры вообще не выходила. Понял?
     - Понял.
     Гоша  и Тенгизик, пересчитывая зелень,  ехидно поглядывали на меня так,
словно я покупаю разъезженную колымагу за цену новенького БМВ. А в том,  что
они  Катьку разъездили  основательно,  я  не сомневался.  Потом,  когда  она
отсиживалась  дома, я таскал ей сумками  видеокассеты и  однажды  для  смеха
притащил мульт про любвеобильную Белоснежку, развлекающуюся с семью гномами.
С Катькой была истерика... О яд воспоминаний! Но не будем о грустном...



     Итак, от  бандюков удалось отвязаться, и даже легче, чем я предполагал.
Теперь  надо  было  разобраться  с  Катькой. Человек,  покушающийся на  твой
банковский  счет,  даже если  это  красивая и небезразличная  тебе  женщина,
должен  быть  строго  наказан!  Вариантов  вырисовывалось несколько,  но  я,
поколебавшись, выбрал самый, так сказать, законный.
     Некоторые мои однокурсники после института  пошли  работать  в Комитет.
Тогда частенько выпускников незадолго до госэкзаменов вызывали в партком - и
там серьезные дяди делали им  заманчивые предложения: зарплата вдвое больше,
чем  у любого  молодого  специалиста, скорейшее  решение жилищного  вопроса,
быстрый  служебный рост. Но главное - романтика! Бреешься ты, скажем, утром,
а  из зеркала на  тебя глядит не обычная похмельная рожа, а  лицо секретного
сотрудника,   допущенного   к  страшенным  государственным   секретам,  лицо
советского Джеймса Бонда, своевременно уплачивающего партвзносы.
     Кое-кто клюнул. Меня Бог миловал - я со своим незаконченным высшим в то
время  уже  возглавлял молодежный  кооператив "Земля и небо" и  был  в таком
порядке,  что  в августе 91-го  прислал защитникам  Белого дома  грузовик  с
водкой и бутербродами. С водкой, наверное, погорячился. Может быть, пришли я
им тогда пепси-колу - и путч обошелся бы без жертв!
     Как раз в конце 91-го мой однокурсник Ваня Кир-пиченко, боец невидимого
фронта,  всего  полгода назад променявший  физику крыла  на  лирику плаща  и
кинжала, пришел  ко мне в  первый раз за деньгами. У его  жены, кстати, тоже
нашей однокурсницы, послеродовое осложнение, а КГБ  как раз разгонять начали
-  и никакой зарплаты. Это  называется -  достал  по  блату билет на пароход
"Титаник". Мы выпили, повспоминали злых  и добрых преподавателей, подивились
оборотистости Плешанова,  выпустившего уже к тому  времени  толстенную книгу
"Крылья  ГУЛАГа",  перебрали  в  памяти  попробованных  и  не  попробованных
однокурсниц... Денег я, конечно, дал.
     Во второй  раз Ваня пришел  ко мне,  когда его  Контору в очередной раз
переформировали  и переназвали,  что  стоило  немалых  средств,  поэтому  на
зарплату сотрудникам денег снова не оказалось.  А у Кирпиченко как раз помер
дед-фронтовик  -  и  хоть  в  целлофане,   как  цыпленка,   хорони!  Выпили,
повспоминали добрых и злых преподавателей, особенно Плешанова, возглавившего
к  тому  времени  Всероссийский  научно-исследовательский  институт  зверств
коммунистического режима  имени Бухарина. Перебрали в памяти попробованных и
не  попробованных  однокурсниц  -   за  прошедшее  время  количество  первых
почему-то  увеличилось, а вторых  соответственно  уменьшилось. Денег я снова
дал, а когда благодарный  Ваня ушел, строго-настрого предупредил секретаршу:
будет звонить - не соединять ни под каким видом!
     Нет, я не жадный. Я даже нищим всегда подавал - до одного удивительного
случая. Тормозим мы  однажды  на красный свет возле Пушкинской площади,  и к
машине на костылях подволакивается слепой в лохмотьях:
     - Помоги, брат!
     А мы с Катькой как раз из постели в ночной клуб  следуем, и она мне все
время  глазами  про новый платок для "гербария" напоминает. И  так мне вдруг
стыдно  стало.   Вот  я,  сытый,   богатый,   в   "джипе",  с  любовницей  и
телохранителем, а  вот он - голодный, грязный,  оборванный, на костылях и  в
синих  очках.  В  общем,  достал  я  сто  долларов,  приспустил  стекло  - и
протягиваю.  Он берет,  приглядывается, даже очки снимает, потом отшвыривает
костыли,  прыгает  через  чугунную  решетку  и,  как  братья  Знаменские,  -
стометровку со свистом! Он, наверное,  решил, что я ему по ошибке, не глядя,
вместо доллара сотню вынул...
     С тех пор не подаю.
     А  просят.  Все  время  просят!  Знаете,  мы с  детского сада  по жизни
общаемся   с  огромным   количеством  людей  -  одноклассники,  однополчане,
однокурсники, сослуживцы, подруги, приятели, знакомые, дальние родственники,
случайные собутыльники, попутчики... Так - массовка жизни. Но  по мере того,
как ты богатеешь  или  поднимаешься вверх по служебной лестнице,  все больше
участников этой массовки  начинают считать себя главными действующими лицами
твоей  жизни. Друзьями,  одним  словом. А  к кому  еще обратиться  в трудную
минуту, как не к другу?
     Так  вот,  весть  о  том,  что  Шарманов гребет бабки совковой лопатой,
овладела  массовкой. И  вся эта очередь верных друзей  выстроилась ко мне. Я
человек  не  жадный,  но  деньги  зарабатываются не  для  того,  чтобы потом
раздавать  их, как приглашения  на распродажу  около входа  в  метро. Одного
друга детства  в  течение месяца  я пять раз случайно встретил возле  дверей
моего  офиса - и каждый раз он бросался  мне на шею с таким видом, словно мы
не виделись с  ним лет двадцать. Пришла одноклассница, оказавшаяся в  Москве
проездом, и напомнила, как на школьной дискотеке я залез к ней под кофточку,
а она обозвала меня "дураком". Само собой подразумевалось,  что такое теплое
воспоминание  требует  немедленной  отстежки.  Из  Кузбасса  приперся   даже
однополчанин, который  заставлял меня, "салагу", чистить ему  сапоги, а если
голенища не  блестели, бил  меня фильтром от противогаза по  голове. Дал. За
науку выживания...
     "Шарманов" - фамилия редкая,  но все равно добрый десяток однофамильцев
энергично навязывался мне  в родственники. Войдя  в кабинет, "родственничек"
обычно впивался нежно-пытливым взглядом в мое лицо и объявлял, что я как две
капли  похож  на  Кольку.  Сходство  с  матерью улавливалось  гораздо  реже,
очевидно,  из-за незнания ее имени:  по отчеству можно ведь выяснить только,
как папу  зовут. Пришлось составить подробное генеалогическое древо.  Теперь
каждому  пришедшему  проведать  родную  кровь  секретарша в  приемной выдает
анкету, а потом сверяет ее с древом. Помогает...
     Другое дело  - настоящие родственники. Папаша мой, поисковик-женилыцик,
как  "оборонку"  прикрыли, без работы  остался, а кушать-то хочется. Да  еще
надо жену молодую и детеныша кормить!  Купил ему мастерскую -  машины теперь
ремонтирует.  Из  других  городов чиниться  едут -  башка-то  золотая, да  и
руки... Все-таки ядерный щит ковал!  Недавно заслал он ко мне своего сына от
второго брака,  мол,  помоги  братику  в  академию маркетинга  и менеджмента
поступить.  Брат  не брат, а  глазки - папины. Поступил: "пятерка"  - штука,
"четверка"  -  пятьсот  баксов. Но самое смешное с  мамочкой получилось. Она
после развода долго рыдала, потом все-таки попыталась нового  спутника жизни
подобрать.  Бесполезно... Поужинать  и позавтракать  -  с удовольствием, а в
совместную жизнь мужика не заманишь. После сорока она у меня сильно приувяла
и с  личным интересом  вроде  совсем  закончила. А  тут как  раз  до городка
долетело, что ее сынок в Москве  разбогател  до  неприличия. Верите, очередь
выстроилась!  И  все  такие  серьезные:  сначала ЗАГС, потом  секс! Она даже
растерялась от изобилия.  Пришлось мне  на место  вылетать.  Выбрали в конце
концов   энергичного   пятидесятилетнего  вдовца,  доктора  наук,   лауреата
Государственной   премии.  На  свадьбе  весь  Арзамас-16  гулял.  Подарил  я
молодоженам "тойоту" и отправил в круиз по Средиземноморью...
     Но вернемся  к Кирпиченко.  Дела у  Вани вдруг поправились. То ли  там,
наверху, поняли, что голодные спецслужбы - штука опасная, то ли сами  внучки
железного Феликса  приспособились  к  джунглям  новой жизни... В общем, Ваня
больше  ко  мне не  приходил.  Я, конечно,  на  всякий случай  следил за его
карьерой и знал, что теперь он  начальник целого отдела московского ФСБ -  и
даже  как-то видел  по ящику  его  путаное  интервью  в  связи  с  убийством
популярного  шоумена. Одет  он был вполне прилично,  а лицо  выражало скорее
моральные, чем материальные претензии к террариумным нравам новой жизни.
     Ему-то я и  позвонил. И  он, бывают же благодарные люди, в  тот же день
приехал  ко  мне.  Мы  выпили,  повспоминали  добрых  и злых преподавателей,
позлословили о Плешанове, которого за трусость, проявленную в  93-м, сослали
на каторжные  работы в ЮНЕСКО, перебрали  однокурсниц.  Выходило теперь так,
что  ему  не довелось  попробовать только  мою жену,  а мне -  только его...
Наконец я рассказал о случившемся.
     - Шантаж, - после длительного раздумья определил Ваня.
     - Ну, это я и сам понял.
     -  Надо писать разговоры с  ней  на пленку.  Через час срочно вызванные
очкарики быстро присоединили к  моему  телефону какую-то  штуковину - и Ваня
кивнул:
     - Звони ей!
     Катерина, конечно  же, сидела дома  и ждала моего  звонка, даже  трубку
подняла  после первого же гудка. Я представил себе, как  все это происходит:
она любила болтать  по телефону, лежа  на тахте и  поставив аппарат  себе на
живот.
     - Это я...
     - Привет, Зайчуган! Ты подумал?
     - Да. Твои условия?
     - Я  ничего не  скажу  мальчикам о  твоих  денежках.  Но ты  переведешь
полтора  миллиона долларов  на мой счет. Запиши  номер - 16148. Лось-банк. С
кем там поговорить, ты знаешь... Когда все сделаешь - перезвони!
     В трубке раздались короткие гудки. Я  даже  представил  себе,  как она,
скинув  с  живота телефон, кувыркается  на  тахте,  повизгивая от  радости и
торжества.  Ей  сейчас хорошо!  Ей  по-настоящему, до  воплей,  до  скрежета
зубовного, хорошо! Не то что со мной...
     - Вот  стерва! - только и вымолвил  Кирпиченко. Шантаж  был налицо -  и
Ваня мог действовать.
     - Что будем делать? - спросил он. - Сажать?
     - Правильнее было бы грохнуть!
     - Ну, этого я не слышал, хотя тебе, конечно, виднее...
     - Я не могу без нее... Я ее люблю.
     - Что? После всего!
     - После всего...
     Конечно,  вызволяя  Катьку, я  по-слюнтяйски  часто использовал  разные
производные от  слова  "любовь". Я делал  это нарочно... Тактика. Но  тайная
правда  заключалась в  том, что даже  после  всего случившегося  я не  хотел
терять  Катьку.  Я  хотел,  чтобы она была  рядом - раздавленная, униженная,
беспомощная -  и  оттого особенно нежная. Может, это и есть любовь?  В конце
концов, раньше словом "чахотка" называли любую  болезнь, если человек чах. А
я - чах, потому что в кулачке у этой стервы была зажата моя игла!
     - Что ты предлагаешь? - пожал плечами Кирпиченко.
     - Ее надо напутать. Так напутать, чтобы она  на всю жизнь запомнила: от
меня ей никуда не деться. Никуда!
     -  Ну-у нет! Вы  будете  друг друга пугать  для полноты  чувств,  а мои
ребята подставляться! Эх, Шарманов, всегда тебе какие-то стервы нравились.
     - Ваня, помоги! - попросил я.- Ради нашей  дружбы! Я же тебе никогда не
отказывал...
     -  Хорошо. Мы ее напугаем,  но ты  с ней  расстанешься. Навсегда.  Я не
хочу, чтобы однажды мне пришлось считать количество дырок в твоей башке!
     - Не могу без нее! - повторил я, повесив буйну голову.
     -  Я  тебя  предупредил,  - ответил Ваня голосом  джинна,  выполняющего
последнюю просьбу зануды Аладдина.
     ...Штурм   Катькиной   квартиры  громилами   спецназа,  прикрывающимися
металлическими  щитами  (для  достоверности  их  предупредили,  что   внутри
вооруженная банда),  навсегда  запомнился  соседям  и  случайным  очевидцам.
Представляю, что пережила сама Катька, когда дверь ее квартиры обрушилась на
пол под мощными ударами и мужики в  камуфляже  и черных масках с  матерщиной
вместо  "ура"  ввалились  в ее  уютную  квартирку,  любовно  обставленную  и
украшенную настоящим Зверевым и "Митьками".
     Мой  психоаналитик, член-корреспондент  Академии педагогических  наук и
лауреат  премии имени  Ушинского,  уверяет,  что  воспитание -  это  процесс
нанесения зарубок на психику. Без соответствующей зарубки изменить поведение
невозможно. Чем сильнее недостаток - тем  глубже должна  быть  зарубка. Если
это действительно  так, то  моя  зарубка получилась что надо - до кости,  до
самого мозга стервозной Катькиной кости!
     Я забрал ее через день из Лефортова, тихую, жалкую, растерянную...
     - Зачем ты это сделала? - спросил я, усадив ее в машину.
     - Это не я...
     - А кто?
     - Когда-нибудь расскажу.
     - Когда?
     - Когда пойму, что ты меня действительно любишь...
     Я  сделал  вид, будто  поверил. В конце  концов, и она тоже имела право
поиграть этим безразмерным словом "любовь". Главное, что Катька стала ручной
голубицей. Как  и требовали Гоша с Тенгизиком, она безвылазно  сидела  дома,
читала по-французски Пруста. Когда я  возвращался из офиса, Катерина угощала
меня  ужином, всякий  раз изобретая с  помощью поваренной  книги  что-нибудь
необыкновенно вкусненькое. Я ел, а она смотрела на меня с такой нежностью, с
какой обычно кормящие матери смотрят на сосущего младенца.
     - Десерт будешь? - спрашивала она.
     - Конечно, - отвечал я.
     И  мы  падали в постель, как в небо. Иногда среди ночи я вдруг открывал
глаза,  вглядывался в  ее  спящее  лицо  и  скрипел  зубами  от  нестерпимых
приступов нежности.
     "Прав,  прав  старый  бисексуал Шекспир: самые  лучшие  жены выходят из
укрощенных стерв!"



     -  Это что за остановка? - Павел Николаевич отогнул краешек занавески с
синей надписью "Красная стрела".
     За окном началась пристанционная суета огней.
     - Остановка может быть только одна - Бологое. Других нет, - ответил я.
     - Отлично! Жизнь кидается в нас розами.
     - Почему?
     - А потому что винцо-то у нас как раз  кончилось! - Он кивнул на пустые
стаканы с бордовыми ободками на донышках. - У вас ничего нет?
     - Вообще-то я не пью.
     - Я заметил. А вам интересно то, что я рассказываю?
     - Любопытно.
     - Ох уж эти мне писатели - "любопытно". Берете сюжет?
     - Я еще не знаю, чем все закончится...
     - Узнаете. Берете?
     - Беру. Думаю, может получиться неплохая повесть. А что вы с ней будете
делать, с рукописью?
     - Сначала прочитаю.
     - И?
     - Сожгу.
     - Тогда я не буду писать.
     - Почему? Какая вам-то разница? Вы же получите свои деньги.
     - Может быть, вам все равно, как зарабатывать, а мне не все равно...
     Поезд, полязгивая, начал тормозить. Теперь уже я  отогнул занавеску: на
освещенной платформе стояли два  милиционера и женщина с огромным баулом,  к
которому был привязан большой плюшевый медведь.
     - Толик! - негромко позвал Павел Николаевич.
     - Спит, - предположил я.
     - Исключено.
     И действительно - через мгновенье дверь отъехала в сторону  и  появился
сосредоточенно-бодрый телохранитель.
     - Давай-ка организуй, пожалуйста, нам чего-нибудь легонького! Чтобы без
эклектики... Сколько стоим?
     - Двенадцать минут.
     - Успеешь. Давай!
     Толик  ушел выполнять задание. Поезд остановился, а потом  чуть подался
назад.
     - Я пошутил. Я  спрячу вашу рукопись, - после долгого молчания произнес
Павел Николаевич.
     - Куда?
     - Догадайтесь!..
     - Попытаюсь.
     - А ведь  я знаю, о чем вы еще хотите  спросить. - Он посмотрел на меня
значительно.
     - О чем?
     - О том, как можно было после такого оставлять ее у себя, да?
     - Нет, как раз это мне понятно... Наверное, очень приятно - чувствовать
себя укротителем!
     - Да,  это  упоительно!  По  той  же причине люди держат в своих  домах
хищных зверей. Представляете, вы входите в квартиру, и о ваши ноги трется не
какая-нибудь киска, которая купила бы "вискас", а самая натуральная рысь или
даже пантера... Здорово, правда же?
     - А если в горло вцепится?
     - Во-от!  Но ни один  укротитель не  верит в то, что его сожрут. Других
жрут,  а он  не верит. И в бизнесе то же  самое - у меня уж стольких  друзей
грохнули. А меня не грохнут. Только так. Иначе нельзя... Поэтому я и взял ее
с собой в Майами. А  ведь сначала  не хотел. Как  чувствовал...  Но ведь она
совсем  ручной  была. С  парашютом ради меня  прыгнула.  Представляете  -  с
парашютом! Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
     - Нет.
     - Вы несчастный человек. Хотите попробовать?
     - Нет.
     - Боитесь?
     - Ленюсь.
     - Вы  инвалид  лени!  А  вы  знаете,  куда лучше  всего приземляться  с
парашютом?
     - Куда?
     - В постель к любимой женщине. А  еще лучше, если  и ты и она  прыгаете
одновременно и приземляетесь в одну постель!
     - Метафора?
     - Хренафора... Это  -  фантастика!  Иначе я бы никогда не взял Катьку в
Майами...
     Дверь купе  снова отодвинулась  -  и телохранитель поставил на стол две
бутылки донского игристого:
     - Вот. Другого красного нет. Про французское и не слышали. Сказали: это
вам не Москва зажравшаяся, здесь только водку пьют...
     - Ну что ж, - философски  заметил  Павел Николаевич.  - Такова Россия -
смесь бургундского с донским игристым! Спасибо, отдыхай!
     Толик вышел.
     - Замечательный мужик! Знаете, за что его из "девятки" поперли?
     - За что?
     - За то, что он Советский Союз развалил!
     - Не понял?
     -  Объясняю.  Когда  Горбачев собрал  всех  президентов  в Ново-Огареве
подписывать  союзный договор, Толик во время торжественного обеда торчал как
раз в группе охраны. Выпил,  понятно, малость,  чтобы не очень противно было
на всю эту  сволочь глядеть. Они там, в  "девятке", умеют так выпить, что со
стороны  ни за что не догадаешься. Профессионалы! И вдруг к Толику во  время
аперитива президент, кажется,  Молдавии, если мне  память не изменяет, Мирча
Снегур привязался.  Что-то ему не  понравилось. Мол, не так смотришь, не так
стоишь,  Снегура тоже  понять  можно:  был он  какой-то  там  драный  первый
секретарь занюханного ЦК Молдавии - и вдруг сделался аж президентом! Крыша у
него и поехала. А Толик вместо того, чтобы прогнуться и повинова-титься, как
это обычно делается, взял да изобразил лицом: "Иди ты лесом, Мирча!"
     - Что вы себе позволяете! - закричал Снегур. - Я - президент Молдовы!
     -  А  я  капитан  9-го  управления  КГБ! - вдруг брякнул Толик.  - Вас,
президентов,  как собак  нерезаных теперь на просторах страны разбегалось, а
капитанов "девятки" раз, два и обчелся!
     Что тут началось!  Все просто обалдели. Это ведь как если бы  бронзовый
матрос  с  маузером на станции метро "Площадь революции"  вдруг заматерился!
Это  как  если  бы  на  Валтасаровом пиру на стене вдруг три страшных  слова
проявились:  "Идите вы лесом!" Не было никогда такого раньше!  У Снегура  от
возмущения сердечный приступ случился. Горбачев, чтобы его успокоить, тут же
на банкете,  кудахча,  стал  исключать  Толика из партии.  Три прибалтийских
президента  под шумок радостно чокнулись рюмочками,  справедливо усмотрев  в
этом  происшествии  знак  скорого  распада  проклятой  империи.  Кравчук  от
волнения  забыл,  как   по-украински  будет   "независимость".  Шеварднадзе,
отпросившись    якобы    по    малой    нужде,    побежал    Гельмуту   Колю
звонить-докладывать. А Ельцин устроил скандал, заявив, что Толика специально
Раиса Максимовна подослала...
     В  результате  взволнованные  президенты  порешили,  что  проект нового
договора  еще  сыроват,  и  постановили  его доработать.  Подпиши  они тогда
союзный договор  -  и история  пошла бы совсем другим путем!  А о  том,  что
дальше  случилось,  во всех учебниках теперь написано.  Снегур, вернувшись в
Кишинев,   ударился   в   крутейший   прорумынский   сепаратизм.    Прибалты
завыделывались.  Хохлы  захорохорились.  Грузины  завыстебывались.  Белорусы
забульбашили.  Армяне  закарабашили.  Азиатское  подбрюшье   так   и  вообще
охренело. А Россия совсем  сбрендила и объявила себя  независимой, как Берег
Слоновой Кости.
     Горбачев в сердцах после  того случая  разогнал "девятку", набрал новых
людей - они-то  его и сдали  потом в  Форосе.  И распался великий  Советский
Союз. А  Толика - этого в учебниках, разумеется, нет - исключили из партии и
выперли с работы. Но об этом он не жалеет. Ему Советский Союз жалко. Пьет он
редко, но как следует. И  когда наберется  - плачет. Честное слово, плачет и
приговаривает: "Что я наделал! Что я наделал!"
     Вот ведь как!..
     Раскатистый вокзальный голос невнятно предупредил об отправлении.
     - Прямо сейчас придумали?
     - Кто  знает, кто знает! - заулыбался Павел Николаевич - и на его щеках
появились ямочки.
     Он  облупил  с бутылки фольгу, открутил  и снял  с горлышка проволочный
намордничек - пробка хлопнула и как бешеная запрыгала по купе, отскакивая от
стен. В  этот миг  поезд дернулся  - и пенная  розовая струя лишь со  второй
попытки и то не очень точно накрыла стаканы.
     - За что? - осведомился Павел Николаевич.
     - Каждый за свое. Впотай... - предложил я.
     - "Впотай"?  Никогда не слышал,-  восхитился он. -  Отличное  слово! Ты
молодец! Хочешь,  я  возьму тебя к себе на хорошие деньги? Делать  ничего не
надо. Просто будешь  раз в  неделю заходить в  мой  кабинет  и говорить одно
какое-нибудь странное слово... Впотай! И все - больше ничего мне от тебя  не
надо.  Ты понимаешь, люди, с которыми я каждый день общаюсь, говорят  совсем
на другом языке.  В этом языке всего несколько слов, как у судьи на ринге. И
все слова такие  грубые  и подлые! От них я никогда не слышал  - "впотай!" А
мне это теперь очень нужно. Катька тоже говорила иногда странные слова... Ну
что ты молчишь?
     - А мы разве перешли на ты?
     - О гордый и неприступный повелитель  слов! Писателишка хренов! Пьем на
брудершафт. Но - впотай!
     Мы переплелись руками и, обливаясь донским игристым, выпили - вино было
сладкое,  с  чуть  затхлым  привкусом.  Потом  мы поцеловались  -  от  моего
попутчика повеяло дорогими запахами. Он взмолился:
     - Слушай, давай я тебе все-таки свои стихи прочту - концептуальные!
     - Одно стихотворение! - твердо предупредил я.
     - Заметано. Один концепт. Слушай:
     То березка, то рябина,
     То ольха, то бересклет,--
     То бывалая вагина,
     То девический минет...
     Ну как? Не хуже, чем у Егора Запоева?
     - Лучше. Гораздо лучше. Отечественная поэзия понесла тяжелую утрату!
     - Серьезно?
     - А то!
     -  Знаешь, если бы я был голубым  - я бы тебе сейчас отдался. Впотай...
Может, мне вообще, к черту, сменить ориентацию?  Да, мне нравилась девушка в
белом, но теперь я люблю голубых...
     - Попробуй.
     - А чего  пробовать! И так с утра до вечера употребляют во все емкости.
Ты думаешь,  деньги иначе зарабатывают?  Как в  "Белый дом"  приедешь  - так
сразу и начинается... Даю, даю, даю...
     - Впотай?
     - Какой там впотай - внаглую! Скольким я дал! Они уже знают: раз Шарман
пришел - значит, сейчас давать будет... Если они взяточники, то кто тогда я?
Давало?! Катька по сравнению со мной - целка... А чем я до этого говорил?
     - О голубых.
     - Нет, до этого.
     - Кажется, о Майами.



     В  Майами  я  полетел  из-за Генки  Аристова. Не  слышал?  Ну,  привет!
Знаменитый летчик-космонавт, Герой  России.  Помнишь,  когда  Президент  ему
звезду вручал - он хлопнул  Генку по плечу. И Генка тоже хлопнул - так,  что
всенародно избранный  чуть  не  свалился. Тогда об  этом все газеты  писали.
Генка по жизни ничего не боится, кроме Галины Дорофеевны.
     А  женился  он,  как  только  буковку  "к" на  погонах  сменил  на  две
лейтенантские  звездочки.  Сразу  после училища. И  ведь  не  на  ком-нибудь
женился,  а  на  библиотекарше. Рослая, ядреная,  круглолицая,  глаза  как у
следователя и коса  толщиной с анаконду.  В нее  были влюблены поголовно все
курсанты и  даже значительная часть преподавателей.  Но  Галя  была девушкой
строгой и недоступной. На все подруливания у нее был один ответ:
     -  Товарищ курсант,  не загибайте у  книги страницы! И вообще - сходите
вымойте руки!
     А  если  ты думаешь,  что к  офицерам  она относилась лучше, то глубоко
ошибаешься. С ними Галя вообще была сурова до ледовитости:
     -  Товарищ   майор,  руки  уберите!   И  вообще  -   приберегите   ваши
приставучести для жены.
     Отличник боевой  и политической подготовки, гордость и надежда училища,
Геннадий Аристов  всегда приходил в читальный зал с вымытыми руками, страниц
не  загибал и  не жрал  глазами проступавшие  под  трикотажным  обтягивающим
платьем  трапециевидные девичьи трусики.  Он  был невозмутим  и сдержан, ибо
давно  уже, лежа на узкой курсантской койке под вытершимся суконным одеялом,
поклялся  добиться  двух  вещей.  Во-первых,  стать  космонавтом. Во-вторых,
однажды намотать-таки на  руку эту  косу-анаконду, и чтобы  потом измученная
королевна книжной пыли уснула в его мускулистых объятьях.
     И добился. Через ЗАГС, разумеется.
     С  тех  пор Галина  Дорофеевна  больше  не работала  в библиотеке, да и
вообще нигде не работала - летчикам-испытателям, а тем более космонавтам при
проклятых  коммуняках  платили дай Бог каждому. Но тем не менее эта  суровая
библиотекарская  складка  меж  густыми  бровями  и  строгий  голос  остались
навсегда. Не  знаю, кто уж  там  у  них по ночам что на руку  наматывал,  но
бесстрашный испытатель, а впоследствии космонавт Геннадий Аристов покрывался
липким  потом  от  одной  мысли,  что  сведения   или  даже  намеки  на  его
небезупречное  поведение досквозят до Галины Дорофеевны.  Причем  этот страх
перед женой уживался в нем с чисто физической неспособностью пропустить мимо
хотя  бы  одну  смазливую  девицу.  Совершенно  спокойно  и  безмятежно   он
чувствовал себя  в жизни только один раз  - во время  стодвадцатидвухдневной
космической вахты на борту станции "Мир". По возвращении  он долго лечился в
санатории, ему был предписан постельный режим,  который отважному покорителю
космоса помогали соблюдать две хорошенькие медсестрички...
     Обычно  Гена  совершал супружескую  измену  со  скоростью  спецназовца,
заваливающего террориста,  и в семь часов вечера уже чинно ужинал в семейном
кругу, опасливо ловя  подозревающие взоры Галины Дорофеевны. А чтобы отвести
от себя наветы, он скупо жаловался  на  боли  в спине, покалеченной во время
катапультирования,   и  говорил,  что  на  очередной  диспансеризации  врачи
запретили ему любые нагрузки на поясницу и резкие движения.
     Так бы  оно и продолжалось, но на пятом  десятке  мужчинам  уже хочется
большего. Им мало  торопливого  бомбометания  с последующим возвращением  на
базу.  Им,  предпенсионным  безумцам,  хочется  медового  месяца  в обществе
беззаботной, веселой, пахнущей юностью и  морем девушки.  И  лежа вечером  в
семейной кровати, рядом  с  верным  телом  Галины  Дорофеевны, поглаживая ее
привычные рельефы, Геннадий Сергеевич Аристов мечтал об иной доле.
     Долю звали Оленькой. Она сама себя так  называла: не Ольгой, не Олей, а
Оленькой.  И  была она  ни  много  ни мало студенткой  академии современного
искусства имени Казимира Малевича, в чем, конечно, учитывая профессию Галины
Дорофеевны,  можно  было  усмотреть  определенную  преемственность.  Оленька
обладала такими  длинными ногами,  произраставшими  из  такой восхитительной
попки, что мужики  на  улице сворачивали шеи и сшибали фонарные столбы. Умна
она  не  была,  что,  впрочем,   для  женщин  и  искусствоведов   совсем  не
обязательно.  Зато  Оленька отличалась необычайной  жизнерадостностью, какой
только и может отличаться юная девушка, еще не сделавшая ни одного  аборта и
еще ни  разу  не оттасканная  за роскошные  черные кудри  ни  одной ревнивой
женой.  Глядя  на  нее, было  трудно  поверить в то, что  ее курсовая работа
именовалась "Миф в свете родовой травмы".
     Нет  ничего удивительного,  что Гена потерял  из-за нее всякое ощущение
реальности и впервые за двадцать шесть лет дисциплинированного  брака  начал
утрачивать   элементарные   навыки   самосохранения.   Нет,  он   все   еще,
настыковавшись в моей  квартире до  звона в ушах, возвращался  домой  к семи
часам и, жадно ужиная, скупо жаловался  жене на боли в спине. Но перед сном,
запершись в ванной и громко пустив воду, герой-космонавт шептался с Оленькой
по мобильному телефону. Все шло к катастрофе.
     - Павлик! - взмолился он в один прекрасный день.
     И Павлик сделал для друга невозможное. Во-первых, я искренне восхищался
Геной и хотел ему помочь. Аристов  - настоящий герой, Мужик с Большой Буквы.
Именно  такие всегда и выволакивали Россию из  того дерьма, куда затаскивали
наше  женственное отечество разные  додоны, которым История по ошибке вместо
дурацкого  колпака нахлобучивала  на голову шапку  Мономаха. Во-вторых, Гена
дружил с президентом "АЛКО-банка" и  активно хлопотал  о большом кредите для
меня. После скандала со столкнувшимися МИГами я попал в глубокую  финансовую
прямую  кишку.  Триумф в Ле Бурже моих надежд  не  оправдал. Многочисленными
заманчивыми предложениями я попросту не успел воспользоваться: они исчезли в
тот самый момент, когда стало известно о внезапной отставке Второго Любимого
Помощника. Владимира Георгиевича погнали со  всех постов, после  того как  в
популярной  австралийской  газете,  не  знаю  уж  по  чьей   наводке   (хотя
догадываюсь), появилась статья... Думаете,  об очередной "бордельере"? А вот
и  хрен!  В статье  просто-напросто говорилось  о том, будто Оргиевич вполне
может со временем стать президентом России. А такое в Кремле не прощают...
     В  результате  я  остался  без кредитов  и государственной поддержки. А
любые  приличные  состояния  в  России  -  это всего-навсего  невозвращенные
кредиты,  ибо любой возвращенный  кредит -  это  всего  лишь вовремя добытый
новый кредит.  Вот,  в общем-то, и вся  алгебра бизнеса,  она  же  и  высшая
математика... Тот, кто вовремя не успевает продлить эту цепочку, оказывается
лишним на празднике жизни. Его просто выбрасывают за борт акулам, потому что
на нашем пьяном  заблудившемся  корабле  осталась всего одна бочка солонины.
Когда  покажется  земля,  неизвестно,  а  жрать  хотят  все.  Короче,  чтобы
порадовать Гену и выцыганить новый кредит, мне надо было потратиться.
     Я договорился с Серегой Таратутой, представлявшим интересы  "Аэрофонда"
в Америке.  Он  напоил до бесчувствия вице-президента Национального общества
ветеранов  авиации  "Икарус"   генерала  Джоуля,  и  тот  прислал  Генке  на
официальном бланке письмо, которое в переводе выглядело примерно так:

     Уважаемый мистер Аристофф!
     Имею  честь  пригласить  Вас  принять  участие в международной  научной
конференции "Авиация и космонавтика - путь к согласию",  которая состоится в
г. Майами (штат Флорида) с 15 по  25 августа с. г. Были бы рады услышать  от
вас доклад на тему  "Русско-американские  авиационные  связи в период Первой
мировой войны (1914-1918)".
     Перелет, проживание в гостинице и гонорар за счет Общества.
     С уважением бригадный генерал Френсис С. Джоуль

     Всю  почту  в  семье  Аристовых  вскрывала  Галина  Дорофеевна,  и  это
приглашение, как и задумывалось, попало прямо ей в руки. Она без промедления
на всякий случай отдала письмо на  экспертизу своей приятельнице, работавшей
в российско-американской фирме. Та тщательно исследовала бумагу, подтвердила
ее  подлинность  и  даже  успокоила встревоженную подругу, объяснив,  что  с
женами  на  подобные  конференции  почти  никогда  не  приглашают,  так  как
заокеанцы  -  патологические жмоты,  в  чем она сама  уже не раз убеждалась,
работая  в  совместной  фирме.   Выяснив   все  эти  обстоятельства,  Галина
Дорофеевна  дала на командировку добро,  а в качестве  отступного  приказала
привезти из Штатов кожаный брючный костюм, как  у подруги. Но Гена, согласно
разработанному мной плану, начал отказываться:
     - А хрен ее знает, эту Первую мировую войну... Я и доклады-то делать не
умею. Не-е, не полечу!
     -  Лети! А доклад тебе  пусть  Шарманов пишет, раз уж ты  с ним столько
возишься...
     - Неудобно как-то...- возразил Гена, уже несколько переигрывая.
     - Неудобно! Знаешь, что неудобно?
     - Знаю, - тут же согласился он, не дожидаясь конкретики.
     Со  своей  родной  Харьковщины  Галина  Дорофеевна  привезла  в  Москву
глыбистые   россыпи   народной   мудрости,   в   печати,   к   счастью,   не
употребляющиеся, но активно используемые в семейном обиходе.
     Мой план удался гениально - и мы могли лететь в Майами, где в это время
года  никаких конференций не проводилось сроду,  разве  только  конкурсы  на
самую сексуальную  стрижку лобковой растительности или самую  большую грудь.
Майами, честно  говоря, выбрал я сам. Океан! Пальмы! Но главное, там имелась
маленькая частная школа воздушной акробатики, а воздушная стихия тянула меня
в  ту пору куда  сильнее, чем водная.  К  тому же в  Майами любят  проводить
каникулы  американские студентки,  которые перед  тем, как стать образцовыми
женами и  матерями, жадно  познаюх мир с помощью безопасного секса. В общем,
океан  и море гигиенического американского  разврата.  Понятное дело, лететь
туда я  собирался один. Во-первых,  никогда не мешает лишний раз убедиться в
том,  что лучше  твоей  любимой нет  никого, даже в Америке. Во-вторых, я не
хотел,  чтобы  Катерина   почувствовала  себя   прощенной   окончательно   и
бесповоротно. Женщина, помнящая свою вину, нежна, как телячья отбивная...
     Катерина  наблюдала  за  моими  сборами  с  покорностью  давно  забытой
султаном гаремной горемыки и только однажды молвила, смахнув слезу и дрогнув
подбородком:
     - Ты будешь прыгать?
     - А как же!
     - Без меня?
     - Без тебя.
     - Неужели ты думаешь, что с кем-нибудь тебе будет лучше, чем со мной?
     Она, мерзавка, знала, что говорила.
     Полгода спустя после истории с  Гошей и  Тенгизиком Катька  без  вызова
вошла в мой кабинет и тихо сказала:
     - Сегодня я прыгнула с парашютом.
     - Что-о?
     Я  перевидал  многих  парашютисток. Королевы  аэроклубов  имеют  в душе
какую-то  железяку, как  и спортсменки. Такие  женщины  прыгают с  парашютом
примерно затем же, зачем другие  накачивают себе бицепсы с голову годовалого
ребенка и, натертые маслом, демонстрируют их ревущим  от восторга мужикам. А
вот  зачем  понадобилось  это  Катерине, нежной,  как тюльпан, выращенный из
луковицы в городской квартире?
     - Я же люблю тебя, глупый... Я просто хотела тебя лучше понять!
     - Поняла?
     - О да!
     Потом  мы не  раз прыгали с ней вместе на  Тушинском  аэродроме  - и  я
понял,  что  такое  настоящее  упоение.  Какой там  наркотик! Ужас,  который
переживает  человек, покидая самолет, откуда город кажется грудой  спичечных
коробков, невозможно передать. Не  надо  никаких искусственных галлюцинаций.
Ты паришь  в полуневесомости над землей, управляя своим телом, как птица, но
в конце полета наступает миг  смертельной опасности. Ты дергаешь на заданной
высоте  кольцо  своего  парашюта - и... Это в  предполетных инструкциях  все
просто: не раскрылся основной парашют, режь  стропы  и, дождавшись отделения
ставшего бесполезной  тряпкой большого колокола, дергай кольцо запасного. Но
при этом  не стоит  забывать,  что ты несешься навстречу  земле со скоростью
примерно такой же,  с какой  сейчас хреначит наш поезд,  - и километр высоты
съедается за 20  секунд. В случае затяжного  прыжка принудительное раскрытие
парашюта  срабатывает лишь  в пятистах метрах от  гостеприимной  поверхности
земли, и если с  ним что-то  случится  - у тебя десять секунд на всю возню с
ножом, стропами  и кольцом... А  ведь надо еще помолиться перед смертью... И
пусть тебе не рассказывают разные байки про чудесные приземления на провода,
сугробы и машины с  матрацами... Человек гораздо тяжелее  воздуха... Бац - и
нету!  Но зато  после нескольких мгновений,  наполненных ужасом ожидания, ты
испытываешь  восторг,  когда  наконец надежно  повисаешь на  туго  натянутых
стропах спасительно распахнувшегося над тобой парашюта.
     Раньше я прыгал  два  раза в год,  чтобы  подтвердить свою квалификацию
летчика. Но с тех  пор... Не  знаю, что происходит в  организме человека под
влиянием страха смерти. Когда опасность позади, на тебя нападает  страшенное
вожделение,  настоящее остервенение!  Меня и раньше  после  прыжка буквально
распирало - и женская часть  моей  фирмы,  зная, что я вернулся с аэродрома,
затаивалась, понимая: кому-нибудь придется отдуваться. Но одно дело - скорая
сексуальная помощь, оказанная тебе  твоей  же  сотрудницей, которая  отлично
понимает,  что  если  в  "Аэрофонде"  платят  раз   в  пять  больше,  чем  в
госучреждении,  то  иной   раз  надо  потерпеть,  даже  сделать  вид,  будто
нравится...   И  совсем  другое  дело,  если  ты  оказываешься  с  женщиной,
пережившей только что такое же падение в смерть и воскрешение. Если Катерина
не  врала, с ней  происходило то же самое! Она  обезумевала. Мы еле успевали
добраться до моей квартиры и набрасывались друг на друга.
     - Ты просто звереешь! - шептала  она.  - Такого со мной еще  никогда не
было! Сделай мне больно!
     Еще больнее! А-а-а...
     Со мной тоже такого еще не было!  Казалось, вместо простаты мне вживили
миниатюрный атомный реактор... Потом Катерина  из последних  сил протягивала
руку, и я,  превозмогая сладостный паралич, вкладывал  в эту руку  очередной
носовой платок.  И мы лежали  обездвиженные - и тело казалось  чистым теплым
ручьем, струящимся из вечности в вечность...
     - Хорошо! - согласился я, заглянув в  покорные Катькины глаза. - Летишь
со мной. Но учти: Гена мне очень нужен, и если...
     - Ну что ты,  Зайчуган, я же  теперь стала совсем другой!  - прошептала
она и расплакалась от счастья. - Разве ты не видишь?



     Летели  мы,  конечно,  разными  рейсами.  Гена  был  этапирован Галиной
Дорофеевной до самого паспортного контроля.  В одной руке он держал чемодан,
еще  задолго   до  таможни  проверенный  на  предмет  разных  подозрительных
излишеств. В  другой  руке  герой-космонавт  нес  "дипломат"  с  бритвенными
принадлежностями и машинописными страничками доклада о связях американской и
русской авиации  в годы Первой мировой войны. Должен сказать, что  доклад на
высоком   научном   уровне   был  написан  преподавателем  истории  авиации,
профессором МАТИ,  который после 91-го зарабатывал на жизнь тем, что сочинял
дипломы  студентам  и  диссертации  аспирантам.  Вопреки  ожидаемому  доклад
обошелся мне всего в  пятьсот долларов, потому что статью  на эту самую тему
профессор написал уже лет шесть назад и все никуда не мог пристроить. Галина
Дорофеевна текст прочла и одобрила.
     Далее Гена получил последние предполетные инструкции и  принял в щеку в
качестве серьезного  предостережения  прощальный поцелуй. В самолет  Аристов
вошел с тем чувством, с каким обычно люди выходят из морга. Но  радовался он
рано: в тот момент, когда все расселись и стюардессы, щелкая калькуляторами,
начали считать головы, в салон, тщетно удерживаемая пограничником, вторглась
Галина Дорофеевна.
     -  Дорогой, ты забыл  свой доклад! - сказала она, пристально осматривая
пассажиров, сидевших рядом с Геной.
     Герою, как всегда, просто повезло. Слева от  него расположилась пожилая
еврейка, уже успевшая всем рассказать, что летит на торжественное  обрезание
своего внука. Когда  появилась Галина Дорофеевна,,,, она подробно  объясняла
Аристову, почему отказалась?, Вместе с детьми переезжать в Америку, а решила
все-таки умереть  в  неблагодарной  России.  Справа от  докладчика  покоился
хорошо одетый гражданин, умудрившийся в шереметьевском баре напровожаться до
полной  неподвижности.  Страшно   подумать,  что  могло  произойти,  окажись
случайно  рядом  с  Геной  хорошенькая молодая  пассажирка!  Благожелательно
оценив  обстановку,  Галина  Дорофеевна  протянула мужу  еще  один экземпляр
доклада и удалилась, послав на прощанье тяжелый воздушный поцелуй.
     Но я обо всем этом тогда еще ничего не  знал, потому что уже подлетал к
Майами.  Девушки  за  время  полета  подружились,  точнее,  Катерина  успела
втереться в  полное Оленькино  доверие: такого  умения понравиться мгновенно
любому  человеку, даже женщине, мне больше встречать не доводилось. Я  успел
отбить несколько покушений на Оленьку со стороны двух назойливых кавказцев и
одного деликатного  кубинца.  К Катерине, кстати,  если она этого не хотела,
никто никогда не привязывался. Для этого у нее было  особое выражение лица -
насмешливо-презрительное. В такие минуты казалось, что  у нее под платьем не
шелковое    уступчивое    тело,   а   академическое    собрание    сочинений
Салтыкова-Щедрина в двадцати томах.
     Я,  просвещая девушек, давал  сравнительные характеристики Боинга-77  и
Ил-86, когда Катерина неожиданно схватилась пальцами за виски.
     - Тебе плохо? - участливо спросил я.
     -   Нет,   мне   хорошо,   но   пусть  стюардесса  принесет  что-нибудь
обезболивающее!
     - Ты, наверное, простудилась?
     - Хуже... - вздохнула она.
     - Но хуже может быть только...
     - Да,- скорбно кивнула она.
     - Ты ждешь ребенка? - с ужасом поинтересовалась Оленька.
     -  У  меня уже  есть ребенок, - ответила  Катерина и погладила  меня по
головке. - Просто эту неделю я буду немножко не в форме... Прости, Зайчуган!
     - Ваш анальгин! - прощебетала стюардесса, прилежно улыбаясь.
     Я автоматически  проглотил  таблетку и  выпил воду, еще наивно полагая,
что внезапно выяснившаяся Катькина нетрудоспособность - всего  лишь досадное
совпадение.  Мне оставалось  только обиженно смотреть  в  окно, пока девушки
живо  обсуждали качество  различных  прокладок с той непосредственностью,  с
какой  их  сверстницы  сто  лет  назад   обсуждали   качество  разного  рода
вуалеток...
     Мы   остановились   в   отеле   "Олений   пляж",    специально   выбрав
четырехзвездный,  чтобы   оградить   себя   от   соотечественников,   обычно
транжирящих  уворованную  ими часть  национального  достояния  непременно  в
пятизвездных  отелях.  К  тому же  соотечественники,  как  и  японцы,  имеют
особенность  за рубежом  собираться  в огромные гомонящие стаи,  а  чье-либо
желание  остаться в  одиночестве  воспринимают не иначе  как государственную
измену.
     Но  гостиница  была  вполне приличная, с уютными  номерами  и  огромным
бассейном.  Мы поселились  в двух люксах,  соединявшихся  дверью,  на всякий
случай запертой на ключ. Первое, что сделал появившийся к вечеру Гена, - это
рассказал  мне, как тяжело и с какими  осложнениями  прошли проводы. Второе,
что  он  сделал,  -  запретил  Оленьке под страхом смерти снимать телефонную
трубку.  Кроме того, ей были даны инструкции и на тот  случай, если  в номер
ворвется дородная  женщина с сурово  насупленными бровями:  опытный  Аристов
просчитывал любые, даже нештатные ситуации. В этом  варианте  Оленька должна
была по-английски  объяснить, что,  будучи  обыкновенной  горничной,  просто
убирает номер. Однако на тот  случай, если Галина Дорофеевна ворвется именно
тогда,  когда   Герой  России,  летчик-космонавт   Геннадий   Аристов  будет
осуществлять с  длинноногой горничной  парный полет, никаких инструкций дано
почему-то не было.
     Вечером мы  поужинали в греческом ресторанчике и разошлись  по номерам.
Вскоре  из соседнего  люкса  донеслись  приглушенные звуки,  характерные для
успешного  парного  полета.  Катерина  посмотрела  на  меня  с сочувствием и
предложила:
     - Знаешь, давай я  буду испорченной  синьорой, на которую муж,  уходя в
крестовый поход, надел пояс верности. А ты будешь нахальным пажом. Давай?
     - Не хочу, - ответил я и накрылся одеялом с головой.
     - Глупенький, это же скоро пройдет...
     - Догадываюсь. Но эти дни я вычту из твоей зарплаты...
     Начался  отдых.  По  утрам  мы лежали в шезлонгах под ласковым солнцем,
выделяясь на общем загорелом фоне беззащитной северной белизной. Оленька, до
тонкостей   изучившая  американскую  жизнь  по   телесериалам  и   журналам,
попыталась в  первый день загорать без лифчика,  демонстрируя общественности
свои  маленькие, но стойкие груди. Однако,  заметив  возмущенные  взгляды  и
перешептывания    жилистых   американок,   прикрылась    узенькой   полоской
полупрозрачной  материи. Между бултыханиями в бассейне  она читала книжку "К
семиотической теории карнавала как инверсии двоичных противопоставлений".
     - Ничего не понимаю, - пожал плечами Гена, полистав книжку.
     -  А ничего  и  не надо  понимать, - объяснил  я.  - Эти ребята  просто
заметили,  что  под непонятное лохи легче дают деньги. Чем заковыристее, тем
вероятнее, что кто-нибудь раскошелится. Я  сам однажды сдуру  отвалил десять
тысяч за  перевод  Бродского  на узелковое письмо.  Видел, у меня в кабинете
висит хреновина вроде перепутанного мотка лески?
     - Видел.
     - Бродский... "Письма с Понта"!
     -  Смешно сказал. А  ты думаешь, Оленька в этом  что-нибудь понимает? -
Гена показал на книжку.
     -  Это  тоже  не важно.  Женщина,  перед  сном  читающая  про  инверсию
двоичного противопоставления, в  сексуальном смысле  гораздо завлекательнее,
чем читающая Маринину. Разве не так?
     - Я как-то об этом не думаю. Мы вчера не очень шумели?
     - А вы шумели?
     Гена был счастлив. С помощью плаванья, секса и продолжительного  сна на
чистом морском воздухе он собирался выдавить накопившуюся за год смертельную
усталость  и отдохнуть от  строгого ошейника Галины  Дорофеевны. Иногда  под
настроение Аристов вспоминал какую-нибудь смешную историю  из  своей богатой
летной  практики.  Или,  сосредоточившись, пытался  наговаривать в  диктофон
инструкции для оставшихся в Москве курсантов.
     Катерина,  которую,  вероятно,  за  ее  стервозность  Господь  наградил
месячными,  протекавшими примерно так же, как тропическая  лихорадка, только
изредка, закутанная в  халат, выходила из номера.  Поглядев на солнышко, она
говорила:
     - Зайчутан, в баре сидят две миленькие  мулаточки - давай я тебя с ними
познакомлю!
     -  Спасибо  за заботу,  кровоточивая жена моя! Если мне приспичит,  сам
познакомлюсь, - ответствовал я, ненавидя ее. - Иди в номер.  Приехала болеть
- болей!
     - Будь осторожен, милый, ты тоже можешь заболеть!
     Дело в том, что я сгораю на солнце мгновенно. Это случилось  на  второй
же  день и,  понятно,  настроения  мне не  улучшило.  Плечи  и  живот  стали
малиновыми, кожу пекло, а по телу пробегал озноб. Но я крепился.
     - Повезло  тебе  с  Катькой! Это ж  надо, сама  предлагает с  девушками
познакомить! Вот какой  должна  быть идеальная жена! - вздохнул  Гена, глядя
вслед покорно уходящей Катерине.
     - Давай меняться! - предложил я. - Будет у тебя такая жена.
     - Какая жена? - уточнила Оленька.
     Она только  что  вышла из бассейна. Ее  влажная, уже  начавшая смуглеть
кожа  искрилась на солнце бесчисленными  каплями  воды. Тугой купальник  был
почти прозрачен,  и соски напоминали  прижатые к  стеклу раскрасневшиеся  от
любопытства детские носики.
     - Какая? С такими ногами, как у тебя! - польстил я.
     Гене мои слова явно не понравились. Он, несмотря на свою непроходимость
мимо  симпатичных  девушек, был по-своему  старомодно целомудрен:  жена  или
подруга  товарища являлись для  него  абсолютным табу. Рассказы  о  том, что
некоторые наши общие знакомые, приезжая на отдых, меняются в первую же  ночь
женами, как часами, вызывали у него  возмущение. И я, памятуя о его дружбе с
председателем правления  "АЛКО-банка",  зарекся отпускать Оленьке даже самые
невинные комплименты.
     - А где Катя? - спросила девушка.
     - Ты же знаешь, что у нее контракт с "Проктер энд Гембл" и она приехала
сюда исключительно, чтобы испытывать прокладки! - ответил я.
     -  Фу! Павлик!! Я пойду  ее навещу... О'кей, папочка? - Она  поцеловала
Гену в макушку.
     - Конечно, сходи, - разрешил папочка. Девушка накинула халат и, собирая
мечтательные  взгляды разлегшихся  в шезлонгах  импортных  мужиков,  пошла в
отель.
     - Все-таки хорошо, что мы не поселились в "Поющей раковине"! - вздохнул
я.  - Там полно москвичей.  А ведь как это прекрасно - не  пить! Алкоголь  -
никакой не отдых. Это тяжелый и неблагодарный труд. А  хочется лени. Сладкой
и грустной лени. Вообще, русская лень - лучшее, что есть на свете!
     - Ерунда, - возразил Гена. - Лучшее  на свете - это кубинская лень! Вот
кубинцы  - это настоящие лентяи. Мы по  сравнению с  ними трудоголики. Им бы
только петь, плясать и трахаться.  Как Фидель заставляет их убирать сахарный
тростник - ума не приложу!
     - Я думаю, он выступает перед ними по шесть часов - и они, чтобы только
его больше не слушать, готовы на все.
     - Смешно сказал.
     - А ты видел Фиделя?
     - Как тебя. Это  еще до отряда космонавтов  было. Мы передавали им наши
МИГи. Федька обожает авиацию и большой специалист по части женских задниц.
     - Тогда вам было о чем поговорить. Он не приглашал тебя в советники?
     - По авиации?
     - По женским задницам.
     -  Смешно   сказал.  Нет,   не  приглашал,  но  он  познакомил  меня  с
Марией-Терезой. Она у  них вроде нашей Аллы Пугачевой, только еще  крепкая -
выступает без лифчика и с ниточкой вместо трусиков... Выступала...
     - Ну и как?
     - Ощущение,  словно  садишься без шасси на  фюзеляж. Она  мне потом два
раза  писала  в Центр... Домашний адрес, как ты понимаешь, я не  оставил. Мы
даже в Москве, когда у нее были гастроли, встречались. В гостинице "Россия".
Дежурная по этажу вызвала милицию. Думала, в номере женщину режут...
     - Слушай, а это не из-за нее Хрущев с Фиделем поссорились?
     - Из-за  нее.  Ну, не поссорились... Просто наш  посол Николаев  был на
концерте в варьете, а потом выпил  на приеме и стал говорить ей комплименты,
сравнивать  с Любовью Орловой и все такое. Федька услышал  и вечером прислал
Марию  в  резиденцию, вроде  подарка. Знаешь,  как грузины шампанское  -  от
нашего столика к вашему...  Посол,  сталинский  еще сокол,  сделал вид,  что
ничего не понял. Ну, она для ясности и разделась прямо в кабинете. Николаев,
баран, решил, что это  провокация, что Федька переметнулся к американцам,  и
приказал  охране  ее  вытолкать.  Для  бородатого  это  было страшным личным
оскорблением: он же из  самых лучших чувств... А американцы  к нему в  самом
деле  в ту  пору  на мягких лапах  подбирались...  Срочно  послали  на  Кубу
известного  зализывателя  конфликтов Микояна, но  даже  он не  смог  убедить
Федьку,  что посол уже давно  импотент...  Николаеву однажды  ночью  в самый
интересный момент Сталин позвонил, чтобы  уточнить,  в  каком году  Талейран
начал  писать  свои  мемуары... Ну, он со страху  и сник навсегда. Пришлось,
чтобы замять конфликт, срочно Николаева отзывать и оказывать острову свободы
военную помощь.  Тогда-то я в  первый раз и  погнал  туда МИГи. А  теперь  я
знаешь  что думаю?  Федька  нарочно  дурочку  валял,  чтобы  нас  на  помощь
расколоть... Гениальный мужик!
     - А правда, что Федька - еврей?
     -  Не  исключено. Иначе на хрена ему было революцию  делать?  Парень из
богатой   семьи,  высокий,  красивый,   хрен  до   подбородка   -   отличные
перспективы...
     Увлекательный наш разговор был прерван самым отвратительным образом:
     - Как приятно услышать в этой драной Америке родную речь!
     Над нашими  головами приветственно навис  здоровенный мускулистый мужик
вызывающе  отечественной наружности.  А нежный  морской  воздух вокруг тяжко
загустел от многодневного перегара.
     - Здрасте, - только и мог вымолвить я.
     -   Здравствуйте!   -   златозубо   улыбнулся   здоровенный.-   Давайте
знакомиться. Я - Сизов Николай Николаевич, командир отряда спасателей. Можно
просто - Коляныч...
     - Очень рад, - отозвался Гена ледяным голосом.
     - А уж как я рад! Сами-то откуда? Как звать?
     - А зачем это вам? - еще холоднее поинтересовался Аристов.
     - Как зачем! Для продолжения знакомства...
     - Продолжения не будет.
     - Да-а? - опешил Коляныч.
     - Да.
     Золотая улыбка командира спасателей начала тускнеть и погасла. Он ушел,
бормоча что-то про дерьмократов, разворовавших Россию и  теперь  вот греющих
брюхо  на  заморских  курортах.  Позже,  у  китайчатого  портье, болтавшего,
кажется, на  всех языках, мы выяснили, что пятнадцать спасателей, помогавших
американцам тушить лесные  пожары, заселились в отель еще утром и уже успели
в близлежащем магазинчике купить спиртного больше, чем  было продано там  за
все годы, прошедшие после окончания войны Севера с Югом.
     Во время ужина  в полинезийском ресторане Гена был суров, как  во время
воздушной атаки.
     - Больше в отеле не загораем. Ходим на соседний пляж.
     -  Правильно, - поддержал я. -  Я  тоже  за безалкогольный отдых. Какая
воздушная акробатика с похмелья!
     -  Ну зачем вы  так! -  с  милой наивностью возразила Катя.  - Отличные
ребята. Правда, Оленька?
     - Ты им уже рассказала, какие прокладки защищают тебя с утра до вечера?
     - Павел! - оскорбилась Оленька. - Опять?
     - Простите нам эту семейную сцену! - повинился я.
     -  Значит  так,-  лицо  Аристова  закаменело,  как  если  бы  он  вышел
противнику в  хвост  и нажал  гашетку. -  Если они  будут еще  надоедать,  я
позвоню  министру  МЧС -  мы в  одном подъезде  живем.  Он быстро  им боевую
тревогу сыграет... На Алтае тоже леса горят!
     -  А  они, глупенькие, даже  и не догадаются, кто  им это  устроил. Вот
класс! - Катька от удовольствия захлопала в ладоши.
     - Не дай Бог, если догадаются! Здоровее этих ребят разве что омоновские
мордовороты... - тихо заметил я и ласково поглядел на Катерину.
     Она вздрогнула, побледнела и заткнулась на весь оставшийся вечер.



     Гена   милостиво   согласился  оценить  меня  как  летчика.  Мы  с  ним
прокувыркались в воздухе больше часа. Наша "Сесна" ревела на выходе из пике,
зависала  с  заглушенным  мотором  в "колоколе", юлой  вертелась  в  каскаде
"бочек".  От перегрузок темнело  в глазах, пот не только пропитал рубашку  и
летный костюм, но даже тяжелыми каплями метался по кабине. За хороший  полет
пилот худеет на  несколько килограммов.  Наш полет был не просто хорошим,  а
еще и  затяжным.  Потерпев немного  мои  ученические выкрутасы,  Гена  решил
вспомнить молодость -  он  один  из  немногих летчиков, которые могут  долго
держать перегрузки. На  вводе  в  петлю и  на виражах  я  терял  сознание  и
приходил  в себя  лишь  через  несколько  секунд.  Такие  полеты  - какой-то
особенный мужской мазохизм.  Но как приятно после них сознавать,  что ты все
преодолел и смог вернуться на землю!
     Бедолага  Экзюпери  говаривал:  "Человек  в воздухе  лучше  человека на
земле!" От летчиков просто веет мужественной чистотой и  могучей романтикой.
Летчики - это сердце нации. А тех охламонов в Кремле и окрестностях, которые
относятся  к  этому  сердцу  как к аппендиксу,  я  бы  просто расстреливал в
Александровском  саду из  мелкокалиберной винтовки - чтобы  дольше мучились.
Летчики-испытатели -  это спрессованный  в одном элитном коллективе генофонд
нации.  Их  собирают,  точнее  собирали,  штучно по  всей  нашей  необъятной
державе.  Пестовали,  как  скрипачей.  Жаль,  что  добрая  половина  из  них
встречает свое сорокалетие на геройском кладбище в Жуковском под памятниками
с пропеллерами.
     Я ведь  тоже после школы  хотел поступать в летное училище!  Не  прошел
медкомиссию... "Ладно,  - сказал я судьбе,- объедем по кривой!" И поступил в
авиационно-технологический. Но тут все  как  раз  посыпалось  - и  пламенный
мотор советской авиации заклинило... "А вот и хрен тебе мелко порубленный! -
сказал я все  той же  судьбе. - Врешь - не возьмешь!" И пошел в  авиационный
бизнес,  который не менее опасен,  чем испытательный полет.  Но это не  риск
жучилы,  готового просадить  в Лас-Вегасе в рулетку бабки, нажитые на  крови
отстреленных партнеров  и  соплях  обобранных советских  лохов. Это  другое!
Когда я получил свой первый кредит на развитие малой авиации, умные люди мне
говорили: "Павлик,  ты добрался до своей сосиски. Утащи  ее  в  какое-нибудь
тихое место  и  грызи  впотай. Еще  и  внукам  хватит!"  Но  я выбрал  небо.
Понимаешь ты, писателишко, небо! Я строю свою Вавилонскую башню и не виноват
в  том, что в  наше время кирпичи  кладут не на цемент, не на раствор, а  на
дерьмо и кровь. На кровь и дерьмо! Я это время не выбирал - оно прыгнуло мне
на загривок. Нет, не прыгнуло... Век-шакал... Он, мерзко воя,  бродит вокруг
и сужает круги. И  теперь или я его,  или он меня. Понимаешь? Вот и таскаю с
собой   повсюду   Толика  с  пистолетом.   Надо   пережить,   перехитрить...
Когда-нибудь кровь  с  дерьмом  затвердеют  -  и  тогда  уже  мою  башню  не
своротишь.  И  тогда  козлы-потомки  будут   еще  долго  разгадывать  секрет
неколебимости этого вечного раствора!

     -  Хороший  монолог?  -  Павел  Николаевич  допил  донское  игристое  и
посмотрел на часы.
     Поезд уже въезжал в новый день, и утренний свет, словно вода с лимонным
соком, смешивался, с желтым светом ночников.
     - Неплохой, - уклончиво ответил я.
     - Обязательно вставь в повесть!
     - Не стоит...
     - Почему это?
     - Неправдоподобно.  "Новый русский" не  может произнести такой монолог.
По определению...
     - Но я ведь произнес! - опешил он.
     -  Не  надо  путать  литературу  с  жизнью.  В прозе  главное  - логика
характера... А тут нате вам - Экзюпери... Думаю, не стоит вставлять.
     - А ты не думай. Музыку, знаешь, кто заказывает?
     - Ну, если ты так ставишь вопрос...
     - Именно так. На чем я остановился?
     - На затяжном полете.

     ...Приземлившись,  мы  с   Генкой,  прежде  чем  порулить  в  отель  на
арендованном "фордике",  зашли  к  толстому,  как  бочка,  Брайену,  хозяину
аэроклуба,  и  расплатились. Брайен  когда-то был асом, но потом на  нервной
почве у него что-то случилось с обменом веществ - и  его разнесло. Он обещал
мне организовать прыжки с парашютом, и я на своем неандертальском английском
поинтересовался, как обстоят с этим дела. Брайен стал подробно объяснять. Но
гораздо больше информации мне удалось почерпнуть из его мимики и жестов, чем
из рычащей скороговорки. Впрочем, я и сам уже знал, что  прыгнуть в Штатах с
парашютом не так-то просто.  Во-первых, у нас с Катькой не было  специальной
страховки. Они  же там, прежде  чем  на унитаз  сесть, страхуются  на всякий
случай!  Во-вторых, в  Америке  очень трудно  отыскать удобное и  безопасное
место, особенно на Южном побережье, где сетка воздушных эшелонов и коридоров
на карте  выглядит как  густая,  почти без  просветов паутина.  Кроме  тысяч
магистральных  лайнеров,   американское  небо   наполняют  миллионы  частных
самолетиков. Тарахтя  пропеллерами,  они несут  своих  хозяев  на  уик-энды,
деловые  встречи,  к  любовницам  в  соседние городишки, на рыбалку,  а то и
просто  на  работу и обратно. Иногда они  падают.  Помнишь соплячку  Саманту
Смит, которая  написала  письма  про  мир-дружбу  Рейгану и Андропову?  Вот,
разбилась вместе с отцом. Но все равно летают, как пеликаны.
     - Impossible! - закончил объяснения Брайен.
     - Double price! - пообещал я.
     - О. К! - кивнул хитрый американский боров. Мы  с Геной сели в "фордик"
и порулили  к отелю. По сторонам  тянулись аккуратные домики,  такие  на вид
хрупкие,  что казалось,  целую  улицу  можно было снести  вместе  с пыльными
пальмами одним броском городошной биты.
     - Очень  хочешь  прыгнуть именно в  Америке?  -  спросил после  долгого
молчания Гена.
     - Очень!
     - С Катериной?
     - Ага!
     - Ну-ну! - кивнул он с пониманием.
     - А ты с Оленькой не хочешь?
     - Нет... - вздохнул Аристов.
     После  неудачного  катапультирования  во  время  тренировочного  полета
Аристову пришлось  перейти на  преподавательскую работу. Его  межпозвоночные
диски, должно быть, напоминают теперь расплющенные пятаки, которые в детстве
мы  бросали на  трамвайные рельсы. Врачи  так и  сказали: "Можете,  конечно,
Геннадий Сергеевич, прыгать, но сначала купите себе инвалидную коляску!" Так
что на боль в спине он Галине Дорофеевне не зря жаловался.
     Когда мы подъезжали к отелю, Гена глянул вверх и насторожился:
     -  Что-то мне эти  морды совсем не нравятся!  Из окон наших номеров нам
призывно махал  руками  весь  отряд спасателей. Едва мы  переступили  порог,
самые худшие подозрения подтвердились. Дверь между люксами была распахнута -
и   на   всем   шестикомнатном   пространстве  буйствовала   полномасштабная
отечественная пьянка.
     - Это  я догадалась!  -  радостно  сообщила  Оленька.- Я  взяла  ключ у
портье...
     - Ну и дура! - похвалил Гена.
     Номера  были  похожи  на  раздевалку  сборной  по  футболу,  одержавшей
сокрушительную победу: одежда валялась вперемежку с пустыми бутылками. Двое
     спасателей спали беспробудным сном. Кто-то ревел под гитару:
     Первым делом мы испортим самолеты!
     Ну а девушек? А девушек потом!
     Несколько  мужиков  азартно  листали   Оленькину  книжку  про  бинарные
оппозиции.  Они  играли. Суть игры заключалась в  том, чтобы  загадать номер
страницы, строку и слово. Проигравший становился в жертвенную позу и получал
ровно  столько сокрушительных пинков,  на сколько букв его слово оказывалось
короче того, что загадал победитель.
     - Но она  сказала, у  тебя праздник!  - зашептала  готовая расплакаться
Оленька.
     - Какой, к чертям, праздник!
     - Кто сказала? - поинтересовался я.
     - Ка-атя...
     - Ясно.
     В этот  момент  появилась  одетая  в одну длинную  майку Катерина.  Она
сидела верхом на Коляныче, напоминавшем битюга, которому  хозяин из озорства
вставил золотые лошадиные зубы.
     -  Внимание! - звонко  крикнула Катька.- Внимание!  Сегодня исполнилось
ровно пять лет с того исторического момента, когда величайшему летчику  всех
времен  и  народов Геннадию  Сергеевичу Аристову было присвоено звание Героя
России с вручением золотой звезды и ордена Ленина! Ура!!
     -  Гип-гип-ура!  -  грянули спасатели так, что  чуткие гидролокаторы на
военно-морской базе в Гуантанамо определенно зашкалило.
     - Неужели пять  лет? - хмуро удивился  Гена, загибая  пальцы.- В  самом
деле... Но "Ленина" тогда уже не вручали...
     - ...С вручением ордена Академика Сахарова восьмой степени! - ничуть не
смутилась Катерина.
     Меня   всегда   поражало,  что   в  нужный   момент   она   оказывалась
обладательницей самой неожиданной информации.
     -  До  дна!-  Коляныч  поднес Гене  пивной бокал, до  краев наполненный
виски.
     - Я не пью! - отрезал Гена.
     И это была правда.  На днях исполнялся другой юбилей - год  с  тех пор,
как он по настоянию  врачей исключил из  пищевого рациона все виды и подвиды
спиртного.  С этим,  я  думаю,  и  связан был  бурный  роман с  Оленькой, не
укладывавшийся ни в какие его сексуальные навыки и жизненные принципы.
     -  Мужик  ты  или не мужик?  - применил Коляныч совсем  уж  запрещенный
прием.
     -  Ольга,  -  спросила  Катька,  поигрывая  редкими  прядями  на голове
командира спасателей, - мужик Гена или не мужик?
     - Я не знаю,- растерялась будущая искусствоведка.
     Спасатели дружно и обидно захохотали.
     - Ему нельзя! - попробовал вступиться я.
     - Мне тоже было нельзя, - сообщил Коляныч. - Я дал врачу сто долларов -
теперь можно!
     - Смешно сказал.  - Гена побагровел, вырвал  из рук  искусителя бокал и
выпил одним духом, не поморщившись.
     - Ура! - завопила Катерина и, взяв у Аристова опустевший бокал,  вылила
оставшиеся капли на голову Колянычу.
     Потом она пришпорила розовыми пяточками своего  пьяного скакуна, и тот,
протяжно заржав, унес ее в соседний номер.
     - Ну вот что, мужики, - нехорошим голосом начал Гена.
     Но  тут в дверь постучали - и два официанта  втащили  в номер подносы с
дымящимися бифштексами, обсыпанными картофельной струганиной и оливками.
     - Ваш заказ, мистер Аристофф! - доложил один из них на ломаном русском.
     Через час, вырвавшись из пьяных объятий спасателей, Гена сорвался  вниз
и от портье позвонил министру МЧС. Потом он пытался отсидеться в кегельбане,
но группа  спасателей,  возвращаясь  из очередного  похода в осчастливленный
магазинчик с сумками, набитыми бутылками, скрутила его, несмотря на яростное
сопротивление, и доставила в номер. Здоровые все-таки парни!
     -  Мужик  ты  или  не мужик?  - снова  подступил  к  нему  Коляныч, уже
породнившийся плечами с теплой Катькиной задницей.
     - Ура-а герою России!
     Под утро, изгадив наши номера до неузнаваемости, команда ушла, унося на
руках  тех,  кто  не  стоял  на  ногах.  Вообще-то  я  не очень хорошо держу
алкогольный удар и  поэтому  слабо  помню  окончание юбилейных торжеств,  но
предполагаю, что Катерина так уехала на Коляныче. Гена же, потерявший за год
питейную  форму,  отрабатывавшуюся десятилетиями,  отключился  где-то  после
четвертого  доказательства того что он все-таки мужик. В былые времена с ним
такого, конечно, не случилось бы.
     Разумеется, мы проспали все наши  полеты.  Когда вечером следующего дня
Оленька,  приговаривая "бедный папочка",  похмеляла юбиляра с  ложечки,  как
тяжело больного, а я бессильно лежал в кресле, дверь распахнулась, грохнув о
стену,  и  в номер  ворвались  разъяренные  спасатели. Опухший Коляныч,  как
перчатку,  швырнул в лицо Аристову телеграмму со  срочным вызовом  в Москву,
подписанную министром МЧС.
     - Мы к тебе... А ты нас... - только и смог вымолвить он.
     Я едва  успел  подивиться тому, как  непривычно  Каляныч  смотрится без
наездницы на  плечах, а нас  уже  начали  бить.  Меня схватили  за  грудки и
вырубили первым же ударом,  а эмчеэсовцы все-таки не  эсэсовцы  и лежачих не
бьют. Гена же попытался оказать  сопротивление -  и,  несмотря  на  истошное
Оленькино заступничество, получил по полной мордобойной программе.
     - Ладно, хватит, - приказал Коляныч.  - А то он до следующей  годовщины
не доживет!
     Спасатели, прихватив  недопитые вечор бутылки,  удалились. Внизу их уже
ждал автобус.
     И вот, когда  Оленька, всхлипывая, обрабатывала специальными жидкостями
аристовские  синяки, а  я рассматривал порванную рубашку,  зазвонил телефон.
Забыв от пережитого про все инструкции, она схватила трубку:
     - Алло! Нет, Геннадий Сергеевич подойти не может... Он нездоров. Ничего
страшного,  просто  несчастный   случай...   Перезвоните  позже...  Я?  Я  -
Оленька... А вы кто?
     - Кто это? - взревел Гена, вскакивая и чуя неладное.
     - Какая-то Галина Дорофеевна!
     И  хотя  Галина Дорофеевна  даже  на  сверхзвуковом  истребителе  могла
очутиться в Майами не раньше чем через четыре часа, уже через двадцать минут
срочно вызванное такси увозило рыдающую Оленьку в международный аэропорт.
     А  еще минут  через  сорок появилась Катерина, свежая и  невинная,  как
дуновение бриза.
     - Боже, что тут случилось? - всплеснула она руками. - Я вызову полицию!
     -  Где  ты  была?!  -  заорал я,  испепеляя  ее  одним  глазом  (второй
подзаплыл).
     - Я?  Я летала с  Брайеном смотреть место для  прыжков...  Вы спали, он
меня и попросил. А где Оленька?
     - Это ты сказала им, что Геннадий звонил министру?
     - Я? Что я,  ненормальная! Я только похвасталась, что он живет  с ним в
одном доме... Я же не думала...
     - Стерва-а-а!
     ...На следующий день я провожал Гену в  аэропорту.  На его мужественном
лице наклеек было больше, чем на чемодане. Сам я нацепил темные очки.
     - Спасибо за отдых! - буркнул он.
     - Извини, что так вышло...- проблеял я, чувствуя, как кредит АЛКО-банка
подергивается туманом неизвестности.
     - Да ладно... Как ты думаешь, почему Галина Дорофеевна не перезвонила?
     - А почему ты ей не перезвонил?
     - А что я ей скажу? Не умею я врать...
     -  Тогда скажи,  что  после  конференции тебя уговорили полетать, и при
посадке подломилось шасси. По-моему, убедительно...
     - Ага, и тормозил я мордой по бетонке...
     - Примерно.
     - А про Оленьку? Может, сказать, что она случайно в номер зашла?
     - Ну конечно! В Майами русским  девчонкам больше  делать  нечего, как в
номера к летчикам заходить!  Скажешь: она официальный переводчик конференции
и ее прислали вместе с  доктором, чтобы переводить при  оказании медицинской
помощи.
     - В номере?
     - А где еще - в морге?
     - Думаешь, поверит?
     - Если любит, поверит!
     - А Катька? - вдруг забеспокоился он.-  Она  ведь, стерва, все  нарочно
устроила.  Она  все  может -  позвонить  Галине  Дорофеевне  или  даже  факс
прислать... Ты мне сам рассказывал!
     - Не волнуйся, при первой же попытке я удавлю ее телефонным проводом!
     - Смотри! Она же настоящая стерва. Бросил бы ты ее!
     - Брошу,
     - Нет, я  серьезно...  Я не  хотел тебе  говорить...  Но  ты понимаешь,
Оленька мне жаловалась, что Катька к ней приставала...
     - В каком смысле?
     - В каком... В прямом. Она говорила, что мужики ее вообще не интересуют
-  она  с ними только ради денег. А  на самом деле ей еще  со школы нравятся
длинноногие брюнетки с маленькими титьками.
     - Так и сказала?
     - Так и сказала...
     - Вот сука!
     - Брось ее...
     - Ты еще до Москвы не долетишь, а я ее брошу...
     - Слушай, а с чего начать... Галине Дорофеевне?
     - Начни с выполнения супружеского долга... Прямо в прихожей!
     - Смешно сказал,  -  улыбнулся Гена, и у  меня  снова появилась надежда
вырвать кредит у "АЛКО-банка".
     ...Катерину  я застал  в  убранном  номере.  Она  сидела  на  диване  и
накручивала телефонный  диск. Я вырвал у  нее аппарат и с  размаху ударил по
лицу так, что она пискнула.
     - Поняла, за что?
     - Поняла, - прошептала она.
     - Если ты  позвонишь Аристову домой и не дай Бог что-нибудь скажешь его
жене, тебе  конец.  В прошлом  году  здесь акула  сожрала  девицу. Во всяком
случае, ни ее, ни акулу так и не нашли. Поняла?
     - Поняла, - кивнула Катерина и улыбнулась разбитыми губами.
     - Спим в разных комнатах! - приказал я. - Если хочешь, могу вызвать для
тебя проститутку - брюнетку с длинными ногами и маленькими титьками!
     - Как скажешь, Зайчуган...



     Утром, когда я зашел  в ее комнату, Катерина старательно  зашивала  мою
разодранную рубашку, выброшенную вечером в мусорное ведерко.
     - Прости меня! - еле слышно проговорила она.
     - Никогда. Дай сюда иголку!
     - Зачем?
     - Дай!
     Она  нагнулась, перекусила  нитку  и  протянула  иголку. Я взял  теплое
жальце, попробовал пальцем острие и выкинул в окно.
     - Почему? - удивилась она.
     - Не твое дело. Когда-нибудь поймешь.
     -  Я понимаю:  мы  расстаемся.  Ты  меня  теперь  обязательно выгонишь.
Аристов для тебя важнее. Но я хочу, чтобы мы расстались друзьями. Конечно, я
много о тебе знаю, но ты можешь быть абсолютно спокоен...
     - А я и так абсолютно спокоен. Это ты теперь переживай и оглядывайся!
     - Зачем ты меня пугаешь? Я виновата перед тобой. Я сорвалась. Наверное,
это какая-то болезнь, вроде наркомании. Я тебе никогда не рассказывала, но у
меня это давно. Я даже пыталась  разобраться,  когда  это началось. Если  бы
надо мной  в  детстве кто-нибудь  издевался или растлевал, тогда все было бы
просто и понятно.  Но  с меня все  пылинки сдували. Даже  на  злого  учителя
ничего не  свалишь: учителя  меня обожали! Я долго  копалась в себе, даже  к
врачу ходила  - и  вспомнила, когда  это началось.  В  восьмом классе.  Отца
отозвали из Парижа в Москву - и  я стала  ходить в школу рядом  с  домом. Мы
тогда жили в самом конце Ленинского проспекта. Понимаешь,  в Париже  у  меня
было очень много школьных друзей...
     - Антуан, например...
     - И  Антуан, и много  еще...  А  тут я попала в  совершенно незнакомый,
злой,  живущий  по  своим  законам  и  не  принимающий  меня  детский мирок.
Наверное,  я и сама  виновата, потому  что с глупой гордостью к месту и не к
месту демонстрировала свой французский  и  фыркала,  когда другие мямлили  у
доски. В классе  были  две девочки,  которые мне  сразу  понравились,-  Валя
Обиход и Нина Назарова. Подружки. Они даже на переменах  под ручку ходили. И
знаешь, поначалу они меня как будто приняли... Но потом был новогодний вечер
- и я вырядилась, как дура, во все лучшее... Мне, конечно,  мать должна была
подсказать, что  так нельзя, что  это  воспримут как  вызов  (в магазинах-то
тогда ничего не  было!),  но моя мамочка  в  ту  пору крутила роман  с одним
синхронистом, и ей было не до меня. В общем, я вырядилась... Учительши потом
еще месяц мои парижские тряпки обсуждали. А он весь вечер танцевал только со
мной!
     - Кто - он?
     - Ван Вей. Он был по  отцу китайцем  и учился  в десятом. Родители  его
работали в  цирке  - жонглировали, - и он  после школы собирался  в цирковое
училище. Это было  в нем самое интересное, потому что выглядел он совершенно
невзрачно - щуплый и желтый.  Но именно в него влюбилась до потери  сознания
Валя  Обиход.  Нина  Назарова  была у нее  поверенной  и  даже  своего  рода
парламентером  -  выясняла у Ван  Вея,  как  он  к  Вале относится.  Обычные
среднешкольные  глупости.  В  этом  возрасте,  сам  помнишь, все  в  кого-то
влюблены...
     - А ты?
     - Я - нет. Не успела. В тот новогодний вечер Нина отправилась выяснять,
почему Ван Вей не приглашает танцевать Валю, а он сказал  какую-то гадость и
снова  пригласил  меня.  Так  я  стала  врагом.  У  Вали  оказались  хорошие
организаторские способности - и скоро весь класс стал относиться  ко мне уже
не равнодушно, а враждебно... Ты  знаешь,  что это такое, когда ты входишь в
комнату и на тебя устремляются тридцать пар ненавидящих глаз? Тогда я решила
наказать  ее.  Ван  Веем...  Напросилась как-то к нему  домой -  и  это было
отвратительно.  Даже  по   моим  нынешним   представлениям,  он   был  очень
испорченный  мальчик.  К  тому же  у  него  были  плохие  зубы...  Не  менее
отвратительным  оказался  и  язык -  он  обо  всем  рассказал  приятелям.  И
старшеклассники специально заглядывали, чтобы посмотреть на меня. К счастью,
отца  вскоре  отправили  в  Брюссель  -  и мы уехали.  Но  перед  отъездом я
отомстила.  Я  написала  любовную  записку  Нине  Назаровой  от  его  имени,
подделала почерк и подложила  на  перемене так, чтобы нашла бумажку Валя.  И
они пoccopились.  Страшно.  Как умеют  ссориться только лучшие  подруги  или
лесбиянки.  Даже  подрались! И  знаешь, когда  они, визжа, на глазах у всего
класса  таскали   друг  друга  за  волосы,  я  вдруг  почувствовала  ледяное
искрящееся счастье  вот тут,  в этом  месте!.. (Катерина  положила  руку  на
живот.)  Потом  счастье погасло, а  лед остался...  Даже не  лед,  а ледяной
истуканчик, требующий постоянных жертв... С этого все и началось...
     - А зачем ты мне все это рассказываешь?
     - Чтобы ты понял... Знаешь, иногда мне казалось, что ты именно тот, кто
меня вылечит. Я это почувствовала, когда мы начали прыгать с тобой вместе...
Я ждала, что вот сейчас эта ледышка внутри меня растает. Навсегда. И я стану
как все - верной, доброй, покорной, рожу тебе ребенка. И буду любить ребенка
- за тебя, а тебя - за ребенка... Думаешь, легко ненавидеть всех, кто...
     - Всех?
     - Всех, кроме тебя.
     - А меня, значит, ты любила?
     - Нет.
     - Почти любила?
     - Нет. Почти не ненавидела... С тобой мне было лучше, чем с другими...
     - Спасибо за откровенность. Ты улетаешь сегодня?
     - Нет.
     - У тебя здесь дела? Ты еще не всех стравила и рассорила?
     - Нет, просто я  перед отъездом хочу прыгнуть с парашютом. Брайен нашел
замечательный аэродромчик, прямо посреди кукурузного поля...
     - Прыгнуть? А потом с кем - с толстожопым Брайеном? Тебе  же все равно,
кого потом ненавидеть... На, возьми на всякий случай! - Я вынул из кармана и
протянул ей носовой платок.
     - Если  ты не хочешь со мной прыгать, тогда все равно... -  пожала  она
плечами. - Можно обратиться к тебе с последней просьбой?
     - Можно.
     - Выстирай, пожалуйста, наш "гербарий"... Нет, все-таки  в Катьке  был,
был   особый  бабский  гений!  Она  знала,  какой-то  влагалищной  интуицией
чувствовала,  что я захочу в последний  раз прыгнуть с ней и в последний раз
приземлиться в постель. В последний  раз - это я себе обещал твердо! Она все
рассчитала совершенно точно. А  что она теряла? Ничего.  Зато надежда, пусть
маленькая,  брезжила. Надежда  на  то,  что я  снова  прощу  ее,  как прощал
всегда...  Как  простил  ей  взорвавшиеся МИГи,  Любимого  Помощника,  сынка
министра,  как  простил  ей Гошу с  Тенгизиком, по-братски  сгоревших  через
несколько месяцев в одном БМВ прямо на Садовом кольце...
     "Не прощу!" - твердо сказал я себе, а вслух произнес:
     -  Хорошо, я  подумаю. Но  ответь  мне еще на один вопрос  -  зачем  ты
устроила эту подлянку Аристову?
     - Это не я - это мой ледяной истуканчик.
     - А он почему?
     - Он не выносит счастливых пар.
     Внизу  засигналили. Я выглянул в окно: в открытом "джипе" сидел  легкий
на  помине  Брайен с двумя  молодыми  парнями.  Он  приветливо  помахал  мне
огромной волосатой, похожей на кабаний окорок рукой. Два раздвинутых толстых
пальца могли означать с одинаковой  вероятностью и викторию, и обещанную ему
двойную цену.
     - Ну и что ты решаешь? - Катерина посмотрела на меня с мольбой.
     - В последний раз, - ответил я.
     - Ты умница, Зайчуган!



     Парней  в  "джипе"  звали Грант и Стив, им  было лет по двадцать  пять.
Первый,  темноволосый, оказался  пилотом, второй, рыжий,  - инструктором  по
парашютной акробатике.  У  обоих  были  мужественные скуластые лица салунных
драчунов периода завоевания Дикого Запада. Я подумал о  том,  что американки
во  время  беременности,  наверное,  смотрят  по  телевизору  слишком  много
вестернов - и дети рождаются похожими на одних и тех  же кинозвезд. У нас, в
России, скоро все дети будут похожи на Пугачеву с Киркоровым.
     Я сел рядом  с Брайеном,  а Катерина устроилась на заднем сиденье между
парнями.  Мы  помчались  на аэродром, предупредительно останавливаясь  перед
каждым пешим ротозеем, вознамерившимся пересечь улицу.
     - Where is Gena? - Брайен подозрительно покосился на мой подбитый глаз.
     - In Moscow, - ответил я.
     - Why?
     - Business, - объяснил я.
     - I see! - кивнул он.
     Рассказывать правду было бессмысленно - Брайен ни за что не поверил бы.
     Катерина  всю дорогу  весело  болтала с  рыжим  Стивом на  кашеобразном
английском, мне  совершенно  непонятном,  хохотала,  щупала  его  мускулы  и
показывала свои. Казалось, они знакомы  много лет - что-то вроде любовников,
расставшихся друзьями, а теперь вот встретившихся. Грант участия в разговоре
не принимал,  он жевал резинку  в  суровой задумчивости. Американцы подарили
человечеству новый способ выражения своих чувств и мыслей - с помощью жующих
резинку челюстей. Наверное, есть такие, которые вообще никогда не говорят, а
общаются  исключительно  чмокая,  чавкая, убыстряя  или  замедляя  шевеление
челюстей, а в особых случаях выщелкивая изо рта резиновый пузырь.
     На   аэродроме  нас  уже  ждала  заправленная  "Сесна"  -  одномоторный
спортивный самолет, разноцветный, как майка  спортивного фаната. В багажнике
"джипа"  оказались  три  сине-оранжевых   парашюта   и   большая  сумка   со
снаряжением.  К   каждому  парашюту  с  помощью  липучек  были   параллельно
прикреплены по две таблички.  На верхней  табличке значилось  имя того,  кто
прыгает, а на нижней того, кто укладывал парашют. Выглядело это так:

     Mr. Shannanoff Mrs. Shannanoff
     Steve В. Welles Steve B. Welles

     Катька со смехом  показала  на свою  табличку и  задала  Стиву  игривый
вопрос, оттенков которого я со  своим дубовым английским не понял, но  общий
смысл все-таки  уловил. Речь  шла о том, в каком положении  тот предпочитает
заниматься  сексом.  Мне  даже  показалось,  что  эти  слова  она специально
произнесла помедленнее, чтобы понял  и я тоже. Стив  покраснел так, что лицо
его стало багровым, а рыжие веснушки - фиолетовыми, потом он отодрал липучки
и, демонстрируя свои пристрастия, поменял  таблички местами. Все засмеялись,
а  Грант  жизнерадостно захлюпал  жвачкой.  Катерина  же  под  общий  хохот,
разъясняя свой  постельный обычай, вернула липучки в исходное положение. Она
не врала, она и в самом деле любила поверховодить.
     Первым моим желанием было отхлестать ее тут  же, на глазах  у всех,  по
лицу, запихнуть в "джип" к Брайену и предупредить, чтобы к моему возвращение
духу  ее в отеле  не было! Я бы, конечно, так и сделал, но удержался, потому
что  понимал: все  это  в последний  раз.  И ради  последнего  прыжка  можно
потерпеть, а потом ищи себе другого Зайчугана!
     Парни  перенесли парашюты в самолет. Грант  уселся в  кабине, а мы  - в
салоне, на укрепленных  вдоль  корпуса  скамьях.  Мотор заработал  - и  весь
корпус  мелко задрожал.  Самолет заревел  и медленно  покатился  к  взлетной
полосе,  Брайен,  радостно  улыбаясь,  махал  нам  мохнатой  лапой.  Им  бы,
зажравшимся,  на годок  Ельцина с Чубайсом -  посмотрел бы я,  куда  бы  они
засунули эти свои знаменитые американские "смайлы"!
     Самолет почти незаметно  оторвался от  взлетной полосы, потом резко лег
на правое крыло. Катька, чтобы сохранить равновесие, схватила Стива за шею и
не  отпускала до тех  пор,  пока самолет  не набрал  высоту. Они  продолжали
весело болтать, из-за  шума буквально всовывая губы в  ухо  друг  другу.  На
Катькином лице появилось проклятое выражение  хищного  восторга. Я дал  себе
слово по возвращении домой серьезно заняться английским.
     Летели  мы больше часа  и приземлились,  когда кровенеющее  солнце  уже
садилось. Найденный  Брайеном аэродромчик действительно располагался на краю
огромного  кукурузного поля.  Тут же  стояла казарма,  сложенная  из  желтых
панелей-сэндвичей  и  покрытая  темно-красной   пластиковой  черепицей.  Как
объяснил  Стив (а  Катька перевела), здесь два  раза  в год  проходят  сборы
слушателей летных академий,  но все остальное время казарма пустует. Никакой
охраны  я не  обнаружил. Это надо так народ выдрессировать - у нас бы  давно
растащили на садовые домики! Я направился к зарослям кукурузы.
     - Эй, Зайчуган,  - крикнула Катерина. - Далеко не отходи  - в  кукурузе
водятся монстры! Они едят русских ребят!
     Она тут же  перевела  эти слова  американцам, Стив  радостно заржал,  а
Грант сделал страшные глаза и выпустил из рта большой розовый пузырь. Он как
раз устанавливал на траве маленькую переносную жаровню, а Стив освобождал от
полиэтиленовой  упаковки  специально   купленные  в  супермаркете  аккуратно
наколотые  полешки.  Барбекю  входило в  набор  услуг,  предлагаемых  фирмой
Брайена.
     Мы   поели   жареной   свинины,   выпили   несколько   банок  пива   за
российско-американскую  дружбу. Впрочем, как  я  понял, Стиву  и  Гранту эта
дружба была абсолютно по барабану. Они, надо полагать, убеждены,  что Москва
находится где-то  в Сибири, что  Сталин  - современник  Чингисхана, а Вторую
мировую войну Штаты выиграли у СССР  в союзе с  Германией. России же - это я
так считаю - ни одна дружба еще не принесла ничего, кроме неприятностей.
     Не  доев вишневый  пирог,  Катерина  шепнула  что-то на ухо Стиву,  тот
понимающе хмыкнул и повел ее к казарме.
     - Это все пиво! - сообщила она мне перед тем, как уйти.
     Я остался один. Грант, не  вынимавший изо рта жвачку даже во время еды,
понятно, не в  счет. Глядя на умирающее мерцание углей в  жаровне, я думал о
том, что если бы живую женщину можно было превратить в резиновую секс-куклу,
то я бы возил Катьку  с  собой повсюду в специальном чемоданчике  и  вынимал
только, когда понадобится. Нет, я  бы с ней и разговаривал тоже, она бы мне,
как  и прежде,  помогала в  делах, но  едва заметив,  что ледяной истуканчик
соскучился   по  жертвам,  что  в   ее   усмешке   появилась  чуть  заметная
стервоточинка - я бы мгновенно сдувал Катьку  и убирал в чемодан... До новых
встреч! Замечательно: она  всегда была  бы  со  мной,  но  мои  самолеты  не
сталкивались бы в  воздухе,  гоши  и тенгизики  не  раскручивали бы меня  на
невдолбенные бабки,  а Герой России Генка Аристов, улетая к своей наточившей
пилу Галине Дорофеевне, не смотрел бы волком...
     - Там есть телефон? - я показал пальцем на казарму.
     Грант  утвердительно пискнул  жвачкой.  У дверей казармы,  как часовой,
стоял  Стив  и, чтобы  развлечься, подбрасывал  вверх пустую  пивную  банку,
настигая  ее  в  полете  метким  плевком.  Увидав  меня,  запыхавшегося,  он
самодовольно ухмыльнулся в  том  смысле,  что настоящие  парни (естественно,
речь идет о заокеанцах)  не выказывают свою ревность столь явно, а переносят
ее  мужественно, -  играя желваками и насасываясь неразбавленным виски,  как
клопы. "Если бы  ты, ковбой недоделанный, столько выжрал виски,  сколько мне
пришлось выхлебать водки из-за Катьки, тебя давно бы  уже  звездно-полосатые
черти уволокли!" - мысленно ответил я и рявкнул:
     - Где она? Where is she?
     -  She  is calling to  Moscow, -  ответил он  с усмешкой. В  помещении,
которое в  наших казармах называется "дежуркой",  горел свет. Катерина, стоя
спиной к двери, действительно говорила по телефону, и голос ее отчетливо был
слышен сквозь стеклянную перегородку:
     - ...Нет. Не волнуйся, Зайчуган! Завтра все кончится... И я прилечу...
     "Та-а-к... Ну, поскольку "зайчуганы" размножаются исключительно половым
путем, вряд ли она  говорит с Галиной Дорофеевной, -  судорожно анализировал
я.- Неужели Генка? Неужели и героя успела зацепить?"
     -  ...Ладно-ладно.  Я тоже очень-очень!  Пока!...- Она положила трубку,
обернулась и отпрянула: - Ой, Зайчуган! Ты  меня напутал... А я пошла пи-пи,
смотрю - тут телефон...
     - Не много ли зайчуганов развелось?
     - А что?
     - Кому ты звонила?
     - Мне есть кому позвонить...
     - Кому?
     - Это не твое дело!
     - Аристову?  Говори!  В Америке  бесплатно ничего  не  бывает. Счет  за
звонок все равно придет к Брайену - и я узнаю, кому ты звонила. Говори!
     - В банк.
     - В какой еще банк?
     - Это не важно...
     - Я все равно узнаю. В счете будет номер телефона. В какой банк?
     - В "Лосиноостровский"...
     - Зачем?
     - Меня берут туда на работу. Я договаривалась...
     - С кем договаривалась? С сопленышем Летуевым?
     -  Да.  Но  ведь  ты  же меня  выгоняешь... А  он давно  зовет -  я ему
нравлюсь. Ты же знаешь!
     - Он уже проведывал твоего ледяного истуканчика?
     - Нет. Но очень хочет...
     -  Ладно, - сказал  я.  -  Устраивайся  как знаешь...  Но если ты снова
сунешься к моим деньгам...
     -  Ну что ты, Зайчуган, -  улыбнулась она.  -  Я все понимаю с  первого
раза! Пойдем спать - завтра у нас трудный день...
     - Почему трудный?
     - Потому что последний... Принеси мою куртку - она возле самолета.
     На поле  огромным черным парашютом  опускалась  душная южная ночь. Наша
"Сесна", похожая на выросшую до невероятных размеров саранчу, одиноко стояла
на светлевшей в  сумраке бетонной полосе.  Заросли  кукурузы превратились  в
темную, непроницаемо шелестящую стену.
     В длинной гулкой казарме было  около полусотни двухъярусных коек. Возле
некоторых  остались  прилепленные  к  стене  жевательными  катышками цветные
журнальные развороты с блондинисто-грудастыми красотками. Женщине без пятого
номера в Америке просто нечего делать.
     Стив  и Грант, чтобы  не  стеснять нас,  ушли  в другой  конец казармы.
Катерина взяла у  меня  куртку  и, не  раздеваясь,- в  джинсах  и футболке -
полезла на второй ярус.
     - Иногда так хочется побыть наверху! - улыбнулась она.
     Да уж! В мустанга и амазонку мы с ней поиграли  вдосталь.. Однажды даже
кентавра Хирона  изображали... А может, сделать красивый жест:  после прыжка
легко поцеловать ее в щеку и подарить Стиву?
     Нет, не подарю!



     Мне  приснилось, что мы  с Катериной в самолете. Лежим совершенно голые
на  распотрошенном и скомканном  в мягкую  перину парашютном  шелке. "Сесна"
летит, но куда и кто ею управляет - неизвестно.
     - Давай поиграем в Человека и Смерть! - вдруг предлагает Катерина.
     Она  сидит на мне  амазонкой, доводя  до  сладкого помрачения трепетной
игрой влажных сокровенных мышц.
     - А как это? - спрашиваю я.
     - Очень просто. Ты задумываешь,  какой смертью хотел бы умереть. Если я
угадываю - ты умираешь!
     - А если не угадываешь?
     - Тогда умираю я...
     - Но ведь ты же Смерть!
     -  Ну  и  что!  Смерть - это  такая особая  форма жизни.  Она  питается
человеческими смертями  и,  если  не  получает  вовремя  пищу,  погибает  от
голода... Понял, Зайчуган? Ну вот и хорошо. А теперь загадывай!
     Я зажмурился, чтобы сосредоточиться  и получше  загадать  свою  смерть.
Когда  я открыл  глаза, не было никакой шелковой перины,  не было  самолета.
Была  темная, чуть подсвеченная луной  казарма.  За окном совсем  по-крымски
свиристели цикады.

     Ну  и  сон!  А и  в  самом деле,  какую смерть я бы выбрал, если  бы не
проснулся? Два раза я  был на краю гибели. Первый раз это случилось во время
Большого Наезда...
     Три человека вошли в мой кабинет без  всякого предупреждения, отшвырнув
секретаршу.  Двое -  в  строгих, немного старомодных  костюмах -  напоминали
бухгалтеров. Третий,  чеченистого вида, был  одет в черную  кожаную  куртку.
Через   открытую   дверь  я  увидел,  как  еще   два   таких  же  кавказских
чернокурточника приставили  стволы к животу беспомощно набычившегося Толика.
Дверь закрылась.
     - Здравствуйте, - вежливо заговорил один из бухгалтеров. -  Извините за
вторжение, но некоторые обстоятельства вынудили прибегнуть к  действиям, для
нас совершенно нехарактерным...
     -  Какие  такие  обстоятельства?  -  поинтересовался   я,  стараясь  не
показывать испуг.
     - Вы  очень подвели наших  друзей. Понимаете, кредиты  берут  для того,
чтобы их возвращать. Вы согласны?
     - Согласен.
     -  Вот наши друзья  и попросили с вами поговорить.  По-товарищески.  Вы
поступаете  очень  нехорошо, ведь эти деньги из Сбербанка,  а вы, я надеюсь,
знаете,  кто  держит  деньги  в  Сбербанке?  Пенсионеры,  ветераны  войны...
Беззащитные старики. У вас живы родители?
     - Живы.
     -  Вот видите! Даже  странно,  что с человеком,  занимающимся авиацией,
бизнесом высокоинтеллектуальным,  нам  приходится  вести  такие...  странные
разговоры!
     Второй бухгалтер  сидел молча, тонко улыбался и неотрывно смотрел мне в
глаза. Чеченистый с удивлением разглядывал полки,  набитые книгами, и модели
самолетов.
     - Ты чей? - вдруг спросил он.
     - В каком смысле?
     - Крыша у тебя есть?
     - Крыша  есть у любого нормального человека... И если она едет,  ничего
хорошего из этого не получается.
     -  Что?  Ты умный? Книжки читаешь?  Сейчас будешь  свои  мозги с книжек
собирать! - Он сунул руку под куртку. - Тебя перепаснули, ты понял?
     -  Погоди,  -  поморщился  разговорчивый  бухгалтер,  переглянувшись  с
молчаливым. - Я бы вам очень  советовал, Павел Николаевич, поскорее  вернуть
долг нашим друзьям. Они устали ждать. Если хотите, мы поможем, но  тогда вам
придется  в  дальнейшем  согласиться  на   наше  участие  в  вашем  бизнесе.
Самолетами мы давно интересуемся...
     - Спасибо, но я в помощи не нуждаюсь.
     - Не торопитесь. Подумайте, посоветуйтесь... Позвоните своим друзьям.
     - Я в помощи не нуждаюсь! - как можно тверже повторил я.
     - Смелый, да? Ты что, под ментами ходишь? - снова встрял чеченистый.
     - Погоди!  - снова оборвал его разговорчивый бухгалтер  и повернулся ко
мне. - Коллега немного  разгорячился, но  смешного  в том, что  мы  говорим,
ничего нет...
     - Я вовсе не смеюсь. Я просто  подумал, если записать  наш  разговор на
пленку, то получится детективный спектакль...
     - К  сожалению,  в эфире сейчас столько  детективов, что  взыскательный
радиослушатель наш спектакль просто не заметит!
     - Как знать...
     -  Как знать,  как не  знать! - заорал  чеченистый. -  Мы знаем, где ты
живешь, и семью твою всю знаем!
     - Разговор закончен, - твердо сказал я. - И дальше вы будете беседовать
с моей крышей. До свиданья!
     -  У  тебя нет больше крыши, -  вдруг заговорил молчаливый бухгалтер. -
Тебя сдали. Счетчик включен. Деньги через неделю в это же время.
     И они вышли из кабинета. Я сделал всего один звонок и выяснил, что меня
действительно  сдали... Чтобы  развязать себе руки, жену с Ксюхой я в тот же
день  отправил  на  Майорку.  Но   очень  скоро  понял,  что  сопротивляться
бессмысленно: спасти  меня могли только  деньги, а их-то как раз и  не было.
Сотрудников  я распустил на  рождественские каникулы. Со  мной еще некоторое
время оставался один Толик, но  и его я вытолкал домой -  зачем  лишать жену
мужа, а детей отца. Бежать не имело смысла. Какая разница, прикончат тебя  в
собственном  кабинете  или  за окружной  дорогой. Гораздо достойнее сидеть с
простреленной  башкой в пятисотдолларовом шеф-кресле, чем лежать, уткнувшись
носом в сугроб.
     Трубку  я не снимал.  Выслушивать поздравления с Рождеством и пожелания
здоровья, если  остается жить  несколько дней,-  невыносимо!  Почему  я снял
трубку, когда  раздался тот звонок, до сих пор не могу  понять. Это был один
парень из "Белого  дома". Он сообщил, что  подписан указ и выделены средства
для целевой поддержки отечественного наукоемкого предпринимательства:
     - И я сразу почему-то подумал о тебе!
     Обо  мне он подумал, потому что за одно бюджетное вливание уже  получил
от меня  без звука двадцать  процентов и построил себе виллу  с бассейном. Я
был  надежный. Поэтому остался жив... А парень из "Белого дома" и  стал моей
новой крышей взамен той, которая протекла... Но  и его  недавно  отстрелили.
Это дешевле, чем отдавать двадцать процентов.
     ...Из-за стен казармы донесся странный звук - металлическое клацанье. Я
прислушался.  Но звук  больше не повторился.  На другом конце  казармы Грант
даже во сне чавкал своей жвачкой.
     "Нет, - подумал я, -  быть убитым в разборке - плохая  смерть. Я  бы ее
никогда не выбрал!"
     Второй раз я чуть не погиб в полете. Сердобольные  матери да неразумные
жены иногда говорят:
     - Ты бы летал  помедленнее и пониже! На самом же деле чем ниже скорость
и  высота,  тем опаснее.  Летчики хорошо знают - самолет  тяжелее воздуха, а
земля хоть и  твердая, но остатки спикировавшей машины иной  раз находят  на
глубине  пяти  метров,  а в черноземе - и  всех  двадцати! От летчика  же не
остается  даже  мокрого  места.  Но  чем  больше  запас  высоты,  тем больше
возможностей  сманеврировать,  а  значит,  найти спасительную  площадку  для
приземления.  Гагарин погиб, потому  что ему не  хватило  пятидесяти метров,
чтобы вывести машину из пике...
     Когда  я выполнял проход над  полосой на  высоте  всего лишь пятнадцати
метров,  фонарь  кабины  буквально  лопнул  от   сильнейшего  удара,   а  по
растрескавшемуся плексигласу  в  передней полусфере плотным слоем  разлилась
кровь. Я дал газ  и  рванул ручку  на  себя -  самолет свечкой  взмыл вверх,
набирая спасительные  метры. Кровь  меня  испугала  настолько, что я даже не
сразу обратил внимание на обилие пуха и перьев.
     А  ведь  в  летной  школе нам  даже  фильм показывали.  Из  пневмопушки
выстреливают ощипанную тушку утки, купленной в универсаме, -  и  бронестекло
толщиной  в  три-четыре  сантиметра,  словно  резина,  прогибается метра  на
полтора и затем, как отпущенная тетива,  возвращается на  место,  долго  еще
вибрируя.  Но на легких самолетах установить такое толстое  стекло  нельзя -
оно будет тяжелее всей машины. Поэтому  если  столкновение с ласточкой - это
только легкий испуг, встреча, например, с вороной смертельно опасна. Хрясь -
и все!
     Именно  ворону я  и поймал в тот день. К счастью, она  влетела в кабину
немного сбоку и только скользнула по моему шлему, обрызгав кровью и разметав
по кабине пух и перья, как из вспоротой перины тети Сони. Самолет я  посадил
просто чудом...
     Нет, это  глупо  и нелепо  -  погибнуть  из-за столкновения с  пернатой
сволочью... Не хочу!
     ...Снаружи снова  донесся клацающий звук. И  я понял: это  захлопнулась
дверь самолета. Значит,  звук,  который я  слышал  раньше,  -  это  был звук
открываемой двери. Я вскочил и заглянул на  верхний ярус - Катерины не было.
Первое,  что я подумал: эта стерва не удержалась  и решила перепихнуться  со
Стивом. В самолете удобнее всего - на поле уже пала роса, а она у нас  такая
комфортная девочка! Я нырнул в кровать и стал следить за дверью.
     Наконец  появилась Катька. Одна. Я закрыл глаза и притворился спящим. Я
слышал, как  она  подошла ко мне, наклонилась и тихонько поцеловала  в лоб -
ощущение, словно  села  бабочка. Я старался дышать ровно и думал о  том, что
она могла  делать в самолете.  А что  делаю я сам, когда  не спится? Хожу по
квартире и трогаю разные вещи, просто  так  беру и ставлю на место  - книги,
авторучки, фотографии в рамочках...
     Катерина повозилась наверху и затихла.  А может, и в самом деле завтра,
после  прыжка, поиграть с ней в Человека  и  Смерть? Человек, сплетающийся в
любовной агонии с орущей от счастья Смертью, - в этом что-то есть...
     И тут  произошло то,  чего не бывает никогда, по  крайней мере, со мной
еще никогда не было: я уснул - и вернулся в  тот же самый сон. Я снова лежал
на парашютном ворохе в  салоне неведомо куда летящего самолета, и снова надо
мной нависало темное лицо Катерины.
     -  Ну, Зайчуган, ты задумал? - От нетерпения она теребила пальцами свои
соски.
     - Можно еще минуту?
     - Не больше!
     - Можно тебя спросить? Если ты Смерть, ты должна знать!
     - Спрашивай.
     - Куда попадают люди после смерти?
     - Конечно, на небо! - уверенно ответила она.
     - На небо попадают праведники. А грешники?
     -  И  грешники  тоже  -  на  небо.  Просто  есть  два  неба, совершенно
одинаковых...  Но на одном  живут праведники, поэтому  оно стало раем. А  на
втором  живут грешники, поэтому оно стало адом, или  небом падших. Все очень
просто.
     - А куда мы с тобой попадем после смерти?
     - Конечно, на небо падших. Мы будем с тобой, взявшись за руки, падать в
вечном  затяжном  прыжке.  Мы  будем  знать, что обязательно разобьемся,  но
никогда не долетим до земли... Ты задумал свою смерть?
     - Погоди...
     И  я  решился:  лучше  всего погибнуть  из-за нераскрывшегося парашюта.
Свободное падение, завершающееся ударом о землю, - в этом есть хоть какая-то
логика.
     - Задумал!
     - Но только учти - перезадумывать нельзя!
     - Я знаю.
     Она  внимательно и  лукаво, словно  ожидая  подвоха, поглядела на меня,
потом подняла глаза и долго смотрела в  потолок, как школьница, пытающаяся у
доски вспомнить невыученный урок. Наконец она победно улыбнулась:
     - Ты хочешь, чтобы тебя застрелили... В машине!
     - Нет.
     - Нет?  -  Ее лицо сморщилось  и подурнело, как  это бывает у  женщин в
момент страшного разочарования.
     - А вот и нет - я хочу разбиться в затяжном прыжке!
     - Хорошо, пусть будет по-твоему!
     Она заплакала.
     - Не плачь!  -  попросил я и,  пытаясь вытереть  слезинки,  коснулся ее
щеки.
     Щека оказалась твердой, плоской и  занозистой. Я вскрикнул и проснулся.
Наверное,  я  поранил  палец  о  стену,   об  острый,  как  бритва,  кусочек
облупившейся краски. Но проснулся я не из-за этого. Проснулся я, потому  что
понял: она хочет меня  убить!  И тогда все встает на свои места. Ее дурацкая
выходка со спасателями после,  казалось бы, полной и необратимой покорности.
Она добилась  своего  - Аристов и  Оленька уехали,  нет  лишних  свидетелей,
которые могли  догадаться о  ее замысле  и  помешать.  А  Стиву она морочила
голову исключительно для того, чтобы отвлечь мое внимание. Отвлечь от  чего?
От подготовки убийства.
     Я сел в кровати.
     А зачем ей меня убивать?  Вопрос глупый. Из-за денег. Не из-за ревности
же! А как  она получит мои деньги? Да очень просто. На счету в  "Лось-банке"
легальная половина  моего  капитала.  Но и  почти все нелегальные операции я
провожу через них. Катька об этих операциях знает. Конечно, не все знает. Но
если к этому добавить то,  что знает ее новый зайчуган, сопленыш Летуев, это
уже совсем неплохо. Электронные  хитрости позволяют  снять  деньги с  любого
счета.  Надо лишь входить в узкий круг банковских работников, посвященных  в
эти хитрости. И чем позже хватится своих денежек хозяин, тем больше их можно
увести по запутанным лабиринтам мировой банковской электронной сети. С каким
бы удовольствием я  хранил свои  деньги  во рту, как  Буратино, но для этого
нужно иметь пасть кашалота...
     А если хозяин и вообще не хватится?
     Я позвал - сначала тихо:
     - Катя?
     Потом еще раз - громче. Она не отвечала.
     Я встал,  заглянул на второй  ярус и некоторое время стоял вровень с ее
улыбчиво спящим лицом.
     Хорошо. Она  хочет меня убить. Но  как? Стива, что ли, нанять?  Нет. Но
она  очень хотела  прыгнуть  со  мной в последний раз. Даже  душещипательную
историю про ледяного  истуканчика рассказала. Стоп! Она очень хочет, чтобы я
прыгнул вместе с ней! В последний раз...
     Я тихонько вышел из казармы и направился к самолету. Луна и звезды ярко
горели в небе и даже отражались на полированной поверхности  "Сесны". Темный
кукурузный лес  тревожно затих. Но  по  неуловимой свежести в воздухе  можно
было определить, что скоро уже утро. Кроссовки мгновенно напитались росой.
     Я осторожно, почти  беззвучно открыл дверь самолета. Затеплил зажигалку
и, пригибаясь,  чтобы не  задеть головой потолок, пошел  в  хвост.  Парашюты
лежали рядком - как тройня на столе в роддоме.
     А  зачем ей,  собственно говоря, нанимать кого-нибудь?  Она и сама  это
может прекрасно сделать.  Вывести парашют из строя очень легко  - достаточно
лишь вынуть шпильку, стягивающую купол, - и  вся  недолга...  Дергай кольцо,
вопи от ужаса -  бесполезно! Бесполезен и прибор принудительного  раскрытия.
Точно так же выводится из строя и запасной  парашют, Но  внешне при этом все
выглядит абсолютно  исправным. Чтобы убедиться в смертельной  неисправности,
надо раскрыть чехол, а значит, потом парашют придется переукладывать.
     - Вот  стерва! - восхищенно подумал я. - Неужели именно для этого она и
научилась прыгать с парашютом? Неужели только для этого?!
     Я с треском  отодрал липучки от  своего  и Катькиного  чехла и  поменял
таблички местами:
     - Полетай!
     И вдруг мне стало стыдно. Не  может этого быть! Ну, лазила  она ночью в
самолет. Что с  того? Я сам, когда только  начинал, по сто раз перед прыжком
парашют обглаживал.  Ну,  позвонила в банк.  Надо  же ей где-то работать.  А
может быть, она даже специально сделала так, чтобы я этот разговор услышал и
передумал  ее выгонять. Она  же  меня как облупленного изучила! Стоп.  Но  с
другой стороны,  если она не выдергивала  шпильки, если ничего не  затевает,
если все это  - плод моего паскудного воображения, то мы просто благополучно
приземлимся - и я утащу ее подальше в  кукурузу. А когда она попросит у меня
носовой  платок,  со смехом  расскажу  обо  всех  своих  ночных  кошмарах  и
подозрениях.
     И мы посмеемся. На прощанье. А может, и не на прощанье...
     Я пригладил липучки и пошел в казарму. Осторожно, стараясь не скрипеть,
лег и тихо позвал:
     - Кать?
     Потом еще раз - погромче:
     - Катерина?
     - Что? - отозвалась она сонным голосом.
     - Ты спишь?
     - Сплю.
     Отлично! Если бы притворялась, то ни за что бы не отозвалась.
     В третий раз в тот же самый сон я, конечно, не вернулся.



     Пробуждение было радостным и легким.  В окна  ломились столбы утреннего
света, и в них, точно в  огромных пробирках, клубилась похожая на мельчайшую
юркую  живность  пыль.  Все,  что случилось  ночью,  я, как  говаривала  моя
бабушка,  заспал и вспомнил, лишь  обувая мокрые еще кроссовки.  На тумбочке
рядом с моей кроватью лежал аккуратно сложенный синий комбинезон из плотного
материала  и  стояли специальные  ботинки с  высокими -  чтобы  не повредить
щиколотки во время приземления - голенищами.
     Я  побежал в  длинную  гулкую  умывалку.  Лицо,  глянувшее  на  меня из
зеркала, показалось совершенно  чужим -  бледным и  напуганным. Только синяк
под глазом, начавший желтеть, примирил меня с этим зеркальным незнакомцем. Я
побрился и принял ледяной  душ.  Вернувшись в казарму, я  влез в комбинезон,
зашнуровал  тяжелые ботинки  и  выскочил на улицу.  Огромное,  уже  начавшее
раскаляться  солнце  стояло  в эмалево-голубом, без единого облачка, небе. В
отдаленье - никчемная, как ломтик спитого лимона, умирала луна.
     Грант поприветствовал  меня  ускоренным  движением жующих  челюстей,  а
Стив, затянутый в зеленый комбинезон, сказал "хай" и протянул пластмассовую,
наподобие аэрофлотовских, упаковку с завтраком. На постеленной прямо  поверх
травы одноразовой скатерти уже валялись три опустошенные коробки.
     - Где Катя? - спросил я, жуя.
     "Одевается",- показал жестом Стив и кивнул в сторону самолета.
     Грант  тем  временем  налил  мне  из  термоса  большую   кружку  теплой
коричневой  бурды, которую  заокеанцы почему-то  называют  "кофе".  Ветчина,
кстати, тоже была абсолютно безвкусной, точно своих свиней они выращивают на
грядках, как тыквы.
     Открылась  дверь  "Сесны" - и оттуда  на землю спрыгнула Катерина. Алый
комбинезон  так убедительно  облегал  ее  фигуру, что  Грант  издал  жвачкой
одобрительный  щелчок,  а у  меня  по  всему  телу прокатилась волна сладкой
оторопи. Лицо у нее было отдохнувшее, да еще освеженное виртуозно наложенным
макияжем. Я вдруг поймал себя на мысли, что за все три года  наших отношений
ни разу не видел ее без косметики. Когда я просыпался, Катька,  обновленная,
уже  выходила  из  ванной  с большой черной  косметичкой,  которую  называла
"этюдником".
     - Привет  покорителям  неба!  -  весело  крикнула  она.-  Как ты  спал,
Зайчуган?
     - Отлично.
     -  А  я  плохо.  Бродила  вокруг  казармы. Даже  познакомилась с  одним
кукурузным монстриком. Очень сексуальный мальчик!
     - Как его звали?
     - Кукурузя.  Он эмигрант. С Украины... Грант тем временем  навел на нас
видеокамеру: он должен был снимать сверху весь наш затяжной прыжок.
     - Наверное, это очень красиво! Буду на старости лет крутить кассету - и
наслаждаться! Детям показывать... - размечталась Катька.
     - А сколько у тебя будет детей?
     - Трое. Одна девочка и два мальчика.
     - А я запишу на кассету то, что  будет потом,  после  прыжка. Но  детям
показывать не буду...
     - Почему бы нет! В последний раз  все можно, - засмеялась  она. -  А во
что мы будем играть?
     - В Человека и Смерть!
     - Отлично! Мы никогда в это еще не играли. Ты умница, Зайчуган!
     Мне стало  стыдно. На  фоне этого  чистейшего неба, этого наливавшегося
добрым зноем солнца  все мои  ночные  подозрения вдруг показались чудовищным
бредом.
     - Let's go! - скомандовал Стив и раздал нам шлемы.
     ...Самолет, натужно  завывая,  медленно  "скреб  высоту".  Вдалеке,  за
аккуратно  нарезанными  полями, показался  океан -  похожий на расплавленное
светло-голубое стекло.  Огромный пароход отсюда, сверху, напоминал крошечную
водомерку.
     - Я люблю тебя, Зайчуган, - вдруг, перекрывая  гул  мотора,  прокричала
Катерина. - Улыбнись!
     - Что-о?
     - Хочу посмотреть на твои ямочки! Я старательно улыбнулся.
     - Спа-си-бо! - громко по складам сказала она.
     - Я тебя тоже люблю! Я тебя не отпущу! Никогда!!
     - Что-о?
     - Ни-ког-да! - громко по складам повторил я.
     И мы, смешно стукнувшись шлемами,  попытались поцеловаться, но так и не
смогли  дотянуться друг  до  друга  губами.  Стив только  покачал головой  и
отвернулся.
     На потолке  зажглась  красная лампа, и  это означало,  что Грант набрал
нужную  высоту. Стив открыл  дверь  и  чуть  отшатнулся,  ударенный  в грудь
потоком  воздуха. Потом он поднял указательный палец вверх и направил его на
меня. Это означало -  "ты  первый". Затем сомкнул  указательный со средним и
указал на Катерину. Это означало - "ты вторая".
     Сам Стив  прыгал  третьим.  В  воздухе  мы  должны были  сблизиться  и,
взявшись  за  руки,  образовать  круг  или,  точнее,  треугольник.  Если  бы
участников любовных треугольников заставляли совершать акробатические прыжки
с  парашютами, подумал я, то количество измен в браке  резко бы сократилось.
Хотя остались бы, конечно, любители острых ощущений, вроде меня.
     Далее,  пролетев  пару  километров,  мы  по сигналу Стива  должны  были
оттолкнуться друг от друга, разлететься на безопасное расстояние и дернуть -
для красоты одновременно - за кольца наших парашютов. И все  это Грант, если
не подавится от восхищения своей резинкой, снимет видеокамерой!
     - Пошел! - приказал я сам себе и вывалился  в  проем.  Ударивший в лицо
воздушный  поток  даже  на такой  высоте  пах  океаном.  Я,  с  наслаждением
расправив руки и ноги, распластался на  воздухе, стараясь замедлить падение.
Потом огляделся и увидел совсем  близко от себя Катерину и Стива. Нескольких
мгновений им хватило, чтобы догнать меня.
     Мы  взялись  за руки  и  понеслись  вниз  вместе.  Казалось,  земля  не
приближается, а  падает вместе  с  нами. Ради вот этих  нескольких  десятков
секунд  свободного полета люди  и рискуют  своей единственной жизнью.  Внизу
виднелись  крошечная, словно предназначенная для крылатых муравьев, взлетная
полоса  и  игрушечная  казарма. Стив отрицательно помотал шлемом, напоминая,
что туда приземляться нельзя.
     Я почувствовал, как Катерина сжала мою руку. Она улыбалась, но ее лицо,
искаженное и смятое встречным потоком воздуха, было страшным.
     И тут я все понял. Идиот! Она же меня выследила!  Она всегда была умней
меня!  Она  же специально переодевалась в  самолете и снова поменяла местами
таблички.  Она меня  все-таки  убила! Сам,  сам напросился - сам выбрал себе
такую смерть... Не хочу!  Я облился холодным потом, заполнившим изнутри весь
комбинезон,  и почувствовал себя трепыхающейся рыбой, которую  в  прозрачном
пакете с водой тащат на сковородку...
     Стив  резко  оттолкнулся  от нас, давая  понять,  что  пора  раскрывать
парашюты.   Еще   несколько  мгновений   мы  летели  с  Катериной,  намертво
сцепившись. Наконец она  с  грубым, неженским  усилием выдернула свою  руку,
помахала мне ладошкой и взялась за кольцо. Я, еще надеясь на чудо, сделал то
же самое, но дернуть не решался. Летя вниз, к  своей смерти, я глядел на нее
- женщину, убившую меня.
     И тут произошло то,  за что Стив будет корить себя  всю жизнь.  Увидев,
как решительно  мы  схватились  за кольца,  он  первым  раскрыл парашют.  По
инструкции он обязан был сделать  это последним, убедившись, что у остальных
все  в  порядке.  Об  этом  ему  должны  были  сказать вспыхнувшие  над нами
маленькие  вытяжные  купола.  А  если  не  все  в  порядке, он  должен  был,
сгруппировавшись,  догнать в  воздухе  гибнущего,  крепко  обхватить  его  и
приземлиться вдвоем  на одном  парашюте. Это не всегда получается, но каждый
инструктор обязан попытаться это сделать!
     Я понял, что  меня  уже ничего не спасет, и дернул кольцо. Просто так -
от безнадежности.  Раздался хлопок,  меня тряхнуло, и  надо мной, как  купол
храма, взметнулся и расправился парашют.  Катька  же продолжала стремительно
падать вниз -  в руке  ее  было  зажато красное кольцо,  вырванное вместе  с
тросиком. На конце его болталась шпилька, издали похожая на  иглу. Я никогда
этого  не  забуду. Синее-пресинее небо,  белое от ужаса солнце  и  маленькая
красная  фигурка, летящая вниз. Страшный Катькин крик был прерван встречей с
землей...
     - Сте-е-ерва!  - заорал я,  захлебываясь слезами. Какая же  ты, Катька,
стерва! Из-за  тебя  я убил человека. Женщину, которую любил.  Мне будет  не
хватать ее всю жизнь! Ненавижу тебя! Ненавижу навсегда...



     -  Вставайте! Уже Крюково. Сейчас  туалеты закрою!  -  На  пороге  купе
стояла проводница. - Выспались?
     - Со страшной силой!
     Когда я  вернулся с  полотенцем через плечо, Павел Николаевич  в свежей
белой рубашке повязывал перед дверным зеркалом галстук.
     - Никак не научусь. Раньше, знаете, выпускали такие, с готовым узлом на
резинке. Очень удобно. Ладно, Толик потом завяжет... Чайку?
     - Не хочется. Кажется, мы за разговорами перебрали...
     - Хлипкий же писатель пошел. Вы  с классиков пример берите! Знаете, как
Булгаков пил? А Эдгар По? Страшное дело!
     - Толстой не пил.
     - Под старость. А в молодости  сосал, как  помпа... А у  вас с похмелья
память не отшибает?
     - Нет, слава Богу.
     - Когда напишете повесть?
     - Не знаю. Творчество - дело такое...
     - А вот  этого  не надо!  В боковом кармане  вашего пиджака аванс и моя
визитная карточка. Через два месяца жду звонка. Остальные  деньги  получите,
когда передадите мне рукопись. Сумму назовете сами.
     - Мы, кажется, на "ты" переходили?
     - Память у вас действительно хорошая. Но я до обеда со всеми на "вы"...
     - Хорошо. Но вы мне не все рассказали.
     - О чем?
     -  О  том,  что  случилось   потом.  Ведь  погиб   человек...  Полиция,
расследование... Неужели никто вас ни о чем так и не спросил?
     -  Спросили,  конечно...  Но за деньги пишут  не только повести,  но  и
протоколы. И не только у нас, но и в Америке. Стива, беднягу, правда, лишили
лицензии, но зато он купил новую машину. Грант тоже купил. Еще есть вопросы?
     - Нет.
     Мы  помолчали.  За окном тянулись  унылые  окраинные новостройки. Зашел
Толик с сотовым телефоном.
     - Пал Николаич, шоферу я позвонил - он уже ждет у перрона.
     - Отлично! - сказал тот и кивнул на разбросанные вещи.
     Толик стал собирать сумку.
     -  Будь другом,  завяжи  галстук!  Телохранитель  оставил сумку  и, как
пианист, расправляя пальцы, повернулся к шефу.
     - Неплохо, - похвалил Павел Николаевич, осматривая в зеркале узел. - Но
у Катьки лучше получалось...
     Толик  помог  ему  надеть  длиннополое  пальто. Неожиданно для  себя  я
решился и спросил:
     -  Анатолий, извините, не  знаю отчества...  Правда,  что  вы развалили
Советский Союз?
     - А вы разве не разваливали? - отозвался он, глянув на меня исподлобья,
взял чемодан и вышел из купе..
     За окном уже показались привокзальные пакгаузы.
     - Прощайте! - Павел Николаевич протянул мне Руку, мягкую и холодную.
     -  До свидания. Но только  ответьте еще на один вопрос - кассета  у вас
осталась?
     - Какая кассета?
     - Та, на которую снимал Грант. Сверху...
     Он  посмотрел на  меня строгими глазами и перед тем, как выйти,  сказал
почти шепотом:
     - Конечно. Она лежит в одном хорошем месте.
     - Я догадываюсь... Там, где "гербарий"?
     - У вас  определенный дедуктивный талант. Вашу  повесть я положу рядом.
Впотай!
     Он  улыбнулся  -  и на его бледных  от бессонной  ночи  щеках появились
ямочки...



     Вернувшись  в  Москву, я с большим удовольствием  телеграммой  известил
продюсера "СПб-фильма" о том, что  работа над сценарием  эротической комедии
не  входит в мои  творческие планы. С не  меньшим удовольствием я отослал им
аванс,  приплюсовав стоимость железнодорожного  билета. И сел  за письменный
стол.
     Повесть  была уже почти готова.  Я буквально  на днях собирался звонить
Павлу  Николаевичу, когда  в  телевизионных  новостях сообщили  об  убийстве
президента компании  "Аэрофонд". Шарманова расстреляли на Успенском шоссе. В
"мерседесе" насчитали потом  более тридцати  пробоин.  Он умер  на месте,  а
шофер - по дороге в больницу. Телохранителя в тот день с ним  не оказалось -
тот взял отгул, чтобы запломбировать зубы.
     О гибели моего попутчика поначалу много  писали. Подозревали его  жену,
которая  как  раз в  эти дни  с дочерью и любовником-каскадером  прилетела с
Майорки в Москву.  Потом вдруг арестовали  Толика,  и он чуть ли не во  всем
сразу  сознался. В  "Московском  комсомольце" опубликовали большую подробную
статью  под  названием "Смерть Икара",  и  я узнал,  что  во время  обыска в
квартире Шарманова обнаружили папку с  компроматом на очень  серьезных людей
из "Белого дома", но затем документы  исчезли при странных  обстоятельствах.
Еще  нашли видеокассету  на которой был отснят  групповой затяжной прыжок  с
парашютами.  Но она  оказалась наполовину испорченной, и запись обрывалась в
том месте, где Шарманов и Катерина,  взявшись за руки, летят  вниз.  Кассета
хранилась в выдвижном ящике вместе  с сотней чистых, выглаженных и уложенных
в стопки носовых платков. Журналист, как водится, отпустил  по  поводу  этих
бесчисленных  носовых платков  какую-то  дурацкую  шуточку,  но  смысл ее  я
запамятовал. В другой газете  кто-то даже раскопал и описал историю гибели в
Америке   шармановской   секретарши...   Но   тут   в   Питере   расстреляли
вице-губернатора Маневича - и журналистам было уже не до  убийства скромного
авиационного бизнесмена  с его странным  пристрастием к парашютным прыжкам и
носовым платкам.
     Сначала  я  просто  хотел  сжечь рукопись,  понимая,  что  вторгаюсь  в
достаточно  опасную область человеческой деятельности.  Но  потом  мне стало
жалко.  Я  поменял  по  настоянию  издателей  все  имена,  географические  и
коммерческие  названия. Для надежности я  сделал это несколько раз и в конце
концов запутался, поэтому не могу исключить кое-какие случайные совпадения.
     Честно  сказать,  я  часто вспоминаю  тот  ночной  разговор  в "Красной
стреле".  Иногда, закрывая глаза,  я  даже  вижу это  небо падших, огромное,
ядовито-ультрамариновое,  заполоненное   миллионами  человеческих   фигурок,
которые с воплями и зубовным скрежетом несутся куда-то вниз. Они знают,  что
обязательно разобьются, они  страстно мечтают об этом,  но никогда,  никогда
они не достигнут земли. Я пытаюсь  найти  среди  них  Зайчутана и  Катерину,
летящих,  крепко  взявшись за  руки, - и  не  могу.  Так  во  время осеннего
перелета невозможно отыскать в небе двух выпущенных из клетки птиц...

Last-modified: Sat, 19 May 2001 08:15:53 GMT

Оцените этот текст: