Оцените этот текст:











     Он сидел один в темноте за рабочим столом Хаджиба Кафира, уставившись
невидимым взглядом в покрытое пылью окно на нетленные минареты Стамбула. В
любой столице мира он был  как  дома,  но  Стамбул  любил  больше  других.
Стамбул не центральной улицы Бей-Оглы и бара "Лейлбаз" гостиницы "Хилтон",
кишевших  туристами,  а  Стамбул  укромных   уголков,   известных   только
мусульманам: крошечные чайханы, и базары, и кладбище Телли Баба, которое и
кладбищем-то не назовешь, так как  там  похоронен  один  человек,  и  люди
приходят туда, чтобы помолиться ему.
     Как охотник он был нетерпелив в своем вынужденном ожидании, молчаливо
спокоен и уверен в себе. Родом из Уэльса, он унаследовал от своих  предков
их  мрачную,  буйную  красоту.  Черные  волосы  и   сильные   черты   лица
подчеркивали бездонную голубизну умных глаз.  Высокого  роста,  худощавый,
мускулистый, он производил впечатление человека много  времени  уделяющего
своему физическому здоровью. Офис был наполнен ароматами  Хаджиба  Кафира:
его  дурманяще   сладким   табаком,   его   едким   турецким   кофе,   его
маслянисто-жирным запахом тела.  Но  Рис  Уильямз  не  чувствовал  их.  Он
целиком ушел в размышления о  телефонограмме,  которую  получил  час  тому
назад из Шамони.
     "...Ужасно! Поверьте мне,  господин  Уильямз,  мы  все  в  шоке.  Это
произошло так неожиданно, что никто не  успел  даже  с  места  сдвинуться,
чтобы помочь ему. Господин Рофф погиб мгновенно..."  Сэм  Рофф,  президент
"Рофф и сыновья", второго в мире по величине  фармацевтического  концерна,
контролируемого  династией,  пустившей  корни  по  всему  земному  шару  и
ворочавшей миллиардами. Невозможно  представить,  что  Сэма  Роффа  нет  в
живых. Он всегда был полон жизни,  энергии,  всегда  в  движении,  проводя
большую часть времени в самолетах, доставлявших  его  в  самые  отдаленные
уголки планеты, чтобы там на месте решить запутанную проблему, оказавшуюся
другим не по зубам, или высказать  интересную  идею,  заряжая  всех  своим
энтузиазмом, призывая их во всем следовать своему примеру. Он был мужем  и
отцом. Но превыше всего в  жизни  ставил  свое  Дело.  Он  был  блестящим,
необыкновенным человеком. Кто сможет заменить его?  Кому  под  силу  будет
управлять огромной империей, которую он оставил после себя?  Он  не  успел
назначить себе преемника. Но он же не предполагал, что умрет  в  пятьдесят
два года. Он думал, что у него впереди масса времени.
     Но его время истекло.
     Неожиданно  в  офисе  вспыхнул  свет,  и  Рис  Уильямз,  на  какое-то
мгновение ослепленный, обернулся к двери.
     - Господин Уильямз! Я думала, что здесь никого нет.
     Это была Софи, одна из секретарш фирмы,  назначаемая  в  распоряжение
Риса Уильямза всякий раз, когда он бывал в Стамбуле.  Она  была  турчанкой
лет 24-25, с гибким чувствительным телом, таящим в себе бездну обещаний, и
смазливой мордашкой. Не раз уже она подавала знаки Рису, древние как  мир,
что готова доставить ему любые удовольствия, какие он  пожелает,  в  любое
угодное ему время. Но он оставался к ним глух и нем.
     - Я вернулась, чтобы отпечатать кое-какие письма господина Кафира,  -
продолжила она, затем вкрадчиво добавила:
     - Могу я чем-либо быть вам полезной?
     При этих словах она вплотную подошла к столу. На Риса пахнуло терпким
запахом молодого тела, запахом дикого зверя в гоне.
     - Где господин Кафир?
     Софи сожалеюще покачала головой.
     - Рабочий день господина Кафира уже давно закончился.
     Ладонями мягких, мудрых рук она разгладила спереди платье.
     - Могу я вам чем-нибудь помочь?
     На смазливом личике томно и влажно блестели ее глаза.
     - Да, - сказал Рис. - Разыщите его.
     Она нахмурилась.
     - Понятия не имею, где...
     - Либо в караван-сарае, либо в Мермаре.
     Вероятнее всего,  конечно,  в  караван-сарае,  где  любовница  Кафира
исполняет танец живота. Но Кафир был  человеком  непредсказуемым.  Он  мог
быть и дома с женой.
     Извиняющимся тоном Софи проговорила:
     - Я попытаюсь, но боюсь, что...
     - Объясните ему, что если он через  час  не  будет  здесь,  то  может
больше вообще не приходить сюда.
     Выражение ее лица изменилось.
     - Я сделаю все возможное,  господин  Уильямз.  -  Она  направилась  к
двери.
     - И выключите свет.


     В темноте отчего-то было легче оставаться наедине со своими  мыслями.
А в них он постоянно возвращался к Сэму Роффу. В сентябре Монблан  был  не
так уж неприступен. Сэм уже  делал  попытку  одолеть  его,  но  тогда  ему
помешала снежная буря.
     - На этот раз я доставлю на пик флаг фирмы,  -  шутливо  пообещал  он
Рису.
     И вот этот телефонный звонок, настигший Риса в "Пера  Палаце"  в  тот
момент, когда он уже сдавал ключи от номера. До сих пор еще  слышится  ему
взволнованный голос в трубке:
     "Они шли в связке по  леднику...  господин  Рофф  оступился,  веревка
лопнула... Он рухнул прямо в бездонную ледовую трещину..."
     Рис представил себе, как  тело  Сэма,  ударяясь  о  ледяные  выступы,
стремительно падает в пропасть. Усилием воли заставил себя  не  думать  об
этом. Это уже прошлое. Думать же надо о настоящем.  О  смерти  Сэма  Роффа
необходимо сообщить его родным, а  они  раскиданы  по  всему  белу  свету.
Необходимо подготовить сообщение для прессы. Новость эта  как  гром  среди
ясного неба поразит международные финансовые круги. Необходимо во  что  бы
то ни стало этот удар смягчить, особенно  теперь,  когда  фирма  бьется  в
тисках финансового кризиса. И проделать всю эту работу предстоит ему, Рису
Уильямзу.
     Рис Уильямз познакомился с Сэмом Роффом девять лет назад. Тогда Рис в
свои двадцать пять уже являлся коммерческим директором небольшой фирмы  по
продаже  лекарственных  препаратов.  Он  был  полон  интересных  замыслов,
автором многих нововведений, и, по мере того, как расширялась фирма, росла
и его репутация. "Рофф и сыновья" сделали ему предложение перейти к ним на
работу, но он отказался. Тогда  Сэм  Рофф  выкупил  фирму,  в  которой  он
работал, и тотчас послал  за  ним.  С  момента  их  первой  встречи  и  до
настоящего времени он  так  и  остался  под  мощным  воздействием  обаяния
личности Сэма Роффа.
     - Твое место здесь, в "Роффе и сыновьях", - заявил он Рису. - Поэтому
я и выкупил ваш несчастный тарантас, который ты тащил на себе.
     Рис почувствовал себя польщенным и оскорбленным одновременно.
     - А если я не останусь у вас?
     Сэм Рофф улыбнулся и сказал доверительно:
     - Ты останешься. У нас много общего с тобой, Рис. Мы оба честолюбивы.
Мы хотим завоевать весь мир. Я покажу тебе, как этого добиться.
     Слова Сэма Роффа притягивали как магнит, сулили обильную  пищу  огню,
сжигавшему душу молодого человека, ибо он знал то, чего не  было  известно
даже Сэму Роффу. Риса Уильямза не было на свете, он был  мифом,  сотканным
из отчаяния, нищеты и безысходности.


     Он родился и вырос неподалеку  от  Гвента  и  Кармартена,  мест,  где
глубоко под землей залегали мощные пласты угля,  песчаника  и  известняка,
иногда  выходившие  на   поверхность,   причудливыми   морщинами   искажая
красновато-зеленое раздолье равнин Уэльса. Он рос в сказочной стране,  где
одни названия были уже поэзией: Брекон,  Пен-и-фан,  Пендерин,  Глинкорвг,
Маэстег... Это был край легенд и мифов, где залежи угля отложились еще 280
миллионов лет назад, край буйных лесов, росших так густо и так  привольно,
что белка могла добраться по ним от Брекон Биконз  до  моря,  ни  разу  не
ступив на землю. Но пришла  Промышленная  Революция,  и  углежоги  спилили
красивые зеленые деревья и сожгли их  в  ненасытных  топках  сталелитейных
печей.
     Мальчик рос в окружении героев другого времени и другого мира. Роберт
Фаррер, сожженный на костре Римско-католической церковью  за  то,  что  не
принял обет безбрачия и не отказался от своей жены; король Хайвел  Добрый,
в десятом веке даровавший Уэльсу законы; свирепый Бриккен, отец двенадцати
сыновей и двадцати четырех дочерей,  в  жестоких  сражениях  отбивший  все
попытки силой захватить его  королевство.  Он  рос  в  краю  замечательных
исторических событий. Но не все в том  краю  было  овеяно  славой.  Предки
Риса, все как один, были потомственными шахтерами, и мальчик часто  слушал
рассказы отца и дядей об ужасах шахтерской жизни. Они вспоминали о  тяжком
времени, когда у них отняли работу, когда в дни жестокой схватки  шахтеров
с компаниями одна за другой  закрывались  шахты  Гвента  и  Кармартена,  и
шахтеры,  доведенные  до  отчаяния  нищетой,  подточившей  их  гордость  и
вытянувшей из них все  жизненные  соки,  вынуждены  были  в  конце  концов
покориться.
     Когда шахты работали, ужасам все равно  не  было  конца.  Большинство
родственников Риса погибли в шахтах. Одни оставались навеки погребенными в
них, другие умерли наверху, выхаркав вместе с почерневшей от  угля  кровью
свою душу. Многие так и не доживали до тридцати.
     Рис слушал рассказы отца и быстро стареющих молодых дядей о  прошлом,
о страшных завалах, о тяжелых травмах и  жутких  увечьях,  о  забастовках;
вспоминали они и хорошие времена. Но мальчишка с  трудом  различал  их,  и
хорошие и плохие времена казались ему одинаково плохими. Мысль, что и  ему
придется прожить свою жизнь в темном подземелье, ужасала его. Он знал, что
должен бежать.
     В двенадцать лет он ушел из дому. Из угольных долин он перебрался  на
побережье в Салли Рэнни Бэй и Лавернок, куда толпами стекались туристы,  и
мальчик подносил им вещи, выполнял их мелкие поручения, стараясь  всячески
угодить: помогал девушкам и дамам спускаться по крутому  откосу  на  пляж,
нес за ними их корзины, набитые снедью, работал возницей  в  Пенарте,  был
служащим увеселительного парка в Уитмор Бэй.
     Семья его находилась всего в нескольких часах  ходьбы,  но  разделяла
его и их непреодолимая пропасть. Здесь жили инопланетяне.  Рис  Уильямз  и
представить себе не мог, что люди могут  быть  такими  красивыми  или  так
хорошо одеваться. Каждая женщина казалась ему королевой,  а  мужчины  были
как на подбор элегантны и стройны. Здесь был его настоящий дом,  и  он  ни
перед  чем  не  остановится,  чтобы  стать  одним  из   его   равноправных
владельцев.
     К тому времени, как Рису  исполнилось  четырнадцать  лет,  он  скопил
достаточно денег, чтобы оплатить проезд до  Лондона.  Первые  три  дня  он
просто бродил  по  улицам  громадного  города,  расширенными  от  восторга
глазами всматриваясь в его великолепные здания и памятники,  упиваясь  его
звуками и запахами.
     Его первой работой было место посыльного в небольшом магазине тканей.
Кроме него  там  работали  трое  продавцов:  двое  мужчин,  заносчивых  до
крайности, и одна девушка, при каждом взгляде на которую  сердце  молодого
валлийца радостно екало.  Мужчины  обращались  с  Рисом  как  с  существом
низшего порядка. Он был удивительно забавен: одежда висела на нем кое-как,
как вести себя не знал и вдобавок ко всему говорил на  такой  тарабарщине,
что его трудно было понять. Они даже не знали, как толком произносить  его
имя, и называли его то Райс, то Рай, то Райз.
     - Правильно говорить Р-И-И-С, - не уставал повторять им Рис.
     Девушка же жалела его.  Ее  звали  Глэдис  Симпкинз,  и  она  снимала
крохотную квартирку в Тутинге на паях с тремя другими  девушками.  Однажды
она позволила пареньку проводить себя домой и пригласила его на чашку чая.
Молодой Рис запаниковал, подумав, что ему предстоит  первая  в  его  жизни
близость с женщиной. Но когда он попытался обнять Глэдис,  она  вытаращила
на него глаза и затем рассмеялась.
     - Этого ты не получишь, - сказала она, - но зато я  дам  тебе  совет.
Если хочешь чего-либо добиться, во-первых, оденься поприличней, во-вторых,
получи хоть какое-нибудь образование, и, в-третьих, научись себя правильно
вести.
     Она окинула взглядом худое, горящее молодое  лицо,  заглянула  в  его
бездонные голубые глаза и снисходительно сказала:
     - А когда подрастешь, ты будешь ничего.
     "Если хочешь чего-либо добиться..." Вот  тогда  и  появился  на  свет
вымышленный  Рис  Уильямз.  Настоящий  Рис   Уильямз   был   безграмотным,
невежественным,  невоспитанным  пареньком  без  настоящего,   прошлого   и
будущего.  Но  он  был  умен,  наделен  богатым  воображением  и  неуемным
честолюбием. Этого оказалось достаточно. Он начал с того,  что  представил
себя  тем,  кем  хотел  бы  быть,  кем  намеревался   стать:   элегантным,
изысканным, преуспевающим человеком. Мало-помалу Рис начал менять себя под
стать образу, который носил в голове. Он поступил в вечернюю школу и  стал
посещать картинные галереи. Он не вылезал из публичных библиотек и ходил в
театры и, сидя там на галерке, внимательно присматривался к тому, как были
одеты мужчины из партера. Он экономил на пище,  чтобы  один  раз  в  месяц
сходить в хороший ресторан и понаблюдать,  как  правильно  вести  себя  за
столом. Он наблюдал, учился, запоминал. Он был как  губка,  выжимающая  из
себя прошлое и впитывающая будущее.
     В течение  одного  короткого  года  он  многому  научился,  и  в  его
обновленном сознании Глэдис Симпкинз, его принцесса предстала тем,  кем  и
была на  самом  деле:  обыкновенной  девчонкой,  даже  не  отвечавшей  его
теперешним запросам. Он ушел из магазина тканей и  устроился  продавцом  в
аптеку, входившую в разветвленную сеть фармацевтических магазинов. К  тому
времени ему уже  исполнилось  шестнадцать  лет,  но  выглядел  он  гораздо
старше. Он прибавил в весе и вытянулся. Женщин привлекали его мужественная
валлийская красота и быстрый льстивый язык. Он  стал  весьма  популярен  в
аптеке. Покупательницы  специально  ждали,  когда  он  освободится,  чтобы
заняться ими. Он хорошо одевался и говорил на хорошем правильном языке. Он
понимал, что уже достаточно далеко отдалился от Гвента  и  Кармартена,  но
все еще был недоволен своим реальным отражением в зеркале.  Путь,  который
он только собирался пройти, был еще впереди.
     Не прошло и двух лет, как ему предложили занять должность заведующего
аптекой. Управляющий сетью районных аптек сказал тогда Рису:
     - Это только начало, Уильямз. Трудитесь с полной отдачей,  и  в  один
прекрасный день под вашим началом уже будет не одна, а с полдюжины аптек.
     Рис с трудом удержался, чтобы  не  рассмеяться  ему  в  лицо.  Трудно
представить, чтобы такая мелочь могла  быть  вершиной  чьих-либо  желаний!
Школу  Рис  не  бросал.  Теперь  он  изучал  торговое  дело,  маркетинг  и
коммерческое право. Идти было еще далеко. Созданный им образ  располагался
на вершине пирамиды, а сам он пока все еще, увы, находился у ее  подножия!
Шанс подняться выше не преминул подвернуться. Однажды  в  аптеку  заглянул
коммивояжер, понаблюдал, как Рис одну за другой уговорил сразу  нескольких
покупательниц приобрести товары, которые им совсем не были нужны,  подошел
к нему и сказал:
     - Парень, ты здесь попусту тратишь свое время. Тебе нужно  плавать  в
озере, а не в пруду.
     - Что же вы предлагаете? - спросил Рис.
     - Я поговорю на эту тему с боссом.
     Две  недели  спустя  Рис  уже  работал  коммивояжером   в   небольшой
фармацевтической фирме. Он был одним из пятидесяти таких же торговцев, но,
когда смотрелся в свое особое зеркало, знал, что это не так.  Единственным
его конкурентом теперь был он сам. Все ближе и ближе подступал он  к  тому
вымышленному   образу,   который   сам   себе   создал,   образу   умного,
образованного,  утонченного,  обаятельного  человека.  Он  хотел   сделать
невозможное, ибо всякому известно, что эти качества не приобретаются - они
всасываются с молоком матери. Но Рис делал это невозможное. Он  стал  тем,
кем хотел стать, тем, чей образ сам себе создал.
     Он колесил по  стране,  продавая  товары  фирмы,  общался  с  людьми,
внимательно  их  слушал.  В  Лондон  возвращался  переполненный  идеями  и
конкретными практическими предположениями и  стал  быстро  подниматься  по
служебной лестнице.
     Спустя  три  года  после  прихода  в  фирму  он  уже  занял  пост  ее
коммерческого директора. Под его умелым руководством фирма начала  заметно
процветать.


     А через четыре года в его жизнь ворвался Сэм Рофф. Он  первый  понял,
какая жажда мучит Риса.
     - У нас много общего с тобой, Рис. Мы хотим  завоевать  весь  мир.  Я
покажу тебе, как этого добиться.
     И он выполнил свое обещание.
     Сэм Рофф был отличным наставником.  В  течение  девяти  лет  под  его
руководством Рис стал незаменимым для фирмы человеком. По мере  того,  как
шло время, он получал все более и  более  ответственные  посты,  занимаясь
реорганизацией подразделений фирмы,  улаживая  различные  производственные
конфликты в разных точках земного шара, координируя  работу  разнообразных
структур "Роффа и сыновей", разрабатывая и проводя  в  жизнь  новые  идеи.
Вскоре Рис был единственным, кроме самого Сэма Роффа, кто досконально знал
всю подноготную системы управления фирмой. Он стал  реальным  претендентом
на пост ее президента. Однажды утром, когда Рис и Сэм Рофф возвращались из
Каракаса на борту специально оборудованного роскошного  "Боинга  707-320",
одного из  восьми  воздушных  кораблей,  принадлежавших  фирме,  Сэм  Рофф
похвалил Риса за мастерски провернутую им  выгодную  для  фирмы  сделку  с
правительством Венесуэлы.
     - Тебя ждут солидные комиссионные за это дело, Рис.
     - Мне не нужно никаких комиссионных, Сэм, - проговорил Рис.  -  Я  бы
предпочел  выкупить  у  фирмы  пакет  акций  и  получить  место  в  Совете
директоров.
     Оба они знали, что он заслужил это. Но Сэм сказал:
     - Прости, но не в моих силах  менять  правила.  "Рофф  и  сыновья"  -
частная фирма. И никто кроме членов семьи не может заседать в  Совете  или
держать пакет акций.
     Рис, конечно, знал об этом. Не входя в Совет, он, однако, был  обязан
присутствовать на всех  его  заседаниях.  Сэм  Рофф  являлся  единственным
наследником мужского пола. Остальные члены семьи Роффов были женщинами.  В
Совет директоров входили их мужья: Вальтер Гасснер, женатый на Анне  Рофф;
Иво Палацци, женатый на Симонетте Рофф; Шарль Мартель,  женатый  на  Элене
Рофф. И сэр Алек Николз, Рофф по материнской линии.
     Итак, Рис был поставлен перед выбором. Он знал, что заслужил место  в
Совете, что наступит день, когда именно он полностью сосредоточит в  своих
руках управление фирмой. Однако сейчас этому препятствуют  обстоятельства,
но обстоятельства, как известно, склонны меняться. И Рис  решил  остаться,
остаться и посмотреть,  что  из  этого  получится.  Сэм  научил  его  быть
терпеливым. И вот теперь Сэм мертв.


     В офисе снова вспыхнул свет. В дверях стоял Хаджиб Кафир.  Кафир  был
коммерческим директором турецкого филиала "Роффа  и  сыновей".  Небольшого
роста, смуглолицый,  он  гордился  своими  бриллиантами  и  своим  толстым
животом, словно они были его  послужными  наградами.  Сейчас  у  него  был
взъерошенный вид наспех одевшегося человека. Значит, все же Софи  вытащила
его из ночного клуба.
     - Рис!  -  пустился  в  объяснения  Кафир.  -  Дорогой  мой,  прости,
пожалуйста. Откуда мне знать, что ты все еще в Стамбуле. Ты же должен  уже
лететь в самолете, а у меня тут подвернулось срочное дело...
     -  Сядь,  Хаджиб.  Слушай  внимательно.  Необходимо  послать   четыре
шифрограммы по фирменному коду. В четыре  разные  страны.  Доставлены  они
должны быть лично адресатам в руки нашими собственными посыльными. Я  ясно
излагаю?
     - Да, - ответил Кафир, смешавшись, - даже очень ясно.
     Рис быстро глянул на циферблат тонких золотых часов на руке.
     - Почта в Нью-Сити уже закрыта. Их надо отправить  из  Йени  Постхане
Кад. Через тридцать минут они уже должны быть в пути.
     Он протянул Кафиру текст шифрограммы.
     - Кто станет обсуждать то, что тут написано, будет  тотчас  уволен  с
работы.
     Кафир взглянул на текст, и глаза его расширились.
     - Боже мой! - вздохнул он. - Боже мой!
     Затем он перевел взгляд на потемневшее лицо Риса.
     - Как, как это произошло?
     - Несчастный случай, - сказал Рис.
     Впервые за все это время Рис позволил своим мыслям обратиться к  той,
о ком сознательно не позволял себе думать: к Элизабет Рофф,  дочери  Сэма.
Сейчас  ей  двадцать  четыре.  Когда  Рис  впервые  увидел  ее,  она  была
пятнадцатилетней девушкой, с  зубами,  стянутыми  пластинами,  до  безумия
застенчива, одинока, безобразно толста, замкнута и воинственно-агрессивна.
Шли годы, и на глазах Риса она преобразилась, унаследовала  красоту  своей
матери и ум и стойкость духа своего  отца.  Она  очень  любила  Сэма.  Рис
понимал, что смерть для нее - это трагедия. Он должен сам рассказать ей об
этом.
     Двумя часами позже Рис Уильямз уже находился над Средиземным морем на
борту одного из реактивных самолетов фирмы, взявшего курс на Нью-Йорк.





     Анна Рофф-Гасснер знала, что не  смеет  крикнуть  еще  раз,  так  как
Вальтер вернется и убьет ее. Она забилась в угол спальни, дрожа всем телом
и ожидая неминуемой смерти. То, что  начиналось,  как  красивая  волшебная
сказка, завершилось диким и невыразимым ужасом. Она слишком долго  боялась
взглянуть правде в глаза:  человек,  за  которого  она  вышла  замуж,  был
маниакальным убийцей.


     До встречи с Вальтером Гасснером Анна Рофф никого никогда не  любила,
включая мать, отца и самое себя. Росла она хрупким, болезненным,  склонным
к обморокам, ребенком. Она не помнила себя вне больницы,  без  нянек,  вне
присмотра докторов, привозимых из различных, порой самых отдаленных  стран
света. А так как ее отцом был Антон Рофф из "Роффа и сыновей",  к  постели
Анны допускались только специалисты с  мировым  именем.  Но  осмотрев  ее,
проверив анализы и после долгих диспутов разъехавшись по домам, они  знали
о ее болезни не больше, чем  до  своего  приезда.  Никто  так  и  не  смог
правильно поставить диагноз.
     Анна не могла посещать школу, как все другие нормальные  дети,  и  со
временем она замкнулась в себе,  создав  свой  собственный  мирок,  полный
фантазий и грез наяву. И никому туда не было доступа.  Картины  жизни  она
рисовала  собственными  красками,  так  как  краски  реальности  были   ей
неведомы. Когда Анне исполнилось восемнадцать, головокружения  и  обмороки
прекратились сами собой так же внезапно, как и  начались.  Но  они  успели
оставить мрачный отпечаток  в  ее  жизни.  В  возрасте,  когда  многим  ее
сверстницам уже надевают на пальчики обручальные кольца, а  некоторые  уже
даже выходят замуж, она еще ни разу не целовалась. Она делала вид, что  ей
на это наплевать. Она убеждала себя, что счастлива в  своем  уединении  от
всех и вся. Как только  ей,  однако,  перевалило  за  двадцать,  появилось
множество искателей ее руки, так как она была наследницей одной  из  самых
престижных фамилий в мире, и  многим  хотелось  бы  прибрать  к  рукам  ее
состояние. К ней сватались шведский граф, итальянский поэт и  с  полдюжины
обнищавших князьков  из  стран  третьего  мира.  Анна  им  всем  отказала.
Поздравляя дочь с тридцатилетием,  Антон  Рофф  мысленно  заламывал  руки:
"Видно, умру, так и не увидев внуков".
     Свое тридцатипятилетие Анна  решила  провести  в  Австрии,  в  горном
поселке Китцубель, где и познакомилась с Вальтером Гасснером, который  был
на тринадцать лет моложе ее.
     Когда Анна впервые увидела Вальтера, у нее буквально  дух  захватило.
Он летел на лыжах вниз по склону Ханненкама, трассы скоростного спуска,  и
это было самое прекрасное зрелище, которое  Анна  когда-либо  видела.  Она
стояла у конца спуска и во все глаза  смотрела  на  него,  словно  он  был
воплощением юного бога. Вальтер заметил на себе ее восторженный взгляд.
     - А вы почему не на лыжах, милая Fraulein?
     Не доверяя своему голосу, она только отрицательно  покачала  головой,
показывая, что не умеет кататься, а он улыбнулся в ответ и сказал:
     - Тогда позвольте пригласить вас на ленч.
     В панике, словно  юная  школьница,  она  бросилась  бежать  прочь  от
трассы. С этого момента Вальтер Гасснер стал преследовать  ее.  Анна  Рофф
была неглупа. Она знала, что некрасива, что ничего,  кроме  своего  имени,
она как женщина не в состоянии предложить мужчине. Но знала Анна и то, что
за ее невзрачной внешностью скрывается красивая, нежная, юная душа, полная
любви, поэзии и музыки.
     Именно потому, что сама Анна не была красивой, она благоговела  перед
красотой.  Она  часто  посещала  самые  известные  музеи  мира  и   часами
простаивала у знаменитых картин и статуй. И когда впервые увидела Вальтера
Гасснера, ей показалось, что на землю сошел живой бог.
     На второй день после их мимолетной встречи Анна завтракала на террасе
гостиницы "Теннергоф", когда к ее столику подсел Вальтер. Он и впрямь  был
похож на юного бога. Правильный, резко очерченный  профиль,  тонкие  черты
лица, нежная кожа, ощущение огромной силы, ровные белые зубы на смуглом от
загара лице, белокурые волосы, голубые  со  стальным  отливом  глаза.  Под
тонкой тканью лыжного костюма Анна видела, как играют налитые мускулы  его
тела. Внутри у нее все похолодело, и от этого ощущения онемела вся  нижняя
часть тела. Покрытые кератозом ладони она сунула между  крепко  стиснутыми
коленями.
     - А я искал вас вчера вечером на трассе, - сказал Вальтер.
     У Анны перехватило дыхание и отнялся язык.
     - Если вы не умеете кататься на лыжах,  я  могу  вас  научить,  -  он
улыбнулся, - бесплатно.
     Для первых занятий он избрал Хаузберг, склон для начинающих лыжников.
Обоим сразу стало ясно, что лыжница из Анны не получится.  Она  все  время
теряла равновесие и падала, но упорно старалась научиться стоять на лыжах,
так как ей казалось, что, если  она  этого  не  добьется,  Вальтер  станет
презирать ее.  Однако  вместо  этого,  подхватив  ее  уже  после  десятого
падения, он мягко сказал:
     - Вы предназначены для более значительного, чем это.
     - Чего же именно? - спросила Анна, чувствуя себя жалкой и никчемной.
     - Я скажу вам сегодня вечером за ужином.
     Вечером они ужинали вместе и вместе  на  следующее  утро  завтракали,
потом  обедали  и  снова  ужинали  вместе.  Вальтер  забросил  всех  своих
клиентов. Он пропускал занятия, чтобы лишний часок  побыть  с  Анной.  Они
съездили в поселок, и он сводил  ее  в  казино  "Дер  Гольден  Гриф",  они
катались с гор на санках, бегали по магазинам, совершали длительные  пешие
экскурсии и часами сидели на террасе гостиницы и говорили,  говорили.  Это
было волшебное время для Анны.
     Пять дней спустя после их первой встречи Вальтер взял ее руки в  свои
и сказал:
     - Анна, либхен, выходи за меня замуж.
     И все испортил. Он вырвал ее из волшебной страны и вернул к  жестокой
действительности,  напомнив  ей,  кем   и   чем   она   была.   Уродливой,
тридцатипятилетней  старой  девой,  лакомым  кусочком  для  охотников   за
приданым.
     Она попыталась вырвать руки, но Вальтер ее удержал.
     - Мы любим друг друга, Анна. От этого никуда не убежишь.
     Она слушала эту ложь и, затаив дыхание, внимала его словам: "Я никого
никогда не любил" - и сама потворствовала обману, так как отчаянно  хотела
ему верить. Она пригласила его к себе в комнату, и они долго там сидели  и
разговаривали, а когда Вальтер рассказал Анне  историю  своей  жизни,  она
вдруг ему поверила, подумав: "Да ведь это история моей собственной жизни".
     Как и ей, ему некого было любить. С самого рождения он,  как  и  она,
оказался отчужденным от общества - он, потому что родился внебрачным, она,
потому что родилась хилой и болезненной.  Как  и  она,  Вальтер  испытывал
острую нужду кого-нибудь полюбить. Он воспитывался в сиротском  приюте,  и
когда ему исполнилось тринадцать лет и стало очевидно, что он  до  безумия
красив, женская половина населения  приюта  начала  использовать  его  как
инструмент для наслаждения, затаскивая его  к  себе  в  постель  и  обучая
разным способам удовлетворять их похоть. В награду мальчик получал хорошую
пищу, лучшие куски мяса и сладости. У него было все, кроме любви.
     Когда  Вальтер,  достигнув  совершеннолетия,  сбежал  из  приюта,  то
оказалось, что мир вне его стен ничуть не лучше. Женщин и здесь привлекала
только его внешность, он был для них своего рода игрушкой, но дальше этого
дело не шло. Они дарили ему деньги,  драгоценности,  красивую  одежду,  но
никогда себя.
     Вальтер был ее doppelganger,  ее  родственной  душой.  Их  обручение,
состоявшееся в ратуше, прошло тихо и незаметно.


     Анна думала, что ее отец чрезвычайно обрадуется этому событию. Он  же
был вне себя от гнева.
     - Идиотка! - топал он ногами. - Взять и выйти замуж  за  альфонса!  Я
проверил, всю жизнь он жил за счет женщин, но ни одна дура  не  догадалась
выйти за него замуж.
     - Прекрати! - кричала она. - Ты не знаешь его!
     Но Антон Рофф прекрасно знал, что представлял собой Вальтер  Гасснер.
Он пригласил новоиспеченного зятя в свой кабинет.
     Вальтер с удовольствием оглядел отделанные  черным  деревом  стены  и
висевшие на них старинные картины.
     - Мне нравится этот кабинет, - заявил он.
     - Не сомневаюсь, что здесь лучше, чем в приюте.
     Вальтер быстро взглянул  на  Антона  Роффа.  Глаза  его  сразу  стали
настороженными.
     - Простите, не понял?
     - Опустим формальности, - сказал Антон. -  Вы  промахнулись.  У  моей
дочери нет денег.
     Серые глаза Вальтера стали ледяными.
     - Не пойму, что вы пытаетесь мне сказать?
     - Я не пытаюсь, я говорю: вы ничего не получите от Анны,  так  как  у
нее  ничего  нет.  Если  бы  вы  более  тщательно  прорабатывали  домашние
заготовки, то предварительно выяснили бы, что "Рофф  и  сыновья"  закрытая
корпорация. Это означает, что акции ее не подлежат продаже. Мы  не  бедны,
это правда. Но выдоить из нас состояние не удастся.
     Он пошарил в карманах, вынул конверт и небрежно бросил на стол.
     - Это возместит ваши убытки. Не позже шести вечера вы должны покинуть
Берлин. И я желаю, чтобы вы никогда больше не напоминали о себе Анне.
     - А вам не приходило в голову, что я  женился  на  Анне  потому,  что
люблю ее? - спокойно сказал Вальтер.
     - Нет, - холодно ответил Антон. - А вам когда это пришло в голову?
     Несколько мгновений Вальтер молча смотрел на него.
     - Посмотрим, во сколько же я оценен.
     Он разорвал конверт и пересчитал деньги,  затем  вновь  посмотрел  на
Антона Роффа.
     - Моя цена выше, чем двадцать тысяч марок.
     - Большего вы не получите. И считайте, что вам повезло.
     - Несомненно, - сказал Вальтер. - Если хотите правду, я действительно
считаю, что мне повезло. Спасибо.
     Демонстративно положив деньги в  карман,  он  повернулся  и  пошел  к
двери.
     Антон Рофф облегченно вздохнул. Он испытывал одновременно  и  чувство
вины,  и  чувство  отвращения  от  того,  что  вынужден  был  сделать,  но
внутренний голос говорил ему, что иного решения быть не могло.  Она  будет
страдать из-за того, что муж бросил  ее,  но  хорошо,  что  это  произошло
сейчас, а не потом. Он позаботится, чтобы она познакомилась с людьми более
подходящими ей по возрасту и по положению в обществе, которые, если  и  не
будут ее любить, по крайней мере, будут ее уважать и  которых  в  какой-то
степени будет интересовать она сама, а не ее миллионы. Их  не  надо  будет
покупать за двадцать тысяч марок.
     Когда Антон Рофф прибыл домой, Анна со слезами на глазах выбежала ему
навстречу. Он нежно обнял ее и сказал:
     - Анна, либхен, все будет хорошо. Ты забудешь его...
     И взглянул поверх ее плеча: в дверях стоял Вальтер  Гасснер.  Анна  в
это время, подняв вверх палец, сказала:
     - Посмотри, что купил мне Вальтер. Правда, красивое кольцо? Оно стоит
двадцать тысяч марок!
     И  родителям  Анны  волей-неволей  пришлось  смириться.  В   качестве
свадебного подарка они купил  им  дом  в  Ванзее,  обставленный  старинной
французской мебелью,  удобными  диванами,  мягкими  креслами,  с  огромным
письменным столом в библиотеке, сплошь уставленной шкафами, снизу  доверху
заполненными книгами. Верхний этаж украшала изысканная старинная  шведская
и датская мебель восемнадцатого века.
     - Это уже слишком, - сказал Вальтер Анне. -  Мне  от  них  ничего  не
надо. Я бы сам хотел покупать тебе красивые и дорогие вещи,  либхен.  -  И
смущенно, по-мальчишески, улыбнувшись, добавил: - Но у меня нет денег.
     - Они у тебя есть, - ответила Анна. - Все,  что  здесь  находится,  -
твое.
     Вальтер лукаво улыбнулся и сказал:
     - Мое ли?
     Анна сама (Вальтеру так не хотелось обсуждать  их  финансовые  дела!)
ввела его в курс дела, объяснив свое финансовое положение. Она располагала
собственным  кредитным  фондом,   обеспечивавшим   ей   вполне   безбедное
существование. Но основное ее состояние находилось в  пакете  акций  фирмы
"Рофф и сыновья". Продать акции  она  могла  только  с  разрешения  Совета
директоров, решение же должно быть единогласным.
     Когда Анна назвала сумму, в которую  оценивались  акции,  Вальтер  не
поверил своим ушам.
     - И ты не имеешь права продать свой пай?
     - Да. Сэм ни за что на это не согласится. А у него контрольный пакет.
Но придет день...
     Вальтер выразил желание войти в семейное дело. Антон был против.
     - Какую пользу может принести  фирме  вшивый  лыжник?  -  риторически
восклицал он.
     Но в конце концов он уступил настойчивым просьбам дочери,  и  Вальтер
получил скромное место в управлении фирмы. И, блестяще там  проявив  себя,
он стал быстро подниматься по служебной лестнице. Когда  два  года  спустя
отец Анны умер, Вальтер Гасснер был введен в состав Совета. Анна гордилась
им. Он был идеальным мужем и  трепетным  любовником.  Приносил  ей  цветы,
делал  маленькие  трогательные  подарки,  старался  проводить  с  ней  все
свободное время. Счастью Анны не было границ. "Ach, danke, liebar  Gott!",
- мысленно возносила она хвалу Богу.
     Анна научилась готовить, чтобы мой милый  Вальтер  мог  есть  любимые
блюда:   choucroute,   огромные   порции   густо   приправленного   маслом
картофельного пюре, подаваемого  к  столу  с  хрустящей  на  зубах  кислой
капустой в сопровождении необъятной свиной отбивной, сосиски и нюрбергской
колбаски. Она готовила свиное филе, сваренное в пиве и густо приправленное
специями, и подавала его к столу с печеным яблоком, очищенным от кожуры, в
вырезанной  середине  которого  красовались  airelles,  маленькие  красные
ягодки.
     - Ты лучший повар в мире, либхен, - говорил Вальтер, и Анна рдела  от
похвалы.
     На третий год их жизни Анна забеременела.
     В течение восьми месяцев беременности не стихали боли в теле, но  она
стоически их выдерживала. Ее беспокоило другое.
     Началось это в тот день, когда после ленча  она,  оставшись  одна,  в
каком-то радостном полузабытьи села  вязать  Вальтеру  свитер,  как  вдруг
услышала его голос:
     - Боже мой, Анна, что ты тут сидишь в темноте?
     За окнами стояла сплошная темень, она перевела  взгляд  на  свитер  и
увидела, что даже и не начинала его вязать. Почему же так быстро стемнело?
Неужели ей все померещилось? После этого случая были  и  другие,  подобные
ему, и Анна начала думать, что эти незаметные  провалы  в  ничто  какое-то
знамение, предвестие скорой смерти. Она не боялась умереть, но мысль,  что
Вальтер останется один, без ее участия и помощи, терзала и мучила ее.
     За четыре недели до родов с Анной случился один из  таких  припадков,
она потеряла сознание, оступилась и скатилась вниз по ступенькам лестницы.
     Очнулась она в больнице.
     На краю кровати сидел Вальтер и держал ее за руку.
     - Ну и напугала же ты меня, либхен.
     Ее первой панической мыслью было: "Ребенок! Я его не  чувствую!"  Она
ощупала свой живот. Он был плоским.
     - Где мой ребенок?
     Вальтер наклонился и обнял ее.
     - У вас двойня, миссис Гасснер, - сказал откуда-то голос доктора.
     Анна со слезами на глазах повернула счастливое лицо к Вальтеру.
     - Мальчик и девочка, либхен.
     Счастье  переполнило  ее.  Она  почувствовала  непреодолимое  желание
тотчас увидеть своих крошек, потрогать, подержать их в своих руках.
     -  Сейчас  об  этом  и  речи  быть  не  может,  -  сказал  доктор,  -
поправитесь, тогда другое дело.


     Все убеждали Анну, что с каждым днем ей становится все лучше и лучше,
но страх не покидал ее. Что-то происходило с ней такое, чего она не  могла
понять. Не успевал приехать Вальтер и взять ее за руку,  как  уже  начинал
прощаться. Она, с удивлением глядя на него, говорила:
     - Но ведь ты только что пришел...
     Взгляд ее падал на часы, и, к своему ужасу, она видела,  что  он  уже
сидит у нее около двух, а то и трех часов.
     Она понятия не имела, как и когда они успели пролететь.
     Смутно она помнила, что к ней среди ночи приносили детей,  но  ужасно
хотелось спать,  и  видение  было  неясным,  расплывчатым.  Приносили  ли?
Спросить у кого-либо она постеснялась. Бог с ними! Когда  Вальтер  заберет
ее домой, никто уже не разлучит ее с детьми.


     Наконец счастливый день настал. Врачи настояли, чтобы она не вставала
с кресла-каталки, хотя Анна и убеждала их, что в состоянии идти  сама.  На
самом деле она была очень слаба, но настолько возбуждена скорым  свиданием
со своими крошками, что ей все было нипочем. Вальтер, вкатив Анну  в  дом,
поднял ее с кресла на руки и хотел подняться с ней в спальню.
     - Нет! - воскликнула она, - неси меня в детскую.
     - Тебе необходимо отдохнуть, дорогая. Ты слишком слаба...
     Она, недослушав его увещаний, выскользнула из его рук  и  побежала  в
детскую комнату.
     Ставни были закрыты и потребовалось некоторое время, чтобы глаза Анны
привыкли к полумраку. От возбуждения кружилась голова. Она боялась  упасть
в обморок.
     Подошедший сзади Вальтер что-то говорил ей, что-то пытался объяснить,
но она не слушала его.
     Потому что в комнате были они. Каждый лежал в своей кроватке и  мирно
посапывал во сне. Анна на цыпочках приблизилась к  малюткам,  стараясь  не
разбудить, глядя на них во все глаза. Более красивых детей она никогда  не
видела. Даже сейчас было ясно, что мальчик - вылитый Вальтер,  его  черты,
его пышные белые волосы. Девочка  же  была  как  куколка,  светленькая,  с
льняными волосиками, маленьким, немного вытянутым книзу личиком.
     Анна повернулась к Вальтеру и дрогнувшим голосом сказала:
     - Они такие красивые. Я... я так счастлива.
     - Пойдем, Анна, - прошептал Вальтер. Он обнял ее и  крепко  прижал  к
себе, и она почувствовала его  ненасытный  голод,  и  в  ней  откликнулось
ответное желание. Они ведь так долго не были вместе.  Вальтер  прав.  Дети
подождут, их время еще впереди.


     Мальчика они назвали Питером,  а  девочку  Бергиттой.  Это  были  два
маленьких чуда, сотворенных ею и Вальтером, и Анна  часами  просиживала  в
детской, играя и разговаривая с ними. И хотя они не понимали слов  матери,
она знала,  что  они  чувствовали  ее  любовь.  Иногда,  заигравшись,  она
поворачивала голову к двери,  и  там  стоял  Вальтер,  уже  вернувшийся  с
работы, и Анна с удивлением отмечала,  как  быстро  и  незаметно  пробежал
день.
     - Иди к нам, - говорила она. - У нас интересная игра.
     - Обед готов? - спрашивал Вальтер.
     И она внезапно чувствовала себя виноватой перед ним. Она давала  себе
слово  уделять  Вальтеру  больше  внимания,  но  на  следующий  день   все
повторялось снова. Близнецы, как магнит, неотразимо тянули ее к себе. Анна
все еще очень сильно любила Вальтера и, пытаясь  как-то  ослабить  чувство
вины, убеждала себя, что в какой-то мере дети  были  ведь  и  его  частью.
Ночами,  едва  Вальтер  засыпал,   Анна   выскальзывала   из   постели   и
прокрадывалась в детскую, садилась и неотрывно смотрела на  спящих  детей.
Едва брезжили первые лучи рассвета, она быстро возвращалась в  постель  до
того, как успевал проснуться Вальтер.
     Однажды ночью  в  детской  неожиданно  появился  Вальтер:  застав  ее
врасплох.
     - Какого черта ты здесь торчишь?
     - Я хотела... я просто...
     - Марш в постель!
     Таким тоном он никогда с ней не разговаривал.
     За завтраком Вальтер сказал:
     - Думаю, мы оба заслужили отдых. Нам необходимо  поехать  куда-нибудь
развеяться.
     - Но, Вальтер, дети еще слишком малы, чтобы путешествовать.
     - Я говорю о нас с тобой.
     Она отрицательно покачала головой.
     - Я не смогу оставить их одних.
     Он взял ее руку в свои и сказал:
     - Забудь о детях.
     - Забыть о детях? - голос ее дрогнул.
     - Анна, - с мольбой взглянув в ее глаза, сказал Вальтер,  -  помнишь:
как нам  было  хорошо  до  того,  как  ты  забеременела?  Как  здорово  мы
развлекались? Как чудесно нам было вдвоем, только ты да я, и  никого,  кто
бы мог нам помешать?
     Вот тогда она поняла: Вальтер ревновал ее к детям.


     Быстро летели недели и месяцы. Вальтер все более сторонился детей. На
дни рождения Анна покупала им чудесные подарки. Вальтер в эти дни старался
вообще не бывать дома, подолгу  засиживаясь  на  работе.  Анна  больше  не
желала сама себя обманывать. Дети - и в этом  она  уже  не  сомневалась  -
Вальтера вообще не интересовали.  Анна  винила  во  всем  себя,  так  как,
видимо,    _с_л_и_ш_к_о_м_    интересовалась    ими.    Буквально     была
о_д_е_р_ж_и_м_а_ ими, как выразился Вальтер. Он же посоветовал ей по этому
поводу обратиться к врачу, и она, чтобы не обидеть  его,  согласилась.  Но
доктор ей не понравился. Едва  он  открыл  рот,  как  Анна  перестала  его
слушать и очнулась, только когда он сказал:
     -  Наше  время  истекло,  миссис  Гасснер.  Надеюсь  увидеть  вас  на
следующей неделе?
     - Несомненно.
     Больше она там не появилась.
     Сердцем, однако, Анна чувствовала, что часть вины несомненно  ложится
и на Вальтера. Ее ошибка состояла в том, что она  чрезмерно  любила  своих
детей, его же - в том, что он их вообще не любил.
     В присутствии Вальтера она теперь избегала даже упоминать о детях, но
едва могла дождаться момента, когда  он  уйдет  на  работу,  чтобы  тотчас
поспешить в детскую к своим крошкам. Они  уже  отпраздновали  свой  третий
день  рождения,  и  Анна  ясно  представляла,  какими  они  станут,  когда
вырастут. Питер был крупным и сильным мальчиком,  атлетического  сложения,
точь-в-точь как его отец. Анна, держа его на коленях, тихонько мурлыкала:
     - Ах, Питер, сколько же слез прольют из-за тебя бедные фройляйн. Будь
с ними поласковей, сыночек.
     А Питер только улыбался и ласкался к ней.
     И тогда Анна брала на руки Бергитту. Золотоволосая, с  нежной  кожей,
Бергитта хорошела с каждым днем. В ее наружности, однако, не  было  ничего
от Анны и Вальтера. Питер  унаследовал  характер  и  темперамент  отца,  и
частенько Анне приходилось легонько шлепать его за непослушание,  Бергитта
же была ангелом во плоти. Когда Вальтера не было  дома,  Анна  ставила  им
различные пластинки или читала вслух. Больше всего они любили слушать "101
Marchen". Им  очень  нравились  сказки  о  великанах-людоедах,  домовых  и
ведьмах, и они готовы были слушать их без конца.  Укладывая  детей  спать,
она часто пела им колыбельную:

                       Schlaf, Kindlein, schlaf,
                       Der Vater hut't die Schaf...

     Всей душой Анна надеялась, что время  изменит  отношение  Вальтера  к
детям, и ночами молилась об  этом.  И  время  действительно  изменило  его
отношение к ним, сделав его еще более  злым.  Он  стал  просто  ненавидеть
малышей.  Вначале  Анна  убеждала  себя,  что  Вальтер  хочет,  чтобы  она
принадлежала только ему, что он не желает  делить  ее  ни  с  кем.  Но  со
временем она поняла, что о любви к ней и речи быть не могло.  Скорей  дело
было в ненависти к ней. Отец оказался прав. Вальтер женился  на  ней  ради
денег. Но на пути к ним встали дети. Ему необходимо было от них избавиться
во что бы то ни стало. Все чаще и чаще стал он убеждать Анну продать  свою
долю акций.
     - Сэм не имеет права мешать нам! Возьми деньги и махнем отсюда. Ты  и
я, больше нам никто не нужен.
     Она молча смотрела на него.
     - А дети?
     Глаза его лихорадочно блестели.
     - При чем  здесь  дети?  Разговор  о  нас  с  тобой.  Нам  необходимо
избавиться от них. Мы должны это сделать ради самих себя.
     Вот  тогда  она  в  полной  мере  осознала,  что  он  сумасшедший.  И
ужаснулась. Вальтер к  этому  времени  уволил  всю  домашнюю  прислугу  за
исключением уборщицы, приходившей к ним прибирать один раз в неделю.  Анна
и дети остались одни в доме, полностью в его власти. Его  необходимо  было
изолировать от  семьи.  Вылечить  его  уже,  видимо,  было  невозможно.  В
пятнадцатом  веке  сумасшедших  обычно  собирали   вместе   и   сажали   в
своеобразный плавучий дом, Narrenschiffe, корабль дураков, но в наше время
у современной медицины не могло не быть средств как-нибудь все  же  помочь
Вальтеру.


     И вот в этот сентябрьский день Анна, съежившись, сидела на полу своей
спальни, в которой Вальтер запер ее, и ждала его возвращения.  Она  знала,
что ей делать. Ради него, ради себя и ради своих детей.  Пошатываясь,  она
встала и направилась к телефону. Помедлив,  решительно  подняла  трубку  и
стала набирать 110, номер экстренного вызова полиции.
     В ушах зазвучал незнакомый голос:
     - Hallo. Hier ist der Polizei. Kann ich Ihnen helfen?
     - Ja, bitte! - голос ее дрожал. - Ich...
     Рука, вдруг неожиданно появившаяся из ниоткуда, вырвала у нее  трубку
и с силой бросила на рычаг.
     Анна в ужасе отпрянула.
     - Пожалуйста, - отступая захныкала она, - не бей меня.
     Вальтер с горящими, бешеными глазами медленно  надвигался  на  нее  и
вкрадчиво тихо, так, что она едва различала слова, говорил:
     - Либхен, я и пальцем не трону тебя. Я люблю тебя, ты же знаешь!
     Он прикоснулся к ней,  и  от  его  прикосновения  кожа  у  нее  пошла
мурашками.
     - Никакой полиции нам ведь не надо, правда?
     Она утвердительно кивнула, не смея от ужаса раскрыть рта.
     - Во всем виноваты дети, Анна. Мы избавимся от них. Я...
     Внизу зазвенел дверной колокольчик. Вальтер застыл на  месте.  Звонок
повторился.
     - Жди меня здесь, - приказал он. - Пойду узнаю, в чем дело.
     Боясь шевельнуться, она молча смотрела, как он вышел из комнаты,  как
с силой захлопнул за собой дверь, слышала, как с наружной стороны  щелкнул
замок.
     В ушах назойливо звучало:
     "Жди меня здесь"!
     Вальтер Гасснер сбежал вниз, подошел к входной двери и открыл ее.  На
пороге стоял человек в  серой  униформе  посыльного.  В  руках  он  держал
большой конверт.
     - Я обязан передать это лично в руки господину и госпоже Гасснер.
     - Давайте, - сказал Вальтер. - Я - Вальтер Гасснер.
     Он закрыл дверь, посмотрел на конверт,  затем  вскрыл  его.  Медленно
прочитал содержащееся в нем сообщение:


ПРОСИМ ПРИБЫТЬ В ЦЮРИХ В ПЯТНИЦУ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ  ДНЯ  ДЛЯ  ЭКСТРЕННОГО
СОВЕЩАНИЯ СОВЕТА ДИРЕКТОРОВ.

     Внизу стояла подпись: "Рис Уильямз".





     Иво Палацци стоял посреди спальни с залитым кровью лицом.
     - Mamma mia! Mi hai rovinato!
     - Губить тебя, паршивый figlio di putana?  Да  это  только  маленький
задаток, - кричала ему в лицо Донателла.
     Разговор этот происходил  в  огромной  спальне  их  квартиры  на  виа
Монтеминайо; они стояли друг против друга  нагишом.  Более  чувственной  и
более пьянящей плоти, чем тело Донателлы, Иво Палацци никогда не видел,  и
даже сейчас, когда кровь сочилась с его оцарапанного Донателлой  лица,  он
почувствовал, как у него привычно-сладостно заныло между ногами. Dio,  она
воистину   была   красавицей!   Целомудрие   и   порочность,   непостижимо
сочетавшиеся  в  ней,  сводили  его  с  ума.  У  нее  было  лицо  пантеры,
широкоскуло, с косо посаженными глазами,  полные,  алые  губы,  целовавшие
его, сосавшие его и... нет, лучше сейчас об этом не думать. Он схватил  со
стула какую-то белую материю, чтобы  вытереть  кровь  с  лица,  и  слишком
поздно сообразил, что это его рубашка. Донателла стояла прямо в центре  их
огромной двуспальной кровати и во все горло орала:
     - Так тебе и  надо,  паршивец!  Подыхай  от  потери  крови,  потаскун
вонючий!
     В сотый раз уже Иво Палацци задавал себе вопрос, как он мог оказаться
в таком дурацком положении. Он считал себя самым счастливым  человеком  на
земле, и все его друзья в один голос  соглашались  с  ним.  _Д_р_у_з_ь_я_?
В_с_е_! Потому что у Иво не было врагов. До женитьбы  он  был  бесшабашным
римлянином,  беспутным  малым,  беззаботным  прожигателем   жизни,   доном
Джиованни, которому завидовала половина мужского населения Италии. Вся его
философия укладывалась в одну фразу: "Fast onore con una donna!" - "Стяжай
себе честь женщиной!" Этим он и занимался большую часть  времени.  Он  был
истинным  романтиком.  Без  счета  влюблялся,  и   каждую   новую   любовь
использовал как таран, чтобы избавиться от прежней. Иво обожал женщин, все
они  были  прекрасны,  от  низкопробной   putane,   занимавшейся   древней
профессией  на  виа  Аппиа,  до  ультрасовременных  манекенщиц,  горделиво
вышагивающих по виа  Кондотти.  Единственными,  на  кого  Иво  не  обращал
внимания, были американки. Его коробила их независимость. Да и  что  можно
ждать от нации, язык которой был столь  неромантичным,  что  имя  Джузеппе
Верди они переводили как Джо Зеленый?
     У Иво всегда водилось с дюжину девиц в различной степени  готовности.
Стадий готовности  было  пять.  В  первой  стадии  находились  девушки,  с
которыми он только что познакомился. Он одаривал их  ежедневными  звонками
по телефону, цветами и тонкими  томиками  эротической  поэзии.  Во  второй
стадии они получали скромные  подношения  в  виде  шарфиков  и  фарфоровых
коробочек,  наполненных  шоколадками.  В  третьей  стадии  он   им   дарил
драгоценности и одежду и приглашал на обед в "Эли  Тулу"  или  в  "Таверну
Флавиа". В четвертой стадии они попадали к нему в постель  и  наслаждались
его  непревзойденным  искусством  любовника.  К  свиданию   Иво   подходил
творчески. Его изысканно отделанная квартира на виа  Маргутта  наполнялась
цветами, garofani или papaveri, музыкальное сопровождение: классика, опера
или рок - зависело от вкуса той или иной избранницы. Иво был  великолепным
поваром, и щедевром его кулинарного искусства был pollo  alla  cacciatora,
цыпленок  по-охотничьи.  После  обеда  бутылка  охлажденного   шампанского
подавалась прямо в постель... О, Иво обожал четвертую стадию!
     Но  самой   деликатной   была   пятая   стадия.   Она   состояла   из
душещипательной  прощальной  речи,  дорогого  подарка  и  полного  слез  и
стенаний arrivederci.


     Все это теперь уже позади. А в настоящем Иво Палацци  бросил  быстрый
взгляд на свое кровоточащее,  сплошь  расцарапанное  лицо  в  зеркале  над
кроватью  и  ужаснулся.  Такое  впечатление,  будто  на  него  набросилась
взбесившаяся сенокосилка.
     - Смотри, что ты наделала! - завопил он. - Сага, я знаю, ты этого  не
хотела.
     Он придвинулся ближе к  кровати  и  попытался  обнять  Донателлу.  Ее
мягкие руки обвились вокруг него, и, когда он стал прижимать  ее  к  себе,
она, как дикая кошка, яростно вонзила ему в спину свои длинные ногти.  Иво
заорал от боли.
     - Ори! - крикнула Донателла. - Будь у меня нож, я  бы  отрезала  твой
cazzo и воткнула бы его тебе в глотку!
     - Ради бога, тише, - умолял ее Иво. - Дети же рядом!
     - Ну и пусть! - не унималась она. - Пора им знать, каков  подонок  их
любимый папочка...
     Он шагнул к ней.
     - Carissima...
     - Не прикасайся ко мне! Я скорее отдамся первому  встречному  пьяному
сифилитику, чем позволю тебе прикасаться к себе.
     Иво выпрямился, задетый за живое.
     - И это говорит мать моих детей!
     - А что ты хочешь, чтобы я тебе говорила?  Как  еще  мне  говорить  с
таким подонком, как ты? - голос Донателлы перешел на визг. - Хочешь иначе,
д_а_й _м_н_е _т_о_, _ч_т_о _я _х_о_ч_у_!
     Иво с опаской посмотрел на дверь.
     - Carissima - не могу. У меня его нет!
     - Так достань его! - крикнула она. - Ты же клялся, что достанешь!
     С ней опять началась истерика, и Иво решил, что самое  лучшее  -  это
поскорей убраться отсюда, пока соседи снова не вызвали карабинеров.
     - Чтобы достать миллион долларов, нужно время, - мягко сказал он. - Я
постараюсь. Я достану тебе миллион.
     Он быстро стал натягивать трусы, брюки, носки и ботинки, а  Донателла
в это время  как  фурифы  носилась  по  комнате,  и  в  воздухе  реяли  ее
прекрасные упругие груди. "Боже мой, что за женщина! Я же с ума  схожу  по
ней!" - подумал про себя  Иво.  Он  схватил  свою  окровавленную  рубашку.
Придется надевать как есть.  Натягивая  рубаху,  он  чувствовал  спиной  и
грудью ее липкую прохладу. Последний раз взглянул на себя  в  зеркало.  Из
царапин, оставленных ногтями Донателлы на его лице, кое-где  еще  сочилась
кровь.
     - Carissima, - взмолился Иво, - как я теперь смогу все это  объяснить
жене?


     Женой Иво Палацци была Симонетта Рофф, наследница  итальянской  ветви
семьи Роффов. Он познакомился с ней, когда  архитектор  был  послан  своей
фирмой руководить работами по  перестройке  части  виллы  Роффов  в  Порто
Эрколе. С того самого момента, когда взгляд Симонетты упал на Иво, дни его
холостяцкого существования были сочтены. С ней Иво добрался  до  четвертой
стадии в первую же ночь, а немного времени спустя оказался уже  ее  мужем.
Симонетте нельзя было отказать ни в красоте, ни в  решимости.  Она  знала,
чего хотела: а хотела она Иво Палацци. И не успел Иво и  глазом  моргнуть,
как из беспечного холостяка он  превратился  в  мужа  молодой  и  красивой
наследницы. Он забросил свои архитектурные устремления и стал работать  на
"Роффа и сыновей", получив великолепный  офис  в  Эуре,  той  части  Рима,
строительство которой с помпой началось  при  бесславно  почившем  в  бозе
злосчастном дуче.
     В фирме  Иво  с  самого  начала  сопутствовал  успех.  Он  был  умен,
талантлив, схватывал все на лету, и все души в нем не  чаяли.  Иво  нельзя
было не любить. Всегда улыбчив, вежлив, обаятелен. Друзья  завидовали  его
веселому нраву и удивлялись, как это ему удавалось. Ответ был до  простого
банален. Ифо умел скрывать темные стороны своей души.  В  действительности
же он был чрезмерно  эмоционален,  подвержен  быстро  подходящим  вспышкам
лютой ненависти, способным в этот миг убить человека.
     Совместная жизнь с Симонетой оказалась необременительной. Сначала  он
боялся, что женитьба свяжет его по рукам  и  ногам,  но  страхи  оказались
напрасными. Он просто стал осторожен в выборе подружек, несколько сократив
их количество, и все вернулось на круги своя.
     Отец Симонетты купил им в двадцати пяти километрах к северу от Рима в
предместье  Олгиата  прекрасный  дом  в   частное   владение,   охраняемый
огромными, вечно закрытыми воротами и стражами в униформах.
     Симонетта была прекрасной женой. Она любила Иво и обращалась  с  ним,
как с королем, что он считал вполне нормальным.  Если,  однако,  Симонетта
ревновала, то превращалась в фурию. Однажды она заподозрила Иво в том, что
он поехал в Бразилию с одной из  клиенток  фирмы.  Он  в  праведном  гневе
отрицал это. По завершении ссоры в доме не осталось ни одной  целой  вещи,
причем большинство из них было поломано о голову Иво.  Вконец  осатаневшая
Симонетта бросилась на Иво с кухонным ножом, и, чтобы  отобрать  его,  Иво
пришлось применить силу. В пылу схватки они упали на  пол,  и,  когда  Иво
наконец удалось сорвать с нее одежду, он постарался сделать все возможное,
чтобы она  забыла  свой  гнев.  Но  после  этого  случая  Иво  стал  более
осторожным. Он сообщил клиентке, что не сможет теперь  сопровождать  ее  в
поездках, и постарался, чтобы этот эпизод был окончательно забыт. Он знал,
что в жизни ему ужасно повезло. Симонетта была  молода,  красива,  умна  и
богата. Им нравились одни и те же вещи и одни и те же люди.  Их  брак  был
образцовым, и Иво часто задавал себе вопрос,  переводя  одну  подружку  из
второй стадии в  третью,  а  другую  из  четвертой  стадии  в  пятую,  что
заставляет его изменять жене? И неизменно, философски пожимал плечами, сам
себе отвечал: "Кто-то же должен делать этих женщин счастливыми!"


     На третьем  году  женитьбы  во  время  командировки  на  Сицилию  Иво
познакомился с Донателлой Сполини. Их встреча  более  походила  на  взрыв,
словно столкнулись две пролетавшие  друг  мимо  друга  планеты.  Там,  где
Симонетта была  хрупкой  и  женственно-юной,  словно  статуэтка,  вышедшая
из-под резца Манзу, Донателла своей чувственной полнотелостью  вызывала  в
памяти образцы женщин, сошедших с полотен Рубенса.  Она  была  изумительно
красива, и ее зеленые, полные тлеющей страсти, глаза мгновенно  испепелили
Иво. Уже через час после их первой встречи они оказались в постели, и Иво,
всегда гордившийся своим мастерством непревзойденного любовника, обнаружил
себя несостоявшимся школяром  в  любви  по  сравнению  с  Донателлой.  Она
заставила его подниматься до таких высот, которых он никогда и ни с кем не
достигал, а тело ее творило такие вещи, о которых он и  мечтать  не  смел.
Она была рогом изобилия удовольствий, и Иво, лежа в  постели  с  закрытыми
глазами и сгорая от немыслимого  блаженства,  понимал,  что  если  упустит
Донателлу, то никогда себе этого не простит.
     И Донателла стала его  любовницей.  Она  поставила  ему  единственное
условие - он должен избавиться от всех других женщин, кроме  жены.  Иво  с
радостью согласился. Это было восемь лет тому назад, и с тех  пор  Иво  ни
разу  не  изменял  ни  своей  жене,  ни  своей  любовнице.   Необходимость
удовлетворять сразу  двух  ненасытных  женщин  могла  бы  истощить  любого
мужчину, но не Иво. Дело обстояло  как  раз  наоборот.  Когда  он  спал  с
Симонеттой, то думал о пышнотелой Донателле и зажигался страстью от одного
только прикосновения к жене. Когда же он ложился в постель  с  Донателлой,
то в памяти его возникала юная прелестная грудь Симонетты и  ее  крохотная
culo, и тогда его страсти уже не было предела. С кем бы из них обеих он бы
не  спал,  ему  казалось,  что  он  изменяет  другой.  И  это  многократно
увеличивало его удовольствие.
     Иво купил Донателле роскошную квартиру на виа Монтеминайо и  старался
бывать там, как только выдавалась свободная минутка. Он  организовал  себе
неожиданные командировки  и,  вместо  того,  чтобы  отправиться  по  месту
назначения оказывался в постели Донателлы. Он заезжал к ней перед  работой
и отдыхал у нее после обеда. Однажды Иво отправился на "Квин Элизабет-2" в
Нью-Йорк с Симонеттой и захватил с собой Донателлу, купив ей каюту палубой
ниже. Это были самые трудные и самые счастливые пять дней в его жизни.


     В тот вечер, когда Симонетта сообщила, что беременна, счастью Иво  не
было границ. Неделю спустя Донателла объявила ему, что и она  беременна  и
он захлебнулся от счастья. "За что? - в который раз уже спрашивал он себя,
- боги так милостивы ко мне?"  Полный  смирения,  он  чувствовал,  что  не
заслужил такого благоволения.
     В положенный срок Симонетта родила девочку, а неделю спустя Донателла
родила мальчика. Что еще  может  желать  мужчина?  Но  бонам  было  угодно
продолжение. Некоторое время спустя Донателла снова забеременела, а  через
неделю после этого забеременела Симонетта. Через девять месяцев  Донателла
преподнесла Иво еще одного мальчика, а Симонетта еще одну девочку.  Прошло
еще четыре месяца, и обе женщины опять забеременели и на этот  раз  решили
рожать в один и тот же день. Иво заметался между  "Сальватор  Мунди",  где
лежала Симонетта, и клиникой "Санта Кьера",  куда  он  устроил  Донателлу.
Носясь из одного родильного дома в другой на своем "раккордо ануларе",  он
посылал воздушные поцелуи девушкам, сидевшим по  обе  стороны  дороги  под
розовыми зонтиками в ожидании клиентов. Иво не видел их лиц, так как  ехал
очень быстро, но он их всех любил и всем желал удачи.
     Донателла родила еще одного мальчика, Симонетта еще одну девочку.
     Иногда Иво хотелось, чтобы все было наоборот. По иронии  судьбы  жена
рожала ему дочек, а любовница - сыновей, а ему бы хотелось, чтобы его  имя
наследовали сыновья. И все же он был счастлив. Любовь по  совместительству
позволила ему обрести сразу шестерых детей: троих дома и троих вне его. Он
обожал их всех, был им  чудесным  отцом,  помня  все  их  дни  рождения  и
именины,  никогда  не  путая  их  имена.  Девочек  звали   соответственно:
Изабелла, Бенедетта и Камилла. Мальчиков - Франческо, Карло, Лука.
     По мере того, как подрастали дети, жизнь Иво осложнялась. С  женой  и
любовницей, к шестерым дням рождения и именинам, добавлялось  еще  четыре.
Приходилось дублировать еще и все праздничные дни. Он позаботился  о  том,
чтобы  дети  посещали  разные  школы.  Девочек  определили  в  школу   при
французском монастыре Св. Доминика на виа Кассиа, а мальчиков - в Массимо,
школу иезуитов в Эуре. Иво встретился со всеми  их  учителями  и  всех  их
очаровал. Он помогал детям готовить домашние задания, играл с ними,  чинил
их поломанные игрушки. Надо  было  обладать  огромной  изобретательностью,
чтобы с успехом управляться с двумя семьями, но Иво это удавалось. Он  был
воистину образцовым отцом, мужем и любовником. На Рождество он бывал  дома
с Симонеттой, Изабеллой, Бенедеттой и Камиллой.  В  день  Befana,  шестого
января, Иво, одетый, как Befana, ведьма, дарил  Франческо,  Карло  и  Луке
подарки и carbone, черные леденцы, которые мальчики обожали.
     Жена и любовница Иво были красавицами, дети умны и  прелестны,  и  он
всеми ими по праву гордился. Жизнь была прекрасной.
     Но наступил день, когда боги плюнули ему в лицо.


     Как это часто бывает, беда разразилась внезапно.
     В то утро, переспав с Симонеттой перед завтраком,  он  отправился  на
работу, где провернул очень выгодное дельце. В час сказал своему секретарю
(Симонетта  настояла,  чтобы  секретарем  был  мужчина),  что  всю  вторую
половину дня будет на заседании.
     Улыбаясь  в  предчувствии  ждавших  его  удовольствий,  Иво   объехал
строительные заграждения на улице Лунго Тевере, где  в  течение  последних
семнадцати лет строилось метро, пересек мост в Корсо  Франсиа  и  тридцать
минут спустя  въехал  в  гараж  на  виа  Монтеминайо.  Едва  открыв  дверь
квартиры, Иво понял, что случилось нечто ужасное. Франческо, Карло и Лука,
громко плача, жались к Донателле, и когда Иво направился к ней, то  прочел
на ее лице такую ненависть к себе, что подумал, не ошибся  ли  он  дверью,
попав в другую квартиру.
     - Stronzo! - пронзительно закричала она ему.
     Иво в смятении оглянулся.
     - Carissima, дети, что случилось? В чем я виноват?
     Донателла встала.
     - Вот что случилось!
     Она швырнула ему в лицо журнал "Oggi".
     - На, смотри!
     Еще ничего не понимая, Иво нагнулся и поднял с пола журнал. С обложки
на него смотрел он сам, Симонетта и их дочки. Внизу под фотографией стояла
подпись: padre di Famiglia, отец семейства.
     Dio! Как же он мог забыть  об  этом!  Несколько  месяцев  тому  назад
журнал заручился его согласием напечатать о нем статью, и он  по  глупости
согласился. Но Иво и предположить тогда не  мог,  что  его  выделят  столь
особо. Он взглянул на свою рыдающую любовницу, на жавшихся к ней  детей  и
сказал:
     - Я могу все объяснить...
     - Им уже все объяснили их школьные товарищи, - завизжала Донателла. -
Дети прибежали домой все в слезах, так как в школе их обозвали бастардами,
прижитыми!
     - Cara, я...
     - Домовладелец и соседи смотрят на нас волками и шарахаются,  как  от
прокаженных. Нам стыдно выходить на улицу.  Мы  должны  немедленно  уехать
отсюда.
     Иво потрясенно взглянул на нее.
     - О чем ты говоришь?
     - Я уезжаю из Рима и забираю с собой детей.
     - Но это и мои дети, - поднял голос Иво. - Ты не смеешь этого делать!
     - Попытаешься помешать, убью!
     Это был какой-то кошмар. Он смотрел  на  своих  троих  сыновей  и  на
любимую женщину, заливавшихся слезами, и думал: "За что же я так наказан?"
     Но Донателла вывела его из раздумий.
     - Прежде чем я уеду, - заявила она, - я хотела  бы  получить  миллион
долларов. Наличными.
     Это было настолько нелепо, что Иво рассмеялся.
     - Миллион дол...
     - Или миллион долларов, или я звоню твоей жене.


     Это случилось шесть месяцев тому назад.  Донателла  не  привела  свою
угрозу в исполнение - пока не привела, - но Иво знал, что она способна  на
все. Она не отставала от него, ежедневно звонила ему на работу, требуя:
     - Мне плевать, как ты это сделаешь, но мне нужны деньги. И побыстрее.
     У Иво был единственный путь приобрести эту огромную сумму: он  должен
был получить право распоряжаться своей долей акций в "Роффе  и  сыновьях".
Но сделать это мешал Сэм Рофф. Выступавший против свободной продажи  акций
концерна, Сэм, таким образом, угрожал целостности семьи, его будущему. Его
надо убрать с дороги. Необходимо было только найти для этого нужных людей.
     Обиднее всего  было  то,  что  Донателла  -  его  любимая,  страстная
любовница - не допускала его к себе. Иво было позволено видеться с детьми,
но спальня не входила в программу визита.
     - Принесешь деньги, - пообещала Донателла, - и спи со  мной,  сколько
твоей душе угодно.
     Отчаявшись добиться какого-либо послабления, он позвонил ей в один из
вечеров:
     - Я еду к тебе. Насчет денег можешь не беспокоиться.
     Он сначала с ней переспит, а потом как-нибудь убедит ее  еще  немного
подождать. Другого пути не было. Он уже полностью раздел ее, когда  вдруг,
ни с того ни с сего, брякнул:
     - Денег у меня с собой нет, cara, но в один прекрасный день...
     Вот тогда-то она и набросилась на него, как дикая кошка.


     Иво размышлял об этом, когда, выйдя из квартиры Донателлы (теперь  он
так называл их квартиру), сел в машину и, свернув с  забитой  автомобилями
виа Кассиа, помчался во весь  опор  домой  в  Олгиата.  Взглянул  на  свое
отражение в обзорном зеркале. Крови  уже  не  было,  но  было  видно,  что
царапины свежие. Он посмотрел на свою окровавленную рубашку. Как  объяснит
он Симонетте происхождение царапин на лице и спине? В  какое-то  мгновение
Иво решил рассказать всю правду, но тотчас отогнал от  себя  эту  безумную
мысль.  Он  бы,  конечно,  мог,  скажем,  набравшись   наглости,   сказать
Симонетте, что в минуту душевной слабости переспал с  женщиной  и  она  от
него забеременела, и, может быть, как знать, ему удалось бы чудом  выжить.
Но _т_р_о_е _д_е_т_е_й_! И в течение трех лет? Жизнь его  теперь  и  гроша
ломаного не стоит. Домой же он обязательно должен вернуться  сегодня,  так
как к обеду они ждали гостей и он обещал Симонетте нигде не задерживаться.
Ловушка захлопнулась. Развод был неминуем. Помочь ему теперь  может  разве
святой Генаро, покровитель чудес. Взгляд Иво  случайно  упал  на  одну  из
вывесок, в обилии пестревших по обе стороны виа Кассиа.  Он  резко  сбавил
ход, свернул к тротуару и остановил машину.
     Тридцатью минутами позже Иво въехал в ворота своего дома. Не  обращая
внимания на удивленные взгляды охранников при виде его оцарапанного лица и
окровавленной рубахи, он проехал по лабиринту извилистых дорожек, пока  не
выбрался на дорогу, ведущую к дому, возле крыльца которого и  остановился,
припарковав машину, открыл входную дверь и вошел  в  гостиную.  В  комнате
были Симонетта и Изабелла, старшая дочь. На лице Симонетты при взгляде  на
его лицо отразился ужас.
     - Иво! Что случилось?
     Иво нелепо улыбнулся, превозмогая боль и робко признался:
     - Боюсь, cara, я сделал маленькую глупость...
     Симонетта приблизилась к нему, настороженно вглядываясь в царапины на
его лице, и он заметил, как сузились ее глаза.  Когда  она  заговорила,  в
голосе ее звучал метал:
     - Кто оцарапал тебе лицо?
     - Тиберие, - объявил Иво.
     Из-за спины он  вытащил  огромного,  шипящего  и  упирающегося  всеми
лапами серого кота, который вдруг резким движением вырвался из его  рук  и
умчался в неизвестном направлении.
     - Я купил его Изабелле, но этот черт  набросился  на  меня,  когда  я
пытался запихнуть его в корзину.
     - Povero amore mio! - Симонетта бросилась к нему. - Angelo  mio!  Иди
наверх и ляг. Я вызову врача. Сейчас принесу йод. Я...
     - Нет, нет, не надо. Все в порядке, - храбро сказал Иво.
     Когда она нежно попыталась обнять его, он скривился от боли.
     - Боюсь, он оцарапал мне и спину.
     - Amore! Как ты, наверное, страдаешь!
     - Да нет, пустяки, - сказал Иво. - Я прекрасно себя чувствую.
     И это было чистой правдой.
     В передней раздался звонок.
     - Пойду посмотрю, кто там, - сказала Симонетта.
     - Нет, я пойду, - быстро сказал Иво. -  Мне...  мне  должны  принести
важные бумаги на подпись.
     Он почти бегом направился к входной двери и открыл ее.
     - Синьор Палацци?
     - Si.
     Посыльный в серой униформе протянул конверт. Внутри лежала телеграмма
от  Риса  Уильямза.  Иво  быстро  пробежал  ее  глазами.  И   в   глубокой
задумчивости остался стоять у открытой двери.
     Затем, глубоко вздохнув, закрыл дверь и пошел  наверх  переодеваться.
Вот-вот уже должны были приехать гости.





     Автодром  Буэнос-Айреса  в  одном  из  пыльных   пригородов   столицы
Аргентины  был  набит  до  отказа  зрителями,  пришедшими  посмотреть   на
чемпионат мира по кольцевым гонкам. Это была гонка по треку протяженностью
в четыре мили, состоявшая из 115 кругов.  Под  лучами  нестерпимо  жаркого
солнца соревнование продолжалось уже пять часов, и от стартового  числа  в
тридцать участников на треке оставалось с дюжину самых упорных. На  глазах
толпы творилась история. Такой гонки никогда еще  не  бывало,  и  вряд  ли
возможно ее повторение. В чемпионате участвовали гонщики,  чьи  имена  при
жизни уже стали легендой: Крис Амон из Новой Зеландии,  Брайан  Редман  из
Ланкашира, итальянец Андреа ди Адамичи на  "Альфа-Ромео  Типо-33",  Карлос
Маркос из Бразилии на "Марк-Формуле-1", обладатель приза  бельгиец  Джекки
Икс и швед Рейне Вайзель на "БРМ".
     Трасса походила  на  сошедшую  с  ума  радугу  с  носившимися  по  ее
замкнутому овалу красными, зелеными, черными, белыми и золотыми "феррари",
"брадхами", "Макларенами М19-Ас" и "Лотус Формулами 3с".
     Один за другим сходили с трассы гиганты.  Крис  Амон  шел  четвертым,
когда у него вдруг заклинило дроссель. Не справившись с  управлением,  он,
перед тем как успел сбросить газ, колесом задел  "купер"  Редмана,  и  обе
машины выбыли из состязания. Теперь первым оказался Рейне Вайзель, за ним,
плотно прижимаясь сзади к "БРМ", Джекки Икс. У дальнего поворота  у  "БРМ"
вдребезги разлетелась коробка  передач,  машина  вспыхнула  и  завертелась
волчком. В огненный водоворот попал и плотно шедший сзади "феррари" Джекки
Икса.
     Толпа безумствовала.
     Вперед группой вырвались трое гонщиков: Жоржи Амандарис из  Аргентины
на "сюртэ", Нилс Нилссон из Швеции на "матре"  и  Мартель  из  Франции  на
"Феррари 312 Б-2". Они  бешено  неслись  вперед,  увеличивая  скорость  на
прямой и не тормозя на поворотах.
     Во главе группы шел Жоржи Амандарис, и аргентинцы, болея  за  своего,
ревели от восторга. Чуть позади, вцепившись в руль  красно-белой  "матры",
несся Нилс Нилссон, а замыкал группу черно-золотой  "феррари"  Мартеля  из
Франции.
     До этого момента французская машина была не очень заметной  в  гонке.
Но за последние пять минут она вышла сначала на десятую позицию, затем  на
седьмую, затем на пятую. И неуклонно  продвигалась  дальше.  Теперь  толпа
следила за тем, как она пошла на обгон Нилссона.  Три  передние  машины  к
этому времени развили скорость более 180 миль в час. Это  было  опасно  на
таких тщательно выверенных треках, как Брэндз  Хэтч  и  Уоткинз  Глен,  на
грубом же аргентинском треке это было равносильно самоубийству.  Сбоку  от
трассы у финиша стоял одетый во все красное судья с  поднятым  знаком,  на
котором крупно стояло: ПЯТЬ КРУГОВ.
     Черно-золотой "феррари" попытался обойти "матру" с  внешней  стороны,
но Нилссон взял чуть правее, заблокировав проход французскому гонщику. Оба
нагнали  немецкую  машину,  шедшую  по  внутренней  дорожке.  Вот  Нилссон
поравнялся с ней. Французская машина, сбавив ход,  приткнулась  плотно  за
ними. Выбрав момент, она, бешено взвыв мотором, ринулась в  просвет  между
немцем и шведом. Те ошарашенно пропустили ее вперед, и она вышла на вторую
позицию. Толпа, с замиранием сердца следившая за этими опасными  маневрами
француза, разразилась восторженными криками и аплодисментами.
     Теперь, за  три  круга  до  финиша,  впереди  по-прежнему,  находился
Амандарис, Мартель  шел  вторым,  а  Нилссон  третьим.  Амандарис  заметил
произошедшую перемену. "Француз - неплохой гонщик, - сказал он себе, -  но
до меня ему еще далеко". Амандарис решил во что бы то  ни  стало  выиграть
эту гонку. Впереди замелькал знак: ДВА КРУГА. Гонка уже  заканчивалась,  и
он ее практически уже выиграл. Боковым зрением аргентинец  вдруг  заметил,
что  черно-золотой  "феррари"  вот-вот  поравняется   с   ним.   Мелькнуло
заляпанное  грязью  напряженное  лицо  французского  гонщика,   наполовину
скрытое огромными очками. Амандарис внутренне  сочувственно  вздохнул.  Он
сожалел о том, что ему придется сделать, но иного выбора не было. Гонка  -
это не состязание спортсменов, здесь ценится только победа.
     Обе машины  стремительно  приближались  к  северной  части  овала,  к
высокому повороту, самому опасному месту на трассе, свидетелю более дюжины
аварий. Амандарис еще раз быстро взглянул на французского гонщика и крепко
сжал руки на руле. Когда обе  стали  входить  в  поворот,  Амандарис  едва
заметно приподнял  ногу  на  акселераторе  и  "феррари"  начал  потихоньку
продвигаться вперед.  Аргентинец  заметил  на  себе  удивленно-пристальный
взгляд французского гонщика. Вот машины пошли радиатор в радиатор: француз
клюнул на уловку! Толпа неистовствовала. Жоржи Амандарис  теперь  выжидал,
когда черно-золотой  "феррари"  пойдет  на  обгон.  Когда  это  произошло,
Амандарис дал полный газ и взял чуть-чуть  вправо,  заблокировав  французу
путь. Чтобы остаться в живых, придется прыгать с трассы на набережную.
     Амандарис успел  заметить  на  лице  французского  гонщика  выражение
напряженного смятения и мысленно сказал ему: "Salaud!"  В  ту  же  секунду
французский гонщик резко повернул руль своего "феррари"  прямо  в  сторону
"сюртэ" Амандариса. Тот глазам свои не поверил. Он считал, что с "феррари"
уже покончено. Друг от друга их отделяло не более трех футов, и  на  такой
скорости необходимо было в долю  секунды  принять  единственно  правильное
решение. _О_т_к_у_д_а _ж_е _е_м_у _б_ы_л_о  _з_н_а_т_ь_,  _ч_т_о  _э_т_о_т
ф_р_а_н_ц_у_з  "_к_у_-_к_у_"_?  Быстрым,  чисто   рефлекторным   движением
Амандарис резко повернул руль  влево,  стремясь  избежать  столкновения  с
тысячефунтовой массой стремительно мчавшейся прямо на него  груды  железа.
Французская машина, едва не зацепив его, промчалась к финишу. На  какое-то
мгновение машина Жоржи Амандариса резко сбавила ход, затем,  выйдя  из-под
контроля,  завертелась  на  трассе  волчком,   боком   ее   занесло,   она
перевернулась и исчезла в черно-красном столбе пламени.
     Но  внимание  толпы  уже   было   приковано   только   к   "феррари",
пересекавшему в  этот  момент  линию  финиша.  Восторженно  вопя,  зрители
бросились к  машине  и  окружили  ее  возбужденно  орущей  толпой.  Гонщик
медленно выпрямился на сиденье и снял очки.
     У нее оказались  пшеничного  цвета  коротко  подстриженные  волосы  и
прекрасно вылепленные четкие и энергичные черты лица классической  статуи.
Тело ее мелко дрожало, но не от изнеможения, а от  возбуждения,  в  памяти
она заново пережила тот  миг,  когда  увидела  предсмертный  взгляд  Жоржи
Амандариса. Из громкоговорителей несся возбужденный вопль диктора:
     - Победитель - Элена Рофф-Мартель, на "феррари", Франция!


     Двумя часами позже Элена и ее муж Шарль в роскошном номере  гостиницы
"Риц", в центре Буэнос-Айреса, нагишом лежали на ковре у камина в позе  la
diligence de Lyon - Элена сверху, Шарль снизу, и Шарль умоляюще говорил:
     - Боже мой! Пожалуйста, не надо этого делать! Ну, пожалуйста!
     Его мольбы только усиливали ее возбуждение, и она начала  давить  еще
сильнее, стремясь сделать ему больно, пока слезы не выступили  у  него  на
глазах. "За что же мне такое наказание? - думал Шарль. Он  содрогался  при
мысли о том, что с  ним  может  случиться,  если  Элена  каким-то  образом
пронюхает о преступлении, которое он совершил.


     Шарль Мартель женился на Элене Рофф из-за ее имени и ее денег.  После
бракосочетания она взяла  двойную  фамилию,  присовокупив  его  фамилию  к
своей, деньги же, как были,  так  и  полностью  остались  у  нее.  К  тому
времени, как Шарль сообразил, что совершил  невыгодную  сделку,  было  уже
слишком поздно.
     Шарль  Мартель  служил  помощником  юриста  в  одной   из   парижских
адвокатур, когда познакомился  с  Эленой  Рофф.  Его  попросили  доставить
какие-то документы прямо  в  конференц-зал,  где  шло  заседание.  В  зале
находились четверо главных  партнеров  фирмы  и  Элена.  Шарль  был  много
наслышан о ней, что вполне естественно:  вся  Европа  говорила  об  Элене,
одной из  наследниц  колоссальных  фармацевтических  сокровищ  Роффов.  Ее
необузданный  нрав   и   абсолютное   пренебрежение   светскими   манерами
смаковались  всеми  газетами  мира.  Она   была   чемпионкой   по   лыжам,
пилотировала  свой  собственный  реактивный  самолет,  возглавляла  группу
альпинистов,  покоривших  один  из  пиков  в  Непале,  была  автогонщицей,
участвовала в скачках на лошадях и меняла мужчин так же часто, как  платья
в своем гардеробе. Ее фотографии не сходили  со  страниц  "Paris-Match"  и
"Jours  de  France".  Фирма,  где  служил  Мартель,  занималась  одним  из
очередных ее бракоразводных процессов, четвертым или пятым по счету, Шарль
не помнил, да и не  старался  помнить,  так  как  это  его  совершенно  не
интересовало. Роффы были не его поля ягодой.
     Шарль нервничал, но не оттого, что в конференц-зале сидела Элена - на
нее он даже не взглянул, - а оттого, что находился в  присутствии  четырех
основных партнеров. Они для него были воплощением власти, а Шарль  Мартель
уважал  Власть  во  всех  ее  проявлениях.  В  душе  он  был  застенчивым,
стремящимся к уединению человеком, довольствовавшимся скромным заработком,
крохотной уютной квартирой в Пасси и небольшой коллекцией почтовых марок.
     Шарль Мартель не был  блестящим  юристом,  но  он  был  компетентным,
основательным и надежным работником.  Во  всем  его  облике  чувствовалось
своеобразное, несколько суховато-чопорное достоинство. Ему было за  сорок,
и, хотя внешне особой привлекательностью он не отличался, тем не менее был
не дурен собой. Кто-то однажды заметил,  что  как  личность  он  напоминал
собой увлажненный песок, и в этом наблюдении таилась большая доля  истины.
К немалому своему удивлению, на следующий  день  после  встречи  с  Эленой
Рофф, он был вызван в кабинет мсье Мишеля Сашара, старшего партнера  фирмы
и своего непосредственного начальника.
     - Элена Рофф выразила желание, чтобы лично вы вели ее  бракоразводное
дело. Приступать следует немедленно, - сказал ему Мишель Сашар.
     Шарль Мартель стоял как громом пораженный.
     - Но почему именно я, мсье Сашар?
     Сашар честно взглянул ему в глаза и ответил:
     - Понятия не имею. Смотрите не опростоволосьтесь.
     Ведя дело о разводе, Мартель принужден был часто видеться  с  Эленой.
Даже слишком  часто,  как  ему  казалось.  Она  ежедневно  звонила  ему  и
приглашала то на обед на свою виллу в Ле Вэзинэ, чтобы обсудить  некоторые
детали дела, то в  оперу,  то  к  себе  домой,  в  Довиль.  Шарль  пытался
объяснить ей, что дело не стоит и выеденного яйца, что развод она  получит
без всяких осложнений, но Элена - а она, невзирая на  его  замешательство,
настояла, чтобы он  называл  ее  только  по  имени,  -  сказала  ему,  что
нуждается в его неизменной поддержке, вселявшей в нее уверенность в успехе
дела. Много позже он вспоминал это с горькой иронией.
     Спустя  несколько  недель  после  их  первой   встречи   Шарль   стал
подозревать, что Элене нужно не столько его ободрение, сколько он  сам.  В
это трудно было поверить. Он был никто, полный нуль, она же принадлежала к
одной из ветвей самой известной в мире семьи. Но Элена и  не  скрывала  от
него своих намерений, прямо заявив ему однажды:
     - Я выйду за тебя замуж, Шарль.
     Он же был убежденным холостяком. С женщинами чувствовал  себя  весьма
неуютно. К тому же он не любил Элену. И не был даже уверен, что она вообще
ему нравится как женщина. Сутолока и внимание, сопровождавшие ее,  где  бы
она не появлялась, раздражали его. Отсвет ее известности теперь падал и на
него, а он не был готов к этому и чурался своей популярности. К тому же он
ясно  осознавал  огромную  пропасть,  разделявшую  их.   Разнообразие   ее
увлечений  и  всеядность  претили  его  консервативной  натуре.  Она  была
воплощением грации и изящества, эталоном наиновейших  веяний  в  моде,  он
же... Да что говорить! Он  был  обыкновенным,  невзрачным,  уже  немолодым
юристом. И никак не мог взять в толк, что влекло к нему Элену Рофф.  Здесь
он не был исключением: этого никто понять не мог. Ходили слухи, основанные
на том, что Элена Рофф, участвуя в соревнованиях по сугубо  мужским  видам
спорта,   была   ярой   сторонницей   движения   эмансипации   женщин.   В
действительности же она презирала и  само  движение  и  особенно  основной
принцип этого движения: равенство мужчин и  женщин.  Она  не  понимала,  с
какой это стати мужчину  приравнивали  к  женщине.  Мужчина  нужен  только
тогда, когда в нем возникает потребность. Не обладая  особым  интеллектом,
он, тем не менее, может быть выдрессирован: приносить, например,  сигареты
и подносить  к  ним  зажженную  спичку  или  зажигалку,  выполнять  мелкие
поручения,  открывать  двери,  пропуская  даму  вперед,  и   удовлетворять
сексуальные потребности женщины  в  постели.  Как  домашние  животные  они
просто незаменимы: сами одеваются, сами умываются, сами спускают за  собой
воду в туалете! Отличная порода!
     Кого только на своем веку не перепробовала Элена  Рофф:  тут  были  и
плейбои, и мафиози, и магнаты, ворочавшие  миллионами,  и  звезды  кино  и
спорта. Но Шарля Мартеля и ему подобных у нее никогда не было.  Она  точно
знала, что он собой представляет:  абсолютное  _н_и_ч_т_о_.  Кусок  мокрой
глины. В этом и состояло все дело. Она вылепит из него все,  что  захочет!
Ежели Элена Рофф хотела чего-нибудь, никто, даже Шарль Мартель - объект ее
желания, - не мог ей в этом помешать.
     Они сочетались в Нейи и провели  медовый  месяц  в  Монте-Карло,  где
Шарль потерял свою девственность и свои иллюзии. Он  захотел  вернуться  к
себе в адвокатуру.
     - Не будь дурнем, - сказала Элена. - Ты что,  думаешь,  я  хочу  быть
женой канцелярской крысы? Ты войдешь в наше  дело.  Пройдет  время,  и  ты
станешь во главе его. Мы будем вместе возглавлять его.
     Шарля определили служить в парижском филиале "Роффа  и  сыновей".  Он
сообщал ей обо всем, что происходило  на  работе,  и  она  руководила  его
действиями, помогала и советовала ему во всем.  Шарль  быстро  продвигался
вверх по служебной лестнице. Вскоре он уже  стоял  во  главе  французского
филиала и был введен в Совет директоров.  Элена  Рофф  превратила  его  из
незаметного адвокатишки в руководителя высокого ранга одной из  крупнейших
корпораций мира. Казалось, он должен был бы чувствовать себя счастливейшим
человеком. Он же чувствовал себя несчастнейшим  из  несчастных.  С  самого
начала их  совместной  жизни  Шарль  понял,  что  полностью  оказался  под
каблуком жены. Она сама выбрала для него портного, сапожника и мастера  по
пошиву рубашек. Она добилась того, чтобы его приняли в  члены  престижного
"Жокей-клуба". Обращалась она с ним, как с наемным партнером. Его зарплата
до последнего сантима попадала в ее руки, и она выдавала ему  до  смешного
крохотные суммы на личные расходы. Если Шарлю  нужны  были  дополнительные
суммы, он должен был сообщать об этом  Элене.  Он  отчитывался  за  каждую
минуту своего времени и постоянно должен  был  находиться  в  пределах  ее
досягаемости. Казалось, ей нравилось бесконечно унижать его.  Бывало,  она
звонила ему прямо на работу и требовала, чтобы он немедленно  ехал  домой,
захватив с собой баночку мази для массажа или еще какую-нибудь дребедень в
этом роде. Когда он приезжал, она, раздевшись  догола,  уже  ждала  его  в
постели. Она была ненасытна, как  дикое  животное.  Сколько  себя  помнил,
большую часть времени Шарль провел у  постели  своей  матери,  умершей  от
рака. В такой жизни не было места  другим  женщинам.  Когда  мать  умерла,
Шарлю казалось, что наконец-то он  обретет  чувство  желанной  свободы,  в
действительности же он обрел чувство абсолютной пустоты.  Секс  и  женщины
его не интересовали. Однажды, когда Элена впервые упомянула о женитьбе, он
в порыве откровения признался ей в этом.
     - Мои сексуальные чувства, либидо, так сказать, неразвиты,  почти  на
нуле, - заявил он.
     Элена улыбнулась в ответ.
     - Бедный Шарль. Полно бояться. Вот увидишь,  секс  тебе  придется  по
душе.
     Он его возненавидел. Что для нее  послужило  дополнительным  стимулом
сексуального удовольствия. Она смеялась над  его  слабостью  и  заставляла
проделывать с ней такие  отвратительные  вещи,  от  которых  его  тошнило.
Половой акт и сам по себе был  для  него  омерзителен.  Элена  же  обожала
экспериментировать. Шарль никогда не знал, что она предпримет в  очередной
раз. Однажды, в момент оргазма, она приложила к его мошонке  размельченный
в порошок лед; в другой раз ввела ему  в  задний  проход  электрод.  Шарль
физически боялся Элены. Она вела себя по отношению к нему, словно  она,  а
не он, была мужчиной. Он пытался хоть в чем-то превзойти ее, но, увы,  это
ему было не по плечу. Она превосходила его во всем. У  нее  был  блестящий
ум. Юриспуденцию она знала не  хуже  него,  юриста  по  образованию,  а  в
коммерческом деле чувствовала себя как рыба в воде. Часами могла обсуждать
с ним проблемы концерна. И никогда от таких разговоров не уставала.
     - Ты только взгляни на эту силищу,  Шарль!  "Рофф  и  сыновья",  если
захотят, могут раздавить или поднять из пепла половину стран земного шара.
Я обязательно стану президентом фирмы. Фирма основана моим прадедом. Она -
неотторжимая часть меня.
     После такого рода разговоров Элена была ненасытна в постели, и, чтобы
ее удовлетворить, Шарлю  приходилось  проделывать  с  ней  такие  вещи,  о
которых и думать боялся. За это он стал презирать ее. Теперь он  только  и
помышлял о том, как бы скорее избавиться, сбежать от  нее.  Но  для  этого
нужны были деньги.
     Однажды, во время ленча, один из ее друзей,  Рене  Дюшами,  предложил
Шарлю способ нажить состояние.
     - У моего дяди огромный виноградник в Бургундии. Дядя недавно умер, и
виноградник пойдет с торгов - десять тысяч  акров  первоклассной  лозы.  У
меня точные сведения о реальной стоимости земли, - продолжал Рене  Дюшами,
- так как дядя мой единственный ближайший родственник, и семья  не  хотела
бы выпустить виноградник из своих рук. Но  одному  мне  не  поднять  такую
сумму. Вот если бы ты вошел со мной в  долю,  то  в  течение  года  мы  бы
удвоили начальную сумму. По крайней мере, хоть  съезди,  посмотри,  о  чем
идет речь.
     Так как Шарлю стыдно было признаваться другу, что у него за душой  ни
гроша, он, чтобы не обидеть его отказом, поехал в Бургундию, якобы  воочию
убедиться в истинности  его  слов.  Увиденное,  якобы  произвело  на  него
сильное впечатление.
     - Каждый из нас должен вложить в дело  по  два  миллиона  франков,  -
сказал Рене Дюшами. - Через год мы получим в два раза больше.
     Четыре миллиона франков! Это желанная свобода, полное и окончательное
избавление. Он уедет так далеко, что Элена никогда-никогда не сможет найти
его.
     - Я подумаю об этом, - пообещал Шарль своему другу.
     И он стал думать.  Денно  и  нощно.  Такой  случай  заработать  целое
состояние нельзя было упускать. Но  где  взять  деньги.  Шарль  знал,  что
одолжить такую сумму у кого-нибудь, чтобы об этом не стало известно Элене,
он  не  мог.  На  ее  имя  было  записано  все:  дома,  картины,   машины,
драгоценности. Стоп, стоп, стоп! Драгоценности! Эти  красивые  безделушки,
которые она держит в сейфе в их спальне. Идея постепенно начала  принимать
зримые очертания. Если ему удастся заполучить  драгоценности,  он  сможет,
постепенно заменяя оригиналы на подделки, заложить первые под  необходимую
сумму.  После  того  как  сработает   виноградник,   он   просто   выкупит
драгоценности  обратно.  И  все  равно  оставшихся  денег  хватит,   чтобы
бесследно и навсегда исчезнуть.
     Шарль позвонил Рене  Дюшами  и  с  колотящимся  от  волнения  сердцем
сказал:
     - Я решил войти в долю.
     Однако исполнение первой части плана повергло его в ужас.  Необходимо
было проникнуть в сейф и выкрасть оттуда драгоценности Элены.  В  ожидании
удобного момента для осуществления своей задумки Шарль так нервничал,  что
ничего не мог  толком  делать.  Дни  сменяли  друг  друга,  а  он,  словно
механическая кукла, ничего не  чувствовал,  не  слышал  и  не  видел,  что
творилось вокруг него. Встречаясь с Эленой, вдруг начинал обильно  потеть.
В самые неподходящие моменты у него ни с того, ни с сего начинали  дрожать
руки. Его состояние обеспокоило Элену, как могло бы обеспокоить  состояние
любимой собачки. Она пригласила к нему врача, но тот никаких отклонений  у
Шарля не обнаружил.
     - Он, правда, немного перенапряжен. Но два дня постельного режима,  и
все опять войдет в норму.
     Элена долгим взглядом окинула обнаженную фигуру  Шарля,  лежавшего  в
постели, и улыбнулась.
     - Спасибо, доктор.
     Едва доктор ушел, Элена начала раздеваться.
     - Я... я себя не очень хорошо чувствую, - запротестовал Шарль.
     - Зато я себя чувствую прекрасно, - отрубила Элена.
     Такой ненависти к ней, как в этот раз, он еще никогда не испытывал.


     Случай представился Шарлю  на  следующей  неделе.  Элена  с  друзьями
собиралась покататься на лыжах в  Гармиш-Партенкирхен.  Шарля  она  решила
оставить в Париже.
     - Вечерами будь дома, - сказала ему Елена, - и жди моего звонка.
     Едва за поворотом скрылся красный "йенсен", за рулем которого  сидела
Элена, Шарль бросился к сейфу в стене спальни. Она часто открывала при нем
сейф, и он наизусть знал почти всю числовую комбинацию. В течение часа ему
удалось вычислить недостающие  цифры.  Дрожащими  руками  он  отпер  сейф.
Внутри него в коробочках, выстланных бархатом, блестя,  подобно  крохотным
звездочкам на черном небосклоне, лежала его свобода. Он уже договорился  с
ювелиром,  неким  Пьером  Ришаром,  славившимся  своим  умением  создавать
искусные дубликаты знаменитых ювелирных изделий. Когда Шарль стал сбивчиво
и бестолково объяснять ему,  зачем  ему  понадобились  копии,  Ришар  сухо
перебил его, заявив:
     - Мсье, я многим делаю копии. Кто же в здравом уме, выходя  из  дома,
станет надевать настоящие драгоценности в наши дни?
     Шарль приносил ему драгоценности поштучно и, когда копия была готова,
клал ее в сейф  вместо  настоящей.  Когда  копии  заняли  место  настоящих
драгоценностей, он заложил сокровище  в  государственном  ломбарде  "Креди
мюнисипаль".
     Операция по замене  драгоценностей  заняла  больше  времени,  чем  он
рассчитывал. Во-первых, к сейфу он мог наведываться  только  в  отсутствие
Элены, во-вторых, возникли  непредвиденные  задержки  с  копированием.  Но
наконец наступил день, когда Шарль мог сказать Рене Дюшами:
     - Завтра я передам тебе необходимую сумму.
     Свершилось! Он стал  совладельцем  огромного  виноградника.  И  Элена
ровным счетом ничего не знала об этом.
     Шарль  потихоньку  начал   почитывать   литературу   по   выращиванию
винограда. А почему бы и нет? Разве он теперь не  виноградарь?  Он  узнал,
например, что в качестве основных высаживались сорта  "каберне  совиньон",
остальные - "гро каберне", "мерло", "мальбек", "пти вердо" -  сажались  на
оставшихся площадях. Ящики рабочего стола Шарля наполнились  брошюрами  по
сельскому хозяйству и книгами по виноделию. Он узнал много  интересного  о
процессах ферментации, о том, как подрезать и  прививать  лозу,  но  самое
главное, и это будоражило его воображение, спрос на вино в мире рос не  по
дням, а по часам.
     Партнеры регулярно виделись друг с другом.
     - Все идет даже лучше, чем я предполагал, - рассказывал Рене. -  Цены
на вино неуклонно ползут вверх. За каждую  тонну  свежевыжатого  сока  нам
могут отвалить по триста тысяч франков.
     Такое не снилось ему и во сне! Виноградная лоза  -  это  не  вино,  а
чистое красное золото! Шарль начал  собирать  информацию  об  островах  на
южных морях, о странах Южной Америки: Венесуэле, Бразилии и прочих. Уже  в
самих их названиях  таилось  какое-то  очарование.  Его  немного,  правда,
смущало то обстоятельство, что на земле почти не было мест, где бы "Рофф и
сыновья" не имели своих контор. Так что в случае необходимости  Элена  без
труда сможет его отыскать. А отыскав,  непременно  убьет.  В  этом  он  ни
секунды не сомневался. Если, однако, он не  убьет  ее  первым.  Сладостнее
всех грез на свете была для него эта мысль об убийстве Элены. Он убивал ее
в уме уже тысячи раз, и каждый раз по-новому. Извращенным образом он начал
даже получать удовольствие от  оскорбительного  отношения  к  нему  Элены.
Когда она заставляла его проделывать с ней в постели  немыслимые  пируэты,
он со злорадством думал: "Ничего, стерва, уже недолго осталось. На твои же
денежки я стану  богатым  и  независимым,  и  ничего  ты  мне  не  сможешь
сделать!"
     А   она   командовала:   "Быстрей!"   или   "Сильней!",    или    "Не
останавливайся!"
     И он безропотно делал все, что она приказывала.
     И внутренне злорадно усмехался!


     Решающими периодами при выращивании лозы, как выяснил Шарль, являются
весенние и летние месяцы, так как ко времени сбора винограда в сентябре он
должен в равной степени получить необходимые дозы влаги и  тепла.  Слишком
много солнца - выжжет аромат, слишком много  воды  -  разжижит  его.  Июнь
начался великолепно. Шарль прослушивал метеосводки по Бургундии ежедневно,
сначала по одному разу в день, затем по два. Его лихорадило от нетерпения:
до свершения заветной мечты оставались  считанные  недели!  Он  даже  знал
теперь, куда собирается  сбежать:  Монтего  Бэй!  На  Ямайке  у  "Роффа  и
сыновей" конторы не было. Там он легко может затеряться. Он даже близко не
подойдет  к  Раунд-Хилл  или  Окко-Риос,  где  может  попасться  на  глаза
кому-либо из знакомых Элены. Он купит себе в горах небольшое поместье.  На
острове это стоит недорого. Он заведет слуг, будет отлично  питаться  -  в
общем, не отказывать себе ни в каких удовольствиях.
     В эти первые дни июня Шарль Мартель был по-настоящему  счастлив.  Его
теперешняя жизнь была сплошным унижением, но он не жил в настоящем, он жил
в будущем,  в  тропиках,  на  обласканном  солнцем  и  ветрами  острове  в
Карибском море.
     Июньская  погода  день  ото  дня  становилась  лучше.  Дождливые  дни
сменялись солнечными. Как раз то, что нужно нежным плодам. И по мере того,
как грозди  наливались  соком,  крепло  и  ширилось  благосостояние  Шарля
Мартеля.
     Пятнадцатого июня в Бургундии пошел мелкий дождь. Затем он  усилился.
Проходили дни, проходили недели;  дождь  не  прекращался.  Шарль  перестал
слушать метеосводки.
     - Если дождь прекратится к середине июля, - говорил по телефону  Рене
Дюшами, - еще не все потеряно.
     Июль этого года, как сообщила метеослужба, оказался  самым  дождливым
за всю историю бюро  погоды  Франции.  К  первому  августа  Шарль  Мартель
потерял все свои деньги до последнего сантима. Такого страха за содеянное,
как в эти дни, он никогда не испытывал.


     - В следующем месяце мы летим в Аргентину, - объявила Шарлю Элена.  -
Я приму участие в автогонках.
     Он смотрел, как она неслась по треку на  своем  "феррари",  и  думал:
"Если она сломает себе шею, я свободен".
     Но недаром же она была Эленой Рофф-Мартель. Сама  жизнь  вылепила  ее
для роли победителя, его же - для роли побежденного.
     Победа в гонке сексуально возбудила Элену выше всяких пределов.  Едва
переступив порог их роскошного гостиничного номера  в  Буэнос-Айресе,  она
приказала Шарлю раздеться и лечь животом на ковер. Когда она оседлала  его
и он увидел, что она держит в руке, он взмолился:
     - Пожалуйста, не надо!
     В это время в дверь постучали.
     - Merde! - выругалась Элена.
     Она выждала некоторое время. Стук повторился.
     - Сеньор Мартель? - раздалось за дверью.
     - Оставайся на месте! - приказала Элена.
     Она встала, облачила свое стройное крепкое тело  в  тяжелый  шелковый
халат и, подойдя к двери, распахнула ее. На пороге стоял посыльный в серой
униформе и в вытянутой руке держал запечатанный конверт.
     - Я должен передать это в руки сеньора и сеньоры Мартель.
     Она взяла конверт  и  закрыла  дверь.  Вскрыла  конверт  и  пробежала
глазами содержавшееся там сообщение, затем медленно вновь прочитала его.
     - Что это? - спросил Шарль.
     - Сэм Рофф мертв, - сказала она, улыбаясь.





     Клуб  "Уайт"  располагался  в  конце  Сент-Джейской  улицы,  рядом  с
Пиккадилли. Выстроенный в восемнадцатом  веке  первоначально  как  игорный
дом, "Уайт" был  одним  из  старейших  клубов  Англии  и  одним  из  самых
недоступных. Это был клуб для избранных. Члены клуба вносили  имена  своих
сыновей в список будущих его членов  при  рождении,  так  как  очереди  на
вступление приходилось ждать тридцать лет.
     Фасад "Уайта" являл собой воплощение благопристойности.  Огромные,  с
выступами, окна, выходившие на Сент-Джеймскую  улицу,  создавали  максимум
уюта для тех, кто находился внутри, и минимум  возможностей  удовлетворить
свое любопытство  для  тех,  кто  проходил  мимо  них  снаружи.  Несколько
ступенек вели к входным дверям клуба, но, помимо его постоянных  членов  и
их гостей, редко кому удавалось подниматься по ним, чтобы  пройти  внутрь.
Комнаты в клубе  были  внушительных  размеров,  на  всем,  что  находилось
внутри, лежала печать  старины  и  богатства.  Удобная  старинная  мебель:
кожаные диваны, стойки для газет,  удивительной  работы  старинные  столы,
удобные кожаные  кресла,  на  которых  восседали  более  чем  с  полдюжины
премьер-министров  страны.  Специальная  комната  с  огромным  камином  за
бронзовой решеткой была оборудована для игры в  триктрак,  в  столовую  на
втором этаже вела строгих пропорций изящно  изогнутая  лестница.  Столовая
занимала весь этаж, и в ней помещались огромный красного  дерева  стол  на
тридцать мест и пять небольших столов,  располагавшихся  вокруг  него.  На
завтраках и обедах здесь можно  было  встретить  самых  влиятельных  людей
страны и мира.
     За одним из небольших угловых столов  сидел  сэр  Алек  Николз,  член
английского парламента, и завтракал со своим гостем Джоном Суинтоном. Отец
сэра Алека был баронетом, как до него его дед и прадед.  Все  они  в  свое
время состояли членами клуба "Уайт". Сэру Алеку уже перевалило  далеко  за
сорок. Он был худощав, с бледным  аристократическим  лицом  и  обаятельной
улыбкой. Он только что прикатил на машине из своего загородного поместья в
Глостершире и был одет в  твидовую  спортивную  куртку,  широкие  штаны  и
мокасины. Гость, выряженный в полосатый костюм, яркую клетчатую рубашку  и
красный галстук, казался  лишним  в  этой  полной  достоинства  и  роскоши
обстановке.
     - У вас шикарно готовят, - прочавкал Джон Суинтон, дожевывая  остатки
огромной телячьей котлеты.
     Сэр Алек утвердительно кивнул.
     Да. Времена явно переменились с  тех  пор,  как  Вольтер  заявил:  "У
англичан тысяча вероисповеданий и только один соус".
     Джон Суинтон поднял глаза от тарелки.
     - Кто такой Вольтер?
     - Один... один французский парень, - смущенно сказал сэр Алек.
     - А, понятно.
     Джон Суинтон запил котлету глотком вина,  отложил  в  сторону  нож  и
вилку, вытер рот салфеткой.
     - А теперь, сэр Алек, поговорим о деле.
     - Я уже говорил вам две недели  тому  назад,  господин  Суинтон,  что
работа идет полным ходом, но мне нужно дополнительное время, - сказал  сэр
Алек мягко.
     К их столу подошел официант, в руках которого одна на  другой  стояло
несколько деревянных коробок с сигарами. Он  ловко  поставил  их  на  стол
перед ними.
     - Глупо было бы отказаться, - сказал Суинтон.
     Пробежав глазами этикетки на коробках и  восхищенно  присвистнув,  он
отобрал себе несколько сигар, одну из которых закурил, а остальные положил
во внутренний карман пиджака. Официант и  сэр  Алек  сделал  вид,  что  не
заметили ничего предосудительного. Официант слегка поклонился сэру Алеку и
понес сигары к следующему столу.
     - Мои хозяева слишком терпеливы к вам, сэр Алек,  но  боюсь,  что  их
терпение начинает иссякать.
     Он взял обгоревшую спичку, наклонился вперед и небрежно бросил  ее  в
бокал вина, из которого пил сэр Алек.
     - Скажу вам откровенно, как  другу,  я  бы  не  стал  их  раздражать.
Надеюсь, вы не хотите, чтобы они рассердились на вас?
     - Но у меня сейчас нет денег.
     Джон Суинтон расхохотался.
     - Да будет вам прибедняться! По линии мамочки вы же Рофф, так? У  вас
тысяча акров отличной земли, шикарный  дом  в  Найтсбридже,  "роллс-ройс",
"бентли",  чего  же  вам  еще  надо  для  полного  комплекта,  пособие  по
безработице, что ли?
     Сэр Алек со страдальческим видом оглянулся по сторонам и тихо сказал:
     - Но все, что вы перечислили,  неликвидно,  то  есть  не  может  быть
реализовано за наличные деньги. Я не могу...
     Суинтон подмигнул и сказал:
     - Это ваша милая женушка,  Вивиан,  вполне  ликвидна,  или  я  что-то
путаю, а? Бюстик у нее - пальчики оближешь.
     Сэр Алек Густо покраснел. Само упоминание имени Вивиан этим  негодяем
было святотатством. Алек вспомнил, что когда уезжал утром, Вивиан все  еще
спала. У них были  отдельные  спальни,  и  самой  большой  радостью  Алека
Николза было заходить к ней во время  своих  нечастых  "визитов".  Иногда,
проснувшись слишком рано, он наведывался к ней, когда  она  еще  спала,  и
просто стоял и смотрел на нее. Спала ли она  или  бодрствовала,  она  была
самой красивой женщиной, которую он когда-либо встречал. Спала она  нагая,
и смятые во  сне  простыни  едва  прикрывали  ее  податливое,  с  изящными
изгибами тело.  Золотоволосая,  с  широко  расставленными  бледно-голубыми
глазами и нежной, кремового оттенка  кожей,  Вивиан  до  встречи  с  сэром
Алеком на одном из благотворительных балов  работала  актрисой  на  вторых
ролях в одном из театров. Он был покорен ее красотой,  но  еще  в  большей
степени его притягивал ее уживчивый, легкий и веселый нрав.  Она  была  на
двадцать лет моложе него, и жажда жизни буквально переполняла ее. Там, где
Алек был застенчив  и  стремился  к  уединению  и  самоанализу,  она  была
общительна, добра и жизнерадостна. Он никак не мог выбросить ее из головы,
но только спустя две  недели  после  их  первой  встречи  решился  наконец
позвонить ей. К его удивлению и восторгу, Вивиан приняла его  приглашение.
Алек привел ее  сначала  в  "Олд-Вик"  на  премьеру,  затем  пригласил  ее
отобедать с ним в "Мирабелл". Жила Вивиан в мрачноватого вида,  полутемной
квартире на первом этаже в Ноттинг-Хилле, и, когда Алек проводил ее домой,
она спросила:
     - Зайдете?
     Он провел там всю ночь, и  жизнь  его  круто  переменилась.  Ни  одна
женщина до нее не могла довести его до оргазма. Подобной Вивиан у него еще
никогда не было. У нее был  бархатный  язык,  золотые  волосы  и  влажные,
пульсирующие, зовущие окунуться в них глубины, которые Алеку исследовал до
полного изнеможения. Он возбуждался от одной только мысли о ней.
     И еще. Она могла рассмешить, расшевелить его, заставить полюбить всех
и все вокруг. Она смеялась над его застенчивостью и тяжеловесностью, и  он
боготворил ее за это. Он теперь бывал с ней так часто, как она  позволяла.
Когда Алек приходил с ней на  званный  вечер,  она  неизменно  становилась
центром внимания.  Алек  и  гордился,  и  ревновал  одновременно.  Ревниво
поглядывая на толпившихся вокруг нее молодых людей, неизменно задавал себе
вопрос: "Со сколькими их них она уже успела побывать в постели?"
     В те ночи, когда Вивиан отказывалась встречаться с ним, так как у нее
было другое свидание, он места себе не находил от ревности. Он подъезжал к
ее дому, останавливался где-нибудь поодаль и следил, когда  и  с  кем  она
возвращалась домой. Алек знал, что ведет  себя  как  последний  идиот,  но
ничего не мог с собой поделать. Что-то неудержимо притягивало его  к  ней,
от чего у него не было сил освободиться.
     Он понимал, что сделал непоправимую ошибку, связавшись  с  Вивиан,  о
женитьбе же на ней не могло быть и  речи.  Он  был  всеми  уважаемый  член
парламента, его ждало блестящее политическое будущее, а  являясь  потомком
династии Рофф, он входил в Совет директоров фирмы "Рофф и сыновья". Вивиан
же по социальному положению стояла гораздо ниже его. Ее отец и  мать  были
захудалыми  провинциальными  артистами  варьете.  У  Вивиан,   кроме   тех
отрывочных знаний, которые она успела нахватать на улице и за кулисами, не
было никакого образования. Алек знал, что она поверхностна, и,  что  греха
таить, легко доступна. Она была хитра, но не умна.  Невзирая,  однако,  на
все это, Алек буквально бредил ею. Нельзя сказать,  чтобы  он  не  пытался
бороться с  самим  собой.  Он  даже  на  какое-то  время  перестал  с  ней
встречаться. Но ничего  не  помогало.  Когда  она  бывала  рядом,  он  был
счастлив, когда уходила, несчастнее его не было человека на земле. В конце
концов: не сумев перебороть себя, он предложил ей руку и сердце,  так  как
другого выхода не видел, и, когда она приняла его предложение, счастью его
не было границ.
     Новоиспеченная невеста переехала в  его  родовой  дом,  отделанный  в
стиле Роберта Адама, неоклассического архитектора восемнадцатого  века,  в
Глостершире, огромный  гергиантский  особняк  с  дорическими  колоннами  и
широкой подъездной аллеей. Дом стоял посреди  сотен  акров  зеленого  моря
роскошной  земли,  часть  которой  была  отведена  под  личное   охотничье
хозяйство; а в многочисленных ручьях, пересекавших  владения  сэра  Алека,
водилось много рыбы. Позади особняка фирмой "Кейпабилити Браун" был разбит
обширный парк.
     Внутреннее убранство ошеломляло своей роскошью. Пол  в  передней  был
выложен каменными плитами, а стены отделаны окрашенным деревом. С  потолка
попарно свисали старинные фонари, в разных местах стояли  крытые  мрамором
столы в стиле Роберта Адама с позолоченными ножками и стулья  из  красного
дерева. Убранство библиотеки составляли старинные встроенные книжные шкафы
восемнадцатого  века,  пара  одноногих  столов-тумб,   выполненных   Генри
Холландом и стулья, сделанные по эскизам Томаса Хоупа. Мебель  в  гостиной
являла собой смесь хепплуайта, изящных, тонких, овальных  и  веерообразных
линий и форм, и чиппендейла, отделки  в  стиле  рококо  с  обилием  тонкой
резьбы; на полу лежал огромный уилтонский (шерстяной  с  низким  ворсом  и
восточным  узором)  ковер,  с  потолка  свисали  две  стеклянные   люстры,
сработанные в Уотерфорде. Огромная столовая могла разместить  сразу  сорок
гостей, рядом с  ней  находилась  курительная  комната.  На  втором  этаже
располагались шесть спален,  в  каждой  из  которых  было  по  старинному,
восемнадцатого века, камину. Третий  этаж  был  отдан  под  помещение  для
прислуги.
     Не прошло и шести недель с  момента  их  въезда  в  дом,  как  Вивиан
заявила:
     - Уедем отсюда, Алек.
     Он в недоумении посмотрел на нее.
     - Ты имеешь в виду, что хотела бы на пару дней съездить в Лондон?
     - Я имею в виду _в_о_о_б_щ_е_ убраться отсюда!
     Алек посмотрел в окно на изумрудные луга, где он играл еще  ребенком,
на гигантские дубы и яворы и, запинаясь на каждом слове, сказал:
     - Вивиан, здесь так тихо, покойно. Я...
     На что она ответила:
     - Знаю, котик. Вот чиво терпеть не могу,  так  это  сраную  тишину  и
покой!
     На следующей неделе они уехали в Лондон.
     В городе сэру Алеку  принадлежал  четырехэтажный  особняк  на  Уилтон
Крессент, неподалеку от Найтсбриджа, с великолепной гостиной, кабинетом  и
большой столовой. В задней стене особняка  находилось  окно,  из  которого
открывался  великолепный  вид  на  прелестный  английский  сад  с  гротом,
статуями, белыми скамейками и водопадами. На верхних этажах  располагались
анфилады жилых помещений и четыре небольшие спальни.
     В течение двух недель Вивиан и Алек спали вместе, пока однажды  утром
Вивиан не сказала:
     - Я люблю тебя, Алек, но знаешь, ты так храпишь!
     Алек не знал об этом своем недостатке.
     - Лучше, если я буду спать одна, котик. Лады?
     В Алеке все протестовало. Он любил чувствовать ее мягкое, теплое тело
подле себя в постели. Но знал Алек и то, что как мужчина он не  вызывал  в
Вивиан тех чувств, которые вызывали в ней другие мужчины. Оттого она и  не
хотела видеть его в своей постели. И потому он сказал:
     - Ладно, дорогая, пусть будет по-твоему.
     Алек настоял, что будет спать в одной из гостевых спален,  Вивиан  же
останется на старом месте.
     Вначале, в те дни, когда Алек  должен  был  выступать  в  парламенте,
Вивиан регулярно посещала палату общин и сидела в галерее для публики.  Он
смотрел на нее снизу вверх и несказанно гордился ею. Не было  там  женщины
красивее ее! Но однажды, кончив речь, сэр Алек  привычно  взглянул  вверх,
ожидая одобрения Вивиан, и взгляд его уперся в пустое место.
     В нетерпимости Вивиан Алек  прежде  всего  винил  себя.  Его  пожилые
друзья были слишком консервативны для нее. Поэтому он был рад,  когда  она
приглашала в дом своих молодых компаньонов, пытаясь свести  их  вместе  со
своими друзьями. Результат оказался более чем плачевным.
     Алек постоянно твердил себе, что, когда у  Вивиан  появится  ребенок,
она утихомирится и изменится к лучшему. Но в один злочастный день каким-то
образом - Алеку невыносимо было думать, каким  именно,  -  она  подхватила
вагинальную инфекцию, и ей удалили  матку.  А  Алек  так  мечтал  о  сыне!
Новость потрясла его, Вивиан же была невозмутима.
     - Стоит ли так печалиться, котик? - говорила  она,  улыбаясь.  -  Они
вырезали детский сад, зато оставили комнату для игр.
     Он долгим взглядом посмотрел на нее, затем повернулся и вышел.


     Вивиан обожала покупать себе дорогие  вещи.  Она  не  считала  и  без
разбору тратила деньги на одежду, драгоценности и автомобили, и у Алека не
хватало духу ее остановить. Он говорил себе, что выросши в  бедности,  она
была лишена красивых вещей. Ему хотелось их ей дарить. Но, к сожалению, он
не мог себе этого позволить. Его жалованье съедали налоги, основное же его
состояние было вложено в акции фирмы "Рофф и сыновья". Свободного  доступа
к этим акциям у него не было. Он пытался объяснить это Вивиан,  но  она  и
слушать не желала. Деловые разговоры  утомляли  ее.  И  Алек  позволил  ей
продолжать в том же духе.
     О том, что она играет на деньги, он впервые узнал  от  Тода  Майклза,
владельца "Тоб клаб", сомнительной репутации игорного дома в  Сохо,  самом
злачном из районов Лондона.
     - У меня на руках несколько расписок вашей  жены  на  общую  сумму  в
тысячу фунтов, сэр Алек. В последнее время ей здорово не везет в рулетку.
     Алек был не на шутку встревожен. Он оплатил ее расписки, и в  тот  же
вечер у них с Вивиан состоялся серьезный разговор.
     - Мы просто не можем себе этого позволить,  -  заявил  он  ей.  -  Ты
тратишь больше, чем я зарабатываю.
     Она была само раскаяние.
     - Прости меня, котик. Твоя девочка плохо себя вела.
     И она подошла к нему вплотную, обвила его шею руками и крепко к  нему
прижалась. И злость его тут же улетучилась.
     Эта ночь в ее постели была одной из самых  достопамятных.  Он  уверил
себя, что теперь все будет хорошо.
     Спустя две недели Тод Майклз снова объявился в их доме. На  этот  раз
он принес расписки Вивиан на сумму в пять тысяч  фунтов  стерлингов.  Алек
был вне себя от гнева.
     - Зачем вы позволяете ей играть в кредит? - вскипел он.
     - Потому что она ваша жена, сэр Алек, - невозмутимо ответил Майклз. -
Как же мы будем выглядеть, если откажем ей в кредите.
     - У меня сейчас нет столько наличными, - сказал Алек. - Но я  достану
деньги.
     - Не беспокойтесь! Считайте, что это долг.  Когда  сможете,  тогда  и
оплатите.
     У Алека отлегло от сердца.
     - Это очень великодушно с вашей стороны, господин Майклз.
     Только месяц спустя Алек узнал, что  Вивиан  задолжала  еще  двадцать
пять  тысяч  фунтов  стерлингов  и  что  норма  ставки  на  растущий  долг
составляла десять процентов в неделю. Он ужаснулся. Такую сумму  наличными
ему никак не собрать. Он ничего даже не мог продать из своей недвижимости.
Дома, старинные вещи, машины - все это принадлежало  "Роффу  и  сыновьям".
Его гнев настолько перепугал Вивиан, что она обещала больше не  играть  на
деньги. Слишком поздно. Алек уже попался  в  сети  мошенников-ростовщиков.
Сколько денег он им не давал, всего долга  он  так  и  не  смог  оплатить.
Ужаснее всего было то, что с каждым  проходящим  месяцем  долг  все  более
увеличивался. Так продолжалось в течение целого года.
     Когда  громилы  Тода  Майклза  впервые  стали  угрожать  ему,  требуя
немедленной уплаты долга, он пригрозил, что пожалуется комиссару полиции.
     - У меня связи на самом высшем уровне, - заявил он.
     Вымогатель усмехнулся:
     - А у меня на самом низшем.
     И вот теперь Алек вынужден сидеть в  "Уайте"  рядом  с  этим  ужасным
человеком и, подавив в себе гордость, униженно клянчить,  чтобы  ему  дали
еще немного времени.
     - Я уже заплатил им больше того, что занял. Они не смеют...
     - Вы заплатили только по  процентам,  сэр  Алек.  Осталась  еще  одна
основная сумма долга, - заметил Суинтон.
     - Это вымогательство, - сказал Алек.
     Глаза Суинтона потемнели.
     - Я передам боссу ваши слова.
     Он сделал движение, чтобы подняться.
     Алек поспешно сказал:
     - Нет! Сядьте. Пожалуйста.
     Суинтон медленно опустился на свое место.
     - Не надо употреблять таких  выражений,  -  предупредил  он.  -  Один
парень уже однажды употребил их и оказался прибитым коленями к полу.
     Алек читал об этом. Такое наказание для своих жертв придумали  братья
Крэй. Люди, с которыми сейчас столкнула его судьба, были  не  лучше  и  не
менее безжалостными. Он почувствовал, как к горлу подступает тошнота.
     - Я ничего дурного не имел в виду. Просто у меня... у меня сейчас нет
наличных.
     Суинтон стряхнул пепел со своей сигары в бокал Алека и сказал:
     - У вас куча акций в "Роффе и сыновьях", не так ли?
     - Верно, - ответил Алек, - но они не подлежат  продаже  или  передаче
другим лицам.  Ими  нельзя  пользоваться,  пока  "Рофф  и  сыновья"  будут
оставаться семейной фирмой.
     Суинтон затянулся сигарой.
     - И долго они будут оставаться семейной фирмой?
     - Это зависит от Сэма Роффа. Я  уже  пытался  убедить  его  разрешить
продажу акций на сторону.
     - Попытайтесь еще.
     -  Передайте  господину  Майклзу,  что  он  получит  свои  деньги.  И
перестаньте преследовать меня.
     Суинтон вскинул голову.
     - Преследовать вас, сэр?  Ты,  сука,  сразу  почувствуешь,  когда  мы
начнем тебя преследовать. Сначала сгорят твои сраные конюшни, и ты  будешь
жрать только горелую конину. Потом сгорит твой дом. Может быть,  вместе  с
твоей цыпочкой Вивиан, кто знает!
     Он ухмыльнулся, и сэра Алека передернуло от этой улыбки.
     - Ты когда-нибудь ел поджаренную цыпочку, а?
     Алек побледнел.
     - Ради бога...
     Суинтон резко переменил тон и сказал успокоительно:
     - Шучу. Тод Майклз - ваш друг. А друзья должны помогать  друг  другу,
не так ли? У нас как раз сегодня на встрече шел разговор о вас. И  знаете,
что сказал босс? Он сказал: "Сэр Алек - отличный парень. Если  у  него  не
будет денег, он обязательно найдет способ быть нам полезным".
     Алек нахмурился.
     - Какой способ?
     - Для такого  умного  парня,  как  вы,  никакого  труда  не  составит
придумать   что-нибудь   оригинальное.    Вы    один    из    совладельцев
фармацевтической фирмы. Там производят разные  препараты,  и  в  частности
кокаин. Что стоит несколько раз, совершенно случайно,  пару-другую  партий
наркотика отправить не туда, куда положено, а скажем, другому получателю?
     Алек недоуменно уставился на него.
     - Вы с ума сошли, - наконец выдавил он. - Это невозможно сделать.
     - Поразительно, на что способны люди, когда у них нет другого выхода,
- ласково сказал Суинтон и встал. - Либо вы платите наличными, либо мы вам
диктуем, куда направить товар.
     Он затушил сигару о блюдце, на котором лежало масло Алека.
     - Искренний привет Вивиан, сэр Алек. Пока.
     И Джон Суинтон испарился.
     Сэр Алек остался сидеть, слепо глядя прямо  перед  собой,  окруженный
привычными, до боли знакомыми вещами, неизменно  сопровождавшими  его  всю
его жизнь, которые сейчас он  может  безвозвратно  потерять.  Единственным
чуждым предметом был засаленный мокрый  окурок  сигары  на  блюдце.  Каким
образом позволил он им вторгнуться в свою жизнь? Он  дошел  до  того,  что
стал пешкой в руках негодяев. Теперь он знал, что им нужны не его  деньги.
Деньги -  это  приманка,  на  которую  он  попался.  Их  интересовало  его
положение в фирме, производящей лекарства. Они  попытаются  заставить  его
работать на них. Если станет известно, что он попал  в  руки  уголовников,
оппозиция не  замедлит  этим  воспользоваться.  Его  партия  скорее  всего
попросит его  уйти  в  отставку.  Все  будет  сделано  тактично  и  строго
конфиденциально. Они, вероятно, окажут на него давление, с тем,  чтобы  он
сложил с  себя  полномочия  члена  парламента.  И  предложат  какую-нибудь
номинальную  должность,  чтобы  он  мог  получать  оклад  в  сотню  фунтов
стерлингов в год из королевской казны. Член же парламента не  имеет  права
получать деньги ни от королевы, ни от правительства. И сэру  Алеку,  таким
образом, не позволят вернуться в парламент.  Причина,  разумеется,  вскоре
станет  всем  известна.  Он  будет  обесчещен.  Если  не  сумеет   собрать
необходимую  сумму,  чтобы  разом  расплатиться.  Уже  несколько  раз   он
заговаривал с Сэмом Роффо о том, чтобы  тот  согласился  снять  запрет  со
свободной продажи акций на рынке ценных бумаг.
     - Забудь и думать об этом, - сказал  ему  в  ответ  Сэм.  -  Едва  мы
позволим посторонним стать нашими партнерами, как они тотчас начнут  учить
нас, что нам делать. Мы и глазом не  успеем  моргнуть,  как  они  захватят
сначала Совет, а затем приберут к рукам всю компанию. Тебе-то  это  зачем,
Алек? У тебя большой оклад, на карманные расходы, думаю, хватает. Открытый
счет в банке. Зачем же тебе наличные деньги?
     В какое-то мгновение Алек чуть было не  сказал  Сэму,  как  остро  он
нуждается именно в наличных деньгах. Но  знал,  что  из  этого  ничего  не
выйдет. Фирма для Сэма  Роффа  была  всем,  и  это  делало  его  абсолютно
бесчувственным ко всему остальному. Если бы ему стало известно,  что  Алек
хоть  в  какой-то  степени  скомпрометировал  фирму,  он  сделал  бы   все
возможное,  чтобы  немедленно  избавиться  от  него.  Нет,  Сэм  Рофф  был
последним человеком, к которому он мог бы обратиться.


     К столу Алека приблизился швейцар "Уайта" в  сопровождении  человека,
одетого в серую униформу посыльного. В руке он держал большой запечатанный
конверт.
     - Прошу прощения,  сэр  Алек,  -  почтительно  обратился  к  баронету
швейцар, но этот человек настаивает, что обязан что-то передать вам  лично
в руки.
     - Благодарю вас, - сказал сэр Алек.
     Посыльный вручил ему конверт  и  в  сопровождении  швейцара  пошел  к
выходу.
     Алек долго  смотрел  на  конверт,  прежде  чем  вскрыл  его.  Перечтя
содержимое три  раза,  скомкал  бумагу.  Глаза  его  медленно  наполнились
слезами.





     Частный "Боинг 707-320" заходил на  посадку  в  аэропорту  "Кеннеди",
дождавшись наконец своей  очереди  на  приземление.  Полет  был  долгим  и
утомительным, и Рис Уильямз вконец измучился: за все время полета он,  как
ни пытался, так и не смог заснуть. На этом самолете он часто летал с Сэмом
Роффом. И теперь постоянно ощущал его незримое присутствие в нем.
     Элизабет Рофф ждала его. В телеграмме из Стамбула Рис просто  сообщил
ей, что прилетает на следующий день. Он, конечно, мог бы  сообщить  ей  по
телефону о смерти отца, но считал, что она заслуживает большего  уважения.
Самолет был уже на земле и подруливал к терминалу. У Риса  почти  не  было
багажа, и он быстро прошел таможенный досмотр. Снаружи серое, блеклое небо
предвещало скорые заморозки. У бокового входа его  ожидал  лимузин,  чтобы
отвезти на Лонг-Айленд, в дом Сэма Роффа, где его ждала Элизабет.
     В пути Рис попытался  отрепетировать  те  слова,  которые  он  скажет
Элизабет, чтобы хоть как-нибудь смягчить удар, но  едва  Элизабет  открыла
входную дверь, как все ранее заученные слова  мигом  вылетели  у  него  из
головы. Всякий раз, встречая Элизабет, Рис  как  бы  заново  поражался  ее
красоте.  Внешностью  она  пошла  в  мать,  унаследовав  от  нее   те   же
аристократические  черты,  те  же  жгучие  глаза,  обрамленные   длинными,
тяжелыми ресницами. Кожа ее была белой и мягкой, волосы черные, с отливом,
тело точенным и упругим. Одета она была в кремового цвета шелковую  блузку
с  открытым   воротником,   плиссированную   серую   фланелевую   юбку   и
желтовато-коричневые туфельки. В ней  ничего  не  было  от  той  неуклюжей
маленькой девочки, гадкого утенка, которого Рис впервые увидел девять  лет
тому назад. Она превратилась в красивую, умную, сердечную и  знающую  себе
цену женщину. Теперь она улыбалась, радуясь его приходу. Она взяла его  за
руку и сказала:
     - Входи, Рис.
     И повела его в отделанную дубом библиотеку.
     - Ты прилетел вместе с Сэмом?
     Теперь от горькой правды не уйти! Рис набрал в грудь побольше воздуха
и сказал:
     - С Сэмом случилось несчастье, Лиз.
     Он видел, как краска мгновенно сошла с ее лица. Она молча ждала,  что
он скажет дальше.
     - Он погиб.
     Она стояла, не  шелохнувшись.  Когда  наконец  заговорила,  Рис  едва
расслышал ее слова.
     - Что... что случилось?
     - У нас  пока  нет  подробностей.  Они  шли  по  леднику,  оборвалась
веревка. Он упал в пропасть.
     - Удалось найти?
     Она закрыла глаза, но тотчас вновь их открыла.
     - Бездонную пропасть.
     Ее лицо стало мертвенно-бледным.
     Рис всполошился.
     - Тебе плохо?
     Она быстро улыбнулась и сказала:
     - Нет, все в порядке, спасибо. Хотите чаю или чего-нибудь поесть?
     Он с удивлением взглянул на нее, попытался что-то сказать,  но  потом
сообразил в чем дело. Она была в шоке и говорила, не понимая, что говорит.
Глаза ее неестественно блестели, и на лице застыла учтивая улыбка.
     - Сэм был большой спортсмен, - сказала  Элизабет.  -  Вы  видели  его
призы. Он  ведь  всегда  был  победителем,  да?  Вы  знаете,  что  он  уже
поднимался на Монблан?
     - Лиз...
     - Да, конечно, вы знаете. Вы же сами однажды были с  ним,  ведь  так,
Рис?
     Рис не мешал  ей  выговориться,  защитить  себя  баррикадой  слов  от
момента, когда она один на один останется  со  своим  горем.  На  какое-то
мгновение, пока слушал, его память живо воскресила образ маленькой,  легко
ранимой девочки, какой он увидел  ее  впервые,  слишком  чувствительной  и
робкой, чтобы уметь защитить себя от жестокой реальности. Сейчас она  была
в таком нервном возбуждении, так  напряжена  и  неестественно  спокойна  и
одновременно так хрупка и беззащитна, что Рис не выдержал:
     - Позволь, я вызову доктора, - сказал он. - Он тебе  даст  что-нибудь
ус...
     - Нет, нет. Со мной все в порядке. Если вы  не  возражаете,  я  пойду
прилягу. Я, видимо, немного устала.
     - Мне остаться?
     -  Нет,  спасибо,  не  надо.  Уверяю  вас,   в   этом   нет   никакой
необходимости.
     Она проводила его до двери и, когда он уже садился  в  машину,  вдруг
позвала:
     - Рис!
     Он обернулся.
     - Спасибо, что заехали.
     О _г_о_с_п_о_д_и_!


     Много  часов  спустя  после  отъезда  Риса  Уильямза  Элизабет  Рофф,
уставившись в потолок, лежала на своей кровати и наблюдала  за  постепенно
сменяющими  друг  друга  узорами,  которые  неяркое  сентябрьское   солнце
рисовало на потолке.
     И боль прошла. Она не приняла успокоительного, так как хотела,  чтобы
боль пришла. Этим она обязана Сэму. Она выдержит ее, потому что  была  его
дочерью. И она осталась неподвижно лежать и лежала так  весь  день  и  всю
ночь, думая ни о чем, думая обо всем, вспоминая и  заново  все  переживая.
Она смеялась и  плакала  и  сама  сознавала,  что  находится  в  состоянии
истерии. Но это ее мало беспокоило. Все равно никто ее сейчас не  видит  и
не слышит. Среди ночи она вдруг почувствовала, что зверски голодна,  пошла
на кухню, в один присест уплела огромный сандвич, и ее тотчас стошнило. Но
легче от этого не стало. Боль, переполнявшая ее, не  утихла.  Мыслями  она
унеслась назад, в годы, когда отец был еще жив. Из окна своей спальни  она
видела, как встает солнце. Некоторое время спустя в дверь  постучала  одна
из служанок, Элизабет сказала, что  ей  ничего  не  надо.  Вдруг  зазвонил
телефон, и сердце у нее радостно подпрыгнуло:  "Это  Сэм!"  Но,  вспомнив,
отдернула руку.
     Он никогда больше не позвонит ей. Она никогда не услышит его  голоса.
Никогда не увидит его.
     Бездонная пропасть!
     Бездонная.
     Элизабет лежала, и ее  омывали  волны  прошлого,  и  она  вспоминала,
вспоминала все, как было.





     Рождение  Элизабет  Роуаны  Рофф  ознаменовалось  двойной  трагедией.
Меньшей трагедией была смерть ее матери во время родов. Большей  трагедией
было то, что Элизабет родилась девочкой.
     В течение девяти месяцев до того, как она появилась на свет из утробы
матери,  она  была  самым  долгожданным  ребенком,  наследником   огромной
империи, мультимиллиардного гиганта, концерна "Рофф и сыновья".
     Жена  Сэма  Роффа   Патриция   до   замужества   была   черноволосой,
удивительной красоты девушкой. Многие женщины стремились  выйти  замуж  за
Сэма Роффа из-за его положения в обществе, из-за престижа  называться  его
женой, из-за его богатства. Патриция вышла за него замуж, так как полюбила
его. Это было самой худшей из причин, ибо женитьба  для  Сэма  Роффа  была
чем-то сродни  коммерческой  сделке,  и  Патриция  идеально  отвечала  его
замыслам.  У  Сэма  не  хватало  ни  времени,  ни  желания  быть  семейным
человеком. В его жизни ничему не было  места,  кроме  "Роффа  и  сыновей".
Фанатично  преданный  компании,  он  требовал  от  окружающих   того   же.
Достоинства Патриции признавались лишь в той мере, в какой они должны были
способствовать  облагораживанию  образа  компании.  К  тому  времени,  как
Патриция поняла, куда привела ее любовь, было уже  поздно.  Сэм  определил
положенную  ей  роль,  и  она  блестяще  справлялась  с  ней.   Она   была
великолепной хозяйкой, великолепной миссис Сэм Рофф. Она  не  получала  от
него никакой любви взамен и со  временем  научилась  платить  ему  той  же
монетой. Она просто обслуживала Сэма, то есть  фактически  была  такой  же
служащей компании, как самая последняя секретарша. Ее рабочий день  длился
ровно двадцать четыре часа в сутки,  по  первому  зову  она  была  обязана
лететь туда, куда указывал ей Сэм, развлекать сильных мира сего,  уметь  в
кратчайший срок организовать званный обед на сотню  персон,  накрыв  столы
свежими, хрустящими от крахмала, тяжелыми, с обильной вышивкой скатертями.
На них, переливаясь всеми цветами радуги, стоял хрусталь и тускло блестело
георгианское серебро. Патриция была одной из  недвижимостей  концерна,  на
которую не распространялось право биржевого оборота. Она стремилась во что
бы то ни стало оставаться красивой и вела спартанский образ жизни.  У  нее
была великолепная фигура, одежду ей шили по эскизам Норелля  в  Нью-Йорке,
Шанель в Париже, Хартнелла в Лондоне и молодой Сибиллы Коннолли в Дублине.
Ее драгоценности специально создавались  для  нее  Шлумбергом  и  Булгари.
Жизнь ее была  расписана  по  минутам,  безрадостна  и  пуста.  Когда  она
забеременела, все мгновенно переменилось.
     Сэм Рофф был единственным наследником мужского пола династии Роффов и
она понимала, как отчаянно ему нужен сын. Теперь она сделалась средоточием
его надежды, королевой-матерью,  ожидавшей  рождение  принца,  который  со
временем унаследует все королевство. Когда Патрицию везли рожать, он нежно
пожал ей руку и сказал:
     - Спасибо тебе.
     Тридцать минут спустя она умерла от эмболии, закупорки сосудов, и так
и не узнала, что не оправдала ожиданий своего мужа.
     Сэм Рофф нашел  в  своем  забитом  деловыми  свиданиями  и  поездками
графике время, чтобы похоронить жену, и затем стал думать, что ему  делать
с новорожденной девочкой.
     Через неделю после рождения Элизабет была привезена домой и отдана на
попечение няни, одной из целой серии нянь в ее  жизни.  В  течение  первых
пяти  лет  Элизабет  редко  видела  своего  отца.  Он  был  не  более  чем
расплывчатое  пятно,  незнакомец,  который  изредка  появлялся  и  тут  же
бесследно исчезал. Он был в постоянных разъездах, и Элизабет  служила  ему
всегдашней помехой, которую  приходилось  возить  с  собой,  как  ненужный
багаж. Один месяц Элизабет  могла  жить  в  их  доме  на  Лонг-Айленде,  с
кегельбаном, теннисным кортом, бассейном и площадкой  для  игры  в  сквош.
Через пару недель очередная няня запаковывала ее вещи, и  она  оказывалась
на их вилле в  Биаррице.  Там  было  пятьдесят  комнат  и  тридцать  акров
обширного парка вокруг дома, и  Элизабет  постоянно  не  могли  там  нигде
отыскать.
     Помимо  этого  Сэм  Рофф  владел  огромной   двухэтажной   квартирой,
надстроенной  на  крыше   небоскреба   "Бикман   плейс",   и   виллой   на
Коста-Смеральда на Сардинии. Элизабет побывала везде, переезжая с квартиры
на виллу, с виллы в особняк и так далее,  фактически  выросла  среди  всей
этой чрезмерной роскоши. Но она всегда чувствовала  себя  посторонней,  по
ошибке попавшей в этот красивый праздник, устроенный ей незнакомыми  и  не
любившими ее людьми.
     Сделавшись старше, Элизабет поняла, что  значило  быть  дочерью  Сэма
Роффа. Как и ее мать, она стала духовной жертвой компании. Она  не  знала,
что такое семейное тепло, потому что у нее не было семьи,  только  платные
заменители ее да маячившая в отдалении фигура отца, который совсем  ею  не
интересовался, так как был всецело занят делами компании. Патриция нашла в
себе силы примириться  со  своим  положением,  но  для  ребенка  это  было
сплошной пыткой. Элизабет чувствовала себя ненужной и нелюбимой,  отчаянию
ее не было границ. В конце концов она во всем обвинила себя. И  попыталась
во что бы то ни стало завоевать любовь отца. Когда Элизабет пошла в школу,
она стала приносить с собой оттуда разные  поделки,  сделанные  в  классе:
детские рисунки, акварели, кривобокие пепельницы, и никому до его  прихода
не давалось к ним прикоснуться, чтобы он увидев их, удивился,  обрадовался
и сказал: "Здорово, Элизабет! Ты очень талантлива".
     Когда он возвращался из очередной поездки, она приносила ему эти дары
любви, а он, рассеянно глядя на них, говорил:
     - Художницы из тебя явно не получится.
     Иногда, просыпаясь среди ночи, Элизабет спускалась  вниз  по  длинной
винтовой лестнице их  квартиры  на  "Бикман  плейс"  и,  пройдя  огромный,
похожий на пещеру зал, с  замиранием  сердца,  словно  это  было  какое-то
святилище, вступала в кабинет отца. Это была его комната, где он  работал,
подписывал какие-то важные бумаги, управлял миром.  Элизабет  подходила  к
его огромному, крытому кожей рабочему столу и медленно гладила его.  Потом
садилась в кресло. Так она себя чувствовала ближе к  отцу.  Находясь  там,
где бывал он, сидя в том же кресле, где сиживал он, она  чувствовала  себя
его частицей. Мысленно она беседовала с ним, и он  заинтересованно  слушал
все, что она говорила. Однажды,  когда  Элизабет  вот  так  сидела  в  его
кресле, в кабинете неожиданно вспыхнул свет.  На  пороге  стоял  отец.  Он
увидел сидящую у стола Элизабет в тонкой ночной рубашке и спросил:
     - Что ты тут делаешь одна в темноте?
     Он подхватил ее на руки и понес наверх, в  кровать,  и  Элизабет  всю
ночь не сомкнула глаз, вспоминая в мельчайших подробностях, как  его  руки
прижимали ее к себе.
     После этого  случая  она  каждую  ночь  спускалась  вниз  и,  сидя  в
кабинете, ждала, когда он придет и отнесет ее наверх, но этого  больше  не
повторилось.
     Никто никогда не говорил с Элизабет о ее матери, но в гостиной  висел
большой портрет Патриции в полный рост, и Элизабет часами  могла  смотреть
на него. Затем она оборачивалась к зеркалу. Уродина! Зубы ее были  стянуты
пластинами, и она выглядела как пугало. "Понятно,  почему  отец  не  любит
меня", - думала Элизабет.
     У нее вдруг неожиданно  проснулся  зверский  аппетит,  и  она  начала
быстро набирать в весе. Причина была смехотворно простой: Если  она  будет
толстой и уродливой, думала она, никто не станет сравнивать ее с матерью.
     Когда  Элизабет  исполнилось  двенадцать  лет,  она  стала  ходить  в
закрытую частную школу на Ист-Сайд в  Манхэттене.  Ее  туда  на  роскошном
"роллс-ройсе" привозил шофер. Она входила в класс и сидела там молчаливо и
угрюмо, занятая своими мыслями, не обращая  внимания  на  окружающих.  Она
никогда не задавала вопросов. Когда спрашивали ее, не знала, что отвечать.
Учителя вскоре перестали обращать на нее внимание. Обсудив между собой  ее
поведение, они единодушно пришли к убеждению, что она  самый  избалованный
ребенок в мире. В конфиденциальном годовом отчете  директрисе  учительница
Элизабет писала: "Нам так и не удалось  достигнуть  каких-то  значительных
успехов с Элизабет Рофф. Она чурается своих  сверстников  и  не  принимает
участия в классных мероприятиях, но трудно  сказать,  делает  ли  она  это
потому, что не  желает  прилагать  никаких  усилий,  или  потому,  что  не
способна выполнять никаких заданий. Она надменна и эгоистична. Не будь  ее
отец  одним  из  основных  благотворителей  школы,   я   бы   настоятельно
рекомендовала немедленно исключить ее".


     Расстояние между этим годовым отчетом и реальностью равнялось  многим
световым годам. Правдой же было то, что у Элизабет не было брони,  которая
бы надежно защитила ее от ужасного одиночества, полностью поглотившего ее.
Ее переполняло  глубокое  чувство  своей  собственной  ненужности,  и  она
боялась искать себе друзей из страха, что те сразу поймут,  насколько  она
ничтожна и  нелюбима.  Она  не  была  надменной,  она  была  патологически
застенчивой. Она чувствовала себя чужой в том мире, где  обитал  ее  отец.
Она чувствовала себя чужой всюду и везде. Ей претило, что  ее  привозят  в
школу на "роллс-ройсе", так как внушила себе, что не заслуживает этого.  В
классе она знала ответы на вопросы, которые задавали учителя, но не  смела
раскрыть рта и тем самым обратить на себя внимание. Она  любила  читать  и
ночью, в постели, буквально проглатывала книгу за книгой.
     Она часто грезила наяву. О, что это были за мечты! Вот она с отцом  в
Париже, и они катят по Булонскому лесу в экипаже, и  он  приглашает  ее  в
свой рабочий кабинет, огромную залу, похожую на собор Св. Патрика, и  люди
то и дело начинают входить к нему с важными  бумагами  на  подпись,  а  он
прогоняет их, говоря:
     - Вы, что, не видите,  что  я  занят?  Я  беседую  со  своей  дочерью
Элизабет.
     Вот они с отцом в  Швейцарии,  скользят  на  лыжах  вниз  по  склону,
холодный ветер обжигает им лица, и вдруг  отец  падает  и  вскрикивает  от
боли, так как сломал себе ногу, и она говорит:
     - Не беспокойся, папа! Я позабочусь о тебе.
     И она стремительно мчится к больнице и говорит:
     - Быстро! Мой отец сломал себе ногу.
     И тотчас дюжина врачей в белых халатах привозят его в операционную, и
она рядом с ним, у его кровати, и кормит его с ложечки  (видимо,  все-таки
он сломал себе руку, а не ногу), и  в  палату  входит  ее  мать,  каким-то
образом ожившая, а отец ей говорит:
     - Патриция, я не могу тебя принять. Видишь, я разговариваю с дочерью.
     Или они живут на вилле на Сардинии, слуги  их  покинули,  и  Элизабет
собственноручно готовит ему обед. Он просит добавки после каждого блюда  и
говорит:
     - Ты готовишь гораздо лучше, чем твоя мать.
     Сцены с отцом обычно завершались одним и тем же эпизодом. В  прихожей
раздавался звонок, и в комнату входил высокий мужчина, гораздо выше  отца,
и начинал умолять Элизабет выйти за него замуж, а отец говорил:
     - Элизабет, пожалуйста, не покидай меня. Я не могу без тебя.


     Из всех домов, в которых росла  Элизабет,  больше  всего  она  любила
виллу на Сардинии. Вилла была не самой большой из владений Сэма Роффа,  но
одной из самых красивых и приятных. Остров Сардиния сам по себе манил  ее.
Опоясанный скалами, он величественно  выступал  из  моря  в  160  милях  к
юго-западу от итальянского берега - восхитительная панорама  гор,  моря  и
зеленых  долин.  Его  огромные  вулканические  утесы   вышли   из   глубин
первозданного моря тысячи лет назад, береговая  линия  плавным  полукругом
уходила в неведомые дали, и Тирренское море голубой каймой  обступало  его
со всех сторон.
     Элизабет дышала и  не  могла  надышаться  особыми  запахами  острова,
морских ветров и лесов и желто-белой macchia,  знаменитого  цветка,  запах
которого так любил Наполеон. На острове в изобилии росли кусты corbeccola,
доходившие высотой  до  шести  футов,  -  их  ягоды  по  вкусу  напоминали
землянику - и quarcias, огромные дубы, кору которых поставляли на материк,
где из нее делали пробки для винных бутылок.
     Она любила слушать  поющие  скалы,  таинственные  огромные  валуны  с
пробитыми в них насквозь отверстиями. Когда  дули  ветры,  скалы  издавали
жуткий плачущий звук, словно стенали загубленные души.
     Ветры!  Элизабет  знала  их  все  наперечет.  Мистраль   и   penente,
трамонтана и grecate, и ветры с востока. Мягкие ветры и свирепые ветры.  И
ужасный сирокко, теплый ветер из Сахары.
     Вилла Роффов на Коста-Смеральда, над Порто-Черво, на вершине морского
утеса, скрытая  зарослями  можжевельника  и  дикой,  с  горькими  плодами,
сардинской  оливы.  Сверху   открывался   великолепный   вид   на   бухту,
располагавшуюся глубоко внизу, и беспорядочно разбросанные вокруг  нее  по
зеленым холмам оштукатуренные снаружи каменные  дома  самых  разнообразных
собранных вместе окрасок - картина,  придумать  которую  может  разве  что
фантазия ребенка.
     Вилла также была каменной  с  внутренними  перекрытиями  из  огромных
бревен. Она  была  построена  в  несколько  ярусов,  с  большими  удобными
комнатами, у каждой из которых имелся  свой  балкон,  а  внутри  -  камин.
Гостиная и столовая были  снабжены  окнами  с  панорамным  видом  острова.
Легкая кружевная лестница вела наверх, где располагались  четыре  спальные
комнаты. Мебель великолепно сочеталась с  окружением.  Простые  деревянные
столы и скамейки и мягкие кресла.  На  окнах  висели  отделанные  бахромой
белые  шерстяные  занавески,  сотканные  вручную  на  острове,  полы  были
выложены разноцветными сардинскими cerasarda  и  тосканскими  плитками.  В
ванных и спальнях  лежали  шерстяные  коврики,  раскрашенные  традиционным
растительным узором. Поражало обилие  картин  в  доме:  смесь  французских
импрессионистов,  итальянских  мастеров  и  сардинских  примитивистов.   В
передней висели портреты Сэмюэля Роффа и  Терении  Рофф,  прапрадедушки  и
прапрабабушки Элизабет.
     Больше  всего  в  доме  Элизабет   любила   комнату   в   башенке   с
конусообразной черепичной крышей. В комнату со второго  этажа  вела  узкая
лестница. Сэму  башенная  комната  служила  кабинетом.  Внутри  нее  стоял
большой рабочий стол и вращающееся кресло. Вдоль стен  рядами  выстроились
книжные шкафы, на  стенах  висели  карты,  большей  частью  относящиеся  к
империи Роффов. Двустворчатая дверь вела на маленький  балкон,  нависавший
над пропастью, смотреть в которую Элизабет боялась, так как  от  страха  у
нее кружилась голова.
     Именно в этом доме в тринадцать лет Элизабет обнаружила истоки  своей
семьи и впервые в жизни почувствовала, что разрушилась стена  одиночества,
что она частица большого целого.


     Все началось в тот день, когда она нашла Книгу. Отец Элизабет уехал в
Олбию, и от нечего делать она  поднялась  в  башенную  комнату.  Книги  на
полках ее не интересовали, так как она давно уже выяснила,  что  это  были
книги по  фармакологии,  фармакогнозии,  интернациональным  корпорациям  и
международному  праву.  Скучно  и  неинтересно.  Некоторые  из  книг  были
раритетами и хранились под стеклом. Среди них были два тома  на  латинском
языке, один под названием "Circa  Instans",  написанный  в  средние  века,
другой назывался "De Materia Medica".  Так  как  в  школе  Элизабет  учила
латынь, она решила из любопытства просмотреть  один  из  томов  и  открыла
стекло, чтобы снять его с полки. Позади него она  увидела  еще  один  том.
Элизабет сняла его  с  полки.  Он  был  толстым,  обтянутым  кожей  и  без
названия.
     Заинтригованная Элизабет открыла  его.  И  словно  отворила  дверь  в
другой мир. Это была биография ее прапрадедушки Сэмюэля Роффа, изданная на
английском языке и отпечатанная частным образом на пергаменте. На томе  не
было имени автора и не стояло никакой даты, но Элизабет была уверена,  что
книге более ста лет, так как большинство страниц выцвели, другие пожелтели
и  потрепались  от  старости.  Но  все  это  были  пустяки.  Главным  было
содержание, история, дававшая жизнь портретам, висевшим  на  стене  внизу.
Элизабет  сотни  раз  проходила  мимо  этих  портретов,  на  которых  были
изображены мужчина и женщина, одетые в старомодные  костюмы.  Мужчина  был
некрасив, но в нем чувствовалась внутренняя сила и ум. У него были светлые
волосы, славянское широкоскулое лицо и острые ясно-голубые глаза.  Женщина
была красавицей. Темноволосая, с безукоризненной кожей и глазами  черными,
как смоль. На ней было белое шелковое платье,  плащ  внакидку  и  парчовый
корсаж. Незнакомцы, которые ничего не значили для Элизабет.
     И вот теперь в башенной  комнате,  когда  Элизабет  открыла  Книгу  и
начала читать, Сэмюэль и Терения ожили. Она почувствовала, как время вдруг
потекло вспять, и она вместе с Сэмюэлем и Теренией очутилась в  краковском
гетто 1853 года. И чем дальше она читала,  тем  больше  узнавала  о  своем
прапрадедушке  Сэмюэле,  основателе  "Роффа   и   сыновей",   неисправимом
романтике и авантюристе.
     И убийце.





     Самым первым  воспоминанием  Сэмюэля  Роффа,  читала  Элизабет,  была
смерть матери в 1855 году во время погрома, когда Сэмюэлю исполнилось пять
лет. Самого  его  спрятали  в  подвале  деревянного  дома,  который  Роффы
занимали вместе  с  другими  семьями  в  краковском  гетто.  Когда,  после
бесконечно медленно  тянувшихся  часов,  бесчинства  вконец  окончились  и
единственным звуком, раздававшимся  на  улицах,  был  безутешный  плач  по
погибшим, Сэмюэль вылез из своего укрытия и пошел искать на  улицах  гетто
свою маму. Мальчику казалось, что весь мир объят огнем. Небо покраснело от
горящих вокруг деревянных построек. То там, то сям огонь мешался с клубами
черного густого дыма. Оставшиеся в живых мужчины и  женщины,  обезумев  от
пережитого ужаса, искали среди пожарищ своих родных и близких или пытались
спасти остатки своих домов и лавок, вынести  из  огня  хоть  малую  толику
своих жалких пожитков. Краков середины девятнадцатого века мог  похвастать
своей пожарной командой, но евреям запрещалось пользоваться  ее  услугами.
Здесь, в гетто, на окраине  города,  им  приходилось  вручную  бороться  с
огнем,  воду  ведрами  таскали  из  колодцев  и,  передавая  по   цепочке,
опрокидывали в  пламя.  Вокруг  себя  маленький  Сэмюэль  видел  смерть  и
разорение, искалеченные мертвые тела брошенных на произвол судьбы мужчин и
женщин, словно они были поломанные и  никому  не  нужные  куклы,  голых  и
изнасилованных женщин, плачущих и зовущих на помощь детей.
     Он нашел свою мать. Она лежала прямо на  мостовой,  лицо  ее  было  в
крови, она едва дышала. Мальчик присел на корточки рядом с ней с  бьющимся
от страха сердечком.
     - Мама!
     Она открыла глаза и попыталась что-то сказать, и Сэмюэль  понял,  что
она умирает. Он страстно хотел спасти ее, но не знал, как это сделать,  и,
когда стал вытирать кровь с ее лица, она умерла.
     Позже Сэмюэль  видел,  как  рабочие  погребальной  конторы  осторожно
выкапывали землю из-под тела матери. Земля была сплошь пропитана кровью, а
согласно Торе человек должен явиться своему Господу целым.
     Эти события и заронили в Сэмюэле желание стать доктором.
     Семья  Роффов  жила  вместе  с  восемью  другими  семьями   в   узком
трехэтажном деревянном доме. Сэмюэль обитал  вместе  с  отцом,  матерью  и
тетушкой Рахиль в маленькой комнатушке и за всю  свою  короткую  жизнь  ни
разу не спал и не ел один. Рядом обязательно раздавались чьи-либо  голоса.
Но Сэмюэль и не стремился к уединению, так как понятия не  имел,  что  это
такое. Вокруг него всегда кипела жизнь, и это было в порядке вещей.
     Каждый вечер Сэмюэля, его родственников, друзей и всех других  евреев
иноверцы загоняли на ночь в гетто, как те  загоняют  своих  коз,  коров  и
цыплят.
     Когда  садилось  солнце,  огромные  двустворчатые  деревянные  ворота
запирались на  замок.  На  восходе  ворота  отпирались  огромным  железным
ключом, и еврейским лавочникам  позволялось  идти  в  Краков  торговать  с
иноверцами, но на закате дня они обязаны были вернуться назад.
     Отец Сэмюэля, выходец из России, спасаясь от погрома, бежал из  Киева
в Польшу. В Кракове он и встретил свою будущую  жену.  С  вечно  согбенной
спиной, седыми клочьями  волос  и  изможденным  лицом,  отец  был  уличным
торговцем, возившим по узким и кривым улочкам гетто на ручной тележке свои
незамысловатые товары: нитки, булавки, дешевые  брелки  и  мелкую  посуду.
Мальчиком Сэмюэль любил бродить по забитым толпами народа, шумным булыжным
мостовым.  Он  с  удовольствием  вдыхал  запах   свежеиспеченного   хлеба,
смешанный с ароматами вялившейся на солнце  рыбы,  сыра,  зрелых  фруктов,
опилок  и  выделанной  кожи.  Он  любил  слушать  певучие  голоса  уличных
торговцев,  предлагавших  свои  товары,   и   резкие   гортанные   выкрики
домохозяек, бранившихся с ними за каждую  копейку.  Поражало  разнообразие
предлагаемых коробейниками товаров: ткани и кружева, тик и пряжа,  кожи  и
мясо, и овощи, и иглы, и  туалетное  мыло,  ощипанные  цыплята,  сладости,
пуговицы, напитки и обувь.
     В день, когда Сэмюэлю исполнилось двенадцать лет, отец  впервые  взял
его с собой в Краков. Мысль о том, что он выйдет  за  запретные  ворота  и
своими глазами увидит город иноверцев, уже сама  по  себе  заставляла  его
сердце биться сильнее.
     В шесть часов утра Сэмюэль, одетый в  единственный  выходной  костюм,
стоял в темноте рядом со своим отцом перед огромными  запертыми  воротами,
окруженный глухо гудящей толпой мужчин  с  грубо  сколоченными  тележками,
тачками,  возками.  Было  холодно  и  сыро,  и  Сэмюэль  зябко  кутался  в
поношенное пальто из овечьей шерсти, накинутое поверх костюма.
     После, казалось, нескончаемо томительных часов  ожидания  на  востоке
наконец  показался  ярко-оранжевый  краешек  солнца,  и   толпа   радостно
встрепенулась. Прошло  еще  несколько  мгновений,  и  огромные  деревянные
створки  ворот  медленно  распахнулись  и,  словно  трудолюбивые  муравьи,
хлынули сквозь них к городу потоки уличных торговцев.
     Чем ближе подходили они к чудесному  страшному  городу,  тем  сильнее
билось сердце Сэмюэля. Впереди над Вислой маячили крепостные валы. Сэмюэль
на ходу крепко прижался  к  отцу.  Он  был  в  самом  Кракове,  окруженный
ужасными "гоим", иноверцами, теми, кто каждую ночь запирал их в гетто.  Он
исподтишка бросал быстрые взгляды на прохожих и дивился,  как  сильно  они
отличались от них. У них не было пейсов, никто из них не носил  бекеши,  и
лица мужчин были выбриты. Сэмюэль с отцом шли вдоль Планты, направляясь  к
рынку, возле которого прошли мимо огромного здания суконной мануфактуры  и
костела Св. Марии со  сдвоенными  башенками.  Такого  великолепия  Сэмюэлю
никогда еще не доводилось видеть. Новый мир был наполнен чудесами.  Прежде
всего  его  переполняло   возбуждающее   чувство   свободы   и   огромного
пространства, отчего у него перехватило дыхание. Каждый дом на улице стоял
отдельно, а не впритык к другому, как в гетто,  и  перед  многими  из  них
зеленели небольшие  садики.  В  Кракове,  думал  Сэмюэль,  все,  очевидно,
миллионеры.
     Вместе с отцом Сэмюэль обходил поставщиков, у  которых  отец  покупал
товары и бросал их в тележку. Когда тележка наполнилась, они  повернули  в
сторону гетто.
     - Давай еще немного побудем здесь, - попросил Сэмюэль.
     - Нет, сынок. Мы должны идти домой.
     Но Сэмюэль не хотел идти домой. Впервые в жизни он  вышел  за  ворота
гетто, и переполнявший его восторг будоражил сердце и кружил голову. Чтобы
люди могли вот так, _с_в_о_б_о_д_н_о_, ходить куда и где им  вздумается...
Почему он родился не здесь, а там, за воротами? Но минуту  спустя  он  уже
стыдился этих своих предательских, кощунственных мыслей.
     В ту ночь  Сэмюэль  долго  не  мог  заснуть,  все  думал  о  Кракове,
вспоминая его красивые дома с цветочками и садиками перед их фасадом. Надо
найти  способ  стать  свободным.  Ему  хотелось  поговорить  об   этом   с
кем-нибудь, кто бы понял его, но такого человека  среди  его  знакомых  не
было.


     Элизабет отложила Книгу и, закрыв  глаза,  ясно  представила  себе  и
одиночество Сэмюэля, и его восторг, и его разочарование.
     Вот  тогда-то  к  ней   и   пришло   ощущение   сопричастности,   она
почувствовала себя частицей Сэмюэля, а он был  частицей  ее.  В  ее  жилах
текла его кровь. От счастья и переполнявшего ее восторга у  нее  кружилась
голова.
     Элизабет услышала, как по подъемной аллее прошуршали  шины,  вернулся
отец, и она быстро убрала Книгу на место. Ей так и не удалось дочитать  ее
на вилле, но, когда она возвратилась  в  Нью-Йорк,  Книга  была  при  ней,
надежно спрятанная на дне чемодана.





     После теплых солнечных дней на  Сардинии  зимний  Нью-Йорк  показался
настоящей Сибирью. Улицы были завалены снегом, перемешанным  с  грязью,  с
Ист-Ривер дул холодный, пронизывающий ветер, но Элизабет  всего  этого  не
замечала. Она жила в Польше, в другом столетии, и вместе с  прапрадедушкой
переживала все его приключения. Вернувшись из  школы,  Элизабет  стремглав
неслась к себе в комнату, запиралась изнутри и  доставала  Книгу.  Сначала
она хотела расспросить отца о том, что читала, но боялась, что он  отберет
у нее Книгу.
     Чудесным, неожиданным образом именно  старый  Сэмюэль  вселил  в  нее
мужество и поддержал ее в самые трудные для нее минуты. Элизабет казалось,
что судьбы их очень схожи. Как и она, он был одинок, и ему не с  кем  было
поделиться своими мыслями. И так как они были одного возраста - хотя их  и
разделяло целое столетие, - она полностью отождествляла себя с ним.
     Сэмюэль хотел стать доктором.
     Только трем врачам  разрешалось  лечить  тысячи  людей,  согнанных  в
антисанитарную, эпидемически опасную, скучную среду гетто; и из всех  трех
самым преуспевающим был доктор Зено Уал.  Его  дом  возвышался  над  более
бедными соседями, как замок над трущобами. Дом был в три этажа,  на  окнах
висели крахмальные занавески, и сквозь них иногда просвечивалась  стоявшая
в комнатах полированная мебель. Сэмюэль представлял себе, как внутри  дома
доктор консультирует пациентов, лечит  их  недуги,  всячески  помогает  им
выздороветь, другими словами делает то, о чем Сэмюэль мог только  мечтать.
Конечно, наивно думал он, если доктор Уал обратит на  него  внимание,  он,
несомненно, поможет ему стать врачом. Но для Сэмюэля доктор Уал был так же
недосягаем, как и иноверцы, жившие за запретной стеной в Кракове.
     Иногда Сэмюэль встречал  доктора  Зено  Уала  на  улице,  когда  тот,
занятый беседой с одним их своих  коллег,  следовал  мимо  него.  Однажды,
когда Сэмюэль проходил мимо дома Уала, тот вышел из него вместе  со  своей
дочерью. Она была ровесницей Сэмюэля и такой красавицей, каких он  еще  не
видывал. Увидев ее впервые, Сэмюэль сразу же понял,  что  она  станет  его
женой. Он, правда, не знал, как это чудо произойдет, но  был  уверен,  что
оно не может не произойти.
     Под любыми предлогами он теперь  стал  ежедневно  приходить  к  этому
дому, чтобы хоть одним глазком взглянуть на нее.
     Однажды, проходя мимо ее дома с каким-то поручением, он услышал звуки
пианино, доносившиеся сверху, и понял, что это _о_н_а_ играет.  Он  должен
ее увидеть. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не смотрит  на
него, он подошел к  дому.  Музыка  слышалась  сверху,  прямо  у  него  над
головой. Сэмюэль немного отступил назад и оглядел стену. Там было  за  что
ухватиться, и он тотчас стал  карабкаться  наверх.  Второй  этаж  оказался
выше, чем он предполагал, глядя на него снизу, и, еще не  достигнув  окна,
он уже оказался на  высоте  в  десять  футов  от  земли.  Когда  ненароком
посмотрел вниз, у него закружилась голова. Музыка теперь звучала громче, и
ему казалось, что она играла специально для него. Он ухватился за выступ и
подтянулся  ближе  к   подоконнику.   Глазам   его   предстала   изысканно
меблированная гостиная.  Девушка  сидела  за  золотисто-белым  пианино,  а
позади нее, в кресле, примостился доктор Уал и читал книгу. Но Сэмюэль  не
смотрел  на  него.  Во  все  глаза  смотрел  он  на  прелестное  создание,
находившееся всего в нескольких шагах от него. О,  как  он  любил  ее!  Он
обязательно совершит что-нибудь героическое и яркое, и тогда она  влюбится
в него! Он будет... Сэмюэль так увлекся своей мечтой, что не заметил,  как
оступился и стал падать. Он вскрикнул и, прежде чем упал, успел заметить в
окне два испуганных лица, уставившихся на него.
     Очнулся он на операционном столе в кабинете доктора Уала,  просторной
комнате  со  множеством  медицинских  шкафчиков  и   россыпями   различных
хирургических инструментов. Уал держал у него  под  носом  дурно  пахнущий
комок ваты. Сэмюэль закашлялся и сел.
     - Так-то оно лучше, - сказал доктор Уал. - Надо было бы вырезать тебе
мозги, но сомневаюсь, что они у тебя есть. Что ты хотел украсть, негодник?
     - Украсть? Ничего! - с негодованием сказал Сэмюэль.
     - Как тебя звать?
     - Сэмюэль Рофф.
     Пальцы доктора  стали  ощупывать  правое  запястье  Сэмюэля.  Мальчик
дернулся и вскрикнул от боли.
     - Гм. У тебя перелом запястья, Сэмюэль Рофф. Может быть, полиция тебя
вылечит?
     Сэмюэль аж застонал от тоски. Он представил себе, что случится, когда
полиция с позором доставит его  домой.  Тетушку  Рахиль  наверняка  хватит
сердечный удар, а отец просто убьет  его.  Но  самое  главное,  он  теперь
навсегда потеряет надежду уговорить дочь доктора  Уала  стать  его  женой.
Ведь теперь  он  преступник,  меченый.  Вдруг  Сэмюэль  почувствовал,  как
неожиданно доктор сильно дернул его за руку. На какое-то мгновение у  него
от боли потемнело  в  глазах.  Очнувшись,  он  с  удивлением  взглянул  на
доктора.
     - Все в порядке, - сказал тот. - Я вправил тебе запястье.
     Он начал накладывать шину.
     - Ты что, живешь где-нибудь неподалеку, Сэмюэль Рофф?
     - Нет, доктор.
     - Что-то уж больно часто встречаю тебя возле своего дома?
     - Да, доктор.
     - Почему?
     П_о_ч_е_м_у_? Если он скажет правду, доктор Уал засмеет его.
     - Хочу стать врачом, - неожиданно для самого себя выпалил Сэмюэль.
     Уал недоверчиво посмотрел на него.
     - Именно _п_о_э_т_о_м_у_ ты, как вор, взобрался ко мне?
     И тут Сэмюэль стал рассказывать ему все по порядку. О своей матери, о
том, как она умерла у него на глазах, об отце, о первом визите в Краков, о
том, как ему претит быть на ночь запираемым, как скотина, в гетто. Он даже
рассказал о чувствах, которые он питает к его дочери. Он говорил, а доктор
молча слушал. К концу рассказа  Сэмюэль  сам  понял  всю  нелепость  своих
притязаний и прошептал:
     - Я... я очень сожалею о своем поступке.
     Доктор Уал некоторое время молча смотрел на него, а потом сказал:
     - И я сожалею. Но не о том, что произошло сегодня. Я сожалею вообще о
нашей жизни, о всех нас, о себе и о  тебе.  Всяк  человек  несвободен,  но
страшно, когда он несвободен по воле другого человека.
     Сэм недоуменно взглянул на него.
     - Я не понимаю, о чем вы говорите, доктор.
     Доктор вздохнул.
     - Когда-нибудь поймешь.
     Он встал, подошел к столу, выбрал трубку и медленно стал набивать  ее
табаком.
     - Думаю, Сэмюэль Рофф, тебе сегодня здорово не повезло.
     Он зажег спичку, прикурил и, задув спичку, повернулся к юноше.
     - Не потому, что сломал запястье. Это заживет. Сейчас я  тебе  сделаю
такое, что заживет не так быстро.
     Сэмюэль, широко раскрыв глаза, неотрывно смотрел на доктора.  Тот  же
подошел к нему совсем близко, и, когда заговорил, голос его был мягок.
     - У немногих людей есть мечта. У тебя же две мечты.  Боюсь,  что  мне
придется обе их разрушить.
     - Я не...
     - Слушай меня внимательно,  Сэмюэль.  Ты  никогда  не  сможешь  стать
врачом - здесь не сможешь. Только троим из нас  разрешено  практиковать  в
гетто. Десятки искусных врачей ждут, когда кто-либо из нас троих выйдет на
покой или умрет, чтобы занять его место. У тебя  нет  никаких  шансов.  Ты
родился в плохое время и в плохом месте. Понимаешь меня, мальчик?
     Сэмюэль судорожно сглотнул.
     - Да, доктор.
     Доктор немного помолчал, затем вновь заговорил:
     -  Теперь  относительно  твоей  второй  мечты  -  думаю,   она   тоже
нереализуема. У тебя нет шансов жениться на Терении.
     - Почему? - спросил Сэмюэль.
     Уал взглянул ему прямо в глаза.
     - П_о_ч_е_м_у_? Да по той же причине, по которой ты не  можешь  стать
врачом. Мы живем по неписанным законам и традициям. Моя дочь выйдет  замуж
за человека своего круга, человека, который в  состоянии  содержать  ее  в
таком окружении, в каком она выросла  и  была  воспитана.  Она  выйдет  за
образованного человека: юриста, доктора  или  раввина.  Тебе  же  придется
выкинуть ее из своей головы.
     Но...
     Доктор уже мягко подталкивал его к двери.
     - Будь осторожен со сломанной рукой и постарайся не пачкать бинтов.
     - Да, доктор, - сказал Сэмюэль. - Спасибо.
     Доктор Уал внимательно посмотрел на умное лицо  стоявшего  перед  ним
юноши.
     - Прощай, Сэмюэль Рофф.


     На следующий день пополудни Сэмюэль позвонил во  входную  дверь  дома
Уалов. Доктор Уал видел из своего кабинета, как он шел по дому.  Он  знал,
что не должен пускать его.
     - Впусти его, - сказал он горничной.
     И Сэмюэль стал приходить в дом Уалов по два, а то и  по  три  раза  в
неделю. Он выполнял различные  мелкие  поручения  доктора,  и  взамен  тот
позволял ему наблюдать, как лечит больных или готовит  лекарства  в  своей
лаборатории. Юноша смотрел, учился, запоминал. Он был одарен  от  природы.
Доктор Уал наблюдал за ним с нарастающим чувством вины, так как фактически
поощрял его стать тем, кем он никогда не сможет стать в гетто, но  у  него
не хватило духу прогнать его.
     Случайно или нарочно, но в те дни, что Сэмюэль бывал у  доктора,  тут
же оказывалась и Терения. То он сталкивался с  ней,  когда  она  проходила
мимо лаборатории, то, когда выходила из дому, а однажды  он  столкнулся  с
ней наедине лицом к лицу на  кухне,  и  у  него  так  сильно  заколотилось
сердце, что он чуть не упал в  обморок.  Она  посмотрела  на  него  долгим
испытывающим взглядом, затем учтиво кивнула и  исчезла.  Она  обратила  на
него внимание!
     Первый шаг сделан! Остальное довершит время. Сэмюэль не сомневался  в
этом. Так решено свыше. Без Терении у него не было будущего.  Если  раньше
он мечтал только о своем будущем, теперь он стал мечтать и за себя,  и  за
нее. Он  вытащит  их  обоих  из  этого  проклятого  гетто,  этой  вонючей,
переполненной  людьми,  грязной  тюрьмы.  Он  добьется  в  жизни  огромных
успехов. И эти успехи она разделит с ним. Хотя все это и было невозможно.


     Элизабет заснула  над  Книгой  о  Сэмюэле.  Утром,  проснувшись,  она
тщательно ее спрятала и стала одеваться, чтобы идти в школу. Но Сэмюэль не
выходил у нее из головы. Как  же  он  все-таки  женился  на  Терении?  Как
выбрался из гетто? Как стал знаменитым? Элизабет жила Книгой и  негодовала
от того, что приходилось всякий раз возвращаться в двадцатый век.
     Одним из обязательных и наиболее ненавистных для Элизабет занятий был
балет. Она влезала в свою розовую балетную пачку, подбегала  к  зеркалу  и
пыталась внушить себе, что у нее роскошная фигура. Но из  зеркала  на  нее
смотрела горькая правда: толстуха! Балетная пачка сидела  на  ней  как  на
корове седло!
     Однажды, когда Элизабет  уже  шел  пятнадцатый  год,  ее  учительница
танцев мадам Неттурова объявила, что через  две  недели  у  них  состоится
ежегодный показательный урок  в  концертном  зале  и  что  ученики  должны
пригласить на него своих родителей. Элизабет была в  панике.  Одна  мысль,
что ей придется выступать перед публикой, наполняла ее ужасом.  Она  этого
не вынесет...
     Прямо перед мчащейся  машиной  улицу  перебегает  маленькая  девочка.
Элизабет видит это и пытается вырвать ее из когтей  смерти.  Увы,  леди  и
джентльмены, шины проехали прямо по пальцам Элизабет  Рофф,  и  она  не  в
состоянии сегодня выступить перед вами...
     Растеряха-горничная роняет кусок мыла на верхней лестничной площадке.
Элизабет, поскользнувшись на нем, падает с лестницы. У нее перелом  бедра.
"Ничего страшного, - говорит доктор,  -  через  три  недели  все  будет  в
порядке..."
     ...О, как сладки были эти мечты! В день открытого урока Элизабет была
абсолютно здорова, но на душе у нее скребли  кошки.  И  опять  ее  выручит
Сэмюэль. Она вспомнила, какого  страху  он  натерпелся  во  время  первого
"визита" к доктору Уалу и как он поборол в себе этот страх и снова  явился
к нему. Она не подведет Сэмюэля. Она  с  честью  выдержит  предстоящее  ей
тяжкое испытание.
     Элизабет ничего не сказала отцу об открытом уроке. Раньше она  честно
приглашала его на различные вечера и  встречи,  на  которых  обязаны  были
присутствовать родители, но он всегда был занят.
     В тот вечер, когда Элизабет  уже  собралась  идти  на  свой  школьный
вечер, домой  неожиданно,  после  десятидневного  отсутствия,  возвратился
отец.
     Проходя мимо ее комнаты, заглянул к ней и сказал:
     - Добрый вечер, Элизабет.
     Затем:
     - Ты здорово поправилась.
     Она густо покраснела и попыталась втянуть в себя живот:
     - Да, папа.
     Он хотел еще что-то сказать, потом передумал.
     - Как дела в школе?
     - Спасибо, нормально.
     - Трудности есть?
     - Нет, папа.
     - Отлично.
     Этот диалог уже тысячу раз  повторялся  раньше,  ничего  не  значащий
обряд  обмена  словами,  их  единственная  форма  общения.  Как-дела-в   -
школе-спасибо-нормально-трудности-есть-нет-папа-отлично.  Два  незнакомца,
обсуждающие погоду, не слушающие друг друга и  взаимно  не  интересующиеся
мнением другого. "Ну, одному-то из нас даже  очень  интересно",  -  думала
Элизабет.
     Но в этот раз Сэм Рофф не прошел мимо, а остался на пороге, задумчиво
глядя на нее. Он привык решать конкретные проблемы и, хотя чувствовал, что
здесь явно что-то неладно, никак не мог взять в толк, что именно.  И  если
бы нашелся некто, кто сказал бы ему правду, Сэм Рофф ответил бы ему:
     - Не говорите глупостей. У Элизабет нет ни в чем недостатка.
     Когда он повернулся, чтобы уйти, у Элизабет вдруг вырвалось:
     - Сегодня  у  нас  показательный  урок  танцев.  Но  тебе,  наверное,
неинтересно?
     Не успели с ее губ сорваться эти слова, как она сама ужаснулась тому,
что сказала. Неужели ей хотелось, чтобы он видел, как она неповоротлива  и
неуклюжа? Зачем она сказала ему про урок? Но она знала почему. Потому  что
она будет единственной из всего класса, чьи родители не придут на концерт.
"Ну да ладно, - думала Элизабет, - он все  равно  откажется".  Она  упрямо
тряхнула головой, злясь на себя, и отвернулась. И ушам своим не  поверила,
когда за ее спиной раздался голос отца:
     - Почему неинтересно? Очень даже интересно.


     Зал был переполнен родителями, родственниками  и  друзьями  учеников,
принимавших участие в показательном концерте. Танцы шли под  аккомпанимент
двух стоявших по обе стороны роялей.  Мадам  Неттурова  пристроилась  чуть
впереди одного из них и громко, так, чтобы публика в зале обратила на  нее
внимание, отсчитывала такт танцующим на сцене детям.
     Некоторые из  них  были  на  удивление  грациозны,  подавая  признаки
очевидного таланта. Другие демонстрировали больше энтузиазма, чем  умения.
Программа включала три танцевальных  номера  из  "Коппелии",  "Золушки"  и
неизбежного  "Лебединого  озера".  На  "сладкое"  было  задумано   сольное
выступление каждой участницы концерта, ее звездный час.
     За кулисами Элизабет была ни жива, ни мертва от тяжких  предчувствий.
Она то и дело поглядывала в щелку в зал и всякий раз, видя во втором  ряду
своего отца, ругала себя последними словами, что вздумала  пригласить  его
сюда. Пока ей удавалось в общих сценах держаться в тени, за спинами других
танцовщиц. Но час  ее  сольного  выступления  неумолимо  приближался.  Она
чувствовала, что балетная пачка только подчеркивает ее тучность  и  сидит,
как на клоуне в цирке, и была уверена, что,  когда  выйдет  на  сцену,  ее
непременно засмеют, - а она, дура, взяла  и  пригласила  на  это  позорище
отца! Утешало же ее,  что  соло  длится  всего  шестьдесят  секунд.  Мадам
Неттурова была неглупой женщиной. Все кончится  гораздо  быстрее,  чем  ее
успеют толком разглядеть. Стоит ее отцу хоть на минуту отвлечься,  как  ее
номер будет уже завершен.
     Элизабет завороженно смотрела,  как  танцуют  другие  девочки,  и  ей
казалось, что  это  танцуют  Маркова,  Максимова  и  Фонтейн.  И  чуть  не
вскрикнула от неожиданности, когда на ее оголенное  плечо  легла  холодная
рука, а в уши проник шипящий голос мадам Неттуровой:
     - На пуанты, Элизабет, теперь твоя очередь.
     Элизабет хотела сказать: "Да, мадам", но от страха слова  застряли  у
нее в горле. Оба рояля заиграли вступительные аккорды ее  сольного  танца.
Она стояла не шелохнувшись. Мадам Неттурова зашипела ей в ухо:
     - Вперед!
     Толчок в спину, и она вылетела на середину сцены, полуобнаженная,  на
посмешище враждебной толпы. Она не смела взглянуть в ту сторону, где сидел
отец. Ей хотелось, чтобы  все  это  быстрее  кончилось.  Она  должны  была
сделать несколько  несложных  поклонов,  жете  и  прыжков.  Следуя  тактам
музыки, она стала исполнять свое  соло,  пытаясь  внушить  себе,  что  она
тонка, гибка и  грациозна.  По  окончании  из  зала  раздались  жиденькие,
вежливые хлопки. Элизабет взглянула во второй ряд  и  увидела,  что  отец,
гордо улыбаясь, аплодировал - аплодировал ей, и внутри у нее как будто все
оборвалось. Музыка уже давно кончилась. Но Элизабет продолжала  танцевать,
старательно исполняя плие, жете, батманы и фуэте,  вне  себя  от  счастья,
полностью преобразившаяся. Ошарашенные аккомпаниаторы, сначала один, а  за
ним и другой начали подыгрывать в такт ее танца. За кулисами  выходила  из
себя мадам Неттурова, знаками требуя, чтобы Элизабет  немедленно  покинула
сцену. Но Элизабет, на  седьмом  небе  от  счастья,  не  обращала  на  нее
никакого внимания. Она танцевала для своего отца!


     - Надеюсь, вы понимаете, господин Рофф, что школа не потерпит  такого
непослушания, - голос мадам  Неттуровой  дрожал  от  гнева.  -  Ваша  дочь
пренебрегла всеми правилами приличия, решив, видимо, что она  какая-нибудь
з_в_е_з_д_а_.
     Элизабет чувствовала на себе испытывающий взгляд отца,  но  не  смела
поднять головы. Она знала, что поступила непростительно глупо,  но  ничего
не могла с собой поделать.  Там,  на  сцене,  ею  руководило  только  одно
страстное желание: сделать что-то такое, от чего ее отец придет в восторг,
что поразит его воображение, заставит обратить на нее внимание,  гордиться
ею. Полюбить ее.
     Она слышала, как он сказал:
     - Совершенно с вами согласен, мадам Неттурова.  Я  постараюсь,  чтобы
Элизабет понесла суровое наказание.
     Мадам Неттурова бросила на Элизабет торжествующий взгляд:
     - Благодарю вас, господин Рофф. Я всецело полагаюсь на вас.
     Элизабет и ее отец стояли на улице перед школой. С тех  пор  как  они
покинули кабинет мадам Неттуровой,  он  не  проронил  ни  звука.  Элизабет
придумывала  защитительную  речь  -  но  что  могла  она  сказать  в  свое
оправдание? Как может она заставить его понять, зачем она это сделала?  Он
был чужим, и она боялась его. Она видела,  каким  ужасным  он  становился,
когда  в  гневе  обрушивался  на  того,  кто,  по  его  мнению,   совершил
непростительную ошибку или посмел ослушаться его. Теперь  она  ждала,  что
его гнев обрушится на нее.
     Он обернулся к ней и сказал:
     - Слушай, Элизабет, а не заскочить ли нам к  Румпельмаеру  пропустить
по стаканчику газировки с шоколадом?
     И Элизабет заплакала.


     В ту ночь она не могла сомкнуть глаз. Она смаковала в  памяти  каждую
черточку,  каждый  штрих  проведенного  с  отцом  вечера.  Волны   счастья
захлестывали ее. Ей все это не приснилось! Все это произошло с ней  наяву!
Она вспоминала, как они с отцом сидели у Румпельмаера, окруженные со  всех
сторон огромными, разноцветными, набитыми  опилками  плюшевыми  медведями,
слонами, львами и зебрами. Элизабет заказала банановый сок, принесли,  что
называется, целую бадью, но отец не рассердился  на  нее  за  это.  У  них
состоялся              интересный               разговор.               Не
как-дела-в-школе-спасибо-нормально-трудности-есть-нет-папа-отлично.      А
действительно интересный разговор. Он рассказывал ей  о  своей  поездке  в
Токио, и как его, как почетного гостя, угощали там кузнечиками и муравьями
в шоколаде, и как ему, чтобы не потерять лица, пришлось их съесть.
     Когда Элизабет выгребла остатки мороженого из  стаканчика,  он  вдруг
спросил:
     - Что заставило тебя это сделать, Лиз?
     Она знала, что теперь  вечер  будет  бесповоротно  испорчен,  что  он
станет ее ругать, упрекать, говорить, что она не оправдала его надежд.
     - Я хотела быть лучше всех, - сказала она,  но  не  смогла  заставить
себя сказать: "Ради _т_е_б_я_".
     Он очень долго, как ей казалось, смотрел на нее, а  потом  неожиданно
рассмеялся.
     - Во всяком случае, тебе удалось здорово их всех ошарашить.
     В голосе его звучала гордость.
     Элизабет почувствовала, как кровь приливает к щекам, и спросила:
     - Ты не сердишься на меня?
     В его взгляде она прочла такое, чего раньше там никогда не видела.
     - За что, за желание быть лучше других? Так ведь это у нас, Роффов, в
крови.
     И он легонько пожал ей руку.
     Уже засыпая, она  подумала:  "Он  любит  меня.  По-настоящему  любит.
Отныне мы всегда будем вместе. Он станет брать меня с собой в поездки.  Мы
будем много разговаривать и станем большими друзьями".


     В полдень следующего дня секретарь  отца  объявила  ей,  что  принято
решение послать ее учиться в Швейцарию, в закрытый пансион.





     Элизабет определили в "Интернациональ ато Леман", школу для  девочек,
находившуюся в поселке Сен-Блез на берегу озера Невшатель. Возраст девочек
колебался в пределах от четырнадцати до восемнадцати лет. Это была одна из
лучших школ одной из лучших систем образования в мире.
     Элизабет возненавидела каждую минуту своего пребывания там.
     Она чувствовала себя  ссыльной.  Ее  выслали  из  собственного  дома,
словно она совершила какое-то ужасное преступление. В тот волшебный  вечер
ей казалось, что она  стоит  на  пороге  чудесного  открытия:  она  заново
открывала для себя отца, а он заново открывал для себя свою дочь, и  между
ними возникли искренняя привязанность и дружба.  А  теперь  отец  был  как
никогда далеко от нее.
     Она узнавала новости о нем из газет и журналов. То мелькала  заметка,
сопровождаемая фотографией, о его встрече с каким-нибудь премьер-министром
или президентом, то информация о его  присутствии  на  церемонии  открытия
фармацевтического завода в Бомбее, вот он в составе альпинистской группы в
горах, вот на званом обеде у шаха Ирана.  Вырезки  и  фотографии  Элизабет
аккуратно вклеивала в блокнот, который всегда носила с собой. Она  держала
его вместе с Книгой о Сэмюэле.
     Элизабет сторонилась других  учениц  школы.  Некоторые  девушки  жили
втроем, а то и вчетвером в  одной  комнате,  она  же  попросила  для  себя
отдельную комнату. Она писала отцу длинные письма, но в клочки рвала те из
них, где проглядывали ее истинные чувства. Иногда  она  получала  от  него
коротенькие весточки,  а  на  день  рождения  его  секретарь  прислала  ей
несколько посылок,  обернутых  в  красочные  упаковки  самых  известных  и
дорогих магазинов. Элизабет ужасно скучала по отцу.
     На Рождество она должна была приехать к нему на виллу на Сардинию,  и
чем ближе подходил день отъезда из школы, тем нестерпимее  становилось  ее
ожидание. Она буквально бредила отъездом. Она составила себе кодекс правил
поведения и тщательно его переписала в свой блокнот:

        "Не будь надоедливой.
        Будь занимательной.
        Не канючь, особенно о школе.
        Не дай ему понять, что тебе одиноко.
        Не перебивай, когда он говорит.
        Выходи всегда тщательно одетой и причесанной, даже к завтраку.
        Много смейся, чтобы он думал, что ты счастлива".

     Этот кодекс стал ее ежедневной молитвой, ее подношением  богам.  Если
она будет  эти  правила  неукоснительно  выполнять,  может  быть...  может
быть...  И  Элизабет  забывалась  в  грезах.   Она   выскажет   интересные
соображения о странах третьего мира и  о  развивающихся  странах,  и  отец
скажет: "А я и не знал, что с  тобой  так  интересно  беседовать  (правило
номер два). Ты очень умная  девушка,  Элизабет".  Затем  он  повернется  к
своему секретарю и скажет: "Полагаю, что  Элизабет  нечего  больше  делать
в школе. Следовало бы, пожалуй, оставить ее при себе, как вы думаете?"
     В такого рода молитвах проходили дни.


     Самолет компании принял ее на борт в Цюрихе  и  высадил  в  аэропорту
Олбии, где ее встречал лимузин. Элизабет сидела на заднем сиденье  машины,
крепко стиснув колени, чтобы унять в них дрожь. Как бы там ни было, он  ни
в коем случае не должен видеть ее слез. Он не должен знать, как сильно она
скучала по нему.
     Машина ехала по длинному, серпантином  поднимавшемуся  вверх  горному
шоссе, которое вело в Коста-Смеральда, затем свернула на маленькую дорогу,
стремительно взбегавшую на вершину. Элизабет всегда боялась  этой  дороги,
узкой и крутой, по одну сторону которой отвесно поднималась  стена  утеса,
по другую - другой стороны  не  было  вообще,  вместо  нее  зияла  ужасная
пропасть.
     Машина остановилась у крыльца  дома,  Элизабет  выскочила  из  нее  и
сначала быстро зашагала, а потом, не выдержав, что есть  силы  побежала  к
дому. Дверь отворилась, и на пороге ее встретила улыбающаяся Маргарита, их
экономка.
     - С приездом, мисс Элизабет.
     - Где отец?
     - Его срочно вызвали  в  Австралию.  Но  он  вам  оставил  прелестные
подарки. У вас будет чудесное Рождество.





     Элизабет не забыла привезти с собой Книгу. Остановившись в  прихожей,
она еще раз внимательно всмотрелась в портреты Сэмюэля  Роффа  и  Терении,
чувствуя их  присутствие,  словно  они  и  сейчас  были  живы.  Затем  она
поднялась в башенную комнату, захватив с собой Книгу.  Часами  просиживала
она в комнате, читая и вновь перечитывая ее страницы, и Сэмюэль и  Терения
становились ей ближе и понятнее, и разделявшее их столетие исчезало...


     В  течение  нескольких  последующих  лет,  читала  Элизабет,  Сэмюэль
проводил долгие часы в лаборатории доктора Уала, помогая ему готовить мази
и лекарства, узнавая, как и в каких случаях они применялись. И всегда, как
бы  на  заднем  плане,  он  чувствовал  присутствие  Терении,  красивой  и
недоступной. Оно, это присутствие, не давало заснуть  его  мечте:  в  один
прекрасный день  она  станет  его  женой.  У  Сэмюэля  наладились  хорошие
отношения с доктором  Уалом,  чего  явно  нельзя  было  сказать  о  матери
Терении, острой на язык, сварливой и надменной женщине. Сэмюэля  она  люто
возненавидела. И он старался как можно реже попадаться ей на глаза.
     Сэмюэля поражало обилие лекарств, с помощью  которых  можно  вылечить
человека.   Был   найден   папирус,   который   содержал   811   рецептов,
использовавшихся древними египетскими медиками за 1550 лет до  нашей  эры.
Длительность  жизни  тогда  исчислялась  пятнадцатью  годами   с   момента
рождения, и он понял  почему,  когда  прочитал  некоторые  рецепты:  помет
крокодила, мясо ящерицы, кровь летучей мыши, слюна верблюда, печень  льва,
лягушачья ножка, порошок единорога. Знак "Rx", стоявший на каждом рецепте,
был не чьим иным, чем знаком  молитвы  древнеегипетскому  богу  врачевания
Хора. Само слово "химия", читал Сэмюэль, происходило от древнего  названия
Египта - земля Ками или Кими. А жрецы-врачеватели звались волхвами.
     Аптеки в гетто и даже в самом Кракове  были  до  ужаса  примитивными.
Многие пузырьки и бутылочки наполнялись непроверенными и неапробированными
лекарствами,  которые  либо  были  полностью  бесполезными,  либо   вообще
опасными для жизни. Сэмюэль  все  их  знал  наперечет:  касторовое  масло,
каломель и ревень,  йодистые  соединения,  кодеин  и  ипекакуана,  рвотный
корень. Вам могли предложить панацею от коклюша, колик  и  брюшного  тифа.
Так как санитарные условия вообще не соблюдались, в мазях и жидкостях  для
полоскания  горла  часто  попадались  комары,  тараканы,  крысиный  помет,
обрывки  шерсти  и  кусочки  перьев.  Большинство  пациентов,  принимавших
лекарства, умирали либо от болезни, которую им пытались вылечить, либо  от
самих лекарств.
     Издавалось несколько журналов,  где  помещалась  информация  о  новых
фармацевтических препаратах, и Сэмюэль жадно их читал. С доктором Уалом он
обсуждал свои теории.
     - Разумно предполагать, - убежденно говорил Сэмюэль, -  что  победить
можно любую болезнь. Ибо  здоровье  -  это  естественное  состояние  всего
живого, а болезнь - неестественное.
     - Вполне возможно, -  отвечал  доктор  Уал,  -  но  большинство  моих
пациентов ни за что не хотят, чтобы я лечил их  новыми  лекарствами.  -  И
сухо добавлял: - И поступают вполне разумно.
     Сэмюэль  прочитал  все  книги  из  небольшой   библиотеки   Уала   по
фармацевтике.  Читая  и  вновь  перечитывая  их  от  корки  до  корки,  он
сокрушался, что находил в них больше вопросов, чем ответов.
     Сэмюэля  воодушевляли  революционные  веяния  в  медицине.  Некоторые
ученые полагала, что причины многих болезней можно блокировать,  создав  в
организме условия, при которых он может  сопротивляться  болезни.  Однажды
доктор Уал попытался проделать один из таких опытов. Кровь,  взятую  им  у
больного дифтеритом, он впрыснул лошади. Но, когда она пала, Уал прекратил
эксперимент. Сэмюэль же был уверен, что доктор шел по верному пути.
     - Вы не имеете права на этом останавливаться, - говорил он доктору. -
Я уверен, это должно сработать.
     Уал отрицательно качал головой.
     - Ты так уверен, потому что тебе только семнадцать.  Когда  дорастешь
до моих лет, ты уже ни в чем не будешь уверен. Забудь об этом.
     Однако  Сэмюэль  остался  при  своем  мнении.  Он  решил   продолжить
эксперименты, но для этого ему нужны были животные, а  их  в  гетто  можно
было по пальцам перечесть, если не считать бездомных кошек и крыс, которых
ему удавалось ловить. Но какие бы, даже самые маленькие,  дозы  он  им  не
вводил, они неизменно умирали. "Они слишком малы, - думал Сэмюэль.  -  Мне
нужно большое животное. Лошадь, корова или, на худой конец, овца.  Но  где
их взять?"
     Однажды, возвратясь поздно  вечером  домой,  он  обнаружил  во  дворе
дряхлую лошаденку, впряженную в тележку. На боку тележки крупными корявыми
буквами красовалась надпись "Рофф и сын". Сэмюэль глазам своим не  поверил
и побежал в дом искать отца.
     - Эта... эта лошадь там, во дворе, - спросил он. - Где ты ее достал?
     Отец гордо улыбнулся.
     - Выменял. Теперь нам будет полегче. Может быть, лет  через  пять  мы
купим еще одну лошадь. Представляешь? У нас будет две лошади.
     Дальше этого - иметь двух захудалых  лошаденок,  тянущих  повозки  по
грязным, запруженным народом улицам краковского гетто, -  воображение  его
отца не простиралось. Сэмюэль едва сдерживал слезы.
     Ночью, когда все заснули, Сэмюэль  пошел  на  конюшню  и  внимательно
осмотрел лошадь, которую назвали Ферд. Худший экземпляр трудно  было  себе
вообразить. Худая, старая, с  глубокой  седловиной,  хромая.  Сомнительно,
чтобы она могла ходить быстрее, чем его отец. Но не это было важно.  Важно
было то, что у Сэмюэля появилось наконец лабораторное животное. Теперь его
эксперименты не будут зависеть от того, удастся или не удастся ему поймать
бездомного кота или крысу. Конечно, надо быть осторожным. Отец  не  должен
знать, чем он занимается. Сэмюэль погладил лошадь по голове.
     - Будем заниматься фармацевтикой, - доверительно сообщил он Ферд.
     В углу конюшни, где стояла Ферд, Сэмюэль  соорудил  импровизированную
лабораторию.
     В густом бульоне он вырастил культуру бактерий дифтерии. Когда бульон
помутнел, он перелил часть его  в  сосуд,  разжижил  и  немного  подогрел.
Наполнив шприц, подошел к лошади.
     - Помнишь, что я тебе говорил, - прошептал  Сэмюэль,  -  настал  твой
великий день.
     Он воткнул шприц в складками висевшую кожу под лопаткой, и, как  учил
его  доктор  Уал,  впрыснул  туда  содержимое.  Ферд   повернула   голову,
укоризненно поглядела на него и обдала струей мочи.
     Сэмюэль подсчитал, что потребуется примерно семьдесят два часа, чтобы
культура дозрела в организме Ферд. По  истечении  этого  срока  он  введет
другую, большую дозу. Потом еще одну. Если теория  антител  верна,  каждая
последующая доза будет постепенно увеличивать  сопротивляемость  организма
болезни. И Сэмюэль получит  необходимую  вакцину.  Позже  ему  понадобится
человек, на котором он мог бы проверить действие  вакцины,  но  это  будет
нетрудно. Любая жертва страшной болезни согласится на все, чтобы сохранить
себе жизнь.
     Последующие два дня Сэмюэль почти не отходил от Ферд.
     - Ты что, влюбился в эту лошадь? - пенял ему  отец.  -  Целыми  днями
торчишь возле нее.
     Сэмюэль бормотал что-то невнятное. Ему было стыдно, но сказать правду
он не решался. Да и зачем было отцу знать правду? Сэмюэлю ведь требовалось
совсем немного сыворотки, всего маленький флакончик крови Ферд. И никто от
этого ничего не потеряет, размышлял он.
     На утро третьего и  решающего  дня  Сэмюэль  был  разбужен  истошными
воплями отца. Сэмюэль выпрыгнул из постели, подбежал к окну и выглянул  во
двор. Отец стоял возле возка и вопил  не  своим  голосом.  Лошади  впереди
возка не было. Сэмюэль наспех оделся и вылетел наружу.
     - Момзер! - кричал отец. - Обманщик! Вор! Вор! Вор!
     Сэмюэль протолкался сквозь быстро собиравшуюся вокруг отца толпу.
     - Где Ферд?
     - Ты спрашиваешь об этом меня? - заорал отец. - Ферд умерла.  Умерла,
как собака, прямо на улице.
     Сердце Сэмюэля упало.
     - Мы идем себе хорошо, спокойно. Я себе торгую, не  бью,  не  понукаю
ее, как некоторые, не хочу сказать кто. И что же  ты  думаешь?  Вдруг  она
падает замертво. Поймаю того гонифа, что продал ее мне, убью на месте!
     Сэмюэль отвернулся. Произошло худшее, чем  смерть  Ферд.  Умерла  его
надежда. Вместе с Ферд канули в небытие уход из гетто,  свобода,  красивый
дом для Терении и их будущих детей.
     Но самое страшное было еще впереди.
     На другой день после смерти Ферд Сэмюэль узнал, что доктор Уал и  его
жена решили выдать Терению замуж за раввина. Сэмюэль ушам свои не поверил.
Терения была уготована _е_м_у_, и никому более! Со всех ног бросился он  к
дому доктора и мадам Уал. Запыхавшись, влетел к ним и,  едва  отдышавшись,
набрал в грудь побольше воздуха и заявил:
     - Произошла ошибка. Разве Терения не сказала, что  выходит  замуж  за
меня?
     Они с изумлением уставились на него.
     - Знаю, что мы не пара, - быстро продолжал Сэмюэль, -  но  она  будет
несчастна, выйдя за другого, а не за меня. Раввин слишком стар...
     - Неббих! Оболтус! Вон! Вон!
     Мать Терении чуть не хватил апоплексический удар.
     Минуту спустя Сэмюэль стоял на улице, в  ушах  его  звенел  леденящий
душу запрет вообще появляться в этом доме.
     Ночью у Сэмюэля состоялся длинный разговор с Богом.
     - Что ты хочешь от меня? Если Терения не может быть моей, зачем же ты
сделал так, что я полюбил  ее?  Неужели  ты  ничего  не  чувствуешь?  -  в
отчаянии, подняв к небу лицо, кричал он. - Ты слышишь меня?
     И в переполненном людьми доме раздавалось в ответ:
     - Мы слышим тебя, Сэмюэль! Заткнись, бога ради, и дай поспать людям!
     На следующий день доктор Уал  прислал  за  Сэмюэлем.  Его  провели  в
гостиную, где сидели доктор, мадам Уал и Терения.
     - У нас тут небольшое затруднение, - начал  Уал.  Наша  дочка,  когда
заупрямится, с ней сладу нет. Непонятно почему, но она вообразила, что  ты
ей нравишься. Я не  говорю,  полюбила,  Сэмюэль,  потому  что  молоденькие
девушки не знают, что такое любовь. Тем не менее  она  отказывается  выйти
замуж за раввина Рабиновича. И желает выйти замуж за тебя.
     Сэмюэль украдкой взглянул на Терению, и она улыбнулась  в  ответ.  Он
чуть не умер от радости. Но радость эта была недолгой.
     Доктор Уал продолжал:
     - Ты говорил, что любишь мою дочь?
     - Д-д-а, господин  доктор,  -  заикаясь,  забормотал  Сэмюэль.  Затем
твердым голосом произнес: - Да, господин доктор.
     - Тогда позволь узнать, Сэмюэль, хотел бы  ты,  чтобы  Терения  вышла
замуж за уличного торговца?
     Сэмюэль сразу сообразил, куда клонит доктор.  Он  вновь  поглядел  на
Терению и медленно сказал:
     - Нет.
     - А, теперь ты видишь? Никто из нас не  хочет,  чтобы  Терения  вышла
замуж за торговца. А ведь ты, Сэмюэль, и есть не  кто  иной,  как  уличный
торговец.
     - Но я не всегда им буду, - голос Сэмюэля окреп.
     - А кем ты будешь? - вмешалась мадам Уал. - Ты  и  весь  твой  род  -
уличные торгаши, ими и останетесь. А я не  желаю,  чтобы  моя  дочь  вышла
замуж за торговца.
     Сэмюэль в замешательстве смотрел на них троих. Он шел сюда с тревогой
и страхом, чувствуя высшую радость и черное отчаяние. Чего же они хотят от
него?
     - Сделаем так, - сказал доктор Уал. - Мы дадим тебе шесть месяцев,  в
течение которых ты должен доказать, что ты  не  просто  уличный  торговец.
Если к конце этого срока ты не  сможешь  предложить  Терении  тот  уровень
жизни, к которому она привыкла, она выйдет замуж за раввина Рабиновича.
     Сэмюэль в ужасе смотрел на него:
     - Шесть месяцев?
     Но за шесть  месяцев  не  становятся  богатыми!  И  уж  тем  более  в
краковском гетто!
     - Тебе все понятно? - спросил доктор Уал.
     - Да.
     Даже более чем понятно. Он почувствовал неимоверную тяжесть  во  всем
теле. Ему может помочь только чудо. Зять семьи доктора  должен  быть  либо
врачом, либо раввином, либо, на худой  конец,  просто  богатым  человеком.
Сэмюэль мысленно подверг анализу каждую из этих трех возможностей.
     Закон запрещал ему стать врачом.
     Раввином? Но чтобы им стать, надо начать учиться с тринадцати лет,  а
ему уже восемнадцать.
     Богатым? Исключено. Да работай он хоть  по  двадцать  четыре  часа  в
сутки, продавая на улицах гетто свои нехитрые товары, он к девяноста годам
останется таким же бедняком, как сейчас. Уалы задали ему явно невыполнимую
задачу. На первый взгляд они вроде бы пошли навстречу Терении, разрешив ей
отложить свадьбу с раввином, но в то  же  время  поставили  Сэмюэлю  такие
условия, которые, они знали, он никогда не сможет выполнить. Терения же  -
единственная из всех - верила в него абсолютно. Она была твердо  убеждена,
что в течение шести месяцев он найдет способ прославиться или разбогатеть.
"Она еще более ненормальная, чем я", - думал Сэмюэль.
     Полетели назначенные шесть месяцев. Днем  Сэмюэль  помогал  отцу.  Но
лишь только смеркалось и длинные тени ложились  на  стены  гетто,  Сэмюэль
торопился домой, не жуя, проглатывал какую-нибудь снедь и тотчас  бежал  в
свою  импровизированную  лабораторию.  Он  изготовил  сотни  различных  по
величине доз сыворотки, впрыскивая их кроликам, собакам, кошкам и  птицам.
Но все они дохли. "Они слишком малы, - отчаивался  Сэмюэль,  -  мне  нужно
большое животное".
     Но его не было, а время неумолимо бежало вперед.
     Дважды в неделю Сэмюэль  ходил  в  Краков,  чтобы  пополнить  товары,
которые продавал с рук его отец. Стоя на  заре  перед  закрытыми  воротами
гетто вместе с другими уличными торговцами, он в мыслях был далеко от них,
ничего не видя и не слыша вокруг.
     В одно такое утро, когда он, по обыкновению задумавшись, стоял  перед
закрытыми воротами, прямо у него над ухом раздался грубый окрик:
     - Эй, ты, жидовская морда! Чего варежку разинул? Двигайся.
     Сэмюэль встрепенувшись, огляделся. Ворота уже были раскрыты  настежь,
и он со своей тележкой стоял прямо  посреди  дороги.  Один  из  стражников
грозил ему кулаком и жестом приказывал немедленно ее освободить. Обычно  у
ворот дежурили два стражника. Одеты они были в зеленого цвета форму, имели
особые знаки отличия и были вооружены пистолетами и тяжелыми дубинками. На
обмотанной вокруг пояса одного из стражников цепи болтался огромный  ключ,
которым они запирали  и  отпирали  ворота.  Вдоль  стены  гетто  протекала
небольшая речушка с перекинутым через нее старинным деревянным мостом.  За
мостом  находилось  караульное   помещение   полицейского   участка,   где
помещались стражники. Не раз доводилось Сэмюэлю видеть, как по этому мосту
волокли еврея-неудачника, который уже  больше  никогда  не  возвращался  в
гетто.  Закон  гласил,  что  до  захода  солнца  все  евреи  обязаны  были
находиться внутри гетто, и, если  кто-либо  из  них  опаздывал  к  моменту
закрытия ворот и оставался за  ними,  его  тотчас  хватали  и  ссылали  на
каторжные работы. И поэтому пуще смерти боялись они оказаться за  воротами
гетто после захода солнца.
     Обоим стражникам  предписывалось  всю  ночь  оставаться  на  посту  и
караулить ворота; но в гетто все знали, что, едва  ворота  закрывались  на
ночь, кто-либо из стражников уходил в город развлекаться. Перед  рассветом
он возвращался, чтобы помочь товарищу открыть ворота.
     Стражники Павел и Арам отличались друг от друга, как небо  от  земли:
Павел   был   добродушным   и   славным   малым,   Арам   -   прямой   его
противоположностью. Это был настоящий зверь, смуглый,  крепко  сбитый,  со
стальными ручищами  и  грузным,  как  пивная  бочка  телом.  Он  был  ярым
антисемитом, и, когда заступал на дежурство, все евреи стремились  в  этот
день прийти в гетто гораздо  раньше  положенного  срока,  так  как  высшим
наслаждением  Арама  было  подловить  какого-нибудь  зазевавшегося  еврея,
избить  его  до  полусмерти  дубинкой  и  затем  оттащить  через  мост   в
ненавистную караулку.
     Арам как раз и орал на Сэмюэля, требуя, чтобы тот  освободил  проход.
Сэмюэль  поспешно  двинулся  вперед,   чувствуя   за   спиной   сверлящий,
ненавидящий взгляд стражника.


     Шесть месяцев отсрочки Сэмюэля скоро превратились  в  пять,  затем  в
четыре и наконец в три месяца. Не проходило дня и часа, чтобы  Сэмюэль  не
думал над разрешением своей проблемы, и все это время он упорно работал  в
лаборатории. Он советовался с некоторыми из богатых обитателей  гетто,  но
те либо не желали его слушать, либо, если удостаивали внимания, давали ему
бесполезные советы.
     - Хочешь делать деньги? Береги копейку, и в один прекрасный  день  ты
сможешь завести свое дело.
     Хорошо им было давать такие  советы  -  все  они  родились  в  семьях
зажиточных людей.
     Приходила ему в голову и шальная мысль  уговорить  Терению  бежать  с
ним. Но куда? В конце путешествия их могло ждать только другое гетто, а он
как был без гроша в кармане, так и останется несчастным  оборванцем.  Нет,
он слишком любит Терению, чтобы пойти на это. Ловушка захлопнулась.
     Часы безжалостно отстукивали время, и три месяца вскоре  превратились
в два, затем в один месяц. Единственным утешением Сэмюэля в эти  дни  были
свидания с Теренией. Ему было разрешено три раза в неделю видеться с ней в
присутствии  кого-либо  из  членов  семьи  доктора.  И  всякий  раз  после
очередной встречи он чувствовал, что еще сильнее  любит  ее.  Встречи  эти
были сладостны и горьки, так как, чем чаще  Сэмюэль  виделся  с  ней,  тем
горьше становилось ему от мысли, что он может навсегда потерять ее.
     - Я знаю, ты добьешься успеха, - успокаивала его Терения.
     Теперь оставалось всего три недели, а Сэмюэль был по-прежнему так  же
далек от решения своей проблемы, как в самом ее начале.
     Как-то поздней ночью в конюшню к  Сэмюэлю  прибежала  Терения.  Обняв
его, она сказала:
     - Давай сбежим, Сэмюэль.
     Он никогда так не любил ее, как в тот миг. Ради него она готова  была
навлечь на себя позор, бросить отца с матерью и отказаться от своей  сытой
и обеспеченной жизни.
     Он прижал ее к себе и сказал:
     - Нет. Куда бы мы ни сбежали, я все равно останусь уличным торгашем.
     - Меня это не волнует.
     Перед  мысленным  взором  Сэмюэля  предстал  ее  великолепный  дом  с
просторными комнатами, слугами, поддерживающими их в идеальном порядке,  и
затем он представил свою маленькую убогую комнатенку, в которой  они  жили
втроем с отцом и тетушкой, и сказал:
     - Это волнует _м_е_н_я_, Терения.
     Она вырвалась из его объятий и убежала.
     Утром  следующего  дня  Сэмюэль  встретил  Исаака,   своего   бывшего
школьного товарища. Тот шел по улице, ведя на поводу лошадь.  Лошадь  была
одноглазой, страдающей от колик, хромой и глухой.
     - Привет, Сэмюэль.
     - Привет, Исаак. Не знаю,  куда  ты  ведешь  свою  лошадь,  но  лучше
поспеши. Неровен час, она откинет копыта прямо на дороге.
     - Ну и что. Я все равно веду Лотту на мыло.
     В глазах Сэмюэля засветился интерес.
     - Ты думаешь, они тебе много за нее дадут?
     - Зачем много? Мне нужно ровно два флорина, чтобы купить тележку.
     У Сэмюэля от волнения перехватило дыхание.
     - Зачем же так далеко идти? Давай махнемся: ты  мне  лошадь,  я  тебе
тележку?
     Через пять минут сделка была завершена.
     Сэмюэлю оставалось лишь смастерить себе  новую  тележку  и  объяснить
отцу, как он потерял старую и откуда взялась кляча.
     Он привел ее  в  стойло,  где  недавно  стояла  Ферд.  При  ближайшем
рассмотрении Лотта явила собой еще более жалкое зрелище, чем Ферд. Сэмюэль
похлопал животное по холке и сказал:
     - Не волнуйся, Лотта. Ты войдешь в историю медицины.
     И несколько минут спустя он уже готовил первую партию сыворотки.


     В гетто из-за перенаселенности и вопиющей  антисанитарии  то  и  дело
вспыхивали эпидемии. Последней из  них  была  лихорадка,  сопровождающаяся
удушливым кашлем, воспалением гланд  и  кончавшаяся  мучительной  смертью.
Врачи не знали толком ни причин ее возникновения,  ни  способов  борьбы  с
ней. Болезнь свалила с ног и отца Исаака. Когда Сэмюэль узнал об этом,  он
поспешил к своему школьному товарищу.
     - Был врач, - плача, рассказывал тот Сэмюэлю. - Сказал, что ничем  не
может помочь.
     Сверху доносился мучительный, надрывный кашель,  которому,  казалось,
не будет конца.
     - У меня к тебе просьба, - сказал  Сэмюэль.  -  Достань  мне  носовой
платок своего отца.
     Исаак в недоумении уставился на него.
     - Что-о?
     - Только обязательно захарканный. И смотри бери  его  осторожно.  Там
полно микробов.
     Часом позже Сэмюэль на конюшне осторожно соскребал мокроту с платка в
блюдо с бульоном.
     Он работал всю ночь и весь следующий день,  и  следующий,  впрыскивая
маленькие дозы раствора в  терпеливую  Лотту,  постепенно  увеличивая  их,
борясь со временем, надеясь спасти жизнь отцу Исаака.
     Надеясь спасти свою собственную жизнь.


     Сэмюэль так никогда до конца и не понял, на чьей же стороне был  Бог:
на его или на стороне Лотты, но старая, умирающая лошадь выжила даже после
самых больших доз, и Сэмюэль получил  первую  порцию  антитоксина.  Теперь
оставалось уговорить отца Исаака согласиться, чтобы ему ввели сыворотку.
     Выяснилось, что уговаривать того не надо. Когда Сэмюэль пришел в  дом
Исаака, там было полно родственников, оплакивающих еще живого,  но  быстро
угасающего человека.
     - Ему уже недолго осталось, - сказал Исаак Сэмюэлю.
     - Могу я пройти к нему?
     Юноши поднялись в комнату умирающего. Отец Исаака лежал в  постели  с
лицом,  пунцовым  от  жара.  Приступы  удушливого  кашля   сотрясали   его
истощенную фигуру, и ему становилось все хуже и хуже. Было  ясно,  что  он
умирает.
     Сэмюэль набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
     - Мне надо поговорить с тобой и твоей матерью.
     Оба, и  сын,  и  мать,  не  верили  в  целительную  силу  содержимого
маленького пузырька, который прихватил с собой Сэмюэль. Но либо это,  либо
смерть кормильца. И они решились на укол, так как все  равно  терять  было
нечего.
     Сэмюэль ввел сыворотку отцу Исаака. В течение трех часов он неотлучно
находился у постели больного, но никаких признаков улучшения  не  заметил.
Сыворотка не подействовала. А если и подействовала, то в  худшую  сторону:
припадки  явно  участились,  и  наконец,  избегая  встречаться  глазами  с
Исааком, он ушел домой.
     На рассвете следующего дня Сэмюэль должен был идти в Краков  закупать
товары. Он сгорал от нетерпения поскорее вернуться  назад,  чтобы  узнать,
жив ли еще отец Исаака.
     На рынке были толпы народа, и Сэмюэлю казалось,  что  он  никогда  не
сможет завершить свои покупки. Только к полудню он наконец наполнил  тачку
товарами и поспешил домой в гетто.
     Не успел он отойти и двух миль  от  городских  ворот,  как  случилось
несчастье. Одно из колес разломилось пополам, и товары посыпались из тачки
на тротуар. Сэмюэль не знал, на что решиться. Нужно было во что бы  то  ни
стало заменить сломанное колесо, но  как  оставить  тачку  без  присмотра!
Вокруг уже стала собираться толпа, жадно  взиравшая  на  разлетевшиеся  по
всему  тротуару  товары.  Вдруг  Сэмюэль  заметил  приближающегося  к  ним
полицейского - гоя! - и понял, что все пропало. Они отнимут у него и товар
и тележку. Полицейский протолкался сквозь толпу к испуганному юноше.
     - Тебе нужно новое колесо?
     - Д-д-да, пан полицейский.
     - А где его взять, знаешь?
     - Нет, пан начальник.
     Полицейский что-то написал на клочке бумаги.
     - Иди по этому адресу. И скажи им, что тебе нужно.
     - Я не могу оставить тележку.
     - Почему это не можешь? - сказал полицейский, сурово оглядывая толпу.
- А я на что? Беги, быстро!
     Сэмюэль бежал всю дорогу. По адресу,  указанному  на  клочке  бумаги,
вскоре нашел кузницу, и, когда рассказал, в чем  дело,  кузнец  отыскал  у
себя колесо нужного размера. Когда Сэмюэль расплатился за колесо,  у  него
еще осталось примерно с полдюжины гульденов.
     Толкая впереди себя колесо, он бегом возвратился к месту аварии.  Там
одиноко стоял полицейский: толпа  испарилась,  товары  были  на  месте.  С
помощью полицейского он в течение получаса  поставил  на  место  колесо  и
закрепил его. И снова отправился в путь домой. Все его мысли  были  заняты
отцом Исаака. Жив ли он  или  умер?  Казалось,  он  ни  секунды  более  не
выдержит неведения.
     Идти до гетто оставалось с милю.  Впереди  уже  маячили  его  высокие
стены. Но  быстро  гасли  лучи  заходящего  солнца,  смеркалось,  и  через
несколько мгновений темнота обступила его со всех  сторон.  В  суматохе  и
сутолоке того, что произошло, Сэмюэль  напрочь  забыл  о  времени.  Солнце
зашло, и он оказался отрезанным  от  гетто.  Он  бросился  бежать,  толкая
тяжело груженную тачку впереди себя. В груди бешено колотилось сердце.  Не
дай бог, ворота закроются  до  его  прихода!  В  памяти  всплыли  страшные
рассказы о евреях, оставшихся ночью за  воротами  гетто.  Он  побежал  еще
быстрее. Скорее всего, у ворот будет только один из стражников. Если Павел
- еще не все потеряно. Если Арам - но лучше об  этом  не  думать.  Темнота
сгущалась и, словно туман, со всех сторон подступала к нему;  вскоре  стал
накрапывать мелкий  дождик.  Сэмюэль  стремительно  приближался  к  стенам
гетто, оставалось добежать совсем немного. Из темноты неожиданно вынырнули
ворота. Они были закрыты.
     Сэмюэль ни разу не  видел  их  закрытыми  с  внешней  стороны.  Жизнь
показалась ему словно вывернутой наизнанку. И он содрогнулся от ужаса.  Он
был отгорожен от своих родных, своего мира, всего, что ему было дорого. Он
замедлил шаг,  осторожно  стал  приближаться  к  воротам,  оглядываясь  по
сторонам, отыскивая глазами стражников. Их нигде не было видно.  В  сердце
Сэмюэля вспыхнула надежда. Стражников, по всей видимости,  куда-то  срочно
вызвали. Возможно, ему удастся как-нибудь  открыть  ворота  или  незаметно
перелезть через стену. Но когда он уже  вплотную  подошел  к  воротам,  из
темноты неожиданно вынырнул один из стражников.
     - Топай, топай, - сказал он.
     В темноте Сэмюэль не видел его лица. Но он узнал голос - Арам!
     - Ближе, ближе. Иди сюда.
     Арам с едва заметной усмешкой наблюдал  за  приближающимся  Сэмюэлем.
Юноша, оробев, остановился.
     - Давай, давай, - подзадорил его Арам. - Топай, чего остановился?
     Сэмюэль с  сильно  бьющимся  сердцем,  холодея  от  страха,  медленно
приблизился к гиганту-стражнику.
     - Позвольте я все объясню, пан  начальник.  По  дороге  у  меня  была
поломка. Тачка...
     Арам вытянул вперед свою громадную лапу, схватил Сэмюэля за шиворот и
поднял, как котенка, в воздух.
     - Ты, сука, жидовская морда, - заурчал он. - Какая мне разница, что с
тобой случилось? Ты не успел войти до закрытия ворот! Знаешь, что теперь с
тобой будет?
     Сэмюэль, обмирая от ужаса, отрицательно покачал головой.
     - Я тебе расскажу, - сказал Арам. - На  прошлой  неделе  вышел  новый
указ. Все жиды, пойманные за воротами гетто после  захода  солнца,  должны
быть отправлены в Силезию. Десять лет каторжных работ. Ну как, нравится?
     В это трудно было поверить.
     - Но я... я ничего не сделал плохого. Я...
     Свободной рукой Арам наотмашь ударил Сэмюэля по лицу и отпустил  его.
Сэмюэль рухнул на землю.
     - Пошли, - сказал Арам.
     - К-куда? - пролепетал Сэмюэль.
     От ужаса он едва ворочал языком.
     - В участок. А утром тебя вместе с  остальной  швалью  отправят  куда
надо. Вставай.
     Сэмюэль остался лежать, словно не понимая, чего от него хотят.
     - Но я должен хотя бы проститься с отцом и тетей.
     Арам ухмыльнулся.
     - Ничего, поскучают маленько и забудут.
     -  Пожалуйста,  -  взмолился  Сэмюэль,  -  разреши  послать  им  хоть
какую-нибудь весточку.
     Ухмылка исчезла с лица  Арама.  Он  угрожающе  шагнул  к  Сэмюэлю  и,
растягивая слова, вкрадчиво проговорил:
     - Я сказал "вставай", жидовское говно!  Если  мне  еще  раз  придется
повторить это, я те яйца оторву.
     Сэмюэль медленно поднялся с земли. Арам, как тисками, схватил его  за
руку   и   поволок   к   полицейскому   участку.    _Д_е_с_я_т_ь    _л_е_т
к_а_т_о_р_ж_н_ы_х  _р_а_б_о_т  _в   _С_и_л_е_з_и_и_!   Откуда   никто   не
возвращается! Он исподлобья взглянул на тащившего его за руку  через  мост
человека.
     - Пожалуйста, не надо, - жалобно попросил он. - Отпустите меня.
     Арам еще сильнее, так, что, казалось, в жилах остановится кровь, сжал
его руку.
     - Давай, давай, моли, - сказал Арам. -  Обожаю,  когда  жид  канючит.
Слышал небось о Силезии? Аккурат попадешь к зиме.  Но  все  в  порядке,  в
шахтах и тихо, и тепло. Когда твои легкие станут черными от угля и начнешь
харкать кровью, тебя выкинут на снег подыхать.
     Впереди,  за  мостом,  почти  невидимая  из-за  густой  сетки  дождя,
замаячила казенная постройка полицейского участка, в которой помещалась  и
казарма.
     - Быстрее! - приказал Арам.
     И вдруг словно вспышка озарила сознание Сэмюэля: никто не смеет с ним
так обращаться! Он подумал о Терении, о своих  родичах,  об  отце  Исаака.
Никто не смеет распоряжаться его жизнью. Надо  что-то  делать,  попытаться
спастись. Они  шли  по  узкому  мосту,  внизу  шумно  бежала  полноводная,
разбухшая от зимних дождей река. Идти оставалось ярдов тридцать. Надо было
на что-то решаться. На что? Бежать? Но как? Арам был вооружен, но  даже  и
без оружия он мог как муху прихлопнуть Сэмюэля. Он был почти вдвое выше  и
во сто крат сильнее несчастного. Они уже перешли мост,  и  казенный  барак
был совсем рядом.
     - Да быстрее же! - рявкнул Арам, дернув Сэмюэля за руку. - У меня еще
масса дел.
     Они  были  уже  в  двух  шагах  от  казармы,  Сэмюэль   даже   слышал
доносившийся оттуда  смех.  Арам,  стиснув  руку  юноши,  потащил  его  по
мощенному булыжником двору. Нельзя было терять ни секунды. Сэмюэль полез в
карман свободной рукой и нащупал мешочек с шестью оставшимися  гульденами.
Пальцы его сомкнулись на мешочке, и сердце замерло от волнения.  Осторожно
вынув мешочек из кармана, ослабил  стягивавшую  его  горловину  тесьму,  и
бросил мешочек на землю. Монеты громко  звякнули,  ударившись  о  булыжную
мостовую.
     Арам резко остановился.
     - Что это?
     - Ничего, - быстро сказал Сэмюэль.
     Арам посмотрел юноше в глаза и хмыкнул.  Все  еще  держа  Сэмюэля  за
руку,  он  обернулся,  внимательно  посмотрел  вниз  и  увидел  мешочек  с
деньгами.
     - Там тебе денежки явно не понадобятся, - сказал Арам.
     Он  наклонился,  чтобы  поднять  мешочек  с   земли.   Сэмюэль   тоже
наклонился. Арам первый схватил мешочек. Но не мешочек был нужен  Сэмюэлю.
Его пальцы  сомкнулись  на  булыжнике,  валявшемся  недалеко  от  мешочка.
Выпрямившись, Сэмюэль изо всей силы ударил камнем  в  правый  глаз  Арама.
Глаз мгновенно превратился в кровавое месиво, А Сэмюэль продолжал  нещадно
колотить  камнем  по  лицу  стражника.  Он  видел,  как  в  кровавую  кашу
превратился нос, затем рот. И как наконец все лицо  стало  одной  сплошной
кровавой маской. Арам все еще стоял на ногах, словно  ослепленный  циклоп.
Сэмюэль, чуть не теряя от ужаса сознание, смотрел на него, не в силах  уже
больше его ударить. Гигантское  тело  начало  медленно  оседать  к  земле.
Сэмюэль оторопело смотрел на мертвого стражника, словно не верил,  что  он
смог это сделать. Он слышал голоса из казармы, и вдруг  его  осенило,  что
ему самому грозит смертельная опасность. Если его сейчас поймают,  его  не
сошлют в Силезию. Они с него живого сдерут кожу  и  выставят  на  всеобщее
обозрение  прямо  на  городской  площади.  Смертной   казнью   карали   за
сопротивление полицейскому. А он  _у_б_и_л_  полицейского!  Бежать!  Можно
попытаться перейти границу, но тогда он превратится в вечно  преследуемого
законом изгоя. Должен же быть какой-то другой выход! Он взглянул на труп и
вдруг понял, что нужно делать. Быстро нагнулся, обыскал  тело  мертвеца  и
нашел большой  ключ,  которым  запирались  ворота.  Пересилив  отвращение,
ухватил Арама за ноги и потащил его к берегу реки.  Тот,  казалось,  весил
целую тонну. Пыхтя и надрываясь, подстегиваемый доносившимися  из  казармы
голосами, Сэмюэль волок его все дальше. Вот и река. Запыхавшись,  переждал
какое-то мгновение, затем с силой спихнул тело с крутой насыпи  и  увидел,
как оно скатилось в бурлящую воду. Одна  рука,  зацепившись  за  береговой
выступ, казалось, никогда не покинет его.  Но  вот  подхваченное  течением
тело медленно отделилось от берега, поплыло вниз по реке и наконец исчезло
из глаз. Онемев от ужаса, Сэмюэль неподвижно стоял на берегу.  Потом  взял
булыжник, которым совершил убийство, и бросил его в реку. Ему  самому  все
еще грозила опасность. Он бегом ринулся  через  мост  к  закрытым  воротам
гетто. Вблизи никого не было. Дрожащими пальцами всунул  ключ  в  замочную
скважину и повернул. С силой дернул на себя ворота.  Никакого  результата.
Слишком тяжелы. Но в ту ночь для  него  не  было  ничего  невозможного.  И
откуда только в этот миг взялись силы, оставалось для него  неведомым,  но
он снова потянул огромные  ворота  на  себя,  и  они  распахнулись.  Мигом
протолкнул в них тачку, плотно прикрыл за собой створки  и,  толкая  перед
собой тачку, побежал к дому. Все жильцы дома собрались в  их  комнате,  и,
когда  Сэмюэль  появился  в  дверях,  им  показалось,  что  вошло  ожившее
привидение.
     - Они тебя отпустили!
     - Н-не понимаю, - заикаясь, сказал отец. - Мы думали, ты...
     Сэмюэль быстро рассказал им, что произошло, и выражение тревоги на их
лицах сменилось выражением ужаса.
     -  Господи!  -  простонал  отец  Сэмюэля.  -  Они  нас  всех   теперь
перевешают!
     - Не перевешают, если сделаете, что скажу, - заверил их Сэмюэль.
     В нескольких словах объяснил, что имел в виду.
     Через пятнадцать минут Сэмюэль, его отец и еще двое  из  соседей  уже
подходили к воротам гетто.
     - А если вернется второй стражник? - прошептал отец Сэмюэля.
     - Придется рискнуть, - сказал Сэмюэль. - Если он там, я все возьму на
себя.
     Распахнув ворота, он выскочил наружу, ожидая, что в любой  момент  из
темноты может появиться второй стражник и наброситься на него. Он  вставил
ключ в замок и повернул его. Теперь ворота были заперты снаружи.  Привязав
к себе ключ, Сэмюэль подошел к  стене  слева  от  ворот.  Через  несколько
секунд по стене, как змея, скользнула толстая веревка.  Сэмюэль  ухватился
за нее, а отец и двое соседей, потянув за  нее  с  другой  стороны,  стали
поднимать его вверх. Добравшись до  вершины,  Сэмюэль  сделал  на  веревке
петлю, зацепил ее за неровный  выступ  и  быстро  спустился  вниз.  Резким
взмахом высвободил веревку.
     - О Господи, - пробормотал отец.  -  А  что  нам  делать  на  восходе
солнца?
     Сэмюэль взглянул на него и сказал:
     - На восходе солнца мы станем колотить в ворота,  требуя,  чтобы  нас
выпустили.


     На рассвете гетто кишело полицейскими и  солдатами.  Пришлось  искать
запасной  ключ,  чтобы  открыть  ворота  торговцам,  колотившим  в  них  и
требовавшим,  чтобы  их  выпустили  из  гетто.  Павел,  второй   стражник,
признался, что ночью покинул свой пост и ушел ночевать в  Краков,  за  что
немедленно был взят под стражу. Но тайна исчезновения Арама так и осталась
нераскрытой. Случившееся неминуемо должно было бы привести к  погрому.  Но
полицию смущало, что ворота были заперты  снаружи.  Ведь  если  евреи  все
время находились внутри, они ничего не смогли бы сделать со стражником.  В
конце концов полиция решила, что Арам  просто  сбежал  с  одной  из  своих
многочисленных пассий. А ключ, скорее всего, где-нибудь  выбросил.  Поиски
ключа, однако, не увенчались успехом, что вполне естественно, так  как  он
был глубоко зарыт в землю в подвале дома Сэмюэля.
     В полном изнеможении от пережитого  Сэмюэль  повалился  в  кровать  и
тотчас уснул. Проснулся от того, что кто-то сильно тряс  его  за  плечо  и
истошно орал ему прямо в ухо. Первой его  мыслью  было:  "они  нашли  тело
Арама и пришли меня арестовать!"
     Открыл глаза. Перед ним стоял Исаак и истошно вопил:
     - Все прошло! Кашель прекратился! Свершилось чудо! Идем ко мне.
     Отец Исаака сидел в кровати. Лихорадка чудесным  образом  исчезла,  и
сам собой прекратился кашель.
     Когда Сэмюэль подошел к постели больного, старик вдруг сказал:
     - Я бы сейчас не отказался от куриного бульона.
     И Сэмюэль заплакал.
     В один и тот же  день  он  убил  одного  и  вернул  к  жизни  другого
человека.
     Новость  об  исцелении  отца   Исаака   мгновенно   облетела   гетто.
Родственники умирающих людей осаждали дом Роффов, умоляя Сэмюэля  дать  им
хоть капельку своей волшебной сыворотки. Он едва успевал удовлетворять  их
просьбы. В один из дней Сэмюэль пошел к доктору Уалу, уже прослышавшему  о
сыворотке. Но доктор был настроен скептически.
     - Я должен видеть это своими глазами, - заявил он. - Сделай несколько
доз и впрысни одному из моих пациентов.
     Можно было выбрать кого угодно. И доктор указал на  самого,  как  ему
казалось, безнадежного.  По  прошествии  двадцати  четырех  часов  больной
заметно пошел на поправку.
     Уал отправился на  конюшню,  откуда  сутками,  готовя  сыворотку,  не
вылезал Сэмюэль, и сказал:
     - Сыворотка действует. Ты своего добился. Чего хочешь в приданное?
     Сэмюэль поднял на него воспаленные от бессонницы глаза и сказал:
     - Еще одну лошадь.


     Тот, 1868 год, положил начало "Роффу и сыновьям".
     Когда Сэмюэль женился на Терении, то в приданое получил шесть лошадей
и прекрасно оборудованную лабораторию для своих опытов. Сэмюэль  не  делал
секрета из своих экспериментов. Лекарства он добывал из трав, и  вскоре  в
маленькую лабораторию потянулись соседи, чтобы купить у него  настойки  от
своих  болезней.  И  все  получали,  что  кому  было  нужно.  Имя  Сэмюэля
становилось все более известным. Тем, кто не мог платить, Сэмюэль говорил:
     - Бери и о деньгах не беспокойся.
     А Терении объяснял это так:
     - Лекарства создают, чтобы лечить, а не обогащаться.
     Дело расширялось, и вскоре он уже говорил Терении:
     - Пора открывать свою аптеку, будем продавать готовые мази, порошки и
другие лекарства, а не только готовить их по рецептам.
     Идее создания собственной аптеки повезло  с  самого  начала.  Богачи,
ранее отказывавшие ему в помощи, теперь готовы были  вложить  в  его  дело
любые деньги.
     - Станем партнерами, - говорили они. - Откроем  целую  сеть  аптечных
магазинов.
     Сэмюэль обсудил их предложение с Теренией.
     - Боюсь и не доверяю партнерам. Это наше дело. Мне  не  хотелось  бы,
чтобы чужие люди владели хоть частицей того, что по праву принадлежит мне.
     Терения полностью с ним соглашалась.
     Чем шире становилось дело, чем больше  появлялось  новых  аптек,  тем
чаще предлагались ему деньги, и немалые.  Сэмюэль  упорно  отказывался  от
партнерства.
     Когда тесть спросил его, почему он это делает, Сэмюэль ответил:
     - Не следует пускать сытую лису в курятник. Настанет день, когда  она
проголодается.
     Росло благосостояние Сэмюэля, росла и его семья. Терения  родила  ему
пятерых сыновей: Авраама, Джозефа, Яна, Антона и Питера -  и  с  рождением
каждого сына Сэмюэль открывал новый аптечный магазин,  всякий  раз  больше
предыдущего. В самом начале Сэмюэль нанял  себе  одного  помощника,  затем
двоих, а вскоре у него служило уже более двадцати человек.
     Однажды к Сэмюэлю явился представитель официальной власти.
     - Выходит постановление, снимающее некоторые ограничения с евреев,  -
заявил он. - Нам бы хотелось, чтобы вы открыли аптечный магазин в Кракове.
     Что Сэмюэль не преминул сделать. Три года спустя он уже выстроил себе
собственное помещение для магазина в центре Кракова, а для Терении купил в
городе прекрасный дом.  Мечта  Сэмюэля  осуществилась  -  он  вырвался  из
краковского гетто.
     Но замыслы его простирались значительно дальше Кракова.
     По мере того, как подрастали сыновья, Сэмюэль  нанимал  им  учителей,
обучавших их разным иностранным языкам.
     - Он с ума сошел, - возмущалась теща Сэмюэля. - Мы  стали  посмешищем
для  всех  наших  соседей,  обучая  Авраама  и  Яна  английскому,  Джозефа
немецкому, Антона французскому, а Питера итальянскому.  С  кем  они  будут
разговаривать? Здесь же никто не знает этих  варварских  языков.  Мальчики
даже между собой общаться не смогут.
     Сэмюэль только улыбался и говорил в ответ:
     - Это - часть их образования.
     Он знал, с кем будут разговаривать его сыновья.
     Ко времени, когда каждому из мальчиков  исполнялось  пятнадцать  лет,
они вместе с отцом побывали в различных странах. Во  время  таких  поездок
Сэмюэль готовил  себе  плацдарм  для  будущих  завоеваний.  Когда  Аврааму
исполнился двадцать один год, Сэмюэль собрал всю семью и объявил:
     - Авраам будет жить в Америке.
     - В Америке! - завопила мать Терении. - Этой  стране  дикарей!  Я  не
пущу туда своего внука. Он будет там, где ему не грозит никакая опасность.
     Н_е _г_р_о_з_и_т _н_и_к_а_к_а_я _о_п_а_с_н_о_с_т_ь_! Сэмюэль вспомнил
погромы в гетто, смерть матери, Арама.
     - Он едет за границу, - объявил Сэмюэль и,  повернувшись  к  Аврааму,
добавил: - Откроешь магазин в Нью-Йорке и возглавишь там наше дело.
     - Да, отец, - гордо ответил Авраам.
     Сэмюэль повернулся к Джозефу:
     - Когда тебе исполнится двадцать один год, ты поедешь в Берлин.
     Джозеф согласно кивнул.
     - А я поеду во Францию. Надеюсь, в Париж, - сказал Антон.
     - Варежку там особенно не разевай, - буркнул Сэмюэль. - Некоторые  из
тамошних гоек очень красивые. - Затем повернулся к Яну.  -  Ты  поедешь  в
Англию.
     Питер, самый юный, нетерпеливо подхватил:
     - А я поеду в Италию, правда, папа? Когда мне отправляться?
     Сэмюэль засмеялся и сказал:
     - Только не сегодня. Подожди. Исполнится двадцать один год, поедешь.
     Так оно и вышло. С каждым  из  них  Сэмюэль  съездил  лично  и  помог
открыть фабрики и подобрать людей на руководящие должности. В течение семи
лет Роффы открыли дело в пяти странах. Становление  династии  завершилось.
Сэмюэль нанял адвоката, с помощью которого специально оговорил, что  любая
компания  в  той  или  иной  стране,  будучи  юридически   самостоятельным
субъектом, тем не менее, несет ответственность  перед  всеми  аналогичными
родственными компаниями.
     - Никаких пришельцев извне, - вдалбливал Сэмюэль  адвокату.  -  Акции
всегда должны оставаться в пределах семьи.
     - Они и останутся в ней, - заверил его адвокат. - Но,  Сэмюэль,  если
вашим сыновьям не будет позволено продавать акции самостоятельно,  на  что
же они будут жить? Вы же не хотите, чтобы они нищенствовали?
     Сэмюэль утвердительно кивнул головой.
     - У каждого из них будет прекрасный дом, большая зарплата и  открытые
счета на официальные нужды. Остальное должно идти в дело.  Если  возникнет
желание продать акции, решение по этому вопросу должно быть  единогласным.
Контрольный пакет акций будет  принадлежать  моему  старшему  сыну  и  его
наследникам. Мы развернемся шире, чем Ротшильды.
     Пророчество Сэмюэля сбылось.  Дело  ширилось  и  процветало.  И  хотя
сыновья были разбросаны по всему белу свету, Сэмюэль и Терения делали  все
возможное, чтобы они остались братьями не только по крови. На праздники  и
дни рождения сыновья всегда приезжали домой.  Но  у  этих  визитов  был  и
другой, тайный смысл. Братья запирались с отцом и  обсуждали  дела  фирмы.
Они создали разветвленную систему экономического шпионажа.  Стоило  одному
из них узнать о каком-либо новом  лекарстве,  как  он  немедленно  посылал
курьеров к братьям, и те тотчас налаживали производство  этого  препарата.
Таким образом, фирма всегда оказывалась впереди своих конкурентов.


     На рубеже столетия все уже переженились и  подарили  Сэмюэлю  внуков.
Авраам уехал в Америку в 1891 году, когда  ему  исполнился  двадцать  один
год. Семь лет спустя он женился на американской девушке, и в 1905 году она
родила сына, первого внука Сэмюэля,  Вудро,  от  которого  произошел  Сэм.
Джозеф женился на немецкой девушке, и она родила ему сына и дочку. У сына,
в свою очередь, родилась девочка, названная Анной.  Анна  вышла  замуж  за
немца, Вальтера Гасснера. Во Франции Антон женился на француженке, которая
родила ему двух сыновей. Один сын  покончил  жизнь  самоубийством.  Другой
женился и произвел на свет дочь, Элену. Она несколько раз выходила  замуж,
но  детей  у  нее  не  было.  Ян  в  Лондоне  женился  на  англичанке.  Их
единственная дочь вышла замуж за баронета, Николза, и  произвела  на  свет
сына, которого при рождении  нарекли  Алеком.  В  Риме  Питер  женился  на
итальянке. У них родились сын  и  дочь.  Когда  их  сын,  в  свою  очередь
женился, его жена подарила ему дочь, Симонетту, которая влюбилась и  вышла
замуж за молодого архитектора Иво Палацци.
     Таковы были ветви потомства Сэмюэля и Терении.
     Сэмюэль дожил до того времени, когда новые веяния изменили  жизнь  на
планете. Маркони изобрел свой беспроволочный телеграф, братья Райт впервые
поднялись в воздух с Китти Хоук на своем аэроплане.  Дело  Дрейфуса  стало
новостью номер один во всех газетах мира, а адмирал Пири достиг  Северного
полюса. Началось массовое производство "Модели  Т"  Форда;  мир  осветился
электрическими лампочками, и повсюду зазвенели телефоны. В  медицине  были
выявлены и укрощены микробы туберкулеза, тифа и малярии.
     "Рофф  и  сыновья"  менее  чем  за   полвека   своего   существования
превратились в гигантскую многонациональную  корпорацию,  расползшуюся  по
всему миру.
     Сэмюэль и его кляча-заморыш Лотта стали создателями династии.


     Когда Элизабет в пятый раз прочла Книгу, она незаметно возвратила  ее
на  прежнее  место,  под  стекло.  Книга  сделал   свое   дело.   Элизабет
почувствовала себя частицей прошлого, а прошлое - частицей себя.
     Впервые в жизни она поняла, кто она и откуда берет свое начало.





     Риса Уильямза Элизабет впервые увидела в день своего пятнадцатилетия,
когда шел второй семестр ее первого года пребывания в школе. Он привез  ей
подарок от отца ко дню рождения.
     - Он и сам хотел приехать, - пояснил Рис, - но не смог вырваться.
     Элизабет попыталась скрыть свое разочарование, и это  не  ускользнуло
от  Риса.  Что-то  отчаянно  отрешенное  в  ее  облике,  незащищенность  и
очевидная уязвимость ее юной души тронули его. Повинуясь этому чувству, он
вдруг сказал:
     - А почему бы нам с вами не отпраздновать день рождения в ресторане?
     Это было самое худшее  из  того,  что  он  мог  предложить,  подумала
Элизабет. Мысленно она представила себе, как они входят в ресторан:  он  -
невероятно красивый и элегантный,  она  -  рыхлая,  уродливая,  с  кривыми
зубами, стянутыми пластинами.
     - Нет, спасибо, - сухо сказала Элизабет, - у меня...  мне  уроки  еще
надо выучить.
     Но от Риса Уильямза не так-то легко было отделаться, он  не  принимал
никаких  "но".  В  памяти  его  еще  были  свежи  воспоминания  о   череде
собственных одиноких дней рождения. Он обратился с просьбой  к  директрисе
позволить ему повести Элизабет в  ресторан.  Они  сели  в  машину  Риса  и
покатили в аэропорт.
     - Но в "Невшатель" в другую сторону, - сказала Элизабет.
     Рис невинно поглядел на нее и проговорил:
     - А кто сказал, что мы едем в "Невшатель"?
     - А куда же?
     - В "Максим". Это единственно достойное  место,  где  можно  справить
пятнадцатилетие.
     Реактивный  авиалайнер  компании  доставил  их  в  Париж.  Обед   был
роскошным.
     Начался  он  со  страсбургского  пирога  с  трюфелями,   за   которым
последовал суп из омаров и хрустящая утка с  апельсинами  в  сопровождении
особого  салата,  приготовляемого  только  в   "Максиме",   а   завершился
шампанским и праздничным тортом со свечами. После обеда Рис повез Элизабет
на Елисейские поля, и поздно ночью они вернулись в Швейцарию.
     Это был самый прекрасный вечер в жизни Элизабет. Непостижимым образом
в  компании  Риса  она  почувствовала  себя  интересной   собеседницей   и
красавицей, и это было восхитительно. Когда Рис подвез  ее  к  школе,  она
сказала:
     - Не знаю, как мне благодарить вас. Я... Это был самый лучший день  в
моей жизни.
     - Не меня надо благодарить, а отца, - усмехнулся Рис. -  Это  он  все
придумал.
     Но Элизабет знала, что это было неправдой.
     Про себя она решила, что Рис  самый  лучший  из  людей,  которых  она
когда-либо встречала в своей жизни. И несомненно  самый  красивый.  Ночью,
лежа в постели, она непрерывно думала о нем.  Затем  встала  и  подошла  к
небольшому рабочему столу у окна. Взяла листок бумаги, ручку  и  написала:
"Миссис Рис Уильямз".
     И долгое время неотрывно смотрела на эти слова.


     Рис опоздал на свидание с очаровательной французской  актрисой  ровно
на двадцать четыре часа, но его это мало беспокоило. Вечер, проведенный  с
Элизабет в "Максиме", показался ему намного привлекательней.
     Настанет день, когда с ней, ой как еще серьезно, придется считаться!


     Элизабет так до конца и не поняла, кто был более ответственен  за  те
изменения, которые начали происходить с ней, - Сэмюэль или Рис Уильямз, но
она стала  по-новому  относиться  к  себе.  У  нее  разом  отпало  желание
переедать, и она  значительно  похудела.  Неожиданно  появился  интерес  к
спорту и занятиям в школе. Она даже  сделала  попытку  сойтись  со  своими
одноклассницами.  Те  обомлели  от  неожиданности.  Они  часто  приглашали
Элизабет на свои "пижамные тусовки", но она всегда отказывалась. В один из
вечеров она неожиданно появилась на одной из таких вечеринок.
     Тусовка проходила в комнате, где жили четыре девушки, и,  когда  туда
нагрянула Элизабет, комната была до отказа набита гостями, одетыми либо  в
пижамы,  либо  в  ночные  сорочки.  Одна  из  присутствовавших,  удивленно
взглянув на нее, сказала:
     - Смотрите-ка, кто к нам пришел! А мы как раз поспорили, придешь ты в
этот раз или, как обычно, будешь воротить нос.
     - Я пришла.
     Комнату наполнял едкий, сладковатый запах сигаретного дыма.  Элизабет
знала, что многие из девушек курили марихуану, но  сама  она  ни  разу  не
пробовала. Одна из  хозяек  комнаты,  француженка  по  имени  Рене  Токар,
подошла к Элизабет, держа в руке толстую  короткую  сигаретку  коричневого
цвета. Сделав глубокую затяжку, она протянула сигарету Элизабет.
     - Куришь? Это было скорее утверждение, чем вопрос.
     - Естественно, - солгала Элизабет.
     Взяла сигарету, немного помедлила, затем поднесла ее к губам и быстро
втянула в себя дым. Через мгновение она почувствовала,  что  зеленеет,  но
заставила себя улыбнуться и через силу выдавила:
     - Нормально!
     Как только Рене  отвернулась,  Элизабет  почти  рухнула  на  кушетку.
Сильно  кружилась  голова,  но  вскоре  головокружение  прошло.   В   виде
эксперимента она сделала еще одну маленькую затяжку, и у нее снова  слегка
закружилась голова. Элизабет была наслышана  о  воздействии  марихуаны  на
человека. Предполагалось, что наркотик снимает все внутренние запреты, как
бы обнажает его внутреннее "я". Она сделала еще одну, более глубокую,  чем
предыдущая, затяжку и почувствовала, как  мягкие  волны  подхватили  ее  и
перенесли на другую планету. Она видела и  слышала  девушек,  находившихся
рядом с ней в комнате, но все они казались какими-то  размытыми,  а  звуки
приглушенными и доносившимися как бы издалека. Слишком ярко  светили  огни
электрических ламп, и она закрыла глаза. Едва она сделала это, как  тотчас
почувствовала, что ее уносит куда-то в неведомые дали.  Ей  было  легко  и
свободно. Она смотрела на себя как бы со  стороны,  видела,  как  медленно
проплыла под ней  крыша  школы,  как,  поднимаясь  все  выше  и  выше  над
заснеженными Альпами, окунулась она в море пушистых белых облаков.  Кто-то
звал ее по  имени,  звал  опять  вернуться  на  землю.  Неохотно  Элизабет
медленно открыла глаза и увидела прямо над собой  склоненное,  озабоченное
лицо Рене.
     - Рофф, ты в порядке?
     Элизабет медленно, умиротворенно улыбнулась и расслабленно шепнула:
     - До чего же хорошо.
     И, пребывая все в том  же  расслабленном  состоянии  полной  эйфории,
призналась:
     - Никогда не пробовала марихуаны.
     Рене уставилась на нее.
     - Марихуаны? Да это же обыкновенная сигарета.
     На другом конце поселка Невшатель находилась школа для  мальчиков,  и
подруги Элизабет частенько бегали туда на свидания. В  комнатах  только  и
было разговоров, что о мальчиках. Об их телах, размерах их пенисов, о том,
что они позволяют делать с собой и что девочки позволяли  делать  с  собой
мальчикам. Иногда Элизабет казалось, что она попала  в  школу  нимфоманок.
Девушки буквально бредили сексом. Самой распространенной в школе была игра
в frolage. Девушка, раздевшись догола, ложилась  в  постель  на  спину,  а
другая начинала медленно гладить ее руками в направлении от грудей вниз  к
бедрам. Расплачивались пирожными, покупавшимися тут же, в поселке.  Десять
минут frolage оценивалось в одно пирожное. У многих девушек оргазм  обычно
наступал  к  концу  десятой  минуты.  В  тех  случаях,  когда   этого   не
происходило,  frolage  длился  до  того  момента,  когда  оргазм   наконец
наступал, а та, что проводила  массаж,  зарабатывала  себе  дополнительное
пирожное.
     Другому любимому сексуальному  дивертисменту  девушки  предавались  в
ванне. Ванны в школе были старинные, огромных размеров, с гибкими  ручными
душами, которые легко снимались с крюков  на  стене.  Девушки  садились  в
ванну, включали воду на полный напор и, отрегулировав нужную  температуру,
совали головку душа промеж ног и медленно водили ею взад и вперед.
     Элизабет не занималась ни тем, ни другим, но сексуальные  позывы  все
больше и больше давали о себе знать. Именно в это время  она  сделала  для
себя потрясающее открытие.
     Одной из учительниц Элизабет была небольшого роста изящная женщина по
имени Шанталь Аррио. Несмотря на то,  что  ей  было  около  тридцати,  она
выглядела совсем юной. Она была хорошенькой, а когда  улыбалась,  и  вовсе
становилась красавицей. Элизабет  считала  ее  самой  отзывчивой  из  всех
учителей, с кем сталкивала ее судьба, и очень привязалась к ней. Когда  ей
бывало плохо, она всегда бежала к  мадемуазель  Аррио  и  плакалась  ей  в
жилетку. Мадемуазель Аррио  понимала  ее  с  полуслова.  Она  мягко  брала
Элизабет за руку, нежно гладила ее, говорила ей ласковые слова  и  угощала
чашкой горячего шоколада с  тортом,  отчего  Элизабет  всегда  становилось
хорошо и легко, и все тревоги сами собой улетучивались.
     Мадемуазель Аррио обучала их французскому языку и вела дополнительный
курс по умению модно и  красиво  одеваться,  всегда  подчеркивая  важность
правильного выбора стиля одежды, гармоничного сочетания цветов  и  наличия
соответствующих принадлежностей туалета.
     - Помните, девочки, - говорила она, - самая красивая  одежда  в  мире
без соответствующих аксессуаров будет простой тряпкой.
     "Аксессуары" были любимым словечком мадемуазель Аррио. Лежа в  теплой
ванне, Элизабет ловила себя на  мысли,  что  часто  думает  о  мадемуазель
Аррио, вспоминая ее ласковый взгляд и то, как во время разговора она мягко
и нежно поглаживает ей руку.
     Сидя на других уроках, она вдруг ни с того ни с сего вспоминала, как,
утешая ее, мадемуазель Аррио обвила ее шею руками, прижимала  ее  к  себе,
затем касалась руками ее груди. Сначала Элизабет думала, что  эти  касания
случайны, но всякий раз после этого мадемуазель Арио мягко смотрела на нее
влажными глазами, в  которых  застыл  немой  вопрос,  требовавший  ответа.
Мысленно Элизабет пыталась представить себе мадемуазель Аррио,  ее  мягкие
выступающие груди, длинные стройные ноги, и ей страстно  хотелось  увидеть
свою учительницу обнаженной в постели.  Вот  тогда  и  пришла  к  Элизабет
поразившая ее как громом догадка.
     Она, Элизабет, лесбиянка.
     Ее не интересовали мальчики, потому что ее интересовали  девочки.  Но
не глупышки-одноклассницы, а некто явно постарше, более чувственный, более
отзывчивый и сострадательный, как, например, мадемуазель  Аррио.  Элизабет
видела себя с ней в постели, видела,  как  они  обнимают  и  ласкают  друг
друга.
     Элизабет много читала и слышала о том, как  трудно  быть  лесбиянкой.
Общество смотрело на них с укоризной. Считалось,  что  лесбиянство  -  это
преступление   против   естественного    хода    вещей.    Но    что    же
противоестественного, задумывалась Элизабет, в любви к ближнему? Разве так
важно, мужчина или женщина? Чем же  гетеросексуальный  брак  не  по  любви
лучше гомосексуального единения двух любящих сердец?
     Элизабет понимала, что отец, узнав о ней правду, придет  в  ужас.  Ну
что же, это его проблема! Теперь ей  придется  по-новому  думать  о  своем
будущем. Она не сможет вести так называемый нормальный образ жизни,  когда
женщина обзаводится  семьей:  мужем  и  детьми.  Теперь  она  вне  закона,
бунтарь, живущий вне общества, противостоящий ему.  Вместе  с  мадемуазель
Аррио - Шанталь! - они снимут  себе  где-нибудь  маленькую  квартирку  или
домик. Элизабет выкрасит их дом в нежные пастельные  тона  и  снабдит  его
соответствующими принадлежностями: элегантной французской мебелью, повесит
на стены чудесные картины. В этом ей поможет отец - нет, помощи  от  него,
видимо, ждать не стоит. Скорее всего он вообще перестанет с ней общаться.
     Элизабет позаботится и о своем гардеробе. Хоть она  и  лесбиянка,  но
одеваться она будет по-своему. Никаких тебе твидовых брюк и шорт,  никаких
купленных в розницу  костюмов  и  вульгарных  шляп  мужского  покроя.  Эти
аксессуары, словно колокольчик прокаженного, с головой выдают эмоционально
ущербных  женщин.  Нет,  она  будет  выглядеть   счастливой,   полноценной
женщиной.
     Элизабет решила, что выучится кулинарному искусству,  чтобы  готовить
мадемуазель Аррио - Шанталь! - ее любимые кушанья. Ей  представилось,  как
они вдвоем сидят за столом, украшенным свечами, в маленькой квартирке  или
домике, и едят приготовленный Элизабет обед. Начнут они с фруктового сока,
за которым последует восхитительный салат, затем устрицы или  омар,  а  на
десерт либо "Шатобриан", либо великолепное мягкое мороженое.  После  обеда
они сядут прямо на пол у пылающего камина и будут  смотреть,  как  снаружи
падает снег. Снег. Так это  будет  зимой!  Элизабет  спешно  меняет  меню.
Вместо охлажденного сока она приготовит питательный луковый суп или  омлет
из яиц и  плавленного  сыра.  На  десерт  она  подаст  суфле.  Надо  будет
проследить, чтобы  оно  не  опало  до  того,  как  его  подадут  на  стол.
Т_о_г_д_а_ они сядут на пол у пылающего камина и будут читать  друг  другу
стихи Т.С.Эллиота или, возможно, В.Дж.Раджадона.

                     Время - враг любви,
                     Вор, похищающий
                     Наши золотые мгновения.
                     Никогда не пойму,
                     Почему влюбленные
                     Исчисляют свое счастье
                     Днями, ночами, месяцами.
                     Ведь любовь измеряется
                     Нашими ликованиями, вздохами и слезами.

     О, да, Элизабет видела, как бесконечной чередой убегали вперед месяцы
и годы, как тает время в золотистом, теплом пламени.
     И засыпала.
     Элизабет ждала этого, но  когда  это  произошло,  оно  тем  не  менее
застало ее врасплох. Однажды ночью она  проснулась  от  того,  что  кто-то
осторожно вошел в ее комнату и тихо прикрыл за  собой  дверь.  Элизабет  в
ужасе открыла глаза. Она увидела скользящую по  полу  тень,  и,  когда  на
секунду лунный свет выхватил из мрака лицо мадемуазель Аррио - Шанталь!  -
сердце Элизабет бешено заколотилось.
     - Элизабет, - прошептала Шанталь.
     И сбросила с себя ночную сорочку,  под  которой  ничего  не  было.  У
Элизабет пересохло во рту. Она так часто думала об этом мгновении, но  вот
оно настало, а она ничего, кроме панического страха, не чувствует. Правда,
она к тому же еще и не знала,  что  она  должна  делать.  Ей  не  хотелось
выглядеть дурочкой и неумехой перед женщиной, которую она боготворила.
     - Смотри на меня, - сдавленным голосом хрипло скомандовала Шанталь.
     Элизабет посмотрела. Глаза ее  быстро  оббежали  стоявшую  перед  ней
обнаженную женщину. Во плоти Шанталь  Аррио  оказалась  совсем  не  такой,
какой  ее  себе  представляла  Элизабет.  Груди  ее  были  похожи  на  два
сморщенных яблока и немного провисали. Впереди выступало небольшое брюшко,
а задница - у Элизабет не нашлось другого выражения - висела, как куль.
     Но все это было не важно. Главное было внутри, душа любимой  женщины,
ее смелость и стремление быть отличной от других, бросать вызов всему миру
и непреодолимое желание разделить с Элизабет свою жизнь.
     - Подвинься, mon petit ange, - зашептала мадемуазель Аррио.
     Элизабет  послушно  отодвинулась,  и  учительница  быстро  юркнула  в
постель. От ее тела шел сильный, терпкий запах. Она обвила руками Элизабет
и прошептала:
     - O, cherie, я так мечтала об этом миге.
     Она со стоном поцеловала Элизабет прямо в губы, раздвинула  их  своим
языком и протолкнула его ей в рот.  Более  мерзкого  ощущения  Элизабет  в
жизни не испытывала. Оцепенев, она осталась неподвижной. Пальцы Шанталь  -
мадемуазель Аррио - ощупывали  ее  тело,  стискивали  ее  груди,  медленно
двигались вдоль ее живота к бедрам. А слюнявые, как у животного, губы,  не
отпускали губ Элизабет.
     Вот он, вот он этот волшебный миг счастья. "Слившись воедино,  ты  да
я, мы станем вселенной, и звезды и небеса будут двигаться с нами в такт".
     Руки Арри скользили вниз, лаская бедра Элизабет, стараясь  раздвинуть
ей ноги. Элизабет тщетно пыталась воскресить в памяти мечты об обедах  при
свечах, суфле, о вечерах перед камином  и  всех  тех  годах,  которые  они
проведут вместе. Бесполезно. Разум и плоть ее взбунтовались, ей  казалось,
что кто-то насильно пытается овладеть ее телом.
     Мадемуазель Аррио простонала:
     - O, cherie, я хочу тебя.
     Единственное, что мгновенно  пришло  в  голову  Элизабет  в  качестве
ответа, было:
     - Но у одной из нас явно отсутствуют соответствующие аксессуары.
     И она начала одновременно истерически смеяться и  плакать,  оплакивая
прелестные видения при свечах  и  смеясь  от  того,  что  была  свободным,
здоровым, нормальным человеком, глубоко в этот миг осознавшим это.
     На следующий день Элизабет начала экспериментировать с напором воды в
душе.





     На пасхальные каникулы во время последнего  года  обучения  в  школе,
когда Элизабет исполнилось восемнадцать лет, она на десять  дней  приехала
на виллу на Сардинию. Она научилась управлять машиной  и  теперь  могла  в
свое удовольствие сама ездить, куда ей вздумается. Она надолго уезжала  из
виллы, колесила вдоль побережья, заглядывая по пути  в  маленькие  рыбачьи
селения.  На  вилле   она   много   плавала   и   загорала   под   знойным
средиземноморским солнцем, а когда по ночам дули ветры, лежала в постели и
слушала завывание поющих  скал.  Она  посетила  карнавал  в  Темпио,  куда
собрались  одетые  в  национальные  костюмы  почти  все  жители  окрестных
селений. Скрытые масками домино, девушки сами приглашали юношей на  танцы,
и все были вольны делать то,  что  в  другое  время  никогда  бы  себе  не
позволили.  Юноша  мог  думать,  что  переспал  с  какой-то   определенной
девушкой, но утром он уже не был так в этом  уверен.  Кажется,  размышляла
Элизабет, что все они исполняют функции статистов в пьесе "Гвардеец".
     Она ездила в Пунта-Мурро и наблюдала, как  сарды  варили  на  кострах
мясо  молодых  барашков.  Островитяне  угощали  ее  seada,  козьим  сыром,
покрытым  тестом  и  облитым  горячим  медом.  Она   пила   восхитительные
selememont, местное белое вино, которого нигде в мире нельзя было  купить,
так как оно  слишком  быстро  портилось  и  потому  никуда  с  острова  не
вывозилось.
     Ее  любимым  притоном  в  Порто-Черво  была  таверна  "Красный  лев",
крохотный кабачок в  полуподвале,  где  стояло  всего  десять  столиков  и
небольшой старинный бар в углу.
     Элизабет окрестила эти каникулы  Временем  мальчиков.  Все  они  были
богатыми  наследниками,  толпы  их  осаждали  Элизабет,  приглашая  ее  на
бесконечные пикники с купанием в море и лихими поездками  на  автомобилях.
Это был первый раунд "боя со спарринг-партнером".
     - Любой из них вполне годится на роль мужа, - заверил ее отец.
     Элизабет все они казались круглыми болванами. Они слишком много пили,
слишком много болтали, и каждый норовил облапать ее. Она была уверена, что
они добивались не ее как умного, образованного и достойного человека, а ее
имени, имени наследницы династии Роффов. Ей и в голову не  приходило,  что
она могла нравиться, что стала красавицей, легче было верить  прошлому,  а
не реальному отражению в зеркале.
     Мальчики накачивали ее вином  и  пытались  затащить  в  постель.  Они
чувствовали, что она еще девственница, и, сообразно  непостижимой  мужской
логике, думали, что стоит им лишить ее невинности, как она тотчас  по  уши
влюбится в них и станет их рабыней по гроб  жизни.  В  этом  они  были  на
удивление настойчивы. Куда бы они не затаскивали  Элизабет,  всякий  вечер
кончался одинаково:
     - Я тебя хочу!
     И всякий раз она мягко отказывала.
     Они не понимали, в чем дело. Зная, что она  красива,  они,  сообразно
той же мужской логике, наивно полагали, что она должна быть глупа. Им и  в
голову не приходило, что она была умнее их. Где ж это видано, чтобы девица
была _о_д_н_о_в_р_е_м_е_н_н_о_ и красива и умна?
     Итак, Элизабет гуляла с мальчиками, чтобы не перечить  отцу,  но  все
они были скучны ей.
     Как-то на виллу приехал Рис Уильямз, и Элизабет саму удивило, как она
обрадовалась его приезду. Он даже стал еще более красивым с того  времени,
как она впервые увидела его.
     Рис, казалось, тоже был рад ее видеть.
     - Что произошло с вами? - спросил он.
     - В каком смысле?
     - Вы в зеркало смотрелись сегодня?
     Она зарделась.
     - Нет.
     Он обернулся к Сэму.
     - Либо молодые люди тупы, глухи и слепы, либо скоро Лиз нас покинет.
     Н_а_с_! Элизабет было приятно, что он сказал "нас". Она старалась  по
возможности не отходить от обоих мужчин, подавая им напитки,  выполняя  их
мелкие  поручения,  радуясь  тому,  что  видит   Риса.   Сама,   оставаясь
незаметной, она с восхищением прислушивалась к их  деловым  разговорам:  о
слиянии компаний, о новых заводах, о лекарствах, которые  успешно  шли  на
рынке, и о тех, что не котировались на нем, о причинах такого рода неудач.
Говорили они и о своих  конкурентах,  планировали  стратегию  поведения  и
контрмеры, которые необходимо предпринять, чтобы блокировать их решения. В
ушах Элизабет все это звучало прелестной музыкой.
     Однажды, когда Сэм работал в своем башенном кабинете,  Рис  пригласил
Элизабет на ленч. Она предложила поехать в "Красный  лев"  и  с  интересом
наблюдала, как Рис с местными мужчинами играл там в  дартс.  Ее  поражало,
как запросто он держался с ними. Он везде был на своем месте. Однажды  она
услышала одну испанскую поговорку, смысла которой не могла  постигнуть  до
тех пор, пока не увидела играющего в дартс Риса: "этот  человек  вольготно
чувствует себя в своей собственной шкуре".
     Они сидели  за  небольшим  угловым  столиком,  накрытым  красно-белой
скатертью, на которой стояли картофельная  запеканка  с  мясом  и  эль,  и
разговаривали.
     Рис попросил ее подробнее рассказать о школе.
     - В общем, там не так уж плохо, - призналась Элизабет.  -  Во  всяком
случае, я поняла, как мало знаю.
     Рис улыбнулся.
     На такое признание решаются немногие. Вы заканчиваете школу  в  июне,
да?
     Элизабет удивилась, откуда ему это было известно.
     - Да.
     - А чем хотели бы заняться потом?
     Она и сама неоднократно задавала себе этот вопрос.
     - Честно говоря, не знаю.
     - Может, собираетесь выйти замуж?
     На какое-то мгновение у нее замерло сердце. Но она тут же сообразила,
что ничего личного в этом вопросе не было.
     - Не за кого.
     На ум пришло воспоминание  о  мадемуазель  Аррио,  прелестных  обедах
перед  пылающим  камином,  снеге,  падающем  за  окном,  и  она   невольно
рассмеялась.
     - Секрет?
     - Секрет.
     Ах, как ей хотелось поведать ему  этот  секрет,  но  она  ведь  почти
ничего не знала о нем. Скорее всего, не почти, поправила себя Элизабет,  а
вообще ничего не знала о нем. Он был очаровательным  незнакомцем,  однажды
пожалевшим ее и из жалости пригласившим отпраздновать свой день рождения в
роскошном парижском ресторане. Она знала, что он был незаменимым  в  делах
фирмы и что отец во многом полагался на него. Но она ничего не знала о его
личной жизни и что вообще он был за человек.  Наблюдая  за  ним,  Элизабет
чувствовала,  что  большая  его  часть  была  совершенно  скрыта  от  глаз
любопытных, что внешне проявляемые  им  чувства  скорее  призваны  успешно
маскировать то, что  он  действительно  переживал,  и  она  задавала  себе
вопрос: а кто вообще что-нибудь знал о нем?


     Рис Уильямз оказался косвенно замешанным в том, как Элизабет лишилась
невинности.
     Мысль о том, что пора  обзавестись  мужчиной,  все  более  привлекала
Элизабет.  Частично  это  шло  от  полового  влечения,   которое   волнами
накатывало на нее столь внезапно и охватывало столь сильно, что  причиняло
почти физическую боль. Но было в желании и огромное  любопытство,  желание
знать, _ч_т_о_ это за ощущение. Естественно,  она  не  могла  переспать  с
первым попавшимся мужчиной. Он должен  быть  особенным,  таким,  кого  она
очень высоко ценит и кто, естественно, высоко ценит ее. В одну  из  суббот
отец устроил на вилле большой прием.
     - Надень все самое лучшее, - сказал Рис Элизабет. - Я хочу похвастать
тобой перед всеми.
     Элизабет затрепетала, подумав, что на приеме будет его дамой. Но  Рис
приехал на прием в сопровождении  итальянской  княгини,  красивой  статной
блондинки. В гневе и чувствуя себя обманутой, Элизабет оказалась в постели
с пьяным бородатым русским художником по фамилии Васильев.
     Их короткий роман завершился полным фиаско. Элизабет так  нервничала,
а Васильев был настолько пьян, что Элизабет так  и  не  поняла,  где  были
начало, середина и конец полового акта. В качестве нежного  вступительного
аккорда Васильев быстро стянул  с  себя  штаны  и  плюхнулся  на  кровать.
Элизабет готова была немедленно дать деру, но желание  отомстить  Рису  за
его предательство удержало ее на месте. Она разделась и юркнула в постель.
Секунду спустя без всякого предупреждения Васильев  уже  овладел  ею.  Это
было необычное ощущение. Оно не  было  неприятным,  но  и  земля  явно  не
застыла на своей орбите. Тело Васильева  вдруг  напряглось  и,  вздрогнув,
обмякло. Элизабет лежала рядом, ничего, кроме  отвращения,  не  испытывая.
Трудно было поверить, что _э_т_о_ и есть то, о чем ученые  пишут  книги  и
что воспевают поэты. Она подумала о Рисе, и ей захотелось плакать.  Наспех
одевшись, она ушла к себе. Когда на другое утро художник  позвонил  ей  по
телефону, Элизабет  попросила  экономку  сказать,  что  ее  нет  дома.  На
следующий день Элизабет уехала назад в школу.
     Летела она на  борту  авиалайнера  фирмы  вместе  с  отцом  и  Рисом.
Самолет,   предназначенный   для   перевозки   сотни    пассажиров,    был
переоборудован в роскошную летающую гостиницу.  В  хвосте  находились  два
просторных изящно оформленных  спальных  отделения  с  отдельными  ванными
комнатами и удобный рабочий кабинет, в  средней  части  корабля  гостиная,
сплошь увешанная картинами, и прекрасно оборудованная кухня впереди, рядом
с кабиной пилотов. Элизабет про себя называла  этот  авиалайнер  волшебным
ковром-самолетом.
     Мужчины  почти  всю  дорогу  говорили  о  делах.  Когда  Рис  немного
освободился, они с Элизабет сыграли партию в шахматы.  Партия  закончилась
вничью, и, когда Рис сказал: "Я поражен", она зарделась от удовольствия.
     Быстро пролетели последние месяцы школьной жизни. Пора было  подумать
о будущем. На память пришел вопрос,  заданный  Рисом:  "А  чем  хотели  бы
заняться потом?" Она и сейчас не смогла бы на него ответить. Под  влиянием
старого Сэмюэля Элизабет новыми  глазами  стала  смотреть  на  дело  своей
семьи, и ей ужасно хотелось принять в  нем  посильное  участие.  Но  какое
именно? Может быть, начать с помощи отцу?  Она  помнила  легенды  о  своей
матери, которая слыла  великолепной  хозяйкой,  и  в  этом  качестве  была
незаменимой помощницей для Сэма.
     Теперь она займет ее место.
     И это будет началом.





     Свободной рукой шведский посол оглаживал зад Элизабет, но она  плавно
кружась с ним в вальсе, старалась не замечать этого; ее  глаза  оценивающе
оглядели  элегантно  одетых  гостей,  оркестр,  слуг  в  ливреях,   буфет,
ломившийся от разнообразных экзотических блюд и тонких вин, и она мысленно
похвалила себя: Вечер удался на славу!"
     Прием проходил в бальном зале их поместья на Лонг-Айленде.  На  прием
было  приглашено  двести  особо  важных  для  "Роффа  и  сыновей"  персон.
Неожиданно  Элизабет  почувствовала,  что  посол  очень  сильно   начинает
прижиматься, пытаясь возбудить ее. Языком он тихонько прикоснулся к ее уху
и прошептал:
     - Вы прекрасно танцуете.
     - Вы тоже, - улыбаясь  сказала  Элизабет  и,  неожиданно  сбившись  с
такта, оступилась и острым каблуком бальной туфли, как бы нечаянно, сильно
наступила ему на ногу.
     -  Ради  бога,  простите,  ваше  превосходительство,  -  с   деланным
раскаянием воскликнула Элизабет, - позвольте  я  принесу  вам  чего-нибудь
выпить.
     И она оставила его, легко скользя меж танцующих  пар,  направляясь  к
бару, по пути проверяя, все ли на месте и все ли довольны.
     Поскольку отец во всем  требовал  совершенства,  Элизабет,  будучи  к
этому времени хозяйкой уже свыше ста его  официальных  приемов  и  встреч,
никогда, даже на минуту, не позволяла себе  расслабиться.  Каждая  встреча
была событием, премьерой с десятками  непредсказуемых  мелочей,  любая  из
которых могла преподнести неприятный сюрприз. Но никогда она не  была  так
счастлива. Сбылась мечта  ее  юности  стать  близким  другом  отца,  стать
полезной ему, сознавать, что он нуждается в ней. Она  примирилась  с  тем,
что нужда эта была лишена личностного отношения, что ценилась не она сама,
а то, какой  вклад  она  вносила  в  дело  развития  фирмы.  Ибо  это  был
единственный критерий, по которому Сэм оценивал людей.  Элизабет  достойно
заполнила брешь, зиявшую со времени смерти ее матери: она  стала  хозяйкой
всех его официальных  раутов.  Но  будучи  очень  умным  и  наблюдательным
человеком, она многому и научилась. А учиться было чему:  вместе  с  отцом
она  бывала  на  деловых  встречах  в  самолетах,   гостиницах,   заводах,
посольствах и дворцах. Она видела, как отец умело распоряжается данной ему
властью, как, ворочая миллиардами долларов, покупая  или  продавая,  строя
или разрушая, не  упускает  из  виду  никакой  мелочи.  "Рофф  и  сыновья"
представлялись ей огромным рогом изобилия, и она видела, как мудро и щедро
отец одаривает из него друзей и мастерски оберегает богатства концерна  от
врагов. Это был восхитительный мир интереснейших людей, и Сэм Рофф царил в
нем на правах владыки.
     Оглядывая зал, Элизабет заметила у бара Сэма, беседовавшего с  Рисом,
каким-то  премьер-министром  и  сенатором  из  Калифорнии.  Поймав  взгляд
Элизабет, отец поманил ее пальцем. Она пошла к нему,  вспоминая  на  ходу,
как все это начиналось.


     После окончания школы  она  вернулась  домой.  Ей  тогда  исполнилось
восемнадцать лет. В это время их домом была квартира на "Бикман  плейс"  в
Манхэттене. Вместе с отцом в квартире находился Рис. Она почему-то  знала,
что он там будет. В мыслях он всегда был с ней, и  в  моменты  отчаяния  и
уныния она вызывала его образ из потаенных глубин памяти, и он согревал ее
и   скрашивал   одиночество.    Вначале    это    казалось    невозможным.
Пятнадцатилетняя девочка и двадцатипятилетний мужчина. Десять лет  разницы
растягивались в сотню лет. Но волшебным образом  в  восемнадцать  лет  эта
математическая разница преобразилась  и  перестала  служить  препятствием.
Словно она росла быстрее, чем старился Рис.
     Когда она вошла в  библиотеку,  где  они  сидели  и  беседовали,  оба
мужчины встали. Отец рассеяно бросил:
     - А, Элизабет. Только что прибыла?
     - Да.
     - Та-ак. Стало быть, закончила школу.
     - Да, папа.
     - Прекрасно.
     Приветствие было окончено. Улыбаясь,  навстречу  ей  шел  Рис.  Видно
было, что он искренне рад видеть ее.
     - Ты чудесно выглядишь, Лиз. Как прошла церемония? Сэм хотел сам туда
приехать. Но не смог вырваться.
     Он говорил то, что должен был сказать отец.
     Элизабет злило, что чувствует себя уязвленной.  Это  не  потому,  что
отец не любил ее, говорила она себе, просто он был более предан тому миру,
где ей не было места. Сына он бы позвал в этот мир, дочь же там  ему  была
не нужна. Дочь не укладывалась в корпоративную схему.
     - Простите, что отрываю вас от дела.
     Он направился к двери.
     - Одну минуточку, - сказал Рис, затем обернулся к Сэму. - Лиз прибыла
как раз вовремя. Кто же,  если  не  она,  поможет  нам  устроить  прием  в
субботу?
     Сэм внимательно посмотрел на Элизабет, как бы заново оценивая ее. Она
была очень похожа на мать. Та же красота, та же естественность в движениях
и облике. В глазах его мелькнула заинтересованность.  Ему  до  этого  и  в
голову не приходило, что его дочь может стать движимым имуществом "Роффа и
сыновей".
     - У тебя есть вечернее платье?
     Элизабет удивленно взглянула на отца.
     - Я...
     - Не важно. Иди и купи. Сможешь организовать прием?
     Элизабет взяла себя в руки.
     - Естественно, смогу.
     Разве не для того ее посылали в закрытую швейцарскую  школу?  Уж  там
постарались привить воспитанницам самые изысканные манеры.
     - Смогу, конечно.
     - Хорошо. Я пригласил несколько человек из Саудовской  Аравии.  Будет
примерно...
     Он взглянул на Риса.
     Рис улыбнулся Элизабет и сказал:
     - Человек сорок, плюс-минус несколько.
     - Все будет в порядке, - самонадеянно заявила Элизабет.
     Худшего провала еще никогда не было в ее жизни.
     На первое  Элизабет  заказала  шефу  закуску  из  крабов,  на  второе
cassoulets, поданное к столу с тщательно отобранными ею марочными  винами.
К ее несчастью, cassoulets включает в себя свинину, арабы же ее, ровно как
и всяких ракообразных,  не  едят.  Воздерживаются  они  и  от  алкогольных
напитков. Гости только смотрели на  пищу,  но  не  притрагивались  к  ней.
Элизабет сидела во главе огромного стола на противоположном от своего отца
конце ни жива, ни мертва от смущения.
     Положение спас Рис Уильямз. Он  быстро  встал,  ненадолго  скрылся  в
кабинете и куда-то позвонил.  Затем  вернулся  в  обеденный  зал  и,  пока
официанты убирали стол, занимал гостей забавными рассказами и побасенками.
     Спустя,  казалось,  мгновение,  вдруг  словно  из  ниоткуда  возникли
тяжелые тележки с провизией, и на столе появились различные блюда.  Кускус
из крупы, приготовленный на пару мясного бульона,  барашек  en  brochette,
рис, горы цыплят-табака, жареной рыбы, которых  сменили  сладости,  сыр  и
свежие  фрукты.  Все  были  довольны,  кроме   Элизабет.   Она   до   того
расстроилась,  что  вообще  не  могла  притронуться  к  пище.  Всякий  раз
поглядывая  в  сторону  Риса,  она  видела  на  себе  его   заговорщически
улыбающиеся глаза. Элизабет не могла себе объяснить, почему ее коробило от
мысли, что Рис не только оказался свидетелем ее провала, но и  что  именно
он выручил ее из беды. Когда прием наконец завершился  и  последние  гости
под утро разъехались по домам, Элизабет, Сэм и Рис оказались  в  гостиной.
Рис разливал по бокалам бренди.
     Набрав в грудь побольше воздуха, Элизабет повернулась к отцу.
     - Мне ужасно стыдно за обед. Если бы не Рис...
     - Думаю, что в следующий раз у тебя все будет  о'кей,  -  невозмутимо
сказал Сэм.
     И оказался прав.  С  этого  момента,  когда  Элизабет  организовывала
прием, независимо от количества приглашенных - четверых или четырех сотен,
- она внимательно изучала их вкусы, что им нравилось или, наоборот, что не
нравилось, что они ели и пили и чего не ели и не пили,  как  развлекались.
На каждого приглашенного она заводила  особую  карточку.  Гостям  льстило,
когда они замечали, что им предлагают любимый сорт бренди, вина или  виски
или угощают любимыми сигаретами. С каждым из них Элизабет обсуждала именно
те вопросы, которые их больше всего занимали.
     Рис бывал на большинстве из этих приемов и всякий  раз  появлялся  на
них с новой красивой девушкой. Элизабет всех их ненавидела и  пыталась  им
подражать. Если Рис приводил  девушку,  у  которой  волосы  были  заколоты
сзади, Элизабет немедленно делала себе такую  же  прическу.  Она  пыталась
вести себя так, как вели себя его избранницы, одеваться так, как одевались
они. Но на Риса, это, видимо, не  производило  никакого  впечатления.  Он,
казалось, ничего этого не замечал.
     Расстроенная, Элизабет, решила быть самой собой.
     В то утро, когда ей исполнился двадцать один год, отец сказал  ей  за
завтраком:
     - Закажи на вечер билеты в театр. После этого отужинаем  в  "Двадцать
первом".
     "Он помнит!" - подумала Элизабет, и сердце ее радостно забилось.
     Но отец продолжал:
     - Нас будет двенадцать человек. Мы  будем  работать  над  боливийским
контрактом.
     Она не напомнила  ему  о  дне  рождения.  Пришло,  правда,  несколько
поздравительных  телеграмм  от  бывших   одноклассниц.   И   все.   Ничего
необычного, по крайней мере, до шести часов вечера не произошло, когда  на
ее имя вдруг прибыл огромный букет цветов. Элизабет была уверена, что  это
подарок отца. Но карточка гласила: "Прекрасной леди  в  прекрасный  день".
Внизу стояла подпись: "Рис".
     В семь часов вечера,  уходя  в  театр,  отец  заметил  букет,  сказал
рассеянно:
     - Что, поклонник объявился?
     Элизабет подмывало сказать, что букет - подарок ко дню  рождения,  но
что проку? Бессмысленно напоминать тому, кого  любишь,  что  сегодня  день
твоего рождения.
     Когда отец уехал, стало пусто и  надо  было  как-то  провести  вечер.
Двадцать первый год жизни всегда казался ей каким-то очень важным рубежом.
Год совершеннолетия, обретения свободы, превращения в женщину.  Вот  он  и
настал, этот волшебный день, но она чувствовала себя так же, как  год  или
два тому назад. Почему он не вспомнил? Интересно, вспомнил бы он, если  бы
она была сыном, а не дочерью?
     Неслышно  возник  дворецкий,  спросил,  не  подавать  ли  обед.  Есть
Элизабет не хотелось. Она чувствовала себя  всеми  покинутой  и  одинокой.
Знала, что жалеет себя, но жалость простиралась дальше,  чем  сегодняшний,
неотпразднованный день рождения. В нем слились все одиноко проведенные дни
рождения в прошлом,  все  страдания  несчастного  ребенка,  выросшего  без
материнской ласки, до которого никому нет дела.  В  десять  часов  вечера,
когда она уже переоделась в ночную сорочку и  сидела  одна  с  потушенными
огнями в гостиной, чей-то голос сказал:
     - С днем рождения!
     Вспыхнул свет, на пороге стоял Рис. Он  подошел  к  ней  и  сказал  с
укоризной:
     - Так дело не пойдет. Разве так следует отмечать свое совершеннолетие
или таких дней у тебя будет еще много?
     - Я... я думала, ты с отцом в театре? - смущенно сказала Элизабет.
     - Я и был там. Он сказал, что ты сидишь дома одна. Одевайся, мы  едем
ужинать.
     Элизабет отрицательно покачала головой. Она не желала, чтобы  до  нее
снисходили.
     - Спасибо, Рис. Я не голодна.
     - А я голоден, я есть один не могу. Даю тебе пять минут на  одевание,
или поедешь, в чем одета.
     В вагоне-ресторане на Лонг-Айленде они  заказали  гамбургеры,  острый
красный перец, жареный лук по-французски и крепкое пиво и все время,  пока
ели, говорили, и этот ужин показался  Элизабет  в  тысячу  раз  вкуснее  и
интереснее, чем тот их ужин в "Максиме". Рис уделил ей все свое  внимание,
и она поняла, почему он так нравился женщинам. Не только потому,  что  был
дьявольски красив. А потому еще, что ему  самому  нравилось  ухаживать  за
женщинами, он их искренне любил, и они платили ему той же монетой.  С  ним
Элизабет чувствовала себя единственной женщиной, ради которой он готов был
забыть все на свете. Оттого-то думала Элизабет, женщины и сходят по нему с
ума.
     Рис немного рассказал ей о своем детстве в Уэльсе, и в его устах  оно
выглядело   забавным,   чудным   и   наполненным    самыми    невероятными
приключениями.
     - Я сбежал из дому,  -  рассказывал  Рис,  -  потому  что  желал  все
увидеть, все испробовать. Я хотел быть всеми теми, с кем  сталкивала  меня
судьба. Мне было слишком мало  _м_е_н_я  _с_а_м_о_г_о_.  Может,  тебе  это
непонятно?
     О, как ей это было близко и понятно!
     - Я работал в парках и на пляжах, а однажды  летом  устроился  катать
туристов на кораблях по Розили, и...
     - Стоп, стоп, стоп, - перебила его Элизабет. - Что такое Розили и что
такое коракль?
     - Розили - это быстрая, бурная речушка с  массой  опасных  порогов  и
стремнин. Коракли -  это  каноэ,  сделанные  из  дощатых  остовов,  обитых
водонепроницаемыми звериными шкурами, в Уэльсе  ими  пользовались  еще  до
римских завоеваний. Ты бывала когда-нибудь в Уэльсе?
     Она отрицательно покачала головой.
     - Тебе там понравится.
     Она в этом не сомневалась.
     - В долине Ниты есть водопад, красивее которого в мире  не  найти.  А
какие прелестные уголки: Абериди и Кербуади, Портклес и  Ллангвм  Учаф.  -
Непонятные слова звучали как музыка. -  Это  дикая,  непокоренная  страна,
полная волшебных неожиданностей.
     - Но все же ты сбежал оттуда.
     Рис улыбнулся и сказал:
     - Меня толкала жажда. Я хотел владеть миром.
     Но он не сказал ей, что жажда эта и поныне не была утолена.


     В течение  трех  последующих  лет  Элизабет  стала  для  отца  просто
незаменимой. В ее задачу входило делать его жизнь  комфортабельной,  чтобы
он мог заниматься главным в ней - делом. То, как она сможет справиться  со
своей задачей, полностью зависело от  нее  самой.  Она  сама  увольняла  и
набирала слуг, готовила  к  его  визиту  и  закрывала  после  его  отъезда
различные дома, которые  ему  были  в  тот  или  иной  момент  необходимы,
организовывала и руководила всеми его официальными приемами.
     Более того, она стала его глазами и ушами. После  какой-либо  деловой
встречи Сэм обычно спрашивал мнение Элизабет о том  или  ином  собеседнике
или объяснял ей, почему во время встречи поступил так, а не иначе.  На  ее
глазах он принимал  решения,  которые  затрагивали  жизни  сотен  людей  и
вовлекали в оборот сотни миллиардов долларов.  Она  была  свидетелем,  как
главы государств просили Сэма Роффа дать согласие на открытие у них одного
из своих заводов или умоляли его в тех случаях,  когда  он  хотел  закрыть
завод, не делать этого.
     После одной из таких встреч Элизабет сказала:
     - В это  трудно  поверить.  Но  у  меня  такое  впечатление,  что  ты
руководишь целым государством.
     Отец рассмеялся и ответил:
     - Прибыли "Роффа и сыновей" превышают доходы большинства стран мира.
     Во время поездок с отцом она заново перезнакомилась со всеми  членами
семьи Роффов, своими кузинами и кузенами, их мужьями и женами.
     В юности Элизабет виделась с ними  во  время  праздников,  когда  они
собирались в одном из домов отца или  когда  во  время  коротких  школьных
каникул она ездила в гости к кому-либо из них.
     Самыми веселыми, общительными и дружелюбными  были  Симонетта  и  Иво
Палацци. С Иво Палацци Элизабет всегда чувствовала  себя  особой  женского
пола. Иво заведовал итальянским филиалом "Роффа и  сыновей"  и  делал  это
весьма успешно. Он легко сходился с людьми, и они любили иметь с ним дело.
Элизабет запомнила слова своей одноклассницы, которая познакомилась с Иво:
     - Знаешь, почему мне нравится Иво? Потому что он очаровашка.
     Это было точно подмечено: очаровашка!
     В Париже Элизабет  встречалась  с  Эленой  Рофф-Мартель  и  ее  мужем
Шарлем. Элизабет так и не смогла сблизиться с Эленой и всегда  чувствовала
себя немного натянуто в ее присутствии, хотя Элена  неплохо  относилась  к
ней. Стена холодной непроницаемости, окружавшая ее кузину, так и  осталась
неразрушенной.  Шарль  являлся  главой  французского  филиала   "Роффа   и
сыновей". Он был знающим и компетентным работником, но отец не раз говорил
в присутствии Элизабет, что ему не хватает напористости.  Он  был  хорошим
исполнителем приказов, но их инициатором - никогда. Сэм, однако, не трогал
его,  так  как  французский  филиал  фирмы  все  же  процветал.   Элизабет
подозревала, что  в  этом  успехе  не  последняя  роль  принадлежит  Элене
Рофф-Мартель.
     Нравились Элизабет Анна Рофф-Гасснер и ее муж Вальтер. Элизабет знала
семейную сплетню, что Анна Рофф вышла замуж за человека по положению  ниже
себя. Вальтер Гасснер  считался  в  семье  паршивой  овцой,  охотником  за
приданным, женившемся ради денег на женщине много лет старше  себя,  да  к
тому  же  некрасивой.  С  последним  Элизабет  не  была   согласна.   Анна
представлялась ей застенчивой, чуткой натурой, немного не от мира  сего  и
напуганной жизнью. Вальтер понравился Элизабет с первого взгляда.  Он  был
похож на кинозвезду, но в нем не было ни чванства,  ни  пустозвонства.  Он
казался по-настоящему влюбленным в Анну, и  Элизабет  отказывалась  верить
ужасным слухам, которые о нем ходили. Из всех своих родственников Элизабет
больше всего полюбила Алека Николза.  Его  мать,  Рофф  по  происхождению,
вышла замуж за сэра Джорджа Николза, баронета. Именно к  Алеку,  когда  ей
бывало  трудно,  обращалась  за  помощью  Элизабет.  Он  казался  девочке,
возможно, потому что был чутким и мягким человеком, ее ровней, и это очень
льстило самолюбию Алека.  Он  всегда  уважительно  обращался  с  Элизабет,
всегда готов был прийти ей на помощь  или  дать  дельный  совет.  Элизабет
помнила, как однажды, в момент полнейшего отчаяния, она решила убежать  из
дому. Уже запаковав в чемодан свои вещи,  она  решила  позвонить  Алеку  в
Лондон, чтобы попрощаться. У него в это время  шло  совещание,  но  он  не
бросил трубку и проговорил с Элизабет  более  часа.  Таким  был  сэр  Алек
Николз. Но не такой была его жена Вивиан. Там, где Алек был великолепным и
заботливым,  она  была  себялюбкой  и  пренебрежительной  к  людям.  Более
эгоистичной женщины Элизабет никогда не доводилось встречать.
     Много лет тому назад приехав на уик-энд в их поместье в  Глостершире,
Элизабет отправилась на пикник. Начался дождь,  и  ей  пришлось  вернуться
домой раньше, чем предполагалось. В дом она вошла с черного входа и, когда
пробегала  через  прихожую,  услышала  громкие  голоса,  доносившиеся   из
кабинета.
     - Мне надоело быть нянькой, - кричала Вивиан. - Бери свою драгоценную
племянницу и сам возись с ней. Я  еду  в  Лондон,  у  меня  там  назначена
встреча.
     - Ну так отмени ее, Вив. Ребенок у нас  пробудет  еще  один  день,  и
она...
     - А мне начхать! Мне хочется сегодня мужика, и я его получу!
     - Вивиан, как тебе не стыдно!
     - Можешь заткнуть себе жопу своим стыдом! И не  суйся  больше  в  мою
жизнь!
     С этими  словами  Вивиан  вылетела  из  кабинета  и,  наткнувшись  на
остолбеневшую Элизабет, просюсюкала:
     - Так быстро вернулась, крошка?
     И не говоря больше ни слова, вихрем пронеслась вверх по лестнице.
     В дверях кабинета показался Алек.
     - Зайди, Элизабет.
     Нехотя она вошла в кабинет. Лицо  Алека  горело  от  стыда.  Элизабет
ужасно хотелось его как-нибудь утешить, но она не знала, как это  сделать,
чтобы не обидеть его. Алек подошел к длинному,  узкому  старинному  столу,
взял трубку, набил  ее  табаком  и  медленно  стал  раскуривать.  Элизабет
казалось, что он занимается этим целую вечность.
     - Ты должна понять Вивиан.
     - Это не мое дело, Алек, - начала Элизабет, - я...
     - В каком-то смысле и твое. Ведь мы - единая семья. Я не хочу,  чтобы
ты плохо думала о ней.
     Элизабет ушам своим не поверила. Алек пытался обелить  свою  жену.  И
это после того, что она только что слышала своими собственными ушами!
     - Иногда в браке, - медленно сказал Алек, - у мужа и жены могут  быть
разные потребности. - После неловкой паузы, словно найдя нужные слова,  он
добавил: - Я не хочу, чтобы ты плохо думала о Вивиан, потому что я... не в
силах удовлетворять некоторые ее нужды. Но она-то в этом не виновата.
     - Она часто уходит к другим мужчинам? - вырвалось у Элизабет.
     - Боюсь, что да.
     От этих слов Элизабет пришла в ужас.
     - Ну тогда брось ее!
     Он улыбнулся своей мягкой улыбкой.
     - Я не могу бросить ее, девочка моя. Видишь ли, я ее люблю.
     На следующий день Элизабет вернулась в школу. С  этого  времени  Алек
стал ей ближе всех остальных.


     Вот уже некоторое время Элизабет с беспокойством смотрела  на  своего
отца. Что-то явно тревожило и огорчало его, но Элизабет не могла  взять  в
толк, что именно. Когда она напрямую спросила его об  этом,  он  уклончиво
ответил:
     - Одна маленькая неувязочка. Вот разберусь, в чем дело, тогда скажу.
     Он стал скрытен, и Элизабет уже не могла, как раньше, копаться в  его
личных бумагах. Когда он сказал ей: "Завтра улетаю в Шамони, в горы",  она
очень обрадовалась. Она знала, что ему нужен отдых. Он  выглядел  усталым,
похудел и осунулся.
     - Я закажу тебе билет, - сказала Элизабет.
     - Не беспокойся. Уже заказан.
     Это было так не похоже на него.
     На следующее утро он вылетел в Шамони. В этот день она его  видела  в
последний раз.


     В затемненной спальне  Элизабет  переживала  прошлое.  Она  не  могла
свыкнуться с мыслью, что отца больше нет  на  свете,  ведь  он  был  такой
жизнелюб.
     Он был последним, если не считать ее, кто сохранил  семейную  фамилию
Роффов. Что же теперь станется с фирмой? Отец был обладателем контрольного
пакета акций. Интересно, кому он его завещал?
     Во второй половине следующего  дня  Элизабет  получила  исчерпывающий
ответ на этот вопрос. В доме появился личный адвокат Сэма.
     - Я захватил с  собой  копию  завещания,  оставленного  вашим  отцом.
Понимаю, что сейчас не время говорить об  этом,  но  считаю  своим  долгом
немедленно  уведомить  вас,  что  вы  единственная  его  наследница.   Это
означает, что контрольный пакет акций "Роффа и сыновей" находится в  ваших
руках.
     В это трудно поверить. Не  станет  же  _о_н_а  _л_и_ч_н_о_  управлять
концерном!
     - Почему? - спросила она. - Почему у меня?
     Адвокат немного замялся, потом сказал:
     - Могу я быть откровенным,  мисс  Рофф?  Ваш  отец  был  относительно
молод. Уверен, он надеялся еще долго прожить. Со временем, полагаю, он  бы
составил другое завещание и назначил  бы  сам  своего  преемника  на  пост
президента фирмы.  Но,  видимо,  он  еще  не  успел  решить,  кого  именно
оставить. - Адвокат пожал плечами. - Но это все из области  предположений.
Реально же то, что теперь контрольный  пакет  акций  в  ваших  руках.  Вам
решать, что с ним делать и кому его передать.  -  Он  несколько  мгновений
испытующе смотрел на нее, потом продолжил: - В Совет директоров  "Роффа  и
сыновей" еще никогда не входила женщина, но, как бы там  ни  было,  именно
вам придется занять теперь в нем место своего отца. В ближайшую пятницу  в
Цюрихе  состоится  экстренное  совещание  Совета.  Вы   сможете   на   нем
присутствовать?
     Сэм наверняка хотел бы, чтобы она непременно была там.
     И старик Сэмюэль желал бы того же.
     - Непременно, - ответила адвокату Элизабет.









     В спальне, арендованной  квартиры  на  Руа  дос  Бомберос,  одной  из
извилистых, мрачных улочек в трущобах Альто Эсторил,  шли  съемки  эпизода
фильма. В комнате находилось четверо. У кинокамеры  оператор,  на  кровати
двое занятых в эпизоде актеров: мужчина средних лет и молодая блондинка  с
великолепной фигурой. На ней ничего не  было,  кроме  ярко-красной  ленты,
повязанной  на  шее.  Мужчина  был  огромен:  с  модными  плечами   борца,
мускулистой, бочкообразной, до неприличия  безволосой  грудью.  Его  член,
даже в состоянии покоя, казался огромным. Четвертым  в  комнате  находился
зритель, сидевший в темном углу в надвинутой на лоб  широкополой  шляпе  и
черных очках.
     Оператор  вопросительно  посмотрел  в  его  сторону,  и  тот  кивнул.
Оператор нажал на кнопку, и камера застрекотала.
     - Внимание. Начали! - скомандовал он актерам.
     Мужчина встал на колени рядом с блондинкой, и та взяла  его  пенис  в
рот. Он тотчас начал вставать. Блондинка вынула его изо рта и сказала:
     - Боже, до чего же он огромен!
     - Суй его в нее! - приказал оператор.
     Мужчина улегся на блондинку и сунул пенис промеж ее ног.
     - Осторожнее, милок. - Тон ее был резким и раздраженным.
     - Делай вид, что тебе это нравится.
     - Как? Он же размером с е... арбуз.
     Зритель, подавшись вперед, не отрываясь следил  за  каждым  движением
пары. Девушка сказала:
     - Боже, до чего же хорошо. Только ради бога, беби, не спеши.
     Зритель, глядя на кровать, задышал чаще и прерывистее.  Девушка  была
третьей по счету, и во много раз красивее, чем предыдущие.
     Вскрикивая, она теперь металась в постели из стороны в сторону.
     - О-о, только не останавливайся!
     Она обхватила бедра мужчины и с силой притянула его к себе.  Ритм  ее
партнера стал более мощным и интенсивным, он словно наносил ей своим телом
частые, сильные удары. Ее движения  убыстрились,  ногти  впились  в  голую
спину мужчины.
     - О-о, - стонала она. - О, я кончаю.
     Оператор оглянулся на зрителя, и  тот,  сверкая  глазами  за  черными
стеклами, утвердительно кивнул.
     Девушка в тисках своего блаженства и неистового  безумства,  даже  не
расслышала, что он сказал. Когда наслаждение, волной  накатившее  на  нее,
отразилось в  счастливой  улыбке  на  ее  лице  и  тело  задрожало  мелкой
трепетной дрожью, огромные руки мужчины сомкнулись на  ее  горле  и  стали
стискивать его, не давая ей дышать. Она сначала с недоумением  подняла  на
него глаза, но когда  осознала,  что  происходит,  они  вдруг  наполнились
ужасом.
     В мозгу зрителя звенело: "Вот этот миг! Боже  мой!  Какие  глаза!"  В
глазах ее застыл ужас. Она безуспешно пыталась оторвать  от  своего  горла
стиснувшие его стальные  пальцы.  Тело  ее  еще  содрогалось  в  блаженных
спазмах  сексуального  наслаждения,  и   судороги   оргазма   и   судороги
предсмертной агонии слились воедино.
     Тело зрителя было покрыто потом.  Возбуждение  до  краев  переполняло
его. Девушка умирала в миг наивысшего  блаженства  жизни,  глядя  прямо  в
глаза смерти. И это было прекрасно!
     Но вот наступил конец. Зритель, тяжело и прерывисто дыша,  изнемогший
от наслаждения, устало откинулся на стуле. Девушка была наказана.
     Зритель чувствовал себя богом.





     Главная штаб-квартира "Роффа и сыновей"  раскинулась  на  шестидесяти
акрах   земли   вдоль   Шпреттенбах   на    западной    окраине    Цюриха.
Административное, в двенадцать этажей здание возвышалось над  жавшимися  к
нему снизу постройками для научных исследований, производственными цехами,
экспериментальными   лабораториями,   складами    и    сетью    подъездных
железнодорожных путей. Это был мозговой центр обширной  империи  "Роффа  и
сыновей".
     Вестибюль здания, окрашенный в зеленые и белые  тона,  был  обставлен
ультрасовременной  датской  мебелью.  За   стеклянной   конторкой   сидела
женщина-администратор, и тех, кого она впускала внутрь здания, обязательно
сопровождали  специальные   служащие.   Справа,   в   глубине   вестибюля,
располагалось несколько пассажирских лифтов  и  специальный  экспресс-лифт
для президента концерна.
     В это утро экспресс-лифт с небольшими  промежутками  поднимал  наверх
членов Совета директоров. В течение последних нескольких часов самолетами,
вертолетами и на лимузинах они прибыли сюда из различных  частей  света  и
теперь   все   вместе   находились   в   просторном,   отделанном    дубом
конференц-зале: сэр Алек Николз, Вальтер  Гасснер,  Иво  Палацци  и  Шарль
Мартель. Единственным из присутствующих в  зале,  кто  не  являлся  членом
Совета, был Рис Уильямз.
     На столике в изобилии стояли закуски и напитки, но  никто  к  ним  не
притрагивался. Все они нервничали, были  напряжены,  и  каждый  был  занят
своей собственной проблемой.
     В зал вошла Кэйт Эрлинг, немолодая, но энергичная и знающая свое дело
швейцарка.
     - Прибыла машина мисс Рофф.
     Глаза ее быстро обежали зал, чтобы удостовериться все ли на  месте  -
ручки, блокноты, полны ли серебряные графины с водой, поставленные на стол
перед каждым из членов Совета,  приготовлены  ли  сигареты,  пепельницы  и
спички. Кэйт Эрлинг в течение пятнадцати лет была секретарем  Сэма  Роффа.
То, что он был мертв, не могло служить для нее причиной  безответственного
отношения к своим обязанностям. Удовлетворенная,  она  кивнула  головой  и
удалилась.
     Внизу перед административным зданием остановился лимузин, и  из  него
вышла Элизабет Рофф. На ней  был  строгих  линий  черный  костюм  и  белая
блузка. На лице полностью  отсутствовала  косметика.  Она  выглядела  явно
моложе своих двадцати четырех лет, очень хрупкой и легко ранимой.
     Пресса уже ждала ее. Едва она направилась в сторону  здания,  как  со
всех сторон ее тотчас обступили теле-,  радио-,  и  газетные  репортеры  с
фотоаппаратами и микрофонами.
     - Представитель "L'Europeo", мисс Рофф. Хотелось бы узнать,  кто,  по
вашему мнению, займет в концерне место вашего отца, в связи...
     - Взгляните сюда, мисс Рофф. Улыбнитесь-ка нашим читателям.
     - Ассошиэйтед Пресс, мисс Рофф. Что вам известно о завещании отца?
     - "Нью-Йорк дейли  ньюз".  Ваш  отец,  насколько  нам  известно,  был
опытным альпинистом. Выяснилось, каким образом...
     - "Уолл-стрит джорнел". Не могли бы вы рассказать  более  подробно  о
финансовом состоянии концерна?
     - Представитель  "Лондон  таймз".  Мы  собираемся  поместить  большой
материал о "Рофф и...
     Элизабет с трудом,  с  помощью  трех  охранников,  налево  и  направо
расталкивающих репортеров, пробивалась сквозь толпы к вестибюлю.
     - Еще один снимочек, мисс Рофф...
     Элизабет уже скрылась в лифте. Двери  автоматически  сомкнулись.  Она
глубоко вздохнула и огорченно подумала: "Сэм мертв, что им  всем  от  меня
надо?"
     Несколько секунд спустя Элизабет уже входила в конференц-зал.  Первым
ее приветствовал Алек Николз. Застенчиво притянув ее к себе, он сказал:
     - Прими мое самое глубокое соболезнование, Элизабет. Это поразило нас
как громом. Мы с Вивиан пытались дозвониться к тебе, но...
     - Я знаю. Спасибо, Алек. И за письмо спасибо.
     Подошел Иво Палацци и поцеловал ее в обе щеки.
     - Что я могу сказать, cara? Ты-то хоть в порядке?
     - Да, все в норме. Спасибо, Иво. - Она обернулась. - Привет, Шарль.
     - Элизабет, мы с Эленой просто места себе не  находим.  Можем  ли  мы
чем-нибудь...
     - Спасибо.
     К Элизабет подошел Вальтер Гасснер и, смущаясь, сказал:
     - Анна и я выражаем тебе глубокое соболезнование в связи  с  кончиной
отца.
     Она не желала быть здесь, где все, буквально каждая мелочь, так  живо
напоминало ей об отце. Ей хотелось убежать, поскорее остаться одной.
     Рис  Уильямз  стоял  немного  в  стороне,  внимательно  наблюдая   за
выражением лица Элизабет. "Если они сейчас же не прекратят, - подумал  он,
- она этого не выдержит и  расплачется".  Он  плечом  двинулся  сквозь  их
плотно стоявшую группу, протянул ей руку и сказал:
     - Привет, Лиз.
     - Привет, Рис.
     В последний раз она видела его, когда он принес  ей  весть  о  смерти
Сэма. А казалось, что прошло несколько лет  или  всего  несколько  секунд.
Однако с тех пор не прошло и недели.
     Рис понимал, как трудно Элизабет сохранять  самообладание.  И  потому
деловито сказал:
     - Поскольку все в  сборе,  предлагаю  незамедлительно  начать.  -  Он
улыбнулся. - Это не займет много времени.
     Она благодарно улыбнулась ему. Мужчины заняли свои места за  большим,
прямоугольной формы дубовым столом. Рис подвел Элизабет к месту президента
во главе стола и пододвинул ей стул. "Стул отца", - мелькнуло в  голове  у
Элизабет.  Здесь  он  сидел  в  качестве  бессменного  представителя  всех
совещаний.
     Шарль сказал:
     - Так как у нас нет... - Он спохватился и обернулся к Алеку. - Отчего
бы вам не повести это совещание?
     Алек оглядел всех присутствующих. Никто не возражал.
     - Хорошо.
     Он нажал на кнопку на столе, и с блокнотом  в  руке  в  конференц-зал
вернулась Кейт  Эрлинг.  Закрыв  за  собой  дверь,  она  села  на  стул  и
приготовилась писать.
     Алек заговорил:
     - Полагаю, что в данных обстоятельствах обойдемся без  формальностей.
Мы понесли тяжелую утрату. Но,  -  как  бы  извиняясь  за  то,  что  хочет
сказать, он взглянул в сторону Элизабет, -  самое  главное  сейчас  -  это
показать всему миру, что "Рофф и сыновья" все так же сильны.
     D'accord. А то нас в прессе уже травят, как клопов, -  угрюмо  сказал
Шарль.
     Элизабет быстро посмотрела в его сторону.
     - Почему?
     - Сейчас у фирмы масса неприятностей, Лиз - пояснил Рис. - Мы по  уши
увязли  в  судебной  тяжбе,  назначена   правительственная   комиссия   по
расследованию нашей деятельности,  и  некоторые  банки  оказывают  на  нас
довольно сильное давление.  Все  это  отрицательно  сказывается  на  нашей
репутации. Люди покупают лекарства, потому что доверяют фирме, которая  их
изготовляет. Если мы потеряем это доверие, мы потеряем клиентов.
     - И тем не менее у  нас  нет  проблем,  которые  было  бы  невозможно
разрешить. Главное - это немедленно реорганизовать фирму, -  бодро  заявил
Иво.
     - Каким образом? - спросила Элизабет.
     - Продав часть акций на сторону, - ответил Вальтер.
     Шарль подхватил:
     - Тем самым мы сможем быстро погасить долги в банках,  и  у  нас  еще
останется достаточно денег...
     Элизабет посмотрела в сторону Алека.
     - Ты тоже так думаешь?
     - Мы все так думаем, Элизабет.
     Она в задумчивости откинулась на спинку стула. Рис  собрал  кое-какие
бумаги, лежавшие перед ним, поднялся со своего места и  положил  их  перед
Элизабет.
     - Я подготовил  все  необходимые  документы.  Требуется  только  твоя
подпись.
     Элизабет мельком взглянула на лежащие перед ней бумаги.
     - Подпишу их, а дальше что?
     Заговорил Шарль:
     -  Примерно  с  полдюжины  международных   брокерских   фирм   готовы
сформировать  консорциум,  чтобы  гарантировать  размещение   акций.   Они
согласятся на цены, которые назначим мы. Среди покупателей могут оказаться
как крупные фирмы, так и частные лица.
     - Под крупными фирмами вы имеете в виду банки и страховые компании? -
спросила Элизабет.
     Шарль утвердительно кивнул головой:
     - Именно их.
     - И они назначат своих директоров в Совет.
     - Это обычная практика.
     - Другими словами, именно они будут контролировать "Роффа и сыновей",
- констатировала Элизабет.
     - Мы все также останемся в Совете, - вмешался Иво.
     Элизабет повернулась к Шарлю.
     - Вы сказали, что консорциум биржевиков готов немедленно  вступить  в
дело.
     Шарль утвердительно кивнул головой.
     - Так почему же они до сих пор не сделали это?
     Он озадаченно посмотрел на нее:
     - Не понимаю, что вы имеете в виду?
     - Если все согласны, что для концерна лучшим  выходом  в  создавшейся
ситуации будет выдача его в руки посторонним, не  имеющим  к  нашей  семье
никакого отношения, почему же это не было сделано раньше?
     Наступило неловкое молчание. Наконец Иво сказал:
     - Решение должно быть единогласным. Согласны должны  быть  все  члены
Совета без исключения.
     - Кто же был не согласен? - спросила Элизабет.
     На этот раз молчание было более длительным.
     Наконец Рис прервал его:
     - Сэм.
     И Элизабет вдруг поняла, что показалось ей странным и необъяснимым  в
первые минуты  пребывания  в  этой  комнате.  Они  все  выражали  ей  свое
соболезнование, говорили о том, как тяжело переживают ее утрату,  о  горе,
переполнявшем их сердца, и в то же время атмосфера в  конференц-зале  была
словно  наэлектризована,  чувствовалось  едва  скрытое  возбуждение  от...
Странно,  но  самым  адекватным  определением  этого  состояния,  подумала
Элизабет, было выражение "близкая победа".  У  них  уже  были  готовы  все
документы. "Требуется только твоя подпись". Но если решение, которого  они
добивались от нее, было единственно верным, почему же отец возражал против
него? Этот вопрос она задала вслух.
     - У Сэма были свои соображения, - пояснил Вальтер. - Ваш отец  иногда
бывал очень несговорчив.
     "Как  старый  Сэмюэль",  -  подумала  Элизабет.  Никогда  не  следует
впускать сытого лиса в курятник. В один прекрасный день он  проголодается.
Потому-то Сэм отказывался продавать акции на сторону. У него, видимо, были
до этого веские основания.
     Заговорил Иво:
     - Поверь мне, cara, лучше оставь это дело нам. Тебе  не  понять  всех
его тонкостей.
     На что Элизабет спокойно возразила:
     - А понять хотелось бы.
     - Зачем забивать себе голову всякой ерундой?  -  вступил  Вальтер.  -
Когда ваши акции будут проданы, вы получите огромную сумму денег -  вам  и
за всю жизнь их не истратить. Можно куда угодно поехать и жить  припеваючи
до конца дней.
     Вальтер говорил правду. Какое ей до всего дело? Надо просто подписать
все лежавшие перед ней листки и бежать отсюда.
     - Элизабет, мы напрасно теряем время. У  тебя  нет  иного  выбора,  -
нетерпеливо сказал Шарль.
     Но именно в это мгновение Элизабет поняла, что у нее есть выбор.  Как
был выбор и у отца. Либо она сбежит отсюда и позволит им делать  с  фирмой
все, что вздумается, либо она останется и  выяснит,  почему  они  все  так
дружно хотят получить право продавать акции на сторону, почему так  дружно
давят на нее. И давление это было столь мощным, что  она  почти  физически
ощущала его на себе. Казалось, что все присутствующие мысленно внушали  ей
немедленно поставить свою подпись под документами.
     Она бросила взгляд в сторону Риса, пытаясь проникнуть в его мысли. Но
выражение его лица было непроницаемым. Элизабет посмотрела на Кейт Эрлинг.
Много лет она была секретарем Сэма. Элизабет очень бы хотелось  поговорить
с ней наедине. Все  они  выжидательно  смотрели  на  Элизабет,  ожидая  ее
решения.
     - Я не стану их подписывать, - заявила она. - Во  всяком  случае,  не
сейчас.
     Все  ошеломленно  уставились  на  нее.  Воцарилась  гробовая  тишина.
Наконец Вальтер выдавил из себя:
     - Я не понимаю, Элизабет. - Лицо его было пепельно-серого цвета. - Но
у тебя нет другого выхода. Ты должна их подписать.
     - Вальтер прав. Ты должна это сделать, - зло проговорил Шарль.
     Они заговорили разом, возбужденно, сбивчиво, силясь  бурным  натиском
слов заставить Элизабет изменить решение.
     - Но почему ты не желаешь их подписывать? - горячился Иво.
     Она не могла заявить им: "Потому что мой отец отказался это  сделать.
Потому что вы уж слишком торопите меня". Она инстинктивно чувствовала, что
здесь что-то не так, какая-то тайна, и  хотела  во  что  бы  то  ни  стало
выяснить, в чем дело. Поэтому она просто сказала:
     - Мне нужно некоторое время, чтобы решить окончательно.
     Мужчины переглянулись.
     - А сколько времени, cara? - спросил Иво.
     - Пока не знаю. Я хотела бы взвесить все  "за"  и  "против",  оценить
возможные последствия.
     - Черт побери, - взорвался Вальтер, - но мы же не можем...
     - Полагаю, Элизабет права, - перебив его, отрезал Рис.
     Все присутствующие оглянулись на него. Рис продолжал, как ни в чем не
бывало:
     - Она имеет полное право лично разобраться в тех трудностях,  которые
переживает фирма, а затем уже принять решение.
     Его слова на какое-то время утихомирили бушевавшие страсти.
     - Согласен, - кивнул Алек.
     - Джентльмены, - с горечью сказал Шарль, - не важно, как мы  к  этому
относимся. Последнее слово все равно за Элизабет.
     Иво посмотрел на Элизабет:
     - Но решение, cara, должно быть быстрым.
     - Это я могу обещать, - сказала Элизабет.
     Они все смотрели на нее, каждый занятый своими мыслями. "О,  господи!
И ей придется умереть", - думал один из них.





     Элизабет была в ужасе.
     Она часто бывала в цюрихском штабе отца, но всегда в роли посетителя.
Власть находилась в его руках. Теперь она  перешла  к  ней.  Она  оглядела
огромный  кабинет  и  почувствовала  себя  узурпатором,  обманным  образом
захватившим эту власть. Кабинет был великолепно  отделан  Эрнстом  Холлем.
Вдали от нее, у противоположной стены, стоял  низкий  комод,  над  которым
висел пейзаж Милле. Неподалеку  от  камина  уютно  расположились  кожаный,
коричневато-желтого цвета диван, большой  стол,  за  которым  обычно  пили
кофе, и четыре  кресла.  Стены  были  сплошь  увешаны  картинами  Ренуара,
Шагала, Кли и двумя ранними Курбе. Массивный красного дерева рабочий стол.
Рядом с ним на пристенном столике - переговорный комплекс,  целая  батарея
телефонов  прямой  связи  с  управлениями  различных  компаний   концерна,
разбросанных по всему свету. Тут же два красных телефона правительственной
связи, сложная система внутренней связи, телетайп и  другое  оборудование.
Над рабочим столом портрет старого Сэмюэля Роффа.
     Боковая дверь вела в гардеробную со встроенными шкафами из  орехового
дерева с выдвижными ящиками. Кто-то предусмотрительно убрал одежду Сэма, и
Элизабет была благодарна  этому  человеку.  Она  прошла  через  выложенную
плиткой ванную комнату с мраморной ванной и отдельным душем. На вешалках с
подогревом висели свежие  турецкие  полотенца.  Аптечка  была  пуста.  Все
мелочи, так или иначе связанные с повседневной жизнью Сэма,  были  убраны.
Скорей всего, Кейт Эрлинг. Сама собой пришла мысль, что Кейт, видимо, была
влюблена в Сэма.
     Апартаменты   президента   включали   огромную    сауну,    прекрасно
укомплектованный спортивный  зал,  парикмахерскую  и  столовую,  способную
вместить  сразу  более  ста  человек.  Когда   устраивались   приемы   для
иностранных гостей, перед каждым из  них  в  специальных  вазочках  стояли
национальные флаги их стран.
     Кроме этого, была еще личная  столовая  Сэма,  со  вкусом  отделанная
настенной росписью.
     Кейт Эрлинг, объясняя в  свое  время  Элизабет  систему  обслуживания
президента, рассказывала:
     - В течение дня на кухне дежурят два шеф-повара и один - ночью.  Если
вы устраиваете званный ленч или  обед  более  чем  на  двенадцать  персон,
поваров необходимо предупреждать как минимум за два часа до приема.
     И вот теперь Элизабет сидит за рабочим  столом,  на  котором  грудами
лежат различные документы,  докладные  записки,  статистические  данные  и
отчеты, и не знает, с чего начать.
     Она подумала об отце, о том, как он уверенно сидел на этом  месте  за
столом, и ее охватило жгучее чувство безвозвратной потери. Сэм  был  таким
знающим и блестящим руководителем. Как ей его сейчас не хватало!
     Перед тем как Алек вернулся в Лондон, Элизабет успела переговорить  с
ним.
     - Не спеши, - посоветовал он. - И не обращай внимание на давление, от
кого бы оно ни исходило.
     Он прекрасно понял ее состояние.
     - Алек, как ты думаешь, мне надо соглашаться на продажу акций?
     Он неловко улыбнулся и сказал:
     - Увы, да, старушка, но ведь у меня могут быть свои  корыстные  цели,
не так ли? Наши акции для  нас  мертвый  груз,  пока  мы  сами  не  сможем
распоряжаться ими по своему усмотрению. Теперь решение за тобой.
     Сидя в одиночестве за столом в кабинете, Элизабет вновь перебирала  в
памяти весь разговор. Ее так и подмывало позвонить  Алеку  в  Лондон.  Она
скажет только, что изменила свое первоначальное решение, и убежит  отсюда.
Здесь ей не место. Из  всех  них  она  самая  неподходящая  кандидатура  в
вершители судеб концерна.
     Взгляд ее упал на ряд кнопок  внутренней  переговорной  системы.  Под
одной из них стояло  имя:  Рис  Уильямз.  Поколебавшись,  она  нажала  эту
кнопку.


     Рис сидел по другую  сторону  стола  и  внимательно  глядел  на  нее.
Элизабет знала, что он о ней думает, что они все о ней думают. Что  ей  не
место за этим столом.
     - Ну и бомбочку же ты подбросила на сегодняшнем совещании,  -  сказал
Рис.
     - Мне ужасно неловко, что всех расстроила.
     Он улыбнулся.
     - "Расстроила" не то слово. Ты повергла всех в состояние  шока.  Все,
казалось, шло как по маслу.  Уже  давно  были  заготовлены  заявления  для
прессы. - Он испытывающе посмотрел  ей  в  глаза.  -  Что  заставило  тебя
отказаться подписать бумаги, Лиз?
     Как могла она  объяснить,  что  какое-то  шестое  чувство,  интуиция,
остановило ее руку? Он поднимет ее на смех. Но ведь и Сэм ранее  отказался
разрешить продажу акций "Роффа и  сыновей"  на  сторону.  Надо  попытаться
выяснить, почему он сделал это. Словно прочитав ее мысли, Рис сказал:
     -  Твой  прапрадед,  создатель  фирмы,  сделал  ее  семейной,   чтобы
исключить возможность проникновения в  нее  чужаков.  Но  тогда  это  была
махонькая фирма. Времена изменились. Сейчас у вас  самый  большой  в  мире
аптечный магазин. Тот, кто займет место твоего отца в этом кресле,  должен
будет принимать окончательное решение. А это, поверь, очень тяжело и очень
ответственно.
     Она посмотрела на него и подумала: он иносказательно дает ей  понять,
что она занимает чужое место.
     - Я могу надеяться на твою помощь?
     - Ты же знаешь, что да.
     После  этих  слов  сразу  пришло  облегчение,  и  она  только  сейчас
осознала, как сильно рассчитывала на него.
     - Первым делом, - сказал Рис, - надо показать тебе  хотя  бы  здешние
фармацевтические  цеха.  Ты   хоть   представляешь   себе,   как   реально
функционирует компания?
     - Не очень.
     Это было неправдой. За последние несколько лет Элизабет  побывала  на
многих  совещаниях,  проводившихся  Сэмом,   и   неплохо   разбиралась   в
управленческом механизме "Роффа и сыновей", но  ей  хотелось  увидеть  его
глазами Риса.
     -  Мы  производим  не  только  лекарства,  Лиз.  Мы  выпускаем  также
химические препараты, духи, витамины, лосьоны и  пестициды.  Изготавливаем
косметику и биоэлектронное оборудование. У нас есть цеха  по  производству
пищи и отделения по выработке животных нитратов.
     Элизабет знала об этом, но Рис продолжал:
     -  Мы  издаем  медицинскую  литературу,   производим   лейкопластыри,
антикоррозийные и другие защитные пленки, и даже пластиковые бомбы.
     Элизабет чувствовала, что он сам загорается от своих слов: в них  она
расслышала непритворную гордость, и  это  странным  образом  напомнило  ей
отца.
     - "Рофф и сыновья" владеют заводами и дочерними  компаниями  в  более
чем ста странах. И все они посылают отчеты сюда, в этот кабинет.
     Он остановился, словно хотел уяснить, понимает ли она, что он имеет в
виду.
     - Старый Сэмюэль вошел в дело  с  одной  лошаденкой  и  ретортой  для
химического анализа. А теперь дело разрослось и превратилось в  шестьдесят
фармацевтических заводов,  разбросанных  по  всему  миру,  десять  научных
центров, в которых  соответственно  заняты  тысячи  рабочих,  продавцов  и
ученых, мужчин и женщин. За последний год в одних только  Штатах  лекарств
было куплено на четырнадцать миллиардов долларов - и  львиная  доля  этого
рынка сбыта наша.
     "И все же "Рофф и сыновья" оказались в долгах. Тут что-то не так".


     Рис провел  Элизабет  по  цехам  завода,  находившегося  при  главном
управлении фирмы. Цюрихское отделение концерна, включавшее  в  себя  около
дюжины фабрик, занимало на шестидесяти акрах земли  почти  семьдесят  пять
зданий. Это  был  своеобразный  замкнутый  микромир,  полностью  сам  себя
обеспечивающий.   Они   прошли   по   рабочим   цехам,   исследовательским
лабораториям, токсикологическим центрам, посетили складские помещения. Рис
показал  Элизабет  студии  звукозаписи  и  кинофабрики,  где   создавались
рекламные ролики, которые затем рассылались по всему миру.
     - Мы расходуем гораздо больше кинопленки, - говорил  он  Элизабет,  -
чем самые крупные студии в Голливуде.
     Они осмотрели  отделение  молекулярной  биологии  и  цех  по  разливу
готовых жидких препаратов, с потолка которого свисали пятьдесят гигантских
контейнеров из  нержавеющей  стали  с  внутренней  стеклянной  облицовкой,
наполненных готовой к отправке продукцией. Они побывали в маленьких цехах,
где порошок превращался в таблетки, которые затем запаковывали в фирменную
обертку с выдавленным на ней штампом "Рофф и сыновья"  и  в  расфасованном
виде отправлялись на склад.  И  в  течение  всего  процесса  изготовления,
упаковки и расфасовки рука человека ни  разу  не  касалась  лекарственного
препарата. Одни из них будут продаваться только по рецептам врача,  другие
пойдут в свободную продажу.
     Несколько небольших зданий  стояли  в  стороне  от  производственного
комплекса. Это был научный центр,  в  котором  работали  химики-аналитики,
паразитологи и патологи.
     - Здесь работают свыше трехсот ученых, - сказал Рис. - У  большинства
из  них   степень   доктора   химических   наук.   Хочешь   взглянуть   на
стомиллионнодолларовую комнату?
     Элизабет, заинтригованная, кивнула.
     Они подошли к небольшому кирпичному домику, у входа в  который  стоял
вооруженный револьвером полицейский. Рис предъявил ему свой пропуск, и они
с Элизабет вошли в длинный коридор, кончавшийся стальной дверью. Для того,
чтобы ее открыть, полицейскому пришлось использовать два разных  ключа.  В
комнате, куда вошли Элизабет и Рис, совсем не было  окон.  От  пола  и  до
потолка она была сплошь уставлена полками, на которых стояло  бесчисленное
множество разных бутылочек, скляночек, колб.
     - А почему ты назвал ее стомиллионнодолларовой?
     - Потому что на ее оборудование ушло ровно  сто  миллионов  долларов.
Видишь на полках все эти препараты? На них нет  названий,  только  номера.
Это то, что не попало на рынок. Наши неудачи.
     - На сто миллионов долларов?
     - На каждое  новое  лекарство,  которое  оказывается  удачным,  около
тысячи приходится отправлять на эти  полки.  Над  некоторыми  из  лекарств
ученые бились долгие десятилетия, и они все равно попали в эту комнату. Мы
иногда тратим от пяти до  десяти  миллионов  долларов  на  исследование  и
изготовление  одного  только  препарата,  а  потом  выясняется,   что   он
неэффективен  или  кто-то  уже  изготовил  его  раньше  нас.  Мы   их   не
выбрасываем, потому что среди наших ребят найдется мудрая голова,  которая
пойдет собственным путем, и тогда эти препараты могут ей сгодиться.
     Расходы на научные исследования поражали ее воображение.
     - Пошли, - сказал Рис, - покажу тебе еще одну комнату издержек.
     Они перешли в другое здание, на этот раз никем не охраняемое, и вошли
в комнату, также сплошь уставленную полками с бутылочками и скляночками.
     - Здесь мы регулярно теряем целое  состояние,  -  сказал  Рис,  -  но
планируем эту потерю заранее.
     - Непонятно.
     Рис подошел к одной из полок и снял  с  нее  бутылочку.  На  этикетке
стояло: "Ботулизм".
     - Знаешь, сколько случае заболевания ботулизмом было зарегистрировано
в прошлом году в Штатах? Двадцать пять. А  мы  тратим  миллионы  долларов,
чтобы это лекарство не сошло с производства.
     Он, не глядя, снял другую бутылочку.
     - Вот средство от бешенства.  И  так  далее.  Вся  комната  заполнена
препаратами  и  лекарствами  от  редких  заболеваний,  от   укусов   змей,
отравления ядовитыми растениями... Мы бесплатно поставляем их армиям  и  в
больницы. Это наш вклад в социальное благосостояние страны.
     - Это прекрасно, - сказала Элизабет.
     "Сэмюэлю это бы понравилось", - подумала она.
     Рис повел Элизабет в  облаточный  цех,  где  подаваемые  на  конвейер
пустые бутылочки  стерилизовались,  наполнялись  таблетками,  обклеивались
этикетками, закупоривались ватой, закрывались и запечатывались. И все  это
делалось с помощью автоматов.
     В комплекс  входили  также  стеклодувный  цех,  центр  архитектурного
планирования  и  отдел  по  недвижимости,  занятый   скупкой   земли   для
производственных нужд концерна.  В  одном  из  зданий  находились  десятки
людей,  писавших,  редактировавших  и  издававших  буклеты  на  пятидесяти
языках.
     Некоторые из цехов напоминали  Элизабет  оруэлловский  роман  "1984".
Стерилизационные помещения были залиты жутковатым ультрафиолетовым светом.
Соседние с ними  помещения  были  окрашены  в  различные  цвета  -  белый,
зеленый,  голубой,  -  и  рабочая  одежда  занятых  в   них   людей   была
соответствующего цвета. Если кому-либо  из  них  приходилось  входить  или
выходить  из  цеха,  они  могли   это   сделать,   только   пройдя   через
стерилизационное помещение. Рабочие в голубом на целый день  запирались  в
своей комнате. Перед обедом, или перерывом, или, если им понадобится выйти
в туалет,  они  обязаны  были  снять  с  себя  рабочую  одежду,  пройти  в
нейтральную зеленую зону и переодеться. По возвращении процесс  повторялся
в обратном порядке.
     - Думая, сейчас тебе станет еще интереснее, - сказал Рис.
     Они шли по серому коридору исследовательского блока. Подойдя к двери,
на которой висела табличка: "ВНИМАНИЕ! ПОСТОРОННИМ  ВХОД  ВОСПРЕЩЕН",  Рис
толкнул ее и пропустил Элизабет вперед. Пройдя затем через  другую  дверь,
они очутились в тускло освещенном помещении, заставленном сотнями клеток с
животными.  Воздух  здесь  был  спертым,  жарким  и  влажным,  и  Элизабет
показалось, что она попала в джунгли. Когда глаза ее привыкли к полумраку,
она разглядела в клетках обезьян, хомяков, кошек и белых мышей.  У  многих
из них на теле проступали зловещего вида шишки и нарывы. У некоторых  были
обриты головы, и из них торчали вживленные туда  электроды.  Некоторые  из
зверьков пищали или  без  умолку  тараторили,  взад  и  вперед  носясь  по
клеткам, другие были неподвижны и, казалось, находились в  бессознательном
состоянии. Шум и вонь были нестерпимы. Это был ад в  миниатюрке.  Элизабет
подошла к клетке, где сидел маленький белый котенок. Часть его мозга  была
оголена, и из нее в разные стороны торчало с дюжину тонких проволочек.
     - Что... для чего все это? - пролепетала Элизабет.
     Высокого  роста  бородатый  молодой  человек,  делавший  в   блокноте
какие-то пометки, пояснил:
     - Мы испытываем новый транквилизатор.
     - Надеюсь, испытания будут успешными, - сказала Элизабет. "Во  всяком
случае, мне бы он сейчас не помешал". И, пока ей совсем  не  стало  дурно,
она поспешила выйти из комнаты.
     Рис выскочил вслед за ней.
     - Тебе плохо?
     - Нет, все в порядке, -  набрав  в  грудь  побольше  воздуха,  слабым
голосом сказала Элизабет. - Неужели все это так необходимо?
     Рис с укоризной посмотрел на нее и ответил:
     - От этих опытов зависит жизнь  многих  людей.  Ты  только  представь
себе, что более трети  из  тех,  кто  родился  в  пятидесятые  годы,  живы
благодаря лекарствам. А ты говоришь, зачем опыты.
     Больше вопросов она ему не задавала.


     На осмотр только основных ключевых подразделений комплекса у них ушло
полных шесть дней. Элизабет чувствовала себя полностью разбитой, голова  у
нее шла кругом. А ведь она ознакомилась всего  лишь  с  одним  из  заводов
Роффа. А по белу свету таких вот заводов было понатыкано десятки, а  то  и
сотни.
     Поражали факты и цифры.
     - Чтобы в продажу поступило то или  иное  лекарство,  нам  необходимо
затратить от пяти до десяти лет на исследования, но даже и тогда из каждых
двух тысяч опытных образцов на рынок  поступает  лишь  три  апробированных
лекарственных препарата.
     - ...В одном только отделе контроля за качеством  продукции  "Рофф  и
сыновья" держат триста человек.
     -  ...Количество  рабочих,  занятых  в  концерне,  включая  все   его
зарубежные подразделения, достигает полумиллиона.
     - ...В прошлом году общий доход концерна составил...
     Элизабет слушала и с трудом переваривала цифры, которыми  без  устали
сыпал Рис. Она знала, что концерн огромен. Но слово "огромен" было слишком
абстрактным. Перевод его на конкретные количества занятых в  нем  людей  и
сумму денежного оборота поражал воображение.
     В ту ночь, лежа в постели и вспоминая  все,  что  видела  и  слышала,
Элизабет чувствовала, что явно села не в свои сани.
     Иво: Поверь мне, cara, правильнее будет позволить нам  самим  решить.
Ты в этом ни капельки не смыслишь.
     Алек: Думаю, что надо разрешить продажу, но у меня  ведь  могут  быть
свои интересы.
     Вальтер: Какой  вам  смысл  лезть  в  это  дело?  Получите  деньги  и
уезжайте, куда хотите, тратьте их в свое удовольствие.
     "Они  правы,   -   думала   Элизабет.   -   Надо   убираться   отсюда
подобру-поздорову, и пусть делают с фирмой, что хотят. Это дело мне не  по
плечу".
     Придя к такому решению, она почувствовала себя легко  и  свободно.  И
тотчас уснула.


     На следующий день,  в  пятницу,  начинался  уик-энд.  Когда  Элизабет
прибыла в свой кабинет, она тотчас послала за Рисом, чтобы объявить ему  о
своем решении.
     - Г-на Уильямза срочно вызвали в Найроби, - доложила Кейт  Эрлинг.  -
Он просил вам передать, что  вернется  во  вторник.  Может,  обратиться  к
кому-нибудь еще за помощью?
     Элизабет задумалась.
     - Соедините меня, пожалуйста, с сэром Алеком.
     - Хорошо,  мисс  Рофф,  -  сказала  Кейт,  затем,  немного  помешкав,
добавила: - Тут вам пришла посылка из полицейского управления. В ней  вещи
вашего отца, которые он захватил с собой в Шамони.
     Упоминание  о  Сэме  принесло  с   собой   острое   чувство   потери,
невосполнимой утраты.
     - Полиция просит извинить их, что не смогли  передать  вещи  лично  в
руки посланному вами человеку. Когда он прибыл за ними,  они  были  уже  в
пути.
     Элизабет нахмурилась.
     - Человек, которого я послала?
     - Да, которого вы послали в Шамони за вещами отца.
     - Но я никого не посылала в Шамони.
     Скорее всего какая-нибудь очередная бюрократическая путаница.
     - Где посылка?
     - Я положила вам ее в шкаф.
     В посылке находился чемодан с аккуратно сложенной в нем одеждой  Сэма
и закрытый плоский кейс, к одной из  сторон  которого  липкой  лентой  был
приклеен ключ. Скорее всего, отчеты. Надо будет передать Рису.  Затем  она
вспомнила, что он уехал. Ну что ж, решила она, она тоже уедет на  уик-энд.
Еще раз взглянув на кейс, подумала, что в нем могут быть и  сугубо  личные
вещи Сэма, Лучше все же выяснить, что там находится.
     Позвонила Кейт Эрлинг.
     - К сожалению, мисс Рофф, сэра Алека нет на месте.
     - Оставьте, пожалуйста, на его  имя  телефонограмму,  чтобы  позвонил
мне. Я буду  на  вилле  в  Сардинии.  Аналогичные  телефонограммы  пошлите
господину Палацци, господину Гасснеру и господину Мартелю.
     Она всем скажет, что с нее довольно, что они вольны продавать акции и
вообще делать с фирмой все, что захотят.
     Она с нетерпением ждала  уик-энда.  Вилла  стала  для  нее  убежищем,
своеобразным коконом, где она останется наедине с собой и сможет не  спеша
и спокойно поразмыслить о  своей  будущей  жизни.  События  так  быстро  и
нежданно накатились  на  нее,  что  у  нее  не  было  никакой  возможности
посмотреть на них в их истинном свете. Несчастный  случай  с  Сэмом  (мозг
Элизабет отказывался принимать слово "смерть"), наследование  контрольного
пакета акций "Роффа и сыновей", давление со стороны семьи,  чтобы  пустить
эти акции в свободную продажу. И наконец, сам концерн.  Держать  палец  на
пульсе этого громадного чудища, подмявшего под себя полмира, тут было  над
чем призадуматься.
     Когда вечером Элизабет улетела на Сардинию,  плоский  кейс  находился
при ней.





     Из аэропорта она поехала на такси. Вилла была закрыта  и  пуста,  так
как о приезде Элизабет никого не известила. Своим ключом она открыла дверь
и медленно прошла по просторным знакомым комнатам  и  вдруг  почувствовала
себя так, словно отсюда и  не  уезжала.  Только  сейчас  она  поняла,  как
скучала по этому месту. Ей казалось, что все, что у нее было счастливого в
детстве, было связано именно с виллой. Странно было в одиночестве  бродить
по этому лабиринту комнат, где всегда ключом била жизнь и то тут,  то  там
мелькал кто-либо из более чем полдюжины слуг, занятых каждый своим  делом:
уборкой, чисткой, приготовлением пищи. Теперь она была наедине с собой.
     Оставив кейс  Сэма  в  прихожей,  понесла  наверх  свой  чемодан.  По
укоренившейся за долгие годы привычке направилась к своей комнате,  но  на
полпути остановилась. В противоположном конце коридора находилась  комната
отца. Она повернулась и направилась прямо к ней. Медленно  отворив  дверь,
осторожно просунула голову внутрь, понимая, что там никого не могло  быть,
но под  влиянием  какого-то  атавистического  чувства  надеясь  увидеть  в
комнате отца и услышать его голос.
     Комната, естественно, была пуста, и в ней ничего не изменилось с  тех
пор, как Элизабет видела ее в последний свой приезд.  Там  стояли  большая
двухспальная кровать, красивый комод, туалетный  столик  с  зеркалом,  два
обитых материей удобных стула и кушетка рядом с камином. Поставив  на  пол
чемодан, Элизабет подошла  к  окну.  Плотно  закрытые  железные  ставни  и
наглухо  задернутые  занавески  не   пропускали   внутрь   лучи   позднего
сентябрьского солнца. Она широко распахнула окно, и мягкий свежий  осенний
горный воздух тотчас наполнил комнату. Теперь она будет спать здесь.
     Элизабет вернулась вниз и прошла в библиотеку. Села в одно из мягких,
обитых кожей кресел, и задумалась. В этом кресле обычно сидел Рис, когда о
чем-либо беседовал с отцом.
     Вспомнив о Рисе, она ужасно захотела, чтобы он был  сейчас  здесь.  В
памяти всплыла та ночь, когда после поездки в Париж он привез ее обратно в
школу и как она в своей  комнате  стала  писать  и  переписывать  заветное
"Миссис Рис Уильямз". Под влиянием внезапного порыва она подошла к  столу,
взяла ручку и написала:  "Миссис  Рис  Уильямз".  И  улыбнулась,  подумав:
"Интересно, сколько же еще дур вроде меня делают в это время то же самое?"
     Она  попыталась  отогнать  от  себя  мысли  о  Рисе,  но  они  упорно
отказывались уходить и странным  образом  согревали  ее  одиночество.  Она
встала и прошлась по дому. Зайдя на огромную кухню, внимательно  осмотрела
старомодную печку, топившуюся дровами, и две духовки.
     Затем пошла к холодильнику  и  открыла  его.  Холодильник  был  пуст.
Другого она и не ожидала увидеть. Но  именно  потому,  что  он  был  пуст,
Элизабет почувствовала, что голодна. Она стала шарить  по  буфетам.  Нашла
две маленькие консервные банки  тунца,  полбанки  кофе  и  нераспечатанную
пачку печенья. Если она собирается провести здесь весь уик-энд, решила про
себя Элизабет, надо позаботится о еде. Вместо того, чтобы по нескольку раз
в день катать в город, она лучше съездит в  Кали  ди  Вольпе  и  на  рынке
закупит все необходимое сразу на несколько дней.  Для  этих  целей  обычно
использовался маленький джип, и она решила проверить, стоит ли он на своем
месте под навесом. Она прошла на кухню, выйдя на заднее крыльцо,  толкнула
дверь, ведущую  под  навес,  и  убедилась,  что  он  там  -  в  целости  и
сохранности. Возвратившись на кухню,  подошла  к  одному  из  буфетов,  за
которым к стене были прибиты крючки с висевшими  на  них  ключами.  Каждый
ключ был снабжен биркой. Она нашла нужный ей ключ от джипа и вернулась под
навес. Но есть ли в баке бензин? Она повернула ключ зажигания  и  надавила
на стартер. Мотор ожил мгновенно.  Слава  богу,  одной  проблемой  меньше!
Утром она съездит в город и наберет все, что ей необходимо.
     Она вернулась в дом. Когда  проходила  по  выложенному  плиткой  полу
гостиной,  шаги  гулко  отдавались  в  пустом  помещении,  и   она   вновь
почувствовала себя одинокой. Ей ужасно захотелось, чтобы позвонил Алек,  и
не успела она об этом подумать, как раздался резкий телефонный звонок,  до
смерти напугавший ее. Она подошла к телефону и подняла трубку:
     - Алло.
     - Элизабет, это я, Алек.
     Элизабет рассмеялась.
     - Что же тут смешного?
     - Если я скажу тебе правду, ты не поверишь. Ты где?
     - В Глостере.
     Элизабет  охватило  непреодолимое  желание  немедленно  увидеть  его,
рассказать ему о своем решении относительно фирмы. Но не по телефону.
     - Алек, могу я тебя попросить об услуге?
     - Ты же знаешь, что да.
     - Ты можешь прилететь сюда на  уик-энд?  Мне  надо  кое-что  с  тобой
обсудить. После секундного молчания он сказал:
     - Конечно могу.
     Ни слова о том, что ему придется отложить все  встречи,  что  это  не
совсем удобно и так далее. Просто "конечно могу". В этом был весь Алек.
     Элизабет заставила себя сказать:
     - Не забудь прихватить с собой Вивиан.
     - Боюсь, что она не сможет приехать. Она... она очень занята.  Приеду
завтра утром, хорошо?
     - Прекрасно. Скажи мне точное время прибытия,  и  я  тебя  встречу  в
аэропорту.
     - Будет еще проще, если я доберусь к тебе на такси.
     - Ладно, будь по-твоему. Спасибо тебе, Алек. Огромное.
     Положив трубку на рычаг, она уже более не чувствовала себя одинокой.
     Она знала, что приняла верное решение. На этом  месте  она  оказалась
волею случая, и то только потому, что Сэм, так неожиданно умерев, не успел
назвать своего преемника.
     Интересно,  кто  станет  следующим  президентом  "Роффа  и  сыновей",
подумала она. Пусть решает Совет. Она попыталась взглянуть на это  решение
глазами Сэма, и первое имя, которое пришло ей в голову, было: Рис Уильямз.
Остальные  были  компетентны  каждый  в  своей  области,  но  только   Рис
досконально знал подноготную всех глобальных  операций  концерна.  Он  был
умен и деятелен. Но президентом он стать не мог. Так как не был Роффом или
женат на Рофф, он даже не мог входить в Совет в качестве его члена.
     Элизабет прошла в прихожую и  заметила  все  еще  лежавший  там  кейс
своего отца. Ее стали одолевать сомнения. Стоит ли вообще  его  открывать?
Утром она отдаст его Алеку, и дело с  концом.  Но  может  быть,  там  есть
что-либо сугубо личное, принадлежащее _т_о_л_ь_к_о_ ее отцу?  Она  отнесла
кейс в библиотеку, поставила на стол, сняла с ленты ключи  и  открыла  оба
замка. Внутри лежал огромный запечатанный конверт.  Вскрыв  его,  Элизабет
достала пачку отпечатанных на  машинке  листков  из  картонной  папки,  на
которой крупными буквами стояло:


                     В ОДНОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ.

     Вероятно, какой-то отчет, правда, без  подписи.  Элизабет  так  и  не
смогла обнаружить имени его составителя.  Она  пробежала  глазами  начало,
потом  стала  читать  медленнее  и  более  внимательно,  потом   и   вовсе
остановилась. Она глазам своим не поверила. Перенесла листочки  в  кресло,
сбросила с себя туфли, поудобнее уселась в него, подобрав под себя ноги, и
вернулась к первой странице.
     Теперь она не пропускала ни слова, и ужас переполнял все ее существо.
Это  был  удивительный  документ,  конфиденциальный  отчет  о  результатах
негласного расследования по ряду событий,  получивших  широкую  огласку  в
прошлом году.
     В Чили взорвался химический завод, принадлежавший "Роффу и сыновьям",
и тонны ядовитого вещества  покрыли  площадь  в  десять  квадратных  миль.
Десятки людей были убиты, сотни людей с  различными  степенями  отравления
госпитализированы.   Пал   скот,   отравлена   растительность.    Пришлось
эвакуировать почти целый район. "Роффу и сыновьям" был предъявлен  иск  на
сотни миллионов долларов. Но самым страшным в этом кошмаре  было  то,  что
взрыв  был  не  случайным,  а  преднамеренным.  В  отчете  этот   инцидент
резюмировался следующим  образом:  "Расследование,  проведенное  чилийской
правительственной комиссией, было поверхностным. Официальное предположение
свелось к следующему: концерн богат, народ беден,  пусть  концерн  платит.
Комиссия не сомневается, что это акт  саботажа,  предпринятый  неизвестным
или группой неизвестных лиц,  использовавших  для  этой  цели  пластиковые
взрывчатые   вещества.   Расследовать   реальные   причины    взрыва    не
представляется возможным в  связи  с  предвзятым  отношением  к  инциденту
членов комиссии".
     Элизабет помнила этот взрыв. Газеты и  журналы  были  полны  ужасными
подробностями, сопровождающимися фотографиями жертв, и вся мировая  пресса
обрушилась  на  "Роффа  и  сыновей",  обвинив   концерн   в   бездушии   и
наплевательском отношении к человеческим страданиям. В общественном мнении
образ фирмы значительно потускнел.
     Следующий раздел отчета был посвящен  основным  направлениям  научных
исследований, проводившихся в течение целого ряда  лет  учеными  "Роффа  и
сыновей". Речь шла о четырех  проектах,  каждый  из  которых  потенциально
обладал  колоссальными  возможностями.  Стоимость  общих  затрат   на   их
разработку превышала пятьдесят миллионов долларов.  И  в  каждом  из  этих
четырех  случаев  та  или  иная  из  конкурирующих  фармацевтических  фирм
опередила "Роффа и сыновей", предъявив патент  на  изготовление  того  или
иного из четырех лекарств по абсолютно идентичным  с  концерном  формулам.
Отчет утверждал: "Один случай совпадения можно было бы отнести  к  разряду
непредвиденных случайностей. В сфере, где десятки  компаний  работают  над
одним  и  тем  же,  совпадения  результатов  неизбежны.  Но  четыре  таких
совпадения, произошедших  подряд  одно  за  другим  в  течение  нескольких
месяцев, наводят на мысль, что кто-то из  сотрудников  "Роффа  и  сыновей"
выдал или  продал  за  деньги  исследовательские  материалы  конкурирующим
фирмам. В связи с повышенной секретностью проводимых исследований,  каждое
из которых велось самостоятельно в различных, значительно  удаленных  друг
от  друга  лабораториях  в  условиях,  полностью  исключающих  возможность
разглашения,  мы  полагаем,  что  лицо  или  лица,   повинные   в   выдаче
окончательных формул  конкурирующим  фирмам,  имеют  доступ  к  совершенно
секретным документам фирмы. Из чего заключаем, что этот человек или группа
людей  занимают  ответственные  посты  в  управлении  концерном  "Рофф   и
сыновья".
     Но это было еще не все.
     ...Большая партия токсических лекарств была неправильно маркирована и
отправлена в продажу.  Прежде  чем  это  обнаружилось,  несколько  человек
умерли. Пресса же вновь обвинила концерн  в  халатности  и  небрежности  к
человеческой жизни. Выяснить, каким образом  была  неверно  промаркирована
эта партия товара, так и не удалось.
     ...Из охраняемой  лаборатории  исчез  смертельно  опасный  токсин.  В
течение часа неизвестный обзвонил сразу несколько  редакций  и  сообщил  о
случившемся. Газеты немедленно подняли шум.


     Длинные полуденные тени стали еще длинней и  постепенно  переросли  в
сплошную темень ночи, в воздухе потянуло прохладой. Элизабет,  поглощенная
отчетом, ничего не замечала вокруг. Когда в кабинете стало  совсем  темно,
она включила настольную лампу и продолжала читать,  переходя  от  описания
одного ужаса к другому.
     Даже сухой,  канцелярский  тон  отчета  не  был  в  состоянии  скрыть
глубокий драматизм  его  содержания.  Ясно  было  одно.  Кто-то  упорно  и
целенаправлено пытался нанести "Роффу и сыновьям"  максимальный  ущерб,  а
возможно,   даже   и   уничтожить   их.   _К_т_о_-_т_о   _в   _в_ы_с_ш_е_м
э_ш_е_л_о_н_е _в_л_а_с_т_и_.
     На последней странице аккуратным четким почерком отца было  написано:
"Давление на меня. Цель: заставить согласиться на свободную продажу акций?
Вычислить подонка".
     Она вспомнила, каким озабоченным в последнее время казался ей Сэм,  и
затем эта его неожиданная скрытность. Он просто не  знал,  на  кого  может
положиться.
     Элизабет вновь взглянула на заглавную страницу отчета.
     В ОДНОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ.
     Она была уверена, что расследование велось независимым агентством.  И
потому никому, кроме Сэма, не было известно об отчете. А  теперь  и  кроме
нее. Преступник не знал, что находится под подозрением. Знал ли  Сэм,  кто
он? Виделся ли он с ним до своего несчастного случая? Элизабет терялась  в
догадках. Единственное, в чем она была уверена, - это в том, что в их ряды
затесался предатель.
     К_т_о_-_т_о _в _в_ы_с_ш_е_м _э_ш_е_л_о_н_е _в_л_а_с_т_и_.
     Ни у кого не было возможности наносить столь сокрушительные удары  по
фирме на столь различных ее структурных уровнях.  Не  потому  ли  Сэм  так
резко выступал против любой попытки вывести фирму из-под  контроля  семьи?
Может быть, он сначала  хотел  схватить  преступника  за  руку?  Пустив  с
молотка концерн, он не смог бы проводить никаких секретных  дознаний,  ибо
каждый шаг расследования должен был бы согласовываться  с  новым  составом
Совета.
     Элизабет вспомнила заседание Совета, и как все его члены склоняли  ее
к свободной продаже акций. Все до одного.
     Она вдруг впервые в полной мере осознала, что находится в доме  одна.
Громкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Она подошла к телефону и
сняла трубку:
     - Алло?
     - Лиз? Мне только что передали, что ты хотела срочно увидеть меня.
     Она обрадовалась, услышав его голос, но вдруг вспомнила, зачем хотела
его увидеть. Чтобы сказать, что собирается подписать  бумаги  о  свободной
продаже акций. Но за несколько коротких часов все  переменилось.  Элизабет
посмотрела в приемную, где висел портрет старого Сэмюэля. Он основал фирму
и до конца своей жизни боролся за  свое  детище.  Отец  укрепил  структуру
фирмы, превратил в корпорацию, отдавая ей всего себя, отдав за нее жизнь.
     - Рис, - сказала Элизабет в трубку. - Я хотела бы  собрать  Совет  во
вторник в два часа дня. Оповести всех, пожалуйста.
     - Вторник в два часа дня, - повторил Рис. - Что-нибудь еще?
     - Нет, -  после  недолгого  молчания  проговорила  она.  -  Это  все.
Спасибо.
     Медленно опустила трубку на рычаг. Теперь ее черед  выступить  против
них.


     Они  с  отцом  высоко  в  горах.  "Н_е  _с_м_о_т_р_и  _в_н_и_з_!"   -
беспрестанно твердит ей отец, но она не слушает его и поворачивает  голову
- под ней пропасть, пустота, сотни метров уносящейся вниз  пустоты.  Рокот
близкого грома, резкая вспышка молнии. Молния попадает в веревку Сэма,  та
мгновенно вспыхивает, и Сэм начинает падать в пустоту. Элизабет видит, как
тело отца, кувыркаясь в воздухе, стремительно  несется  вниз,  и  начинает
кричать. Но крики ее тонут в грохоте грома.
     Элизабет проснулась вся в поту, с сильно бьющимся  сердцем.  Раздался
мощный удар грома, она посмотрела в  окно  и  увидела,  что  идет  сильный
ливень. Резкие порывы ветра швыряли  дождевые  брызги  в  раскрытую  дверь
балкона. Элизабет вскочила с кровати, подбежала к двери и  плотно  закрыла
ее. Прижавшись к стеклу, она смотрела на укрытое тучами небо,  на  изредка
прорезавшие его зигзаги молний. Смотрела, но ничего этого не видела.
     Перед глазами все еще мелькали сцены, увиденные во сне.


     К утру ливень прекратился,  с  неба  сыпал  только  мелкий  моросящий
дождь. Элизабет надеялась, что он не помешает Алеку прилететь  на  остров.
После чтения отчета ей  необходимо  обязательно  с  кем-нибудь  поделиться
своими сомнениями. А пока  следует  убрать  его  куда-нибудь  подальше  от
любопытных глаз. В башенной комнате был сейф.  Туда  она  его  и  положит.
Элизабет приняла ванну, натянула на себя старый свитер и изрядно  потертые
брюки и спустилась вниз в библиотеку, чтобы взять отчет.
     Отчета в библиотеке не было.





     Комната выглядела так, словно по ней пронесся ураган. Ночью шквальный
порыв  ветра  распахнул  стеклянные  двери  на  веранду  и,  ворвавшись  в
помещение вместе с дождем, разметал все на своем  пути.  На  мокром  ковре
лежали несколько прилипших к нему листков из  отчета,  остальные,  видимо,
были унесены ветром.
     Элизабет подошла к распахнутым дверям и выглянула наружу. На  лужайке
не видно было ни  одного  машинописного  листка.  Ветер,  видимо,  все  их
сбросил с утеса в море.
     В ОДНОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ.
     Она должна узнать имя человека, которого Сэм нанял провести негласное
расследование. Может быть, Кейт Эрлинг подскажет, где его искать? Но разве
Кейт Эрлинг вне подозрений? Все это  похоже  на  какую-то  дикую,  ужасную
игру, где все друг другу не доверяют. Теперь надо быть вдвойне осторожней.
     Вдруг Элизабет вспомнила, что дома ни крошки. Она успеет сделать  все
необходимые покупки в Кали ди Вольпе и вернуться назад до прибытия  Алека.
В шкафу в гостиной она нашла свой старый  плащ  и  захватила  шарф,  чтобы
покрыть  голову.  Когда  дождь  перестанет,  она  попытается  отыскать  на
территории виллы хотя бы часть листков из  унесенного  ветром  отчета.  На
кухне сняла с крюка ключи от джипа, через заднюю дверь прошла  под  навес,
где он стоял.
     Она  прогрела  мотор  и  осторожно  подала   машину   задним   ходом.
Развернувшись, стала медленно, на тормозах, съезжать по  подъездной  аллее
вниз. Доехав до конца аллеи, свернула  направо  на  узкую  горную  дорогу,
которая вела в маленький поселок Кали ди  Вольпе,  раскинувшийся  внизу  у
подошвы утеса. В этот час дорога была пуста; по ней вообще  редко  ездили,
так как на вершине утеса  кроме  виллы  Роффов  стояло  всего  только  еще
два-три дома. Элизабет посмотрела налево и далеко внизу увидела все еще не
пришедшее в себя после вчерашнего шторма черное с проседью, сердитое море.
     Ехала она медленно, так как эта часть  пути  была  наиболее  опасной.
Узкая дорога - на ней с трудом могли разминуться две машины - была пробита
прямо в  скале,  по  краю  утеса.  Справа  вертикально  вверх  поднималась
сплошная стена, левая же граница дороги вообще отсутствовала,  вместо  нее
зияла пропасть в несколько сот футов высотой, отвесно  уходившая  прямо  в
море. Элизабет старалась держаться ближе к стене  и  не  спускала  ноги  с
тормоза, чтобы в  нужный  момент  удержать  машину  от  разгона  на  круто
возраставшем в этом месте уклоне дороги.
     Машина приближалась к крутому повороту.  Элизабет  быстро  нажала  на
педаль тормоза.
     Машина, как ни в чем не бывало, неслась вниз, набирая скорость.
     Она не сразу поняла, в чем дело. Изо всех сил надавила на  педаль,  и
снова никакого результата. Сердце ее бешено забилось. Машина  вписалась  в
поворот и покатила вниз, с каждой секундой наращивая скорость.  Она  снова
надавила на педаль. Бесполезно!
     Впереди маячил новый поворот. Элизабет не спускала глаз с дороги,  не
решаясь взглянуть на спидометр, но краем глаза  видела,  что  стрелка  уже
вот-вот приблизится к пределу. По ее спине пробежал  мороз.  Вот  она  уже
вошла  в  поворот,  машину  на  скорости  резко  занесло.  Задние   колеса
заскользили  к  краю  пропасти,  но  машина,   чудом   выровнявшись,   еще
стремительней  понеслась  вниз.  Ничто  уже   не   могло   остановить   ее
смертельного падения в бездну: ни барьеры, ни рычаги управления, а впереди
ее ждали все новые и новые повороты. Мозг  Элизабет  лихорадочно  работал,
ища возможности для спасения.  Может,  выпрыгнуть  на  ходу?  Она  бросила
взгляд на спидометр. Машина шла  со  скоростью  семьдесят  миль  в  час  и
постоянно увеличивала ее на узкой ленте ничем не защищенной горной дороги.
Смерть неминуема. И в какую-то минуту она отчетливо осознала,  что  сейчас
ее убивают, как до этого хладнокровно убили ее отца. Сэм  прочитал  отчет,
за что и был лишен жизни. Теперь настал ее черед. И она так  и  не  узнает
имя убийцы, того, кто настолько ненавидел их, что пошел на  самое  ужасное
из всех преступлений. Было бы гораздо легче, если бы он  был  незнакомцем.
Но он был одним из тех, кого она  прекрасно  знала.  И  это  было  обиднее
всего. Перед глазами  встали  знакомые  лица:  Алек...  Иво...  Вальтер...
Шарль... Кто-то  из  них,  больше  некому.  _К_т_о_-_т_о  _в  _в_ы_с_ш_е_м
э_ш_е_л_о_н_е _в_л_а_с_т_и_.
     Причину ее смерти припишут несчастному случаю, как раньше несчастному
случаю приписали  смерть  Сэма.  Слезы  градом  текли  из  глаз  Элизабет,
смешиваясь с капельками дождя, но она их не замечала. Джип стало все  чаще
заносить на мокрой дороге, и она, судорожно вцепившись в  рулевое  колесо,
пыталась выровнять его. Она  знала,  что  жить  осталось  всего  несколько
секунд, прежде чем она  сорвется  в  пропасть.  От  ужаса  и  неимоверного
напряжения тело ее онемело, а руки, обхватившие руль, казались ей чужими и
деревянными. Она осталась одна в целом мире, мчась  на  огромной  скорости
навстречу своей гибели, и только  ветер  без  умолку  завывал  ей  в  уши:
"_Л_е_т_и_м _с_о _м_н_о_й_!" - и рвал и толкал машину, силясь сбросить  ее
с дороги. Джип опять сильно занесло, и Элизабет сделала отчаянную  попытку
вновь выровнять его, вспомнив, чему ее учили. "Всегда поворачивай  руль  в
сторону заноса".  Машина  и  на  этот  раз  оказалась  послушной  рулю  и,
выровнявшись, вновь продолжала свой стремительный бег под  гору.  Элизабет
взглянула на спидометр... восемьдесят миль в час. Словно пущенная  пращой,
машина на огромной скорости приближалась к очередному крутому повороту,  и
Элизабет поняла, что на этот раз уже не сумеет вписаться в него.
     Вся жизнь в ней, казалось, замерла, отгороженная  тонкой  пленкой  от
реальности. Она услышала голос отца, говорившей ей: "Что  ты  делаешь  тут
одна в темноте?", и он взял ее на руки и понес наверх в постель, и вот она
на сцене, танцует, и все кружится и кружится и не  может  остановиться,  и
мадам Неттурова громко кричит  на  нее  (или  это  она  сама  кричит?),  и
появляется   Рис   и   говорит:   "Разве   так   следует   отмечать   свое
совершеннолетие?" И Элизабет подумала, что теперь уже  никогда  не  увидит
Риса, и она стала звать его, и пленка исчезла, но кошмар остался.  И  джип
пулей  приближался  к  повороту.   Сейчас   она   сорвется   в   пропасть.
Единственное, о чем она сейчас мысленно молила Бога, - чтобы все кончилось
как можно быстрее.
     В этот момент впереди, справа от себя, чуть не доезжая  до  поворота,
Элизабет заметила узкую полоску противопожарной просеки,  пробитой  сверху
вниз прямо в скале. Для  решения  оставались  считанные  секунды.  Она  не
знала, куда ведет просека, знала только, что вверх, что это  остановит  ее
стремительный спуск и даст ей  хоть  какой-то  шанс  на  спасение.  И  она
решилась. В тот момент, когда джип  на  страшной  скорости  приблизился  к
просеке, она резко рванула руль вправо. И хотя задние колеса  начали  было
скользить, инерция стремительного  движения  успела  занести  передние  на
гравий просеки, и джип  с  надрывным  воем  уже  мчался  вверх.  Элизабет,
вцепившись в руль, старалась  удержаться  на  узкой  полоске,  окаймленной
справа и слева цепочками редких деревьев, подступавших  прямо  к  просеке,
так что их  ветки  больно  хлестали  ее  по  рукам  и  голове,  когда  она
проносилась мимо них. Она взглянула вперед  и,  к  своему  ужасу,  увидела
внизу все то же взбесившееся Тирренское море. Просека просто вела к другой
стороне утеса. Спасения не было.
     Обрыв стремительно приближался, слишком  стремительно,  чтобы  успеть
выпрыгнуть из машины. Вот он уже совсем рядом, а внизу бескрайнее море.  В
этот момент джип резко занесло, и последнее, что успела заметить Элизабет,
было выросшее, словно из-под колес машины, дерево, затем  раздался  взрыв,
который казалось, заполнил собой всю вселенную.
     И в тот же миг воцарились тишина и покой.





     Очнулась она на больничной койке, и первым, кого  увидела,  был  Алек
Николз.
     - А в доме хоть  шаром  покати,  чем  же  я  тебя  кормить  стану,  -
прошептала она и разрыдалась.
     Глаза Алека наполнились болью, он нежно обнял ее и прижал к груди.
     - Элизабет!
     - Все в порядке, Алек, - пробормотала она. - Страшное уже позади.
     И это было правдой. Казалось, каждая клеточка  ее  тела  трепещет  от
боли и страданий, но она жива, и в это верилось с  трудом.  Она  вспомнила
свой смертельный спуск и вся похолодела от ужаса.
     - Давно я здесь нахожусь?
     Голос ее был слабым и хриплым.
     - Тебя сюда привезли два дня тому назад. Все это время  ты  была  без
сознания. Доктор говорит, что ты чудом  спаслась.  Все,  кто  видел  место
катастрофы, утверждают, что ты должна была  погибнуть.  На  тебя  случайно
натолкнулись лесничие  и  немедленно  доставили  сюда.  У  тебя  небольшое
сотрясение мозга и масса ушибов, но, слава богу,  все  кости  целы.  -  Он
вопросительно взглянул на нее и спросил: - А зачем ты поднялась на вершину
утеса по противопожарной просеке?
     Элизабет рассказала все, как было. Ужас отразился на его лице,  когда
вместе с ней он пережил безысходное отчаяние ее жуткого спуска. Слушая, он
то и дело повторял: "Боже мой!" Когда она кончила,  Алек  был  бледен  как
полотно.
     - Какая глупость и ужасная случайность!
     - Это не случайность, Алек.
     Он в недоумении взглянул на нее.
     - Что значит "не случайность"?
     И впрямь, откуда же ему знать правду? Он ведь не читал отчета.
     - Кто-то вывел из строя тормоза.
     Он недоверчиво покачал головой.
     - Зачем?
     Потому что... Нет, она не может сказать правду. Пока не может. Хотя и
доверяет Алеку больше всех. Просто еще не  пришло  время.  Надо  прийти  в
себя, выздороветь и все тщательно обдумать.
     - Не знаю, - уклончиво ответила Элизабет. - Но я почти  уверена,  что
кто-то к ним приложил руку.
     Она взглянула ему в глаза и увидела, как одно за другим  промелькнули
в них недоверчивость, недоумение и, наконец, гнев.
     - Мы найдем этого негодяя.
     Голос его был суровым.
     Подойдя к телефону, он поднял трубку и  спустя  несколько  минут  уже
говорил с начальником полиции Олбии.
     - Алек Николз у телефона, - сказал он. - Я... Спасибо, она  чувствует
себя хорошо... Спасибо. Я передам ей. Я звоню по поводу джипа, на  котором
она ехала. Где он?.. Пусть там и стоит. Проследите за этим, пожалуйста.  И
найдите хорошего механика. Через полчаса буду у вас.
     И положил трубку на рычаг.
     - Джип в полицейском участке, в гараже. Я отправлюсь туда.
     - Я еду с тобой.
     Он удивленно посмотрел на нее.
     - Доктор сказал, что ты должна  побыть  в  постели  по  крайней  мере
два-три дня. Ты же не можешь...
     - Я еду с тобой, - упрямо повторила Элизабет.
     Сорок пять минут спустя, несмотря на бурные протесты лечащего  врача,
Элизабет, вся в синяках и кровоподтеках, настояв на своем,  была  выписана
из  больницы  под  свою  ответственность  и  вместе  с   Алеком   Николзом
отправилась в полицейский гараж.
     Луиджи Ферраро, начальник  полиции  Олбии,  был  пожилым  смуглолицым
сардом с огромным животом и кривыми  ногами.  Его  заместитель,  инспектор
Бруно Кампанья, словно каланча, возвышался над своим начальником. Это  был
крепкого сложения пятидесятилетний мужчина, неторопливый и  основательный.
Оба они вместе с Элизабет  и  Алеком  наблюдали,  как  механик  обследовал
нижнюю  сторону  джипа,  приподнятого  над  полом  с  помощью   небольшого
гидравлического подъемника. Левое переднее крыло и радиатор были  смяты  в
лепешку и залиты соком деревьев, в которые  врезался  джип.  Элизабет  при
виде машины сделалось дурно, и она вынуждена была опереться на руку Алека.
Он участливо посмотрел на нее.
     - Ты уверена, что тебе не станет хуже?
     - Я прекрасно себя чувствую, - солгала Элизабет.
     У нее от слабости дрожали  колени,  и  она  чувствовала  себя  сильно
уставшей. Но она должна увидеть все своими глазами.
     Механик протер руки замасленной ветошью и подошел к ним.
     - Теперь так уже не делают машины, - сказал он.
     "Это-то меня и спасло", - подумала Элизабет.
     - Любая другая машина разбилась бы вдребезги.
     - А что с тормозами? - спросил Алек.
     - С тормозами? Ничего. Тормоза в порядке.
     Элизабет вдруг охватило странное чувство нереальности происходящего.
     - Что... что вы сказали?
     - Они целы и годны к употреблению хоть сейчас. Это я и имел  в  виду,
когда сказал, что теперь так уже не делают.
     - Но  это  невозможно,  -  перебила  его  Элизабет.  -  Тормоза  были
неисправны.
     - Мисс Рофф полагает,  что  кто-то  их  вывел  из  строя,  -  пояснил
начальник полиции.
     Механик отрицательно покачал головой.
     - Но этого не может быть, сеньор.
     Он вернулся к джипу и ткнул пальцами под колеса.
     - Есть только два способа, с помощью  которых  можно  fregare,  -  он
обернулся в сторону Элизабет.  -  Простите,  сеньорина,  -  напакостить  в
тормозах на джипе можно либо перерезать тормозные шланги,  либо  отвинтить
эту гайку, - он ткнул в нее пальцем, - и дать вытечь  тормозной  жидкости.
Но вы сами видите, что шланги целы, а уровень жидкости в бачке я проверил:
он полон.
     Начальник полиции обернулся к Элизабет и сказал успокоительно:
     - Можно предположить, что в вашем состоянии вам могло...
     - Одну минуточку, - перебил ее Алек и обернулся к механику. -  А  мог
кто-нибудь перерезать, а потом, увидев, что  затея  провалилась,  заменить
шланги на целые или спустить жидкость, а потом вновь наполнить бачок?
     Механик упрямо покачал головой.
     - Мистер, к этим тормозам никто не прикасался.
     Он взял ветошь и тщательно протер  ею  масло  вокруг  гайки  бачка  с
тормозной жидкостью.
     - Видите эту гайку? Ежели бы ее отвинчивали, на ней  были  бы  свежие
следы от гаечного ключа. Голову дам на отсечение, что к гайке за последние
полгода вообще никто не прикасался.  С  тормозами  все  в  порядке.  А  не
верите, смотрите сами.
     С этими словами он подошел  к  стене  и  нажал  на  кнопку.  Раздался
урчащий звук, и гидравлический подъемник медленно  опустил  джип  на  пол.
Механик сел в него, завел мотор и  подал  задним  ходом  к  дальней  стене
гаража. Когда джип почти коснулся стены, механик  переключил  скорость,  и
машина понеслась прямо на инспектора Кампанью. Элизабет уже  открыла  рот,
чтобы закричать, но в этот момент джип резко притормозил в дюйме от  него.
Механик, не обращая внимания на красноречивый взгляд инспектора, сказал:
     - Убедились? Тормоза в полном порядке.
     Теперь они все смотрели на Элизабет, и она знала, о чем  они  думают.
Но он этого ей было ничуть не легче. Она и сейчас чувствовала,  как  давит
на педаль и ничего  не  происходит.  Но  полицейский  механик  убедительно
доказал, что тормоза в порядке. Может, он с ними заодно? Ерунда  какая-то!
Или я схожу с ума, пронеслось в голове у Элизабет.
     - Элизабет... - беспомощно разводя руками, проговорил Алек.
     - Когда я спускалась в этом джипе с горы, тормоза не работали.
     Алек испытывающе поглядел на нее, затем снова обернулся к механику:
     - Предположим, кто-то решил вывести из строя тормоза  в  этом  джипе.
Как еще он мог это сделать?
     Неожиданно в разговор вмешался инспектор Кампанья.
     - Он мог бы намочить тормозные колодки.
     Элизабет почувствовала, как ее охватывает волнение.
     - Что тогда?
     - Когда колодки прижмут к ободу  колеса,  между  ними  и  колесом  не
возникнет сцепления, они будут просто скользить относительно друг друга.
     Механик утвердительно кивнул.
     -  Он  прав.  Только...  -  он  повернулся  к  Элизабет,  -  скажите,
пожалуйста, а когда вы отъехали, тормоза были в порядке?
     Элизабет вспомнила,  как  тормозила,  когда  выводила  машину  из-под
навеса, как чуть позже притормаживала на первых поворотах.
     - Да, они прекрасно работали.
     - Вот вам и ответ, - с торжеством сказал механик. -  Тормоза  намокли
от дождя.
     - Стоп, стоп, - вмешался Алек. - А разве этот гипотетический "кто-то"
не мог намочить их раньше, перед тем, как она отъехала?
     - Не мог, - сдерживаясь ответил механик, - если бы он намочил  их  до
того, как она отъехала, она бы вообще не смогла отъехать.
     Начальник полиции повернулся к Элизабет.
     - Дождь - опасная штука, мисс Рофф. Особенно  на  этих  узких  горных
дорогах. Такие вещи здесь случаются часто.
     Алек смотрел  на  Элизабет,  не  зная,  что  делать  дальше.  Она  же
чувствовала себя круглой дурой.  Значит,  все  же  это  действительно  был
несчастный случай! Ей захотелось поскорее уйти отсюда. Она  посмотрела  на
начальника полиции.
     - Я... Простите меня, что доставила вам столько беспокойства.
     - Ну что вы! Считаю за удовольствие... Я имею  в  виду...  я  страшно
огорчен тем, что произошло, но всегда рад услужить вам. Инспектор Кампанья
отвезет вас на виллу.


     - Ты прости меня, старушка, - сказал ей Алек,  -  но  видок  у  тебя,
прямо скажем, неважнецкий. А потому немедленно в постель, и пару  дней  из
нее не вылезать. Я закажу еду по телефону.
     - Если я буду лежать, кто же будет готовить?
     - Я, - объявил Алек.
     В тот вечер он сам приготовил обед и принес еду прямо ей в постель.
     - Боюсь, что повар из меня не ахти, - сказал он, ставя  поднос  перед
Элизабет.
     Он явно себя переоценивал. Худшего повара вообще трудно было  сыскать
на свете.  Каждое  блюдо  было  либо  пережарено,  либо  недоварено,  либо
пересолено. Но она заставила себя все это съесть,  во-первых,  потому  что
была голодна, во-вторых, потому что не хотела обидеть  отказом  Алека.  Он
буквально не отходил от ее постели,  забавляя  ее  разговорами  на  разные
темы. Но ни словом не обмолвился  о  ее  глупом  поведении  в  полицейском
гараже. И она ему была за это ужасно благодарна.


     Несколько дней они провели на вилле вдвоем: Элизабет, не  вылезая  из
постели, Алек в хлопотах о ней, готовя ей пищу, читая ей книги. В  течение
всего этого  времени  не  смолкал  телефон.  Каждый  день  звонили  Иво  и
Симонетта, чтобы справиться о ее состоянии, и Элена, и Шарль,  и  Вальтер.
Даже один раз позвонила  Вивиан.  И  все  хотели  приехать  и  оказать  ей
посильную помощь.
     - В общем, я здорова, - говорила она всем им. -  Не  надо  приезжать.
Скоро буду снова в Цюрихе.
     Позвонил Рис Уильямз. Когда в трубке  зазвучал  его  голос,  Элизабет
поняла, как сильно соскучилась по нему.
     - Слышал, ты решила перещеголять Элену, - сказал он, но в голосе  его
звучала тревога.
     - Да нет. Я участвую только в горных гонках.
     Ей и самой казалось невероятным, что она могла шутить на эту тему.
     - Я рад, что с тобой все в порядке, Лиз, - сказал Рис.
     И слова, и тон, каким они были сказаны, согрели ей  душу.  Интересно,
он сейчас один  или  с  женщиной?  Кто  она?  Скорее  всего,  какая-нибудь
красавица.
     Ч_т_о_б _е_е _ч_е_р_т _п_о_б_р_а_л_!
     - Ты знаешь, что стала новостью номер один? - спросил Рис.
     - Нет.
     - "Наследница едва избегает гибели в машине на горной дороге.  И  это
спустя всего две недели после того, как ее отец, известный..." Можешь сама
дописать концовку.
     Они проговорили по телефону более получаса, и когда Элизабет повесила
трубку, почувствовала себя значительно бодрее. Рис, казалось, был искренен
и явно тревожился о ее состоянии. Подобным образом он, видимо, вел себя со
всеми своими женщинами, и каждая из них чувствовала,  что  он  искренен  в
своей заинтересованности. Это было неотъемлемой частью  его  обаяния.  Она
вспомнила, как они отпраздновали ее  день  рождения.  _М_и_с_с_и_с  _Р_и_с
У_и_л_ь_я_м_з_.
     - У тебя вид чеширского кота из "Алисы".
     - Правда?
     Она всегда такой бывала после общения с Рисом.  Может  быть,  сказать
Рису об отчете, мелькнуло у нее в голове.
     Алек договорился, что в Цюрих их доставит один из самолетов фирмы.
     - Мне ужасно не хочется так рано забирать тебя отсюда, - извиняющимся
тоном сказал он, - но есть ряд неотложных решений,  которые  надо  принять
немедленно.
     Полет в Цюрих прошел  без  приключений.  В  аэропорту  их  уже  ждали
репортеры. Элизабет сделала краткое заявление о том, что с ней  случилось,
и затем Алеку удалось беспрепятственно усадить ее в лимузин, и вскоре  они
уже были на пути в главную штаб-квартиру концерна.


     В конференц-зале находились все члены Совета и Рис. Совещание уже шло
около трех часов, воздух был сизым от дыма и сигарет. У Элизабет,  еще  не
полностью пришедшей в себя после болезни, жутко болела голова и стучало  в
висках. "Ничего страшного, мисс Рофф. Когда пройдет  сотрясение,  головные
боли прекратятся сами собой".
     Она обвела взглядом напряженные, злые лица и сказала:
     - Я против свободной продажи акций.
     Они считали ее упрямой и своевольной. Если бы они знали,  как  близка
она была к тому,  чтобы  пойти  у  них  на  поводу.  Но  сейчас  это  было
невозможно. Кто-то из них был враг. И если  она  уступит  их  требованиям,
победа достанется ему.
     Каждый из них по-своему пытался урезонить ее.
     - "Роффу и сыновьям", - рассудительно сказал Алек,  -  нужен  опытный
президент. Особенно сейчас. Ради всех нас, ради тебя, наконец, мне  бы  не
хотелось видеть тебя в президентском кресле.
     - Ты - красивая, молодая женщина, carissima, - упирал на обаяние Иво.
- Весь мир у твоих ног. Почему же ты хочешь закабалить себя и  впрячься  в
скучное и  неинтересное  дело,  когда  можно  великолепно  прожить  жизнь,
путешествуя...
     - Я уже попутешествовала, - сказала Элизабет.
     Шарль больше полагался на логику:
     - Волею  несчастного  случая  вы  оказались  владелицей  контрольного
пакета акций, но разве это дает вам моральное право руководить  концерном?
У нас масса серьезных проблем. Под вашим руководством мы добавим к ним еще
кучу новых.
     Вальтер без обиняков заявил:
     - У фирмы и так достаточно трудностей. Вы даже не представляете  себе
их масштаба. Если вы откажетесь сейчас разрешить свободную продажу  акций,
потом будет поздно.
     Элизабет чувствовала себя словно в  кольце  осады.  Она  слушала  их,
мысленно давая оценку их выступлениям, взвешивая  каждое  слово.  Все  они
строили свои аргументы,  исходя  из  блага  концерна,  но  кто-то  из  них
стремился развалить его изнутри.
     Одно было ясно. Они хотели, чтобы она  вышла  из  игры,  чтобы  акции
поступили в  свободную  продажу,  чтобы  "Рофф  и  сыновья"  вышли  из-под
семейного контроля. Позволь она им взять вверх, и шансы  поймать  за  руку
преступника лопнут как мыльный пузырь. Пока она сидит на этом  месте,  еще
остается возможность выяснить, кто саботирует  концерн.  Она  сохранит  за
собой это место ровно  на  столько,  сколько  потребуется  времени,  чтобы
выяснить все до конца. Недаром последние три года она неотлучно находилась
при  Сэме.  Кое-что  она  усвоила.  Опираясь  на  помощь  набранных  Сэмом
компетентных  работников,  она  продолжит  дело  и  политику  отца.  Общее
стремление членов Совета заставить ее уйти  только  укрепляло  ее  решение
остаться в Совете во что бы то ни стало.
     Она объявила, что пора кончать совещание.
     - Мое решение  вам  известно,  -  сказала  Элизабет.  -  Естественно,
руководить концерном я буду не одна. Тем более, что многого я еще не знаю.
Но уверена, что могу рассчитывать на вашу помощь. Надеюсь,  постепенно  мы
сможем справиться со всеми проблемами.
     Все еще бледная после всего пережитого, она сидела во главе Совета  и
казалась совсем юной и беззащитной.
     Иво беспомощно всплеснул руками.
     - Кто-нибудь, скажите ей, что она поступает неразумно!
     Рис обернулся к Элизабет и улыбнулся:
     - Думаю, никто из нас не посмеет возражать женщине.
     - Спасибо, Рис.
     Элизабет обвела глазами всех присутствующих.
     - Одна маленькая формальность. Уж поскольку  волею  случая  я  заняла
место  своего  отца,  полагаю,  у  вас  не  будет  возражений   официально
подтвердить мои полномочия.
     Шарль уставился на нее.
     - Должно ли это означать, что вы претендуете на пост президента?
     - Фактически, - сухо заметил ему  Алек,  -  Элизабет  уже  президент.
Просто  она  учтиво  указывает  нам  на  возможность  с  честью  выйти  из
щекотливого положения, в котором мы оказались.
     Помешкав, Шарль сказал:
     - Ладно, вношу предложение  об  избрании  Элизабет  Рофф  президентом
концерна "Рофф и сыновья".
     - Поддерживаю данное предложение, - сказал Вальтер.
     Предложение было принято единогласно.


     "В этом году президентам так не везет", - подумал  он  с  грустью.  -
"Многих уже нет на свете".





     Элизабет как никто  другой  понимала,  какую  тяжкую  ответственность
взвалила на свои плечи. От  нее,  как  от  руководителя  концерна,  теперь
зависела работа десятков тысяч людей. Она,  как  в  воздухе,  нуждалась  в
помощи, но не знала, на кого  может  положиться,  кому  довериться.  Более
всего, ей хотелось поделиться своими соображениями с Алеком, Рисом и  Иво,
но к этому она еще не была готова. Слишком рано. Она вызвала к  себе  Кейт
Эрлинг.
     - Да, мисс Рофф?
     Элизабет смешалась, не  зная,  как  начать.  Кейт  Эрлинг  много  лет
проработала у отца. Ей, как никому другому, были  известны  все  подводные
течения,  невидимые  для   посторонних   глаз   на   обманчиво   спокойной
поверхности. Все нити управления механизмом концерна  проходили  через  ее
руки, только ей были известны планы и замыслы  Сэма  Роффа,  его  чувства.
Кейт Эрлинг могла стать очень сильным союзником.
     Наконец Элизабет сказала:
     - Отец просил, чтобы ему представили какой-то конфиденциальный отчет,
Кейт. Вам что-нибудь известно об этом?
     Кейт Эрлинг нахмурила брови, вспоминая, затем  отрицательно  покачала
головой.
     - Со мной он этого не обсуждал, мисс Рофф.
     Элизабет сделала новый заход.
     - Если бы мой отец хотел провести частное расследование, куда  бы  он
обратился?
     Кейт без запинки отчеканила:
     - В наш отдел безопасности.
     "Куда угодно, но только не туда"!
     - Спасибо, - сказала Элизабет.
     Придется обойтись без союзников.


     На рабочем столе у  нее  лежал  текущий  финансовый  отчет.  Элизабет
прочла его с возрастающим чувством смятения и тревоги, после чего  вызвала
к себе финансового инспектора концерна. Его  имя  было  Уилтон  Краус.  Он
выглядел моложе, чем она ожидала. Способный,  энергичный,  в  глазах  едва
заметное превосходство. Скорее  всего,  за  плечами  Высшая  экономическая
школа в Уортоне или Гарвардский университет.
     Элизабет без обиняков приступила к делу:
     - Каким образом такой гигант, как "Рофф и сыновья", мог оказаться  на
грани банкротства?
     Краус посмотрел на нее и пожал плечами.  Он  не  привык  отчитываться
перед женщинами. Сказал снисходительно:
     - Ну как бы вам это объяснить покороче...
     - Начнем с того, - не очень учтиво перебила его Элизабет,  -  что  за
два года до этого наш концерн все  основные  капиталовложения  осуществлял
сам.
     Она увидела, как от неожиданности у него вытянулось лицо.
     - Ну... то есть да, мадам.
     - Так от чего же мы так сильно задолжали банкам?
     Он сделал судорожное глотательное движение и сказал:
     -  Несколько  лет  тому  назад  мы  начали   осуществлять   программу
широкомасштабного расширения. Ваш отец и  все  члены  Совета  решили,  что
часть денег под это расширение имеет смысл взять в долг у  банков  в  виде
краткосрочных займов. В настоящее время сумма наших обязательств различным
банкам составляет шестьсот пятьдесят миллионов долларов. Срок  выплаты  по
некоторым из них уже истек.
     - Уже просрочен, - поправила его Элизабет.
     - Вы правы, мадам. Уже просрочен.
     - Мы выплачиваем сверх начальной учетной  ставки  один  процент  плюс
пеня за просрочку. Почему же мы сразу не уплатили просроченные займы и тем
самым не сократили общую сумму начисленных процентов?
     Он уже перестал удивляться.
     -  В  связи  с  м-м-м...  некоторыми  чрезвычайными  обстоятельствами
поступление денег в казну оказалось значительно ниже ожидаемого. Обычно  в
таких случаях мы обращаемся в  банки  с  просьбой  продлить  сроки  уплаты
долгов. Однако из-за возникших проблем, огромных выплат по судебным искам,
убыточных лабораторных исследований и...
     Он окончательно оправился от первоначального шока, и  факты  сыпались
из него, как из рога изобилия.
     Элизабет  молча  слушала  его,  присматриваясь,  гадая,  на  чьей  он
стороне. Взглянув еще раз  в  балансовый  отчет,  попыталась  выяснить,  с
какого момента начался спад. Документ свидетельствовал, что резкий  скачок
вниз произошел в течение последних трех кварталов,  в  связи  с  огромными
выплатами по судебным искам, занесенным в  графу  "непредвиденные  расходы
(единовременные)". Воображение тут же нарисовало взрыв в Чили, повисшее  в
воздухе ядовитое облако.  В  ушах  зазвучали  вопли  жертв.  Изуродованные
взрывом  трупы  людей.  Сотни  госпитализированных.  А  в  конце   кошмара
человеческая боль и страдания деловито сведены  к  деньгам  и  помещены  в
графу: "Непредвиденные расходы (единовременные)".
     Оторвавшись от отчета, Элизабет подняла глаза на Уилтона Крауса.
     - Если верить вашему отчету, господин Краус, то наши  проблемы  носят
временный характер. Значит, не все еще потеряно. Мы все  тот  же  "Рофф  и
сыновья". Ни один банк в мире не решится отказать нам в займах.
     Теперь настала его очередь испытывающе взглянуть на нее. От  прежнего
высокомерия не осталось и следа, и он повел себя более осмотрительно.
     - Вам, наверное, известно, мисс Рофф, - осторожно  начал  он,  -  что
репутация для фармацевтической фирмы не менее важна, чем ее продукция.
     От кого она уже слышала это? От отца? Алека? Вспомнила: от Риса.
     - Продолжайте.
     - Наши проблемы получили слишком широкую огласку. Мир бизнеса  -  это
мир джунглей. Стоит конкурентам увидеть, что вы ранены,  как  они  тут  же
бросаются вас добивать. - Немного помолчав,  он  закончил:  -  Вот  они  и
бросились нас добивать.
     - Другими словами, - сказала Элизабет, - наши  конкуренты  спелись  с
нашими банкирами.
     Он кротко, одобрительно улыбнулся ей.
     - Вот именно. Резервы на займы у банков обычно ограничены.  Если  они
убеждены, что лучше ставить на А, чем на Б...
     - А они _у_б_е_ж_д_е_н_ы_ в этом?
     Он нервно пригладил свои волосы.
     - С тех пор как не стало вашего отца, мне уже несколько раз звонил по
телефону герр Юлиус Бадратт. Он возглавляет консорциум банков, с  которыми
мы имеем дело.
     - Чего же хочет герр Бадратт?
     Она знала, что услышит.
     - Он хочет знать, кто станет президентом "Роффа и сыновей".
     - А вы знаете, кто новый президент? - спросила Элизабет.
     - Нет, мадам.
     - Я.
     Она видела, как он попытался скрыть свое удивление.
     - Как вы  думаете,  что  произойдет,  когда  эта  новость  дойдет  до
господина Бадратта?
     - Он нам немедленно вставит затычку, - вырвалось у Уилтона Крауса.
     - Я поговорю с ним, - сказала Элизабет.
     Она откинулась в своем кресле и улыбнулась.
     - Кофе хотите?
     - Я... это... да, спасибо.
     Элизабет заметила, как  его  напряжение  спало.  Он  понял,  что  она
устроила ему испытание и что он выдержал его.
     - Мне нужен ваш совет, - сказала Элизабет. - Доктор Краус, окажись вы
в моем положении, что бы вы предприняли?
     К нему снова вернулась прежняя снисходительность.
     - Все очень просто, -  уверенным  тоном  сказал  он.  -  У  "Роффа  и
сыновей"  огромные  активы.  Если  бы  мы  пустили  в  свободную   продажу
значительное количество акций, мы бы  легко  получили  необходимые  суммы,
чтобы оплатить наши банковские займы.
     Теперь она знала, на чьей он стороне.





     Ветер дул с моря, и утренний воздух был влажен и свеж.  В  Рипербане,
злачном  районе  Гамбурга,  улицы  были  до  отказа  забиты  посетителями,
жаждущими  вкусить  запретного  плода.  Рипербан  потрафлял  всем  вкусам:
выпивка, наркотики, девочки, мальчики - за сходную цену можно было достать
все, что угодно.
     Ярко освещенные бары, где официантки обслуживали клиентов  не  только
за столиками, занимали всю главную улицу, в то время, как на Гросс Фрайхат
размещались заведения более откровенно похотливого свойства -  в  основном
стриптизы. Вся Хербертштрассе,  кварталом  ниже,  была  отдана  во  власть
пешеходам, и по обе стороны тянулись апартаменты проституток,  сидевших  у
окон  и  демонстрировавших  свои  прелести  сквозь  прозрачные,   сальные,
поношенные ночные сорочки. Рипербан -  огромная  секс-ярмарка,  где  можно
купить все. Пуританам секс предлагался в его миссионерском варианте:  тем,
кто  любил  разнообразие,  предлагались  и  каннилингус,  и  аналингус,  и
педерастия. В Рипербане можно было купить себе  двенадцатилетних  мальчика
или девочку или одновременно переспать с мамой и дочкой. Или, если уж  вам
так хочется, вы могли посмотреть, как женщину  обслуживает  огромный  дог,
или, опять же по вашей просьбе, вас могли стегать плеткой до тех пор, пока
вы не получите свой вожделенный оргазм. Вы могли нанять беззубую  старуху,
которая в самом людном месте сделает вам феллацио, или  закупить  оргию  в
сплошь  уставленной  зеркалами  спальне   со   столькими   девочками   или
мальчиками, сколько требует ваше  либидо  и  позволяет  кошелек.  Рипербан
гордится, что может потрафить любому вкусу. Проститутки помоложе, одетые в
короткие юбочки и туго облегающие их бюсты блузки, непрерывно курсируют по
улицам,  предлагая  себя  мужчинам,  женщинам  и  даже  тесно   обнявшимся
парочкам.
     Кинооператор, окруженный небольшой толпой девиц  и  ярко  накрашенных
юношей, медленно  двигался  по  улице.  Он  не  обращал  на  них  никакого
внимания, пока не остановился подле  белокурой  девушки,  которой  на  вид
можно было дать лет восемнадцать. Она стояла, прислонившись к стене  дома,
и разговаривала со своей  подругой.  Когда  оператор  шагнул  к  ней,  она
обернулась и улыбнулась ему.
     - Возьми нас на пару, либхен. Не пожалеешь.
     Оператор изучающе осмотрел ее с ног до головы и сказал:
     - Нет, только ты.
     Подруга пожала плечами и отошла.
     - Как тебя зовут?
     - Хилди.
     - Хочешь сняться в кино, Хилди? - спросил оператор.
     Девица окинула его презрительным взглядом.
     - Herr gott! Что ты мне лапшу на уши вешаешь?
     Он улыбнулся и доверительно проговорил:
     -  Да  нет  же.  Я  правда   предлагаю   тебе   сняться   в   фильме.
Порнографическом. Я делаю их для своего друга.
     - Тебе это будет стоить пятьсот марок. Деньги вперед.
     - Gut.
     Она тут же пожалела, что не потребовала больше.  Ну  да  ладно,  надо
попытаться содрать с него какие-нибудь премиальные.
     - Что я должна делать? - спросила Хилди.


     Хилди нервничала.
     Она лежала голая на кровати в маленькой, бедно обставленной  комнате,
молча глядя на находившихся там трех человек и думала:  "Что-то  здесь  не
так". Ее инстинкт самосохранения, развившийся на улицах Берлина, Мюнхена и
Гамбурга, уже неоднократно выручал ее в трудных ситуациях, и она  привыкла
полагаться на него. Что-то тревожило ее в этих людях. Она бы  хотела  уйти
отсюда, пока еще ничего не началось, но  они  уже  уплатили  ей  обещанные
пятьсот марок аванса и пообещали по окончании уплатить еще  пятьсот,  если
она хорошо исполнит свою роль. Это она сделает. Она была профессионалом  и
гордилась своим умением. Она взглянула на лежащего подле  нее  на  кровати
голого мужчину. Он был мускулист, хорошо сложен и совершенно без волос. Но
не это беспокоило Хилди, а его лицо. Оно было слишком  старым  для  такого
рода фильмов. Но более всего удручал Хилди зритель, скромно  приткнувшийся
в самом дальнем углу комнаты. На нем было длинное, до пят, пальто, большая
шляпа и темные очки. Хилди так и не поняла, мужчина это или женщина. Но от
этого чучела веяло холодом. Хилди дрожащими от волнения  пальцами  ощупала
красную  ленту,  которую  они  зачем-то  заставили  ее  надеть   на   шею.
Кинооператор сказал:
     - Ладно, Все готовы? Начали.
     Застрекотал аппарат. Хилди сказали, что нужно делать.  Мужчина  лежал
на спине. Хилди приступила к работе.
     Начала она издалека: от ушей и шеи,  умело  используя  язык  и  губы,
спустилась вниз  к  груди  и  животу,  губами  и  языком,  словно  бабочка
крыльями, легко касалась его паха, затем пениса, затем вниз по каждой ноге
в отдельности вплоть до больших пальцев, медленно облизывая каждый из них,
наблюдая, как начинается эрекция. Она  повернула  его  на  живот,  и  язык
повторил весь свой путь снизу вверх, двигаясь медленно, со  знанием  дела,
отыскивая все эрогенные зоны, выступы и  щелочки.  Мужчина  был  полностью
возбужден, пенис его был тверд как камень.
     - Входи в нее, - крикнул оператор.
     Мужчина рывком перевернул ее и, оказавшись сверху раздвинул ее бедра.
Пенис его был огромен. Хилди забыла свои  предыдущие  страхи.  Такого  она
давно не испытывала!
     - Глубже, глубже, либхен! - вскрикнула она в полузабытьи.
     Мужчина равномерно, как поршень,  двигался  вверх  и  вниз,  и  Хилди
постепенно стала все быстрее  и  быстрее  помогать  ему  бедрами.  В  углу
комнаты зритель подался вперед, следя за каждым их движением.  Девушка  на
кровати закрыла глаза.
     И _в_с_е _и_с_п_о_р_т_и_л_а_!
     - Глаза! - закричал зритель.
     Тотчас раздался повелительный голос оператора:
     - Offne die Augen!
     Напуганная Хилди открыла глаза. И взглянула на  своего  партнера.  Он
был великолепен. От такого секса она и сама  получала  удовольствие.  Ритм
мужчины участился, и она почувствовала, что вот-вот  наступит  блаженство.
Обычно она никогда не испытывала оргазма, если  не  считать  тех  случаев,
когда они бывали вместе с подружкой. С клиентами же она просто имитировала
его, и довольно удачно.  Но  оператор  предупредил  ее,  что  она  получит
премиальные только в случае оргазма. И потому  она  расслабилась  и  стала
думать  о  том,  что  купит  себе  на  эти  деньги,  и  вот  теперь  вдруг
почувствовала, что действительно  начинает  испытывать  блаженное  чувство
оргазма.
     - Schneller! - закричала она. - Быстрее!
     Тело ее задрожало.
     - Ah, jetzt! - в восторге завизжала она. - Es komm! Кончаю!
     Зритель кивнул, и оператор властно сказал:
     - Давай!
     Руки мужчины скользнули к горлу девушки. Огромные  пальцы  сомкнулись
на нем, преграждая доступ воздуха. Она взглянула в его глаза,  и  то,  что
она там увидела, наполнило ее ужасом.  Она  попыталась  закричать,  но  не
смогла.  Тело  ее,  еще  дрожа   в   тисках   оргазма,   сделало   попытку
высвободиться, но убийца крепко прижал ее к кровати. Это был конец.
     Зритель упивался  зрелищем,  глядя  в  глаза  умирающей,  радуясь  ее
агонии, словно это была небесная кара, божественное возмездие.
     Содрогнувшись в последний раз, тело девушки затихло навеки.





     Когда Элизабет прибыла в свой кабинет, то  первое,  что  заметила  на
своем рабочем столе, был большой запечатанный конверт с грифом "Совершенно
секретно". Распечатав его, она  вынула  докладную  записку  из  химической
лаборатории.  Внизу  стояла  подпись:  Эмиль  Джипли.  Текст  ее   пестрел
техническими терминами, и Элизабет, пробежав его глазами, сперва ничего не
поняла. Она вновь перечитала записку.  Потом  еще  раз,  медленнее.  Когда
наконец поняла, о чем речь, вызвала Кейт.
     - Вернусь через час, - сказала она секретарше и отправилась на поиски
Эмиля Джипли.
     Он оказался высокого роста мужчиной, лет тридцати пяти, с  тонким,  в
веснушках лицом и почти голым черепом, за исключением ниточки рыжих волос,
полукругом обегавших лысину. Он страшно нервничал, и по всему было  видно,
что не привык принимать в своей маленькой лаборатории посторонних лиц.
     - Прочитала вашу докладную записку,  -  сказала  ему  Элизабет.  -  Я
многого там не поняла. Не могли бы вы мне помочь разобраться, о  чем  идет
речь.
     Джипли мгновенно перестал нервничать. Он весь подался вперед на стуле
и быстро, уверенно заговорил:
     -  Я  проводил   эксперименты   по   методу   ингибирования   быстрой
дифференциации коллагенов, используя для этого мукополисахариды и методику
блокирования  ферментации.  Коллаген,  как  известно,  представляет  собой
фундаментальное основание всякой связующей ткани.
     - Несомненно, - вставила Элизабет.
     Она даже и не пыталась вникнуть в техническую  сторону  того,  о  чем
говорил Джипли. Единственное, что  она  поняла,  это  то,  что  тема,  над
которой он работал, была направлена на исследование  средств  блокирования
процессов старения. И открывала невиданные перспективы в медицине.
     Сидя на стуле и ни словом больше не перебивая его страстный  монолог,
Элизабет думала о том, как все это напрочь изменит  жизнь  людей  во  всем
мире. Если верить Джипли, то не существовало никаких ограничений,  которые
бы препятствовали людям доживать до ста,  ста  пятидесяти,  а  то  и,  при
желании, до двухсот лет.
     - Для этого не потребуется даже никаких уколов, -  сказал  Джипли.  -
Благодаря найденной формуле,  содержимое  можно  будет  принимать  в  виде
таблеток или капсул.
     Возможности  препарата  трудно   было   переоценить.   Это   вело   к
революционным социальным переменам. И к поступлениям миллиардов долларов в
копилку "Роффа и сыновей". Концерн и сам займется изготовлением препарата,
и продаст патент другим фирмам. И вряд ли на земле  найдется  кто-либо  из
тех, кому за пятьдесят,  кто  откажется  приобрести  хоть  одну  таблетку,
которая поможет ему или  ей  приостановить  старение.  Элизабет  с  трудом
сдерживала охватившее ее волнение.
     - Как далеко вы продвинулись в своих экспериментах?
     - Как я уже сообщил вам в своей докладной записке, в течение  четырех
лет  я  проводил  эксперименты  на  животных.  Все  последние   результаты
положительные. Вакцина готова к клиническим испытаниям.
     Элизабет нравились его воодушевление и уверенность.
     - Кто еще знает о ваших работах? - спросила она.
     - Об этом знал ваш отец. Тема абсолютно секретная. Это означает,  что
я обязан докладывать о  ходе  эксперимента  лично  президенту  концерна  и
одному из членов Совета.
     Элизабет похолодела.
     - Кому именно?
     - Господину Вальтеру Гасснеру.
     Элизабет немного помолчала.
     - С этого момента будете докладывать только мне, - и никому другому.
     Джипли удивленно посмотрел на нее.
     - Хорошо, мисс Рофф.
     - Как скоро мы сможем запустить таблетки в производство?
     - Если  все  пойдет  по  плану,  через  полтора-два  года  начиная  с
сегодняшнего дня.
     -  Прекрасно.  Если  вам  что-либо  потребуется  -  деньги,   помощь,
оборудование, - дайте мне знать немедленно. Ничего не  должно  задерживать
вашу работу.
     - Спасибо, мадам.
     Элизабет встала, и Эмиль Джипли тотчас вскочил со своего места.
     - Я рад, что  познакомился  с  вами.  -  Он  улыбнулся  и  застенчиво
добавил:
     - Мне очень нравился ваш отец.
     - Спасибо, - сказала Элизабет.
     Сэм знал об этой теме. Может  быть,  в  этом  отгадка  его  нежелания
пустить концерн с молотка?
     У двери Эмиль Джипли неожиданно повернулся к Элизабет.
     - Лекарство обязательно выдержит клинические испытания.
     - Будем надеяться, - сказала Элизабет.
     _О_н_о _д_о_л_ж_н_о _и_х _в_ы_д_е_р_ж_а_т_ь_!


     - Каким образом осуществляется контроль за сверхсекретным проектом?
     - На всех его стадиях? - спросила Кейт Эрлинг.
     - Да, от начала и до конца.
     - Как вам известно, у нас в  стадии  разработки  находятся  несколько
сотен лекарственных препаратов. Они...
     - Кто несет за них ответственность?
     - До определенной суммы  -  управляющие  различных  подразделений,  -
ответила Кейт Эрлинг.
     - Какой суммы конкретно?
     - Пятьдесят тысяч долларов.
     - А выше этой суммы?
     - Необходимо специальное решение Совета. Проект становится секретным,
когда известны данные исходных экспериментов.
     - То есть когда появляется надежда, что он будет успешным? - спросила
Элизабет.
     - Совершенно верно.
     - Каким образом происходит засекречивание?
     - Если проект представляет особую важность, вся работа переносится  в
сверхсекретные  лаборатории,  имеющиеся  по  ней  документы  изымаются   и
кладутся в особую папку с грифом "Совершенно секретно". К этой папке имеют
доступ три человека. Ученый, непосредственно ведущий разработки, президент
концерна и один из членов Совета.
     - Как определяется член Совета, курирующий разработку секретной темы?
     - Ваш отец назначил на эту должность Вальтера Гасснера.
     Едва были произнесены эти слова, Кейт поняла свою оплошность.
     Обе женщины посмотрели друг на друга, и Элизабет сказала:
     - Спасибо, Кейт. На сегодня все.
     Элизабет ни словом не обмолвилась о Джипли. Но Кейт знала, что  имела
в виду Элизабет. Она  могла  знать  об  этом  либо  потому,  что  Сэм  сам
рассказал ей о проекте, либо она по своей инициативе пронюхала о нем.  Для
кого-то третьего.
     Но этот проект был слишком важен, чтобы с ним  что-нибудь  произошло.
Элизабет должна сама  проверить  все  принятые  меры  предосторожности.  И
переговорить с Вальтером Гасснером. Она потянулась  было  к  телефону,  но
передумала. Существовал более надежный способ.
     Вечером этого дня Элизабет уже летела обычным  рейсовым  самолетом  в
Берлин.


     Вальтер Гасснер нервничал.
     Они сидели в угловом кабинете верхнего обеденного зала  в  "Папийоне"
на Курфюрстендамм. Обычно, когда Элизабет приезжала  в  Берлин  в  прошлые
времена, Вальтер всегда настаивал, чтобы они обедали у них дома, с  ним  и
Анной. На этот раз приглашения не последовало. Вместо этого  он  предложил
ей встретиться в ресторане. Когда он пришел, Анны с ним не было.
     Вальтер Гасснер все еще походил на юношески стройного  и  подтянутого
киногероя, но кое-где внешний глянец несколько  пооблупился  и  потускнел.
Лицо его выглядело озабоченным и напряженным, а  руки  ни  на  секунду  не
оставались в покое. Что-то явно сильно угнетало  и  тревожило  его.  Когда
Элизабет осведомилась об Анне, он уклончиво сказал:
     - Анна себя не очень хорошо чувствует. Потому и не пришла.
     - Что-нибудь серьезное?
     - Нет-нет. Все будет в порядке. Она дома, отдыхает.
     - Я позвоню ей и...
     - Лучше не надо ее беспокоить.
     Это  был  странный  и  непонятный  разговор,  совершенно  не  в  духе
Вальтера,  которого  Элизабет  всегда  считала  полностью   открытым,   не
считающим нужным скрывать свои чувства.
     Элизабет перевела разговор на Эмиля Джипли.
     - То, над чем он работает, нам необходимо как воздух, - сказала она.
     Вальтер кивнул.
     - Это будет грандиозная штука.
     - Я попросила его докладывать о ходе экспериментов мне лично.
     Внезапно руки Вальтера прекратили свое  беспрестанное  движение.  Это
было подобно крику. Он посмотрел на Элизабет и спросил:
     - Зачем вы это сделали?
     - Я не имела в виду вас обидеть, Вальтер. Я бы это  сделала  в  любом
случае, и с любым членом Совета. Просто я хочу вести дело, как сама считаю
необходимым.
     Вальтер снова кивнул.
     - Понятно.
     Но руки так и остались спокойно лежать на столе.
     - У вас на это все права.
     Он через силу улыбнулся ей, и она заметила, с каким  трудом  ему  это
далось.
     - Элизабет, - сказал он.  -  На  имя  Анны  записан  пакет  акций  на
огромную сумму. Она же не может  получить  за  них  ни  гроша  без  вашего
согласия. Но ей это очень необходимо. Я...
     - Простите меня, Вальтер, но я против того, чтобы в  настоящее  время
позволить свободную продажу акций.
     Руки его снова нервно забегали.





     Герр Юлиус  Бадратт  был  тощим,  сухоньким  человеком,  напоминавшим
богомола, одетого в черный сюртук. Его словно нарисовала неумелая  детская
рука, таким он  был  схематично-угловатым.  Ручки-спички,  ножки-спички  и
недорисованная голова на тщедушном тельце. Он  неподвижно  сидел  напротив
Элизабет за огромным столом в конференц-зале "Роффа и  сыновей".  Слева  и
справа от него сидели еще пятеро банкиров. Все они  были  одеты  в  черные
сюртуки с манишками,  белые  рубашки  и  черные  галстуки.  Они,  казалось
Элизабет, не столько оделись в парадные костюмы, сколько натянули на  себя
рабочие спецовки. В душе Элизабет, при виде их холодных, безразличных лиц,
шевельнулось недоброе предчувствие. Незадолго до открытия  совещания  Кейт
внесла в зал  поднос  с  кофе  и  только  что  выпеченными,  восхитительно
пахнущими пирожными. Все мужчины, как один, отказались от угощения. Так же
ранее они отклонили приглашение Элизабет отобедать с ней. Она решила,  что
это  плохой  знак.  Весь  вид  их  говорил,  что   они   пришли   получить
причитающиеся им деньги.
     Элизабет начала:
     - Прежде всего, благодарю вас, что  вы  любезно  согласились  сегодня
прийти сюда.
     В ответ они пробормотали что-то учтиво-невразумительно-вежливое.
     Она набрала в грудь побольше воздуха.
     - Я пригласила вас, чтобы попросить о  продлении  сроков  уплаты  тех
сумм, которые "Рофф и сыновья" вам задолжали.
     Юлиус Бадратт мелко-мелко затряс головой.
     - Простите меня, мисс Рофф. Мы уже имели честь уведомить...
     - Я не закончила, - перебила его Элизабет и, окинув их всех взглядом,
продолжила: - На вашем месте я бы отказала.
     Они быстро взглянули на нее, затем в недоумении друг на друга.
     - Если раньше вас одолевали сомнения по поводу  возможности  получить
долги с "Роффа и сыновей", когда президентом был мой отец,  -  а  он,  как
известно, был блестящим бизнесменом, - то имеет ли смысл продлевать  сроки
теперь, когда у руля концерна встала женщина, которая ничего не смыслит  в
деле?
     - Вы сами ответили на свой вопрос, - сухо сказал Бадратт. - У нас нет
никакого желания...
     - Я не закончила, - снова сказала Элизабет.
     Теперь они настороженно наблюдали за ней. Она посмотрела  на  каждого
из них в отдельности, удостоверившись  в  полном  их  внимании.  Это  были
швейцарские  банкиры,  которыми  восторгались  и  к  которым  с  уважением
относились их коллеги во всех  частях  финансового  мира.  Чуть  наклонясь
вперед, они  выжидательно  смотрели  на  нее,  и  в  их  глазах  светилось
любопытство.
     - Вы уже длительное время сотрудничаете с  "Роффом  и  сыновьями",  -
продолжала Элизабет. - Уверена, что большинство из вас хорошо знали  моего
отца, и если это так, то, несомненно, он пользовался  у  вас  уважением  и
доверием.
     Некоторые из банкиров утвердительно кивнули.
     - Уверена, господа, - невозмутимо продолжала Элизабет, -  что  многие
из вас чуть не поперхнулись своим утренним кофе,  когда  узнали,  что  его
место заняла я.
     Один из банкиров улыбнулся, затем расхохотался.
     - Вы абсолютно правы,  мисс  Рофф,  -  сказал  он.  -  Может,  это  и
невежливо с моей стороны, но я  думаю,  что  выражу  общее  мнение,  когда
вашими же словами скажу - мы  действительно  чуть  не  поперхнулись  своим
утренним кофе.
     Элизабет простодушно улыбнулась.
     - Я вас не виню. Уверена, что со мной приключилось бы то же самое.
     Один из банкиров сказал:
     - Одного не могу понять, мисс Рофф. Если  все  мы  заранее  знаем  об
исходе этого совещания, - он выразительно развел руками, -  то  почему  мы
все еще здесь сидим?
     - Потому, - ответила Элизабет, - что вы  самые  известные  и  крупные
банкиры в мире. Не думаю, что  вы  достигли  таких  высот,  глядя  на  все
исключительно сквозь призму долларов и центов. Если это так, то вместо вас
мог бы вести дело любой из ваших бухгалтеров. Полагаю,  что  в  банковском
деле не только это определяет успех.
     - Все это верно, мисс Рофф, -  сказал  один  из  банкиров,  -  но  мы
коммерсанты и...
     - А "Рофф  и  сыновья"  тоже  коммерческое  предприятие.  К  тому  же
огромное. Честно говоря, я и сама  не  предполагала,  насколько  огромное,
пока не села в это кресло. Даже трудно себе представить, сколько  людей  в
мире обязаны ему собственной жизнью. А какой вклад внесли мы в медицину! А
жизни скольких людей и поныне зависят от концерна? Если...
     - Все  это,  несомненно,  достойно  одобрения,  -  перебил  ее  Юлиус
Бадратт, - но, сдается мне, мы отклоняемся от темы. Вас, должно быть,  уже
поставили в известность, что одним из способов быстро обрести  необходимые
суммы на погашение долгов является свободная продажа акций концерна.
     "Это его первая ошибка", - подумала Элизабет. -  "Вас,  должно  быть,
уже поставили в известность".
     Ведь "в  известность  ее  поставили"  на  закрытом  совещании  Совета
директоров,   где    вся    информация    рассматривалась    как    строго
конфиденциальная. Кто-то из присутствующих  там  ее  намеренно  разгласил.
Тот, кому это  было  позарез  необходимо.  Надо  выяснить,  кто  был  этот
"кто-то", но не сейчас, чуть позже.
     - Я хотела бы вас спросить, - продолжала Элизабет. - Разве вам не все
равно, откуда появятся деньги, если ваши займы будут погашены?
     Юлиус Бадратт испытывающе поглядел на нее, что-то прикидывая  в  уме,
пытаясь обнаружить ловушку в ее словах. Наконец он сказал:
     - Естественно, все  равно.  Главное,  что  мы  получим  обратно  свои
деньги.
     Элизабет, подавшись вперед, с воодушевлением сказала:
     - Таким образом, не важно, получите ли вы деньги от свободной продажи
акций или из наших собственных финансовых источников. Всем  вам  известно,
что "Рофф и сыновья" не банкрот. Не станет он им ни сегодня, ни завтра, ни
в обозримом будущем. И потому, единственное, чего я прошу, -  это  немного
времени.
     Юлиус Бадратт сухо причмокнул губами и сказал:
     - Поверьте мне, мисс Рофф, мы вам  очень  сочувствуем.  Мы  понимаем,
какую тяжелую утрату вы понесли и как вам сейчас тяжело, он мы не можем...
     -  Три  месяца,  -  сказала  Элизабет.  -   Всего   девяносто   дней.
Естественно, с повышением процентов за отсрочку.
     За столом воцарилось молчание. Но оно было не в ее  пользу.  Лица  их
стали холодными и враждебными.  Она  решилась  двинуть  в  атаку  основной
резерв.
     - Я... я не знаю, могу ли... имею ли я моральное  право  сказать  то,
что собираюсь, - проговорила она, понизив голос  почти  до  шепота,  -  но
надеюсь, что это останется строго между нами.
     Она обвела взглядом присутствующих и увидела, что вновь завладела  их
вниманием.
     - "Рофф и сыновья" на пороге открытия, которое революционизирует  всю
фармацевтику.
     Она выдержала паузу.
     - Концерн готов выпустить на рынок  лекарство,  равного  которому  по
важности и коммерческим возможностям, как показывают наши расчеты,  _н_е_т
в_ с_о_в_р_е_м_е_н_н_о_м _м_и_р_е_.
     Она почувствовала, как атмосфера в конференц-зале резко переменилась.
     Юлиус Бадратт первым клюнул на приманку.
     - Что же... это... м-м-м... за?..
     Элизабет отрицательно качнула головой.
     - Простите меня, герр Бадратт. Возможно, я и так  уже  сказала  много
лишнего. Могу только добавить, что это в корне изменит  все  производство.
Возникнет необходимость значительного увеличения наших мощностей, в два, а
то и в три раза. Естественно, нам понадобятся новые крупные займы.
     Банкиры  многозначительно   переглянулись.   Герр   Бадратт   прервал
наступившее молчание.
     -  Продлевая  вам  срок  погашения  долгов  на  девяносто  дней,  мы,
естественно, надеемся и в будущем оставаться основными банкирами "Роффа  и
сыновей" во всех его начинаниях.
     - Естественно.
     Снова многозначительные переглядывания. Их молчание было для Элизабет
громче звука самых громких африканских барабанов.
     -  А  вы  уверены,  -  сказал  герр  Бадратт,  -   другими   словами,
гарантируете ли вы, что по истечении девяноста дней, все ваши долги  будут
полностью погашены?
     - Да.
     Герр Бадратт  выжидательно  замолчал,  глядя  в  пространство.  Потом
посмотрел на Элизабет, перевел  взгляд  поочередно  на  каждого  из  своих
коллег и, получив их молчаливое согласие, наконец сказал:
     - Со своей стороны: я бы не возражал против такой отсрочки. Не думаю,
что она - разумеется,  с  дополнительным  процентом  -  может  нам  сильно
повредить.
     Один из банкиров утвердительно кивнул.
     - Если вы не возражаете, герр Бадратт, мы бы также...
     И невозможное стало возможным. Элизабет откинулась в кресле, с трудом
сдерживая  нахлынувшее  на  нее   чувство   безмерного   облегчения.   Она
сумела-таки вырвать эти девяносто дней.
     И каждую минуту каждого дня она должна  использовать  с  максимальной
для концерна отдачей.





     Ей казалось, что она обитает в эпицентре урагана.
     На  ее  стол  стекалась  информация  из  многих  сотен  подразделений
штаб-квартиры концерна, с  заводов  в  Заире,  лабораторий  в  Гренландии,
офисов в Австрии и Таиланде, со всех четырех сторон света. Отчеты о  новых
типах  продукции,  финансовые  отчеты,  статистические  данные,  рекламные
проспекты, экспериментальные программы.
     Надо было принимать решения о строительстве новых заводов, о  продаже
устаревшего оборудования, о покупке фирм,  о  назначении  на  должности  и
снятии с должностей различных руководителей подразделений.  Во  всех  этих
сферах бизнеса Элизабет оказывали помощь профессионалы высокого класса, но
окончательное решение того или иного вопроса всецело зависело от нее.  Как
когда-то оно зависело от Сэма. Теперь она с благодарностью  вспоминала  те
годы, что проработала вместе с отцом. Выяснилось, что она знает о концерне
гораздо больше, чем думала, и в то же время гораздо меньше. Поражал размах
дела. Когда-то Элизабет представляла себе концерн в виде  королевства,  но
он оказался целой серией королевств, управляемых вице-королями, а  кабинет
президента  она  сравнивала  теперь  с  тронным  залом.   Каждый   из   ее
родственников управлял своим собственным королевством, но помимо этого под
их контролем находились  и  заморские  территории,  и  значительную  часть
времени они проводили в беспрестанных разъездах.
     Нежданно-негаданно Элизабет столкнулась с особой проблемой. Она  была
женщиной, попавшей в мир мужчин, и, к своему  удивлению,  обнаружила,  что
эта ситуация скрывает гораздо большее, чем она предполагала. Раньше она не
верила, что  мужчины  всерьез  относятся  к  легенде  об  интеллектуальной
неполноценности женщин, но вскоре ей  самой  пришлось  в  этом  убедиться.
Никто, естественно, не говорил ей об этом вслух и  не  выражал  открыто  в
своих действиях, но она сталкивалась с такого рода  отношением  ежедневно.
Отношение это корнями уходило в седую старину, и от его влияния невозможно
было избавиться. Мужчинам не нравилось, когда ими командовала женщина.  Им
претило, что женщина может сомневаться в их  оценках  ситуации  или,  боже
упаси, пытаться усовершенствовать их идеи. То, что Элизабет была молода  и
красива, только усугубляло положение. Они пытались дать ей понять, что  ее
место в постели или на кухне и что лучше  ей  не  путаться  у  мужчин  под
ногами и не мешать им заниматься своим делом.
     В определенные  дни  недели  Элизабет  встречалась  с  руководителями
подразделений. Не все относились к ней предвзято, некоторые пытались  даже
заигрывать. Красивая женщина в кресле президента расценивалась как  вызов,
брошенный их мужскому эго. Нетрудно было понять, о чем они  думали,  глядя
на нее: "Если смогу с ней переспать, она будет делать все, что захочу!"


     То же самое когда-то думали  мальчики  на  Сардинии.  Теперь  на  эту
приманку клюнули солидные, взрослые мужчины.
     Все они делали одну и ту же ошибку.  Вместо  того,  чтобы  вожделенно
взирать на тело Элизабет, им следовало бы  обратить  свои  устремления  на
завоевание ее интеллекта, потому что именно благодаря  ему  она  неизменно
одерживала верх над ними. Они же недооценивали его и тем  самым  совершали
непростительную ошибку.
     Они недооценивали ее способности как  руководителя,  и  это  было  их
следующей ошибкой.
     Они недооценивали силу ее духа, и это было самой большой их  ошибкой.
Она была истинным Роффом, прямым преемником старого Сэмюэля и своего отца,
и от них она унаследовала их стойкость духа и упорство.
     Мужчины, окружавшие  Элизабет,  надеялись  использовать  ее  в  своих
целях, но сами оказывались в роли используемых. Она умело  эксплуатировала
их знания,  опыт  и  идеи,  и  все  это  становилось  ее  интеллектуальной
собственностью. Она была прекрасной слушательницей  -  мужчинам  ведь  так
льстит внимание. Она задавала им массу вопросов и внимательно  выслушивала
их ответы.
     И училась.
     Поздними вечерами, уходя домой, она  брала  с  собой  две  тяжеленные
папки с отчетами, чтобы ночью ознакомиться с их  содержанием.  Иногда  она
засиживалась над ними до четырех часов  утра.  Однажды  какой-то  газетный
фоторепортер сфотографировал выходившую из управления Элизабет, за которой
секретарь несла две папки с отчетами. На другое утро все газеты напечатали
эту фотографию, снабдив ее подписью: ТРУДЯЩАЯСЯ НАСЛЕДНИЦА.


     Можно сказать, что Элизабет обрела статус международной  знаменитости
в одночасье. История о  том,  как  юная  и  красивая  девушка  получила  в
наследство мультимиллиардный концерн и затем стала его  президентом,  была
лакомым куском для прессы.  И  пресса  не  преминула  им  воспользоваться.
Элизабет была хороша собой, умна, проста в обращении - редчайшее сочетание
положительных качеств у знаменитости. Она не  чуралась  прессы,  наоборот,
пытаясь подновить несколько  поблекший  в  последнее  время  образ  фирмы,
всегда оказывала ей всяческое содействие. И пресса не оставалась в  долгу.
Если она не могла ответить на вопрос репортера, то  не  стесняясь  снимала
трубку и спрашивала у сведущих людей. Один раз в неделю в  Цюрих  наезжали
ее родственники, и Элизабет много времени проводила с ними, встречаясь  со
всеми вместе и поодиночке. Она беседовала с ними, внимательно  их  изучая,
пытаясь отыскать хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла  бы  ей  найти
того, кто был повинен в смерти людей от взрыва, кто продал  секреты  фирмы
конкурентам, того, кто пытается уничтожить "Роффа и  сыновей".  Одного  из
членов своей семьи.
     Иво Палаци - этот неотразимый "очаровашка"?
     Алек Николз - этот истинный джентльмен, добрый малый, который  всегда
спешит к Элизабет на выручку?
     Шарль Мартель -  этот  несчастный,  запуганный  человек?  Но  ведь  и
запуганный становится опасен, когда его загоняют в угол.
     Вальтер Гасснер - этот пангерманец, внешне такой красивый и открытый?
А  внутри?  Он  женился  на  Анне,  богатой  наследнице,  старше  себя  на
тринадцать лет. За деньги или по любви?
     Беседуя с ними, наблюдая за их реакциями  и  слушая  их  ответы,  она
изредка провоцировала их на  откровенность.  Упомянув  о  взрыве  в  Чили,
внимательно прислушивалась к тому, что они говорили и как  себя  при  этом
вели; она с горечью говорила о потерянных для "Роффа и  сыновей"  патентах
на изготовление уникальных лекарств, обсуждала с каждым  из  них  грозящие
концерну иски на правительственном уровне.
     Но так ничего и не выяснила. Кто бы он ни был, преступник был слишком
умен, чтобы выдать себя. Его надо заманить в ловушку.  Элизабет  вспомнила
приписку Сэма на полях отчета.  _В_ы_ч_и_с_л_и_т_ь  _п_о_д_л_е_ц_а_.  Надо
найти способ сделать это.


     Элизабет   не   переставала   удивляться    тому,    как    строились
взаимоотношения в мире фармацевтического бизнеса.
     Плохая  новость  получала  немедленную  огласку.   Стоило   кому-либо
прослышать, что от лекарства конкурирующей фирмы умер пациент,  как  сразу
же по всему миру начинали звонить телефоны.
     - Кстати, вы слышали, что?..
     Хотя внешне все  фирмы  были  в  самых  дружеских  отношениях.  Главы
наиболее крупных фирм и компаний регулярно встречались. На одну  из  таких
неофициальных  встреч  была  приглашена  и  Элизабет.  Она  оказалась  там
единственной  женщиной.  Разговор  в  основном  вертелся  вокруг  проблем,
которые у всех были одинаковыми.
     Президент одной из больших  компаний,  напыщенный  лысеющий  донжуан,
весь вечер ни на шаг не отходивший от Элизабет, сказал ей:
     -  Ограничения,  которые  вводит  правительство,   с   каждым   разом
становятся все более и более  жесткими.  Если  какой-нибудь  гений  завтра
изобретет  аспирин,  правительство  никогда   не   даст   добро   на   его
изготовление. - Он высокомерно улыбнулся. - А вы знаете, милочка,  сколько
времени мы уже пользуемся аспирином?
     "Милочка", не поведя бровью, ответила:
     - С четырехсотого года до нашей  эры,  когда  Гиппократ  в  коре  ивы
обнаружил салицин.
     Улыбка застыла у донжуана на лице.
     - Верно.
     Больше она рядом с собой его не видела.
     Главы фирм пришли к единому убеждению, что  одной  из  самых  больших
проблем    является    существование    фирм,    презрительно    именуемых
"я-тоже-фирма", фирм-дублеров, крадущих формулы  хорошо  зарекомендовавших
себя лекарств, затем меняющих их названия и выбрасывающих под новой маркой
на  рынок.  Солидные  и  уважаемые  фирмы  несут  из-за  этих   мошенников
колоссальные убытки, исчисляемые сотнями миллионов долларов в год.
     А в Италии даже и красть не надо.
     - Италия - страна, где вообще отсутствуют правила патентования  новых
лекарств, - сказал Элизабет один  из  управляющих  крупной  фирмой.  -  За
взятку всего в несколько  миллионов  лир  любой  проходимец  может  купить
формулу и,  самовольно  изменив  название,  изготовлять  и  распространять
лекарство,  где  ему  вздумается.   Мы   тратим   миллионы   долларов   на
исследования, а они только и делают, что снимают пенки.
     - Только в одной Италии? - спросила Элизабет.
     - Италия и Испания занимают первые места. Франция и Западная Германия
от них, конечно, здорово в этом отстают. В Англии  и  Штатах  такие  штуки
никто себе не позволяет.
     Элизабет оглядела всех этих бурлящих гневом  праведников  и  подумала
про себя: "Интересно, у кого из них  рыльце  в  пушку  в  связи  с  кражей
патентов у "Роффа и сыновей"?


     Элизабет порой казалось, что большую часть  времени  она  проводит  в
самолетах. Паспорт она всегда держала в верхнем выдвижном ящике стола.  По
крайней мере один раз  в  неделю  раздавался  полный  отчаяния  телефонный
звонок из Каира,  или  Гватемалы,  или  Токио,  и  через  несколько  часов
Элизабет в  сопровождении  своих  сотрудников  уже  летела  туда  выяснять
обстановку и на месте принимать необходимые меры.
     Она встречалась с директорами заводов и знакомилась с  их  семьями  в
таких больших городах, как, например, Бомбей, и в таких отдаленных местах,
как, например, Пуэрто Валларта, и  постепенно  "Рофф  и  сыновья"  начинал
обретать новые очертания. Он уже не казался безымянной  массой  отчетов  и
статистических данных. Отчет с грифом "Гватемала" означал Эмиля Нуньеса  и
его толстуху-жену и их двенадцать детей. "Копенгаген" - Нилса Бьерна и его
мать-инвалида, жившую в его семье. "Рио-де-Жанейро" - Александро Дюваля  и
воспоминания о прекрасном вечере,  проведенном  с  ним  и  его  прелестной
любовницей.
     Элизабет постоянно держала связь с Эмилем Джипли. Она всегда  звонила
ему в его маленькую квартирку на Ауссерзил по личному телефону.
     И даже в телефоном разговоре была осторожной.
     - Как дела?
     - Не так быстро, как хотелось бы, мисс Рофф.
     - Помощь нужна?
     - Нет. Только немного времени. У меня тут возникло одно  затруднение.
Но теперь все в порядке.
     - Хорошо. Если что-нибудь понадобится, звоните немедленно.
     - Непременно. Спасибо, мисс Рофф.
     Элизабет повесила трубку. Ах как  бы  ей  хотелось  подтолкнуть  его,
заставить шевелиться быстрее:  ее  время,  с  таким  трудом,  вырванное  у
банкиров, истекало. Ей позарез  нужно  было  то,  над  чем  работал  Эмиль
Джипли, но торопить его она боялась, понимая, что ничего этим не добьется.
И потому она сдерживала свое нетерпение. Теперь  она  знала,  что  к  тому
времени, когда придется платить по векселям, опыты еще не будут завершены.
И у нее возникла мысль выдать  секрет  Юлиусу  Бадратту,  привести  его  в
лабораторию, чтобы он своими глазами увидел, что там происходит.  И  тогда
банки не будут столь щепетильны в сроках.


     С Рисом Уильямзом Элизабет встречалась  почти  ежедневно,  иногда  им
приходилось работать вместе и по ночам. Они часто оставались одни,  обедая
в ее  личной  столовой  в  управлении  или  в  ее  элегантно  обставленной
квартире. Квартира размещалась в  Цюрихберге,  окнами  выходила  на  озеро
Цюрих, просторная, наполненная воздухом и  светом.  Элизабет  как  никогда
чувствовала, что все больше  попадает  под  обаяние  неотразимой  личности
Риса, но было ли это взаимно, оставалось для нее загадкой.  Он,  казалось,
не замечал, что она  женщина.  Всегда  был  с  ней  вежлив,  почтителен  и
доброжелателен. Как _с_т_а_р_ш_и_й  _т_о_в_а_р_и_щ_,  думала  Элизабет,  и
почему-то это сравнение было ей неприятно. Ей хотелось опереться на  него,
посвятить его в свою тайну, но она знала, что должна быть  осмотрительной.
Не раз она уже почти решалась рассказать Рису о злоумышленнике, пытающемся
саботировать концерн, но всякий раз что-то удерживало ее. Значит, еще рано
это с кем-либо обсуждать. Далеко не все еще известно.


     Элизабет чувствовала себя все более уверенной в своих силах. На одном
из совещаний обсуждался новый фен для сушки волос, который  плохо  шел  на
рынке. Элизабет сама испробовала его на себе и убедилась, что по  качеству
он превосходил многие из имевшихся тогда в продаже образцов.
     -  Нам  их  возвращают  из  аптек  партиями,  -  жаловался  один   из
коммерческих директоров. - Никак не можем зацепиться. Надо,  видимо,  дать
больше рекламы.
     - Но мы уже и так превысили расходы на рекламу,  -  возразил  Рис.  -
Необходимо искать другой выход.
     - Надо изъять их из аптек, - неожиданно сказала Элизабет.
     Все вопросительно взглянули на нее.
     - Что?
     - Они там слишком доступны. - Она повернулась к  Рису.  -  Необходимо
продолжить их рекламирование, но продавать их только  в  салонах  красоты.
Пусть они станут дефицитом, чтобы их невозможно было достать. Тогда к  ним
изменится и отношение.
     Рис немного подумал, затем утвердительно кивнул и сказал:
     - Неплохо. Попробуем.
     Спрос на них вырос мгновенно.
     Спустя некоторое время Рис поздравил ее с успехом.
     - А вы, мадемуазель, не просто красивы... - сказал он, улыбаясь.
     Значит, кое-что все-таки он начал замечать.





     Алек Николз сидел один в сауне,  как  вдруг  отворилась  дверь,  и  в
наполненную паром комнату шагнул мужчина,  обмотанный  полотенцем  в  виде
набедренной повязки. Он опустился на деревянную скамью рядом с Алеком.
     - Жарко, как у черта на сковороде, а сэр Алек?
     Алек обернулся. Это был Суинтон.
     - Как вы сюда попали?
     Суинтон заговорщически подмигнул.
     - Сказал им, что  у  нас  здесь  с  вами  назначено  свидание.  -  Он
посмотрел Алеку прямо в глаза. - Разве не так, сэр Алек?  Ведь  вы  знали,
что я скоро приду?
     - Нет, - ответил Алек. - Я же ясно сказал: мне нужно время.
     - Вы также говорили, что ваша маленькая кузина  не  станет  возражать
против свободной продажи акций, и тогда, мол, отдадите долги.
     - Она... она переменила решение.
     - Ну тогда заставьте ее снова переменить его.
     - Я и пытаюсь это сделать. Вопрос упирается только в...
     - Вопрос упирается в то, что нам надоело есть дерьмо, которым вы  нас
кормите. - Джон  Суинтон  придвинулся  вплотную  к  Алеку,  так  что  тому
пришлось даже немного отсесть от него. - Мы хотим  обойтись  без  насилия.
Когда еще удастся заполучить другого такого покровителя в  парламенте?  Вы
знаете, что я имею в виду. Но всему есть предел. - Он напирал  всем  своим
телом на Алека, и тот отодвинулся еще дальше. - Мы оказали вам  целый  ряд
услуг. Теперь ваш черед. Нам нужны наркотики.
     - Но это невозможно, - сказал Алек. - Не могу. Не вижу никакой...
     Вдруг  Алек  почувствовал,  что  почти  прижат  спиной   к   большому
металлическому контейнеру, доверху набитому горячими камнями.
     - Осторожнее, - сказал Алек. - Я...
     Суинтон, захватив руку Алека, вывернул  ее  и  поднес  к  раскаленным
камням. Алек почувствовал, как на руке задымились волосы.
     - Нет!
     В следующую секунду рука оказалась прижатой к камням, он закричал  от
боли, корчась упал на пол сауны. Суинтон нагнулся к нему.
     - Попытайся найти такую возможность. До скорого.





     Анна Рофф-Гасснер не знала, как долго она сможет все это выдержать.
     Она стала пленницей в собственном доме. Она и дети оставались в  доме
одни, если не считать приходившей к ним один  раз  в  неделю  уборщицы,  в
полной зависимости от Вальтера. Он уже не скрывал своей ненависти  к  ним.
Однажды Анна сидела в  детской  и  вместе  с  детьми  слушала  их  любимую
пластинку:
     Welch ein Singen, Musizieren, Pfeifen,  Zwitschken,  Tirilien...  как
вдруг туда ворвался Вальтер.
     - Довольно слушать эту галиматью, - заорал он,  схватил  пластинку  и
разбил ее вдребезги.
     Дети в страхе кинулись к матери.
     Анна пыталась успокоить его.
     - Прости меня, Вальтер. Я не знала,  что  ты  дома.  Тебе  что-нибудь
надо?
     Он подошел к ней с горящими глазами и сказал:
     - Мы должны избавиться от детей, Анна.
     _Н_е _с_т_е_с_н_я_я_с_ь _и_х_!
     Положил руки ей на плечи.
     - То, что произойдет в этом доме, останется между нами.
     "Между нами. Между нами. Между нами".
     Эти слова вихрем кружились у  нее  в  голове,  а  руки  Вальтера  все
сильнее давили ей на плечи. У нее перехватило дыхание,  и  она  упала  без
чувств.


     Очнулась Анна в постели. Ставни были закрыты. Она посмотрела на часы.
Шесть вечера. В доме было тихо. Слишком тихо. Первой ее мыслью было: дети!
И ужас обуял ее. Она  встала  с  кровати  и,  едва  держась  на  ногах  от
слабости, поковыляла к двери. Дверь была заперта  снаружи.  Она  приложила
ухо к замочной  скважине  и  прислушалась.  Должны  же  быть  слышны  хоть
какие-то звуки. Дети скорее всего вот-вот прибегут к  ней,  чтобы  узнать,
как она себя чувствует.
     "Если смогут. Если еще живы".
     Ноги ее дрожали так сильно, что она едва дошла  до  телефона.  "Боже,
сделай так, чтобы он работал", - мысленно взмолилась она и  сняла  трубку.
Ответом ей был обычный, ровный сигнал готовности. Чуть помедлив от  мысли,
что Вальтер сделает с ней, если вновь поймает ее  за  этим  занятием,  она
поспешно набрала номер 110. У нее так тряслись руки, что  она  набрала  не
тот телефон. Потом снова ошиблась. Она начала  плакать.  Потерять  столько
времени! Пытаясь перебороть начинавшуюся истерику,  снова  стала  набирать
нужный номер, приказывая пальцу делать это правильно.  Раздались  гудки  и
вслед за ними, как чудо, мужской голос:
     - Hier ist Notruf der Polizei.
     От волнения у Анны пропал голос.
     - Hier ist der Notruf der Polizei. Kann ich Ihnen helfen?
     - Ja! - Это было похоже на рыдание. -  Ich  bin  in  grosser  Gefahr.
Bitte, schicken sie jemanden...
     Невесть откуда взявшийся Вальтер вырвал из ее рук телефонную  трубку,
с силой отшвырнул Анну к кровати, затем, выдернув провод из стены,  тяжело
дыша, обернулся к ней.
     - Дети, - прошептала она. - Что ты сделал с детьми?
     Вальтер ничего ей не ответил.


     Центральное управление криминальной  полиции  Берлина  находилось  на
Кейтштрассе  2832,  окруженное  со   всех   сторон   обычными   жилыми   и
административными зданиями. Телефон экстренного вызова отдела  "Deltk  aus
Mensch"  был  снабжен   системой   автоматического   фиксирования   номера
звонившего по нему абонента, так что линия оставалась  неразъединенной  до
того времени, пока из электронного устройства не поступила соответствующая
команда. И потому, каким бы  коротким  ни  был  разговор,  номер  абонента
установить было нетрудно.  Система  эта  была  предметом  особой  гордости
отдела.
     Через пять минут после звонка Анны Гасснер инспектор Пауль Ланге  уже
входил в  кабинет  своего  начальника,  майора  Вагемана,  держа  в  руках
кассетный магнитофон.
     - Я хотел бы, чтобы вы прослушали эту запись.
     Инспектор нажал кнопку. Металлический мужской голос сказал:
     "Hier ist der Notruf der Polizei. Kann ich Ihnen helfen?"
     А женский голос, наполненный ужасом, ответил:
     "Ja! Ja, bitte! Ich  bin  in  grosser  Gefahr.  Bitte,  schicken  sie
jemanden..."
     Послышался звук падения,  щелчок  и  линия  заглохла.  Майор  Вагеман
взглянул на инспектора.
     - Узнали, кто звонил.
     - Мы знаем дом, откуда раздался  этот  звонок,  -  осторожно  ответил
инспектор Ланге.
     - Так в чем же дело? - раздраженно спросил  майор  Вагеман.  -  Пусть
Центральная вышлет туда патрульную машину.
     - Я как раз и пришел за тем, чтобы получить  распоряжение  именно  от
вас.
     Инспектор Ланге молча  положил  на  стол  перед  майором  коротенькую
записку.
     - Scheiss! - пробормотал тот и посмотрел на инспектора. - Вы уверены?
     - Так точно, господин майор.
     Майор Вагеман еще раз бросил взгляд на бумажку. Телефон  был  записан
на имя Вальтера Гасснера,  главы  немецкого  филиала  "Роффа  и  сыновей",
индустриального гиганта, одного из крупнейших  в  Германии.  Что  все  это
могло за собой повлечь, ясно было и идиоту. Один неверный шаг, и  оба  они
мгновенно окажутся на  улице  в  поисках  работы.  Майор  Вагеман  подумал
немного и сказал:
     - Ладно. Все равно надо проверить. Поезжайте туда сами, инспектор.  И
чтобы все было сделано по высшему разряду. Ясно?
     - Разумеется, господин майор.


     Дом Гасснеров находился в Ванзее,  самом  фешенебельном  юго-западном
пригороде   Берлина.   Инспектор   Ланге   поехал   окольным   путем,   по
Гогенцоллерндамм, а не по скоростной автостраде, так  как  здесь  движение
было менее интенсивным.  Он  пересек  Клаяль,  проехал  мимо  здания  ЦРУ,
скрытого за забором из колючей проволоки, затем мимо генштаба Армии США и,
повернув направо, выехал на то, что раньше именовалось Дорогой номер один,
самую длинную дорогу в Германии, бравшую  начало  в  Восточной  Пруссии  и
тянувшуюся  вплоть  до  бельгийской  границы.  По  правую  руку  от   него
промелькнул Брюкке дер Айнхайт, Мост Единства, на котором разведчика Абеля
обменяли на  американского  пилота  У-2  Гарри  Пауэрса.  Инспектор  Ланге
свернул с автострады и очутился среди покрытых лесом холмов Ванзее.
     Дома здесь,  как  на  подбор,  были  внушительными  и  красивыми.  По
воскресеньям  инспектор  Ланге  частенько  привозил  жену,  чтобы   вместе
поглядеть на эти дома и окружавшие их парки.
     Быстро найдя нужный ему адрес, инспектор свернул на подъездную  аллею
поместья Гасснеров. Поместье олицетворяло собой нечто большее, чем деньги:
Власть! Перед могуществом династии Роффов  трепетали  даже  правительства.
Майор Вагеманн был прав: тут надо вести себя очень осторожно.
     Инспектор Ланге подъехал к парадной двери трехэтажного особняка, снял
шляпу и нажал кнопку звонка. И стал ждать.  Дом  был  погружен  в  давящую
тишину нежилого помещения. Но этого не могло быть. Он позвонил  снова.  Ни
звука в ответ, ничего, кроме этой гнетущей, мертвой тишины. Пока он решал,
идти ли ему к черному ходу или еще немного подождать здесь, дверь внезапно
отворилась. На пороге стояла женщина. Она  была  средних  лет,  некрасива,
одета в смятую ночную сорочку. Инспектор  Ланге  принял  ее  за  прислугу.
Представившись, он сказал:
     - Я хотел бы переговорить с миссис Вальтер Гасснер.
     - Миссис Гасснер - это я, - сказала женщина.
     Инспектор Ланге едва  сумел  скрыть  свое  удивление.  Она  полностью
отличалась  от  того  образа  хозяйки  этого  дома,  каким  он  себе   его
представлял.
     - Я... нам кто-то недавно звонил отсюда в полицейское  управление,  -
неуверенно начал он.
     Лицо ее было непроницаемым, взгляд тусклым  и  отрешенным.  Инспектор
Ланге смешался, не зная, как вести себя дальше, но  чувствуя,  что  делает
что-то не так, что упускает самое важное.
     - Это вы звонили, миссис Гасснер? - наконец спросил он.
     - Да, - ответила она. - По ошибке.
     Его насторожила безучастная, мертвящая монотонность ее голоса. В ушах
у него звучал резкий, истерический со всхлипами голос, который  он  слышал
на пленке полчаса тому назад.
     Было заметно, как по лицу ее  быстро  скользнуло  и  тотчас  растаяло
нечто, похожее на колебание.
     - Дело в том... Мне показалось, что у меня пропало  кое-что  из  моих
драгоценностей. Но потом я обнаружила пропажу.
     По  телефону  экстренного  вызова   звонили   в   случаях   убийства,
изнасилования или нанесения тяжких увечий. "Все  должно  быть  по  высшему
разряду!"
     - Понятно.
     Инспектор  Ланге  медлил,   так   как   понимал,   что   она   что-то
недоговаривает, что надо бы пройти внутрь дома и выяснить, в чем дело.
     - Спасибо, миссис Гасснер. Простите за беспокойство.
     Расстроенный, он постоял еще немного у закрывшейся  прямо  перед  его
носом двери, затем медленно втиснулся в сиденье машины и отъехал.
     За дверью Анна повернулась к Вальтеру. Он одобрительно  кивнул  ей  и
тихо сказал:
     - Ты молодчина, Анна. А теперь наверх, в комнату.
     И повернулся к лестнице. Из складок  ночной  сорочки  Анна  выхватила
ножницы и всадила ему в спину.





     Прекрасный день, думал Иво Палацци,  для  посещения  виллы  д'Эсте  с
Симонеттой и их тремя прелестными дочурками. Гуляя  по  знаменитым  паркам
Тиволи рука об руку с женой, наблюдая, как девочки  перебегают  от  одного
искрящегося водяными брызгами фонтана к другому,  он  лениво  размышлял  о
судьбе  великого  Пирро  Лигорио,  построившего  эти   парки   для   своих
покровителей, семьи д'Эсте, и не ведавшего,  какую  радость  они  принесут
миллионам посетителей. Вилла д'Эсте находилась на небольшом расстоянии  от
Рима, к северо-востоку, высоко в Сабинских горах. Иво часто ездил туда, но
всякий раз ему доставляло  огромное  удовольствие,  взобравшись  на  гору,
смотреть сверху вниз на десятки искрящихся  в  солнечных  лучах  фонтанов,
каждый из которых был особо спроектирован и полностью отличался  от  своих
собратьев.
     В недалеком  прошлом  Иво  привозил  сюда  Донателлу  и  своих  троих
сыновей. Боже, как они тогда радовались! Вспомнив это, Иво опечалился.  Он
не виделся с Донателлой с того памятного скандала в ее квартире. Он до сих
пор с ужасом вспоминал, что она с ним сделала.  Как  она,  видимо,  сейчас
раскаивается о содеянном, как страстно желает вновь увидеться  с  ним!  Ну
что ж, ей полезно немного пострадать, как он страдал  ранее.  В  ушах  его
зазвучал голос Донателлы, говорившей:
     - Сюда, сюда идите, мальчики.
     Он слышал ее голос так отчетливо, словно бы он звучал наяву. Вот  она
кричит:
     - Быстрее, Франческо!
     И Иво  поворачивает  голову  и  видит  за  собой  Донателлу,  которая
целенаправленно ведет своих троих сыновей прямо к  нему,  Симонетте  и  их
трем дочкам. Первой мыслью Иво было, что Донателла  случайно  оказалась  в
парке Тиволи, но одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы  понять,
что случайностью здесь и не пахло. Эта сука умышленно  пытается  столкнуть
лбами обе семьи, чтобы уничтожить его!  Момент  был  критическим,  но  Иво
мгновенно перехватил инициативу.
     Он быстро повернулся к Симонетте и возбужденно прокричал:
     - Все за мной! Сейчас покажу самое интересное.
     И вся семья галопом  помчалась  за  ним  вниз  по  каменным  ступеням
длинной,  зигзагами  уходящей   вниз   лестницы.   На   ходу   расталкивая
посетителей, Иво то и дело оглядывался назад.  Донателла  и  мальчики  уже
подходили к верхним ступеням лестницы. Иво понимал, что, если мальчики его
увидят, ему конец. Стоит одному из них закричать: "Папа!"  -  и  он  может
головой вперед бросаться в ближайший фонтан. Он  торопил  задыхавшихся  от
быстрого бега Симонетту и девочек, не давая им ни на секунду остановиться.
     - Куда мы бежим? - еле переводя дыхание, спросила на бегу  Симонетта.
- Что за спешка?
     - Сюрприз, - быстро отвечал Иво. - Увидишь.
     Украдкой оглянулся. Ни Донателлы, ни мальчиков не было видно. Впереди
маячил лабиринт с бегущими вверх и вниз  ступенями.  Иво  избрал  те,  что
бежали вверх.
     - За мной! - скомандовал он. - Кто доберется до верха первым, получит
приз!
     - Иво! Я больше не могу! - взмолилась Симонетта. - Дай  хоть  минутку
передохнуть.
     - О каком отдыхе может идти речь! - бодро прокричал Иво.  -  Сюрпризу
тогда пшик! Вперед!
     Он подхватил Симонетту под руку и потащил вверх по  крутым  ступеням.
Девочки весело бежали впереди. Иво и сам задыхался. Ну и пусть, думал он с
горечью, вот умру сейчас от разрыва сердца, тогда будут  знать.  Проклятые
бабы! Никому из них нельзя доверять. За что она мне так  мстит?  Ведь  она
любит меня. Убью стерву!
     Он представил себе, как будет душить  Донателлу  в  постели.  На  ней
только тонюсенькая сорочка. Он срывает  с  нее  сорочку,  садится  на  нее
верхом, а она кричит от ужаса и молит его о пощаде. Иво почувствовал,  как
в паху у него сладко заныло.
     - Ну теперь-то хоть можно передохнуть? - снова взмолилась Симонетта.
     - Ни в коем случае. Еще немного и будем на месте!
     Они вновь оказались на самой вершине. Иво быстро огляделся. Донателлы
и мальчиков нигде не было видно.
     - Куда ты нас тащишь? - наконец вспылила Симонетта.
     - Увидишь, - на грани истерики пролепетал Иво. - За мной.
     Он подтолкнул их к выходу.
     - Мы что, уходим? - спросила Изабелла, старшая из дочерей. - Но папа.
Мы же только что пришли сюда.
     - Мы едем в другое место, - задыхаясь, сказал Иво.
     И, оглянувшись, увидел на ступенях Донателлу и мальчиков.
     - Быстрее, девочки!
     Мгновение спустя Иво с  одним  из  своих  семейств  уже  оказался  за
воротами виллы д'Эсте и что было духу помчался через  огромную  площадь  к
своей машине..
     - Никогда тебя таким не видела, - тяжело дыша, сказала Симонетта.
     - Я и не был никогда таким, - честно признался Иво.
     Дверцы машины еще не успели захлопнуться, как он уже завел мотор и на
бешеной скорости, словно за ним гнался дьявол, вылетел со стоянки.
     - Иво!
     Он нежно похлопал Симонетту по руке.
     - Всем расслабиться! За особые  заслуги  везу  вас  всех  на  ленч  в
"Хасслер".


     Они сидели у окна, из которого открывался прелестный вид  на  ступени
площади Испании, а вдали, в дымке, золотился купол Святого Петра.
     Симонетта и девочки были в восторге. Стол был  превосходным.  Кормили
здесь на убой, но Иво с таким же  успехом  мог  есть  и  траву.  Руки  его
дрожали так сильно, что он едва мог держать нож и вилку. Я этого больше не
вынесу, угрюмо думал он. Довольно этой суке ломать мне жизнь!
     Теперь он не сомневался в намерениях Донателлы.  If  giuoco  e  stata
fatto. Его  ставка  бита.  Если  он  не  найдет  способа  заткнуть  глотку
Донателле деньгами.
     Деньги в буквальном смысле нужны ему позарез. Любой ценой.





     Едва переступив порог  дома,  Шарль  понял,  что  случилась  беда.  В
гостиной рядом с Эленой сидел Пьер Ришар, ювелир, делавший по  его  заказу
копии похищенных драгоценностей. Шарль, как вошел, так и застыл  в  дверях
от ужаса.
     - Входи, Шарль, - сказала Элена, и  в  тоне  ее  звучала  угроза,  от
которой волосы зашевелились на голове у Шарля. - Думаю, мне не  надо  тебе
представлять мсье Ришара.
     Шарль только молча хлопал глазами, понимая, что любое его  слово  все
равно обернется против него. Ювелир внимательно изучал пол  у  своих  ног,
боясь от смущения поднять на Шарля глаза.
     - Садись, Шарль.
     Это был приказ. Шарль немедленно сел.
     - Тебе грозит, mon cher mari, - сказала Элена, -  обвинение  в  особо
злостных хищениях. Ты крал мои драгоценности и потихоньку  заменял  их  на
грубые подделки, которые тебе поставлял мсье Ришар.
     К своему ужасу, Шарль почувствовал, что писает в штаны.  В  последний
раз такое случалось с ним, когда он был совсем маленьким мальчиком.  Шарль
густо покраснел. В отчаянии он подумал, что надо бы  выйти  из  комнаты  и
привести себя в  порядок.  А  вернее,  сбежать  бы  отсюда  и  никогда  не
возвращаться.
     Элена все знала. Не важно, как она это выяснила. Теперь уже никуда не
убежишь. И никакой пощады не будет. То,  что  Элена  разоблачила  его  как
вора, было ужасно само по себе. Но  что  его  ждет,  когда  она  узнает  о
причине, заставившей его решиться на кражу драгоценностей? Но это  еще  не
все! Что с ним будет, когда она узнает, что на вырученные на них деньги он
собирался  удрать  от  нее?  Кромешный  ад  покажется  ему  тогда   местом
обетованным. Никто так хорошо не знал  Элену,  как  Шарль.  Она  была  une
sauvage, способна на  все.  Она  не  мигнув  уничтожит  его,  превратит  в
clochard, одного из тех бездомных бродяг, одетых в рубища и  ночующих  под
открытым небом на улицах Парижа. Его жизнь в одно мгновение превратится  в
emmerdement, кучу говна.
     - Неужели ты  надеялся  выйти  сухим  из  этой  безмозглой  затеи?  -
спросила Элена.
     Несчастный Шарль молчал. Мокрые штаны прилипли к ногам, но он даже не
решался посмотреть вниз.
     - Я убедила мсье Ришара рассказать мне всю правду.
     Убедила. Шарль содрогнулся от одной только мысли, как ей удалось  это
сделать.
     - У меня дубликаты всех твоих расписок за деньги, которые ты украл  у
меня. Я могу упечь тебя в тюрьму на двадцать пять  лет.  -  Она  выдержала
паузу и добавила: - Если захочу.
     Последние слова только усилили  ужас  Шарля.  Опыт  научил  его:  чем
великодушнее казалась Элена, тем опаснее она была. Шарль не  смел  поднять
на нее глаз. Что она от него потребует? Что-нибудь явно чудовищное.
     Элена обернулась к Пьеру Ришару.
     - Пока я не решу, что делать, никто не должен знать об этом деле.
     - Конечно, конечно, мадам Рофф-Мартель, все будет, как вы  пожелаете,
- затараторил тот, с надеждой поглядывая на дверь. - А теперь могу я?
     Элена кивнула, и Пьер Ришар пулей вылетел из комнаты.
     Проводив его взглядом, Элена повернулась к  своему  мужу.  Она  почти
физически ощущала его страх. И кое-что еще. Запах мочи. Она улыбнулась. Он
наделал в штаны от страха. Она его отлично проучила! Элена  была  довольна
Шарлем. Она сделала правильный выбор. Приручив  Шарля,  превратила  его  в
свою домашнюю собачонку. Новаторские идеи, принесенные Шарлем  в  "Рофф  и
сыновья", были блестящи, но все они исходили от Элены. Через  своего  мужа
она руководила только небольшой частью концерна, но теперь этого  ей  было
недостаточно. Она была Рофф. И очень богата. Предыдущие банки  сделали  ее
еще богаче. Но не деньги интересовали  ее.  Она  хотела  стоять  во  главе
концерна.  На  деньги  под  свои  акции  она  планировала  выкупить  акции
некоторых других пайщиков. И по этому поводу вела с ними  переговоры.  Они
даже договорились создать особую  группу,  владеющую  контрольным  пакетом
акций. Но сначала Сэм, а теперь вот Элизабет встали на пути ее замысла.  В
планы Элены вовсе не входило позволить Элизабет или кому-либо еще помешать
ей осуществить свою идею. Она натравит  на  нее  Шарля.  А  если  дело  не
выгорит, он станет и козлом отпущения.
     Однако  сейчас  он  должен  быть  наказан  за  свой  petite  revolte,
маленький бунт. Глядя ему прямо в глаза, она сказала:
     - Никто не смеет обкрадывать меня, Шарль. Никто. Тебе каюк. Если я не
пожелаю тебя спасти.
     Он сидел, молчал, ненавидел ее и боялся. Она подошла к нему вплотную,
чиркнув бедрами по его лицу.
     - А ты бы хотел, чтобы я спасла тебя,  Шарль?  -  вкрадчиво  спросила
она.
     - Да, - ответил он хрипло.
     Краем глаза Шарль увидел, что она снимает с себя юбку, и подумал:  "О
боже! Только не сейчас!"
     - Тогда слушай, что скажу. Концерн  "Рофф  и  сыновья"  должен  стать
моим. Я хочу владеть контрольным пакетом акций.
     Он поднял на нее страдальческий взгляд и сказал:
     - Ты же знаешь, что Элизабет против свободной продажи акций.
     Элена уже выскользнула из блузки и  трусиков.  Застыла  перед  ним  в
своей звериной  наготе,  сухопарая,  прелестная,  с  агрессивно  торчащими
твердыми сосками.
     - Так заставь ее согласиться. Или отсиди двадцать лет в тюрьме. Но не
волнуйся, я подскажу тебе, как это сделать. А сейчас иди ко мне, Шарль.





     На следующее утро в десять  часов  в  кабинете  у  Элизабет  раздался
телефонный звонок. Звонил Эмиль Джипли.  Она  оставила  ему  номер  своего
личного телефона, чтобы никому не было известно, о чем они говорят.
     - Мне необходимо срочно повидаться с вами.
     Голос в трубке был взволнованным.
     - Буду у вас через пятнадцать минут.
     Кейт Эрлинг с удивлением взглянула на одетую в пальто Элизабет.
     - Но у вас назначена встреча в...
     - В течение часа никого принимать не буду, - сказала Элизабет и вышла
из приемной.
     Перед входом в  отдел  разработок  вооруженный  охранник  внимательно
проверил у Элизабет пропуск.
     - Последняя дверь налево, мисс Рофф.
     Джипли в лаборатории был один. Он весь так и светился  от  радостного
возбуждения.
     -  Вчера  ночью  закончил  опыты.  Оно  работает.  Энзимы   полностью
блокируют процессы старения. Идите сюда.
     Он подвел ее  к  клетке,  в  которой  находилось  четыре  энергичных,
подвижных,  исполненных  жизненных  сил  кролика.  Рядом  с  этой  клеткой
находилась другая такая же с четырьмя кроликами, но эти были потише  и  на
вид явно постарше первых.
     - Это пятисотое поколение, выросшее на подкормке энзимами,  -  сказал
Джипли.
     Элизабет застыла у клетки.
     - Выглядят они вполне здоровыми.
     Джипли улыбнулся.
     - Это только _ч_а_с_т_ь_ контрольной группы.  -  Он  провел  рукой  в
сторону другой клетки. - А _э_т_и_ возрастом постарше.
     Элизабет во все глаза смотрела на энергичных кроликов, которые ни  на
минуту не оставались спокойными, резвясь и прыгая по клетке,  словно  были
крольчатами, а не взрослыми кроликами, и не верила собственным глазам.
     - Их жизненный цикл по сравнению с жизнью других кроликов  длиннее  в
пропорции три к одному, - сказал Джипли.
     В применении к людям эта  пропорция  поражала.  Она  едва  сдерживала
волнение.
     - Когда? Как скоро вы сможете приступить  к  испытаниям  препарата  в
клинических условиях?
     - Как только обобщу полученные  результаты.  После  этого,  думаю,  в
течение трех, ну самое крайнее, четырех недель.
     - Эмиль, ради бога, ни с кем не обсуждайте эти данные, - предупредила
его Элизабет.
     Эмиль Джипли согласно кивнул.
     - Я понимаю, мисс  Рофф.  Да  мне  и  не  с  кем  их  обсуждать  -  я
кустарь-одиночка.


     Вся вторая половина дня была отдана Совету Директоров. Встреча прошла
успешно. Вальтер на Совет не явился. Шарль опять было заикнулся о  продаже
акций, но Элизабет тотчас наложила вето на обсуждение этого вопроса. После
этого Иво расточал комплименты, а Алек вел себя  сугубо  по-джентльменски.
Только Шарль выглядел необычно озлобленным, возбужденным. И Элизабет могла
только гадать об истинных причинах его состояния.
     Она всех пригласила на обед,  во  время  которого  как  бы  невзначай
упомянула о событиях, изложенных в секретном отчете, и внимательно следила
за реакцией каждого, пытаясь уловить в  их  поведении  или  взглядах  хоть
малейшие признаки раскаяния или  нервозности.  Но  ничего  необычного  или
настораживающего не заметила. А ведь злоумышленник мог быть любой из  них,
даже если исключить не приехавшего на заседание Вальтера.
     Рис также не явился на заседание Совета.
     - У меня срочное дело, - сказал он.
     Элизабет оставалась  только  гадать,  была  ли  причиной  его  неявки
очередная женщина. Она знала, что всякий раз, когда  он  оставался  с  ней
работать по ночам, ему  приходилось  отказываться  от  свидания.  Однажды,
когда он не успел этого  сделать,  его  пассия  сама  нагрянула  к  ним  в
кабинет, рыжеволосая красавица с фигурой, по сравнению  с  которой  фигура
Элизабет выглядела скорее девичьей, чем женской. Красавица была  вне  себя
от гнева, что ее надули, и не скрывала своих чувств. Рис,  проводив  ее  к
лифту, тотчас вернулся.
     - Прости за вторжение, - бросил он.
     Элизабет не выдержала.
     - Она же само очарование, - с укоризной сказала Элизабет. -  Чем  она
занимается?
     - Она - нейрохирург, - честно ответил  Рис,  а  Элизабет  недоверчиво
расхохоталась.
     На  следующий  день  Элизабет  узнала,  что   рыжеволосая   красавица
действительно была нейрохирургом.
     Были и другие, и Элизабет всех их ненавидела. Ей  хотелось  бы  лучше
понять Риса. Она знала общительного и светского Риса, но за внешним лоском
желала  увидеть  его  настоящего,  скрытого  от   любопытных   глаз.   Она
неоднократно ловила себя на мысли, что именно  он  должен  был  стоять  во
главе концерна, вместо того, чтобы исполнять ее приказы. Интересно, а  что
он сам думает по этому поводу?


     Вечером после обеда, когда все члены Совета разъехались, чтобы успеть
на свои поезда и самолеты,  которые  доставят  их  домой,  Рис  неожиданно
появился в ее кабинете, где  она  вместе  с  Кейт  Эрлинг  засиделась  над
какими-то бумагами.
     -  Иду  мимо,  дай,  думаю,  зайду.  Может,   требуется   помощь,   -
непринужденно сказал Рис.
     И никакого объяснения, почему не явился на совещание. "А  почему  он,
собственно, должен передо мной отчитываться?" - подумала Элизабет.
     Он с ходу включился в работу, и время побежало незаметно.  Исподтишка
Элизабет   наблюдала   за   склоненным   над   бумагами   Рисом,    быстро
просматривавшим их умными, цепкими глазами. Именно он обнаружил  несколько
значительных  ошибок,   допущенных   юристами   при   составлении   важных
контрактов. Но вот Рис выпрямился, потянулся и взглянул на часы.
     - Ого, уже за полночь. Боюсь, что опаздываю на свидание. Завтра приду
пораньше и допроверю эти контракты.
     Интересно, а с кем на этот раз, с нейрохирургом или... Она  заставила
себя остановиться. Частная жизнь Риса была его личным делом.
     - Мне ужасно неудобно, - сказала Элизабет. - Я даже не заметила,  что
уже так поздно. Ты иди, а мы с Кейт еще немного поработаем.
     Рис кивнул.
     - До завтра. Спокойной ночи, Кейт.
     - Спокойной ночи, господин Уильямз.
     Элизабет посмотрела в спину  уходящего  Риса,  затем  заставила  себя
вновь вернуться к контрактам. Но спустя некоторое  время  ее  мысли  вновь
вернулись к нему. Ей не терпелось рассказать ему об успехах  Эмиля  Джипли
по созданию нового типа лекарства,  но  она  все  еще  не  решалась  этого
сделать. Ну ничего, успокаивала она себя, теперь недолго ждать.


     К первому часу ночи они закончили работу с контрактами.
     - Еще будем работать? - спросила Кейт Эрлинг.
     - Нет, на сегодня хватит. Благодарю  вас,  Кейт.  Завтра  не  спешите
приходить рано.
     Встав из-за стола,  Элизабет  только  сейчас  почувствовала,  что  от
непрерывного сидения все тело ее онемело.
     - Спасибо. Завтра к полудню все отпечатаю.
     - Прекрасно.
     Элизабет накинула на себя пальто, захватила сумочку и, подождав Кейт,
вместе  с  ней  пошла  к  экспресс-лифту,  в  ожидании   их   гостеприимно
распахнувшему свои двери. Они вошли в лифт. Когда  Элизабет  потянулась  к
кнопке с надписью: "Вестибюль",  из  приемной  вдруг  раздался  телефонный
звонок.
     - Я возьму трубку, - сказала Кейт Эрлинг. - А вы поезжайте.
     И она шагнула из лифта.


     Внизу, в вестибюле, ночной сторож взглянул на  табло  в  тот  момент,
когда в верхней его части вспыхнул красный огонек и быстро  побежал  вниз.
Это был сигнал, что работает экспресс-лифт. В  вестибюль  спускалась  мисс
Рофф. Ее шофер сидел в кресле в углу, уткнувшись в газету.
     - Босс едет, - сказал охранник.
     Шофер потянулся и медленно встал на ноги.
     Вдруг тишину вестибюля разорвал резкий сигнал колокола тревоги.
     Взгляд охранника метнулся к табло: красный огонек, набирая  скорость,
мчался вниз, поэтажно отмечая стремительное падение кабины лифта.
     Авария!
     - Господи! - выдохнул охранник.
     Он шагнул к табло, рванул на себя дверцу пульта и  включил  аварийную
систему, которая должна была немедленно привести в действие автоматический
тормоз.  Красный  огонек  продолжал  стремительно  падать  вниз.  К  табло
подбежал шофер. Увидел побледневшее лицо охранника.
     - Что тут прои...
     - Беги! - заорал тот. - Он сейчас грохнется.
     Они отбежали к самой дальней стене. Вестибюль уже  начал  подрагивать
от бешеной скорости сорвавшейся с тросов кабины в шахте  лифта,  и  только
охранник подумал: "Господи, _х_о_т_ь _б_ы _т_а_м  _н_е  _б_ы_л_о  _е_е_!",
как  кабина  пронеслась  мимо  вестибюля,  и   он   услышал   внутри   нее
душераздирающий крик.
     Секунду спустя  раздался  грохочущий  звук,  и  здание  содрогнулось,
словно от землетрясения.





     Старший инспектор цюрихской криминальной полиции Отто Шмит  сидел  за
столом у себя в кабинете, закрыв глаза и глубоко выдыхая воздух по системе
йоги, пытаясь успокоиться и унять кипение переполнявшей его ярости.
     В полицейском протоколе существовали незыблемые правила, которые были
настолько  очевидны,  что  ни  у  кого  и  мысли  не  возникало  особо  их
оговаривать  в  специальных  справочниках.  Они   считались   сами   собой
разумеющимися, как еда, или сон, или дыхание. Например, если в  результате
несчастного случая наступала смерть, первое, что должен сделать инспектор,
ответственный за расследование этого случая, - _с_а_м_о_е_  первое,  самое
простое, такое очевидное,  известное  даже  самому  тупому  из  начинающих
полицейских, - это поехать на место происшествия. Казалось бы, чего проще.
Но вот  на  столе  перед  старшим  инспектором  Отто  Шмитом  лежит  отчет
инспектора Макса Хорнунга, в котором нарушены  все  самые  элементарные  и
незыблемые правила полицейского протокола. "А что, собственно, я злюсь", -
горько думал старший инспектор, внушая себе, что ничто его уже  теперь  не
должно удивлять.
     Для инспектора Шмита инспектор Хорнунг был своего  рода  альбатросом,
его bete noire, его - инспектор  обожал  читать  Мелвилла  -  Моби  Диком.
Инспектор еще раз глубоко набрал в грудь воздух и медленно  его  выпустил.
Затем, немного поостывший от гнева,  придвинул  к  себе  отчет  инспектора
Хорнунга и начала читать сначала.



     СРЕДА 7 НОЯБРЯ
     ВРЕМЯ: 1.15
     ОСНОВАНИЕ: Сообщение из центрального коммутатора об аварии  в  здании
главного управления концерна "Рофф и сыновья".
     ТИП АВАРИИ: Неизвестен.
     ПРИЧИНА АВАРИИ: Неизвестна.
     ЧИСЛО ПОСТРАДАВШИХ ИЛИ ПОГИБШИХ: Неизвестно.
     ВРЕМЯ: 1.27
     ОСНОВАНИЕ: Повторное сообщение из центрального коммутатора об  аварии
в "Роффе и сыновьях".
     ТИП АВАРИИ: Падение кабины лифта.
     ПРИЧИНА АВАРИИ: Неизвестна.
     ЧИСЛО ПОСТРАДАВШИХ ИЛИ ПОГИБШИХ: Смертельный исход. Женщина.


     "Немедленно приступил к расследованию. К 1.35 выяснил имя  коменданта
административного здания "Роффа и сыновей" и через него узнал имя главного
архитектора здания".
     "2.30. Нашел главного архитектора. Он справлял свой день  рождения  в
"Ла Пюс". У него выяснил название фирмы, устанавливавшей  лифты  в  здании
"Рудольф Шатц А.Г."."
     "3.15.  Дозвонился  до  Рудольфа  Шатца  и  попросил  его  немедленно
представить мне планы расположения лифтов, а  также  оригиналы  финансовых
ведомостей, предварительные и окончательные сметы и  реальные  расходы  на
установку  лифтов.   Далее   попросил   полный   перечень   установленного
механического и электронного оборудования".


     В этом месте отчета  инспектор  Шмит  почувствовал,  как  теперь  уже
привычно задергалась правая щека. Он сделал еще несколько глубоких  вдохов
и выдохов и продолжил чтение.


     "6.15. Затребованные мной документы  были  доставлены  в  полицейское
управление женой г-на Шатца. Сравнив  предварительные  сметы  с  реальными
расходами на установку лифтов, пришел к следующим выводам:
     а) при постройке лифтов некачественные материалы не использовались;
     б) в связи с весьма  высокой  репутацией  данной  строительной  фирмы
причина аварии не может быть также  отнесена  к  некачественно  проводимым
внутренним работам по установке лифтов;
     в) аварийная система отвечала всем нормам;
     г) перечисленное выше исключает несчастный случай как причину аварии.
     Подписано: Макс Хорнунг, УГРО.
     NB: В связи с тем, что телефонные переговоры велись мною поздно ночью
и рано утром, возможны жалобы некоторых из опрошенных мною людей,  которых
мне пришлось побеспокоить".

     Инспектор  Шмит  со  злостью  отшвырнул  от  себя  отчет.   "Возможны
жалобы!", "Побеспокоить!". В течение всего утра  инспектор  находился  под
непрерывным обстрелом телефонных звонков более чем  половины  всех  высших
государственных мужей Швейцарии. У вас там что - гестапо?  Как  вы  смеете
среди ночи поднимать с постели  президента  всеми  уважаемой  строительной
фирмы и требовать у него отчетные документы? Как  вы  смеете  посягать  на
честное имя столь почтенной фирмы, как "Рудольф Шатц"? И так далее и  тому
подобное.
     Но  то,  что  поражало  более  всего,  казалось  почти   невероятным:
инспектор Макс Хорнунг приехал на место происшествия  спустя  четырнадцать
часов после того, как получил первое известие об аварии! К  тому  времени,
как он  приехал,  жертву  уже  вынули  из  кабины,  опознали  и  произвели
вскрытие. С полдюжины других  инспекторов  обследовали  место  катастрофы,
опросили свидетелей и представили свои отчеты.
     Перечитав во второй раз  отчет  инспектора  Макса  Хорнунга,  старший
инспектор Шмит наконец решился вызвать его к себе в кабинет.
     Макс Хорнунг был небольшого  росточка  печального  вида  человечек  с
лысой как бильярдный шар головой и  с  лицом,  скроенным  на  скорую  руку
шутником-ротозеем. У него  была  огромная  голова,  крохотные  ушки  и  на
рыхлом, как пудинг, лице, словно впопыхах приклеенный ротик-изюминка. Макс
Хорнунг  был  на  шесть  дюймов  короче  и  на  пятнадцать  фунтов   легче
стандартного  роста  и  веса,  установленных  для  сотрудников   цюрихской
"Криминалполицай", к  тому  же  безнадежно  близоруким.  Но  описание  его
внешности не шло ни в какое сравнение с его  характером:  более  спесивого
человека трудно было представить себе. В полиции к инспектору Хорнунгу все
как один относились одинаково: его ненавидели.
     - Почему же ты до сих пор не вышвырнул его из полиции? -  возмутилась
как-то жена старшего инспектора, и тот еле сдержался, чтобы ее не ударить.
     Причина, по которой Макс  Хорнунг  все  еще  оставался  на  должности
инспектора цюрихской криминальной полиции, была  в  том,  что  его  личный
вклад в национальный доход Швейцарии во много раз  превышал  прибыли  всех
шоколадных и часовых  фабрик  страны,  вместе  взятых.  Макс  Хорнунг  был
бухгалтером   от   бога,   математическим   гением,   одаренным   поистине
энциклопедическими знаниями в области финансов,  обладавшим  поразительным
нюхом во  всяком  крючкотворстве  и  казуистике  и  наделенным  терпением,
которое заставило бы библейского Иова просто лопнуть от зависти. Макс  был
сотрудником Бетраг Абтелюнг, отдела, призванного  расследовать  финансовые
махинации, различного рода нарушения на рынке ценных  бумаг  и  в  деловых
операциях банков и контролировать приток  и  отток  иностранной  валюты  в
банках  Швейцарии.  Именно  Макс  Хорнунг  положил  предел   контрабандным
поступлениям нелегальных денег в Швейцарию, именно он  раскопал  и  сделал
достоянием  гласности  искусно   проворачиваемые   незаконные   финансовые
операции на суммы в миллиарды долларов, именно он  засадил  за  решетку  с
полдюжины известных и уважаемых в мире бизнеса воротил. Как  бы  хитро  ни
прятались  финансовые  концы  в  воду,  как  бы  тщательно  ни  отмывались
где-нибудь на  Сейшельских  островах,  закладывались  и  перезакладывались
через различные подставные корпорации,  Макс  Хорнунг  все  равно  находил
способ докопаться до истины. Короче,  одно  только  упоминание  его  имени
наводило ужас на финансовую элиту Швейцарии.
     Самым священным и дорогим приобретением для швейцарцев, то,  что  они
ставили превыше всего  на  свете,  было  их  право  на  неприкосновенность
частной жизни. Когда  Макс  Хорнунг  выходил  на  оперативный  простор,  о
неприкосновенности этой приходилось только мечтать.
     За свою должность  цепного  финансового  пса  Макс  получал  мизерное
жалованье. Ему предлагались взятки в  миллион  франков,  перечисляемые  на
специальные счета в банках, шале в Кортина д'Ампеццо, яхта, а в нескольких
случаях молодые, красивые женщины. Но всякий  раз  взятка  отклонялась,  и
начальство тотчас ставилось о ней в известность. Деньги Макса Хорнунга  не
прельщали. Захоти он стать миллионером, он мог бы это сделать в одночасье,
применив к фондовой бирже свои выдающиеся математические  способности,  но
подобная мысль и в голову ему  не  приходила.  Макс  Хорнунг  был  одержим
только одним устремлением: выводить на чистую воду финансистов, нарушающих
кодекс чести и свернувших на тернистый путь обмана. Ах да, было  еще  одно
тайное  заветное   желание   Макса   Хорнунга,   неожиданно   обернувшееся
благодеянием Господним для  бизнесменов.  По  причинам,  о  которых  можно
только  гадать,  Макс  Хорнунг  желал  быть  полицейским  детективом.   Он
представлял себя своего рода Шерлоком  Холмсом  или  Мегрэ,  настойчиво  и
терпеливо распутывающим сложный клубок улик, неумолимо подбирающимся прямо
к логову  преступника.  Когда  один  из  ведущих  швейцарских  финансистов
случайно узнал о тайной честолюбивой мечте Макса Хорнунга  стать  сыщиком,
он немедленно обзвонил нескольких из своих влиятельных друзей, и в течение
сорока восьми часов  Максу  Хорнунгу  предложили  должность  инспектора  в
криминальной полиции города Цюриха. Макс был на седьмом небе  от  счастья.
Он  тотчас  с  благодарностью  принял  эту  должность,  и  все  до  одного
бизнесмены, облегченно вздохнув, со спокойным сердцем принялись обделывать
свои темные делишки.
     Со старшим инспектором Шмитом  даже  не  посоветовались.  Ему  просто
позвонил  один  из  самых  влиятельных  политических  деятелей  Швейцарии,
сообщил о принятом решении, и  на  этом  дело  закончилось.  Или,  вернее,
началось. Для старшего инспектора это назначение возвестило о начале  мук,
как гефсиманское предательство Иисуса Христа Иудой возвестило о начале мук
нашего Господа, но если  для  Иисуса  все  кончилось  Голгофой,  то  мукам
старшего инспектора не видно было конца. Он честно пытался подавить в себе
недовольство тем, что ему навязали инспектора, да еще к тому же неопытного
и не прошедшего никакой полицейской школы. Он  предположил,  что  за  этой
совершенно   недопустимой   акцией   скрывается   какая-то    чрезвычайная
политическая необходимость. Ну что ж, он  примет  участие  в  этой  темной
политической  интриге  и  с  честью  выйдет  из   щекотливого   положения.
Уверенность его, однако, была заметно  поколеблена  в  тот  самый  момент,
когда Макс  Хорнунг  доложил  ему  о  своем  прибытии.  Нелепая  внешность
новоиспеченного детектива уже сама по себе настораживала. Но что буквально
ошеломило старшего инспектора Шмита,  во  все  глаза  разглядывавшего  это
чучело, так это чувство превосходства, так и веявшее от всей  его  нелепой
фигуры. Его поза и вид как бы говорили: ребята, теперь можете расслабиться
и не волноваться - с вами Макс Хорнунг!
     Остатки уверенности инспектора Шмита в том, что он с честью выйдет из
щекотливого  положения,  не  замедлили  вскоре  полностью  развеяться  как
утренний  туман.  Он  стал  изыскивать  различные  способы  избавиться  от
неугодного сотрудника. Переводил его, например, из отдела в отдел, поручая
ему мелкие и пустячные дела. Макс работал в "Криминалтехабтелюнг",  отделе
опознания  и  дактилоскопии,  и  в  "Фандангзабтелюнг",   отделе   розыска
похищенного имущества и пропавших без вести людей. Но,  подобно  фальшивой
монете, он неизменно возвращался к старшему инспектору.
     Согласно правилам каждый инспектор раз в три месяца в  течение  одной
недели обязан был исполнять  должность  оперативного  дежурного  в  ночное
время. И как по заказу, всякий раз,  когда  на  дежурство  заступал  Макс,
случалось что-либо из ряда вон выходящее, и, пока инспектор Шмит и  другие
инспекторы занимались поисками улик, Макс раскрывал  преступление.  И  это
раздражало и бесило больше всего.
     Он  ничего  не  смыслил  в  полицейском  протоколе,  не   знал   азов
криминологии, судебной медицины, баллистики и  криминальной  психологии  -
того, что буквально отскакивало от других детективов, - и тем не менее  он
одно за другим распутывал преступления, ставившие всех  в  тупик.  Старший
инспектор Шмит пришел к выводу, что Максу Хорнунгу,  как  отпетому  дурню,
просто ужасно везло.
     В действительности же везением тут и не пахло. Инспектор Макс Хорнунг
распутывал сложнейшие уголовные дела тем же способом, что  бухгалтер  Макс
Хорнунг выводил  на  чистую  воду  самые  хитроумные  финансовые  операции
мошенников  и  проходимцев.  Мозг  Макса  Хорнунга,  как  локомотив,   мог
двигаться только по одной колее, колея же эта более походила на монорельс,
так узка она была. Ему стоило только зацепиться за какую-нибудь  маленькую
ниточку, едва торчащую из материи, как он  тотчас  начинал  ее  потихоньку
вытягивать, и чей-то блестящий, неоднократно испытанный  и  выверенный  до
мельчайших подробностей замысел начинал трещать по швам.
     Бесила его коллег и феноменальная  память  Макса.  Он  мог  мгновенно
вспомнить то, что когда-то слышал, читал или видел.
     Еще одним дополнительным штрихом,  свидетельствовавшим  против  него,
как будто и сказанного еще недостаточно, были  его  счета  на  официальные
расходы, которые он предъявлял в бухгалтерию полиции и  которые  буквально
ошеломляли всех его товарищей по работе. Когда он в первый  раз  предъявил
платежную ведомость, обер-лейтенант вызвал его к себе в  кабинет  и  мягко
сказал ему:
     - У вас тут небольшая ошибочка в расчетах, Макс.
     Это  было  равносильно  тому,  чтобы  заявить  Капабланке,   что   он
пожертвовал ферзя по недосмотру.
     Макс недоуменно замигал глазами.
     - Ошибка в моих расчетах?
     - Да. А фактически даже  несколько  ошибок.  -  Обер-лейтенант  ткнул
пальцем в лежавшую перед ним бумажку. -  Поездка  в  город  -  восемьдесят
сантимов; обратная дорога  -  восемьдесят  сантимов.  -  Он  оторвался  от
бумажки. - Но номинальная плата за такси - тридцать четыре франка  в  одну
сторону и столько же, соответственно обратно.
     -  Естественно,  господин  обер-лейтенант.  Поэтому  я  и  поехал  на
автобусе.
     У обер-лейтенанта полезли вверх брови.
     - На автобусе?
     В  экстренных  случаях  инспекторам   разрешалось   не   пользоваться
общественным транспортом. Это было  неслыханно.  Обер-лейтенант  не  нашел
ничего другого, как сказать:
     - Но в этом не было никакой необходимости. То есть,  естественно,  мы
не  поощряем  мотовство  среди  полицейских,  Хорнунг,  но  у  нас  вполне
приличный бюджет на экстренные расходы. Или возьмем, к примеру,  это.  Тут
указано, что в течение трех дней вы находились в деловой командировке.  Но
вы забыли включить в ведомость расходы на питание.
     - Нет, господин обер-лейтенант. По утрам я пью только  кофе,  а  ужин
готовлю себе сам. Все, что для этого необходимо, я вожу  с  собой.  А  вот
расходы на обеды я включил в ведомость.
     Так оно и было. Три обеда на общую сумму в  шестнадцать  франков.  На
такую сумму этот кретин мог получать обеды только с лотка Армии Спасения!
     Обер-лейтенант сухо проговорил:
     - Инспектор Хорнунг, ваш отдел просуществовал уже сотню лет до  того,
как вы вступили в него, и еще просуществует с сотню лет после того, как вы
его покинете. И в нем есть определенные, давно устоявшиеся традиции. -  Он
подтолкнул ведомость к Максу. - Кроме того, дружище, нельзя забывать  и  о
своих коллегах. Надеюсь, я ясно выразил свою мысль? А теперь возьмите  эту
ведомость, правильно ее оформите и верните мне.
     - Слушаюсь, господин обер-лейтенант. Простите, я...  я  действительно
допустил оплошность.
     Великодушный жест рукой.
     - Все в порядке. В конце концов вы же еще здесь совсем новенький.
     Тридцатью   минутами   позже   инспектор    Макс    Хорнунг    вернул
переоформленную ведомость. В ней он сократил  общие  расходы  еще  на  три
процента.
     И вот в этот ноябрьский день старший инспектор Шмит  держал  в  руках
отчет инспектора Макса Хорнунга, а автор отчета стоял перед ним навытяжку.
На нем был ярко-синий костюм, коричневые ботинки и белые  носки.  Несмотря
на все  усилия  остаться  спокойным,  включая  дыхательные  упражнения  по
системе йогов, инспектор Шмит только что не топал на него ногами.
     - Вы были на посту, когда пришло известие о катастрофе! - орал он.  -
Вашей  задачей  было  _н_е_м_е_д_л_е_н_н_о_  приступить  к   расследованию
аварии,  а   вы   туда   прибыли   _с_п_у_с_т_я   _ч_е_т_ы_р_н_а_д_ц_а_т_ь
ч_а_с_о_в_! За это  время  сюда  могла  бы  прилететь  вся  новозеландская
полиция и успеть вернуться обратно к себе!
     - Нет, господин старший инспектор. Время полета из Новой  Зеландии  в
Цюрих на реактивном самолете...
     - Молчать!
     Старший инспектор Шмит руками пригладил свои густые, быстро  седеющие
волосы, не зная, как вести себя  дальше.  Оскорбления  и  разумные  доводы
отскакивали от инспектора Хорнунга, как горох от  стенки.  Он  был  полным
идиотом, которому, по иронии судьбы, ужасно везло.
     - Я не намерен  больше  терпеть  самодеятельности  во  вверенном  мне
отделе, Хорнунг. Когда другие инспекторы заступили на дежурство и  увидели
ваш отчет, они  немедленно  отправились  на  место  происшествия,  вызвали
"скорую помощь", отправили в  морг  тело,  провели  его  опознание.  -  Он
почувствовал, что говорит скороговоркой, и вновь попытался заставить  себя
успокоиться. - Короче, они сделали все, что обязан был сделать  нормальный
детектив. В то время как вы, Хорнунг, сидя у себя в  кабинете,  одного  за
другим подняли среди ночи с постели половину всех  самых  важных  людей  в
Швейцарии.
     - Я думал...
     - Хватит! Из-за вас я все утро обязан сидеть на телефоне и  только  и
делать, что извиняться.
     - Но должен же я был выяснить...
     - Все, с меня довольно! Вон отсюда!
     - Слушаюсь, господин старший инспектор. Можно мне  присутствовать  на
похоронах? Они состоятся сегодня утром.
     - Да! Вы свободны!
     - Спасибо. Я...
     - Да уходите же вы, наконец!
     Только спустя тридцать минут после ухода инспектора Хорнунга  старший
инспектор Шмит смог вновь восстановить нормальное дыхание.





     Зал  для   похорон   в   Зилфилде   был   набит   битком.   Старинное
аляповато-пышное из камня и мрамора здание вмещало в себя также помещение,
где к похоронам готовили покойников, и  крематорий.  На  передних  скамьях
большой часовни расположились свыше двух  десятков  сотрудников  "Роффа  и
сыновей".  Далее   скамьи,   вплоть   до   последней,   занимали   друзья,
представители религиозной общины и  пресса.  Инспектор  Хорнунг  сидел  на
задней скамье, размышляя о  бренности  жизни  и  нелогичности  смерти.  Не
успевал человек достигнуть расцвета, когда он был в состоянии привнести  в
мир самое лучшее из  своего  опыта,  когда  только  по-настоящему  начинал
понимать, что есть для чего жить на свете, он умирал.  Это  было  глупо  и
непроизводительно.
     Гроб был из красного дерева и сверху донизу усыпан цветами. Еще  одни
ненужные расходы, думал инспектор Хорнунг. Гроб был закрыт,  и  Макс  знал
почему. Траурно звучал голос священника:
     - ...смерть посреди жизни... рожденные во грехе... прах к праху...
     Макс Хорнунг слушал его вполуха, внимательно наблюдая  за  теми,  кто
сидел в часовне.
     - Бог дал, Бог взял...
     Люди  поднялись  со  своих  мест  и  потянулись  к  выходу.  Панихида
закончилась.
     Макс встал у входной двери, и, когда к нему  приблизились  мужчина  и
женщина, он преградил им дорогу и сказал:
     - Мисс Элизабет Рофф? Могу ли я с вами переговорить?


     Инспектор Макс Хорнунг, Элизабет Рофф и Рис Уильямз сидели в  кабинке
"Кондиторе", располагавшейся прямо напротив похоронного бюро. Из окна  они
видели, как гроб с телом покойной был перенесен в серый катафалк. Элизабет
отвернулась. В глазах ее застыли печаль и страх.
     - В чем дело? - возмутился Рис. - Мисс Рофф уже сделала заявление для
полиции.
     - Господин Уильямз,  не  так  ли?  -  спросил  Макс  Хорнунг.  -  Мне
необходимо уточнить кое-какие детали.
     - Они что, не могут подождать? Мисс Рофф и так уже пришлось...
     Элизабет жестом остановила его.
     - Все в порядке, Рис. Если бы только я смогла действительно помочь. -
Она обернулась к Максу. - Что бы вы хотели уточнить, инспектор Хорнунг?
     Макс уставился на Элизабет и впервые в жизни не знал, с чего  начать.
Женщины для Макса были существами с другой планеты.  Они  были  нелогичны,
непредсказуемы,  подвержены  эмоциональным  всплескам   и   неспособны   к
рациональным рассуждениям. Их трудно было вычислить на  компьютере.  Макса
редко тревожили сексуальные побуждения, так как вся его энергия уходила на
умственную работу, но он высоко ценил  логически  четкую  динамику  секса.
Мысль о том, что секс представляет собой механическую структуру движущихся
частей,  координированно  сливающихся  в  единое   функциональное   целое,
будоражила его ум и возбуждала его. Эта динамика и была, по Максу, поэзией
секса. Динамика действия. Макс был уверен, что  поэты  допускали  огромную
ошибку. В эмоциях отсутствовали точность  и  упорядоченность,  они  являли
собой пустую трату энергии, не могущей сдвинуть и песчинки с места,  в  то
время  как  логика  обладала  мощью,  способной  перевернуть   весь   мир.
Беспокоило же сейчас Макса то, что с Элизабет он вдруг  почувствовал  себя
уютно. И от этого растерялся. Женщины никогда на него так не  действовали.
Казалось, она не видела в нем неказистого,  смешного  человечка,  как  все
другие   женщины.   Он   отвел   взгляд   от   ее   глаз,   чтобы    лучше
сконцентрироваться.
     - Вы часто засиживались допоздна на работе, мисс Рофф?
     - Да, - ответила Элизабет, - даже слишком часто.
     - Как поздно?
     - Ну как вам сказать... Иногда до десяти. Иногда до полуночи и позже.
     - Другими словами, это вошло в  привычку.  Значит,  люди,  окружавшие
вас, могли знать об этом?
     Она испытующие посмотрела на него, затем сказала:
     - Думаю, да.
     - В ночь аварии, вы, господин Уильямз, и Кейт Эрлинг  также  допоздна
работали с мисс Элизабет Рофф?
     - Да.
     - Но разошлись порознь.
     - Я уехал первым. У меня было назначено свидание.
     Макс внимательно посмотрел на него, затем  снова  перевел  взгляд  на
Элизабет.
     - Как долго после ухода господина Уильямза вы еще работали?
     - Думаю, около часа.
     - Вы вышли вместе с Кейт Эрлинг?
     - Да. Мы оделись  и  вместе  вышли  на  площадку.  -  Голос  Элизабет
дрогнул. - Лифт уже ждал нас.
     Л_и_ч_н_ы_й _э_к_с_п_р_е_с_с_-_л_и_ф_т _п_р_е_з_и_д_е_н_т_а_.
     - Что произошло потом?
     - Мы обе вошли в лифт. Вдруг в приемной зазвонил телефон. Кейт - мисс
Эрлинг - сказала: "Я возьму трубку"  и  стала  выходить  из  лифта,  но  я
заказала междугородный разговор и сказала ей, что возьму  трубку  сама.  -
Глаза Элизабет наполнились слезами. - Я вышла из лифта,  и  она  спросила:
"Вас подождать?", но я сказала: "Нет, поезжайте". Она нажала на кнопку,  а
я пошла в приемную и, когда открыла дверь, услышала крики, затем... -  Она
не могла больше продолжать.
     С гневно заблестевшими глазами Рис обернулся к Максу Хорнунгу.
     - Все, хватит! Вы можете наконец сказать, для чего вам все это нужно?
     Для того, чтобы выяснить, кто убийца, подумал Макс. Потому что  здесь
явно попахивает преступлением. Макс задумался, вспоминая  все,  что  успел
выяснить в течение последних сорока восьми часов  о  "Роффе  и  сыновьях".
Концерн погряз в массе  неприятностей,  нес  астрономические  издержки  по
судебным  искам,  находился  под  непрерывным  обстрелом   прессы,   терял
клиентов, задолжал огромные суммы банкам, требовавшим от него  немедленной
уплаты долгов. Президент концерна Сэм Рофф, владевший контрольным  пакетом
акций, умер. Опытный альпинист, он погиб в результате несчастного случая в
горах. Пакет перешел в руки его дочери Элизабет, которая едва не погибла в
автомобильной катастрофе на горной дороге на  Сардинии  и  чудом  избежала
смерти  в  аварии  лифта,  исправность  которого   недавно   документально
засвидетельствована. Во всем этом явно проступал чей-то зловещий умысел.
     Инспектор Макс Хорнунг должен был бы быть счастливейшим из людей.  Он
нашел торчавшую из материи ниточку. Но он встретил Элизабет Рофф, и теперь
она олицетворяла собой не просто имя, не просто  еще  одно  неизвестное  в
математическом  уравнении.  Что-то  неудержимо  тянуло  его  к   ней.   Он
чувствовал, что должен непременно защитить ее, оборонить  от  грозящих  ей
опасностей.
     - Я спрашиваю, вы можете наконец... - возмутился Рис.
     Макс взглянул на него и промямлил нечто неопределенное.
     - М-м-м... так, для протокола, господин Уильямз. Обычная протокольная
процедура. - Он встал со своего места. - Простите, я спешу.
     Его ждали срочные дела.





     Утро старшего  инспектора  Шмита  выдалось  хлопотливым,  наполненным
событиями. Около  агентства  "Иберия  Эр  Лайнз"  состоялась  политическая
демонстрация, трое арестованы. На бумажной фабрике возник странный  пожар.
Ведется расследование. Изнасиловали девушку в парке  Платцпитц.  Кража  со
взломом в "Губелине", другая в "Грима",  что  рядом  с  Бауэр-о-Лак.  И  в
довершение, словно перечисленного было недостаточно, на голову  ему  опять
свалился  инспектор  Макс.  Да  еще  с  какой-то  бессмысленной,  дурацкой
теорией. Старшему  инспектору  Шмиту  пришлось  снова  глубоко  вдыхать  и
медленно выпускать из себя воздух.
     - В кабельном барабане оказалась трещина, - говорил в это время Макс.
- Когда он развалился, все приборы защиты вышли из строя. Кто-то...
     - Я читал отчеты, Хорнунг. Обыкновенный износ материала.
     -  Увы,  герр  старший  инспектор.  Я  проверил  технический  паспорт
кабельного барабана. Гарантийный срок его  работы  истекает  только  через
пять лет.
     Старший  инспектор   Шмит   почувствовал,   что   у   него   начинает
подергиваться щека.
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Кто-то намеренно вывел лифт из строя.
     Не "Мне кажется, что кто-то намеренно вывел лифт из строя",  или  "По
моему мнению, кто-то намеренно  вывел  лифт  из  строя",  о  нет:  "Кто-то
намеренно вывел лифт из строя".
     - Зачем же это понадобилось вашему гипотетическому "кому-то"?
     - С вашего разрешения, именно это я и желал бы выяснить.
     - Вы хотите еще раз поехать в "Рофф и сыновья"?
     Инспектор Хорнунг с  искренним  недоумением  взглянул  на  инспектора
Шмита.
     - Зачем? Я хочу поехать в Шамони.


     Город Шамони лежит в сорока милях к юго-востоку от Женевы  на  высоте
3400 футов над уровнем моря во французском департаменте Верхняя Савойя, на
плато между горными массивами Монблана и Красного  пика.  С  высоты  этого
плато открывается самый захватывающий в мире вид.
     Инспектор Макс Хорнунг совершенно безразлично отнесся  к  окружающему
пейзажу, когда вышел из вагона на перрон  станции  Шамони,  держа  в  руке
изрядно потрепанный чемоданчик из  кожзаменителя.  Обойдя  стоянку  такси,
пешком направился к зданию полицейского участка, расположившемуся прямо на
центральной площади города. Едва Макс  ступил  в  участок,  как  сразу  же
почувствовал, что попал под  родную  крышу,  радуясь  привычному  ощущению
братского единения, которое он всегда испытывал ко всем полицейским  мира,
где бы с ними ни сталкивался. Он был _о_д_н_и_м_ из них.
     Французский сержант, сидевший за  столом,  взглянул  на  вошедшего  и
спросил:
     - Est-ce qu'on peut vous aider?
     - Oui, - расцвел Макс.  И  начал  говорить.  Иностранные  языки  Макс
изучал  одним  и  тем  же  манером:  использовал  свой  язык  как  мачете,
прорубаясь сквозь  непроходимые  дебри  неправильных  глаголов,  времен  и
причастий. По мере  того  как  он  говорил,  на  лице  дежурного  сержанта
выражение учтивого недопонимания постепенно сменилось на выражение полного
непонимания. Сотни лет потратили французы, чтобы приспособить  свой  язык,
небо и гортань для производства той чудесной  музыки,  какую  являл  собой
французский  язык.  А  вот  этот  стоящий  перед  ним  человечек  каким-то
непостижимым образом сумел превратить эту музыку в длинную цепочку  диких,
бессмысленных выкриков.
     Дежурный сержант, потеряв всякое  терпение,  прервал  этот  поток  на
полувыкрике.
     - Что, что вы пытаетесь мне _с_к_а_з_а_т_ь_?
     - Что значит "что"? - не  понял  Макс.  -  Я  же  говорю  с  вами  на
французском языке!
     Дежурный сержант, немного подавшись вперед, невозмутимо спросил:
     - А _с_е_й_ч_а_с_ вы тоже говорите на нем?
     Этот болван даже не понимает свой родной язык, подумал Макс.  Вытащив
свое удостоверение, он подал его  сержанту.  Сержант  дважды  прочел  его,
посмотрел  на  Макса  и  еще  раз  перечитал  удостоверение.  Трудно  было
поверить, что стоящий перед ним человек - полицейский инспектор.
     Нехотя возвратив удостоверение, сержант спросил:
     - Чем могу вам помочь?
     - Я расследую несчастный случай, который произошел здесь  два  месяца
тому назад. Имя погибшего Сэм Рофф.
     Сержант кивнул.
     - Да, помню.
     - Мне бы хотелось переговорить с кем-либо, кто мог бы более  подробно
рассказать об этом случае.
     - Тогда вам лучше всего  обратиться  в  Шамонийское  общество  горных
спасателей    по    адресу:    площадь    Монблана.    Номер     телефона:
пять-три-один-шесть-восемь-девять. Либо в больницу. Больница на  улице  дю
Вале. Номер телефона:  пять-три-ноль-один-восемь-два.  Одну  минуточку,  я
сейчас вам все это запишу. - Он потянулся за ручкой.
     - Спасибо, я и так все помню, - сказал Макс. -  Шамонийское  общество
горных спасателей,  площадь  Монблана,  пять-три-один-шесть-восемь-девять.
Или больница на улице дю Вале, пять-три-ноль-один-восемь-два.
     Когда Макс скрылся за дверью, полицейский сержант все  еще  продолжал
смотреть ему вслед.


     Руководителем  Шамонийского  общества  горных   спасателей   оказался
атлетического  вида  молодой  человек,  сидевший  за  изрядно  обшарпанным
сосновым столом. Взглянув на вошедшего  Макса,  молодой  человек  мысленно
взмолился, чтобы этот странный тип не вздумал напроситься на  экскурсию  в
горы.
     - Чем могу помочь?
     -  Инспектор  Макс  Хорнунг,   -   сказал   Макс,   предъявляя   свое
удостоверение.
     - Чем могу быть полезен, инспектор Хорнунг?
     - Я веду расследование обстоятельств гибели  человека  по  имени  Сэм
Рофф, - сказал Макс.
     Молодой человек за столом тяжело вздохнул.
     - Отличный был альпинист. Я его очень  уважал.  До  чего  же  обидная
случайность.
     - А вы видели, как это произошло?
     - Их в связке было четверо. Последним шли проводник и господин  Рофф.
Насколько я знаю, они как раз пересекали ледниковую морену. Господин  Рофф
поскользнулся и упал.
     - Разве у него не было страховой веревки?
     - Была, естественно, но она оборвалась.
     - Такое часто случается?
     - Только один раз. - Он сам улыбнулся собственной шутке, но, взглянув
в лицо  собеседника,  тут  же  спохватился.  -  Опытные  альпинисты  перед
подъемом обычно тщательно проверяют свое снаряжение, и  все  же  никто  не
застрахован от несчастного случая.
     Макс немного помолчал, потом сказал:
     - Я хотел бы переговорить с проводником.
     - В тот день проводника, с которым господин Рофф обычно ходил в горы,
с ним не было.
     Макс замигал глазами.
     - Да? А почему?
     - Вроде бы он был болен. Вместо него пошел другой проводник.
     - Имя, случайно, не помните?
     - Одну минуточку,  сейчас  посмотрим.  -  Молодой  человек  исчез  за
перегородкой, но вскоре вернулся с клочком бумаги в руке. Имя  проводника:
Ганс Бергманн.
     - Как его отыскать?
     - Он не из местных. - Француз заглянул в бумажку.  -  Он  из  поселка
Лесге. Примерно в десяти километрах отсюда.
     Перед тем как покинуть Шамони, Макс зашел  в  регистратуру  гостиницы
"Кляйне Шайдегг" и побеседовал с коридорным.
     - Вы дежурили в тот день, когда здесь останавливался господин Рофф?
     - Да, - ответил коридорный. - Надо же, как не повезло человеку.
     - Господин Рофф был здесь один?
     Коридорный отрицательно покачал головой.
     - Нет, с ним был еще один человек.
     Макс удивленно вскинул брови.
     - Еще один человек?
     - Да, господин Рофф зарезервировал два места.
     - Могу ли я узнать имя этого человека?
     - Конечно, - ответил служащий и, вынув из стола пухлую книгу, стал ее
листать. Остановился, пробежал страницу пальцем сверху вниз  и  сказал:  -
Ага, вот и оно...


     Почти три часа добирался  Макс  до  Лесге  на  "фольксвагене",  самой
дешевой из сдаваемых в аренду машин, и чуть было не  проскочил  мимо,  так
как место, к которому он подъехал, с большой натяжкой можно  было  назвать
поселком: несколько магазинов, небольшой альпийский домик  и  единственный
универмаг, перед которым одиноко торчала единственная же бензозаправка.
     Макс припарковал машину перед  альпийским  домиком  и  вошел  внутрь.
Несколько мужчин сидели у камина и вполголоса беседовали  между  собой.  С
появлением Макса разговор постепенно пошел на убыль.
     - Простите за вторжение, - сказал Макс, - я  ищу  человека  по  имени
Ганс Бергманн.
     - Кого?
     - Ганса Бергманна. Проводника. Он отсюда родом.
     Пожилой мужчина с лицом, на котором, как на карте погоды, можно  было
подробно проследить все перипетии его прошлой жизни,  сплюнул  в  огонь  и
сказал:
     - Вас кто-то здорово надул, мистер. Я родился в Лесге. И  никогда  не
слышал о парне по имени Ганс Бергманн.





     Спустя неделю после смерти  Кейт  Эрлинг,  Элизабет  снова  вышла  на
работу. С внутренним трепетом вошла она в вестибюль,  механически  ответив
на приветствие швейцара и охранников. В  дальнем  углу  вестибюля  рабочие
заменяли кабину лифта. Элизабет подумала о  Кейт  Эрлинг  и  содрогнулась,
воочию представив себе ужас, который та испытала,  стремительного  падения
вниз, этаж за этажом, неумолимо  приближаясь  к  смерти.  Она  знала,  что
больше никогда не сможет войти в кабину этого лифта.
     Когда она вошла в кабинет, ее уже ждала почта,  вскрытая  Генриеттой,
второй секретаршей, и аккуратно, стопкой, уложенная на ее  рабочем  столе.
Элизабет быстро пробежала бумаги глазами, на некоторых докладных  записках
проставив свои инициалы, на других надписав на полях вопросы,  на  третьих
отметив те управления, куда их следовало отослать.  В  самом  низу  стопки
лежал большой запечатанный конверт, на котором  было  написано:  "Элизабет
Рофф -  лично".  Элизабет  аккуратно  вскрыла  конверт  и  достала  оттуда
фотографию размером 8х10. С  фотографии  крупным  планом  на  нее  глянуло
пучеглазое   монголоидное   личико   ребенка,   пораженного   церебральным
параличом. К фотографии  была  прикреплена  записка,  в  которой  крупными
карандашными буквами стояло: ЭТО МОЙ КРАСАВЕЦ СЫН ДЖОН. ТАКИМ ЕГО  СДЕЛАЛИ
ВАШИ ЛЕКАРСТВА. Я ОТОМЩУ ВАМ.
     Она уронила фотографию и записку на стол и почувствовала, что  у  нее
дрожат руки. В это время в кабинет вошла Генриетта, держа в руках еще одну
кипу бумаг.
     - Вот это необходимо срочно подписать, мисс, - тут  она  взглянула  в
лицо Элизабет. - Что-нибудь случилось, мисс Рофф?
     Элизабет пролепетала:
     - Будьте добры, попросите зайти сюда господина Риса Уильямза.
     Глазами вновь отыскала фотографию на  столе.  Не  может  быть,  чтобы
"Рофф и сыновья" были повинны в этом.


     - Да, это наша вина, - сказал Рис. - Каким-то  образом  целая  партия
товара была неверно промаркирована. Нам удалось большую ее часть изъять из
аптек, но... Он выразительно развел руками.
     - Как давно это произошло?
     - Почти четыре года тому назад.
     - Сколько пострадало людей?
     - Около сотни. - Он взглянул на выражение ее лица и быстро добавил: -
Концерн выплатил им всем компенсацию. Не все они были такие, как  на  этом
снимке, Лиз. Мы принимаем все меры предосторожности, но люди есть люди,  и
от ошибок никто не застрахован.
     Элизабет вновь посмотрела на фотографию ребенка.
     - Это ужасно.
     - Не следовало бы показывать тебе это письмо. - Он провел пальцами по
своей густой шевелюре. - Особенно сейчас, когда нам  и  так  трудно.  Есть
проблемы поважнее этой.
     Она подумала: "Что может быть еще важнее". Вслух же спросила:
     - Какие именно?
     - Федеральная прокуратура  вынесла  отрицательное  решение  по  нашим
аэрозолям.  В  течение  двух  лет  вообще  будет  наложено  вето   на   их
производство.
     - Как это скажется на нас?
     - Весьма чувствительно. Нам придется закрыть с  полдюжины  заводов  в
разных странах и потерять одну из самых доходных отраслей.
     Элизабет подумала об Эмиле Джипли  и  о  препарате,  над  которым  он
работал.
     - Что еще?
     - Ты просматривала утренние газеты?
     - Нет.
     - Жена министра в Бельгии, мадам ван ден Лог, принимала бенексан.
     - Это наше лекарство?
     -  Да.  Из  группы  антигистаминов.  Оно  противопоказано   людям   с
повышенным давлением. И это ясно указано на упаковке. Но она оставила  это
предупреждение без внимания.
     Элизабет почувствовала, как внутри нее все похолодело.
     - Что с ней?
     - Сейчас она в коме и вряд ли  выкарабкается.  Газеты  недвусмысленно
намекают, что препарат этот изготовлен нами. Со всех сторон нас  буквально
забрасывают  отказами  на  его  поставку.  А  федеральный  прокурор  вынес
постановление о возбуждении уголовного дела по этому поводу, но  следствие
продлится по крайней мере целый год. Пока они будут его  вести,  мы  можем
продолжать выпуск этого лекарства.
     - Я хочу,  -  сказала  Элизабет,  -  чтобы  его  немедленно  сняли  с
производства.
     - Зачем? Это очень эффективное средство для...
     - Были ли еще пострадавшие?
     - Оно помогло сотням тысяч людей. - Тон Риса был холоден. - Это  одно
из наших самых эффектных...
     - Ты не ответил на мой вопрос.
     - Насколько помнится, один-два случая. Но...
     - Повторяю: необходимо снять его с производства. Немедленно!
     Едва сдерживая гнев, он сказал:
     - Хорошо. А хотела бы ты знать, во сколько это обойдется концерну?
     - Нет, - отрубила Элизабет.
     - Хорошо. Это мы сделаем, - кивнул Рис. - Но это все  -  цветочки.  А
теперь о ягодках. Банкиры желают срочно с  тобой  встретиться.  Они  хотят
взять назад свои денежки.


     Оставшись одна в кабинете, Элизабет  вновь  подумала  о  монголоидном
ребенке и женщине, которая сейчас  лежит  без  сознания  из-за  того,  что
приняла лекарство,  проданное  ей  "Роффом  и  сыновьями".  Она  прекрасно
понимала,  что  от  такого  рода   случаев   не   застрахована   ни   одна
фармацевтическая фирма.  Газеты  ежедневно  полны  рассказами  о  подобных
происшествиях, но в этот раз вина пала на нее лично.  Необходимо  еще  раз
переговорить  с  управляющими  и   выработать   дополнительные   меры   по
обеспечению максимальной предосторожности больных при приеме лекарства.
     "Это мой красавец-сын Джон".
     "Мадам ван ден Лог находится в  коматозном  состоянии.  Она  вряд  ли
выкарабкается".
     "Банкиры желают встретиться.  Срочно.  Они  хотят  взять  назад  свои
денежки".
     Она задыхалась, словно весь мир разом навалился на нее и  придавил  к
земле. Впервые за все это время в ней шевельнулось сомнение, сумеет ли она
справиться с подступившей бедой. Навалившееся на нее бремя было тяжелым  и
с каждым днем становилось все тяжелее. Она повернулась в  кресле  назад  и
посмотрела на висевший за ее спиной портрет старого Сэмюэля. Он был  таким
спокойным, уверенным в своих силах. Но и у него ведь тоже бывали  сомнения
и неудачи. И отчаяние. Однако он нашел в себе силы справиться с ними.  Она
тоже найдет в себе силы. Ведь она, как и он, - Рофф.
     Вдруг она  заметила,  что  портрет  висит  чуть-чуть  криво.  Видимо,
сдвинулся от удара  упавшей  кабины  лифта,  потрясшего  все  здание.  Она
встала, чтобы поправить портрет. Едва она притронулась к нему,  как  крюк,
на котором он висел, вдруг выскочил из стены, и портрет грохнулся на  пол.
Но Элизабет даже не взглянула на него. Она во все  глаза  смотрела  на  то
место на стене, где он только  что  висел.  Там,  прикрепленный  к  панели
лейкопластырем, виднелся крошечный потайной микрофон.
     Было 4 часа ночи, и Эмиль Джипли в который уже раз снова засиделся за
работой. В последнее время это уже вошло в привычку.  Хотя  Элизабет  Рофф
специально не оговаривала сроки окончания работы, он  понимал,  как  важны
были его результаты для концерна, и делал все возможное, чтобы быстрее все
завершить. До него тоже дошли тревожные слухи о "Роффе и сыновьях". И  ему
очень хотелось помочь концерну в этот трудный час. Он  был  многим  обязан
концерну: высоким окладом и, главное, полной свободой действий. С  большим
уважением относился он к Сэму Роффу, и его дочь, Элизабет, также  пришлась
ему по душе. Элизабет Рофф так никогда и не узнает, что  именно  она  была
виновницей этих поздних часов работы.  Он  сидел,  низко  склонившись  над
столом, проверяя результаты последнего эксперимента.  Они  даже  превзошли
его ожидания. Глубоко  задумавшись,  он  неподвижно  застыл  у  стола,  не
обращая внимания на зловоние, чрезмерную  влажность  комнатной  атмосферы,
позднее время. Дверь открылась, и в комнату  вошел  охранник  Сепп  Нолан.
Нолан ненавидел дежурить в ночную смену. Ему всегда  было  немного  не  по
себе, когда он оставался один в экспериментальных  лабораториях.  Особенно
раздражал его запах посаженных в клетки подопытных животных. Он  почти  не
сомневался, что души убиенных животных никогда не  покидали  этих  комнат.
Хорошо бы потребовать, чтобы за привидения платили особо,  думал  он.  Все
уже давно  покинули  корпус,  кроме  этого  чокнутого,  который  не  может
оторваться от своих клеток с кроликами, кошками и хомяками.
     - Долго еще, док? - спросил Нолан.
     Джипли недоуменно  посмотрел  на  него,  только  сейчас  заметив  его
присутствие.
     - Что?
     - Если вы еще немного здесь посидите, я могу вам принести чего-нибудь
поесть, сандвич или там чего еще. Я хочу сбегать в буфет перекусить.
     - Если нетрудно, только кофе, пожалуйста, -  сказал  Джипли  и  снова
вернулся к своим графикам и расчетам.
     - Тогда я закрою дверь снаружи, - сказал Нолан. - Я скоро вернусь.
     Но Джипли даже не расслышал, что он сказал.
     Десять минут спустя дверь  лаборатории  снова  отворилась,  и  чей-то
голос сказал:
     - Уже скоро рассвет, а вы все еще работаете, Джипли?
     Джипли, столь бесцеремонно выведенный из своего  забытья,  с  досадой
взглянул на вошедшего. Когда он увидел, кто это, он в смятении встал из-за
стола и сказал:
     - Да, увы, время бежит незаметно.
     Ему льстило, что этот человек не посчитал  зазорным  лично  прийти  к
нему в лабораторию, чтобы справиться о его работе.
     - Работаем над секретным "фонтаном молодости", а?
     Эмиль сначала немного растерялся. Мисс Рофф недвусмысленно  дала  ему
понять, что он не  должен  ни  с  кем  говорить  об  этом.  Но  к  данному
посетителю ее слова  никак  не  могли  относиться.  Ведь  именно  он,  что
называется, за ручку привел его, Джипли, сюда, в концерн. И  потому  Эмиль
Джипли, улыбаясь, ответил:
     - Совершенно секретным.
     - Прекрасно. Пусть все так и остается. Как идут дела?
     - Превосходно.
     Посетитель подошел к  одной  из  клеток  с  кроликами.  Эмиль  Джипли
спросил:
     - Может, вам нужны какие-либо пояснения?
     Посетитель улыбнулся.
     - Нет, не надо, Эмиль.  В  общих  чертах  я  осведомлен  о  характере
работы. - Отходя от  клетки,  он  неловко,  локтем,  зацепил  стоявшую  на
полочке пустую кормушку, которая с грохотом упала на  пол.  -  Ради  бога,
простите.
     - Не беспокойтесь, я подниму.
     Едва Джипли успел наклониться, как у него в затылке словно взорвалась
бомба, обдав его с ног до головы кровавым душем, и последнее, что он успел
заметить, был стремительно мчавшийся ему навстречу пол лаборатории.


     Элизабет разбудил настойчивый телефонный звонок. Еще не придя в  себя
ото сна, она села в кровати и взглянула на вмонтированные в перстень часы,
лежавшие на ночном столике. Пять утра. Она нащупала  трубку.  Возбужденный
голос прокричал ей в ухо:
     - Мисс Рофф?  Говорит  дежурный  охранник.  В  одной  из  лабораторий
произошел взрыв. Лаборатория полностью разрушена.
     Сон как рукой сняло.
     - Пострадавшие есть?
     - Да, мэм. Погиб один из научных работников.
     Его имени можно было и не называть. Элизабет и так знала, кто это.





     Инспектор Макс Хорнунг думал. В бюро трещали пишущие машинки,  громко
звучали голоса спорщиков, поминутно звонили телефоны, но Хорнунг ничего не
видел и не слышал вокруг себя.  Как  компьютер,  он  был  сосредоточен  на
одном. Мысли его занимала составленная старым  Сэмюэлем  хартия  "Роффа  и
сыновей",  согласно  которой   никто,   кроме   членов   семьи,   не   мог
контролировать его. Умно, думал Макс, но весьма чревато  опасностями.  Это
напоминало ему о тонтине,  страховом  полисе,  составленном  в  1695  году
банкиром Лоренцо Тонти. Каждый участник тонтина  вносил  равный  со  всеми
другими паевой взнос, и, когда умирал, его паевые накопления переходили  к
наследникам. Возникал мощный стимул  убрать  с  дороги  партнеров.  Как  в
"Роффе и сыновьях". Слишком велик был  соблазн,  ибо  люди,  получившие  в
наследство акции на миллионы долларов, не могли  ими  воспользоваться  без
общего на то согласия.
     Макс выяснил, что Сэм Рофф  был  единственным,  кто  выступил  против
продажи акций на сторону.  Теперь  он  мертв.  Несчастный  случай.  Против
выступила Элизабет Рофф.  И  дважды,  в  двух  несчастных  случаях,  чудом
избежала смерти. Что-то  уж  слишком  много  несчастных  случаев,  подумал
инспектор Макс Хорнунг. А посему отправился к старшему инспектору Шмиту.
     Тот, выслушав доклад Макса Хорнунга о падении и  смерти  Сэма  Роффа,
прорычал:
     - Неразбериха с именем проводника?  Но  ведь  это  не  основание  для
возбуждения уголовного дела, Хорнунг. Во всяком  случае,  не  для  меня  и
руководимого мною отдела.
     Тщедушный инспектор упорно гнул свое:
     - Но это еще не все. У "Роффа и сыновей" масса  внутренних  неурядиц.
Возможно, кое-кто подумал, что, убрав Сэма Роффа,  можно  будет  разрешить
все проблемы.
     Старший инспектор Шмит откинулся в кресле  и  задумчиво  поглядел  на
инспектора Хорнунга. Он был уверен, что в его теориях  не  было  ни  грана
здравого смысла. Но мысль хоть  на  какое-то  время  избавиться  от  Макса
Хорнунга казалась ему очень привлекательной. Его  отсутствие,  несомненно,
положительно скажется на моральном духе всего отдела.  Кроме  этого,  было
еще  одно  соображение:  люди,  на  которых  Макс  Хорнунг  поднял   руку,
принадлежали к могущественному клану Роффов.  При  других  обстоятельствах
старший инспектор Шмит посоветовал бы  Максу  Хорнунгу  держаться  от  них
подальше. Но если ему уж так хотелось подразнить зверя, - а  это  он  умел
мастерски! - они его в мгновение ока смогут выкинуть из полиции.  И  никто
ни в чем не упрекнет старшего инспектора. Разве не был ему силком  навязан
это паршивый инспекторишка? И потому он сказал Максу:
     - Поручаю вам расследование этого дела. Только не торопитесь.
     - Спасибо, - обрадовался тот.


     По дороге в отдел Макс столкнулся в коридоре со следователем, ведущим
дознание по насильственным и скоропостижным смертям.
     - Хорнунг! Можно воспользоваться вашей памятью?
     Макс захлопал глазами.
     - Простите, не понял.
     - Речной патруль только что выудил из реки  девушку.  Если  нетрудно,
взгляните на нее, пожалуйста.
     Макс судорожно сглотнул и сказал:
     - Как вам будет угодно.
     Эта часть работы  не  доставляла  ему  особого  удовольствия,  но  он
считал, что долг обязывает его честно ее исполнять.
     Она лежала в морге на выдвижном металлическом  поддоне.  У  нее  были
светлые волосы, и на вид  ей  можно  было  дать  лет  двадцать.  Тело  ее,
вспухшее от воды, было совершенно голым, если не  считать  красной  ленты,
стягивавшей шею.
     - На теле следы полового акта, которым она  занималась  за  несколько
секунд  до  смерти.  Она  была  задушена  и  сброшена  в  реку,  -  сказал
дознаватель. - В легких у нее воды  не  обнаружено.  В  картотеке  нет  ее
отпечатков пальцев. Вам не доводилось ее где-нибудь видеть?
     Инспектор Макс Хорнунг глянул в лицо девушки и бросил:
     - Нет.
     И побежал, чтобы успеть на автобус, шедший в аэропорт.





     Когда инспектор Макс Хорнунг приземлился в аэропорту  Коста-Смеральда
на Сардинии, он выбрал самую дешевую из  сдававшихся  внаем  машин,  "фиат
500", и отправился в Олбию. Олбия, в  отличие  от  всех  других  островных
городов, была индустриальным центром, и во все стороны  по  ее  пригородам
расползлись  заводы,  фабрики,  городские  свалки,  там  же  находилось  и
огромное кладбище автомобилей, когда-то элегантных и  красивых,  а  теперь
превращенных в старые покореженные  груды  металла,  годные  разве  что  в
переплавку. "Кладбища автомобилей - символ цивилизации, - подумал Макс,  -
и нет городов, где бы этот символ отсутствовал".
     Добравшись до центра  города,  он  подъехал  к  зданию,  на  фронтоне
которого  красовалась  надпись:  "Questura  di  sassari  commissariato  di
polizia Olbia".
     Едва Макс переступил порог полицейского участка,  как  в  нем  тотчас
вспыхнуло привычное чувство единения, причастности к этой избранной касте.
Он предъявил свое  удостоверение  дежурному  сержанту  и  несколько  минут
спустя был введен в кабинет начальника полиции  Луиджи  Ферраро.  Ферраро,
радушно улыбаясь, поднялся было ему навстречу, но, когда тот вошел, улыбка
тотчас слетела с лица начальника. Что-то  в  Максе  противоречило  понятию
"инспектор полиции".
     - Можно  взглянуть  на  ваше  удостоверение?  -  вежливо  осведомился
начальник полиции.
     - Конечно, - сказал Макс.
     Он вытащил свое удостоверение,  и  Ферраро  внимательно  оглядел  его
сначала с одной, а потом с другой  стороны.  Возвратив  наконец  документ,
итальянец подумал, что в Швейцарии, видимо, явно туговато с  инспекторами.
Усевшись снова на свое место, он спросил:
     - Чем могу служить?
     На беглом итальянском Макс начал объяснять, зачем прибыл на Сардинию.
Некоторое время начальник полиции Ферраро  пытался  сообразить,  на  каком
языке говорит гость. Когда он наконец  понял,  то  предостерегающе  поднял
руку и сказал:
     - Баста! Вы говорите по-английски?
     - Естественно, - ответил Макс.
     - Тогда очень прошу, давайте говорить по-английски.
     Когда Макс кончил говорить, начальник полиции Ферраро сказал:
     - Вы ошибаетесь, сеньор. И напрасно тратите время. Мои  механики  уже
проверяли этот джип. И все согласились, что это был несчастный случай.
     Макс, согласно кивнув головой, невозмутимо сказал:
     - Но я-то его еще не видел.
     - Хорошо, - согласился Ферраро. - Джип в городском гараже.  Выставлен
на продажу. Один из моих людей проводит вас туда. Вы хотели  бы  осмотреть
место происшествия?
     Макс удивленно вытаращил глаза:
     - Зачем?
     В качестве провожатого был назначен инспектор Бруно Кампанья.
     - Мы уже проверяли. Обычный несчастный случай, - заявил Кампанья.
     - Вы ошиблись, - сказал Макс.
     Джип стоял в дальнем углу гаража; передняя его часть все еще  хранила
следы недавней аварии, и даже ясно видны были буро-зеленые потеки живицы.
     - Никак до него руки не доходят, - пожаловался механик.
     Макс обошел вокруг джипа и внимательно оглядел его.
     - Что же они сделали с тормозами? - спросил он.
     - Иезус! - воскликнул механик, -  и  вы  туда  же.  -  В  голосе  его
чувствовалось раздражение. - Я двадцать  пять  лет  проработал  механиком,
сеньор. И лично осматривал  этот  джип.  К  этим  тормозам  прикасались  в
последний раз, когда он сходил с конвейера завода.
     - Тем не менее кто-то же их испортил, - уверенно заявил Макс.
     - Но как? - брызгая слюной, заорал механик.
     - Пока не знаю, но обязательно выясню, - доверительно сказал ему Макс
и, бросив прощальный взгляд на джип, вышел из гаража.


     Начальник  полиции  Луиджи  Ферраро  взглянул  на  инспектора   Бруно
Кампанью и спросил:
     - Куда ты его подевал?
     - Никуда. Я привел его в гараж, там он, как осел, уперся, что это был
не несчастный случай, переругался с механиком и сказал, что хочет пройтись
один.
     - Вот оболтус!


     Макс стоял на берегу, глядя на изумрудные воды Тирренского  моря,  но
не видя их. Он думал, расставляя по местам разрозненные  факты.  Это  было
похоже на разгадывание гигантской головоломки: все мгновенно  складывается
в единую картинку, когда знаешь, что куда ставить. Джип был маленький,  но
очень  важной  частицей  этой  головоломки.  Его  тормоза  были  проверены
опытными механиками. У Макса  не  было  причин  ставить  под  сомнение  их
честность и компетентность. И он принимал как должное, что  никто  к  этим
тормозам не прикасался. Но, так как на этом джипе ехала Элизабет и  кто-то
ясно желал ее смерти, он также принимал, как должное, что  кто-то  все  же
испортил тормоза. На тормозах не обнаружено следов порчи, но, как  это  ни
парадоксально, они все же были  испорчены.  Здесь  явно  поработала  умная
голова. Тем необходимее было ее побыстрее разоблачить, и тем интереснее.
     Макс ступил на песок пляжа, присел на выступ большого  камня,  закрыл
глаза и снова глубоко задумался,  отыскивая  в  уме  ранее  не  замеченные
детали, отбрасывая  ненужное,  расчленяя  и  вновь  соединяя  разрозненные
детали картинки.
     Двадцать минут спустя все встало на свои места.  Глаза  Макса  широко
раскрылись, и он в восхищении подумал: "Здорово! Вот это умница! Я  должен
непременно встретиться с этим человеком".
     После этого инспектор  Макс  Хорнунг  посетил  еще  два  места:  одно
неподалеку от Олбии, другое в горах - и в полдень того  же  дня  самолетом
вернулся в Цюрих.
     На самом дешевом месте в третьем классе.





     Начальник охраны "Роффа и сыновей" сказал, обращаясь к Элизабет:
     - Все произошло слишком  быстро,  мисс  Рофф.  Мы  ничего  не  успели
сделать. Полыхнуло так,  что,  когда  прибыли  пожарные,  лаборатория  уже
полностью выгорела.
     В лаборатории удалось  обнаружить  только  обугленные  останки  Эмиля
Джипли. Его записи были либо  похищены  из  лаборатории  до  взрыва,  либо
сгорели вместе с ним.
     - Исследовательский корпус находился под круглосуточной  охраной,  не
так ли? - спросила Элизабет.
     - Да, мэм. Мы...
     - Как давно вы исполняете должность начальника отдела безопасности?
     - Пять лет. Я...
     - Вы уволены.
     Он попытался было протестовать, потом передумал:
     - Да, мэм.
     - Сколько людей работает под вашим началом?
     - Шестьдесят пять.
     Ш_е_с_т_ь_д_е_с_я_т _п_я_т_ь_! А не смогли уберечь одного.
     - Официально вас уведомляю: в течение двадцати четырех часов все  они
должны получить расчет, - сказала Элизабет, - все до одного.
     Он вопросительно посмотрел на нее.
     - Мне кажется, вы несправедливы.
     Она подумала об Эмиле Джипли, о  его  навсегда  потерянной  бесценной
формуле, о подслушивающем  устройстве  у  себя  в  кабинете,  которое  она
случайно обнаружила и раздавила, как клопа, каблуком.
     - Убирайтесь отсюда, - сказала Элизабет.
     Чтобы вытеснить из головы образ обугленных останков  Эмиля  Джипли  и
сгоревших вместе с лабораторией его подопытных зверьков, она старалась  до
максимума заполнить деятельностью каждую минуту  того  злополучного  утра.
Одновременно гнала  от  себя  мысль  о  колоссальных  убытках,  понесенных
концерном из-за утери формулы. Не было никаких гарантий,  что  формула  не
всплывет и не будет запатентована какой-нибудь из  конкурирующих  фирм,  и
Элизабет ничего не сможет с этим поделать.  Джунгли  есть  джунгли.  Стоит
твоему конкуренту почувствовать, что ты слабее, как  он  уже  рвется  тебя
добивать. Но здесь замешан не конкурент, а друг. Смертельный друг.
     Элизабет  настояла,  чтобы   охрану   передоверили   профессиональной
полиции. В окружении незнакомых лиц она будет себя чувствовать  в  большей
безопасности.
     Затем  позвонила  в  "Опиталь  Интернасиональ"  в   Брюсселе,   чтобы
выяснить,  как  себя  чувствует  мадам  ван  ден  Лог,  жена  бельгийского
министра. Ей сообщили, что она все еще находится в коматозном состоянии. И
никто не может поручиться за ее жизнь.
     Тяжкие мысли Элизабет об Эмиле Джипли, монголоидном  ребенке  и  жене
министра неожиданно прервал Рис, заглянувший в ее кабинет. Взглянув на  ее
лицо, он мягко сказал:
     - Плохи дела?
     Она только горестно кивнула.
     Рис подошел к ней совсем близком и заглянул ей в глаза. Она выглядела
утомленной и потерянной. Он подумал, что долго такого  напряжения  она  не
выдержит. Мягко взял ее за руку и спросил:
     - Чем могу помочь?
     Всем, подумала Элизабет. Как никогда, она нуждалась теперь в нем.  Ей
нужны были его сила воли, его помощь, его любовь. Глаза их встретились,  и
она уже готова была утонуть в его объятиях, поведать  ему  обо  всем,  что
случилось с ней ранее, что происходило теперь.
     - Как там дела у мадам ван ден Лог? - спросил Рис.
     И мгновение испарилось.
     - Без изменений, - сказала Элизабет.
     - Тебе еще не звонили по поводу статьи в "Уолл-стрит джорнел"?
     - Какой статьи?
     - Так ты ни о чем не знаешь?
     - Нет.
     Рис распорядился, чтобы газету доставили в кабинет Элизабет. В статье
подробно перечислялись все трагические  события,  произошедшие  недавно  в
"Роффе и сыновьях", но лейтмотивом ее звучал вывод,  что  концерну,  чтобы
справиться  со  всеми  своими  проблемами,  необходим  опытный  и  знающий
руководитель. Элизабет опустила газету.
     - Как сильно это может нам навредить?
     Рис пожал плечами.
     - Вред уже причинен. Они просто констатируют содеянное.  Мы  начинаем
терять массу клиентов. Мы...
     Заурчал зуммер селектора, Элизабет щелкнула тумблером.
     - Да?
     - На второй линии герр Юлиус Бадратт, мисс Рофф. Он говорит, что  это
срочно.
     Элизабет посмотрела на Риса. Она  до  последнего  момента  оттягивала
встречу с банкиром.
     - Давайте его. - Она сняла трубку. - Доброе утро, герр Бадратт.
     - Доброе утро. - Голос в телефонной трубке был сух и резок. -  У  вас
найдется немного времени для меня во второй половине дня?
     - Ну, как вам...
     - Прекрасно. В четыре вам удобно?
     Элизабет помедлила.
     - Да. Ровно в четыре.
     В телефонной трубке послышался какой-то  странный  шелест,  но  потом
Элизабет сообразила, что это герр Бадратт прокашливает горло.
     - Я очень сожалею о господине Джипли, - наконец сказал он.
     "Но имя Джипли не упоминалось в газетных отчетах о взрыве".
     Она медленно положила трубку на рычаг и только  тогда  заметила,  что
Рис внимательно наблюдает за ней.
     - Что, почувствовали запах крови? - спросил он.
     Всю вторую половину дня не смолкали телефоны.
     Позвонил Алек.
     - Элизабет, читала статью в утренней газете?
     - Да, - сказала Элизабет. - Но, на мой взгляд,  "Уолл-стрит  джорнел"
несколько преувеличил события.
     Алек немного помолчал, потом сказал:
     -  Я  имею  в  виду  не  "Уолл-стрит   джорнел".   "Файнэншл   таймз"
опубликовала передовицу, целиком посвященную "Роффу  и  сыновьям".  Ругает
нас почем зря. Мне звонят непрерывно. Отказы следуют один за  другим.  Что
будем делать?
     - Алек, я тебе перезвоню, - пообещала Элизабет.
     Позвонил Иво.
     - Carissima, готовься к худшему.
     "Я уже давно готова", - невесело хмыкнула про себя Элизабет.
     - Давай выкладывай.
     - Арестован за взятки итальянский министр, - сказал Иво.
     Элизабет уже знала, что последует дальше.
     - Продолжай.
     В голосе Иво прозвучала извиняющаяся нотка.
     - Мы не виноваты, - сказал он. - Его сгубили собственные  жадность  и
беспечность. Его взяли прямо в аэропорту. При нем оказалась большая  сумма
денег, наших денег, и это доказано.
     Хотя  Элизабет  и  была  готова  услышать  нечто  подобное,  все   же
недоверчиво спросила:
     - А за что же мы ему давали взятки?
     - Как  за  что?  За  то,  чтобы  иметь  возможность  беспрепятственно
заниматься бизнесом в Италии, - как само собой разумеющееся  констатировал
Иво. - Так здесь все поступают. Наше преступление не в том, что мы  давали
взятки министру, а в том, что нас поймали на этом.
     Она тяжело откинулась в  кресле.  Голова  ее  шла  кругом,  в  висках
стучало.
     - Что же теперь будет?
     - Надо немедленно связаться с адвокатом концерна, - сказал Иво. -  Не
волнуйся. В Италии только бедняки попадают в тюрьму.
     Из Парижа позвонил Шарль. Голос его дрожал от  волнения.  Французская
печать вовсю голосила по "Роффу и сыновьям". Шарль потребовал от  Элизабет
немедленно, пока концерн еще на плаву, разрешить свободную продажу акций.
     - Мы теряем доверие клиентов, - говорил Шарль. - Без них фирма ничто.
     "Весь этот шквал телефонных  звонков:  банкиры,  кузены,  пресса!"  -
досадовала Элизабет. Что-то уж больно много разных  событий  происходит  в
одно и то же время. Кто-то ловко греет руки на всей этой шумихе.  Но  кто?
Она обязана "вычислить подлеца".


     Ее  имя  все  еще  находилось  в  записной  книжке  Элизабет.   Мария
Мартинелли. Память воскресила полустертый образ  длинноногой  итальяночки,
ее бывшей одноклассницы в  швейцарском  пансионе.  Время  от  времени  они
посылали друг другу весточки о себе. Мария  стала  манекенщицей  и  как-то
написала Элизабет, что помолвлена с итальянским газетным магнатом, живущим
в Милане. Через пятнадцать минут Элизабет уже разговаривала  с  Марией  по
телефону.  Когда  было  покончено  со  светскими  условностями,   Элизабет
спросила:
     - Ты еще не замужем за своим газетчиком?
     - Пока нет. Но как только Тони получит развод, мы тут же поженимся.
     - Мария, у меня к тебе просьба.
     - Выкладывай.
     Спустя чуть менее часа Мария Мартинелли перезвонила Элизабет.
     - Все в порядке. Информация из первых рук:  министра,  который  хотел
вывезти деньги из  Италии,  заложили.  Таможенников  на  него  навел  один
парень.
     - А он случайно не знает имя наводчика?
     - Иво Палацци.


     Инспектор  Макс  Хорнунг  сделал  весьма  интригующее  открытие.   Он
выяснил, что взрыв в лаборатории  "Роффа  и  сыновей"  не  только  не  был
случайным,  но  и  был  осуществлен  с  помощью  взрывчатки   "Рилар   Х",
предназначавшейся специально для армии и  никуда  более  не  поставляемой.
Заинтересовало же в этом деле  Макса  то  обстоятельство,  что  "Рилар  Х"
изготавливалась на одном из заводов, принадлежавших  "Роффу  и  сыновьям".
Одного телефонного  звонка  было  достаточно,  чтобы  выяснить,  на  каком
именно.
     Завод находился неподалеку от Парижа.


     Ровно в четыре часа пополудни герр Юлиус Бадратт угловато примостился
в кресле и без обиняков сказал:
     - Как сильно бы мы ни желали вам помочь,  мисс  Рофф,  боюсь,  что  о
своих вкладчиках мы должны заботиться в первую очередь.
     Такого рода  заявления,  подумала  Элизабет,  банкиры  обычно  делают
вдовам или сиротам перед тем, как лишить их права на получение  денег  под
залог имущества. Но Элизабет знала, что ее ждет, и была готова к подобного
рода заявлениям.
     - ...И потому,  в  соответствии  с  решением  консорциума,  наш  банк
требует немедленной выплаты "Роффом и сыновьями" займов.
     - Насколько  помнится,  вы  давали  мне  девяносто  дней,  -  сказала
Элизабет.
     - Сожалею, но нам представляется,  что  обстоятельства  изменились  к
худшему. Смею вас уверить, что банки,  с  которыми  вы  связаны  долговыми
обязательствами, все до единого пришли к аналогичному мнению.
     Если банки сейчас откажут им в кредитах, концерн в семье не удержать.
     - Поверьте,  мисс  Рофф,  мне  очень  неприятно  сообщать  вам  столь
печальное известие, но считаю своим долгом сделать это лично.
     - Вам, должно быть, известно, что "Рофф и сыновья" все еще  мощная  и
жизнеспособная корпорация?
     Герр Бадратт учтиво склонил голову.
     - Это великая корпорация.
     - И тем не менее вы отказываете нам во времени.
     Герр Бадратт пожевал сухонькими губами, потом произнес:
     - Банк считает,  что  проблемы  ваши  легко  разрешимы.  Но...  -  Он
запнулся.
     - Но вы полагаете, что эти проблемы некому решать, не так ли?
     - Боюсь, что так.
     Он сделал движение встать из-за стола.
     - А что, если президентом фирмы  станет  кто-то  другой?  -  спросила
Элизабет.
     Он отрицательно покачал головой.
     - Мы обсуждали такую возможность и пришли к единому  мнению,  что  ни
один из членов Совета директоров концерна не в состоянии справиться...
     - Я имела в виду Риса Уильямза, - сказала Элизабет.





     Констебль Томас Хиллер из подразделения речной полиции  Темзы  был  в
ужасном состоянии. Он очень хотел спать, был голоден, зол и  в  довершение
всего промок до мозга костей. Пока он еще не решил,  что  было  худшим  из
всего этого перечня.
     Он хотел спать, так как его невеста Фло  не  давалась  ему  всю  ночь
напролет;  голоден,  потому  что  к  тому  времени,  как   она   перестала
сопротивляться, он уже здорово опаздывал  на  службу  и  потому  никак  не
успевал перехватить хоть чего-нибудь; зол, потому что  она  так  долго  не
позволяла  трогать  себя,  а   промокший,   потому   что   тридцатифутовый
полицейский катер был предназначен для службы,  а  не  для  увеселительных
прогулок,  а  поднявшийся  шквальный  ветер  пригоршнями  швырял  дождь  в
маленькую рулевую рубку, где он нес вахту. В такие  дни  почти  ничего  не
было видно и  почти  нечего  было  делать.  Участок  подразделения  речной
полиции Темзы простирался на пятьдесят четыре мили от Дартфордской стрелки
до  Стейнского  моста,  и  обычно  констеблю  Хиллеру  была  по  душе  его
патрульная служба. Но не в таком состоянии, как в этот раз. Будь  прокляты
эти бабы! Он вспомнил, как яростно в  кровати  сопротивлялась  его  ласкам
раздетая догола Фло и как при этом ходуном ходили ее  огромные  аппетитные
сиськи. Досадливо взглянул на часы. Еще полчаса, и  эта  несчастная  смена
закончится. Катер развернулся  и  направился  в  сторону  пирса  Ватерлоо.
Теперь надо было решать, что сделать в первую очередь: поспать, поесть или
переспать с Фло? А лучше всего, мелькнула мысль, сделать все это сразу. Он
протер отяжелевшие от бессонной ночи глаза и глянул  за  борт  на  мутную,
взбухшую и пузырящуюся от дождя воду реки.
     Казалось, она выплыла из  ниоткуда.  Как  огромная,  перевернутая  на
спину рыба. И первой мыслью констебля было: если мы вытащим  ее  на  борт,
она нам все провоняет. Она была примерно в десяти ярдах по правому  борту,
и катер удалялся от нее. Если он откроет  рот,  то  эта  идиотская  рыбина
точно продлит их смену. Придется останавливаться и что-то  с  ней  делать:
втаскивать ее в катер или брать на буксир. В любом случае к Фло он попадет
еще не скоро. Хрен с ней, он не обязан никому о ней докладывать. Ведь  мог
же он ее, в конце концов, не заметить? А что, если?..  Они  уже  порядочно
отошли от нее.
     - Сержант! - прокричал констебль Хиллер. - Двадцать румбов по правому
борту какая-то огромная рыбина. То ли акула, то ли еще чего.
     Дизельный мотор в сто лошадиных сил натужно взревел,  и  катер  начал
замедлять ход. К Хиллеру подошел сержант Гаскинс.
     - Где она? - спросил он.
     Неясный белесый предмет словно растаял под дождем.
     - Была там.
     Сержант Гаскинс тоже хотел побыстрее добраться домой. И тоже  сначала
не хотел связываться с этой идиотской рыбиной.
     - Она что, такая большая,  что  помешает  судоходству?  -  на  всякий
случай спросил он.
     После короткой, но яростной борьбы с  самим  собой  констебль  Хиллер
потерпел поражение.
     - Да, - сказал он.
     Патрульный катер развернулся и медленно направился к тому месту реки,
где впервые им был замечен странный предмет. Он выплыл из темноты прямо по
курсу катера так же неожиданно, как и в первый раз, и оба они  застыли  от
удивления на своих местах. Это был труп молодой светловолосой девушки.
     На ней ничего не было, кроме красной ленты, повязанной вокруг шеи.





     В то время как констебль Хиллер и сержант Гаскинс выуживали из  Темзы
тело девушки, в десяти милях от них в другой части Лондона инспектор  Макс
Хорнунг входил в отделанный серо-белым мрамором  вестибюль  нового  здания
Скотленд-Ярда. Его распирало от гордости при одной мысли,  что  он  входил
под порталы столь знаменитого учреждения. И тем не менее и он сам, и  все,
кто нес службу в  этом  здании,  были  членами  одного  великого  братства
полицейских. Ему нравилось, что  телеграфный  адрес  Ярда  шел  под  кодом
"Наручники". Макс весьма уважительно относился к  англичанам.  Его  только
немного коробило их неумение членораздельно  общаться:  диву  даешься,  до
чего же они странно говорят на своем родном языке!
     Дежурный полицейский учтиво спросил его:
     - Чем могу служить, сэр?
     - У меня назначена встреча с инспектором Дэвидсоном,  -  обернулся  к
нему Макс.
     - Имя, сэр?
     Медленно и раздельно Макс произнес:
     - Инспектор Дэвидсон.
     Дежурный с интересом взглянул на него.
     - Вы инспектор Дэвидсон?
     - Нет, мое имя Макс Хорнунг.
     Дежурный сказал извиняющимся тоном:
     - Простите, сэр, вы хоть немного говорите по-английски?
     Пять минут спустя Макс все же попал в кабинет  инспектора  Дэвидсона,
тяжеловесного увальня средних лет с пунцовым лицом  и  большими,  желтыми,
неровными зубами. Типичный англичанин, радостно подумал Макс.
     - По телефону вы сказали, что вам нужны данные на сэра Алека  Николза
как одного из подозреваемых в убийстве.
     - Да, одного из шестерых.
     Инспектор Дэвидсон вопросительно уставился на него.
     - А что, у него действительно рыльце в пушку?
     Вздохнув, Макс  еще  раз  медленно,  чеканя  каждое  слово,  повторил
сказанное.
     -  Та-ак,  -  задумчиво  произнес  инспектор  Дэвидсон.  Затем  после
короткого молчания сказал: - Сделаем вот что. Я вас направлю  в  четвертый
отдел банка криминальных данных. Если у них на него ничего нет,  попробуем
одиннадцатый и  тринадцатый  отделы  -  банки  засекреченной  криминальной
информации.
     Ни по одному из отделов сэр Алек Николз не проходил.  Но  Макс  знал,
где теперь искать нужную информацию.


     Еще до прихода в Скотленд-Ярд, утром, Макс успел обзвонить нескольких
финансистов, которые работали в самом Сити, финансовом центре Лондона.
     Их реакция была однозначной. Когда Макс  объявил,  кто  говорит,  они
почувствовали себя одинаково неуютно, так как у  любого  из  работающих  в
Сити всегда есть что скрывать,  а  слава  Макса  как  финансового  цербера
докатилась и до Лондона. Но едва Макс сообщил им, что ему нужна информация
на кого-то другого, они из кожи готовы были лезть, чтобы помочь ему.
     Два дня провел Макс, посещая банки, финансовые посреднические  фирмы,
кредитные  и  финансово-статистические  организации.  Но  не   с   людьми,
работающими в них беседовал он, он беседовал с их компьютерами.
     Макс был гениальным компьютерщиком. Когда он садился за  компьютерную
клавиатуру, он был подобен виртуозу-пианисту. Неважно,  какому  языку  был
обучен компьютер, Макс знал их все. Он свободно общался  как  с  цифровыми
компьютерами, так и с компьютерами, обученными языкам самой разной степени
сложности. Он знал ФОРТРАН и ФОРТРАН  IV,  чувствовал  себя  на  равных  с
огромными Ай-би-эм 170, ПДП 10 и 11 и с АЛГОЛом 68.
     Он  великолепно  владел  КОБОЛом,  запрограммированным  для  бизнеса,
БЕЙСИКом, используемым для полицейских  нужд,  умел  считывать  графики  и
карты, молниеносно поставляемые АПЛ. Непринужденно вел беседы на  ЛИСПе  и
АПТе, а также на ПЛ-1. Он говорил на двоичном коде и  задавал  вопросы  на
цифровом,  и  всякий  раз  быстрые  принтеры  отщелкивали  ему  ответы  со
скоростью сто  одиннадцать  строк  в  минуту.  Гигантские  машины,  словно
бездонные насосы, всю свою жизнь всасывали в себя информацию, складируя  и
сортируя ее, расставляя по  полочкам,  запоминая,  и  вот  теперь  они  ее
выдавали  Максу,  нашептывая  ему  на  ухо  секреты,   хранящиеся   в   их
аэрокондиционированных саркофагах.
     И  не  было  для  них  ничего  святого,  и  спрятаться  от  них  было
невозможно. Неприкасаемая святость частной жизни была заблуждением, мифом.
Любого человека можно было читать как раскрытую книгу. Данные на  человека
вводились в память компьютера,  едва  он  обращался  в  отдел  социального
обеспечения,   заключал   договор   о   страховании   имущества,   получал
водительские права, открывал счет  в  банке.  Компьютерам  было  известно,
исправно ли он платит налоги,  получает  ли  пособие  по  безработице  или
пользуется услугами благотворительных фондов. Память  компьютеров  хранила
имена тех, кто прибегает к услугам  частных  страховых  компаний,  владеет
машиной или мотоциклом, выплачивает  долги  под  залог  имущества,  хранит
деньги в банке или регулярно пользуется своим банковским счетом. Компьютер
знал, когда они лежали в больнице или проходили военную службу, владели ли
они оружием или состояли членами общества любителей-рыболовов, получали ли
загранпаспорта, счета за  телефон  или  электричество,  когда  и  где  они
родились, с кем и когда сочетались браком или развелись.
     Надо было только знать, где и  что  искать,  но  при  этом  запастись
адским терпением.  И  тогда  факты  представали  перед  вами  во  всей  их
неоспоримой очевидности.
     Макс и компьютеры понимали друг друга с полуслова. Их не  смешил  его
акцент, и они не смеялись над его наружностью и над тем, как он  одевался.
Для них он был непререкаемым авторитетом, гигантом мысли. Они  ценили  его
ум, уважали и любили его самого. Они с радостью сообщали ему свои секреты,
делились восхитительными сплетнями, известными только им,  потешались  над
глупостью обыкновенных смертных. Как старому другу, выбалтывали они  Максу
самые сокровенные свои тайны.
     - Поговорим о сэре Алеке Николзе, - сказал Макс.
     Компьютеры с готовностью согласились. Они выдали Максу математический
набросок Алека, состоявший из столбцов, бинарных кодов и  графиков.  Через
два часа у Макса был готов  собранный  по  крупицам  информации  составной
портрет этого человека, своеобразный набор его отличительных признаков.
     Перед Максом лежали копии банковских счетов и погашенные чеки. Первой
загадкой стала серия чеков на большие суммы, выписанные на "получателя"  и
превращенные сэром Алеком в наличные. Куда пошли  эти  деньги?  На  личные
расходы, или на оплату  какой-либо  сделки,  или  на  погашение  налоговых
расходов? Ответ отрицательный. Он заново проверил данные по расходам:  чек
в клуб Уайта, счет за мясо  -  не  оплачен...  вечернее  платье  от  Джона
Бейтса... поездка в Гвинею... счет от зубного врача - не  оплачен...  счет
из салона "Аннабель"... платье из чаллиса от Сен-Лорана в  Париже...  счет
из "Белого слона" -  не  оплачен...  расчет  тарифных  ставок...  счет  из
парикмахерской  Джона  Уинхэма  -  не  оплачен...  четыре  платья  от  Ива
Сен-Лорана... заработная плата обслуги...
     Макс  запросил  у  компьютера  данные  на  сэра   Алека   из   Центра
лицензирования автомобилей.
     Ответ  положительный.  _С_э_р  _А_л_е_к  _в_л_а_д_е_е_т_  "бентли"  и
"моррисом".
     Но чего-то тут явно  не  хватает.  А,  вот  чего.  Отсутствуют  счета
механика за обслуживание машин.
     Макс заставил компьютеры покопаться в ячейках своей памяти. В течение
семи лет счета эти ни разу не появлялись.
     - "Может, мы что-нибудь упустили?" - спросили компьютеры.
     - "Нет", - ответил Макс, - "все верно".
     Сэру Алеку механик был не нужен. Он сам собственноручно  ремонтировал
свои машины. Для человека, столь легко  справляющегося  с  починкой  своей
собственной техники, не составит особого труда вывести из строя  лифт  или
тормозную систему  джипа.  Макс  Хорнунг  считывал  секретную  информацию,
заключенную в цифрах, с тем же тщанием  и  интересом,  с  каким  египтолог
прочитывает вновь открытые иероглифы. Загадки следовали  одна  за  другой.
Выяснилось, например, что расходы сэра Алека намного превышают его доходы.
     Вот и ниточка-зацепка.
     Связи друзей Макса в Сити, словно  паутина,  охватывают  разные  слои
общества. И уже через два дня Максу стало  известно,  что  сэр  Алек  брал
деньги в долг у Тода Майклза, владельца клуба в Сохо.
     Макс  обратился  за  помощью  к  полицейским  компьютерам.  Они   его
внимательно выслушали и ответили:
     "Желаете портрет  Тода  Майклза?  Пожалуйста:  ему  было  предъявлено
несколько обвинений в преступной деятельности, но всякий  раз  он  выходил
сухим из воды и ни разу не попал на скамью подсудимых. Обвинения включали:
вымогательство,  торговлю  наркотиками,  содержание  тайных   притонов   и
ростовщичество".
     Макс поехал в Сохо и кое-что разведал на месте. Выяснилось,  что  сам
сэр Алек не был игроком. Зато играла его жена.
     Когда Макс сложил все данные вместе, понял,  что  ростовщики  мертвой
хваткой вцепились в сэра Алека Николза. Долги его росли, и деньги ему были
необходимы как воздух. За акции, которыми он владеет, он мог  бы  получить
миллионы; если бы имел возможность их продать.  Но  сначала  Сэм  Рофф,  а
теперь вот Элизабет Рофф, встали на его пути.
     У сэра Алека несомненно был повод для убийства.


     Макс запросил данные на Риса Уильямза. Машины заработали,  но  выдали
весьма скудную информацию.
     Компьютеры проинформировали Макса, что Рис  Уильямз,  мужского  пола,
родился в Уэльсе,  тридцати  четырех  лет,  холост,  один  из  управляющих
концерна "Рофф и сыновья". Жалованье: восемьдесят тысяч  долларов  в  год,
включая премиальные. Платежный баланс  на  счете  в  одном  из  лондонских
банков составляет двадцать пять тысяч фунтов стерлингов, текущие расходы в
среднем равны восьмистам фунтам стерлингов.  В  Цюрихе  имеет  собственный
сейф, содержимое сейфа неизвестно. Несколько крупных счетов и кредитов. На
них в основном куплены дорогие подарки женщинам.  Уголовного  прошлого  не
имеет. В концерне "Рофф и сыновья" служит девять лет.
     Маловато,  подумал  Макс.  Даже  слишком  мало,  словно  Рис  Уильямз
специально прятал концы в воду от компьютеров. Макс  вспомнил,  как  рьяно
Рис старался уберечь Элизабет от его вопросов после похорон  Кейт  Эрлинг.
Кого же он защищал? Элизабет Рофф? Или себя?


     В шесть часов вечера того же дня Макс купил себе самое дешевое  место
в рейсовом самолете авиакомпании "Алиталия", вылетавшим в Рим.





     В течение десяти лет Иво Палацци ухитрялся  вести  двойную  жизнь,  о
которой никто даже из самых близких ему людей и не подозревал.
     Максу Хорнунгу,  чтобы  это  выяснить,  понадобилось  менее  двадцати
четырех часов. За помощью он обратился к компьютеру в  здании  "Анаграфа",
где  хранятся  демографические  статистические  данные  и  информация   по
управлению городским хозяйством.  Затем  перемолвился  с  компьютерами  из
отдела особых расследований, после чего отправился к своим старым знакомым
- банковским компьютерам.
     Они радостно его приветствовали.
     - Расскажите-ка мне про Иво Палацци, - попросил Макс.
     - С удовольствием, - ответствовали те.
     И началась задушевная беседа.
     Счет  из  бакалейского  отдела  "Амичи"...  счет  из  салона  красоты
"Сергио", что на виа Кондотти... костюм  (голубого  цвета)  от  Анджело...
цветы от "Кардуччи"... два вечерних платья от  Ирен  Голицин...  обувь  от
"Гуччи"... дамская сумочка от "Пуччи"... счета за коммунальные услуги...
     Макс  внимательно  считывал   информацию,   сходившую   с   принтера,
принюхиваясь к ней,  словно  ищейка.  Что-то  в  ней  явно  не  сходилось.
Компьютер выдал ему расходы на образование шестерых детей.
     - Нет ли тут ошибки? - забеспокоился Макс.
     - Простите? Ошибки в чем?
     - Компьютеры "Анаграфа" сообщили мне, что у Иво Палацци трое детей. А
вы утверждаете, что платит он за образование шестерых детей?
     - Естественно.
     - Вы утверждаете, что его дом находится в Олгиата?
     - Верно.
     - Но он платит также и за квартиру на виа Монтеминайо?
     - Да.
     - Значит, есть два Иво Палацци?
     - Нет. Один. Но имеются две семьи. Три дочери от законной  жены.  Три
сына от Донателлы Сполини.
     К концу беседы Макс знал все о вкусах и пристрастиях  любовницы  Иво,
ее возраст, имя ее парикмахера и имена незаконнорожденных  детей  Иво.  Он
узнал, что Симонетта была блондинкой, а Донателла  брюнеткой.  Он  выяснил
размеры их платьев, бюстгальтеров и обуви и во сколько обошлась Иво каждая
из этих вещей.
     Среди  данных  по  расходам  несколько  купленных   предметов   очень
заинтересовали Макса. Каждая вещь стоила недорого, но все они, как бакены,
пунктирно обозначали судоходное русло. Рукою  Иво  Палацци  были  выписаны
чеки на оплату токарного станка  и  столярных  инструментов.  В  свободное
время Иво Палацци любил работать руками! Архитектор, думал Макс, по  долгу
службы, обязан, в принципе, неплохо разбираться в устройстве лифтов.
     - Недавно Иво Палацци запросил у  банков  большой  заем,  -  сообщили
Максу компьютеры.
     - И он был ему выдан?
     - Нет. Банк потребовал, чтобы этот заем был  подтвержден  его  женой.
Тогда он от займа отказался.
     - Спасибо.
     На  автобусе  Макс  добрался  до  вычислительного   центра   "Полисиа
Сиентифика", где в огромном округлом зале стоял компьютер-гигант.
     - Водятся ли за Иво Палацци какие-нибудь уголовные грешки? -  спросил
его Макс.
     - Да. В возрасте двадцати четырех лет он был осужден  на  два  месяца
тюремного  заключения  за  разбойное  нападение.  Жертва   избиения   была
госпитализирована.
     - И все?
     - У Иво Палацци на виа Монтеминайо живет любовница.
     - Да, я знаю. Спасибо.
     - Имеются жалобы в полицию от ее соседей.
     - В чем суть жалоб?
     - Нарушение общественного порядка. Драки,  крики  по  ночам.  Однажды
ночью громко били посуду. Это важно?
     - Очень, - сказал Макс. - Спасибо.
     Значит оба, и  Иво  Палацци,  и  его  любовница,  были  вспыльчивы  и
раздражительны. Что же произошло между ней и Иво? Может быть, она угрожала
разоблачить его. Может быть, поэтому он  сразу  же  обратился  в  банк  за
займом? Как далеко может зайти такой человек, как Иво  Палацци,  если  его
семье, его стилю жизни и ему самому угрожает опасность?
     Последнее, что привлекло внимание маленького детектива, была довольно
значительная сумма  денег,  выплаченная  Иво  Палацци  финансовым  отделом
итальянской службы безопасности. Это была награда в процентном  отчислении
от суммы, найденной у министра, которого Иво Палацци выдал  полиции.  Если
Иво так остро нуждался в деньгах, что  еще  он  может  сделать,  чтобы  их
заполучить?


     Распрощавшись со своими друзьями-компьютерами, Макс  купил  билет  на
вечерний авиарейс "Эр Франс" в Париж.





     От аэропорта "Шарль де Голль" до Нотр-Дам проезд на такси без  чаевых
составляет семьдесят франков. На городском автобусе N_351 туда же - семь с
половиной франков, а о чаевых  вопрос  вообще  не  стоит.  Инспектор  Макс
Хорнунг поехал на автобусе. Едва переступив  порог  меблированных  комнат,
где остановился, тотчас засел за телефон.
     Звонил он людям, в чьих  руках  находятся  секреты  граждан  Франции.
Французы по натуре даже более подозрительны, чем швейцарцы, тем  не  менее
они охотно согласились ему  помочь.  Делали  они  это  по  двум  причинам.
Во-первых, Макс был признанным авторитетом в своей области, и они почитали
за честь сотрудничать с таким человеком, как он.  Во-вторых,  они  и  сами
боялись его.  От  него  ничего  невозможно  было  скрыть.  Странного  вида
маленький человечек со смешным выговором видел их всех насквозь.
     - Конечно, - сказали они  ему,  -  наши  компьютеры  в  вашем  полном
распоряжении. Но огласке, разумеется, ничего предано не будет?
     - Разумеется.


     Чтобы побеседовать с глазу на глаз с  налоговыми  компьютерами,  Макс
навестил их в "Инспектор де Финанс", "Креди Лионэ" и "Ассюранс Насиональ".
Побывал и в гостях у жандармских компьютеров в Росни-су-Буа и в префектуре
полиции на Иль де ля Сите.
     Как старые добрые друзья, они начали беседу со сплетен.
     - Кто такие Шарль и Элена Рофф-Мартель? - поинтересовался Макс.
     - Шарль и Элена Рофф-Мартель проживают  на  рю  Франсуаз  Премьер  5,
район Вессине, сочетались браком 24 мая 1970 года  в  мэрии  города  Нейи,
детей нет. До настоящего  брака  Элена  была  три  раза  замужем,  девичья
фамилия Рофф, банковский счет в "Креди Лионэ" на улице  Монтань  на  общую
сумму чуть более двадцати тысяч франков открыт на имя Элены Рофф-Мартель.
     - Расходы?
     - С удовольствием. Счет из  библиотеки  Марсо  за  книги...  счет  от
дантиста за удаление нерва из зуба Шарля Мартеля... счет из больницы,  где
был  госпитализирован  Шарль  Мартель...  счет  от   врача,   проводившего
медосмотр Шарля Мартеля.
     - Каков же диагноз?
     - Можете немного  подождать?  Мне  надо  переговорить  с  одним  моим
знакомым компьютером.
     - Да, конечно.
     Прошло несколько минут.
     Заговорил медицинский компьютер.
     - Диагноз у меня.
     - Выкладывай.
     - Нервный стресс.
     - Все?
     - Синяки и кровоподтеки на бедрах и ягодицах.
     - Причины?
     - В памяти отсутствуют.
     - Поехали дальше.
     - Счет от Пине за мужские  туфли...  шляпа  (одна)  от  Роз  Валуа...
гусиная печенка от Фошона... салон красоты "Карита"... ресторан  "Максим":
обед на восьмерых... столовое серебро от  Кристофля...  мужской  халат  от
Сулки...
     Макс  остановил  компьютер.  Что-то  здесь  было   не   так.   Что-то
относительно счетов. Вдруг его осенило. Каждая покупка оплачивалась  мадам
Рофф-Мартель. Счета за  мужскую  одежду,  ресторан  -  все  было  оплачено
чеками, на которых стояла ее подпись. Тут было чему удивиться!
     А вот и ниточка-зацепка.
     Некая фирма "Белль Пэ" приобрела во владение участок  земли,  уплатив
все гербовые сборы. Имя одного из совладельцев фирмы значилось  как  Шарль
Дессэн. Но в картотеке соцобеспечения Шарль Дессэн  числился  под  тем  же
номером, что и Шарль Мартель. Сокрытие доходов?
     - Расскажите-ка мне поподробнее о "Белль Пэ", - попросил Макс.
     - "Белль Пэ" находится в совместном владении  Рене  Дюшампа  и  Шарля
Дессэна, известного также как Шарль Мартель.
     - Чем занимается "Белль Пэ"?
     - Виноградарством.
     - Во сколько оценивается капитал фирмы?
     - В четыре миллиона франков.
     - Откуда Шарль взял деньги, чтобы оплатить свою долю?
     - Chez sa tante!
     - У своей тетки?
     -  Простите,  оговорка.   Сленговое   выражение,   означает:   "Креди
Мюнисипаль".
     - Каковы доходы фирмы?
     - Она прогорела.
     Но  Максу  этого  было  недостаточно.  Беседа  продолжалась.  Вопросы
сыпались один за другим. Макс уговаривал, требовал, льстил,  сомневался  и
снова задавал вопросы. Наконец компьютер страховой компании  сообщил  ему,
что в его память введено предупреждение о возможном  мошенничестве,  целью
которого  является  получение  денег  обманным  путем.  Макс  почувствовал
приятный озноб.
     - Немного поподробнее об этом, пожалуйста, - попросил он.
     И они стали сплетничать, как сплетничают две кумушки, склонив  головы
друг к другу, во время стирки накопившегося за неделю белья.
     Когда затянувшаяся беседа закончилась, Макс отправился к  ювелиру  по
имени Пьер Ришар.
     Через тридцать минут Макс знал, на какую сумму, в точности до  одного
франка, было произведено копирование  драгоценностей  Элены  Рофф-Мартель.
Она составила чуть более двух миллионов франков, именно такую сумму  Шарль
Дессэн-Мартель должен был внести как свою долю  в  покупку  виноградников.
Шарль  был  доведен  до  такой  крайности,   что   вынужден   был   красть
драгоценности у собственной жены!
     А не натворил ли он чего-нибудь похлеще кражи драгоценностей?
     Но компьютеры не сообщили ему больше ничего интересного. Правда, один
маленький счет несколько насторожил Макса. Это был счет  за  покупку  пары
горных  ботинок.  Макс  был  несколько  озадачен.   Альпинизм   никак   не
укладывался в тот психологический портрет Шарля  Дессэна-Мартеля,  который
он  себе  составил  после  общения  с  компьютерами:  человек,   полностью
находящийся  под  пятой  своей  жены,  запрещавшей  ему  иметь  даже  свой
собственный счет в банке, и вынужденный красть у нее деньги, чтобы вложить
их в дело, не мог заниматься альпинизмом.
     Нет, никак не мог  Макс  представить  себе  Шарля  Мартеля  в  образе
покорителя гор. Пришлось снова обратиться за помощью к компьютерам.
     - Я по поводу того счета из магазина спортивной одежды "Тимвера".  Не
могли бы вы уточнить, какие именно горные ботинки были куплены?
     - С удовольствием.
     На дисплее тотчас появился счет. Размер  36А.  Но  ведь  это  женский
размер! Значит, альпинистом был не Шарль, а его жена, Элена  Рофф-Мартель.
А Сэм Рофф погиб именно в горах.





     Рю Арменго -  тихая  парижская  улочка,  по  обеим  сторонам  которой
дремлют уютные однои двухэтажные частные дома. По сравнению с  ними  номер
26 - современное здание из камня, металла и стекла -  великан,  на  восьми
его этажах разместился Интерпол, куда со всего мира стекается криминальная
информация.
     Едва инспектор Макс Хорнунг  уселся  перед  компьютером  в  одном  из
просторных помещений Интерпола на первом этаже, в комнату вошел служащий и
сказал:
     - Сейчас наверху будут крутить фильм-"гасилку". Хотите посмотреть?
     Макс взглянул на него снизу вверх и пробормотал:
     - Не знаю. А что такое фильм-"гасилка"?
     - Пойдемте. Сами увидите.
     В просмотровом зале на третьем этаже собралось более двадцати  мужчин
и  женщин.  Среди  них  были  сотрудники  Интерпола,  офицеры  из   Сюрте,
полицейские инспекторы в штатском и в форме.
     В конце зала перед экраном стоял Рене Алмедин, один  из  заместителей
генерального секретаря Интерпола. В тот момент, когда Макс вошел и  сел  в
заднем ряду, Рене Алмедин говорил:
     -  ...в  последние  несколько   лет   до   нас   доходили   слухи   о
фильмах-"гасилках", порнографических фильмах, в которых в  конце  полового
акта жертву убивают  прямо  перед  камерой.  Но  у  нас  никогда  не  было
доказательств, что такие фильмы  действительно  существуют.  По  причинам,
полагаю, вполне очевидным. Фильмы эти производятся явно  не  для  широкого
показа. Скорее всего, их показывают только  в  очень  узком  кругу  людей,
имеющих достаточные  средства,  чтобы,  садистски  насладившись  зрелищем,
сохранить все в тайне.
     Рене Алмедин снял очки.
     - Как я уже говорил, раньше это были только слухи и предположения. Но
теперь все стало на свои места.  Через  несколько  минут  мы  покажем  вам
отснятый материал настоящего фильма-"гасилки".
     В аудитории выжидательно зашушукались.
     - Два дня тому назад в Пасси на  одного  из  пешеходов  был  совершен
наезд. Водитель скрылся. Пешеход, в руках которого был небольшой дипломат,
умер не приходя в сознание по пути в больницу. Труп до сих пор не опознан.
Сюрте обнаружила в дипломате пленку и передала ее в  лабораторию,  где  ее
проявили.
     Он  взмахнул  рукой,  и  свет  стал  постепенно  гаснуть.  На  экране
вспыхнули первые кадры фильма.
     Девушке-блондинке не было и восемнадцати лет.  Было  странно  видеть,
как это юное создание проделывало в постели феллацио, аналингус  и  другие
сексуальные штуки с огромным безволосым мужчиной.  Камера  крупным  планом
показала, как его огромный пенис входил в нее, затем крупным планом  взяла
ее лицо. Лицо это Макс видел впервые в  жизни,  но  взгляд  его  уперся  в
предмет, явно виденный им ранее. На шее девушки кроваво  алела  повязанная
вокруг нее ленточка. Где же он видел нечто подобное? На экране девушка все
активнее проявляла признаки растущего сексуального возбуждения,  и,  когда
начался оргазм, пальцы мужчины переместились к ее горлу и стали сдавливать
его. Из иступленно-восторженного взгляд девушки превратился в  испуганный,
затем  быстро  наполнился   ужасом.   Она   сделала   судорожную   попытку
высвободиться, но руки еще плотнее сжали ее горло, и в  момент  наивысшего
сексуального блаженства девушка умерла.  Камера  еще  раз  крупным  планом
показала ее лицо. Фильм кончился. В зале неожиданно вспыхнул свет. И  Макс
вспомнил.
     Это была та самая девушка,  которую  цюрихская  полиция  выловила  из
реки.
     В  Интерпол  со  всех  концов  Европы  в  ответ  на  срочные  запросы
посыпались телеграммы. Аналогичные преступления были зафиксированы в шести
разных местах: Швейцарии, Англии, Италии, Португалии, Западной Германии.
     Рене Алмадин сказал Максу:
     -  Описания  совпадают  до  мельчайших  подробностей.  Все  жертвы  -
блондинки, молоды, задушены в момент окончания полового  акта,  нагие,  за
исключением  красной  ленты,  повязанной  вокруг  шеи.  Мы  столкнулись  с
убийцей,  который  либо  обладает  выездным  паспортом,  позволяющим   ему
беспрепятственно перемещаться из одной страны в  другую,  либо  достаточно
богат, чтобы оплатить такие переезды другим.
     В это время в кабинет вошел человек в штатском и сказал:
     - Нам здорово повезло. Мы выяснили, что пленка  была  изготовлена  на
одном небольшом предприятии в Брюсселе. К счастью, в  этой  партии  пленки
оказался  какой-то  производственный  дефект,   по   которому   ее   легко
распознать. Они обещали прислать  нам  список  людей,  кому  была  продана
именно эта партия пленки.
     - Могу я ознакомиться с  этим  списком,  когда  вы  его  получите?  -
спросил Макс.
     -  Конечно,  -  сказал  Рене  Алмедин,  изучающе  глядя  на   щуплого
инспектора. Он впервые видел нечто подобное в  полиции.  И  тем  не  менее
именно Макс помог  им  объединить  все  убийства-"гасилки"  в  одно  общее
преступление, совершенное одним и тем же человеком.
     - Мы вам очень многим обязаны, - с благодарностью сказал Алмедин.
     Макс Хорнунг удивленно захлопал глазами.
     - Мне обязаны? - недоуменно переспросил он.





     Алек Николз не хотел идти на банкет,  но  и  не  мог  отпустить  туда
Элизабет одну, так как предполагалось, что  оба  они  выступят  с  речами.
Банкет должен был состояться в Глазго, городе, который Алек  ненавидел.  У
гостиницы их уже ждала машина, чтобы тотчас отвезти в аэропорт,  когда  им
удастся, соблюдая все приличия, сбежать с  банкета.  Он  уже  выступил  со
своей речью и сидел, глубоко задумавшись о чем-то своем. Было  видно,  что
он напряжен и нервничает. К  тому  же  у  него  сильно  разболелся  живот:
какой-то идиот догадался заказать на второе  шотландский  хаггис,  бараний
рубец, начиненный потрохами и крепко сдобренный различными специями.  Алек
едва притронулся к нему, но и этого ему было достаточно.  Элизабет  сидела
рядом с ним.
     - Алек, тебе плохо?
     - Все в порядке, - заверил он ее, сделав над собой усилие и ободряюще
похлопав ее по руке.
     Официальная часть уже подходила к концу, когда  к  Алеку  приблизился
официант и прошептал на ухо:
     - Извините, сэр. Вас  просят  к  телефону.  Мы  перевели  разговор  в
кабинет. Там вам будет удобнее.
     Официант вывел Алека из банкетного зала и провел в маленький  кабинет
за конторкой портье. Алек поднял трубку.
     - Алло?
     Голос Суинтона сказал в трубке:
     - Это последнее предупреждение.
     Раздались частые гудки. На другой стороне повесили трубку.





     Последним в списке городов у Макса Хорнунга числился Берлин.
     Друзья-компьютеры  и  там  с  радостью   ждали   его.   Ему   удалось
перемолвиться словечком с особо привилегированным никдорфским компьютером,
попасть к которому можно было только по спецпропуску. Побеседовал он  и  с
большими  компьютерами  в  Аллианзе  и  Шуфе,  а  также   с   компьютерами
Бундескриминаламта в Висбадене, в память которых вводилась вся  информация
о криминогенной обстановке в Германии.
     - Чем можем быть вам полезны? - в один голос спрашивали они его.
     - Расскажите мне, пожалуйста, о Вальтере Гасснере.
     И завертелись колеса. Когда они выложили ему все свои секреты,  жизнь
Вальтера Гасснера предстала перед  ним  в  виде  длинных  четких  столбцов
математических знаков. Макс так ясно видел этого человека, словно  смотрел
на его фотографическое изображение. Более того, он знал, во что тот  любит
одеваться,  какие  предпочитает  пить  вина,  какую  есть  пищу,  в  каких
гостиницах останавливаться в пути. Молодой красавец, тренер по  лыжам,  он
всю свою жизнь жил за счет богатых женщин и  наконец  женился  на  богатой
наследнице, намного старше себя.
     Один чек показался Максу странным:  это  был  чек  на  двести  марок,
выписанный на имя доктора Хайссена. На  чеке  стояло:  "За  консультацию".
Какого рода консультацию? По чеку деньги были получены в банке "Дрезденер"
в  Дюссельдорфе.  Пятнадцатью  минутами  позже  Макс  уже  разговаривал  с
управляющим этого банка. Конечно же, управляющий знал доктора Хайссена. Он
был одним из надежных и уважаемых клиентов банка.
     - Кто он по специальности?
     - Психиатр.
     Повесив трубку, Макс откинулся в кресле, закрыл  глаза  и  задумался.
Ниточка-зацепка?  Снова  поднял  трубку  и  заказал  разговор  с  доктором
Хайссеном в Дюссельдорфе.
     Голос  регистратора  сухо  уведомил   Макса,   что   доктора   нельзя
беспокоить. Когда же Макс стал настаивать, доктор Хайссен сам взял  трубку
и сказал, что никогда не разглашает тайн своих клиентов и не намерен с кем
бы то ни было обсуждать такие вопросы, тем более по  телефону.  И  повесил
трубку.
     Макс обратился за помощью к компьютерам.
     - Расскажите мне, пожалуйста, о докторе Хайссене, - попросил он их.
     Спустя три часа Макс снова позвонил доктору Хайссену.
     - Я уже говорил вам, - не очень учтиво сказал  доктор,  -  что,  если
хотите получить информацию о любом из моих пациентов, вам придется явиться
в мой кабинет с санкцией прокурора.
     - Но мне сейчас неудобно ехать в Дюссельдорф, - сказал инспектор.
     - Это ваша проблема. Что-нибудь еще? Я очень занятой человек.
     - Да, я знаю.  Тут  передо  мной  лежат  ваши  отчеты  о  доходах  за
последние пять лет.
     - Что с того?
     - Доктор, - доверительно сказал Макс, - я бы не хотел поднимать шума.
Но вы нелегально скрываете двадцать пять процентов своего дохода. Конечно,
если вы предпочитаете, я перешлю эти документы  в  налоговую  инспекцию  и
сообщу им, где и что им искать. Они, например, могут начать с вашего сейфа
в Мюнхене или же с вашего номерного банковского счета в Басле.
     После длительной паузы голос доктора спросил:
     - Простите, как, вы сказали, ваше имя?
     - Макс Хорнунг, инспектор швейцарской криминальной полиции.
     Снова длительная пауза. Наконец доктор учтиво спросил:
     - Я в первый раз плохо  расслышал.  Какая  конкретно  информация  вас
интересует?
     Макс попросил его рассказать о Вальтере Гасснере.
     Когда доктор начал рассказывать, ничто уже не могло  остановить  его.
Конечно, он помнит Вальтера Гасснера. Тот  пришел  к  нему  на  прием  без
предварительной записи. Отказался сообщить свое имя. Сказал, что хотел  бы
обсудить с ним проблемы своего друга.
     - Это меня насторожило, - доверительно сказал доктор Хайссен Максу. -
Классический синдром  человека,  не  желающего  признать  себя  психически
нездоровым.
     - В чем конкретно боялся он признаться?
     - Он сказал, что его друг - шизофреник, одержимый мыслью об убийстве,
и что, если его вовремя не остановить, он обязательно  кого-нибудь  убьет.
Спросил, есть ли против этого какие-либо средства. Сказал,  что  очень  не
хотел бы, чтобы его друг попал в сумасшедший дом.
     - Что вы ему ответили?
     - Прежде всего, естественно,  я  сказал,  что  должен  осмотреть  его
друга, что некоторые виды душевных расстройств можно  лечить  современными
лекарствами, а также психиатрическими и терапевтическими  методами,  в  то
время как другие виды расстройств неизлечимы. Я ему также сказал, что  тот
случай, который он мне описал, требует длительного и тщательного лечения.
     - Как он на это отреагировал? - спросил Макс.
     - Никак. Этим, собственно, все и завершилось. Больше я этого человека
уже не видел. Я бы хотел помочь ему. Он был очень болен.  Я,  видимо,  был
его последней соломинкой. Это был явно крик о  помощи.  Он  был  похож  на
убийцу,  который  пишет  на  стене  квартиры   своей   очередной   жертвы:
"Остановите меня прежде, чем я еще кого-нибудь убью!"
     Одно обстоятельство смущало Макса.
     - Вы сказали, доктор,  что  он  отказался  назвать  вам  свое  имя  и
одновременно расплатился с вами чеком, на котором вынужден был  проставить
свою подпись.
     - Он забыл взять с собой деньги, - пояснил доктор. -  Его  это  очень
беспокоило. В конце концов  ему  пришлось  расплатиться  чеком.  Благодаря
этому  я  и  узнал  его  имя.  Вас  еще  что-нибудь  интересует,  господин
инспектор?
     - Нет.
     Пленительно-заманчивая ниточка-зацепка  не  давала  Максу  покоя.  Но
дотянуться до нее он пока не мог. Но все еще впереди - а  пока  пора  было
прощаться с компьютерами. Теперь все зависело от него самого.


     Когда на следующее утро Макс вернулся в Цюрих, на его  рабочем  столе
уже лежал телекс из Интерпола. В нем содержался список клиентов, кому была
продана серия пленок, на одной из которых был отснят порнофильм-"гасилка".
     Список включал семь покупателей. Одним из них  был  концерн  "Рофф  и
сыновья".


     Инспектор Макс Хорнунг докладывал старшему инспектору Шмиту  о  своих
находках. Не было никакого сомнения, что  этому  коротышке  снова  здорово
повезло: дело обещало быть сенсацией.
     - Убийца - кто-то из пятерых, - говорил Макс. - У каждого из них есть
мотив для преступления и возможность совершить его. В день  поломки  лифта
все они были в Цюрихе на заседании  Совета.  Любой  из  них  мог  быть  на
Сардинии во время аварии джипа.
     Старший инспектор Шмит нахмурился.
     - Вы сказали, что подозреваете пятерых. Кроме  Элизабет  Рофф  в  тот
день на заседании, однако, присутствовали только  четверо  членов  Совета.
Кто же тогда, по-вашему, пятый подозреваемый?
     Макс захлопал глазами и пояснил:
     - Тот, кто был с Сэмом Роффом в Шамони, когда он погиб. Рис Уильямз.





     "Миссис Рис Уильямз".
     Элизабет не  верила  собственным  глазам.  Словно  волшебный  сон  из
далекого детства стал явью. До сих пор она помнила, как в  своей  тетрадке
самозабвенно страницу за  страницей  исписывала  так  прелестно  звучавшим
сочетанием "Миссис Рис  Уильямз".  И  вот...  Она  еще  раз  с  недоверием
взглянула на свой палец, на котором красовалось обручальное кольцо.
     - Чему ты улыбаешься? - спросил Рис.
     Он сидел в кресле напротив нее  в  роскошном  "Боинге  707-320".  Они
летели на высоте  тридцать  пять  тысяч  футов  где-то  над  Атлантическим
океаном, попивая охлажденный "Дом Периньон" и закусывая его черной  икрой.
Сценка эта была настолько близка к образному строю кинокартины "Ля  дольче
вита" ("Сладкая жизнь"), что Элизабет рассмеялась вслух.
     Рис улыбнулся.
     - Может, я чего брякнул?
     Элизабет отрицательно покачала головой. Еще  раз  взглянув  на  него,
удивилась, до чего же он был красив. Ее муж.
     - Просто я счастлива.
     Но он никогда не узнает, как глубоко она была  счастлива.  Как  могла
она объяснить ему, что значило для ее это замужество? Да он и  не  поймет,
так как для него эта женитьба была только очередной  деловой  сделкой.  Но
она по уши была влюблена в него. Элизабет казалось,  что  кроме  него  она
никого никогда не любила. Ей хотелось посвятить ему всю свою жизнь,  иметь
от него детей, принадлежать только ему и чтобы он принадлежал  только  ей.
Элизабет снова украдкой  бросила  взгляд  на  сидевшего  напротив  Риса  и
подумала про себя: "Но сначала необходимо провернуть  одно  маленькое,  но
весьма щекотливое дельце: надо попробовать влюбить его в себя".


     Элизабет сделала предложение Рису в день встречи с Юлиусом Бадраттом.
После ухода банкира Элизабет,  тщательно  причесавшись,  вошла  к  Рису  в
кабинет и, набрав в грудь побольше воздуха, сказала:
     - Рис, ты женишься на мне?
     Заметив на его лице недоумение и не дав ему сказать  ни  слова,  она,
напустив на себя холодный и независимый вид, поспешила  снять  неловкость,
заявив:
     - Это будет всего лишь сделка.  Банки  согласны  продлить  нам  сроки
уплаты долгов при условии, что ты станешь президентом "Роффа и сыновей". А
единственный способ сделать это, - она запнулась, с  ужасом  заметив,  что
голос ее  дрожит,  -  это  жениться  на  ком-либо  из  Роффов,  и  так  уж
получается, что только я одна в данный момент гожусь на эту роль.
     Она почувствовала, что краснеет, и боялась смотреть ему в глаза.
     - Это будет, как ты понимаешь, сугубо фиктивный  брак,  -  продолжала
Элизабет, - в том смысле, что...  -  она  запнулась,  -  что  ты  свободен
делать... ты не обязан... в общем, никто тебя не будет  принуждать  делать
то, чего ты не пожелаешь.
     Он молча смотрел на нее, не приходя ей на помощь.  Хоть  бы  словечко
вымолвил, подумала Элизабет в замешательстве.
     - Рис...
     - Прости. Ты меня просто ошарашила, - улыбнулся он. - Не каждый  день
приходится получать столь лестное предложение от столь красивой женщины.
     Он явно тянет время, подумала она, чтобы найти способ  выпутаться  из
этой щекотливой ситуации и  одновременно  своим  отказом  не  обидеть  ее.
"Прости, Элизабет, но..."
     - Заметано, - сказал Рис.
     И словно гора свалилась с плеч. Элизабет даже сама не сознавала,  как
все это было для нее важно. Она добилась так необходимой  ей  передышки  и
теперь наверняка сумеет вычислить подонка, угрожавшего ее фирме. Вместе  с
Рисом они  сумеют  остановить  эту  ужасную  лавину  навалившихся  на  них
бедствий. Но оставалась еще одна маленькая деталь,  которую  следовало  бы
уточнить.
     - Ты станешь президентом концерна, - сказала  она,  -  а  контрольный
пакет акций останется за мной.
     Рис нахмурился.
     - Но если я руковожу концерном...
     - Именно этим ты и будешь заниматься, - заверила его Элизабет.
     - Но право решающего голоса...
     - Останется за  мной.  Я  хочу  быть  уверена,  что  акции  не  будут
распроданы на сторону.
     - Понятно.
     Но сказано это было,  она  чувствовала,  скорее  в  укор  ей,  чем  в
одобрение. Ах, как бы ей хотелось открыться ему. Что она уже давно  решила
не препятствовать распродаже акций, чтобы члены Совета  были  сами  вольны
распоряжаться  ими.  Когда  Рис  станет  президентом,  страх,  что  кто-то
незванный может завладеть концерном,  отпадет  сам  собой.  Такая  сильная
личность, как Рис, просто не позволит  ему  это  сделать.  Но  решение  ее
только  тогда  может  вступить  в  силу,  когда  она  поймает  нечестивца,
посмевшего поднять руку на фирму. Она бы очень хотела все рассказать Рису,
но чувствовала, что время для этого еще  не  наступило,  и  потому  просто
сказала:
     - В остальном ты будешь полным и единственным хозяином.
     Некоторое время Рис молча и внимательно смотрел на нее. Затем сказал:
     - Когда же свадьба?
     - Чем скорее, тем лучше.


     Кроме  Анны  и  Вальтера,  прикованного  к  постели,  все   остальные
съехались в Цюрих на церемонию бракосочетания.  Алек  и  Вивиан,  Элена  и
Шарль, Симонетта и  Иво.  Все  они  искренне  радовались  за  Элизабет,  и
исходившая от них неподдельная  радость  заставляла  Элизабет  чувствовать
себя мошенницей. Откуда могли они знать, что ее замужество было сделкой.
     Алек обнял ее и сказал:
     - Сама знаешь, я тебе желаю только счастья.
     - Знаю, Алек, спасибо.
     Иво был в восторге.
     - Carissima, tanti auguri e fig maschi.
     Нищие мечтают о богатстве, а короли о любви.
     Элизабет улыбнулась.
     - Кто это сказал?
     - Я это  говорю,  -  объявил  Иво.  -  Надеюсь,  Рис  хоть  чуть-чуть
понимает, что ему чертовски повезло.
     - Я не устаю ему об этом твердить, - непринужденно сказала она.
     Элена отвела Элизабет в сторону.
     - Ты меня удивляешь, ma chere. Вот уж не думала, что  между  тобой  и
Рисом что-то затевалось.
     - Это произошло внезапно и сразу.
     Элена холодно-изучающе оглядела ее с головы до ног...
     - Оно и видно.
     И пошла прочь.
     После официальной церемонии был званый обед в "Баур-о-Лак". Внешне он
был  веселым  и  праздничным,  но  Элизабет  чувствовала  веяние   чего-то
зловещего. Словно какое-то проклятие зависло над банкетным залом, какой-то
злой рок, грозивший ей, но откуда шло это сатанинское наваждение,  она  не
знала. Просто она чувствовала, что кто-то очень сильно ненавидит ее и этот
кто-то находится здесь, рядом с ней. Всем своим естеством она ощущала  эту
ненависть к себе, но, когда оглядывалась  вокруг,  встречала  улыбающиеся,
дружеские лица. Вот в ее честь говорит тост Шарль... А у Элизабет лежит на
столе докладная, где черным по белому написано: "взрывчатка изготовлена на
одной из наших фабрик под Парижем".
     Иво, с застывшей  радостной  улыбкой  на  лице...  "Министр,  который
нелегально пытался вывезти деньги из Италии, был выдан  полиции.  На  след
полицию навел Иво Палацци".
     "Алек? Вальтер? Кто же?" - ломала себе голову Элизабет.


     На следующее утро состоялось заседание Совета директоров, на  котором
Рис был единогласно избран президентом концерна. За  ним  также  оставался
пост главного оперативного  управляющего  делами  концерна.  Шарль  поднял
вопрос, который был у всех на уме.
     - Теперь, когда концерном  руководите  вы,  будет  ли  нам  позволено
распоряжаться нашими акциями по своему усмотрению?
     Элизабет почувствовала, как атмосфера в комнате мгновенно накалилась.
     - Контрольный пакет акций остается в руках Элизабет, - сказал Рис.  -
Все будет зависеть от ее решения.
     Все головы мгновенно повернулись к Элизабет.
     - Акции свободной продаже не подлежат, - объявила она.
     Когда они остались вдвоем, Рис спросил:
     - Как насчет того, чтобы медовый месяц провести в Рио?
     Элизабет взглянула на него, и сердце ее  радостно  забилось.  Но  Рис
деловито прибавил:
     - Один из тамошних наших управляющих грозит нам отставкой. Но  терять
его нам невыгодно. Я хотел сам завтра слетать туда  и  попытаться  уладить
дело. Со стороны будет выглядеть странным, если  я  полечу  туда  один  на
другой же день после свадьбы.
     Элизабет согласно кивнула головой и сказала:
     - Да, конечно.
     "Ну и дура же ты, - сказала она себе. - Сама же  все  придумала.  Это
сделка, а не женитьба. У тебя на него  нет  никаких  прав".  Но  маленький
голосок внутри ее сладко шепнул: "Кто знает, что нас ждет впереди?.."


     Когда они по трапу спускались с самолета в аэропорту Галеао, Элизабет
почувствовала на своем лице теплый ветерок и удивилась, что в  Рио  стояло
лето. У трапа их ждал "Мерседес 600". За рулем сидел  худощавый,  с  очень
темной кожей, молодой, лет 25-27, шофер. Когда они садились в машину,  Рис
спросил у него:
     - А где Луис?
     - Луис болен, сеньор Уильямз. Вместо него пока буду я.
     - Передай Луису, что я желаю ему быстро выздороветь.
     Шофер изучающе оглядел их в обзорное зеркальце и сказал:
     - Обязательно передам.
     Через полчаса они уже подкатывали по  красочно  выложенному  мозаикой
широкому  проспекту,  огибавшему  пляжи  Капакабаны,  к  ультрасовременной
гостинице "Принцесса Шугарлоуф". Едва их машина успела притормозить  перед
входом, как их багаж был из нее вынут, а их  самих  препроводили  в  номер
люкс  с  четырьмя  спальными  комнатами,  прелестной  гостиной,  кухней  и
огромной террасой с видом на  бухту.  Повсюду  в  номере  стояли  цветы  в
серебряных вазах, шампанское, виски и коробки  с  шоколадом.  В  номер  их
препроводил сам управляющий гостиницей.
     - Что мы еще можем сделать для вас - прикажите что угодно - я к вашим
услугам ровно двадцать четыре часа в сутки.
     И, учтиво раскланявшись, управляющий удалился.
     - До чего же они здесь все внимательны, - сказала Элизабет.
     Рис рассмеялся и сказал:
     - Как же им не быть внимательными? Ведь ты владелица этой гостиницы.
     Элизабет почувствовала, что краснеет.
     - Да? А я и не знала.
     - Есть хочешь?
     - Нет, спасибо.
     - Может, немного вина?
     - Да, спасибо.
     Она чувствовала, что голос ее  звучит  фальшиво,  и  была  совершенно
потрясена, так как не знала, как вести себя в данной ситуации и чего ждать
от Риса. Внезапно он превратился в совершенно чужого ей  человека,  и  она
вдруг с ужасом поняла, что они остались одни в  огромном,  предназначенном
для проведения медового месяца роскошном номере, что время уже  позднее  и
что пора ложиться спать.
     Она заметила, как ловко Рис откупорил бутылку  шампанского.  Все,  за
что бы он ни  брался,  выходило  у  него  легко  и  непринужденно,  как  у
человека, твердо знавшего, что ему  надо,  и  всегда  добивавшегося  своей
цели. Чего же он добивается сейчас?
     Рис подал бокал шампанского Элизабет и поднял свой в тосте.
     - С началом, - сказал он.
     - С началом, - как эхо,  повторила  Элизабет.  "И  за  _х_о_р_о_ш_и_й
к_о_н_е_ц_", - мысленно добавила она.
     Они выпили.
     Надо бы разбить бокалы о камин, подумала  Элизабет,  чтобы  все  было
хорошо. Она допила остатки шампанского.
     В конце концов, они в Рио, это их медовый месяц, и она хочет Риса. Но
не только в данный момент, а вообще, навсегда.
     Зазвонил телефон. Рис поднял трубку и что-то коротко  бросил  в  нее.
Затем положил трубку на рычаг и обернулся к Элизабет.
     - Уже поздно, - сказал он. - Пора в постель.
     Элизабет показалось, что слово "постель" тяжело зависло в воздухе.
     - Да, конечно, - едва слышно  сказала  она,  и  на  подгибающихся  от
внезапной слабости ногах пошла переодеваться.
     Прямо  в  центре  просторной  спальни  стояла  огромная   двуспальная
кровать. Горничная распаковала их чемоданы и приготовила постель. С  одной
ее стороны была разложена шелковая ночная рубашка  Элизабет,  с  другой  -
голубая мужская пижама. Немного помедлив, она стала раздеваться. Оставшись
нагишом, прошла в уставленную зеркалами комнату для переодевания и сняла с
лица грим. Затем, обернув голову турецким полотенцем,  вошла  в  ванную  и
включила душ, чувствуя, как мыльная вода мягкими струями касается  сначала
ее груди, затем быстро скользит вниз к животу и бедрам.
     Она пыталась гнать от себя мысли о Рисе, но ни о чем другом думать не
могла.  Воображение  рисовало  его  руки,  обнимавшие  ее,  и  его   тело,
прижимавшееся к ее телу. Интересно, она вышла замуж за Риса, чтобы  спасти
концерн, или использовала концерн как средство, чтобы заполучить Риса? Она
и сама уже не могла бы толком ответить на этот вопрос. Желание обладать им
переросло в жгучую, всепожирающую потребность.  Словно  после  нескончаемо
долгих лет мечта пятнадцатилетней девочки начала сбываться, и  потребность
была теперь сродни вселенскому  голоду.  Она  вышли  из  ванны,  вытерлась
теплым мягким полотенцем, надела на себя свою шелковую  ночную  сорочку  и
юркнула в постель. Затаившись,  чувствуя,  как  бешено  колотится  сердце,
стала ждать, гадая, каким он предстанет перед ней и что произойдет дальше.
Послышался щелчок, и она взглянула на дверь, в которой стоял Рис.  Он  был
полностью одет.
     - Я пошел, - сказал он.
     Элизабет села в кровати.
     - Куда... куда ты идешь?
     - Надо уладить одно дело.
     И дверь захлопнулась.


     Элизабет всю  ночь  не  сомкнула  глаз,  ворочаясь  с  боку  на  бок,
обуреваемая противоречивыми чувствами, убеждая себя, что  благодарна  Рису
за то, что тот верен их соглашению, чувствуя себя полной идиоткой  оттого,
что поддалась своим чувствам, разозлившись на Риса за то,  что  он  отверг
ее.
     Рис вернулся на рассвете. Элизабет слышала его  приближающиеся  шаги.
Она закрыла  глаза  и  притворилась  спящей.  Вот  он  подошел,  и,  когда
склонился над ней, она почувствовала на себе его дыхание. Так он  простоял
довольно долго. Затем повернулся и вышел в соседнюю комнату.
     Несколько минут спустя она уже крепко спала.
     Поздним  утром  они  завтракали  на  террасе.  Рис  был   в   хорошем
расположении духа, все время шутил, и в лицах рассказывал ей  о  том,  как
город выглядит во время карнавала. Но ни словом не обмолвился, где  провел
ночь. Со своей стороны Элизабет ни о чем не спрашивала его. Официант  взял
у них заказ. Когда принесли завтрак, Элизабет заметила, что обслуживает их
уже другой официант. Но этот факт, как и то,  что  в  комнаты  то  и  дело
заходили и выходили разные горничные, она оставила без внимания.


     Элизабет с Рисом сидели  в  кабинете  управляющего  одной  из  фабрик
"Роффа и сыновей" в пригороде Рио. Управляющий сеньор  Тумас  был  средних
лет и ужасно потливый мужчина с лягушачьим лицом.
     Он говорил, обращаясь к Рису:
     - Вы должны меня понять. "Рофф и сыновья" мне дороже жизни.  Это  моя
семья. Когда я отсюда уйду, я словно покину родной  дом.  Здесь  останется
мое сердце. Больше всего на свете я хотел бы и сам остаться здесь.
     Он вытер обильно выступивший на лбу пот.
     - Но у меня есть более выгодное предложение от другой фирмы, а у меня
на руках жена, дети и теща. Поймите же меня наконец.
     Рис, непринужденно вытянув перед  собой  ноги,  сидел  откинувшись  в
кресле.
     - Конечно, Роберто. Я знаю, что значит для тебя  эта  фабрика.  Здесь
прошла большая часть твоей жизни. Но человек обязан  думать  не  только  о
себе. Есть еще и семья, о которой он обязан заботиться.
     - Спасибо, - благодарно сказал Роберто. - Я знал, что могу положиться
на тебя, Рис.
     - А как насчет нашего контракта?
     Тумас пожал плечами.
     - Кусок бумаги. Мы ведь его просто разорвем, да? Что значит контракт,
когда в сердце нет радости.
     Рис кивнул.
     - Мы как раз и прилетели сюда с тем, чтобы  вернуть  радость  в  твое
сердце.
     Тумас вздохнул.
     - Увы, слишком поздно. Ведь я уже  дал  согласие  работать  в  другой
фирме.
     - А знаешь, ведь тебе придется сесть за решетку! - невозмутимо сказал
Рис.
     От неожиданности Тумас вытаращил на него глаза.
     - За решетку?
     - Правительство Соединенных Штатов уведомило все свои фирмы,  имеющие
филиалы за границей,  что  они  обязаны  представить  ему  список  взяток,
которые  они  вынуждены  были  выплачивать  в  последние  десять  лет.   К
сожалению, Роберто, ты по уши завяз в этом  деле.  Тобой  нарушены  законы
этой страны. Мы, естественно, взяли бы тебя под свою защиту  -  как  члена
нашей общей большой семьи, - но,  если  ты  покидаешь  нас,  нам,  как  ты
понимаешь, нет смысла тебя покрывать.
     С лица Роберто сошла вся краска.
     - Но... но ведь я это делал ради фирмы, - пролепетал он. -  Я  только
исполнял приказы.
     Рис сочувственно кивнул.
     - Конечно, ты все так  и  объяснишь  суду.  -  Рис  встал  и  сказал,
обращаясь к Элизабет: - Думаю, нам пора ехать.
     - Да как же так! - заорал Роберто. - Вы не можете  вот  так  взять  и
бросить меня на произвол судьбы.
     - Ошибаешься, - сказал Рис. - Не мы тебя, а ты нас бросаешь.
     Тумас быстро отирал обильно проступивший пот, губы его  тряслись.  Он
подошел к окну и выглянул наружу. В комнате  воцарилась  гнетущая  тишина.
Наконец, не оборачиваясь, он спросил:
     - А если я останусь в концерне - защита мне обеспечена?
     - По всем статьям, - заверил его Рис.


     В "мерседесе", за рулем которого сидел все тот же  худощавый,  черный
как смоль шофер, они мчались обратно в город.
     - Ты его шантажировал, - заявила Элизабет.
     Рис кивнул.
     - Мы не можем позволить ему уйти. Он уходит в конкурирующую фирму.  И
знает слишком много наших секретов, которые тотчас выгодно им продаст.
     Элизабет взглянула на Риса и подумала, что ей  еще  предстоит  многое
узнать о нем.


     В тот вечер они  ужинали  в  "Мирандере",  и  Рис  был  очарователен,
занимателен и  не  касался  ничего  личного.  Элизабет  казалось,  что  он
отгородился от нее плотной завесой слов, скрывавшей его истинные  чувства.
Ужин кончился за полночь. Элизабет мечтала остаться  наедине  с  Рисом.  И
очень хотела, чтобы  они  вернулись  в  гостиницу.  Но  вместо  этого  Рис
предложил:
     - Хочешь, покажу тебе ночную жизнь Рио?
     Они побывали в нескольких ночных клубах, и казалось,  там  все  знают
Риса.  Куда  бы  они  ни  приходили,  он  оказывался  в  центре  внимания,
очаровывая всех, кто с ним  соприкасался.  Их  то  и  дело  приглашали  за
соседние столики или подсаживались к ним. Ни на секунду  не  удавалось  им
остаться наедине. Элизабет усмотрела в этом явную преднамеренность, словно
теперь Рис пытался отгородиться от  нее  стеной  людей.  Раньше  они  были
друзьями, а ныне - чем же они стали  теперь?  Как  бы  там  ни  было,  она
чувствовала, что их с Рисом разделяет незримая стена. Чего же он  опасался
и почему?
     Когда они пришли в очередной, четвертый по счету  ночной  клуб  и  их
окружили с полдюжины друзей Риса,  Элизабет  решила,  что  по  горло  сыта
ночной  жизнью  Риса.  Она  прервала  оживленную  беседу  между  Рисом   и
очаровательной испанкой, заявив:
     - Никак не могу потанцевать с  собственным  мужем.  Надеюсь,  вы  мне
простите мою бестактность?
     Рис несколько озадаченно взглянул на нее, но тотчас встал  со  своего
места.
     - Боюсь, что совсем забросил свою жену, - беспечно  бросил  он  своим
друзьям.
     Взяв Элизабет за руку, повел ее на танцевальную  площадку.  Она  была
напряжена, словно туго натянутая тетива. Взглянув ей в лицо, он спросил:
     - Ты злишься на меня?
     Он был прав. Но  злилась  она  не  на  него,  а  на  себя.  Она  сама
продиктовала ему правила игры,  а  теперь  злилась  из-за  того,  что  Рис
неукоснительно их соблюдал. Но не это было главным. Главным было  то,  что
она не знала, что он сам чувствует по этому  поводу.  Выполнял  ли  он  ее
условия потому, что был просто честным человеком, или потому, что она была
ему безразлична? Она должна выяснить это во что бы то ни стало.
     - Не обижайся на этих людей, - сказал Рис.  -  Это  наши  коллеги  по
бизнесу, и так или иначе они могут нам пригодиться.
     Значит, он догадывался о ее чувствах. Она ощущала на себе его руки, и
его тело рядом со своим. И подумала: "А ведь как хорошо!" В Рисе все  было
привлекательным для нее. Они были созданы друг для друга. В этом она  была
абсолютно уверена. Но знал ли он, как страстно она желала  его?  Она  была
слишком гордой, чтобы признаться ему  в  этом.  Но  что-то  же  он  должен
чувствовать!  Она  закрыла  глаза  и  крепко  прижалась  к   нему.   Время
остановилось, и в этом волшебном безвременье они были одни, и только мягко
звучала музыка. Ей бы хотелось, чтобы она никогда не кончалась. Напряжение
ее спало, и она полностью отдалась во власть его  рук  и  тела,  и  вскоре
бедрами ощутила его мужскую потребность. Она открыла глаза и  снизу  вверх
взглянула на него и в его глазах прочла то, чего  там  раньше  никогда  не
было: сильное, нетерпеливое и страстное желание, зеркальное  отражение  ее
собственного желания.
     Когда он заговорил, голос его прерывался от внутреннего напряжения.
     - Давай вернемся в гостиницу, - сказал он.
     Она же вообще не могла извлечь из горла ни звука. Когда он  помог  ей
набросить на плечи накидку, его пальцы обожгли ей  кожу.  В  лимузине  они
далеко отсели друг от друга, боясь даже малейшего прикосновения.  Элизабет
чувствовала, что тоже вся горит. Ей казалось, что они никогда не доберутся
до своего номера. Ждать больше не было никаких  сил.  Не  успела  за  ними
закрыться дверь, как они тотчас оказались в объятиях друг друга, снедаемые
диким, необузданным желанием, как вихрь подхватившим их души  и  бросившим
их навстречу друг другу. Он поднял ее на руки и отнес в спальню. Они  едва
успели сорвать с себя одежду.  Мы  словно  маленькие,  нетерпеливые  дети,
мелькнуло в голове у Элизабет, и ей было невдомек, почему  Рис  так  долго
боялся к ней подступиться. Но теперь это уже было  неважно.  Главное,  что
они ощущают тела друг друга, и это ощущение дарит им томительную сладость.
Элизабет  мягко  высвободилась  из  его  объятий  и  стала  целовать   его
сухопарое, напряженное  тело,  обнимая  его  губами,  ощущая  во  рту  его
бархатистую твердость. Руки его перевернули ее на бок, и  тотчас  его  рот
приник к ее бедрам, раздвигая их, освобождая место языку,  скользившему  в
их упоительную сладость, и, когда оба  уже  были  больше  не  в  состоянии
вынести переполнявшее их блаженство, он лег сверху и мягко  вошел  в  нее,
глубоко-глубоко, медленно вращая бедрами, и она ощутила его ритм, их ритм,
ритм  вселенной,  и  неожиданно  все  завертелось  и  закружилось  вокруг,
задвигалось все быстрей и быстрей и, вырвавшись  на  свободу,  разразилось
упоительным взрывом, и мир и спокойствие вновь установились на земле.
     Они лежали в  объятиях  друг  друга,  и  Элизабет  блаженно-счастливо
подумала: "Миссис Рис Уильямз".





     - Простите, миссис Уильямз, - раздался по селектору голос  Генриетты,
- вас хочет видеть инспектор Хорнунг. Говорит, что это очень срочно.
     Элизабет недоумевающе взглянула на Риса.  Они  только  вчера  вечером
вернулись в Цюрих из Рио и буквально несколько минут тому  назад  приехали
на работу. Рис пожал плечами.
     - Скажи, пусть впустит его. Посмотрим, что это за срочность такая.
     Несколькими минутами позже они уже втроем сидели в ее кабинете.
     - По какому поводу вы  хотели  меня  видеть,  инспектор?  -  спросила
Элизабет.
     Макс Хорнунг не умел вести светские разговоры. И потому без  обиняков
сказал:
     - Кто-то пытается вас убить.
     Глядя на ее сразу  побледневшее  лицо,  Макс  почувствовал  угрызения
совести, мысленно обругав себя  за  свою  бестактность  и  неумение  найти
нужный подход в таком деликатном вопросе.
     - Что за чепуху вы мелете, инспектор? - взорвался Рис Уильямз.
     Макс, глядя прямо в глаза Элизабет, продолжал:
     - На вашу жизнь уже покушались дважды. Возможна и третья попытка.
     - Я... вы... - заикаясь сказала Элизабет, - вы, наверное, ошибаетесь.
     - Нет, мэм. Поломка лифта была преднамеренной.
     Она молча глядела на него, и глаза  ее  выражали  какое-то  потаенное
чувство, настолько глубокое, что даже Макс был не в  состоянии  определить
его.
     - Равно как и авария в джипом.
     Элизабет наконец обрела голос.
     - Вы ошибаетесь. То был явно несчастный случай.  Джип  был  в  полном
порядке. Сардинская полиция может подтвердить это.
     - Нет.
     - Я видела джип собственными глазами, - настаивала Элизабет.
     - Нет, мэм. Вы только видели, как при вас проверяли какой-то джип. Но
это был не ваш джип.
     Рис и Элизабет в полном недоумении уставились на него.
     Макс продолжал:
     - Ваш джип в том гараже никогда не был. Я нашел его на  автосвалке  в
Олбии. Болт главного цилиндра тормозной системы был свинчен,  и  тормозная
жидкость вытекла. Вот отчего вы  не  смогли  затормозить.  Левое  переднее
крыло было смято в лепешку, и на нем до сих пор  отчетливо  видны  зеленые
потеки живицы от деревьев, на которые вы  налетели.  Лабораторные  анализы
подтвердили то, что я вам сейчас говорю.
     Былой  кошмар  со   всех   сторон   снова   обступил   ее.   Элизабет
почувствовала, как все глубже  окунается  в  него,  словно  шлюзы  памяти,
раскрывшись, разом обрушили на нее  потоки  ужасных  мгновений  леденящего
душу воспоминания о том смертельном спуске с горы.
     - Не понимаю, - вмешался Рис. - Как же никто?..
     Макс обернулся к Рису.
     - Джипы все на одно лицо, как близнецы. На это  они  и  рассчитывали.
Когда она врезалась в дерево, вместо того, чтобы  упасть  в  пропасть,  им
пришлось сымпровизировать.  Главное  было  не  допустить,  чтобы  кто-либо
увидел джип. Происшествие должно было выглядеть как несчастный случай. Они
предполагали, что джип утонет в море. И несомненно, прикончили  бы  ее  на
горе, когда она врезалась в деревья, но их  опередили  ребята  из  бригады
техобслуживания, которые увезли Элизабет в больницу. Тогда они  быстренько
отыскали другой джип, немного его помяли и подменили им джип мисс Элизабет
Рофф до того, как на место аварии прибыли полицейские.
     - Вы все время говорите "они", - заметил Рис.
     - Тот, кто стоял за всем этим, имел сообщников.
     - Но кому надо убивать меня? - спросила Элизабет.
     - Тому, кто убил вашего отца.
     На  какую-то  долю   секунды   ее   охватило   чувство   нереальности
происходящего, словно все это происходило не с ней. Словно кошмар  вот-вот
рассеется как дым.
     - Вашего отца убили, - продолжал Макс. - Ему  подсунули  провожатого,
который и убил его. Ваш отец поехал не  один  в  Шамони.  С  ним  был  еще
кто-то.
     Когда Элизабет заговорила, голос ее звучал глухо, как из гроба.
     - Кто?
     Макс взглянул на Риса и сказал:
     - Ваш муж.
     Слова, казалось, долетали до нее откуда-то издалека, звуча то громче,
то угасая совсем, и ей показалось, что она сходит с ума.
     - Лиз, - сказал Рис, - в день смерти Сэма меня там не было.
     - Вы были в Шамони вместе  с  ним,  господин  Уильямз,  -  настойчиво
повторил Макс.
     - Это правда, - Рис теперь обращался только к Элизабет. - Но уехал  я
до того, как они двинулись в горы.
     Элизабет взглянула на него.
     - Почему ты мне не говорил об этом?
     Он засмеялся, но затем, казалось, приняв какое-то решение, продолжал:
     - Я ни с кем не решался говорить об этом. В течение  последнего  года
кто-то целенаправленно и упорно саботировал "Роффа  и  сыновей".  Делалось
это весьма хитроумно и на поверку выглядело как цепь случайных инцидентов.
Но мне показалось, что за всем этим просматривается определенная  система,
и я поделился своими соображениями с Сэмом, и  он  решил  нанять  частного
сыщика для проведения независимого расследования.
     Элизабет знала, что последует за  этими  словами,  и  одновременно  с
чувством невероятного облегчения к ней пришло чувство глубокой вины  перед
Рисом. Оказывается, ему все было известно о тайном отчете.  Ей  надо  было
сразу ему все рассказать, а не таиться.
     Рис повернулся к Максу.
     - Сэму был предоставлен отчет о расследовании, который подтвердил мои
подозрения. Он попросил  меня  приехать  в  Шамони,  чтобы  обсудить  план
действий. Я поехал. Мы решили, что, пока не найдем  виновника,  будем  все
держать в тайне, -  в  его  голос  закралась  горечь,  -  однако  кому-то,
очевидно, что-то стало известно об этом. Вероятнее  всего,  Сэм  и  погиб,
потому что этот "кто-то" понял, что мы вот-вот доберемся до него. Отчет же
исчез.
     - Он попал ко мне, - сказала Элизабет.
     Рис вопросительно посмотрел на нее.
     - Он был среди личных вещей Сэма, - ответила она на его немой вопрос,
затем сказала, обращаясь к  Максу:  -  В  отчете  утверждается,  что  этот
"кто-то" являлся одним из директоров Совета "Роффа и сыновей". Но  ведь  у
каждого из них большой пакет акций концерна.  Никак  не  пойму,  зачем  же
ставить палки в собственные колеса?
     - Затем, миссис Уильямз,  -  пояснил  Макс,  -  чтобы  спровоцировать
панику, которая заставит банки затребовать обратно свои кредиты. Тем самым
они хотели заставить вашего отца решиться на свободную продажу акций. Тот,
кто стоит за всем этим, пока так  и  не  достиг  желаемого  результата.  И
потому ваша жизнь все еще находится в опасности.
     - Тогда необходимо,  чтобы  полиция  охраняла  ее  днем  и  ночью,  -
потребовал Рис.
     Макс захлопал глазами и ровным голосом сказал:
     - На вашем месте я не стал бы так беспокоиться, господин  Уильямз.  С
тех пор как она вышла за вас замуж, полиция не спускает с нее глаз.





     Боль была невыносимой, и в течение месяца он стоически переносил ее.
     Доктор оставил ему какие-то таблетки, но Вальтер боялся их принимать.
Он должен все время быть начеку, чтобы Анна не попыталась вновь убить  его
или сбежать.
     - Вам необходимо лечь в больницу, - сказал ему врач. - У вас  большая
потеря крови...
     - Ни в коем случае!
     Вальтер не мог позволить себе лечь в больницу. Ведь тогда о характере
его ранения станет известно полиции. Он вызвал надом врача своего филиала,
зная, что тот все сохранит в тайне. Полиции в его доме делать  нечего!  Во
всяком случае, не сейчас,  еще  не  время.  Доктор,  внутренне  сгорая  от
любопытства, молча зашил зияющую рану. Кончив свое дело, спросил:
     - Может, мне прислать сюда сиделку, господин Гасснер?
     - Нет, не надо. За мной присмотрит моя жена.
     Это было месяц  тому  назад.  Вальтер  позвонил  своему  секретарю  и
сказал, что приболел и будет безвыездно находиться дома.
     В  памяти  всплыло  то  ужасное  мгновение,  когда  Анна   неожиданно
попыталась убить его. Он  обернулся  как  раз  вовремя,  и  вместо  сердца
ножницы вонзились ему в плечо. От боли и шока  он  чуть  было  не  лишился
сознания, но все же нашел в себе силы оттащить Анну в спальню  и  запереть
ее там на ключ. А она все время кричала:
     - Что ты сделал с детьми? Что ты сделал с детьми?!
     С этого времени Вальтер держал ее в спальне взаперти. Сам готовил  ей
пищу. Приносил поднос к двери, открывал ее и  входил  к  Анне  в  комнату,
плотно прикрыв дверь за собой. Забившись от него в самый дальний угол, она
всегда шептала одно и то же:
     - Что ты сделал с детьми?
     Иногда, когда он открывал дверь спальни,  то  заставал  ее  у  стены.
Приложив к ней ухо, она стояла не шелохнувшись, вслушиваясь, не  донесутся
ли какие-либо звуки, свидетельствующие о присутствии  в  доме  их  сына  и
дочери. Вальтер понимал, что времени у него оставалось в обрез. Вдруг  его
мысли перебил едва слышимый  звук  шаркающих  ног.  Он  прислушался.  Звук
повторился. "Наверху кто-то расхаживал по комнатам. Но в  доме  не  должно
было быть никого. Он сам позакрывал все двери".


     Фрау Мендлер убирала наверху. Она была поденщицей и только во  второй
раз пришла прибраться в этом доме. Работа здесь была  ей  не  по  душе.  В
прошлую среду во время уборки герр Гасснер ходил за ней по  пятам,  словно
боялся, что она что-нибудь украдет. Когда  она  попыталась  пойти  наверх,
чтобы навести там чистоту, он не позволил ей это  сделать,  быстро  с  ней
расплатился и отослал ее восвояси. Его  манера  и  тон  здорово  ее  тогда
напугали.
     Сегодня, Gott sei Dank, его нигде не было видно. Фрау Мендлер открыла
дверь ключом, который ей был выдан на прошлой неделе, и  пошла  наверх.  В
доме было неестественно тихо, и она решила, что хозяева куда-то ушли.  Она
навела порядок в одной из спален и нашла валявшуюся там на бюро  мелочь  и
золотую коробочку для пилюль. Пройдя чуть дальше по  коридору,  попыталась
открыть дверь в другую спальню. Дверь была заперта. Странно. Может, у  них
там хранится что-нибудь ценное?  Она  снова  повернула  ручку,  как  вдруг
услышала изнутри женский голос:
     - Кто там? - прошептал он.
     Фрау Мендлер испуганно отдернула руку.
     - Кто это? Кто там?
     - Фрау Мендлер, уборщица. Прибрать у вас в спальне?
     - Увы, я заперта снаружи. - Голос звучал громче и оттенком истерии. -
Помогите мне! Пожалуйста! Вызовите полицию. Скажите им, что мой  муж  убил
наших детей. И убьет меня. Поспешите! Постарайтесь  успеть  выйти  отсюда,
пока он...
     Опустившаяся на плечо фрау Мендлер рука резко развернула  ее,  и  она
очутилась лицом к лицу с герром Гасснером. Он был бледен как полотно.
     - Что вы здесь все шныряете да подглядываете? - до  боли  стиснув  ей
руку, спросил он.
     - Я... я не подглядываю, - дрожащим голосом ответила она.  -  Сегодня
мой уборочный день. Агентство...
     - Я же сказал им, что нам никто не нужен. Я... - он оборвал  себя  на
полуслове.
     Действительно ли он позвонил  в  агентство?  Он,  видимо,  хотел  это
сделать, но боль была такой острой, что не помнил, сделал он это или  нет.
Фрау Мендлер снизу вверх посмотрела на него, и то, что она  прочла  в  его
взгляде, ужаснуло ее.
     - Но мне никто ничего не говорил, - сказала она.
     Он стоял, внимательно прислушиваясь  к  звукам  за  запертой  дверью.
Тишина. Тогда он снова обернулся к фрау Мендлер.
     - Убирайтесь отсюда. Чтобы я вас здесь больше не видел.
     Ее не надо было долго упрашивать. Он забыл с ней расплатиться,  но  у
нее в кармане была золотая коробочка для пилюль  и  кое-какая  мелочь.  Ей
было жаль бедную женщину, оставшуюся взаперти  в  спальне.  Она  бы  очень
хотела ей помочь, но не смела ввязываться в это дело, так  как  уже  давно
состояла на учете в полиции.


     В  Цюрихе  инспектор  Макс  Хорнунг  читал  полученный  из   главного
управления Интерпола в Париже телекс:
     "Счет  на  пленку,  использованную   для   съемок   фильма-"гасилки",
перечислен на банковский счет главного оперативного управляющего "Роффа  и
сыновей". Непосредственный  покупатель  больше  в  концерне  не  работает.
Пытаемся  выяснить  его   местонахождение.   Сообщим   немедленно.   Конец
сообщения".


     В Париже полиция выудила из Сены голое тело утопленницы.  На  вид  ей
было 18-19 лет. Она была блондинкой, и вокруг ее шеи была повязана красная
лента.


     В Цюрихе Элизабет Уильямз была взята  под  круглосуточное  наблюдение
полиции.





     Ярко вспыхнула белая лампочка,  означавшая,  что  звонят  по  личному
телефону. Номер этот знали всего несколько человек. Рис поднял трубку.
     - Алло.
     - Доброе утро, милый.
     Четкий, с хрипотцой голос трудно было не узнать.
     - Тебе бы не следовало мне звонить.
     Она засмеялась.
     - Раньше тебя не очень беспокоили эти вещи. Никогда  не  поверю,  что
Элизабет сумела приручить тебя за столь короткое время.
     - Что тебе от меня нужно? - спросил Рис.
     - Хочу повидаться с тобой сегодня вечером.
     - Это невозможно.
     - Не зли меня, Рис. Мне приехать в Цюрих или...
     - Нет, только не в Цюрихе, - он замялся. - Я приеду сам.
     - Так-то оно лучше. Тогда на старом месте, как обычно, cheri.
     И Элена Рофф-Мартель повесила трубку.
     Рис медленно опустил трубку на рычаг и задумался. С его  стороны  это
было только краткое увлечение красивой и зажигательной женщиной.  Все  это
уже в прошлом. Но избавиться от Элены было  не  так-то  просто.  Шарль  ей
надоел до чертиков, и теперь она хотела Риса.
     - Мы прекрасно подходим друг другу, - говорила она.
     Элена Рофф-Мартель всегда знала,  чего  хочет.  И  перечить  ей  было
небезопасно. Рис решил, что правильнее будет все же съездить в Париж. Надо
дать ей понять, что между ними все кончено.
     Несколькими минутами позже он уже входил в кабинет Элизабет. При виде
его глаза ее просияли. Она обвила его шею руками и прошептала:
     - Я как раз думала о тебе. Давай улизнем с работы и поедем домой.
     Он улыбнулся.
     - Ты становишься сексуальным маньяком.
     Она теснее прижалась к нему.
     - Знаю. Правда, здорово?
     - Боюсь, что сегодня вечером должен лететь в Париж, Лиз.
     Она даже не сумела скрыть своего разочарования.
     - Хочешь, я полечу с тобой?
     - Нет смысла. Маленькая деловая встреча. Чуть  позже  вернусь.  И  мы
вместе поужинаем.


     Когда Рис вошел в  знакомую  крохотную  гостиницу  на  Левом  Берегу,
Элена, усевшись за столиком,  уже  ждала  его  в  ресторане.  Сколько  Рис
помнил, она никогда не опаздывала. Всегда собранна, деятельна, удивительно
красива, умна, превосходная любовница, и все же  чего-то  ей  недоставало.
Элена не ведала чувства сострадания. В  ее  безжалостности  просматривался
холодный расчет неумолимого убийцы. Она сметала всех и вся со своего пути.
Рису вовсе не хотелось попасть в список ее  жертв.  Он  подсел  к  ней  за
столик.
     - Ты неплохо выглядишь, милый, - сказала она. - Женитьба тебе явно на
пользу. Хороша в постели Элизабет?
     Он только улыбнулся, пытаясь сгладить ее бестактность.
     - Тебя это не касается.
     Элена наклонилась вперед и взяла его руку в свою.
     - Ах, cheri, еще как касается. Это касается нас _о_б_о_и_х_.
     Она начала мягко поглаживать его руку, и он мысленно представил ее  в
постели. Тигрица, необузданная, дикая, искусная и ненасытная. Он  тихонько
высвободил руку.
     Глаза Элены стали холодными.
     - Как тебе в роли президента "Роффа и сыновей", Рис?
     Он почти забыл, какой тщеславной и  жадной  она  была.  Память  вновь
воскресила их нескончаемые разговоры на одну и ту же тему.  Она  буквально
бредила идеей стать во главе концерна. "Ты и я,  Рис.  Если  убрать  Сэма,
какой у нас с тобой откроется простор для деятельности".
     И даже в постели: "Это моя фирма, милый. В  моих  жилах  течет  кровь
Сэмюэля. Моя. Я так хочу. О, люби меня сильнее, Рис".
     Власть  была  самым  сильным  половым  стимулятором  для   Элены.   И
опасность.
     - Зачем я тебе понадобился? - спросил Рис.
     - Мне кажется, настала пора подумать о будущем.
     - Не понимаю, о чем это ты.
     - Я тебя слишком хорошо знаю, дорогой, - сказала она со злобой. -  Ты
так  же  честолюбив,  как  и  я.  Думаешь,  мне  неизвестно,  зачем   тебе
понадобилось столько лет быть только тенью Сэма, когда у тебя  была  масса
предложений возглавить любую фирму? Потому что ты был уверен, что  в  один
прекрасный день именно ты станешь во главе "Роффа и сыновей".
     - А тебе не кажется, что я мог оставаться в фирме, потому  что  любил
Сэма?
     Она ухмыльнулась.
     - Конечно же, cheri. И потому ты  теперь  женился  на  его  маленькой
очаровательной девочке.
     Из своего кошелька она достала тонкую черную сигару и поднесла к  ней
платиновую зажигалку.
     - Шарль говорит, что контрольный пакет  акций  Элизабет  оставила  за
собой и что она против того, чтобы пустить акции в свободную продажу.
     - Да, это верно, Элена.
     - А тебе не  приходило  в  голову,  что,  случись  с  ней  что-нибудь
непредвиденное, именно ты унаследуешь все ее состояние?
     Не отвечая, Рис уставился на нее долгим взглядом.





     У себя дома на Олгиата Иво Палацци случайно выглянул из окна гостиной
и обомлел от ужаса. По подъездной аллее к дому медленно катила Донателла с
их сыновьями. Симонетта  была  наверху,  отдыхала  после  обеда.  Кипя  от
негодования, готовый на все, даже  на  убийство,  Иво  опрометью  выскочил
навстречу своей второй семье. Он был так щедр к этой  женщине,  так  добр,
так любил ее, и вот теперь она намеренно пытается разрушить  его  карьеру,
расстроить его брак, испортить всю  жизнь.  Донателла  вылезла  из  "ланча
флавиа", которую он собственноручно подарил ей. До чего  же  она  все-таки
хороша! Вслед за ней из машины выскочили мальчики и бросились ему на  шею.
О, как любил их Иво! О, как было бы здорово, чтобы Симонетта еще не успела
проснуться!
     - Я приехала поговорить с твой женой, - решительно сказала  Донателла
и, повернувшись к мальчикам, приказала: - Мальчики, за мной.
     - Нет! - вспылил Иво.
     - Как ты меня остановишь? Не увижу ее сегодня, увижу завтра.
     Иво был прижат к стене. Все пути к бегству были отрезаны.  И  тем  не
менее он понимал, что ни она, ни кто-нибудь другой не смеют уничтожить то,
что он с таким трудом добыл своими собственными руками.  Иво  считал  себя
порядочным  человеком  и  не  желал  делать  то,  на  что  его   вынуждали
обстоятельства, и даже не столько ради  себя,  сколько  ради  Симонетты  и
Донателлы, ради всех своих детей.
     - Ты получишь свои деньги, - пообещал Иво. - Дай мне пять дней.
     Донателла посмотрела ему прямо в глаза.
     - Пять дней, - сказала она.


     В Лондоне сэр Алек Николз принимал участие в парламентских дебатах  в
палате общин. Он должен был выступить с  основным  докладом  по  решающему
вопросу о волне рабочих  забастовок,  грозившей  нанести  серьезный  ущерб
британской экономике. Но ему было трудно сосредоточиться. Мысли  его  были
заняты телефонными звонками, которые в течение нескольких последних недель
не давали ему покоя. Где бы он ни находился - в клубе,  у  парикмахера,  в
ресторане, на деловой встрече, - они неизменно его доставали. И всякий раз
Алек просто вешал трубку. Он понимал,  что  их  требование  -  это  только
начало. Захватив над ним власть, они доберутся до его  акций  и  завладеют
частью  гигантской   фармацевтической   корпорации,   производящей   любые
лекарства и наркотики. Этого он не  мог  допустить.  Они  звонили  ему  по
четыре, а то и по пять раз в день, и нервы его были на пределе. Сегодня же
его беспокоило то,  что  они  _в_о_о_б_щ_е  _н_е  _п_о_з_в_о_н_и_л_и_.  Он
думал, что они позвонят во время завтрака, затем ждал их звонка  во  время
ленча в клубе. Но телефоны молчали, и  молчание  это  казалось  ему  более
зловещим, чем телефонные  угрозы.  Теперь,  обращаясь  с  речью  к  членам
парламента, он пытается не думать об этом.
     - У рабочих нет более верного друга, чем я. Наш рабочий класс  -  это
основа государства. Именно рабочим страна и все мы, ее  граждане,  обязаны
своим прогрессом. Они - истинная элита государства, его  стальной  хребет,
держащий на себе благосостояние  и  процветание  могущественной  и  доброй
старой Англии. - Он сделал паузу.  -  Однако  в  судьбах  нации  наступает
время, которое требует определенных жертв от ее народа...
     Он говорил чисто механически, даже не вдумываясь в смысл произносимых
им слов. Может быть, думал он, ему все же удалось отпугнуть их тем, что он
не поддался  на  их  шантаж.  В  конце  концов,  они  были  только  мелкой
преступной шайкой. А он был  сэром  Николзом,  членом  парламента.  Скорее
всего,  они  теперь  навсегда  оставят  его  в  покое.  Речь  сэра   Алека
закончилась под гром аплодисментов рядовых членов парламента.
     По пути из зала заседаний его перехватил служащий парламента.
     - У меня к вам поручение, сэр Алек.
     Алек обернулся.
     - Слушаю вас.
     - Вам надлежит срочно ехать домой. Произошел несчастный случай.


     Когда он приехал, Вивиан уже заносили в карету "скорой помощи". Рядом
с ней суетился врач. Алек, даже не успев как следует  притормозить,  пулей
выскочил из машины. Он взглянул в обескровленное, побелевшее лицо лежавшей
на носилках без сознания Вивиан и повернулся к врачу.
     - Что случилось?
     Доктор беспомощно развел руками.
     - Не знаю, сэр Алек. Кто-то мне  позвонил  и  сказал,  что  произошел
несчастный случай. Когда я приехал, обнаружил леди Николз на полу спальни.
Ее... ее колени были гвоздями прибиты к полу.
     Алек  закрыл  глаза,  пытаясь  совладать  с   внезапно   подступившей
тошнотой. Во рту уже чувствовался привкус желчи.
     - Мы, естественно, сделаем все, что в наших силах, но думаю, вам надо
быть готовым к худшему. Леди Вивиан вряд ли когда-нибудь сможет ходить.
     Алек почувствовал, что у него перехватило  дыхание.  Пошатываясь,  он
направился к "скорой помощи".
     - Мы впрыснули ей большую дозу болеутоляющего, - сказал врач.  -  Она
вас может не узнать.
     Алек, казалось, даже не расслышал его слов. Он тяжело вскарабкался  в
"скорую помощь", уселся на откидное сиденье и уставился на свою  жену,  не
заметив, как закрыли задние дверцы, как  взревела  сирена  и  как  "скорая
помощь тронулась в путь. Он взял холодные руки Вивиан  в  свои.  Глаза  ее
открылись.
     - Алек, - невнятно прошелестело в воздухе.
     Глаза его наполнились слезами.
     - Родная моя, родная моя...
     - Двое в... в масках... прижали меня к полу...  сломали  мне  ноги...
теперь никогда больше не смогу  танцевать...  навсегда  останусь  калекой,
Алек... Ты не бросишь меня?
     Он ткнулся головой в ее плечо и заплакал. Это были  безутешные  слезы
отчаяния, но было в этих слезах и то, в чем он сам себе боялся признаться.
В  них  было  облегчение.  Сделавшись   калекой,   Вивиан   теперь   будет
безраздельно принадлежать только ему.
     Но Алек знал, что этим все не кончится. Они  еще  не  сказали  своего
последнего слова. Это был только первый звонок. Избавиться от них навсегда
он сможет лишь тогда, когда полностью выполнит их требования.
     И незамедлительно.





     Ровно  в  полдень  на  коммутаторе  главного   управления   цюрихской
"Криминалполицай" раздался телефонный звонок, который был тотчас переведен
в кабинет старшего инспектора  Шмита.  Когда  старший  инспектор  закончил
говорить по телефону, он немедленно отправился на поиски инспектора  Макса
Хорнунга.
     - Все кончено, - сказал он Максу.  -  Дело  Роффа  завершено.  Убийца
найден. Живо летите в аэропорт. Вы еще успеете на свой самолет.
     Макс захлопал глазами.
     - И куда же я лечу?
     - В Берлин.


     Старший инспектор Шмит набрал номер Элизабет Уильямз.
     -  Звоню  вам,  чтобы  сообщить  хорошую  новость,  -  сказал  он.  -
Телохранители вам больше не понадобятся! Убийца пойман.
     Элизабет судорожно сжала трубку в  ладони.  Наконец  она  узнает  имя
своего безликого врага.
     - Кто же он? - спросила она.
     - Вальтер Гасснер.
     Они мчались по автостраде в направлении Ванзее. Макс сидел на  заднем
сиденье рядом с майором Вагеманом, а на переднем сиденье  ехали  еще  двое
инспекторов. Машина встретила Макса  в  аэропорту  "Темпельгоф",  и  майор
Вагеман кратко изложил ему суть дела.
     - Дом окружен со всех сторон, - закончил он, - но все равно надо быть
очень осторожным. В качестве заложника он держит жену.
     - А как вам удалось выйти на Вальтера Гасснера? - спросил Макс.
     -  Благодаря  вам.  Именно  поэтому  я  бы  хотел,  чтобы  вы   лично
присутствовали при его поимке.
     Макс удивленно вскинул брови.
     - Благодаря мне?
     - Помните, вы рассказали мне о его визите к психиатру?  По  какому-то
наитию я разослал описание Гасснера другим  врачам-психиатрам  и  выяснил,
что он обращался за помощью более чем к шести из них.  И  каждый  раз  под
другим именем. И больше у них не появлялся. Он знал,  что  болен.  А  пару
месяцев тому назад к нам в полицию позвонила его жена, но, когда наши люди
приехали, чтобы выяснить, в чем дело, она отослала их обратно.
     Они свернули с автострады. Теперь уже было недалеко.
     - Сегодня утром нам позвонила поденщица, фрау Мендлер. Она  сообщила,
что когда в понедельник пришла прибираться в дом Гасснеров, то с  хозяйкой
дома ей пришлось общаться через запертую  снаружи  дверь  спальни.  Миссис
Гасснер сказала ей, что ее муж убил их детей и собирается убить ее.
     Макс захлопал глазами.
     - Она там была в _п_о_н_е_д_е_л_ь_н_и_к_? А позвонила только сегодня?
     - У фрау Мендлер довольно обширное  уголовное  прошлое.  Она  боялась
звонить нам. Вчера вечером она обо всем рассказала  своему  дружку,  и  он
посоветовал ей позвонить нам.
     Они  прибыли  в  Ванзее.  Машина  остановилась  к  квартале  от  дома
Гасснеров, припарковавшись сзади к невзрачного вида  автомобилю.  Из  него
тотчас вылез мужчина в штатском и направился к машине,  где  сидели  майор
Вагеман и Макс.
     - Он все еще внутри, герр майор. Мои люди не спускают с дома глаз.
     - Как вы думаете, женщина еще жива?
     Полицейский замялся.
     - Не знаю, герр майор. Все ставни закрыты изнутри.
     - Ладно. Все надо сделать тихо и быстро. Все по местам. Начнем  через
пять минут.
     Полицейский помчался  исполнять  приказ.  Майор  Вагеман  нагнулся  к
машине и вынул небольшую переносную рацию. По ней стал  негромко  отдавать
распоряжения. Макс не слушал, что он говорит. Он думал о  том,  что  майор
Вагеман рассказал ему всего несколько минут тому назад. Что-то в  рассказе
явно не сходилось. Но времени на расспросы не было. Укрываясь за деревьями
и кустами, к дому со всех сторон двинулись люди. Майор Вагеман обернулся к
Максу.
     - Идете с нами, Хорнунг?
     Максу показалось, что парк заполонила целая  армия.  У  некоторых  из
полицейских были в руках винтовки с оптическим  прицелом,  сами  они  были
одеты  в  пуленепробиваемые  жилеты,  некоторые  из  них  были   вооружены
тупорылыми газовыми  винтовками.  Операция  проводилась  с  математической
точностью. По сигналу майора Вагемана в окна  нижнего  и  верхнего  этажей
были одновременно брошены гранаты со слезоточивым газом,  и  тотчас  двери
парадного  и  черного  ходов   были   высажены   дюжими   полицейскими   в
противогазах. За  ними  с  пистолетами  наготове  в  дом  ринулись  другие
полицейские.
     Когда Макс и майор Вагеман через открытые двери вошли в гостиную, она
была наполнена едким дымом, который быстро улетучивался, так как все  окна
и двери уже были открыты настежь. Два инспектора ввели в гостиную Вальтера
Гасснера в наручниках. Поверх пижамы на нем был  наброшен  халат,  он  был
небрит, с запавшими щеками и воспаленными глазами.
     Макс во все глаза уставился на него, так как впервые видел его лично.
Он показался ему каким-то ненастоящим. _Н_а_с_т_о_я_щ_и_м_ был тот, другой
Вальтер Гасснер, чья жизнь была разложена компьютерами по  колонкам  цифр,
графикам и схемам. Кто же из них двоих был тенью, а кто плотью?
     - Вы арестованы, герр Гасснер, - объявил майор Вагеман.  -  Где  ваша
жена?
     - Ее здесь нет, - хрипло сказал Вальтер Гасснер. - Она исчезла. Я...
     Наверху послышался шум взламываемой двери,  и  несколькими  секундами
позже до них донесся голос одного из инспекторов.
     - Я нашел ее. Она была заперта в своей спальне.
     Вскоре на лестнице в сопровождении инспектора появилась дрожащая Анна
Гасснер. Волосы ее были всклокочены, лицо в пятнах и грязных  потеках,  из
глаз неудержимо катились слезы.
     - Слава богу, - говорила она. - Слава богу, вы пришли!
     Мягко поддерживая ее  под  локоть,  инспектор  подвел  ее  к  группе,
стоявшей посреди огромной гостиной. Когда Анна  Гасснер  подняла  глаза  и
увидела своего мужа, она начала пронзительно кричать.
     - Все в  порядке,  фрау  Гасснер,  -  попытался  успокоить  ее  майор
Вагеман. - Вам нечего его опасаться.
     - Мои дети, - визжала она. - Он убил моих детей!
     Макс  следил  за  выражением  лица  Вальтера  Гасснера.  Взгляд  его,
обращенный к жене,  был  полон  боли  и  безысходности.  Сам  он  выглядел
подавленным и лишенным всяческих признаков жизни, живым трупом.
     - Анна, - прошептал он. - О, Анна.
     - Вы имеете право не отвечать на наши вопросы  и  потребовать  своего
адвоката, - сказал ему майор Вагеман. - Но в ваших же интересах  оказывать
нам всяческое содействие.
     Вальтер даже не слушал его.
     - Зачем ты их позвала, Анна? - умоляюще обратился он к жене. - Зачем?
Разве нам было плохо вместе?
     - Дети мертвы! - кричала Анна. - Они мертвы!
     Майор Вагеман посмотрел на Вальтера Гасснера и спросил:
     - Это правда?
     Вальтер утвердительно кивнул головой, и глаза  его  напоминали  глаза
глубокого старца, побежденного жизнью.
     - Да... Они мертвы.
     - Убийца! Убийца! - закричала его жена.
     - Мы бы хотели, чтобы  вы  показали  нам  их  тела,  -  сказал  майор
Вагеман. - Надеюсь, вы не откажетесь сделать это?
     И вдруг Вальтер Гасснер заплакал, размазывая слезы по щекам.  Он  был
не в силах вымолвить ни слова.
     - Где они? - спросил майор Вагеман.
     Вместо Вальтера ответил Макс.
     - Дети похоронены на кладбище Св. Павла.
     Все, кто был в гостиной, разом повернули головы к Максу.
     - Они умерли при рождении пять лет тому назад, - пояснил Макс.
     - Убийца! - снова завопила Анна Гасснер, обернувшись к своему мужу.
     И все увидели мелькнувшее в ее взгляде бешенство.





     Холодная  зимняя  ночь  наступила  сразу,  погасив  едва   занявшиеся
коротенькие сумерки. Мягкой белой пудрой, тотчас подхватываемой  ветром  и
разносимой по улицам города, посыпался  снег.  В  административном  здании
"Роффа и сыновей" освещенные окна опустевших кабинетов  плыли  в  темноте,
словно многочисленные бледно-желтые луны.
     Элизабет допоздна засиделась в своем кабинете, так как  Рис  уехал  в
Женеву на совещание, и она с минуты на минуту ждала его возвращения. Ей не
терпелось увидеть его  поскорее.  Все  уже  давно  разъехались  по  домам.
Тревожное состояние, охватившее Элизабет, не позволяло ей  сосредоточиться
на работе. Вальтер  и  Анна  никак  не  выходили  у  нее  из  головы.  Она
вспомнила,  как  впервые  увидела  Вальтера,   по-мальчишески   стройного,
красивого и по уши влюбленного в Анну или игравшего роль влюбленного.  Как
бы там ни было, с трудом верилось, что Вальтер был  повинен  во  всех  тех
чудовищных бедах, которые обрушились на концерн. Ей было ужасно жаль Анну.
Несколько раз она пыталась дозвониться до нее, но никто  не  брал  трубку.
Надо будет обязательно слетать  в  Берлин  и  хоть  как-то  ее  успокоить.
Неожиданно зазвонил телефон. Она вздрогнула  и  быстро  сняла  трубку.  На
другом  конце  провода  зазвучал  голос  Алека,  и  Элизабет  страшно  ему
обрадовалась.
     - Слышала о Вальтере? - спросил Алек.
     - Да. Ужасно. Даже поверить не могу.
     - А ты и не верь, Элизабет.
     Ей показалось, что она ослышалась.
     - Но полиция утверждает...
     - Они ошибаются. Вальтера мы с Сэмом проверили первым. С  ним  все  в
порядке. Он вовсе не тот, кого мы ищем.
     Элизабет в замешательстве уставилась на телефонный  аппарат.  "Он  не
тот, кого мы ищем".
     - Я... мне... не понимаю, о чем ты, Алек? - запинаясь, сказала она.
     - Не хотелось бы мне говорить об этом  по  телефону,  -  нерешительно
начал Алек, - но никак не мог улучить минутку, чтобы  поговорить  с  тобой
наедине.
     - Поговорить со мной наедине? О чем? - спросила Элизабет.
     - В течение последнего года, -  сказал  Алек,  -  кто-то  саботировал
концерн. На одном из наших заводов в Южной Америке произошел взрыв,  затем
были выкрадены патенты, каким-то образом оказались ошибочно промаркированы
ядовитые лекарства. Всего не перечесть. Я пошел к Сэму и предложил  нанять
сыщика со стороны, чтобы провести независимое расследование и узнать,  кто
за всем этим стоит. Мы договорились ни с кем это не обсуждать.
     Время, казалось, остановилось и земля прекратила свой  бег,  все  это
она слышала раньше. До нее долетал смысл слов, произносимых Алеком,  но  в
ушах звучал голос Риса, говорившего: "...кто-то целенаправленно  и  упорно
саботировал "Роффа и сыновей". Делалось это весьма хитроумно и на  поверку
выглядело как цепь случайных инцидентов. Но мне показалось,  что  за  всем
этим  просматривается  определенная  система,   и   я   поделился   своими
соображениями с Сэмом, и мы решили нанять частного сыщика  для  проведения
независимого расследования".
     Голос Алека в трубке продолжал:
     - Они представили свой отчет, и Сэм захватил его с собой в Шамони. Мы
обсуждали его с ним по телефону.
     И снова в ушах Элизабет  зазвучал  голос  Риса,  говоривший:  "...Сэм
попросил меня приехать в Шамони, чтобы обсудить план...  Мы  решили,  что,
пока не найдем виновного, будем все держать в тайне".
     Элизабет  вдруг  стало  трудно  дышать.  Но,  когда  она  заговорила,
попыталась голосом не выдать своего волнения.
     - Алек, кто еще, кроме тебя и Сэма, знал о существовании отчета?
     - Никто. В этом-то и основная загвоздка. Сэм считал, что тот,  о  ком
шла речь в отчете, находится в высшем эшелоне власти в концерне.
     "Высший эшелон.  А  Рис  не  сказал  мне,  что  был  в  Шамони,  пока
малютка-инспектор не вынудил его сделать это".
     Медленно, растягивая слова, словно их клещами вытягивали из нее,  она
задала ему мучивший ее вопрос:
     - Мог Сэм рассказать об этом Рису?
     - Нет. А почему ты спрашиваешь?
     "У Риса был только один способ узнать содержание  отчета  -  выкрасть
его. Вот что заставило его поехать в Шамони. И там убить  Сэма".  Элизабет
уже не слушала, что говорит Алек. Шум в ушах заглушил  его  слова.  У  нее
закружилась голова, и, охваченная внезапно нахлынувшим ужасом, она бросила
трубку. В голове у нее все смешалось. В тот раз, перед аварией  с  джипом,
она оставила Рису записку, что уезжает на Сардинию. В вечер  аварии  лифта
Рис отсутствовал на заседании Совета, но объявился позже, когда они с Кейт
остались одни. _Д_у_м_а_ю_, _з_а_б_е_г_у _в_а_м  _п_о_м_о_ч_ь_.  А  вскоре
ушел. _У_ш_е_л _л_и_? Ее бил озноб. Здесь какая-то ошибка. Не может  быть,
чтобы это был Рис! _Н_е_т_! Все в ней протестовало против этого.
     Элизабет встала из-за стола и, пошатываясь, прошла в кабинет Риса.  В
комнате было темно. Она включила свет и огляделась, не зная, что надеялась
здесь найти. Она не  хотела  доказательств  его  вины,  она  хотела  найти
доказательство его невиновности.  Невыносимо  было  думать,  что  человек,
которого она любила, кто обнимал ее и спал с ней  в  постели,  может  быть
хладнокровным убийцей.
     На столе Риса лежал журнал записи деловых  встреч.  Элизабет  открыла
его и пролистала назад к сентябрю, к тем дням, когда  она  решила  поехать
отдыхать на виллу, к  дням  аварии  джипа.  В  календаре  у  него  стояло:
"Найроби". Надо будет проверить по его паспорту, действительно ли он  туда
ездил. Она лихорадочно начала искать паспорт  в  ящиках  стола,  внутренне
сгорая от стыда, но надеясь, что скоро все очень просто объяснится.
     Нижний  ящик  стола  был  закрыт  на  ключ.   Элизабет   замялась   в
нерешительности.  Она  понимала,  что  у  нее  не  было  морального  права
открывать его. Это было подобно клятвопреступлению,  оскорблению  чести  и
веры, непрошеное вторжение, из которого пути назад уже нет.  Рис,  конечно
же, узнает, что она сделала, и  ей  придется  ему  объяснить,  почему  она
сделала это. Но она должна знать  правду.  Она  взяла  со  стола  нож  для
разрезания бумаг и сломала замок, расщепив деревянную обивку.
     В ящике стопкой лежали различные деловые записи, докладные записки  и
справочники. Подняв их, обнаружила конверт,  адресованный  Рису  Уильямзу.
Почерк был женский. Судя по штемпелю, письмо прибыло несколько  дней  тому
назад из Парижа. Замявшись на секунду, Элизабет открыла его.  Письмо  было
от Элены. Оно начиналось так: "Cheri, я несколько раз пыталась дозвониться
до тебя. Нам необходимо срочно встретиться, чтобы обсудить наши планы...".
Но Элизабет не стала дочитывать письмо до конца.
     Боковым зрением она заметила в глубине ящика выкраденный отчет:


                     В ОДНОМ ЭКЗЕМПЛЯРЕ.

     Кабинет поплыл перед ее глазами, и  она  ухватилась  за  край  стола,
чтобы не упасть. Так она простояла целую вечность, закрыв глаза и  ожидая,
когда прекратится головокружение. Теперь ее убийца обрел лицо. И это  было
лицо ее мужа.
     Тишину разорвал отдаленный настойчивый  телефонный  звонок.  Элизабет
долго не могла сообразить, откуда  доносился  этот  звук.  Затем  медленно
пошла в свой кабинет. Подняла трубку.
     Голос дежурного оператора весело сказал:
     - Просто проверяю, на месте ли вы, миссис Уильямз.  Господин  Уильямз
только что вошел в лифт, чтобы ехать к вам.
     "И подстроить еще один несчастный случай!"
     Она была единственной помехой, которую  Рису  нужно  было  устранить,
чтобы прибрать "Роффа и сыновей" к своим рукам. Как она может смотреть ему
в лицо и делать вид, что все в  порядке!  Да  едва  он  увидит  ее,  сразу
поймет, в чем дело. Бежать! В панике, ничего не видя вокруг, она  схватила
свою сумочку и пальто и бросилась вон из  кабинета.  Остановилась.  Что-то
она забыла? А, паспорт. Надо, чтобы их  разделяло  огромное  пространство,
чтобы он не смог ее найти. Она вбежала в свой кабинет, схватила  со  стола
свой паспорт и с бешено бьющимся  сердцем  выскочила  в  коридор.  Вспышки
индикатора на лифте быстро бежали вверх.
     Восьмой... девятый... десятый...
     Элизабет опрометью бросилась к лестнице.





     Из Чивитавеккия на Сардинию можно  попасть  на  пароме,  перевозившем
пассажиров вместе с их машинами.  Элизабет  въехала  на  паром  во  взятом
напрокат автомобиле, затерявшись среди дюжины других машин.  В  аэропортах
требовалось  указывать  свое  имя,  а  на  огромном  корабле  можно   было
преспокойно  ехать  анонимно.  Элизабет  была  одной   из   сотни   других
пассажиров, ехавших отдыхать на остров. Она была уверена, что за ней никто
не следит, но инстинктивно все время чего-то боялась.  Рис  зашел  слишком
далеко, чтобы его еще можно было остановить. Она  была  единственной,  кто
мог его разоблачить. И он обязательно попытается убрать ее со своего пути.
     Второпях покидая штаб-квартиру  концерна,  она  еще  не  знала,  куда
направится. Знала  только,  что  должна  немедленно  бежать  из  Цюриха  и
спрятаться в надежном месте и что, пока Рис  не  будет  пойман,  ее  жизни
грозит опасность. _С_а_р_д_и_н_и_я_. Это было первое, что потом пришло  ей
в голову. Она взяла напрокат маленький  автомобиль  и  по  пути  в  Италию
пыталась из автомата дозвониться до Алека. Но его не было  на  месте.  Она
оставила  ему  телефонограмму,  чтобы  он  позвонил  ей  на  Сардинию.  Не
дозвонившись до Макса Хорнунга, попросила оператора  также  передать  ему,
что едет на остров.
     Она уединится у себя на вилле. Но на этот раз она  не  останется  там
одна. Ее будет охранять полиция.
     Когда паром прибыл в Олбию, Элизабет обнаружила, что  не  надо  самой
идти в полицию. Полиция уже ждала ее  на  пирсе  в  лице  Бруно  Кампанья,
инспектора, с которым она  встречалась  у  шефа  полиции  Ферраро.  Именно
Кампанья повез ее осматривать джип на другое утро после аварии.  Инспектор
быстро подошел к машине Элизабет и сказал:
     - А мы уже стали о вас беспокоиться, миссис Уильямз.
     Элизабет удивленно взглянула на него.
     - Нам позвонили из швейцарской  полиции,  -  пояснил  Кампанья,  -  и
передали, чтобы мы не спускали с вас глаз. Вот мы и проверяем все самолеты
и корабли, которые прибывают сюда, ищем вас.
     Элизабет вздохнула  с  облегчением.  Макс  Хорнунг!  Ему  уже  успели
сообщить о ее  звонке.  Инспектор  Кампанья  взглянул  на  ее  уставшее  и
напряженное от пережитого страха лицо.
     - Хотите, я поведу машину?
     - Спасибо, - благодарно сказала Элизабет. Она  скользнула  с  сиденья
шофера на пассажирское, а рослый инспектор уселся на ее место за рулем.
     - Где бы вы хотели переждать - в полицейском участке или  у  себя  на
вилле?
     - На вилле, если бы кто-нибудь составил мне там компанию.  Одной  мне
страшно там оставаться.
     Кампанья ободряюще кивнул головой.
     - Не беспокойтесь. У нас приказ охранять вас днем  и  ночью.  Сегодня
ночью я буду дежурить на вилле, а на подъездной аллее  поставим  машину  с
рацией. Никто не сможет подъехать к вилле незамеченным.
     Его уверенность передалась Элизабет,  позволила  ей  наконец  немного
расслабиться. Инспектор Кампанья  ехал  быстро,  ловко  лавируя  по  узким
улочкам Олбии, затем помчался вверх  по  горной  дороге,  которая  вела  к
Коста-Смеральда. Все места, которые они проезжали, напоминали ей о Рисе.
     - Есть какие-либо сведения о моем муже? - спросила Элизабет.
     Инспектор Кампанья окинул ее быстрым, сочувственным  взглядом,  затем
стал снова смотреть на дорогу.
     - Он в бегах, но  далеко  ему  не  уйти.  К  утру  они  надеются  его
схватить.
     Элизабет знала, что от этих слов ей должно было бы  стать  легче,  но
вместо этого она почувствовала острую щемящую боль. Ведь речь шла о  Рисе,
о Рисе, за которым охотились, как за диким зверем. Сначала он навлек  весь
этот ужасный кошмар на нее, а теперь сам стал его  жертвой,  сам  вынужден
бороться за свою жизнь, как когда-то пришлось бороться за свою жизнь ей. А
как она верила ему! Как поверила в его доброту,  нежность  и  любовь!  Она
зябко передернула плечами. Инспектор Кампанья испытующе взглянул на нее.
     - Вам холодно?
     - Нет. Все в порядке.
     Ее бил мелкий озноб. Теплый ветер,  со  свистом  врываясь  в  кабину,
действовал ей на нервы. Сначала она подумала, что дала слишком много  воли
своему воображению, но Кампанья вдруг сказал:
     - Боюсь, что вот-вот начнется сирокко. Нам предстоит еще та ночка!
     Элизабет поняла, что он имеет в виду. Сирокко может свести с ума кого
угодно: как людей, так и животных. Прилетая сюда  из  раскаленной  Сахары,
горячий, сухой, наполненный  поднятыми  с  земли  мелкими  песчинками,  он
проносится со зловещим завыванием, ужасным образом действуя  всему  живому
на нервы. Когда дул сирокко, резко возрастала преступность, и судьи весьма
терпимо относились к преступникам.
     Через час из темноты неожиданно  выплыла  вилла.  Инспектор  Кампанья
свернул на подъездную аллею, въехал под навес для машин и заглушил  мотор.
Обойдя машину спереди, открыл дверцу для Элизабет.
     - Попрошу вас все время оставаться у меня за спиной, - сказал  он.  -
На всякий случай.
     - Хорошо, - сказала Элизабет.
     Они пошли к парадному входу  затемненной  виллы.  Инспектор  Кампанья
сказал:
     - Уверен, что его здесь нет, но меры  предосторожности  не  помешают.
Дайте мне ключ, пожалуйста.
     Элизабет отдала ему  ключ.  Он  мягко  подвинул  ее  так,  чтобы  она
оказалась у него за спиной, вложил ключ в замочную скважину и отпер дверь,
все время держа другую руку у  пистолета.  Затем  он  вытянул  ее  вперед,
щелкнул выключателем, и в передней тотчас вспыхнул яркий свет.
     - Если это вас не затруднит, покажите мне все помещения,  пожалуйста,
- попросил инспектор Кампанья. - Хочу быть  уверен,  что  все  в  порядке.
Хорошо?
     - Конечно.
     Они пошли по дому,  и  всюду,  куда  ни  заходили,  рослый  инспектор
немедленно включал свет. Он заглядывал во все встроенные шкафы и подсобные
помещения, шарил по углам, проверял, плотно ли закрыты  окна  и  двери.  В
доме, кроме них, не было никого. Когда они вновь  спустились  в  приемную,
инспектор Кампанья сказал:
     - Если не возражаете, я позвоню в участок.
     - Конечно, - сказала Элизабет и провела его в кабинет.
     - Инспектор Кампанья, - сказал он в трубку. -  Мы  уже  на  вилле.  Я
здесь останусь на  ночь.  Подошлите  патрульную  машину  с  рацией,  пусть
припаркуется у въезда на виллу. - Он помолчал, очевидно  слушая,  что  ему
говорили, затем  сказал:  -  Все  в  порядке.  Выглядит,  правда,  немного
усталой. Позже позвоню, - и положил трубку на рычаг.
     Элизабет тяжело опустилась в кресло.  Она  нервничала  и  чувствовала
себя неуютно в собственном доме, но знала,  что  завтра  будет  еще  хуже.
Много хуже. Сама-то она будет в безопасности, а вот Риса либо убьют,  либо
он окажется в тюрьме. И почему-то, несмотря на все,  что  он  сделал,  эта
мысль щемящей болью отозвалась в ее сердце.
     Инспектор участливо посмотрел на нее.
     - Я с удовольствием выпил бы чашечку кофе, - сказал он. - А вы?
     Она кивнула.
     - Сейчас пойду сварю.
     Она стала подниматься с кресла.
     - Ради бога. Сидите, миссис Уильямз. Моя жена считает, что я  готовлю
самый лучший кофе в мире.
     Элизабет улыбнулась.
     - Спасибо.
     Она была чрезвычайно благодарна  ему.  Только  сейчас  осознала,  как
сильно истощило  ее  то  постоянное  нервное  напряжение,  в  котором  она
пребывала все это время. Впервые Элизабет призналась себе, что, даже когда
говорила по телефону с Алеком, ее не покидала надежда, что  все  это  было
какой-то нелепой ошибкой, что скоро все прояснится, что Рис ни  в  чем  не
виновен. Даже убегая от него,  она  цепко,  как  утопающий  за  соломинку,
хваталась за мысль, что он не мог совершить все те ужасные вещи, в которых
его обвиняли: сначала убить отца, а потом хладнокровно лечь с его  дочерью
в  постель,  предварительно  попытавшись  убить  и  ее.  Надо  было   быть
чудовищем, чтобы сделать все это. И потому до самого последнего момента  в
ее сердце тлела маленькая искорка надежды, что все образуется само  собой.
Но и она погасла, когда инспектор Кампанья сказал: "Он в бегах, но  далеко
ему не уйти. К утру они надеются его схватить".
     Она не могла больше об этом думать, но не могла и  думать  ни  о  чем
другом. Как давно задумал Рис  прибрать  концерн  к  своим  рукам?  Скорее
всего,  в  тот  день,  когда  впервые   увидел   ту   сверхвпечатлительную
пятнадцатилетнюю девочку, предоставленную самой себе, одиноко тоскующую  в
швейцарской школе-интернате. Тогда-то у него,  видимо,  и  созрел  замысел
обойти Сэма, использовав для  этого  его  дочь.  Как  легко  же  он  этого
добился.  Обед  у  "Максима",  и  длинные  дружеские  беседы   в   течение
последующих лет, и море обаяния - боже мой, невероятное  обаяние!  Он  был
терпелив. Затаившись, ждал, когда она станет взрослой. Но самым нелепым  в
их отношениях было то, что ему не пришлось даже ее  добиваться.  Она  сама
стала добиваться _е_г_о_. Как же, видимо, в душе он потешался над ней!  Он
и Элена. Скорее всего они оба были замешаны в  этом  заговоре.  Ей  ужасно
хотелось знать, где сейчас находится Рис и что  с  ним  будет,  когда  его
поймают. От этих мыслей она заплакала навзрыд.
     - Миссис Уильямз...
     Инспектор Кампанья, участливо  склонившись  над  ней,  протягивал  ей
чашку кофе.
     - Выпейте это, - сказал он. - Сразу станет легче.
     - Я... простите меня, - извинилась Элизабет, - за мою несдержанность.
     - Ну что вы? О какой несдержанности может идти речь? -  мягко  сказал
он. - Вы держитесь molto bene.
     Элизабет отхлебнула горячий кофе. У  него  был  немного  странноватый
привкус. Она подняла на него удивленный взгляд, и он улыбнулся в ответ.
     - Мне показалось, что немного виски в кофе вам не помешает.
     Он уселся в кресло напротив нее, составляя ей молчаливую компанию, за
что она была чрезвычайно ему благодарна. Оставаться здесь  одной  было  бы
невыносимо для нее, пока... пока она  не  узнает,  что  сталось  с  Рисом,
остался ли он в живых или погиб. Она допила свой кофе.
     Инспектор Кампанья взглянул на часы.
     - Патрульная машина прибудет с минуты  на  минуту.  Двое  полицейских
будут дежурить в ней всю ночь. Я пойду вниз. Вам же советую лечь  спать  и
попытаться уснуть.
     Элизабет вздрогнула.
     - Нет, сегодня мне вряд ли удастся заснуть.
     Но не  успела  она  произнести  эти  слова,  как  почувствовала,  что
усталость, словно глыба, начинает давить на ее плечи. Видимо, давали  себя
знать утомленность после длительной поездки и нервное напряжение последних
дней.
     - Я, пожалуй, пойду прилягу немного, - сказала она. От усталости  она
едва ворочала языком.





     Элизабет села в постели, не соображая спросонья,  что  ее  разбудило.
Сердце ее бешено колотилось в груди.  Странный  звук  повторился.  Жуткий,
пронзительный вопль, который, казалось, раздался прямо за ее окном,  вопль
гибнущего в пучине человека. Элизабет вскочила с постели,  на  вялых,  как
вата, ногах подбежала к окну и выглянула наружу. Стояла  ночь.  Ее  глазам
предстал зимний пейзаж, достойный кисти Домье и освещенный холодным светом
луны. Черные, лишенные листьев деревья, скрюченные от мощного напора ветра
ветви. Далеко внизу клокочущее, все в пене, словно кипящий котел, море.
     Снова раздался вопль. И вслед за ним другой. И Элизабет поняла, в чем
дело. Поющие скалы.  Это  они  голосили  под  напором  окрепшего  сирокко,
стремительно проносившегося сквозь них. И вдруг голос скал  превратился  в
голос Риса, взывавшего к ней, молившего о помощи. Звук сводил  ее  с  ума.
Она заткнула уши пальцами, но звук проходил и сквозь них.
     Элизабет пошла к двери и с  удивлением  обнаружила,  что  едва  может
двигаться. Окружающие предметы плыли в  каком-то  тумане,  и  этот  туман,
казалось, проник в ее голову, мешая думать. Она вышла в  коридор  и  стала
спускаться вниз по лестнице. Одеревеневшие руки и  ноги  плохо  слушались,
словно  у  изрядно  подвыпившего  человека.   Она   попыталась   окликнуть
инспектора Кампанью, но вместо голоса из горла вырвался какой-то  странный
каркающий звук. С трудом удерживаясь на ногах, она  продолжала  спускаться
по длинной лестнице.
     Снова прокричала:
     - Инспектор Кампанья!
     Никакого ответа. Спотыкаясь на каждом шагу, она  прошла  в  гостиную.
Никого. Придерживаясь руками за стены и мебель, побрела по комнатам.
     Инспектор Кампанья как сквозь землю провалился.
     В доме она была одна.


     Стоя в передней, Элизабет пыталась заставить себя думать. Но давалось
ей это с трудом. Скорее всего инспектор просто вышел, чтобы переговорить с
полицейским в патрульной машине. Конечно же. Она пошла  к  входной  двери,
открыла ее и выглянула наружу.
     Никого.  Только  черная  ночь  да  пронзительные   вопли   ветра.   С
нарастающим чувством страха Элизабет нетвердыми шагами прошла  в  кабинет.
Сейчас она позвонит в полицейский  участок  и  все  выяснит.  Она  подняла
трубку телефона, но привычных гудков не услышала. Телефон был отключен.
     И в этот момент во всем доме погасло электричество.





     В Лондоне, в Вестминстерской больнице, Вивиан Николз пришла  в  себя,
когда ее везли из операционной по  длинному,  унылому  коридору.  Операция
длилась почти восемь часов. Несмотря на все усилия опытных  хирургов,  она
никогда не сможет ходить. Мучительно страдая от невыносимой боли, она  без
устали шепотом повторяла имя Алека. Он должен быть  с  ней  рядом,  теперь
только он нужен ей, он должен ей сказать, что никогда не бросит  ее  одну,
что всегда будет любить ее.
     Но  сотрудники  больницы,  как  ни  пытались,  нигде  не  смогли  его
разыскать.


     Отдел   связи   цюрихской   "Криминалполицай"   получил   депешу   из
австралийского филиала Интерпола. В  Сиднее  был  обнаружен  бывший  агент
"Роффа  и  сыновей"  по  закупке  кинопленки.  Три  дня  тому   назад   он
скоропостижно скончался от сердечного приступа.  Урна  с  его  пеплом  уже
находится  на  пути  домой.  Никакой   информации   относительно   покупки
кинопленки Интерпол заполучить не смог.
     В Берлине в скромно, но со вкусом отделанной  приемной  первоклассной
частной лечебницы, расположенной в пригороде, неподвижно, в течение  почти
десяти часов, застыв в одной и той же позе, сидел Вальтер Гасснер. Изредка
перед ним останавливался кто-нибудь из обслуживающего персонала, предлагая
ему поесть или хотя бы выпить стакан  воды.  Вальтер  не  обращал  на  них
никакого внимания. Он ждал свою Анну.
     Увы, ждать ему придется очень и очень долго.


     В Олгиата Симонетта Палацци подняла трубку и услышала в  ней  женский
голос, который сказал:
     - Меня зовут Донателла Сполини. Мы никогда не встречались раньше.  Но
у нас с вами много общего. Давайте  встретимся  и  вместе  позавтракаем  в
"Болонезе" на Пиацца дель Пополо. Скажем, завтра в час дня. Вас устроит?
     На это время у Симонетты был назначен визит в косметический  кабинет,
но она обожала всякого рода тайны.
     - Вполне, - сказала она. - Как я вас узнаю?
     - Со мной будут трое моих сыновей.


     В  своей  гостиной  на  вилле  "Вессине"  Элена  Рофф-Мартель  читала
адресованную ей записку, обнаруженную на камине. Записка была от Шарля. Он
сбежал от нее. Она прочла в записке: "Ты больше никогда не увидишь меня. И
не пытайся меня разыскать". Элена разорвала записку на мелкие кусочки. Они
еще обязательно свидятся. Ему от нее никуда не деться.
     В течение двух часов Макс Хорнунг пытался дозвониться до Сардинии  из
аэропорта "Леонардо да Винчи" в  Риме.  Из-за  штормовой  погоды  связь  с
островом была прервана. Макс  в  который  уже  раз  направился  в  кабинет
начальника аэропорта.
     - Мне  _о_б_я_з_а_т_е_л_ь_н_о_  необходимо  попасть  на  Сардинию,  -
сказал ему Макс. - Поверьте мне, это вопрос жизни или смерти.
     - Охотно верю вам, сеньор,  -  ответил  ему  этот  высокопоставленный
служащий. - Но, увы, ничем не могу вам помочь. Сардиния  напрочь  отрезана
от  материка.  Все  аэропорты  закрыты.  Не  функционирует  даже   морская
переправа. Никто и ничто не может ни попасть на остров, ни выехать оттуда,
пока не прекратится сирокко.
     - А когда он прекратится? - спросил Макс.
     Начальник аэропорта повернулся к огромной погодной карте на стене.
     - Похоже, что он продлится еще двенадцать часов.
     Через двенадцать часов Элизабет Уильямз не будет в живых.





     Внезапно наступившая темнота таила  в  себе  неисчислимые  опасности,
скрывая невидимых врагов. И Элизабет вдруг остро осознала,  что  полностью
находится  в  их  власти.  Инспектор  Кампанья  привез  ее   сюда,   чтобы
разделаться с ней. Он был одним из помощников  Риса.  Элизабет  вспомнила,
что Макс Хорнунг говорил о подмене джипов. "Тот, кто это  сделал,  был  не
один. У него  были  сообщники,  прекрасно  знавшие  остров".  До  чего  же
убедителен был инспектор Кампанья! "Мы проверяем все самолеты  и  корабли,
которые прибывают  сюда".  Рис  сразу  сообразил,  что  первым  делом  она
помчится сюда. "Где бы вы хотели переждать - в полицейском участке  или  у
себя на вилле?" Да у него и в  мыслях  не  было  позволить  ей  поехать  в
участок. И звонил он вовсе не туда. Он звонил Рису. "Мы уже на вилле".
     Элизабет  понимала,  что  нужно  немедленно  бежать.  Но  как?   Тело
отказывалось повиноваться ей. Глаза слипались сами собой, а  ноги  и  руки
тяжелели с каждой секундой. Теперь она поняла, отчего все это  происходит.
Он подсыпал ей в кофе  какую-то  отраву!  Элизабет  тотчас  направилась  в
темную кухню. Ощупью найдя нужный ящик, открыла его и нашла в нем  бутылку
с уксусом. Плеснув уксус  из  бутылки  в  стакан  и  разбавив  его  водой,
заставила себя выпить эту смесь. Ее тут  же  вырвало  в  раковину.  Спустя
несколько минут ей немного полегчало, но она все еще была очень  слаба.  И
страшно болела голова, мешая сосредоточиться. Словно в ожидании неминуемой
смерти, все внутри у нее уже начало постепенно отключаться.
     - Нет, - злобно сказала она самой себе. - Так просто ты не умрешь. Ты
будешь бороться до конца. Им придется  самим  убить  тебя.  -  Она  громко
позвала:
     - Рис, иди сюда и убей меня собственными руками!
     Но голос ее был подобен шелесту бумаги. Она на ощупь стала выбираться
из кухни в переднюю. Остановилась прямо  под  портретом  старого  Сэмюэля.
Снаружи на дом налетал дико орущий, чуждый ветер,  дразня  и  угрожая  ей.
Одна, в  темноте,  она  в  нерешительности  стояла  перед  неизвестностью,
грозившей ей смертью. Выйти во двор  и  попытаться  сбежать  от  Риса  или
остаться внутри и дорого отдать свою жизнь?
     Мозг сделал отчаянную попытку прийти ей на помощь, и внутренний голос
что-то стал нашептывать ей о несчастном случае. Но она  плохо  соображала,
подмешанный в кофе дурман еще не полностью выветрился из ее головы.
     Вдруг пришло озарение, и она произнесла вслух:
     - Все должно выглядеть как несчастный случай.
     "Ты должна поймать его за руку, Элизабет". Кто это  сказал?  Сэмюэль?
Или она сама?
     - Не могу. Слишком поздно.
     Глаза ее против воли слипались  сами  собой.  Она  ткнулась  лицом  в
холодное стекло портрета. Ах, как хорошо бы сейчас заснуть!  Но  она  ведь
хотела что-то сделать? Но что? Что именно? Мысли ее путались, и она  никак
не могла вспомнить, что хотела сделать.
     "Сделать так, чтобы убийство  не  выглядело  как  несчастный  случай.
Тогда фирма никогда не попадет в его руки".
     Теперь  Элизабет  знала,  что  делать.  Войдя  в  кабинет,   схватила
настольную лампу и с силой швырнула  ее  в  зеркало.  И  лампа  и  зеркало
разбились вдребезги. Она за ножку подняла с пола небольшой  стул  и  стала
бить им о стену, пока стул также не разлетелся в щепы. Тогда она подошла к
книжному шкафу и стала  выдирать  из  книг  страницы,  разбрасывая  клочки
бумаги по всей комнате. Вырвала из стены теперь  уже  ненужный  телефонный
шнур. Пусть теперь Рис все это объяснит полиции! Не будет так,  как  хочет
он. Она не станет их безропотной жертвой. Пусть придут и силой убьют ее.
     Вдруг словно вихрь пронесся по комнате, подхватив с полу и закружив в
воздухе  клочья  бумаги.  Элизабет  сначала  не  сразу   сообразила,   что
произошло, затем...
     Теперь в доме она была не одна.


     В аэропорту "Леонардо да Винчи" Макс Хорнунг  наблюдал  за  тем,  как
невдалеке от багажного отделения на взлетное  поле  садился  вертолет.  Не
успела  открыться  дверца  кабины  пилота,  как  Макс  уже  был  рядом   с
винтокрылой машиной.
     - Можете доставить меня на Сардинию? - спросил он.
     Пилот подозрительно уставился на него.
     - В чем дело? Я уже только что доставил  туда  одного  человека.  Там
такой ветер, что боже упаси.
     - Полетите туда еще раз?
     - Попытаюсь, но это станет вам в копеечку.
     Макс пропустил его слова мимо ушей и быстро  вскарабкался  в  машину.
Когда они взлетели, Макс обернулся к пилоту.
     - А кто был тот пассажир, кого вы доставили на Сардинию?
     - Его фамилия была Уильямз.


     Теперь темнота стала союзником Элизабет, скрыв ее от  убийцы.  Бежать
уже было невозможно. Надо найти в доме место понадежнее и там  спрятаться.
Она побежала наверх. Рис не сразу догадается, где она. На верхней площадке
она застыла в нерешительности; затем бросилась в спальню Сэма.  Неожиданно
из темноты что-то прыгнуло прямо на нее, и когда она уже было открыла рот,
чтобы закричать, сообразила, что это тень  от  качающегося  под  неистовым
напором ветра дерева. Сердце ее так бешено колотилось  в  груди,  что  Рис
несомненно должен был слышать его стук внизу.
     "Задержи его", стучало в ее мозгу. "Но как?"
     Голова отказывалась быстро соображать. Перед глазами все плыло как  в
тумане. "Думай!" - приказала она себе.  Что  бы  на  ее  месте  предпринял
Сэмюэль? Она подбежала к крайней спальне,  вынула  изнутри  двери  ключ  и
снова закрыла ее на ключ, но уже снаружи. То же она  сделала  и  со  всеми
остальными дверями спален. И теперь они заперты, как  в  свое  время  были
заперты снаружи ворота краковского гетто. Элизабет плохо соображала, зачем
она сделала это, потом вспомнила, что убила Арама, и они не должны были ее
уличить в убийстве.  Она  увидела,  как  внизу  вспыхнул  фонарик  и  стал
медленно подниматься вверх по лестнице. Сердце ее замерло. Рис  искал  ее,
чтобы убить. Элизабет побежала  к  лестнице,  ведущей  в  башню,  и  стала
подниматься по ней, но где-то  на  полдороге  колени  ее  содрогнулись,  и
остаток пути она вынуждена была ползти на четвереньках. Но вот она уже  на
верхней площадке. С трудом встав на ноги, отворила дверь башенной комнаты.
"Дверь", - сказал Сэмюэль. - "Закрой за собой дверь!"
     Элизабет закрыла дверь на ключ, хотя  знала,  что  это  не  остановит
Риса. "Но зато ему придется теперь ломать дверь", - подумала она. А как он
объяснит все это полиции? Смерть ее теперь  обязательно  будет  похожа  на
убийство. Она стала придвигать к двери мебель. Но делала она это  медленно
и с усилием, словно темнота, как вода, сковывала ее движения. Сначала  она
придвинула к двери стол, затем кресло, затем еще один стол, делая все  это
механически, воздвигая этот ничтожный  барьер  перед  неумолимой  смертью,
чуть-чуть отодвигая ее от себя. Снизу  до  нее  донесся  какой-то  грохот,
затем грохот повторился и тут же следом раздался в третий раз. Видимо, Рис
взламывал двери спален. Еще одно свидетельство  насилия,  которое  полиция
вряд ли упустит из виду. Он заманил ее в ловушку, но  ей  все  же  удалось
хоть частично расстроить его планы. Но что-то тут явно не сходилось.  Если
Рису было необходимо инсценировать ее смерть как несчастный случай,  зачем
же ему самому ломать двери? Она подошла  к  балконной  двери  и  выглянула
наружу, и тотчас, словно прощаясь, ветер запел в ее честь свою  похоронную
песню. За балконом зияла пустота, а далеко внизу  кипело  море.  Выбраться
отсюда живой было невозможно. Тут Рис и убьет ее. Она оглянулась в поисках
хоть какого-нибудь оружия, но в комнате не было ничего, чем она  могла  бы
защищаться.
     В кромешной мгле ей ничего другого не оставалось,  как  ждать  своего
убийцу. Что же Рис медлит? Почему не поднимается  наверх,  чтобы  выломать
дверь и разом покончить с ней. "Выломать дверь". Что-то  тут  не  вяжется.
Даже если ему удастся вынести отсюда ее труп и  как-нибудь  избавиться  от
него, все равно ему никак не объяснить учиненный в доме разгром,  разбитое
зеркало, выломанные двери. Элизабет попыталась влезть в шкуру Риса и самой
придумать, каким образом представить все это полиции, чтобы снять  с  себя
всякие подозрения в умышленном убийстве. Она пришла  к  выводу,  что  есть
только один способ сделать это.
     Но не успела она додумать свою  мысль  до  конца,  как  почувствовала
запах дыма.





     С вертолета Макс видел,  что  берега  Сардинии  были  сплошь  окутаны
густым кружащимся облаком  красной  пыли.  Перекрывая  шум  винтов,  пилот
прокричал в ухо Максу.
     - Плохо дело! Не знаю, сумею ли сесть.
     - Вы обязаны это сделать! - проорал ему в  ответ  Макс.  -  Летите  к
Порто-Черво.
     Пилот всем телом повернулся к Максу.
     - Но это же прямо на вершине этой чертовой горы.
     - Знаю, - сказал Макс. - Сможете там сесть?
     - Попытаюсь. Но шансов сесть у нас три против одного.
     - Что сядем?
     - Что _н_е _с_я_д_е_м_.
     Дым теперь густо валил из-под двери просачивался сквозь доски пола, а
к завываниям ветра прибавился новый звук - рев  разбушевавшегося  пламени.
Получив исчерпывающий ответ на мучившее ее сомнение, Элизабет поняла,  что
теперь уже было слишком поздно, чтобы думать  о  спасении.  Она  попала  в
ловушку. Какая разница, что были разбиты зеркала и мебель? Через несколько
минут от дома и от нее вообще не  останется  никаких  следов.  Все  сожрет
огонь, как когда-то сожрал он лабораторию вместе с Эмилем Джипли, а у Риса
будет полное алиби, что в момент  пожара  он  находился  совсем  в  другом
месте, и никто ни в чем не сможет его заподозрить. Она  проиграла.  Он  их
всех одурачил.
     Дым все больше наполнял комнату - желтого цвета, едкий  и  удушливый,
он не давал ей дышать. Языки пламени уже лизали дверь, и в  нее  полыхнуло
жаром.
     Злость прибавила Элизабет сил.
     Почти ничего не видя в слепящем глаза дыму, она ощупью  добралась  до
двери на балкон и с силой толкнула ее. Едва  успела  шагнуть  наружу,  как
пламя из коридора перекинулось в комнату и начало лизать  стены.  Стоя  на
балконе, Элизабет всей грудью вдыхала  свежий  воздух,  а  ветер  неистово
трепал ее одежды. Она глянула  вниз.  Балкон  маленьким  утлым  суденышком
висел между окутанной дымом стеной здания и пропастью. Надежды спастись не
было никакой.
     Если... Элизабет взглянула на круто уходящую вверх, покрытую  шифером
крышу. Если ей удастся каким-то образом попасть на крышу и перебраться  на
ту часть дома, которая еще не была охвачена огнем, у нее будет возможность
спастись. Встав на цыпочки, она попыталась дотянуться до крыши, но руки ее
не  доставали  до  карниза.  Пламя  уже  охватило  комнату,  и  языки  его
вырывались на балкон. Оставалась  единственная  возможность  добраться  до
крыши, и Элизабет решилась. Задыхаясь от едкого дыма, она  заставила  себя
войти в полыхающую комнату, схватила стул, стоявший за  письменным  столом
отца, и вытащила его на балкон. С трудом удерживая равновесие,  встала  на
него. Теперь крыша была рядом,  но  надо  найти,  за  что  бы  ухватиться.
Вслепую ее пальцы беспорядочно шарили по карнизу,  ища  хоть  какую-нибудь
зацепку.
     Внутри пламя уже охватило занавески, и языки его плясали по  комнате,
пожирая книги, ковер и мебель и то и дело выглядывая  наружу,  на  балкон.
Вдруг пальцы Элизабет наткнулись на что-то, торчащее  из  крыши.  Руки  ее
словно были наполнены свинцом; она  боялась,  что  у  нее  не  хватит  сил
удержаться.  Когда  начала   подтягиваться,   стул   накренился   и   стал
выскальзывать из-под ее ног. Собрав последние  силы,  она  подпрыгнула  и,
вцепившись в черепицы, начала медленно ползти вверх по крыше.  Теперь  она
ползла по стене гетто, спасая  свою  жизнь.  После  неимоверных  усилий  и
напряжения она вдруг обнаружила, что плашмя лежит на крыше  и  ртом  жадно
ловит  воздух.  Тотчас  приказала  себе  двигаться  дальше   и   поползла,
прижимаясь всем телом к  круто  поднимавшейся  крыше,  ежесекундно  рискуя
сорваться в пропасть.  Добравшись  до  верха  крыши,  остановилась,  чтобы
осмотреться. Увидела, что пламя охватило балкон,  на  котором  она  только
недавно стояла. Путь назад был отрезан.
     С крыши было видно, что пламя еще не добралось до  балкона  одной  из
гостевых спален. Но она не была уверена, что  сможет  добраться  до  него.
Крыша круто уходила вниз, некоторые черепицы были  выщерблены  временем  и
неплотно прилегали к ней, а ветер с бешеной силой пытался оторвать  ее  от
крыши и сбросить вниз. Один неверный шаг, и ничто уже не спасет от гибели.
Она застыла на месте, не отваживаясь сделать этот решающий шаг.  И  вдруг,
словно  по  мановению  волшебной  палочки,  на  балконе  возникла   фигура
человека, и это был Алек. Он глянул  в  ее  сторону  и  ровным,  спокойным
голосом произнес:
     - Ты сможешь это сделать, старушка. Главное - не суетись.
     Сердце Элизабет радостно забилось.
     - Еще раз говорю: не торопись, - спокойно распоряжался Алек. -  После
каждого движения - пауза. Все будет как в кино.
     И Элизабет стала осторожно продвигаться к  нему,  тщательно  ощупывая
каждую новую черепицу, прежде чем за нее схватиться.  Казалось,  этому  не
будет конца. Голос Алека, подбадривавший ее, не смолкал ни на минуту.  Она
уже почти спустилась к тому месту, где он  стоял  на  балконе,  как  вдруг
из-под ноги ее вылетела черепица, и тело ее скользнуло вниз.
     - Держись! - прокричал Алек.
     Она что  было  силы  вцепилась  в  ускользающую  крышу  и  остановила
падение. Вот она уже почти у самого края крыши. Внизу под ее ногами  зияет
пустота. Теперь осталось прыгнуть на балкон, где стоял и ждал ее Алек.  Но
если она промахнется...
     Алек ободряюще смотрел на нее снизу вверх.
     - Не смотри вниз, - негромко сказал он. - Закрой глаза  и  прыгай.  Я
тебя поймаю.
     Что она и попыталась сделать. Набрала в грудь побольше воздуха, затем
еще раз глубоко вдохнула, понимая, что надо прыгать,  но  страх  переборол
решимость. Пальцы мертвой хваткой вцепились в черепицы.
     - Прыгай! - прокричал Алек.
     Пальцы  Элизабет  разжались,  и  она   полетела   куда-то   вниз,   в
пространство, и вдруг очутилась в  объятиях  Алека  и  в  безопасности.  В
изнеможении она закрыла глаза.
     - Отличный прыжок, - сказал Алек.
     И у своего виска она почувствовала холодное дуло пистолета.





     Пилот летел над островом почти на бреющем  полете,  едва  не  задевая
верхушки деревьев и уворачиваясь от воздушных потоков. Но даже и  на  этой
высоте они были очень сильными. Далеко вперед по курсу  пилот  увидел  пик
Порто-Черво. Одновременно увидел его и Макс.
     - Вот он! - закричал Макс. - А вон и вилла.
     И вдруг он заметил нечто, заставившее его сердце бешено забиться.
     - Она горит!


     На балконе за шумом ветра и ревом огня Элизабет все же различила звук
приближающегося вертолета и взглянула  вверх.  Алек  не  обратил  на  него
никакого  внимания.  Глаза  его,  наполненные  болью,  смотрели  прямо  на
Элизабет.
     - Все это ради Вивиан. Я должен это  сделать  ради  Вивиан.  Ты  меня
поймешь и простишь. Они должны знать, что ты умерла во время пожара.
     Элизабет не слушала его. Голову сверлила одна и та же мысль: "Значит,
это не Рис! Значит, это не Рис!" Это был Алек. Алек убил ее отца и  дважды
пытался убить ее. Он выкрал у нее отчет и хотел всю вину спихнуть на Риса.
Пугая ее Рисом, он знал, что она прибежит спасаться именно сюда, на виллу.
     Вертолет исчез из виду за ближайшими деревьями.
     - Закрой глаза, Элизабет, - сказал Алек.
     - Ни за что! - с ненавистью сказала она.
     И вдруг откуда-то прозвучал голос Риса:
     - Брось пистолет, Алек!
     Оба они посмотрели вниз  и  в  свете  пляшущего  пламени  увидели  на
лужайке Риса, начальника полиции Луиджи Ферраро и рядом с ними с полдюжины
вооруженных винтовками полицейских.
     - Все кончено, Алек, - снова прокричал Рис. - Отпусти ее.
     Один из полицейских, вооруженный  винтовкой  с  оптическим  прицелом,
сказал:
     - Я не могу стрелять, если она не отодвинется от него.
     "Отодвинься! - мысленно взмолился Рис. - Ну же! Отодвинься!"
     Из-за деревьев на лужайке появился Макс Хорнунг и  поспешил  к  Рису.
Увидев, что происходит, остановился как вкопанный.
     - Мне передали ваше сообщение, - сказал Рис. - Но кажется,  я  прибыл
сюда слишком поздно.
     Оба они смотрели на две фигуры,  застывшие  на  балконе,  две  куклы,
озаренные сзади бликами поднимающегося над дальней стороной виллы пламени.
Ветер быстро раздул огонь, превратив  дом  в  огромный  факел,  осветивший
близлежащие горы и превративший эту ночь в кромешный ад.
     Элизабет обернулась и взглянула Алеку прямо в глаза. Но это уже  было
не лицо, а маска смерти, глядящая куда-то в пустоту. Он отстранился от нее
и пошел к двери балкона.
     -  Ага,  попался  голубчик,  -  сказал  внизу  полицейский  и  поднял
винтовку. Раздался выстрел. Алек пошатнулся и исчез за дверью.
     Теперь на балконе осталась только одна фигура.
     - Рис! - закричала Элизабет.
     Но он уже сам бежал ей навстречу.
     После этого события стали стремительно сменять друг  друга.  Вот  Рис
уже на балконе, подхватывает ее на руки и быстро  мчится  с  ней  вниз  по
лестнице, а она, все теснее прижимаясь  к  нему,  мучительно  думает,  что
прижимается недостаточно сильно.
     С  закрытыми  глазами  она  лежит  на  траве,  а  Рис,  обнимая   ее,
беспрестанно повторяет:
     - Я люблю тебя, Лиз. Я люблю тебя, моя дорогая.
     Как зачарованная, слушает она его голос, сама не в  силах  произнести
ни звука. Глядит в его глаза и видит в них и любовь, и боль, и ей  хочется
так много поведать ему. Стыд переполняет все ее существо, стыд за то,  что
посмела усомниться в нем. Всю свою жизнь она теперь посвятит  тому,  чтобы
вымолить у него прощение.
     Но она слишком устала сейчас, чтобы думать об этом,  слишком  устала,
чтобы вообще думать о чем-либо. Словно все это произошло не  с  ней,  а  с
кем-то другим, в другое время и в другом месте.
     Главное, что Рис и она снова вместе, что она под надежной защитой его
сильных рук, обнимающих ее, и этого сейчас ей достаточно.





     Он шагнул, словно  в  преисподнюю.  Густой  дым,  валивший  отовсюду,
наполнял комнату видениями пляшущих химер, постоянно ускользающих  от  его
прикосновения. Откуда-то сверху на Алека  вдруг  свалился  огонь,  ласково
коснулся его волос, и треск пламени стал голосом  Вивиан,  зовущей  его  к
себе.
     В яркой мгновенной вспышке он увидел ее. Вытянувшись, она  лежала  на
кровати, и ее прекрасное тело было полностью обнажено,  и  только  на  шее
алела повязанная вокруг нее лента, красная лента, которая была на ней в ту
ночь, когда она впервые отдалась ему. Снова голос Вивиан произнес его имя,
и в нем он услышал страстный призыв. В этот раз она хотела именно _е_г_о_,
и никого другого. Он подошел к ней поближе, и она прошептала:
     - Ты единственный, кого я любила.
     И Алек поверил ей. Он должен был наказать ее за то, что  она  делала.
Но он был хитер - он заставил других платить за ее грехи. Все эти ужасы он
творил ради нее. Он придвинулся к ней еще  ближе,  и  голос  Вивиан  вновь
прошептал:
     - Ты единственный, кого я когда-нибудь любила, Алек.
     И он знал, что это правда.
     Она протягивала к нему свои манящие руки, и он опустился рядом с  ней
на колени. Обнял ее, и они навеки слились воедино. Он вошел в нее  и  стал
ею. И в этот раз он ее удовлетворил.  И  охватившее  его  блаженство  было
сродни щемящей невыносимой боли. Он  чувствовал,  как  полыхает  ее  тело,
сжигая и его самого своим жаром, и, пока он завороженно смотрел на Вивиан,
красная лента вокруг ее  шеи  вдруг  превратилась  в  пламя,  ласкающее  и
целующее его. В ту же секунду огненным метеором сверху на него  обрушилась
объятая пламенем балка.
     Как и все его жертвы, он умер в момент наивысшего наслаждения.



Last-modified: Tue, 08 Jun 1999 14:27:17 GMT

Оцените этот текст: