Станислав Лем. Конец света в восемь часов
-----------------------------------------------------------------------
Сборник "Симпозиум мыслелетчиков". Пер. с польск. - Е.Вайсброт.
OCR & spellcheck by HarryFan, 3 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
1
Редактор "Ивнинг стар" просматривал еще влажный от типографской краски
номер своей газеты. Весьма благосклонно прочел передовицу собственного
сочинения, с одобрением пробежал глазами раздел спорта и новости дня,
поморщился лишь при чтении последней полосы. Снимок, запечатлевший
собрание Клуба бывших сенаторов, напоминал скопище раздавленных на бумаге
тараканов.
- Ну и клише, черт побери! - буркнул редактор, непроизвольно протягивая
руку к внутреннему телефону. Однако тут же решил, что для разговора с
техническим редактором в комнате, пожалуй, чересчур жарко, и вместо того,
чтобы снять трубку, нажал кнопку климатизации. Его глаза, безразлично
скользнув по колонкам финансовых сообщений, неожиданно загорелись и
расширились. Редактор ахнул, наклонился и стал читать набранную жирным
шрифтом статью "Пролитая кровь". Через минуту-другую хватил ладонью по
столу, подскочил, расстегнул воротничок сорочки и, пробежав глазами еще с
десяток строк, всем телом навалился на внутренний телефон.
- Алло! Секретариат!.. Мисс Эйлин? Пришлите ко мне Роутона. И не
говорите, что его у вас нет. Целыми днями любезничает, вместо того чтобы
добросовестно работать! Он должен быть у меня немедленно, вы поняли?
Не дожидаясь ответа, редактор снова взялся за статью. Бормоча
проклятия, он еще раз перечитывал ее, когда послышался стук в дверь.
- Войдите! С каких пор вы начали стучаться, и что все это значит? -
хлопнул он рукой по раскрытой газете. - Вот удружил! Вот спасибо!
Роутон был невысок. На сероватом и словно засушенном лице светились
холодные сонные глазки. Репортер был одет в серый костюм. На голове серая
шляпа, которая, казалось, приросла к волосам. Он жевал резинку так
медленно, словно засыпал.
- Шеф! Что, с вами? Печень пошаливает?
- Прекратите! Почему в судебном репортаже вы написали, что эта баба
пускала его к себе?
- Вы же говорили, что последнее время у нас редко появляются пикантные,
острые вещи.
- Умолкните, не то у меня кровь... закипит! И ради остроты вы
превратили восьмидесятилетнюю старуху в любовницу убийцы?
- А кому от этого хуже? Ему все равно болтаться, а она накрылась, так
что жаловаться не будет.
- А газеты? Облают нас, поизмываются...
- Бизнесмену плевать на клевету конкурентов. Вы сказали полить соусом,
немножко сальца; получайте и сальце, и соус. Я еще довольно деликатно
поступил, потому что написал, будто этот душегуб искренне любил ее.
- Довольно! Перестаньте! Запомните одно, - редактор принялся ритмично
бить ладонью по столу, - если вы еще хоть раз так подведете газету (ведь
судья знает, как обстояло дело, и может прислать опровержение), то
вылетите отсюда в двадцать четыре... секунды! Сенсации надо
организовывать, а не придумывать! Ф-фу, ну и жара! - Редактор отер пот со
лба... - Довольно об этом! У меня для вас есть работа.
Роутон сел в кресло, облокотился о письменный стол и потянулся к
небольшой шкатулке, в которой редактор хранил сигары. Помял одну, другую,
наконец выбрал хорошо свернутую, отгрыз конец, щелкнул зажигалкой и
погрузился в кресло, приняв как можно более независимую позу.
- Я даю вам шанс. Солидный шанс. Я узнал кое-что интересное. Это может
стать для нас золотой жилой. Пустим все машины, тираж увеличится! Только
на этот раз вам придется поработать головой. И никаких измышлений!
Слышите?! - бросил он, потому что репортер прикрыл глаза и выпускал дым с
таким блаженным и отсутствующим выражением лица, словно сидел на палубе
собственной яхты. - Итак, слушайте. Через несколько дней должна состояться
конференция физиков, посвященная открытию профессора Фаррагуса. Речь,
кажется, пойдет о невероятном изобретении - лучах смерти, ракетах, Луне
или о чем-то там еще. Не известно, о чем, но конференция совершенно
секретная. На ней будет всего около тридцати ученых. Пресса не
допускается, слышите?
- Слышу.
- Вы должны туда попасть. Только без ваших штучек!
Он сурово взглянул на репортера, который, сидя с закрытыми глазами,
ничего не заметил.
- Не ждите, что я стану гадать вам на картах. Вам придется соображать
самому. Действовать надо культурно - насколько это в ваших силах - и
дипломатично. Газета горит - вы и сами знаете. Это наш общий шанс. Ну,
Роутон...
Репортер молча протянул руку, которую редактор, попытался было сердечно
пожать, но сей акт дружелюбия не достиг цели. На лице у Роутона отразилось
неудовольствие. Он погасил сигару, спрятал ее в плоскую жестяную
коробочку, служившую портсигаром, и снова принялся жевать.
- Шутки в такую-то жару? - сказал он. - Только без сантиментов, шеф. Я
думал, вы мне даете чек!
- Чек! А вы знаете, куда ехать? Идите сюда!
Они подошли к большой карте, висевшей на стене. Редактор обвел красным
карандашом маленький кружочек.
- Вы поедете прямо в Лос-Анджелес. В восточном пригороде его находится
Центральная исследовательская станция Физического факультета университета;
там вы должны разузнать, где и когда будет проходить конференция.
- А кто будет платить? Мормоны?
После долгих поисков редактор извлек из кармана тощую чековую книжку и
принялся выписывать чек; когда настала очередь проставить сумму - замялся.
- Смелее, смелее, - ободрил его Роутон, - вы знаете, сколько стоит
самолет до Лос-Анджелеса? Не стану же я терять время на поезд! А какая там
дороговизна!
Он взглянул на чек, словно бы беззвучно присвистнул и, не снимая шляпы,
почесал в голове.
- Да такой суммы мне в случае чего даже на аптеку не хватит, - заметил
он. - Ну, ладно, скажем, это на дорогу. Теперь выпишите мне мой гонорар.
Редактора Салливэна, казалось, поразила столь неслыханная наглость.
- Гонорар? А за что? Откуда я знаю, не кончите ли вы свое путешествие в
каком-нибудь полицейском участке? Сделайте из этого сенсацию и тогда
получите... получите...
- Три кругленьких, - подсказал репортер.
Шеф поперхнулся. Улыбающийся Роутон молча повернулся к двери.
- Впрочем, - добавил он в глубоком раздумье, - в "Чикаго сан" мне дали
бы, сколько я пожелаю. Они там сидят на долларах.
Доконав редактора этими страшными словами, он осторожно прикрыл за
собой дверь.
Назавтра в полдень Салливэн, просматривая почту, увидел телеграмму,
подписанную буквой Р, и поспешно вскрыл ее.
Прыткий репортер с помощью электрического тока сообщал:
ПРИЕХАЛ СТРАШНАЯ ДОРОГОВИЗНА ОГРОМНЫЕ РАСХОДЫ ПРИШЛИТЕ ДЕНЕГ
Салливэн поднял трубку внутреннего телефона.
- Алло! Мисс Эйлин, телеграфируйте, пожалуйста, Роутону: Лос-Анджелес,
33-я авеню: "Как тетка? Зачем деньги? Салливэн". - Записали? Прошу
молнией.
Под вечер Салливэн забежал в редакцию. Его уже ждала телеграмма. Как
оказалось, секретарша, питавшая слабость к репортеру, послала телеграмму с
оплаченным ответом, поэтому на бланке было десять слов:
ТЕТКА УГАСАЕТ ЕДИНСТВЕННОЕ СПАСЕНИЕ ДЕНЬГИ
ДЕНЬГИ ДЕНЬГИ ДЕНЬГИ ДЕНЬГИ ДЕНЬГИ
Салливэн застонал и схватился за сердце, рядом с которым покоилась
чековая книжка.
2
Обосновавшись для начала в небольшой гостинице, Роутон принялся кружить
по университетским корпусам. Прежде всего он старательно пришил к лацкану
пиджака несколько орденских ленточек и вставил в петлицу значок известной
бейсбольной команды. Это помогало при установлении контактов со студентами
и лаборантами.
Учебный год начался недавно, и толпы молодежи заполняли коридоры старых
кирпичных зданий, окруженных купами вековых лиственниц. Репортер
сосредоточил все внимание на здании Физического факультета. Быстренько
достал расписание лекций и даже - невероятно! трудно поверить! - готовился
записаться на первый курс. Он старательно изучал все объявления,
развешанные на стенах, не исключая и тех, в которых сообщалось о поисках
комнаты с незапирающимся входом или напоминалось о необходимости
возвратить книги, взятые перед каникулами в университетской библиотеке.
На подобные занятия он потратил два дня, но все еще не напал на след.
Он рассчитывал на то, что на время конференции профессор отменит лекции
или лабораторные работы; однако заседание могло произойти в какой-нибудь
свободный день или в воскресенье, а, похоже, так оно и было, потому что
никакого объявления, отменяющего лекции, Роутону обнаружить не удавалось.
Вдобавок ко всему оказалось, что Фаррагус читает только по вторникам и
четвергам. Роутон пошел на его лекцию по волновой механике и благодаря
своей железной воле выдержал два часа абсолютно невразумительного
брюзжания (как он со злости окрестил лекцию профессора) только затем,
чтобы с передней скамьи вперять в старого ученого горящий энтузиазмом и
умом взгляд да усердно записывать в специально припасенной тетради
математические формулы, впрочем, в весьма вольной интерпретации.
После лекции он подошел к кафедре и робко спросил (хороший репортер,
если это потребуется, может изобразить даже робость), не согласится ли
профессор принять его завтра во второй половине дня и поговорить об одной
идее, недавно пришедшей ему в голову.
- Я напал на эту мысль при изучении вашего труда "Трансмутация
стереометрических инвариантов общей теории поля", - выпалил он без запинки
название работы Фаррагуса, которую несколько часов назад листал в
университетской библиотеке.
Старый профессор заинтересовался любознательным студентом и, несмотря
на то что явно спешил, начал оправдываться: "Нет, я не могу встретиться с
вами завтра, так как принимаю экзамены".
- Тогда, может быть, в пятницу, - попросил Роутон, всем существом
выражая глубочайшее разочарование и подавленность.
- Увы, и в пятницу тоже нет... утром я должен готовиться... у меня
будет этакое небольшое... в общем, хм, у меня не будет времени, да и
вторую половину дня я занят. Разве что поздно вечером, но не могу
ручаться, когда кончится... когда я вернусь домой. Может быть, в субботу
вы придете ко мне в лабораторию?
Сияющий Роутон поблагодарил, договорился на субботу и, посвистывая,
присоединился к толпам студентов, снующим по лестницам.
"Честный старикан, все как на ладони, - думал он, - голову даю на
отсечение, что заседание будет в пятницу после обеда. Даже обидно, что все
так просто получилось. Дай бог, чтобы так шло и дальше. Однако на всякий
случай надо проверить".
Он кометой облетел лаборатории, мастерские и аудитории факультета.
Оказалось, что все занятия, назначенные на вторую половину дня в пятницу,
были перенесены на субботу или понедельник. Что это могло значить? Только
то, что у доцентов и профессоров это время было занято - а чем?
"Либо та самая конференция, либо я круглый идиот", - подумал Роутон и в
награду за собственную проницательность устроил себе отменный обед за счет
Салливэна. Он и так уж достаточно сэкономил, перейдя из гостиницы в
комнату, снятую у вдовы покойного мексиканского политика; это, собственно,
была клетушка, заполненная старой мебелью, в основном
креслами-развалюхами, полными клопов. Но, снимая комнату, Роутон об этом
не знал. Бессонные ночи способствовали разработке плана действий, и,
доведенный до отчаяния стойкостью насекомых, с которыми делил ложе, Роутон
прохаживался по комнате в лунном свете, бормоча:
- Будут три математика, восемь физиков и один химик. Кроме того,
наверно, съедутся специалисты из других городов. Теперь - как же туда
пролезть?
Сначала у него было серьезное намерение появиться перед уважаемым
собранием под видом почтенного индийского ученого в чалме, с выхоленной
седой бородой в завитках, в золотых очках и с негром, держащим над ним
опахало, но это была, по его собственным словам, совершенно идиотская
мысль. Клопы не давали ему глаз сомкнуть, интенсивно ускоряя дозревание
нужной концепции, и поэтому уже в три часа утра она выкристаллизовалась и
приняла окончательный вид.
Битва началась - оставалось только воплотить идеи в жизнь, но это
казалось Роутону уже мелочью. Он засел за свои записи, сделанные в
университете. Туда были занесены привычки и характеры всех сотрудников
факультета. Он знал, что профессор Фаррагус - самый старший из них, что он
старый холостяк, живет вдвоем с таким же старым слугой в маленьком розовом
домике в тени больших каштанов, стоящем в километре от здания Физического
факультета. Из соответствующих рубрик можно было узнать (он слышал это от
студентов), что иметь с профессором дело следует только при высоком
положении барометра, ибо при пониженном давлении он как подагрик и
ревматик мучается от различных болей и становится совершенно несносным и
бесчеловечным. Вообще-то - в этом все студенты были единодушны - Фаррагус
относился к разряду экзаменаторов-мучителей и обладал прекрасно
сохранившимся, несмотря на возраст, темпераментом холерика.
Взвесив все это, репортер появился возле профессорского домика около
семи утра, неся под мышкой портфель, содержимое которого было в состоянии
распалить даже не особенно буйную фантазию. Там в удивительнейшем
соседстве лежали рядом: второй том "Теории ядерных сил" Эфферсона и
Уэбстера, справочник "Как разводить кур", пачка жевательного табака,
наручники, удостоверение контролера Водопроводной компании в Милуоки, три
карты, кусочек мела, пустое пластмассовое яйцо, а также очень тяжелый,
обернутый грязным носовым платком сверток, в котором находились резиновая,
покрытая свинцом перчатка из тех, которыми пользуются рентгенологи, и
герметически закрытый, тоже свинцовый, тюбик с надписью: "Радиоактивный
изотоп йодистого калия - только для употребления в закрытых лечебных
учреждениях".
Вооруженный таким образом, Роутон прибыл в пригород, где стояли домики
университетского городка, прежде всего убедился, что жалюзи на окнах
фаррагусовского дома еще опущены, после чего забрался в сад и принялся
уничтожать яблоки, которые он по дороге срывал с чрезмерно отягощенных
ветвей, свисающих через забор.
Только он управился с этим здоровым, хотя и несколько однообразным
завтраком, как показался профессор, направляющийся к себе на факультет,
как обычно, в семь тридцать. Это был высокий, худой, сутуловатый старик;
лицо у него было крупное, синеватое, с обвисшей кожей. Ничего не
подозревая, он продефилировал перед сидевшим в кустах репортером. Когда он
исчез из поля зрения, Роутон выкопал перочинным ножиком небольшую ямку в
земле, посадил в нее несколько яблоневых зернышек и, пригладив волосы,
ринулся в бой, а проще сказать, направился к старому слуге. Этот на первый
взгляд добродушный старичок с роскошными седыми бакенбардами, великолепно
оттенявшими его свежие румяные щеки, медленно прохаживался по небольшому
садику вокруг дома и поливал цветы. Роутон двинулся к калитке, как крейсер
с двойной броней.
- Добрый день, - начал он, перегибаясь через изгородь.
Сейчас он напоминал худого серого кота-забияку, ластящегося к кому-то.
- Добрый день.
Голубые глазки старого слуги удивленно остановились на чужаке.
- Господин профессор у себя? - спросил Роутон.
- Нет. Пошел на лекции. Он всегда выходит в это время.
- Я имею удовольствие говорить с его братом?
Слуга проглотил наживку достаточно легко. Роутон понял это по жесту,
которым старик отставил лейку.
- Нет... я веду хозяйство господина профессора. А что вы хотели?
Репортер прекрасно знал, что старый слуга до прошлого года был
лаборантом на кафедре физики. Когда из-за преклонного возраста он уже
больше не мог переносить аппараты и помигать профессору во время
демонстраций опытов, Фаррагус, четверть с лишним века читавший лекции в
университете, взял его к себе, предварительно с великим скандалом выдворив
свою экономку. "Профессор - сущая горчица, - подумал репортер, - а этот
старичок - бальзам для ран, на мое счастье".
- Речь идет о чрезвычайно важном деле, - сказал он громко и добавил: -
Я из Федерального бюро расследований, командирован госдепартаментом в
Вашингтоне.
Слуга поспешно пригласил высокого гостя войти. Спустя минуту в
прелестной небольшой беседке среди цветов Роутон, как это пристало
истинному демократу, уже сердечно беседовал со слугой. Видимо, это не
унижало достоинства Чрезвычайного правительственного уполномоченного.
- Я, собственно, прибыл, хм, в связи с тем... мероприятием, которое
состоится завтра, - сказал он. - Не знаю, вы в курсе? - добавил он быстро,
разыгрывая недовольство тем, что проговорился.
Старый лаборант разгладил седые бакенбарды.
- В курсе. Я знаю обо всем. У господина профессора нет от меня тайн. Мы
живем бок о бок вот уже семнадцать лет, - добавил он конфиденциально. Это
"мы живем бок о бок" особенно понравилось репортеру.
- Ну, прелестно. И вы знаете, где будет происходить заседание?
- А как же!
Репортер изобразил недоверие.
- Вам профессор и это сказал? Боже мой, но это же почти государственная
тайна! И вы в состоянии разобраться в столь сложных вопросах? Хотя...
видимо, да... если вы присматриваете за таким знаменитым человеком, как
Фаррагус...
Слуга все нежней гладил седые бачки.
- Оно, конечно... кое-что знаю. При покойном господине ректоре Ховерье,
который читал основы теории относительности... а в то время это было
внове... я был препаратором. Потом, когда к нам пришел Тарлтоп - тот, что
сейчас доцентом в Нью-Йорке, - я уже сам был на кафедре с тремя
помощниками. Ну, а через девять лет приехал мой профессор... тогда еще
ассистент. Нервный... ужасно. Обмакнул мел в чернила и написал на
резолюции декана наискосок: "Но согласен". А ведь ему тогда еще не было и
тридцати...
- Зачем в чернила? - спросил репортер, лишь бы что-нибудь сказать: он
слушал одним ухом.
- Не знаю - видно, чтобы получше писалось. Очень способный, так быстро
защитил диссертацию. Я ему помогал. А как читал лекции! Когда он говорил о
матричном исчислении, то даже с других факультетов студенты приходили, а
таких демонстраций, как у нас, ни у кого не было.
- Ну, да, да, - сказал репортер, даже глазом не моргнув. - А как с этим
открытием профессора? - закинул он удочку.
Рыбка клюнула.
- О, знаете ли, это великое, величайшее дело...
- Что, вам известны подробности? Нет, ни за что не поверю. Ведь все это
очень сложно...
Старик скромно улыбнулся.
- А интегральное или матричное исчисление, вы думаете, проще? Но ведь
люди и в этом разбираются. Во время экзаменов ребята, бывало, меня всегда
просили: "Джон, встаньте рядом с дверью и, когда профессор раздаст
задания, подсказывайте... помогите сделать работы... а то... а того..."
Хи-хи-хи... да, да, было, было... но, но зачем же вы все-таки приехали,
если можно спросить? Не станете же вы ждать профессора?
- Разумеется, нет. Я приехал, видите ли... есть данные... подозрения,
что профессору угрожает некая... опасность.
- Что вы говорите? - испугался старый лаборант.
- Увы, да. Так я, видите ли, как бы это сказать... разведать, как и
что. На этой конференции не будет никого, кроме ученых, правда? -
неожиданно резко спросил он.
- Нет... профессор говорил, что только одни специалисты.
- От прессы, надеюсь, тоже никого? Эту голь пускать не следует.
- Вероятно, да.
- Дело в том, - сказал репортер, - что за профессором необходимо
установить наблюдение. Он возьмет с собой на заседание какую-нибудь папку
или что-нибудь в этом роде?
- Да... бумаги... наверно, свою работу.
- Я ее-то и имею в виду, - сказал репортер, - это очень важно. А где
машина профессора? Не пойдет же он так далеко пешком?
- То есть как далеко? Вы не знаете города? Ах, правда, вы же приезжий!
У нас нет машины. Профессор машин не любит.
- Мне придется осмотреть дорогу... - сказал как бы про себя репортер. -
Так как же мне туда пройти?
- Куда?
- Ну, на завтрашнюю конференцию?
- Вы не знаете, где Физический факультет? - с нескрываемым удивлением
спросил слуга.
- Ах, да! Столько забот в голове! Знаю, знаю, видел на плане.
Слуга принялся долго и пространно объяснять, рисуя пальцем на столике,
а репортер лихорадочно размышлял.
"Что делать? Сам не понимаю, как мне в голову пришла идея с
госдепартаментом... Теперь придется ехать на этой лошадке, сколько
удастся".
- Простите, - сказал он серьезно, почти угрюмо, - я вижу, что имею дело
с человеком разумным, интеллигентным и что вы осознаете, какую ценность
представляет профессор Фаррагус для нашей отчизны. Поэтому скажу вам
все... Нашему департаменту стало известно, что шпики иностранных держав
пытаются елям... пардон, выкрасть плоды трудов профессора. Самый опасный
момент будет завтра, когда профессор явится на конференцию. Они могут
вмонтировать в стену микрофон, либо подложить бомбу с часовым механизмом,
либо при помощи водопроводных труб впустить некую пластическую
субстанцию...
Репортер неожиданно осекся, так как, болтая, что ему на ум взбредет,
вдруг сообразил, что его собеседник знает физику.
- Поэтому, - быстро покинул он опасную тему, - наш департамент хотел
сначала дать знать профессору обо всем и прислать несколько человек для
охраны в критический момент, но мы опасались, что профессор недооценит
предупреждения. Вы же его знаете... а? Однако мы не можем допустить, чтобы
такому человеку что-либо угрожало, и поэтому я был послан сюда самолетом
со специальными полномочиями. Хорошо, что я встретил именно вас. Профессор
необыкновенный человек, но очень уж того... нервный, правда?
- Ох, да, - вздохнул слуга, - он очень добрый, но уж если что-нибудь
решит, то на своем настоит, а когда разгневается - не приведи господь.
- Вот именно. Мы об этом прекрасно знаем. Это наша обязанность. Так
вот, мне необходимо присутствовать на конференции, потому что я обязан
непрерывно следить за профессором, но он не должен об этом знать.
Понимаете?
- Понимаю... - теперь лаборант оттягивал свои бакенбарды и накручивал
их на пальцы. - Оно, конечно, надо бы, но...
- Какие могут быть "но", если речь идет о важном деле! Когда профессор
выйдет завтра из дома?
- В шесть вечера.
- Ага. Ну, конечно, раз конференция начнется в шесть тридцать.
- Нет, в шесть сорок пять.
- Да, да. Я оговорился. Профессор знает своих коллег в лицо, поэтому я
должен укрыться в зале, чтобы меня никто не видел, понимаете? Я возьму с
собой специальный аппарат и автоматический револьвер, - репортер хлопнул
по оттопыривающемуся заднему карману брюк, в котором лежал футляр от
зубной щетки.
- Так, что же нам сделать?
- Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто мог бы меня впустить в зал?
- А, правда! Ну, конечно! - обрадовался слуга. - Конечно, знаю!
Стивене! Он сейчас старший лаборант в корпусе. Все ключи у него.
Репортер встал.
- Так что же, профессор сегодня после обеда не придет домой?
- Нет... будет у сестры в городе. Вернется только к ночи.
- Прекрасно. В половине шестого я буду тут с машиной и отвезу вас на
факультет, там поговорим с этим, как его? Сти...
- Стивене, Стивене. Он был помощником на кафедре еще год назад.
- Вашим подчиненным?
- Ну да.
- Стало быть, я приеду на машине и заберу вас, - повторил репортер,
небрежно встал, приложил пальцы к шляпе и быстро вышел на дорогу. Слуга
удивленно смотрел ему вслед. Такое случилось с ним впервые в жизни.
Тихо посвистывая, в радужном настроении, репортер доехал автобусом до
города, оплатил в гараже комиссионные за пользование автомашиной на два
часа, выбрал черный как ночь "бьюик" с компрессором, приказал поставить
новое сиденье сзади и поморщился, увидев в вазочке несвежие цветы;
наконец, сунув в зубы тридцатицентовую сигару, уселся за руль и что было
сил погнал за город.
Опускались первые осенние сумерки, когда тормоза огромной машины
завизжали перед домиком профессора. Возбужденный ожиданием необычной
поездки, старый слуга уже сидел на скамеечке в садике, одетый в свой
лучший костюм. Репортер ждал в машине, пока слуга закроет все двери в доме
и выйдет к нему. Наконец тронулись.
Со Стивенсом все прошло гладко. С огромным уважением он рассматривал
Чрезвычайного правительственного уполномоченного по особо важным делам.
Когда они расположились в малюсенькой комнатке, дежурке лаборанта, и
старый слуга изложил Стивенсу суть дела, неожиданно молчаливый джентльмен
с сигарой открыл портфель, выхватил из него черное удостоверение с золотым
гербом на обложке (такие роскошные удостоверения выпускала Водопроводная
компания в Милуоки) и, молниеносно открыв его, словно это был затвор
фотоаппарата, подсунул под самый нос ошеломленному Стивенсу. Если
какая-нибудь тень сомнения еще и гнездилась в душе этого честного
человека, то теперь она окончательно исчезла. Разыскав в большом
застекленном шкафу нужный ключ, он показал его правительственному
уполномоченному.
- Хорошо. Я приеду за час до начала, - сказал репортер, - а сейчас
покажите мне зал, чтобы я мог как следует сориентироваться. Может быть, я
установлю там комприматор.
Его просто распирало от нахальства. Он уже обращался к Стивенсу на
"вы", опуская "мистер" и время от времени бросал непонятные слова вроде
комприматора. Здание в эту пору было почти пустым. Длинными, мрачными
коридорами трое заговорщиков пошли к боковому крылу и остановились перед
высокими дверями, глубоко сидящими в толстой стене. Стивенс, чувствуя
значимость момента, долго гремел ключом в замке, пока наконец двери не
поддались.
Это был небольшой зал, уставленный стульями. Первый ряд занимали
кресла. Перед ними возвышалась маленькая сцена, на ней стол, покрытый
зеленым сукном, спадающим до самого пола. Репортер внимательно осмотрел
все, поднял сукно и заглянул под стол. Окончив осмотр, удовлетворенно
кашлянул и решительно заявил:
- Я устроюсь здесь. Да, вот еще что, - обратился он к неподвижно
стоявшим лаборантам, - как вы будете пропускать приглашенных?
- Каждый должен показать пригласительный билет, даже если я знаю этого
человека лично, - сказал Стивене.
- Кто выдает приглашения?
- Деканат Физического факультета... Простите, а если господин профессор
или кто-либо из господ обнаружит вас, что будет? Меня не выкинут? -
неожиданно забеспокоился Стивене, у которого не умещалось в голове, что
особа, посланная правительством, будет три часа сидеть, скорчившись под
столом.
- Будьте спокойны. Вас не выкинут, а если даже что-нибудь случится, то
я вам говорю, - репортер покровительственно улыбнулся, как Рокфеллер, - мы
устроим вас на такую должность, что они только локти будут кусать.
- Я уж лучше остался бы тут, в университете.
- Ну, так останетесь, нечего бояться. Там, где нахожусь я, без моего
ведома ни у кого волос с головы не упадет. Ну, с этим мы покончили. Завтра
вечером я буду здесь, - поворачиваясь, он подмигнул серьезному Франклину
на портрете, взиравшему на зал с высоты.
Доброжелательный правительственный уполномоченный не поленился отвезти
старого слугу домой.
- Смотрите, чтобы профессор ни о чем не узнал, - сказал он со
значением, высаживая старичка из машины. - Мы не хотим, чтобы он напрасно
нервничал. Это может ему повредить. Ну, до свиданья. Благодаря вам все
пойдет как надо. Вы славно послужили Соединенным Штатам.
Он дал газ, и черная машина, словно ее сдуло с места, пропала в
вечернем мраке. Слуга еще долго стоял неподвижно, глядя, как вдали тают
красные огоньки. Слова репортера потрясли его до глубины души.
3
Роутон потел. Под покровом сукна было дьявольски душно, а в заполненном
зале температура все повышалась. Сидя словно в бочке, он слышал гул
многочисленных голосов. Это продолжалось так долго, что ему, не
приспособленному к "турецкой позе", пришлось несколько раз ее менять;
мурашки ползали у него по ногам.
Наконец заседание началось. Кто-то забренчал астматическим звонком
прямо у него над годовой. Он даже вздрогнул, потому что под сукно, в пяти
сантиметрах от его колена, влез черный мыс ботинка.
- Уважаемые коллеги, - раздался над столом зычный старческий голос, -
открываю чрезвычайное заседание, посвященное сообщению коллеги Фаррагуса.
Слово предоставляется коллеге Фаррагусу.
В этот момент чем-то зашуршали, закашляли, доски заскрипели - докладчик
раскладывал что-то на столе, наверно папки с бумагами. В зале было слышно
покашливание и истинно профессорское сморкание - трубное и
продолжительное.
- Уважаемые коллеги!
У Роутона под столом был небольшой стенографический блокнот и
специальная авторучка с встроенной под пером лампочкой, при свете которой
можно было писать. Едва профессор начал говорить, как ручка запорхала по
белому листку. Но, о горе! Неожиданно профессор перестал говорить и начал
писать. Он повернулся, отошел от стола, и послышался скрип мела о доску.
Будучи прирожденным любителем риска, Роутон не мог усидеть спокойно.
Несмотря на то, что его познания в математике ограничивались четырьмя
арифметическими действиями, а единственной специальной литературой в этой
области являлись для него долларовые банкноты Федерального банка, он во
что бы то ни стало хотел увидеть, что именно пишет Фаррагус на доске.
Поэтому он начал потихоньку приподнимать край зеленого сукна. В тот
момент, когда появилась узенькая щелка, мел в руках профессора треснул,
разлетелся, и маленький кусочек попал репортеру прямо в глаз.
Роутон едва сдержал проклятия. Вытер платочком заслезившийся глаз и,
уже отказавшись от выхода на поверхность, сидел, словно подводная лодка в
глубинах океана, накрытый волнами зеленого сукна. Из ужасно сложных
выкладок профессора получалось - насколько Роутон мог понять, - что во
время каких-то теоретических исследований тот вывел некую математическую
формулу, "материальная реализация которой была бы равносильна концу
света". Как профессор сказал, так Роутон и записал, не понимая, впрочем,
совершенно, каким образом математическая формула может влиять на судьбы
человеческие. Однако же из дальнейшего изложения стало ясно, что это
возможно.
- Я искал, - говорил профессор, - условия, при которых выполнялось бы
это теоретически вычисленное положение. Вначале мне казалось, что это
невозможно. Однако кропотливые двадцатидвухлетние поиски наконец
увенчались успехом.
- Уважаемые коллеги! - голос Фаррагуса надломился. - Мне удалось
создать соединение, существование которого предсказывала вот эта
написанная на доске формула... и это соединение... самая страшная, самая
мощная сила, отданная природой в руки человека... это соединение, которое
в состоянии погубить все живое на нашей планете, все, что обитает на ней,
обратить в пепел и наконец уничтожить земной шар, превратив его в клубы
раскаленных газов... а затем в результате центробежной взрывной реакции
привести к распаду всю Солнечную систему... всю Галактику... миллионы
звезд и солнц... всю Вселенную... это соединение... это соединение
здесь!!!
Фаррагус стукнул чем-то твердым по столу так, что репортер подскочил,
решив, что запальчивый экспериментатор намерен тотчас же доказать
справедливость своих апокалиптических пророчеств.
- В этой пробирке хранится белый порошок, который при низкой
температуре совершенно инертен и безопасен, мало того - не вступает ни в
какие химические реакции, ни кислоты, ни щелочи, ни какие-либо иные
химические соединения не растворяют его!
Профессор все больше возвышал голос.
- Но будучи подогрет до восьмисот градусов по Цельсию - столь
незначительной температуры, - этот препарат видоизменяется ужасающим
образом. Прошу уважаемых коллег обратить внимание, - произойдет не
химическая реакция, как в снаряде, заполненном динамитом... не реакция
ядерного распада, как в атомной бомбе... ибо и тут и там мы имеем дело с
детонацией ограниченного характера. И пусть даже действие ее, как в случае
с водородной бомбой, распространяется на несколько десятков километров,
что значат такие расстояния по сравнению с размерами континентов и морей?
Мой препарат, вот этот легкий белый сыпучий порошок, подогретый до
температуры восемьсот градусов, становится ДЕТОНАТОРОМ МАТЕРИИ! Что значит
"детонатор материи?" Это значит, что если в атомной бомбе в энергию взрыва
превращается лишь сотая часть массы, то мой препарат _расщепляет_ материю
на два противоположных полюса: материю и антиматерию, результатом чего
явится их немедленное соединение и взаимоуничтожение с выделением
потрясающих количеств энергии... Протоны, соединяясь с антипротонами,
испускают излучение с напряжением в сотни миллиардов электрон-вольт... от
центра взрыва этот процесс распространяется с наивысшей известной в
природе скоростью... со скоростью света.
А поэтому, если когда-либо в каком-либо пункте видимого звездного
космоса кто-либо однажды даст толчок такой реакции, кто-то приведет в
действие детонатор материи, то конец света - истинный и необратимый конец
света, понимаемый как полное превращение всех субстанций в энергию в
результате непрекращающегося космического взрыва, станет действительностью
- неизбежной и окончательной... Ибо достаточно щепотке белого порошка
попасть в огонь, как это вызовет взрыв запасов энергии, аккумулированных в
материальных частицах... скачок температуры до миллиардов и триллионов
градусов... и благодаря этому мелкая, казалось бы, невинная белая пыль
может уничтожить всю Вселенную!
"Ну и ну!" - перо репортера летало по бумаге как сумасшедшее, а стопка
исписанных листков росла. Роутон так ликовал, будто профессор пророчил
вечный рай на Земле.
- Мое изобретение... мой препарат я назвал генетоном, то есть
созидателем... Почему созидателем? Потому, уважаемые коллеги, что с этого
момента не будет более войн, так как любая война означала бы полный,
буквальный и абсолютный конец света, ибо каждая война привела бы к
уничтожению той земли, по которой мы ходим, вместе со всеми солнцами и
звездами, во время безоблачных ночей горящими над нашими головами... а мы
можем быть уверены, что ни один человек, ни один народ, ни одно
государство не решились бы на столь ужасный шаг! Поэтому я верю, что мой
генетон самим фактом своего возникновения открывает эру вечного мира
народов...
Был слышен шелест бумаг в зале, скрип стульев, кашель; кто-то
высморкался вблизи так громогласно и демонстративно, что репортер
вздрогнул.
"Вот и поминки", - подумал он, когда зазвенел звонок и скрипучий голос
председателя произнес:
- Кто желает высказаться?
- Позвольте мне... - отозвался неподалеку низкий, ровный бас.
- Коллеги, - загудел минуту спустя тот же бас над самым репортером, -
есть в нашем языке одно меткое выражение, которое гласит, что человек
чересчур часто руководствуется желаниями, а не действительностью...
Коллега Фаррагус предложил нам некую гипотезу. Она столь же смела, сколь и
любопытна. Она вполне может заинтересовать литераторов, занимающихся
научной фантастикой... но только литераторов. Ученому же не пристало
высказывать идеи, не подтвержденные экспериментами. Я вижу на доске
формулу и утверждаю, что эта формула не может быть реализована, так как
ничто не соответствует ей в действительности, ибо коэффициенты уравнений
были установлены столь же искусственно, сколь и произвольно. Формула эта
представляет собой не более чем своеобразный каламбур, математическую
забаву...
- Как вы смеете! - раздался рядом резкий возглас Фаррагуса.
Говоривший пропустил это мимо ушей.
- Из теоретических предпосылок, взятых с большой натяжкой и даже со
сверхапокалиптической натяжкой, был сделан вывод произвольный, поспешный
и, я бы сказал, легкомысленный...
По залу прошел гул.
- Такое вещество, - послышался стук пальца по доске, - не в состоянии
привести к разложению материи... а тем более к возникновению пар протонов
и антипротонов... Что мы видим? Мы видим смешение количества тепла и
величины температуры. А второй закон термодинамики? Я полагаю, коллеги,
все ясно. Для меня проблема генетона более не существует.
- Так вы считаете, что это шарлатанство?! Обман?! - закричал Фаррагус,
пытаясь перекрыть шум зала. - Что двадцать лет исследований были сплошной
ошибкой? А что же в таком случае представляет собой то, что лежит у меня
здесь, вот в этой пробирке? Тот препарат, который вы видите?!
- То, что вы синтезировали, - мягко ответил гремевший до сих пор бас, -
если это действительно было синтезировано, представляет собой не более чем
еще одно из пятнадцати тысяч новых, не приносящих пользы химических
соединений, которые ежегодно регистрируют альманахи экспериментальной
химии.
Говоривший начал спускаться со сцены. В зале стоял страшный шум.
- Стало быть, точные доказательства, точные вычисления для вас ничто?!
- кричал Фаррагус, совершенно потеряв над собой власть. - Как мне вас
убедить? Разве что сунуть эту пробирку в пламя свечи, и только катастрофа
сможет доказать, что я не зря потратил большую часть своей жизни?
- Да, лишь такой путь... однако опасаюсь, что мой уважаемый коллега
значительно преувеличивает опасность подобного опыта. Подать зажигалку?
Послышался общий смех. Зал гудел.
- Немедленно выпустите меня! - раздался тонкий, возбужденный голос
Фаррагуса. - Я вам докажу, что я прав, чего бы мне это ни стоило!
Послышался треск падающего стула, потом дверь с грохотом захлопнулась.
4
Доктор Грей, ассистент физики в Лос-анджелесском университете, первый
помощник Фаррагуса, опаздывал на работу. Все больше ускоряя шаг, он шел к
университету, который спрятался за раскидистыми кронами старых деревьев.
Выйдя на площадь Вашингтона, Грей уже издали увидел толпу людей около
решетки ограды. Одни стояли спокойно, другие грозили кулаками темным окнам
университета. Изумленный ассистент замедлил шаги.
"Демонстрация? - подумал он. - Здесь?"
Ему пришло в голову, что все складывается как нельзя лучше: профессор,
обычно донимавший его едкими замечаниями за малейшее опоздание, сегодня,
наверно, не обратит на это внимания - ведь произошло что-то необычное.
С немалым трудом он протиснулся к высоким воротам с золочеными
прутьями, напоминающими частокол из металлических копий. За воротами стоял
лаборант Стивене и четверо его помощников, а рядом - Грей даже заморгал от
удивления - полицейский офицер в полной форме.
- Добрый день, доктор, - сказал привратник. - Сейчас откроем, только,
пожалуйста, подойдите поближе.
Они отомкнули тяжелые решетчатые ворота, и под неприязненные выкрики
толпы ассистент проскользнул за ограду. Те, что стояли поближе, вели себя
спокойно, только мрачно глядели на него, зато сзади слышались враждебные
выкрики, и даже какой-то камень просвистел в воздухе. К счастью, задним не
последовали другие.
- Ради бога, что здесь происходит? Безработные? Что им тут надо? -
начал доктор Грей, обращаясь к офицеру.
- Доктор Грей? - спросил офицер. - Хорошо, что вы пришли.
- Господин инспектор, что тут происходит? Чего хотят эти люди?
Что-нибудь случилось? - вопрошал перепуганный доктор.
Инспектор казался злым и обеспокоенным.
- Нет, что вы... это все проклятая статья.
- Какая статья?
- Вы не видели сегодняшней утренней газеты?
- Нет.
- Ну, так почитайте.
Офицер достал из кармана помятый и сложенный вчетверо номер "Ивнинг
стар". Грей взглянул на первую полосу и обомлел. Там виднелся огромный
заголовок, обрамленный восклицательными знаками:
ЧЕСТОЛЮБИВЫЙ ПРОФЕССОР ВЗРЫВАЕТ АМЕРИКУ!
А пониже мелкими буквами:
ГЕНЕТОН - страшный взрывчатый материал, В МИЛЛИАРД РАЗ более мощный,
чем водородная бомба!
Еще ниже:
СЕНСАЦИОННЫЙ РЕПОРТАЖ С ТАЙНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ СВЕТИЛ МИРОВОЙ НАУКИ!
Собственный корреспондент
Вся эта прелестная история была густо сдобрена цифрами и неизвестно
откуда выкопанными фотографиями участников собрания, описанного во всей
красе. Надо признать, что Роутон не ударил в грязь лицом. Он создал
рельефную, полнокровную эпопею, героями которой были профессор Фаррагус и
его основной оппонент (репортер ухитрился узнать его имя). Роутон
представил их как столкнувшихся лбами фанатиков, готовых ради
доказательства справедливости своих утверждений в запальчивости уничтожить
весь мир. Слова, которые Фаррагус произнес выбегая из зала, показались
прыткому репортеру недостаточно устрашающими и не в полной мере
отражающими страшную угрозу Земле, поэтому он сгустил краски и, ничтоже
сумняшеся, написал:
"...профессор Фаррагус, подняв вверх сосуд с генетоном, бросается к
двери и кричит: "Скоро мир убедится в том, что мой препарат - самый
страшный разрушитель, какой только знала история человечества!"
- Ой! Генетон... - ужаснулся Грей.
- Неужели это правда? Я говорил с профессором, он утверждает, что таких
слов не произносил. Вы были на конференции?
- Что? Ах, нет, меня не было в Лос-Анджелесе... Бог мой, что будет? Так
эти люди...
- Послушайте-ка, доктор... этот препарат чего-нибудь да стоит? -
спросил инспектор, конфиденциально взяв Грея за локоть.
- Что? В каком смысле?
- Ну, он что, действительно взорвется, если его сунуть в огонь? Вы это
видели?
- Что вы говорите? Упаси боже... не видел, потому что больше бы я уже
ничего в жизни не увидел. Что он понаписал, этот репортер? Препарат
вызывает симметричное раздвоение материи... Вы понимаете? Нет? Возгорание
материи - уже прямое следствие... Это - как искра в бочке пороха, пожар
все распространяется и распространяется, и ничто не может его остановить.
Достаточно одного грамма этого порошка, да что там, десятой доли грамма,
огарка свечи и коробки спичек, чтобы покончить со Вселенной.
- Так вы уверены, что...
- Уверен ли я?! Оставьте меня в покое! Где профессор?
Грей дрожал от возбуждения.
- Где он? - обратился Грей к Стивенсу, хватаясь за голову. - Бог мой,
но он же не мог сказать этого серьезно!
- Профессор-то? Когда он утром пришел в университет, его хотели
линчевать, - и все из-за проклятого репортера, который раззвонил об этом.
- Я работал над препаратом вместе с профессором семь лет... это
ужасно... - бормотал Грей.
Толпа сгрудилась и стала напирать на ограду. Кто-то из самых
слабонервных кричал:
- Эй там, расступитесь!!!
В образовавшемся проходе появились несколько громил, которые несли к
ограде, словно таран, вывороченный телеграфный столб.
Инспектор бросился к воротам, одной рукой хватаясь за свисток, другой -
за рукоять пистолета.
- Не сметь разбивать ворота! - рявкнул он. - Слышите? Гопкинс! -
крикнул он полицейскому, который, опираясь на карабин, глядел на него во
все глаза, - беги к телефону, проси, чтобы нам прислали пару констеблей,
мотопомпу и пусть держат наготове еще штуки две!
Грей побрел к зданию в таком состоянии, словно он только что принял
натощак парочку стопок старого вина. В кабинете профессора царила тишина.
Грей постучал в дверь - ответа не было. Он нажал ручку. Профессор даже не
повернулся на его покашливание. Он сидел в кресле, низко опустив голову, и
барабанил пальцами правой руки по крышке стола. На столе валялась груда
исписанных бисерным почерком листков. Только когда Грей оказался совсем
рядом, профессор заморгал усталыми и припухшими от бессонницы близорукими
глазами.
- А, Грей? Вы не были вчера на конференции, да?
- Господин профессор, фатальное стечение, обстоятельств, - начал Грей,
- моя племянница...
- Ах перестаньте! Поверите ли, Гунор назвал мое открытие пустым
надувательством, мои данные - фальшивыми, а уважаемое сборище высмеяло
меня!.. Стадо, проклятое стадо!
- Каждое новое великое открытие... - несмело начал Грей.
- Знаю, знаю - принимали враждебно и неохотно. Ну и что же?
- Полемика, господин профессор, это естественная вещь. Что значит
мнение Гунора перед лицом фактов? Пустяки...
- То есть как пустяки? - профессор вскочил. - Гунор смешивает с грязью
меня, мою работу - это пустяки? Называет препарат безобидным порошком, а,
казалось бы, самые компетентные люди аплодируют ему - это пустяки?
Фаррагус вдруг оперся о стол, побледнел и схватился за грудь.
Грей перепугался.
- Где нитроглицерин? Здесь? Сейчас... я сейчас...
Он подал старцу стеклянную ампулку, побежал за водой, трясущимися
руками наполнил стакан и вернулся к столу. Фаррагус, обмякнув, сидел в
кресле. На желтоватых щеках выступили кирпичные пятна.
- Сердце... сердце... - прошептал он едва слышно. Когда Грей хотел
подать ему воду, он отмахнулся. Пришел в себя, встал, пошатываясь,
добрался до окна и взглянул в парк, где за деревьями слышались глухие
крики.
- Какая подлость!.. - проворчал он. - Когда я утром вышел, они хотели
меня прикончить. Я думал сделать из генетона символ и гарантию мира, а
какой-то Гунор, который дал науке... простите, вы сами знаете, что...
осмеливается... только потому, что у него рука в Вашингтоне.
В этот момент послышался деликатный стук и в кабинет просунулся человек
средних лет, глаза которого молниеносно обшарили кабинет. Из заднего
кармана помятых серых брюк он извлек толстый стенографический блокнот и,
вооружившись им, приблизился к профессору, отвесив учтивый поклон.
Профессор отвернулся от окна и только теперь заметил нахала.
- Кто это? Что вам угодно?
- Роутон из "Ивнинг стар", - представился пришелец, кланяясь еще раз. -
Репортер по особо важным делам, - добавил он с вежливой улыбкой. -
Господин профессор, я позволил себе вчера поместить статейку...
- Ах, так вот кто заварил эту кашу! - яростно крикнул Фаррагус,
подступая к репортеру с таким видом, словно бы собирался выкинуть его за
дверь. - И вы еще смеете ко мне приставать?
- Одну минуточку. Тут, понимаете, такое дело: вы изволили выразиться в
том смысле, что этот препарат, генетон, будучи помещен в пламя или нагрет
иным образом до температуры восемьсот градусов, приведет, так сказать, к
концу света. В связи с этим я не замедлил проинтервьюировать профессора
Гунора... сегодня утром у него дома. Я спросил его, что он думает о
последствиях, которые имели бы место в результате помещения вашего
препарата в огонь.
- Ага! И что же он ответил? - спросил Фаррагус, поднося руку к уху,
чтобы лучше слышать.
- Господин профессор Гунор, - почти пропел в ответ репортер, вперив
свой взгляд в стенографический блокнот, словно в молитвенник, - ответил
мне, что результат был бы таким же, как если бы мы всыпали в огонь щепотку
табаку. "Быть может, экспериментатор чихнет... этим дело и кончится", -
сказал профессор Гунор. Я хотел бы спросить, какова в связи с этим позиция
уважаемого господина профессора?
Фаррагус посинел.
- Экспериментатор чихнет... - прошептал он, нервно сжимая и разжимая
пальцы, - чихнет... Вы... Вы желаете знать мое мнение? - дрожащий голос
Фаррагуса сел, но в нем послышались стальные нотки. - Хорошо. Скажите
своим читателям, скажите этим медным лбам, этим тупицам... что сегодня же
в восемь часов вечера с последним ударом часов я введу мой препарат в
пламя... а тогда пусть бог смилостивится над профессором Гунором... над
всеми людьми... и над этими надутыми спесивцами, которые меня высмеяли!
Выгнали! Вышвырнули!!!
Секунду стояла мертвая тишина, потом профессор с ужасной гримасой
схватил ключ и выбежал из комнаты. Проскрипел замок, в котором снаружи
повернули ключ. Грей секунду стоял окаменев, потом беспомощно огляделся
вокруг.
- Господин... господин профессор! - неожиданно взвизгнул он.
Репортер все еще писал. Потом старательно закрыл авторучку, вложил
блокнот в карман, словно это было что-то чрезвычайно ценное, и, даже не
пытаясь открыть дверь, ловко вскочил на подоконник. От земли его отделяли
четыре метра. Он перекинул ноги наружу и, победно улыбнувшись Грею,
воскликнул:
- Экстренный выпуск!
После чего исчез.
Грей начал метаться по комнате, издавая отчаянные вопли, наконец,
схватил стул и попытался выбить им дверь. Это, конечно, не удалось, но
грохот привлек внимание полицейского инспектора. Поскольку профессор
оставил ключ в замке, инспектор повернул его, вошел и тотчас отскочил,
потому что Грей замахнулся на него остатком стула.
- Что это значит? Что вы делаете? - сурово спросил страж порядка,
завидев растрепанные волосы, сумасшедший взгляд и бледную вспотевшую
физиономию ассистента, который, жестикулируя, пытался сладить с
разбросанными бумагами и льющейся из чернильницы рекой чернил.
- Репортер... профессор... Фаррагус... генетон... сбежал... - стонал
Грей.
- Да успокойтесь вы наконец. Где профессор?
- Бог мой, что теперь будет?
- Да говорите же в конце концов.
Грей опустился в кресло.
- Репортер пришел от Гунора, раздразнил профессора... довел его до
бешенства, потому что Гунор сказал, будто генетон никогда не взорвется...
что он ничего не стоит... тогда профессор закричал... что сегодня в восемь
часов сунет генетон в огонь.
Инспектор протяжно свистнул. Быстро осмотрелся.
- Где профессор?
- Куда-то побежал, может, домой.
- Где этот порошок?
- Был у профессора в стеклянной ампуле.
- Где ампула?
- Тут была, в ящике стола...
Они бросились к столу. Ящик был пуст.
Инспектор вдруг крикнул:
- Господи, где репортер?
- Выскочил в окно!
Инспектор задохнулся.
- Ну, - сказал он, - теперь-то уж действительно начинается
светопреставление.
Он выбежал в коридор. Было слышно, как он набирает номер телефона и
кричит в трубку, поднимая на ноги весь комиссариат.
- Арестуйте его, как только увидите! - кричал он. - Что? Что? Хорошо!
Он уже собирался повесить трубку, когда что-то вспомнил.
- Алло! Брэдли! Слушайте, как только вам в руки попадется Роутон,
репортер из "Ивнинг стар", дайте ему пару раз "бананом" и киньте в
холодную, пусть остынет... Он так же опасен, как и профессор!
Грей сидел на предпоследней ступеньке лестницы, играя ключом.
- А вы что тут сидите? - спросил инспектор, который летел вверх словно
ракета.
Грей равнодушно взглянул на него.
- Я собирался пойти пообедать, да стоит ли?
- Это еще почему?
- Ну, ведь после восьми уже не надо будет больше есть...
- Пропадите вы пропадом! - прорычал инспектор и помчался дальше.
5
Государственный секретарь положил пресс-папье слева от серебряной
статуэтки, изображающей статую Свободы, потом справа, затем перед собой и
долго смотрел на его хрустальный шарик. Наконец он поднял голову.
- Ну?
Генерал Харвей проглотил слюну.
- Мы сделали все, что могли.
- Ничего вы не сделали.
- В два часа оцепили все вокзалы, станции надземной железной дороги и
метро, улицы, площади; мобильные патрули с фотографиями Фаррагуса
разъезжают по городу. Они держат постоянную радиосвязь с Главной
квартирой. Оцеплены университетские здания... произведены обыски в
квартирах профессоров... в три мы развесили объявления, назначающие пять
тысяч долларов награды за информацию о месте нахождения профессора. Ни
одна машина, ни один самолет, ни один человек не могут без нашего ведома
покинуть Лос-Анджелес.
Государственный секретарь с такой злостью стучал линейкой по
пресс-папье, словно оно было во всем виновато.
- Ну и что?! - взорвался он. - Ну и что?!
Харвей почесал переносицу.
- Ежеминутно ждем сооб...
Зазвонил телефон. Государственный секретарь поднял трубку.
- Что? - спросил он. - Да. Это вас.
Он отдал трубку генералу. Тот прижал ее к уху. Некоторое время слушал,
потом его шея стала наливаться кровью.
- Что? Фельетон? Из Лос-Анджелеса? Что? Что?? Что??? Не разрешать!
Возвратить! Пустить в ход все резервы!
Он прикрыл рукой микрофон и глухо сказал:
- Надо было этого ожидать. В городе паника... то есть волнения... -
поправился он. - Толпы людей стремятся выйти из города в различных
направлениях.
- Какое мне дело! - взорвался государственный секретарь. Хрустальное
пресс-папье закончило свое существование, разлетевшись под столом на
тысячи осколков.
- Что делать, мистер Давьес... сил полиции недостаточно. Я вынужден
просить о помощи армию.
Секретарь достал из кармана носовой платок.
- Армию? Это невозможно...
Он встал и подбежал к окну.
- Какой скандал! Звонки из британского посольства... вопросы...
понижение курса акций на шестнадцать пунктов... наконец разговоры в
конгрессе... нет, это исключено! Вы должны обойтись своими силами.
Генерал отдернул руку от микрофона.
- Фольстон? Инспектор? Слушайте меня. Стяните из Пасадены и Сан-Диего,
вообще со всего округа, городские отряды, можете реквизировать автобусы.
Что? Что?
Он побагровел еще больше.
- Там... то же самое?.. Пусть ищут! Почему они по шевелятся, идиоты?
Поставить кордоны, проверять документы и пустить в дело радио. Все это
блеф! Людей, имеющих машины, можно в конце концов отпускать, пусть едут к
дья... что? Переодетый? Он может быть переодет? Что, я и этим тоже должен
заниматься? Значит, тяните всех за бороды, а мне не забивайте голову
ерундой! Это может вам дорого обойтись, напоминаю! Ладно, ладно.
Он бросил трубку.
Государственный секретарь перестал ходить по комнате и остановился
около стола.
- Ну?
- С утра задержали шестьсот восемнадцать человек, - начал генерал.
- Можете не продолжать, понимаю, сплошные Фаррагусы! Хорошо. Ну, а еще
что?
Зазвонил другой телефон. Государственный секретарь поднял трубку.
- Что? Белый дом? А?.. хорошо, жду. Канцелярия президента, - прошептал
он в сторону Харвея, уничтожая его взглядом. Но тут же его лицо приняло
другое выражение.
- Господин президент? Да, это я. Слушаю. Совершенно определенно. Мы не
можем поднимать шума, поэтому действуем ограниченными силами, но зато это
отборные отряды. Да. К вечеру он будет у нас в руках, совершенно точно. Я
тотчас сообщу.
Он отложил трубку. Выражение самоуверенности, как по мановению
волшебной палочки, слетело с его лица.
- Вот так. Уже Белый дом. Это будет стоить мне портфеля. Подумайте -
третий звонок с утра! Какой скандал! Люди с ума сходят на улицах.
Снова зазвонил телефон.
- Я слушаю вас, мисс! Из британского посольства? Прошу передать, что я
на совещании у президента, буду через час.
Телефон звякнул.
- Только этого не хватало... - начал государственный секретарь, но под
странным, неподвижным взглядом генерала осекся.
- Что вы так смотрите?
- Простите... но если мы... не приведи господь... если нам не удастся
его схватить, то ведь речь пойдет уже не о портфеле, а о... смерти...
- Что?
Государственный секретарь стоял, как громом пораженный. Наконец
рассмеялся противным смехом.
- Мне это даже в голову не пришло, - признался он. - Ничего себе,
хороши дела! Тридцать тысяч полицейских, три с половиной тысячи патрулей
на радиомашинах, собаки, самолеты, геликоптеры - и не могут поймать одного
старика с больным сердцем...
Телефон зазвонил еще раз. Генерал слушал рапорт так, словно из трубки
ежесекундно выскакивало шило, жаля его в ухо.
- Ну, другого выхода у меня нет, - сказал он наконец, поднимая глаза на
секретаря. Мне нужна армия, иначе я ни за что не ручаюсь.
Секретарь уселся на стол и по-наполеоновски скрестил руки на груди.
- Пожалуйста. Делайте, что хотите.
Он склонился над столом, заваленным газетами с огромными красными и
черными заголовками, игравшими свежей краской.
Теперь генерал набирал один номер за другим.
- Алло? Генерал Уилби? Господин генерал, я говорю из кабинета
государственного секретаря Давьеса... Вы знакомы с положением, не так
ли?.. Возникла паника... могут быть волнения, грабежи... у меня уже нет
людей для восстановления порядка. Необходимы... да, вы меня прекрасно
понимаете. Нет, не пехота. Я предпочел бы моторизованные отряды. Так будет
лучше, не правда ли? Что вы сказали? Прекрасно.
- Что это? - государственный секретарь взглянул на часы. - Уже шесть.
Осталось два часа?
Он открыл ящик стола, поискал таблетки от головной боли, сунул их в
рот. Генерал положил трубку.
- Сумасшествие, - сказал он. - Сумасшествие. Если б хоть знать, как в
действительности обстоит дело с этим проклятым генетоном.
- Половина специалистов утверждает, что это шарлатанство, а другая -
что реакция возможна, - сказал государственный секретарь.
- А что говорит Гунор?
- Слышать о нем не хочу. Ведь по сути дела все это началось из-за него.
- Вообще-то все это затеял репортер.
- Как его там?
- Роутон, - бросил генерал, подняв трубку и покручивая телефонный диск.
- Верно. Его наконец взяли?
- Не знаю. Сейчас позвоню.
Генерал опять начал набирать номер.
6
Первым делом Роутон направился к междугороднему телефону. Через восемь
минут его уже связали с редакцией. Передав балласт самых свежих новостей
ротаторам, он почувствовал, что ему стало свободнее и легче. Полный
бодрости и самых радужных надежд, он вышел на улицу и взглянул на
удлинившиеся уже тени. Приближалось к шести.
"Прежде всего, - сказал он себе, - надо отыскать профессора. Можно
будет взять дополнительное интервью. Правда, сама история со взрывом была
бы сенсацией номер один, но если это действительно означает конец света,
то уже некому будет читать специальный выпуск. Нет, этого мы не допустим.
Только бы полиция не помешала..."
Роутон оглянулся. Прошло всего несколько часов с момента исчезновения
профессора, а город уже кишмя кишел моторизованными и пешими патрулями. На
каждом углу проверяли документы у людей, которым с виду было больше
сорока.
Репортер вошел в небольшую кондитерскую. Ему всегда лучше думалось за
мороженым. Поэтому он заказал фисташковое со взбитыми сливками и принялся
размышлять:
"Собственно, можно было побежать за Фаррагусом. У меня было
преимущество, потому что я выскочил через окно, - думал он. - Но сначала
пришлось послать репортаж. Ну, еще не все потеряно. Паста свое дело
сделает".
Он решил пока отложить розыски профессора. Надо было заняться и другими
проблемами.
- Мисс, где здесь телефон? - спросил он, облизывая ложечку.
- Кабина вон там.
Репортер даже не прикрыл за собой дверцу. Набрал помер телефона
квартиры доктора Грея и терпеливо ждал. Наконец в трубке послышался
далекий голос.
- Алло, доктор Грей? Хорошо, что я вас поймал. Говорит профессор
Гемпфри из Техаса. Коллега, я специально прилетел самолетом в связи с этим
роковым генетоном... Вы меня не знаете? Нам не дано знать всех. Но, но,
мне дорого время. Скажите, пожалуйста, как выглядела пробирка, в которой
старик... то есть профессор Фаррагус держал свой порошок?.. Что? Да, это
важно! Ага... стеклянная... а длинная? Хорошо. А порошок был белый, да? С
оттенком или совершенно белый? Как соль? Прекрасно.
Грей принялся очень пространно объяснять.
- Увы, коллега, я не могу с вами встретиться. Я говорю из Главной
квартиры шефа полиции... да. Я тоже поражен. Но в таком солидном возрасте,
как мой... нет, нет. До свидания.
Буфетчица вытаращила глаза на репортера, который не обратил на это ни
малейшего внимания. Он бросил на мраморную плиту стола доллар и
остановился в дверях, чтобы спросить:
- Где тут ближайшая аптека?
- За углом.
- А продовольственный магазин?
- Рядом.
- До свидания. Да не подмешивайте в мороженое молока, а то вас _пресса_
уничтожит.
Он купил в автомате две жевательные резинки, в киоске приобрел сигару и
значок Клуба курильщиков, потому что он был весь золотой и очень
массивный, пришпилил его к внутренней стороне лацкана и побежал дальше. В
аптеке он не задержался. Только купил стеклянную пробирку с патентованной
пробкой, потом попросил в магазине щепотку соли, отсыпал один грамм в
пробирку, а остальное выбросил.
"Армия стоит на равнине с развернутыми знаменами, - сказал он себе, - а
теперь пора ринуться в атаку".
Он купил в книжном магазине план города и, быстро осмотревшись, заметил
вдалеке большую рекламу магазина радиотехнических приборов. Взглянул на
электрические часы над входом в подземку. Было тридцать минут седьмого.
"Немного поторопимся", - решил он и почти бегом влетел в магазин. В
глубине из-за прилавка, увидев его, поднялся рыжий молодой человек в
белом, элегантно скроенном пиджаке с перламутровыми пуговицами.
- Дайте-ка мне большой радиоактивный монитор - этакий счетчик Гейгера,
понимаете? - сказал репортер, быстро обшарив глазами блестевший никелем и
дорогими инкрустациями магазин.
Рыжий продавец с сожалением покачал головой.
- Увы, все раскуплено... сегодня после обеда был большой спрос...
- И ничего не осталось?
- Ничего, - эхом отозвался продавец.
Роутон, добродушно улыбнувшись, взглянул на него.
- Может, для простых смертных и не осталось, - сказал он очень тихо и
спокойно, - но для меня-то, надеюсь, найдется. Ну, живо, молодой
человек... а не припрятали ли вы чего-нибудь для себя на черный день? Или
мне применить чрезвычайные меры?
Он слегка отогнул лацкан. Значок блеснул золотом и исчез. Продавец
молча вышел в маленькую комнату, завешенную бархатной портьерой, и
вернулся с небольшой, но явно тяжелой коробкой.
- Двадцать шесть долларов.
- Получите. Привет. Инструкция внутри?
- Да. До свидания. Благодарю вас.
- Не за что. Со счетчиком или без него, конец света выглядит одинаково,
- бросил репортер уже через плечо. На улице он переложил аппарат в
портфель и остановился, чуть присев, словно собирался дать пинка
подъезжающему автобусу.
"Явление второе", - сказал он себе и вошел в магазин игрушек.
Он пробыл там недолго - через минуту уже вышел с прелестным танком под
мышкой. Этот танк, способный распалить воображение любого человека в
возрасте до четырнадцати лет, был снабжен электрическим моторчиком и мог
управляться на расстоянии.
- Теперь нам необходим медиум, - задумчиво сказал Роутон. Идя по улице,
он заглядывал в ворота; наконец в одном из больших дворов заметил того,
кого искал.
- Гарри, поди-ка сюда на минутку, - закричал он, останавливаясь в тени
лестницы. Мальчуган лет шести в длинных ковбойских брюках, бегающий по
двору с деревянным атомным пистолетом в руке - на его желтом, как лимон,
свитере был намалеван кровавый тигр - остановился при звуке его голоса, а
потом сделал несколько шагов в сторону ступеней.
- Я не Гарри, - сказал он сурово, исподлобья глядя на незнакомца.
- А кто?
- Том.
- Видишь ли, Том, тебе нравится такой танк?
Том сделал еще три шага и теперь оказался уже чересчур близко от
чудесной игрушки, чтобы думать об отступлении. На его лице отразилось
возбуждение.
- Это кому? - спросил он тихо.
- Тебе, - ответил Роутон. - Только ты должен мне помочь, понимаешь? Я -
знаменитый сыщик. Ты, наверно, слышал о таких, а? Ну вот, это как раз я.
При помощи радиоактивных лучей я слежу за одним преступником, но один
справиться не могу. Если ты мне поможешь, считай, что танк твой.
Наступило напряженное молчание.
- А не врешь? - прошептал мальчуган.
- Не вру. Порази меня гром, если я собираюсь тебя обмануть, Томми.
- Честное слово?
- Честное слово.
- А что мне делать?
- Прежде всего договоримся, - сказал репортер. Он открыл портфель и
вытащил оттуда счетчик Гейгера. - Видишь, сынок, - говорил он, разрывая
бумагу, - это наш гончий пес. Преступнику, которого я выслеживаю, я
подмешал в сапожный крем радиоактивный препарат, благодаря чему мы сможем
его где угодно отыскать при помощи вот этого счетчика Гейгера. Понял?
- Угу.
- Ну и хорошо. Только, понимаешь, я не могу бегать по улице с аппаратом
на животе. Сообщники гангстера меня быстро засекут. Поэтому мне необходима
твоя помощь. Гейгера мы засунем внутрь танка... вот так... ты пойдешь
впереди, а я буду смотреть на стрелку, вот тут, на циферблате. Никто не
обратит на это внимания. Самое удивительное в этой истории то, что я ее
вовсе не выдумал. А теперь пойдем во двор... да, а где твоя мама?
- Она поехала к дяде и сказала, что вернется через час.
- Это нам подходит. Сейчас мы посмотрим карту... понимаешь?
Репортер разложил карту на крышке мусорного ящика. И долго молча изучал
ее.
"Вероятнее всего, профессор облюбовал это место еще в кабинете, -
рассуждал он. - Я полагаю, что он все хорошенько продумал. Оно должно
находиться близко и в то же время быть таким, чтобы никто не мог ему там
помешать. Ну, в качестве средства сообщения он может воспользоваться
автомобилем - это, пожалуй, отпадает, велосипедом - тоже отпадает, потому
что для блага человечества я проткнул ему камеры; ногами... Остановимся на
ногах".
- Иди, сынок, - сказал он громко, - поедем в автомобиле в притон
разбойника. Ты не боишься?
Малец взглянул на репортера с обидой и одновременно с восхищением. За
углом поймали такси. Погрузив в него Тома и танк, Роутон вскочил на
переднее сиденье, рядом с шофером.
- К университету, только быстро.
На углу площади, в некотором отдалении от здания Физического
факультета, он расплатился с шофером и вылез вместе с Томом. Было еще, к
сожалению, довольно светло, и поэтому пришлось прибегнуть к маскараду с
танком и ребенком; в противном случае полиция быстро обратила бы внимание
на его странные манипуляции. Танк, приведенный в движение, во хвалу фирмы,
которая его изготовила, деловито погрохатывая, полз по асфальту, а Роутон
вместе с малышом, которому приказал называть себя дядей, бежал за ним,
ежеминутно поглядывая на циферблат радиометра. Скоро характерное
подрагивание стрелки показало ему, что они напали на след. Профессор,
оставляя следы радиоактивного йодистого калия, ушел из университета в
сторону центра города. Это весьма обеспокоило и удивило Роутона, и его
волнение достигло предела, когда оказалось, что следы совершенно явно
ведут к ближайшей станции метро.
- Доконал нас противный старикашка, - зло проворчал репортер. - В метро
с танком не заедешь. Придется снова пускать в ход мыслительный аппарат.
На скамейке ближайшего сквера он опять проанализировал положение по
карте, в то время как Том, совершенно позабыв о его существовании, гонял с
танком по газону.
Тем временем уже порядком стемнело. Роутон после глубокого раздумья
вытащил аппаратик из танковой башни, сунул пустой танк пареньку в руку,
похлопал его по щеке и побежал в сторону улицы, взмахом руки и
пронзительными криками остановив одновременно два такси.
- На станцию, - бросил он шоферу. - На товарную, а не пассажирскую, -
добавил он тут же.
- Хотите сбежать товарняком? Поздно уже - через полчаса восемь, -
сказал шофер.
- За каждый совет вычитаю пять центов с таксы, - невежливо сказал
репортер. - Поезжайте, куда вам говорят, иначе я ни за что не ручаюсь.
Перед товарной станцией он бросил приготовленную мелочь в раскрытую
ладонь шофера и побежал так, словно под ним горела земля. Большие часы уже
показывали без четверти восемь.
"Массу времени загубил с пацаном", - ругал себя Роутон, когда,
задыхаясь, перелез через высокую металлическую ограду. Он легко спрыгнул
на деревянный грузовой настил. Пути, забитые вагонами, стояли тихие и
безлюдные, только со стороны города долетал непрекращающийся гул и шум
автомобилей.
"Почтенные люди разбегаются, и если бы не я, ничто бы им не помогло, -
пронеслось у Роутона в голове. - А если мне не повезет, придется лететь в
бесконечность".
Он опустил головку аппарата и, глядя на фосфоресцирующую в темноте
стрелку, пошел так быстро, как только мог, стараясь описать возможно
большую дугу. Он рассчитывал на то, что таким образом в каком-нибудь месте
пересечет путь, по которому прибыл сюда Фаррагус, если он не ошибся в
расчетах и старик действительно избрал местом последнего суда эту большую,
заполненную вагонами и безлюдную станцию.
Без семи восемь капельки пота покрыли лоб репортера. Он пробежал уже
три четверти своего маршрута, а стрелка прибора не дрогнула. Фонари
появлялись все реже. Тут было уже почти совершенно темно. Наконец он уже
едва мог идти: слабый свет давали только лампы путевых стрелок.
Неожиданно стрелка прибора затанцевала, и почти одновременно он заметил
лучик света, падающего на гравий. Он глубоко вздохнул, беззвучно положил
уже не нужный теперь аппарат на землю и выпрямился. Дверь одного из
вагонов была прикрыта неплотно, из щели падал дрожащий желтоватый свет.
- Свеча, - сказал себе Роутон, и на душе у него сделалось так хорошо,
словно вся она была выложена стодолларовыми банкнотами.
Он на цыпочках подкрался к вагону и заглянул внутрь сквозь щель. За
большим ящиком сидел профессор. На краю доски стояла грязная, довольно
толстая восковая свеча.
"Громница" [свеча в руках покойника], - подумал репортер.
Рядом лежали часы, и совершенно явственно слышалось тиканье, усиленное
резонансом пустого ящика. Фаррагус, сидя на грязном полу, опирался о край
ящика и тяжело дышал. В руке у него была стеклянная пробирка.
Бросив взгляд на часы, репортер увидел, что у него в запасе еще шесть
минут.
"Не так уж мало, - подумал он, - но если бы тут стоял какой-нибудь
полицейский, он наверняка с грохотом бросился бы в дверь, профессор сунул
бы пробирку в огонь, и... пойте, хоры небесные. Надо придумать что-нибудь
получше. Только бы, упаси боже, не испугать его. Жаль, я не прихватил
шприца с водой: можно было бы погасить свечу".
Но шприца не было, а часы тикали. Дьявольски быстро, подумал Роутон.
Он заметил, что на противоположной стороне вагона, на высоте ящика, в
полуметре от его края, чернеет прямоугольная щель, настолько широкая, что
в нее можно было просунуть руку.
Он на четвереньках пролез под вагоном. Оказавшись по другую сторону
пути, он увидел, что находится на расстоянии вытянутой руки от головы
профессора, сидевшего к нему спиной. К сожалению, выступающая доска
заслоняла свечу и задуть ее было невозможно. Да и такой неожиданный
поступок мог вызвать у профессора сердечный приступ. Репортер стоял
неподвижно. Вдруг что-то мягко коснулось его ноги. В первый момент он
вздрогнул. Потом пошарил рукой в темноте. Это был маленький худой котенок,
который терся о его ногу, тихо мурлыча.
Роутон поднял котенка, взял его на руки и начал нежно гладить.
"Кого любят старые засушенные книжные моли? - задумался он. - Котов
любят. А посему иди спасать мир, кот!"
И Роутон мягко поставил котенка на краешек щели, легонько поддав ему
под зад.
Котенок тихо мяукнул и вскочил в вагон, а репортер прильнул к дыре,
наблюдая, что делается внутри.
Профессор вздрогнул, поднял руку с пробиркой, но, завидев кота, снова
сел.
Что-то вроде усталой, горькой улыбки появилось на его сухих синих
губах.
- Кс-с-с, - прошептал он. - Кс-с-с... киска...
Котенок подошел к профессору. Тот протянул руку. Трубка с порошком
мешала ему, поэтому он положил ее на ящик. Пробирка блестела на расстоянии
двух ладоней от репортера, у которого даже дух захватило. Он вытащил из
кармана трубку с солью и приготовился к решающему удару. В левую руку взял
камушек и перекинул его через крышу вагона. Раздался короткий стук, и
профессор опустил котенка, невольно повернув голову в сторону источника
звука. Длилось это самое большее секунду.
Потом профессор успокоился. Посмотрев на часы и, видя, что до восьми
осталось еще три минуты, положил котенка на доски и протянул руку за
пробиркой.
- Добрый вечер, - сказал Роутон.
Профессор подскочил, схватился за сердце и отступил к стене. Но уже в
следующий момент взял себя в руки.
Схватил пробирку и поднес ее к пламени.
- Фу, вы собираетесь нарушить слово? - сказал репортер. - Но ведь...
еще осталось три минуты.
Профессор изумленно вперился во тьму. Это, должно быть, какой-то
дьявольски храбрый человек, если он осмелился так говорить, а может, у
него есть даже револьвер, и сейчас он целится в него?
- Револьвер вам не поможет, - сказал он наобум. - Вы видите, дно
пробирки в двух сантиметрах от пламени. Даже если вы выстрелите, я успею
сунуть ее в огонь.
- Вижу, - ответил Роутон, - но у меня нет револьвера.
- Кто вы? Что вам надо?
- Я хотел с вами побеседовать.
- Отойдите.
- А не все ли равно, где встречать конец света? Почему бы нам не
поговорить?
- Вы что, ошалели? Через две минуты произойдет нечто ужасное, нечто
страшное - катаклизм, которого не знали ни звезды, ни люди.
- Хорошо, - сказал репортер, - с человечеством в порядке, но что вам
надо от котенка?
- Что? Как?
- Чем провинился перед вами котенок, что вы и его хотите убить?
- Я... котенка?
- Профессор, а такой непонятливый, - материнским тоном сказал Роутон. -
Ведь приканчивая Вселенную, вы и котенка тоже погубите.
- Вон! - закричал профессор, и рука, держащая пробирку, задрожала. -
Идите прочь! Через полторы минуты... через полторы минуты...
Он тяжело дышал, блестящими глазами вглядываясь в часы. Большие капли
пота выступили у него на лбу и стекали по лицу.
- Может быть, вы успокоитесь? - мягко сказал репортер. - Подумайте.
Сколько прекрасных вещей есть в мире: птицы, горы, женщины, дети -
большинство из них даже не знают, что должны умереть. Ведь это очень
скверно: из личных побуждений, из гордости устроить конец света.
- Да вам-то что известно?! - буркнул профессор.
Секундная стрелка обегала диск. Еще минута и двадцать секунд!
- Не столько, сколько вам, но все-таки кое-что мне известно. Подумайте
о звездах. Тысячи людей смотрят на них каждую ночь. Мужчины, плывущие на
океанских кораблях, эскимосы в полярных льдах... Негры... Почему вы хотите
все это у них отнять? Отнять можно только то, что даешь, да и это
нехорошо.
- Идите вы со своими проповедями, - выдохнул профессор, - а то... а
то...
- Что - "а то"? Ведь вы и так собираетесь сделать черт знает что, так
что уж хуже не будет. Вы серьезно собираетесь сунуть пробирку в пламя? Но,
собственно, зачем? Ведь вы даже удовлетворения не почувствуете. Гунора вы
не убедите - в лучшем случае превратите его в кучку пыли.
- Прочь! - рявкнул Фаррагус. Оставалось еще пятьдесят секунд.
- Успокойтесь. Я должен сказать вам кое-что весьма неприятное.
Профессор зловеще рассмеялся - если этот сдавленный, похожий на кашель
звук можно было назвать смехом.
- Любопытно, что такое, по-вашему, неприятность для меня, - сказал он.
- Но говорите быстрее, осталось еще сорок секунд.
- Не надо так спешить. У нас есть время. Так вот... только вы
действительно приготовьтесь к скверному известию.
- Идиотизм. Вы меня на пушку не возьмете, - проворчал Фаррагус.
- А я и не пытаюсь. Я - Роутон из "Ивнинг стар", тот, что написал
статью - помните?
- Ну и что? Только поэтому вы хотите, чтобы я не сунул пробирку в
огонь?
- Ну... нет, но знаете, этот порошок в вашей пробирке... не совсем
генетон.
Профессор резко поднес трубку к глазам.
- Лжете! Что значит "не совсем"?
- Ну, это я, чтобы вы не волновались... говорят, у вас сердце
больное... я, видите ли, забрал ваш порошок.
- А это что? Уж не сахар ли? - ехидно спросил Фаррагус. - Ну, довольно.
У вас осталось ровно столько времени, чтобы быстренько помолиться, если вы
верующий. Мне это ни к чему.
Стрелка подходила к черте. Оставалось еще десять секунд.
- Нет, это не сахар, это соль, - сказал репортер. - Будьте осторожнее,
когда станете совать пробирку в пламя, потому что соль стреляет, еще
обожжетесь...
Фаррагус рыкнул и сунул стекло в огонь.
- Только спокойно... спокойно... - говорил репортер, словно ребенку. -
Все будет хорошо... вот увидите.
Пламя охватило стекло, порошок действительно только потрескивал в
пробирке. И все.
- Не взрывается... - простонал профессор. - Подлец, что вы наделали?!
- Я же вам говорил. Пробирочку заменил.
- Так это правда? Когда?
- Минуту назад, когда вы отвернулись. Это я бросил камушек. Да вы не
волнуйтесь. Генетон - наверняка прекрасное изобретение, только лучше уж
его не испытывать.
- Действительно, не взрывается... - профессор еще глубже засунул
пробирку в огонь.
- Я еще никогда не видел, чтобы соль взрывалась, к тому же такая
чистая... Вам плохо? - сказал репортер. Он молниеносно пролез под вагоном
на другую сторону пути, изо всей силы толкнул дверь и вскочил внутрь.
Фаррагус издал глухой крик, закачался и упал. Его рука инстинктивно
потянулась к карману. Репортер поддержал его, всунул руку в карман
профессора и, найдя там флакончик с лекарством, силой влил лежащему без
сознания Фаррагусу в рот несколько капель. Вскоре профессор начал дышать
спокойнее.
Когда он открыл глаза, то увидел, что сорочка у него расстегнута, а под
голову засунуто что-то мягкое - пиджак Роутона. Что-то теплое согревало
ему сердце. Профессор протер глаза - кот. Это было дело рук Роутона.
- Страшно нервные вы, ученые, - сказал Роутон. - Ну, уже лучше, да?
Пойдем баиньки! А может быть, вы скажете что-нибудь интересное нашим
читателям? Я сейчас бегу к телефону. Будет чрезвычайный выпуск. Впрочем,
это не обязательно, пусть это вас не волнует, уж я что-нибудь придумаю за
вас.
- Обокрал меня, обокрал меня... - шептал профессор, не имея сил, чтобы
подняться. - Уйдите... уйдите... что за муки!
Он прикрыл глаза и лежал словно мертвый. Слезинка выкатилась у него из
уголка глаза и сбежала на грязный пол.
- Да, обокрал, - деловито произнес репортер, - но мне сдается, я
поступил правильно. Впрочем, с этим вы и сами позже согласитесь.
Он встал.
- А теперь потихоньку пойдем к ближайшей стоянке такси, - сказал он, -
а кота я советую вам прихватить с собой. Все-таки близкая душа. Я сам
охотно взял бы его, но у меня такая злющая хозяйка. Она может его обидеть.
- Куда вы дели мой генетон? Что вы с ним сделали? - шептал профессор,
пока репортер помогал ему встать.
- Порошок-то? Никуда пока еще не дел. Тут он - в карманчике для часов.
Я, наверное, получил бы за него и миллион, да это не мое. Я отдам его вам,
но, разумеется, только тогда, когда вы дадите мне честное слово - а? В
связи с этим концом света у меня были некоторые расходы: танк влетел мне в
шесть долларов, счетчик Гейгера почти в тридцать, мороженое, такси - да и
радиоактивная паста тоже на улице не валяется, - но это уж мое дело. Вы
мне дадите только слово. Вы это сделаете - правда? Вашего слова мне
достаточно.
Last-modified: Sun, 04 Mar 2001 20:42:34 GMT