тхлого мяса из наших скудных запасов -- Леди и Тутч тоже попросили и получили свое, -- и он мгновенно завалился спать в свою излюбленную ямку возле логова. Склонившись над ним, я с невольным восхищением и любовью думала об этом щедром мохнатом существе -- нашем диком, навечно отгороженном от нас невидимой преградой друге, 264 Леди не соглашалась больше сидеть дома с волчатами. Часов в девять вечера Курок проснулся и стал бродить по лагерю, прежде чем уйти на охоту. Когда Леди попыталась приласкаться к нему, он грубо оттолкнул ее, чего раньше никогда не делал. Тем не менее они провыли вместе охотничью песню, которой суждено было стать лебединой песней Леди. С горной гряды неподалеку им ответила Серебряная грива. Покидая вместе с Курком нашу гору, Леди бежала впереди. Она направилась прямо к поджидавшей их Серебряной гриве, Ночью Леди и Серебряная грива дрались. На следующий день Курок и Серебряная грива вернулись домой без нее. Леди ни на что не похожим ворохом поблекшего меха лежала мертвая в тундре... ЛЕТНЯЯ МИГРАЦИЯ ОЛЕНЕЙ После того как настала июньская жара и мимо нас на юг, в горы, прошла возвратная волна оленьей миграции, мы больше не видели ни одного оленя. Но вот однажды на юг прошел одинокий олень. День был жаркий, комары свирепствовали неимоверно. Оголенные участки тела зудели и чесались от их укусов. Два дня спустя на юг прошли два стада с оленятами, голов по двести каждое. Дул бурный ветер, но комары свирепствовали, как прежде. Курок, одетый теперь лишь в жиденькую шубенку из остевых волос, без подшерстка, дрожал от холода, подпрыгивал на месте и хлопал себя лапой по морде. 11 июля был студеный, удивительный день. Дул холодный ветер, буря, бушевавшая последние два дня, расчистила небо, согнав с него белесую мглу. На горах таял свежевыпавший снег. Мимо нас на север прошли двадцать пять оленей: самки, с полдюжины оленят, самец. Потом десять самок с четырьмя оленятами. Потом снова двадцать пять оленей, на этот раз среди них было всего лишь четыре олененка, зато восемь самцов, половина из них -- взрослые, статные животные. Все они шли на север. Начиналось обычное коловращение, предшествующее большой миграции. На следующий день, в час пополудни, Крис вызвал меня из барака. 265 -- Посмотри-ка! -- сказал он. Я глянула на юг и увидела нечто столь грандиозно-внушительное, что у меня дух занялся, как от удара в грудь. Невероятно, но факт: все пространство тундры вверх по Киллику, просматриваемое сквозь мерцание и дымку далей, было усеяно черными движущимися точками -- оленями. Они шли прямо на нас. Будут ли они и дальше идти так, или свернут в сторону? Подойдя к Истер-Крику, часть широкого, волнистого фронта миграции огромной ложноножкой выпятилась влево и потекла на восток. Основные силы продолжали идти вперед. Олени шли двухмильным фронтом, сужавшимся у переправы через реку воронкой шириной в полмили. Я впервые видела у оленей такое построение, но Крису оно было уже знакомо: нечто подобное он наблюдал год назад, почти день в день, когда четыре тысячи оленей -- арьергард основной массы миграции -- прошли через горный проход. Они направлялись на север. Сейчас олени шли со стороны прохода тоже на север. Они двигались несметными полчищами, но не сплошняком, а порознь. Шли они не безостановочным миграционным шагом, а кормясь на ходу. И построение у них теперь было другое, летнее: самцы при стаде, группы, шедшие весной каждая сама по себе, теперь в общей массе, волной отливающей на север по второму за сезон удару великого пульса миграции. Крис спустился к реке снимать переправу оленей. Я осталась на горе в каком-то неведомом мне дотоле исступлении: то, что я видела, невозможно было передать никакими словами! Они шли по залитой солнцем тундре, по горным склонам, вкрапливаясь в скалы и обнажения пород. Каждый шел там, где ему хотелось. Одиночки бочком обходили скалы. Около сотни оленей сбежало по отлогому склону в зеленое болото, взметнув в воздух серебристые фонтаны брызг. Быстрое движение струями перетекало на фоне медленного. Стадо в тысячу голов легло, белея на солнце, в зеленом болоте в конце кобальтово-синего озера. Мимо темными тенями проходили олени-одиночки. Покой. Движение. Малые контрдвижения. Тишина. Прозрачный птичий крик. И вечное течение жизни. 266 Оно не бросалось в глаза, не оглушало. Лишь какой-то сектор, одна треть от 360░, был заполнен идущими животными. Повернись на восток: горы плавно понижаются пирамидами, белые сверху, зеленые по бокам. Тени облаков затемняют одни, пятнами испещряют другие. Быстро стремит свои зеленоватые воды река. Просторно. Тихо. Животных нет. Солнце скатывается ниже и ниже, уходя на север; горы на западе вырастают темными, все стирающими тенями. Но в тундре все еще солнечно. Внизу на западе возникает быстрое движение: маленький олененок бросается догонять матку -- одинокую, как перст, олениху, которая бежит, не обращая на него внимания. Олени то и дело переплывают реку. Вокруг них мерцает серебристая мгла. Когда они выходят из воды, мгла, зыбясь, сливается в пояс света вдоль берега реки. На том берегу самцы бросаются в воду, и белые взрывы сливаются в пояс света на той стороне. Слышится непрерывный рев, как у водопада. Вниз по реке плывет пара огромных оленьих рогов, вскрутив водоворот, останавливается; мерцающая вспышка света -- олень выходит из воды, отряхивается. Молодая олениха проворно плывет вниз по течению, нащупывает дно, быстро бежит: надо догонять своих. Они куда-то идут. Куда? Но вот десятка два оленей испугались чего-то. Вот их уже с полсотни. Они бегут назад к общей массе. Одна из самок как угорелая носится по всему стаду, мечется то туда, то сюда, вспугивая сотни оленей. В воздухе мелькают копыта. Господи боже! Неужели вся тысяча -- тысяча! -- поддастся панике? Нет, паника глохнет, затухает, рассасывается в горах, в болоте. Птенцы ржанки, птенцы поморника, птенцы песочника -- каково им сейчас? Их жизнь висит на волоске. Взрослые птицы пронзительно кричат и вьются над оленями, беспомощно ныряют вниз, к их рыжевато-коричневым спинам. Тройка оленей -- детеныш, матка и молодая самочка, возможно, из ее прошлогоднего потомства -- внезапно появляются в болоте прямо подо мной; свет мягко обтекает их сзади, разливаясь по сочной зелени тундры, прочерченной множеством длинных теней, тянущихся от каждого бугорка. Оленям надо спешить, и они так же быстро исчезают, как появились. 267 Холмы живут, гора испещрена белыми пятнами. У каждого животного свои переживания. Стройноногая молодая матка со своим чутким, проворным детенышем поднимается на возвышенность неподалеку от меня, останавливается, смотрит вперед, потом назад. Перед нею тысячи оленей. К кому примкнуть? Основной поток животных идет теперь в тени, внизу на западе. При выходе из воды каждого оленя обволакивает белый парок, как будто он уже самой своей остановкой порождает туман. Олени прыгают, встают на дыбы, встряхиваются, веселые и игривые после успешной переправы. Молодой самчик задорно пляшет позади трех взрослых самцов. Один из них круто оборачивается, наставляет на него большие черные рога. Молодой отпрядывает назад. Маленькая белая самка игриво наскакивает на большого "сердитого" самца, изгибается в поклоне. Тот делает курбет и, опустив голову, нацеливает на нее рога. Солнце идет за горами. Серый свет. Повсюду над массой движущихся животных разносятся крики -- это самки и детеныши ищут друг друга. При массовой переправе через реку всегда возникает сумятица; олени отбиваются от своих стад. Некоторые переплывают реку по три раза, прежде чем разберутся, где свои, где чужие. В сумеречном просторе среди гор маленький светлый олененок, отбившийся от матки, -- пустое место в тундре: полчища оленей обтекают его с обеих сторон. Он скачет по 268 кругу, вздымается на дыбки и ищет взглядом "ее", такой живой, такой хорошенький и отчаявшийся. Несколько секунд он сломя голову бежит рядом с каким-то оленем -- неужели нашел? Нет, вот он с сумасшедшей, реактивной скоростью вылетает из массы бегущих животных в открытую тундру, застывает на месте, осматривается, затем снова пускается бежать сломя голову. Некоторое время спустя он, по-прежнему один, рысцой возвращается обратно по речной отмели. Крис пришел домой около половины десятого вечера. Мы стояли на горе под открытым небом и наблюдали великое переселение оленей. Я рассказала ему о том, в какое исступление привела меня невозможность описать увиденное. Он медленно повел взглядом вокруг. -- Каждый переживает это в себе, -- пробормотал он.-- Северные олени... красота... покой... светлое, ясное небо... и этот красный свет на горах. Только теперь волки приступили к охоте. Поначалу они стояли у подножья горы, пристально наблюдая за оленьими стадами. Затем Курок направился к реке: на том берегу спокойно кормилась большая группа животных. Серебряная грива заметила светлого заблудившегося олененка и погналась 269 за ним. Он снова повернул в открытую тундру и легко ушел от нее. Отказавшись от преследования, волчица присоединилась к Курку. Тем временем он уже успел переправиться на ту сторону, поймал олененка и принялся трясти его. Серебряная грива постояла, наблюдая, потом приблизилась, и оба волка несколько минут стояли над добычей. Я желала лишь одного: чтобы олененок был уже мертв. Затем волки двинулись дальше и обратили в бегство все стадо у реки. Бегство было поголовным и довольно замысловатым, скорее не от волков, а наравне с ними, поскольку волки врезались в самую середину стада, и олени, державшиеся на периферии, догоняли и обгоняли их. Волки бежали, не меняя аллюра, -- возможно, просто больше не могли прибавить ходу. В стаде олененку труднее спастись. Ведь вокруг такая сумятица. То упустишь момент приналечь во все лопатки, то вовремя не сообразишь, что рядом с тобой бежит волк, а не олень. За какие-нибудь полчаса Курок загнал четырех оленят. Серебряная грива "позволяла" ему подбираться к намеченной жертве, выбирать момент нападения и убивать ее. Затем подходила и обнюхивала труп. К четверти двенадцатого приток оленей с юга прекратился. Розовели освещенные солнцем вершины гор. Олени прошли на север. Та ложноножка на востоке через день-два вернулась обратно и тоже ушла на север. По подсчетам Криса, мимо нас прошло по меньшей мере тридцать тысяч оленей. А ведь мы видели их всего лишь полдня да вечер. День за днем они будут идти все дальше по самым, различным местностям. На следующее утро Крис заметил матку, бродившую по тем местам, где волки загнали четвертого олененка. Очевидно, она пришла искать своего детеныша. Захватив с собой Тутч, мы отправились туда. Мертвый олененок по-прежнему лежал там. Поблизости ходили его матка, молодой самчик и еще две самки. Они явно разыскивали своих детенышей. Самки порывисто двинулись навстречу нам, с надеждой глядя на собаку. -- Тихо, Тутч!--сказал Крис. -- Тебя приняли за детеныша. Олени убежали. В последний момент одна из маток сделала крюк и подбежала к своему мертвому детенышу: уж 270 теперь-то он непременно должен вскочить и броситься за нею следом! Мы подошли к нему. Он был укушен дважды: в спину, с повреждением печени, и за ухом. Шея, очевидно, была сломана. Удивительно мягкая, светлая шкурка и мех, как у всех оленят-годовиков. Длина не более ярда, стройные ноги -- всего-навсего кости, обтянутые шкуркой. Голова не длиннее головы волчонка того же возраста. Жира никакого. Мускулистые маленькие лопатки. Совершенное, изящное сложение. Светлый олененок все еще бродил около тех мест, что и накануне вечером. Он останавливался в нерешительности, взбегал на холм, снова спускался. Несколько маток искали своих отбившихся детенышей. Одна из них увидела Курка и танцующую возле него Серебряную гриву и поспешила к волкам, приняв их издали за оленей. Они погнались за нею. По тундре и по горам пролегли новые темные следы. Было много поломанных цветов. По-прежнему кричали птицы-родители. Что же сталось с загнанными животными? Пропали ли они зазря или были съедены? Мы установили, что первый олененок встал со своего окровавленного песчаного ложа, бросился в воду и утонул. Его тело прибило к острову, и впоследствии волки нашли и съели его. Второй олененок, будучи ранен, тоже кинулся в реку -- куда угодно, лишь бы подальше от опасности и страха. Вероятно, он утонул. Третьего олененка волки съели почти целиком в ночь после охоты. Что касается четвертого, то позднее мы видели, как Тутч тащила ногу с лопаткой, вероятно от него; мы не ходили больше к тому месту, где он лежал. Свою долю урвали и многие другие животные: песцы, росомахи, вороны, чайки, гризли и орланы. КУРОК И СЕРЕБРЯНАЯ ГРИВА Некоторое время жизнь текла буднично и спокойно. Под утро, когда Курок подходил к Столовой горе, возвращаясь с ночной охоты, Серебряная грива начинала тоскливо подвывать (это не был полный траурный вой). 271 Затем, обойдя подножье горы, она поворачивала и уходила на свой холм. Поднялась бы она к нам на гору, если б не Тутч? Серебряная грива и Тутч были врагами. Они уже сцепились однажды, но оказавшийся поблизости Крис отозвал собаку. И вот теперь, проходя под холмом, на котором обитала Серебряная грива, Тутч всякий раз бросала взгляд наверх и издавала странные хриплые взвой, словно только мы удерживали ее от того, чтобы взбежать на холм и покончить с волчицей. Когда я гуляла днем с Тутч -- на ее добрые чувства к волчатам по-прежнему нельзя было рассчитывать,-- мы оба, и собака, и я, настороженно высматривали Серебряную гриву. У волков не было твердо установленного распорядка дня. Правда, они неизменно выходили на охоту ночью, но время их возвращения трудно было предугадать; к тому же они иногда выходили охотиться и днем. Однажды мы столкнулись-таки с Серебряной гривой. Она вместе с Курком возвращалась домой. Тутч спас лишь специфический прием самозащиты, возможно свойственный всем вожакам собачьих упряжек: она притворилась, будто пристально разглядывает что-то впереди. С железным самообладанием она трусила -- не бежала, а именно трусила -- к дому так, чтобы не подать виду, будто она торопится, и при этом то и дело оглядывалась назад. Серебряная грива легко могла бы задушить ее. Возвращаясь утром, Курок разводил целый церемониал. Первой он приветствовал Тутч. Курок был единственным четвероногим другом у бывшего вожака собачьей упряжки. Тутч раскланивалась перед ним, вполне галантно по собачьим, но очень неуклюже по волчьим меркам. Ее глаза темнели, в них появлялся блеск. Курок проявлял к ней барственную терпимость. Затем Курок приветствовал нас, смакуя каждое наше радостное восклицание, каждую ласку. Все это, по-видимому, настраивало его на благодушно-приподнятый лад. Под конец он приветствовал волчат и давал им мяса, когда больше, когда меньше. Иногда он и вовсе ничего им не приносил. (Не всякая охота бывает удачной, а старая добыча в конце концов подъедается. По той радости, с какой волки дают волчатам свежее мясо, можно судить, как редко им удается его добыть.) На этом церемониал заканчивался, и Курок переходил 272 к "текущим делам". С собакой можно здороваться хоть целый день. Обычно он заходил к нам в барак и, пока я готовила ему пинту теплого молока, любил поваляться на обертках из-под мыла, кофе, бекона. Крис душил ладонь несколькими каплями "Quelques Fleurs", и Курок катался по его руке. Затем он брал в зубы банку с молоком и осторожно, стараясь не расплескать, нес распивать ее в более безопасное, с его точки зрения, место. -- Курок неплохо устроился в жизни, -- сказал Крис.-- Серебряная грива ухаживает за ним. Мы души в нем не чаем. Тутч тоже неплохо его принимает. А волчата от него без ума. По ним прямо-таки ток протекает, стоит им коснуться хотя бы кончика его хвоста. Но и у него была своя проблема. Речь идет не об утрате Леди. В первый день после ее смерти он ничем не показал, что тоскует по ней. Но на другой день сделал нечто трогательное. Возвратясь домой, он обнюхал все места, где она любила отдыхать, и ищущим взглядом обвел тундру. Вероятно, Курок в первый же день узнал о случившемся, но на следующий день, возвращаясь, он пошел другим маршрутом, и ему, должно быть, показалось, что она дома. Так вот, его проблема состояла в том, что он не мог свести воедино всех членов своей семьи -- людей и зверей. Ему хотелось, чтобы Крис охотился вместе с ним. Что касается меня, то я занимала совершенно особое место в его сложных семейных отношениях, ибо Серебряная грива ненавидела меня. Это давало мне повод к горькому ликованию. "Если дикий волк враждует с тобой, твоя песенка спета!" -- думала я. Иногда, когда волки отправлялись на ночную охоту, я провожала их. Курок рысил впереди, то и дело останавливаясь, чтобы подождать меня. Серебряная грива, пока встреча еще не состоялась, держалась ярдах в ста в стороне. Всякий раз, когда я смотрела на нее, она скребла землю задними лапами, выражая этим свое презрение. Но вот мне пора поворачивать обратно, и тут сбывалось мое старое фантастическое желание: я видела встречу двух волков в естественных условиях. Поначалу Курок беспрестанно останавливался и оглядывался на меня, ожидая, что я последую за ним. Все это время Серебряная грива стояла на месте, а уверившись, что он идет к ней, убегала вперед и 273 снова останавливалась, поджидая его. В собственно встрече не было ничего порывисто бурного, напротив, она была отмечена сдержанностью, которая придает волчьему поведению забавный оттенок учтивости. Когда Курок подходил совсем близко, Серебряная грива делала несколько шагов ему навстречу и застывала в ожидании. Наконец он подходил к ней вплотную, она поднималась на задние лапы, клала передние ему на плечи и, не снимая их, начинала подскакивать, как наэлектризованная. Потом Курок, а не она, брал на себя роль ведущего, и они уходили. Прежде чем скрыться из виду, они иногда ненадолго задерживались на одном месте, чтобы поиграть. В игре как нельзя более ясно проступает трудноуловимое коренное различие между волком и собакой. Собака по натуре попрыгушка и ветрогонка. Ее жизненный принцип -- зависимость, и, следовательно, она более или менее тривиальна. Волк же далек от тривиальности даже в игре. Его жизненный принцип -- ответственность. У волка игра лишь эпизодически перемежает серьезное дело добывания средств к существованию. Волки удивительно веселые, но отнюдь не фривольные животные. Другое трудноуловимое, но существенное отличие волка от собаки состоит в том, что в его отношении к другому волку, или волкам, нет ничего поверхностного, скоропреходящего; это отношение можно определить как жизненное обязательство. Собаки могут собраться сворой и совместно охотиться, но затем разбегаются по домам. Для волка же другой волк -- товарищ, и не по игре, а по стае, либо по совместной жизни. Их взаимоотношения определяются принципом строгой ответственности. Напряженные отношения в необыкновенной семье Курка наглядно иллюстрирует занятная сценка, разыгравшаяся однажды вечером. Мне захотелось подразнить Серебряную гриву, хотя я знала, что этим могу поставить под угрозу ее жизнь. Ни одно дикое животное не следует склонять к тому, чтобы оно доверилось наиболее вероломному и свирепому из всех живых существ -- человеку. Дело было так. Мы с Тутч возвращались домой после долгой прогулки, когда впереди я увидела Курка. Он стоял на краю горы и наблюдал за мной. Очевидно, он и Серебряная грива также только что вернулись, ибо Серебря- 274 ная грива еще не пошла отдыхать. Она стояла на низкой гряде справа и тоже наблюдала за мной. Курок не шевелился, ожидая, пока я подам ему наш отличительный знак -- приподниму вверх обе руки. (Волки любят лишний раз увериться в своих ощущениях.) Лишь после этого он скоком спустился с горы и затрусил ко мне. Встретившись с Тутч, он с вызовом остановился возле нее, потом с довольным видом продолжал свой путь. Его уши свисали, глаза были добрые. Серебряная грива пристально следила за нами. И тут мне пришла в голову зловредная мысль. Чтобы заинтриговать и удивить ее, я изобразила перед Курком полное волчье приветствие-- брякнулась навзничь под самым его носом. Я проделывала это впервые. Впоследствии, имея дело с другими волками, я обнаружила, что они немедленно отвечают на приветствие улыбкой и всячески проявляют свою радость, особенно глазами; моя пантомима была исполнена для них глубокого смысла. Однако сейчас Курок стоял неподвижно и смотрел не на меня, а -- неотрывно -- на Серебряную гриву странно ярким, словно торжествующим взглядом. Присутствие возле нас экспансивных животных, двое из которых враждовали между собой, рано или поздно должно было разрешиться взрывом. Темным ветреным утром 21 июля, около пяти часов, я проснулась от шума. Крис уже поднялся и стоял у запасного входа, выглядывая наружу. Оттуда неслись дикие завыванья. Крис в свойственной ему заинтересованно-попустительствующей манере докладывал мне обстановку: "Курок на горе, Тутч с лаем спускается по тропе -- дескать, Курку нечего бояться этого волка, уж она ему задаст", -- а Серебряная грива в конце тропы медленно подвигается навстречу Тутч. Похоже, -- заключил Крис, -- дело идет к развязке". Я выскочила из кровати и босая выбежала из барака спасать собаку. Тутч бросилась на Серебряную гриву. Волчица увернулась и побежала, собака за нею. Затем Тутч остановилась и повернула назад. Серебряная грива тоже повернулась и погналась за собакой. После этого Тутч снова стала к ней передом, и тут произошло что-то непонятное: Тутч не то сама легла, не то была сбита с ног, и Серебряная грива схватила ее за загривок. 275 Но собака мигом вскочила и снова обратила волчицу в бегство. Затем произошло следующее. Тутч опять повернула назад. На этот раз она могла бы спокойно вернуться домой, так как Серебряная грива кружным путем направилась к Курку, который тем временем спустился вниз. Но она опять бросилась к волчице, и на этот раз та повалила ее и схватила за горло. Дело запахло убийством. Тутч еще боролась, но уже отчаянно голосила. Я тоже отчаянно голосила. Босиком, без всякого оружия я неровным шагом бежала под гору по каменистой тропе. Крис бросился за ружьем Энди; впопыхах он позабыл распустить ремешок чехла, но наконец с грехом пополам вытащил ружье и принялся палить в воздух. Ему пришлось сделать четыре выстрела, прежде чем Серебряная грива отпустила собаку и побежала. Ярдов через сто она остановилась и, описывая полукруг, двинулась назад. Крис выстрелил еще раз. Лишь тогда волчица убежала окончательно. Тутч медленно поднималась вверх по тропе, истекая кровью. Она явно боялась возвращаться домой. Эскимосы, как выразился Крис, "вышибли бы из нее душу" за драку. Мы уложили ее на кровать. От взмокшей шерсти на ее шее шел резкий специфический запах -- металлический запах волчьей слюны. За левым ухом у нее была глубокая рваная рана, шея рассечена так, что виднелись белые хрящи дыхательного горла. Но раны были не смертельны. Вскоре появился Курок (он убежал вместе с Серебряной гривой). Шерсть на его шее была глубоко пропитана кровью, но шкура суха. Кровь должна была бить струей из артерии, чтобы так обильно напитать мех. Неужели это кровь Серебряной гривы? Ты уверен, что стрелял поверх нее? -- свирепо спросила я Криса. Думаю, что да, -- ответил он. Мысль о том, что Серебряная грива, быть может, уже мертва или умирает, повергла меня в тоску и смятение. -- Похоже, человека всегда что-нибудь должно огорчать, не одно, так другое, -- добавил Крис. Чтобы ублажить Курка, мы выпустили волчонка поиграть с ним. Поиграв, они отправились на прогулку, и мы выпустили к ним остальных. Резкий снег слепил и колол глаза, дул хо- 276 лодный ветер. Все же внизу, в лощине под холмом Серебряной гривы, было мало-мальски сносно, и мы немного там погуляли. Сверху, с горного склона, до нас донесся слабый, бесконечно тоскливый стон. -- Быть может, это ее предсмертный крик, -- сказал Крис. -- Если так, она должна страшно тосковать, что с нею нет Курка. Курок не ответил на ее зов -- во всяком случае, голосом. Зато он сделал нечто невероятно мучительное для нас -- попытался увести к ней волчат. Мы поспешно повернули их носами к дому, к Столовой горе. Курок смерил Криса и волчат 277 быстрым, ясным, оценивающим взглядом, но и не подумал хватать ближайшего к нему волчонка, а стал играть с ним. Потом к нему повернулся второй, и вот он уже весело играет с двумя, а там и остальные три поворачивают обратно, и Курок строем уводит их от нас. Дойди они до Серебряной гривы, наша песенка была бы спета. Мы ни за что не смогли бы вернуть их назад. Казалось, все пропало. Тем не менее я на всех парах помчалась к бараку за мясом, чтобы использовать его как приманку, хотя никак не могла обернуться в два конца прежде, чем они поднимутся к Серебряной гриве. Возвращаясь с мясом, я увидела замечательное зрелище: в гору поднимается Крис, его в полном составе сопровождают волки. -- Мне вспомнились те остатки оленя у родника, -- объяс нил он. -- Я схватил ногу и стал махать ею в воздухе. Волчата бросились ко мне посмотреть, что это я нашел. Я дал поню хать им ногу -- и сюда. Только они остановятся, я поворачи ваюсь и показываю ногу. Два дня спустя Крис принял роковое решение. Я была на прогулке с Тутч. В тот вечер Арктика вновь предстала нам в своем мистическом обличье. Мокрая и зеленая лежала тундра под низким неярким солнцем. Темно-синие, в тени, стояли горы. Задумчивая, мучительная красота, как перед близкой смертью. Когда я вошла в барак, Крис взглянул на меня робким, светлым взглядом и сказал: -- Давай возьмем волчат осенью домой, в Штаты? Мы никогда не говорили об их будущем, зная, что их ждет в будущем смерть. Невозможно было оставить их в тундре на голодную смерть, невозможно было и взять их с собой и как-то содержать. Но у Криса, как я уже убедилась, невозможное сплошь и рядом становится возможным. С отчаянно-веселым безрассудством мы заглянули друг другу в глаза. -- Давай скажем им об этом! -- воскликнула я. Мне еще ни разу не приходилось изливать перед ними душу. Мы поспешили в загон, и я осыпала волчат бурными ласками. Даже мой голос, чувствовала я, изменился. Робкая, застенчивая мисс Тундра на этот раз нисколько не боялась меня. Она зевала -- у волков это признак хорошего настроения-- и не ежилась под моей рукой. 278 Но сможем ли мы приучить вольнолюбивых зверей к неволе? Крис решил попробовать и обвязал веревкой две вольные шеи --мисс Алатны и мистера Барроу. Реакция волчат потрясла его. Мисс Алатна посмотрела на непонятную, волочащуюся за нею штуку, кинулась к Крису, сидевшему в загоне, и зарылась мордашкой в его ладони. Мистер Барроу оглянулся на веревку и сперва попытался убежать от нее, а потом сделал самое умное, что только можно было придумать: выкопал ямку, собрал в нее веревку и зарыл. После этого он с уверенным видом двинулся прочь. Непонятная штука воскресла и потащилась за ним. Для Криса это было слишком, и он снял с волчат веревки. Уж как-нибудь управимся, когда придет срок, решили мы. Очень приятно мы провели вечер 29 июля. Курок пошел вместе с нами и волчатами на прогулку по речным отмелям, где он и Леди когда-то играли, роя ямки в песке и стараясь переманить друг друга к себе. Его присутствие помогало нам управляться с волчатами: они слушались его мгновенно, исполняя малейшее его приказание. Вместе с ним они вернулись домой. По пути на гору он сделал волчатам подарок: поймал еще не оперившегося птенца и скормил им его изо рта. Мы водворили волчат в загон, а потом вывели мистера Барроу поиграть с Курком. Он всегда был страшно рад побыть наедине с одним волчонком. Двоих-троих он выносил уже с трудом. "А напусти на него всю пятерку, -- говорил Крис, -- так ему небо покажется с овчинку". В таких случаях он метался по загону, преследуемый всей любвеобильной оравой, строил ужасные гримасы и безобидно щелкал зубами. Мистер Барроу лег на спину под самым носом Курка и с невинным удовольствием помочился. Затем встал и перескочил через лежащего Курка еще детски неуверенным, но в общем именно таким, какой положен волку при игре, скоком. В ивняке он наткнулся на череп одного из убитых эскимосами гризли. Курок изъявил склонность заняться черепом, лег и стал грызть его. Мистер Барроу моментально подвалился ему под бок и последовал его примеру. Одним словом, это была самая компанейская игра из всех, в какие Курок когда-либо играл с волчатами. Но близилась пора волчьей охоты. Опасаясь, что Курок уведет от нас Барроу, мы водворили волчонка в загон. Курку 279 это страшно не понравилось, более того: нам даже пришлось поманить его мясом, чтобы разлучить с Барроу. После этого Курок лег, с отсутствующим видом глядя в пространство, и лишь после моих долгих подлизываний повернулся и взглянул на меня. Он взглянул мне в глаза, и не мгновенным, скользящим, как обычно, взглядом, а долгим -- на целых полминуты. Потом стал лизать мне руку и собрал запекшуюся кровь с глубокого шрама на моей ладони, который я никак не могла заклеить пластырем. Поздно вечером он отправился на охоту. В два часа ночи я проснулась от какого-то бормотанья и решила, что это вернулся Курок. Но то была лишь куропатка, ласково разговаривавшая со своими птенцами. Небо было бесподобно -- бледное и светлое на севере, местами покрытое багряными облаками. В тундре было пусто. В шесть утра, когда я уже готовила завтрак, вошел Крис. -- Курок идет с охоты! -- сказал он. Я выбежала из барака. Милый, знакомый светлошерстый зверь приближался к подножью горы. Я сбегала в барак, поставила греться молоко и выбежала поздороваться с ним. Он стоял на плоской каменной скале близко к вершине и смотрел вниз. Я проследила за его взглядом. По его следам к нашей горе резво бежали Серебряная грива и еще три волка. Как видно, ему и Серебряной гриве в конце концов удалось найти своих сородичей, и теперь он вел их к себе в гости. Дикие волки -- и Серебряная грива в их числе, -- увидев нас, застыли на месте, потом побежали на запад по светлой, просторной тундре. Мы видели, что Курок принимает решение. Он стоял неподвижно, боком к нам, его челюсти были плотно сжаты, словно он делал выбор. Затем он побежал вслед за волками. Больше мы его не видели... ВОЛЧЬИ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ Лето -- едва заметная пауза между двумя бурно нарастающими темами Арктики -- весной и осенью. 9 августа непрестанная толкотня, бормотня и подвыванье ветра вокруг нашего барака затихли. Три дня подряд было солнечно, тихо и холодно по ночам. Год поворачивал на 280 осень. Морские птицы улетели. Арктический мир откренялся в космической пустоте от солнца. Издали все явственнее звучало зловещее причитанье полярной ночи, никогда, впрочем, не замолкавшее вполне. Когда ветер и дождь снова взялись за дело, тундра стала желтеть: пришла осень. -- С тех пор как ушел Курок, волчата ни разу не выли,-- как-то вечером вдруг сказал Крис. И верно: последние две недели волчата по большей части молчали. Слышалось лишь их мягкое негромкое бормотанье и протестующее похныкиванье -- девчоночьими голосами, когда два волчонка лежа лениво боролись за обладание какой-нибудь игрушкой. Либо, если можно так выразиться, "общительное вяканье" во время прогулок. Мы поспешили в загон, стали на колени и подняли вой. В загоне мгновенно воцарилось веселье. Алатна резво подскочила ко мне. Подобно Леди она страшно любила повыть в компании. Быстро заработали мягкие хвосты. Волчата, лежавшие в дальнем конце загона, поспешили присоединиться к нам. Они бежали, тесно прижавшись друг к другу, -- своим излюбленным строем или "ватагой", как мы его называли. Это был настоящий праздник. Мистер Север встал за спиной Криса, положил лапы ему на плечи и попытался снять с него шапку. Уши шапки были опущены и завязаны, и у него ничего не вышло. Он завопил. Крис расхохотался. -- Мистера Севера всегда можно узнать по голосу. Он чудак. Если у него что-то не ладится, он непременно кричит об этом на весь свет. Волчата -- большие любители спокойно поболтать; это у них наряду с воем. Однако мистер Север был куда разговорчивее остальных. От ужина у него остался кусок мяса. Он носился с ним по загону и верещал: это был его вклад в "общий разговор". Он знал, что где бы ни закопать мясо, его все равно найдут. Проходя мимо кого-нибудь из волчат, он слегка задевал его, адресуя к нему свои мелодичные, мяукающие выкрики. Однажды мы взяли волчат на прогулку по незнакомым местам. Прогулка вышла неудачной. Каждый был полон тревоги и неуверенности, особенно если приходилось быть ведущим. Мистер Север без конца скулил. Когда я стала на колени, он подошел и уткнулся мне мордой в ладони, жалуясь 281 на все и вся. Но, снова попав в знакомую местность, волчата умолкли. У мистера Севера была приятная повадка, которой я еще не замечала у волков. Во время прогулок он постоянно что-то бубнил, словно поддерживая разговор, и я поняла, что негромкие звуки общения, издаваемые волчатами, создают в стае атмосферу интимности. Я стала подражать им. И вот как-то раз, когда я этак "общительно вякала", мимо меня, поглощенный собственными делами, пробежал мистер Север, и я была глубоко поражена тем, что общительный волчишка нашел время ответить мне коротким мышиным писком. Такой же писк обычно издавал Курок, неожиданно сталкиваясь с нами. 282 Ветер тревожил волчат не меньше, чем Курка и Леди в период их младенчества. Однажды выдался день -- барак гремел, как морское сражение. Мы не слышали друг друга и лишь видели, как шевелятся наши губы. Ветер дул с равномерно-свирепой силой, затем еще усилился. Пол барака заходил ходуном, кастрюля на печке заплясала. Часть ограды загона завалилась, и мы вышли подпереть ее. Волчата сидели в норе и тревожно выли. Затем все вылезли поиграть с нами, за исключением мистера Севера. Он выглядывал из своего подземелья и выл не переставая. Лишь когда я наклонилась и погладила его по голове, он затих. Можно лишь гадать, какое утешение могли предложить им родители. 283 Теперь я прямо-таки блаженствовала, получив ответ на казавшийся неразрешимым, давно томивший меня вопрос: какие могут быть иные типы волчьей индивидуальности, кроме тех, что были воплощены в Курке и Леди? Ведь бессмысленно "сочинять" волчью индивидуальность, исходя лишь из собственных домыслов. Был и другой вопрос, ответ на который, впрочем, я твердо знала: может ли быть на свете волк чудеснее Леди? Двое из волчат, мистер Север и мисс Алатна, очень напоминали нам Курка и Леди. Север подобно Курку был барственным типом волка -- боязливого и вместе с тем склонного к роскоши. Он часто подходил к нам на прогулках и просился на руки, а надо заметить: он был крупным волчонком. Мы несли его с минуту, и он болтал в воздухе задними ногами. У нас вошло в обычай помогать усталым волчатам спускаться с горы, и мистер Север никогда не забывал прокатиться "верхом". Из всех волчат он был самым крупным и подбористым. Зато мисс Алатна была самой очаровательной. Среди мягкой шерсти на лбу у нее был завиток. Прыгала она на целый фут выше, чем остальные волчата. Подобно Леди она любила "попеть" и даже умела немножко танцевать. Последнее повелось у нее от забавной привычки, которую она приобрела в детстве, пока подрастала. Выглядело это так. Выхлебав свою миску молока, Алатна вытирала измазанную молоком мордашку об ухо ближайшего соседа, а затем с довольным видом обсасывала ухо, не желая терять ни капли молока. Этой участи подвергалось ухо каждого волчонка, только не ее собственное. Особенное удовольствие она получала, если при этом можно было припасть к земле и мерно колотить по ней лапами, но в случае необходимости она могла и преследовать недовольного владельца уха по всему загону. Этот "танец сосунка" она исполняла каждый день в тот радостно-великий момент, когда раскрывались ворота загона. Алатна стояла возле входа и мерно шлепала лапами по земле, как сосущий котенок. В тундре подобно Леди она была бесстрашна и весела, полна задора и изобретательности и всегда верховодила. Алатна и Север, наиболее одаренные из волчат, держались парой. Очевидно, это выходило у них само собой. Нас страшно интересовало, выдержит ли их "помолвка" испыта- 284 ние временем, дотянет ли до брачной поры. Как бы там ни было, волки действительно способны связывать себя определенными "обязательствами" на поразительно долгий срок. Волки вообще легко проявляют свои чувства, но эти двое были особенно любвеобильны. Как-то днем, вернувшись с долгой прогулки, мистер Север прилег отдохнуть на плоской каменной глыбе (волки любят возвышения). Алатна мигом притулилась к нему, а немного погодя приподнялась и быстро поцеловала его в морду. Три других волчонка олицетворяли для нас совершенно новые типы волчьей индивидуальности. Мисс Киллик была большим, бесхитростным, сердечным, отзывчивым волчонком, неревнивым и нетребовательным. Она представлялась мне своего рода загадкой именно потому, что в ней не было характерной черты, за которую можно было бы ухватиться. Но как раз с нею мне было суждено пережить впоследствии интереснейшее приключение: она смирно стояла 285 передо мной, а я вытаскивала из ее морды иглы дикобраза. Немного погодя она подбежала и поцеловала меня. Мистер Барроу был прямой противоположностью мистеру Северу, барственному волку. Кряжистый, широкий в кости агрессивный Барроу поначалу задавал тон всему сообществу. Угрожающе вырастал он над мисс Тундрой, горизонтально 286 вытянув заостренный, мелко подрагивающий хвост. После того как мы выправили положение с помощью поилки, дававшей волчатам равные шансы при кормежке, и мисс Тундра перестала быть самой слабой, а мистер Барроу -- самым сильным, -- после этого, как ни странно, или, скорее, вполне закономерно, Барроу превратился в вечно недовольного волка. Загадкой среди волчат была мисс Тундра. Это была трезвая, сдержанная и нежная натура. У нее было совершенно необычное, добродушно-насмешливое выражение "лица" благодаря серым "очкам" и поднятым вверх уголкам рта. Если вопреки всем уверткам и барахтанью нам удавалось взять ее на руки, она в конце концов с удовольствием "ехала верхом", либо мягко поднимала лапу в знак того, что воспринимает все это не иначе как с иронией. С остальными волчатами у нее были весьма странные отношения. Мы даже склонны были полагать, что она недолго 287 прожила бы в естественной среде. Она была, что называется, белой вороной. Случалось, мы брали ее на руки или --изредка-- приводили в барак, который пока что оставался пугалом для волчат, и, когда она возвращалась в загон, волчата, соблюдая весь церемониал встречи, наваливались на нее, подминали под себя и единодушно кусали в течение нескольких минут, как бы желая начисто вытравить из ее шерсти дух того чуждого и неведомого, с чем она соприкоснулась. Похоже, это нравилось ей -- на первых порах. Она была загадочная натура. 23 августа мисс Тундра расцвела. За какие-нибудь пять минут она неузнаваемо изменилась, и я до сих пор не пойму почему. Крис сказал: "Она просто решила, что жить весело". То б