Оцените этот текст:


     Человек, посмевший заговорить от  лица Посвященного, видимо, таковым не
был. В этой книге внимательно изучающий труды тех, кто действительно ЗНАЛИ -
Елена и Николай Рерих, Елена Блаватская , - остановит свой взгляд на многом.
Он удивится нападкам на "ренегата  и безумца Козарсифа " (Моисея), вспомнит,
как  описана  (и достаточно подробно)  внешность Великого  Учителя  Иисуса в
книге "Надземное":  " Урусвати  помнит поразительные черты Великого Путника,
лоб и светлые русые волосы. Так необычны были эти черты среди населения, что
они порождали россказни"..
     Трепетало и вибрировало все, на  чем останавливались синие, благодатные
очи Богочеловека.
     И  эта  небольшая  книга  ценна  тем  ощущением  подлинного  Величия  и
грандиозности подвига  Того, чье имя в одном из земных  проявлений звучало в
христианских странах как Иисус - и добавляли " назар ", что вовсе не значило
- "из Назарета ".  Назар - значит "отделенный",  "освященный",  "посвятивший
себя служению Единому Богу".
     Он приходил на Землю  и после  безумия Голгофы, зная, что они, люди,  в
большинстве своем "не  ведают,  что  творят". Род  людской  дивился чудесам,
необыкновенной мощи великого теурга Аполлония Тианского, преследовал мудреца
Оригена, растерзал Ипатию ... а  Он, чьим  Именем  кощунственно прикрывалась
темная  рать,  с  болью  созерцал,  как извращаются  и  превратно  толкуются
немощным людским рассудком Светлые Начала, преподанные им.
     Именно   поэтому   тяжко   Фалесу,   от  лица  которого   ведется   это
необыкновенное повествование, и он говорит, обращаясь к  Пророку: "...иду за
Тобой, но не за идущими за Тобой".
     Фалес, потомок  жрецов Великой Атлантиды, само воплощение могучей воли,
не может воспрепятствовать до поры ощущению смертельной тоски, как сказал бы
обыкновенный человек, предвидя Распятие на Лысой горе, и сотворение кумира в
угоду   людским   слабостям  и   страстям,   и   костры  инквизиции,  распри
"христиан"... Он  исчезает  в  лоне  воздушной стихии, не в  силах  позабыть
увиденное на Земле.
     Загадка  вочеловечившегося Бога  вряд  ли  будет  раскрыта. Она не  для
профанного  сознания.  Но   каждый   вправе  задать  вопрос  совсем  не   из
обыкновенных:
     "Велик Космос. Почему же одна из крошечных планет - Земля - сподобилась
пристальному вниманию Божества? Чем она так знаменита и исключительна?"
     Я думаю, этот нелегкий вопрос рано или  поздно возникал или возникнет в
пытливом уме. Фалес не дает на него ответа. На него
     "Действительность  такова,  что  эта  удивительная  вещь  -   Всевышнее
Присутствие в материи, которое есть начало формирования душевного существа -
принадлежит одной земной  жизни. Этот земной мир  в центре всех звезд и всех
миров  был  сформирован,  чтобы  стать  символом  Вселенной  и  быть  точкой
сосредоточения  работы  по  святому  преобразованию материи".  Он  уточняет:
"...только на Земле вы найдете душевное существо. Остальная  часть Вселенной
сформирована совсем другим способом".
     Об  этом  наши так  называемые языческие предки  знали больше  чем  мы.
Спента Армаити, Голубая Жемчужина Вселенной - с таким  поклонением и любовью
называли Землю последователи пророка Заратустр, воплощения  того , чье имя -
Молчание.
     Потому  смешны и  нелепы  непритязательные попытки  ожидания  помощи от
"инопланетян".    Сказано    Христом:    "Руками    человеческими,    ногами
человеческими"...
     Устами  великого философа Фридриха  Ницше  сказано  Заратустрой:  "Я  -
перила моста. Держись за Меня, кто может. НО костылем вашим не служу я".
     Не смогут служить костылем неразумному людскому роду ни "пришельцы", ни
придуманный   ими   самими   образ   Иисуса,   который  как  бы  обязан  был
"пострадать"... Что может быть безумнее или нелепее для знающего космические
законы?
     "Мало есть христиан"  -  утверждает Е.П. Блаватская - "которые понимают
истинное значение  слова  "Христос", а  немногие  священнослужители, знающие
его, боязливо  скрывают истину от паствы. Дух Христа - Божественный  Логос в
своем  метафизическом аспекте светил человечеству с самого  начала. Мистерия
этого  духовного  Христа, Принципа Христианства, которая была возвещена  две
тысячи лет тому назад Иисусом из Назарета, - была известна только достойным,
тем, что  были  посвящены в мистерии Гнозиса. Эти  достойные -  адепты любой
религии, а не только последователи христианского учения".
     Христос, или "состояние  во Христе" -  синоним  Махатмы (Великая Душа),
т.е.  мы имеем  в  виду слияние человека с  находящимся  в нем  Божественным
Принципом.  Апостол Павел, Посвященный, говорил в III  Послании  к Ефесянам:
"Чтобы нашли Христа внутри себя путем знания".
     Воскресение - право от рождения каждого человеческого существа. Кто это
понял -  тот истинный христианин вне принадлежности к религиозной конфессии.
В  таинственной стране Кеми, Древнем  Египте, человека со значением называли
"могилой бога". Стены древних святилищ были безмолвными свидетелями таинства
ПЕРМУТАЦИИ. Пермутация -  отнюдь не  синоним трансмиграции.  Это  -  одна из
глубочайших  тайн  Восточного Гнозиса.  Пермутация  означает полное  слияние
бессмертного духа с земной дуадой, завершение Троицы.
     Это  и есть подлинное бессмертие. Христос  возвестил об этом  всем, чьи
сердца открыты Высшему. В ответ - Голгофа!
     "Вы не согласны, - спрашивает Елена Рерих, Матерь "Агни-Йоги", Третьего
Завета, данного человечеству, - что вырождающиеся  религии являются  большим
злом?  Нельзя безнаказанно держать в  тисках  невежества  людское  сознание.
Нельзя жестоко  грешить против заветов Великих Учителей..."  - и  потому  мы
тщимся разгадать тайну Христа и феномен христианства.
     Когда дело доходит  и  до  нелепейших споров типа  "кто такой Христос -
еврей или ассириец?" - мы обязаны исполнить Приказ Учителя Учителей планеты.
Главы  всех  эзотерических школ,  который является Аспектом Первого  Логоса,
мирового Разума: "...омойте белые  одежды Христа"... "Дух Христа  веет через
пустыни жизни,  Подобно роднику,  стремится  через твердыни  скал.  Сверкает
мириадами Млечного Пути и возносится в стебле каждого цветка".
     "Христианство, - говорит Рудольф Штейнер, - вынесло содержание мистерий
из  сумрака  храма  на  дневной  свет".  Но почему же тогда  скорбит  Фалес,
встретившись с комочком Света - Клодием, восторженно лепечущим о собственной
жертве и жертве близких? Почему Ницше призывает не верить "потусторонникам"?
     Потому что Божественные Мистерии,  как бы выйдя на свет, превратились в
шутовской балаган: за деньги отпускаются грехи (чем больше - тем и "легче"),
за  деньги  исцеляют  (какою  силой?) -  ложь поселилась под  сводами многих
храмов - и потому в каждой секте  - свой "Христос", не похожий на других, на
которого они  кощунственно предъявляют права.  И потому - "Слепые веселятся,
глухие поют, но зрячие исполняются тумана и скорби" - говорит Иерарх в книге
"Зов". Но все же:
     "Явлю  вам  утешение - чистые идеи  не  умирают,  хотя  бы  все  морозы
угрожали льдами"-
     Так сказал  Тот,  чье Имя не произносилось  -  Молчание! Теперь - какое
счастье - мы знаем  Его... Он был у колыбели Христа-младенца,  в пустыне был
спутником его и до конца дней планеты пребудет с нами.
     Нет, Тайна Великих Владык -  не  для людского  ума. Мария  говорит, что
Фалес  - ближе  к  Христу.  Он  "откатил  камень  материи от  дверей  своего
внутреннего святилища", но никогда не расскажет нам конкретно  ни о том, как
он это сделал, ни о том, как сердце его прозрело тайну Христа - ведь и автор
этого не знает.
     Мы узнаем  это  только на собственном  опыте  КРЕСТНОГО ПУТИ. Нет  иной
дороги, и времени нет, ибо Спаситель грядет:
     "И повторяя  Имя  Мое, И утверждаясь  в труде Моем, Вы  дойдете  до дня
Моего". Сумейте Учителя слушать!
     Алла Армаити



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АБИНЯНИНА,
     О ПРЕМУДРОСТИ ВЕЛИКОГО ГАЛИЛЕЙСКОГО УЧИТЕЛЯ - РАДОВАТЬСЯ!!!

     Слушай,  друг мой, внимательно, ибо  вот - никогда быль более странная,
более  таинственная  не  тревожила  ухо  смертного. Быль,  говорю  я,  Фалес
Аргивинянин, а не легенда!
     Когда маяк круга  Вечности  увенчал своим бледным лучом  мое чело - как
знак Высшего Посвящения Фиванского Святилища, я, Фалес Аргивинянин, и Клодий
Македонянин,  удостоившиеся той же степени, тогда мы приняли из рук Великого
Иерофанта питье кубка жизни, и он послал нас в  таинственное  убежище к Сыну
Мудрости - Гераклиту, коего людская молва нарекла - Темным. Ибо не  понимали
ни его, ни его учения.
     Сколько  протекло лет,  пока  мы  впитывали  его  мудрость, сколько раз
покидали  убежище,  чтобы  нести  людям  положенные  крохи  знания, и  вновь
возвращались обратно - нет надобности считать.
     В один  из таких промежутков, когда я был в мире под личностью философа
Стоика, я  нашел  и тебя  - друг Эмпидиокл, около мудрого Сократа и  завязал
покрепче те нити, которые связывают нас от времени почивающего под вулканами
и волнами океана Города Златах Врат.
     Однажды Мудрый Учитель  призвал  нас к себе  и  сказал: "Идите в мир  -
приветствовать от нашего имени нового нашего Учителя, Грядущего в мир. Я  не
скажу  вам, где  вы  его  найдете. Ваша собственная  мудрость  да  будет вам
указующим перстом".
     "Но если этот  Учитель  столь велик, - сказал Клодий Македонянин, -  то
почему ты сам, Мудрый, не выйдешь ему навстречу?"
     "А потому, -  ответил нам Гераклит, -  что  я знаю -  КТО ОН. И вот мое
знание  говорит  мне,  что я  недостоин встречи с ним.  А вы его  не знаете;
знаете только от  меня,  что  ОН - Великий Учитель - и ничего более.  Только
слепые могут безнаказанно глядеть на Солнце. "
     Я в  ту пору еще  умел повиноваться и молча  вышел с Клодием. На другой
день верблюды  уносили  нас  к  северу,  к  Святилищу Черноликой Аштар.  Там
последние черные  жрецы,  молчаливые, как  камни  пустыни,  направили  нас к
великому центру,  чье имя  - Молчание,  счет годам которого утерян планетным
календарем, и где назначение - ждать конца, дабы  быть последним могильщиком
Земли. Когда  мы с  Клодием простерлись перед ним во прах, он ласково поднял
нас и сказал:
     - Дети! Я видел ЕГО, ОН был младенцем.  Я поклонился ЕМУ. Если  сын мой
Гераклит послал вас к Нему - идите. Ныне ОН уже сеет семя. Но помните, дети,
когда вы найдете ЕГО - вы потеряете все".
     Больше ничего не  сказал нам сын Утренней Звезды,  чье имя  - Молчание,
чье бытие  - тайна, чье назначение - быть восприемником и могильщиком Земли,
чье наименование - ЖРЕЦ НЕИЗРЕЧЕННОГО.
     Ничего не сказал Он -только указал рукой на  север. Снова затерялись мы
в  пустыне.  Ни  слова  не говорили мы  -  только  ловили  знакомые нам токи
Мудрости.  Мы не  боялись потерять  все ибо  мы  умели повиноваться.  И  вот
достигли  мы  Палестины, откуда, казалось нам,  исходили  токи, так  странно
перемешанные  с отвратительными флюидами народа  - служителя лунной силы. Мы
задыхались  в  густой  атмосфере  их храмов,  где  царила  ложная  мудрость,
лицемерие и жестокость.
     Мы говорили с их жрецами - хитрыми, богатыми людьми, мы спрашивали их -
нет ли между ними мудрых учителей. Случалось, нам указывали на таких, но увы
- мы находили людей более лживых  и  более  глупых,  чем  толпы, и еще более
жестоких.  Народ,  простой  народ,  забитый  и одураченный  жрецами,  охотно
делился с нами своими преданиями, полными суеверия и искажения.
     Но  я,  Фалес Аргивинянин,  и Клодий Македонянин слышали здесь  отзвуки
Великих  Сказаний  Красной Расы,  преломленных  в научных призмах  солнечных
халдеев, исковерканные диким невежеством иудейских жрецов - жалкого наследия
ренегата и безумца Козарсифа.
     Но  народ   этот   ждал   Учителя  -   Учителя  в  пурпуре   и   броне,
долженствовавшего, по их мнению, отдать мир под главенство их алчных жрецов,
ничего  не  зная об  уже  пришедшем Учителе.  Но  вот однажды услышали мы от
одного знатного иудея, родившегося и жившего почти всю жизнь в Афинах, такую
речь: "Я, Никодим, могу указать вам, философы, на одного странного человека.
Живет  он в  пещере на  берегу  Иордана. Полите к нему и задайте  нужные вам
вопросы. Он гол и нищ.  Идите скорее, а то я слышал, будто отдано приказание
заточить его под стражу за непристойные нападки на жрецов  и даже на  самого
царя.  Однако, философы, - с улыбкой добавил он, - едва  ли вы найдете в нем
нужное.  Но почему вам,  мудрецам,  не познакомиться с тем,  кого  наш народ
называет пророком?"
     И мы  увидали этого Иоанна. Он был поистине странен:  лишенное  покрова
изможденное тело, худое лицо, черные ногти, пучки никогда не чесанных темных
волос и  бороды  ниспадали  на  его плечи  и  грудь,  голос  был  хриплым  и
крикливым.  Мы  узрели его сидевшим  на камне на берегу  реки  перед  толпой
коленопреклоненного народа. Он размахивал руками и неистово  с  пеной  у рта
изрыгал проклятия  и ругательства.  Он призывал на несчастное  людское стадо
гнев Божий, он грозил ему, жалкому, грязному, голодному -  страшными муками.
Покорно, рабски слушал  его  народ. Но мы, на чьем челе горел маяк Вечности,
видели и его отчаянные глаза, в которых узнали  священный огонь Сынов Жизни,
видели  его флюидическое  истечение, в  котором не  было  ничего похожего на
флюиды  человека.  И  я, Фалес Аргивинянин,  и  Клодий  Македонянин  поникли
головами, размышляя о неведомых путях, какими Единый и совершенный шлет свои
токи материи - ибо вот перед нами под грязной оболочкой был, несомненно. Сын
Жизни, а не человек.
     "Мы приблизились, Аргивинянин, - сказал мне Клодий, - это ли цель наших
скитаний?" Но я, Фалес  Аргивинянин, был холоднее и спокойнее Клодия - и мой
не столь горячий и быстрый разум был земным, и потому - увы! - более мудрым.
"Учитель может быть только человек, Клодий, - ответил я, - а это Сын Жизни".
Мы дождались, пока тот, которого называли Иоанном, погрузил всю толпу в воды
Иордана, и она,  обруганная и оплеванная телом, но счастливая духом, пошла с
пением каких-то  негармоничных песнопений к городу.  Мы  спокойно  подошли к
пророку, оставшемуся в одиночестве мелководной и грязной реки.
     Я,  Фалес  Аргивинянин,  поднял руку  и обдал  затылок и  спину  Иоанна
потоками  приветственного  тепла святилища и произнес на таинственном  языке
сокровенной  мудрости  формулу,  призывающую  Сынов  Жизни.  И  он  медленно
обернулся  к  нам. Несказанным  добром светились  нам  за  минуту  перед тем
грозные глаза. Не выявил он ни удивления, ни неожиданности.
     - Что нужно от раба Господня сынам земной мудрости? - прозвучал тихий и
гармонический голос,  только что  неистово и страшно  гремящий проклятиями и
ругательствами.
     - Мы ищем Великого Учителя, - ответил я, Фалес  Аргивинянин, - мы несем
ему привет святилища и убежища. Где найти нам его?
     Кротко  и  любезно взглянул на нас Сын Жизни в человеческой оболочке  -
Иоанн.
     - А знаете ли вы, что потеряете все, когда увидите ЕГО? - сказал он.
     -  Да,  - сказали  мы, -  но  мы  пришли.  Мы  лишь  послушные  ученики
святилища. И затем:  редко  плачет вода,  когда,  выжаренная  лучами солнца,
поднимается кверху, теряя свои водные качества.
     Ласково  улыбнулся  Иоанн: "Воистину мудры  вы,  благородные  греки,  -
ответил  он.  -  Как  вам  найти  Учителя?  Идите в Галилею, пусть всеблагой
благословит вас  встречей с Иисусом  Назарянином". И он, возвратив  мир нам,
ушел.  И  я,  Фалес Аргивинянин, сказал Клодию  Македонянину:  "Сдержи полет
своего  ума,  Македонянин,  ибо  вот  - раз  Сын  Жизни  принимает грязное и
отвратительное  обличие  иудейского прорицателя,  то  чем должен  явить себя
Учитель?  Не  смотри  на  звезды -  смотри  на землю. И вот мы  приблизились
просто, ибо все в мире всевышнего просто. Был вечер  - и  была полная  луна.
Нам сказали: "Иисус Назарянин, которого вы ищете, прошел в дом воскрешенного
им от смертного сна Лазаря, вот дом этот".
     Густой сад окружал дом. Когда мы вошли в сад, нам преградили дорогу два
человека  -  один во цвете мужской силы, другой - юноша кроткий с  длинными,
льняными волосами, ниспадающими на плечи его.
     - Что вам нужно, иноземцы? - грубо спросил первый.
     - Видеть Великого Учителя, - ответил Клодий Македонянин.
     - Учитель пришел не для вас, язычники,  - сердито сказал иудей, - вы не
достойны видеть его. Идите прочь отсюда.
     - Я  вижу, муж,  что ты человек  святой и правдивый, ответил  я,  Фалес
Аргивинянин,  -  что к  твоей святости  и правдивости даст Учитель?  А мы  -
язычники  и бедные невежественные грешники, мы и  хотим поучиться у Учителя.
Хотя бы затем, чтобы стать такими святыми и правдивыми, как ты,  муж великий
и благой...
     Тогда юноша быстро  дернул за рукав хитона  растерявшегося и глядевшего
на  меня  сердито иудея.  Он шепнул ему  что-то и  затем,  ласково улыбаясь,
сказал  мне:  "Не  трать, благородный  чужестранец, стрел  твоего этического
остроумия, утешая бедного иудея. Присядьте на эту скамью, я сейчас  приглашу
вам  одного нашего товарища,  ему скажете все, что  вам надо".  Мой,  Фалеса
Аргивинянина, мозг не покидала мысль: мы знали, что нашли Учителя, ибо вот -
разве мог  скрыться от глаз посвященного  поток Вечности, разливающейся  над
скромным  масляничным садом  в Магдале. И  вот предстал  перед  нами  муж  в
скромной, белой, чистой одежде с печатью  тихого разума на  челе, а над этим
челом таинственно горел знак  Посвященного Красной Расы, чьи святилища таила
в себе  далекая  Азия, откуда  пришел  к нам трижды Величайший,  где  мудрые
обитают города и где установлено владычество треугольника.
     И увидели  мы, что для него не  тайна -  наши знаки  Маяка Вечности. Он
поклонился  нам  и  сказал: "Привет вам, братья из Фив. Я -  Фома, смиренный
ученик Того, кого вы  ищете.  Поведайте  цель вашего путешествия. Кто послал
вас?"
     И полился разговор, ведомый на языке Святилища Мира. В какой-нибудь час
мы узнали от брата Фомы все то, что предшествовало появлению Учителя; и как,
и чем  угодно было ему открыться в мире... Великое, благоговейное недоумение
охватило нас: ибо  вот мы, приученные искать  малое в  великом, как могли мы
вместить Малое в Великом?
     - Поистине,  - воскликнул Клодий Македонянин, - Учитель этот вместил  в
себя все сказания и мифы мира!!
     - И претворил их в  истину,  - сказал я, Фалес Аргивинянин,  - или  ты,
Клодий,  забыл,  что сказал нам  великий  Гераклит?  Или  забыл ты, как жрец
Неизреченного, чье имя - Молчание, поведал нам о поклонении  Учителю при Его
рождении? Готовься увидеть Самое Истину, Македонянин".
     Фома встал  и поклонился  мне,  Фалесу Аргивинянину.  "Я  более не имею
ничего сказать вам, братья, - промолвил он. -  Ваша мудрость служит воистину
вам маяком. Я иду предварять Учителя".
     Как  только он  ушел,  я, Фалес Аргивинянин,  призвав таинственное  имя
Неизреченного, погрузил себя в созерцание Грядущего, и мне дано было увидеть
нечто, что легло в основу того, что время принесло мне.
     Когда я открыл глаза, передо мной стояла женщина, еще молодая, красивая
и с печатью Великой Заботы на лице.
     -  Учитель призывает  вас, иноземцы, - тихо молвила она. Мы последовали
за  ней, Клодий Македонянин - торопливо, не  умея сдерживать порывы горячего
сердца,  а я,  Фалес Аргивинянин, спокойно, ибо разум мой был полон великого
холода  Ужасающего Познания,  данного мне  в коротком  созерцании грядущего.
Холод всего мира нес в себе я - откуда же было взяться теплоте?
     Так вступили мы на террасу, освященную луной. В углу ее, в полумраке от
тени маслин сидел ОН,  УЧИТЕЛЬ.  Вот что я видел,  Фалес Аргивинянин: Он был
высокого роста, скорее худ, простой  хитон с запыленным подолом облегал  его
плечи,  босые ноги  покоились на простой  циновке из камыша, волосы и борода
темно-каштанового цвета  были  расчесаны, лицо худое  и изможденное  Великим
Страданием Мира, а в глазах я, Фалес Аргивинянин, увидел всю Любовь Мира.  И
понял все, независимо от того, что  открыло мне,  как посвященному, духовное
окружение Учителя.
     А Клодий Македонянин  уже  лежал у  ног Учителя  и, лобызая их, огласил
рыданиями сад и  террасу. Рука Учителя ласково покоилась у него на голове. А
приведшая нас женщина  полуиспуганно  глядела на меня,  Фалеса Аргивинянина,
спокойно стоявшего перед лицом Учителя.
     Тихой  небесной  лаской  обнял  меня взгляд Учителя Любви  воплощенной.
Голос, подобно голосу всех матерей мира, сказал мне:
     - Садись около, мудрый Аргивинянин. Скажи,  зачем ты  искал меня? Я  не
спрашиваю об этом твоего друга... Его рыдания говорят мне все. А ты?
     И я, Фалес  Аргивинянин, сел одесную Бога, ибо  холод всего мира был  в
разуме моем.
     - Я пришел к тебе, Неизреченный,  - спокойно  сказал я, - и принес тебе
привет от  того, чье имя - Молчание.  Я  принес тебе  привет от Святилища  и
Убежища. Я пришел к тебе,  дабы потерять все, ибо вот - я ношу  в себе холод
Великого познания...
     -  А почему  же товарищ твой, потеряв  все, несет в себе любовь Великой
любви? - спросил меня тихо ОН.
     - Он не видел того, что видел я, Неизреченный, - ответил я спокойно.
     - И ты, мудрый Аргивинянин, узнал меня, если называешь меня так?
     - Тебя нельзя  узнать, - ответил я, -  узнать можно только то, что тебе
угодно явить нам. И вот я ничего не прошу у тебя,  ибо я потерял все -  и не
хочу иметь ничего.
     И  тихо коснулась  моей головы  рука ласковая его.  Но  холод  Великого
предвидения парил в сердце моем, и я, Фалес Аргивинянин, сидел спокойно.
     -  Мария,  -  раздался  голос его, -  пусть цветом  любви божественной,
распустившейся в сердце твоем, скажет тебе,  кто из сих двух больше любит  и
знает меня? Глаза женщины вспыхнули.
     -  Учитель! - едва слышно сказала она. - Любит  больше этот, -  указала
она на Клодия, - а этот... этот... мне страшно, Учитель!
     -  Даже  божественная  любовь  испугалась  твоего  великого  страдания,
Аргивинянин,  - сказал Он.  - Блажен  ты,  Аргивинянин,  что  полно мужества
сердце твое и выдержало  оно вечный холод  познания, имя  которому - Великое
страдание.
     - Учитель! - страстно прервала его женщина. -  Но  этот, этот, кого  ты
называешь Аргивинянином, он ближе к тебе!!! Улыбка тронула уста Назарянина.
     - Ты верно сказала, Мария, -  промолвил Он, - Аргивинянин ближе ко мне,
ибо  вот ныне он предвосхитил в сердце своем то, что скоро перенесу я. Но он
- только человек...
     - Итак, Клодий, - обратился Он к Македонянину, - ты идешь за мной?
     - Я твой, Учитель! - ответил радостно Клодий.
     - Я беру тебя к себе... - И рука Неизреченного властно загасила горящий
над челом Клодия Маяк Вечности. - Я загасил крест над челом твоим и возлагаю
его тебе на плечи. Ты  пойдешь и понесешь слово мое в неведомые страны. Люди
не будут  знать и помнить тебя: мудрость  твою  я заменю  любовью. Под конец
жизни твоей крест, который  я возлагаю  на тебя, будет твоим смертным ложем,
но  ты победишь  смерть  и придешь ко  мне.  Отныне я разлучаю тебя  с твоим
товарищем  - ваши  пути  разделены.  А  ты, Аргивинянин, - обратился ко  мне
Неизреченный, - ты тоже потерял все... Что же дать тебе взамен?
     - Я видел тебя и говорил с тобой - что можешь дать ты мне еще?
     С великой любовью покоился на мне взгляд НЕИЗРЕЧЕННОГО.
     -  Воистину освящена мудрость людская в тебе,  Аргивинянин, - сказал ОН
ласково, - ты тоже идешь за мной.
     -  За тобой я не  могу не идти, - сказал я, - но я никогда  не пойду за
теми, кто идет за тобой.
     - Да будет, - печально сказал Назарей, -  иди,  Аргивинянин. Я  не гашу
Маяка Вечности  над челом твоим. Я только  возвращаю тебе  срок человеческой
жизни. Я не  беру мудрости твоей, ибо она освящена великим страданием.  Носи
ее  в бездны: куда  ты, мудрый, понесешь  свой Маяк.  Возвратись  к  Учителю
своему и скажи  ему, что я повелеваю ему  ждать,  доколе не приду опять.  Не
ходи к тому, чье имя -  Молчание, ибо вот я всегда с ним. А потом возвратись
сюда  и переживи  конец  мой,  ибо только конец мой  снимет  с тебя  тяжесть
великого холода познания.
     И я,  Фалес Аргивинянин, встал  и,  оставив Клодия  Македонянина  у ног
Назарея, медленно поклонился ему и сошел  с  террасы. На дороге мне попалась
группа  молчаливых учеников. И вот  тот,  который так  грубо  встретил меня,
отделился от нее и, подошедши, сказал:
     - Господи, если я обидел тебя  - прости меня.  И я, взглянув, увидел  в
глубине очей его вражду и непримиримость.
     -  Нет обиды  в  душе моей, иудей, - ответил  я, -  погаси в очах твоих
вражду Любовью твоего Учителя. Мы еще увидимся с тобой, когда страдание твое
будет  больше  моего. А  пока...  о  премудрости  Великой  Богини Паллады  -
радуйся, иудей, ибо вот  Она, великая, открыла мне,  что между шипами  венца
Учителя будет и твой шип, шип великого предательства Неизреченного!!!
     Как ужаленный  отскочил от меня иудей.  Со страхом расступились ученики
передо мной, Фалесом Аргивинянином,  несшим Великий холод познания в умершей
душе  своей.  Только один  Фома с другими молодыми учениками  последовали за
мной  до  выхода  из  сада.  Здесь  Фома   простерся  предо  мной,   Фалесом
Аргивинянином, и сказал на языке тайного знания:
     -  Великая   мудрость  Фиванского  святилища  освящена  в  тебе  светом
НЕИЗРЕЧЕННОГО, Аргивинянин. Ей кланяйся - кормилице моей,  ибо вот мы братья
по ней...
     Спокойно  стоял  я.  Ко  мне  прикоснулся  молодой  ученик,  застенчиво
улыбаясь.
     -  Я  чувствую твое  великое страдание, Аргивинянин, и  мне  жаль тебя.
Возьми  эту розу из сада  Магдалы.  Пусть  она  согреет тебя и твое холодное
сердце моей посильной любовью. Не отвергай дара моего, Аргивинянин, ибо роза
эта сорвана Учителем и мы оба ученики его.
     Я, взяв розу, поцеловал ее и, спрятав на груди, ответил:
     - За любовь твою даю тебе старый мир мой, ибо  его уже нет в душе моей.
Около меня  - возьми  его.  Мы  еще увидимся с тобой, и я  назову тебе место
убежища,  дабы ты мог посетить  место  Учителя моего,  Гераклита:  ибо вот я
вижу,  что  ваши  жизни сходятся  в  одной  точке  -  его, великого глашатая
мудрости  Звезды Утренней, и  твоя,  великий  апостол НЕИЗРЕЧЕННОГО!  Но  ты
ошибаешься: я не ученик твоего Учителя - я не могу быть  им, ибо я знаю, кто
ОН...
     И я покинул Палестину.
     Прибыв  в  тайное убежище,  узрел я своего Учителя, который  в  великом
смятении бросился ко мне.
     - О, Аргивинянин, - воззвал он, -  наши сердца  связаны цепями  духа, и
вот что это за холод смерти  идет от тебя? Моя  мудрость не могла проникнуть
за круг  великого Учителя, я ничего не знаю, что было с  тобой. Расскажи мне
все, Аргивинянин!
     И  я, встав у  колонны, медленно  рассказал  ему  все.  И  вот  я видел
великого Гераклита, простершегося у моих ног.
     - Привет  тебе, Фалес Аргивинянин, мудрый  ученик мой, сидевший одесную
БОГА!  -  возгласил  он.  -   Благодарю  тебя  за  великий  крест  ожидания,
принесенный тобою мне от Него, НЕИЗРЕЧЕННОГО!!! Да будет воля ЕГО!
     И я, Фалес Аргивинянин, покинул без  сожаления Учителя,  ибо что было в
нем мне, носившему великий холод предвидения в душе своей!!!
     Я отплыл  в Элладу и  там,  в  тиши святилища Гелиоса, громко воззвал к
богине  Палладе, и  она, Лучезарная, пришла ко  мне, Фалесу  Аргивинянину, в
ночной тиши прохладной рощи, у корней священного платана.
     - Я слышала зов мудрого  сына Эллады, любезный сердцу моему,  - сказала
богиня, - что нужно тебе, сын мудрости, от матери твоей?
     И вновь я  повторил ей  все, что было  со мной. Задумчиво  слушала меня
мудрая Паллада, и вот ее материнская рука была на холодном челе моем.
     - И ты, Аргивинянин, пришел ко мне сказать, что отрекаешься от меня?  -
сказала она. - Да  будет так! Тебе,  сидевшему одесную БОГА,  не место у ног
моих. Но, Аргивинянин! Кто знает, не встретишь ли ты и моей части там, когда
исполнится страшное предвидение твое? Не мелькнут ли тебе мои очи под густым
покрывалом еврейской  женщины? Кто знает,  Аргивинянин! Велика холодная воля
твоя, сын Эллады, но ведь мы, небожители, знаем все больше тебя.  Ты оставил
Клодия у ног  Неизреченного, но почем ты знаешь, что я не  сидела у этих ног
ранее его,  тогда еще, когда заря жизни  не занималась над  нашей  планетой?
Посмотри,  Аргивинянин! - и  Мудрая  указала мне на Млечный  Путь. - Сколько
садов  Магдалы разбросаны  по Палестинам небесным? Почему  я  не могла  быть
когда-нибудь  скромной  Марией в них? Подумай,  Аргивинянин, времени у  тебя
хватит, любимый, мудрый мой, сын любимой мною Эллады, сидевший одесную Бога.
Вот я принимаю отречение твое, зреющее в сердце твоем. Воистину ты не можешь
не идти за ним, но никогда не пойдешь с теми, кто идет за ним.
     И  богиня слегка  коснулась  рукой розы, данной  мне  в саду Магдалы, и
снова расцвела роза, и воскресшая любовь горячей волной хлынула в грудь мою,
но, встретив великий холод предвидения, остановилась...
     Ушла богиня, и  я остался  один со своими  думами  под  священной тенью
платана, я порвал связи с мудростью, порвал связи с богами. Осталось порвать
последнюю связь - связь  с  человечеством. И я, Фалес Аргивинянин,  спокойно
пошел к этой последней цели.
     И вот  я снова пришел в Палестину. Тут под покрывалом  знатного араба я
встретил  того, кто мудро некогда правил Расой Черных, и  вместе с  тем, чье
имя - Молчание - поклонялся  младенцу Иисусу. Он не удивился, что я не отдал
ему, Великому, должного поклонения,  ибо  перед  ним раскрыты все тайны. Его
взор, спокойно следивший за пением манвантар, с участием покоился на мне.
     - Аргивинянин, - сказал он.  - Я вижу тебя идущим по чужой  стезе.  Ты,
сохранивший  навеки Маяк Вечности на  челе своем, еще встретишься со  мной в
безднах, и  мы поработаем  с тобой во  имя того, одесную которого сидел ты в
скромном саду Магдалы...
     Друг Эмпидиокл! Повторить ли тебе то, что  уже  знаешь ты  о величайшем
предательстве,  когда-либо  бывшем   в  безднах   мироздания,  о  величайшем
преступлении -  о  распятии человечеством  своего  БОГА. Нет, я не буду тебе
повторять  этого.  Скажу  только,  что   у  подножия  креста  был  я,  Фалес
Аргивинянин, вместе с правителем Черной Расы, и на нас с несказанной любовью
покоился предсмертный взор распятого БОГА.  И этот взор растопил холод моего
познания  и  снял  оковы  льда  с  моего сердца, но не изменил  решения моей
мудрости.
     И в том  саду,  где  был  погребен он и  воскрес,  я  встретил скромную
иудейскую женщину, из-под покрывала которой на меня глянули очи богини Афины
Паллады. Имя ее было Мария. Еще другое имя сообщил мне молодой Иоанн, ученик
распятого, но уста  мои хранят  тайну этого имени. И видел  я того  ученика,
который так  грубо  со  мной разговаривал  в  саду Магдалы.  Он  бежал, весь
облитый потом, с выпученными глазами от ужаса и с пеной у рта. Он рычал, как
дикий зверь. И увидя меня, простерся ниц и завопил:
     - О мудрый  господин! Помоги мне, ибо  я  предал его и муки  всего мира
терзают сердце мое!
     И я, Фалес Аргивинянин, молча подал ему веревку и указал на близстоящее
дерево.  Он  завизжал и,  схватив  веревку, кинулся к дереву.  И я  спокойно
смотрел,  как  в  лице  иудея этого  принимало  смерть  все ненавистное  мне
человечество...
     Ученики  Распятого  просили   меня   остаться   с  ними,  но  я,  Фалес
Аргивинянин, покинул их и пошел к тому, чье имя - Молчание, сказав ему: Царь
и Отец! Вот  я, Фалес  Аргивинянин, сын свободной Эллады, посвященный высшей
ступени Фиванского  святилища, потомок божественной  династии города Золотых
Врат, отрекаюсь ныне от тебя. Царя и Отца, и отрекаюсь  от человечества. Моя
мудрость  мне  открыла,  что  владыка  воздушной стихии  принимает мой  дух.
Отпусти меня. Царь и Отец!
     И он отпустил меня,  ибо на  то было благословение Распятого. Много лет
спустя я встретил  на пути моего  полета комок человеческого  света. То  был
товарищ мой - Клодий. Он с восторгом рассказал мне, как был распят на кресте
во имя Иисуса,  и  как на  земле была замучены мать его и  сестры, и как он,
Клодий Македонянин, сам помогал им идти на мучения...
     Тогда  уже не было  холода  спокойствия  в  моем стихийном  сердце, и я
ответил ему:
     -  Привет  тебе,  Клодий  Македонянин,  мудрый  человек,  мудрый ученик
человеческой мудрости  и дитя любви человеческой!  Да как  же  мне,  бедному
стихийному  духу, не приветствовать  тебя, свет Человеческий, за то, что ты,
предав  на  распятие Бога  своего,  возомнил служить  ему тем, что предал на
распятие  и мучение мать свою  и  сестер  своих!!! О человечество, жалкое  и
жестоковыйное  в  самом  стремлении  своем  служить Распятому  им  Спасителю
своему! О дети змеи, как можете вы быть птенцами голубиными!
     И гремящий, и гордый  своей отчужденностью от проклятого  человечества,
я,  Фалес  Аргивинянин,  в  вихре   бурь  промчался  мимо.  А  жалкий  комок
человеческого  света  испуганно крестил  мне вослед  спину.  Крести, крести!
Неужели ты думаешь, что  Маяк Вечности, горящий на моем челе, не чище твоего
креста,  который ты  запятнал великим предательством?! Нет, я получил его не
запятнанным  страшным  преступлением,   и  ничто   человеческое,  даже  ваша
человеческая святость, не запятнает его бледного, но благородного стихийного
света.
     Да будет с тобой мир Распятого Бога, друг мой!!!
     Фалес



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, СЫНУ  МЕЛИСА АФИНЯНИНА,  ПРЕМУДРОСТИ  БОГА РАСПЯТОГО
РАДОВАТЬСЯ.
     Слушай, Эмпидиокл, я поведаю тебе великую быль о том, кто пошел  в путь
в роковой день распятия
     бога, и о том, кто совершает этот путь до сих пор, и будет совершать до
дня, в который исполнится  все,  что  предречено  о последних  днях  планеты
Земля.
     Широка была дорога, по которой следовала на Голгофу божественная жертва
- ибо широка всякая  дорога,  ведущая к страданиям, и узок  путь, ведущий  к
блаженству. Томительная жара накалила глинистую землю, усеянную выбоинами  и
затвердевшую глубокими колеями колес.  В мертвенной  тишине полуденного зноя
застыла  воздушная стихия,  не  смевшая  еще  верить тому, что свершилось на
Земле...  По  дороге  с  гиканьем и воем двигалась толпа  народа. Впереди  -
ровным  солдатским  шагом  шел  бесстрашный  пожилой центурион,  за ним  два
солдата. Несметная толпа улюлюкающих мальчишек окружила то, что следовало за
ними,  -  группу из  трех окровавленных,  избитых людей, тащивших  на спинах
огромные кресты.
     Я, Фалес  Аргивинянин, не  стану описывать того,  кто шел  впереди, и к
кому были обращены насмешки  и вой окружающего человеческого стада. Не стану
потому,  что на твоем языке нет, Эмпидиокл,  ни слов, ни красок для передачи
божественной любви, смешанной с человеческим страданием, озарявшей кроткое и
вместе  с  тем  нечеловечески мудрое лицо Галилеянина. Полосы крови  на  нем
только  усугубляли  великую, страшную  тайну, осенявшую  это  лицо.  За  ним
следовал  гигант  идуменянин,  гордо  и  свободно  несший  на  плечах  бремя
огромного креста. Его большие жгучие  глаза  с великим презрением глядели на
толпу, глаза, в которых отразились предсмертные взоры десятков жертв, павших
от руки страшного разбойника большой терской дороги. Молча, обливаясь потом,
шел он, и только порой, когда толпа особенно наседала на идущего впереди, он
издавал густое дикое рычание опьяненного от крови льва, и толпа шарахалась в
сторону, а  идущие по бокам  римские  солдаты вздрагивали и  сильнее сжимали
рукоятки мечей.
     Совсем пригнувшись к земле от тяжести  креста,  едва-едва  полз за ними
третий. Кровь и пот смешались  у него на лице со слезами, и то не были слезы
отчаяния -  то  были  слезы  отвратительной трусости. Он тоже  выл, но  воем
затравленной  гиены,  громко  жалуясь все  время  на несправедливость  суда,
приговорившего его к позорной казни за ничтожное преступление. А на его лице
с мутными гноящимися глазами, были между тем написаны пороки и падения всего
мира, смешанные с самым жалким, самым отвратительным страхом за свою жизнь.
     Валившая  сзади толпа была, как и всякое человеческое стадо, зловонна и
глупа.  Бездельники,  едва  оправившиеся  от  ночной  попойки,  бесчисленное
количество  нищих,  фанатики,  исступленно  вывшие  о  богохульстве  идущего
впереди  и  злорадно  издевавшиеся над  ним; просто  равнодушные,  животные,
радующиеся  предстоящему зрелищу; блудницы,  щеголявшие роскошной одеждой  с
поддельными красками  на  лицах, и  между  ними  - группа важных,  прекрасно
одетых людей,  степенно рассуждающих о необходимости предания казни дерзкого
Назарея, осмелившегося порицать первенствующее сословие в народе и подрывать
всякое уважение к нему. То были саддукеи.
     Порой  только  среди  толпы  мелькали бледные  лица  и задумчивые глаза
неряшливо  одетых  книжников-ученых,  на  лицах  которых можно было прочесть
мучительное усилие  разгадать  неразрешимую загадку - почему так был печален
на заседании Синедриона великий и мудрый Каиафа, почему он велел  уничтожить
все  записи  о  распинаемом ныне  неведомо за  что Назаретском  Учителе, так
хорошо знавшем писание и пророков; Учителя, которого  так  уважали премудрые
Никодим и Гамаликл, и, наконец, самое главное, - о чем так  долго  и грустно
шептались Каиафа в углу двора с  молодым учеником распинаемого  - Иоанном? И
что   значили  последние  слова   Каиафы:  "Почтенные   собратья,  избранные
Израиля!!!".  Саддукеи требуют казни Иисуса  Назарянина,  именуемого народом
Христом. Если мы не присоединимся к их требованиям, то они обвинят нас перед
правителем  Иудеи  в  единомыслии с ним, отвергающим  знатность,  богатство,
родовитость  и заслуги на государственном поприще, проповедующим  заслуги за
бедность и нищету.  Римляне заподозрят  нас в  желании возмущения,  разгонят
Синедрион и обложат нас  ее  большими податями,  и в конце  концов все равно
распнут Назарянина. Итак, братья, не лучше ли, если один человек погибнет за
народ?
     - Все это так, - думали книжники, - но зачем же тогда уничтожать записи
великих деяний Назарянина? А что  бы сказали они, если бы присутствовали  на
тайном  заседании   великого,  невидимого  им  Синедриона,  состоявшего   из
двенадцати халдеев,  потерявших счет годам,  освященных знаком великого Духа
Лунного Посвящения,  таинственного Адонаи, владычествовавшего в Вавилоне под
именем Бога Бэла? Растерянно, без обычной уверенности, звучал  голос того же
Каиафа, говорившего Синедриону:
     -  Посвященные  Бога Авраама,  Исаака  и Иакова, дети  Адонаи, да будет
благословенно Его имя!  Пришел  странный час,  которого  мы не ожидали. Наша
мудрость бессильна. Молчат звезды, безмолвствуют стихии,  онемела  земля,  в
святая святых храма  не  могу добиться ответа  от  великого святилища  Луны.
Братья!  Мы оставлены одни с нашей мудростью перед великой загадкой простого
плотника из Назарета. Братья! Со всех концов Земли я собрал  вас на  великое
совещание, ибо наступает великий час в жизни  охраняемого  нами народа.  Это
вам  известно. Что нам  делать, братья? Как  спасти народ, и как отнестись к
странной загадке Назаретского плотника?
     Долго, в глубоком раздумье поглаживая  длинные  бороды, безмолвствовало
собрание. И вот встал великий халдей Даниил, бывший первым жрецом Вавилона и
доверенный могучих царей, и сказал:
     -  Братья!  И   я  ничего   не  могу  сказать   вам,   мое  предвидение
безмолвствует,  нет  откровений   светлых  духов  Адонаи:  нет   разгадки  в
начертаниях  таинственной Каббалы. Кто этот Иисус? Тот ли, кого ожидает весь
мир или странное,  неведомое  порождение глубин  иного  космоса? Как узнать?
Таинственны и велики  дела  его,  но  чудно и неожиданно  учение, отрицающее
страшные тайны древней мудрости на волю и изучение толпы. А ведь мы призваны
охранять тайны  этой  мудрости. Итак, кто он -  величайший  ли  преступник в
космосе, или, страшно сказать, - БОГ? И кем окажемся мы, противодействуя ему
или помогая? Страшный час, братья, для нас, покинутых на этот час Адонаи, да
будет благословенно имя Его! Пусть все силы нашей мудрости будут  напряжены,
братья, ибо ясно,  что недаром  мы  оставлены одни.  Ясно,  что  этот вопрос
должен быть  решен  только одной мудростью  Земли! Тут встал  мудрый  халдей
раввин Израэль и сказал:
     - Братья! Мудр наш правитель в светском Синедрионе, Каиафа! Я вижу там,
за  занавесью,  трех  представителей  иных  святилищ  древней  мудрости.  Он
пригласил  их сюда. Я одобряю их  поступок, и хотя правила  нашего святилища
Луны  запрещают  нам пользоваться  чужой мудростью,  но час  слишком велик и
грозен, чтобы не поступиться буквой. Я вижу  знаки двух  мудрецов - и только
темен  знак  для меня  третьего. Братья,  попросим их  высказаться  в  столь
грозный час: пусть чужая мудрость подкрепит нашу.
     Безмолвными  кивками  головы  собрание  выражало свое одобрение  словам
мудрого  раввина Израэля  и  поступку  еще  более мудрейшего  Каиафы.  Из-за
занавеси выступили трое: то был я, Фалес Аргивинянин, Величайший Посвященный
Фиванского  святилища,  носитель  Маяка  Вечности, мудрый  Фома, Посвященный
треугольника, ученик Назарея,  и третий  -  на нем не было знака, но весь он
таинственно сиял  голубым светом, а лицо его было скрыто от глаз посторонних
белым покрывалом. Первым выступил Фома. Мягким, тихим голосом сказал он:
     - Сыны мудрости  лунной! Я  ничего не могу сказать, ибо мой треугольник
сложен мною к ногам того, кто через день будет вознесен на кресте. Братья по
мудрости человеческой, я - ученик Назарея - и не мне говорить о нем.
     Безмолвно  склонились  головы  Синедриона  перед  простой  речью  Фомы.
Скромно и тихо отошел он в сторону. Его место занял я, Фалес Аргивинянин.
     - Нам, присутствующим, о премудрости Великого отца мудрости Гераклита -
радоваться! - так начал я. - Маяк Вечности, горящий  над  моим челом,  Маяк,
зажженный Гермесом,  Трижды  величайшим, осветил  мне  бездны Космоса, и  я,
Фалес Аргивинянин, Великий Посвященный Фиванского  святилища, постиг великую
загадку из Назарета.
     Разом встали все двенадцать  халдеев  и с  ними Фома, ученик Назарея, и
тот, чей лик был покрыт белым покрывалом, низко поклонился мне.
     -  Привет  великой мудрости Фиванского  святилища!  - пронесся по  залу
тихий шепот.
     - Но, - продолжал я властно, - постигнутая мной разгадка есть тайна, то
тайна  не Земли,  а тайна Космоса и Хаоса.  Вы знаете,  что такие истины  не
могут  быть передаваемы, а должны быть  постигаемы. И поэтому я  молчу. Могу
только сказать  вас,  что холод великого  видения оледенил  меня  и страшная
разгадка  Космоса  и  Хаоса  разрушила  даже  любовь  мою  к великому  Маяку
Вечности, горящему над моим челом! Я сказал все.
     Пораженный и смущенный, вскочили со  своих  мест халдеи. Раздался снова
резкий голос мудрого Даниила:
     -  Братья! Великие слова мы слышали  сейчас, но  и  они  оледенили  мое
сердце. Что это за страшная тайна,  которая охладила могущее сердце Великого
Посвященного?  Что это за страшная  тайна, которая могла пресечь космическую
любовь  Великого Посвященного? Усугубите осторожность,  мудрые халдеи!! А на
моем месте  уже стоял таинственный третий. Белое покрывало было откинуто, на
собравшихся глядели темные,  глубокие,  как бездна, глаза и смуглое, мудрое,
спокойное, как небо полудня Эллады, лицо.
     -  Великий Арраим,  -  прошептал  Даниил и пал  ниц  перед  посвященным
Черных.  За ним  последовали и остальные, даже  Фома  преклонил одно колено.
Только я, Фалес  Аргивинянин, Великий Посвященный  Фив, потомок  царственной
династии Города  Золотых  Врат,  остался неподвижным,  ибо,  что  мне  было,
носящему в сердце своем великий холод познания, до величия Земли.
     -  Халдеи, - раздался  металлический спокойный, но могучий, как стихия,
голос Арраима, - выслушайте меня, - Вы, оставленные ныне  вашим покровителем
только  лицом к  лицу  со  своей  мудростью,  сами  должны  найти  выход  из
положения.  Великий  Посвященный  Фиванского  святилища  Фалес  Аргивинянин,
познавший истину, не  может передать  ее вам, ибо  истина не  передаваема, а
постигаема.  Вам нужно идти  по средней дороге - дороге - дороге абсолютного
предания   решения  на  волю  Неизреченного.  Не  помогайте  ничему.   Пусть
совершается воля Единого.
     На  Иисуса Назарянина, если вы не поняли  его разгадки, смотрите как на
человека. Уничтожьте все записи  о его учении, жизни и  делах, ибо, если все
это от Неизреченного, то  он, Единый, и позаботится о том, чтобы дело его не
угасло. А если не  от него,  то все угаснет, ибо вы сами знаете, что  только
доброе семя и  приносит плод добрый... Поэтому там, в глубине вы  и найдете,
может быть, разгадку тайны плотника из Назарета...
     Тишина  охватила  собрание, долго  думали  халдеи,  поглаживая  длинные
бороды.
     -  Да будет так! -  промолвил наконец  Даниил. И  все как один встали и
преклонились  еще  раз  перед  Арраимом  одни за  другим  и  покинули  место
собрания.
     Теперь, Эмпидиокл,  вернемся со мной к началу  моего повествования. Как
будто  желая  растопить  грешную  Землю, пылало  солнце. Толпа  будто  стала
ленивее,  продолжая идти там,  где порой попадались  еще кое-какие  деревья.
Наконец,  почти  у  самой  Голгофы  толпа  подошла  к длинному  ряду  домов,
утопающих  в зелени  роскошных садов.  То были дома богатых саддукеев. Около
одного из  них стояла  группа женщин, очевидно,  ожидавшая прихода  толпы, и
между  ними  - молодой ученик Назарея - Иоанн. Все  они окружили высокую,  в
великом  страдании, женщину с плотно закрытым лицом, но  сквозь покрывало  я
узнал глаза  Великой  Матери Великого, Матери,  о  которой раз  говорил и я,
Фалес Аргивинянин. Об этом свидании я расскажу тебе, Эмпидиокл, позже, когда
будет к тебе милость Неизреченного, и ты будешь мудрее.  Ибо  великие  тайны
поведаю тебе я, старый друг мой,  и  твой нынешний мозг не в состоянии будет
постичь их.
     Когда, осенивший всю эту группу, кедр бросил свою гостеприимную тень на
лицо божественного осужденного, и когда вместе с тем его осияли дивные глаза
его страдающей  Матери - Он пошатнулся  и упал на  одно  колено.  Послышался
смертельный  хохот  и  насмешки  толпы,  визгливо  обрушилась  на  это брань
третьего осужденного и только второй - гигант разбойник - склонился  над ним
и даже поддержал ода ой рукой край угнетавшего Назаретянина креста.
     - Великий  Аргивинянин,  -  раздался  около меня тихий голос Арраима, -
видишь  ли  ты  ранний восход  божественного семени  на глазах  кровожадного
разбойника?
     Видя  обстановку  толпы,  шедший  впереди, центурион подошел ближе. Его
суровый взор солдата окинул толпу:
     - Иерусалимские свиньи! - зычно сказал он. - Его отдали вам на потеху -
распять его вы  имеете право, но он идет на смерть и я не позволю издеваться
над  ним.  Он изнемог.  Его  крест больше,  чем крест других.  Не поможет ли
кто-нибудь ему?  Толпа оцепенела. Как? Взять крест осужденного?  Принять тем
самым на себя часть ЕГО позора? Кто из правоверных иудеев мог бы решиться на
это?
     - Клянусь Озирисом! Ты  прав, солдат! -  раздался вдруг чей-то громовой
голос и сквозь толпу властно протиснулся гигантского роста мужчина с густой,
окладистой бородой, - ты прав, солдат! Только гнусные иудеи могут издеваться
над  страданиями  человека,  как  я  слышал, осужденного  в  угоду  богатым.
Вставай,  друг  мой, я понесу  крест твой, будь он  хоть  свинцовым, клянусь
Озирисом и Изидой, не будь я кузнец Симоний из Карнака!
     И  гигант ухватил крест  Спасителя и одним  взмахом вскинул его себе на
плечи. Но глаза его в ту же минуту вскинули огнем изумления.
     - Да он на  самом деле  точно из свинца, - пробормотал он, - как он нес
его до сей поры?
     - Великий Аргивинянин!  -  снова послышался около меня голос Арраима, -
считай внимательно! Разбойник из Финикии, солдат из Рима и грубый кузнец  из
Египта! Что скажешь ты о великом посеве скромного плотника из Галилеи?
     Вдруг толпа  женщин  была раздвинута чьей-то белой, но властной рукой и
около Назаретянина очутился  пожилой,  высокий, худощавый  иудей в роскошной
одежде богатого саддукея. Глаза его блистали дикой злобой, он гневно ухватил
Галилеянина за плечо и толкал его вперед.
     - Иди! Иди!  - только и мог он говорить, задыхаясь  от злобы и  ярости.
Кротко, тихо глянул на него Спаситель.
     - Привет тебе, Агасфер, - чуть слышно прошептали его окровавленные губы
и он,  медленно  поднявшись из праха, пошел за Симонием, несшим  его  крест.
Пошел тихо, опершись на руку второго разбойника, приветливо протянутую ему.
     Шумя и крича, двинулась за ними толпа, двинулась и группа женщин. Около
калитки своего роскошного дома остался один Агасфер, продолжая изрыгать хулу
и проклятия вслед осужденному.
     В одну минуту очутился перед ним Арраим. Я не узнал его. Это не был уже
скромный паломник,  это не был ученый,  поучающий мудрости мудрых халдеев, -
это  был великий первосвященник  Люцифера, его  огненный слуга,  собравший в
себе  все  великое  магическое  могущество планеты.  Неотразимой силой хаоса
сверкали его  глаза и  непередаваемый  леденящий ужас  сковал тело  злобного
Агасфера. Медленно, медленно поднялась рука Арраима:
     - Агасфер! - как стальная  полоса звучал его  голос. - Тебе говорю твои
же слова: Иди! Иди! Иди! Доколе Он не вернется -  вновь иди!  От востока  на
запад лежит путь твой! Иди! Каждое столетие даю тебе три дня на отдых. Пусть
вечно работает мозг твой! Иди! Рассматривай, познавай, раскаивайся! Иди! Вот
тебе мое  проклятье - Арраима, Царя и Отца Черных! Иди! Именем того, чье имя
-  Молчание,  кто есть Великий Первосвященник  Неизреченного, говорю тебе  -
Иди!
     И вот Агасфер, как будто во сне, вздрогнул, покачнулся и пошел. Он идет
до сих пор, Эмпидиокл, я  видел его в тайге  Сибири и на улицах Парижа, и на
вершинах Анд, и в песках Сахары, и во льдах Северного полюса. Сгорбленный, с
длинной развевающейся бородой и горящими глазами, с  Востока  на Запад идет,
умудренный великой мудростью и не менее великим раскаянием.
     Иногда он ходит  теперь не  один. Глаза  посвященного могут рассмотреть
около него белую, сияющую нежно-голубым  светом фигуру с  кроткими  глазами,
ведущую  старика Агасфера  как бы  под  руки. Что-то тихо и нежно шепчет ему
фигура  на ухо,  и  глаза старика,  вечного  жида,  орошаются  тогда жгучими
слезами, и бледные, иссохшиеся уста его шепчут:
     - Господь мой и Спаситель мой!!! Чудные дела поведал я тебе, Эмпидиокл,
друг мой.  Когда-нибудь, если  огонь святой жизни будет  тлеть в тебе и  мое
стихийное сердце  будет  в  состоянии без  трепета  вспоминать  минуемое,  я
поведаю тебе о последних минутах Бога в образе человеческом.
     Мир мой да будет с тобой, друг Эмпидиокл!
     Фалес Аргивинянин



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН О ПРЕМУДРОСТИ ВЕЧНО ЮНОЙ
     ДЕВЫ-МАТЕРИ, ПРИСУТСТВУЮЩИМ РАДОВАТЬСЯ!

     Девять тысяч лет тому назад рек мудрый Гераклит Темный:
     - Фалес Аргивинянин! Пробил твой час! Нынче, когда закатится святой Ра,
ты снизойдешь  в священный храм богини Изиды и примешь  кубок Посвящений  из
рук  Божественной  Матери,  Фалес  Аргивинянин! Сильна ли  душа твоя?  Фалес
Аргивинянин! Чисто ли сердце твое? Фалес  Аргивинянин!  Мудр ли разум  твой?
Ибо, если у  тебя не  будет трех качеств, смертный, не выдержишь  ты взгляда
Великой Богини - Матери.
     - Учитель, - ответил я ему - сильна душа моя, велико сердце мое и велик
разум  мой,  внушенный  тобой.  Бестрепетно  сойду я в  подземное вместилище
храма, и ученик не посрамит своего Учителя.
     -  Иди,  Фалес  Аргивинянин!  -  молвил Гераклит. И когда  ночные  тени
покрыли  великую голову  Нила,  когда  ночные ветерки  задышали из  пустыни,
охлажденные от зноя,  я, Фалес  Аргивинянин, завернувшись  в плащ  и взяв  с
собой  фонарь с зажженным  в  нем огнем Земли,  опустился  в подземный  храм
Изиды. Долго я шел узким коридором,  который порой понижался до расщелины, в
которой я полз на коленях, не зная,  будет ли выход  впереди  и можно ли мне
будет выбраться обратно.  Я  шел  по  сырым  лестницам,  шел  по  гигантским
катакомбам, со сводов  которых капала вода, и  вот... сорок девять ступеней.
Вошел. Дверь, обитая железом, и на ней горящие знаки, означающие: "Смертный,
остановись!".
     Но  я,  Фалес  Аргивинянин, шел  за  бессмертием -  и что  мне были эти
предостережения! Твердой рукой распахнул  я дверь  и  вошел. На меня пахнуло
сыростью какого-то гигантского подземелья.  Долго я шел.  Глухо  раздавались
шаги  мои по  каменным  плитам.  И  вдруг над моей головой, где-то  в вышине
блеснул свет, и больше, шире, голубее...
     Трепетно  побежали во все стороны тени,  стали  вырисовываться колонны,
ниши, статуи, и  я увидел себя стоящим в центре огромного храма. Впереди был
алтарь,  простой из белого  мрамора.  На нем стояла  золотая чаша, а там  за
алтарем высилась статуя женщины с завешенным покрывалом лицом.  В одной руке
женщина держала сферу, а в другой треугольник, опущенный вершиной вниз. Пуст
был храм. В нем  были  только я, Фалес Аргивинянин, лицом  к лицу со статуей
богини Изиды. Ни звука... Ни  шороха... Мертвая тишина. А ведь сюда приходит
требующий второго  Посвящения, не зная, что делать,  не зная, как вопрошать,
не зная, как вызывать!!!
     Он приходит  сюда  один со своей мудростью, со  своей чистотой сердца и
силой  души.  И я, Фалес Аргивинянин, мудрый сын светоносной Эллады, потомок
Божественной  Династии  Города  Золотых  Врат,  смелыми  шагами  подошел   к
жертвеннику. Я поднял руки и властно призвал того, кто всегда отвечал мне на
мой вызовы, как владыка воздушной стихии. Легкое дыхание пронеслось по храму
и я услышал:
     -  Я здесь,  Аргивинянин! Чего ты  хочешь  от меня  в  этом страшном  и
непривычном для меня месте?
     - Помощи и совета, - сказал я ему, -  как  мне  вызвать  великую богиню
Изиду?
     - Увы, Аргивинянин, я этого не знаю.
     - Тогда уйди, - сказал я.
     И я, Фалес Аргивинянин, остался один со своей мудростью. Я углубился  в
мое прошлое, вспомнил все, что было в великой Атлантиде. Я смело  воспарил в
высочайшие планы  разума. Я  дерзновенно брался за все тайны Учения. Я знал,
что  если я  не вызову Богиню, то из этого храма не выйду, как  не вышли все
те, кто спустился в этот храм до меня, и мне это было известно.
     Вся  моя  мудрость подсказала мне как  быть. Смело  стал  я произносить
Великие  Тайны Моления, которые  звучали  в Атлантиде,  в  храме вечно  юной
ДЕВЫ-МАТЕРИ.
     - Мать  Изида, - взывал я, - открой покрывало лица твоего! Я знаю тебя!
Я молился тебе  в великой Атлантиде! Открой свое покрывало! Я знаю тебя  под
именем вечно юной ДЕВЫ-МАТЕРИ! Великая Мать, открой покрывало жрецу твоему!
     И тихо-тихо  из отдаленных  уголков  храма потянулись серебряные  звуки
систрума, где-то вверху зазвенели светлые колокольчики, послышалось какое-то
далекое  пение, и храм  начал наполняться  голубовато-серебряным  туманом, а
облака этого тумана сгустились  над алтарем. И вспыхнули  среди  тумана  два
глаза. Если бы  вы,  подобно  мне,  ныне  подлетающему к границам Вселенной,
видели глубины бездны Хаоса, вы только тогда могли бы составить себе понятие
о глубине этих  очей. Вот и очертания в клафте, черты небесной красоты.  Вот
гигантский торс непостижимой прелести линий. А вот и ангельские хоры... Нет,
это голос Богини и я слышу:
     - Аргивинянин!  Велика  мудрость твоя!  Аргивинянин, велико дерзновение
твое! Аргивинянин, велика будет награда  твоя! Я пришла к тебе, Аргивинянин.
Я пришла  к  тебе, старый жрец мой, молившийся  мне в  храмах  Атлантиды.  Я
пришла к тебе, великий светоч Фиванского святилища, ныне как покровительница
твоя - Изида! Подойди ближе, Сын мой! Дай я дохну на тебя дыханием моим.
     Сильна была душа моя. Я  смело подошел к  алтарю  и преклонил колено. И
здесь я получил дыхание Богини-Матери!
     -  Фалес Аргивинянин!  - сказала она  мне, - в бесконечности  Вселенной
являюсь я под многими  образами.  Но только  мудрые,  такие, как  ты,  Фалес
Аргивинянин, могут узнать меня в  бесконечных проявлениях моих. Я знала, что
ты узнаешь  меня. Я знала это потому,  что  когда ты, мудрый, получил первое
посвящение,  разговаривая  в  Элладе  со светлой  дочерью  моей, которую  вы
называете Богиней Афиной Палладой, я и тогда прочла в твоих  мыслях, что все
это. одно,  разум,  пошедший  навстречу  Великому  Откровению.  Я  тогда  же
отметила тебя перстом моим.
     Я  знала, что и сегодня твоя мудрость останется победительницей. Чем же
я вознагражу тебя, великий сын мой? Вижу твой  ответ: "Ничем, Великая Мать!"
Но  я вознагражу тебя  словами моими!  Странна,  необыкновенна будет  судьба
твоя!  Ты  будешь  человеком,  будешь  нечеловеком.  Могущество  твое  будет
необходимо.  Но,  Аргивинянин, это могущество тобой будет принесено к  ногам
моим. Пройдут  тысячелетия, пробегут они  над головой  твоей, и только тогда
ты, даже ты, великий в мудрости своей, поймешь то, что я сказала тебе в этом
храме.
     Богиня подняла  чашу,  поднесла ее к правой  груди своей и из  ее груди
хлынула струя в чашу. Когда она наполнилась. Богиня подошла ко мне.
     - Пей, сын мой! Пей молоко твоей Матери!
     И я  выпил... Удар  грома  раздался в  груди моей,  грохот  сотни тысяч
космосов  пронесся над моей  головой, как  будто  бесконечность. Я  падал  в
бездну, я возносился к завесе огненной. Когда я очнулся, то увидел над собой
озабоченное, но ласковое лицо своего учителя Гераклита.
     - Встань, сын мой! Встань, новый светоч Фиванского святилища.
     Фалес Аргивинянин



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА -
     О ПРЕМУДРОСТИ ЮНОЙ ДЕВЫ-МАТЕРИ - РАДОВАТЬСЯ.
     В  свое время, Эмпидиокл, я не нашел  нужным  сообщить тебе, что  я  не
сразу покинул Палестину  после того, как свидание в саду  Магдалы  наполнило
сердце мое великим холодом страшного видения.
     Я, Фалес  Аргивинянин,  чувствовал всем существом своим, что  глубинные
тайны  сочетания  Завесы Огненной  с  проявленным в Космосе  бытием  еще  не
полностью  усвоены  моей  мудростью,  что  загадка  явления  Бога  в  образе
человеческом не может быть постигнута мной, пока я не пойму Источника Жизни,
явившего  в  бытие  плоть БОЖЕСТВЕННУЮ.  А  постичь это  я  должен был,  ибо
понимал, что как  ни страшен  был холод  великого  видения, оледенивший  мое
мудрое  сердце, но  бездна премудрости, лежавшая на  моем  космическом пути,
должна быть исследована полностью. Великий Посвященный  не  мог остановиться
на половине дороги.
     Тихи  и  пустынны были запутанные, кривые и  пыльные  улицы  маленького
Назарета, когда я,  Фалес Аргивинянин, вступил на них при таинственном свете
восходившей  Солены.  Крошечные домики,  скрывавшие  мирное  население, были
обсажены  масляничными деревьями. Мне, Фалесу  Аргивинянину,  не  нужно было
спрашивать пути  -  ибо  вот  я  видел  столб  слабого  голубоватого  света,
восходивший  от  одного из домиков прямо к небу и терявшийся там, в Звездных
дорогах.
     Это  был  свет особого  оттенка,  свойственный источнику Великой Жизни,
свет  божеств  женских,  свет, осенявший  славу  вечно  юной  ДЕВЫ-МАТЕРИ  в
Атлантиде и окруживший явление Божественной Изиды в святилищах Фиванских.
     Тихо, но  уверенно постучал  я  в дверь  одного  из таких  домов. Дверь
тотчас раскрылась, и  на  пороге появилась  высокая женщина, стройность форм
которой  терялась в  широких складках простого, грубого хитона. Лицо ее было
скрыто под грубой же кисеей фиванского изделия.
     -  Что  ты хочешь,  путник? - на  низких грудных  нотах прозвучал тихий
голос, сразу  воскресивший  во  мне  память о  дрожащих  серебряных  струнах
систрума в храме Божественной Изиды.
     - Я чужестранец, Мать, - ответил я , - ищу отдыха и пищи. В обычае ли у
детей Адонаи принимать усталого путника в столь поздний час?
     - Я - только  бедная вдова,  чужестранец, - послышался  тихий ответ,  -
наставники в синагоге нашей осуждают  одиноких женщин, принимающих путников.
Я одинока, ибо сыновья моего покойного мужа работают на полях близ Вифлеема,
у богатых  саддукеев, а мой единственный  сын... -  тут женщина запнулась, -
ушел в Иерусалим. Но у меня не хватает духу отказать тебе, усталый путник, и
если кружка козьего молока и лепешка удовлетворят тебя, то...
     - То  я  призову благословение  Божие  на  тебя, мать,  - ответил я,  -
несколько дней тому назад я видел твоего сына, мать, я говорил с ним...
     -  Ты говорил с ним? Что он...  -  порывисто  двинулась  она ко мне, но
сразу  остановилась, -  Прости  меня, путник, прости  мать,  беспокоящуюся о
своем единственном сыне. Войди, отдохни, поешь.
     Я,  Фалес Аргивинянин, вошел в  более чем  скромное жилище Матери Бога.
Две скамьи, большой стол, жалкая, убогая постель из  камыша в углу, прялка у
кривого окна да старая святильня  на маленькой полочке  в углу -  вот  и все
убранство во храме Нового, в который вступил я, Фалес Аргивинянин.
     Торопливо поставила  женщина на стол большую кружку с молоком, положила
черную, от приставших к ней угольков, лепешку и, поклонившись мне, сказала:
     - Вкуси, чужестранец, хлеба  нашего...  Поклонился и я,  и сев за стол,
окинул острым взором стоящую передо мной женщину и сказал:
     - Благословен  будет  твой  хлеб, Мать, а молоко  твое я  уже вкушал...
Женщина подняла голову:
     - Разве ты был уже у нас, чужестранец? - спросила она.
     Новая, страшная загадка бытия Неизреченного глянула на меня из уст этой
женщины. Но мне ли, Фалесу Аргивинянину, Великому Посвященному Фив, носящему
символ  Маяка Вечности в  сердце, отступать перед загадками Бытия? Я  напряг
все свои  силы  и  окутал женщину  теплом мудрости  моей,  сокрывшей дыхание
Матери Изиды... Женщина вздрогнула и села против меня на скамье.
     - Ты  прислал Благословение Божие  на дом мой,  чужестранец, -  сказала
она, - и это точно так, ибо я сразу почувствовала успокоение в  сердце моем.
Ты видел сына моего и говорил с ним?
     -  Я видел его и говорил  с ним, Мать, - ответил я,  - и Он благословил
меня. Что значит мой призыв, жалкого червя Земли, благословения Божия на дом
Матери Иисуса - плотника из Назарета перед его благословением?
     - Ты... ты уверовал в Него, чужестранец? Не принял ли Он тебя в ученики
свои? - тихо, но порывисто спросила она.
     - Нет, Мать, - ответил я, - не уверовал  в Него, ибо  узнал Его. Мне не
быть  учеником  Его, ибо вот я -  всегда доныне  и во  веки  веков буду лишь
жалким рабом Его...
     -  Чудны речи твои, чужестранец, -  помолчав,  сказала женщина, - но на
лице твоем я читаю мудрость и страдание великое и мое сердце, сердце бедной,
жалкой   вдовы,  сострадает  тебе  и  влечет   к  тебе.  Скажи  мне,  мудрый
чужестранец, за кого ты считаешь сына моего?
     - А за кого ты считаешь его сама, Мать? - ответил я, Фалес Аргивинянин.
     Женщина вздохнула и стала перебирать пальцами углы покрывала своего.
     - Ты,  чужестранец,  - сказала она, - как бы принес  сюда Дыхание  Сына
моего... Он будто  здесь...  И полно мое сердце доверия  к тебе... Всю жизнь
меня  мучает заданный тобою вопрос. Поверишь ли,  чужестранец,  разгадка его
порой страшит меня. Кто сын мой? Да разве я знаю это, чужестранец?  По моему
слабому разуму женщины понять все, что случилось на скромном пути моем?
     И  тихим  торопливым  шепотом  женщина  стала  передавать  мне,  Фалесу
Аргивинянину, дивные простые  слова о чистом детстве своем в семье  простых,
чистых родителей,  о чудесных  голосах  невидимых,  неустанно  шептавших  ей
странные дивные  речи, о необыкновенных  сновидениях, о  явлении ей светлого
крылатого  юноши,  возвестившего  ей  слова  Вести  Благой,   о   замужестве
непорочном и непорочном девственном рождении Сына,  которому при явлении Его
на свет поклонились три мужа вида царственного...
     - Они были  похожи на тебя, чужестранец, - сказала женщина, - не лицом,
нет, а великим миром, которым  веяло от  них, и  чертами мудрости, которую я
провижу  в тебе... Не было только у них на челе  складок великого страдания,
неведомый путник... А что было дальше?
     И снова потекли слова о ранней  мудрости Дивного Дитяти и творимого  им
самим,  о Великой Любви  Его ко всему сущему...  Одного  только не понимала,
казалось, сама женщина: той неизреченной космической любви, которую она сама
накладывала на  слова свои о  Сыне своем... И  в пылу разговора откинула она
покрывало свое с лица и, да будет прославлено имя Вечно Юной Девы-Матери! Я,
Фалес  Аргивинянин,  увидел дивные, прекрасные черты и очи, глубина  которых
рассеяла  мои  сомнения,   но,   казалось,  еще  углубила   бездну   загадки
развернувшейся передо мной.
     -  Мать!  - сказал я ей, -  Разве ты  не веришь, что твой Сын - Мессия,
предреченный пророками и Моисеем? А может быть, - тихо добавил я, - и больше
Мессии? Испуганно глянула на меня женщина.
     - Но.. ведь Он - человек, чужестранец, - шепнула она недоуменно.
     - Но и  ты - простая женщина, Мать, - ответил я, - ведь и тебя ничто не
отличает от  сестер  твоих. Или может быть, Мать,  ты не  все поведала  мне?
Женщина смущенно опустила голову.
     - Вот только одно, - сказала она, - смущает  сердце мое, чужестранец. Я
- искренно  верующая еврейка, старательно исполняю  все  указания  Закона  и
наставников наших... но... сновидения смущают меня...
     -  Я  - снотолкователь  из  Египта, - быстро  сказал  я, - расскажи мне
сновидения твои, Мать, и я попробую объяснить тебе их.
     - Да?  - радостно  воскликнула  женщина, -  Да будет благословен приход
твой, чужестранец!  Ведь, может  быть, ты снимешь  тяжесть  неведения с души
моей...
     И робко, как бы стыдясь, она начала рассказывать мне свои сны. С первых
же слов ее заря понимания занялась в мозгу моем, перед моим мысленным взором
проходили  среди  грохота космических  стихий и вздохов  нарождающихся миров
картины   неизреченной,  грандиозной   жизни   всесильной  Великой   Богини,
вскормившей  своей  грудью  новые   и  новые  космосы,  властно   попирающей
божественной пятой  обломки старых, Богини, устраивающей бытие мрачных бездн
Хаоса,  богини,   внимающей  моленьям   сотен  биллионов   стран,   народов,
человечеств  и  эволюций,  богини,  повелевающей  легионами  светлых  духов,
лучезарных взоров, от  которых бежит Владыка Мрака,  богини, слышавшей голос
мой, Великого Иерофанта храма Вечно Юной Девы-Матери...
     И дивно мне, Фалесу  Аргивинянину, внимать рассказам  этим из  дрожащих
уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи.
     - Скажи,  Мать, -  спросил я, - не говорила ли  ты когда-нибудь о  снах
своих Сыну своему?
     - Говорила, - чуть слышно ответила женщина.
     - И что же ты слышала от Него, Мать?
     - Странен был  ответ Его,  -  ответила она,  - Он  ласково сказал  мне:
"Забудь пока, Мать, о чудесных видениях  своих. Но нет  греха в них, ибо они
от Господа". И еще сказал Он так: "Когда кончится крест твой, Мать, принятый
тобой для меня,  вернешься ты  в  жизнь  снов своих..." Но что  значит, я не
знаю.
     - Скажи, Мать, - снова спросил  я, - не помнишь  ли ты  меня среди снов
своих?
     Внимательно оглядела меня  женщина, задумчиво  обратила свой  бездонный
взор в темный угол лачуги.
     -  Как только ты  сюда  вошел, чужестранец, -  тихо  сказала  она, -  я
почувствовала, что ты не чужой мне. Но пока тщетно я роюсь  в памяти моей...
Но...  постой...  погоди...  -  и  она  вдруг сразу вскинула  на  меня  свои
бездонные очи.
     -  Что значили  слова твои о том, что пил ты  уже  молоко мое?  - И она
вдруг  вскочила  с  места,  не  спуская  с меня взора,  загоревшегося  вдруг
мириадами солнц.
     Встал и я, Фалес Аргивинянин,  понявший, что  наступил великий страшный
момент победы Света над Мраком, духа над плотью. Неба над Землей, Богини над
женщиной...
     - Погоди,  вспоминаю, -  медленно  говорила женщина и слабо поползли из
темных  углов лачуги нежные звуки  систрума  и серебряных  колокольчиков,  -
Вижу...  храм... я  ...и ты, распростертый у ног моих... верный слуга мой...
другой храм... и  снова ты - великий  и мудрый... ты...  ты...  пьешь молоко
мое... Фалес Аргивинянин, верный раб мой!...  -  каким-то  звенящим аккордом
вырвалось из  уст ее, и в тот  же  миг я пал к  ногам  Великой очеловеченной
Богини Изиды.
     Долго  лежал я, Фалес Аргивинянин, не смея  поднять головы, ибо почитал
себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивные неземных
мелодий  все  ширились и  росли,  и  только порой  мне  казалось,  что в них
доминировал какой-то величественный, но грустный и печальный звук, как будто
целый  космос  жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда
Богини Матери.
     - Встань, Фалес Аргивинянин,  встань, любимый слуга мой,  - прошелестел
надо  мной голос  Богини, - встань, сядь, забудь Небо, ибо мы  здесь не  для
Неба, а для Земли...
     И я,  Фалес Аргивинянин,  встал и  сел, асе было по-прежнему: лачуга  и
темные углы, и одетая в темное, грубое платье женщина с покрывалом на лице.
     - Воистину, странна судьба твоя, Аргивинянин, - продолжала Изида-Мария,
- когда я поила молоком моим, я сама не знала, что тебе предопределено иметь
часть  в деяниях  моих  и  бытие моем - явиться в тот миг, когда  должен был
окончиться  земной сон мой. Но он кончился и отныне  я  знаю уже, что близок
час, для  которого я  пришла на Землю.  Ты  знаешь,  о  каком часе я говорю,
Аргивинянин, -  это  тот  самый час, от провидения  которого оледенело  твое
мужественное и мудрое сердце, сын Эллады. Близится Великая Жертва.  И ныне я
поняла, о  каком оружии, долженствующим проникнуть в душу  мою, говорил  мне
пророк,  когда  я  впервые  вступила  на  ступени  храма  Адонаи...  Ужасно,
Аргивинянин, иметь сердце любящей земной матери, но еще ужаснее освящать его
сознание  Божественным.  Так вот  о каком  кресте говорил  мне тот,  кого  я
почитаю сыном своим... Вот откуда эта Великая Любовь, связавшая сердце мое с
проявлением Неизреченного.
     Воцарилось молчание.  Низко наклонила голову Изида-Мария,  божественные
думы кружились вокруг ее чела, скрытого покрывалом.
     -  Аргивинянин,  -  тихо продолжала  она,  -  подсказала  ли тебе  твоя
мудрость,  почему именно я являюсь обыкновенной женщиной ныне, под оболочкой
которой никто, кроме трех,  а ныне  и  тебя,  иерофанта из Египта, не узнает
Богини-Матери? Божественный  Сын  мой должен был явиться на Землю человеком,
ибо только человек может  спасти человечество, а для того и  родиться должен
Он от  земной  матери.  Но  ничто не должно  смущать  взоры и  ум  людей при
появлении Бога Всечеловеческого. И вот я, по указанию Неизреченного, приняла
плоть  человеческую... мало того, Аргивинянин, я даже  отдала свое сознание,
променяв  его  на  сознание  земной  женщины,  до  той  поры,  пока  мне  не
понадобится  сила,  мысль и мощь Богини, дабы выполнить  возложенную на меня
задачу. И  отныне  я не дам никому  заметить пробуждения  моего, - я остаюсь
прежней Марией, вплоть  до конца земных дней  моих,  который ничем не  будет
отличаться от  конца дней каждого человека...  В жизни  каждой  Девы-Матери,
рождающей  Новую Землю,  бывает, Аргивинянин, такой миг, когда она, выполняя
высокое назначение свое, впивает в себя скорби и печали всего  ею рожденного
и для  этого  мира нужно  все  мужество  и  вся мудрость  ее, дабы  воистину
остаться матерью всего сущего.  Ибо только родив  Бога,  познаешь всю любовь
Бога, до сих  пор мирно дремавшую на полянах Рая Всевышнего, в  саду Матерей
Божественных... Когда  этот страшный  миг  придет -  будь там,  Аргивинянин,
около меня. Но не  для того, чтобы помочь мне, ибо мне никто не поможет и не
должен помочь, а для  того, чтобы великая  мудрость твоя стала еще больше от
лицезрения двух Жертв Божественных...
     А  теперь, Аргивинянин, собери  мудрость твою  и вызови предо мною  Лик
Сына Моего,  ибо я, встав ото сна, нуждаюсь в одобрении взгляда  Его. Сама я
не  имею  права  чем-либо  выходить  из границ  возможностей  женщины  Земли
обыденной...
     И  я, Фалес  Аргивинянин,  встал  и властно  воззвал  к  лукавым  духам
отражения,  повелел им послать образы наши  в пространство и вместе  с  ними
разослал и огромные стрелы мыслей моих. Вихрем заколебались вокруг нас блики
отражения дорог, полей, садов, деревень... дрогнули... остановились.
     И вот увидели  мы одинокую  маслину  среди зеленеющих полей.  Несколько
человек спали около дерева, а один сидел, наклонившись на камень неподалеку.
Это был Он  - Сын и Бог. С тихой, поистине божественной лаской глядел Он  на
Мать свою...
     - Благословение Отца да почиет на тебе, проснувшаяся Мать Моя, - сказал
Он, - Свершается предначертанное от века Земли сей. Гряди в Иерусалим, Мать,
-  близка цель пути креста нашего. И Божественный  взор Его  остановился  на
мне.
     - Ты свершил все, что  должен  был свершить, мудрый сын Земли, - сказал
Он, -  доканчивай  пути земного  странствия своего, ибо  столь Велики Тайны,
открывшиеся   тебе,  что  Земля  не  удержит  тебя,   Аргивинянин.  Я   вижу
распускающиеся  над  твоей спиной  крылья, сын Эллады.  От  звезды  к звезде
будешь  летать  ты  и  знак  Креста  Моего  понесешь к  границам Мироздания,
проповедуя Имя Мое и Имя Матери Моей.
     Он протянул руки благословляющие  свои - и видение исчезло... И снова я
простерся перед Матерью Изидой.
     - Великая Мать,  - воззвал я,  -  все, что не знаю  я, и  все, что буду
иметь я, - все приношу к ногам Твоим, Мать Великая, оледенело сердце и разум
мой, и  вот вижу я, что нищ и ничего не имею, и ничего  мне не надо. Ласково
коснулась меня рука Изиды-Матери.
     - Встань, слуга мой, встань, раб Бога Неизреченного. То, что сказал Сын
Мой - должно исполниться.  Но никогда никакие крылья не унесут тебя от Любви
и Дыхания Моего, Аргивинянин...  А теперь  гряди в  путь, мудрый сын Эллады.
Еще раз мы встретимся с тобой у подножья Креста Сына Моего...
     И  я ушел.  И были тихи поля, и была тиха ночная дорога, и тихо  Селена
струила свет свой - и все это отражалось холодными  бликами в ледяном сердце
одинокого странника, несшего в груди своей страшную Мудрость Видения...
     И  только  где-то в  вышине,  у  голубого  свода,  звучали  еще  струны
невидимого систрума, будто ангелы Неизреченного, охраняя покой очеловеченной
Матери Изиды, тихо забивали их крыльями своими.
     Мир тебе, Эмпидиокл!!!
     Фалес



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН ПРИСУТСТВУЮЩИМ О ПРЕМУДРОСТИ
     ВЕЧНО ЮНОЙ ДЕВЫ-МАТЕРИ РАДОВАТЬСЯ!!!
     Теперь расскажу вам  о своем третьем посвящении.  Шесть  тысяч лет тому
назад  все   тайные  святилища   планеты  Земля  получили  уведомление,  что
посвященные  второй  степени,  имеющие  принять  третье  посвящение,  должны
собраться  в  тайном  зале  Белого  Братства  в  количестве  двенадцати  для
подготовки к принятию Великого посвящения. Меня призвал Великий Гераклит. Он
положил на меня свои руки и,  заглядывая в мои глаза своими огненными очами,
сказал мне:
     -  Аргивинянин,  великий сын  мой!  Хочешь ли ты  удостоиться  Великого
Посвящения?
     - Да, - ответил я.
     - Аргивинянин, - продолжал Гераклит, и смутные черты заботы избороздили
его  лоб,  -  Аргивинянин, готов ли  ты?  Помни,  что  испытание  на Великое
Посвящение грозит ужасающими последствиями  для  того, кто не  выдержит его.
Тот, кто не  выдержит искуса,  тот лишится всего и возвращается  в  качестве
бедной, первоначальной монады в человеческое стадо  и начинает  все сначала.
Таково  его наказание  за  гордость, не  соответствующую знанию.  Поэтому  я
спрашиваю тебя,  любимый мой сын, готов ли  ты? Я не хотел бы тебя потерять,
любимый сын мой, гордость Эллады!
     - Не бойся, я готов, - ответил я. Опустил руки Гераклит.
     - Видишь, Аргивинянин, Посвящение, принятое мной более сотен тысяч  лет
назад, оставило  во мне еще много  человеческого.  Я полюбил тебя. Но нам не
дано знать твоего будущего.
     - Отец мой, я не боюсь ничего. Отпусти меня, и как я не посрамил тебя в
подземном храме Богини Изиды, так не посрамлю и теперь.
     И я получил благословение Гераклита и отправился в Гималаи. В подземном
зале  Гималайских  чертогов  я  был встречен тремя:  Царем  и Отцом  планеты
Эммельседеком,  завернутым  в  белый   плащ,  Арраимом  и  вечным  красавцем
Гермесом. Нас было двенадцать и мы услышали речь Эммельседека:
     - Дети мои! Вы посылаетесь на испытание  в  иной  мир. И  там вам будут
даны великие задачи. Но там  вы будете предоставлены  только своей мудрости,
ибо  небеса будут для вас закрыты. Весь  мир будет глух к вам,  и только  со
своей мудростью вы будете иметь дело. И я говорю мало, дети мои,  но вы меня
понимаете.  Готовы ли вы? Кто чувствует, что не готов, пусть останется,  ибо
гибель  неизбежна для  не  выдержавшего  испытание, и  мое  отцовское сердце
обольется слезами!  Мы все молчали.  Никто  не признал себя  не готовым. Нас
привели в  храм,  где было двенадцать лож из  камня.  Нам дали ароматические
напитки,  и  мы уснули сном  магов, лежа  на этих мраморных ложах.  Когда мы
проснулись,  мы  увидели себя почти в  таком же  храме, но странная  картина
представилась мне: невиданные окна, украшенные цветами и странной живописью.
Алтарь,  не  похожий на наш  алтарь, тоже с какой-то  странной живописью и с
какими-то странными письменами... Мы встали и подошли к окнам.  Перед нашими
глазами  представилось  дивное  зрелище:  какие-то  бесконечные  дали,  леса
неведомой  окраски, воды, отливающие серебром и принимающие окраску золота у
берегов.
     Нас  окружили  какие-то  новые ароматы, слышались какие-то таинственные
голоса - то были звоны цветов,  растущих у храмов. И вот раскрылись двери, и
перед  нами оказался  старик, на теле  которого была одна  только повязка  у
бедер. И сказал он нам:
     - Царь и Отец Планеты просит вас к себе... Мы пошли дивным  садом,  где
были  невиданные нами до сих пор цветы, поющие и звенящие, там пели фонтаны,
их  вода издавала дивную  музыку. И  вот мы  пришли  в еще более дивный зал,
сооруженный из мрамора и нефрита, принявший нас в свои объятия. Посреди зала
стоял трон,  а  на  троне сидел  могучий мужчина  гигантского роста с черной
гривой  волос,  ниспадающих  на плечи,  с  огненными глазами,  властный взор
которых как будто оледенил наши мудрые  души.  Он встал с трона,  поклонился
нам и сказал:
     - Дети далекой Земли! Я просил ваших руководителей прислать вас ко мне.
Я - Царь и Отец Планеты, во много раз большей, чем маленькая Земля. Далеко в
Космосе  разнеслась  весть  о  вашей  мудрости,  и  я привел вас помочь  мне
устроить  мою   планету.  Вы   будете   учителями,   вы   будете  жрецами  и
руководителями моего народа. Народ мой  един, но он дикий. Вы  должны будете
вести его по пути эволюции, которая царит на вашей маленькой Земле!
     И мы  склонились перед  Царем и  Отцом... Я  буду  рассказывать  только
главные черты... И работа началась. Дивный разум был у Царя и Отца  Планеты.
Он  все  знал, он, казалось, проникал в  жизнь каждой былинки, и мы, мудрые,
принялись за работу. Мы стали царями,  мы стали великими учителями, мы стали
первосвященниками... Народ оказался очень восприимчивым, но он был молчалив.
Все  начали  вести работу, кроме одного.  Один отказался  нести миссию царя,
нести миссию  великого Учителя, отказался  нести  миссию Первосвященника.  И
этот отказавшийся был я, Фалес Аргивинянин. Я спокойно смотрел в гневные очи
Царя и Отца Планеты и сказал ему:
     -  Царь и  Отец! Для  того чтобы быть  наставником твоего  народа, надо
сначала  изучить его, и  пока я  не  изучу его, я  не приму никакой  миссии.
Нахмурился Царь и Отец.
     - Сколько же тебе нужно времени, Аргивинянин? - спросил он меня.
     - Наш земной год, - ответил я.
     - Как  же ты будешь  изучать  его? - спросил он, пытливо  вглядываясь в
меня.
     - Я буду ходить среди  твоего народа, буду смотреть, буду расспрашивать
и буду думать.
     - Но ты только человек, у тебя есть человеческие потребности, как же ты
будешь существовать?
     - Царь и Отец, - ответил я, -  ты знаешь, что я, как Посвященный второй
степени, могу существовать без пищи целые  годы. Но  и помимо того,  разве в
маленьких хижинах я не найду для странника куска хлеба? Разве в твоем народе
я не найду простого, благородного отношения к страннику?
     -  Да,  конечно, -  ответил Царь и Отец,  - но ты удивляешь  меня своей
просьбой и отказом своим. Через год я жду тебя здесь, иначе я могу подумать,
что  ты  только теперь вздумал  отказаться от возложенных  на тебя забот,  а
отказаться ты должен был на Земле.
     - Царь и Отец, -  сказал я, - мы  думали,  что ты мудр только  на своей
планете, а  теперь я вижу, что ты так же  мудр  и в земной мудрости, ибо  ты
знаешь все, что делалось в земных храмах Посвященных Гималаев...
     И я ушел, чувствуя его стальной взор на своем затылке.
     Я  проходил  земли,  где  мои  братья  прилагали  все  старания,  чтобы
забросить  семена  мудрости  в  чудные  девственные сердца. Чудная  природа,
освященная двумя Солнцами и тремя  Лунами, была  поистине  сказочна.  Работа
захватила моих товарищей. Они поняли завет,  что надо сливаться  с ближними,
они вошли в жизнь планеты, они  стали супругами на этой сказочной планете. А
женщины здесь были непередаваемо красивы, и на  всей этой планете, казалось,
отразилось  само небесное блаженство. Это  была сильная радость, и если была
одна  темная точка  на всей  этой планете, то это был я. В  темном  плаще, с
посохом   шел  я  по  прекрасным   проселочным  дорогам,  проведенным  моими
товарищами. Часто они просили  меня приходить к ним, приглашали переночевать
в своих  роскошных убежищах и считали меня погибшим.  И вот, к концу года, я
подходил к Дворцу  Царя и Отца планеты. Пыльный и неумытый, с всклокоченными
волосами, я взошел по блестящим ступеням дворца. Царь и Отец сидел  на своем
троне,  окруженный блестящей  свитой,  среди  которой были кое-кто  их  моих
товарищей в своих блестящих одеяниях. И я стал перед Царем и Отцом.
     - Ну что, Фалес Аргивинянин, готов ли ты стать на работу?
     Как  будто с огромного купола на мраморный  пол упала капля  в тишине -
так прозвучал мой ответ: "Нет!". Гневно вскочил Царь и Отец.
     -  Аргивинянин! Ты  подписываешь  свою  погибель! Разве  ты забыл,  что
вызвало тебя? Подумай!!!
     -  Я  думал целый  год, - ответил я. И  случилось  нечто невообразимое:
усталый,  грязный спутник Земли отошел в  сторону,  придвинул  грязной своей
рукой золоченый стул к трону Царя и Отца и сказал ему:
     -  А  теперь  мы  поговорим.  Гневен  был  Царь  и Отец.  Он как  будто
задыхался.
     - Презренный червь, как ты смеешь? - сказал он. Я тихо покачал головой.
     -  Оставь. Оставь  и позволь  мне задать  тебе  несколько вопросов.  Ты
именуешь себя Царем и Отцом.  Скажи мне, где строители  этой планеты?  Скажи
мне, кто стоял у колыбели твоего народа? И  если кто-нибудь стоял у колыбели
твоего народа, то  он был послан Единым Неизреченным, да будет благословенно
имя Его!  А  если он был послан, то этот кто-нибудь должен же был  исполнять
заветы Единого? Где мудрость твоей планеты? Твоя планета велика, велик народ
и сказочна  атмосфера твоей планеты.  Если столь дивно одарен мир твой, но к
чему  было  тебе  призывать  мудрецов  с  Земли  и  мудрецов  не  первых,  а
посредственных?  Ты  нам  сказал при первом приеме: "Земля, прославившаяся в
Космосе своей мудростью...". Я этому не поверил. Царь и Отец! Ибо, что такое
Земля? Разве мы, мудрые, не знаем этого! И я был безмерно удивлен, когда мои
товарищи  забыли  это   и  ревностно  принялись  за  исполнение  возложенных
обязанностей,  не понимая того, что в этом  была заложена ловушка.  Где было
благословение   на   воспитание  этой   планеты?  Разве  они   забыли,   что
благословение на воспитание дается Единым? Откуда в них явилась та гордость,
которая заставила их принять твое предложение?  Как я могу  быть наставником
детей,  родителей которых  я не знаю?  Только  гордость  могла затуманить их
разум, но я,  Фалес Аргивинянин, не поддался на это. Ты, Царь и Отец, ты сам
говорил, что твой народ  хорош, что он добр, что он благодарен, что он мудр.
Мы  застали  чистоту нравов,  мы застали  мудрость, так  зачем  нужна  здесь
мудрость Земли? Скажи мне это?
     Но Царь и  Отец, понявший вопрос, молчал, ибо знал, что наши  разговоры
будут опасны.
     - Скажи, Царь и  Отец, - продолжал я, -  а где на  твоей планете  следы
благословения  Единого? Почему здесь нет  мудрых? Почему  нет семян  Божьих?
Почему нет  посева? Ибо жнец  придет и на  твою планету, если только она  на
самом деле существует в Космосе...
     Я  протянул  руки  и  со  всей  силой,  данной  мне великой  мудростью,
возгласил:
     - Отец Единый, Неизреченный! Пошли мне, Единый, Луч Твой, дабы победить
соблазны,  окружившие  меня! Разрушь  все,  представившееся очам  моим,  как
следствие  человеческой  гордости  жалких червяков... Единый,  Неизреченный!
Услышь  меня! Ибо  вот,  я один,  оставленный с мудростью  моей,  понял, что
только ты можешь спасти меня!!!
     И  свершилось  моление,  я  взглянул  на Царя  и Отца, и тихая  радость
засияла в сердце моем. Поблекли краски зала, поблекли одежды Царя и поблекла
его царственная гордость. Он как-то сморщился, сжался и  только глаза  жалко
смотрели на меня.  Я понял все и сказал великую формулу Посвящения. Раздался
стон, раздался  грохот, как  будто рушились  миры, и я полетел  в бездну, но
сознания не  потерял.  Я чувствовал, как  чьи-то дивные,  теплые руки обняли
меня и почувствовал ласковое лицо Матери моей Изиды, и услышал голос ее:
     -  Аргивинянин,  любимый сын  мой,  победивший  мудростью  человеческую
гордость! Аргивинянин, дивный сын мой. Огонь Великого  Посвящения я зажгу на
челе твоем.
     И я убаюканный голосом Богини, заснул, а  когда  проснулся, увидел себя
на прекрасном лугу божественной Эллады, из леса вышла богиня Афина Паллада и
сказал мне:
     - Аргивинянин! В лице моем приветствуют тебя Боги Эллады!
     И запело все кругом: запел лес, запели воды, запели фавны:
     - Привет тебе, Фалес Аргивинянин, привет,  привет... Так меня встретила
моя родина. И* куда бы  я ни пошел, все звали меня. Цветы ласково кивали мне
своими головками,  птицы  доверчиво садились на  мои  плечи и как-то ласковы
были люди. Но я спешил к своему Учителю. Он ласково  встретил меня, приняв в
свои объятия, и только в глазах его я заметил грусть.
     - Аргивинянин, - сказал он мне, - из двенадцати вернулся ты один!
     Мы пошли  к  Царю  и Отцу  планеты  и через  несколько  дней пути через
пустыни мы очутились у Оазиса Царя и Отца. Царь и Отец принял меня и осветил
знак, зажженный на челе моем, своей рукой освященной.
     - Аргивинянин, - сказал он мне, - ты являешь собой единственный пример.
Змей гордости побеждался только сердцем, а ты победил  его  разумом, победил
первыми!  Но это послужит тому,  что ты  не окажешься в недрах человечества,
ибо ты пошел путем, не свойственным ему.
     Все эти великие слова сбылись в душе моей, Фалеса Аргивинянина. Я искал
и не находил возможности вступить в какую  бы то  ни было арену деятельности
человечества.  У  меня  всегда  была  какая-то  холодность  по  отношению  к
человечеству. Поэтому только в  тайных святилищах вы  встретите  имя  Фалеса
Аргивинянина, записанное в анналах яркими буквами.  И на всей  планете Земля
есть  только  три-четыре места, с которыми  я поддерживаю  отношения. Это те
знакомства, которые  были завязаны мною во времена Христа Спасителя.  Только
их я поддерживаю, остальное мне все чуждо. В разуме моего друга Эмпидиокла я
читаю вопрос: - А  кто был Царь и Отец неведомой  планеты? А  его  совсем не
было. Это был пластический сон магов. Великое испытание, наложенное тремя. И
знаешь, сколько  времени длился  сон? Не более трех  минут, ибо подобные сны
совершаются в  пространстве, где нет времени. Они совершаются в пространстве
не физическом, а психическом.



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА,
     О ЛЮБВИ БЕСКОНЕЧНОЙ БОГА РАСПЯТОГО - РАДОВАТЬСЯ!!!

     Бесконечна  и  вечна  дорога  моя,  Фалеса  Аргивинянина,  между  путей
звездных, вселенных и космосов. Не касается меня сон Пралайи, цепь Манвантар
туманами клубится предо мной, но нет такой бездны Хаоса, нет такой Вечности,
где я мог бы забыть хоть единый миг из проведенных мною у подножия Креста на
Голгофе.  Я  попытаюсь передать тебе, Эмпидиокл,  человеческой несовершенной
речью повесть, исполненную печалью человеческой и болью.
     Когда  я,  Фалес  Аргивинянин,  рассказывал  тебе,  Эмпидиокл,  историю
Агасфера,  я довел  рассказ до  того места, когда  осужденные  на  распятие,
окруженные  зловонным человеческим стадом,  подошли к  Голгофе.  На  вершине
холма  уже несколько человек  рыли ямы для водружения крестов. Около  стояла
небольшая   группа   саддукеев   и   фанатических   священников,   очевидно,
распоряжавшихся всем.  По их  указанию Симоний-кузнец  тяжело опустил  крест
Галилеянина  у средней ямы. Он  отер пот, градом катившийся  по  его лицу, и
сказал:
     - Клянусь  Озирисом! Я никогда в жизни не носил такой  тяжести... Но не
будь я  Симоний-кузнец, если  бы не  согласился я нести этот  крест до конца
жизни, лишь бы избавить от страданий этого человека!!!
     -  Будь благословен ты, Симоний, - раздался тихий голос Галилеянина,  -
кто хоть единый миг нес мой крест, понесет вечность блаженства в садах  отца
моего...
     - Я не  понимаю, что ты говоришь, - простодушно  ответил  Симоний, - но
чувствую, что не было и не будет лучшей минуты в жизни моей. А что я сделал?
Кто  ты,  кроткий человек, что  слова твои будто холодная вода в пустыне для
иссохших губ?
     -  Довольно  разговоров, - визгливо  орал,  расталкивая  всех  какой-то
низенький  злобный священник  с  всклокоченной  бородой и  бегающими свиными
глазками, - раздевайте их и приступайте к распятию!
     Последние слова  были обращены к римским солдатам, полукругом  стоявшим
за мрачным центурионом.
     - Не раздавай приказаний тем,  кем не командуешь, иудей, - резко сказал
последний, -  мои  солдаты исполняют  свой долг  по отношению  этих  двух, -
указал  он на разбойника  и менялу, - ибо они осуждены самим  проконсулом, а
что  до несчастного Назарея, он  отдан вам и делайте с ним, что хотите. Рука
римского солдата  не  прикоснется  к  нему,  но  я  сделаю  то,  что  должен
сделать...
     И с  этими словами  центурион обернулся  и  сделал знак стоявшему сзади
солдату.  Тот подал ему деревянную табличку, окрашенную ярко-красной краской
с  написанными  на ней по-латыни, греческими  и  еврейскими  словами: "Иисус
Назарей, Царь  Иудейский".  Центурион  прибил  ее  одним  ударом  молотка  к
возглавию  креста   Галилеянина.  Из  уст  собравшихся  подле   саддукеев  и
священников вырвался крик злостного негодования.
     -  Сними это, солдат,  сними  тотчас  же!  -  кричали они,  и маленький
священник  пытался было сорвать табличку, но был отброшен в  сторону могучей
рукой центуриона.
     - По приказанию наместника Кесаря Понтия Пилата! - властно возгласил он
и  поднял  руку вверх, -  если вам  не  нравится надпись, идите к консулу  и
требуйте  отмены,  но  пока,  клянусь  Юпитером,  не  советую никому  мешать
римскому  солдату  исполнять данное  ему повеление. Приступайте  к  делу,  -
коротко бросил он приказание своим солдатам.
     Те молча подошли к разбойнику и меняле. Первый сам отбросил свои одежды
и лег  на крест, не отрывая ни на секунду глаз от кроткого, изможденного, но
сиявшего каким-то внутренним  светом  лица  Галилеянина,  стоявшего,  сложив
руки, у своего креста.
     Отвратительная сцена началась с менялой, который кричал, визжал и кусал
руки раздевающим его солдатам.
     Маленький  священник,  уже оправившийся  от удара центуриона, о  чем-то
быстро шептался с группой иудеев и, наконец, подбежал к нему и  начал быстро
что-то говорить,  размахивая руками и указывая на лежащего уже на кресте, то
на визжащего менялу. Выражение изъяснимого отвращения и  презрения пробежало
по мужественному лицу солдата.
     -  Клянусь  Юпитером, -  сквозь зубы пробормотал он, - сколько  низости
кроется  в душе  твоей, священник. Какому  богу  ты служишь? Кровь по-твоему
нельзя тебе проливать, а лгать, обманывать  и  продавать можно?  Но ты прав,
два этих  негодяя  тоже  иудеи и относительно их я не имею  приказаний, а ты
назначен распорядителем казни, делай что хочешь, я мешать не буду.
     Священник  бросился  к  солдатам и остановил  их.  Изумленный разбойник
поднялся с креста и, недоумевая, смотрел на священника и подошедших  к  нему
солдат.  Тут  же  рядом  поставили   дрожащего,  полуголого  менялу,  как-то
по-собачьи трусливо глядевшего вокруг.
     - Слушайте вы! -  визгливо кривлялся перед  ними священник, - Мы сейчас
будем ходатайствовать перед консулом  о прощении вас, но при условии, что вы
совершите  казнь над этим богохульником,  - указал  он на Галилеянина, - нам
нельзя проливать кровь, и  у  нас нет никаких палачей, а  римляне  не желают
совершать над ним казнь, ибо не они осудили его. Ну? Хотите вы?
     Меняла как-то сразу подпрыгнул и кинулся в ноги к священнику.
     - Возьмите меня, возьмите, - вопил он, - я всегда буду служить вам.
     Священник одобрительно кивнул головой, лукаво ухмыльнулся.
     -  Ты хочешь, чтобы я пригвоздил  его  ко  кресту?  - кивнул  меняла на
Галилеянина.
     -  Ну да,  - нетерпеливо  подтвердил священник. Гневно  сверкнули глаза
разбойника.  Он  глубоко  вздохнул  и  ожесточенно   плюнул  прямо  в  глаза
священника, затем  повернулся и, раздвинув толпу, подошел  к своему кресту и
снова молча лег на него.
     Сзади послышалось одобрительное рычание центуриона.
     - Клянусь Юпитером! Из него вышел бы бравый солдат, - сказал старший из
них. Священник очнулся от неожиданного оскорбления и пена бешенства и ярости
оросила его губы.
     - Прибивайте  его,  прибивайте! -  визжал он и,  подбежав к лежащему на
кресте разбойнику, ударил его обутой в сандалию ногой в голову.
     Но тут солдаты по знаку центуриона оттолкнули  его и  молча взялись  за
свое страшное дело. Не прошло и трех минут, как огромный крест с висевшим на
нем  гигантским  окровавленным телом разбойника как-то печально поднялся над
толпой и тяжело ушел в землю. Ни одного стона не вырвалось из крепко  сжатых
уст казнимого, на  перекошенном от страдания лице  горели одни только глаза,
неотступно глядевшие на Галилеянина.
     А Галилеянин поднял руку и, как бы благословляя разбойника, что-то тихо
прошептал.
     И  мои  глаза,  глаза Посвященного  Высшей Степени,  ясно увидели,  как
чьи-то  нежные,  едва   заметные  даже  для   меня,  крылья  осенили  голову
вознесенного на крест разбойника и любовно затрепетали над ним...
     А  отвратительный  меняла   уже  торопливо  хлопотал  около  неподвижно
стоявшего Галилеянина, срывая с него одежду. Свою адскую работу он пересыпал
гнуснейшими  ругательствами и насмешками,  искоса поглядывая на  окружающих,
как  бы  стараясь  своим  поведением  заслужить  одобрение  толпы.  Но  лица
саддукеев  и  священников пылали только лицемерием и злобой,  а  лица солдат
были мрачны и угрюмы. Толпа сгрудилась около  него, сдерживаемая полукружием
солдат.
     - Аргивинянин!  -  сказал стоящий  подле  меня  Аррам, -  Близится  миг
Великой Жертвы. Чувствуешь ли ты, как притаилась от ужаса Природа?
     И верно, как будто жизнь кипела  в толпе на Голгофе,  все прочее вокруг
замерло  в каком-то оцепенении, не было ни дыхания ветерка, ни  полета птиц,
ни треска  насекомых, солнце  стало красным, но сила его  лучей как бы стала
жарче, знойнее,  удушливее. От горизонта надвигалась какая-то густая, жуткая
мгла...
     - Смотри, Аргивинянин! - послышался вновь голос Арраима.
     И  вот  на потемневшем фоне синевато-черного неба я, Фалес Аргивинянин,
увидел вдруг чьи-то скорбящие, полные  такой невыразимой нечеловеческой муки
глаза,  что  дрогнула  моя  застывшая  в  великом холоде всеведения душа  от
несказанной,  тайной  мистерии Божественной печали, и я,  Фалес Аргивинянин,
чей  дух  был  подобен   спокойствию  базальтовых  скал  в  глубине  океана,
почувствовал, как жгучие слезы очей моих растопили лед  сердца  моего...  То
были глаза вознесенного на крест Бога.
     И проклятым, воющим диссонансом ворвался  сюда визг  менялы, обманутого
священником, ныне с ожесточением терзаемого римскими солдатами. Еще момент и
три креста осенили вершину Голгофы...
     - Написано бо: "И к злодеям причтен"  -  услышал я произнесенные  около
слова  и, обернувшись,  увидел молодого Иоанна, который полными слез глазами
глядел на  своего  Учителя и своего Бога.  Залитая  дивным  светом любви  не
выдержала душа моя, и я порывисто взял его за руку. Он вздрогнул и посмотрел
на меня.
     -  Мудрый  Эллин!  -  сказал  он, - Вот где мы  встретились с тобой. Ты
предсказал  это, мудрый. Я знаю, ты любишь моего  Учителя. Не сможешь  ли ты
попросить разрешения, чтобы он подпустил ко кресту Мать Господа моего.
     Но только  я собрался  исполнить просьбу Иоанна, как увидел центуриона,
подходившего к нам с Арраимом.
     - Этот знатный эфиопянин, - сказал он, указывая на последнего, - прибыл
от Понтия  Пилата с приказанием  мне выполнить желание Матери распятого Царя
Иудейского. Он сказал мне, что она здесь с  тобой, ученик распятого. Где она
и чего она желает? Клянусь Юпитером! Я выполню все, что могу и  даже больше,
ибо душа моя не болела никогда так, как теперь, при  виде этой гнусной казни
невинного... Погляди, - он гневно указал на группу саддукеев и  священников,
омерзительно кривлявшихся в  какой-то сатанинской радости у подножия креста,
- Погляди! Я много видел на своем веку, но пусть разразит меня гром, никогда
не видел более густой крови, чем пролившаяся сегодня, и более гнусных людей,
чем твои  сородичи, ученик  Распятого!  - и он, отвернувшись, с ожесточением
плюнул.
     - Мы хотим  просить тебя,  римлянин, чтобы ты допустил ко  кресту  Мать
моего Учителя, - мягко сказал Иоанн.
     - И чтобы она слышала все издевательства  и насмешки, которые сыплют на
голову ее страдающего сына эти дети Тартара? - спросил римлянин,  - впрочем,
я помогу этому делу. Проси сюда эту  женщину и иди с ней сам, -  И центурион
подошел к кресту.
     - Довольно! - зычно крикнул он, - Ваше дело сделано.  Ваш царь висит на
кресте. Уйдите отсюда прочь. Дайте место священным слезам Матери.
     Тихим  шагом,  опираясь на руку  Иоанна,  подошла к кресту окутанная  в
покрывало  женщина  и  с   немым  рыданием  припала  к  окровавленным  ногам
Распятого.
     С  божественной  кротостью глянули  вниз очи  Бога,  страдающего муками
человеческими.
     - Иоанн,  -  раздался  тихий голос Его, - даю тебе Мать свою, отдай  ее
им... Мать! Сойди с высот твоих и иди к ним...
     И  вновь поднялись очи Спасителя  и  остановились  на  группе,  которую
составляли  я, Фалес Аргивинянин,  Арраим и центурион. Невольно глянул я  на
Арраима. Обратив очи свои на Спасителя, самый могучий маг на Земле, был весь
-  порыв  и устремление,  я  понял, что один лишь знак с креста и все вокруг
было  бы испепелено страшным огнем пространства...  И тихо-тихо прозвучало с
креста:
     -  Отче, прости  им, ибо  не знают,  что творят... Низко опустилась под
этим укором голова Арраима, великого мага планеты.
     - Клянусь  Юпитером! - изумленно  прошептал возле меня центурион.  - Он
прощает им! Да Он воистину Божий Сын!
     Я,  Фалес  Аргивинянин, жадно  следил  за  всем,  ибо  сердце мое  было
переполнено вместо холода познания потоком любви Божественной,  и я  увидел,
как очи Бога  обратились  к разбойнику и  с  креста в  несказанных муках  не
отрывавшего  взора  от Господа не  то  стон,  не то рыдание было  ответом на
взгляд Бога.
     -   Где  царство  твое,  распятый  царь?   -  мучительно  вырвалось  из
растерзанной  груди разбойника, - Где бы ты ни был, Кроткий, возьми и меня с
собой!
     - Ныне  же будешь со мной  в  царстве  моем, - послышался тихий ответ с
креста.
     И снова увидел я, как затрепетали невидимые  крылья над головой первого
избранника Божия - разбойника с большой дороги, и какая-то тень легла на его
лицо. Он глубоко вздохнул и голова его опустилась на грудь.
     -  Клянусь   Юпитером!  -  недоуменно  прошептал  стоящий  возле   меня
центурион, - что за дивные дела творятся сегодня. Да ведь он никак умер!
     - Смотри, Аргивинянин! - как-то торжественно сказал мне  Арраим, и рука
его легла мне на плечо.
     И вот  мгла, которая давно уже стала накапливаться на горизонте, как-то
придвинулась ближе и стала мрачнее. И  я, Фалес Аргивинянин,  увидел, как из
нее  выросли два  гигантских крыла,  похожих  на  крылья  летучей мыши,  как
отверзлись  два  огромных  кроваво-красных ока,  как  вырисовывалось  чье-то
могучее, как дыхание Хаоса, гордое чело с перевернутым над ним треугольником
-  и  вот  все это неведомое, неимоверно тягостное  "что-то"  опустилось  на
Голгофу.  И во  мгле  грянул  страшный  гром  и  могучим толчком  потрясения
ответила ему  Земля. Раздался вой людской толпы, которая, околевая от ужаса,
кинулась  во  тьме  бежать  куда  попало,  падая  в  рытвины  и ямы,  давя и
опрокидывая друг друга.
     И черная мгла  склубилась в гигантское облако, как тело Змея и медленно
вползла  в  Голгофу  и, о чудо из чудес Космоса! Голова  с  кроваво-красными
очами  приникла к  окровавленным ногам Распятого.  И  мои уши, уши  Великого
Посвященного, услышали своеобразную гармонию Хаоса, как  будто поднимающиеся
из неведомых бездн творениями  отдаленными  раскатами  грома.  То был  голос
самого Мрака, Голос  Великого Господина  Материи, Непроявленного в Духе.  Он
сказал:
     -  Светлый Брат! Ты взял к  себе слугу моего,  возьми же  к  себе и его
Господина...
     - Ей, гляди, Страдающий! - послышался ответ с креста.
     - И семя жены  стерло главу Змия! - послышался мне металлический  шепот
Арраима, - свершилось Великое Таинство Примирения. Гляди, Аргивинянин!...
     Тут перед моими глазами развернулась такая  дивная картина, которую мне
никогда  не  увидеть,  хотя бы биллионы великих циклов  творения  пронеслись
передо мной.
     Вспыхнул великий свет и сноп его, широкий как горизонт, восстал к Небу.
И  в  снопе  Света  этого  я  увидел  голову   Распятого  такую  божественно
прекрасную, озаренную  таким несказанным выражением  любви Божественной, что
даже хоры  ангельские  не  могут передать его.  И вот рядом с  головой Бога,
ушедшего  из  плоти,   вырисовывалась  другая  голова,  прекрасная   гордой,
нечеловеческой  красотой,  еще   не   разгладились  на  ней  черты  великого
страдания, еще не ушли совсем  знаки борьбы космической, но очи не были  уже
кроваво-красными,  а  сияли  глубинами Неба  полуденного  и  горели  любовью
неведомой людям, обращенной ко Христу - Победителю.
     - Рождение нового Архангела, - прошептал Арраим.
     И тут же между двумя  этими гигантскими фигурами трепетал белый комочек
света, радостно скользивший около груди Господа. То была душа освобожденного
разбойника с большой дороги Тирской.
     И точно  струна  гигантской  арфы оборвалась  в  небесах  - тихий  звук
пронесся над Землей. Свершилось!!!
     И   поползло  с   холма   тело  обезглавленного  змея,  рассеиваясь   в
пространстве.  Стало  светлее. Обуреваемый происшедшим, я подошел  к  кресту
вместе с Арраимом и, подняв глаза на Распятого, увидел глаза его, еще живые,
но зла в  них не было. То была одна  человеческая плоть, бесконечно любящая,
бесконечно просветленная, но,  увы, только человеческая.  Дух отошел от нее,
оставив ее на последнее мучительное одиночество. И плоть простонала:
     - Боже мой, зачем ты оставил меня?
     - Клянусь Юпитером! Я не могу больше выдержать!
     -  хрипло крикнул  центурион  и,  вырвав  из рук  бледного, как смерть,
солдата копье, с силой вонзил его в бок Распятого, - Пусть я поступил против
присяги,  уменьшив  его  страдания,  - сказал центурион, уставившись на меня
полубезумными глазами, - но того, чему я был свидетель, не выдержал бы и сам
Август! Что  это была за мгла? Что за голоса, скажи мне, мудрый Эфиопянин, -
дрожащим голосом обратился он к Арраиму.
     - Ты сам недавно сказал, солдат, что это  был  сын Божий, - ответил ему
Арраим.
     Недоуменно расставив руки,  грубый римлянин с  выражением мучительного,
неразрешимого вопроса глядел на покрытое уже тенью смерти лицо Галилеянина.
     Я медленно обернулся и  оглядел все вокруг. Только два солдата, бледные
и насмерть перепуганные,  были на ногах, остальные  ничком лежали на  земле.
Толпы  уже не было, неподалеку валялся труп низенького священника с покрытым
кровавой пеной  лицом.  У  креста Господня была все та же  приникшая к ногам
Распятого   женщина  и   Иоанн,  весь  ушедший  в   молитву,  печальный,  но
просветленный.  Могучая  фигура римского  солдата  перед самым крестом и два
сына Мудрости - я и Арраим - вот какова была обстановка последних минут Бога
на Земле.
     В  теле жалкого  менялы еще  теплилась жизнь.  Очнувшийся уже центурион
отдал  приказание  солдату  перебить ему  колено,  а сам задумчиво отошел  в
сторону.
     В  это время  из  близлежащих  кустов стали  показываться бледные  лица
женщин и учеников Распятого, я узнал Марию из Магдалы и Петра. Заметив меня,
Мария подбежала ко мне и, заливаясь слезами, спросила:
     - Мудрый Эллин! Неужели Он мог Умереть?
     -  Он воскреснет,  Мария,  - ответил я  и, видя ее страдания, обдал  ее
теплом своей мудрости. Она вздрогнула и выпрямилась.
     - Я  знала это! Благодарю тебя, мудрый, - прошептала  она и, подбежав к
кресту, припала к ногам Распятого с другой стороны.
     -Клянусь Юпитером!  Я не знаю,  что мне делать,  - бормотал  центурион,
глядя на эту сцену.
     - Не смущайся, храбрый солдат, - сказал ему Арраим, взяв его за руку, -
мне  известны все  предположения почтенного Понтия  Пилата  - он мой друг, и
поверь мне, что твоя милость по отношению к женщинам и ученикам Распятого не
встретят его осуждения. Я знаю, он отдаст тело почитателям Его...
     - Спасибо тебе,  Эфиопянин, - ответил ему центурион, стирая пот, градом
катившийся с его  лица, - но не скажешь  ли  ты  мне,  у кого  я могу узнать
подробно,  кто  был  Распятый  и  что  значат  слова "Сын  Божий",  невольно
сорвавшиеся с моего языка?  И что это  за чудеса, свидетелем  которых я  был
сегодня? Задумчиво посмотрел на него Арраим.
     -  Не  теряй из виду  вот этого,  -  ответил он,  указывая  на  ученика
Распятого. Он  все  расскажет тебе и ты узнаешь, кто  был Распятый. И будешь
первым  распятым на кресте  христианином, - шепотом добавил он, обращаясь ко
мне.
     - Идем отсюда,  Аргивинянин, - сказал  он  громко, - да не будет лишних
очей при изъявлении скорби Матери...
     Мы немедленно стали спускаться с  холма.  То там, то сям  лежали еще не
очнувшиеся от смертельного ужаса люди. Несколько домов рухнуло от подземного
толчка. Небо  несколько очистилось, но ночь  уже простирала покров  свой над
изредка еще вздрагивающей землей.
     Вдали  показалась  кучка  спешивших людей. Между ними  я  узнал длинную
белую бороду Мудрого Иосифа из Аримафеи.
     Предпоследний аккорд Великой  космической  мистерии кончился. Начинался
последний - Величайший.
     Мир да будет с тобой, Эмпидиокл.
     Фалес Аргивинянин



     ФАЛЕС АРГИВННЯНИН, ЭМПИДИОКЛУ, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА.
     О ПРЕМУДРОСТИ БОГИНИ АФИНЫ ПАДЛАДЫ - РАДОВАТЬСЯ.

     Раздвинем туманы прошлого, друг  Эмпидиокл, и пойдем  со мной в область
того, что  вы,  люди  двадцатого  столетия,  называете  сказкой,  а  мы,  не
умирающее сознание сынов Мудрости, пребывающих в анналах Вселенской Мудрости
- былью.
     Была  ночь, и Селена алмазным  столбом отражалась в таинственных  водах
Нила. Я, Фалес Аргивинянин, стоял  на башенке храма Изиды и заносил на ленту
папируса свои вычисления  о восхождении новой звезды Гора в созвездии Пса. И
вот  ласковая  рука легла  мне на  плечо  и  прозвучал тихий голос Учителя -
великого Гераклита.
     - Аргивинянин! - сказал он мне, - знаешь  ли ты историю о блистательной
царице Савской - прекрасной Балкис?
     -  Учитель, -  ответил  я, - ты знаешь тысячелетия,  а  я не погружен в
изучение великих рукописей Бытия, - сказал я, указывая на простиравшийся над
нами купол безбрежного звездного неба, -  когда мне было заниматься историей
Земли,  хотя  бы  она и была столь прекрасной, как царица неба  звездного  -
Утренняя Звезда! Гераклит тихо покачал головой.
     - Аргивинянин, - сказал он, - в ответе твоем звучит ирония, без которой
не может обойтись сын благородной Эллады. Но поверь мне, своему Учителю, что
не для праздной болтовни задал тебе я этот вопрос. Сядь, сын мой, и послушай
меня.
     И я сел рядом с Учителем моим, и полилась его тихая и такая гармоничная
речь,  что порой  она совершенно  сливалась  со  звучанием  бледной  Солены,
обливающей светом своим и меня, и моего Учителя, и башню храма Изиды, и воду
таинственного  Нила,  и загадочную глубь  разворачивающейся  за  рекой немой
пустыни. И вот что рассказал мне Учитель.
     - Когда огонь Земли поглотил Черную Землю перед  рождением Атлантиды, и
массивы первозданной  Лемурии  стали  дном  океана, катастрофа  не коснулась
храма   богини  Изиды,   долго  бывшего  местопребыванием   Царя  Черных   -
таинственного  Арраима. Незадолго до катастрофы неведомо куда  исчез великий
Царь, оставив  свою землю,  свой народ, свой  храм и свою единственную дочь,
ставшую первой царицей Богини Жизни. Окруженная семью  мудрыми жрецами, она,
эта дочь  -  прекрасная Балкис, мужественно встретила  великую  катастрофу и
мужественно перенесла ее. И когда, наконец, спустя много месяцев, рассеялись
облака пепла и  дыма, застилавшие небосклон, и обитатели храма Богини  Жизни
увидели  себя  на небольшом острове,  окруженном  мутными, пенистыми  водами
океана, прекрасная Балкис совершила первое богослужение перед алтарем Богини
Жизни  и  громко дала  обет  -  посвятить  жизнь  отысканию  своего  отца  -
таинственного Арраима, ибо она знала, что на нем почиет дыхание Богини Жизни
Вечной и что умереть он не мог.
     И выступил тут старейший  из жрецов, древний  старец Каинан, третье око
которого видело великую погибшую расу Титанов Севера, и сказал:
     - Балкис! Как даешь ты обет, не зная,  хочет ли великий повелитель наш,
сын разума Арраим,  чтобы ты искала его. Ибо  вот, когда  на Земле были  еще
Титаны Севера,  таинственный Арраим был  уже на  Земле, которая вовсе не его
колыбель, .ибо другое небо и  другая земля в иных  глубинах была. Балкис, ты
все  же  только былинка на его загадочной, непонятной  дороге... Минует срок
жизни  твоей  и  земля примет  твое тело, сгорбленное  от  старости, а  он -
великий и  таинственный -  пойдет далее, и  каждый миг  будет  равен тысячам
твоих жизней.
     Нахмурив  брови,  нетерпеливо  слушала прекрасная  Балкис  мудрые слова
трехглазого жреца.
     - Каинан! - воскликнула она, - далеко видит твой третий глаз, но ему не
разглядеть глубины  моего сердца, сердце  дочери Арраима, премудрой  Балкис.
Приведите сюда Арру! - коротко бросила она приказание жрецам и обратила лицо
свое к статуе богини. Неодобрительно покачал головой Каинан.
     -  Балкис,  Балкис,  -  сказал  он, -  подумай,  какие силы  хочешь  ты
затронуть? Какие законы хочешь ты обратить в свою пользу? Ведь способностями
Арры пользовались до сих пор только для сношения с Владыками Жизни и с самой
Богиней...
     - Уйди, старик, - гневно сказала Балкис,  - или я уже не  дочь Арраима,
верховная жрица Богини?
     Она  выпрямилась  и, точно, столько божественно прекрасного  было в  ее
дивной фигуре, дышавшей  мощью несказанной,  что  старый жрец  потупился  и,
бормоча что-то,  отошел назад. А жрецы тем  временем ввели в храм невысокую,
чудную  девушку. Была она другой неведомой расы, ибо кожа  ее была бела, как
снег, в противоположность темно-коричневой коже  лемурийцев, а глаза были не
сине-изумрудные,  как у Балкис,  а  черные,  волосы не  ложились  волнующими
кудрями  на плечи, а  ниспадали каскадом до самого пола. И все существо  ее,
казалось, проникнуто было чем-то  неземным. Будто дыхание  иного мира  вошло
вместе с ней  под  своды  храма. Старые жрецы  знали, что  напрасно  было бы
искать  отца  и  матерь  Арры  среди  лемурийцев.  Известно  было,  что  сам
мореплаватель  Фаласаил  привез  ее  из  своего  путешествия к  таинственным
ледяным  пустыням дальнего Юга. Премудрый Арраим тотчас же  хотел  поместить
женщин  при  храмах и  научил жрецов  пользовать их загадочной способностью.
Мужчины  неведомого  племени скоро все вымерли, и  только женщины продолжали
жить  при храмах жизнью тепличных цветков. Вошедшая девушка пугливо смотрела
вокруг.
     -  Иди сюда,  Арра,  -  властно  сказала  ей Балкис,  - иди  и  сядь на
священное место.
     Девушка послушно подошла к жертвеннику и села у его подножья, вроде как
бы  кресла  из  базальта.  Балкис  надела  ей  на голову  обруч  из  золота,
снабженный  спереди  полированным  диском  из  горного  алмаза,  и осторожно
повернула  голову  Арры так, чтобы центр диска улавливал отражение солнца от
гигантского золотого вогнутого диска, висевшего на столбе среди храма.
     Лишь  только  фокусы  дисков  совпали,  закрылись  глаза  Арры   и  она
погрузилась в таинственный  сон Второй жизни.  Сон,  принципы  которого тебе
известны как Посвященному. И вот заговорила спящая:
     - Что ты хочешь узнать от меня, Балкис?
     - Отыщи моего отца, - властно сказала Балкис.
     - Я ищу его, - почти немедленно последовал ответ.
     - Спроси, как найти его! После недолгого молчания ответила спящая:
     - Он говорит  тебе, что не  следует  искать его,  ибо ноги его на стезе
Бога, по которой ты не можешь идти. Не для смертного эта стезя.
     - Скажи ему, что он не вправе отказываться от своей дочери. Я хочу быть
около него.
     -  Он отказывается от тебя, Балкис, - ответила Арра, -  ибо он всегда с
тобой. Но и зачиная тебя, он творил закон Бога. Но с ним  ты, смертная, быть
не можешь... Мрачно смотрела на лицо Арры Балкис.
     - Хорошо  же, - тяжело сказала она, - отврати от отца взоры свои, Арра.
Слушай  меня. Можешь  ли ты  дивным духом твоим найти дорогу к Великому Огню
Жизни Земли?
     -  Могу...  знаю... вижу... но если  я скажу  тебе - угаснет моя  искра
жизни... Нетерпеливо пожала плечами Прекрасная Балкис.
     - Что нужды, ты должна сказать мне... а потом я помогу тебе воплотиться
вновь и быть около меня...
     - Это не в твоей власти, Балкис, - ответила спящая,
     - я  никогда  не  буду около тебя... Я боюсь всех, не  исполняющих волю
Единого...
     Толпой  кинулись все  жрецы  из храма  вслед за  Каина-  ном,  не желая
слышать страшного ответа. Не будем слушать и мы его, Аргивинянин, достаточно
тебе сказать, что премудрая Балкис получила  то, чего требовала, ценой жизни
бедной Арры. Она узнала дорогу к Вечному Огню Жизни Земли, нашла тот огонь и
получила  в  удел  жизнь  планетарную. Ты  повержен, Аргивинянин,  безмерной
дерзостью Балкис? Кто  знает, не получила ли она вместе с жизнью планетарной
и  столь же  долгое страдание? Ныне царствует  она. Но никогда не устает она
искать своего отца...
     - Но ведь мы знаем четырежды Величайшего, Учитель, - сказал я.
     -  Ему  угодно было открыться нам, - ответил мне Гераклит, - но никогда
не откроется он непослушной дочери своей. Ныне, каждое тысячелетие, дает она
великое празднество мудрости и собирает представителей всех посвященных -  в
мудрости Великих Мудрецов Мира, в тщетной надежде узнать от них тайну своего
отца. И  тут  есть  лукавство,  ибо  многие  из  мудрецов меняют преданность
символу  своего Посвящения на преданность самой прекрасной женщине планеты и
остаются на веки прикованными к ее престолу.
     - Но ведь это падение, Учитель? - спросил я.
     -  Да,  -  ответил  мне  печально  Гераклит,  -  но  прекрасная  Балкис
немедленно дарит Огнем Жизни Земли. Но все равно, могучий Арраим тушит опять
память  о себе и  тех  из  них, кто  знает его. Фиванское святилище потеряло
из-за ее трона трех сынов своих...
     -  Но  зачем  же тогда святилище посылает туда на этот  праздник  своих
посвященных?
     - А  какое святилище  имеет право отказываться от испытания? -  ответил
мне вопросом мудрый. -  Ныне приближается  время  празднества,  и прекрасная
Балкис уже прислала приглашение...
     - И ты решил послать меня, Учитель? - добавил спокойно я.
     - Да, сын мой,  -  сказал мне мудрый, - только  твоя  душа, сын Эллады,
подобна  спокойствию базальтовых  скал  на  дне  океана  и спокойно  за тебя
Святилище наше.
     - Да будет, - ответил я, ибо вот тогда мы умели повиноваться.
     По священным водам Нила  добрался я в лодке до  гор Эфиопии. Отпустив с
миром сопровождавших меня финикийских матросов, я один вступил в ущелье гор,
заставив указывать мне путь мудрую Змею.
     Не  в обычае Фиванского  святилища  было  путешествовать  пышно, ибо мы
знали, что блеск и роскошь Земли - прах перед пятой Господа, а наша мудрость
- безумие  перед  очами  его. Через два дня пути я  встретил пышный караван,
состоящий  из десятков трех верблюдов и десятка слонов, сопровождаемый целым
отрядом  роскошно одетых наездников. Три  слона были белого цвета и несли на
мощных спинах башни  из  золота,  серебра,  платины  и  драгоценных  камней,
задрапированные в  тонкие шелковые ткани страны Дравидов.  То  следовали  на
празднество мудрости сыны Треугольника.
     Я скромно посторонился и  усилием  воли временно загасил Маяк Вечности,
сияющий над моей головой, дабы не быть узнанным Сынами Треугольника.
     За ним  следовал другой караван - из белых  верблюдов. Глава каравана -
Мудрый Посвященный Лунного Святилища - седой, крепкий халдей  -  помещался в
носилках из слоновой  кости. Носилки  несли двенадцать черных невольников из
земли далекого мыса,  которую некогда посетил я,  Фалес  Аргивинянин,  когда
святилище Фив послало меня сопровождать храброго финикийца Ганнона.
     Сначала  взгляд  мудрого  халдея   скользнул  равнодушно  по  мне,  но,
остановившись на  змее, улегшийся  у  моих ног, вспыхнул огнем разумения,  и
насмешливая  добродушная  улыбка  подернула его губы.  Он  сделал  знак  - и
невольники остановились.
     - Мудрый чужестранец, - ласково обратился халдей ко мне, -  я извиняюсь
за своих братьев по мудрости из Символа Треугольника, не узнавших  тебя.  Но
великая их мудрость  не  помещается  на грешной Земле,  и  поэтому взоры  их
всегда направлены ввысь - в  Небо. Взгляд же бедного старого  халдея  всегда
сможет скользнуть  по  Земле,  стараясь  подобрать  крупицы  рассыпанной ими
мудрости  - и вот я увидел твоего не  совсем обычного спутника, мудрый эллин
из Святилища  Фив.  Не  будешь  ли  ты добр и  не почтишь  ли  мою  старость
согласием разделить мое одиночество в дальнейшем путешествии?
     Я видел, что нельзя мне скрываться от лукавой мудрости халдея и не было
причины отказываться  от  приглашения.  Я  сел в  носилки,  ласково отпустив
своего провожатого.
     -  Но почему ты  узнал меня, почтенный халдей, что я - эллин, - спросил
я.
     - Не только эллин, - хитро улыбнулся халдей, - но и потомок царственных
атлантов. Разве ты никогда не гляделся в полированную сталь? Твой рост, твои
плечи и божественное телосложение сразу выдают в тебе сына Эллады, а строгое
спокойствие правильного  лица  и  красота его  линий переносят меня в  давно
прошедшие времена, когда я, старый  халдей,  имел удовольствие видеть жрецов
коллегии Храма Вечно Юной  Девы-Матери в Посейдонии. Разве не из вашей среды
вышел божественный Зароастр, которого я приветствовал  однажды, когда угодно
было ему почтить своим присутствием мой родной город  Ур - халдейский! А что
я сразу узнал в тебе питомца Фиванского Святилища, то это мне подсказал твой
спутник, благородный Фалес  Аргивинянин, ибо  только  земля  Кеми  сохранила
сношение  с царством змей. Но  я вижу, что ты, мудрый, хочешь спросить меня,
откуда мне известно твое имя? Но разве не ты совершил знаменитое путешествие
с Финикийцем, причем  посетил племя Кабилов у Столбов  Геркулеса? А ведь это
племя  находится под нашим  покровительством,  мудрый, как  же нам  не знать
тебя, не говоря уже о том, что на праздники царицы Балкис премудрый Гераклит
мог послать только тебя, Аргивинянин!
     - Вы, халдеи, - ответил я, - отказались  от общения с царством Змей, но
сами восприняли их мудрость...
     - Так, так, Аргивинянин, - грустно сказал халдей, - но  зато мы ползаем
со своей мудростью на чреве по лицу матери Земли ...
     Я, Фалес  Аргивинянин, напряг свою волю и сразу пронесся в сферу схем и
первоначальных  звуков  и,  узнав все, что было нужно, в тот же миг вернулся
обратно.
     -  Я  рад,  - спокойно ответил я, -  что  Гермес  Трижды  величайший  в
неустанной заботе о  детях  доставил мне  случай  поучительного  разговора с
мудрым Равви Израэлем из Ура Халдейского.
     Халдей внимательно посмотрел на меня и почтительно склонил голову.
     -  Что значит мудрость  ползущего змея  по сравнению с мудростью  орла,
парящего под облаками? Ничто не скроется от его взора, -  задумчиво прибавил
он.
     После  нескольких  часов  путешествия,  -  проведенных  мною в беседе с
мудрым халдеем, мы  достигли пояса  садов,  облегающего город царицы. Тут  я
оставил халдея.
     - Ибо, - сказал я ему, - не подобает Посвященному Фив прибывать в гости
к царице на чужой колеснице.
     Я,  Фалес Аргивинянин,  не пошел в  город,  а обогнув его, ушел в лес и
провел там ночь, посвятив часы тьмы разговорам и вызываниям, мне потребным.
     Жадно расспрашивала Балкис  прибывших  гостей, искусно наводя  речь  на
интересующие ее  предметы, но пока,  очевидно, ничего  узнать не  могла, ибо
складка скрытой досады пролегла по ее мраморному челу.
     - Мудрые! - прозвенел ее чарующий голос, -  как всегда,  я хочу  начать
празднество служением Богу Солнца, но вот еще нет посвященного Фив, которому
принадлежит первое место в  этом  служении. Может быть,  он запоздал, - в ее
голосе послышалась  насмешка, - мудрый  Гераклит боится потерять еще  одного
сына,  ибо  вот трое Фиванских Посвященных  ныне составляют украшение  моего
трона...
     - Мудрая царица, да  почиет на тебе благословение Адонаи, -  послышался
вкрадчивый голос Израэля, - Фиванский Посвященный придет, ибо я встретил его
вчера на пути. Это мудрый эллин, Фалес Аргивинянин.
     -  Эллин? Тем лучше, -  улыбнулась  царица,  -  три  первых гостя  были
египтяне... Я люблю благородных сынов Эллады.
     И  вот  тихо  развернулись  ряды приглашенных  и под  пестрым  опахалом
появился я, Фалес Аргивинянин.
     На мне не  было никаких украшений Земли, ибо со мной была моя мудрость.
Только один белый шерстяной  хитон облегал меня,  подпоясанный телом  Живого
Пояса,  ибо вот, сама Царица Змей охватила мой  стан  своим могучим кольцом.
Голова ее была против моей груди. Простой деревянный посох из ивы был в моих
руках.
     - Премудрый, великий Гераклит, слуга  Вечного Символа Жизни,  шлет тебе
привет, царица, - спокойно сказал я, - а я, Фалес Аргивинянин, о премудрости
великой богини Афины Паллады желаю радоваться, прекрасная Балкис.
     Около  меня сразу  образовалось широкое пустое место,  ибо никогда  еще
Царица Змей не являлась так среди хотя бы и посвященных людей.
     Сама мудрая царица Балкис побледнела, заглянув в очи царственной змеи.
     - Привет тебе, мудрый  посланец Фив, - дрожащим голосом сказала Балкис,
-  клянусь великой  памятью  моего отца,  - воскликнула  она, -  никогда еще
царица Савская, госпожа Огня Земли, не  видела подобного премудрого  прихода
Мудрого! Нет слов моих для выражения моей благодарности Гераклиту за то, что
он прислал ко мне тебя, мудрейшего из смертных. Скажи мне,  Аргивинянин, как
ты достиг этого? Или это новый секрет Мудрости Фиванского Святилища?
     -  Это не секрет, царица, - спокойно ответил  я,  - я достиг этого тем,
чего у тебя нет! Удивленно взглянула на меня Балкис.
     - Нет у меня? Но чего же у меня нет, Аргивинянин?
     - Семени Любви Космической, прекрасная и мудрая Балкис.
     В толпе  посвященных пронесся шепот и все как бы  невольно придвинулись
ко мне.
     - Любви  Космической? - переспросила она, нахмурив брови. - Что  это за
Любовь Космическая? О, я  ее знаю, Аргивинянин, - лукаво  улыбнулась  она, -
спроси хотя  бы вот этих трех, - и  она  указала  мне на три высокие мрачные
фигуры,  стоящие за ее троном, - они братья твои по святилищу. Спроси у них,
понимает ли прекрасная Балкис, что такое Любовь?
     - Не о той  любви говорю я, Балкис, - был ответ мой, - я говорю о любви
ко всему  сущему,  что  дышит  и  живет,  и  на что  проливает свет  и тепло
божественный Ра.
     - Ко всему сущему? - переспросила Балкис, - стало быть, я должна любить
и змею и... черного невольника моего?
     И  смех  царицы рассыпался по залу, подхваченный ее  приближенными.  Но
посвященные не смеялись,  ибо их мудрость почуяла в словах  моих  откровение
новое.
     - И змею, и черного твоего  невольника, - спокойно подтвердил я, -  ибо
вот -  змея  - сестра твоя, а невольник - брат твой. Гнев  вспыхнул  в  очах
Балкис, но тотчас же погас.
     - Это что за новое учение возлагаешь ты, Аргивинянин?
     -  Это  не  новое учение,  Балкис, -  ответил  я. -  Ныне сказано тремя
Мудрыми, - и тут я возвысил голос и он, как гром, пронесся под сводами зала,
- что  время возвестить человечеству о Семени Любви  Космической...  Семени,
говорю я, царица, ибо  саму Любовь принесет с собой на Землю Величайший, имя
которого - Тайна Космическая, а время прихода ЕГО знает только ЕДИНЫЙ.
     Нахмурив брови, охватила Балкис взглядом все собрание.
     - Слышали кто-нибудь из мудрых  об этом учении, о Семени Любви, которое
возглашает Фиванский пришелец? - громко спросила она.
     Из толпы  тихим шагом отделился  старец высокий, с седыми усами и такой
же косой, под  густыми  бровями у него странно были прикреплены два круглых,
совершенно  прозрачных  диска,  сквозь  которые  строго  и спокойно  глядели
неизъяснимой мудрости глаза.
     - Я  посол страны Дракона,  Имя  мое  - Лао Цзы и  я -  служитель  Бога
Единого, Дао  Совершенного,  Дао, в ком соединяется все: и  фиванский мудрый
посланник,  и  ты, прекрасная  царица, и  змея,  и  черный невольник, и  я -
смиренный  служитель  Дао. И вся  эта  великая тайна единений  всего во всем
совершается только посредством Любви Божественной... Да будет покров Дао над
головой твоей, Аргивинянин, ибо вот слышал я великое произвестие твое и ныне
спокойно приду в пещеру свою приложиться к земле предков  моих, ибо чувствую
я, что когда  придет  Величайший  из Величайших, Он воззовет  к тени моей, и
скромный пророк Дао Совершенного придет послужить Ему...
     И  столько было в старце  том дивной  простоты и мудрого покоя, что  я,
Фалес Аргивинянин, склонился перед ним. В зале воцарилось молчание.
     -  А  кто  эти  трое, о  которых говоришь  ты,  эллин? -  спросила меня
побледневшая Балкис.
     - Одного из них ты знаешь,  царица, - спокойно ответил я, - это Арраим,
Отец и Повелитель Черных.
     Руки Балкис судорожно схватили ручки трона, и она порывисто наклонилась
вперед.
     -  Отец!  - задыхаясь,  воскликнула она,  -  ты знаешь, ты  видел  его,
мудрец!
     - Знаю и видел, Балкис, - сказал я.
     - Когда и где?
     -  Вчера в лесу,  около  твоего города, царица, - был ответ мой.  Диким
огнем запылали очи прекрасной Балкис.
     - Здесь... около... -  повторила она, - и он ничего  не  велел передать
мне?
     -  Велел,  царица,  -  сказал я, Фалес Аргивинянин,  -  он повелел  мне
сказать тебе, что  тщетны  твои поиски  и  старания, хотя бы ты похитила  не
только огонь одной планеты, а всех девяти. Ты никогда не увидишь его, ибо ты
преступила веление храма Богини Жизни, осмелившись проникнуть к Огню Земли и
вступив  в  отношения с силами Хаоса,  при этом ты не  пощадила  драгоценную
жизнь пророчицы. Данную тебе красоту  и мудрость ты употребила  на то, чтобы
ввергать  в  пучину  падения  мудрых  Посвященных.  Так  вот  тебе,  Балкис,
последний завет  твоего отца  - ты увидишь его только тогда, когда горящий в
тебе  Огонь Земли преобразишь в пламя Любви Космической, и тогда  Величайший
из Величайших, имеющий прийти в мир, соединит тебя с отцом твоим...
     - Ко мне, мудрые  царства  моего! - прозвучал ее голос,  -  вашу царицу
оскорбил неведомый пришелец. Он - обманщик, он не мог видеть отца, Арраим не
мог  передать мне  таких  слов.  Да  восстанет  владыка  Огня Земного  и  да
вспепелит он врагов моих!
     Дрогнуло собрание, и  я увидел,  как бывшие посвященные один за  другим
покидали зал и, наконец, в нем остались только я,  Фалес Аргивинянин, мудрый
старик Лао-Цзы, с печальным  интересом глядевший на царицу, и равви Израэль,
закрывший голову плащом и что-то тихо бормотавший про себя.
     Уже  рухнула  передняя  стена зала и  на месте ее встала новая стена из
мрачного   тумана,  клубами  восходившего   из  бездны,   уже  чувствовал  я
приближение Огня  Земли,  леденящего и  страшного.  И вот  медленно-медленно
сползла  с  меня  царица Змей и закружилась  в ритмичном  танце возле  трона
Балкис, как бы очерчивая вокруг нас, троих, магический круг.
     Но  спокоен был я, Фалес Аргивинянин, ибо велика была сила души моей, и
видел я, как рядом с равви Израэлем вырисовывались очертания двух духов Луны
с рогатыми тварями на головах и как  сзади  мудрого  атланта  Лао-Цзы кишели
густой толпой духи Пустыни.
     Во мраке тумана  уже  вставало чье-то  гигантское лицо багрово-красного
цвета, виднелись  чьи-то  внимательно-злобные  очи  и  подымалось  туловище,
покрытое как бы  языками пламени. То был сам  Бофамет,  владыка Преисподней,
царь Тартара, Великий Отверженный.
     Минуту  или две покоились  его злобные глаза на  нас, а  потом медленно
обратились на Балкис, стоящую, протянув к нему руки.
     -  Безумная Балкис!  -  раздался  его голос, подобный отдаленному  шуму
прибоя огненного в царстве Вулкана, - Зачем ты вызывала меня?
     Безумная Балкис!  Что  я могу сделать с  неугодным тебе эллином,  когда
благословение отца твоего Арраима почиет на нем!  И  разве  не духи пустыни,
слуги того, чье имя - Молчание, стоят за третьим?
     Безумная Балкис!  Это  наказание твое - ибо, что  общего  между  тобой,
слугой моей,  и отцом твоим,  Арраимом, чьи ноги на стезе Того, чье имя я не
могу  произнести! Разделывайся сама как знаешь, но помни, что никакая Любовь
Космическая не вырвет тебя из рук и сердца моего!
     -  Дух лжи и отрицания!  - бестрепетно загремел я, Фалес Аргивинянин, -
пусть  уйдет  царица  Змей,  пусть уйдут  духи Луны и  духи  Пустыни,  пусть
останусь один я, с  Семенем Любви Космической в сердце, и  вступим с тобой в
страшный,  грозный  бой за душу прекрасной Балкис, ибо вот отец ее,  Арраим,
поручил мне не погубить ее, а наставить на стезю добра!
     С  глубоким удивлением  смотрел на  меня Дух Отверженный! И вот  как бы
загладилось его чело,  а  глаза загасили злобу  и  засияли каким-то  другим,
странным и сочувствующим, светом.
     - Храбрый эллин, - раздался  его  насмешливый голос, - или  ты думаешь,
что  в  предназначениях   моего   бытия  заключаются  и   драки  со  всякими
человеческими червями?  Или мудрый  Гераклит не  внушил тебе, что  борьба со
мной  - есть борьба во времени?!  Имеешь ли ты достаточно Манвантар в  твоем
распоряжении,  чтобы решиться  на борьбу? Иди  своей дорогой, червяк,  и кто
знает, со временем, если ты поумнеешь, может быть, мы поговорим с тобой.
     И сразу погас огонь очей его, рассыпались очертания головы и тела.
     Я оглянулся  вокруг.  Мирно  покачиваясь  взад  и  вперед,  по-прежнему
молился  покрытый  с  головой  равви Израэль,  задумчиво пощипывая небольшую
бородку, стоял мудрый Лао-Цзы, а дальше, около трона Балкис,  лежала в самых
неестественных  позах  скорченная толпа. Сама  Балкис,  бледная как  смерть,
неподвижно  сидела на  троне,  вперив безумные очи в рубиновые глаза  Царицы
Змей.  Я  произнес  заклинание, и  она  медленно  обернулась ко мне  и снова
вползла  на  меня и  опоясала  мое  тело.  Мудрецы  Балкис  начали оказывать
признаки жизни, а сама царица, глубоко вздохнув, закрыла лицо руками.
     Долго длилось молчание... Наконец царица прерывающимся голосом сказала:
     -  Ты  победил прекрасную Балкис, Аргивинянин.  Иди и возвести миру  ее
поражение...
     -  Ты  воистину безумна, Балкис! -  ответил я, -  никого я не побеждал,
победил твой  отец Арраим и  Любовь  Божественная. Но если ты признаешь свое
поражение,  то  я  требую  от  тебя  -  отпусти  тотчас  со  мной  тех  трех
посвященных, которых ты приковала к трону  своей красотой. Прекрасная Балкис
пожала плечами.
     - Зачем  они мне, Аргивинянин, - сказала она, - бери их, но скажи  мне,
от  себя  ли ты вступился за  душу мою перед Господином Огнем  Земли или  от
имени отца моего?
     - От себя, царица, - ответил я,  - ибо я знаю: Любовь Космическая царит
в сердце Арраима и вот, как же он бросит дитя свое на погибель Пралайи?
     - Ты воистину мудр, эллин, - слабым голосом, подумав, сказала Балкис, -
а теперь идите от меня, мудрые, - обратилась она к трем, - и оставьте бедную
Балкис в одиночестве, дабы я могла подумать о Любви Космической, -  с легкой
насмешкой закончила она.
     - Да осенит любовь  Божественная сердце твое, Балкис, и да возвратишься
ты в объятия отца твоего, - громко сказал я, Фалес Аргивинянин, и накинул на
царицу дыхание мудрости своей. Сразу порозовели ее щеки и загорелись силой и
жизнью глаза.
     -  Я не забуду пожелания твоего, Аргивинянин,  - звонко сказала она.  -
Трижды  побеждала я  Фиванское  Святилище,  но на  четвертый  ты отомстил  с
лихвой, мудрый эллин. Видит Небо, нет на тебя злобы в душе моей.
     И вот мы оставили прекрасную Балкис. На этот раз  я, Фалес Аргивинянин,
взял у равви Израэля отвоеванных мной изменников святилища.
     Тепло  со взаимными благословениями  распростились мы,  трое,  не забыв
дать  свое дыхание  Мудрой  царице Змей.  И  сказал мне  на  прощание мудрый
Лао-Цзы:
     -  Аргивинянин!  Много есть часов, дней,  годов  в  Дао бесконечном, но
счастливейший  из  них  будет тот,  в котором  я  снова встречусь  с  тобой,
благородный эллин.
     -  И  я знаю,  что  не  последний  раз  встречаюсь  с  вами,  мудрые, -
подтвердил равви Израэль, - воистину планета наша мала для мудрых...
     Велико  было  торжество  в   Фиванском  Святилище,   когда   я,   Фалес
Аргивинянин, прибыл туда.
     С дивной  пышностью отправили мы богослужение в храме Изиды, и вот, сам
Гермес,  Триждывеличайший,  явившийся  нам  в облаке огненном,  увенчал меня
Лучами Высшего Посвящения. А затем иерофант Святилища Гераклит Мудрый низвел
Огонь  пространства на головы приведенных мною изменников  Святилища,  отдав
души их во власть царице Змей, верно служившей мне в путешествии моем.
     Да будем мир над головой  твоей, Эмпидиокл. В дальнейших рассказах моих
ты встретишь еще всех лиц, которых я назвал в повествовании своем.
     Фалес Аргивинянин



     ФАЛЕС АРГИВИНЯНИН, СЫНУ МИЛЕСА АФИНЯНИНА,
     О МОГУЩЕСТВЕ БЕСКОНЕЧНОМ ЛЮБВИ РАСПЯТОЙ РАДОВАТЬСЯ!

     Склонился третий день после жертвы Неизреченного, но  еще заря вечерняя
не наводила на небосклоне разноцветных бликов своих, а я в саду Гефсиманском
подле  камня,  казалось,  еще  не  высохшего от  слез Божественных,  молился
Единому,  и в первый  раз на планете Земля Великий Посвященный присоединил к
Матери своей Имя Бога Распятого.
     И только  имя  это слетело с уст моих,  выговорив слова Тайной Молитвы,
как с высот Космоса ответом далеким отозвались мне хоры светлых  эволюций  и
крылья их с радостным удивлением зашелестели вокруг меня.
     - Слава Фалесу Аргивинянину, слава!  - загремели духи стихии воздушной,
- Слава  ему, новое имя  Единого призвавшему!!!  И слышал  я тихий радостный
вздох Матери Земли:
     -  Прими  благословение мое, сын  мой, великое  и мудрое, чадо  мое,  -
шептала Земля, - ибо новое имя Бога Единого произнесено тобою как человеком,
как сердцем моим! Мать-Земля благодарит тебя, мудрый сын мой Аргивинянин!
     И снова произнес я славословие  Богу Вседержителю  Христу  Распятому, и
вот вся природа: и  низина, и высота Земли,  и свод небесный  тихим  шепотом
повторили  слова  мои. И  преисполнилась  грусть  моя  силой великой,  будто
собралась в ней вся мощь Космоса Божественного.
     - Воистину смел и мудр ты, Аргивинянин, -  раздались  за плечами  моими
слова Арраима  Четырежды  величайшего,  - что  осмелился ты  ранее  Таинства
Неизреченного произнести имя нового ГОСПОДА ЕДИНОГО!
     Пристально смотрел на меня Арраим.
     - Воистину,  -  сказал он, - благословенна за тебя Эллада, мудрый, и из
четырех  эволюций   человеческих,  которые  наблюдал  я,   Арраим,  по  пути
странствий моих по нивам Всевышнего, не было  никого  мудрее  и смелее тебя!
Но,  -  продолжал  он,  положив  руку  на  мое  плечо,  -  не пора  ли  нам,
Аргивинянин, пойти туда, где покоится тело Божественное?
     Я ожидал этого приглашения и молча кивнул головой, неторопливо пошел за
Арраимом. А  он  вышел  из  сада, пришел  в  город  и там,  зайдя  в один из
маленьких  домиков,  возвратился  оттуда,  держа за  руку  молодого  ученика
Распятого  - кроткого Иоанна. Увидя меня, он пал на плечо мое и долго рыдал,
мучительно и тяжело.
     - Неужели ты не веришь, Иоанн? - серьезно спросил  я,  и дыхание мое, и
сила пали на голову юноши.
     - О нет, мудрый чужестранец, - ответил  Иоанн, -  Несокрушима моя вера,
но  я -  человек обыкновенный, и сердцу ли человеческому вынести скорбь дней
минувших?
     - Не совсем обыкновенный ты человек, Иоанн, - сказал я, отклонив слегка
плечи  назад,  тайным  взором впился в очи  его, - вспомни, Иоанн, призывают
тебя,  вспомни  море лемурийское и  страну Спящего Дракона! Вспомни,  Иоанн,
встречу нашу у трона царицы Балкис! Вспомни имя твое, сын Эллады!
     И  широко-широко раскрылись глаза  юноши и вспыхнули они внезапно огнем
ведения Космического.
     - Я - Лао-Цзы - сын страны Спящего Дракона,  - прошептал он, - и я... я
знал, что Бог мой, и Спаситель мой призовет меня к себе!
     А  сзади кто-то уже подходил к нам, кроткий, ласковый  и тихий. То была
она  -  мать всего сущего.  Вечно Юная  Дева-мать,  Изида Предвечная, Царица
Небес, Дева Мария Преблагословенная. Все трое упали в прах перед ней.
     -  Встаньте,  мудрые  слуги  мои.  Ты,  Арраим,  и  ты,  Аргивинянин, -
прозвенел  над нами  голос Ее,  - встань и ты, сын мой Иоанн,  встань, чтобы
вести  Мать  твою  туда, где  свершится  последняя  воля  Всевышнего. Идемте
вместе,  мудрые,  ибо  вот - мудрость ваша  давно  перестала быть  мудростью
человеческой, и глазам  ее будет раскрыто то,  что  не могут еще видеть  очи
сынов Земли...
     - А ты, Аргивинянин, - обратилась  она ко мне, - ты, вплетший нить свою
в нити божественные, ибо кто,
     как не ты, передал мне. Матери твоей египетской, удар, победивший плоть
очей  моих,  и  кто, как  не  ты, пробудивший  память  сына  моего  Иоанна и
раскрывший перед ним бездны  Космические;  ты,  Аргивинянин, говорю  я, будь
вторым сыном моим, а ты - всегда первый слуга мой  и царь детей моих черных,
Арраим премудрый,  будешь  мне  третьим  сыном.  Итак,  встаньте  -  Любовь,
Мудрость и Сила, дети  мои, сыновья  мои, и  грядемте встречать победителя -
Сына моего по плоти и Отца Моего по Духу!
     На противоположном склоне находился  гроб,  охраняемый десятком римских
воинов.
     - Удержите глаза  свои, мудрые,  -  властно  сказала  Она,  Матерь Бога
Распятого, - ибо  не годится вам видеть тайну недр гроба Сына  Моего. Но ты,
Арраим, напряги волю свою - вызови сюда трех Марий - три сердца любящие и да
найдут они здесь награду Любви и верности своей!!!
     И вот  с властью прозвучали стальные магические слова и  сила изошла от
потемневших  очей  Четырежды  величайшего, прошла и  рассыпалась,  как  сноп
молний. Не прошло получаса, как вдали показались спешившие по пыльной дороге
три женские фигуры. Магдалина подбежала к Матери Господа и пала на колени.
     -  О Мать!  -  выговорила,  заливаясь слезами,  она,  -  не знаем,  что
случилось с нами, но мы слышали  голос твой,  и сами не знаем, как прибежали
сюда...
     -  Так нужно,  - тихо  сказала  Мария-Дева,  - будешь со мной  здесь на
молитве до часа полуночного...
     И ласково кивнув мне и Арраиму,  отошла с  женщинами  и  Иоанном в чащу
деревьев на молитву.
     -  Идем,  Аргивинянин,  -  занесем  на  свиток  памяти  нашей  грядущее
таинство, - сказал мне Арраим, - ибо вот время уже близко.
     - О! Господин мой! - вдруг вздохнул Арраим и простерся ниц.
     И  я,  Фалес   Аргивинянин,  на  фоне   заалевшего  неба  узрел  дивную
незабываемую картину. Узрел два гигантских крыла, каждое из которых занимало
четверть  небосклона. Крылатые  дивные очи с непередаваемой силой тревожного
ожидания  неподвижно  глядели на скалу,  заключавшую  гроб  Распятого, а над
очами  подымался  лоб,  увенчанный  золотыми  волосами,  и  были  те  волосы
звездными  нитями  всего   Космоса,  всей   Вселенной,   ниспадая  в  бездны
мироздания.  Уста  были  как  систрум семиструнный,  звучащий  вечною хвалою
Единому Творцу. Дивные очи его смотрели  в самую глубь скалы,  наблюдая  там
нечто дивно страшное, ради  чего стоило ждать мириады  вечностей,  ушедших в
закат.  И было в таинстве еще что-то, чего  страшно  хотелось всем существом
дивному владельцу крылатых очей, одетого в миры вселенной.
     И  понял  я, что странная судьба  моя послала  мне  неизреченную минуту
лицезрения самого Демиурга,  Люцифера Сладчайшего, Денницы Пресветлого, Сына
Первородного, Ипостаси Триады Первичной.
     И  вот за  могучей  головой Денницы  вспыхнул  как  бы свет Великий,  и
зароились в том свете неисчислимые когорты сверхчеловеческих эволюций.
     И  увидел  я,  Фалес  Аргивинянин,  около  лежащего  во  прахе  Арраима
Четыреждывеличайшего двух  существ дивных, небесной  красоты,  и  были у них
крылья  за  плечами, крылья черные с голубыми полосами. Они  наклонились над
Арраимом и что-то ласково шептали ему. И дано было мне, Фалесу Аргивинянину,
понять, что существа эти -  сыны  подлинной расы Арраима. И  поднялся  он, и
первый взгляд его, брошенный на меня, был взором, исполненным изумления.
     - Как?! -  воскликнул он, - Ты, человек Люцифера светоносного и все еще
таишь луч Жизни в теле своем?
     И  выпрямился я, человек Фалес Аргивинянин,  Сын  Перста Матери-Земли и
гордо ответил Арраиму:
     - Что может  мне,  человеку. Сыну  Земли, сделать Светоносный  Денница,
если я, человек,  сидел в полном сознании  своем  одесную самого Бога в саду
Магдалы?!
     И низко поклонился передо мной Четыреждывеличайший.
     -  Воистину, -  прошептал он, - Земля в лице твоем, мудрый Аргивинянин,
победила Космос силою Бога Единого... Не я теперь поведу  тебя, Аргивинянин,
-  продолжал  он,  -  а тебя прошу  вести меня  дальше, где мы должны узреть
проснувшегося.
     Перед  запечатанной  дверью  спали  римские  воины,  не видя,  как свет
золотистыми  тонкими  лучами  изливался  уже  сквозь  расщелины приваленного
камня.
     И  раздался в  тиши один  лишь  только  звук,  высокий, чистый, нежный,
раздался - и замолк. Возник снова, еще чище, еще нежнее... и вдруг... волной
полились  братья  и  сестры  - звуки, но не торжествующие,  как  ты думаешь,
Эмпидиокл, а нежные и благословляющие. То не был гимн победно торжествующий,
а любовное возвращения Бога Распятого к распявшей его плоти человеческой. Не
торжество звучало, а всепрощение,  ибо вот  -  какая же победа может  быть у
Господа Всемогущего и Всесильного?
     И тихо-тихо повернувшись, упал  камень приваленный, сноп  света  волной
хлынул из пещеры, на пороге показалась дивная фигура Христа Иисуса.
     Светел  и  благостен  был  Лик Его  божественный,  Любовью  бесконечной
светились Его очи, и первый взгляд Его был  туда, где  на небосклоне  горели
крылатые очи Денницы, вспыхнувшие сразу восторгом Божественным. И раскрылись
уста Люцифера  Светоносного  и невыразимой  торжественности гимн вылился  из
них,  неся в бездны хаоса  строительство миров новых на новых началах победы
над смертью...
     Подняв  десницу, протянул Христос  ее по направлению к  Люциферу, и вот
над челом Светоносного  вспыхнул символ  союза Света Первозданного со Светом
Любви   Божественной  -   крест,  увитый  кроваво-красными  цветами   жертвы
Божественной.
     И снова  поднялась десница Господа, благословляя  Проснувшегося. И тихо
сказал он:
     - Довольно, дети! Идите  в  обители свои.  Оставьте меня  пока одного с
бедными детьми Земли, ныне снова обретенной для Царства Моего. ..
     И замолчали  хоры, и рассыпались  гимны,  и потухли крылатые очи. И вот
перед   лицом  Земли  и  человечества  стоял   снова  плотник  Иисус,  сипом
Богочеловечества Своего смерть победивший.
     Крик ужаса, изданный  группой проснувшихся и  ослепленных светом воинов
римских. И  видел я, как одинокая фигура  женщины метнулась сначала к  гробу
отверстому, а потом быстро  побежала вслед медленно  двигающемуся по дорожке
Христу. Я узнал ее, то была Мария из Магдалы.
     - Господин... -  начала  она было, но  потом,  взглянув пристальнее,  с
воплем радостного испуга кинулась к ногам Проснувшегося.
     - Не  прикасайся ко мне, Мария, -  тихо сказал ей  Господь, -  ибо вот,
полон я еще славы  небесной,  и  она сожжет тебя... Встань и пойди, предвари
учеников моих, да ожидают они меня в Галилее, под  нашими кедрами... Встань.
Любовь Человеческая, ныне обращенная  в  Любовь  Божественную, встань, Мария
кроткая, мать всех грядущих Марий, во плоти явленных.
     И, благословив рыдающую Марию, медленно двинулся  Господь  дальше,  где
ожидала Его Мать с двумя другими женщинами. Но по пути Его были мы: Арраим и
я. Кротко и ласково глядел на нас Плотник Проснувшийся и Бог Незасыпающий.
     - Аргивинянин, - раздался Его нежный голос, - разрешаю тебе твои дела с
человечеством и благословляю на служение новое.  Но раньше закончи  на Земле
великую  Задачу  твою. Вот  я доверяю  сыну Земли частицу Силы  Моей, - и он
дотронулся рукой до лба моего, - снеси  ее в дальние пещеры Эфиопии, и даруй
жизнь  новую Первозданной царице Перста Земной  во прахе  ползающей, и сведи
туда же любимую дочь мою, да пребудет она там, у дочери Арраима, раба Моего,
доколе я не скажу ей восстать на служение Мне.
     - Вот она,  дочь Моя,  -  сказал мне Господь  май,  -  явленная  веками
грядущего под именем Софии, Премудрости Божией. Вручаю ее тебе, Аргивинянин,
а она уже принесет Балкис страдающей все  то, что некогда предсказал  ей ты,
мудрый эллин, движимый Духом Моим. Прими же благословение  Мое, Аргивинянин,
и не мешкай. Оставь меня пока здесь с матерью  Моей, третьей Марией и слугой
моим  Арраимом.  Гряди, эллин, в дивный  и дальний путь благословенной жизни
своей!!!
     Только что вышли мы из сада, как увидели приближающегося к нам человека
с длинной белой  бородой,  ведшего на  поводу двух, вполне  готовых в  путь,
белых верблюдов. В момент встречи нашей  он низко  склонился  передо мной  и
сказал:
     - Дозволит  ли благородный  и  мудрый  эллин  Фалес  Аргивинянин  вновь
старому знакомому служить ему верблюдами для пути?
     - Ноги твои также на стезе Господней, равви Израэль, - ответил  я, - от
имени спутницы моей благодарю тебя, мудрый.
     И  более я не стал разговаривать  с равви Израэлем.  Мы  отправились  в
путь.  Дни  и ночи молчала  закутанная спутница  моя, пока  вдали не засияли
знакомые очертания гор Эфиопии. Вдали  узрел я храм богини Иштар.  В глубине
горного храма богини Иштар нашел я тайное место пребывания царицы Балкис.
     При первом взгляде на меня глубокий крик вырвался с ее прекрасных уст:
     - Мудрый эллин!
     И вот я узрел гордую царицу Савскую, Балкис Прекрасную, лежащую у праха
ног моих. Я поднял ее, ибо вот на устах моих была речь и послания не  мои, а
Страдальца Божественного. Только высказав  все, я разрешил Балкис встать.  И
вот увидел лицо ее обновленным потоками сладостных слез и оживленным Любовью
Божественной.
     - У  слабой Балкис  нет слов  для выражения  благодарности тебе,  посол
Божественный,  -  сказала она,  -  да  и  нуждаешься ли  ты  в ней?  Но  где
таинственная спутница  твоя, которую я должна беречь, по словам  Величайшего
из Величайших?
     И вот  когда я ввел в покои  Балкис  Софию Священную, царица заметалась
при виде скрытого лица Софии и в ужасе несказанном протянула вперед руки.
     - Арра! Арра! - глухо проговорила она и  вновь поверглась во прах перед
погибшей.
     И в первый раз я слышал голос Софии Божественной. И  был этот голос как
соединение биллионов других голосов, восставших из глубин Космоса, и подобен
был плачу систрумов всех храмов богини Матери.
     -  Не  Арра  я,  сестра  моя.  Балкис  Прекрасная,  но  мать  Арры всей
Вселенной. Встань,  сестра моя.  Балкис Прекрасная, встань  и прими меня под
таинственный кров  твой до  тех пор, пока  голос Господа  и  Отца  моего  не
призовет меня в мир. А ты, Фалес Аргивинянин, эллин Трижды Благословенный, -
обратилась  София  Божественная ко мне, - прими  от меня  благословение и на
путь твой, и на окончание человеческого пути твоего...
     И я вышел из храма. Шесть дней шел я подземными ходами руслами рек недр
Земли, бестрепетно  переходил земные пропасти. Путь  мне освещал вознесенный
мною Маяк  Вечности  над моим  челом,  а  проводником была  великая мудрость
Фиванского  Святилища. Наконец я  дошел до пласта  пород  рубиновых и там, в
покое, выдолбленном  из целого гигантского изумруда, нашел ее, дивную царицу
Змей,  так  верно  служившую  мудрости моей  в день первого  посещения моего
Царицы Балкис.
     И выпрямилась дивная Змея на конце хвоста своего и приблизила рубиновые
очи свои ко мне.
     И смело  поднял  я  руку  свою  и,  властно призвав  Имя  Единого Бога,
повелел, данною мне частицей Силы Его, восстать  из пучины небытия  Сущности
Великой -  Первозданному Царю Персти Земной, прародителю человеческого рода,
дивному созданию Мудрости Строителей.
     И послушный властному призыву моему,  восстал он, Адам Первородный,  во
всей дивной и первозданной  красоте своей, восстал кроткий, любящий, восстал
во всем неведении ангельского  райского  бытия своего.  И  коснулся я до лба
царицы Змей и сказал:
     -  Волею Господа  Нашего  Иисуса  Христа,  пришедшего  во  плоти спасти
грешных мира сего от дня Создания, повелеваю тебе, Лилит Премудрая, покинуть
образ  мудрости  ползающей  и  принять   вновь  первозданный  облик  твой  и
присоединиться к супругу твоему.
     Точно  тысяча  громов  рассыпалась  по  пещере  рубиновой и спала  кожа
змеиная и передо мной предстала во всей красоте и мощи Пилит Первозданная.
     И протянул к ней Адам Первозданный руки свои и слились они воедино, и в
волнах  гармоний астральных исчезли в  глубинах  мира  схем и предначертаний
космических.
     И вознес  я  тогда мольбу  благодарственную к Господу  Иисусу Христу, и
силой мудрости своей перенесся в  теле из недр земных в  Пустыню Аравийскую,
где начинался новый путь мой.
     Благословение Кроткого Плотника Галилейского призываю на тебя, друг мой
Эмпидиокл.
     Аминь!



     ...МАЯК  КРУГА  ВЕЧНОСТИ   -   Звезда  Посвящения,   загорающаяся   над
Посвященным. Символ Солнца, знак поклонников Шив", покровителя всех Йогов.
     ГОРОД  ЗЛАТЫХ ВРАТ  -  ╖Столица Великой  Атлантиды, колыбели  Четвертой
Коренной Расы человечества.
     СЫН УТРЕННЕЙ ЗВЕЗДЫ - т. е. Венеры, покровительницы Земли. -
     ВЕЛИКИХ СКАЗАНИЙ КРАСНОЙ РАСЫ  - расы Атлантов, Четвертой Коренной Расы
человечества.
     ...СЫН ЖИЗНИ, А НЕ ЧЕЛОВЕК - пришедший из других Миров.
     ..ТАИНСТВЕННОМ ЯЗЫКЕ СОКРОВЕННОЙМУДРОСТИ- имеется в  виду  Сензар, язык
Посвященных.
     ГЕРМЕС  ТРИСМЕГИСТ (ТРИЖДЫ  ВЕЛИЧАЙШИЙ) - Традиции герметизма указывают
как на сына Первого (Гермес Тот или Агатодаймон, олицетворение Божественного
Разума  - Логоса, о  котором предание рассказывает как  о реальной личности,
выходце из Атлантиды).
     ...ВЛАДЫЧЕСТВО   ТРЕУГОЛЬНИКА-  намекает  на  место  Посвященного  (или
Посвященных) в цепи Посвящения.
     ...ЗНАК ВЫСШЕГО  ПОСВЯЩЕНИЯ  -  Посвященный  (Адепт,  Гуру)  -  ведущий
ученика через познавание к духовному или второму рождению.
     ТРЕУГОЛЬНИК-  символ первых ступеней Раджа-Йоги. Не следует смешивать с
Хатха-йогой, развивающий скрытою  силы (сиддаи) преимущественно механическим
путем.
     СВЯТИЛИЩЕ МИРА - Шамбала, священная Обитель Великих Учителей.
     ...О  ПОКЛОНЕНИИ  УЧИТЕЛЮ  ПРИ ЕГО  РОЖДЕНИИ-  речь  идет  о  подлинном
событии:  во  второй  книге "Агни-Йоги" - "Озарение"  - сам Великий  Учитель
Мария,   являющийся  Аспектом   Первого   Логоса,  Божественной   Эманацией,
рассказывает о встрече с Христом-младенцем и Его Матерью.
     ...ПРИЗВАВ  ТАИНСТВЕННОЕ  ИМЯ  НЕИЗРЕЧЕННОГО- речь идет  о священном  и
таинственном обряде. Великих Учителей человечества.
     ...ДЕРЗКОГО НАЗАРЕЯ  - слово "назар"  можно встретить во многих древних
языках. На индустани "назар" есть внутреннее или сверхъестественное видение.
Персидское  слово  "на-заруан" означает  "миллионы лет". Отсюда  и произошло
название Назаров  или  назареев, к  которым  причисляли и  Христа.  Название
города Назарета к этому отношения не имеет. Назары  или назареи - это  люди,
освященные для служения Единому Величайшему Богу.
     ...ВЕЛИКИЙ  АРРАИМ (АРРА)  - имена  образованы от словосочетания  "Свет
Солнца".
     ...ЗОЛОТАЯ  ЧАША - золотой  сосуд  рассматривается как  активный полюс,
символ озарения высшей надеждой и уверенностью в себе.
     ...ТРЕУГОЛЬНИК,   ОПУЩЕННЫЙ   ВЕРШИНОЙ   ВНИЗ   -   треугольник   Воды,
символизирующий совокупность инволютивных, сгущающих, порождающих процессов,
в   отличие  от   треугольника   Огня  (вершиной  вверх),   символизирующего
эволютивный процесс нашего искупления.
     ...В  ПРОСТРАНСТВЕ  НЕ  ФИЗИЧЕСКОМ, А  ПСИХИЧЕСКОМ  -  имеется  в  виду
астральный план Бытия.
     ...ОГОНЬ  ЗЕМЛИ ПОГЛОТИЛ ЧЕРНУЮ  ЗЕМЛЮ - напоминание  о гибели Лемурии,
колыбели Третьей Коренной Расы человечества, предшествовавшей Коренной  Расе
Атлантов.
     ...ТИТАНЫ СЕВЕРА - согласно древнему преданию, люди  Белой  Расы (Пятой
Коренной  расы человечества)  пришли на Землю  со  звезд Большой  Медведицы.
Устные  авестийские  сказания  рассказывают  о  материке   Хайр  в  Северном
Ледовитом океане,  погибшем,  по  некоторым  сведениям,  более 40 тысяч  лет
назад. Спасшиеся  люди  Белой Расы (арии)  создали в  Предуралье государство
Хайрат. Арии исповедовали учение пророка Заратустры (Сын Звезды).
     ...БОЖЕСТВЕННЫЙ  ЗОРОАСТР (ЗАРАТУСТРА)  - по  свидетельству Е.И. Рерих,
одно  из  воплощений Учителя  Учителей Шамбалы, Иерарха  Россула Марии,  Имя
которого  до недавнего  времени хранилось в тайне. В  связи с  неоднократным
появлением  Учителей  -  гуру-астара  (духовный учитель  поклонения  Огню  и
Солнцу) возникла путаница. Е.П. Блаватская в "Разоблаченной Изиде" поясняет:
"Мнение каббалистов таково: существовал  только  один  Заратустра,  но  было
много гуру-астаров... один из них был наставником Пифагора".
     ...КРЕСТ,  УВИТЫЙ  КРОВАВО-КРАСНЫМИ ЦВЕТАМИ  - впоследствии  становится
символом  розенкрейцеров,  братства,  основанного  Христианом Розенкрейцером
(1378-1484 гг.) Крест-символ пути самоотвержения, безграничного  альтруизма,
неограниченной  покорности  законам Вышнего. Роза Гермеса  -  символ  науки.
Адепт-розенкрейцер  обязан   был  совместить   самопожертвование  и   науку,
заставить служить одному идеалу.



     В САДУ МАГДАЛЫ
     АГАСФЕР
     КУБОК ВТОРОГО ПОСВЯЩЕНИЯ
     БЕСЕДА С МАТЕРЬЮ БОГА
     ТРЕТЬЕ ПОСВЯЩЕНИЕ
     У ПОДНОЖЬЯ КРЕСТА
     БАЛКИС - ЦАРИЦА САВСКАЯ
     ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО

Last-modified: Fri, 28 May 1999 11:10:29 GMT

Оцените этот текст: