я "Зорро, иди домой" в два дюйма парафина толщиной поперек окна в офисе?" Джо Бен выскакивает из постели и встречает Субботу Всех Святых точно так же, как и любую другую, когда Церковь Господа и Метафизических Наук Пятидесятницы проводила свои службы. Ибо, как понимал Джо, любой день может быть Днем Всех Святых, если ты правильно себя ведешь. И Джо улыбается, как Санта-Клаус. Но в отличие от свечи, которую он установил для детей в тыкве, внутреннее пламя, освещавшее его резные черты, не нуждалось в особом случае, специальном празднике, оно могло возгореться по любому поводу. Ну да... для этого было достаточно обнаружить сверчка на дне своего стакана ("Хороший знак! Честное слово. Китайцы говорят, что сверчки приносят самую разную удачу")... или просыпать хрустящие трескучие рисовые хлопья из тарелки на стол ("Четыре, видите? Видите? У нас четвертый месяц, и я ем четвертую тарелку каши, и не выбрал ли Иисус четверых евангелистов?"), да он мог вспыхнуть алым румянцем просто при виде чего-нибудь такого, что нравилось его простому уму... например, неясного розового сияния утреннего солнца, игравшего на лицах его спящих детей. Обычно дети спали на полу в спальниках, ложась кто где, но прошлым вечером они легли рядком, так что единственный лучик солнца, пробравшийся в щель в ставнях, переползал с одного личика на другое. И так как никакие случайности не могли исказить благодатного мира Джо Бена, это удивительное расположение лиц, нанизанных, словно розовый жемчуг, на тоненький солнечный луч, относилось как раз к тому разряду явлений, в которых он обычно видел вспышку пророчества. Но на этот раз обычная житейская красота этого зрелища настолько захватила его, что он позабыл о его метафизическом значении. Он сжал голову руками, словно опасаясь, что тонкие стенки черепа не выдержат такого высокого напряжения и разорвутся. "О Господи! -- простонал он, закрывая глаза. -- О Господи, Господи, Господи!" Потом, так же быстро придя в себя, он на цыпочках обошел комнату и, лизнув палец, по очереди прикоснулся ко лбам спящих, как делал это Брат Уолкер во время церемонии крещения. "Нет в глазах Спасителя лучшей на земле влаги, -- произнес Джо, перефразируя Брата Уолкера, -- чем добрая старая слюна человеческая". Покончив со вспышкой крещения, Джо встал на четвереньки и пополз обратно, изо всех сил стараясь как можно меньше шуметь -- высоко поднимая колени, с болезненной предосторожностью опуская ноги и прижав локти к ребрам, словно подрезанные крылья, -- как цыпленок, улепетывающий из кухни за спиной у шеф-повара. Добравшись до окна, он открыл ставни и, почесывая пузо, расплылся в широкой улыбке при виде занимающегося дня. Потом, сжав кулаки, поднял руки и, зевая, потянулся. Но стоял ли Джо вытянувшись, полз ли скорчившись, он все равно напоминал плохо ощипанного беглеца из мясной лавки. Его кривые ноги топорщились буграми мышц, наползавшими друг на друга и слишком плотно натягивавшими кожу, спина была узкой и сутулой, с плеч свисали корявые руки, которые вполне бы подошли человеку в шесть футов ростом, но вынуждены были уродовать своего владельца в пять футов шесть дюймов. Когда в Ваконде наступал карнавал, Джо не мог дождаться, чтобы отправиться в город на состязания по угадыванию точного веса: еще никому не удавалось назвать его точный вес -- 155 фунтов: одни говорили больше, другие -- меньше, ошибаясь порой на целых 40 фунтов. Настолько обманчивым было его телосложение: то казалось, что он должен весить больше, то -- меньше. Когда он с болтающимся на груди транзистором шнырял по лесу, возникало ощущение, что ему не хватает антенны, плексигласового шлема и космического костюма четвертого размера. Еще несколько лет назад он был строен и изящен, как молодая сосна, с лицом юного Адониса, -- тогда казалось, что еще одного такого поразительно красивого мужчину трудно найти на свете; то, во что превратился этот Адонис, было истинным триумфом железной воли и неутомимого упорства. Теперь чудилось, что кожа мала ему на несколько размеров, а грудь и плечи слишком велики. Когда он был без рубашки, казалось, у него нет шеи; когда он надевал рубашку, казалось, что на плечах у него подплечники. Встретив Джо в болтающихся штанах, трех свитерах, с растопыренными локтями и сжатыми на уровне груди кулаками, его можно было бы принять за какого-нибудь защитника футбольной команды... если бы не сияющее лицо, выглядывавшее между плечей, -- оно-то и подсказывало, что футбол здесь ни при чем, что он играет в другую, гораздо более веселую, игру... Вот с кем, правда, было не совсем понятно. Он опустил занавески. Луч света снова скользнул по спящим лицам, задерживаясь на мгновение на каждом лобике, чтобы изучить каплю доброй старой слюны. Обратившись лицом к комоду, Джо принялся влезать в холодную одежду, одновременно произнося подобострастным шепотом благодарственную молитву: все верно, веселая игра началась. Это было очевидно. Можно было бы даже догадаться с кем, если бы Джо не расточал улыбки во все стороны. Суббота была хлопотливым днем для Джо. Именно по субботам он отрабатывал свою арендную плату. Большую часть своей жизни он прожил в старом доме на другом берегу Ваконды, в детстве проводя в нем по шесть -- восемь месяцев, пока его отец шатался туда и обратно по побережью, проматывая жизнь, которая выражалась для него лишь в жжении в штанах. Никто никогда не упоминал и даже не думал о деньгах; Джо знал, что он с лихвой отплатил Генри, отработав бесчисленное количество часов на лесоповале и лесопилке, отплатил за пансион и комнату и за себя, и за жену, и за детей. Не в этом дело. Старому Генри он ничего не был должен, но дому, самому дому, его деревянной плоти, он был обязан настолько многим, что знал -- этот долг ему никогда не удастся возместить. Никогда, никогда, даже за тысячу лет! Поэтому чем ближе подходил день переезда в его новый дом, тем неистовее он занимался всяческими починками, положив предел этому "никогда" и вознамерившись оплатить этот неоплатный долг. Бодро размазывая краску или заделывая трещины, он спешил управиться с этим нагромождением бревен, которые так долго и так бескорыстно служили ему приютом. Он был абсолютно уверен, что каким-то образом в последнюю минуту в отчаянном броске с молотком, штукатуркой и малярной кистью ему удастся достичь этого нереального предела и оплатить долг, представлявшийся ему неоплатным. "Старый дом, старый дом, -- напевал он про себя вполголоса, оседлав конек крыши с молотком в руках и гвоздями, ощетинившимися изо рта. -- Когда я уеду, ты будешь сверкать как новенький. Ты и сам это знаешь. Ты простоишь еще тысячу лет!" Он любовно похлопывает крышу. "Тысячу лет", -- он был уверен в этом. Ему еще предстояло перекрыть большую часть крыши и кое-что сделать снаружи, но он успеет за три-четыре оставшихся до переезда выходных, даже если для этого придется прибегнуть к Божественной Помощи! Дрожь возбуждения пронизала его при этой мысли; хотя ему и случалось близко подходить к такому состоянию, на самом деле он еще никогда не призывал Его. Нет, он, конечно, молился за разное там, но это другое, это не призыв. Можно молиться за все что угодно, но призывать Божественную Помощь! -- ну... это тебе не заказ продуктов в бакалейной лавке. И она придет, можешь не сомневаться ни на секунду -- ага, -- только надо дождаться чего-то серьезного, не просто из-за застрявшей лебедки или корня, зацепившегося за... Вот, например, вчера вечером, когда Хэнк так расстроился из-за своего спора с Ли, я чуть было не призвал ее, а сейчас очень рад, что повременил. Просто Хэнку надо перестать тревожиться из-за этого и спокойно делать свое дело дальше -- точно так же, как знаю я, так и он знал, что ему надо было вернуться в лес поискать старушку Молли, потому что это его дело, оно -- в нем, просто надо спокойно принимать то, что ты и так уже знаешь... Да, очень хорошо, что я не стал ее призывать, потому что он выпутается, даже если и не Верит, правда, я еще никогда не видел, чтобы его так кидали, как это удалось Леланду. Ему бы бросить все эти размышления и спокойно принимать то, что он и так уже знает: ничего особенного, живи дальше, поправляй Малыша, когда он гнет не в ту сторону, и уж Хэнку-то совершенно незачем призывать Божественную Помощь -- давно уже незачем, уже с год, с тех самых пор, как до нас дошли вести о ее самоубийстве, -- да и тогда, нет, -- а! -- это все юнион, и еще Ли, из-за этого он и чувствует себя не в своей тарелке. Он придет в себя, если только -- как все ответственные люди, как все избранные -- научится копать то, что он уже знает, тогда все снова будет отлично -- ага, -- станет замечательно... Эти расплывчатые и грубо отесанные размышления струились в его голове, пока солнце пробивалось сквозь мглистую слоистую голубизну октябрьского неба навстречу ноябрю... а черные сбившиеся в кучу крысы туч на горизонте, казалось, и вовсе не нависнут раньше января. Джо Бен с сияющим лицом -- зрачки чистые, зеленые, равномерно окруженные белками, -- постепенно продвигался по гребню крыши, прибивая новую кедровую дранку. Время от времени он с удовольствием оглядывался на яркую, контрастную линию между старым и новым слоем дерева -- линия была рваной и неровной и все же невероятно яркой. Он изучающе смотрел на нее и снова брался за работу, приколачивая грубо выделанную дранку и оттачивая свои мысли, абсолютно уверенный, что все будет прекрасно, тип-топ, в полном порядке... если будешь принимать то, что, ты и так знаешь, должно сделать. Само собой! И даже если над ним кто-то подшутил, он первый посмеется, хотя и согласится с этим последним. Когда Вив позвала к ленчу, Джо слез с лестницы, уверенный, что не только укрепил крышу, но и разрешил все тревоги Хэнка. Проще простого: посадить Хэнка и Малыша вместе и обсудить все по порядку. Что бы их там ни грызло, все выветрится. Не идиоты же они. Конечно, они поймут, что нечего таить зло друг на друга, конечно, поймут. Никто от этого ничего не выиграет; ведь если так пойдет дальше, у Хэнка на это уйдут последние силы, которые ему нужны на дело. Да и Ли мало не будет. Вот и все. Он разъяснит им весь расклад. Но, оценив ситуацию за столом, он решил повременить пару дней со своим посредничеством. Хэнк мрачно и тяжело молчал, закрывшись газетой, Ли курил, глядя в окно с трагическим, погибшим видом. Анемичная бледность свидетельствовала о его полной беспомощности. Взглянув на него, Джо поразился, что это тот самый человек, который еще вчера бегом тащил трос по склону в 15░. Точно, у него был побитый вид и тревожный, у Ли... Ли смотрит в свою тарелку, и тарелка отвечает ему взглядом глазуньи из двух яиц и расползается ветчинной улыбкой; словно маска черепа, эта тарелка... напоминая ему о другой маске (мальчиком он смотрел на нее, борясь со слезами) и о другом, давно прошедшем Хэллоуине. (Страстно матери: "Не понимаю, почему я должен надеть ее, я даже не понимаю, почему я должен идти!" Хэнк берет маску из ее рук и улыбается. "По-моему, хорошая", -- произносит он.) Ли протыкает один глаз и размазывает желток по ветчине. -- Ты бы лучше съел их, яйца, Леланд, -- советует Джо, -- пока не скончался на месте. А-а, я знаю, в чем дело: ты слишком долго спал. Если б с утра ты был со мной на крыше, под небесным сводом... Ли медленно поворачивается и награждает Джо горькой улыбкой. -- Я был с тобой, Джозеф. Мысленно. -- Перед тем как спуститься к завтраку, я решил, что для завоевания симпатии Вив мне надо принять обиженный, уязвленный вид, вызванный вчерашним неприемлемым поведением Хэнка. -- Да, мысленно я был там, наверху, с первым проблеском зари, в лучах восходящего солнца. Я был свидетелем каждого удара твоего молотка. Джо хлопнул себя по щеке. -- А я и не подумал. Это же прямо над твоей комнатой, да? Ой, старина, у тебя, верно, голова раскалывалась. Но ты остался жив? Бедняга, у тебя до сих пор дрожат губы... -- Я подумывал, не сбежать ли, -- рассмеялся я. Несмотря на всю мою решительную обиду, глядя на Джо Бена, я не мог удержаться от смеха. -- Но потом, вопреки артобстрелу, решил выжить. -- Правда, я страшно виноват, -- извинился Джо. -- Я знаю, каково это, когда всю неделю приходится вставать чуть свет, и на выходных тебя вдруг тоже будят, когда тебе вставать совсем не надо. -- Извинения приняты. -- И удивился: -- Откуда ты знаешь, Джо? Откуда бы тебе знать, Джо, что я испытываю, когда меня будят по утрам, если сам ты всю свою жизнь встаешь с рассветом? Джо Бен во многих отношениях являл для меня загадку: вне зависимости от своей внешности он принадлежал к числу редчайших существ, сердца которых перегоняют чистейший эликсир бензедрина по их каучуковым телам. Всегда веселы, бодры, всегда сыты и подтянуты, невзирая на всю поглощаемую пищу. Джо Бен отдавал столько энергии своим трапезам, что можно было лишь поражаться, как это он не расходует ее целиком, как та машина, которая сломалась на заправочной станции, потому что потребляла топливо быстрее, чем насос успевал его подавать. Уничтожив оскаленный череп на своей тарелке, Ли, вздрогнув, отодвигает ее от себя... (Мальчик пытается пропустить мимо ушей замечание Хэнка относительно маски: "Мама, мне неинтересны эти шутки. А если мне неинтересно, почему я должен?. ." Не успевает он договорить, как Хэнк подхватывает его и сажает к себе на плечо. "Потому, Малыш, что ты никогда не научишься быть свирепым, если не выйдешь отсюда и не встретишься с Пряткой-Безоглядкой на ее территории. Это дело, конечно, требует смелости и решительности, но это надо сделать, иначе ты всю жизнь просидишь в норе, как суслик. Держи, надевай маску, и мы поедем в город пугать людишек".) пытаясь не обращать внимания на тайную угрозу, которая продолжает от нее исходить. -- Джо, -- говорю я небрежно после небольшой паузы, -- знаешь... пожалуй, я склонен принять твое предложение. -- Конечно, само собой. -- И, прожевав большой кусок тоста, он так же небрежно спрашивает: -- А что это было за предложение? -- Предоставить мне возможность стать свидетелем всесилия твоей веры в действии, сходить на субботнюю службу в твою церковь... Не припоминаешь? -- Да! церковь! пошли! конечно! Правда, это не совсем церковь, то есть, конечно, церковь, но не совсем, -- ну, знаешь, колокольни, витражи там, кафедры... больше похоже на палатку. Палатка, а? -- Он издал короткий смешок. -- Ага, так и есть -- палатка. Ты как? -- Похоже, ты раньше не обращал внимания на особенности вашей соборной архитектуры. -- Но, эй, Ли, послушай, такая штука. Но мы с Джэн не собирались потом сразу сюда возвращаться. Во-первых, Хэллоуин: я хотел, чтобы вечером дети немного посмотрели на карнавал. -- Да, Леланд, -- робко поддержала его Джэн, -- после церкви мы пойдем в наш новый дом. Надо покрасить кухню. Но мы будем только рады, если ты проведешь с нами весь день, а вечером вернемся. -- Точняк! -- щелкнул пальцами Джо Бен. -- Ты когда-нибудь имел дело с краской, Ли? Это такой кайф, знаешь! Такая веселая штука. Шарк-шарк. Проводишь рукой -- и ярко-красный! оранжевый! зеленый!.. -- Белый, как утренний туман, и пастельно-зеленый, Джо, милый, -- оборвала Джэн его восторги. -- Само собой! Что скажешь, Ли? Мы тебе дадим кисть, посмотрим, как ты с ней справляешься, и вперед! Ну как? Отличное времяпрепровождение. Я ответил ему, что, боюсь, после беседы с Братом Уолкером моя рука может потерять необходимую уверенность, но я могу назвать ему несколько молодцов, которых это предложение может заинтересовать... -- Джо Харпер? Как... как ты сказал? Ли, эти ребята, они из города? -- Шутка, Джо, не обращай внимания. Что он и сделал тут же, пустившись в восторженное описание оттенков, которые он собирался использовать при отделке ванны: "Согласись, в ней должно быть что-то, на чем можно остановиться глазу, что-то кроме белого фарфора. Что-то первозданное, дикое, улетное!" Пока я расправлялся с яичницей, Джо Бену и его жене представилась возможность обсудить особенности водоарматуры... ...Угроза, которую он наконец приписывает детскому страху, что его заставят выпить сырое яйцо... (Сидя на плече Хэнка, он в последний раз с мольбой смотрит на мать, но та отвечает: "Развлекись, Леланд".) и тому обстоятельству, что Хэнк, судя по всему, тоже очень огорчен... Джо был в превосходном расположении духа. Вчера вечером он пропустил нашу стычку и уснул, не ведая о возобновлении холодной войны между мной и Хэнком, провел ночь в светлых снах о всеобщем братстве, в то время как его родственники внизу опровергали его утопию: разноцветный мир гирлянд и майских шестов, синих птиц и бархатцев, в котором Человек Добр к Своему Брату Просто Потому, Что Так Интереснее. Бедный дурачок Джо с кукольным умишком... Говорят, когда Джо был маленьким, как-то под Рождество его кузены опустошили его чулок с подарками и запихали в него лошадиный навоз. Джо взглянул и, блестя глазами, кинулся запирать дверь. "Постой, Джо, куда ты? Что тебе принес старина Санта-Клаус? " Согласно преданию, Джо замешкался в поисках веревки. "Он принес мне новенького пони, но тот убежал. Но если поспешить, я его еще поймаю". И с тех самых пор, казалось, Джо воспринимает большую половину трудностей как собственную удачу, а дерьмо, валящееся ему на голову, как знак шотландских пони, ожидающих его за ближайшим углом, чистокровных жеребцов чуть дальше на дороге. И если кто-нибудь указывал ему, что нет там никаких жеребцов, что их просто не существует, а это всего лишь шутка -- обыкновенное дерьмо, он лишь благодарил подателя сего удобрения и принимался вскапывать огород. Сообщи я ему, что хочу поехать с ним в церковь лишь с той целью, чтобы встретиться с Вив, и он возликует, что я укрепляю отношения с Хэнком, завязывая дружбу с его женой. Ли видит, как Хэнк бросает на него взгляд из-за газеты -- в глазах тревога, губы кривятся в поисках осторожной и доброй фразы, которая смогла бы снова все вернуть на свои места. Он не может найти ее. Губы сокрушенно смыкаются, и, прежде чем он снова исчезает за газетой, Ли замечает на лице брата выражение беспомощности, которое одновременно заставляет его ликовать и поселяет какую-то тревогу... Но мне слишком нравился этот гном, чтобы я рискнул откровенничать с ним. Так что я говорю ему: -- Меня вполне устраивает вернуться затемно, Джо. Кроме того, -- кажется, я слышал -- Вив, ты не собиралась сегодня за моллюсками? Сидя на хромированной табуретке, ноги на перекладине, Вив штопает носки, натянув их на электролампочку. Она затягивает узел и подносит нитку к сияющему ряду своих острых зубок -- струм! -- Не моллюсками, Ли, -- осторожно заглядывая в коробку и выбирая следующий носок, -- за устрицами. Да. Я говорила, что, может быть, пойду, но еще не знаю... -- Она смотрит на Хэнка. Газета шуршит, напрягая барабанные перепонки своих новостей. -- Можно я поеду с тобой? Если ты поедешь? -- Куда за тобой заехать -- к Джо или куда? Если я поеду. -- Отлично, годится. Она надевает на лампочку следующий носок; и электрический глаз хитро подмигивает мне, высовываясь в шерстяную дырку. -- Значит... -- У меня свидание. Я встаю из-за стола. -- Готов, как только скажешь, Джо. -- О'кей. Дети! Пискля, веди малышей к лодке. Собирайте свои манатки! Прыг! Прыг! Подмигивает. Глаз постепенно смежается, прикрываясь белыми шерстяными ресницами стежков. Хлоп! -- Значит, увидимся, Ли? -- спрашивает она с деланным равнодушием, закусив шерстяную нитку. -- Да, наверное, -- зеваю я, не оборачиваясь и выходя из кухни вслед за Джо. -- Днем, -- зеваю еще раз: я тоже умею быть равнодушным, если хотите знать. Когда Хэнк, не осмелившись начать, возвращается к газете, на какую-то долю секунды Ли охватывает непреодолимое желание вскочить, броситься к нему и молить о прощении и помощи: "Хэнк, вытащи меня! Спаси меня! Не дай погибнуть, как грязному насекомому!" (Мальчик отворачивается от своей матери: "Хэнк, я ужасно устал... " Хэнк стучит костяшками пальцев по его голове. "Ну, не разнюнивайся, смелее, -- старина Хэнку с не даст тьме слопать тебя".) Но вместо этого он решает: ну и бес с ним! какое ему дело? -- и с негодованием сжимает зубы... В гостиной Хэнк спрашивает, не собираюсь ли я после службы остаться в городе подурачиться с домовыми. И я отвечаю -- вполне возможно, да; он улыбается: "Немного Господа, немного чертей -- отличный коктейль, да, Малыш?" -- как будто наш несчастный спор давно забыт. "Ну... удачи". И когда я уже выхожу из дома, мне приходит в голову, что если уж говорить о равнодушии, то нам всем троим оно отлично удается... Выйдя на улицу, Ли обнаруживает, что на дневном небе стоит полная луна, словно прождавшая его всю ночь и теперь не намеренная пропустить разбитие событий ( "Если ты собираешься жить в этом мире, -- говорит Хэнк мальчику, когда они выходят из дома, -- ты должен научиться не бояться его темной стороны".), -- дневная луна пялится на него еще более свирепо, чем тарелка с глазуньей, -- и все его негодование начинает быстро испаряться... Пока мы ехали в город, Джо был настолько вдохновлен перспективой моего новообращения, что взялся рассказывать мне историю о том, как сам он был спасен... -- Явилось ко мне во сне ночью! -- кричал он, пытаясь заглушить рев пикапа, да и весь несусветный шум -- пульсацию шин по мостовой, детей, дудящих сзади в рожки и вращающих трещащие погремушки, -- и все это придавало какой-то своеобразный оттенок его рассказу. -- Пришло, прямо как к Давиду и всем этим. В тот день, всю ту неделю мы работали на болоте, довольно далеко отсюда к северу, -- подожди, дай-ка вспомнить, -- это было добрых семь, даже восемь лет назад, да, Джэн? Когда я услышал голос, призывающий меня в церковь? Была ранняя весна, ветер дул так, что казалось -- сорвет все волосы у тебя с головы. Валить деревья при сильном ветре не так уж и опасно, как считают некоторые, надо только знать, что к чему... следить за деревьями с высокими макушками, которые может снести, ну и всякое такое. Я тебе когда-нибудь рассказывал о Джуди Стампер? Маленькой внучке Аарона? Она как-то гуляла в парке, выше по течению, и ее расплющило свалившейся еловой лапой. В государственном парке, ну! Ее мать с отцом тут же собрались и уехали отсюда с концами. Старый Аарон тоже чуть коньки не отбросил. И даже не было особенного ветра, в хороший летний день -- у них был пикник -- она только вышла из-за стола, зашла за кустики и ба-бах! -- вот так-то, сразу насмерть... Бывает! Джо мрачно покачал головой при воспоминании об этой трагедии, пока мысли его не вернулись к тому, с чего он начал. -- Как я уже сказал, было ветрено, и приснился мне в ту ночь сон, как будто я влез на рангоут, а ветер дует все сильнее, сильнее, все уже качается вокруг, нагибается то туда, то сюда... и вдруг раздается такой громкий голос: "Джо Бен... Джо Бен, ты должен быть спасен", и я отвечаю: "Само собой, я как раз собирался, только дай сначала влезть на это дерево", -- и продолжаю обрубать сучья, а ветер еще сильнее. И снова этот голос говорит: "Джо Бен, Джо Бен, иди спасайся", и я отвечаю: "О'кей, только, Христа ради, подожди ты минутку! Видишь, я и так тороплюсь!" -- и снова за топор. И тут ветер и вправду как с цепи сорвался! То, что было прежде, показалось легким дуновением. Деревья прямо вырывало из земли, все ходило ходуном, дома поднимало в воздух... И я вишу в воздухе, чуть не зубами держусь за ствол, полощет меня, как флаг. "Джо Бен, Джо Бен, иди..." Ну, думаю, с меня довольно. Прямо с кровати вскочил. -- Да, -- подтвердила Джэн, -- вскочил прямо с кровати. В марте. -- И говорю: "Вставай, Джэн, одевайся. Мы должны спастись!" -- Верно. Так он и сказал: "Вставай и..." -- Да, что-то в этом роде. Мы тогда жили у старины Аткинса, вниз по течению, -- только заплатили, помнишь, Джэн? А через пару месяцев, Ли, старая развалина обвалилась в реку. Плюх -- и нету! Клянусь, мне это и в голову не приходило, с таким же успехом я мог бы подумать, что она взлетит! Джэн тогда потеряла мамин антикварный спинет. -- Да. А я уже почти забыла об этом. -- Так что сразу на следующий день я отправился к Брату Уолкеру. -- После того, как вы потеряли дом? -- Я слегка запутался в хронологической последовательности событий. -- Или после?.. -- Нет, что ты, я имею в виду сразу после сна! Сейчас я расскажу тебе. У тебя во/\осы встанут дыбом. В то самое мгновение, когда я давал эти обеты, в то самое мгновение, когда выпил воду прямо с реки Иордан, знаешь, что произошло? Знаешь? Я рассмеялся и сказал, что опасаюсь высказывать свои догадки. -- Джэн, она забеременела нашим первенцем, вот что! -- Верно. Забеременела. Сразу после. -- Сразу! -- подчеркнул Джо. -- Невероятно! -- поразился я. -- Трудно даже вообразить себе эликсир такой силы. Она забеременела сразу после того, как ты выпил этой воды? -- Да, сэр! В то самое мгновение. -- Я бы многое дал, чтобы присутствовать при таком событии. -- Что ты, парень, Сила Господа в Предвидении. -- Джо с пиететом покачал головой. -- Как говорит Брат Уолкер, "Господь -- Большой Небесный Мастер". Мастер, -- знаешь, раньше так называли лесоруба, который мог повалить деревьев в два раза больше остальных. "Большой Небесный Мастер и Мазила в Преисподней!" Наш Брат Уолкер говорит таким языком, Леланд; он не пользуется всеми этими высокопарными словами, как другие проповедники. Он рубит сплеча, не в бровь, а в глаз! -- Это верно. Не в бровь, а в глаз. Бледная дневная луна скользит между деревьев, не выпуская их из вида. Вся эта болтовня о людях, подверженных влиянию полнолуния, оборотнях и прочем -- чуть, полная чушь... Джо и его жена рассказывают о своей церкви до самой Ваконды. Я собирался увильнуть от посещения службы под предлогом внезапной головной боли, но Джо воспылал таким энтузиазмом, что я не решился расстроить его и был вынужден сопровождать их на карнавальную площадь, где высилась огромная темно-бордовая палатка, вмещавшая представление Джо Бена о Боге. Мы прибыли рано. Складные стулья, расположенные аккуратными рядами, были лишь .частично заняты длинноголовыми рыбаками и лесорубами, напуганными собственными снами о ветряной смерти. Джо и Джэн настояли на том, чтобы сесть на их обычные места в первом ряду. "Там Брат Уолкер по-настоящему тебя проймет, Леланд, пошли". Но я отказался, сказав, что там буду слишком привлекать внимание. "И поскольку я новичок под пологом Господа, Джо, я думаю, в первый раз лучше будет попробовать этой могущественной новой веры из последнего ряда, подальше от зубов доброго брата, ладно?" А с этого выгодного места я мог спокойно улизнуть по проходу спустя несколько минут после начала службы, не нарушая ни благоговения краснорожих верующих, ни катехизиса в стиле рок-н-ролла, который изображала на электрогитаре жена Брата Уолкера. Очень вовремя я выбрался из этой палатки. Абсолютная несусветная чушь. А если что и случается по полнолуниям, так это так, чистые совпадения; совпадения, и не более того. Я говорю -- "вовремя ", потому что не успел я выйти, как на меня навалилось странное ощущение головокружения, тошнотворное покалывание охватило тело. И наконец я понял: балбес, у тебя же похмелье, всего и делов-то. "Послетравье ", как говорил Питере. Остаточные явления, наблюдающиеся иногда около полудня на следующий день после курения мексиканской веселящей травы. Ничего страшного. По сравнению с медленным умиранием при алкогольном похмелье очень незначительная цена за предшествовавшую улетную ночь. Ни тошноты, ни головной боли, ни помойки во рту, ни налившихся глаз, которые вызывает спиртное, -- всего лишь незначительная эйфория, мечтательное шествование по воздуху, безразмерность времени -- короче, зачастую даже очень приятное состояние. Правда, окружающий мир в такие дни представляется несколько глуповатым, а если еще при этом оказываешься в дурацкой ситуации -- типа рок-н-ролльной церкви, -- то она значительно усугубляется. Поэтому я и сказал -- "вовремя", так как в тот самый момент, когда на меня начала накатывать первая волна, электрогитара заиграла мелодию "Вперед, христианские воины", а Брат Уолкер призвал обращенных встать и искать спасения, -- и тут, поскольку я еще не сообразил, что мое состояние вызвано курением предыдущей ночью, я пережил несколько леденящих кровь секунд, балансируя на грани вступления на усеянный опилками путь метафизической славы. На улице я нацарапал Джо записку, в которой просил прощения за мой ранний уход, объясняя, что "даже на заднем ряду я ощутил мощь Брата Уолкера; а такую святость лучше принимать небольшими дозами", и запихал ее под "дворник" пикера. Он снова видит луну, отражающуюся в ветровом стекле пикапа: "Я тебя не боюсь. Ни капельки. Сейчас мне даже лучше, чем когда видна твоя четверть или половина... ( "Ну вот, неплохое местечко для начала. -- Хэнк останавливает пикап и указывает на двор, где уже сгустились сумерки. -- Просто постучи, Малыш, и скажи: "Угощенье или мщенъе!") ...потому что впервые в жизни кости ложатся по-моему..." Я двинулся в город, который лежал, казалось, за сотни миль к северу, через пустырь. Держась подветренной стороны и повинуясь внезапному импульсу, я свернул вдоль длинного ломаного хребта Шведского Ряда и пошел по старым деревянным мосткам, ведя костяшками пальцев по выбеленным ребрам заборов, окружавших скандинавские дворики. Он видит, как луна зловеще крадется за ним между кленами... (Мальчик поднимает маску и смотрит на дом. "Хэнк, но мы же в Шведском Ряду! Это же Шведский Ряд!") Он видит, как она скользит за облаками... Христианские воины все еще наступают на мой забитый стружкой череп, но из языческих нордических дворов, скрываясь за безбожными масками викингов, на меня уже пялятся худые белобрысые ребятишки. "Смотри, дядька! Эй, испугался? Эй-эй-эй!" Черт с тобой, с твоим миндальным печеньем и оборотнями. Я в прекрасной форме: впервые в жизни слабое благоухание победы дует в мою сторону (Хэнк смеется: "Швед ничем не хуже черномазого. Ну давай; вон еще ребята из твоего класса!"); так неужели ты надеешься, что сможешь напугать меня, дневная луна, да еще такая болезненно-бледная? Я ускорил свои мечтательные шаги, спеша оставить за спиной шум, гам и весь этот карнавал Валгаллы, стремясь поскорее добраться до протяжного рева всеобъемлющего соленого моря, где, раскрыв руки и закрыв глаза, меня будет ждать Вив. Ли идет все быстрее и быстрее, чуть не переходя на бег, дыхание его учащается. (Мальчик стоит у ворот, заглядывая в мрачный, поросший травой двор. У соседнего дома, протянув мешки за своей добычей, стоят Микки-Маус и ковбой в маске -- оба не старше Ли. Если они могут, то и он сможет. На самом деле темный двор его совсем не пугал, -- он лишь делал вид для Хэнка, -- да и то, что ждало его за дверью, не пугало -- какая-нибудь старая толстая шведка. Нет, на самом деле он совершенно не боялся Шведского Ряда... но он не мог поднять руку, чтобы отодвинуть самодельную задвижку на воротах.) В городе царил такой же хаос, как и на окраинах. Агент по недвижимости, с лихорадочно горящими щеками, подмигнул мне, оторвавшись от мытья своих окон, и выразил надежду, что я с удовольствием провожу время у своих; какой-то поеденный молью желтый прощелыга попробовал увлечь меня в проулок полюбоваться на его коллекцию грязных картинок. Бони Стоукс вытащил свою тень из парикмахерской и поволок в бар, где поставил ей выпивку. Гриссом нахмурился при моем приближении: "Вот идет этот мелкий Стампер читать мои книжки задаром", -- и еще сильнее нахмурился, когда я прошел мимо: "Надо же! Они не слишком хороши на его изысканный вкус!" -- и, прислонясь к дверному косяку, продолжил забавляться с йо-йо, дожидаясь наступления темноты. Солнце холодное, хотя яркое и пронзительное; сияют хромированные детали машин, изумрудным блеском горят изоляторы на телефонных столбах... но Ли идет, широко раскрыв глаза, словно вокруг темная ночь (наконец мальчику удается миновать ворота и пересечь двор, и он останавливается у двери. Страх снова парализует его пальцы, но теперь он знает, что то, чего он боится, находится не за дверью, а осталось у него за спиной! там, за двором! ждет его в пикапе! И, не раздумывая ни секунды, он спрыгивает с крыльца и пускается бежать. "Малыш, стой! Куда?.." За угол. "Малыш! Малыш! Постой; все о'кей!" В заросли травы, где он прячется, пока Хэнк не уходит. "Ли! Леланд, где ты? " Потом выскакивает и снова бежит бежит бежит), уже ощущая вечернюю прохладу в полдневном ветре. Я еще ускорил шаги и, обернувшись через плечо, заметил, что улизнул от христианских воинов, обошел викингов и агента по недвижимости; желтый прощелыга еще висел у меня на хвосте, но его дьявольский озабоченный взгляд и похотливая решительность поугасли. Я чуть ли не бегом свернул с главной улицы по Океанской дороге и похвалил себя за такое ловкое избавление от всех демонов. И в этот момент, скрежеща по гравию, как боевой дракон, у обочины остановилась машина. -- Эй, папаша, куда тебя подкинуть? С безусого лица, слишком юного даже для покупки пива, блестят два агатовых глаза, познавших все еще до того, как Черная Чума поразила Европу. -- Залезай, папаша. Литая белая дверца распахивается, обнаруживая за собой такую зловещую компанию, которой в подметки не годятся все викинги, а оборотни и вовсе кажутся не страшнее своры скулящих псов. Команда вдвойне ужасающая от того, что на них нет ни костюмов, ни масок. Кошмар подростковой моды, представленной на праздник в лучшем виде: полдюжины жующих, ковыряющихся с причмоком в зубах, вымазанных помадой сосунков. Полная машина юной Америки, представленной в цвете, -- химические монстры, созданные Дюпоном, с нейлоновой плотью и неоновыми венами. -- Ты чего застыл, папаша? Классно выглядишь. Правда классно! -- Ничего. Просто линяю. -- Да? Да? А что случилось? -- Шел через город и был захвачен группой противника. -- Да? Группой? Вокально-инструментальной? Да? Они разразились хохотом, сопровождавшимся пулеметным треском лопающейся жевательной резины, что несколько вывело меня из себя. -- Магистрально-инструментальной, -- ответил я. Хихиканье прекратилось вместе с треском резинок. -- Ну... как жизнь? -- поинтересовался водитель после некоторой паузы. -- Обычная, -- ответил я уже с меньшим энтузиазмом, ощущая, что моим благодетелям не слишком-то нравится, когда их языковые выверты не достигают цели. Поэтому я предоставил им возможность сосредоточиться на дороге и жевательной резинке. (Бежал и прятался, и снова бежал от аллеи к аллее, от тени к тени, пока перед ним не возникло освещенное полотно асфальтового шоссе.) После нескольких минут сосредоточенного чавканья шофер положил руку мне на рукав: -- Ну ладно, дай ковырялку, мужик. Я протянул ему консервный нож. Он взял его без благодарности и принялся выковыривать семечко из зубов. Я начал нервничать. Атмосфера была настолько густо насыщена садизмом, что это нельзя было отнести лишь за счет воображения: на этот раз я без всяких фантазий влетел в историю. Невзирая на всю безудержность воображения, всегда можно безошибочно определить, когда тебе действительно угрожает насилие. Но как раз в тот момент, когда я уже был готов распахнуть дверцу и на полном ходу выскочить из машины, сзади к шоферу наклонилась девушка и принялась что-то ему шептать. Он взглянул на меня, побледнел, и его маниакальная ухмылка сменилась благодарной улыбкой ребенка. -- О... а... знаете, мистер... если вы не будете пить пива... там впереди... в смысле, куда вас подбросить? Туда? Сюда? Везде вода. -- Туда! -- Я указал на колею, отходившую от шоссе в зеленые заросли. -- Вон там! (Мальчик лег в канаву и лежал там, пока не успокоился; потом, резко вскочив, перебежал частную дорогу, обсаженную с обеих сторон густым кустарником.) -- Меня снова охватило желание поскорей избавиться от моих новых друзей. -- Вот здесь, прекрасно. Спасибо... -- Здесь? Ну вы даете! Тут ничего нет, кроме песчаных дюн. -- Он сбросил скорость. -- Ничего, благодарю... -- Эй, вы! Они говорят, вы -- брат Хэнка Стампера. А? Эй! Ладно, вы сами хотели тут выйти. Водитель небрежно махнул мне рукой и ухмыльнулся с таким видом, который говорил, что, по абсолютно неизвестным мне причинам, не то мне страшно повезло, что я брат Хэнка Стампера, не то наоборот. -- Хвост пираньи! -- со значением прокричал он. -- До свиданья. Машина дернулась и, отрыгнув на меня гравий, выбралась на шоссе, а я поспешно нырнул в кусты, пока меня не подобрала еще какая-нибудь машина с добрыми самаритянами. Освободившись от хищной компании, Ли снова пытается успокоиться: "Что за спешка? У меня, по крайней мере, еще час до встречи с ней... куча времени. (Мальчик идет в обступившем его мраке и впервые задает себе вопрос о причинах собственного бегства; он знал, что бежал не от дома, да и брата он на самом деле не боялся -- Хэнк его никогда не обидит, никогда не даст его в обиду, -- так от чего же он бежал? Он идет дальше, сосредоточенно пытаясь понять...) Ну ладно, серьезно, что за паника?" Если я и надеялся найти отдохновение в зеленых объятиях Матери-Природы, то был сильно разочарован. Через несколько минут дорога окончательно скрылась из виду, и, миновав последние человеческие жилища -- серые хижины с геранью в кофейных банках, -- я вошел в непроходимые джунгли, покрывающие все Орегонское побережье, где песчаные дюны, возвышающиеся над океаном, достаточно пропитались органическими веществами, чтобы поддерживать жизнь. Ширина этой полосы джунглей не превышала 30-40 ярдов, но и проход сквозь нее занял у меня столько же минут. Переплетения гибких кленовых ветвей и бледные опавшие листья, отмытые дождями и выгоревшие на солнце, казались такими же неестественными, как и лабораторные выродки, доставившие меня сюда. Ну так без шуток, что за спешка? Ты не опаздываешь. Но тогда... почему у меня трясется подбородок? Не так уж холодно. (Почему я побежал? Я не боюсь этих шведов. И Хэнка я не боюсь. Единственное, чего я боялся, так это того, что он увидит, как я подпрыгну, закричу или что-нибудь такое сделаю...) Хотя времени было еще мало, уже начинало смеркаться. Тучи придвинулись ко мне, закрыв солнце. Спотыкаясь, я брел на штопку мутного света, сочившегося сквозь ветви. Пробираясь сквозь заросли рододендронов и ежевики, я наткнулся на серо-черную лоснящуюся трясину, отблескивавшую, как стекло, и покрывавшую близлежащее мелководье плотной пленкой гниения. Тут и там виднелись листья лилий, на самой большой торфяной кочке сидела жаба и оглашала окрестности пронзительным криком: "Са-уомп, са-уомп!" -- с таким отчаянием, как кричат: "Убили!" или "Горим!". Я попробовал обойти трясину, загибая по краю налево, к тому месту, где орала жаба, и обнаружил перед собой заросли странных растений со сладким запахом. Они росли группами, по шесть -- восемь штук, как маленькие зеленые семейки, -- старейшее достигало в высоту футов трех, самые молоденькие -- не больше детского мизинца. Вне зависимости от размера, все они были совершенно одинаковыми по