огда я познакомилась с Егором Дмитричем покороче, тут я увидала, что он превзошел все мои ожидания. Мамаев (подходя). Кто это превзошел все ожидания? Турусина. Ваш племянник. Мамаев. Я знал, что вы будете меня благодарить за него. Знаю, кому что нужно, знаю. Не стал сватать ему другую невесту, прямо к вам. Турусина. Вам бы грешно было; вы знаете, я сирота. Крутицкий. Да, Глумов может далеко пойти. Мамаев. Разумеется, с нашею помощью. Входит Григорий. Турусина. И за что мне такое счастие? Разве за мои... (Григорию.) Что тебе? Разве за мои добрые дела? Человек подает конверт. Что это такое? (Распечатывает.) Какая -то газета! Должно быть, не ко мне. Мамаева (берет конверт). Нет, к вам. Вот видите, адрес. Турусина. Это, должно быть, ошибка. Кто принес? Григорий. Почтальон-с. Турусина. Где он? Григорий. Он давно ушел-с. Мамаев. Дайте-ка сюда. Я вам разберу и объясню. (Берет конверт и вынимает из него печатный лист.) Во-первых, газета, да и не газета, а только один лист из газеты, одна статья. Турусина. Но ведь это не из редакции? Мамаев. Нет, кто-нибудь из знакомых прислал. Турусина. Что же такое там? Мамаев. А вот сейчас рассмотрим. Статья называется: "Как выходят в люди". Турусина. Это до нас не касается. Бросьте. Мамаев. Зачем же? Надо посмотреть. Вот и портрет с подписью: "Муж, каких мало". Ба, ба, ба! Да это Егор Дмитрич! Мамаева. Покажите сюда, это интересно. Мамаев отдает газету. Турусина. Это какая-нибудь гнусная интрига, у него должно быть много врагов. Мамаев косо взглядывает на Курчаева. Курчаев. Вы не меня ли подозреваете? Я в живописи не мастер, только вас и умею рисовать. Мамаев.(строго). Да, да.. Я знаю. Мамаева. Тот, кто писал эту статью, должен очень хорошо знать Егора Дмитрича; тут все малейшие подробности его жизни, если это только не выдумки. Мамаев (вынимает из конверта тетрадь). Вот еще что-то. Крутицкий. Это его рука, я к ней пригляделся. Его, его! чем хотите отвечаю! Мамаев. Да, это его рука, а вот подпись другой рукой: "В доказательство того, что все в статье справедливо, прилагается сей дневник". Что нам читать: статью или дневник? Крутицкий. Лучше уж оригинал. Мамаев. Начнем с той страницы, которая заложена закладкой. Тут счет. "Манефе двадцать пять рублей, ей же еще двадцать пять рублей... Дура набитая, а берется предсказывать! Учил, учил, насилу наладил. Ей же послано: бутылка рому. Ей же дано на дому у меня пятнадцать рублей... Очень неприятно, что таким прибыльным ремеслом занимаются глупые люди. Любопытно узнать, что она возьмет с Турусиной? спросить после! Двум приживалкам Турусиной за гаданье на картах и за рассказыванье снов, в которых они должны видеть каждый день меня, по семи рублей с полтиной и по серебряной табакерке, десять рублей за обе". Турусина (нюхая спирт). Всех прогоню, всех! Злой быть грешно и доброй глупо! Как жить после этого? Мамаева. Не жалуйтесь, не вас одних обманывают. Мамаев. "За три анонимных письма к Турусиной пятнадцать коп..." Машенька. Так вот откуда письма-то, ma tante! Турусина. Вижу, мой друг. Извини меня! Я очень дурно сделала, что взяла на себя заботу устроить твою судьбу; я вижу, что это мне и не по уму, и не по силам. Располагай собой как хочешь, я тебе мешать не буду. Машенька (тихо). Мой выбор уж сделан, ma tante. Турусина. И прекрасно! В нем ты не обманешься, потому что он ничего хорошего и не обещает. Курчаев кланяется. А этих приживалок я прогоню непременно. Крутицкий. И заведете себе других? Турусина. Не знаю. Мамаев. Прикажете продолжать? Турусина. Уж теперь продолжайте, все равно. Мамаев. "Человеку Мамаева, за то, что привез ко мне своего барина обманом, пользуясь его слабостью к отдающимся внаймы квартирам,- этому благодетелю моему три рубля. Чувствую, что мало". Тут дальше разговор со мной, совсем не интересный. "Первый визит Крутицкому. Муза! Воспоем доблестного мужа и его прожекты. Нельзя довольно налюбоваться тобой, маститый старец! Поведай нам, поведай миру, как ты ухитрился, дожив до шестидесятилетнего возраста, сохранить во всей неприкосновенности ум шестилетнего ребенка?" Крутицкий. Ну, довольно! это пашквиль... Кому приятно?.. ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ Те же и Городулин, потом Глумов. Мамаев (не замечая Городулина). Позвольте, тут я вижу несколько слов о Городулине. "Городулин в каком-то глупом споре о рысистых лошадях одним господинам назван либералом; он так этому названию обрадовался, что три дня по Москве ездил и всем рассказывал, что он либерал. Так теперь и числится". А ведь похоже! Крутицкий. Похоже! Вы про себя-то прочтите, похоже ли написано. Городулин. Вы находите, что похоже? Мамаев. Ах, Иван Иваныч! я вас и не приметил. Посмотрите, как нас тут расписали. Городулин. Кто же этот современный Ювенал? Мамаев. Мой племянник Глумов. Турусина. Отдайте, Иван Иванович, эту рукопись автору и попросите его, чтобы он удалился незаметно. Входит Глумов, Городулин почтительно подает ему дневник. Глумов (принимая дневник). Зачем же незаметно? Я ни объясняться, ни оправдываться не стану. Я только скажу вам, что вы сами скоро пожалеете, что удалили меня из вашего общества. Крутицкий. Милостивый государь, наше общество состоит из честных людей. Все. Да, да, да! Глумов (Крутицкому). А вы сами, ваше превосходительство, догадались, что я нечестный человек? Может быть, вы вашим проницательным умом убедились в моей нечестности тогда, как я взялся за отделку вашего трактата? Потому что какой же образованный человек возьмется за такую работу? Или вы увидали мою нечестность тогда, когда я в кабинете у вас раболепно восторгался самыми дикими вашими фразами и холопски унижался перед вами? Нет, вы тогда готовы были расцеловать меня. И не попадись вам этот несчастный дневник, вы долго, долго, всегда считали бы меня честным человеком. Крутицкий. Оно конечно, но... Глумов (Мамаеву). Вы, дядюшка, тоже догадались сами, а? Не тогда ли, как вы меня учили льстить Крутицкому?.. Не тогда ли, как вы меня учили ухаживать за вашей женой, чтобы отвлечь ее от других поклонников, а я жеманился да отнекивался, что не умею, что мне совестно? Вы видели, что я притворяюсь, но вам было приятно, потому что я давал вам простор учить меня уму-разуму. Я давно, умнее вас, и вы это знаете, а когда я прикинусь дурачком и стану просить у вас разных советов, вы рады-радехоньки и готовы клясться, что я честнейший человек. Мамаев. Ну, что нам с тобой считаться - мы свои люди. Глумов. Вас, Софья Игнатьевна, я точно обманул, и перед вами я виноват, то есть не перед вами, а перед Марьей Ивановной, а вас обмануть не жаль. Вы берете с улицы какую-то полупьяную крестьянку и по ее слову послушно выбираете мужа для своей племянницы. Кого знает ваша Манефа, кого она может назвать? Разумеется, того, кто ей больше денег дает. Хорошо, что еще попался я, Манефа могла бы вам сосватать какого-нибудь беглого, и вы бы отдали, что и бывало. Турусина. Я знаю одно, что на земле правды нет, и с каждым днем все больше в этом убеждаюсь. Глумов. Ну, а вы, Иван Иваныч? Городулин. Я ни слова. Вы прелестнейший мужчина! Вот вам рука моя. И все, что вы говорили про нас, то есть про меня - про других я не знаю,- правда совершенная. Глумов. Я вам нужен, господа. Без такого человека, как я, вам нельзя жить. Не я, так другой будет. Будет и хуже меня, и вы будете говорить: эх, этот хуже Глумова, а все-таки славный малый. (Крутицкому.) Вы, ваше превосходительство, в обществе человек, что называется, обходительный; но когда в кабинете с глазу на глаз с вами молодой человек стоит навытяжку и, униженно поддакивая, после каждого слова говорит "ваше превосходительство", у вас по всем вашим членам разливается блаженство. Действительно честному человеку вы откажете в протекции, а за того поскачете хлопотать сломя голову. Крутицкии. Вы слишком злоупотребляете нашею снисходительностию. Глумов. Извините, ваше превосходительство! (Мамаеву.) Вам, дядюшка, я тоже нужен. Даже прислуга ни за какие деньги не соглашается слушать ваших наставлений, а я слушаю даром. Мамаев. Довольно! Если ты не понимаешь, мой милый, что тебе здесь оставаться долее неприлично, так я тебе растолкую... Глумов. Понимаю. И вам, Иван Иваныч, я нужен. Городулин. Нужен, нужен. Глумов. И умных фраз позаимствоваться для спича... Городулин. И умных фраз для спича. Глумов. И критику вместе написать. Городулин. И критику вместе написать.. Глумов. И вам, тетушка, нужен. Мамаева. Я и не спорю, я вас и не виню ни в чем. Крутицкий (Мамаеву). Я, знаете ли, в нем сразу заметил... Мамаев (Крутицкому). И я сразу. В глазах было что-то. Глумов. Ничего вы не заметили. Вас возмутил мой дневник. Как он попал к вам в руки-я не знаю. На всякого мудреца довольно простоты. Но знайте, господа, что, пока я был между вами, в вашем обществе, я только тогда и был честен, когда писал этот дневник. И всякий честный человек иначе к вам относиться не может. Вы подняли во мне всю желчь. Чем вы обиделись в моем дневнике? Что вы нашли в нем нового для себя? Вы сами то же постоянно говорите друг про друга, только не в глаза. Если б я сам прочел вам, каждому отдельно, то, что про других писано, вы бы мне аплодировали. Если кто имеет право обижаться, сердиться, выходить из себя, беситься, так это я. Не знаю кто, но кто-нибудь из вас, честных людей, украл мой дневник. Вы у меня разбили все: отняли деньги, отняли репутацию. Вы гоните меня и думаете, что это все - тем дело и кончится. Вы думаете, что я вам прощу. Нет, господа, горько вам достанется. Прощайте! (Уходит.) Молчание. Крутицкий. А ведь он все-таки, господа, что ни говори, деловой человек. Наказать его надо; но, я полагаю, через несколько времени можно его опять приласкать. Городулин. Непременно. Мамаев. Я согласен. Мамаева. Уж это я возьму на себя. 1868