Святослав Логинов. Быль о сказочном звере
___________________________________
Файл из библиотеки Камелота
http://www.spmu.runnet.ru/camelot/
--------------------
+------------------------------------------------------------------+
| Данное художественное произведение распространяется в |
| электронной форме с ведома и согласия владельца авторских |
| прав на некоммерческой основе при условии сохранения |
| целостности и неизменности текста, включая сохранение |
| настоящего уведомления. Любое коммерческое использование |
| настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца |
| авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. |
| |
+------------------------------------------------------------------+
По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав непосредственно или
по следующим адресам:
E-mail: barros@tf.ru (Serge Berezhnoy)
Тел. (812)-245-4064 Сергей Бережной
Официальная страница Святослава Логинова:
http://www.sf.amc.ru/loginov/
--------------------------------------------------------------------
(c) Святослав Логинов, 1995
--------------------------------------------------------------------
Святослав ЛОГИНОВ
Церковь в Эльбахе не славилась ни высотой строения, ни скорбно
вытянутыми скульптурами, ни святыми чудесами. Но все же тесные объятия
свинца в портальной розе заключали сколки лучшего иенского стекла, и
солнечными летними вечерами, когда свет заходящего солнца касался
розы, внутренность церкви наполнялась снопами разноцветных лучей.
Сияние одевало ореолом фигуру богоматери и повисшего на распятии
Христа, золотилось в покровах. Тогда начинало казаться, будто церковь
улыбается, и даже хрипловатые вздохи изношенного органа становились
чище и яснее.
Больше всего Мария любила бывать в церкви в этот тихий час. Но
сегодня, хотя время было еще рабочее, в храме собралось на редкость
много людей. Белая сутана священника двигалась, пересекая цветные
блики солнца, невнятная латинская скороговорка перекликалась с
органом, но все это было как бы привычным и ненужным фоном для
поднимающегося от скамей тревожного шепотка прихожан.
Жители Эльбаха обсуждали проповедь, сказанную пришлым монахом
отцом Антонием. Недобрую речь произнес святой отец и смутительную.
Читал от Луки: "Мните ли, я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но
разделение... И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада
низринешься... и падут от острия меча и отведутся в плен все народы".
Читал отец Антоний со гневом, а толковал прочитанное грозно и не
вразумительно.
Что бы значило сие, и кого разумел монах под Вавилоном и
Капернаумом? Не так прост был отец Антоний и не чужд суете мирской.
Проповедника не раз видели в замке Оттенбург, и многие держались
мысли, что близится распря с молодым графом Раоном де Брюшем, а
значит, пора прятать скот и зерно, вообще, готовиться к худшему. Иные,
впрочем, не верили, ибо кто же воюет весной, когда не окончен еще сев?
Мария слушала толки, уставя неподвижный взгляд в гулкую пустоту
купола, и неслышно шептала:
- Господи, не надо войны!
Не раз уже вздорили графы де Брюш с недобрыми своими соседями
имперскими баронами Оттенбургами, и каждый раз пограничная деревушка
Эльбах оказывалась на пути войск. Обе стороны признавали ее своей
вотчиной, но всякий, вошедший в селение, почитал его законной добычей.
В мирные дни эльбахским крестьянам удавалось иной раз вовсе никому не
платить повинностей, но зато в дни гнева сеньоры с лихвой брали свое.
Во время прошлого столкновения стальная гвардия Людвига фон
Оттенбурга обложила графскую крепость Монте. Мелкая, никем за границу
не чтимая речушка отделяла замок от Эльбаха. Офицеры осаждающей армии
селились в домах, солдаты резали скот, и хотя сиятельный барон
объявил, что подданным за все будет заплачено, но до сих пор поселяне
не видели от войска ни единого талера.
Через пару месяцев полки ушли, оставив после себя загаженные дома,
опустевшие овины и растерявших женихов брюхатых девушек. Следующей
весной одни за другими проходили в эльбахской церкви нерадостные
крестины детей войны.
И тогда же, во время бесплодной, никому ничего не принесшей
распри, погиб отец Марии. Был праздник, и один из перепившихся
ландскнехтов вздумал показывать удаль на стае уток, мирно плескавшихся
в луже. Ландскнехт похабно ругался, бестолково размахивая алебардой,
утки вопили, спасаясь бегством. Почему-то это зрелище, более смешное,
чем страшное, задело за живое проходившего мимо Томаса.
- Что ты делаешь, изверг! - крикнул он и попытался вырвать древко.
Мародер оттолкнул Томаса, ударил плашмя алебардой. Он не хотел
убивать, но лезвие в непослушных руках повернулось, и Томас,
вскрикнув, схватился за рассеченное плечо. Кровь удалось остановить,
но к вечеру в рану вошел огонь, началась горячка...
После похорон отца в благополучный прежде дом заглянул голод.
Спасти семью могло только удачное замужество Марии. Жених у матери на
примете был. Генрих - нескладный парень двумя годами старше Марии,
некрасивый с редкими белесыми волосами, большим вечно мокнущим носом и
незначительным выражением бледного лица. Зато поля двух семей лежали
рядом, и свадьба была выгодна всем. Мария понимала это и спокойно
ожидала будущего.
Но теперь отец Антоний произнес страшную проповедь, и в памяти
ожили крики и плач, пожары, затоптанные поля, мертвое лицо родителя. И
еще - иссохший призрак нищеты.
Мария раскачивалась, стоя на коленях, вцепившись побелевшими
пальцами в спинку скамьи, и надрывно шептала:
- Мира дай, господи! Мира!..
Мост через Зорнциг тоже считался спорным, хотя стоял очень далеко
от Эльбаха. Возле моста сражений не бывало, поскольку бой чреват
пожаром, а мост приносил немало дохода обеим сторонам. У одного схода
взимали дань в пользу графов де Брюш, у другого ожидали мытари барона.
Однако, двойная пошлина обижала купцов, так что многие стали ездить в
обход через неудобный, а порой и опасный брод. Тонуть в реке было
незыблемым правом купцов, но и за переправу вброд тоже надлежало
платить. Разгорелся спор - кому владеть бродом. Близилась
Франкфуртская ярмарка, и потому военные действия начались ранее
обычного. И снова первым почувствовало войну селение Эльбах.
На этот раз деревню заняли люди де Брюша. Латники в итальянских
бургиньотах с кольчужной завесой и в острогрудных, гусиным брюхом
вперед, кирасах. Тяжелая конница в иссеченных доспехах без султанов и
перьев, зато со стальными шипами на груди коня. Граф мечтал обойти
Оттенбург. Там, в сердце баронского хинтерланда, легко можно
прокормить войско и взять богатую добычу.
Но на следующий день к Эльбаху подошла рать Людвига. Барон, как
всегда соблазнился надеждой овладеть плохо укрепленной крепостцой
Монте, чтобы оттуда угрожать вотчинам де Брюша.
С утра предстояло быть сражению.
У Людвига фон Оттенбурга насчитывалось больше наемной пехоты, у
Раона де Брюша - блестящей дворянской конницы. В соответствии с этим и
разработаны были планы баталии. Заодно мстительный Раон де Брюш решил
наказать эльбахских обывателей, принесших в прошлый раз присягу
противнику. На рассвете, в полной тишине, без труб сопелок и
барабанной дроби, войско графа покинуло деревню, отойдя к берегу
речки. В поселке остался лишь небольшой отряд копейщиков. У каждого из
них вокруг кованного рожна обвивался пук пропитанной смолой и салом
пакли.
На берегу пропела фанфара, и по этому сигналу копья превратились в
трещащие факелы. Поджигатели побежали по опустевшей деревне.
Крестьяне, согнанные на другой берег, бессильно смотрели, как гибнет
их имущество Соломенные крыши весело вспыхивали от прикосновения
чадящих копий, гонтовые загорались труднее, но горели жарче: дранка,
скрючиваясь и рассыпая искры, огненными бабочками перелетала по
воздуху, все дальше разнося пожар.
Через полчаса улицы Эльбаха превратились в преграду, непреодолимую
для баронских латников, фланг де Брюша был надежно защищен. А в обход
деревни по незасеянному полю звонко двинулась конница.
Однако, искушенный в битвах фон Оттенбург ожидал атаки. С десяток
легких всадников вылетели навстречу конной лавине, а когда до
нацеленных копий оставалось совсем немного, круто повернули лошадей и
помчались прочь, разбрасывая подметные каракули - упруго
разворачивающиеся клубки тонкой проволоки с торчащими во все стороны
колючками. Двое рыцарей, не успев остановиться, полетели с коней,
остальные поскакали вспять.
Ободренный первым успехом, Оттенбург сам перешел в наступление,
бросив свой конный отряд прямо сквозь пекло горящей деревни.
Защищенные броней воины грузным галопом двигались по центральной
улице, когда навстречу им из-за поворота выплеснулась конница графа.
Атака на поле оказалась лишь отвлекающим маневром, основные свои силы
мессир Раон тоже решил послать через пожарище.
С треском и звоном всадники столкнулись. Некоторые были тут же
вышиблены из седла и корчились на земле, не в силах подняться. Огонь
неуклонно подбирался к ним, и несчастные громко кричали, напрасно
призывая оруженосцев и чувствуя, как раскаляется их железная скорлупа.
Прочие побросали ненужные больше копья и, сорвав с перевязей мечи,
вступили в бой. Рубились, неловко отмахивая скованной доспехами рукой,
звенели граненым лезвием по латам противника, старались ударить под
мышку, метили тонко оттянутым лезвием ткнуть сквозь погнувшуюся
решетку глухого забрала. Но больше всего берегли коней и стремились
поскорее уйти от дыма и грозящего пламени.
Вскоре рыцари де Брюша вытеснили врага из деревни и погнали к
лесу.
- Победа! - выкрикнул граф Раон, направляя коня в самую гущу
сражения. Ударом кончара он оглушил противника и левой рукой,
сжимавшей кинжал, ударил его в щель разошедшихся доспехов.
- Победа!.. - истово прошептал наблюдавший за сражением со стороны
фон Оттенбург. Графская конница уже совсем близко от леса. Сейчас
оттуда полетят стрелы затаившихся арбалетчиков, и пришельцы один за
другим повалятся с коней...
Первые стрелы с тонким свистом пронзили воздух, барон приподнялся
на стременах, сорвал шлем, чтобы лучше видеть. И он увидел, как его
воины лезут через засеки и бегут полем, бросив оружие и не обращая
внимания на врага. В лесу раздались крики, треск и глухой, ни на что
не похожий рев. И вот из кустов ракитника, разбросав бревна засеки,
вырвалось невиданное чудовище, живая гора, покрытая черно-рыжей
шерстью. Чудовище мчалось, выставив перед собой, словно таран,
желтовато-белый острый рог. А вокруг его ног тонко вилась, впиваясь в
плоть, струна подметной каракули.
Зверь ревел от боли, но скорости не сбавлял. Один из тяжеловесных
всадников не успел увернуться с его пути, чудовище мотнуло низко
опущенной мордой, поддев преграду рогом, и всадник с конем взлетели на
воздух и рухнули где-то сзади.
Целую нескончаемую минуту видение носилось по полю боя, уничтожая
все, что попадалось на дороге, а потом ринулось в лес и исчезло там.
Оба войска в беспорядке бежали.
Только к вечеру отдельные смельчаки появились у догорающей
деревни. Разглядывали удивительные следы, оставленные могучей лапой,
толковали о дьяволе. Отец Антоний был среди первых. Оглядел глубокие
вмятины, отпечатавшиеся в земле, поднял ввысь палец и промолвил:
- То не дьявол. Посланцы сатаны имеют копыто раздвоенное, здесь же
видим как бы персты, для крестного знамения сложенные. То божья гроза
- единорог! Быть беде за грехи наши!..
Через сутки о том знала вся округа.
После пожара семья Марии поселилась в погребе. Еще прежде сюда был
запасливо стащен кое-какой скарб, так что первое время можно было
прожить. Гораздо хуже, что сгорел амбар. Зерно частью обуглилось, а
то, что лежало в центре, крепко пропахло дымом, однако, на семена
годилось. Но сеять не спешили, понимали, что война не кончена и скоро
опомнившиеся войска вернутся на поля Эльбаха. Кое-кто, впрочем,
полагал, что сеять надо, иначе можно остаться без хлеба, а что
касается войны, то она должна окончиться раньше, чем взойдут яровые.
Вот только, чем кормиться до нового хлеба?
Каждый день с утра Мария с корзинкой в руках и плетеным коробом за
плечами отправлялась в лес - искать перезимовавшие под снегом,
почерневшие орехи лещины и разбухшие, с нежным носиком проклюнувшегося
ростка желуди. Мария торопилась заготовить впрок побольше липкой
коричневатой муки, ведь через перу недель прошлогодние плоды уже
никуда не будут годиться, а братьев и сестер надо кормить.
Малышей в лес не пускали - боялись чудовища. Сама же Мария не то
чтобы не верила в единорога, но просто не могла себе его представить и
не думала о нем. Потому, может быть, и произошла их встреча.
В тот раз Мария особенно далеко забралась в заросли лещины. Орехов
попадалось много, с осени их почти не брали, ибо тогда еще помнили
закон. Мария двигалась согнувшись, не поднимая головы, быстро
ощупывала пальцами ковер влажной прелой листвы. Распрямлялась, только
когда корзинка наполнялась до половины. Тогда Мария шла и пересыпала
орехи в короб. По сторонам глядеть было некогда, так что низкое
предостерегающее ворчание застало ее врасплох.
Сначала Мария ничего не могла рассмотреть. Тело лежащего зверя
сливалось с бурой листвой, рог чудился побелевшим от непогоды обломком
сухого дерева. Но вдруг все словно выплыло из ниоткуда. Единорог лежал
в трех шагах, казалось невероятным, как Мария сумела подойти так
близко, не заметив его. Хотя, разглядеть его впервые было также
трудно, как потом потерять из виду.
Мария смотрела, медленно переводя сомнамбулический взгляд: рог,
округло расширяющийся от светлого острия, тупая морда, заросли темной
с рыжинкой шерсти, сливающиеся с прошлогодней листвой. Глаза -
большие, коричневые, совершенно коровьи... Кривой ствол ноги,
вытянутой вперед, и на ней огромная, с тарелку, рана, сочащаяся
медленно застывающей сукровицей. Из раны косо торчал обломок стального
прута. Верно зверь рвал зубами собственное тело, пытаясь выдернуть
колючку, сорвавшуюся со злосчастной каракули.
Мария шагнула вперед, присела на корточки, ухватила двумя пальцами
заржавленный конец шипа и что есть силы дернула. По шкуре единорога
волной прошла дрожь. Мария сама не соображала, что делает. Ей виделись
только круглые, густо-карие глаза единорога. Никакое это не чудовище,
а просто очень большая корова, сдуру забравшаяся в терновник,
исколотая, несчастная, которую теперь надо лечить.
Водой из глиняной отцовской фляги Мария промыла рану, оторвала от
подола нижней юбки длинную полосу полотна и перевязала истерзанную
ногу. Единорог вздрагивал, шумно дышал, но терпел. На болоте Мария
нарвала молодых побегов рогоза, принесла целую охапку, положила перед
зверем. Коснулась рукой холодной кости плавно изгибающегося рога и
сказала:
- Ты никуда не уходи. Завтра я приду опять.
Разогнанные мираклем войска вскоре удалось собрать. Мессир Раон,
граф де Брюш, покинул укрепление Монте и вышел навстречу дружине фон
Оттенбурга. На этот раз сражение предполагалось безо всяких военных
хитростей. Войскам предстояло столкнуться в кровавой каше, в той
неразберихе, когда победу или поражение могут принести один-два
храбреца или несколько дружно побежавших трусов. Но в любом случае
воинов надо было привести в неистовство, внушить им боевой азарт.
Ждали поединка.
Раон тронул шпорами бока лошади, послал ее вперед. Оруженосец
подал господину одетый в серебро рог, граф поднял голову к небу и
протрубил вызов. От противного стана отделился рыцарь Фридрих, боец
доселе непобедимый на турнирах, но не испытавший еще себя в настоящей
боевой схватке. Одинаковым движением соперники опустили забрала,
намертво закрепив их в сброшенном положении, поправили тяжелые копья,
опирающиеся на грудной рычаг, и устремились навстречу друг другу. Они
сшиблись, мессир Раон принял копье на щит, а юный Фридрих был выброшен
из седла и с грохотом рухнул в борозду. Но никто на всем поле уже не
смотрел на дуэлянтов. Взгляды были обращены к реке, откуда неотвратимо
приближалось знакомое и страшное видение.
Оно прошло по самому берегу, там, где сплетавшиеся кусты шиповника
вставали неприступной стеной на защиту заповедных владений водяных
крыс и лисиц. Единорог двигался быстро и плавно, словно привидение, а
на спине его, промеж горбатых лопаток, вцепившись рукой в рыже-бурые
космы, сидела девушка. Она размахивала в воздухе свободной рукой и
кричала что-то неслышное за пением валторн.
Секунду собравшиеся толпы оторопело взирали на чудо, а затем
слабый голос девушки, веско подкрепленный целеустремленным бивнем
чудовища, прорезал внезапно упавшую тишину:
- Стойте! Хватит драться! Мира!..
Один испуганный вскрик, любое резкое движение могли в эти минуты
обернуться всеобщей паникой, бегством, десятками насмерть затоптанных
и утонувших в смехотворном пограничном ручейке, но войска,
загипнотизированные происходящим, молчали, а необыкновенная всадница
продолжала увещевать, поочередно поворачиваясь то к одной, то к другой
шеренге:
- Зачем вы хотите умирать? Для чего вам убивать других?
Опомнитесь! Дайте Эльбаху мир! Вы, благородные, сильные, умные -
помиритесь, говорю вам. Раон де Брюш и вы, господин барон, подойдите
сюда и подайте друг другу руки!..
Вожди оглянулись на войска. Шеренги медленно заколебались, солдаты
один за другим опускались на колени.
- Сегодня их драться не заставишь, пойдем разговаривать, -
промолвил фон Оттенбург и, отделившись от группы советников,
направился, куда звала его мужицкая дочь Мария.
- Дьявольщина! Трусы!.. - проскрежетал де Брюш, но понимая, что
ему ничего не удастся изменить, покинул ворочающегося в черноземе
Фридриха и тоже поспешил на зов.
Взрывая комья земли, он первый подскакал к единорогу, хотел что-то
сказать, но лошадь, испуганно заржав, шарахнулась и понеслась по полю.
Только великое искусство уберегло Раона де Брюша от позора и помогло
удержаться в седле.
Барон Людвиг опустил коню на глаза стальной щиток, но и ослепший
иноходец нервно дергал головой и раздувал ноздри, страшась тягучего
чужого запаха, волной идущего от невообразимо огромной туши единорога.
Подскакал граф Раон, с трудом справившийся со своим скакуном.
- Благородные сеньоры, пожмите ваши руки и поклянитесь в дружбе и
вечном мире... - Мария запнулась, позабыв придуманные заранее слова,
смешалась и добавила уже вовсе не торжественно: - Я вас очень прошу.
Мгновение рыцари колебались, но вид единорога разрушил их
сомнения. Монстр стоял, изготовившись к удару, горячий воздух с шумом
вырывался из груди, выпуклые глаза медленно наливались кровью. Только
слабая рука всадницы охраняла сейчас жизнь суверенных владык.
- Так хочет бог! - проговорил фон Оттенбург, первым протянув руку.
Одна железная перчатка звякнула о другую. Мир был заключен.
Забрала государи не подняли.
Пошла вторая неделя празднеств. Первые семь дней Оттенбург гостил
в замке Брюш, затем кавалькада рыцарей, сопровождающая легендарного
зверя и его прекрасную хозяйку, должна была перекочевать в земли
Оттенбургов. С первого дня каждое утро тьмы народа собирались
взглянуть на удивительное представление: невысокая девушка в белом
платье подходила к чудовищу, в холке вдвое превышающему самого
крупного быка, и воплощение гнева господня опускалось на колени, чтобы
повелительнице удобнее было сесть верхом. Кроме Марии к единорогу
никто не смел подойти, всякий знал, что только девственница может
укротить великана и только ей он подчинится всегда и вполне.
Поднявшись над толпой, Мария произносила одни и те же слова - о
том, что люди устали от войны, что не надо больше убивать друг друга и
топтать чужие поля. Затем раздавался голос отца Антония, призывающего
к покаянию и пожертвованиям. Изобильно текли медяки на восстановление
пострадавшей эльбахской церкви. Отец Антоний, измысливший эти сборы,
неприметно выдвинулся на первый план, стал как бы пастырем юной
святой. Его проповеди неизменно собирали толпы верующих, но уже не
пугали их. Сладчайшим голосом отец Антоний обещал скорое пришествие
тех времен, когда в мире "будет едино стадо и един пастырь", отечески
журил, напоминал, как в первые века "верующие были вместе и имели все
общее".
Христиане умилялись и жертвовали на построение общины и грядущий
золотой век. Но чаще просто откровенно глазели, изумляясь величине
чудовища, непомерной его силе, волнам грязной шерсти, таранящему рогу
и удивительным копытам - не лошадиным и не двойным, как у коровы, а
построенным из окостеневших пальцев, плотно прижатых друг к другу.
На ристалище перед графской цитаделью под медный звон горна бились
на турнирах рыцари, воинской доблестью прославляя сошедший вечный мир.
Мессир Раон налетал молнией, с протяжным треском расщеплялись копья, и
соперник громко падал на утоптанный круг. Барон Людвиг дважды выезжал
преломить копье со знатными из дома Брюшей, но с самим графом не
встретился, опасаясь за лета свои и сказав, что мирная клятва не
допускает поднять хотя бы и легкое копье против друга.
Вырвав на состязании рыцарский приз, граф де Брюш, как и
полагается, поднес его даме, но не графине и не иссохшей супруге
барона, а грозной наезднице, покорительнице божьего знамения. Впервые
потомок де Брюшей подъехал к единорогу без шлема и прямо взглянул в
лицо Марии. Удивленно пожевал породистыми губами и не выдержал,
сказал:
- Как странно, издали ты гораздо красивее. Подумать только, у тебя
обветренное лицо и цыпки на руках. Ты ничем не отличаешься от обычной
деревенской девки...
- Я и есть деревенская, - сказала Мария.
- Так не должно быть! - твердо произнес граф и, не добавив более
ничего, ускакал.
В тот же вечер Марии было поднесено белое шелковое платье, в
котором она отныне показывалась перед народом, парчовые туфли с
изогнутыми длинными носками и золотой, сияющий камнями драконьей крови
гребень, чтобы девушка скрепляла им волосы и не носила крестьянского
чепца, повергающего простолюдинов во вредный соблазн. Издали Мария
стала походить на знатную даму.
Единорог же нимало не изменился. В присутствии Марии он был кроток
и смирен, оставленный один, послушно ожидал ее, но никого более не
признавал. Он не нападал, но в его ворчании слышалось нечто такое, что
отбивало даже у самых отчаянных охоту приближаться к зверю вплотную.
В замке барона и в городе намечались те же празднества, что и у
графа. Де Брюш, собираясь в дорогу, брал с собой лучших лошадей и
полную повозку хрупких турнирных копий. Предстояли охоты, балы, пиры.
Готовились молебны. Отец Антоний собирался даже ехать вперед, готовить
торжественную встречу, но потом передумал и остался подле Марии.
В среду во второй половине дня государи со свитами, сопровождая
святую девственницу, прибыли в замок Оттенбург.
- Так что же ты можешь сказать нового?
- Новостей немало, ваша светлость. Мы славно потрудились у де
Брюша. Армия полностью развалена и воевать не сможет. Народ говорит
только о мире, так что графа можно брать голыми руками. К несчастью
теперь девственница прибыла к нам и, значит, уже начала свою
разрушительную работу.
- А ты спокойно смотришь на это?
- Ваша светлость, девица на редкость строптива, она вбила себе в
голову, что ей поручена божественная миссия. Она отказала своему
жениху и теперь собирается в мирный крестовый поход по всем
королевствам империи. Она соглашается со мной во всем, кроме самого
главного. Да, говорит она, было бы замечательно, если бы обе области
управлялись одним владыкой, в том был бы лучший залог благополучия и
процветания, но стоит мне заикнуться, что объединения можно добиться и
силой, как девица становится похожей на свое чудище, упирается и
ничего больше не желает слушать. Здесь-то и скрыта главная трудность,
потому что никто кроме девственницы, не сможет повернуть единорога в
угодную нам сторону...
- Черт побери, кто бы мог предполагать, что в навозном Эльбахе
хотя бы одна девка умудрится сохранить невинность до пятнадцати лет! И
кстати, любезный, если все упирается только в строптивость Марии, то
неужели ее нельзя заменить? Или во всей стране невозможно больше
сыскать ни одной девственницы?
- Ваша светлость, это уже предусмотрено мной. Еще прежде вашего
прибытия, в замок доставлена некая благонравная девица, юная и
привлекательная, хорошего рода. Вчера она была допрошена матронами из
знатных семейств и осмотрена в их присутствии повивальными бабками.
Невинность и добропорядочное поведение девицы твердо установлены, и
следует полагать, что единорог будет ее слушать. Сама же она выказала
полную покорность и согласие следовать по указанному вашей светлостью
пути.
- Тогда, за чем же дело?
- Все не так просто, ваша светлость. Марию знают в народе,
внезапная замена святой вызовет нежелательные толки. Следовало бы
сделать так, чтобы само знамение господне - единорог указал верующим
истинный путь. И мне кажется, я знаю, как этого добиться...
После ужина двое пажей привели Марию в отведенные ей покои,
поставили подсвечники на стол, пожелали спокойной ночи, поклонились и
исчезли.
Мария вздохнула с облегчением. Она никак не могла привыкнуть к
суматошной сверкающей жизни, обрушившейся на нее. Хотелось домой, к
матери, к маленьким братьям и сестрам, посмотреть на новый дом,
заложенный на пепелище. Жаль было родных полей, речки, на несчастье
свое оказавшейся пограничной. Жаль и Генриха, с покорной обреченностью
принявшего ее отказ. Генрих ничего не сказал, только чаще обычного
шмыгал носом. Мария боялась разговора с бывшим женихом и потому
испытала двойное облегчение - от того, что Генрих ни в чем не упрекнул
ее, и от того, что не придется осенью выходить замуж за этого
человека. И все-таки Генриха было тоже жаль.
Но так было надо. Поняв тяжесть ответственности перед измученным
войной народом, Мария со всей серьезностью старшей дочери взвалила на
себя этот крест и собиралась нести его до конца. Только вечерами,
оставшись одна, она позволяла себе расслабиться.
Мария вытащила из волос гребень, поднесла его к свету и еще раз с
детской радостью полюбовалась игрой камней, отражающих дрожащее пламя
свеч. Потом, фукнув несколько раз, одну за другой погасила все свечи.
Раздеваться в такой большой комнате при свете было стыдно. Мария на
ощупь откинула полог, сунула золотой гребень под подушку. И в этот миг
ее крепко схватили сзади, плотно зажав рот и не давая вырваться.
Второй человек появился из-за портьер, медленно подошел к Марии.
Девушке был виден только черный силуэт на фоне окна, но она сразу
узнала подошедшего.
- Вот так-то... - раздельно произнес барон Оттенбург и попытался
потрепать Марию по щеке, но, наткнувшись пальцами на ладонь,
зажимающую рот, усмехнулся и опустил руку.
- Ваша светлость! - незнакомо зашептал тот, кто держал Марию. -
Гораздо лучше будет, если это сделаю я. Грех получится больше,
понимаете?
- Понимаю... - протянул Оттенбург. - Старый греховодник! Что же,
желаю удачи.
Барон вышел, прикрыв дверь. Ключ несколько раз повернулся в замке.
Ладонь, зажимавшая рот, сползла на грудь, мужчина дернул шнуровку
лифа, пытаясь распустить ее.
- Побалуемся, красотка? - спросил он.
Только теперь она признала этот хриплый шепот. Еще не веря
происходящему, она рванулась, но отец Антоний ухватил ее за руку и с
неожиданной силой швырнул на кровать.
- Детка, тише!..
Когда все было кончено, монах приподнялся на постели и негромко,
хорошо поставленным голосом опытного проповедника произнес:
- Ты сама виновата во всем. Это твой грех. Ты своей выставляемой
напоказ непорочностью ввела меня в искушение. Господь простит меня.
"Истинно говорю вам, будут прощены сынам человеческим все грехи и
хуления, какими бы ни хулили". Соблазнившийся будет спасен, но горе
искусителю! Особенно тому, кто соблазнил слугу господа!
Мария молчала. Отец Антоний издал короткий смешок и сказал:
- Ладно, к этому мы вернемся утром, а сейчас у нас впереди целая
ночь. Признайся, девочка, тебе понравилось со мной? Францисканцы -
лучшие любовники на свете... Молчишь? Ну ладно, спи пока... Об этом мы
тоже поговорим ближе к утру... - отец Антоний повернулся на бок и
сонно пробормотал: - С великой радостью принимайте, братия мои, когда
впадаете в различные искушения...
Монах уснул. Мария тихо, опасаясь разбудить его, отодвинулась в
дальний угол широкой кровати и попыталась привести в порядок
разорванное платье. В замке было тихо, лишь башенные часы гулко
отбивали четверти, да иногда слышался тяжелый удар и треск досок -
единорог не спал в загоне, пробуя прочность стен. Мария связывала
лопнувшие шнурки, не глядя на свое жалкое рукоделье. И думала, думала,
в сотый раз повторяя в мыслях одно и то же.
Это конец. Придется распрощаться с чудесной мечтой, снизошедшей на
нее, когда она в слезах прибежала к логову единорога, жалуясь, что
войска пришли вновь, и вдруг поняла, как просто слабая девушка и
большой добрый зверь могут остановить кровопролитие. А потом мудрые
речи отца Антония, того самого Антония, что храпит сейчас рядом,
навели ее на мысль примирить всех государей и все народы.
Но теперь мечта погибла, и виновата в этом сама Мария. Вероятно,
она действительно слишком подчеркивала свою юную безгрешность, да еще
надела проклятое белое платье с открытой грудью и коротким пышным
рукавом. Бесстыдно распустила волосы и закалывала их драгоценной
брошью. Она подражала родовитым дамам, но у нее не было знатного
имени, защищающего принцесс от посягательств мужчин. К тому же нельзя
было брать в исповедники нестарого еще человека, через день приходить
на исповедь и тем соблазнять его, соблазнять всякий час, пока он не
впал в отчаяние и не нарушил обета целомудренной жизни. С какой
стороны ни посмотри, всюду виновата она. Вот только, зачем был в
комнате барон Оттенбург и почему он не остановил монаха? Или здесь
вообще никого не было и все просто почудилось ей в бреду?
На улице послышался шум, крики, скрежет металла, мелко посыпалось
стекло, потом по камню упруго простучали копыта коня, беготня во дворе
усилилась, еще несколько всадников скорым галопом промчались внизу,
после чего все стихло. За оконным переплетом медленно голубело утро.
Часы пробили шесть. За дверью четко прозвучали шаги, ключ
повернулся, и в зале появился фон Оттенбург.
- Спишь? - спросил он у продирающего заплывшие глаза отца Антония.
- Давай, быстро готовь ее к выходу, - барон мотнул головой в сторону
Марии и зло добавил: - Де Брюш сбежал.
- Как?! - отец Антоний подскочил от неожиданности.
- Вот так! На неоседланной лошади!.. В одной сорочке!.. Это ты,
сука, наделала, - барон повернулся к замершей Марии. - "Распахните
ворота замков, опустите мосты!" Черта с два он удрал бы у меня, если
бы ворота были заперты! А!.. - фон Оттенбург махнул рукой и быстро
вышел.
Отец Антоний поспешно одевался.
- Платье поправила? - деловито спросил он. - Молодец. Скорее,
народ уже собрался, нас ждут.
- Вы же знаете, мне больше нельзя к единорогу, - убито прошептала
Мария. - Я не пойду.
- Пойдешь.. - зловеще протянул отец Антоний. - Я вижу, ты,
милочка, ничего не поняла. Сейчас надо исправить тот вред, что ты
нанесла своими безбожными речами. Войско готово в поход, и народ
собрался. Но никто не станет воевать, пока верит твоим словам, так что
дело за тобой. Слышишь, как бушует твой зверь? Господень гнев не
терпит блуда! Идем!
Так вот в чем дело! - У Марии словно открылись глаза. - Значит не
было никакого невольного соблазнения, и отец Антоний обидел ее вчера
не в приступе любовной горячки, а из низкого желания услужить
господину. А сам Оттенбург клялся ложно, целовал распятие, вынашивая в
груди планы предательства. И все для того, чтобы и впредь
бронированная конница могла вредить безоружным жителям Эльбаха. А
она-то, глупая, надеялась примирить хищником! Да они страшнее сотни
чудовищ...
Отец Антоний взял Марию за локоть, повел за собой. Мария шла
покорно с потухшими глазами. В голове моталась одна-единственная
фраза, сказанная некогда священником эльбахской церкви и почему-то
запавшая в память: "Не бойтесь убивающих тело и потом не могущих
ничего сделать".
Рядом с замком, на ристалище, где скакали, бывало, борющиеся
рыцари, толпился народ. Высокие скамьи, на которых обыкновенно
восседали знатные дамы, на этот раз были открыты для простого люда.
Оттенбург желал, чтобы как можно шире распространились в народе
рассказы о том, как, посланное богом чудовище расправилось с ложной
девственницей, посмевшей призывать к позорному миру.
Единорог, оставленный здесь на ночь, безостановочно кружил по
арене, толкал рогом гнущиеся доски барьера. Время от времени верхняя
губа его вздергивалась, обнажая квадратные желтые зубы, и из широкой
груди вырывался клокочущий рев. Зверь был голоден и разъярен, на губах
и черном носу выступали капли крови. Дело в том, что Оттенбург хотя и
поверил в план отца Антония, но помнил, однако, и обстоятельства
первого появления дива и потому предусмотрительно засунул в кормушку с
овсом обрезок излюбленного оружия - подметной каракули.
Трубачи взметнули в зенит фанфары, на ристалище появился
светлейший барон Людвиг, облаченный в легкие праздничные латы, верхом
на богато убранном коне. Следом отец Антоний вел бледную Марию.
Оттенбург отъехал в сторону, молча дал знак рукой. Конь его, привыкший
за последнее время к единорогу, стоял спокойно, лишь прядал иногда
ушами.
- Братья во Христе! - звучно пропел отец Антоний. - Вот перед вами
юная и непорочная девственница, призвавшая князей к миру. В
подтверждение своей чистоты, а также того, что слова ее действительно
внушены господом, девственница обуздает сейчас грозное чудовище,
посланное за наши грехи. Да свершится воля всевышнего!
Отец Антоний подтолкнул Марию и прошептал:
- Смотри, они будут одинаково рады любому исходу. Бедняга,
"жестоко тебе против рожна прать".
- Сладко, - ответила Мария и сама прошла на арену.
Она подошла вплотную к единорогу, встала на колени, так что низко
опущенный рог приходился прямо напротив груди, и тихо попросила:
- Убей меня...
Единорог неторопливо повернулся боком и опустился на землю. Мария
упала в ложбину между двумя горбатыми лопатками и только здесь, с
головой зарывшись в густую теплую шерсть, впервые за все время сумела
расплакаться.
- Врешь, шлюха! - прорычал фон Оттенбург и, пришпорив коня,
рванулся вперед. В левой руке его блеснул смертельный треугольник
даги. Барон направлял удар в спину девушке, но единорог резко поднялся
на ноги, и дага безвредно скользнула по жесткому волосу.
Колосс мгновенно повернулся и коротко ударил. Первый удар пришелся
под ребра коню. Ноги коня еще не успели подогнуться, когда
покрасневшее от крови острие поразило барона в грудь, пронзив его
насквозь и выйдя со спины. Трибуны дружно ахнули, а единорог тряс
головой, стараясь сбросить с бивня повисшую на нем нелепую жестяную
куклу. Когда это удалось, единорог поднял взгляд на захлопнувшиеся
ворота, подбежал к ним и нажал. С громким хрустом дубовые створки
слетели с петель. В толпе, собравшейся на поле, началась паника. Но
зверь, не обращая ни на кого внимания, мерно двинулся по дороге от
замка.
Мария приподняла голову, увидела небо, косые верхушки тополей;
временами в такт шагам зверя, мелькала земля, мечущиеся люди... Черная
фигура качнулась где-то в стороне. Отец Антоний, осознавший
случившееся раньше всех, спасался бегством. При виде монаха Марию
начала бить дрожь. Мария сжалась, стараясь спрятаться, стать
незаметной. Единорог, уловив ее движение, свернул с дороги, в два
широких маха догнал бегущего, всхрапнул, вращая красным глазом, и
поддел рогом подпрыгивающую спину. Коротко вякнув, отец Антоний
взлетел на воздух и, уже не похожий на человека, смятым черным мешком
рухнул на землю, попав под тяжеловесное копыто.
Теперь единорог понял, кто его враги, и зорко высматривал среди
бегущих серую сутану странствующего священнослужителя или блестящий
нагрудник оруженосца...
Когда дорога перед ними опустела, единорог не замедлил бега, он
продолжал двигаться все так же, широкой наметистой рысью, уходя на
север, куда тянул голос давно исчезнувших предков. След его пересекал
земли, расселяя легенды о дивной всаднице и о жестокости зверя, о
необъяснимой его ненависти ко всем закованным в латы и укутанным в
рясу.
И наконец, слух о них потерялся в диких лесах далекой Сарматии.
Last-modified: Sat, 26 Dec 1998 20:18:33 GMT