Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     72. 1975 A Family Affair
     Пер. с английского Г.П. Бляблина
     Стаут  Р.  Полное   собрание   сочинений.  Т.6.   Семейное  дело.   М.:
Центрполиграф, сс. 155-316
     В круглых скобках () номера подстраничных примечаний переводчика.
     OCR: TextShare.da.ru
---------------------------------------------------------------





     Когда   кто-нибудь    нажимает   кнопку   у   входной   двери   старого
аристократического особняка,  звонок слышен  в четырех  местах: в  кухне,  в
кабинете,  в цоколе, в  комнате Фрица, и наверху, в моей комнате. А вот  кто
реагирует  на  звонок --  зависит  от конкретной  ситуации.  Если это  ночь,
стрелки часов показывают без десяти минут  час и меня нет дома, то обычно на
звонок  не  реагирует   никто.  Бывают,  однако,  случаи,  когда  посетитель
настойчив, и трезвон продолжается в течение, скажем, пятнадцати минут. Тогда
Фриц выползает из-под одеяла, поднимается на первый этаж, открывает дверь на
два дюйма -- сколько позволяет цепочка -- и  объявляет, что до утра нечего и
надеяться. Но если я  дома, то из-под  одеяла выползаю я сам, открываю окно,
смотрю вниз и действую по обстоятельствам.
     Звонок  не часто тревожит нас в столь  позднее время, но  в  эту ночь с
понедельника на  вторник, в конце октября, он  зазвонил. Я был дома, но не в
постели, а в кабинете -- только что вернулся в родные пенаты,  проводив Лили
Роуэн до ее  квартиры после театра  и легкой  закуски  в баре  "Фламинго". Я
всегда,  прежде  чем  подняться к себе, захожу в  кабинет, чтобы узнать,  не
оставил ли Вулф на моем письменном столе какой-нибудь записки для меня. Этой
ночью  никаких посланий  не было,  и  я как раз направлялся  к  сейфу, желая
удостовериться,  что он, как положено,  заперт,  когда у  входа позвонили. Я
вышел в коридор и через встроенную в  дверь стеклянную панель одностороннего
видения разглядел на ступеньках крыльца Пьера Дакоса.
     Он часто  кормит меня -- как, впрочем, и многих  моих соотечественников
--  в  одном из трех отдельных кабинетов,  расположенных  на  верхнем  этаже
ресторана "Рустерман". Мне еще не приходилось видеть его где-нибудь в другом
месте, тем более на нашем крыльце, да к тому  же глубокой  ночью.  Отодвинув
засов и распахнув дверь, я заметил:
     -- Я не голоден, но тем не менее -- добро пожаловать.
     -- Мне нужно поговорить  с  мистером Вулфом, -- заявил Пьер, переступая
порог.
     --  В столь поздний час? -- удивился  я, закрывая дверь. -- Только если
речь идет о жизни или смерти.
     -- Именно так оно и есть.
     -- Но даже в таком случае...
     Я внимательно  оглядел Пьера, впервые видя его без формы официанта. Мне
было  известно, что  ему пятьдесят два  года, однако  в просторном  драповом
пальто  до  колен  и  без шляпы он выглядел  старше. Казалось, что  его тело
как-то усохло, лицо съежилось, прибавив множество морщин.
     -- И чья же это жизнь или смерть? -- спросил я.
     -- Моя.
     --  Вам  придется  рассказать  поподробнее. Пойдемте,  -- проговорил я,
поворачиваясь и направляясь в кабинет.
     Пьер послушно последовал  за мной. Здесь  я предложил ему снять пальто,
но он отказался и поступил, на мой взгляд, благоразумно: в кабинете было уже
довольно прохладно. Как всегда, на ночь, экономя топливо, я  перевел рычажок
термостата на четыре деления вниз. Пододвинув Пьеру одно  из желтых  кожаных
кресел, я  расположился за своим письменным  столом и  поинтересовался сутью
дела.
     -- Как вы справедливо сказали, -- начал он, всплеснув руками, -- речь и
правда идет о жизни или смерти. Моей. Один человек хочет меня убить.
     -- Это было  бы прискорбно  и совсем некстати. Хорошие  официанты нынче
редкость, кроме того, умирать вам еще рановато. Кто  он и почему  собирается
вас убить?
     -- Вы шутите, а смерть -- не шутка.
     -- Как бы не так. Это жизнь -- не шутка... Кто хочет вас убить?
     -- Расскажу мистеру Вулфу.
     --  Он  в  постели,  сладко   спит.  Принимает  посетителей  только  по
предварительной   договоренности,  но   для  вас,  пожалуй,   может  сделать
исключение.  Приходите  утром в одиннадцать часов.  Или, если дело не терпит
отлагательства, расскажите мне.
     -- Я... -- начал было он и внезапно замолчал, уставившись на меня.
     Пьер наблюдал  меня с близкого расстояния, пожалуй, не менее пятидесяти
раз и конечно же давно составил обо мне определенное представление, а потому
его  пристальный взгляд  мог  только  означать, что он  все  еще пребывал  в
нерешительности. Наконец,  через несколько секунд,  преодолев первоначальные
колебания, он все-таки собрался с духом и проговорил:
     -- Мистер Гудвин, я  знаю: мистер  Вулф -- величайший  в мире детектив.
Так утверждает  Феликс... и  не  только он, и  другие говорят  то  же самое.
Конечно,  и  вы  хороший  детектив...  всем  известно...  Но  когда  человек
совершенно уверен,  что его скоро убьют, если  он... если... --  Пьер сжал и
разжал кулаки. -- Я расскажу обо всем мистеру Вулфу.
     -- Хорошо. Завтра  утром в  одиннадцать часов. В какое время  вы обычно
уходите на работу?
     -- Завтра я  не  пойду,  -- ответил Пьер и взглянул  на часы. --  Всего
десять часов. Если бы я мог... здесь на кушетке? Мне не нужно одеяла или еще
каких-то удобств. Я ничего не трону и буду вести себя тихо.
     Итак,  Пьер Дакос  был действительно в опасности. Во всяком случае,  он
так  полагал.  Кушетка  в  углу  вполне  подходит для хорошего сна.  Знаю по
собственному   опыту,   ибо   неоднократно   спал  на  ней   в  чрезвычайных
обстоятельствах. Рядом дверь ведет в оборудованную  всем  необходимым ванную
комнату. Но о  том, чтобы  оставить  кого-нибудь на всю ночь без присмотра в
кабинете,  где  по  всевозможным  шкафам  и  ящикам, многие  из  которых  не
запираются,   распихано  около   десяти  тысяч  папок  с   конфиденциальными
сведениями,  не   могло  быть  и  речи.   Таким  образом,  в  этих  условиях
существовали четыре возможных  варианта действий: попытаться  все же убедить
Пьера  открыться мне, затем подняться и  разбудить Вулфа, предоставить Пьеру
на ночь кровать или вышвырнуть его на улицу.
     Первый вариант потребовал бы не менее часа, а я чертовски устал и хотел
спать.  Второй  представлялся  явно нецелесообразным. А  если бы я  выставил
Пьера за дверь и он, откинув копыта, не пришел бы утром в одиннадцать часов,
то  в следующий раз,  когда Вулфу  захотелось  бы отобедать  или поужинать в
отдельном уютном  кабинете ресторана  "Рустерман", его бы обслуживал  другой
официант, что крайне нежелательно. И  я,  разумеется,  тоже почувствовал  бы
себя не совсем ловко.
     Я внимательно оглядел  Пьера Дакоса.  Не обыскать ли его? А вдруг он по
неизвестным  мне причинам питает к Вулфу ненависть или его нанял один из тех
многих  людей,  убежденных, что  без Вулфа жить  на свете будет легче? Такая
возможность не  исключалась,  но  к  чему  тогда прибегать  к столь  сложным
трюкам? Например, куда  проще и  надежнее положить что-нибудь в  соус или  в
другое блюдо во время посещения Вулфом ресторана "Рустерман". Кроме того, не
только  Пьер  изучал  меня  с  близкого  расстояния, я  в свою очередь  тоже
внимательно  приглядывался к  нему. И он не  смахивал  на  хладнокровного  и
расчетливого убийцу.
     -- Моя пижама будет вам велика, -- заметил я.
     -- Я не стану раздеваться, -- покачал он головой. --  Обычно я сплю без
ничего.
     -- Ладно. На  кровати в Южной комнате достаточно одеял. Расположена она
двумя пролетами  выше  на том же этаже, что и моя, над комнатой Вулфа. Когда
вы  позвонили, я уже поднимался к себе. Пойдемте. Покажу вам, где вы сможете
переночевать, -- добавил я, вставая.
     --  Но, мистер Гудвин, мне не хотелось бы... Я мог бы --остаться здесь,
-- проговорил Пьер, тоже поднимаясь.
     -- Не можете. Или вы ляжете наверху, или вам придется уйти.
     -- Я не хочу уходить. В  воскресенье вечером кто-то пытался  меня сбить
машиной. Намеренно. Я боюсь выходить на улицу.
     --  Тогда следуйте  за мной.  Быть может,  в  самом  деле  утро  вечера
мудренее...
     Я  направился к выходу,  и Пьер  послушно  пошел за мной. Перед тем как
закрыть дверь,  я выключил  освещение.  Обычно я  поднимаюсь  по  ступенькам
довольно быстро, и мне пришлось ждать его на площадке лестницы, поскольку он
не поспевал  за мной. На  третьем этаже я  повернул  налево, распахнул дверь
Южной  комнаты  и  включил свет.  Проверять  наличие постельного  белья  или
необходимого ассортимента предметов туалета в ванной комнате не требовалось;
я знал -- все в идеальном порядке. Было нужно лишь включить отопление.
     -- Мне очень жаль, мистер Гудвин, -- сказал Пьер. -- Очень, очень жаль.
     -- Мне тоже, -- заметил я. -- Жаль, что вы оказались в столь неприятной
переделке.  Оставайтесь  в помещении, пока  я не приду -- около девяти часов
утра -- и не  сообщу  о  результатах разговора с  мистером  Вулфом. Если  вы
попытаетесь открыть дверь и  выйти в коридор до восьми часов, в моей комнате
зазвучит гонг, и я примчусь -- в каждой руке по пистолету. Обыкновенные меры
безопасности. Могу предложить вам  что-нибудь выпить. Скажем, виски? Поможет
вам это заснуть?
     Пьер   отказался,   еще  раз   высказав   свое  сожаление  относительно
причиненного  беспокойства,  и  я вышел, притворив за  собой дверь. В  своей
комнате я взглянул на часы. Семнадцать  минут второго. Ничего не получится с
положенными  восьмью  часами  сна.  Обычно,  ложась  так  поздно,  я  ставлю
радиобудильник  на  половину   десятого,  но   в  сложившейся  ситуации  это
исключалось. Мне следовало  подняться, привести себя в порядок и доложить  о
нашем госте Вулфу  до того, как он отправится наверх, в  оранжерею, в девять
утра.  Конечно, я высчитал, сколько  времени пробыл в своей комнате,  прежде
чем это случилось. Шесть или семь минут.
     Не люблю спешить,  готовясь ко сну. Поэтому  я, не торопясь, достал  из
шкафа  пижаму, включил  охранную  сигнализацию,  выложил  на  ночной  столик
содержимое  карманов,  откинул  постельное  покрывало, переключил  телефон и
перевел  еще  два  других  рычажка, повесил пиджак и галстук  на место, снял
ботинки  с носками и как  раз  расстегивал поясной  ремень, когда  произошло
землетрясение, и весь  дом  заходил  ходуном.  Покачнулся  и  пол под  моими
ногами. Я долго  пытался определить, что  напоминал  слышанный мною звук, но
безуспешно. Он не походил ни на небесный гром, ни на ружейный выстрел, ни на
какой другой знакомый мне звук. Это не был ни глухой удар, ни резкий хлопок,
ни  отдаленный гул,  а просто  что-то  очень громкое. И не удивительно. Ведь
меня отделяли от источника стены и двери.
     Я выскочил  в коридор и включил свет. Дверь Южной комнаты была закрыта.
Подбежав  к ней, я  повернул  ручку.  Дверь  оказалась  запертой изнутри.  Я
кинулся  вниз  по  лестнице.  Убедившись,  что  дверь  в  спальню  Вулфа  не
повреждена, я постучал тремя условными ударами и услышал голос Вулфа:
     -- Арчи?
     Открыв дверь и вбежав, я включил освещение. Не знаю почему, но в желтой
пижаме  Вулф выглядит более объемным, чем  в обычном костюме.  Не  толще,  а
именно объемистее. Откинув желтое одеяло с электрическим подогревом и черное
покрывало, он сидел в постели.
     -- В чем дело? -- спросил Вулф.
     -- Не знаю, -- ответил я,  надеясь, что мой голос не дрожит  от радости
застать его живым.  -- Поместил человека в Южную  комнату. Дверь  заперта на
засов изнутри. Пойду проверю.
     Из трех  окон  на южной  стене  среднее  всегда  закрыто  и  занавешено
гардинами,  два  крайних  остаются  на  ночь приоткрытыми  примерно на  пять
дюймов.  Раздвинув  гардины,  я  распахнул среднее окно  и выбрался  наружу.
Пожарная  лестница  была  шире окна  всего  на  один  фут.  Я пытался  потом
вспомнить,  ощущали  ли  мои голые  пятки холод железных  ступенек,  пока  я
карабкался по  лестнице,  но  так  и  не вспомнил. Уверен,  что  не ощущали,
особенно когда, поднявшись, я увидел, что стекла в окнах Южной комнаты почти
все вылетели. Просунув руку между зазубренными остатками стекол, я отодвинул
задвижку, распахнул сохранившиеся створки рамы и заглянул в комнату.
     Пьер  лежал  на спине головой к окну,  ногами к  двери справа.  Смахнув
осколки с подоконника, я  пролез в комнату и приблизился к нему. Лица у него
не  было. Мне  еще  не доводилось  видеть что-либо подобное. Будто  кто-то с
силой  размазал  по  физиономии  несчастного  кусок сочного  пирога  и затем
обильно полил  месиво красным сиропом. Вне всякого сомнения, он был мертв. И
я  как  раз присел  на  корточки,  чтобы  окончательно удостовериться, когда
услышал три гулких  удара  в дверь. Отворив, я увидел Вулфа.  Одну  из своих
тростей  он  держит внизу,  в  коридоре, у вешалки,  четыре  же других -- на
специальной  подставке в своей спальне. Сейчас он крепко сжимал в руке самую
здоровую из них -- с набалдашником с мой кулак, -- сделанную, по его словам,
из черногорской яблони.
     -- Вам эта палка не понадобится, -- заметил я, пропуская его в комнату.
     Вулф переступил порог и огляделся.
     -- Пьер Дакос, из ресторана "Рустерман", -- пояснил я. -- Пришел вскоре
после  моего возвращения  домой и заявил, что кто-то собирается его убить  и
ему нужно обо всем  рассказать вам. Я сказал  ему, что если дело неотложное,
то  он  может открыться мне или же прийти  снова  в одиннадцать часов утра и
исповедаться вам. Как  он утверждал,  кто-то  пытался сбить его автомашиной,
и...
     -- Меня не интересуют такие подробности.
     -- А их вовсе и  нет. Пьер Дакос хотел подождать до  утра  на кушетке в
кабинете, но, конечно, об этом не могло  быть и речи; я привел  его  наверх,
приказал  никуда из комнаты не выходить и отправился к себе. Через несколько
минут я  услышал грохот, и тут же весь дом затрясся. Я  пошел справиться, но
Дакос запер дверь изнутри, и...
     -- Он мертв?
     -- Да. Оконные стекла вылетели  наружу, следовательно, бомба взорвалась
внутри. Прежде чем звать на помощь, я немного осмотрюсь. Если вы...
     Я замолчал, так  как  Вулф подошел к Пьеру и, наклонившись, внимательно
вгляделся. Затем, выпрямившись,  окинул взглядом комнату. Он увидел:  дверцу
шкафа, которая, с силой ударившись о стену, разлетелась на куски,  упавшие с
потолка  и валявшиеся на полу куски штукатурки, опрокинутый, стол и разбитую
настольную лампу, отброшенное к кровати кресло и многое другое.
     -- Полагаю, ты не мог поступить иначе, -- сказал он, посмотрев на меня.
     -- Ты был вынужден.
     С  тех пор мы  неоднократно  спорили по поводу  истинного смысла данной
реплики, но в ту минуту я лишь ответил:
     -- Разумеется. Я хочу только...
     --  Я знаю,  что у тебя на  уме,  однако  сперва надень ботинки.  Я  же
запрусь в своей спальне и останусь там, пока полиция не уйдет, -- я не желаю
ни с кем из них говорить. Передай Фрицу: когда он понесет мне завтрак, пусть
убедится, что поблизости никого  нет.  Когда придет Теодор, скажи ему, чтобы
сегодня  меня  в оранжерее не ждал. Есть что-нибудь  еще, что ты должен  мне
непременно сообщить?
     -- Нет.
     Вулф  удалился,  все  еще держа трость из черногорской яблони за тонкий
конец. Я не слышал шума лифта -- аначит, Вулф пошел вниз по лестнице пешком,
босой. Редкостный случай. Просто невероятно!
     В действительности Вулф не знал, что я собирался делать, не знал, что я
намеревался  спуститься в цоколь к Фрицу. Но сначала  я зашел  к себе, надел
носки,  ботинки  и пиджак, затем  прошел  в кабинет  и  установил  термостат
отопления на 20 градусов по Цельсию и только потом спустился к Фрицу, громко
постучал и назвал себя. Обычно Фриц спит довольно крепко, но через полминуты
дверь отворилась. Подол ночной рубашки Фрица развевался на сквозняке -- Фриц
оставляет на ночь окно открытым. Наш с  ним спор на тему: "пижама или ночная
рубашка" -- все еще не окончен.
     -- Жаль  прерывать  твой сон, -- сказал я,  --  но  случилась маленькая
неприятность. К нам  пришел один  человек, и я поместил его в Южную комнату.
Бомба,  которую он принес с собой,  взорвалась  и  уложила его  наповал. Все
разрушения ограничены  Южной  комнатой.  Мистер  Вулф  поднялся взглянуть  и
теперь  забаррикадировался у себя в  спальне.  Тебе,  пожалуй,  не  придется
больше дрыхнуть:  в доме скоро соберется целая  армия  и начнется  кутерьма.
Когда понесешь ему завтрак...
     -- Всего пять минут, -- произнес Фриц. -- Ты будешь в кабинете?
     -- Нет. Наверху. В одной комнате. Когда понесешь  ему завтрак, убедись,
что поблизости никого нет.
     -- Четыре минуты. Я нужен тебе наверху?
     -- Нет. Внизу. Ты будешь впускать пришельцев, другой помощи  от тебя не
требуется. Никакой спешки; прежде чем звонить  в полицию, мне  нужно  сперва
кое-что сделать.
     -- Кого конкретно я должен впустить?
     -- Всех вместе и каждого поодиночке.
     -- Черт побери!
     -- Не возражаю.
     Я повернулся и направился к лестнице. Поднимаясь, я решил не заходить в
кабинет за резиновыми перчатками. Не хотелось терять время.
     Дакос по-прежнему  лежал на  полу,  и  нужно  было выяснить,  отчего он
внезапно очутился в таком положении.  Не претендуя  на роль эксперта, я  уже
кое  о чем догадывался,  и  у  меня уже появилась  некоторая идея. Там и сям
среди штукатурки на полу я обнаружил мелкие кусочки какого-то предмета, явно
упавшие не с потолка, которые я не мог классифицировать. Наиболее крупный из
них  был размером  в половину ногтя моего  большого пальца. Но я также нашел
четыре кусочка алюминия. Самый большой  --  четверть дюйма  в ширину и почти
полдюйма в длину. На одном  были заметны темно-зеленые печатные буквы "едр",
на двух других -- буквы "до" и "ду". На четвертом  ничего не было. Я оставил
их, где  они лежали.  Вся  загвоздка  с удалением улик с места  преступления
состоит в  том, что, когда  возникает  надобность  их предъявить, необходимо
объяснять, откуда они у вас.
     Занимавший меня второй вопрос,  который и  побудил,  собственно говоря,
подумать  о резиновых  перчатках,  сводился  к следующему:  не  содержат  ли
карманы Пьера каких-либо записей или других сведений, способных пролить свет
на  причины случившегося?  Встав на колени  рядом с трупом, я тщательно  его
обыскал.  Карманы  пальто, которое  он так и  не  успел снять, были пусты. В
брюках и в пиджаке --  набор обычных предметов:  сигареты, спички, несколько
долларов мелочью, связка ключей,  носовой платок, перочинный нож, бумажник с
водительскими правами, кредитной карточкой и банкнотами на сумму восемьдесят
четыре доллара;  но абсолютно ничего, что  могло  бы послужить хоть какой-то
зацепкой. Конечно, существовали и другие возможности: он мог спрятать что-то
в ботинках  или прилепить пластырем  к  голому телу; однако на такие  поиски
потребовалось бы слишком много времени, а я и так уже чересчур затянул дело.
     Спустившись в кабинет, где уже находился Фриц, полностью одетый,  я сел
за свой письменный стол,  подтянул к себе телефонный аппарат и набрал номер,
который знал наизусть.





     Отношение   сержанта  Пэрли   Стеббинса  ко  мне   и   Вулфу   довольно
противоречивое  или, вернее, настороженное. Когда мы попадаемся ему на глаза
хотя  бы  в  десяти  милях  от  места  какого-нибудь  убийства,  он начинает
сожалеть, что занимается расследованием  тяжких преступлений,  а не дорожных
происшествий  или  ловлей  торговцев  наркотинами. Вместе  с тем он по опыту
знает: если мы где-то поблизости, то непременно случится что-то неожиданное,
чего  ему  никак  нельзя пропустить.  Мое  отношение  к  нему  сложилось под
влиянием  убеждения,  что  встречаются сержанты  полиции  и похуже.  Мог  бы
назвать здесь некоторых поименно.
     Утром, в четыре часа пятьдесят две минуты, Стеббинс сидел в  кабинете в
желтом  кожаном кресле.  Проглотив очередной кусок сандвича, приготовленного
из выпеченного Фрицем хлеба и вареного языка, он заявил:
     -- Тебе -- черт возьми! -- прекрасно известно: по долгу службы я обязан
спросить  Вулфа,  не  сказал  ли  когда-нибудь  Дакос  или кто-то  другой  в
ресторане что-либо  такое, что могло бы  помочь  расследованию. И если он не
ответит мне,  то эти же  самые вопросы задаст  ему тот,  кто  придет  сюда в
одиннадцать часов утра или в шесть часов вечера.
     Разделавшись с собственным сандвичем, я заметил:
     --  Сомневаюсь,  чтобы  кому-то  удалось   добраться  до  Вулфа.  Ни  в
одиннадцать,  ни даже в  шесть. Возможно, он не станет разговаривать даже со
мной. Ведь человека  убили в его доме,  в каких-то десяти футах от  него! Ты
ведь его знаешь, не так ли?
     --  Еще бы. Инспектор тоже знает его  не хуже меня. Но я  хорошо знаю и
тебя. Если ты полагаешь, что сможешь...
     --  Не  начинай  все  снова!  --  хлопнул я  ладонью  по  столу.  --  В
подписанном мною  протоколе допроса я  указал,  что  обыскал Пьера. Надеялся
обнаружить хоть что-нибудь, о  чем следовало бы упомянуть, оповещая полицию.
Но  я  ничего не  присвоил.  Признаюсь: я  не  включил в  протокол некоторые
собственные   заключения,   касающиеся  улик,   которые   непременно   будут
использованы в суде, если и когда он состоится.
     -- Ах, ты все-таки что-то утаил.
     -- Совершенно верно.  Но ты ведь все  равно отправишь  найденные  здесь
вещественные  доказательства  в  лабораторию,  и  им  не  понадобится  много
времени,  чтобы сделать  правильные  выводы, не  больше двух-трех дней.  Но,
возможно,  тебе  доставит  удовольствие  самому  навести  их  на  след.  Мне
известно, в чем была бомба.
     -- Тебе было известно и ты не включил это в свои показания?
     -- Изложение моих  умйзаключений  заняло бы целую страницу, а я здорово
устал  и,  кроме того, предпочитаю информировать  тебя устно. Приходилось ли
тебе когда-либо видеть Сигары "Дон Педро"?
     Не  спуская с  меня  пристального  взора,  Стеббинс  проглотил  остаток
сандвича.
     -- Нет, не приходилось, -- ответил он.
     -- Кремеру жевать их  не  по карману. Стоят  девяносто центов за штуку.
Ресторан  "Рустерман"  держит их  для своих  состоятельных  клиентов. Каждая
сигара  в алюминиевой  трубке, на которой  заглавными темно-зелеными буквами
напечатано:  "ДОН  ПЕДРО", а  ниже,  строчными: "Гондурас". Среди  собранных
специалистами  вещественных доказательств  есть  три  кусочка  алюминия,  на
которых заметны  печатные буквы  "до", "ду" и  "едр".  Таким образом,  как я
понимаю,  ночью произошло следующее. Когда я  вышел из  Южной комнаты, Дакос
несколько минут посидел, или постоял, или же походил взад и  вперед, а потом
решил  разуться и лечь спать.  Он подошел к стенному  шкафу и открыл дверцу.
Когда  ты  снимаешь пальто  и  готовишься  его  повесить,  ты  автоматически
проверяешь карманы? Я  всегда это  делаю. Пьер, по-видимому, поступал  точно
так же. В одном из карманов он обнаружил  алюминиевую трубку от  сигары "Дон
Педро".  Не имея  представления,  как  она попала  к  нему, он, естественно,
отвернул  крышку, держа предмет довольно близко  к лицу -- скажем, в  десяти
дюймах. Это осколком трубки рассекло ему  нижнюю челюсть. Существует научный
термин  для  той  силы, которая  вдавила его  лицо вовнутрь черепа, но я его
забыл. Если желаешь включить  это  название  в  протокол,  то  я  постараюсь
вспомнить.
     Крепко  сжав губы, Стеббинс  молча смотрел на меня из-под полуопущенных
век. В стакане еще оставалось на два пальца молока, и я выпил все до капли.
     --  Что касается тех кусочков алюминия, -- возобновил я разговор, -- то
это я сообразил еще до звонка в полицию, а вот до  остального -- где предмет
находился и как все случилось -- я додумался потом, желая чем-то занять свои
мозги,-- пока  слонялся без  дела  по дому. Я  также размышлял о том, что бы
произошло,  если  бы  я  обыскал  его, прежде чем проводить  наверх, в Южную
комнату. Я обязательно захотел бы взглянуть на содержимое  трубки. Ну что ж,
я здесь, перед тобой, живой.
     Почему"  его не  обыскал, я уже  объяснил. Поскольку  свои выводы  я не
включил в протокол, а сохранил лично для тебя, ты должен мне коробку конфет.
Предпочитаю карамель.
     -- Я  пришлю  тебе орхидею, --  наконец  разжал губы  Стеббинс.  --  Ты
прекрасно знаешь, как поступил бы Роуклифф, выслушав твою исповедь.
     -- А как же. Он послал бы целую команду  с  заданием -- выяснить, где я
недавно  приобрел сигары "Дон Педро". Но у тебя есть мозги, которые ты порой
используешь по прямому назначению.
     -- Включи  эти слова когда-нибудь в  свои показания.  Мои мозги говорят
мне:  что-то  сказанное Дакосом  могло навести  тебя на мысль,  каким  путем
алюминиевая  трубка  попала  к  нему  в карман пальто. Но в  твоем протоколе
ничего похожего нет.-- Видимо, я все начисто забыл.
     --  Кроме того,  мозги  подсказывают  мне:  окружной прокурор  пожелает
знать,  почему  я  не  доставил  тебя  в  полицейский   участок  в  качестве
подозреваемого.  Бомба  взорвалась около  половины  второго, ты  оказался  в
комнате  и обнаружил труп через три-четыре минуты,  в полицию же позвонил  в
два часа одиннадцать  минут, то есть  через сорок  пять минут, а тебе законы
хорошо известны, ведь ты лицензированный детектив.
     -- Нужно ли еще раз пережевывать одно и то же?
     -- Окружной прокурор потребует объяснить,  почему  я не  взял  тебя под
стражу.
     --  Не сомневаюсь, и ты сумеешь  объяснить. Я сделаю то же самое, когда
высплюсь. К чему было спешить? Орудие  убийства  Дакос явно принес с  собой.
Стояла  глухая  ночь. Если бы ты приехал через две минуты,  то все равно  не
смог бы предпринять никаких срочных  мер. Ты и сейчас  должен ждать до утра,
чтобы выяснить: с кем  он  встречался и чем занимался  до прихода  к  нам. В
ресторане  "Рустерман"  теперь  никого,  кроме  ночного сторожа,  да и  тот,
вероятно,  сладко  спит. У  меня  есть предложение. Вместо  орхидеи дай  мне
письменное  разрешение пройти в Южную комнату и  закрыть  чем-нибудь выбитые
окна. Или хотя  бы  одно  из  окон. Иначе  любой может пролезть в помещение,
поднявшись по  пожарной  лестнице.  Со штукатуркой и  другими  повреждениями
можно повременить.
     -- Всю штукатурку с пола забрали, -- проговорил Стеббинс.
     Он посмотрел на часы и поднялся, опираясь  руками на  подлокотники, что
делает редко.
     -- Черт возьми! Ты  все-таки в конце  концов с  чем-то  соглашаешься, с
тобой  уже  можно иметь дело. Окно уже  опечатано.  Оставь  печать в  покое.
Придет  кто-то из специалистов по взрывчатым устройствам, чтобы  еще раз все
осмотреть. Еще кто-нибудь явится поговорить с Вулфом.
     -- Я уже сказал, его, по всей вероятности...
     -- Слышал. Знаешь, что я думаю? По-моему, Вулф проделал дырку в потолке
и бросил сквозь нее бомбу. -- С этими словами Стеббинс направился к выходу.
     Я встал и, не торопясь,  последовал за ним. Мне некуда было торопиться.
Выпустив  Стеббинса, я запер входную дверь, навесил цепочку, выключил свет в
кабинете и в коридоре, потом поднялся к себе на третий этаж, оставив тарелки
и стаканы на своем письменном столе -- невероятный случай. Фриц забрался под
одеяло часом  раньше, накормив  по  собственной  инициативе сандвичами ораву
непрошеных гостей и дождавшись, когда все, кроме Стеббинса, уйдут.
     Я крепко  спал уже через  две  минуты  после того, как голова коснулась
подушки. Я  не хвастаю своей  способностью спать  при любых обстоятельствах,
поскольку это, как я  подозреваю, только свидетельствует  о моей примитивной
или плебейской  натуре  и,  быть  может,  еще  кое о чем, но  тем не менее я
вынужден признать за собой подобное качество. Устанавливая радиобудильник на
десять часов утра, я был уверен,  что меня поднимут  задолго до этого срока.
Правда, я выключил городской телефон и оставил только внутреннюю связь.
     Но  никто  и  ничто  не  нарушило  моего  сна.   Когда  приятный  голос
проговорил:  "Вы  никогда  не  пожалеете,  что,  поддавшись  порыву,  решили
попробовать единственный в своем роде крем, который пробуждает желание нежно
коснуться собственной  кожи", -- я, не открывая глаз,  протянул  руку, чтобы
выключить радио. Одновременно я попытался убедить себя,  что  еще один часок
сна  никому  не  повредит,   но  из  этого  ничего  не  вышло;  я  вспомнил:
существовала  проблема,  не терпящая  отлагательства. Она  касалась Теодора.
Кое-как разлепив веки, я по домашнему телефону позвонил в кухню.
     Через пять секунд раздался голос Фрица:
     -- Да.
     По его словам, он вовсе не копирует Вулфа. Дескать, Вулф говорит "да?",
а он, Фриц, произносит просто -- "да".
     -- Ты уже встал и одет, -- заметил я.
     -- Конечно. Отнес ему завтрак.
     -- И он поел?
     -- Да.
     -- Боже мой, ты немногословен, хотя и чувствуешь себя, судя по  голосу,
довольно бодро.
     -- Вовсе нет. Арчи. И он тоже в скверном настроении. А как ты?
     -- Я не бодрый и не вялый, а измочаленный. Что с Теодором?
     --  Он пришел и отправился наверх, в оранжерею. Я сказал ему,  чтобы не
ждал Вулфа.
     -- Я  скоро буду внизу,  но не хлопочи по поводу завтрака. Съем  второй
раздел "Тайме". С уксусом.
     -- С кетчупом вкуснее, -- ответил Фриц и положил трубку.
     Но когда  я наконец появился в  кухне, все было готово. Прибор, чашка с
блюдцем,  тостер  и сливочное  масло -- на маленьком  столе, "Тайме"  --  на
специальной подставке, а сковородка -- на плите. На  большом столе посредине
кухни  --   ломтики   свиного   рулета   с  кукурузной   начинкой  домашнего
приготовления. Я подошел  к холодильнику, налил апельсинового сока и  сделал
первый глоток.
     -- Я по-прежнему считаю,  -- заявил я, -- что мы с тобой  друзья. Ты --
мой  единственный  друг на  всем белом  свете.  Давай отправимся куда-нибудь
вместе. Может быть, в Швейцарию? Или еще дальше. Кто-нибудь звонил?
     -- Четыре раза, но  я не снимал трубку, и Вулф  тоже звонил, -- ответил
Фриц, прибавляя огня под сковородкой. -- Эта наклейка с  надписью "Нью-Йорк,
управление полиции" на двери той комнаты -- как долго она будет оставаться?
     --  Прекрасная  мысль, --  заметил я,  отхлебывая апельсиновый сок.  --
Давай-ка забудем все остальные  проблемы, вроде  газетных заголовков: "Гость
Ниро Вулфа  убит  в  его  доме"  или  "Арчи Гудвин впускает  в  дом будущего
мертвеца", и сосредоточим все внимание на этой двери. Великолепная мысль.
     Фриц положил  на  сковородку  ломтики  бекона,  а  я,  пристроившись за
маленьким столом,  принялся за "Таймс".  Президент Форд призывал американцев
кое-что  предпринять  против   инфляции.  Никсон   пребывал  в  шоке   после
Уотергейтской операции.  Судья  Сирика  заявил  адвокату Эрлихмана,  что  он
слишком  много  говорит. Арабы ставят  на  Арафата. Все эти сообщения обычно
мало интересовали меня,  но усилием воли я заставил себя  дочитать до конца.
Потом я  попробовал  другие  разделы: спорт,  погоду,  некрологи,  городские
новости  --  и  пришел  к  выводу,  что  приказать  голове  заняться  чем-то
конкретным можно только  в том случае, если  ваш разум  в  согласии  с вами.
Затем я попытался оценить значение  этого моего вывода, но тут  Фриц  принес
тарелку с двумя порциями свиного рулета с кукурузной начинкой. Ставя тарелку
на  стол,  он  издал  какой-то  звук,  похожий  на  "а-ах!".  Я спросил, что
случилось, и он ответил, что забыл подать мед, но сейчас принесет его.
     Когда я намазывал масло на третий  ломтик  поджаренного  белого  хлеба,
зазвонил телефон. Я  начал считать. После двенадцатого звонка телефон умолк.
Через некоторое время Фриц сказал:
     -- Никогда прежде не видел, чтобы ты так поступал.
     -- Тебе еще  предстоит увидеть многое из того, что я  никогда прежде не
делал. Ты убрал тарелки и стаканы, оставленные мною в кабинете?
     -- Я гам еще не был.
     -- Вулф говорил обо  мне, когда ты  относил ему завтрак или приходил за
подносом с грязной посудой?
     -- Нет. Лишь  спросил, бодрствовал ли я ночью. Я начал рассказывать ему
обо всем: сколько их было и тому подобное, но он меня остановил.
     -- Каким же образом?
     -- Взглянул на меня и повернулся ко мне спиной.
     -- Он был одет?
     --  Да. Коричневый костюм в тонкую полоску, желтая  рубашка, коричневый
галстук.
     Когда я  наконец поставил пустую  чашку на стол и отправился в кабинет,
часы показывали  десять минут  двенадцатого.  Раз Вулф  не  сошел вниз,  как
обычно, в одиннадцать часов, то, вероятно, сегодня  уже  вообще не появится.
Решив, что было бы ребячеством отступить от ежедневной рутины, я  вытер пыль
с письменных столов, оторвал вчерашний листок календаря, сменил воду  в вазе
на столе Вулфа, отнес  в кухню тарелки и стаканы, поставил кресло, в котором
сидел Стеббинс, на свое  место и принялся вскрывать  почту, но  меня прервал
звонок домашнего телефона. Сняв трубку, я проговорил:
     -- Я сейчас в кабинете.
     -- Ты позавтракал?
     -- Да.
     -- Поднимись ко мне.
     Захватив копию своих показаний  из ящика стола, я поднялся по лестнице.
Будучи приглашенным, я вошел без стука. Вулф сидел у стола между двух окон с
книгой в руках.  Или он уже расправился со своим экземпляром "Тайме", или же
его мозги, подобно моим, отказывались  сотрудничать. Когда я приблизился, он
опустил  книгу  --  "Дворцовая  гвардия"  Дэна  Ратера  и Гэри  Гейтса  -- и
пробурчал:
     -- Доброе утро.
     -- Доброе утро, -- ответил я также хмуро.
     -- Был уже в управлении полиции или у окружного прокурора?
     -- Нет еще. На телефонные звонки пока не отвечаю.
     -- Садись и доложи.
     Как всегда, он устроился в большом кресле.  Я пододвинул другое кресло,
поменьше, и сел.
     -- Для начала вам лучше познакомиться  с копией моих показаний сержанту
Стеббинсу.
     Я  передал  Вулфу копию протокола допроса на четырех  страницах. Обычно
ему достаточно прочесть один раз, однако в данном случае он опять вернулся к
первым двум страницам, где я дословно изложил беседу с Пьером Дакосом.
     -- А что ты не включил в свои показания? -- взглянул на меня Вулф.
     --  Мой  разговор  с  Пьером  приведен  полностью.  Слово  в  слово. Из
остального --  тоже  практически все; не упомянул  только,  что  вы  явились
вооруженным увесистой тростью и сказали мне, что, по вашему мнению, я не мог
поступить  иначе. А так все здесь на бумаге: и слова и поступки. И, конечно,
я опустил собственные догадки. Их я оставил для Стеббинса. После моего ухода
Пьер Дакос нащупал что-то  в кармане и вытащил этот предмет на свет. То была
алюминиевая  трубка, в какие  упаковываются сигары  "Дон Педро". Отворачивая
колпачок, он держал трубку перед глазами, всего в нескольких дюймах. Вы сами
видели его  лицо. На  полу  валялись кусочки алюминия, и я  различил  на них
отдельные  печатные буквы. Естественно, специалисты  собрали  их  и показали
Стеббинсу. И конечно же они скоро придут к аналогичному заключению, а потому
я счел целесообразным самому все выложить Стеббинсу.
     Вулф покачал головой.  Не знаю только,  относилось  ли это ко мне или к
Стеббинсу.
     -- Что еще ты рассказал ему?
     -- Ничего. У меня  больше  ничего и  не было... И никому другому...  Ни
медицинскому  эксперту,  ни  лейтенанту  Бернему,  которого  вы  никогда  не
встречали.  Я не  считал,  но,  по  словам  Фрица,  всего  перебывало у  нас
девятнадцать человек. Дверь Южной комнаты опечатана. Специалист  по взрывным
устройствам  собирается там поискать  возможные улики, по  всей вероятности,
уже сегодня днем.
     Когда Вулф  хочет что-то хорошенько обдумать и находится в  кабинете за
своим  письменным  столом  в  самом  удобном  для  него  кресле,  он  обычно
откидывается  назад и закрывает  глаза, однако спинка кресла  в  спальне  не
имеет  нужного угла наклона, поэтому он лишь прищурился  и стал дергать себя
за мочку уха. Так продолжалось минуты две.
     -- Ничего, -- произнес он наконец. -- Абсолютно ничего.
     -- Согласен. Ведь  вы -- величайший сыщик в мире. Но Стеббинс не верит.
По его мнению, Дакос все-таки кое-что мне сообщил -- возможно, не фамилию, а
просто дал какой-то намек, который я  не включил в свои показания, поскольку
мы намерены опередить полицию  и сами поймать убийцу. Безусловно,  мы  этого
хотим -- по  крайней  мере,  я  хочу. Могло ведь так случиться, что колпачок
отвинтил бы  я  сам.  Следовательно, я в неоплатном  долгу перед тем  малым,
который все это устроил.
     -- Я  тоже. В  моем собственном доме,  в то время, когда я мирно спал в
своей кровати. Это... это...
     Я  удивленно  поднял  брови.  Впервые  за многие  годы нашей совместной
работы Вулф оказался не в состоянии подобрать подходящие слова.
     Он с силой ударил кулаком по подлокотнику.
     --  Итак. Позвони  Феликсу и передай: мы будем у него  обедать... -- Он
взглянул на  стенные  часы.  -- Через полчаса. Если комнаты  на втором этаже
заняты, то  на самом верху, где удобно. Известны ли тебе какие-нибудь другие
источники информации о Пьере Дакосе, кроме ресторана "Рустерман"?
     Ответив, что  такие  источники мне не  известны,  я поднялся, подошел к
телефону, стоявшему на тумбочке у кровати, и набрал нужный номер.





     На самом  верхнем  этаже ресторана  "Рустерман"  когда-то располагалась
квартира Марко Вукчича, бывшего хозяина заведения  и друга детства  Вулфа, с
которым они вместе росли в Черногории. Вукчич был одним из трех знакомых мне
людей, называвших Ниро Вулфа по имени. Примерно в  течение года после смерти
Марко квартира пустовала, потом в нее въехал с женой и  двумя детьми Феликс,
который, будучи владельцем одной трети пакета акций, управлял рестораном под
попечительством Вулфа.
     Без двадцати пяти час мы с Вулфом сидели за столом у  окна, выходившего
на  Мэдисон-авеню,  между  нами  стоял   Феликс  --  тонкий,  подтянутый   и
элегантный, в черном костюме и белой рубашке, готовый к встрече гостей.
     -- Так, значит, устрицы, -- проговорил он. -- Они только что поступили,
самые свежие,  --  никогда  не видел более  великолепные  экземпляры, --  и,
конечно, много луку. Все будет готово через десять минут.
     -- И оладьи, -- добавил Вулф. -- Его зовут Филип?
     -- Филип Коррела. Разумеется, все знали Пьера, но Филип  -- лучше всех.
Как  я  уже сказал, мне не приходилось встречать Пьера где-нибудь еще, кроме
как здесь, в ресторане. Нам его будет недоставать, мистер  Вулф. Хороший был
человек. Трудно поверить... Прямо в вашем доме!  -- Феликс взглянул на часы.
-- Прошу меня извинить... Сейчас пришлю Филипа.
     Феликс ушел; в ресторан уже начали прибывать первые посетители.
     --  Ну что  ж,  -- заметил я. -- Миллионы людей также  скажут:  "Трудно
поверить... Прямо  в доме Ниро Вулфа!" Но, возможно,  некоторые заявят,  что
поверить в ото не так уж и трудно. Не знаю, что хуже.
     Вулф лишь  молча  и сердито  посмотрел на меня. Из  примерно семидесяти
человек  обслуживающего  персонала  ресторана  "Рустерман"  Вулф никогда  не
встречал только семерых или восьмерых, поступивших на работу после того, как
он оставил попечительство.
     Но вот появился Филип Коррела в белом переднике и поварском колпаке.
     -- Возможно,  вы  помните  меня,  мистер Вулф? --  спросил он. -- И вы,
мистер Гудвин.
     --  Разумеется,  --  ответил  Вулф.  --   У  нас  однажды  возник  спор
относительно одного специального соуса.
     -- Да, сэр. Вы не велели класть в него лавровый лист.
     -- Я  почти  всегда против  лаврового листа. Традиции нужно уважать, но
нельзя им  слепо поклоняться.  Слов  нет, вы  готовите  превосходные  соусы.
Присядьте,  пожалуйста.  Я предпочитаю, чтобы мои глаза находились с глазами
собеседника на одном уровне.
     --  Хорошо,  сэр.  Хотите  спросить  меня о  Пьере? Мы  были  друзьями.
Настоящими друзьями. Поверьте, я горько плакал. В Италии мужчины тоже иногда
плачут.  Я покинул Италию в двадцать четыре года.  Познакомился  с Пьером  в
Париже... По радио говорили, что вы нашли его мертвым. -- Филип посмотрел на
меня, затем перевел взгляд опять на Вулфа. -- В  вашем доме. Они не сказали,
почему он оказался у вас или почему его убили.
     Вулф втянул носом воздух и с шумом выпустил его через полуоткрытый рот.
Сперва Феликс, а теперь еще и Филип, а ведь они хорошо знали Вулфа.
     --  Он приходил  спросить меня о чем-то,  -- ответил  Вулф. -- Но я уже
спал и,  следовательно,  не знаю, о чем именно. Вот почему мне нужны  от вас
сведения. Раз вы  были его другом  и даже плакали, узнав о его смерти, можно
предположить, что  вы  не против,  чтобы человек, убивший его, был  пойман и
наказан. Не так ли?
     -- Конечно, я этого хочу. Вам известно... кто убил его?
     --  Нет,  но я  собираюсь узнать. Я хотел бы сообщить  вам кое о чем  в
конфиденциальном  порядке и задать несколько  вопросов.  Вы не должны никому
говорить  о  содержании  нашей беседы.  Абсолютно  никому. Вы можете хранить
тайну?
     -- Да, сэр.
     -- Немногие так уверены в себе. А вы?
     -- Я уверен, что могу хранить тайну. И не сомневаюсь, что сохраню ее.
     -- Прекрасно.  Пьер сказал мистеру Гудвину:  кто-то хочет  его убить. И
все. Пьер больше ничего не добавил. Говорил ли он вам об этом?
     -- Что кто-то намеревается его убить? Нет, сэр. Ни словечка.
     -- Говорил ли он когда-нибудь об опасности или угрозе его жизни?
     -- Нет, сэр.
     -- Не упоминал ли он какое-нибудь недавнее событие, слова или действия,
которые указывали бы на возможность возникновения угрозы?
     -- Нет, сэр.
     -- Однако  вы  встречались и разговаривали  с ним  совсем недавно? Быть
может, вчера?
     -- Конечно. Я работаю на кухне, он-в зале, но мы обычно вместе обедаем.
И вчера тоже... Я не видел его в воскресенье, поскольку ресторан был закрыт.
     -- Когда вы услышали... узнали о его смерти?
     --  По  радио...  сегодня  утром.  Во время передачи  новостей в восемь
часов.
     -- Всего лишь пять часов назад. Вы были,  понятно, потрясены,  и прошло
совсем  немного  времени. Возможно, вы  припомните  что-нибудь из сказанного
Пьером.
     -- Не думаю, что  смогу,  мистер Вулф.  Если вы имеете в виду что-то об
угрозе, о намерении убить его, то я уверяю вас -- мне ничего не известно.
     --  Вы  не можете  быть абсолютно уверенным. Память  иногда  выкидывает
прелюбопытные номера.  Следующий вопрос очень важен. Как  Пьер Дакос сообщил
мистеру Гудвину, какой-то  человек собирался  его  убить.  Значит, произошло
нечто  экстраординарное, заставившее  Пьера опасаться  за свою жизнь. Когда?
Накануне?  Правильный ответ  очень облегчил бы розыск преступника, потому-то
данный  вопрос имеет большое значение.  Как  он  вел себя вчера  за  обедом?
Обыкновенно? Или было что-то необычное в его поведении, настроении?
     -- Да,  сэр, было.  Я вспомнил, когда  вы спросили,  не  говорил  ли он
что-либо об опасности. Он как будто не слушал  меня, когда я  разговаривал с
ним,  был  непривычно молчалив.  Когда  я спросил, не лучше  ли  ему обедать
одному, он сказал, что сильно переживает, так как перед тем перепутал заказы
и  принес   клиентам   не  те  блюда.  Объяснение   показалось   мне  вполне
естественным. Пьер был  очень самолюбив. Официант, считал он, не имеет права
ошибаться, и гордился тем, что никогда еще не допустил промаха  в работе. Не
знаю,  возможно, так оно и было.  Феликс должен  знать наверняка. Пьер часто
говорил  о  вас. Дескать, всякий раз, когда вы  здесь, вы  предпочитаете его
другим официантам. Он очень гордился своей работой.
     -- А он в самом деле перепутал заказы?
     -- Не знаю. Но зачем ему было на себя  наговаривать? Можно справиться у
Феликса.
     -- Позднее он возвращался к этой теме?
     -- Нет, сэр. И конечно, я никому не говорил.
     -- Пребывал  ли  он в таком  же настроении и  в субботу? Был расстроен,
подавлен?
     -- Я не... -- нахмурился Филип. -- Нет, сэр.
     -- Прошу вас,  --  сказал Вулф,  --  при  первой же  возможности сесть,
закрыть  глаза и попытаться воскресить в памяти  каждое слово, произнесенное
Пьером вчера. Постарайтесь изо  всех сил, и вы  удивитесь -- как и многие до
вас,  -- способности  вашей памяти  восстановить, казалось,  прочно забытое.
Обещаете?
     -- Да, сэр, но не  здесь. Тут я не  в состоянии сосредоточиться. Потом,
после работы... Обещаю.
     -- О результатах сообщите мне или мистеру Гудвину.
     -- Да, сэр.
     --  Превосходно. Надеюсь скоро вас услышать. А  теперь  еще один важный
вопрос. Если его убил кто-то  из работающих здесь, в ресторане, то кто  это,
по вашему мнению, мог быть? У кого были основания желать, чтобы он умер? Кто
боялся, или ненавидел его, или же извлекал выгоду из его смерти?
     --  Здесь, в ресторане, и вообще -- никто, -- энергично замотал головой
Филип.
     --  Вы не можете ручаться.  Очевидно, вы просто в неведении, раз Дакоса
все-таки кто-то убил. Филип все еще продолжал трясти головой.
     -- Нет, сэр.  Я хотел сказать  --  да,  сэр.  Вы правы.  Но  мне трудно
поверить.  Когда  я услышал сообщение  по радио, я сам подумал: кто  же  мог
убить  Пьера? Почему его убили? У него не было врагов. Никто его не  боялся.
Пьер был очень  хорошим, честным  человеком. Не  без  слабостей, конечно. Он
слишком увлекался лошадиными скачками и тратил  много денег  на бегах. Но он
знал свой недостаток и старался исправиться. Неохотно говорил на  эту  тему,
но порой у него прорывалось. Я был  ему лучшим другом, но он никогда не брал
у меня взаймы.
     -- А у других?
     -- Не думаю...  Едва  ли...  Во  всяком  случае,  ни  у  кого  здесь, в
ресторане. Иначе пошли бы неизбежные разговоры. Можете спросить у Феликса.
     Очевидно, Филип полагал, что Феликс буквально обо всем осведомлен.
     -- Приходилось ли Дакосу выигрывать крупные суммы?
     --  Наверняка  я не  знаю. Он  не любил  распространяться  об этом.  Но
однажды Пьер сказал мне, что выиграл двести тридцать долларов, другой раз --
сто  с  небольшим.  Точно не помню,  но,  кажется,  он  никогда не  упоминал
проигрыши.
     -- Как он делал ставки? Через букмекера ипподрома?
     --  По-моему,  через букмекера, но  точно не знаю. Позже он пользовался
услугами подпольного тотализатора. Об этом он мне сам рассказывал.
     -- Подпольного тотализатора?
     -- Да, сэр.
     Вулф вопросительно взглянул  на меня. Я  успокаивающе  кивнул. О многом
Вулф не имеет ни малейшего понятия, хотя и читает газеты.
     --  Разумеется,  вы встречались  с  ним  в других местах,  а  не только
здесь,;- вновь повернулся Вулф к Филипу. -- Бывали ли вы когда-нибудь у него
дома?
     --  Да, сэр.  Неоднократно. Он проживал на Западной Пятьдесят четвертой
улице.
     -- С женой?
     -- Она  умерла  восемь лет назад.  С ним жили дочь и  отец. Прежде отец
держал в Париже  небольшую  закусочную,  но когда  ему исполнилось семьдесят
лет, он закусочную продал и переехал к Пьеру. Ему сейчас около восьмидесяти.
     Вулф закрыл  глаза, затем  вновь  открыл,  взглянул на  меня, потом  на
стену,  однако  часов  там  не  оказалось.  Зажав  концы  жилетки большим  и
указательным  пальцами  обеих  рук,  он  потянул  ее  вниз.  Каждый  раз  он
проделывал подобный  трюк совершенно  бессознательно, а я никогда не обращал
на это его внимание. Для меня же  данный жест  означал,  что  настало  время
приступить к обеду.
     -- Вопросы? Относительно скачек? -- спросил Вулф меня.
     -- Один вопрос, но не о скачках, -- взглянул я на Филипа. -- Номер дома
на Пятьдесят четвертой улице?
     -- Триста восемнадцатый. Между Девятой и Десятой авеню.
     --  У нас, вероятно, будут еще  вопросы, --  добавил Вулф, -- но с ними
можно  подождать.  Вы  очень  помогли,  Филип,  и  я перед вами в  долгу. Вы
работаете сегодня вечером?
     -- Да, сэр, непременно. До десяти часов.
     -- Возможно,  к вам опять придет мистер Гудвин... Феликс уже принял наш
обеденный заказ. Пожалуйста, передайте ему, что можно подавать.
     -- Слушаюсь,  сэр, -- поднялся Филип. -- Пожалуйста, сообщите мне, если
вам удастся  что-нибудь выяснить.  Я хотел бы  знать. Мне обязательно  нужно
знать все об этом случае.
     Вот так-то. Можно было подумать -- перед нами инспектор Кремер.
     Между тем Вулф лишь заметил:
     -- Мне тоже необходимо знать. Скажите Феликсу, что пора сервировать.
     Филип повернулся и удалился, не сказав "да, сэр".
     -- Он просто  гадает -- кто из  нас убийца: вы  или я? -- заметил я. --
Вероятно, он склонен отдать все-таки предпочтение мне.
     Всякий раз, вкушая пищу в "Рустермане", Вулф сталкивается с одной и той
же проблемой. Возникает неизбежный конфликт. С одной стороны, Фриц -- лучший
повар в мире, но,  с другой стороны,  уважение  к памяти  Марко  Вукчича  не
позволяет  ему  давать  оценку  и  критиковать  блюда, приготовленные в этом
ресторане.  В  результате  Вулф перекладывает всю ответственность  на  меня.
Расправившись с третьей частью своей порции  запеченных устриц, он, взглянув
на меня, спросил:
     -- Ну как?
     -- Вполне съедобно, -- ответил я. -- Быть может, поменьше бы мускатного
ореха,  -- но,  конечно, это дело вкуса, -- и, как мне кажется, лимонный сок
-- из бутылки. Оладьи здесь пекут отменные, однако подают все сразу,  кучей,
в то время как  Фриц выдает одновременно только три штуки: две вам, одну  --
мне. Но тут уж ничего не поделаешь.
     --  Мне  не следовало  тебя  спрашивать,  -- заявил  Вулф. --  Сплошное
бахвальство.  Ты  не в состоянии определить происхождение  лимонного сока  в
готовом блюде.
     Конечно же  он пребывал в состоянии раздражения. Согласно введенному им
неписаному  правилу,  говорить  во  время  еды  о  наших  рабочих  проблемах
запрещалось.  Но сейчас у  нас не  было ни клиента, ни видов  на гонорар,  и
дело, которым мы  теперь занимались, носило  сугубо семейный характер; Вулфу
волей-неволей приходилось о  нем думать. И  в довершение  обслуживал нас  не
Пьер, которого он больше никогда здесь не увидит, а какой-то венгр или поляк
по  имени Эрнст, имевший склонность опрокидывать посуду. Между тем Вулф съел
все,  что нам  принесли,  включая -- по моему  предложению  -- и  миндальное
слоеное мороженое,  а также  выпил две чашки кофе. Что  же касается темы для
разговора,  то тут  проблем не  возникло.  "Уотергейт"  широко  обсуждался в
обществе, и  Вулф знал об этой  афере,  пожалуй,  больше, чем любая,  взятая
наугад, дюжина американцев. Ему,  например, были известны даже  имена деда и
бабки Халдемана.
     Вулф  сперва  намеревался  еще  раз  поговорить с Феликсом, но когда мы
поднялись из-за стола, он сказал:
     -- Ты можешь подогнать машину к боковому входу?
     -- Прямо сейчас?
     -- Да. Мы навестим отца Пьера Дакоса.
     -- Мы? -- изумился я.
     -- Разумеется.  Если ты доставишь его в  наш  дом, нам могут  помешать.
Поскольку мистер Кремер и  окружной прокурор пока  не смогли найти нас, они,
возможно, приготовили ордер на задержание.
     -- Я мог бы привезти его сюда.
     --  Ему  почти  восемьдесят  лет;  возможно,  он  уже  не  в  состоянии
самостоятельно  передвигаться. Кроме  того, мы, быть  может, застанем там  и
дочь.
     --  Найти  место для стоянки  автомобиля в  районе пятидесятых улиц  --
безнадежное дело. Не исключено также, что придется взбираться  на третий или
четвертый этаж здания без лифта.
     -- Там увидим. Так сможешь подогнать машину к боковому входу?
     Я  сказал  "конечно"  и подал  ему пальто  и шляпу.  И  правда -- чисто
семейное дело. Ради  клиента, независимо от важности предприятия и  величины
гонорара,  он  никогда  бы  не согласился  терпеть подобные неудобства. Вулф
воспользовался служебным лифтом ресторана,  а я спустился к  главному входу:
мне нужно было сказать Отто, куда подогнать машину.
     Западные пятидесятые улицы -- это  смесь питейных заведений, пакгаузов,
обшарпанных домов без  лифтов, но,  как  я знал, тот квартал,  к которому мы
стремились, состоял  преимущественно из старых кирпичных особняков, а  возле
Десятой  авеню находилась  подходящая  автостоянка.  По  дороге  я предложил
доехать до гаража, оставить там наш автомобиль,  который принадлежит Вулфу и
на  котором  езжу я, и взять такси.  Однако  Вулф отверг мое преложение.  Он
убежден,  что когда за  рулем движущегося транспортного средства нахожусь я,
то  риск  существенно уменьшается. Таким образом, я проследовал  до  Десятой
авеню и на  стоянке  обнаружил свободное  место, всего за  один  квартал  до
нужного нам адреса.
     Дом 318 выглядел довольно сносно. Некоторые из здешних особняков заново
перестроили, а в подъезде, в который мы вошли, стены даже обшили деревянными
панелями  и  установили  внутренний  телефон. Я  надавил  на  кнопку  против
таблички: "Дакос", поднес трубку к уху и скоро услышал женский голос:
     -- Эта-а кто тама?
     "Если  говорит  дочь Пьера, -- подумал я, -- ей следовало  бы поучиться
манерам.  Но, наверное, у нее  был  трудный  день:  досаждали  представители
полиции, прокуратуры, журналисты".
     Часы показывали десять минут четвертого.
     -- Ниро Вулф, -- сказал я в микрофон. -- В-У-Л-Ф. Поговорить с мистером
Дакосом. Ему это  имя, вероятно, знакомо.  С Вулфом еще Гудвин, Арчи Гудвин.
Мы знали Пьера многие годы.
     -- Parlez vous francais?
     Эти три слова, хотя и с трудом, я все-таки понял.
     -- Мистер Вулф говорит по-французски.  Подождите. Она спрашивает  парле
ли вы Франсе, -- повернулся я к Вулфу. -- Держите.
     Он  взял  телефонную  трубку, а  я  посторонился, чтобы  освободить ему
место. Поскольку его слова воспринимались мною  всего лишь как набор звуков,
я провел несколько минут, с удовольствием рисуя себе приятную картину, когда
сотрудник  полиции,  нажав кнопку, в  ответ услышит:  "Парле ву франсе?" Мне
очень  хотелось,  чтобы  это  случилось с  лейтенантом  Роуклиффом  и  парой
знакомых журналистов, прежде  всего с Биллом Уэнгретом из газеты "Тайме". Но
вот Вулф  повесил  трубку,  и  когда раздался желанный щелчок,  я  распахнул
дверь.  Перед  нами, на  противоположном конце  вестибюля, находился лифт --
дверцы гостеприимно раздвинуты.
     Если  вы  говорите  по-французски  и  хотели  бы  иметь  перед  глазами
дословное  содержание  беседы  Вулфа с  Леоном  Дакосом,  отцом Пьера, то, к
сожалению, я ничем не могу вам помочь. Правда, у меня сложилось определенное
представление о том,  как протекал разговор; судил я по интонации их голосов
и по выражению лиц. Поэтому я доложу только то, что  мне довелось наблюдать.
Во-первых,  в дверях  квартиры нас  встретила вовсе не дочь Пьера.  Эта дама
давно  помахала ручкой и сказала  "адью"  своим пятидесяти, а  быть может, и
шестидесяти годам. Низкого  роста,  коренастая,  с круглым, полным  лицом  и
двойным подбородком,  в белом переднике и с белой наколкой на седых волосах,
она,  по-видимому,  говорила  немного  по-английски,  хотя  выглядела  явной
чужестранкой.  Приняв  у  Вулфа пальто и  шляпу,  служанка проводила  нас  в
гостиную. Дакос  находился здесь: сидел в  инвалидной  коляске у  окна.  Для
описания   его  внешности  достаточно  сказать,  что   это  был  высохший  и
сморщенный, но все  еще довольно крепкий  старик. Сейчас он, вероятно, весил
на тридцать фунтов меньше, чем  в пятьдесят лет, но когда я пожал протянутую
руку, то почувствовал  сильную хватку. На протяжении  часа и двадцати минут,
проведенных с  ним, он не произнес ни  одного понятного мне  слова. По  всей
видимости, он вообще не говорил по-английски, и, должно быть, именно поэтому
служанка спросила меня по домашнему телефону, знаю ли я французский.
     Уже через двадцать  минут после начала разговора тон их голоса и манера
поведения позволили заключить, что  потасовки не будет. А  потому я спокойно
поднялся, огляделся и подошел к шкафу со стеклянными дверцами.
     На полках  красовались  главным образом различные безделушки -- фигурки
из слоновой кости и фарфора, морские раковины, выточенные из дерева яблоки и
прочее, --  но на одной полке была выставлена коллекция трофеев с надписями:
серебряные кубки, медали, похожие на золотые, и  несколько  цветных муаровых
лент. На  всех предметах я мог разобрать только имя: "Леон Дакос". Очевидно,
его закусочная чем-то проявила  себя  и заслужила  благодарность  сограждан.
Полюбовавшись  коллекцией,  я  продолжил  осмотр  помещения --  естественное
занятие в доме человека,  которого совсем недавно убили. И, как водится, мои
усилия оказались  напрасными. Никаких  стоящих улик. Фотография в  рамке  на
столе, очевидно, представляла собой портрет покойной матери Пьера.
     В  дверях  появилась  служанка в белом переднике,  подошла  к  Дакосу и
что-то  сказала.  Он покачал головой  из стороны  в  сторону.  Когда женщина
проходила мимо меня, я попросил позволения воспользоваться ванной  комнатой,
и она провела меня  в дальний конец коридора.  В действительности я ни в чем
не испытывал неудобства, а просто хотел как-то убить время. На обратном пути
я  заметил открытую дверь и вошел в  комнату. Хороший сыщик не должен  ждать
особого приглашения. До сих пор я не заметил никаких признаков присутствия в
доме дочери  Пьера Дакоса, но эта комната была полна ими. Каждая вещь дышала
ею,   а  один   предмет  изобличал  ее  полностью:  этажерка  с  книгами   у
противоположной стены. Среди  книг были  романы, научно-популярные сочинения
--  отдельные  названия  показались мне знакомыми  --  в твердой и  бумажной
обложках, некоторые на французском языке. Но наибольший интерес представляла
средняя полка. Она содержала  сочинения Бетти Фридан и Кейт Миллет, еще  три
или четыре книги, о которых я раньше слышал, и три французских романа Симоны
де Бовуар. Разумеется, два или три  подобных  произведения мог иметь  у себя
любой человек, но не всю столь тщательно подобранную библиотеку. Открыв ради
любопытства одну из книг, я увидел на титульном листе надпись: "Люси Дакос";
на другой -- то же самое. Не успел  я протянуть руку за третьей  книгой, как
услышал за спиной голос:
     -- Чтоу ви здесс делайт?
     В дверях стояла служанка в белом переднике.
     --Ничего особенного, -- ответил я. -- Не мог участвовать в беседе... не
знаю французский. Проходя мимо, заметил эти книги. Они ваши?
     --  Нет. Госпоже  не понравится, что в ее  комнату заходил  посторонний
мужчина и копался в ее вещах.
     Щадя читателя, я  даже не попытался воспроизвести ее акцент, а  перевел
сказанное на простой английский язык.
     --  Извините,  пожалуйста, и  не  говорите о моем  вторжении  мисс Люси
Дакос;  конечно,  здесь  остались мои отпечатки  пальцев, но я, кроме  книг,
больше ничего не трогал.
     -- Вы сказали, что вас зовут Арчи Гудвин?
     -- Да, говорил. Меня и правда так зовут.
     --  Я знаю  о вас от  Пьера.  А  потом из  сообщения  по радио.  Вы  --
детектив. Один полицейский  хотел  знать, не были ли вы уже здесь. Он просил
позвонить ему, если вы придете сюда.
     -- Не сомневаюсь. Вы намерены позвонить?
     -- Не знаю. Спрошу господина Дакоса.
     Я употребил слово "господин", потому что не в состоянии воспроизвести в
точности, как она произнесла "монсеньор".
     Она  явно не желала  оставлять меня одного  в  комнате Люси,  поэтому я
вернулся  в гостиную. Вулф и  Леон  Дакос все  еще оживленно  беседовали  на
непонятном  языке.  Остановившись  у  окна,  я  стал  наблюдать  за  уличным
движением.
     Только  в  четверть пятого  мы выехали со стоянки  на  Девятой  авеню и
направились  к  центру  города.  Вулф лишь  сказал,  что  Дакос сообщил  ему
кое-какие сведения,  которые  мы  обсудим дома.  Он не любит  разговаривать,
передвигаясь пешком или в автомобиле. В гараже Том сообщил, что незадолго до
полудня приходил полицейский -- проверить, на месте  ли наша автомашина (она
тогда была на месте), другой городской служащий появился около четырех часов
и  хотел знать,  куда я  уехал. От  гаража до  старого особняка  на Западной
Тридцать пятой улице нужно было пройти пешком полквартала --  хороший моцион
для Вулфа. Если бы я подвез его прямо к дому, то, возвращаясь из гаража, мог
обнаружить на крыльце полицейский пост.
     Сейчас у входа никого не было. Поднявшись на семь ступенек, я позвонил.
Посмотрев  сквозь  прозрачную  лишь  изнутри  стеклянную панель,  встроенную
верхнюю часть входной двери; Фриц  снял цепочку и впустил нас. Когда я вешал
пальто Вулфа, он спросил Фрица:
     -- Специалист по взрывным устройствам уже был?
     -- Да,  сэр. Двое. Они и  теперь в  Южной комнате. Кроме них, приходили
еще  пять человек. Телефон звонил  девять раз. Поскольку вы не были  уверены
относительно ужина,  я не  стал  фаршировать  каплуна,  а  потому ужин может
немного  запоздать. Ведь  уже  почти  пять  часов, --  Мы  могли  приехать и
позднее. Пожалуйста, принеси мне пива. Тебе, Арчи, молока?
     Но я  проголосовал за  джин и содовую воду, и мы направились в кабинет.
Почта лежала у Вулфа на столе под пресс-папье,  но он, устроившись поудобнее
в кресле, изготовленном по специальному заказу, отодвинул корреспонденцию  в
сторону, откинулся на спинку и закрыл  глаза.  Я ожидал -- даже надеялся, --
что  Вулф  начнет  привычное  упражнение с  губами,  то выпячивая,  то вновь
--втягивая  их.  Однако  ничего  подобного не произошло.  Он  просто  сидел,
наслаждаясь домашним уютом.
     После нескольких минут молчания я начал:
     -- Не хочу быть  назойливым, но, возможно, вам  будет интересно  знать,
что  дочь Пьера  Дакоса, по  имени Люси, участница  фемдвижения.  Не  просто
попутчица, а всамделишная. Она...
     -- Я отдыхаю, -- открыл глаза Вулф. -- И тебе хорошо известно, что я не
терплю варварских сокращений.
     --  Извините.  Активная участница  феминистского  движения за уравнение
женщин в правах с мужчинами. У нее три книги Симоны де Бовуар, --  той, что,
по   вашему   собственному   признанию,   вполне   прилично   может   писать
по-французски, -- и  целая полка других  авторов, о которых  мне приходилось
слышать и чьи сочинения вы  неоднократно принимались читать,  но бросали, не
выдерживая до конца. Кроме того, ей не нравится, когда в ее комнату  заходят
посторонние мужчины.  Я  рассказываю  обо всем этом  лишь  для  того,  чтобы
поддержать разговор, хотя вы, как видно, собираетесь отмалчиваться.
     Вошел Фриц  с напитками. Я почему-то  не люблю что-либо  брать  прямо с
подноса, который держит в  руках Фриц, а  потому подождал, пока  он поставит
поднос  на стол Вулфа, и только  тогда  перенес  на свой стол джин и содовую
воду. Из  ящика  стола  Вулф достал массивную золотую открывалку --  подарок
клиента, -- которой откупорил бутылку. Наливая в бокал пиво, он сказал:
     --  Мисс  Дакос  работает  программистом  на компьютере  в Нью-Йоркском
университете.  Обычно  возвращается  домой  в  половине  шестого.  Организуй
встречу и поговори с ней.
     -- Может отказаться разговаривать с мужчиной, -- заметил я, откидываясь
на спинку стула.
     Судя по всему, Вулф приготовился посвятить меня в кое-какие детали.
     -- Она  согласится, когда узнает, что речь пойдет  об  отце. Мисс Дакос
была сильно привязана к нему  и вместе с тем очень хотела избавиться от этой
зависимости. Мистер  Дакос,  с  которым  я  сегодня говорил,  прекрасно  все
понимает и ясно выражает свои мысли. Пьер говорил тебе, что я  -- величайший
в мире детектив. Своему же отцу он заявил, что  я величайший  в мире гурман.
Именно  поэтому  мистер Дакос,  по  его  словам, отказавшись разговаривать с
полицией, был готов откровенно побеседовать со мной. Сказал об  этом, только
убедившись, что  я  хорошо владею  французским  языком.  Конечно,  абсурдная
логика, но он  этого  не  заметил.  Большая часть сообщенных им сведений  не
имеет для нашего расследования никакой ценности, а если ты не настаиваешь, я
не буду их повторять.
     Заключительная  фраза  содержала  в себе значительно больше смысла, чем
могло показаться на первый взгляд. Я  обычно докладываю ему в полном объеме,
часто  передавая  разговор  дословно,  но  его  реплика  имела  совсем  иную
подоплеку. Он  просто  опасался,  что если  ему  удастся  вычислить личность
убийцы Пьера раньше меня, то я отнесу его успех исключительно на счет знания
французского языка, на  котором он разговаривал с  отцом Пьера. Однако  я не
подал виду, что разгадал его маленькую хитрость, и лишь мысленно усмехнулся.
     -- Быть может, потом, -- ответил я. --  Спешить  некуда.  Сказал ли  он
хоть что-нибудь, относящееся к нашему делу?
     -- Не исключено. Отец знал о пристрастии Пьера к игре на скачках, и они
часто говорили  на  эту тему. По словам отца, Пьер никогда не просил  у него
денег  в этой связи, но это ложь. Это одна из немногих тем, когда он  не был
со мной до конца откровенным. Возможно, именно по данному вопросу тебе потом
потребуется подробный отчет. Упоминаю сейчас об этом только потому, что  как
раз при обсуждении проблемы игры на скачках Пьер рассказал отцу  о человеке,
давшем  ему сто долларов.  Утром  в прошедшую среду, шесть дней  назад, Пьер
сообщил отцу,  что на  предыдущей  неделе --  мистер Дакос  думает,  что это
случилось в  пятницу,  но не ручается за точность,  --  один  из посетителей
ресторана вместе с деньгами оставил на подносе какую-то записку.  Когда Пьер
захотел  вернуть бумажку, того уже и  след простыл. А во вторник, то есть за
день до  разговора  с отцом, какой-то человек  дал Пьеру сто долларов за эту
записку.
     -- Это все. -- Вулф повернул руку ладонью вверх. -- Но сто  долларов за
клочок  бумаги?  Даже  при  нынешней   инфляции  эта  сумма   представляется
неадекватной. И еще один важный  вопрос.  Был ли  человек, заплативший Пьеру
сто  Долларов, тем клиентом, который оставил записку на подносе? Разумеется,
я пытался выяснить подлинные слова Пьера, и, похоже, мне это удалось. Мистер
Дакос абсолютно  уверен, что сын не употребил слов "возвратил" или "вернул".
Если бы он  отдал  записку тому человеку,  который ее оставил на подносе, то
сто  долларов  могли  бы  быть  просто выражением --  хотя и  чрезмерным  --
обыкновенной благодарности. Но если это  был кто-то другой?.. Нет надобности
объяснять, какие из этого могут следовать выводы.
     -- Дюжина самых разнообразных возможностей, -- кивнул я. -- А если речь
шла о том же  самом посетителе,  то  почему Пьер  вернул  записку лишь через
четыре дня?  Или почему он не отдал ее  Феликсу, чтобы отослать владельцу по
почте? Мне такой поворот нравится. И это все?
     --  Да.  Разумеется,  некоторые  другие сведения, полученные от мистера
Дакоса, могут  впоследствии  оказаться  полезными.  Однако  сообщенная  мною
деталь  -- наиболее существенный факт. -- Повернув голову, Вулф  взглянул на
часы. -- Почти два часа до ужина. Если ты отправишься немедленно...
     -- Вряд ли это целесообразно.  Можно, конечно, поговорить с Феликсом, с
некоторыми официантами, но нам  в  первую очередь нужен  Филип, а вы знаете,
как хлопотно в эти часы на кухне,  особенно  для  того, кто готовит,  соусы.
Кроме того, я спал всего четыре часа и не...
     В дверь позвонили. Я вышел  в коридор,  взглянул сквозь стекло в двери,
и, вернувшись, доложил:
     -- Кремер.
     --  Как  он узнал,  что мы здесь,  черт возьми?! Быть может,  следил за
домом?
     --  Не он, а кто-то другой, который сообщил о нашем возвращении. Вполне
естественно.
     -- Тебе придется остаться.
     Вулф  редко тратит  энергию  на упоминание  очевидных  вещей,  однако в
данном  случае все-таки  не  удержался.  Сняв  цепочку, я  распахнул входную
дверь.
     Известны  случаи,  когда  инспектор Кремер из уголовной полиции  Южного
Манхэттена  называл меня просто Арчи. Бывало также,  что он делал вид, будто
вообще  не  знает  моего  "имени, и  на этот раз, возможно, он и вправду его
забыл. Молча  шагнув мимо меня, Кремер направился прямо в кабинет, а когда я
вошел, он уже говорил:
     --  ...И за  каждую  проклятую  минуту  с того самого момента,  как  вы
проснулись,  и до  настоящего  времени.  Вы и  Гудвин. И вы подпишетесь  под
документом.
     -- Пф! -- отреагировал Вулф, покачивая неодобрительно головой.
     -- Оставьте ваши "пф!" при себе! Из всех ваших...
     -- Молчать!
     Ошарашенный, Кремер буквально  вытаращил глаза. Он,  пожалуй, не  менее
сотни раз слышал, как Вулф приказывал замолчать своим собеседникам. Я слышал
этот  короткий  приказ  наверняка  не  менее  тысячи  раз,  в  том  числе  и
адресованный  лично мне. Но никогда еще  этот окрик не относился к  Кремеру.
Инспектор просто не мог поверить своим ушам.
     -- Я не приглашаю вас присесть, -- заявил Вулф, --  или снять  пальто и
шляпу, ибо  не  собираюсь вам что-либо рассказывать. Нет,  неверно. Я должен
вам официально заявить следующее: мне ничего не известно относительно смерти
Пьера Дакоса, кроме того, что мне сообщил мистер Гудвин, который аналогичные
сведения своевременно и  в полном объеме передал  мистеру Стеббинсу. Другими
фактами  я не располагаю.  Разумеется,  я должен был позволить  специалистам
обследовать  пресловутую комнату, и я распорядился  впустить их. Они все еще
наверху. Если нас заберут в качестве подозреваемых иди  важных свидетелей --
вы  или  окружной  прокурор,  --  мы откажемся  отвечать  на  любые вопросы.
Освобожденные под  залог, мы все равно  не станем  с  вами  сотрудничать.  Я
намерен выяснить, кто убил  того человека в моем доме. Сомневаюсь, чтобы вам
это удалось. Надеюсь, что  вы потерпите  фиаско и узнаете имя убийцы из моих
уст, когда я сочту целесообразным информировать вас.
     Вулф   нацелился  указательным  пальцем  прямо  в  лицо  Кремеру.  Тоже
невиданный прежде жест.
     -- Звучит невежливо, -- продолжал он, -- но  я не извиняюсь. Я возмущен
до  крайности и вне  себя. Есть ли у вас ордер на арест или нет --  не имеет
значения. Забирайте нас немедленно и покончим с этим фарсом.  У меня впереди
много работы.
     Вулф  вытянул  руки,  сложив  кисти  вместе для  наручников. Картина --
просто загляденье. Я бы с удовольствием проделал то же самое, но это значило
бы перегнуть палку.
     Если  бы  Кремер имел  при  себе наручники,  то, судя  по выражению его
мясистого красного лица, он, не задумываясь, пустил бы их в ход. Хорошо зная
Вулфа,  что  он  мог  предпринять  в  данной  ситуации?  Кремер открыл  рот,
намереваясь что-то сказать, но затем вновь сжал челюсти. Взглянув поочередно
на Вулфа и на меня, Кремер наконец проворчал:
     -- Вне себя. Чепуха! Вы -- и вне себя. Мне известно одно...
     -- О!  Мы  не  знали,  что  вы здесь,  инспектор! В  дверях стояли двое
мужчин.  Один   --   высокий  и  тощий,  другой  --   коренастый,   плотного
телосложения, однорукий.
     Конечно же мне следовало заранее услышать их шаги, однако, по-видимому,
мои уши были чересчур заняты тем, что говорил Кремер, и поэтому своевременно
не  предупредили  меня  о  приближении  двух  незнакомцев.  Когда  инспектор
обернулся, оба почтительно откозыряли. Но Кремер не ответил на приветствие.
     -- Вы довольно долго возились, -- сказал он.
     -- Да, сэр. Было много работы. Мы не знали, что вы здесь. Мы...
     -- Пришел  узнать,  почему вы так  долго копаетесь. Вам удалось... Нет,
постойте, доложите мне в машине.
     Кремер  направился  к  выходу,  и   оба  специалиста,  пропустив   его,
устремились вслед. Я не двинулся с места. Эти ребята умеют открывать замки и
запоры. Когда  раздался звук  захлопнувшейся  входной  двери, я  выглянул  в
коридор, убедился, что они не схитрили и не остались внутри, и, вернувшись в
кабинет, заметил:
     --  А  Кремеру здорово повезло.  Ведь иначе он  никак  не  мог уйти, не
арестовав вас. Ему следовало бы  похлопотать о  продвижении их по  службе на
одну  ступень.  Но  и  нам,  безусловно, тоже подфартило, особенно  когда вы
перестали владеть собой.
     -- Пф! -- проговорил Вулф. -- А ну-ка сядь.





     В десять  часов вечера я при свете торшера перелистывал страницы  книги
под названием  "Соусы  разных стран". Чтобы  обнаружить в комнате спрятанный
увесистый  предмет -- например, крупное бриллиантовое колье,  бивень мамонта
или автоматический  пистолет, -- много времени не  требуется. Но когда  речь
идет о двадцатидолларовой  купюре  или  о чем-то другом,  что  можно вложить
между книжных страниц, то поиски могут порядочно затянуться, особенно если в
комнате обширная библиотека. Для поисков в библиотеке конгресса понадобилось
бы, по моим оценкам, две тысячи семьсот сорок восемь лет.
     Большинство книг  Пьера Дакоса  содержали описание  различных  способов
приготовления пищи.  Меня  интересовал не только клочок  бумаги  с  какой-то
записью.  Я старался  обнаружить  хоть  что-нибудь,  что  вывело  бы нас  на
человека, оставившего записку в ресторане на подносе или заплатившего за нее
сто долларов. Определенные надежды сперва вселила обнаруженная в ящике стола
записная книжка  с  длинным  перечнем  фамилий. Однако, как  объяснила  Люси
Дакос, это  был список клиентов,  особенно щедрых  на  чаевые. По ее словам,
Пьер плохо запоминал имена таких людей и поэтому записывал их на  протяжении
двадцати лет.
     Прибыв  по  адресу,  я   сообщил  отцу  Пьера  Дакоса  --  причем  Люси
фигурировала  в  качестве переводчика, --  что,  мне,  необходимо  осмотреть
комнату, его  сына, и объяснил, с какой целью. Моя затея пришлась  Люси явно
не  по  душе,  однако  дедушка  проявил  настойчивость,  и  этого  оказалось
достаточно. Как я  вскоре понял, она решила  не отходить от меня  ни на шаг,
чтобы своевременно заметить, если я попытаюсь что-нибудь присвоить. Истинные
чувства Люси по  отношению ко мне угадать  не составляло большого  труда: ей
было абсолютно все равно -- двуногий я или четвероногий. А вот к своей особе
она  относилась совсем  не безразлично. За лицом, довольно миловидным,  Люси
тщательно ухаживала,  как  и за  великолепными каштановыми волосами. Отлично
сшитое  светло-коричневое  платье  ловко  сидело  на ее  ладной  фигуре.  Не
верилось, чтобы все эти прелести предназначались только для зеркала.
     Люси сидела в  мягком кресле  рядом  с торшером.  Закончив  с последней
книгой, я поставил ее на полку и, повернувшись к девушке, заметил:
     -- Вы,  я полагаю, правы.  Если отец  действительно что-то спрятал, то,
скорее всего, здесь, в этой комнате. Вам удалось вспомнить, о чем он говорил
в самое последнее время?
     -- Нет.
     -- Но вы по крайней мере пытались припомнить?
     -- Я уже  сказала  вам, мне  нечего вспоминать:  со  мной  он почти  не
разговаривал.
     В говоре Люси  присутствовало много  носовых звуков.  Смотря в раздумье
сверху на  стройные  ноги девушки, которые едва прикрывала короткая  юбка, я
решил подойти с другой стороны.
     -- Послушайте,  мисс Дакос. До сих  пор  я  честно  старался  проявлять
учтивость  и  сочувствие.  Но  мне  все же  хотелось бы  знать,  отчего  вас
совершенно не интересует, кто  убил вашего отца?  Это ведь,  согласитесь, не
совсем... естественно.
     --  Вам, конечно, любопытно знать,  --  кивнула  она. --  По-вашему,  я
должна рыдать, причитать и, быть может, даже рвать на себе волосы. Чепуха! Я
была  хорошей  вполне обычной дочерью. Конечно, мне не безразлично, кто убил
моего отца, но  я не думаю, что  вам удастся  поймать  убийцу, учитывая ваши
методы; вы  тратите время на  поиски  человека, который  дал отцу  деньги за
какую-то записку.  Но даже если вы все-таки  и сумеете найти преступника, то
уж  никак  не  потому,  что  приставали  ко мне с  назойливыми  требованиями
вспомнить что-то, чего никогда не было.
     -- А что предлагаете вы? Как бы вы действовали на моем месте?
     --  Не знаю.  Я ведь не знаменитый детектив,  как Ниро  Вулф. По  вашим
словам, орудием убийства послужила бомба, подложенная кем-то в карман пальто
моего  отца. Кто  сделал это?  Я  бы постаралась выяснить: где  отец  был  в
роковой вечер, с кем встречался? Я бы начала с этого.
     -- Конечно,  вы поступили бы  именно так, -- кивнул я. -- И в итоге вам
отдавили бы ноги десятки полицейских ищеек, которые в  данный момент как раз
этим и занимаются.  Если до преступника  можно добраться таким способом, они
схватят его без помощи Ниро  Вулфа. Разумеется, помимо других людей ваш отец
виделся вчера также и с вами. Я пока не спрашивал о ваших взаимоотношениях с
ним и не стану  этого  делать, но  полиция,  безусловно, интересуется.  И ее
сотрудники собирают  сейчас  через ваших  знакомых сведения о  вас.  Как  вы
сказали, вам пришлось провести в канцелярии окружного прокурора  пять часов.
Значит, все это для вас не новость. Им уже приходилось  иметь дело с людьми,
отправившими своих  отцов на тот свет.  И  конечно же они вас спросили: кому
выгодна его смерть? И каков же был ваш ответ?
     -- Я ответила, что не знаю.
     --  Но  ведь  кто-то все-таки очень желал его смерти. Люси презрительно
усмехнулась.  Она  мне, признаюсь, совсем  не нравилась,  но я стараюсь быть
объективным. Ее лицо в самом деле исказила презрительная усмешка.
     -- Я знала, что вы это скажете, -- заявила она. -- У прокурора они тоже
об этом говорили. Вывод не только очевидный, но и  глупый. Ведь убийца мог и
ошибиться, предположив, что пальто отца принадлежит кому-то другому.
     --  Тогда  выходит, по-вашему,  случившееся  --  результат  трагической
ошибки?
     --  Я  этого  вовсе   не  утверждала,  а  только  указала  на  подобную
возможность.
     -- Дедушка рассказал вам о том, что сообщил ему  Ниро Вулф о содержании
моей беседы с вашим отцом?
     -- Нет. Дедушка  никогда мне ни о  чем не рассказывает. Считает, что  у
женщин куриные мозги. Вы, несомненно, думаете точно так же.
     Я мог  бы  подтвердить,  что некоторым  женщинам  -- присутствующие  не
исключение -- мозгов и впрямь недостает, но воздержался.
     -- Ваш отец  заявил мне, -- продолжал  я, -- что какой-то мужчина хочет
его убить, а  потому об ошибке не может быть и речи. Вы также не походите на
роль  убийцы,  поскольку  вы  --  не  мужчина.  Но  вернемся немного  назад.
Очевидно,  отец  был другого мнения о  женщинах, так  как,  со слов дедушки,
сказанных  в  разговоре с  мистером  Вулфом,  он  часто советовался с  вами.
Поэтому,  думается мне,  он мог  рассказать вам кое-что о  человеке, который
заплатил ему сто долларов за записку.
     -- Он  никогда  не  спрашивал моего совета,  а просто  хотел  знать мое
мнение.
     После этого заявления я отказался от дальнейших попыток  развить данную
тему,  хотя  мне не  терпелось  спросить, в чем  разница  между  выражениями
"посоветоваться" и  "узнать  мнение",  и выслушать ее  объяснение;  однако в
одиннадцать часов или немного позже мы ожидали у  себя в доме посетителей, и
мне надлежало присутствовать при встрече. Поэтому я поспешил  закруглиться с
расспросами и с обыском. Едва ли Пьер Дакос спрятал улики под половицами или
использовал в  качестве  тайника  рамку одной  из картин. Между тем я должен
признать,  что  Люси  умела  вести  себя  достойно  в обществе. Она  вежливо
проводила меня  до двери и, прежде чем выпустить на волю, пожелала спокойной
ночи.  По  всем  признакам  мистер Дакос и  служанка  в  белом переднике уже
находились в своих кроватях.
     Часы  показывали  десять минут двенадцатого,  когда  я, взобравшись  по
ступенькам крыльца старинного особняка, обнаружил,  что дверь не на цепочке.
Войдя без посторонней помощи в  дом,  я направился прямо  в  кабинет, ожидая
застать  Вулфа  погруженным в чтение  книги  или  с увлечением колдующим над
очередным  кроссвордом,  но я ошибся. В одном  из ящиков  моего  письменного
стола лежали схемы улиц всех пяти районов Нью-Йорка; Вулф достал их и теперь
сидел,  развернув перед собой карту Манхэттена. Насколько мне  известно, его
впервые   заинтересовало  расположение  улиц   в  этом  районе.  Можно  было
предположить, что я сразу же загорюсь  желанием  угадать причину  его  столь
необычайной любознательности, однако ничего подобного я не испытывал; дело в
том, что  я давно усвоил простую  истину: стараться угадать ход мыслей гения
-- напрасная трата времени. Если его манипуляции имели какой-то смысл, в чем
я  сильно  сомневался,  то  рано  или   поздно,   будучи  в  соответствующем
настроении, он  добровольно поделится со  мной своими соображениями. Когда я
повернулся на  стуле лицом к Вулфу, он ловкими и точными  движениями пальцев
начал складывать схемы. Сразу было видно, что он достаточно,  тренировался в
оранжерее по  утрам,  с девяти до одиннадцати,  и после  полудня, с двух  до
четырех,  хотя в этот  день  он вообще не был наверху. Отвечая на мой  немой
вопрос, Вулф пояснил:
     -- Я определял расстояние от ресторана до дома, в котором проживал Пьер
Дакос,  и  до нашего  особняка.  Он прибыл к  нам  ночью,  без  десяти  час.
Интересно, где он  побывал в тот последний день? Где в  это время висело его
пальто?
     --  Мне придется,  --  заметил  я, --  извиниться  перед  дочерью Пьера
Дакоса.  -- Я уверял ее, что если с помощью подобных методов  можно  поймать
убийцу, то полиция обойдется без вашей помощи. Неужели наши дела так плохи?
     --  Вовсе  нет.  Как тебе  известно,  я  предпочитаю воздерживаться  от
чтения, когда в любой момент мне могут помешать. Что она тебе сообщила?
     --  Ничего существенного. Возможно, ей  нечего  сказать, но я  не верю.
Сидела битый час  не  спуская с меня глаз,  пока я обыскивал комнату  Пьера;
видимо, хотела  не  позволить  мне  стибрить пару  носков.  Она  -- какая-то
аномалия. Это слово, мне кажется, лучше всего подходит...
     -- Человек не может быть аномалией.
     -- Хорошо. Назовем ее фальшивой, не настоящей. Человек,  который держит
у  себя  на  полке  книги  такого  содержания  и  украшает  их   собственным
экслибрисом; обычно  активно  выступает  против  превращения  женщин лишь  в
объект сексуальных вожделений мужчин. Но если бы  Люси Дакос и  в самом деле
была против, она не стала бы уделять столько внимания макияжу, прическе и не
тратила  бы с  трудом заработанные доллары на платья, выгодно подчеркивающие
ее фигуру. Конечно, она не в состоянии изменить  форму своих красивых ног. И
все-таки  я  утверждаю: Люси  Дакос  притворяется, ломает комедию. Раз  Пьер
говорил о мужчине,  то, по-видимому, не она сунула бомбу ему в карман, но  я
готов биться об заклад, что он рассказал ей о записке и даже показал ее. Она
прекрасно знает, кто убил отца,  и собирается прижать  убийцу или по крайней
мере попытать счастья в качестве шантажистки. В итоге ее тоже кокнут, и  нам
придется  заниматься   еще  и  этим   делом.  Предлагаю  установить  за  ней
наблюдение. Если у вас для меня другие  планы, то поручите Фреду или Орри, а
быть может, и Солу. Желаете дословный отчет о моем разговоре с Люси Дакос?
     -- Это необходимо?
     -- Нет.
     -- Тогда лишь самое существенное.
     Закинув ногу на ногу, я начал:
     -- Сперва  она действовала как  переводчик,  когда я просил  у  дедушки
разрешения  осмотреться  в  комнате Пьера  и  в  других  местах, которые  вы
упомянули  ранее, инструктируя меня.  Безусловно, она могла кое-что исказить
или прибавить от себя... С переводчиками,  как вам известно,  никогда нельзя
быть уверенным. Затем она прошла со мной...
     У  входа позвонили,  я встал  и  направился к двери. Мы  ожидали Филипа
около одиннадцати часов, а Феликса  несколько позже, но они  явились вместе.
Судя по выражению их лиц, между ними пробежала  кошка. Войдя, они заговорили
со  мной, но  явно  избегали обращаться друг к другу. Вулф  приветствовал их
прямо-таки в  экстравагантной  манере:  наклонил голову на  целых  полдюйма.
Феликс,  разумеется, занял  красное кожаное  кресло возле стола Вулфа, Филип
расположился в желтом  кресле.  Он сидел неподвижно, крепко сжатых губ почти
не было видно на смуглом квадратном лице.
     Едва пристроившись на краешке сиденья, Феликс заявил:
     -- Я задержал Филипа, мистер Вулф, потому что  он обманул меня. Как вам
известно, я...
     -- Пожалуйста, остановитесь.
     Феликс  хорошо знал этот тон голоса  Вулфа, часто слышал, когда тот был
его начальником, выполняя обязанности попечителя.
     -- Вы взволнованы. У вас, я полагаю, был трудный день, у меня, впрочем,
тоже. Я попрошу принести пиво. А вам, быть может, коньяк?
     -- Нет, сэр, мне ничего не надо.
     -- Вам, Филип?
     Филип  отрицательно  покачал головой.  Я отправился  в кухню.  Когда  я
вернулся,  Феликс  сидел  уже не на краешке кресла, а занял  все  сиденье  и
говорил:
     -- ...Всего восемь человек. Они приходили и уходили весь  день и вечер.
Я-  записал их фамилии.  Это был самый  скверный  день за весь  период после
смерти мистера Вукчича. Первые двое появились к концу обеда, в три часа, и с
этого момента  хождение не прекращалось до  позднего вечера. Просто  ужасно!
Беседовали с каждым,  даже с посудомойками. Их интересовала  главным образом
раздевалка  --  так  называл это помещение мистер Вукчич, и мы сохранили это
название.  Речь идет о комнате, где  обслуживающий  персонал оставляет  свои
личные  вещи  и переодевается.  Полицейские заводили туда всех  поодиночке и
расспрашивали относительно  пальто Пьера.  В чем дело,  почему их интересует
пальто Пьера?
     -- Вам придется адресовать  этот вопрос полиции. Пивная пена  в стакане
опустилась до нужного уровня. Вулф поднял стакан и с наслаждением пригубил.
     -- Полиция доставила вам сегодня столько хлопот  только из-за того, что
Пьер был  убит здесь,  в  моем доме. Если бы не это обстоятельство,  полиция
ограничилась   бы   обычной   установившейся   практикой.  Они   кого-нибудь
арестовали?
     --  Нет,  сэр.  Одному  из  них,  как  мне показалось,  очень  хотелось
арестовать  меня.  По его словам, Пьер  якобы поддерживал с вами  и мистером
Гудвином какие-то  особые  отношения, о которых я должен знать. Он велел мне
надеть пальто  и  шляпу, но  потом  почему-то  передумал.  Он  точно  так же
обошелся с...
     -- Его фамилия Роуклифф.
     -- Да, сэр, -- кивнул Феликс. -- Возможно, и правда вы все  знаете. Как
говорил мне  мистер  Вукчич, вы  сами придерживаетесь именно такого  мнения.
Этот  полицейский точно так же обошелся  с Филипом,  поскольку я сказал, что
Филип был лучшим другом Пьера.  -- Феликс посмотрел  на Филипа, но совсем не
по-дружески, и  опять перевел взгляд на Вулфа. -- Быть может, Филип солгал и
полицейскому, однако утверждать не берусь. Между тем я точно знаю -- меня он
обманул.  Вы,  конечно,  помните, что  сказал мистер Вукчич,  расставаясь  с
Ноэлем. Как он  тогда  заявил, увольняет  он Ноэля не за украденного гуся --
всякий может поддаться искушению, --  а потому, что тот солгал, отрицая свою
вину. Мистер Вукчич сказал:  он в состоянии  держать хороший ресторан,  даже
если иногда кто-нибудь что-то  украдет, но  это невозможно, если все  станут
лгать, поскольку ему всегда  нужно знать истинное положение дел. Я постоянно
помню эти слова мистера  Вукчича  и не  позволю никому  обманывать меня; это
всем  известно.  Нельзя  руководить  приличным  рестораном, не  имея  ясного
представления о том,  что делается вокруг. Как только  последний полицейский
ушел,  я привел Филипа  наверх и  сказал: мне  нужно знать о  Пьере все, что
известно ему, и он, отвечая,  солгал. Я научился распознавать, когда человек
лжет. Мне, конечно,  далеко до  мистера  Вукчича,  но тем  не менее  я почти
всегда могу определить, если мне говорят неправду. Взгляните на него сами.
     Я и  Вулф посмотрели на Филипа. Тот  разжал губы и, не спуская  глаз  с
Феликса, произнес:
     -- Я признался вам в обмане. Ведь признался же.
     -- Вы не признались. Это еще одна ложь. Филип взглянул на Вулфа:
     -- Я объяснил ему, что просто упустил что-то в рассказе, так как совсем
забыл. Разве это не считается признанием, мистер Вулф?
     --  Интересный  вопрос,  --  заметил  Вулф.  --  Заслуживает отдельного
обсуждения, но, по-моему,  не  здесь и  не  сейчас.  Вы  упустили сообщить о
чем-то, что Пьер сделал или сказал?
     -- Да,  сэр. Но  не могу  сейчас все  точно вспомнить.  Я  ведь  честно
признался.
     -- Сегодня днем я попросил вас воскресить в памяти все сказанное Пьером
вчера,  и вы обещали  постараться,  но не в ресторане.  Теперь  вы говорите:
что-то в самом деле было, только вы не в состоянии вспомнить.
     -- Речь  идет  вовсе  не о каких-то вчерашних его словах, мистер  Вулф.
Вовсе нет.
     -- Глупости, -- заявил Вулф. -- Пустая болтовня. Вы просто увиливаете и
невольно подталкиваете меня к заключению, что именно вы убили Пьера. Скажите
прямо, вы хотите, чтобы убийцу поймали и наказали? Вы располагаете какими-то
сведениями,  которые  помогли  бы  изобличить преступника? Вы  уверяли,  что
рыдали, узнав о смерти Пьера. Это правда?
     Филип  сидел  с закрытыми  глазами, вновь крепко  сжав губы и  медленно
покачивая головой. Потом, открыв глаза, он  поочередно взглянул  на Феликса,
меня и Вулфа и заявил:
     -- Хочу поговорить с вами наедине, мистер Вулф.
     -- Феликс, пройдите в гостиную, -- скомандовал Вулф. --  Как вы знаете,
она звуконепроницаемая.
     -- Но я хотел бы... -- начал Феликс.
     --  Черт возьми!  Уже далеко за полночь.  Я  устал, вы  тоже  утомлены.
Возможно,  я  расскажу  вам когда-нибудь  о  сути  нашего  разговора  или же
воздержусь от этого. Вы сами от Филипа наверняка ничего не добьетесь.
     Я поднялся, прошел в  гостиную,  удостоверился, что  дверь, выходящая в
коридор, заперта, и,  поместив там Феликса,  вернулся  к  своему письменному
столу.
     Усаживаясь, я услышал, как Филип произнес:
     -- Я сказал -- наедине, мистер Вулф. Только вы и я.
     --  Не выйдет.  Если мистер  Гудвин удалится и вы сообщите мне  что-то,
требующее  немедленных действий,  мне  придется все сказанное вами повторять
ему. Напрасная трата времени и сил.
     --  Тогда  я  должен... Вы  оба должны пообещать  ничего  не передавать
Феликсу. Пьер был очень самолюбивым человеком,  мистер  Вулф. Я говорил  вам
уже об этом.  Он гордился своей профессией и хотел быть не просто хорошим, а
самым лучшим официантом.  Он  хотел, чтобы  мистер Вукчич считал  его лучшим
официантом лучшего в мире  ресторана. Это свое  желание  Пьер  перенес  и на
Феликса. Возможно,  Феликс действительно  был такого  мнения о Пьере, именно
поэтому  вы  должны пообещать ничего  не рассказывать ему. Феликс не  должен
знать  об  оплошности  Пьера,  которую  никогда  не  совершит  первоклассный
официант.
     -- Мы не можем обещать ни при  каких обстоятельствах ничего не говорить
Феликсу, но мы посвятим его только в том случае, если это окажется абсолютно
необходимым для поимки и изобличения убийцы. С этой оговоркой я могу обещать
и обещаю. А ты, Арчи?
     -- Да,  сэр, -- ответил я  твердо. -- С упомянутой оговоркой я  клянусь
всем  для меня святым;  и провалиться мне на этом самом месте, если я нарушу
свое слово.
     --  Вы  раньше заявили, -- начал Вулф, --  будто  Пьер рассказал вам  о
перепутанных заказах. По-видимому, речь идет не об этом эпизоде.
     --  Вы правы, сэр. Путаница произошла  лишь вчера. Но раньше  случилось
нечто похуже. Как признался мне Пьер на прошлой неделе, в понедельник, ровно
восемь  дней назад,  один посетитель  оставил на подносе вместе  с  деньгами
какую-то записку,  и  Пьер  сохранил  ее.  По  его словам, когда  он захотел
вернуть записку,  клиента уже  не было -- он ушел, и Пьер оставил бумажку  у
себя. Феликсу он ее не  отдал, чтобы переслать по почте владельцу, так как в
записке  значились фамилия и адрес  хорошо  знакомого Пьеру  человека, и это
обстоятельство  возбудило его  любопытство. Пьер тогда же  сообщил,  что  та
записка все  еще  у  него.  После нашего  сегодняшнего  разговора, когда  вы
повторили  слова Пьера о человеке,  который хотел его убить,  я подумал,  не
связано ли это  каким-то  образом  с тем, что произошло  неделю тому  назад.
Возможно, подумалось  мне, убийца -- это человек,  чья фамилия указывалась в
записке.  Но я также знал: убийцей не мог быть клиент, оставивший записку на
подносе, потому что он уже был мертв.
     -- Мертв?
     -- Да, сэр.
     -- Откуда вам известно?
     -- Об этом говорили  по радио  и писали в газетах. Как сказал мне Пьер,
записку  на подносе оставил  мистер Бассетт.  Мы  все  хорошо знали  мистера
Бассетта. Он всегда платил наличными и давал  хорошие чаевые. Очень хорошие.
Однажды он дал Феликсу пятьсот долларов.
     По всей  вероятности, я  правильно  все  понял, ведь  в мою обязанность
входило  стенографировать показания свидетелей, однако  слушал  я лишь краем
уха.  Миллионам  людей  было  знакомо  имя  Харви  Г.  Бассетта,  президента
"Нэтэлек"  или  "Нейшнл электронике  индастриз". Известность он  приобрел не
своей  щедростью в ресторане,  а потому что был убит ночью в пятницу, четыре
дня назад.
     Вулф даже глазом не моргнул, только откашлялся и сглотнул.
     -- Конечно, -- согласился  он.  -- Убийство  не  могло  быть делом  рук
мистера  Бассетта.  Но  вернемся  к человеку,  чья  фамилия  фигурировала  в
записке. Кто это был? Льер ведь показал вам листок?
     -- Нет, сэр, не показывал.
     -- Но  по крайней  мере упомянул  фамилию.  Как же  иначе?  По вашим же
словам, она была ему знакома  и возбудила его любопытство. Пьер, вне всякого
сомнения, должен был поделиться с вами, и вы должны сообщить фамилию мне.
     -- Нет, сэр. Не могу. Я не знаю.
     -- Скажи Феликсу -- он может отправляться домой,  -- повернулся Вулф ко
мне. -- Передай  ему,  что  нам,  возможно,  придется заниматься Филипом всю
ночь.
     Я встал, но Филип тоже поднялся, -- Не нужно, --  заявил он решительно.
-- Я тоже пойду домой. Я пережил самый тяжелый день в моей жизни, а ведь мне
уже пятьдесят четыре года. Сперва  известие о смерти Пьера, потом целый день
в раздумье --  кому же я должен сообщить обо всем: Феликсу, или  вам, или же
полиции... и ломая голову над тем, не Арчи  ли Гудвин убил Пьера. Теперь мне
кажется, что  рассказывать вам обо всем не  следовало, а нужно было сообщить
полиции, но опять же я думаю о ваших отношениях с мистером Вукчичем и как вы
восприняли его смерть. И мне известно, какого он  был мнения о вас. Я сказал
вам все, что знаю, -- буквально все. Мне нечего добавить.
     С этими словами Филип направился к выходу.
     Я вопросительно  взглянул на Вулфа,  но он покачал головой из стороны в
сторону.  Поэтому  я, не  торопясь,  встал и вышел в прихожую,  полагая, что
Филип  не  позволит мне  помочь  ему с пальто, однако он не  возражал, хотя,
уходя, не пожелал мне спокойной ночи.
     Закрыв за Филипом дверь, я вернулся в кабинет и спросил:
     -- Пригласить Феликса?
     -- Не  нужно,  -- ответил Вулф,  поднимаясь.  -- Разумеется,  он  может
рассказать  нам кое-что  о Бассетте, но я устал, и ты тоже. Остается вопрос:
известна ли Филипу фамилия человека, указанная в записке?
     -- Можно ставить десять против одного, что она ему не известна. Ведь он
прямо  мне в  лицо  высказал подозрение  о  моей  возможной  причастности  к
убийству и, кроме  того, в  пылу разговора назвал меня просто Арчи Гудвином.
Нет, он по-настоящему облегчал свою совесть.
     -- Проклятье! Передай Феликсу: я свяжусь с ним завтра. Спокойной ночи.
     И Вулф поспешно ретировался.





     Оплаченный  Харви  Г.  Бассеттом  ужин,  который  состоялся  в  пятницу
вечером,  восемнадцатого  октября,  наверху,  в отдельном кабинете ресторана
"Рустерман",   представлял   собой   чисто   мужскую   вечеринку.   На   нем
присутствовали:
     Алберт О. Джадд, адвокат.
     Франсис Акерман, адвокат.
     Роуман  Вилар  из  фирмы  "Вилар  ассошиейтс",  специалист по  вопросам
безопасности промышленных предприятий.
     Эрнест Эркарт, лоббист.
     Уиллард К. Хан, банкир.
     Бенджамин Айго, инженер-электронщик.
     Приводя здесь эти фамилии, я конечно  же  несколько  забегаю вперед, но
мне  ужасно  не нравится  составлять различные  списки и хотелось  как можно
быстрее разделаться с этой неприятной обязанностью. Напечатав указанный выше
перечень  в среду, я, прежде  чем положить  его на  письменный  стол  Вулфа,
внимательно перечитал, пытаясь решить, нет ли среди этих  лиц разыскиваемого
нами  злодея и кто из них  мог бы претендовать на  эту роль. Если охота,  вы
тоже  можете  поломать   голову  над  этой  шарадой.  Разумеется,  вовсе  не
обязательно,  чтобы   это  был   один  из  участников  вечеринки.  Сам  факт
присутствия в  тот момент, когда Бассетт оставил  на подносе записку, еще не
делает их более вероятными кандидатами на роль убийцы, ибо любой мог  спустя
неделю  оказаться  с  ним  в  полночь в  украденном  автомобиле на  Западной
Девяносто третьей улице, вооруженный  пистолетом. Но  нам нужно  было где-то
начинать, а эти люди по крайней мере знали Бассетта.  Не исключено, что один
из них передал ему пресловутую записку.
     Во вторник я  добрался до кровати лишь в  двадцать минут второго, почти
точно через двадцать четыре  часа с тех  пор, когда взрыв  бомбы помешал мне
снять  брюки. Я был готов держать  пари,  что  мой  сон вновь нарушат еще до
того, как я  успею их Натянуть утром в среду, прислав  приглашение явиться в
окружную прокуратуру, -- и позорно проиграл бы.  Никто меня не потревожил, и
я проспал положенные восемь часов, которые мне  были так необходимы. Стрелки
показывали без  десяти  минут десять,  когда я спустился в кухню,  подошел к
холодильнику   за   апельсиновым   соком,  пожелал  Фрицу  доброго   утра  и
поинтересовался, позавтракал ли уже Вулф.
     -- Как обычно, в четверть девятого, -- ответил Фриц.
     -- И он был уже одет?
     -- Само собой, как всегда.
     -- Вовсе не само собой. Он вчера утверждал, что окончательно выбился из
сил. Он сейчас наверху, в оранжерее?
     -- Разумеется.
     --  Ладно,  раз ты  не  хочешь  разговаривать,  пусть  будет по-твоему.
Какие-нибудь поручения для меня?
     --  Никаких.  Я тоже, Арчи,  окончательно  выбился  из  сил. Целый день
звонил  телефон,   толпились   незнакомые  люди.  И   мистер  Вулф   куда-то
запропастился.
     Я  уселся  за маленький стол  и  повернулся к  специальной подставке  с
газетой "Тайме".  Происшествию были посвящены два столбца на первой полосе с
продолжением   на  девятнадцатой  странице,   где  поместили  мою   и  Вулфа
фотографии. Мне, конечно, оказали столь большую честь  только  потому, что я
обнаружил труп. Я внимательно прочитал каждое слово, а  некоторые -- дважды,
но  не  открыл  для себя ничего  нового,  кроме того,  мои  мысли  постоянно
ускользали  в  сторону. Почему, черт возьми, Вулф не сказал  Фрицу, чтобы  я
поднялся  к нему в  оранжерею? Я  как раз принялся  за  третью сосиску  и за
вторую  гречневую  оладью,  когда  зазвонил  телефон. Нахмурившись,  я  снял
трубку, ожидая приглашения к окружному прокурору, и снова ошибся. Звонил Лон
Коэн из "Газетт".
     -- Контора Ниро Вулфа, говорит Арчи...
     -- Где, черт побери, ты прошлялся вчера весь день и почему ты еще не за
решеткой?
     -- Послушай, Лон, я...
     -- Ты явишься сам ко мне или я должен прийти к тебе?
     --  Сейчас невозможно ни  то  ни  другое  и перестань  меня перебивать.
Признаю: я мог бы сообщить тебе  не менее двадцати семи фактов, которые твои
читатели вправе знать, но мы  живем в  свободной стране, и я хочу оставаться
на свободе.  Как только  буду  готов о чем-то  рассказать, я  тебя найду.  А
теперь я ожидаю важный звонок и поэтому кладу трубку.
     И я прервал разговор.
     Наверное,  я  так никогда  и не узнаю  -- с гречневыми ли оладьями было
что-то  не в  порядке или  со  мной. Если с оладьями,  то Фриц в самом  деле
переутомился.  Я  заставил  себя  съесть обычных четыре  штуки, чтобы лишить
Фрица  возможности  задавать вопросы,  а  самому  тем  временем  постараться
выяснить, чего не хватало в оладьях или что в них было лишнее.
     В кабинете я сделал вид, что этот день -- самый обыкновенный, и занялся
своими обычными делами. Стер пыль, опорожнил корзины  для бумаг, сменил воду
в цветочной вазе,  распечатал почту  и т. д. Затем я взял  с  полки, где  мы
храним  в  течение  двух  недель  "Тайме" и  "Газетт",  экземпляры  газет за
последние четыре дня и разложил их на своем письменном столе. Я, разумеется,
уже читал репортажи об убийстве Харви Г. Бассетта, но теперь они уже не были
для меня просто информацией о текущих событиях. Труп обнаружил в  автомашине
"додж-коронет",  стоявшей  на   Западной   Девяносто  третьей   улице,  близ
Риверсайд-Драйв, патрульный полицейский, совершавший обход ночью  в пятницу.
Одна-единственная  пуля  38-го калибра пробила  навылет сердце  бедняги.  Ее
нашли застрявшей в правой передней дверце. Значит, на спусковой крючок нажал
водитель,  если,  конечно,  в  Себя  не  стрелял  сам Бассетт. Однако уже  в
понедельник "Тайме" абсолютно однозначно утверждала, что это было убийство.
     Я  читал  "Газетт"  за   вторник,   когда  послышался  характерный  шум
спускавшегося  лифта.  Мои часы показывали одиннадцать  часов и одну минуту.
Вулф,  как всегда, придерживался заведенного порядка. Я развернулся на стуле
и, как только Вулф вошел, бодро и весело проговорил:
     --  Доброе утро.  Знакомлюсь с сообщениями относительно смерти Харви Г.
Бассетта. Если вас интересует... "Тайме" я уже закончил.
     Вулф  поставил  несколько  орхидей  --  их  сорт  я  даже  не  трудился
определять -- в вазу на своем столе и, усевшись в кресло, заявил:
     -- Ты  хандришь, а  это совершенно ни к  чему.  После вчерашнего  дня и
сегодняшней ночи  тебе следовало бы спать до полудня. Спешить некуда. Что же
касается информации  про мистера  Бассетта, то,  как  тебе известно, я храню
"Тайме" в своей комнате в течение месяца и постарался...
     В дверь позвонили. Я вышел в коридор справиться и, вернувшись, доложил:
     --  Кажется,  вы  никогда  с  ним  не встречались.  Помощник  окружного
прокурора  Даньел  Ф. Коггин.  Дружелюбный тип  с камнем за  пазухой.  Любит
пожимать руки.
     -- Впусти, -- распорядился Вулф и придвинул к себе почту.
     Когда же я ввел посетителя в  кабинет, предварительно  достойно ответив
на крепкое  рукопожатие  и  пристроив на  вешалке его  пальто  и шляпу, Вулф
встретил нас, держа  в одной руке циркуляр, а  в  другой  -- нераспечатанное
письмо;  было  бы  невежливо  вынуждать  его  хотя  бы  на  миг расстаться с
бумагами, и Коггин благоразумно воздержался  от попытки пожать ему руку. Он,
несомненно, был осведомлен о причудах Вулфа, но  никогда прежде судьба их не
сводила вместе.
     Поэтому он чрезвычайно сердечным тоном проговорил:
     -- Мне кажется, я еще не имел удовольствия познакомиться с вами, мистер
Вулф, и я рад представившейся мне возможности.
     Расположившись в красном кожаном кресле, Коггин окинул взглядом комнату
и заметил:
     -- Славный кабинет... Отличный кабинет! И какой красивый ковер!
     -- Подарок иранского шахиншаха, -- пояснил  Вулф с серьезным выражением
лица.
     Коггин, должно быть, знал, что это явная ложь, но не подал и виду.
     --  Как бы мне хотелось, чтобы шах и мне подарил такой же. Превосходный
ковер, -- сказал  он, взглянув на часы. -- Но вы очень занятой человек,  и я
постараюсь излишне  не затягивать разговор.  Окружному  прокурору желательно
знать,  отчего  вас и  мистера Гудвина вчера нельзя  было  нигде  найти,  --
правда, прокурор выразился  по-другому, --  хотя вы  знали, что нужны  и вас
ищут.
     Никто не снимал трубку телефона и не отвечал на звонки у входной двери.
     --  Мы  усердно  трудились  в городе, выполняя определенные  поручения.
Здесь  никого не  было, кроме мистера, Бреннера, моего  повара. Если нас нет
дома, он предпочитает не отвечать на звонки.
     --  Предпочитает? -- улыбнулся  Коггин.  Вулф  тоже  улыбнулся,  слегка
приподняв один из уголков губ; лишь  очень  зоркий человек смог  бы заметить
эту улыбку.
     -- Следует  проявлять некоторую снисходительность к отдельным слабостям
хороших поваров.
     -- Мне  трудно судить, мистер  Вулф; у меня нет личного повара. Не могу
себе позволить. А теперь к делу:
     Если вас интересует, почему я пришел к вам, а не вызвал к себе, то хочу
пояснить, что мы долго обсуждали сказанное вами вчера инспектору  Кремеру, а
также вашу  репутацию  и  обычную...  э-э...  реакцию.  Сперва  было  решено
немедленно аннулировать вашу лицензию частного детектива.  Однако я посчитал
такую  меру  слишком  суровой  и  высказал предположение, что вы,  возможно,
действовали чересчур... э-э... импульсивно.
     У меня в кармане ордера на задержание вас и мистера Гудвина  в качестве
важных свидетелей обвинения, но мне не хотелось бы их предъявлять. Предпочел
бы  этого не делать.  Как вы видите, я пришел один, настоял на этом условии.
Могу  понять  и  в  самом  деле  понимаю, что  вынудило  вас  вести  себя  с
инспектором  Кремером  именно  таким образом,  но ведь вы  и  мистер  Гудвин
утаиваете сведения,  касающиеся убийства человека в  вашем доме -- человека,
которого вы знали многие годы  и  с которым беседовали много раз. Я не хочу,
чтобы вы и Гудвин лишились лицензий. Ваш  помощник может стенографировать  и
печатать на машинке.  Мне  необходимо  уйти  из вашего  дома с  показаниями,
подписанными вами обоими.
     Когда  Вулф смотрит  на посетителя, расположившегося  в красном кожаном
кресле,  ему,  чтобы  взглянуть на  меня,  необходимо  повернуть  голову  на
девяносто градусов, и он, не торопясь, проделал этот маневр.
     -- Арчи, твой блокнот.
     Открыв ящик стола, я достал блокнот и ручку. Вулф откинулся  на  спинку
кресла, закрыл глаза и начал диктовать:
     -- "Когда  Пьер Дакос умер  насильственной  смертью  в одной  из комнат
моего дома в..." Арчи, точное время?
     -- В один час и двадцать четыре минуты.
     -- "В один час и  двадцать четыре минуты двадцать девятого октября 1974
года, я ничего не  знал ни о нем,  ни о  его  делах, кроме  того, что он был
опытным  и  компетентным  официантом.  Арчи  Гудвин  располагал аналогичными
сведениями, а также той информацией, которую сообщил ему незадолго до смерти
прибывший в мой дом Пьер  Дакос.  Содержание  этого разговора  мистер Гудвин
изложил дословно в подписанных им показаниях полицейскому  офицеру во  время
допроса в  ту же ночь  здесь,  в доме. Следовательно, все сведения,  имеющие
отношение к насильственной смерти Пьера Дакоса  и известные  мне или мистеру
Гудвину к моменту обнаружения его трупа мистером Гудвином, были своевременно
переданы полиции.
     За  период,  прошедший  после  обнаружения  трупа,  я и  мистер  Гудвин
беседовали с различными лицами с целью выяснения, кто несет  ответственность
за смерть  Пьера Дакоса в моем доме, и  мы намерены  продолжить свое частное
расследование. Мы  проводили  и  будем  вести  его  не  как  лицензированные
детективы,  а  как обыкновенные  правомочные  граждане,  в  пределах частных
владений  которых  совершено тяжкое  преступление.  Мы  верим  в наше  право
осуществлять подобное  расследование, а если кто-нибудь попытается  помешать
нам, мы будем отстаивать свои права всеми законными способами. Аннулирование
наших лицензий частных детективов  не может  лишить нас права на собственное
расследование.
     Полученную  в ходе предпринятого расследования  информацию мы  можем по
нашему усмотрению передать полиции или  довести до  сведения общественности.
При этом мы будем руководствоваться только  соображениями целесообразности и
доброй  волей. Если встанет вопрос о  наших  гражданских обязанностях, то он
будет разрешен в  соответствии с определяемой законом  процедурой. В  случае
сохранения лицензий вопрос о нашей ответственности как частных детективов не
должен  возникнуть.  Если  же  лицензии  будут  аннулированы, то  ни о какой
ответственности вообще не может быть и речи.
     Мы намерены и дальше сотрудничать с  полицией в  рамках, предписываемых
законом. Мы, например, не станем  возражать против посещения специалистами в
удобное время  комнаты, в которой совершено преступление. Мы приветствуем  и
одобряем энергичные действия полиции, направленные  на поиски преступника, и
такое наше отношение сохранится и впредь. Точка".
     Вулф открыл глаза и выпрямился.
     -- На моем  бланке,  через один  интервал, широкие поля, четыре  копии.
Подпишем я и ты,  если пожелаешь.  Первый экземпляр передай мистеру Коггину.
Пошли копию мистеру Кремеру. Еще  одну копию отнеси мистеру Коэну и предложи
опубликовать в  завтрашнем номере "Газетт".  Если  он  откажется, помести  в
качестве  объявления,  в два столбца, жирным  шрифтом.  Возьми еще  копию  в
редакцию  "Тайме"  и предложи для  публикации,  но не  как объявление.  Если
мистер Коггин вмешается, предъявит ордера  и задержит  нас,  прежде  чем  ты
успеешь отпечатать  мое заявление, я  из места предварительного  заключения,
пользуясь  предоставленными мне  законом  правами, позвоню секретарю мистера
Паркера, продиктую ему упомянутый текст и скажу, как с ним поступить.
     Вновь повернув голову на девяносто градусов, Вулф проговорил:
     --  Если желаете как-то  прокомментировать, мистер Коггин, вам придется
напрячь голосовые связки. Мистер Гудвин пользуется машинкой,  которая ужасно
гремит.
     -- Все это не  похоже на  ваши обычные фокусы,  -- улыбнулся Коггин. --
Низкопробный, дешевый блеф.
     --  Попробуйте  доказать.  --  Вулф  повернул  руку ладонью  вверх.  --
Конечно, то же самое подумал и  мистер Кремер. Я действительно приветствую и
одобряю  усилия  полиции по поддержанию законности  и порядка, но  в  данном
конкретном  случае  я  надеюсь,  что  их постигнет  неудача.  Приглашаю  вас
взглянуть на эту комнату, расположенную  непосредственно над моей  спальней.
Когда я мирно почивал, в  ней убили человека. Я полон решимости найти  того,
кто  это сделал,  и  передать его  в  руки правосудия...  с помощью  мистера
Гудвина, чье самолюбие  оказалось задетым в  такой же мере, как и  мое. Ведь
именно он привел Пьера Дакоса в Южную комнату.
     Нет это не блеф, -- продолжал Вулф, сжимая кулаки. -- Сомневаюсь, чтобы
я чересчур рисковал, но даже если это  и так, то я все  равно  не  отступлю.
Постоянные мелочные запреты, регулирующие  наше повседневное бытие, серьезно
ограничивают  возможности для истинных радостей, и когда  такая  возможность
появляется,  ею непременно  следует  воспользоваться.  Вам  известно, что  я
сказал мистеру Кремеру о наших действиях в случае предъявления нам обвинения
и  нашего  ареста, поэтому  нет надобности  их  повторять...  Арчи,  начинай
печатать, -- скомандовал Вулф.
     Я  развернулся на  стуле  к  пишущей  машинке, достал бумагу и копирку.
Большая часть помещения  видна в висящем  на стене за моим письменным столом
зеркале  -- шесть футов  в высоту и четыре фута в ширину.  И, печатая, я мог
убедиться, что не  пропускаю ничего из  происходящего в кабинете. Коггин все
время молчал, не спуская с меня  глаз. Текст заявления прекрасно уложился на
одной  странице при широких полях. Вынув листки из машинки, я удалил копирку
и  передал  готовые  экземпляры  Вулфу;  он  подписал  все,  включая  и  тот
экземпляр, который обычно остается у нас. Я  поставил свою  подпись ниже, не
отходя от письменного стола Вулфа.
     Когда я вручал оригинал Коггину, он сказал:
     -- Я возьму и копии. Все.
     -- Сожалею, --  ответил я. -- Я всего лишь исполнитель, и  мне нравится
моя работа, поэтому я стараюсь точно выполнять распоряжения своего босса.
     --  Отдай  ему,  -- сказал Вулф.  -- У  тебя  осталась стенографическая
запись в блокноте.
     Я  передал копии Коггину.  Он  приложил  к ним оригинал, выровнял края,
сложил  вчетверо  и  опустил во внутренний  карман  пиджака. Потом улыбнулся
Вулфу. Конечно,  пока  я  печатал  и  мы  подписывали  листки,  у  него было
достаточно времени оценить ситуацию с различных точек зрения.
     -- Вероятно, вы можете уже  сейчас назвать преступника,  вам нужно лишь
собрать необходимые доказательства, --  проговорил он  и поднялся,  опираясь
руками на подлокотники. --  Надеюсь  когда-нибудь оформить другие  ордера на
задержание, но  уже  не  в качестве важных свидетелей,  и  рассчитываю лично
предъявить  их вам,  и  вы  получите десять лет тюрьмы без  права досрочного
освобождения.
     Коггин повернулся  и направился к  выходу, но  на полпути задержался  и
добавил.
     --  Не провожайте  меня, Гудвин.  Меня от  вас тошнит. Когда послышался
звук захлопнувшейся входной двери, я вышел в прихожую удостовериться, что он
в самом деле ушел. Вернувшись, я заметил:
     -- Так вот почему вы не дали мне никаких поручений. Вы знали: кто-то из
них  непременно  появится. Ну  что  ж,  можете  быть  довольны:  ваш  расчет
оправдался.
     -- Я  уже говорил тебе не менее десятка раз:  сарказм --  неэффективное
оружие.  Оно  не ранит, а отскакивает. Интересно, для  чего ему понадобились
копии?
     --  Хотел иметь  памятные  сувениры  с  нашими автографами. Ведь мы оба
подписались. Когда-нибудь их продадут на аукционе "Сотби". -- Я посмотрел на
часы. -- Без двадцати  двенадцать. Для обеда в  ресторане, наверное, уже все
готово,  а посетители начнут собираться лишь около часа. Или у  вас уже есть
на  примете   другое,   более   перспективное   место,  где   можно   начать
расследование?
     -- Тебе хорошо  известно,  что  у меня нет ничего  похожего. Нам  нужно
знать все о мистере Бассетте и  его гостях в тот вечер. Между прочим, у тебя
было  время  обо всем хорошенько подумать,  поэтому  я вновь спрашиваю: как,
по-твоему, известно ли Филипу содержание той записки?
     -- И я повторяю, что ему оно не известно. Как я уже сказал, он облегчал
свою совесть. Причем Филип не  исключает, что в записке  могло значиться имя
Арчи Гуд-вина. По словам Пьера, ее содержание  пробудило его  любопытство...
Вероятно, я не вернусь к обеду.
     -- Подожди. Еще  небольшая  деталь. Если Феликс назовет  кого-нибудь из
гостей  -- хотя бы одного  -- и  тебе  удастся встретиться с этим человеком,
возможно,   стоит   сказать  ему,   что  Пьер  якобы  видел,  как  один   из
присутствовавших  на  ужине  передал  мистеру   Бассетту  какую-то  бумажку.
Подумай-ка.
     -- Когда Пьер мертв, все возможно.
     В  прихожей я надел пальто, но  отказался от шляпы.  Наружный термометр
показывал один градус мороза, и погода скорее напоминала зиму, чем осень. Но
у  меня тоже есть свои правила Никакой  шляпы до  Дня  благодарения  или  до
последнего четверга ноября. Снег или дождь полезны для волос.






     С  Феликсом у меня получились сплошные минусы,  а  о минусах писать или
читать -- удовольствия,  прямо скажем, мало.  Если отвлечься от субъективных
предпочтений  и мнений относительно различных блюд  и порядка их сервировки,
то  я знал о  Харви Г.  Бассетте значительно больше,  чем  Феликс, поскольку
читаю  прессу дважды  в день,  а он,  быть может, вообще  газет  не  читает.
Довольствуется  случайными  передачами по телевидению  и радио.  Кроме того,
рабочий день Феликса длится не менее двенадцати часов. Что касается сведений
о  гостях,  ужинавших с Бассеттом  восемнадцатого октября, две  недели  тому
назад, то он абсолютно ничего не мог сообщить. Никогда не встречал их прежде
и не видел у себя в ресторане после той  вечеринки. Очевидно, он был обо мне
лучшего, чем Филип, мнения, так  как предложил покормить свежей, только  что
пойманной рыбой, но я, поблагодарив, отказался.
     Было сорок две минуты  после  полудня, когда я вышел через главный вход
ресторана и направился выполнять другие поручения. Одна  из моих бесполезных
привычек  --  замечать время,  потраченное на преодоление  пешком  различных
дистанций,  хотя  лишь  в  одном  случае из  ста она  может оказаться весьма
кстати. Мне понадобилось девять минут,  чтобы добраться  до  здания редакции
"Газетт". Комната Лона  Коэна, расположенная  на двадцатом этаже,  через две
двери  от  кабинета  издателя,  едва  вмещает  письменный  стол внушительных
размеров с тремя телефонами, еще одно кресло, помимо того, на котором он сам
восседает,  полки с немногими книгами  и весьма многочисленными экземплярами
газет.  Наступил  обеденный  перерыв,  и  я не ошибся,  надеясь в  это время
застать его одного.
     -- Черт побери, -- заявил он, -- ты все еще разгуливаешь на свободе?
     --  Вовсе нет,  -- парировал я. -- Сейчас  я  в бегах  и пришел к тебе,
чтобы  передать  свою  самую  последнюю  фотографию.  На   той,  которую  вы
опубликовали  в воскресенье, мой нос вышел кривым. Согласен,  он не особенно
привлекателен, но и не глядит на сторону.
     --  Твой  нос  не  может  выглядеть иначе  после  пережитого в ночь  на
понедельник. Черт возьми, Арчи, я уже и так опаздываю на целый час с подачей
материала. Сейчас позову Ландри, дальше по коридору есть свободная  комната,
и...
     -- Ничего не выйдет.  Не скажу даже, что было у меня на завтрак.  Как я
уже  заявил  по телефону,  когда я буду  готов  что-то сообщить, ты получишь
информацию первым. В данный момент мне не помешало бы знать некоторые факты,
но  если  ты  уже  отстал  на  целый час...  --  закончил  я,  поднимаясь  и
направляясь к двери.
     --  А ну-ка  сядь. Хорошо, пусть я опоздаю на два  часа, но это еще  не
означает, что я должен голодать.
     С этими  словами  Лон  Коэн  откусил солидный  кусок сандвича с рыбой и
листьями салата, зажатыми между двумя ломтями белого хлеба.
     --  Часа  мне не потребуется,  -- возразил  я. --  Возможно,  всего три
минуты, если ты  назовешь фамилии шести  мужчин, ужинавших вместе с Харви Г.
Бассеттом в ресторане "Рустерман" в пятницу, восемнадцатого октября.
     -- Что?! -- Лон перестал  жевать и уставился на меня. -- Бассетт? Какое
он имеет отношение  к бомбе, которая  уложила наповал  человека в доме  Ниро
Вулфа?
     -- Есть определенная  связь, но это по секрету, не для печати. Пока что
все исходящие от меня  сведения конфиденциальны  и  не  подлежат  оглашению.
Официант  Пьер Дакос прислуживал  за их ужином. Тебе известно, кто участники
пиршества?
     -- Нет. И я не знал, что именно он прислуживал.
     -- Как скоро ты сможешь выяснить, не впутывая меня?
     -- Возможно, понадобится день или неделя, но можем управиться и за час,
если удастся найти Дореми.
     -- Кто такая Дореми?
     -- Жена Харви Г. Бассетта. То есть теперь вдова. Конечно, уже  никто не
зовет ее так,  по  крайней  мере не в глаза.  Сейчас она прячется от  людей.
Никого не принимает,  даже окружного прокурора. Ее  домашний врач не отходит
от нее  ни  на шаг, ест  и спит в  ее  резиденции. Во  всяком случае --  так
рассказывают.  Чего  ты  вытаращил  на  меня   глаза?  Или  теперь  мой  нос
покривился?
     -- Чтоб  меня черти  взяли! -- выругался  я  в сердцах,  вставая. -- Ну
конечно же! Почему я не вспомнил о ней?  Должно быть,  сказалось потрясение.
Увижусь с тобой завтра вечером... надеюсь. Забудь, что я был здесь.
     Зная, что на  первом этаже здания есть телефонные будки, я направился к
лифту. Спускаясь, я старательно  рылся в памяти. У Лили Роуэн мне доводилось
встречаться с  различными  людьми  --  поэтами  из  Боливии,  пианистами  из
Венгрии, девушками из Вайоминга и Юты, -- которых Лили старалась поддержать,
-- но  видеть  Дору  Миллер не приходилось. Когда она приехала в Нью-Йорк из
Канзаса, театральный агент посоветовал  ей взять артистический псевдоним,  и
она избрала "Дореми".  Можно  подумать, что  певице с  подобной  сценической
фамилией сделать блестящую карьеру -- раз  плюнуть. Однако  к  тому времени,
когда  Лили  рассказала мне  о  ней, Дореми  снималась лишь в  телевизионных
рекламных роликах. Возможно, газета "Тайме"  вовсе не упомянула  о том,  что
миссис Харви Г. Бассетт когда-то называла себя  Дореми, но  "Газетт" сделала
это непременно,  и я как-то пропустил  этот важный факт. Бесспорно, повлияло
потрясение.
     На первом этаже я  вошел  в телефонную будку, плотно  притворил дверь и
набрал  известный мне номер.  После  восьми  сигналов --  вполне  нормальное
явление для этого номера -- послышалось мелодичное "алло?". У нее это всегда
звучит как вопрос.
     -- Алло! С прекрасной погодой тебя, -- сказал я.
     --  Она великолепна. Я пока  еще  ни разу не позвонила тебе. Ты  должен
нежно  погладить меня по  головке  или по тому месту, где, по твоему мнению,
это  доставит  мне  наибольшее наслаждение. Ты  живой  и  в  добром здравии?
Звонишь из дома?
     -- Я пока жив и  нахожусь в десяти  кварталах от твоей квартиры.  Всего
десять минут пешком, если ты, конечно, не против хорошей компании.
     -- Ты не компания; как тебе известно,  мы до  сих пор  окончательно  не
решили,  как называются  наши  отношения.  Впрочем,  я  свободно  изъясняюсь
по-английски. Обед почти готов. Переходи улицу только на зеленый свет.
     Мы одновременно повесили трубки. Одно из наших  многих достоинств -- мы
оба умели своевременно давать отбой.
     Даже  если бы здесь проживал кто-то другой,  все равно  было бы приятно
войти в эту фешенебельную квартиру на самом верху  нью-йоркского небоскреба,
находящегося  на  Восточной  Шестьдесят третьей  улице; правда,  при  другом
жильце   внутреннее   убранство  и  выглядело  бы  по-другому.  Из  нынешней
обстановки  я  -- будь  бы моя воля --  удалил бы лишь  картины,  висящие  в
гостиной и принадлежащие кисти  некоего де Кунинга, и электрический камин во
второй спальне.  Мне также по  душе здешнее  обхождение.  Лили  почти всегда
открывает входную дверь  сама и не стремится  помочь,  когда мужчина снимает
пальто в прихожей. Мы обычно не приветствуем друг друга  поцелуем, однако на
этот раз  она, положив ладони  мне  на руки, вытянула навстречу губы, и я не
отверг приглашения. Более того, я сполна вознаградил ее за комплимент.
     Отступив, Лили требовательно спросила:
     -- Где ты был и чем занимался в понедельник, двадцать восьмого октября,
в половине второго ночи?
     -- Попытайся еще разок, -- заметил я. -- Ты  ведь все  перепутала, тебя
на самом деле интересует вторник и двадцать  девятое октября. Но сперва хочу
сознаться: я вторгся к тебе обманным путем, потому что мне нужна помощь.
     -- Разумеется, -- кивнула она. -- Сразу поняла, когда ты поздравил меня
с  прекрасной погодой.  Ты напоминаешь мне  о  моем ирландском происхождении
только тогда, когда тебе что-то от меня нужно. Кроме того, это означает, что
ты спешишь, следовательно, мы немедленно садимся за стол. Еды достаточно.
     Лили провела меня через гостиную в свой рабочий кабинет, где письменный
стол,  шкафы,   книжные  полки   и   пишущая  машинка   занимали  почти  все
пространство,  едва оставляя  место для маленького столика, за  которым двое
могли уютно  пообедать.  Как только  мы  уселись,  вошла Мими с  нагруженным
подносом.
     -- Давай начинай, -- сказала Лили.
     Мне тоже хотелось продемонстрировать хорошие манеры, поэтому я подождал
пока Мими закончит сервировать и уйдет и мы примемся за салат. В доме у Лили
--  особенно  если  не  ждали  гостей -- даже  Фриц затруднился бы по одному
внешнему  виду  определить,  что у него  на тарелке, а потому я  взглянул на
хозяйку, вопросительно подняв брови.
     -- Да, -- кивнула  она, -- ты ничего подобного еще не пробовал. Мы сами
пытаемся подобрать этому  блюду название, но пока не пришли к окончательному
выводу. Здесь грибы, соевые бобы, грецкие орехи и сметана. Только  не говори
Вулфу.  Если  не нравится, Мими  быстро  приготовит омлет.  Однажды Вулф был
вынужден признать, что Мими и правда умеет готовить настоящий омлет.
     Я подцепил немного салата  на вилку-  Много жевать не требовалось, даже
орехи оказались мелко порубленными. Проглотив, я заметил:
     -- Хочу совершенно недвусмысленно заявить...
     -- Не смей это говорить. Ты знаешь, даже шутка о твоем боссе портит мне
аппетит.
     -- Ладно, не буду. Что же  касается этой  смеси, то я, как и ты, еще не
составил  определенного  мнения.  Слов нет, что-то совершенно  из  ряда  вон
выходящее.
     -- Я  просто  стану наблюдать за твоим выражением. Теперь объясни,  что
привело тебя ко мне? Проглотив еще немного салата, я сказал:
     -- Как я уже  упомянул, мне необходима помощь. Ты как-то говорила мне о
девице из Канзаса по фамилии Дореми. Помнишь?
     -- Конечно. Виделась с нею только вчера.
     -- Ты видела ее вчера? Встречалась с миссис Харви Г. Бассетт?!
     -- Совершенно  верно. Тебе должно быть известно о ее  муже, ведь ты  не
пропускаешь  сообщений  об  убийствах.   Она  позвонила  мне  вчера  днем  и
попросила... -- Лили замерла  с полуоткрытым ртом. --  Постой,  постой!  Она
тоже спрашивала о тебе, а теперь ты интересуешься ею. В чем дело?
     Я смотрел на Лили, тоже от изумления разинув рот.
     --  Не могу поверить! Ты утверждаешь, что  миссис Бассетт звонила тебе,
чтобы расспросить обо мне? Невозможно...
     -- Я этого не говорила. Она позвонила и попросила меня прийти и утешить
ее.  Прямо она  это  не  сказала,  только  заявила, что  ей необходимо  меня
увидеть. Думаю,  сыграло свою роль  мое прежнее участие в ее судьбе, когда у
нее  ничего не получалось в Нью-Йорке и  она уже собиралась вернуться домой,
чтобы хотя бы поесть досыта. Правда, ничего особенного я для нее не сделала,
только оплачивала ей комнату и питание в течение года. Не  виделась с  ней с
той поры... три  или четыре года.  В конце концов я отправилась к ней,  и мы
беседовали более  часа.  В  процессе разговора Дореми  поинтересовалась,  не
встречалась ли я с тобой после смерти ее мужа. Тогда мне показалось, что она
упомянула  тебя  просто  так,  стараясь  отвлечься  от  свалившихся  на  нее
неприятностей,  но вот теперь  ты спрашиваешь о ней. Поэтому я хочу знать...
--  Лили  внезапно  умолкла и уставилась на меня. --  Эскамильо,  неужели  я
способна  тебя  ревновать?  Конечно, если я вообще в  состоянии ревновать --
значит, могу ревновать и тебя, но ведь я всегда считала... Невероятно!
     --  Расслабься, -- провел я кончиками  пальцев  по  тыльной стороне  ее
ладони.  -- Вероятно, ты начала ревновать меня в  тот  день,  когда  впервые
увидела мою мужественную фигуру,  услышала  мой звучный голос.  И это вполне
естественно...  Мы с Дореми никогда не были вместе. Наши  расспросы  друг  о
друге  -- всего лишь совпадение,  чистая случайность. Обычно я с подозрением
отношусь к  совпадениям, однако в данном  случае оно  мне нравится. Сейчас я
расскажу тебе кое о чем, но под строгим  секретом. Пока эти сведения  не для
публикации.  Существует  некая связь между  двумя убийствами --  Бассетта  и
Пьера Дакоса, -- и не исключено, что Дореми известны факты, которые могли бы
пролить свет на эти преступления. За  неделю до убийства, вечером в пятницу,
восемнадцатого октября,  Бассетт пригласил шесть мужчин на ужин  в  ресторан
"Рустерман",  и Ниро Вулф хотел бы  знать  фамилии  этих шести джентльменов.
Возможно, они известны Дореми. Для начала -- хотя бы одного из них. Лон Коэн
из "Газетт", с которым ты знакома, утверждает, что  Дореми прячется от людей
и никого не принимает.  Ты могла бы позвонить и попросить принять  меня, или
сама пойти к ней и поинтересоваться нужными нам именами, или же получить эти
сведения по  телефону. Именно  за  этим я и пожаловал  и  хочу, кроме  того,
поблагодарить за очень вкусный салат. Мне необходим рецепт приготовления для
Фрица, -- заключил я и опять усердно заработал вилкой.
     Лили, откусив  кусочек сельдерея, принялась жевать  с задумчивым видом.
Ее лицо одинаково привлекательно, независимо от того, жует ли  она сельдерей
или бифштекс, -- еще одно из многих ее достоинств.
     -- Уже третий раз ты обращаешься ко мне  за помощью, -- сказала она. --
Ничего  не  имела против в первых двух  случаях: они доставили  мне истинное
удовольствие... в самом деле.
     -- И почему бы тебе  не испытать такое же удовольствие в третий раз, --
заметил я.  -- Никогда  не стал бы просить тебя выведывать что-то у близкого
друга без крайней  необходимости. Ты это знаешь. Я уверен -- мы оба уверены,
-- что  Дореми  хочет,  чтобы человек,  убивший  ее мужа,  был разоблачен  и
наказан.  Мы тоже  к этому  стремимся.  Должен  признать:  убийца  Бассетта,
которого нам предстоит найти, не обязательно является тем человеком, который
убил Пьера Дакоса в нашем  доме  всего в тридцати футах от  моей комнаты, но
оба  преступления,,  несомненно,  связаны  между  собой.  Возможно,   Дореми
впоследствии  и пожалеет, что  сообщила тебе фамилии гостей. Тут нет никаких
гарантий.  Да и  вообще, когда  расследуешь убийство,  трудно  гарантировать
что-либо  наперед. Однако  такое  маловероятно.  Один  шанс из тысячи... Мне
кажется:  твоя  смесь  вполне  съедобна,  правда,  мои  мысли  были  отчасти
сосредоточены на другой проблеме.
     --  Я  бы  предпочла Спросить по телефону.  А как быть, если она станет
уверять,  будто не знает ни одной фамилии, а я буду думать, что она солгала?
Мне  она  нравится  -- не  может  не  нравиться,  --  но  вместе с  тем  она
замечательная лгунья. Кроме того, не хотелось бы лишний раз ей докучать, она
и так  в очень  подавленном  настроении.,  --  Конечно,  докучать  не стоит.
Поступи  просто.  Не  упоминай меня вовсе. Объясни, будто  какая-то  женщина
рассказала тебе, что видела Бассетта в  ресторане "Рустерман" вместе с пятью
или шестью мужчинами, и все они выглядели  не особенно весело, и эта женщина
все думает,  не причастен ли  кто-то из них  к убийству... Ах, вздор! Не мне
учить тебя, что и как говорить.
     -- Сегодня льстить не положено, тем не менее за комплимент  спасибо. Ну
хорошо.  Сейчас  подадут лимонно-вишневый  пудинг,  и  мне  хотелось  бы  им
наслаждаться  без помех. Я  позвоню  из спальни,  и  давай  покончим с  этим
делом...  Значит,  пятница,  восемнадцатое  октября? --  переспросила  Лили,
вставая.
     -- Совершенно верно.
     Она  ушла.  Мои  часы показывали два часа двадцать одну минуту. Если ей
удастся  заполучить фамилии, мне  не придется  наслаждаться лимонно-вишневым
пудингом. Поэтому было целесообразно разделаться  с ним немедленно.  Я нажал
на кнопку, и вскоре  вошла Мими. Взглянув на мою тарелку, потом на меня, она
спросила:
     -- Вы съели больше половины, мистер Гудвин. Как вы находите мой салат?
     -- Честно  говоря, Мими,  не знаю.  Когда  голова занята  делами, я  не
ощущаю вкуса. Придется прийти еще раз и попробовать опять.
     -- Я видела,  что вы чем-то  озабочены, --  кивнула  она.  --  Нетрудно
заметить. Быть может, омлет?
     Поблагодарив,  я  отказался.  Только  пудинг  и  кофе. Мими  взяла  мою
тарелку.  Через четыре  минуты она  вернулась,  и я чуть  было не обжег язык
кофе,  поторопившись  ответить на зов желудка.  Разумеется, пудинг  был  мне
хорошо знаком. Вообще Мими большой  специалист  по части  пудингов,  слоеные
мороженых и пирожных, а также кофе.
     Я как раз облизывал ложку, когда вошла Лили и, усаживаясь, сказала:
     -- Можешь не вставать. Я раздобыла одну фамилию. Дореми очень угнетена,
не знаю отчего. Бассетт был старше ее по меньшей мере вдвое, и, мне кажется,
она вышла за него замуж только ради того, чтобы избавиться от нищеты. Как ты
думаешь?
     -- Не знаю. С ней вовсе не знаком. Тебе она сообщила какую-то фамилию?
     -- Да, единственную. По  ее словам, ей не известно, кто были другие, но
одного гостя она знает, -- ответила Лили, передавая  мне листочек салатового
цвета, вырванный из настольного блокнота. --  Дореми  назвала его  Бенни. Он
инженер, работает в компании "Нэтэлек", президентом которой являлся Бассетт.
Еще кофе?
     --  Нет,  спасибо.  Ты подаешь большие надежды.  Придется повысить тебе
заработную плату, и...
     --  Со  временем  я  покажу  еще  более  высокие  результаты.  А теперь
уматывай. Ты сам не свой, когда тебя тянет в другое место.
     -- Меня вовсе не тянет, -- возразил я, вставая. --  Нет нужды  говорить
тебе, к чему меня тянет. Когда-нибудь я расскажу все откровенно, и уверен --
тебе понравится.
     С этими словами  я  удалился.  В лифте  я развернул записку и прочитал:
"Бенджамин Айго". Постояв на тротуаре с полминуты в размышлении, я  пошел по
Мэдисон-авеню к Центру. Нужно было выработать программу действий, используя,
как  любил  повторять  Вулф,  свои  умственные способности  и руководствуясь
собственным богатым  опытом.  На  Пятьдесят  пятой  улице  план  уже  принял
конкретные формы, и поскольку мои  ноги доставили бы меня к месту назначения
так же  быстро,  как автобус или такси, я продолжал двигаться  пешком.  Было
пять минут  четвертого,  когда  швейцар  ресторана "Рустерман",  приветствуя
меня, распахнул передо мной дверь. К этому времени основная масса  обедающих
уже ушла, и Феликс мог спокойно меня выслушать.
     Этим он и занимался, то есть слушал  меня. Разногласия возникли лишь по
поводу фамилии.  Я произнес  ее по буквам, и  Феликс остановился  на  "иго",
однако  мне  было  больше  по душе "Айго"; но ведь я родом из Огайо, а он из
Вены,  а  потому одержала верх  моя точка зрения.  Уладив спорный  момент, я
подробно проинструктировал Феликса,  а затем  отправился в бар,  где заказал
ирландское виски и содовую  воду.  После кофе  Мими мой желудок давал о себе
знать.  Я  выбрал  ирландское  виски,  желая  продемонстрировать  Лили,  что
сохраняю к  ней  прежние  чувства. Потом  я  нашел  в телефонной книге адрес
компании  "Нейшнл  электроникс  индастриз",  которая,  к  моему  облегчению,
разместилась на Третьей авеню, в середине сороковых улиц.  Ведь  фирма могла
оказаться в районе Куинс. На улице я вышел через боковую дверь.
     Фирма занимала три этажа в новом  небоскребе из стекла и бетона. Реестр
съемщиков  на  стене  вестибюля извещал, что научные  исследования велись на
восьмом,  производство  осуществлялось  на  девятом,  а  руководящий  состав
устроился на десятом  этаже. Нужный мне человек мог  быть кем угодно  --  от
простого клерка на складе до  председателя совета  директоров, -- но удобнее
начинать  сверху, а потому я проехал до десятого этажа, где мне сказали, что
мистер  Айго  занят в  производстве.  Значит, фамилию  я  произнес  все-таки
правильно.  Этажом ниже  дама  с двойным подбородком  проконсультировалась с
прибором  внутренней  связи,  которого  мне  еще  не  доводилось  видеть,  и
пояснила,  что мне  необходимо пройти до  конца коридора, в последнюю  дверь
справа.
     Это  была угловая комната  с  четырьмя окнами,  следовательно,  Айго не
принадлежал к простым складским  служащим, хотя, если судить  по коричневому
рабочему халату с большими карманами,  набитыми всякой всячиной,  он  внешне
мало  от  него  отличался.  Айго стоял  возле картотечного  шкафа  с  ужасно
озабоченным лицом, что выглядело вполне естественно, если  иметь в виду, что
президент  компании скончался всего пять дней назад. Однако  морщины на лбу,
скорее  всего, уже  существовали не  менее  пяти лет.  Поэтому  я  несколько
удивился, когда услышал сочный густой баритон:
     --  Послание от  Ниро  Вулфа? Какого  черта?  Мой  голос  непроизвольно
зазвучал слегка выше обычного:
     --  Я сказал -- послание,  но на  самом деле -- это вопрос. Правда,  не
совсем простой. Если бы вы могли уделить мне несколько минут...
     --  У  меня никогда не бывает лишних минут,  но мне  необходимо  как-то
отвлечь мозги от проклятых проблем. Ладно... десять минут, -- заключил Айго,
взглянув на часы. -- Давайте присядем.
     У окна стоял большой письменный стол, но, видимо, именно там гнездились
проблемы, поскольку Айго направился к кушетке у дальней стены, сел и закинул
ногу на ногу, несмотря на вздутые карманы халата, а я занял кресло напротив.
     --   Постараюсь   быть   кратким,  но   вам  необходимо  знать  немного
предыстории. Несколько  лет назад Ниро  Вулф являлся  попечителем  ресторана
"Рустерман", и человек по  имени Феликс Мауэр находился у него в подчинении.
Теперь Феликс управляет рестораном, но по-прежнему часто  обращается  к Ниро
Вулфу за советом, и мы -- я и  Вулф -- регулярно у него обедаем или ужинаем.
Вчера мы в ресторане обедали, и Феликс...
     -- Ха! Официант из этого ресторана был убит в доме Ниро  Вулфа, бомбой,
и вы обнаружили труп. Не так ли?
     --  Совершенно   верно.  Поэтому-то  мы  и   были  в  ресторане  вчера:
намеревались расспросить  кое о чем  персонал. Этот  официант,  Пьер  Дакос,
обслуживал  вас,   когда   вы  ужинали   в   верхнем  кабинете  в   пятницу,
восемнадцатого  октября.  Двенадцать  дней  назад. Пригласил  вас  Харви  Г.
Бассетт. Вы помните?
     -- Конечно, помню. То был мой последний с ним ужин.
     -- А можете припомнить официанта?
     -- Я никогда не запоминаю людей, только фракции и эмиссии.
     --  Мистер  Вулф  и я -- мы хорошо  знали  Пьера,  а он  --  нас. Придя
глубокой ночью в понедельник в наш дом, он сообщил мне, что какой-то мужчина
намеревается   его  убить.   Кроме   того,  он  рассказал  о   званом  ужине
восемнадцатого  октября,  а также  о том, что  заметил, как кто-то из гостей
передал  Бассетту небольшую  бумажку и тот спрятал ее в портмоне. И это все.
По  словам,  официанта,  остальное  он  собирался  рассказать   Ниро  Вулфу,
величайшему детективу.  Я  проводил  Пьера  наверх, в спальню. Что случилось
потом, вам, вероятно, как и миллионам американцев, хорошо известно. Так вот,
нам  хотелось  бы знать,  почему  Пьер  сообщил мне  об ужине  и  о какой-то
бумажке,   которую  один  из  вас  якобы  передал  Бассетту,  только   через
одиннадцать дней после события? Это обстоятельство побудило меня встретиться
с вами и задать вам вопрос: не  вы ли вручили Бассетту тот листок и что было
в нем написано?
     -- Нет. Ха!
     -- Быть может, вы видели, как кто-то другой передал записку Бассетту?
     --  Нет.  Ха!  --  повторил  Айго,  сердито посмотрев  на  меня,  хотя,
возможно, такой вид ему придавало обилие морщин на лбу.
     --  Тогда я должен  попросить вас  об одном одолжении,  или, вернее, об
этом  просит  Ниро  Вулф.  Мы  интересовались  у  Феликса  именами   гостей,
присутствовавших  на  ужине,  и он смог назвать только вас.  Как он  заявил,
кто-то ему  сказал, что вас зовут Бенджамин Айго и что вы довольно известный
ученый. Не  знаю, нравится ли вам, когда вас  величают  известным ученым, но
Феликс употребил именно эти слова.
     -- Не верю, черт возьми! Я вовсе не известный ученый.
     -- Возможно, вы  просто об  этом еще  не знаете. Я  лишь повторил слова
Феликса. Можете позвонить ему и поинтересоваться.
     -- А кто ему сказал?
     -- Он не пояснил. Феликс сейчас на работе. Позвоните ему.
     Мне подумалось, что  он все-таки позвонит. Девять человек из десяти так
поступили бы или, быть может, семь или восемь из десятка.
     Но не Бенджамин. Он лишь проговорил:
     --  Ха! Черт возьми! Если я действительно знаменит,  то пора бы об этом
знать. Мне уже шестьдесят четыре года. Вы просите об одолжении?
     -- Ниро Вулф просит. Я только выполняю его поручения. Ему нужны...
     -- Вы лицензированный частный детектив. Довольно известный.
     -- Не верьте  всему  тому, что пишут газеты.  Я  вовсе не известен,  --
ответил я и хотел добавить  "Ха!",  но воздержался.  --  Мистеру Вулфу нужны
фамилии всех  гостей, присутствовавших на  ужине восемнадцатого октября,  но
раз вы никогда не запоминаете людей, то, конечно, не" в состоянии ничего мне
сообщить.
     -- Я отлично  помню  все названия, в том числе и фамилии  людей. А Пьер
Дакос рассказал вам, о чем шел разговор?
     -- Он сообщил только то, что я повторил вам, -- покачал я головой.
     -- Мы рассуждали о звукозаписывающих устройствах. Для этого, собственно
говоря, нас и собрал Харви. Вы знали Харви Бассетта?
     --  Нет, не  знал.  Но,  конечно, слышал  о  нем --  был  тоже довольно
известный гражданин.
     -- Я знал его  всю мою жизнь -- во всяком случае, большую  ее часть. Мы
вместе  учились в  университете. Бассетт  был  на три  года  старше меня.  Я
считался необыкновенно  одаренным студентом. Только и всего.  Ха!  Я  изучал
физику,  он  --  бизнес.  Ему  удалось  сколотить  состояние,  что-то  около
миллиарда долларов, но  до  самой  своей смерти он  так  и не  мог  отличить
электрон от киловольта. Был одержимым человеком. Одна из его навязчивых идей
касалась  Ричарда  Никсона и  послужила  поводом  для  нашей сходки. Бассетт
выпускал  оборудование  для  электронной  звукозаписи  --  то  есть  мы  его
изготавливали, а он продавал,  -- и, по его мнению, Никсон своими действиями
унизил и  дискредитировал  подобные устройства.  Бассетт  хотел в этой связи
что-то предпринять, но не смог придумать  ничего конкретного. Потому-то он и
созвал нас...
     Айго внезапно прервал свою речь и взглянул на часы.
     -- Проклятие! Прошло двенадцать минут!  -- воскликнул  он, вскакивая  с
живостью двадцатичетырехлетнего юноши и намереваясь исчезнуть.
     Схватив его за руку, я твердо заявил:
     -- Черт возьми! Фамилии!
     -- А разве я пообещал?
     Он уселся за письменный стол, достал блокнот и ручку и стал  писать так
быстро,  что  я  сразу  понял:  прочитать будет  невозможно.  Однако  почерк
оказался довольно разборчивым. Затем, вырвав  листок из блокнота, он передал
его мне. Одного быстрого  взгляда было  достаточно -- все пятеро красовались
на бумаге.
     -- Мистер Вулф  будет вам очень  признателен,  -- заверил  я совершенно
искренне. -- Он сам почти  никогда  не выходит из дома, но наверняка захочет
лично выразить вам свою благодарность. Не могли бы вы как-нибудь в ближайшее
время заскочить к нам на минутку, быть может, по дороге домой?
     -- Сомневаюсь, но не  исключаю подобной возможности. С моей  работой  я
никогда не знаю в  точности,  когда освобожусь. Ха! А теперь оставьте меня в
покое.
     -- Ха! -- сказал я, поворачиваясь.
     Этот звук вырвался у меня против моей воли, как-то сам собой. И я ушел.
     Пройдя десять кварталов до Тридцать пятой улицы, я затем проследовал до
старого кирпичного особняка. Когда я по ступенькам поднялся на крыльцо, часы
показывали половину пятого; Вулф находился уже наверху, в оранжерее. Повесив
пальто и усевшись в кабинете за своим письменным столом, я стал внимательно,
изучать список. Айго написал не только имена  и фамилии, но и профессии. При
наличии времени он, вероятно,  указал бы их возраст  и  домашние  адреса.  Я
бросил листок на стол  и  задумался. Картина существенно  менялась. Возникла
совсем  другая  комбинация.  Связав  Ричарда Никсона со званым  ужином, Айго
придал тем  событиям  совершенно  иные контуры. Хорошо  зная  Вулфа,  я ясно
представлял себе наши следующие шаги. Они были настолько очевидными, что мне
понадобилось всего десять минут для  определения ближайших мер. Сняв трубку,
я набрал нужный номер.
     Чтобы связаться с нашими постоянными помощниками,  потребовалось  более
получаса.  Фактически  я сумел поговорить только с  Фредом. Для Сола  и Орри
пришлось  оставить  срочные послания.  Затем  я пододвинул пишущую машинку и
изготовил пять  экземпляров по-фамильного перечня гостей Харви Бассетта. Нет
необходимости  приводить их здесь -- вы с  ними уже  познакомились  в начале
главы. Потом я  отпечатал содержание  моей  беседы с  Айго, дословно, в двух
экземплярах.  Обычно я  не  проверяю готовый  текст,  но  на  этот раз я  не
поленился.  Я  был  на  второй  странице,  когда  послышался  привычный  шум
спускающегося лифта, и в кабинет вошел Вулф.
     Устроившись за своим письменным столом, он заметил:
     -- Итак, ты вернулся.
     Обычно  Вулф редко говорит  очевидные  вещи,  но эти слова он повторяет
довольно часто, выражая  тем самым свои удивление и  радость по поводу того,
что  я  после  многих часов  в бетонных  джунглях  вновь  появился  целым  и
невредимым, не хромая и не истекая кровью.
     -- Да, сэр. Постараюсь доложить все до  ужина. Я встречался с Феликсом,
Лоном  Коэном,  мисс  Роуэн,  вновь  с  Феликсом  и  с одним  из  участников
пресловутого ужина -- Бенджамином Айго, инженером-электронщиком  в  компании
"Нэтэлек",  где, как вам  известно, президентом  был  Бассетт. Вам, конечно,
нужно каждое слово, но я  предпочел бы  начать с  конца, то  есть  с Айго. Я
отпечатал содержание нашей беседы с ним для приобщения к делу.
     Развернувшись на стуле, я взял со стола листки и передал Вулфу.
     Три страницы. Последнюю он перечитал  дважды, посмотрел на  меня из-под
полуопущенных век и сказал:
     -- Боже мой!
     Я  вытаращил  на него глаза.  Возможно,  даже разинул рот.  Он  никогда
раньше не  говорил  "Боже  мой!", а  тут произнес,  да еще с ударением. Но я
воздержался от всяких комментариев. Зато он не выдержал.
     -- Он что, молол чепуху? Говорил вздор?
     -- Нет, сэр. Все как на духу.
     -- И он добровольно сообщил тебе эти фамилии?
     -- Совершенно верно.
     Листок с именами  гостей --  написанный рукой  Айго,  а не отпечатанную
мною копию -- я уже держал наготове и протянул Вулфу. Также прочитав дважды,
он подожил его на стол; потом, после некоторого раздумья, вновь взял в руки.
     -- Меня  не так-то просто ошеломить, -- заметил он, -- но если бы я мог
заполучить их  всех сейчас сюда, в кабинет, то пренебрег бы ужином. Порой  я
поручал тебе  доставить ко  мне людей,  зная, что,  кроме тебя, это никто не
сможет сделать, но этих... этих шестерых... даже тебе не под силу.
     -- Согласен.  Поэтому-то, прежде чем печатать  содержание моей беседы с
Айго, я кое-что предпринял по собственной инициативе, по телефону, и получил
кое-какие результаты. Попробуйте угадать -- о чем идет речь?
     Пристально посмотрев на меня, Вулф закрыл глаза,  через минуту вновь их
открыл и спросил:
     -- Когда они придут?
     --  В девять часов вечера.  Фред -- совершенно точно, Сол  и Орри -- по
всей вероятности. Как вам известно, они охотно работают на вас.
     -- Приемлемо,  -- сказал Вулф.  -- Сегодня я  буду наслаждаться ужином.
Вот уже два дня, как я вообще не ощущал вкуса пищи.





     Я сейчас не  помню, кто именно однажды назвал их тремя мушкетерами. Сол
расположился в красном кожаном кресле, Фред и Орри  -- в  желтых, которые  я
поставил так, чтобы  они сидели рядом, прямо перед письменным  Столом Вулфа.
Сол пил коньяк,  Орри --  водку с содовой водой,  Фред выбрал  виски. Передо
мной стоял стакан с молоком.
     Вулф, как всегда, предпочел пиво.
     Сол  Пензер  был  на два  дюйма  ниже  меня ростом и  внешне  не  столь
представительным -- с большими ушами,  в  измятых брюках, -- но в  некоторых
отношениях проворнее, чем я. Фред Даркин  выглядел -- в сравнении со мной --
на один дюйм ниже, на два дюйма шире, с более колючей щетиной на щеках и был
в какой-то  мере  доверчивее.  Орри Кэтер, напротив, на  полдюйма возвышался
надо  мной,  был красивее,  но чересчур влюбленным  в себя.  Он  до  сих пор
придерживался  той точки  зрения, что  мое  место у  Вулфа  с  самого начала
следовало  занять ему,  и не оставлял надежды  когда-нибудь осуществить свою
мечту.   Орри   также  считает,   что  женщины  находят   его  в   два  раза
привлекательнее меня, и я думаю -- он прав.  Доказательство --  внушительный
список одержанных им побед.
     Говорил более  часа главным образом я,  и их записные  книжки уже более
чем наполовину заполнились.  Я правдиво и  детально обрисовал суть  дела, не
опустив ничего существенного, лишь кое-где меня дополнил Вулф. Разумеется, я
не стал  упоминать такие второстепенные и неважные подробности,  как меню за
завтраком  у  Лили  Роуэн.  Между  прочим,  я  опустил  эту  деталь  и когда
докладывал Вулфу перед ужином. Его подлинное мнение о Лили вовсе не такое уж
низкое, какое он иногда в пылу полемики высказывает; и тем не менее не стоит
давать ему в руки дополнительное оружие против нее.
     -- А теперь, пожалуйста, вопросы, -- сказал я, отхлебнув молока.
     --  Подожди,  --  перебил  Вулф, внимательно  взглянув  на  каждого  из
присутствующих. -- Сперва  я должен объяснить вам подлинную  ситуацию.  Арчи
она  хорошо известна.  Он  понял и осознал ее раньше  меня. Суть в заявлении
мистера Айго.  Арчи видит  и слышит меня ежедневно, он знает,  что впервые в
жизни меня  охватило непреодолимое желание,  которое  я оказался не в  силах
удовлетворить. Я отдал бы все свои орхидеи -- ну, если не все, то, во всяком
случае, большую часть, -- чтобы только иметь  возможность принять участие  в
расследовании незаконных деяний Ричарда Никсона. Я даже  однажды продиктовал
письмо, предлагая своим услуги мистеру Яворски, и Арчи его отпечатал,  но не
отослал. Это письмо я потом разорвал.
     Вулф взял бутылку с пивом, но передумал и вновь поставил ее на стол.
     -- Ну что ж. Мистер  Никсон  вышел из игры,  больше не командует  нашим
государственным  кораблем, не является  для нас авторитетом и не  говорит со
всем миром от имени Америки. Однако дело далеко не завершено. Историки будут
копаться в нем еще  столетия.  Вы слышали, что  сказал  мистер Айго. Как  ты
думаешь, Арчи, он морочил тебе голову?
     -- Нет, сэр. Он говорил откровенно.
     -- Тогда я принимаю его слова за чистую монету  и призываю вас  оценить
их  точно так же. Я всецело  доверяю глазам и ушам Арчи, и,  по-моему, у вас
тоже  нет   оснований   сомневаться  в   его   способностях.   Я  исхожу  из
предположения, что есть определенная связь между упоминавшейся в той записке
фамилией и событиями, именуемыми  "Уотергейт",  что  результатом такой связи
явилась  насильственная смерть Харви Бассетта и Пьера  Дакоса. Именно  это я
собираюсь доказать с вашей помощью.  У меня нет клиента, и  рассчитывать  на
гонорар не приходится. Я заплачу  вам по обычному тарифу и возмещу накладные
расходы. Прошу особенно  не скупиться. Время движется к концу года,  который
был  для  меня  довольно  прибыльным  даже  в  условиях  нашей  неустойчивой
экономики; вы меня не разорите.
     Вулф выпрямился, положил ладони на подлокотники и продолжал:
     -- И еще. Вы всегда верили моим суждениям и  выполняли  мои  инструкции
беспрекословно. В данном  случае это не  годится. Сейчас  я  не  в состоянии
трезво  оценить факты. Нет никакой уверенности,  что мой интеллект не подпал
под  влияние  эмоций. Как, на ваш  взгляд, высказанные мною предположения...
совсем беспочвенны и неразумны? Арчи я уже спрашивал. Что ты думаешь на этот
счет, Сол?
     -- Для начала они вполне пригодны.
     -- Фред?
     -- Я тоже так полагаю.
     -- Орри?
     -- Согласен с Солом. С ними можно работать.
     --  Вы меня не  убедили, -- кивнул Вулф. -- Но в любом случае я намерен
разоблачить человека,  который убил Пьера... и мог убить Арчи.  Призываю  не
верить   слепо   моим  оценкам.  Если  у   вас  есть  сомнения  относительно
обоснованности моих заключений и  инструкций, то говорите, не стесняясь. Мне
бы хотелось выйти из этой запутанной ситуации, не потеряв уважения к себе; у
вас, безусловно, одинаковые со мной желания.
     Откинувшись на спинку кресла и немного помолчав, Вулф возобновил речь:
     -- Теперь  что касается поручений. Если кто-либо из этих  шести человек
-- преступник, значит,  он, независимо от причин, побудивших его к действию,
сидел вместе с Бассеттом  в автомобиле ночью в прошлую пятницу и имел доступ
к пальто Пьера позавчера в понедельник. В данном случае вопрос  правильности
моих  суждений  не играет  роли,  и  мои  эмоции не  должны  влиять  на ваши
действия. Арчи передал каждому из вас список фамилий. Пятеро из них значатся
в телефонной книге Манхэттена. Один из адвокатов, мистер Акерман, значится в
справочнике  Вашингтона.  Ты,  Сол, начнешь  с другого  адвоката --  мистера
Джадда.  Что  он  из себя представляет? Где был в интересующем  нас  отрезке
времени? Разумеется, спрашивать его  самого -- толку мало. При необходимости
советуйся с Арчи, он все  время будет здесь., Лучше с ним, чем  со  мной.  В
этом деле, как я уже говорил, я не лишен предвзятости.
     -- Да, сэр. Можно вопрос?
     -- Пожалуйста.
     --  Вы порекомендовали нам  не следовать слепо  вашим инструкциям.  Как
быть с  Люси Дакос, дочерью Пьера? Слова  Айго  и список фамилий, который он
дал,  вероятно, заставили  вас  забыть  о ней...  Как ты думаешь,  Пьер  мог
показать ей записку? -- повернулся Сол ко мне.
     -- Не исключено.
     -- Могу ли я заставить ее признаться?
     -- Пожалуй. Если вообще  кто-то  в состоянии это  сделать. Но  я сильно
сомневаюсь.
     -- Фамилия в записке могла быть совсем другой, не имеющей  отношения  к
шести гостям на ужине и не связанной с уотергейтским скандалом или Никсоном.
Поэтому я не прочь начать с Люси Дакос. Арчи вряд ли  удастся чего-то от нее
добиться: он выглядит  как  отъявленный мужской  шовинист, а  у  меня  этого
недостатка нет.
     Вулф  сидел,  крепко  сжав губы. И хотя он сам  напросился  на  скрытый
упрек, примириться с  ним  было все равно трудно. Мне дозволено подталкивать
его  -- это одна из сорока четырех  моих прямых обязанностей, за которые мне
платят, -- но никому другому, даже Солу.
     -- Мы обсудим данный вопрос с Арчи, -- только  и сказал Вулф- -- Ничего
страшного, если ты, расспрашивая о мистере Джадде, будешь вынужден раскрыть,
что действуешь по моему заданию. Быть может,  даже  к лучшему.  Он, пожалуй,
возмутившись, пожелает лично высказать мне свое  мнение. Фред, ты  начнешь с
мистера  Вилара. Он занимается тем, что  эвфемистически  называют проблемами
безопасности.  Ты постараешься  познакомиться с  людьми  из  его  ближайшего
окружения. Мои разъяснения Солу относятся и к тебе. Есть вопросы?
     -- Нет, сэр. Арчи будет здесь?
     -- Да. Он еще  раз встретится  с  мистером  Айго  и доставит  его, если
сочтет целесообразным, ко мне. Но  с  этим можно погодить. По  крайней мере,
завтра Арчи будет на месте. Орри, мне кажется, тебя хорошо знают в ресторане
"Рустерман".
     -- Ну...  -- Орри замялся  на несколько секунд.  -- Бывал там  --  само
собой, с женой, но не часто: не могу себе позволить.
     -- Ты работал в ресторане два года назад,  когда у одного из официантов
украли из  шкафчика  деньги,  и Феликс попросил меня  разобраться. Тогда  я,
помню, послал тебя провести расследование инцидента.
     -- О да, конечно.
     --  Поэтому ты  досконально изучил мужскую  раздевалку,  и  большинство
людей там знают тебя в лицо. Пальто Пьера могло висеть везде, где он побывал
в тот день или вечер, однако наиболее вероятное место -- мужская раздевалка.
Выясни:  не  видел  ли кто-либо  в тот вечер  в  этом помещении  незнакомого
человека? Ну,  ты сам знаешь, что нужно  делать.  Арчи предупредит Феликса о
твоем приходе. Не  появляйся в ресторане раньше одиннадцати часов и старайся
как можно меньше  мешать  обычному ходу вещей.  Имей в виду,  что бомбу  мог
положить в карман  пальто кто-то  из работников ресторана. Мы,  то  есть я и
Арчи, считаем это маловероятным, но полностью исключить подобную возможность
нельзя. Записку ты  упоминать не  должен, тебе  известно  данное нами Филипу
обещание. Вопросы?
     -- По этому  делу  никаких, -- отрицательно качнул головой Орри. -- Все
понятно.  И кроме того,  Арчи  будет на  посту. Но  мне хотелось бы  кое-что
сказать... относительно  вознаграждения.  У Фреда семья,  и он  нуждается  в
деньгах.  А  у моей жены приличная, хорошо оплачиваемая  работа, и несколько
недель мы не  умрем с  голода. Помимо этого  у  меня  тоже есть определенные
чувства,  касающиеся  Никсона. Если  вы оплатите накладные расходы, я  готов
пожертвовать своим временем.
     --  Нет, --  отрезал  Вулф. -- Это  мое дело.  Когда  Арчи называет его
семейным, он хочет тем самым лишь подчеркнуть, что у меня нет клиента. И тем
не менее я отвергаю твое предложение.
     --  Я  живу  в  этом  доме,  --  возразил  я,  -- лично  отвел Пьера  в
злополучную комнату. Следовательно, это дело -- семейное.
     Про себя я ухмыльнулся. Все мысли  Орри в данный момент  были для  меня
как на  ладони. По его  мнению, тот факт, что  я  впустил в  дом  человека с
бомбой,  серьезно  подорвал мои  позиции,  и  его  предложение  пожертвовать
временем имело целью показать, что он достоин  занять мое место, когда я его
покину. Но отсюда не следует, что я считаю Орри глупым. Отнюдь.
     -- Я тоже  не умру с  голода, -- заявил Фред. -- У меня две семьи. Я не
живу  в  этом  доме,   как  Арчи,  но  мне  приятно  думать   --  здесь  моя
профессиональная семья.
     -- Я присоединяюсь,  -- сказал  Сол. -- И согласен  оплатить  в придачу
накладные расходы -- собственные, разумеется.
     -- Пф!  -- фыркнул Вулф.  --  Это мое, и только мое  дело. Арчи,  выдай
каждому по пятьсот долларов. Возможно, некоторые сведения придется покупать.
Отметь  в  бухгалтерских счетах,  как обычно.  Некоторые  из  этих расходов,
пожалуй, впоследствии мы  сможем исключить  из облагаемой подоходным налогом
суммы.
     Я открыл сейф, достал ящичек с  резервной наличностью и разложил деньги
на три кучки.  В каждой --  десять  двадцаток,  двадцать  десяток и двадцать
пятерок  в  купюрах, бывших в употреблении. Когда я закончил  пасьянс, члены
семьи, в том числе и Вулф,  поднялись со своих мест.  Вулф уже пожал им руки
при  встрече,  теперь  же они воздержались от прощального рукопожатия, зная,
что  он очень неохотно это делает.  Они  забрали  деньги  и вышли в прихожую
одеваться.
     Когда я, выпустив наших помощников и заперев дверь на засов, вернулся в
кабинет, Вулф держал в руках список  гостей  Харви Бассетта и  отчет о  моей
беседе  с  Айго.  Очевидно,  намеревался  оба  документа  взять  с  собой  и
поколдовать над ними перед сном.
     -- Полчаса до полуночи, -- заметил он. -- Я ложусь спать и советую тебе
поступить точно так же. Спокойной ночи.
     Возвратив пожелание, я начал собирать бокалы и бутылки.






     Утром,  в  четверг,  пятнадцать минут  одиннадцатого, я вышел  из Южной
комнаты и притворил дверь, на которой больше не красовалась бумажная лента с
печатью  управления  полиции Нью-Йорка. Ральф  Кернер из  местной  ремонтной
компании  убрал  свой  толстый блокнот в  переплете из  искусственной кожи и
заявил:
     -- Постараюсь представить вам  предварительную оценку восстановительных
работ в понедельник. Скажите  мистеру Вулфу,  чтобы  готовился к  худшему. В
последнее время на нас так и валится со всех сторон только плохое.
     -- Конечно, мы готовы к этому. Нет ли какой-нибудь скидки с общей суммы
для комнаты, в которой недавно убили человека?
     Ральф рассмеялся. Всегда полагается смеяться шуткам клиентов -- даже не
очень удачным.
     -- Вы правы, такую скидку следовало бы предусмотреть. Я передам мистеру
Орбаху  ваше  пожелание.  Значит, вы  лично проводили  его наверх и оставили
одного. Весьма благоразумно с вашей стороны! -- вновь засмеялся он.
     -- Еще бы. Я, возможно, и туповат, но не настолько. Спускаясь вслед  за
ним  по лестнице, я  с удовольствием  бы пнул ему  ногой в зад,  но  вовремя
сдержал свой порыв.
     Все домашние дела в кабинете были закончены,  но приход Ральфа  прервал
мою  исследовательскую работу. Я  намеревался позвонить Натаниэлю Паркеру  и
расспросить об  адвокатах  -- Джадде  и Акермане,  получить  в  нашем  банке
сведения  на банкира  Хана,  узнать  у Лона  Коэна  кое-что о специалисте по
промышленной безопасности Роумане Виларе и лоббисте Эрнесте Эркарте. На Айго
у  меня было  достаточно  материала, если,  конечно, дальнейшие  события  не
потребуют  дополнительных  фактов.   Ха!  На  нижней   полке   лежали   пять
справочников (не  считая  телефонных книг  пяти районов  Нью-Йорка,  а также
округа  Вестчестер и  Вашингтона). Раскрыв  справочник  директоров компаний,
названия которых начинаются  на  букву "Н", я как раз выяснял, не  входит ли
кто-либо из шестерки в руководство "Нэтэлек", когда в кабинет вошел Вулф.
     У  него  на письменном столе скопилась почта  за три  дня,  и он  сразу
принялся  за  нее.  Сперва, как всегда,  -- быстрая сортировка,  после  чего
примерно половина писем отправилась в  корзинку для бумажных отходов. Причем
предварительно  я уже  изъял  и вышвырнул разные  там  рекламные  проспекты,
циркулярные письма и прочий хлам. Обычно Вулф  принципиально отвечает на все
индивидуальные  письма,  потому  что, как он  однажды  пояснил,  это  служит
доказательством  культуры  и   учтивости  человека.  И  я  сказал,  что  ему
достаточно  продиктовать  мне  тексты ответных  писем, а  об  остальном я уж
позабочусь. Кивнув в знак согласия, Вулф заметил, что, когда ему приходилось
писать  письма  от  руки, он  вообще ни на какие из них не  отвечал.  Тогда,
возразил я, его нельзя отнести в полной мере к  культурным  и учтивым людям,
после  чего  Вулф произнес одну из своих виртуозных, казуистических речей. В
этот день  мы ответили примерно на двадцать  писем, из  которых  два или три
были от коллекционеров и любителей орхидей. Время  от времени  нас прерывали
телефонные  звонки от  Паркера,  Фреда  Даркина  и Лона  Коэна.  Оторвавшись
наконец от машинки, я, к  своему удивлению, увидел,  как  Вулф взял  с полки
"Илиаду" в переводе Фитцжеральда. В почте был экземпляр новой книги Херблока
"Специальный  репортаж" с  автографом  и тысячами  карикатур на Никсона, но,
видимо,  у  него  пропало всякое желание читать о  затянувшемся скандале или
рассматривать посвященные  бывшему президенту картинки  --  теперь, когда он
уже  вплотную занялся  этим  делом.  Потому-то он сидел и  читал о фальшивом
коне, отложив в сторону историю о фальшивом президенте.
     Обедал Вулф с нескрываемым наслаждением. Сперва фрикадельки из костного
мозга; потом  "сладкое  мясо" (1),  выдержанное  в  белом вине, обвалянное в
сухарях, перемешанных  с  сырыми  яйцами,  тушенное  в сковороде с  крышкой,
посыпанное миндалем и политое коричневым соусом. Я ел  это блюдо в ресторане
"Рустерман", и  у  Фрица  оно  всегда  получается лучше.  Самому мне  трудно
определить, но так уверяет Вулф, у которого более изощренный вкус.
     После обеда мы как бы вернулись к старым добрым временам. Теодор принес
кипу  статистических данных --  ---------------------------------------  (1)
Съедобная  поджелудочная или  зобная  железа.  (Примеч. перев.) относительно
произрастания  и   скрещивания   орхидей,   и  я   занес   все   сведения  в
соответствующую  картотеку.  Каждую  неделю  это  занятие, два  процента  от
которого приносят доход -- Вулф редко продает орхидеи, -- а девяносто восемь
процентов -- чистые издержки, в среднем отнимает у меня около трети рабочего
времени. Выслушав отчет о результатах моих  утренних исследований, ничего не
прибавивших к  нашим знаниям,  Вулф углубился в сравнение перевода  "Илиады"
Фитцжеральда с тремя другими переводами, которые он достал с полки. Для него
это рискованное предприятие, так как фолианты лежали на  самом верху, и  ему
пришлось  взбираться  на  стул.  Точно  в  четыре  часа  Вулф  отправился  в
оранжерею. Можно было подумать, что у нас нет никаких забот. От членов семьи
--  ни  гугу.  Вулф  даже  мельком не  взглянул  на  "Специальный  репортаж"
Херблока. У Сола,  Фреда и Орри не  было с собой переносных раций, поэтому я
не мог покинуть дом, хотя после печатания писем мои ноги и легкие прямо-таки
просились на улицу.
     В  шесть часов я услышал, как стонет и кряхтит, жалуясь на свою судьбу,
начавший  спускаться  лифт, однако это длилось всего четыре секунды. Значит,
Вулф задержался  на  полпути,  чтобы  взглянуть на Южную комнату, которую  в
последний раз видел во  вторник  ночью, в половине второго. Прошло  не менее
десяти минут, прежде  чем лифт возобновил свой путь; таким образом, Вулф  не
ограничился лишь беглым осмотром. Войдя в кабинет и устроившись поудобнее за
письменным столом, он  заявил, что моя  оценка  в  тысячу пятьсот  долларов,
пожалуй, слишком занижена,  если  учитывать вздутые цены  на все  товары, от
шпинделя  до сахара, и я заметил, что рад слышать, как ему удалось так легко
привести пример аллитерации  с двумя словами,  которые  пишутся  по-разному.
Вулф стал уверять,  будто у него это вышло случайно,  -- и, конечно, солгал,
--  после  чего  начал  читать и  подписывать письма.  А  он  предварительно
прочитывает их всякий  раз вовсе не  потому, что рассчитывает найти опечатки
--  таковых у меня  не бывает, -- а  лишь желая  дать мне понять, что если я
когда-нибудь допущу хоть одну ошибку, то он обязательно ее обнаружит.
     Без десяти минут семь, когда я запечатывал конверты, зазвонил  телефон,
и я снял трубку.
     -- Резиденция Ниро Вулфа, у аппарата Арчи Гудвин.
     До   шести   часов  вечера  я  говорю  "контора",  а  после   произношу
"резиденция".  Не  хочу  создавать  у  окружающих  впечатление,  будто  меня
заставляют  работать  без отдыха день  и ночь. Большинство детективных  бюро
закрывается уже в пять вечера.
     -- Могу  ли  я  поговорить  с мистером Вулфом?  Пожалуйста,  Меня зовут
Роуман Вилар.
     Прикрыв микрофон рукой, я объявил:
     --   Фред  уже  вспугнул   одного.  Роумана  Вилара,   эвфемистического
специалиста   по  безопасности.  Просит  разрешения  поговорить  с  мистером
Вулфом... пожалуйста. Он только произносит: "В-и-лар".
     -- Неужели? -- протянул Вулф руку к телефонной трубке.
     Я тоже остался на линии.
     -- Ниро Вулф слушает.
     -- С вами говорит Роуман Вилар, мистер  Вулф. Мы с вами  не знакомы, но
я, конечно, о вас много слышал. Моя фамилия должна быть вам известна или по,
крайней мере вашему помощнику Гудвину. Он узнал ее вчера от Бенджамина Айго.
     -- Да, мистер Гудвин информировал меня.
     --  Разумеется.  И  он,  несомненно, передал  вам  слова мистера  Айго,
который рассказал мне о содержании его беседы с Гудвином; я сообщил обо всем
остальным участникам того ужина. Они сейчас здесь со мной, в моей  квартире.
Мистер Айго и другие. Можно вам задать один вопрос?
     -- Конечно. Быть может, я даже на него отвечу.
     -- Благодарю вас. Вы  уже  известили  полицию или окружного прокурора о
том, что мистер Айго сказал Гудвину?
     -- Нет... пока.
     -- Благодарю вас. А  вы намерены это сделать? Нет, постойте,  вопрос  я
снимаю. Не  могу  рассчитывать, что  вы  раскроете мне  свои планы. Мы долго
обсуждали сложившуюся ситуацию, и один  из нас собирался  поговорить с вами.
Но, как оказалось, нам всем хотелось при этом присутствовать. Разумеется, не
сию минуту... У вас скоро время ужина. В девять часов вечера вас устроит?
     -- Только здесь, в моем кабинете.
     -- Разумеется.
     -- Адрес вам известен?
     -- Да.
     -- Кто будет с вами?
     -- У вас есть их фамилии. Мистер Айго передал список Гудвину.
     -- Хорошо. Жду вас в девять часов.
     Вулф положил трубку. Я последовал его примеру.
     -- Хочу прибавки  к  жалованью,  --  заявил  я  твердо.  --  Начиная со
вчерашнего  дня,  с четырех  пополудни.  Признаю --  это  еще больше  усилит
инфляцию, а ведь президент Форд ожидает от нас, что мы добровольно откажемся
от дальнейшего повышения  заработной платы. Однако  недаром  кто-то  сказал:
"Человек  достоин своего  жалованья". Мне понадобилось всего  десять  минут,
чтобы заставить Айго сознаться.
     -- "Трудящийся  достоин награды за труды свои". Из  Евангелия. От Луки.
Сол, Фред, и Орри работают  задаром.  Все трое. А ты требуешь прибавки, хотя
ведь это ты уговорил Пьера Дакоса спать у нас наверху.
     --  И вы  сказали мне, -- кивнул я,  -- когда он лежал  мертвый на полу
среди кусков штукатурки: "Полагаю, ты не мог поступить  иначе". Когда-нибудь
мы  подробно  поговорим на эту тему,  но не теперь. Разглагольствуя, мы лишь
стараемся подчеркнуть наше отличие друг от друга. Будь  мы оба обыкновенными
людьми, мы бы сейчас с сияющими лицами  обменивались рукопожатиями и плясали
джигу... Теперь слово предоставляется вам.
     В  этот  момент в дверях появился Фриц. Перед тем как объявить обед или
ужин, он всегда делает три шага по кабинету, никогда -- четыре. Но, взглянув
на нас, он только пробормотал:
     -- Что-то произошло?
     Черт  возьми! Мы были  и  остались разными  людьми. И Фриц хорошо знает
нас. Да и пора знать.
     Прежде чем перейти в столовую, я позвонил Солу и сообщил автоответчику,
что в выходные дни не смогу участвовать в нашей еженедельной игре в покер, и
попросил передать Лону Коэну мои наилучшие пожелания.





     Рассевшиеся  в креслах шесть  человек являлись видимым доказательством,
что  мы  в  кабинете  -- не  одни. Поскольку  расследование  носило семейный
характер и не являлось  прибыльным предприятием, говорить о нем за ужином не
запрещалось. И после того как Вулф ловко разделал жареную утку, а Фриц подал
мне мою и взял себе свою порцию, мы обстоятельно обсудили проблему снабжения
гостей напитками. Взвесив все "за" и "против", мы в конце  концов отказались
от этой затеи. Чего  доброго, они могли подумать, что  мы рады их приходу  и
желаем им всяческого благополучия. А это только  наполовину  соответствовало
истине. Их появлению мы действительно были рады, но не собирались желать  им
благополучия, по крайней мере одному из них.
     Любой  посторонний,  входя  в  кабинет,  сразу сообразит,  что  красное
кожаное кресло  -- самое почетное место в доме. Я намеревался усадить в него
Бенджамина  Айго, но человек, похожий  на священника, с  великолепной гривой
седых волос и  живыми серыми глазами, направился к нему, еще не назвав себя.
Это был Эрнест Эр-карт, лоббист.  Другие поочередно представились перед тем,
как  занять  два  ряда желтых кресел,  поставленных  перед письменным столом
Вулфа  --  три  впереди и  два сзади.  Общее построение выглядело  следующим
образом.
     ВУЛФ  ЭРКАРТ  АРЧИ ДЖАДД  АКЕРМАН  ВИЛАР АЙГО  ХАН -- Обыкновенно я  не
заносчив  и  не  назойлив, мистер Вулф, -- начал  Эркарт. -- И  занял я  это
кресло лишь по той простой причине, что мы все -- завзятые говоруны -- сочли
рациональным избрать ведущего, и  выбор пал на меня. Правда, мои партнеры не
давали обета молчания, и двое из них -- адвокаты. Не могу повторить за сэром
Томасом Мором: "...и ни одного законоведа среди них".
     Довольно  неудачный  старт: Вулф терпеть не  может любителей цитат,  и,
кроме  того,  он  был здорово  сердит  на Мора, безосновательно опорочившего
Ричарда  III. --Мне было  любопытно  знать: сделался  ли  Эркарт  лоббистом,
потому  что выглядел  снисходительным  и  добродушным  священником,  или  же
приобрел  благообразную наружность уже  будучи  лоббистом. И  голос  у  него
соответствовал внешности.
     -- В моем распоряжении целый вечер, -- заметил Вулф.
     -- Целый вечер не понадобится. Во всяком случае,  мы  на это  надеемся.
Как вы,  должно быть, поняли из сказанного мистером  Виларом по телефону, мы
озабочены тем, что мистер Айго сообщил мистеру Гудвину о мистере Бассетте...
и  о  чем мистер  Гудвин в  свою очередь  поведал  мистеру  Айго. Откровенно
говоря, по нашему мнению, весь этот разговор был неразумным и  неосторожным,
и...
     -- Оставьте подобные приемы, черт возьми!  Я ведь уже высказал вам свое
мнение на этот счет, -- прозвучал сильный баритон Айго.
     --  Мы же договорились,  Эрни,  -- вмешался Франсис Акерман, адвокат из
Вашингтона.
     Я вовсе не хочу без надобности притягивать  за уши  Уотергейт -- в этом
конечно же  нет  никакой надобности, --  но когда  они выстроились  в ряд на
ступенях   нашего   крыльца,   Акерман  со   своими   отвислыми   щеками   и
невыразительным подбородком показался мне очень  похожим на Джона  Митчелла.
Назвав Эркарта просто  "Эрни", он тем  самым  показал, что  относится к тому
сорту вашингтонских адвокатов, которые на короткой ноге с лоббистами.
     Эркарт  кивнул.  Не  Акерману, не  Айго,  не  Вулфу,  а каким-то  своим
сокровенным мыслям.
     --  Невольно  сорвалось с языка, -- пояснил он  Вулфу. --  Не обращайте
внимания. Нас тревожат возможные последствия того, что мистер Айго рассказал
мистеру  Гудвину. Он  также  сообщил  наши  фамилии,  сегодня  уже  какие-то
субъекты расспрашивали о двух из нас, действуя, по всей видимости, по вашему
поручению. Так ли это? В самом деле вы поручили им?
     -- Да, -- ответил Вулф коротко.
     -- Вы признаете?
     Вулф погрозил Эркарту  пальцем. Настоящий регресс (недавно я подсмотрел
этот термин  в энциклопедии). Он отказался от  этого жеста уже несколько лет
назад.
     --  Никогда  не  делайте  этого,  --  предостерег   Вулф.  --  Называть
высказывание признанием  --  один  из  самых старых и  негодных  адвокатских
приемов. А вы к тому же еще и не адвокат... Я лишь высказался в ответ на ваш
вопрос.
     --  Вы должны проявить снисходительность, --  сказал  Эркарт. --  Мы не
только озабочены,  но буквально  выбиты  из колеи... и  крайне  встревожены.
Мистер  Гудвин сообщил мистеру Айго, что за  ужином  в ресторане "Рустерман"
один из нас передал мистеру Бассетту какую-то записку...
     -- Вы не правы.
     -- Как это понимать?
     -- Мистер Гудвин лишь заявил, что Пьер Дакос, по его словам, видел, как
один из  вас вручил  мистеру  Бассетту какую-то бумажку. Это один из фактов,
упомянутых Пьером, который мы считаем весьма важным.
     -- Важным -- для чего?
     -- Пока не знаю,  но собираюсь выяснить.  Через неделю  после памятного
ужина мистер  Бассетт  был убит  выстрелом из пистолета. Спустя десять минут
после того, как  Пьер сообщил мистеру Гудвину о том, как один из вас передал
за ужином мистеру  Бассетту какой-то листок, -- сообщил только это, и больше
ничего, -- он был убит бомбой в  этом доме.  Мистер Эркарт, вы передавали за
ужином мистеру Бассетту какую-нибудь бумажку?
     -- Нет. И я хочу...
     -- Простого "нет"  вполне достаточно. А вы, мистер Джадд? -- повернулся
Вулф к адвокату.
     -- Нет.
     -- Мистер Вилар?
     -- Нет. Я...
     -- Мистер Хан?
     -- Нет.
     -- Вы, мистер Айго, уже ответили мистеру Гудвину, но я спрашиваю вновь.
     -- Ха! Нет.
     Вулф обвел глазами присутствующих слева направо.
     -- Вот видите,  джентльмены,  в  каком я положении.  Либо  Пьер обманул
мистера Гудвина,  либо  кто-то  из  вас  лжет.  Не думаю,  что  Пьер  сказал
неправду.  С какой стати? И еще один вопрос: кто-нибудь из вас  заметил, как
кто-то из присутствовавших вручил мистеру Бассетту листок?  Мне не нужна еще
одна серия отрицательных ответов. Хочу услышать "да". Так как же?
     Никаких "да" не последовало. Лишь Роуман Вилар заметил:
     -- Мы не можем спросить Пьера. Он мертв.
     Наш  специалист по эвфемистической безопасности весь состоял  из острых
углов острый подбородок, острый нос, угловатые уши, колючие плечи. Вероятно,
самый  молодой  из  всех.  На  глазок  --  около  сорока  лет. Его  слова  о
невозможности   спросить   Пьера   привлекли    мое   внимание   к   важному
обстоятельству: разговаривая с Вулфом утром  в среду, я не имел ни малейшего
представления  о том,  сколько можно поднять  пыли с помощью одной маленькой
лжи.  Теперь  только  стоило  кому-нибудь  заявить, что  Пьер  действительно
наблюдал, как  кто-то из участников ужина передал Бассетту какую-то бумажку,
и я сам в это поверил бы.
     -- Да. Пьер Дакос мертв, -- согласился Вулф. -- Я видел его лежащим  на
спине, без лица. Мне также невозможно поговорить с  ним.  Если бы я смог,  у
меня в кабинете сейчас не толпился бы народ, а находился лишь один из вас.
     Обращаясь непосредственно к Эркарту, Вулф продолжал:
     -- Как  вы  заявили,  вас  встревожило  не  только  сказанное  мистером
Гудвином мистеру Айго, но в не меньшей степени и то, что мистер Айго сообщил
мистеру  Гудвину Меня это тоже беспокоит. Вот почему я навожу справки о всех
вас. Мистер  Айго  говорил  об одержимости.  Я не одержим,  но я чрезвычайно
восприимчив к надувательству, которое  позволили  себе  Ричард Никсон и  его
команда.
     И созванному мистером Бассеттом  собранию  предстояло  обсудить  именно
данную проблему. Не так ли?
     -- Полагаю, вы можете...
     --  Подожди,  Эркарт...  Наш  разговор   записывается   на  пленку?  --
поинтересовался Алберт Джадд.
     Примерно  одинакового  с Виларом  возраста,  он был скорее гладкий, чем
скользкий,  --  и, судя  по всему,  выложил прекрасному  портному  не  менее
четырех сотен за пиджак и  брюки,  сшитые  из материала,  который  казался в
тонкую полоску, хотя никаких полосок и в помине не было. Просто непостижимо!
     --  Вам  следует знать, мистер Джадд, -- взглянул на него Вулф, --  что
подобный вопрос имеет  смысл,  только если спрашивающий  в состоянии  верить
отвечающему, а почему вы должны верить мне? Ведь вы не ожидаете, что я скажу
"да", и чего стоит мое "нет"? И все-таки я отвечаю отрицательно.
     Вулф вновь обвел гостей глазами.
     --  Мистер  Вилар  хотел знать по  телефону, сообщил ли  я  полиции или
окружному   прокурору  о  полученной   мистером  Гудвином  от  мистера  Айго
информации,  и  я  заявил,  что   не   сообщал.  Затем  он  поинтересовался,
намереваюсь  ли  я сделать это, но  потом  сам  снял  свой вопрос, поскольку
решил,  что  не вправе рассчитывать на  откровенный ответ. Но я тем не менее
отвечу  и на него  еще одним "нет".  В  настоящее время я  не имею намерения
передавать кому-либо  из властей имеющиеся у меня сведения. Хочу сам узнать,
кто убил  Пьера Дакоса, и у меня есть основания надеяться, что в  ходе этого
расследования я обнаружу и убийцу Харви Бассетта.
     Джентльмены,  я  отлично понимаю, почему  вы здесь.  В  данный момент у
стражей порядка  нет причин думать о  возможной причастности одного из вас к
убийству. Даже к двум убийствам. Они, естественно, изучали маршруты движения
и характер  деятельности  мистера  Бассетта  в  период, предшествовавший его
смерти,  но  он был  весьма  деловым человеком,  и  им, вероятно,  ничего не
известно  об  ужине,  состоявшемся  неделей  раньше. Если бы у полиции  были
сведения, какими располагаю я, они не просто предположили  бы, что один  или
несколько из вас замешаны в этом преступлении; вы оказались бы в центре всех
следственных мероприятий... Твой блокнот, Арчи, --  повернулся  Вулф ко мне,
закрывая глаза.
     Я приготовил блокнот и ручку. Приподняв слегка веки и убедившись, что я
во всеоружии, Вулф вновь их опустил и начал диктовать:
     -- Не на  бланке, на обыкновенной бумаге Всего  лишь перечень следующих
вопросов: "Как долго вы были знакомы с мистером Бассеттом и каковы были ваши
с ним отношения? Почему он пригласил вас  на организованное им  собрание для
обсуждения  проблемы  использования  или  злоупотребления  Ричардом Никсоном
звукозаписывающих  устройств?  Известно  ли  вам,  что,  по  мнению  мистера
Бассетта,   мистер   Никсон  унизил   и   дискредитировал  звукозаписывающие
устройства, и согласны ли вы с его мнением?  Участвовали  ли вы в каких-либо
мероприятиях,  так  или  иначе  связанных  с  Уотергейтской аферой,  и  если
участвовали, то каким образом и когда? Поддерживали ли вы когда-нибудь связь
с кем-либо  из  тех,  кто  замешан в этом деле? Известно ли вам  --  хотя бы
понаслышке   --  о...  причастности  остальных   пяти   участников  ужина  к
Уотергейтской  афере, и если известно, то в чем  это участие выражалось? Где
вы  были и чем  занимались  в прошлую пятницу,  двадцать пятого  октября, от
шести часов  вечера  до двух  часов  ночи?  Где  вы были  и чем занимались в
прошлый понедельник, двадцать восьмого октября, с двенадцати часов  дня и до
полуночи?" Вулф открыл глаза и добавил:
     -- Шесть  копий.  Нет.  Только пять. Для  нас  -- не нужно.  Торопиться
некуда...  Это,  джентльмены, образцы вопросов,  которые  вам  скоро  станут
задавать -- я или полиция. Выбор за вами, и вы, разумеется, понимаете...
     -- Все это зашло  достаточно далеко. Слишком далеко,  Вулф. Я -- первый
вице-президент  четвертого  по  значимости крупнейшего  банка Нью-Йорка.  Мы
заплатим  вам  сто тысяч долларов, чтобы вы защищали наши интересы. Половину
завтра наличными, остальные под гарантию...  всех нас вместе и-уж непременно
-- под мою личную... Конечно, не письменную, а устную...
     Уиллард  К. Хан  говорил негромко, низким голосом, но, несмотря на это,
вам не  нужно было  напрягать слух, чтобы  понять  его  речь.  Коренастый  и
плотный,  он, вероятно, выглядел  бы  таким  же  массивным,  солидным  и без
квадратного подбородка и  широких плеч --  прямая  противоположность Вилару,
состоящему сплошь из острых углов.
     Вулф посмотрел на Хана с нескрываемой досадой.
     --   Неудачное  предложение,   мистер  Хан.   В  качестве   оплаты   за
профессиональные услуги --  слишком  много.  Для подкупа, чтобы  побудить  к
молчанию, -- явно недостаточно.
     --  Мое предложение касается  профессиональных услуг...  По-вашему, оно
слишком  щедрое? И это говорите именно вы,  когда сами заявили, что мы можем
сделаться  центральным пунктом  всех  следственных мероприятий?  Как  сказал
Вилар, вы требуете самые высокие в  Нью-Йорке гонорары.  Если  я  нуждаюсь в
чем-то, то покупаю только лучшее и плачу  соответствующую цену. Я знал Харви
Бассетта двадцать лет.  Он был хорошим клиентом моего банка. И вот он мертв.
По словам Бена Айго, он был одержим скандалом, связанным с Ричардом Никсоном
и магнитофонами, и это правда, но то  была  не единственная его одержимость.
Когда я услышал о его  смерти  --  при каких обстоятельствах он умер,  --  я
сразу же подумал о жене Харви... об одержимости ею. Вы когда-нибудь...
     -- Черт возьми,  Хан!  -- раздался сильный  баритон  Айго.  --  К  чему
втягивать еще и ее.
     --  Ты  прав,  я действительно ее втягиваю. И Бассетт поступил бы точно
так же,  как  всегда. Тебе это хорошо известно.  Или же  Харви кинулся бы ее
спасать...  А теперь о проклятом  клочке  бумаги. Если кто-то из нас передал
Бассетту  какую-то записку,  то речь в ней  шла наверняка  не  о  Никсоне  и
магнитофонах. Мы  как раз говорили  об  этом. Так с какой стати сообщать ему
что-то запиской, а не сказать открыто? Вы, по всей видимости, полагаете, что
та  бумажка имеет  какое-то  отношение к  его  смерти. Если  вы правы,  то в
записке  говорилось  не  о  магнитофонах. Мне  ничего  не известно  об  этом
эпизоде.  Никогда  не  слыхал,  пока  Бен  не  рассказал  мне о  разговоре с
Гудвином. Но когда я услышал, то... Что я сказал, Бен?
     --  Ты сказал: "В записке,  вероятно,  было  что-то  насчет Доры". Твое
мнение. Ха!
     --  Мне кажется, -- заявил  Роуман Вилар, -- нам  нужно  держаться  тех
проблем,  которые привели  нас сюда. А теперь относительно  ваших  вопросов,
мистер Вулф.  По вашим словам, их зададите вы или полиция. Хотите, чтобы  мы
ответили на них сейчас и здесь?
     -- Ни в коем случае, -- сказал решительно  Вулф. -- Это займет всю ночь
и  весь день.  Я  не приглашал вас  ко  мне скопом. Вы пришли по собственной
инициативе. Я намерен беседовать с вами, но по  отдельности, после получения
отчетов от моих людей, которых я послал наводить справки. Предлагаю...
     --  Вы  не увидите  меня  по отдельности, -- заявил  Акерман, который и
говорил как Джон  Митчелл, по крайней мере на телевидении. -- Вы вообще меня
больше  не увидите. Я удивлен;  мне  кажется, вы не даете себе отчета в том,
что вы делаете.  Вы пытаетесь заставить нас участвовать в сокрытии; причем в
сокрытии вовсе не факта незаконного проникновения в помещение для знакомства
с  какими-то  документами,   а  убийства.  Двух  убийств,  как  вы  изволили
выразиться. Естественно, я не желаю быть  замешанным в громком расследовании
убийства  -- никто  не захочет, -- но я  по  меньше мере не чувствую себя  в
данный момент  виновным. Однако, если  мы  пойдем  по вашему пути --  если я
пойду по вашему  пути, -- то  окажусь виновным в  сокрытии улик,  касающихся
убийства,  в   создании   препятствий   правосудию.   Эркарт  спрашивал:  не
записывается  ли наш разговор на магнитофонную ленту? Очень надеюсь, что это
так.  Когда  я  стану беседовать  с окружным прокурором, мне  будет  приятно
сообщить ему о наличии записи нашей сегодняшней беседы, и он сможет...
     --  Нет!  --  произнес  банкир  Хан (никогда бы не поверил,  что тихий,
низкий голос  может так обрезать). -- Ты не будешь беседовать на эту тему ни
с окружным прокурором, ни с кем-либо еще. Я-не юрист, но не думаю, чтобы нас
обвинили  в  создании помех правосудию только потому, что, со  слов частного
детектива,  кто-то  ему  что-то сообщил о какой-то записке. Я  тоже не желаю
быть втянутым в скандальное расследование двух  убийств, и, по-моему,  никто
из нас не хочет...
     Два или три голоса,  громких  и резких,  перебили речь Хана.  Я  мог бы
рассортировать их и  доложить, какой  из них  кому принадлежит,  но не стану
тратить время  на  бесполезное занятие. Вулф  сидел и молча наблюдал. Поймав
его взгляд, я вопросительно показал глазами на блокнот и пишущую машинку, но
он отрицательно покачал головой.
     И все-таки возникшая легкая перебранка дала кое-какие результаты. Когда
сделалось  очевидным, что на стороне Хана подавляющее большинство и  Акерман
остался в одиночестве, Вулф, возвысив голос, оборвал гвалт.
     -- Позвольте! -- сказал  он. --  Возможно, я  сумею помочь уладить ваши
разногласия. Не являясь,  как мистер Акерман, членом коллегии  адвокатов,  я
тем не менее могу утверждать, что  у него довольно шаткая позиция. Вероятно,
Уотергейт сделал его чересчур чувствительным к разного  рода сокрытиям. Ведь
уже четырех юристов лишили права  заниматься адвокатурой, на очереди другие.
Но вас никто не может обвинить в том, что вы чините  препятствия правосудию.
Информация, которой вы располагаете, основана лишь на слухах. Меня, пожалуй,
еще  можно  в  чем-то обвинить, но я сознательно  иду  на риск,  и  вас  это
нисколько не касается. Если мистер Акерман пойдет к  окружному  прокурору, у
меня  будут серьезные неприятности, но и ему -- виновному или невиновному --
не поздоровится. Сейчас одиннадцатый час, -- взглянул Вулф на часы. -- Как я
уже сказал, мне нужно поговорить с каждым из вас поодиночке. Мистер Акерман,
вам, наверное, не  терпится поскорее вернуться в Вашингтон. Почему бы вам не
остаться, а остальные пусть отправляются домой?
     --  Подождите, -- вмешался Хан. -- Повторяю свое предложение. Сто тысяч
долларов.
     И опять все  -- за исключением Акермана и Вилара --  заговорили  сразу,
перебивая  друг друга. И  снова я  не стал сортировать  отдельные  голоса по
принадлежности.  Но вот  трое поднялись, потом к ним присоединился.  Эркарт,
покинувший  красное кожаное  кресло;  я  тоже  встал и направился  к  двери,
ведущей в прихожую. Когда Вилар и Айго поравнялись со мной, Вулф сказал:
     --  В нужное время я  извещу  вас. Мистер Гудвин свяжется по телефону и
договорится  о  встрече в  удобное для  вас... и для меня  время. Мне больше
всего подходит утро -- в одиннадцать часов  и вечер  -- с шести  или  девяти
часов, но ради дела  я  готов пойти  на жертвы.  Ни я,  ни вы  не  хотим его
затягивать. Будет...
     Конец  речи Вулфа я пропустил, так как Айго  устремился в прихожую, и я
поспешил помочь ему с пальто и шляпой.
     Когда все пятеро ушли, я,  заперев дверь,  вернулся в  кабинет. Акерман
сидел в красном кожаном кресле, скрестив ноги и откинувшись назад. Для  него
--  высокого роста и с широкой фигурой -- желтое кресло было слишком тесным.
Направляясь к своему письменному столу, я услышал, как он сказал:
     -- ...Но вы ничего  не знаете обо мне, кроме того, что я похож на Джона
Н. Митчелла.
     Подумайте!  Он  не  только признался в сходстве  с Митчеллом,  но  даже
прибавил к имени букву "Н". Совсем в моем вкусе.
     -- Как мне говорили, -- заметил Вулф, -- вы достойный  и уважаемый член
коллегии адвокатов.
     -- Несомненно. Я не привлекался к административной ответственности и не
подвергался  уголовным наказаниям.  Моя  контора в Вашингтоне существует вот
уже двадцать  четыре года. Я не занимаюсь уголовными делами,  поэтому меня и
не  пригласили   защищать  Дина  или   Халдемана,  Эрлихмана  или  Коулсона,
Магрудера, Ханта или Сегретти. И даже  Никсона. Вы действительно собираетесь
задать мне все те вопросы, которые продиктовали мистеру Гудвину?
     -- Пока  не  собираюсь.  Почему  вас включили в число  участников  того
памятного ужина?
     --   Интересный   вопрос.   Алберт   Джадд   был   и  остается  главным
юрисконсультом компании "Нэтэлек". Пять  лет назад, когда  он  решал для нее
налоговые проблемы,  ему понадобился свой  человек  в Вашингтоне, и  в конце
концов он вышел на меня. Таким путем я познакомился с Харви Бассеттом. Ему в
свою  очередь показалось,  что  фирме нужен хороший лоббист, и я свел его  с
Эрнестом  Эркартом, одним из лучших лоббистов. Знаком с ним многие годы.  Но
сегодня  он меня разочаровал. Обычно  это увлекательный собеседник,  знаю по
собственному  опыту, но, думаю, нынче  он столкнулся  с непривычной для себя
задачей.  Никогда прежде не встречался с остальными тремя -- банкиром Ханом,
или   охранником  Виларом,  или  Айго.  Мне  известно,  что  Айго   является
вице-президентом корпорации.
     -- Тогда вы никак не можете прокомментировать высказывания Хана и Айго,
касающиеся миссис Бассетт?
     Я   поднял  одну  бровь.  Какое   отношение  имеет   миссис  Бассетт  к
Уотергейтскому делу и звукозаписывающим устройствам?
     --  Не могу сказать ничего  определенного...  --  Акерман слегка  повел
рукой. -- Кроме сплетен.
     -- Кто и что вам говорил о ней?
     -- Я терплю эту процедуру, --  высокомерно заявил Акерман, -- только из
любезности. В первую очередь к Эркарту и Джадду. Вчера  -- после разговора с
Айго -- Джадд позвонил мне, и сегодня утром  я прилетел в Нью-Йорк. Мы с ним
позавтракали, и Алберт рассказал мне различные вещи о Бассетте, которые я не
знал, в  том  числе  и  о  его одержимости женой.  Правда,  Джадд  тогда  не
употребил слова "одержимость", а  говорил о необыкновенной  привязанности. Я
не люблю судачить. Вам лучше обратиться непосредственно к  самому источнику,
то есть к Джадду.
     --  Непременно  сделаю.  Вам  известны  чувства  Бассетта  относительно
Никсона и Уотергейтской истории? -- == Да, известно. Несколько месяцев назад
он и  Джадд находились в  Вашингтоне в связи  с какими-то патентами-я  плохо
разбираюсь  в  этих  вопросах,   --  и  мы  провели  целый  вечер,  обсуждая
Уотергейтский  скандал и Никсона. Бассетт  вбил себе  в  голову, что нужно в
судебном порядке потребовать от Никсона десять миллионов долларов в качестве
возмещения ущерба,  нанесенного изготовителям  звукозаписывающей электронной
аппаратуры  в  результате ее  использования  для преступных  и своекорыстных
целей.  Нам никак не удавалось отговорить его от этой затеи. Он был странным
человеком. Не знаю, как насчет жены, но на этой идее он буквально помешался.
Разумеется, именно потому-то  Бассетт  и преуспел в  предпринимательстве  --
благодаря энергии и напористости. Обладал в избытке этими качествами.
     -- Какие решения приняли на ужине по обсуждавшимся вопросам?
     --  Никаких.   Бассетт  непременно   хотел   услышать  от  Вилара,  что
руководители различных  корпораций больше  не  желают заказывать электронные
защитные  устройства  и  нанимать  специалистов по  проблемам  безопасности,
поскольку Никсон своими действиями дискредитировал весь этот бизнес. Эркарт,
по   замыслу   Бассетта,   должен  был   подтвердить  бесполезность  попыток
протолкнуть  теперь  через конгресс  любой  проект  закона,  так  или  иначе
связанного  с  электроникой.   Он  ожидал  от  Айго   заявления  о  массовых
увольнениях  по собственному желанию работающих в электронной промышленности
специалистов всех  уровней, о  невозможности  найти  им  замену. Джадд  и  я
обязаны  были,  по  мнению  Бассетта,  подтвердить  наличие   оснований  для
судебного  преследования   Никсона,  и  он  хотел,   чтобы   мы  предприняли
соответствующие  шаги.  Одному Богу известно,  что  он ожидал от  Хана. Быть
может,  хотел,  чтобы тот  выдал ему беспроцентный кредит в десять миллионов
для финансирования всей антиниксоновской кампании.
     Вулф с любопытством смотрел на Акермана.
     -- И все вы, взрослые люди, -- сказал он, -- вероятно, вполне разумные,
серьезно обсуждали подобную чепуху? Или вы были изрядно выпивши?
     -- Нисколько.  Джадд и  я  не приняли  даже обычного мартини. Мы знали:
Бассетт обязательно закажет  "Монтраше" и "Шато-Латур",  как всегда... Вы не
знали Харви  Бассетта  Он  мог  продать эскимосу  ледяные кубики Кроме того,
конечно,  он являлся источником наших доходов.  По крайней  мере для двух из
нас -- главным источником, а  никто ведь не  плюет  в  колодец, из  которого
пьет. Вы едите  жареного фазана, запиваете  его "Шато-Латуром" и корчите  из
себя очень внимательного  слушателя. Большинство поступает  именно так. Я --
тоже.  Судя  по тому,  что я слышал о вас, вы придерживаетесь,  по-видимому,
иной тактики.
     --  У  каждого  свой стиль.  Я с достаточным уважением отношусь  к моим
источникам дохода. Кто-нибудь...
     --  Как  и  у меня, у  вас для разных случаев разные  клиенты. Кто  ваш
клиент в этом деле?
     -- Им являюсь  я, -- заявил Вулф.  -- Меня оставили в  дураках. Плюнули
мне  в лицо. Пьер Дакос был убит  в  моем доме, и виновный заплатит за  это.
Кто-нибудь...
     -- Тогда почему вы утаиваете улики от полиции?
     -- Да потому, что это дело затрагивает в  первую очередь мое самолюбие.
Кроме  того, мои  сведения не обязательно  являются уликами. Как раз это я и
стараюсь прояснить. А теперь хочу в третий раз спросить: кто-нибудь из ваших
клиентов связан каким-то образом с Уотергейтом?
     --   В  Вашингтоне  всякий   так  или   иначе  связан   с  Уотергейтом.
Преувеличение,  конечно, но  не слишком  сильное.  Присяжные  на  проходящих
многочисленных  судебных  разбирательствах  имеют  тысячи  родственников   и
друзей. Однако  ни один  из  моих  нынешних или  прошлых  клиентов  прямо не
замешан в Уотергейтском скандале. Предполагается, что вопросы задаете вы, но
позвольте  и  мне  кое о чем спросить. Вы действительно думаете, что один из
нас  убил  Харви  Бассетта?  Или  каким-то  образом  причастен   к  убийству
официанта?
     -- Разумеется. Я ведь не зря  плачу сорок долларов  в час трем классным
специалистам,  которые  собирают  о  вас  информацию. Знаете ли  вы:  был ли
кто-либо из остальных участников ужина как-то связан с Уотергейтом?
     --  Насколько  мне  известно  -- никто. Если  бы я  был Халдеманом,  то
ответил бы: "насколько я помню", но я ведь не Халдеман.
     --  Где  вы  были и  чем занимались в  прошлую пятницу, двадцать пятого
октября, с шести часов вечера до двух часов утра?
     -- Черт возьми! Вы все-таки спрашиваете. Хорошо  помню, потому что в ту
ночь умер Бассетт. Я был  дома  в Вашингтоне. С девяти часов вечера и далеко
за полночь я играл в бридж с женой и двумя  приятелями.  Проснулся в субботу
поздно. В девять  часов утра  меня разбудила жена  и  сообщила  об  убийстве
Бассетта. Какое время вас еще интересует? Понедельник? Находился весь день в
своей вашингтонской конторе. Следующий вопрос?
     Вулф  любит  повторять:  неуязвимых алиби не  существует,  но  я  очень
надеялся, что он не пошлет  меня опровергать  первое  алиби. Жены и приятели
легко  могут  соврать, но в действительности нас  интересовало лишь  второе,
касающееся понедельника.
     Вулф взглянул на стенные часы. Восемь минут двенадцатого.
     -- Сегодня я мало спал, -- заметил он. -- Все еще намерены  встретиться
с окружным прокурором? Акерман отрицательно покачал головой.
     -- Вы слышали, что  они сказали. Особенно Джадд. Он на  вашей  стороне.
Все,  чем мы располагаем, -- это  информация, полученная от  вас. Я  сегодня
тоже не выспался. Хотел бы поймать ночной самолет до Вашингтона.
     -- Тогда извините  меня, -- проговорил Вулф, поднимаясь и направляясь к
двери. -- Иду в постель.
     --  А  он у вас со  странностями, --  заметил  Акерман, тоже  вставая и
выходя в коридор.





     Когда Вулф утром в пятницу, в  одиннадцать часов,  спустился в кабинет,
Роуман Вилар уже сидел в красном кожаном кресле. Для меня  это было довольно
деловое утро. Оно началось с обычных телефонных докладов наших помощников. Я
сообщил им о прошедшем накануне  совещании у  Вулфа, о  том, что не получено
никаких  дополнительных   сведений,  диктующих  необходимость   изменить  их
программы, в соответствии  с которыми им надлежало действовать и далее: Солу
-- собирая сведения на Джадда, а Фреду  -- на Вилара. День, проведенный Орри
в  ресторане  "Рустерман",  не дал результатов. Никто не видел в понедельник
днем или вечером в мужской раздевалке незнакомых  людей. Получив заранее  за
завтраком в кухне инструкции от Вулфа  по домашнему  телефону, я  переключил
Орри на Бенджамина Айго.
     Принял я  и  три  других  телефонных  звонка. Один  -- от  Лона  Коэна,
пожелавшего  выразить  сожаление по  поводу того, что пришлось  обойтись без
моего  обычного  денежного  вклада в  его  выигрыш в  покер --  по существу,
откровенная клевета, так как я выигрываю не  реже, чем он, и почти не отстаю
в этом отношении от Сола Пензера. Лон также  хотел  знать,  когда  я наконец
выложу  все  начистоту. Другой  звонок  --  от Билла  Уэнгерта  из  "Тайме",
намекнувшего на возможность  поместить мой короткий репортаж на  восемьдесят
четвертой странице, если я срочно  пришлю информацию ему лично в праздничной
упаковке. Третий  звонок  был  от Франсиса  Акермана  из  его  вашингтонской
конторы;  он сказал, что  если Вулф пожелает вновь встретиться с  ним, то об
этом  следует  оповестить  заранее  --  по   меньшей  мере  за  день,  --  и
предупредил,  что,  возможно,  наш  телефон  прослушивается,  а  в  кабинете
установлен "жучок" или тайный микрофон. Ничего  не скажешь, Уотергейт сильно
подействовал юристам на нервы.
     Ни звука от  Кремера или из канцелярии окружного  прокурора. С Роуманом
Виларом мне  удалось  связаться  с  третьей  попытки, и  он заявил, что  ему
придется отменить две важные встречи, но в одиннадцать часов он будет у нас.
     Выполнил  я и другие  текущие дела: приготовил на подпись Вулфу  чек на
три  тысячи  долларов  -- полторы тысячи долларов резервной  наличности  уже
подходили  к  концу  --  и, кроме того,  отстриг купоны,  срок которых истек
первого ноября, у внушительной  пачки муниципальных облигаций,  хранящихся в
отдельной секции сейфа со своим собственным замком.
     Отстригая, я  скорчил гримасу --  прибыль  на  эти облигации составляла
пять  и  две  десятых  процента, тогда  как выпускаемые  в  последнее  время
муниципалитетом   свободные   от   налогообложения  долговые   обязательства
приносили  почти восемь  процентов  дохода.  Жизнь  вовсе  не  шутка,  когда
принадлежишь  к группе  населения,  облагаемой  высоким  подоходным налогом,
который соответствует пятнадцати процентам от годового суммарного заработка.
Остается  только  стричь купоны или поручить эту операцию Арчи Гудвину, если
вы слишком заняты, нянчась с орхидеями.
     Роуман Вилар не был рядовым специалистом в своей сфере деятельности. По
словам Фреда, "Вилар ассошиейтс" являлась, пожалуй, самой крупной и наиболее
известной  компанией в области промышленной  безопасности. Чтобы связаться с
ним  по телефону, мне  пришлось преодолеть  последовательно  два  барьера из
въедливых секретарей. Явившись  к нам,  Вилар начал разговор не  с вчерашних
вопросов, а с ходу предложил работу Вулфу и мне.
     -- Прежде чем мы перейдем к Харви Бассетту и вашим проблемам, -- заявил
Вилар, -- мне бы хотелось кое о чем поговорить. Идею подал один из двух моих
помощников, когда я сообщил о предстоящей встрече с вами. Втроем мы обсудили
эту идею.  Среди наших сотрудников есть очень  неплохие  специалисты -- двое
просто  великолепны,  --  однако,  как   заметил  мой  помощник,  какое  это
произведет впечатление,  когда, заключая контракт с солидной корпорацией, мы
сможем заверить, что при  любых  осложнениях мы  в  состоянии  задействовать
нашего лучшего  специалиста  -- Ниро Вулфа.  Подумайте  только, какой  фурор
произведет одно  ваше  имя! Конечно, вам  придется выполнять  кое-какие наши
поручения, но не слишком обременительные, -- нам известны ваши настроения на
этот  счет. Главное для  нас  --  ваше  имя.  Нет  нужды доказывать,  как вы
знамениты. Вы это сами хорошо знаете. Но это не все. Есть еще и Арчи Гудвин,
и мы  берем и его. Начальные ставки для вас -- сто двадцать тысяч в год, или
десять тысяч в месяц,  для  Гудвина --  тридцать шесть тысяч в год, или  три
тысячи ежемесячно. Мы предпочли бы пятилетний контракт, но согласны и на три
года,  если таковым  будет ваше желание, с правом одностороннего расторжения
контракта  в конце каждого  года,  если такой порядок вас больше устраивает.
Приступить  к  работе  можете в  начале  следующего года  или уже через  два
месяца, но было бы хорошо, если бы мы могли объявить о поступлении вас к нам
на службу уже в ближайшие дни. Ничего слишком яркого и кричащего -- скромное
объявление из одной  фразы: "Если у вас  серьезные проблемы, наш Ниро Вулф к
вашим услугам".
     Вилар подался в кресле вперед и нацелился на Вулфа всеми своими острыми
углами -- подбородком, носом, ушами.
     -- Разумеется,  --  продолжал  Вилар, -- я не жду  от вас  немедленного
ответа.  Вам  нужно  подумать  и  навести  справки  о   нашей  компании.  Но
предложение самое серьезное. Я бы подписал контракт прямо сейчас, не сходя с
места.
     -- Вы правы, -- ответил Вулф. -- Мне  нужно побольше узнать  о вас. Где
вы были и чем занимались в прошлую пятницу, двадцать пятого октября, с шести
часов вечера и до двух часов ночи?
     Вилар отодвинулся к спинке кресла и усмехнулся:
     -- Такого вопроса я не ожидал.
     -- Открытый обмен любезностями, --  кивнул Вулф. -- В конце моей беседы
с мистером Акерманом  накануне поздно вечером он спросил, действительно ли я
думаю,  что   кто-то  из   вас   шестерых  убил   Харви   Бассетта.  Отвечая
утвердительно, я  указал ему на тот  факт, что я  плачу сорок долларов в час
трем  классным  специалистам,   которые  собирают  о  вас  информацию.  Это,
безусловно, не десять тысяч  долларов  ежемесячно, но  все-таки внушительная
сумма.  Правда,  месяца   мне  не  потребуется.  Вы   подвизаетесь  в  сфере
безопасности.  Стараясь  изо всех  сил удержаться на плаву, Ричард  Никсон в
свое оправдание ссылался в основном на требования национальной безопасности.
Были  ли  вы  каким-либо  образом   связаны   с  любыми  событиями,  которые
охватываются понятием "Уотергейтская афера"?
     -- Нет, не был.
     -- Поддерживали ли  вы какие-либо контакты с лицами, замешанными в этом
деле?
     -- Один из  инженеров, исследовавших известную запись  на магнитофонной
ленте, где обнаружился интервал  в  восемнадцать  с половиной  минут,  ранее
выполнял для  меня кое-какие работы.  Послушайте, Вулф. Как  профессионал, я
привык сам  задавать вопросы, а  не отвечать на них. Поэтому  не спрашивайте
меня,  например, где я был ночью в прошлую  пятницу. Пробуйте ваши штучки на
ком-нибудь другом. Нам следовало прислушаться к мнению Акермана. Возможно, я
еще пойду к окружному  прокурору. Отчего вы его избегаете? Почему  отклонили
предложение Хана? Что вы пытаетесь нам навязать?
     Вулф  погрозил Вилару  пальцем. Опять регресс. Уотергейт  по-настоящему
подорвал его самоконтроль.
     -- Я  вам  ничего не навязываю, мистер Вилар.  Ищу  лишь удовлетворения
своему самолюбию. Харви Бассетт хотел  от вас  услышать,  что  Ричард Никсон
затруднил  продажу ваших  услуг. А быть может, он ее фактически  значительно
облегчил?
     Вилар  медленно,  не торопясь,  поднялся  и  сверху посмотрел на Вулфа.
Взгляд сверху как бы дает человеку определенное преимущество над сидящим.
     --  Ну что ж, -- проговорил  Вилар.  --  Я  все-таки пойду  к окружному
прокурору.
     -- Сомневаюсь, -- заметил Вулф. -- Каковы шансы, Арчи?
     Приняв  задумчивый вид  и  выпятив губы, я после некоторого размышления
ответил:
     -- Четыре против одного.
     -- А я  ставлю  даже пять  против  одного, -- сказал  Вулф, обращаясь к
Вилару. -- Сто долларов против двадцати, что вы не пойдете.
     Тот повернулся и торжественной поступью направился к выходу.  Говоря  о
"торжественной поступи",  я конечно же  преувеличил. Походка  подобного рода
требует  широких размеренных шагов,  а ноги  Вилара были  для этого  слишком
коротки. Я последовал  за ним, намереваясь попросить увеличить мое жалованье
с  трех до четырех тысяч  в  месяц, но потом решил, что момент для  этого не
совсем удачный. Вернувшись в кабинет, я сказал Вулфу:
     --   В   действительности  можно  ставить  десять  против   одного.  Он
принадлежит к  типу  людей,  которые  сперва поднимают  все  паруса, а потом
начинают дуть, стараясь создать собственный ветер.
     -- Кто написал или сказал эти слова? -- прищурился Вулф.
     -- Их сказал я. На днях я перелистывал книгу, которую вы купили. "Южное
плавание",    сочинение   какою-то    адмирала.   Чувствую   себя   истинным
мореплавателем. Считаете Вилара убийцей?
     --  Нет, не считаю. Он вполне мог убить Бассетта, но не Пьера.  Не стал
бы рисковать,  приобретая  бомбу. Ведь он  специалист  по безопасности. Черт
возьми! Сомневаюсь, чтобы  кто-то  из них  пошел  на подобный риск.  Все они
приучены соблюдать осторожность. Ты согласен?
     -- Не совсем.  Один из них,  возможно, знал,  где  можно ее приобрести,
ничем  не  рискуя,  а  Айго,  вероятно,  вполне  способен  изготовить  бомбу
самостоятельно.
     --  Он,  безусловно,  весьма   опасный  субъект.  Меня   всегда  пугали
ученые-физики, изобретающие новые способы уничтожать людей.  Есть что-нибудь
от Сола, Фреда и Орри?
     --  Ничего  интересного,  за что  можно было бы  ухватиться.  У  Орри в
ресторане "Рустерман"  --  ни  малейшего  проблеска. По  словам Сола,  Джадд
настолько  чист,  неподкупен  и  всеми  обожаем,  что   ему,  видимо,  скоро
воздвигнут  памятник.  Как утверждает Фред, все  отзываются о Виларе  только
положительно, но  у  него сложилось  мнение,  что после хорошей выпивки  они
заговорят по-другому. Акер...
     -- Когда они позвонят в  час дня, скажи  им: пусть явятся сюда  в шесть
часов вечера.
     -- Уже сказал. Они пока не отрабатывают свои деньги и в полной мере это
осознают.  Акерман звонил  из Вашингтона и предупредил, что, быть может, все
наши  разговоры  тайно  записываются на пленку. Чек на  вашем столе  призван
восполнить  запасы наличности, которая  быстро  тает. Свое  письмо  о  новой
орхидее Хьюитт  отправил  еще  в  прошлую  субботу.  Оно шло  шесть дней  от
Лонг-Айленда до Манхэттена.  Эти  сорок две мили  я одолел  бы пешком в один
день.
     Просмотрев  почту,  Вулф  поднялся  и   отправился  в  кухню.  На  обед
предполагались  свиные ребрышки под соусом, в  который входят красное вино и
восемь  различных  приправ  и  специй,  и он хотел  убедиться,  что Фриц  не
поскупился на  чеснок. Относительно этой  овощной  культуры их  мнения резко
расходятся. Черногорец противостоит швейцарцу.
     Как правило,  в  своих  повествованиях  я  стараюсь не касаться  личных
проблем,  но раз  я, как вам известно,  вышел на  Бенджамина АЙГО через Лили
Роуэн, я не нарушу этого правила, если скажу, что до обеда дважды безуспешно
звонил ей.  Мне  хотелось сообщить  Лили о том, что я  виделся с  Айго и что
встреча  дала  результаты.  После  того как  мы  разделались  с ребрышками и
ответили  на  письма,  я сходил  в  банк и получил  деньги по чеку,  а  Вулф
отправился  в оранжерею на  свидание со своими  любимыми орхидеями. Затем  я
снова позвонил Лили, информировал ее о том, что все еще нахожусь  на свободе
и,  вероятно, смогу провести с ней выходные дни,  если, конечно, по-прежнему
-- желанный гость.
     --  Мне  кажется,  я  в состоянии вытерпеть твое  присутствие в течение
часа, а там  посмотрим, -- заявила Лили Роуэн. -- Во  всяком  случае, у меня
возникло сильное желание повнимательнее взглянуть на  тебя. Я совсем недавно
обедала у Доры Бассетт, и она опять расспрашивала о тебе. Притом она ни разу
тебя не видела.  Быть может, ты  обладаешь  какой-то  особой  притягательной
силой, которая действует на расстоянии, наподобие электронных устройств?
     --  Ничего  похожего.  И  будь  добра  -- никогда  не  упоминай в  моем
присутствии электронику. Меня от нее буквально тошнит. А теперь будь еще раз
добра и скажи, что Дору во мне особенно интересовало?
     -- Не  забивай себе голову несбыточными надеждами.  Ничего личного. Она
лишь спросила: встречалась ли я  с  тобой и удалось ли тебе установить,  кто
положил бомбу в карман  пальто Пьера. Но, разумеется,  она  не называла  его
Пьером, а говорила: "тот человек" и "тот официант". Я же вправе называть его
Пьером.  Как  ты  знаешь,  по-моему,  он  был  лучшим  официантом  из  всех,
когда-либо  обслуживавших меня.  Он  с первого  раза запомнил, что мне нужно
класть вилку справа от тарелки.
     Рассказав  обо  всем  этом, Лили Роуэн  не задала  ни  одного  вопроса,
который начинался бы со слов "что" и "как", "почему" и "когда", хотя ей было
доподлинно  известно,  что  мы  активно  работаем  по   этому  делу.  Просто
невероятно! Я бы  купил для  нее  пьедестал,  если  бы был уверен,  что  она
удержится там наверху. Однако я не сомневался -- она непременно свалится или
спрыгнет вниз на грешную землю.
     Когда в шесть часов вечера  Вулф вернулся из оранжереи,  в кабинете уже
находились наши помощники. Сол  Пензер  занял красное кожаное кресло, Фред и
Орри  расположились в желтых.  Для разнообразия все, за  исключением  Вулфа,
довольствовались коктейлем "Мартини". Фреду не особенно нравится вкус джина,
но  он решил не  отставать от  компании.  Вулф должен  был бы заказать пиво,
однако  этого  не сделал.  Плохой  признак. Когда  он  отказывается от пива,
готовьте плащ и галоши.
     Некоторое время Вулф молча сидел и внимательно рассматривал собравшихся
коллег.
     -- Абсолютно ничего?  -- спросил он  наконец. Они  молча кивнули, а Сол
добавил:
     -- Никогда  еще так много людей не получали  столь мизерные результаты.
Вы и Арчи по крайней мере взглянули на шестерых подозреваемых.
     -- И ничего не заметили.  Ничего мало-мальски  существенного. А  теперь
вот что. В выходные дни всегда возникают  дополнительные трудности, а потому
пока тоже отдохните. Арчи здесь не будет.  Продолжите  работу в понедельник.
Фред, ты возобновишь с мистером Виларом.  Он чем-то обеспокоен, и, возможно,
тебе удастся узнать -- почему. Позвони в понедельник Арчи, как обычно. Орри,
со сколькими людьми ты беседовал?
     -- Со  всеми, за исключением троих, которые  тогда отсутствовали.  Один
помощник официанта видел в понедельник в раздевалке незнакомого ему мужчину,
но этот парень  работает в  ресторане  всего  одну  неделю  и  не отличается
чрезмерной сообразительностью. Кроме  того, большинство из  тех, с  кем  мне
пришлось  разговаривать,  уклонялось от прямых  ответов. Им  известно, что я
расследую  убийство  Пьера, и,  подобно  многим согражданам, они  не  желают
оказаться  втянутыми в  судебный процесс, связанный  с тяжким преступлением.
Пожалуй, вам бы удалось  что-то из них выудить, если бы вы сами поговорили с
ними, однако я  в этом не уверен. Мог бы доставить их сюда мелкими группами,
если сочтете необходимым.
     Конечно, он  отлично знал, что Вулф  на это не пойдет. Ни  Сол, ни Фред
никогда бы не выступили с  подобным предложением. Вулф просто  не обратил на
него внимание.
     -- В понедельник ты продолжишь собирать информацию про мистера Айго, но
предварительно  утром позвони Арчи.  Сол,  ты  мог бы  поговорить с мистером
Джаддом. Есть ли смысл, как ты полагаешь?
     -- Сомневаюсь, -- покачал головой  Сол. -- Не думаю, что и вам следует.
Я изучил  его  довольно  основательно  Вы  наблюдали  его  здесь,  вместе  с
остальными.
     --  Ты  прав. Арчи, наверное, рассказал тебе, что  мистер Хан предложил
мне сто тысяч долларов. Придется встретиться с ним отдельно. Я уже беседовал
с мистером Акерманом и мистером Эркартом из  Вашингтона. В среду вечером ты,
Сол, выразил готовность повидаться с мисс Дакос.
     -- Я сказал, что могу попробовать.  Арчи выглядит как мужской шовинист,
у меня же этого недостатка нет.
     --  Хорошо,  поговори  с   ней.  Она   --  программист  в  Нью-Йоркском
университете. Завтра, в субботу, она будет на работе?
     -- Едва ли,  но  постараюсь  выяснить.  Арчи  расскажет  мне  о  ней...
Какие-нибудь советы или рекомендации, -- повернулся Сол ко мне.
     -- Если бы я  действительно являлся мужской шовинистической  свиньей, я
бы рекомендовал  попытаться  изнасиловать ее.  Как я  уже  упоминал,  у  нее
красивые ноги.
     -- Мне бы самому хотелось попытаться с мисс Дакос, -- вмешался Орри. --
Сол  скорее справится с Айго. Это чрезвычайно  башковитый джентльмен, доктор
философии.
     Мы все с удивлением взглянули на Орри. Он действительно умел обходиться
с женщинами, никто не спорит. Мы это хорошо знали. Но предложить Вулфу -- не
мне,  а  именно  Вулфу  --  передать  ему   задание,  предназначенное  Солу!
Беспрецедентный случай.
     -- Сол первым высказал эту мысль, -- покачал головой Вулф.  --  Говорил
ли  вам  Арчи, что  двое  из них  -- Акерман  и  Вилар -- грозились пойти  к
окружному прокурору?  Мы  не думаем,  что  они выполнят свою угрозу, но если
все-таки  осуществят, то мы столкнемся с серьезной проблемой. Это  привлечет
внимание мистера Кремера к нашим шестерым подозреваемым,  и он узнает, что я
поручил вам  собирать на  них информацию. Вас начнут допрашивать. А вам ведь
известна  позиция,  занятая  мною и  Арчи по  отношению к мистеру  Кремеру и
окружному прокурору. Но  она окажется бесполезной, если вы не  поведете себя
точно  так  же.  Не  говорите им  абсолютно  ничего. Молчите. Вас, вероятно,
задержат как важных свидетелей обвинения,  возможно, даже обвинят в создании
препятствий   правосудию.  Разумеется,   мистер   Паркер   организует   ваше
освобождение под залог. Не исключено, что в конце концов вас будут судить  и
приговорят к каким-то срокам, но я сделаю все от меня зависящее, чтобы этого
не допустить.
     Стиснув на секунду челюсти, Вулф вновь их разжал и продолжал:
     -- Предлагаю на выбор:  или вы соглашаетесь пойти на риск и  остаетесь,
или  же  немедленно  покидаете пределы  юрисдикции наших  правоохранительных
органов. Можете  выехать в любую страну --  в Канаду  или Мексику, например.
Разумеется,  за  мой  счет.  Если  решите  уехать,  то  не  должны  мешкать.
Отправляйтесь немедленно, уже сегодня ночью.
     -- Я  остаюсь, --  заявил  Фред.  --  У  меня есть  кое-какие  планы  в
отношении Вилара.
     -- О чем речь, черт возьми! -- заметил Орри. -- Конечно, мы остаемся.
     -- Мне  хотелось бы  кое-что сказать,  -- проговорил Сол,  обращаясь  к
Вулфу.  --  Я удивлен, просто поражен. Как  вы могли подумать, что мы  можем
выйти из игры?
     -- Я вовсе  так  не думал, --  ответил  Вулф. Чистейший  вздор. Все они
прекрасно понимали друг друга и сейчас разыгрывали обыкновенный спектакль.





     Как и любому нормальному человеку, мне, признаюсь, нравится думать, что
я   в   состоянии  интуитивно  предугадывать   события.  Например,  однажды,
проговорив в кабинете  главы маклерской фирмы на Уолл-стрит всего пять минут
с четырьмя членами его команды, я смог указать на одного из них, который, по
моим предположениям, продавал внутреннюю информацию конкурентам, и через две
недели  этот человек  во всем сознался. В другой раз  это случилось, когда к
Вулфу явилась  женщина и попросила выяснить,  кто стянул у  нее изумрудный и
рубиновый  браслеты. После того как  женщина удалилась,  я сказал Вулфу, что
она отдала их своему племяннику,  но мой шеф все равно взялся за это дело --
ему  хотелось  приобрести  еще несколько экземпляров дорогих  орхидей, --  и
потом очень  сожалел об этом, поскольку пришлось судиться  с клиентом  из-за
гонорара. Между прочим, последний случай  явился одной из причин, побудившей
Вулфа уверовать  в  мою способность  за  десять минут составить  законченное
мнение о любой женщине.
     Не  стану утверждать,  что в  то  субботнее  утро  я  смог  предугадать
события. Вовсе нет. Для этого не было абсолютно никаких оснований, хотя меня
томило какое-то предчувствие. Можно было бы подумать, что ощущение какого-то
беспокойства навеяно завтраком, однако Фриц сервировал его, как обыкновенно,
не отклоняясь от заведенного порядка.
     Каковы бы ни были причины, тревожное чувство не  покидало меня. Обычно,
собираясь   провести  выходные  дни  в  загородной  берлоге   Лили  Роуэн  в
Вестчестере, которую она называет "Полянкой", я заранее радуюсь предстоящему
отдыху. Мне  нравится бриться,  я  любуюсь  в зеркале  своей прической,  все
застежки-"молнии"  работают безотказно. Избавление от Вулфа на  сорок восемь
часов  -- это  тоже положительный  фактор, ведь  смена  обстановки порой так
необходима; кроме  того, я  имею возможность подышать  чистым  воздухом,  не
говоря уже о других удовольствиях.
     Но на этот раз  все  было иначе.  Электрическая  бритва жужжала слишком
громко,  пальцы,  завязывая  шнурки  на  ботинках,  плохо  слушались,  концы
галстука  никак не  хотели  занять  нужное положение.  Мог привести и другие
примеры, но, думаю, и этих вполне достаточно, чтобы вы  могли составить себе
правильное представление. В конце  концов я все-таки  собрался и по  крайней
мере не споткнулся, спускаясь по лестнице.
     Лили должна была  заехать за мной  в одиннадцать часов,  а в тот момент
часы показывали двадцать пять минут одиннадцатого. Спешить было некуда, и я,
оставив дорожную сумку в  коридоре, зашел в кухню предупредить Фрица о своем
отъезде, а затем -- в кабинет: проверить, все ли в порядке. Когда я пробовал
ручку сейфа, зазвонил телефон. Мне следовало предоставить отвечать Фрицу, но
сработала привычка, и я, подойдя к столу, снял трубку.
     -- Резиденция Ниро Ву...
     -- Разреши задать  тебе  лишь один  вопрос,  --  послышался  голос Лона
Коэна.
     -- Если только на него можно ответить однозначно -- да или нет.
     -- Нельзя. Где и когда ты в последний раз видел Люсиль Дакос живой?
     Я не  мог опуститься на свой вращающийся стул: он стоял ко мне спинкой.
Ударом ноги развернув его в надлежащую позицию, я уселся на самый краешек.
     -- Не верю. Черт возьми! В самом деле не могу поверить!
     -- Конечно, все так говорят. Небось глаза полезли на лоб...
     -- Перестань паясничать! Когда?
     -- Сорок минут  назад.  Мы только  что  получили  срочное сообщение. На
тротуаре Пятьдесят четвертой  улицы, в нескольких ярдах от  дома,  в котором
она  проживала.  Застрелена.  Там  сейчас  Фриблинг,  туда же направился Боб
Адаме. Если...
     Я положил трубку.
     И моя рука снова потянулась к  телефону.  Невольно. Возникло  --желание
позвонить в  уголовную полицию Южного  Манхэттена и кое о  чем спросить. Но,
отдернув руку, я некоторое время сидел неподвижно, уставившись на телефонный
аппарат, крепко  стиснув челюсти  и  закрыв глаза. Потом вновь снял трубку и
набрал знакомый номер. После шести сигналов мелодичный голос проговорил:
     -- Алло?
     -- Это я. Доброе утро, хотя я его таковым не считаю. Только что  звонил
Лон Коэн. Произошло еще одно убийство, менее  часа тому  назад. Люси  Дакос,
дочь  Пьера. Я основательно завяз. Даже хуже. По  самые  уши  в дерьме. Вулф
тоже. Желаю  тебе приятно  провести уикэнд. Не станем  говорить друг другу о
нашем  сожалении. Буду вспоминать о  тебе каждый час. Пожалуйста,  думай обо
мне.
     -- Не  спрашиваю: могу ли я чем-нибудь помочь,  потому что, если  бы  я
могла, ты первый сказал бы мне об этом.
     -- Непременно и безусловно.
     Мы одновременно положили трубки. Посидев  еще три минуты, я встал  и не
спеша поднялся по лестнице в оранжерею. Это случилось в третий или четвертый
раз, когда  я, следуя через три помещения -- прохладное,  затем с  умеренной
температурой и,  наконец,  теплое  -- между  шпалерами великолепных  цветов,
ничего  не  замечал. При  моем  настроении  все подставки и полки могли быть
пустыми.
     В комнате,  предназначенной  для  пересадки  растений,  Теодор сидел за
небольшим столом, записывая что-то в свой блокнот, Вулф стоял возле длинного
стеллажа,  внимательно рассматривая  что-то в  большом  горшке --  наверное,
орхидею,  -- однако в  тот момент я  был не в состоянии отличить орхидею  от
полыни. Услышав шаги, Вулф повернулся и, нахмурившись, произнес:
     -- Я полагал, что ты уже в дороге.
     --  Я тоже так полагал, но позвонил  Лон Коэн.  Люсиль Дакос застрелена
около часа назад на тротуаре, в нескольких шагах от своего дома. Больше Лону
пока ничего не известно.
     -- Не верю.
     -- В точности мои слова. Я тоже отказывался поверить, пока не посидел и
не повторил  таблицу умножения.  Извините за нарушение  правила и за то, что
помешал вашему развлечению.
     -- Черт возьми, уходи.
     -- Все правильно, --  кивнул я. -- Скоро явится Стеббинс и заберет меня
в участок. Вы, вероятно, не увидите меня больше в течение...
     -- Я хотел сказать: уезжай из  города на выходные дни. Отдыхай. Прикажи
Фрицу запереть дверь на засов и  не отвечать на телефонные звонки. Я позвоню
Солу и попрошу его оповестить Фреда и Орри.
     --  Ну  и ну! Вы  просто поторопились и как  следует не  подумали.  Вам
хватит  двух минут. Если служанка  в белом  переднике еще не заговорила,  то
долго ждать не придется. Полиция узнает, что мы  там были, что  она  застала
меня в комнате Люсиль. Служанка расскажет, как Люсиль  сидела и наблюдала за
мной, когда я обшаривал комнату Пьера. В  итоге полиция придет к выводу, что
мне -- а следовательно, и вам --  известны факты, которые ей следует  знать.
Если я  исчезну на выходные дни, а вы запрете дверь и не станете отвечать на
телефонные звонки, то мы только усугубим наше и без того скверное положение.
Я уже информировал Лили Роуэн.
     Когда  ему нужно присесть  здесь, наверху, он обычно  выбирает одну  из
табуреток  около   стеллажа,   но   в  этом  помещении  есть  и   достаточно
вместительное кресло. Вулф  направился к нему. Поскольку он страшно не любил
запрокидывать голову, чтобы смотреть на стоящего перед ним собеседника, то я
подтянул поближе один из крепких ящиков  для пересылки растений  в горшках и
устроился на нем.
     -- Сегодня суббота, -- заметил Вулф.
     --  Да, сэр. Паркер, вероятно, где-нибудь играет в  гольф. Но даже если
мне и удастся его разыскать, он ничем  не сможет помочь --  сегодня судьи не
работают.  А  Коггин,  вне  всякого сомнения, приберег постановление  на наш
арест.  Если хотите  нынче спать в своей  кровати, вам придется сосчитать до
десяти и подумать о необходимости расстаться с нашими секретами. Не смотрите
на меня так сердито. Я  не пытаюсь  уговорить, ничего не  предлагаю,  а лишь
объясняю, к какому выводу я пришел, когда закончил с таблицей умножения. Мне
кажется,  что  если мы  полностью и раскроем карты, то все  равно  сможем  и
дальше вести  расследование совершенного  в наших частных владениях  тяжкого
преступления.
     --  Ты,  однако,  пытаешься уговорить меня выложить  все  начистоту, --
проворчал Вулф.
     -- Отнюдь. Я готов, если  только вы согласитесь. Уже одиннадцать часов,
все равно пора идти вниз. Сейчас мы спустимся в кабинет,  вы  сядете в  свое
любимое кресло,  откинетесь  назад,  закроете глаза и  начнете  упражнение с
губами.  Возможно, Кремер уже  находится на пути к нам. А если нет, то он не
заставит себя долго ждать и на  этот раз  может  действительно  захватить  с
собой пару наручников. Мы  вышли  сухими из воды с одним убийством; вам  это
так же хорошо известно, как и ему. Теперь речь пойдет о трех убийствах. Если
белый  передник заговорит, Кремер узнает об  ужине и записке, о которой Пьер
мне ничего не сказал.
     Вулф  встал  и  вышел.  Он всегда передвигается так,  будто весит всего
двенадцатую, а не седьмую  часть тонны.  Когда дверь, ведущая в питомник, за
ним закрылась, Теодор заметил:
     -- Когда ты появляешься здесь, то всегда приносишь плохие вести.
     Быть может, Теодор в самом деле великий специалист по орхидеям,  но как
веселый собутыльник -- выражение, которое я подсмотрел в энциклопедии, после
того как Вулф назвал его вышедшим из употребления, -- он никуда не  годится.
Поэтому я  не стал ему отвечать и охотно оставил бы тяжелый ящик там, куда я
его  притащил,  предоставив  Теодору самому  наводить порядок,  но  тогда  я
сделался  бы  похожим  на  него, и эта мысль  удержала меня от опрометчивого
поступка. Я подхватил  ящик и, прежде чем удалиться, поставил его на прежнее
место.
     Вулф,  разумеется, воспользовался  лифтом. Когда я вошел в кабинет,  он
стоял возле большого глобуса и медленно поворачивал его. Видимо, решал, куда
ему  в настоящий  момент  сподручнее  сбежать,  возможно,  вместе  со  мной.
Усевшись за свой письменный стол, я начал:
     -- Как только Сол, Фред и  Орри услышат новость, они сразу же позвонят,
особенно Сол. Что я должен в таком случае сказать?
     --  Пускай  позвонят  в   понедельник  утром,   --  ответил  Вулф,   не
оборачиваясь и крутанув глобус еще на несколько дюймов.
     -- В понедельник утром они могут уже томиться в кутузке.
     --  Тогда   пускай   позвонят,   когда   мистер  Паркер  организует  их
освобождение под залог.
     Я встал  и  вышел,  потом  проследовал  до лестницы  и  поднялся в свою
комнату. Во-первых, желание угостить  его  пинком  в обширный зад было столь
велико,  что  следовало  поскорее уйти туда, где  я не мог бы его видеть, и,
во-вторых, моя одежда отвечала условиям выходных дней в загородной вилле, но
не  соответствовала обстановке, в которой  мне, возможно, придется  провести
конец  недели.  Доставая нужные мне вещи -- поношенный пиджак и т.  п.  -- и
переодеваясь,  я старался  вспомнить, когда  раньше  он  проявлял  такое  же
упрямство,  и не  смог  припомнить  ни  одного  случая.  Значит,  для  столь
странного  поведения  должна   существовать  веская  причина.  Я   продолжал
размышлять над этой проблемой, когда зазвонил телефон, и я снял трубку.
     -- Резиденция Ниро...
     -- Ты здесь, Арчи? Мне показалось, ты собирался...
     --  Собирался, но услышал одну  новость. Как видно,  до твоих ушей  она
тоже докатилась.
     --  Да,  только что -- по радио.  Подумал, что ты уже уехал,  а  Вулфу,
возможно, нужна помощь.
     -- Совершенно верно. Ему нужен хороший пинок в зад, и я едва удержался,
а потому поднялся к себе. Спросил его, что сказать, когда ты позвонишь, и он
поручил мне передать тебе, чтобы ты позвонил в понедельник утром.
     -- Не может быть!
     -- Может.
     -- Черт возьми, разве он не понимает? Ведь теперь все выплывет наружу.
     -- Конечно,  понимает. Если он  хочет ночевать сегодня в своей кровати,
сказал  я ему,  нам придется раскрыть карты.  Но он  лишь хмуро взглянул  на
меня. Что сообщило радио?
     -- Только то,  что ее настигла пуля,  и полиция ведет расследование,  и
что она  -- дочь Пьера Дакоса. Но я звоню не  только, чтобы  предложить свою
помощь,  но  и доложить кое о чем. Я позвонил Люсиль сегодня утром  в девять
часов и сказал, что по поручению  Ниро Вулфа мне  нужно  повидаться с ней  и
задать ей несколько вопросов. "Давайте спрашивайте", --  заявила она.  Но  я
ответил, что  по  телефону вести  подобный  разговор  нецелесообразно, и она
предложила встретиться у нее около полудня.  Когда  я звонил в десять часов,
сперва сняла  трубку  какая-то  женщина,  видимо,  та, которую  ты называешь
"белым передником". Я сообщил ей свою фамилию и что работаю на Ниро Вулфа.
     -- Прекрасно. Так даже еще лучше. Советую тебе  уже  теперь  положить в
карман зубную щетку.
     -- И парочку книг для легкого чтения.  Если я наотрез откажусь отвечать
на  любые  вопросы,  у  меня появится  масса свободного  времени на казенных
харчах.
     -- Желаю приятно провести уик-энд, -- сказал я и положил трубку.
     У меня в комнате есть целая полка разнообразных книг, моих собственных,
и я решил тоже выбрать себе одну, хотя мне было совсем не до чтения. Потом я
подумал:  "Фриц,  вероятно,   пребывает   в  недоумении,   не  понимая,  что
происходит"  -- и поспешил  спуститься в кухню. Фриц стоял у большого стола,
занятый  своими  кулинарными  делами.  В  нормальных  условиях  я  бы  сразу
определил,  над чем  он колдует,  но сейчас  мои мысли  были  заняты  совсем
другим.  Все  двери  и стены на этом этаже  звуконепроницаемые,  и мне  было
непонятно, почему он, увидев меня, не удивился, а лишь спросил:
     -- Что-то случилось?
     -- Да, -- ответил я, усаживаясь на  табуретку, --  и скоро случится еще
больше. Убили женщину, и это обстоятельство меняет всю нашу программу. Между
тем  шеф  пытается  установить  мировой рекорд по упрямству.  Не  беспокойся
относительно моего обеда -- я стану грызть ногти. Я знаю: у тебя  тоже с ним
проблемы. Разный там чеснок, ягоды можжевельника, лавровый лист, но...
     В  дверь  позвонили.  Соскользнув  с  табуретки,  я  вышел  в  коридор,
посмотрел  через стеклянную  панель и  прошагал в  кабинет.  Вулф  сидел  за
письменным  столом и,  выдвинув  средний  ящик, считал разложенные  на столе
крышечки от пивных бутылок.
     --  Скорее,  чем  я ожидал,  -- заявил  я.  --  Кремер. Звонил  Сол. Он
разговаривал по телефону с Люсиль Дакос сегодня утром в девять часов. Сперва
ответила служанка, и Сол назвал  себя и сообщил, что работает на вас. Люсиль
Дакос он сказал о желании с ней встретиться и задать несколько вопросов. Она
пригласила его прийти к ней на квартиру около полудня.
     Вновь прозвенел звонок.
     -- Гррр-р! -- прорычал Вулф.
     -- Согласен, -- заметил я. -- Впустить его?
     -- Да.
     Распахнув  дверь,   я  отступил,  пропуская  Кремера.  Затем  с  порога
посмотрел на улицу. Машина инспектора стояла у крыльца, во втором ряду. Один
полицейский сидел за рулем, другой,  которого я раньше видел, но  с  которым
близко  знаком не был,  -- на заднем сиденье. Когда я повернулся, Кремер уже
исчез. Заперев дверь, я прошел в кабинет. Инспектор стоял у края письменного
стола Вулфа в пальто и шляпе и держал речь:
     --  ...Возможно,  я  присяду. У меня  в автомашине стенографист. Если я
приведу его сюда, вы станете отвечать на вопросы?
     -- Нет.
     -- Существует --  правда, очень незначительный -- шанс, что у меня есть
для вас новость. Вам известно, что дочь Пьера Дакоса застрелена около своего
дома четыре часа тому назад?
     -- Да.
     -- Так я и думал. Старик Дакос по-прежнему отказывается разговаривать с
нами  на  любом  языке, но  я и один из сотрудников отдела  по расследованию
убийств провели целый час с Марией Гарру, служанкой. Так вы будете говорить?
     -- Нет.
     -- Черт побери, Вулф, какая муха вас укусила?
     -- Три дня назад я сказал вам: я  в бешенстве и не владею собою. Сейчас
я уже  в состоянии контролировать свои поступки, но я по-прежнему взбешен. Я
уважаю  вашу порядочность, ваши  способности и вашу рассудительность. Я даже
доверяю вам до известного предела.  Разумеется, ни  один человек не доверяет
полностью   кому-либо.  Он  только   воображает,  потому  что  нуждается   в
доверительных отношениях и рассчитывает на них. В данном конкретном случае я
доверяю только самому себе. Как я уже сказал, я чертовски взбешен.
     Кремер  повернул голову и  уставился на  меня невидящим взглядом. Потом
вновь  посмотрел  на  Вулфа  и,  опершись  ладонями  о  письменный   стол  и
наклонившись вперед, заявил:
     --  Я  приехал  сюда со стенографистом,  поскольку  тоже до  известного
предела доверяю  вам. Я хочу  кое-что сказать, но  не как  инспектор  Кремер
частному детективу  и не  как  мистер  Кремер  мистеру Вулфу,  а просто  как
человек человеку,  мужчина -- мужчине. Если вы не раскроете полностью карты,
вы   погибли.   Окончательно  и   бесповоротно.   Позвольте   мне   привести
стенографиста и начните рассказывать... Мне... Сейчас.
     Вулф покачал головой из стороны в сторону.
     -- Я  высоко  ценю ваше  желание пойти  навстречу.  Однако  отказываюсь
давать показания -- даже просто как человек человеку.
     Кремер выпрямился, круто повернулся и вышел. Услышав  звук отворяемой и
захлопнувшейся  двери,  я   даже  не  потрудился  выйти   в  коридор,  чтобы
удостовериться. Если  Кремер  остался  внутри,  пускай  --  мне  все  равно.
Обращаясь к Вулфу, я лишь заметил:
     --  Относительно  одного   незначительного   факта.  Мне  не  известно,
интересовал ли он вас  когда-либо или нет. Однако вы можете и не знать,  что
сотрудниками отдела  по расследованию  убийств  распоряжается не Кремер. Они
подчинены окружному прокурору.
     -- Знаю.
     Возможно, он  и  впрямь  знал, но  и  не исключено, что  слышал об этом
впервые.
     --  Один  из  этих  сотрудников,  --  продолжал я,  --  помогал Кремеру
допрашивать  Марию  Гарру.  Теперь  мне  известно,  как  ее  зовут. И Кремер
примчался сюда, жалея  вас. С трудом  верится, но это так. Вы должны послать
ему  рождественскую  открытку,  если  там,  где  вы  окажетесь,  сможете  ее
приобрести.
     -- Ты сменил одежду, -- сощурился Вулф.
     -- Естественно.  Предпочитаю наряжаться соответственно обстоятельствам.
На  мне сейчас специальная  форма  для каталажек  или,  по-вашему,  тюремной
камеры.
     Вулф  сбросил  в средний  ящик  стола  металлические  пробки от  пивных
бутылок,  отодвинул кресло, поднялся и направился  к двери.  Я  полагал, что
Вулф  хочет  попросить  Фрица  поспешить  с обедом, но  он повернул направо.
Послышался звук закрывшейся двери лифта. "Наверное, собирается  предупредить
Теодора, чтобы тот  пришел завтра, в  воскресенье",  -- подумалось мне, но я
опять ошибся. Лифт поднялся  всего на  этаж. Значит,  Вулф  поднялся в  свою
комнату, намереваясь переодеться в  собственную  форму  арестанта.  Именно в
этот момент я перестал ломать себе голову  и махнул на  все рукой. Объяснить
его  поведение можно было только помешательством, и  у меня оставались всего
две  возможности: я мог, распрощавшись с Вулфом навсегда, пойти на Двадцатую
улицу к Стеббинсу или  Кремеру и  покаяться или же  остаться и примириться с
неизбежными последствиями, надеясь на благополучный исход.
     В действительности я сам толком не знаю, почему я остался. В самом деле
не  знаю.  Быть  может,  сказалась  привычка  --  привычка  видеть,  как  он
неожиданно выдергивает кролика из шляпы.  А может быть, проявилась достойная
похвалы  старомодная  лояльность  преданного  Арчи  Гудвина.  Не  исключено,
однако,  что  мною  двигало  обыкновенное любопытство. Хотелось знать, какая
муха его укусила, и видеть, как он вывернется из столь отчаянного положения.
Зато  я  хорошо  сознавал причины,  определившие  мои последующие  шаги.  Не
лояльность  и   не  любопытство  побудили  меня   отправиться  в   кухню,  а
обыкновенный здравый смысл. По всей вероятности, за нами  явится сам Коггин,
и ничто не  доставит ему  большего удовольствия, чем возможность забрать нас
прямо от обеденного стола, а я уже был сыт по горло сандвичами, которыми они
кормят в канцелярии окружного прокурора. И когда я  доставал осетрину, хлеб,
молоко, огурцы, сельдерей  и вишни, пропитанные бренди, Фриц  молча наблюдал
за  моими манипуляциями. Он  хорошо знает,  что, по  существующим внутренним
правилам, кухня  -- его владения, и если я начинаю хозяйничать, не спрашивая
разрешения,  значит,  ситуация  чрезвычайная,  время  не для разговоров. Мой
экземпляр "Тайме"  все еще  лежал на подставке, и я углубился  в  спортивный
раздел. Я как раз принялся за вишни, когда раздался шум спускавшегося лифта.
Вернувшись в кабинет, я  застал Вулфа за письменным столом, склонившимся над
кроссвордом.
     Я, если можно так выразиться, приближался  к точке кипения, а тут такая
идиллия.  Вулф действительно  поднялся к себе, чтобы  переменить одежду.  Но
надел он не самый старый, а  лучший свой костюм  из мягкой светло-коричневой
ткани с  мельчайшими желтыми пунктами, видимыми  только при ярком освещении.
Всего  лишь  месяц  назад он  заплатил за  него Бойнтону триста  сорок  пять
долларов. Та же самая рубашка --  разумеется, желтая, -- но  другой галстук,
из  темно-коричневого тяжелого  шелка.  Я не  видел  его  обувь, но  ее  он,
вероятно, тоже сменил.  Усаживаясь за письменный стол,  я пытался  придумать
подходящую  колкость, но  безуспешно, ибо понимал: в этот  момент я узнал  о
Вулфе что-то новое, хотелось бы только знать -- что именно?
     -- Займемся почтой, -- сказал он.
     -- До нее у меня еще руки не дошли.
     Я взял  стопку почтовых отправлений  со специального  лотка из зеленого
мрамора, достал  нож  для  бумаг  и  начал  вскрывать  конверты.  В  течение
последующих двадцати минут можно было подумать, что у нас самый обыкновенный
выходной день. Я трудился, записывая в блокнот третье письмо, текст которого
начал диктовать Вулф, но нас прервал  Фриц,  объявивший обед.  Вулф встал  и
удалился,  даже не взглянув  в  мою  сторону.  Не  знаю,  откуда  ему  стало
известно, что я уже пообедал.
     Когда, отпечатав два  письма, я взялся за конверты,  в дверь позвонили.
Мои  часы показывали двадцать  две  минуты второго и подтверждали мои худшие
опасения.  Очевидно,  Коггин  знал, что обеденное  время  Вулфа начинается в
четверть второго. Но, подойдя к двери, я убедился в своей ошибке. На крыльце
стояли  плечом  к  плечу двое  незнакомых мне  мужчин; каждый  держал в руке
сложенный листок бумаги. Когда я открыл дверь, мужчина справа заявил:
     --  Ордера  на  арест  Ниро  Вулфа  и Арчи  Гудвина.  Вы  -- Гудвин. Вы
арестованы.
     -- Ну что ж, -- заметил я, -- заходите. Вам придется подождать, пока мы
наденем пальто.
     Они переступили порог, и я затворил дверь. Оба были ростом в пять футов
и одиннадцать дюймов, весили сто восемьдесят фунтов и держались  подчеркнуто
прямо.  Я говорю "оба", так как передо  мной  стояли близнецы  с одинаковыми
вытянутыми,  худощавыми  лицами  и оттопыренными  ушами,  правда,  один  был
блондин, а другой -- брюнет.
     -- Я уже пообедал, --  сказал я,  -- а  вот  мистер  Вулф только-только
приступил. Нельзя ли дать ему закончить? Всего полчаса.
     --  Отчего  же не дать? Пускай  сперва  закончит, --  заметил  блондин,
снимая пальто.
     --  Нет вообще  никакой спешки,  --  добавил брюнет.  Не  торопясь, они
повесили  пальто. Оба  явились без шляп.  Сопроводив их до двери кабинета, я
отправился в столовую. В этот момент Вулф открыл рот, чтобы отправить туда с
помощью вилки очередную порцию съестного.
     -- Двое  из  отдела  по  расследованию  убийств, --  пояснил  я.  --  С
ордерами.  Я уже  арестован. Попросил позволить вам закончить трапезу, и они
ответили: нет никакой спешки.
     Вулф лишь кивнул. Я повернулся и медленно удалился, на тот случай, если
ему вздумается прокомментировать мое сообщение, но он продолжал молча есть В
кабинете   блондин  устроился  в  красном  кожаном  кресле,  держа  в  руках
принадлежащий  Вулфу экземпляр  "Тайме";  брюнет  стоял  у книжных  полок  и
рассматривал названия книг. Я прошел к  своему письменному столу, разделался
с  конвертами, убрал все  со стола, поднял телефонную трубку и набрал номер.
Иногда  нужно не  менее  десяти минут, чтобы связаться с Лоном Коэном, но на
этот раз мне повезло: потребовалось, всего две минуты.
     -- Все еще на свободе, -- заметил он.
     -- Никак  нет.  Сообщаю  тебе  один маленький  секрет, который  я  тебе
когда-то обещал.  Возможно, успеешь  вставить в сегодняшний вечерний выпуск.
Настоящая  сенсация.  Ниро  Вулф   и  Арчи  Гудвин  арестованы  как  главные
подозреваемые. Только что. Сейчас нас увезут куда следует.
     -- Тогда зачем ты звонишь?
     -- Сам не знаю. Увидимся в суде. Я положил трубку.
     -- Вам не следовало этого делать, -- упрекнул брюнет, сидевший в желтом
кресле с книгой в руках.
     --  Конечно, не следовало, -- согласился я. -- Сам  удивляюсь -- зачем?
Но ведь  нет "никакой спешки", и мне просто  интересно. Быть может, вам жаль
меня? Или Ниро Вулфа?
     -- Вовсе нет. С какой стати -- черт возьми! -- мы должны вас жалеть?
     -- Тогда, значит, вам не нравится тот малый, который послал вас сюда.
     -- О, он сойдет. Хотя и не самый лучший, но и не хуже всех.
     -- Послушай, --  вмешался  блондин. --  Мы  все  про вас и ваши  штучки
знаем. С нами  они  не пройдут. Сегодня суббота, и  наша служба кончается  в
четыре часа пополудни; если мы  прибудем на место не слишком рано, то сможем
тотчас отправиться домой. Потому-то никакой спешки, если вы не возражаете.
     Проговорив, блондин  углубился  в  "Тайме".  Брюнет раскрыл книгу. А  я
достал из ящика стола пилочку и  стал полировать  ноготь большого  пальца на
правой руке.
     Было двадцать пять минут третьего, когда мы сошли по ступеням крыльца и
сели в автомашины: Вулф -- с блондином, я-с брюнетом.





     Легко сказать:  "не  отвечать ни на какие вопросы", будто нам для этого
нужно  лишь держать рот закрытым. И  только. Но на самом  деле  все  гораздо
сложнее.  У  помощника  окружного  прокурора  богатая практика, и  он  умеет
формулировать вопросы. Чего стоят хотя бы следующие:
     -- Зачем вы принудили -- физически принудили, -- Люси  Дакос остаться с
вами, когда вы обыскивали комнату ее отца?
     --  В  переданном  вами  сержанту Стеббинсу  заявлении  вы,  по  вашему
заявлению, включили все, сказанное  вам Пьером Дакосом. Однако вы  выпустили
его слова о том, что он видел, как  один  из  присутствовавших  на том ужине
передал Бассетту какую-то записку. Почему вы солгали?
     --  Если Дакос  не говорил вам, кто был  на  ужине, то как вы вышли  на
Бенджамина Айго?
     -- Если Дакос не рассказывал вам об ужине, то откуда вы узнали о нем?
     -- Зачем вы предупредили  Сола Пензера, что нужно заставить Люси  Дакос
молчать?
     -- Когда вам стало известно о том, что Ниро Вулф убедил Леона Дакоса не
разговаривать с полицией?
     --  Какие  предметы вы изъяли  из карманов  Пьера  Дакоса,  прежде  чем
информировать полицию об обнаружении трупа?
     -- Что вы нашли в одной из книг в комнате Люси Дакос?
     Я привел всего лишь несколько примеров и не включил в перечень вопросы,
заданные мне помощником окружного прокурора, с которым я до  тех пор ни разу
не встречался, --  маленьким  самодовольным человечком  в золотых очках; его
вопросы были такими нелепыми -- вы бы мне  не поверили. Он, в частности, дал
понять, будто  Ниро  Вулф  уже раскололся.  Утверждать  подобное в отношении
Сола, Фреда или Орри -- еще  куда ни  шло, обычное дело,  рутина. Но сказать
такое о Вулфе -- глупее не придумаешь.
     Что касается  меня,  то  я  не могу претендовать на рекорд в абсолютном
молчании, хотя с трех часов пополудни  в субботу и до одиннадцати часов утра
в  понедельник я выслушал  по  меньшей  мере две  тысячи  вопросов  от  трех
помощников   окружного  прокурора   и   Джо  Мэрфи,  начальника   отдела  по
расследованию убийств при окружной прокуратуре. Причем его вопросы не  имели
ничего общего с убийством. Мэрфи  хотел в точности знать, почему Вулфу и мне
понадобилось  в  субботу  так много  времени, чтобы надеть пальто, и  откуда
"Газетт" оперативно получила сведения о  нашем аресте, успев поместить их  в
вечернем выпуске.
     Отвечать  ему  я  отказывался  с особым удовольствием,  радуясь  случаю
натянуть ему  нос и оказать брюнету с блондином  маленькую  услугу, а  вот с
другими  было  потруднее, и мои  челюсти  уже  ныли,  потому  что  постоянно
приходилось  их судорожно стискивать. Беда  в том, что мне нравится быстро и
находчиво отвечать, и представители  правосудия это хорошо знали и старались
изо всех сил вовлечь меня в разговор. Двое из них делали это довольно ловко.
Отказ отвечать  на вопросы вовсе не означает,  что у вас  есть  выбор,  а он
предполагает абсолютное молчание, и об этом нужно постоянно помнить.
     Из  всех  тюремных камер, в  которых мне довелось  спать,  -- включая и
кутузку в Уайт-Плейнсе, в тридцати милях от города, -- наихудшей оказалась в
Нью-Йорке. Причем наихудшей  во  всех  отношениях:  скверное питание, грязь,
дурной запах, беспокойные сокамерники,  непомерные цены на  все и вся --  от
газет до второго одеяла. С Вулфом я не виделся. Не стану  распространяться о
своих чувствах к  нему в течение  этих  пятидесяти с  небольшим часов; скажу
только, что они были разными. Ему, безусловно, приходилось труднее, чем мне,
но  он  сам полез  на  рожон.  Я  не воспользовался  своим  правом  на  один
телефонный разговор и  не позвонил  Натаниэлю Паркеру,  предполагая, что это
сделает  Вулф. Кроме того, Паркер, где бы он  ни находился,  наверняка читал
воскресный  номер "Тайме".  Но  где же он все-таки был  сейчас,  то  есть  в
понедельник  вечером  около шести часов?  Я сидел на своей койке  и старался
делать вид, что меня ничто не беспокоит. А  проблема -- по крайней мере одна
из проблем --  заключалась в том,  что завтра день выборов, и судьи могут не
быть  на месте  -- еще  одна причина для волнений. Опытный частный  детектив
обязан знать, работают ли судьи  в день выборов, а я  не  имел ни  малейшего
представления. В довершение всех несчастий  нужно было еще подвернуться этим
выборам,  а  я  лишен возможности  проголосовать  за Кэри.  Мои  размышления
прервали  шаги  в  коридоре,  заскрипел  поворачиваемый  в  замке  ключ,   и
незнакомый мне охранник произнес:
     -- Вас требуют вниз, Гудвин. Мне кажется, вам лучше захватить  с  собой
все ваши вещи.
     Обширным  багажом  я  не  располагал. Рассовав  по  карманам  кое-какие
мелочи,  я  вышел. Заключенный в соседней  камере что-то  сказал,  но  я  не
обратил  на него внимания.  Охранник  провел меня  по  коридору до  двери со
стальными  засовами, толщиной с  мое запястье, которые открывались с помощью
ключа, и дальше к лифту. Пока мы ожидали, он заметил:
     -- Вы двести двадцать четвертый.
     -- Неужели? А я и не знал, что у меня есть номер.
     -- У вас его нет. Столько прошло через мои руки  парней, снимки которых
публиковали газеты.
     -- За сколько же лет?
     -- Двенадцать. Будет в январе.
     -- Спасибо за информацию. Значит, двести двадцать четвертый. Интересная
у вас работа.
     -- Это вы назвали ее интересной. Для меня она -- просто работа.
     Лифт остановился перед нами.
     В просторном  помещении на  первом  этаже,  куда  мы проследовали, ярко
горели все лампы. Натаниэль Паркер сидел  на деревянном стуле возле большого
письменного стола, за которым расположился чиновник б форме; другой чиновник
в  такой  же форме  стоял  рядом. Когда  я приблизился, Паркер  встал, и  мы
обменялись рукопожатиями.  Чиновник, который  стоял,  протянул мне  карточку
размером  пять на  восемь дюймов  и, указывая на кучку предметов  на  столе,
сказал:
     -- Если все в наличии, распишитесь в строке, отмеченной пунктиром. Ваше
пальто там на стуле.
     Все было в целости  и  сохранности  -- перочинный  нож,  набор  ключей,
пустой  бумажник  --  деньги я  заранее  переложил  в  карман.  Поскольку  я
продолжал хранить полное молчание, то, прежде  чем  подписывать, я убедился,
что карточка не содержит ничего несовместимого с  занятой мной позицией. Мое
пальто  пахло чем-то  отвратительным,  а от меня исходил еще более  скверный
запах, но поднимать из-за этого бучу  не стоило. Затем я и  Паркер  покинули
помещение.  Чиновник  за  письменным столом  в  течение  всей  процедуры  не
вымолвил ни  слова; Паркер, впрочем, тоже все  время  хранил молчание.  Лишь
когда мы вышли на улицу, он заметил:
     -- Сейчас поймать такси невозможно.  Я  приехал на своей машине, она за
углом.
     -- За углом есть  также и бар, -- заявил я. Мой  голос звучал несколько
странно,  будто заржавел и нуждался в  смазке.  -- Мне бы  хотелось  немного
поговорить с вами, но не тогда, когда вы за рулем.
     Бар был  полон,  но при  нашем  появлении  какая-то  парочка освободила
отдельную  кабину у стены,  и  мы поспешили  воспользоваться  подвернувшейся
благоприятной  возможностью. Паркер заказал себе водку со льдом,  а  когда я
попросил принести мне двойной виски и  большой  стакан молока,, он удивленно
поднял брови.
     -- Молоко для желудка, а виски для нервов, -- объяснил я. -- Сколько на
этот раз?
     -- Тридцать тысяч за Вулфа и столько же за вас.  Коггин очень настаивал
на пятидесяти тысячах; по его словам, вы замешаны в убийстве и отказываетесь
отвечать на вопросы. Уверял, что против вас будет выдвинуто новое обвинение:
сговор  с  целью помещать правосудию. То  была ошибка с его стороны, и судья
Карп напомнил ему о недопустимости выступать в суде с угрозами.
     -- А где Вулф?
     -- Дома. Отвез его час назад. Мне нужно в точности знать ситуацию.
     -- Она простая. Совершено три  убийства, и мы  отказываемся отвечать на
любые вопросы.
     -- Черт возьми, это мне известно. Но не больше. Никогда прежде не видел
Вулфа таким не похожим на, себя. Он фактически отказывается отвечать даже на
мои  вопросы. Надеюсь,  что  вы расскажете  мне,  в чем  дело.  Само  собой,
конфиденциально. Ведь я ваш адвокат.
     Официант принес  наши  напитки.  Отхлебнув  молока, я  затем перешел на
виски и сделал подряд три больших глотка.
     --  Готов  сообщить вам  все, известное мне,  -- заявил  я.  --  На это
потребуется полтора  часа. Но  я  не  в состоянии  объяснить вам, почему  мы
забились в  нору...  Сам  не ведаю.  Вулф отказывается  отвечать  и  на  мои
вопросы. Мы можем передать полиции и  окружному прокурору  практически  все,
чем располагаем; и все-таки продолжать наше расследование. Как вам известно,
этот  фокус  мы проделывали уже тысячи  раз. Но он уперся; Он как-то  сказал
Роуману Вилару... Между прочим, вы знаете, кто он?
     -- Да. Вулф посвятил меня хоть в это.
     -- Так вот,  Вулф сказал ему, что ищет удовлетворения своему самолюбию.
Подумать  только! Ему придется заплатить за удовольствие  нашими лицензиями.
Конечно...
     -- Действие ваших лицензий временно приостановлено.
     -- Если мы окажемся за решеткой, они нам не понадобятся.  Где Сол, Фред
и Орри?
     -- В данный  момент  они  в тюрьме. Вызволю их под залог  завтра. Судья
Карп  обещал  провести заседание и решить  этот вопрос. Вы в  самом  деле не
знаете, почему Вулф забаррикадировался?
     -- Нет, не знаю. Вы мой адвокат?
     -- Да, конечно.
     --  Тогда  я  могу  сообщить  вам  некоторые  факты в  конфиденциальном
порядке. У вас есть час времени?
     -- Нет, но тем не менее давайте выкладывайте. Я снова отхлебнул молока,
потом виски.
     --  Сперва,  однако,  один  вопрос. Рассказывая  вам  все начистоту,  я
невольно буду  говорить  вам также о  вещах, о  которых  ваш  другой  клиент
предпочитает  умалчивать. Не возникает ли  здесь  конфликт  интересов?  Быть
может, мне следует взять другого адвоката?
     -- Нет  нужды, если, конечно, вы не  хотите  найти более  компетентного
правоведа.  Вулфу известно, что  я  представляю и ваши  интересы. Вы  можете
сообщить  мне  все,  что  пожелаете.  Раз он  не возражает против возможного
конфликта интересов, то дело за  вами. Разумеется, если  вы  настаиваете  на
другом адвокате...
     -- Отнюдь. Спасибо. Вы для меня самый лучший защитник. Подумать только,
какое  совпадение!  Вулфу  оно придется по  вкусу.  В  Вашингтоне судят пять
человек  --  Халдемана,  Эрлихмана,  Митчелла,  Мардиана  и  Паркинсона,  --
обвиняемых в сговоре с целью помешать правосудию. И здесь у нас  пятерым  --
Вулфу,  Гудвину,  Пензеру,  Даркину  и  Кэтеру  --  предъявлено  аналогичное
обвинение.  Быть может, именно  к этому стремился Вулф. И я чрезвычайно рад,
что являюсь одним из участников спектакля. Ну, а теперь мои конфиденциальные
сведения.
     Попеременно  пригубливая то  молоко, то виски,  я начал поверять своему
адвокату известные мне факты.
     Через  полтора часа, пять минут девятого вечера, Паркер высадил меня на
углу. Тридцать  пятой улицы  и Восьмой авеню.  Мне хотелось немного  размять
ноги, пройдя квартал с половиной. Паркер теперь располагал  кучей  сведений,
но он не мог посоветовать, как их использовать, поскольку пока я намеревался
держать  их  в  секрете.   Десять  против  одного,  что  он  с  радостью  бы
рекомендовал  мне  выложить все  полиции,  но не посмел  из-за Вулфа. С моей
точки  зрения,  это чертовски  походило  на  конфликт  интересов, но я давно
научился  не  вступать с  адвокатами в  схоластические споры.  Они все равно
заранее  исходят  из  того,  что  вы  -- недоросль и ничего не  понимаете  в
юриспруденции.  Но прежде чем я выбрался из автомашины, мы  все-таки  пожали
друг другу руки.
     Входная  дверь  старого  аристократического  особняка была  заперта  на
засов, и мне пришлось вызывать звонком Фрица. Я вовсе не собираюсь надоедать
читателю,  повторяя  одно и то же, но Фриц  и  вправду зажал нос, когда  я в
передней снимал пальто. У великолепного повара должно быть тонкое обоняние.
     -- Мне  не нужно  ничего говорить, --  заявил он. --  Наконец-то, слава
Богу, ты дома. Но выглядишь ты ужасно.
     -- А чувствую себя еще хуже, -- ответил я, держа пальто в руках. -- Эта
вещь  пойдет в чистку, как, впрочем, и  я.  Через два  часа  я  сойду вниз и
опустошу  холодильник и все полки,  и ты  сможешь  начать сызнова  пополнять
запасы. Шеф сейчас в столовой?
     --  Нет,  у себя. Я  отнес ему  простой омлет из пяти яиц,  поджаренные
ломтики хлеба и кофе. Но прежде он попросил  натереть ему спину  специальной
мазью.  Газеты пишут: вы все находитесь в тюрьме. Может быть, ты  расскажешь
мне хоть что-нибудь? Вулф молчит.
     -- Видишь  ли,  Фриц.  Мне известны двести тысяч  фактов, которые ты не
знаешь,  но относительно самой важной детали  -- что  произойдет в ближайшее
время  -- я в таком же положении, как  и  ты. А теперь скажи  мне. Ты изучил
Вулфа  не  хуже  меня,  быть может,  даже  лучше.  Как  по-французски  будет
"помешанный", "сумасшедший", "свихнувшийся"?
     -- Fou, insense.
     -- Мне нравится fou. Так вот, он сейчас fou.
     -- Трудно поверить. Он смотрел мне прямо в глаза.
     -- О'кей, подожди немного -- и ты убедишься.  Окажи мне услугу. Позвони
ему по домашнему телефону и сообщи о моем возвращении.
     -- Но ты ведь сам  через несколько  минут увидишься с ним, а он  увидит
тебя.
     -- Нет, не увидит. Я пока еще не  fou. Лицезреть меня  ты  будешь через
два часа.
     И я направился к лестнице, ведущей наверх.






     Можно было предположить  --  во  всяком случае,  так думал  я,  --  что
кампанию средств массовой  информации, нацеленную на  то, чтобы довести нашу
историю  до сведения американской  публики, возглавит "Газетт". Ее  никто не
мог переплюнуть в выразительности описания  любого  товара и любого события.
Кроме  того,  мы с  Лоном Коэном выработали  привычку регулярно обмениваться
информацией. Но,  вопреки  ожиданиям, наибольшую  активность  проявили  Билл
Уэнгерт из "Таймс" и Арт  Холлис из редакции новостей Си-би-эс. Когда ужин в
ресторане "Рустерман" сделался достоянием гласности --  никто в точности  не
мог сказать,  каким образом,  --  и убийство Харви Г.  Бассетта,  президента
фирмы "Нэтэлек", оказалось увязанным с двумя другими  убийствами -- опять не
известно,  с  какой  стати,  --   руководство  "Тайме",  вероятно,   здорово
навалилось  на  Уэнгерта.  А  Холлис, как последний  осел,  уговорил  хозяев
Си-би-эс направить  в дом  к  Ниро  Вулфу съемочную  группу для 26-минутного
интервью, не удосужившись предварительно согласовать этот вопрос с нами. И в
течение нескольких дней мне пришлось большую часть времени уделять проблемам
связи с общественностью. Опуская дальнейшие подробности, могу лишь заметить:
убеждать "Тайме" в том, что не всякая  информация, в которой фигурирует ваша
фамилия, подходит для печати, -- напрасный труд.
     Наиболее интересным событием во вторник утром был мой поход на Тридцать
четвертую  улицу, где  я  вошел в  кабину для голосования и нажал  на кнопку
счетной машины. Я никогда не понимал, почему некоторые лишают себя подобного
наслаждения.  Не  стоит  ни  цента,  и  на  несколько  минут  вы  --  звезда
представления, центр всеобщего внимания. Это единственный  случай, когда  вы
действительно можете назвать себя  важной персоной, определяющей последующий
ход истории и создающей условия для выполнения собственных желаний. Только в
такой момент  я реально ощущаю свою истинную значимость, сознавая,  что имею
на это полное право. Изумительное чувство, которое порой сохраняется на всем
обратном пути до дома, при условии, что никто случайно не налетит на меня по
дороге.
     Вулфа не было видно и слышно до самого обеда. Лифта тоже. Значит, он не
поднимался  в оранжерею. Однако я знал: он живой и дышит, так как, по словам
Фрица, он съел  обычный  завтрак.  Кроме того,  когда я вернулся с процедуры
голосования и пешеходной прогулки  по  ближайшим окрестностям, Фриц доложил,
что звонил Паркер и  Вулф разговаривал  с ним из своей комнаты. И  обеденное
меню  ничем  не  отличалось  от обычного:  запеченная  пеламида,  начиненная
креветочным  фаршем, и кресс-салат.  Сойдя  вниз  в  четверть второго,  Вулф
заглянул в кабинет, с порога пожелал мне доброго утра -- хотя время было уже
не утреннее -- и прошел в столовую. Сперва я собирался пообедать в кухне, но
потом  решил: нам необходимо  общаться  друг с другом,  раз  уж  у нас общий
адвокат. Да и у Фрица  появилось бы еще больше оснований  тревожиться, а это
было бы уж совсем ни к чему.
     Когда я сел  за стол, Вулф спросил, слышно ли  что-нибудь  от Фреда или
Орри,  и я  ответил,  что  они  звонили,  и  я  велел  им  ждать  дальнейших
распоряжений  и  обещал известить,  как только  буду  знать  каких. Вулф  не
упомянул  Сола, и я предположил, что  тот звонил в мое отсутствие, хотя Фриц
ничего об  этом  не говорил.  Я  и  Вулф  продолжали поддерживать за  столом
нормальные отношения, но тематика наших бесед не включала вопроса о праве на
жизнь, свободу и счастье. Когда Вулф разделил рыбу -- а Фриц подал мне мою и
взял себе свою порцию, -- он спросил меня, где ему нужно  проголосовать, и я
подробно  объяснил   дорогу.  Затем   Вулф   поинтересовался  моим   мнением
относительно распределения мест между демократами и республиканцами в нижней
палате  конгресса и в сенате, и мы  некоторое  время детально обсуждали  эту
проблему.  Потом  Вулф  спросил,  как  я  проголосовал,  и  я  ответил,  что
высказался за Кэри,  против  Кларка, и  мы обстоятельно  поговорили и на эту
тему.
     Великолепное зрелище, ничего  не скажешь. И раньше у Вулфа бывали спады
настроения, дважды он переживал  вспышки крайнего раздражения, но  теперь  я
наблюдал что-то новое. Действие наших лицензий было временно приостановлено,
если бы мы  попытались проехать в Нью-Джерси или в Уэстпорт, то нас посадили
бы под замок без всякого права на освобождение под залог, наши три помощника
находились вместе  с нами в  таком  же отчаянном  положении, а он не хотел и
пальцем пошевелить. Будто все образуется само собой. Фриц прав -- он не fou,
просто решил, что раз ситуация абсолютно безнадежная, ее нужно игнорировать.
Когда мы  встали из-за стола десять  минут третьего, я подумал,  что дам ему
еще двадцать четыре часа, а потом, если потребуется, предъявлю ультиматум.
     Четыре  часа спустя, однако, у меня возникли сомнения. Я  уже не  знал,
что и думать. Выйдя из  столовой,  Вулф  не пошел в кабинет и  не поднялся в
свою комнату, а  высказал  намерение отправиться голосовать и  стал надевать
пальто,  которое  предусмотрительно  захватил с собой,  спускаясь  на  обед.
Ничего  из ряда вон выходящего.  Выборы всегда считались  одним  из немногих
внеслужебных дед, способных выманить Вулфа на улицу при любой погоде.
     Но в четверть седьмого он  все  еще не  вернулся, хотя  со  времени его
ухода   прошло  уже  целых  четыре   часа.  Я   терялся   в   догадках.  Мне
представлялось, что он в больнице, или в морге, или же в  самолете на пути в
Черногорию.  Сожалея о том, что не слушал в шесть часов  по  радио последние
новости, я уже  собирался начать поиски, когда у входа  позвонили. Я вышел в
коридор и увидел на крыльце Вулфа. Он никогда не носит с собой ключей.
     Распахну? дверь, я впустил его.
     --  Захотелось попутно  еще кое-чем заняться, -- заявил он, расстегивая
пальто.
     -- Большое движение на улицах? -- спросил я учтиво.
     -- Да, как обычно, -- ответил он.
     Вешая  его  пальто,  я  решил  не ждать  с  ультиматумом  до  завтра, а
предъявить его сразу же после ужина, когда Фриц принесет нам кофе в кабинет.
Вулф направился  в  кухню, я же -- наверх, в свою комнату, где, стоя у окна,
размышлял над текстом ультиматума.
     Эта наша  вечерняя  трапеза  заметно  выделялась  из всех, которые  мне
пришлось пережить до  тех пор, -- она доставила мне наименьшее удовольствие.
Как  мне  представлялось,  этот ужин мог  быть последним.  Тем не менее я  в
обычной  манере  держал  нож  и  вилку,  жевал  и  глотал  пищу,  выслушивал
пространные рассуждения Вулфа  о  том, какое выражение было  на лицах людей,
стоявших в  очереди к кабинам  для голосования.  К  тему времени,  когда  мы
перешли из столовой в кабинет и Фриц сервировал кофе, я все еще не придумал,
с чего начать ультиматум, но данное обстоятельство меня не особенно смущало.
По  собственному  опыту я  знал,  что  лучше  положиться  на импровизацию  и
предоставить событиям развиваться произвольно.
     В  моей чашке  еще  оставалось  немного  кофе, когда  у  входной  двери
позвонили.  Я  вышел в  коридор  и заметил  на ступеньках  крыльца настоящее
столпотворение.  Подойдя  поближе  и  разглядев  лица непрошеных  гостей,  я
вернулся в кабинет и доложил:
     --  Четверо  из  шестерых. Вилар,  Джадд,  Хан и Айго. Нет  Акермана  и
Эркарта.
     -- Никто предварительно не позвонил?
     -- Никто.
     -- Пусть войдут.
     Пока я их впускал и они раздевались в коридоре, я все старался угадать,
с чем они  пожаловали. По  всем признакам они  явились не  просто предъявить
ультиматум, ибо в  кабинете Джадд сразу  же занял  красное кожаное кресло, а
остальные расположились в желтых. И Джадд, не теряя времени, начал:
     -- По вашему внешнему виду не скажешь, что вы провели некоторое время в
тюрьме.
     -- Мне приходилось сидеть и в более скверных тюрьмах, -- заметил Вулф.
     -- В Алжире.
     --  Неужели? Мне  посчастливилось избежать  тюремной  камеры... Пока...
Двое из нас рвались к вам еще утром, но мне хотелось сперва собрать побольше
фактов, но  не  удалось.  Их явно  недостаточно. Быть  может, вы в состоянии
восполнить  пробелы.   Насколько  я   понял,  вы   и  Гудвин   категорически
отказываетесь  сотрудничать  с полицией  и  окружным прокурором, как и  ваши
люди,  которых вы  наняли;  нас  расспрашивали  о  какой-то  записке,  якобы
переданной  кем-то  из  нас  за ужином Бассетту.  Потом произошло  еще  одно
убийство, и полиция стала интересоваться: где мы находились утром в субботу,
когда застрелили эту женщину.  Вы отказались  идти к  окружному прокурору и,
по-видимому, действительно не  ходили; в конце концов  вас забрали. Мы хотим
знать, что происходит?
     -- Мне тоже хотелось бы это знать.
     -- Черт побери! -- взорвался Айго. -- Вы должны нам все рассказать.
     -- Сделаю с удовольствием. -- Вулф обвел глазами  присутствующих.  -- Я
рад вашему приходу, джентльмены. Мистер Акерман  и  мистер Эркарт, вероятно,
не  желают ничего знать,  и мне  трудно  их за это  упрекнуть.  Что касается
записки, то Люси Дакос была, несомненно, в курсе, но она мертва. Очевидно, о
записке знала также Мария Гарру, служанка, -- она охотно подслушивает, --  и
обо  всем  сообщила полиции.  Потому-то  вас  и  потревожили,  и это  весьма
прискорбно. Но я не сожалею о том, что разыскал вас и втянул в это дело, так
как один из вас дал мне  информацию, которая может  оказаться полезной. Нет,
неверно. Двое из  вас сообщили мне кое-что, достойное внимания. Мистер  Айго
сказал мистеру Гудвину об одержимости  мистера Бассетта -- выражение мистера
Айго,  а мистер  Хан в разговоре  со  мной  заявил,  что главная одержимость
мистера Бассетта касалась его жены.
     Когда  я  услышал  эти  слова,  мне  вдруг все  стало  ясно.  Понимание
взаимозависимостей наступило внезапно, как озарение, как  вспышка молнии. Не
предположение или  подозрение, а именно четкое понимание всех  фактов  в  их
взаимосвязи.
     Читатель, несомненно, уже давно догадался, в чем дело, и его, вероятно,
удивляет,  что мне потребовалось  столько  времени, чтобы  разгадать шараду.
Однако это еще не доказывает, что вы, читатель, сообразительнее  меня. У вас
все перед глазами в концентрированном  виде, я же непосредственно участвовал
в  событиях,  растянутых  во времени.  Возможно, я  где-то  преждевременно и
оговорился, и намекнул, но я вовсе не собираюсь возвращаться назад и вносить
в текст  поправки, а пытаюсь четко излагать факты, не прибегая к недостойным
уловкам.
     Постараюсь  воспроизвести  остальную часть разговора, но за точность не
ручаюсь. Я  сидел на своем месте, как обычно,  и слушал, о чем  говорили, но
одновременно мне нужно было  принять решение, которое  не могло ждать,  пока
они  уйдут.  Вулф отказался поделиться  своими  "знаниями  даже со мной,  но
почему,  черт  возьми?  В  чем  причина?  С  ответом на  этот  вопрос  можно
подождать, а вот решение не терпело отлагательства. Вопрос заключался в том,
следовало ли дать понять Вулфу, что мне теперь известна  разгадка? Но, как я
обнаружил, опять повторялась старая  история, случавшаяся  уже тысячу раз: я
только делал вид,  что ищу решения, в  действительности  его уже приняло мое
подсознание.  Другого названия для  этого процесса  у меня нет.  Итак, я  не
стану просвещать Вулфа. Если ему вздумалось затеять  подобную игру -- ну что
ж,  я не возражаю.  Во  всякой игре участвуют по меньшей  мере  двое, и  еще
посмотрим, кто первым из нас допустит промах.
     Между  тем  беседа  продолжалась,   но   я  уже  отказался   от   своих
первоначальных  намерений.   И   хотя   я   обещал  познакомить  читателя  с
заключительной  частью  разговора  Вулфа  с  нашими  гостями,  мне  придется
все-таки смошенничать. Если бы кто-то из них сказал что-нибудь существенное,
способное  изменить  сложившуюся  у  меня  общую  картину  преступления  или
добавить к ней дополнительные штрихи, то я  бы непременно  доложил, но этого
не произошло. Вулф  попытался подбить  Хана и Айго вновь заговорить о миссис
Бассетт, но безуспешно. По всей видимости, они решили, что лучше ее оставить
в покое. Ведь  они пришли, горя желанием  выяснить причины, побудившие Вулфа
втянуть  их в эту  кашу, и, кроме  того,  им  хотелось --  особенно Джадду и
Вилару -- побольше узнать о Пьере Дакосе, нашедшем свою смерть в доме Вулфа,
когда  никого, кроме нас, здесь не было, и, конечно, расспросить поподробнее
о Люсиль Дакос. В один из моментов мне показалось, что Вулф сейчас встанет и
уйдет,  но он все-таки удержался, остался сидеть  и позволил им излить душу.
Затем он  высказал свое  сожаление по поводу причиненных полицией неудобств,
заверил в ценности представленной ими информации и выразил надежду, что они,
быть  может, присовокупят что-нибудь  еще,  полезное  для  дела. Но  они  не
присовокупили.  Теперь, поняв все  до  конца,  я мог это  утверждать со всей
ответственностью.
     Было почти десять часов вечера, когда я, выпустив посетителей, вернулся
в  кабинет. По  дороге я  принял  еще  одно решение.  К себе в  спальню Вулф
отправится  не раньше чем через час, а если он со мной заговорит,  я едва ли
смогу контролировать  свой  голос  и выражение лица. Поэтому,  не садясь  за
стол, я заметил:
     --  Поспешив, я, наверное, успею на  последний  тайм хоккейного  матча,
если, конечно, я вам не нужен.
     Вулф не возражал и взял в руки книгу. Я вышел в коридор и надел пальто.
На улице  вовсю гулял ветер,  будто выискивал, кого бы отхлестать  по щекам.
Подняв воротник  пальто, я  зашагал к ближайшему магазинчику на углу Восьмой
авеню. Внутри я вошел в телефонную будку и набрал известный мне номер.
     -- Алло?
     -- С вами говорит  президент Национальной лиги по реформированию тюрем.
Не смогли  бы вы уделить  мне полчаса,  чтобы побеседовать  о наших  целях и
задачах? -- А вы побрились и вымылись?
     --  Никак  нет.  Я  --  главное вещественное  доказательство  истинного
положения в" наших местах заключения.
     -- Хорошо. Приходите сейчас, но воспользуйтесь служебным входом.
     В это  время ночью на поиски такси может потребоваться одна  минуту или
целый  час. Но мне повезло.  Не успел  я выйти  из  магазинчика, как  увидел
проезжающее мимо свободное такси.
     Мне также  повезло,  что Лили  оказалась дома  и  одна.  Она сидела  за
роялем; вероятно, разбирала прелюдию Шопена. Это  не просто предположение. Я
могу судить  по  выражению ее  глаз,  по  тону  голоса, который  приобретает
певучие интонации, вибрирует, но сама Лили этого не замечает. Она предложила
мне  пройти в  небольшую, но очень уютную рабочую комнату и вскоре пришла  с
подносом, на котором стояли бутылка шампанского и два бокала.
     -- Я поставила его в холодильник, когда ты позвонил, -- сказала она. --
Оно должно быть теперь в самый раз... Было очень скверно?
     -- Не совсем. Я сидел на койке, закрыв глаза, и воображал, что нахожусь
перед камином на твоей  загородной вилле, а ты хлопочешь в кухне, поджаривая
бифштекс. А бокал для Мими? -- спросил я, откупоривая бутылку.
     -- Она ушла в кино. Насколько плохи ваши дела?
     --  Если  бы я  знал.  Мы  выйдем, полагаю, из передряги живыми, но  не
спрашивай о наших шансах.
     Удалив  пробку,  я разлил  шампанское  по  бокалам. Потом открыл дверь,
ведущую на веранду, и выставил бутылку на холод.
     -- За здоровье всех нас, -- проговорила Лили. Мы чокнулись и выпили.
     --  Говоря  о  шансах.  Если  цветочные магазины были  бы открыты, я бы
принес тебе  тысячу роз. В  свое время я поставил  тысячу против одного, что
Дореми никогда не пожалеет о том, что назвала тебе Бенджамина Айго. Теперь я
уверен в своем проигрыше и должен перед тобой извиниться.
     -- Почему же она пожалеет?
     --  Расскажу  как-нибудь,  возможно,  уже  скоро. Я позвонил и попросил
разрешения прийти к  тебе по трем причинам. Во-первых, мне нравится смотреть
на тебя. Во-вторых, я хотел принести свои извинения. И в-третьих, я подумал,
что ты, быть может, согласишься ответить на один или два вопроса о Дореми.
     -- Она сердится, когда ее так называют.
     -- Хорошо, о Доре Бассетт.
     -- На какие вопросы? Будет она опять сожалеть, если я на них отвечу?
     --  Все  возможно.  А дело вот в  чем.  Убили ее  мужа, а  также твоего
любимого официанта и его дочь. Не исключено, что если ты сообщишь мне точные
слова Доры Бассетт, когда она спрашивала обо мне, то это поможет разоблачить
преступника. Именно этот вопрос я и хотел задать. Так как же она выразилась,
какие слова употребила?
     -- Я уже говорила тебе, разве не так?
     --  Первый раз ее интересовало, виделась ли ты со мной после смерти  ее
мужа. Второй раз она спросила: нашел ли я  того, кто положил  бомбу в карман
пальто Пьера.
     -- Именно.
     -- Ты можешь вспомнить в точности ее слова?
     -- Конечно, не смогу. Я не ходячий магнитофон, как ты.
     -- Она упоминала Ниро Вулфа?
     -- Думаю, что упоминала, но наверняка сказать не могу.
     --  Называла  ли она кого-нибудь еще? Сола  Пензера, Фреда Даркина  или
Орри Кэтера?
     -- Нет, не называла. Спрашивала только о тебе. Послушай, Эскамильо. Мне
все это  не  по  душе,  и ты хорошо это  знаешь. Как-то я говорила:  мне  не
нравится думать о  тебе как о частном детективе, но в одинаковой степени мне
не понравилось бы думать о тебе как о  биржевом маклере, или университетском
профессоре, или водителе грузовика,  или киноактере. Я хочу,  чтобы для меня
ты оставался просто Арчи Гудвином, и ты прекрасно это знаешь.
     Лили  осушила  бокал  с  шампанским  до дна.  Я  поставил  свой  бокал,
наклонился,  снял  с ее ноги домашнюю туфельку из  голубого шелка с золотыми
полосками, налил в нее около двух унций вина, поднес к губам и выпил.
     --  Вот  так  я  люблю  тебя,  --  заявил  я.  -- С  сегодняшнего  дня,
направляясь  к  тебе, буду  оставлять свою  лицензию детектива  дома,  если,
конечно, ее сохраню. В настоящее время наши лицензии временно аннулированы.





     Ложась  в  постель  и  засыпая  ночью  во  вторник,  я  понимал:  утром
необходимо что-то предпринять, но ничего не  мог придумать. Однако в одном я
был совершенно уверен: когда Вулф спустится из оранжереи в одиннадцать часов
или сядет обедать в полдень, в доме меня уже не будет. Открыв  глаза утром в
среду, я уже точно себе представлял, где мне нужно  быть и чем заниматься  в
одиннадцать  часов.  Очень  удобно  иметь  в   голове  своего   председателя
правления, который принимает решения, пока ты спишь. В одиннадцать часов мне
надлежало искать в комнате  покойной Люси  Дакос одну  вещь, которая  должна
существовать. Иначе дело затянулось бы на недели и даже месяцы.
     Я бы с  удовольствием отправился туда сразу же после завтрака, но  счел
нецелесообразным  иметь дело с  "белым передником" до того, как она накормит
дедушку  Дакоса, подвезет его в инвалидной коляске  к окну и по крайней мере
выполнит  хоть часть  своих  повседневных  домашних  обязанностей.  Поэтому,
только разделавшись со  второй  чашкой  кофе, я сказал Фрицу, что в половине
одиннадцатого уйду из дома по личным делам, и попросил передать Вулфу, чтобы
не  ждал меня  к  обеду.  Фриц  поинтересовался, нужно ли  ему  отвечать  на
телефонные  звонки,   и  я   кивнул  утвердительно,  напомнив  о   все   еще
сохранившемся за нами праве на свободу слова.
     Кабинет вот уже  несколько дней  пребывал  в заброшенном  состоянии,  и
требовалось навести  в нем порядок. На креслах лежал слой  пыли.  В корзинах
для бумаг скопился  всякий хлам. Вода в цветочной вазе на  письменном  столе
Вулфа издавала неприятный запах.
     Было много и других  дел. Таким образом, уйти в половине  одиннадцатого
мне не удалось. Часы показывали без двадцати одиннадцать, когда я, достав из
ящика  с наличностью  десять двадцатидолларовых купюр и записав в конторской
книге:  "6.11. А.Г., 200",  закрыл дверцу сейфа  и обвел глазами  помещение,
стараясь определить, не пропустил ли или не забыл  ли я  чего-нибудь. В этот
момент у входа позвонили.
     Разумеется,   и   "Газетт"   и  "Тайме"   неоднократно  публиковали  ее
фотографии, но уверяю  вас:  я  все равно узнал бы, кто эта  молодая  особа,
настолько  своевременным и совершенно  естественным  было  появление  миссис
Харви Бассетт. Поэтому, увидев незнакомую женщину на ступенях крыльца, я  ни
секунды  не  сомневался,  что это  именно она.  Вчера я преодолел пешком две
мили, желая расспросить Лили Роуэн  о ней, а тут она сама пришла без всякого
приглашения.
     -- Доброе утро, -- приветствовал я, открывая дверь.
     --  Я  --  Дора  Бассетт,  а  вы --  Арчи  Гудвин, --  проговорила она,
переступив порог, и, не задерживаясь, проследовала по коридору.
     Вероятно, по мнению читателя, я должен был бы радоваться встрече с ней,
но в действительности я вовсе не испытывал подобного чувства.  В течение вот
уже  двенадцати  часов я знал, что разговор  с ней неизбежен, но  при этом я
рассчитывал сам  определить место и время беседы. Вулф  находился наверху, в
оранжерее, и спустится в  обычное время.  Сейчас  же стрелки  показывали без
двенадцати  минут  одиннадцать.  Если  бы  я следовал  неписаным  внутренним
правилам, я бы или поднялся к Вулфу,  или же позвонил ему из кухни. Однако в
этом доме уже более недели игнорировались  всякие правила. Войдя в кабинет и
направляясь к своему письменному  столу,  я даже  не удостоил ее взглядом --
Дора Бассетт стояла в  нерешительности посреди комнаты, -- а усевшись, нажал
на кнопку вызова домашнего телефона.
     Ответ прозвучал быстрее обычного.
     -- Да?
     --  Это я. Пришла  миссис Харви  Г. Бассетт,  без приглашения, но, быть
может, вы ее пригласили?
     -- Вовсе нет, -- ответил  Вулф. --  Спущусь немедленно,  -- добавил  он
после некоторой паузы.
     Теперь я  внимательно посмотрел на нее.  Итак, передо мной  была Дореми
собственной персоной.  Невысокого роста,  но и  не очень маленькая,  с узким
личиком,  которое,  несомненно,  выглядело бы  привлекательным,  если бы  не
густой макияж. Вероятно, первый после смерти мужа. Распахнутая норковая, иди
соболья,  или котиковая шубка -- я уже был не в  состоянии различать меха --
открывала взорам черное платье из натурального или искусственного шелка.
     -- Скоро придет, --  сказал  я, поднимаясь. --  Вы сможете поговорить с
нами обоими. Позвольте ваше манто.
     --  Но  я  хотела  бы  поговорить  лично  с  вами,  --  попыталась  она
улыбнуться. -- Мне многое известно о вас из ваших книги от Лили Роуэн.
     --  Тогда  вы должны  были сперва узнать расписание  мистера Вулфа,  он
появляется в кабинете ровно в  одиннадцать  часов утра... А  пока  вы можете
раздеться.
     Дора  Бассетт  с  сомнением  посмотрела  на  меня,  но  потом  все-таки
уступила.  Когда я,  положив шубку  на кушетку, вернулся к своему столу, она
уже сидела в красном кожаном кресле.
     --  А вы выше  ростом, чем  я себе  представляла.  И  более... более...
суровый с виду. Лили считает вас элегантным.
     Это  была  явная ложь.  Лили  никогда  не считала меня  элегантным.  Не
пыталась ли  Дора столь незамысловатым способом подольститься ко мне? У меня
не было времени придумать  подходящий ответ: лифт остановился внизу, и  было
нужно  успеть до появления Вулфа придать своему лицу надлежащее выражение. Я
не  хотел  позволить ему до  поры  до времени  догадаться, что я полностью в
курсе дела.
     Устроившись в  кресле  за  своим письменным столом, Вулф  повернулся  к
гостье. Поскольку он молчал, то начала Дора.
     --  Я  пришла  поговорить  с Арчи  Гудвином, -- заявила  она  громче  и
настойчивее, чем прежде.
     -- Это мой кабинет, миссис Бассет, -- спокойно напомнил Вулф.
     -- Мы можем пойти в другую комнату.
     У меня не было ни малейшего представления о его планах.  Возможно, Вулф
хотел лишь взглянуть на нее, услышать ее голос, собираясь затем оставить нас
и  удалиться в кухню.  Не знаю.  Потому-то  я вмешался,  и  если  мои  слова
показались ему ироническими -- тем лучше.
     --  Я  работаю у мистера Вулфа, миссис Бассетт, и непременно сообщу ему
потом все, что вы мне расскажете. Поэтому не стесняйтесь.
     Дора  Бассетт внимательно и серьезно посмотрела на меня своими большими
карими  глазами  --  слишком  большими для  маленького личика. Ее макияж  не
включал искусственные ресницы.
     -- Я хотела только спросить о моем муже, -- проговорила она. -- Судя по
"публикациям в  газетах  и  по  телевизионным передачам,  полиция  как будто
полагает, что  его... убийство и смерть  того  официанта как-то между  собой
связаны. А потом погибла дочь официанта; ведь сам официант был убит здесь...
В вашем доме, -- добавила она, взглянув на Вулфа.
     --  Да, здесь, --  подтвердил Вулф. -- Что вы  хотели спросить  о вашем
муже?
     -- Ну... Я только... -- начала она и откашлялась. -- Прошло  пять дней,
почти  целая неделя,  а полиция ничего мне не говорит. Возможно,  подумалось
мне, вы что-нибудь знаете и расскажете.  Полиция, по-видимому, полагает, что
вам многое известно, раз вас арестовали из-за вашего упорного молчания. Быть
может, вы сообщите мне...  -- Дора нервно  взмахнула рукой. -- Скажите,  что
вам известно о всей этой истории.
     --  Тогда вы напрасно потрудились прийти,  мадам.  Я предпочел провести
два  дня  и две ночи в тюрьме, но не открываться полиции. Скажу только одно:
убийства  вашего мужа, официанта и  той женщины  действительно связаны между
собой.  Разумеется,  я мог бы наговорить  вам кучу лжи, но сомневаюсь, чтобы
это  принесло какую-то пользу. С  другой стороны, вам,  я  уверен,  есть что
рассказать мне.  Возможно, вас успокоит, если  я пообещаю не передавать вашу
информацию  полиции и  вообще  ни одной  живой  душе.  Беру  на  себя  такое
обязательство и мое слово твердо.
     Дора  не  отрываясь смотрела прямо в глаза  Вулфу. Она приоткрыла  рот,
словно собираясь что-то сказать, но потом снова крепко сжала губы.
     --  Не могли бы мы перейти в другую  комнату? -- спросила она, взглянув
на меня.
     Иногда  нет  необходимости  принимать   решение   --  даже   с  помощью
подсознания,  --  оно  напрашивается  само  собой,  лежит, так  сказать,  на
поверхности.
     -- Проще простого, -- ответил я,  вставая. --  Пойдемте наверх,  в  мою
комнату. Можете оставить вашу шубку здесь.
     Я  пользуюсь  лифтом  не  чаще одного  раза в месяц,  и  никогда  --  в
одиночку. Сопровождая Дору Бассетт в коридор, я сожалел, что рядом  с дверью
кабинета  нет  зеркала  и я  не  могу видеть  лица Вулфа. В последние дни  я
потратил  немало времени, стараясь отгадать  ход его мыслей,  а, теперь  ему
придется поломать голову над  причинами моих поступков. Пока мы поднимались,
шли по  коридору  и  устраивались  в  моей  комнате, я,  вместо  того  чтобы
планировать свои  дальнейшие  шаги, все время думал  о том,  с каким, должно
быть, удивлением Вулф наблюдал за нашим уходом.
     Однако проблему планирования Дора Бассетт решила на свой лад.  Когда я,
закрыв  дверь, приблизился  к ней, она сначала положила мне ладони  на руки,
потом обняла за шею, тесно прижавшись лицом к груди. Плечи у  нее задрожали,
словно в лихорадке. Относительно дальнейших действий женщины, занявшей такую
позицию, трудно  строить  какие-либо реальные  предположения.  Возможно, она
стремится  побудить вас  снять  с  нее оставшуюся одежду  или,  быть  может,
стараясь удержаться  на ногах, хватается за ближайший устойчивый предмет. Но
как бы там ни было, нелепо в подобной ситуации стоять, положив руки по швам.
Поэтому  я  тоже  уверенно,  по-мужски,  обхватил  ее  и  стал  успокаивающе
поглаживать  по  спине.  Через  минуту я  несколько раз легонько хлопнул  по
круглой попке,  как бы задавая вопрос. Она, как бы  отвечая на него, сильнее
стиснула мою шею.
     Но вот ее плечи перестали дрожать, и я заметил:
     -- Вы могли бы проделать это  и внизу. Вулф просто встал  бы и  покинул
кабинет. А  я принес бы вам чего-нибудь из кухни.  Здесь наверху нет никаких
напитков, только вода.
     Она оторвала лицо от моей груди ровно настолько, чтобы произнести:
     -- Я не хочу вина. Мне нужно  было  лишь немного успокоиться. Я хотела,
чтобы вы меня обняли.
     --  Вы ошибаетесь. Вам просто  хотелось почувствовать  себя  в  сильных
руках,  не важно  в  чьих,  хотя  я  лично  никогда  не  отказываюсь  помочь
нуждающемуся. Давайте присядем.
     Дора ослабила хватку. Похлопав ее  еще  раз по спине, я взял  за нежные
кисти  рук, бережно развел  ее ладони, лежавшие сзади на моей  шее. Отпустив
меня,  она  выпрямилась,  откинула  рукой  упавшую  на  глаза прядь волос  и
поправила  сбившуюся набок меховую шапочку. В комнате были  два кресла: одно
мягкое  --  возле  торшера, а другое поменьше, с прямой  спинкой,  --  около
небольшого  письменного стола.  Усадив Дору в  кресло помягче, я принес  для
себя второе кресло поменьше.
     Она  пришла, как  я понял, строя всевозможные догадки, и, насколько это
зависит от  меня,  уйдет  с  тем  же.  Конечно, я  бы охотно  выудил  из нее
известные ей  факты;  ее  объятия  и  дрожание плеч свидетельствовали в  мою
пользу. Однако тогда бы она по характеру моих вопросов сообразила, что мне в
действительности известно,  а это  было  бы  нежелательно  -- пока. Поэтому,
усаживаясь, я сказал:
     --  Мне  жаль, миссис Бассетт, но это все, что я в состоянии предложить
вам,  --  только пару крепких мужских рук. Если вы рассчитывали  получить от
меня  информацию, которую  мы  скрыли  от  полиции, то  вы  ошиблись.  Мы не
разговариваем  с полицией  по одной  простой причине -- нам  нечего сказать.
Если вы знакомы с некоторыми из моих сочинений, то должны знать, что Вулф --
эксцентричный, единственный в своем роде индивид.  Мне, признаться, хотелось
бы побольше узнать о вас. По словам мисс Роуэн, вы не любите читать. Что вас
привлекло или позабавило в моих книгах?
     Судя  по выражению ее больших карих глаз, трудно было поверить, что она
совсем недавно горячо меня обнимала. Изменился  и тон  ее  голоса, когда она
спросила:
     -- А что еще мисс Роуэн сообщила обо мне?
     --  Честно говоря, совсем  немного. Лишь упомянула,  что встречалась  с
вами и вы расспрашивали обо мне -- Я спрашивала, зная о вашей дружбе с Лили.
Кроме того, ваша фотография была опубликована в газете.
     -- Ну, разумеется. Между прочим, вашу фотографию  тоже  поместили.  Так
что же все-таки вас привлекло в моих книгах?
     -- Я  вовсе  их не читала, я солгала, потому что  знала  о ваших  с ней
отношениях, --  ответила Дора,  вставая -- Сожалею,  что побеспокоила вас. Я
думала...  --  Она  тряхнула  головой. --  Не  помню,  о чем думала. Мне  не
хотелось бы... Моя шубка там, где он сидит.
     Поднявшись,  я пообещал вынести шубку и отворить  дверь. Наш  лифт тоже
единственный  в  своем  роде. Он  больше  возмущается  при  спуске, чем  при
подъеме. Внизу она подождала  своей  шубки.  Вулфа  в кабинете не оказалось.
Вероятно, был в кухне. Я оставил на его столе записку:
     "Н.В.
     Отправился проводить миссис Б. домой. К ужину, вероятно, не вернусь.
     А.Г."  Положив записку  на видное место и  придавив ее  пресс-папье,  я
вышел, помог миссис Бассетт одеться, натянул  свое пальто  и отомкнул дверь.
Ее  "роллс-ройс" стоял  у крыльца; пока она сходила по ступенькам, из машины
выскочил  шофер и услужливо распахнул перед ней  заднюю дверцу. "Роллс-ройс"
плавно  тронулся с места и покатил по улице, а я  дошел до Девятой  авеню  и
направился далее, к Центру.
     В двенадцать часов десять минут пополудни я нажал на кнопку  в подъезде
дома 318 на Западной Пятьдесят четвертой улице. В течение трех минут никакой
реакции, и я с сомнением  покачал головой. Жильцы,  возможно,  уже  съехали;
прошло четыре дня после убийства дочери. Старик мог оказаться в больнице или
вернуться во Францию. Но вот послышался хорошо знакомый голос:
     -- Кто эта-а тама?
     -- Арчи Гудвин  от Ниро Вулфа. Не намерен лишний раз обременять мистера
Дакоса, к тому же, как вам известно, я не говорю по-французски. Мне хотелось
бы подняться к вам, если вы выкроите для меня несколько минут.
     -- Зачем? Я ничего не знаю.
     -- Очень  может  быть,  но  Ниро  Вулф  и  я  были бы  вам  чрезвычайно
благодарны. Вы ведь ву пле.
     -- Но вы не говорите по-французски.
     -- Знаю, но эти два слова понимают даже ослы вроде меня. Ну, так как?
     -- Хорошо... для Ниро Вулфа...
     Послышался  щелчок, я толкнул дверь и очутился в  вестибюле. Поднявшись
на лифте, я убедился,  что в дверях квартиры меня уже ждала служанка в белом
переднике  и  со знакомой наколкой  в волосах. Она как будто сделалась  ниже
ростом и меланхоличнее, складка на двойном подбородке выделялась еще  резче.
Судя по занятой ею позиции  и выражению  лица, она не собиралась  приглашать
меня в апартаменты. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как попытаться
вывести ее из равновесия, в надежде, что это даст нужный эффект.
     -- Вы не возражаете, если я буду называть вас просто Марией?
     -- Это мое имя, -- кивнула она. Я не стану воссоздавать здесь ее акцент
-- предоставляю читателю самому напрячь свое воображение.
     -- Ну что  ж, Мария, вы,  вероятно, предпочитаете откровенный разговор.
Поэтому я  скажу следующее:  в тот вечер  вы  подслушали мой разговор с мисс
Дакос и потом рассказали полиции о записке и об  остальных вещах. Или же вам
при тех же  обстоятельствах стало  известно содержание  беседы Ниро Вулфа  с
мистером Дакосом. Я вовсе не  утверждаю,  что вы с  умыслом подслушивали, но
тем  не  менее вы  прекрасно  осведомлены. Не  знаю, слышали ли вы, как мисс
Дакос сказала мне о вашей нелюбви к ней.
     -- Специально я не прислушиваюсь к чужим разговорам.
     --  Я  этого не  говорил. Но вам было известно, что мисс Дакос  вас  не
любит. Женщина всегда чувствует, когда другая женщина ее терпеть не может.
     -- Она мертва, но ей не  повредит, если  я скажу,  что действительно не
любила ее. Не  то чтоб  я  ненавидела ее -- для  ненависти  у  меня не  было
причин. Но  вы ведь пришли не  за тем, чтобы напомнить мне о моей нелюбви  к
мисс Дакос.
     --  Вы  правы.  А у  вас в доме  довольно  тепло, -- заметил я,  снимая
пальто.  -- Я пришел, так как, по моему мнению, в квартире должна находиться
улика,  которая  поможет  поймать человека,  убившего  Пьера. Записка... или
что-то  другое.  В  комнате  Пьера  я  уже  искал,  правда,  безуспешно.  Не
исключено, однако, что нужная улика в другом месте, например, в комнате мисс
Дакос...  с  ее ведома.  Возможно, она  все еще там. За этим  я и пришел  --
попытаться все-таки отыскать.
     Никакой видимой реакции. Она только сказала:
     -- Полиция уже осматривала ее комнату.
     --  Конечно, как положено, но они, по-видимому, не  проявили чрезмерной
настойчивости.  Во  всяком  случае,  полиция  ничего  не  обнаружила,  и мне
хотелось бы  еще  раз  попытать счастья.  Ниро Вулф  мог бы  прийти  и лично
попросить разрешения  у  мистера Дакоса, но  не хотел лишний раз  беспокоить
старого человека. Вы можете все время  находиться со мной и следить за  тем,
чтобы я вел себя прилично.
     --  Нет!  --  энергично  затрясла Мария  головой.  -- Нет!  Есть тысячи
способов сказать "нет", и  я наблюдал воочию многие из них. Порой вы узнаете
скорее  по глазам, чем  по тону голоса, какого сорта  это  "нет". Маленькие,
темные, почти черные глаза Марии, посаженные слишком  близко  друг к  другу,
часто  мигали. Я  был  готов  поставить десять против одного, что  не  смогу
уговорить ее, но шансы были равны, что мне удастся ее подкупить.
     -- Послушайте, Мария, -- начал я.  -- Как вам известно, неизвестный нам
пока человек дал Пьеру сто долларов за какую-то записку.
     -- Сто долларов? Мне ничего об этом не известно.
     -- Можете мне поверить на слово... Мы предполагаем, что Пьер снял копию
с записки, а Люси обнаружила ее и сделала еще одну копию для себя.
     Вынув  из кармана  пачку  денег, взятых  мною  из  кассы  наличности, я
отсчитал пять двадцатидолларовых купюр, а остальные вернул на прежнее место.
     -- Хорошо, -- проговорил я. -- Даю вам сто долларов, если  вы позволите
мне  отыскать сделанную  Люсиль  копию  или  обнаружить  в  ее  комнате  еще
что-нибудь полезное.  На это может потребоваться  пять минут или пять часов.
Вот... возьмите.
     Глаза  Марии   выражали  согласие,  но  руки  оставались  неподвижными.
Аккуратно сложив банкноты, я положил их в  левый карман белого  передника  и
заметил:
     -- Если  вам  не  хочется  присутствовать при  осмотре, вы  можете меня
обыскать перед тем, как выпустить из квартиры.
     -- Только ее комнату, -- заявила Мария.
     -- Договорились, -- кивнул я.
     И она  отступила  в  сторону, пропуская  меня в  квартиру.  Затем Мария
провела меня в комнату Люси. Я подошел к креслу у окна и положил пальто.
     -- Я  не останусь,  -- сказала  Мария. -- Много работы. Я уже говорила,
что мне известно о вас и Ниро Вулфе от Пьера. Желаете чашку кофе?
     Поблагодарив, я отказался, и она ушла. Раз речь шла о клочке бумаги, то
удобнее всего спрятать его в книгах, но Люси видела, как я обыскивал комнату
ее отца,  рылся в книгах,  и, вероятнее  всего,  подобрала  другой тайник. У
правой стены стоял письменный стол. Я подошел  и попробовал верхний ящик. Он
был заперт, но ключ торчал в замке, оставленный, видимо, стражем  порядка. В
ящике -- несколько сортов  почтовой бумаги и конверты, квитанции  оплаченных
счетов, карандаши и ручки, пачка любительских снимков, перетянутая резинкой.
Пяти минут хватило с  лихвой. Второй ящик  был  набит  письмами  в конвертах
разных размеров, форм  и  цветов, адресованными  мисс Люси  Дакос.  Подобные
письма  всегда представляют проблему. Если вы не станете читать,  то никогда
не отделаетесь от ощущения, что, возможно, упустили  важную деталь,  а  если
прочитаете  их,  то  в  конце  концов окажется,  что в них  ничего  для  вас
интересного.  Я  как раз  вынимал одно из  писем из конверта, когда где-то в
глубине  квартиры  прозвучал звонок -- не телефонный, а во входную  дверь. Я
скорчил  недовольную  гримасу.  Вряд  ли это  была полиция, ведь  со времени
убийства прошло  четыре дня,  но полностью такая возможность не исключалась.
Насторожившись, я услышал далекий голос Марии, но слов не разобрал.
     -- Там внизу мужчина, -- сказала Мария, появляясь в дверях. -- Говорит,
его зовут Сол Пензер и сюда его послал Ниро Вулф. Хочет подняться.
     -- Вы сообщили ему, что я здесь?
     -- Да.
     -- Вы назвали мое имя?
     -- Да.
     -- Ниро Вулф прислал его  помочь мне,  --  Заявил я, доставая деньги из
кармана и приближаясь к Марии. -- Иногда он  так поступает,  не предупреждая
заранее.  --  Карман  передника  был  пуст, и  я, сложив  двадцатидолларовую
бумажку, сунул на освободившееся место.  -- Сол Пензер хороший человек, Ниро
Вулф ему во всем доверяет. С его помощью мы управимся быстрее.
     -- Мне это не нравится.
     -- Нам тоже не доставляет  большого удовольствия, Мария,  но  мы  хотим
разоблачить человека, который убил Пьера.
     Она повернулась  и  ушла. Сперва  я  было последовал за ней,  но  потом
передумал  и  вернулся к  письменному столу, прислушиваясь  к шуму лифта. Но
услышал  я его, только  когда  он остановился на этом  этаже. Вновь выдвинув
ящик  стола, я вынимал письмо из конверта, когда  раздались шаги и  знакомый
голос спросил:
     -- Ну что, Арчи, повезло?
     Как всегда действуя в своей излюбленной манере, Сол намеревался застать
меня врасплох.
     -- Не торопи,  --  ответил я. -- Только еще начал. Я выглянул в коридор
--  ни души -- и плотно  притворил дверь. Сол снял пальто  и положил его  на
кресло рядом с моим.
     -- Так вот где был Вулф вчера после обеда, -- сказал я. -- Встречался с
тобой.  Я  постараюсь  не путаться у  тебя  под  ногами,  но  и не собираюсь
уступать тебе пальму первенства.
     Мы стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза.
     -- Значит, ты все-таки догадался, -- заметил Сол.
     --  Да, черт  возьми, ты  прав,  я в  самом деле докопался до  истины и
теперь действую самостоятельно, на свой страх и риск.
     Сол, покачивая  головой, рассмеялся. Беззвучно, не разжимая губ, только
одними глазами.
     -- Смейся сколько угодно, пока не лопнешь, но не мешай мне. У меня мало
времени... спешу.
     Я подошел  к столу и достал из ящика письмо. Руки у меня дрожали. Сзади
Сол проговорил:
     -- Арчи, на моей памяти,  ты еще никогда так кардинально не ошибался. Я
полагал, что  ты давно разгадал ход  мыслей Вулфа  и  потешаешься втайне над
ним. Разве  ТЫ В САмом деле не знал, что  Вулф опасался за тебя? Боялся, что
ты  непременно  убьешь  негодяя?  Вулф  был  убежден -- ты  обязательно  его
прикончишь.
     Письмо выпало у меня из рук, и, мне кажется, я от изумления разинул рот
и вытаращил глаза.
     -- Какая чепуха! -- с трудом произнес я.
     -- Это правда. Вулф сказал, что ты расправишься с ним без пистолета или
дубинки, а голыми руками -- сломаешь ему  шею или сбросишь откуда-нибудь.  Я
даже не пытался спорить с ним, настолько он был убежден в правильности своих
предположений на твой счет.
     -- Мне казалось,  что  он меня достаточно хорошо изучил.  А ты находишь
это смешным?
     -- Конечно, все  это забавно. Он, безусловно, хорошо изучил тебя,  а ты
--  его. Все дело  в том,  что Вулф сам бы убил негодяя.  У  меня  тоже руки
чешутся, как и у тебя.
     -- А ты знал правду? -- спросил я.
     -- Нет,  до прихода  Вулфа  не знал. А ведь должен  был  бы.  Множество
признаков  указывали  на  него:  нежелание  Пьера  раскрыться  перед  тобой,
раздевалка в ресторане "Рустерман", расспросы Доры Бассетт о тебе, известное
нам отношение его  к женщинам, предложение  работать задаром, желание самому
заняться Люси Дакос. Мне следовало раньше сообразить... Вероятно, постепенно
глупею, -- постучал Сол себя по голове.
     -- И  я пребывал  в  неведении до вчерашнего вечера. Что-нибудь удалось
узнать?
     -- Пока ничего существенного. Принялся искать лишь накануне, в половине
шестого вечера. Я подозреваю, каким образом он познакомился с Дорой Бассетт.
Как  ты  знаешь,  он  часто  выполняет  отдельные задания  для  детективного
агентства  Дила Баскома, а  тот примерно год  назад что-то делал по  просьбе
Бассетта  для компании "Нэтэлек".  В полдень я  решил  попробовать здесь, но
вижу, что ты опередил меня.
     --  Не  намного,  только  приступил.  О'кей. Я  пришел  по  собственной
инициативе, а ты -- по поручению Вулфа. Кто из нас теперь главный?
     -- Велико искушение! --  ухмыльнулся Сол.  --  Ох, как велико!  Но я не
Оскар Уайльд и в состоянии соблазн преодолеть. Где ты хочешь, чтоб я начал?
     Я  в  свою очередь усмехнулся.  Сол  не  часто  подчеркивает,  что  ему
известно о таких  людях,  как Оскар Уайльд, о которых я не имею ни малейшего
представления.
     -- Можешь  допытаться  поискать  в  письменном  столе, я  только  успел
просмотреть верхний ящик,  -- ответил  я. --  Здесь Масса книг, и  я займусь
ими.





     Два  часа  спустя,  когда  пришла  Мария,  мы  уже обследовали обширную
территорию --  по крайней  мере Сол  успел -- и ничего  не  обнаружили.  Сол
тщательно  проверил письменный  стол,  кресла,  стенной шкаф, постель,  пол,
туалетный  столик,  картины  на  стенах  и  стопку  журналов.  Чтобы  быстро
перетряхнуть  книги, мне понадобилось полчаса.  Затем  я  уселся поудобнее в
кресло  и стал переворачивать страницу за страницей, стараясь  не пропустить
ни одной. Когда Сол еще  раз осматривал хранившиеся  в стенном шкафу  туфли,
обращая  особое внимание  на стельки, вошла Мария  с нагруженным подносом  и
поставила его на стол.
     --  Я  ходила  за  пивом,  -- объяснила  она.  --  У нас в доме  только
минеральная  вода.  Надеюсь,  вам  понравится  паштет  из  рубленой свинины.
Монсеньор Дакос приготовляет его сам. Его инвалидная коляска не  проходит  в
кухню, и я приношу ему мясо и все, что требуется, в коридор.
     --   Большое  вам  спасибо,  --  сказал  я,  приближаясь  к  столу.  --
Признаться, я голоден. Еще раз спасибо.
     Моя рука потянулась к карману, но Мария жестом остановила меня.
     -- Нет, -- заявила она твердо. -- Сейчас вы -- наши гости.
     С этими словами она вышла.
     На  подносе  было большое блюдо  с  дюжиной  ломтиков  чего-то мясного,
длинный  узкий  батон  белого  хлеба и  пиво. Несомненно, Пьер  говорил ей о
пристрастии Ниро Вулфа  к  пиву,  а мы  пришли  от него,  следовательно, она
отправилась  за  пивом.  Нужно  не  забыть  рассказать  об  этом  Вулфу.  Мы
пододвинули  стол к кровати; я сел на  постель, а Сол --  в кресло. Хлебного
ножа не  было. Ведь  хлеб положено не  резать, а отламывать  по кусочку. Так
называемый паштет оказался обыкновенным зельцем, и я надеюсь, что эти строки
не попадут на глаза  Фрицу, так как вынужден признать: зельц дедушки  Дакоса
был гораздо  вкуснее. Мы оба согласились, что это  был лучший зельц из всех,
которые  нам доводилось когда-либо  пробовать. И хлеб вполне  соответствовал
его качеству. Как я заявил Солу,  меня  радует, что мы по крайней мере  хоть
что-то получили  за  те шесть двадцатидолларовых бумажек, которые  я  вручил
Марии.
     Через  полчаса дело  выглядело так, будто все наши приобретения  только
этим ленчем и ограничатся. Мы внимательно посмотрели друг другу в глаза.
     --  Я  кое-что  упустил,  --  заявил  Сол.  --  Недостаточно  тщательно
обследовал книжные обложки. А ты?
     Я согласился с Солом, и мы вновь принялись за книги; он брал с верхней,
а  я со  средней  полки.  И  уже в третьей книге -- сочинения  Бетти  Фридан
"Загадки  женской природы" -- я обнаружил искомое.  Внутренняя часть  задней
обложки на первый взгляд ничем не выделялась, однако в середине имелась едва
заметная выпуклость, и  из-под наклеенного  верхнего листка виднелась  узкая
полоска  --  в  одну шестьдесят  четвертую  долю  дюйма, --  полоска  бумаги
несколько иного  цвета.  Достав свой  перочинный ножик,  я открыл  маленькое
лезвие. Сол поставил свою книгу на полку и присоединился ко мне.
     -- Будь осторожен, -- сказал он, но я даже не взглянул на него.
     Все  это  свидетельствовало о том состоянии,  в котором  мы находились.
Обычно мы никогда не говорим друг другу очевидные вещи.
     Потребовалось не  меньше пяти минут, чтобы убедиться --  верхний листок
накрепко приклеен по всей поверхности, кроме середины, где существовало едва
заметное четырехугольное вздутие.  Теперь предстояла  тонкая операция. Нужно
было подобраться под край того предмета, который скрывался  под выпуклостью.
На  это  ушло  еще  пять минут, но, как только прием  удался, дальнейшее все
пошло как по маслу.  Разрезав бумагу по периметру четырехугольника, я извлек
из тайника склеенные вместе  листки  обыкновенной  и папиросной бумаги.  Эта
записка  и сейчас,  когда  я пишу эти строки, лежит передо мной.  Однажды  я
сфотографировал  ее,   чтобы  воспроизвести   на  страницах   своей   книги.
Исполненная чернилами, запись выглядела следующим образом:
     "ОРРИ КЭТЕР 127Е -- 94".
     Я передал листок Солу. Он взглянул и, возвращая, заметил:
     -- Писала Люси Дакос.
     --  Вне  всякого  сомнения.  Именно  такую записку  Пьер  обнаружил  на
подносе, и Орри дал ему за нее сто долларов. Это случилось через четыре  дня
после памятного ужина. Значит, Пьер держал этот клочок бумаги  у себя дома в
течение всего этого времени. Я еще неделю назад высказал  предположение, что
Люси   нашла   записку  и  скопировала  ее,   что  она   попытается  кого-то
шантажировать и что в итоге ее пристукнут.
     Спрятав записку в бумажник, я встал и спросил:
     --  У тебя  есть  какая-нибудь  программа  дальнейших  действий?  Я  не
собираюсь докладывать Вулфу лично. Сделаю это из ближайшей телефонной будки.
     -- Могу я присутствовать при разговоре?
     -- Конечно. Почему бы и нет?
     Осмотревшись в комнате  и убедившись,  что  все было в полном  порядке,
кроме  стола,  который  все еще  стоял  возле  кровати,  мы водворили его на
прежнее место. Сол взял наши пальто и книгу, а я -- поднос. Марию мы застали
в  кухне, которая занимала  вчетверо меньше пространства, чем  кухня в  доме
Вулфа. Заверив  Марию, что хлеб  и зельц были превосходными и спасли нас  от
голодной смерти, я затем сказал, что наши надежды не оправдались и мы ничего
не обнаружили, а с собой  мы берем только одну вещь -- книгу,  которую хотим
дополнительно  исследовать;  возможно, она подскажет нам какую-нибудь  идею.
Мария отказалась взять  у меня деньги за книгу. Мисс Дакос, дескать,  нет  в
живых,  а им эти книги не нужны.  Отклонила она и  мое предложение проверить
наши карманы и  проводила нас к  выходу. В общем  и целом  мои  расходы себя
оправдали.
     На улице я заявил Солу:
     -- Перед этим я говорил о ближайшей телефонной будке. Но там вдвоем нам
будет слишком тесно. Как ты смотришь, если мы отправимся на твою квартиру?
     Сол  охотно  согласился и  добавил,  что его автомашина на стоянке близ
Десятой  авеню,  и мы  устремились туда. Сол  так  же, как  и  я,  не  любит
разговаривать  за рулем,  но готов слушать.  Я  рассказал ему  о  непрошеной
посетительнице сегодня  утром, и  Сол выразил сожаление,  что его с нами  не
было, так как ему было бы интересно взглянуть на Дору Бассетт.
     Оставив автомашину в гараже  на Тридцать девятой улице, мы два квартала
прошли  пешком.  Сол  живет на  верхнем  этаже  реконструированного  дома на
Тридцать восьмой улице, между Лексингтон-авеню  и Третьей авеню.  Просторную
гостиную  освещают два торшера и две  настольные лампы.  Одну стену занимают
окна, другую -- полки, заставленные книгами. В двух других  стенах -- двери.
Одна  ведет в ванную комнату,  а другая выходит в коридор.  На стенах  висят
картины,  повсюду  на  полках  самые  разнообразные  предметы:  от  образцов
минералов до бивней моржа. В дальнем углу -- рояль. Телефон -- на письменном
столе, между  окон.  Сол был  единственным  частным  детективом в Нью-Йорке,
который  запрашивал  и всегда  получал двадцать долларов в час, и эти деньги
соответствовали его достижениям.
     Я уселся за стол и начал набирать номер, а он отправился в спальню, где
установлен параллельный аппарат. Было четверть пятого. Значит, Вулф вернулся
из оранжереи. Снять трубку мог Фриц или сам Вулф, в зависимости от того, чем
он в данный момент занимался.
     -- Да? -- прозвучал голос Вулфа.
     -- Это я. Должен сделать подробный доклад. Нахожусь на квартире у Сола.
Миссис  Бассетт я домой не провожал.  Четверть  первого  я начал обследовать
комнату Люси Дакос. В половине первого появился Сол и предложил свою помощь.
Мария Гарру накормила нас изумительным зельцем, за который я заплатил ей сто
двадцать долларов. Упоминаю лишь  затем, чтобы вас не  терзала мысль -- поел
ли я? В половине четвертого мы нашли листок, который Люси спрятала в обложке
книги. На нем она записала имя и адрес Орри. Я понял, что это Орри, накануне
вечером,  когда  вы  в присутствии  Хана  и  Айго  упомянули  об одержимости
Бассетта своей женой. Как сказал Сол, вы думали... нет, были убеждены, что я
убью Орри. Чепуха! Вы,  возможно, и  в самом деле гений, но  тем не менее вы
спятили. Однажды я  заглянул в сборник известных изречений. Так  вот  кто-то
изрек, что все гении немного сумасшедшие...
     -- Это сказал Сенека...
     -- Очевидно, предметом вашей мании являюсь я. Когда-нибудь мы поговорим
обстоятельно на эту тему. А сейчас у нас проблема. Обнаруженная нами записка
в  книге Бетти  Фридан "Загадки  женской  природы", которая  сейчас у  меня,
расставила все  точки над "I", и Солу нет нужды продолжать суетиться.  Как я
уже  сказал, мы в его квартире. Фред ожидает ваших распоряжений, он пока  не
будет ничего  предпринимать.  Мы  собираемся  пригласить Орри  сюда,  но нам
необходимо еще решить, как с ним поступить.  У  меня  есть одна идея, но  мы
втроем сперва ее обсудим. Вы во всем  этом не участвуете. По  вашим  словам,
эмоции  относительно  Никсона  и  Уотергейта  повлияли  на  ваши  умственные
способности. Эти эмоции,  бесспорно,  сказались...  если иметь  в виду  ваши
подозрения относительно моих намерений. Вот и все, но готов  выслушать, если
у вас есть что сказать.
     Не отвечая, Вулф положил трубку.
     Подойдя к роялю и растопырив  пятерню, я ударил по клавишам; этот жест,
по мнению Лили, является признаком принятого жесткого решения. Повернувшись,
я увидел  стоявшего рядом Сола. Он  не произнес ни слова, лишь вопросительно
поднял брови.
     -- Я  только  выполняю  распоряжение  Вулфа.  Он  ведь  просил  нас  не
придерживаться слепо его указаний.
     -- Странно сформулированное предложение.
     -- У меня странное ощущение.
     -- И у меня. Позвонишь Фреду или лучше это сделать мне? -- спросил Сол.
     Раз Фреда, сказал я Солу, нужно пригласить на квартиру к нему, звонить,
на мой взгляд, должен он.  Сол подошел  к письменному столу и набрал  номер.
Долго ждать не  пришлось. Фред, по всей видимости, все время крутился  возле
телефона. Очень на него похоже. Он, пожалуй, сильнее любого из нас ненавидит
незавершенные дела.
     --  Фред уже в дороге, -- объявил Сол, кладя  трубку.  -- Через полчаса
или даже раньше будет здесь. Молоко или виски?
     -- Спасибо, пока -- ничего. Ты  слышал,  как я сказал Вулфу, что у меня
есть  идея, но  мне  необходимо  еще  хорошенько  поразмыслить,  прежде  чем
посвящать вас. Проблема очень и очень непростая. Или, быть может, у тебя уже
готов подходящий сценарий?
     -- Нет даже чернового наброска. Мне тоже нужно крепко подумать.
     Наступили сумерки; Сол включил освещение и задернул на окнах гардины. Я
уселся  в кресле у стола, на котором мы  обычно играли в  покер. В  голове у
меня  царил настоящий хаос, какого мне еще не приходилось переживать. Стоило
подойти к проблеме с  одних позиций,  как  тотчас  всплывали другие аспекты,
опрокидывающие прежние  соображения. Например,  взять  хотя бы ту  же Джилл,
стюардессу одной воздушной компании, на которой Орри  женился  несколько лет
назад, когда решил остепениться и прекратить доказывать  делом, что Казанова
против него -- по выражению Сола -- просто  младенец. Джилл все еще имела на
него большое  влияние.  Поскольку ей предстояло пережить сильное потрясение,
как  бы бережно мы ни подошли к делу, то почему бы не  использовать  в наших
целях ее? Или Дору Бассетт. Не известно, какие чувства она испытывала к Орри
сейчас, но не  трудно узнать и попытаться действовать через нее. Перед  моим
мысленным взором маячили  еще два-три возможных подхода  к проблеме. Но я не
мог  уйти от главного вопроса: сможем ли мы --  четверо  -- спасти при  этом
свою шкуру? Только когда позвонили у входа и Сол отправился открывать Фреду,
мне стало ясно,  что я напрасно трачу время на второстепенные подробности. С
какого   бы  боку  мы  ни   подошли,  нам  предстояло  добиться  конкретного
результата, а  значит,  следовало в первую очередь найти наиболее  быстрый и
верный путь к этой цели.
     Сол -- неизменно гостеприимный хозяин --  пододвинул кресла к кофейному
столику, на котором расставил напитки:  виски для меня и  Фреда и коньяк для
себя. Фред расположился на кушетке, мы с Солом заняли кресла.
     --  По  телефону  я сказал,  -- начал Сол,  обращаясь к  Фреду,  -- что
предстоит небольшая сходка. В действительности -- это военный совет. Объясни
ему, Арчи.
     -- Объясни ему сам. Ты ведь узнал правду прежде меня.
     -- Только  после  того,  как мистер  Вулф  рассказал мне. Но  не  будем
считаться... Фред, всех трех убил Орри Кэтер.
     -- Знаю, -- кивнул Фред.
     -- Что?! -- вытаращил глаза Сол.
     -- Невероятно! -- уставился и я на Фреда. -- Как ты беспардонно врешь!
     --  Я  вовсе не  соврал.  Арчи.  Я догадался, когда он попросил мистера
Вулфа поручить Люси  Дакос именно ему, а не Солу. С какой стати? Разве он не
знал, что  мистер  Вулф никогда на такое не пойдет? Откровенная  глупость. И
еще. Ему,  разумеется, было  известно  о  той мужской  комнате  в  ресторане
"Рустерман".  Но  главное  --  его  просьба  относительно Люси Дакос. Чистый
идиотизм.  Но  тогда я посчитал,  что  ошибаюсь, ведь  мистер Вулф  даже  не
намекнул.
     -- Я сдаюсь, -- сказал  Сол. -- И ухожу  вместе с Алисой в  Зазеркалье.
Сперва Арчи выполняет распоряжения, игнорируя указания, а теперь ты, заявляя
о догадке, признаешь, что был убежден в своей ошибке.
     --  Я тоже  сдаюсь!  --  воскликнул я.  --  Все вы, оказывается, узнали
прежде меня. Значит, я утратил свою  квалификацию и никуда не гожусь. Теперь
говорите вы, а я буду слушать.
     -- Правильно оценить факты тебе мешало одно  важное  обстоятельство, --
пояснил Сол. --  Ты  знал, что Орри  стремился занять  твое место  у мистера
Вулфа, и боялся обвинения в предвзятом к нему отношении. Поэтому ты всегда с
ним излишне деликатничал и проявлял к нему чрезмерную снисходительность там,
где  я или Фред ее  никогда  бы не  допустили. Это проступает  во всех твоих
докладах. У тебя на глазах были, так сказать, моральные шоры, которые у  нас
отсутствовали.  Мне следовало это учитывать. По  твоим  словам, у  тебя есть
какая-то  идея, которую  ты хотел бы хорошенько обдумать. Шоры теперь сняты,
так давай выкладывай, в чем суть твоих размышлений.
     Отхлебнув виски, я запил его водой.
     -- Мне только подумалось, что  у  меня есть идея. В действительности  я
беспомощно   барахтался  среди   различных  второстепенных  предположений  и
умозаключений. Я располагаю на самом деле только... двумя фактами. Первый
     -- Орри сам  напросился на неприятности и должен  понести наказание. Он
сознательно избрал сбой  путь и должен пройти его до  конца.  Второй -- Ниро
Вулф,  величайший  детектив,  связан по рукам и ногам, не может шевельнуть и
пальцем.  Если  он  поступит,  как  предписывает  закон,  то  есть   соберет
доказательства и передаст  их Кремеру, то  ему придется выступить  на суде в
качестве свидетеля и  отвечать на вопросы, касающиеся человека, которого  он
многие годы использовал в работе и которому доверял. Вулф ни под каким видом
не пойдет  на это, скорее  согласится  провести  десять лет в тюрьме. Вы это
отлично знаете,  и меня радует такая  позиция Вулфа. Ведь не только ему,  но
всем  нам  придется на  открытом  процессе  отвечать на вопросы  о  парне, с
которым мы долгое время работали и в свободное время играли в покер.
     Я отхлебнул слишком много виски и должен был сперва перевести дух.
     -- Вряд ли, -- продолжал я, -- Вулф  в состоянии вынести один  лишь вид
Орри  Кэтера. Поэтому  мы и  собрались  здесь, а  не в привычном кабинете на
Западной Тридцать  пятой улице. Час тому назад  я по телефону сообщил Вулфу,
что  мы сами  решим, как поступить, и  спросил, не  желает ли  он что-нибудь
порекомендовать,  и он молча положил трубку. Если мы войдем в кабинет вместе
с Орри, он тотчас уйдет. Не выдержит. А потому мы...
     -- Хочу заметить,  -- перебил Фред. --  Я тоже не выдержу. Если бы Орри
сейчас  появился  здесь, я бы не стал думать, а сразу же его прикончил бы. У
меня пистолет  -- теперь всегда ночью  беру  с собой,  -- но  я  не стал  бы
стрелять, а задушил бы его.
     -- Любой из нас с превеликим удовольствием удавил  бы  его, как собаку,
-- проговорил Сол, --  но мы  должны не забывать о  наших собственных  шеях.
Конечно, Арчи прав: Орри сам  избрал свой  путь,  и наше  дело -- помочь ему
пройти его до конца. Весь вопрос в том -- каким образом? Мне кажется, именно
над этим вопросом ты хотел поразмыслить, -- закончил Сол, взглянув на меня.
     --  Мы  подумаем  сообща,  --  кивнул  я,  посмотрев на  часы,  которые
показывали пять часов  двадцать  две минуты.  -- Предлагаю  позвонить Орри и
пригласить его сюда на совещание к девяти часам вечера. Как ты, Фред?
     Фред  поднял  бокал,  посмотрел  и опять опустил.  -- Разумеется.  Черт
возьми! Что нам остается  делать? Сол  встал,  подошел  к  телефону  и  снял
трубку.





     Ни за  что не согласился бы  пережить еще  раз подобное! И я не  имею в
виду  те три  часа,  пока мы  обсуждали проблему и  решали,  как действовать
дальше, а тот час, когда Орри пришел и мы осуществили свой план.
     Я даже не уверен, решились ли  мы его вообще  осуществить, если  бы  не
бомба. Мы чувствовали себя явно не в своей тарелке, стоя  у входа, пока Орри
взбирался на третий этаж, --  стоя так, чтобы  он  мог  видеть только Сола в
позе радушного хозяина, встречающего гостя.
     Мне  кажется, я  уже  упоминал, что Орри был  выше  меня  на полдюйма и
примерно такого  же  крепкого телосложения -- мускулистый, ни  унции лишнего
жира. Как только он вошел,  мы набросились на него: Сол сзади, а я и Фред  с
боков. Орри  среагировал инстинктивно, но  слишком поздно. Рука Сола  крепко
сдавила ему шею. Никто не  промолвил  ни слова.  Сол  начал его  обыскивать,
сперва  правую  сторону,  потом  левую.  Пальто  Орри не  было застегнуто на
пуговицы. Из-под  левой подмышки, как  и ожидалось, Сол  извлек револьвер  и
бросил  его подальше  на  ковер.  Потом  из  внутреннего  нагрудного кармана
пиджака он достал  --  совершенно для  нас неожиданно,  потому  что Орри  не
курит, -- алюминиевую сигарную трубку "Дон Педро".
     -- Боже праведный! -- только и смог произнести Фред.
     Как я уже сказал, я не уверен, что без бомбы мы решились  бы привести в
исполнение свой план. Убедившись,  что крышка плотно закручена,  Сол положил
трубку  в свой нагрудный карман и закончил с обыском. Фреди  и  я  отпустили
Орри  и отошли в сторону. Орри повернулся и шагнул к выходу, намереваясь  --
хотите верьте, хотите нет -- уйти.  Но там оказался  Сол, захлопнувший ногой
дверь.
     -- Черт  возьми, Орри, -- начал я. --  Ты мог бы догадаться, должен был
понять. Идти сюда с этой штукой в кармане? За кого ты нас принимаешь?
     --  Ведь  это  ты, Сол,  посоветовал  неожиданно  напасть  на  него, --
проговорил с трудом Фред. -- Боже праведный!
     -- Давай в комнату, Орри, -- скомандовал Сол. -- Там разберемся.
     Признаюсь, я никогда не думал, что Орри Кэтер -- идиот. Он не был Солом
Пензером,  но и  идиотом  не был. Однако  в ту  минуту  он  повел  себя  как
последний кретин.
     -- Зачем? --  спросил  он. -- Ладно, вы заполучили эту штуковину,  но у
меня нет охоты с вами трепать языком -- пойду домой.
     Его голос звучал почти как обычно, лишь слегка осип.
     -- О нет, никуда ты не пойдешь, -- заметил  Фред. -- Боже мой, ты  что,
не понимаешь? Наступил час расплаты, и тебе не отвертеться.
     Сол поднял с пола револьвер, старый "смит-и-вессон", который был у Орри
многие годы, и положил себе в карман.
     -- Давай, Орри, заходи, -- вновь скомандовал он. -- Предстоит разговор.
     Я взял Орри за левую руку, но он отдернул ее и, пройдя под аркой, вошел
в  гостиную.  Опередив Орри,  Сол  провел его к  кофейному  столику.  В этой
комнате мы  вчетвером часто играли в карты. Здесь же мы когда-то разоблачили
Поля Раго  (1) -- убийцу. Орри занял  среднее кресло, по бокам  разместились
Сол (слева) И Фред (справа), я сел на кушетку, напротив.
     -- Объясни ему. Арчи, -- сказал Сол.
     -- Фред  уже тебе  объяснил, -- проговорил я, обращаясь к Орри. -- Тебе
не отвертеться.  Мы не собираемся передавать тебя  в руки правосудия. Мне не
нужно разжевывать, почему это неприем...
     -- Тебе вообще ничего не нужно разжевывать, -- перебил меня Орри.
     --  Тогда  и  не  буду.  Хочу  только  рассказать,  что   мы   намерены
предпринять. Мы собираемся сделать так, чтобы для тебя оказалось невозможным
дальше жить. Завтра  я увижусь с Джилл, или  с ней встретится Сол. Ты больше
не  сможешь работать  не только в  Нью-Йорке, но и  нигде в мире, никогда не
сможешь  общаться  с порядоч--  ---------------------------------------  (1)
Рекс Стаут "Праздничный пикник".
     ными  людьми. Ты хорошо знаешь  нас и знаешь  Ниро  Вулфа. Мы прекрасно
сознаем, сколько Ниро  Вулфу  придется  потратить денег,  а нам -- времени и
сил, но это лишь наказание за то, что мы своевременно не отказались от тебя.
Как точно...
     -- У вас не было причин от меня отказываться.
     -- Более  чем достаточно. Например, возьмем другой  случай.  Восемь лет
назад ты попал в тюрьму по обвинению в убийстве, и нам стоило больших трудов
тебя выручить.
     -- Обыкновенное стечение обстоятельств. Просто  не повезло,  и тебе это
хорошо известно.
     -- Брось выкручиваться. Зато тебе повезло, когда ты сумел отправить  на
тот свет трех ни в чем неповинных людей. Зато тебе...
     -- У вас нет доказательств. Абсолютно никаких...
     -- Боже праведный! -- вырвалось у Фреда.
     -- Нам не нужно ничего доказывать, -- продолжал я. -- Как я уже сказал,
мы не намерены передавать  тебя полиции, а только  сделать так,  чтобы  тебе
оказалось невозможным дальше  жить. Ты сознательно избрал свой путь и должен
сам пройти его до конца. Фактически мы можем доказать, но  ты хорошо знаешь,
что это будет  для нас означать, особенно  для Ниро Вулфа. Без особого труда
можно доказать убийство Бассетта. Тебе  известно, что полиция отыскала пулю,
пробившую ему сердце, а револьвер, из которого она  была выпущена, наверняка
сейчас в кармане у Сола. И Пьер...
     -- То  была  вынужденная  самооборона.  Бассетт  хотел  меня  разорить,
уничтожить.
     -- Пьер не собирался тебя уничтожать.
     -- Нет, хотел. Когда Пьер узнал, что произошло с Бассеттом, он вспомнил
обо мне и о записке.  Я,  как последний  осел,  дал  ему  сначала за нее сто
долларов.  Потом уж он потребовал  тысячу.  Целый кусок. Пришел в первое  же
воскресенье после случая с  Бассеттом и потребовал тысячу долларов. Дескать,
это  все, что  ему нужно, и что он больше не  попросит. Но ты, Арчи, отлично
знаешь, как обстоит дело с шантажом. Сам как-то заявил, что всех шантажистов
нужно расстреливать.
     -- Но ты ведь не расстрелял его... В воскресенье,  говоришь? Значит, на
следующий день -- днем или вечером -- ты отправился в ресторан "Рустерман" и
подсунул в карман  пальто Пьера бомбу. Затем разорить тебя вознамерилась его
дочь, и ты застрелил ее. Полиция располагает и  этой пулей. У тебя была  еще
одна  бомба  -- вероятно,  приобрел  сразу  две со скидкой, -- но ты не  мог
использовать  ее  против дочери Пьера, так как она знала, каким  способом ты
отправил на тот  свет ее отца. И  захватил эту бомбу  с собой, направляясь к
нам. По-моему, Сол хорошо справился со своим голосом, когда звонил тебе, но,
вероятно, после трех  убийств ты стал чересчур нервным. А  теперь уничтожить
тебя собираемся уже мы.
     Сол встал  и  вышел. Порой  поход в  уборную  невозможно отложить. Но я
ошибся: он  направился вовсе не туда. Его шаги прозвучали по кафельному полу
прихожей  и  замерли  в кухне. Фред  поднялся,  потянулся и снова  сел. Орри
быстро посмотрел на него и опять  перевел взгляд на меня. Все молчали. Вновь
звук  шагов, и Сол  вернулся в гостиную, подсел ко мне и выложил  на кушетку
ленту липкого пластыря, плоскогубцы и две бумажные салфетки. Затем достал из
кармана   сигарную  трубку   "Дон  Педро",  проверил  колпачок,   и,   держа
плоскогубцами за середину, тщательно протер трубку салфеткой, потом, положив
ее на другую салфетку, ловко закатал, подогнув края, и накрутил сверху около
метра  липкой  ленты.  Умелая работа  под  внимательными  взорами  довольной
публики.
     -- Мы оставляем у себя револьвер, -- сказал Сол. -- Как ты уже говорил.
Арчи, мы не намерены передавать его полиции, но сохраним револьвер на всякий
случай. А вот эту вещь мы вернем Орри. Согласен?
     -- Разумеется, -- ответил я. -- Раз  уж ты так красиво ее упаковал. Что
ты думаешь, Фред?
     -- По-моему, все правильно, -- кивнул Фред. -- Как же иначе.
     Сол встал и протянул алюминиевую трубку Орри, но тот ее не взял. Ладони
он держал на коленях, сжимая и разжимая пальцы. Он по-прежнему был в пальто.
Сол подошел к нему, отвернул полу пальто, положил трубку в тот самый карман,
откуда раньше его извлек, и вернулся к своему  креслу. Рука  Орри скользнула
под пиджак, но, когда показалась вновь, в ней ничего не было.
     -- Сегодня  утром к нам приходила Дора  Бассетт, -- сообщил  я Орри. --
Показал ей Южную комнату, и у нас состоялся разговор. Завтра я навещу Джилл,
если она не в рейсе.
     -- Я пойду с тобой, -- сказал Фред. -- Джилл славная женщина.
     --  А я  начну с  Дила  Баскома,  -- заметил Сол.  --  Потом увижу Пита
Вавтера.
     -- Пойду поговорю с Ниро Вулфом, -- заявил Орри, вставая.
     Мы в изумлении уставились на него.
     -- Боже праведный! -- проговорил Фред.
     -- Как ты думаешь попасть в дом? -- спросил Сол.
     -- Он не пойдет, --  заверил  я. --  Ни за что. У  него просто временно
помутился рассудок.
     Орри  повернулся и  направился к выходу. Сол  последовал за  ним, я  не
отставал,  Фред  замыкал шествие. Пока  мы  шли, я  размышлял  о требованиях
этикета.  Следует  ли  предупредительно  распахивать  дверь  перед  уходящим
гостем, которому вы только что сунули в карман  бомбу,  в надежде, что он ее
использует по  назначению?  Сол этого не сделал,  он держался немного сзади.
Орри  не  только самостоятельно открыл дверь,  но  и  захлопнул ее за собой.
Щелкнул  замок,  но Сол еще  запер на задвижку, что я счел  вполне разумным.
Орри  был мастер открывать чужие  замки, и кто знает, что ему могло прийти в
голову. Никто из нас не чувствовал желания заговорить.
     -- Не стал бы  биться  об заклад, -- сказал я наконец. -- Ни в ту, ни в
другую сторону.
     -- Я не рискнул бы и десятью центами, -- заметил Сол. -- Если церемония
продлится год, какой же скверный год нам придется пережить. А  ведь  у  тебя
семья, Фред.
     --  Сейчас  я просто очень  голоден,  -- заявил Фред. -- Мог  бы съесть
немного салями, конечно, если тебе, Сол, не жалко колбасы.
     -- Вот это разговор, -- одобрил Сол и направился в кухню.





     Утром во вторник, в четверть двенадцатого, я нажал на  кнопку звонка  у
входной двери старого аристократического особняка, призывая Фрица отодвинуть
засов.
     Рядом  со мной стояли  Сол и  Фред. Проспав, у себя  дома в собственной
постели, Фред в девять часов вновь явился на квартиру Сола. Я же провел ночь
у  Сола  на кушетке в гостиной. Причем проснулся довольно рано, как и Сол, и
мы  включали программу радионовостей в шесть, в семь, в восемь, в девять и в
десять часов  и  в  конце  концов  были  полностью информированы  о  текущих
событиях во всем мире. В одиннадцатом часу я позвонил в  редакцию "Газетт" и
попросил передать Лону Коэну, что до одиннадцати утра он может застать  меня
на квартире  Сола,  затем --  в  нашем офисе. Вулфу  я не звонил. Ведь я ему
объявил, что мы будем решать, как поступить с Орри, и пусть себе думает, что
этим мы занимались всю ночь напролет. За завтраком я и Сол умяли два толстых
куска жареной ветчины, шесть вареных  яиц  и  около  дюжины тонких  ломтиков
поджаренного белого  хлеба, посыпанных зеленым луком. Сол  выращивает  лук в
ящике на подоконнике в кухне.
     Я погрешил бы  против истины, если бы стал утверждать, что Вулф разинул
рот, увидев нас, входящих в  кабинет, но подобный  казус мог произойти, если
бы он заблаговременно не  услышал наши голоса в коридоре. Тем не  менее Вулф
не упустил случая разыграть перед нами  целый спектакль. Сперва  он не спеша
дочитал абзац  до конца, потом заложил  страницу  тонкой полоской из чистого
золота, отложил книгу в сторону и только после всех этих манипуляций сказал:
     -- Доброе утро.
     Сол сел в красное кожаное кресло, Фред пододвинул для себя желтое, а  я
занял обычное место за своим письменным столом и заявил:
     -- Я попросил Сола доложить: он был хозяин, а мы -- его гости.
     -- Фред пришел примерно через час после того, как Арчи вам позвонил, --
начал Сол. -- Я по телефону пригласил Орри к себе на девять часов вечера. Мы
решили  попытаться  вынудить его покончить жизнь  самоубийством. Когда  Орри
пришел,  мы  обыскали  его.  Как всегда, у  него  при себе  был револьвер, в
кармане пиджака  мы  обнаружили алюминиевую трубку  для сигар  "Дон  Педро".
Затем  примерно  с полчаса мы беседовали в гостиной. Говорил главным образом
Арчи; он заявил Орри, что мы сделаем для него невозможным продолжать жить.
     По  словам Орри,  Бассетт собирался  его уничтожить,  а Пьер нагрел  на
тысячу долларов.  Я  обмотал алюминиевую трубку самоклеющей лентой и положил
снова  Орри  в  карман. Револьвер мы  оставили у  себя. Он ушел около десяти
часов вечера.
     "Приемлемо", -- можно было  прочесть в глазах Вулфа,  но сам он молчал.
Губы  оставались  крепко сжатыми. Откинувшись на спинку  кресла,  он  закрыл
глаза и глубоко вздохнул.
     Сол взглянул на меня и уже было хотел что-то сказать, но не  успел: ему
помешал  какой-то звук.  Вернее, два звука. Сперва звонок  в дверь,  а через
мгновение -- оглушительный грохот. Вскочив, мы помчались в прихожую. Впереди
-- Фред, сидевший  ближе всех к двери.  Но в  прихожей он  остановился,  и я
обогнал  его.  У двери,  ведущей на улицу, я притормозил, потому что пол был
усеян  осколками стекла. От  нашей фирменной  панели  с  прозрачным  изнутри
стеклом -- три на четыре фута -- ничего не осталось, кроме зазубренных краев
в пустом проеме. Отодвинув засов, я приоткрыл дверь и выскользнул наружу.
     Внизу,  на тротуаре,  я заметил  пальто  Орри  Кэтера.  Ничего  другого
разглядеть сверху было нельзя. Спустившись по ступенькам, я взглянул  на его
лицо. Никаких  повреждений.  Он был слишком влюблен в  свою внешность, чтобы
держать трубку  на  манер Пьера.  Девять  дней и  десять  часов  или  двести
двадцать шесть часов прошло с тех  пор, как я  стоял и  смотрел на  то,  что
когда-то было лицом Пьера.
     Я поднял голову и увидел рядом с собой Сола и Фреда.
     -- О'кей, -- проговорил я.  --  Стойте здесь,  а я  пойду позвоню  Лону
Коэну. Я перед ним в долгу.





     В тот  вечер,  в половине  десятого, мы  -- я  и  Вулф  --  после ужина
направились в кабинет, чтобы насладиться кофе, когда в дверь позвонили. Вулф
мельком  взглянул  в  ту  сторону,  но  не  остановился,  хотя  увидел,  кто
пожаловал.  Перед  этим,  по  моему настоянию,  Ральф  Кернер  из  ремонтной
мастерской  первым делом  привел в  порядок входную  дверь  и  вставил новую
панель с прозрачным лишь  изнутри стеклом. Засов  тоже заменили, и он еще не
совсем  свободно  скользил  в  пазах.  Отворив дверь,  я  впустил инспектора
Кремера.
     Он как-то странно взглянул на меня, будто хотел  о чем-то  спросить, но
не знал,  как лучше сформулировать вопрос. Затем  он  окинул  взглядом следы
взрыва на стене, на скамье, в прихожей, на вешалке и на полу.
     -- Стекло, -- пояснил я. -- Если бы вы только видели!
     --  Да, конечно, --  ответил  он, направляясь дальше  по коридору. Я-за
ним.
     Обычно Кремер идет прямо к красному кожаному креслу, но на  этот раз он
изменил свой  маршрут. Переступив порог и сделав три шага, он остановился  и
обвел  глазами  помещение,  слева направо и справа налево.  Затем  подошел к
большому  глобусу и не спеша покрутил  его -- сперва в одну, затем в  другую
сторону. Я стоял, в изумлении следя за его манипуляциями. После этого Кремер
снял пальто, бросил на одно из  желтых кресел и,  усевшись в красное кожаное
кресло, заявил:
     -- Уже многие годы  мне хотелось покрутить  его.  Это  самый большой  и
самый  красивый из всех  глобусов, которые мне когда-либо довелось видеть. Я
также никогда не говорил, что это самый лучший из всех известных мне рабочих
кабинетов. И самый уютный.  Говорю об этом сейчас потому, что, вероятно, мне
уже никогда больше в нем не бывать.
     -- В самом деле? -- поднял брови Вулф. -- Собрались на пенсию? Вроде бы
вы еще вовсе не так стары.
     -- На пенсию я не собираюсь, хотя, пожалуй, и следовало бы. Вы правы, я
еще недостаточно стар, но уже порядком устал. Нет, на пенсию я не ухожу. Это
вы уходите. Можете назвать это отставкой.
     --  Вас,  очевидно,  ввели в заблуждение. Или,  быть может, вы  строите
какие-то предположения?
     -- Предположений я  не строю,  --  ответил Кремер,  доставая из кармана
сигару (не "Дон Педро") и стискивая ее  между зубов. (За многие годы  нашего
знакомства он не выкурил  ни  одной.) -- Бесполезно  притворяться,  Вулф. На
этот раз вам  и  в  самом  деле  пришел конец. Так думают не только окружной
прокурор и полицейский  комиссар.  Мне кажется, они  говорили  даже с  самим
мэром... Наш разговор записывается на магнитофонную ленту?
     -- Разумеется, нет. Даю вам честное слово, если вы не верите.
     -- Верю, верю ...
     Вынув сигару  изо рта, Кремер швырнул ее в мою корзину для бумаг --  и,
как всегда, на два фута мимо цели.
     -- Мне не известно,  --  сказал он, -- принимаете ли вы меня за дурака,
но это не имеет значения.
     --  Пф! Никчемная болтовня. Мои представления о  вас зиждутся не просто
на предположениях.  Я и  правда  хорошо знаю вас.  Конечно, ваши  умственные
способности не безграничны -- как, впрочем, и  мои, -- но вы вовсе не дурак.
В противном  случае вы бы  в самом деле поверили, что мне конец, и в мой дом
уже не  пришли. Вы  оставили  бы меня один на  один  с мстительным  окружным
прокурором, быть может, слегка сожалея о том, что у вас уже никогда не будет
предлога  побывать  в этом уютном  кабинете и повертеть  большой  и красивый
глобус.
     -- Черт побери! Я его не вертел!
     -- Хорошо, можете по  своему  желанию  употребить  любое  другое слово,
например: "кружить",  "вращать",  "поворачивать". Так  зачем  же вы все-таки
явились ко мне?
     -- Это объясните вы сами.
     --  Ну что ж, согласен.  Вы  сильно  подозреваете,  что со мной  еще не
покончено, что  где-то может  существовать  какая-то  щель,  протиснувшись в
которую я вновь выползу наружу, и вам любопытно знать,  где эта щель и как я
ею воспользуюсь.
     -- Вам придется изрядно попотеть, протискиваясь в щель.
     -- Черт возьми, перестаньте передразнивать  мою манеру высказываться! Я
выбираю  слова, которые более полно выражают мою мысль и  служат моим целям.
Арчи, скажи Фрицу, чтобы принес кофе. Три чашки.  Или вы предпочитаете пиво,
коньяк?
     Кремер проголосовал за кофе, и я направился в кухню. Хотя позади у меня
был трудный день -- я, помимо прочего, встречался с Джилл, и у нас состоялся
длинный разговор, -- я тем не менее не канителился с кофе. Мне тоже хотелось
знать -- где  и  как? Когда я, распорядившись насчет кофе, вернулся, говорил
Вулф:
     --  ...Но  я  не стану раскрывать  перед  вами свои  дальнейшие  планы.
Фактически я не намерен вообще что-либо предпринимать.  Собираюсь впервые за
десять дней бездельничать, так сказать, плыть по течению: читать книги, пить
пиво, обсуждать  с Фрицем  различные блюда, пустословить с Арчи, быть может,
поболтать с вами,  если вы найдете время заглянуть в мою обитель. Я ничем не
связан, мистер Кремер. Пребываю в благодушном настроении.
     --   В   благодушном  настроении?  Черта  с  два!  Ведь  ваши  лицензии
аннулированы.
     --  Не надолго,  мне  думается. Когда  подадут  кофе... Появился Фриц с
подносом,  поставил  его на  стол  Вулфа и  --удалился.  Разливая  ароматный
напиток по чашкам, Вулф не забыл, что Кремер пьет его с сахаром  и сливками,
хотя прошло не менее трех лет с тех пор, когда инспектор в последний раз пил
с нами  кофе. Поднявшись, я подал Кремеру его чашку и, вернувшись  со своей,
вновь устроился на прежнем месте за письменным столом, закинув ногу на ногу;
очень хотелось  надеяться,  что  к  ночи у меня  тоже  появится  благодушное
настроение.
     Сделав глоток, -- он любит кофе более горячим, чем я, -- Вулф откинулся
на спинку кресла.
     --  Девять дней  назад,  во  вторник на  прошлой  неделе,  я  отказался
отвечать  на   ваши  вопросы.  И  в  этом  отношении  моя  позиция  осталась
неизменной.  Но  если  вы  не  против  послушать,  я  мог  бы  описать некую
гипотетическую ситуацию, как она мне представляется. Согласны?
     -- Валяйте.  Я всегда в  состоянии  встать и уйти. --  Кремер отхлебнул
слишком много чересчур горячего кофе, и я опасался, что он выплюнет жидкость
на ковер, но он усиленно заработал челюстями и в конце концов справился.
     --  Давайте предположим,  -- начал Вулф, --  будто  пять дней назад,  в
последнюю  субботу, целый  ряд фактов и наблюдений вынудили  меня заключить,
что человек, связанный со мной  профессионально  многие  годы,  совершил три
убийства. Первый факт стал известен в то утро, когда Пьер Дакос нашел смерть
в моем  доме  и  когда  Арчи --  я  оставляю сейчас  формальное обращение --
передал мне  слова Пьера, сказанные  им  при появлении у меня в  доме. Тогда
сообщить Арчи  подробности Пьер отказался и  заявил, что  доверит их  только
мне. Пожалуй,  чрезмерное  тщеславие  помешало мне тогда обратить  на данный
факт более пристальное  внимание; по словам Пьера, я был величайший детектив
на свете. Сказалась людская суетность.
     Отхлебнув кофе, Вулф продолжал:
     -- Второй факт появился шесть дней  назад, в среду вечером, когда  Орри
Кэтер  предложил  мне  безвозмездно  свои  услуги. Причем предложил  первым,
опередив Сола Пензера и  Фреда Даркина, что было совсем на него  не похоже и
противоречило привычному образу.  Нужно ли  мне повторять, что сказанное  --
всего лишь плод моей фантазии?
     --  Нет  необходимости.  Разумеется,   вы  все  придумываете.   Давайте
фантазируйте дальше.
     -- Третий факт относится к прошлому. Наиболее  удобный момент для того,
чтобы положить бомбу в карман пальто Пьера  -- когда он работает в кухне,  а
пальто висит  в личном шкафчике в мужской раздевалке  ресторана. Орри  Кэтер
хорошо   знал  обстановку   в  помещении.  Раньше  он   помогал  вести   там
расследование, а отпереть чужой  замок  -- для  него  не проблема. Четвертый
факт связан  с миссис Харви Бассетт, которая расспрашивала свою приятельницу
об Арчи Гудвине:  виделась ли она с ним и  известно ли  ему, кто  убил Пьера
Дакоса.  Пятый факт  -- одержимость мистера  Бассетта своей  женой. Об  этом
рассказали два человека, присутствовавшие на известном ужине.  И  я  впервые
подумал,  что Орри Кэтер может каким-то образом быть замешан в этой истории.
Шестым фактом явилось мое знание отношения Орри к женщинам.
     Допив кофе, Вулф налил себе еще, а я позаботился о том, чтобы наполнить
мою и Кремера чашки.
     --  Как  я уже сказал,  --  возобновил  повествование Вулф, --  я  лишь
описываю гипотетическую ситуацию. Седьмым фактом стал  другой, совершенно не
отвечающий его характеру поступок. В  его присутствии я поручил Солу Пензеру
встретиться  и  поговорить  с  Люси Дакос, и тут Орри  неожиданно  предложил
самому пойти к ней вместо Сола. С его стороны это было неслыханной дерзостью
-- дать понять, что он справится с заданием лучше Сола. На следующий день, в
субботу, я получил  восьмой, и последний, факт. Утром Люси  Дакос застрелили
возле  ее  дома.  Данный  факт  оказался  решающим, поскольку заставил  меня
обратить  внимание совокупно  на  все остальные,  перечисленные  мною факты.
Причастность Орри перестала быть только догадкой,  все сомнения окончательно
рассеялись.
     В  изложении  Вулфа  история  выглядела  необычайно   правдоподобной  и
нисколько не напоминала гипотезу. Но Люси застрелили пять дней назад, и мне,
нет,  нам всем следовало уже  тогда сообразить,  что  к чему. Несколько глав
назад я заметил, что внимательный читатель, вероятно, уже все понял, но хочу
повторить:  читатель  имел  перед  глазами сжатое  описание  событий,  а  мы
находились в  самой их  гуще.  Это  было  все  равно,  как  если  бы близкий
родственник,  один  из членов семьи, совершил три  убийства.  Словом,  чисто
семейное дело, которое невозможно себе представить.
     А Вулф тем временем продолжал:
     -- Еще одна  фантазия.  Предположим,  что  вчера Арчи  и  Сол,  придя к
аналогичному выводу, отправились в апартаменты на Пятьдесят четвертой улице,
обыскали  комнату Люси  Дакос и обнаружили что-то, ускользнувшее от внимания
полиции.  В одной  из книг на  полке оказался спрятанным  клочок бумаги,  на
котором  молодая  женщина  записала  имя  и домашний  адрес  Орри  Кэтера. С
находкой...
     -- Черт возьми! Я требую эту записку. Вы не можете...
     -- Пф!  Речь ведь  идет  лишь о предположении. С этой находкой для  них
отпала всякая необходимость тратить время и энергию на поиски дополнительных
улик. Они отправились на  квартиру  Сола,  позвали Фреда, обсудили ситуацию.
Затем, пригласив Орри Кэтера, они объяснили ему  суть создавшегося положения
и в конце концов заявили, что с моей помощью намерены сделать его дальнейшую
жизнь невозможной. Они также отобрали у него револьвер.
     Вулф отхлебнул кофе и откинулся на спинку кресла.
     -- Начиная с этого момента мои фантазии сменяет суровая реальность. Она
вам  известна. В  половине двенадцатого Орри Кэтер позвонил в дверь и рухнул
замертво  на  тротуар. Очевидно, у него были две  одинаковые  бомбы. Сержант
Стеббинс  сообщил  мне,  что  были  найдены  осколки  алюминия,  аналогичные
обнаруженным десять дней назад в  Южной комнате. Очевидно, он не стал ждать,
когда ему откроют дверь, зная, что его все равно не пустят в дом.
     Выпрямившись,  Вулф  допил  остатки  кофе  и  поставил пустую чашку  на
поднос.
     -- Кофе еще остался, он горячий. Если желаете. Я закончил.
     Кремер с удивлением смотрел на него.
     --  И вы, по вашим словам, собираетесь бездельничать, плыть по течению?
Пребываете в благодушном настроении? Боже мой! Просто непостижимо!
     -- Вы еще не успели правильно оценить ситуацию. Рассмотрим  сперва вашу
позицию. Предположим, что Орри Кэтер жив и этого разговора  не было. В каком
бы  положении вы находились? У вас не  только не было бы против него никаких
улик,  вы  даже никогда и не  заподозрили  бы,  что он  как-то  причастен  к
преступлениям...  Как  ты оцениваешь  шансы  инспектора  на  этот  счет?  --
обратился Вулф ко мне.
     -- Один шанс из ста. По меньшей мере.
     Вулф вновь повернулся к Кремеру:
     -- Вот  так-то. Серьезной  уликой, которая  убедила  бы  присяжных, был
листок с именем Орри, спрятанный Люси в книге. Ваши люди перевернули комнату
вверх дном,  но не  обнаружили записки. А вот Арчи и Сол нашли ее. Вы теперь
не  можете знать,  уничтожена ли  она или лежит  преспокойно в  моем  сейфе.
Поскольку я, Арчи, Сол, Фред и Орри продолжали бы отказываться  отвечать  на
вопросы  полиции   и  работников  окружной  прокуратуры,  вы  не  только  не
располагали бы  доказательствами, но вы даже не знали бы,  где  их искать, и
Орри,  вероятно, пребывал бы в полной  безопасности до конца дней  своих. Со
временем вы бы отнесли три убийства к нераскрытым преступлениям.
     Кремер сидел  не двигаясь, крепко стиснув челюсти. Конечно, было ужасно
обидно,  что его сотрудники  проморгали  записку. Если бы они ее заполучили!
Предпочитаю  даже  не  думать  о  том,  что бы  случилось, если  бы  полиция
обнаружила записку.
     -- Как видно, -- заметил Вулф, -- у вас нет желания высказаться. Теперь
о положении  окружного  прокурора. Орри Кэтера уже нет в живых. Предположим,
что  отсюда  вы направились  прямехонько к окружному  прокурору...  Нет, это
невозможно  -- уже одиннадцатый  час  вечера.  Вы  пойдете  завтра  утром  и
доложите ему о нашем разговоре. Можно даже допустить, что вы  тайно записали
на пленку эту беседу...
     -- Вам -- черт возьми! -- отлично известно, что я этого не делал.
     -- Однако все-таки предположим... Итак, вы вручаете окружному прокурору
магнитофонную  ленту  с записью нашей сегодняшней беседы.  Когда  Орри Кэтер
мертв, что прокурор в состоянии предпринять? Возбудить против Орри уголовное
дело  по  обвинению в  трех  убийствах?  Едва  ли. Прокурор,  разумеется,  с
превеликим удовольствием  аннулировал бы постановления  об  освобождении нас
под  залог, посадил  за решетку,  устроил  над нами  процесс  и приговорил к
длительным срокам. Но в  каком преступлении он смог бы нас обвинить, если бы
все  мы  продолжали молчать?  В сокрытии  улик?  Но  каких  улик? Касающихся
убийства?  Однако  юридически оно было бы  еще  не доказано. Доказать  же  в
законном  порядке  невозможно,  если  отсутствует конкретное  лицо, которому
можно предъявить обвинение и которого  можно  было бы судить. Кроме того, мы
продолжали бы отказываться  давать  какие-либо показания. Предпринять против
нас шаги на основании письменного доклада или магнитофонной записи разговора
-- бесполезная затея... Ведь  я заявлю, что просто развлекался, фантазируя и
строя  различные  предположения.  Морочил  вам  голову.   Будучи   человеком
изобретательным, окружной прокурор мог бы, пожалуй, долгое время портить нам
кровь,  хотя мне трудно представить -- каким  образом. У него,  естественно,
влиятельная  позиция, куча сотрудников, власть и престиж его  должности,  но
ведь и я располагаю кое-какими ресурсами;  На  моей стороне десять миллионов
ньюйоркцев,  которые  любят, чтобы  их информировали и  забавляли,  и у меня
очень хорошие взаимоотношения с редакциями популярных газет.  Если  окружной
прокурор предпочтет искать удовлетворения своему самолюбию, то я постараюсь,
чтоб он  об  этом пожалел... Арчи, каковы шансы, что нам вернут лицензии еще
до конца года? -- вновь обратился Вулф ко мне.
     Я пожал плечами.
     -- На глазок я бы сказал -- двадцать против одного.
     -- Мне этого  вполне достаточно, -- опять повернулся Вулф к Кремеру. --
Я  в этом году уже и так в очень высокой налоговой  категории  и  при  любых
обстоятельствах не  стану брать новых поручений. Если вы пожелаете  спросить
меня кое  о чем в  связи с  тем,  что  создала моя богатая  фантазия,  то я,
возможно, соглашусь ответить.
     --  Только  один  вопрос.  Как Люси Дакос  спрятала  записку  в  книге?
Засунула между страниц?
     -- Вовсе нет.  Она положила  ее на внутреннюю  сторону задней  обложки,
текстом вниз, и наклеила сверху лист бумаги.
     -- Как название книги?
     -- "Загадка  женской природы", автор -- Бетти  Фридан.  Одолел когда-то
примерно треть этого довольно своеобразного сочинения.
     -- Где сейчас эта книга?
     -- По-моему, она уничтожена, -- махнул рукой Вулф.
     --  Чепуха! Вы этого не  сделаете.  Вулф,  я требую выдать  мне книгу и
записку.
     -- Мистер Кремер, -- Вулф склонил голову набок, -- вы не успели еще как
следует подумать. Если вы накажете своих людей, кто проводил обыск в комнате
Люси  Дакос,  предъявив  или  не предъявив им  записку и книгу,  то  в каком
положении вы  окажетесь?  Вы уже не сможете дать  задний  ход. Вам  придется
доложить о  нашем разговоре  окружному прокурору  --  конечно, с пояснением,
что,  по  вашему мнению, речь шла  не о фантазиях, а  о  реальных фактах. Не
исключено,  что вы решите доложить ему  в любом случае, хотя я сильно в этом
сомневаюсь. Как я уже говорил, ваши  умственные способности  не безграничны,
но вы не глупец. Вам, вероятно,  пришлось бы вести длительное  и трудное, но
бесполезное  расследование... Возможно,  вам удалось бы  установить,  откуда
мистер Бассетт узнал имя и адрес Орри Кэтера... Хорошо... Ну, а что  дальше?
Независимо от полученных результатов всегда превалировал бы бесспорный факт,
что Орри Кэтера нет в живых.
     -- Это вы убили его. Ваши люди по вашему приказанию.
     --  Не стану  оспаривать ваше  право  оценить случившееся  именно таким
образом, -- кивнул Вулф. -- Разумеется, я смотрю на вещи иначе. Я бы сказал:
причиной  его  гибели являются  гены, заложенные в  нем  ц  момент  зачатия;
Конечно, подобный взгляд могли бы истолковать как отрицание свободной  воли,
и мне было бы трудно Опровергнуть этот упрек. Если вам  нравится утверждать,
что именно я виноват  в его смерти, то я не  стану с вами  спорить. Вы много
трудились  над этим  делом в последние  десять  дней и должны  получить хоть
какое-то удовлетворение.
     --  Удовлетворение!  Черт бы вас  побрал! --  поднялся  Кремер. --  Да,
десять дней. Не сомневайтесь, я обо всем хорошенько подумаю.
     Кремер поднялся, надел пальто и вернулся к столу Вулфа.
     -- Сейчас я пойду домой и попытаюсь выспаться. У вас, вероятно, со сном
все в порядке, и вы не страдаете от бессонницы, мучимый совестью.
     Кремер повернулся, подошел  к глобусу и крутанул его с такой силой, что
глобус все еще продолжал вращаться, когда Кремер уже был в коридоре. Услышав
звук захлопнувшейся двери, Вулф сказал:
     -- Принеси-ка коньяку, Арчи. И два бокала. Если  Фриц еще не лег спать,
то  пригласи  и  его  и  захвати  тогда  три  бокала.  Сегодня мы попытаемся
хорошенько выспаться.


Last-modified: Fri, 24 Nov 2000 20:29:19 GMT

Оцените этот текст: