ру и в обмен за свои благодеяния не посылал их к исповеди, - отрезал Филипп. - Моя бедная сестра выполняла свой долг, она, как могла, старалась мне помочь. - Ах! - воскликнул, не слушая его, Филипп. - Если бы они захотели меня допустить... - Кому это ты нужен, такой никудышник? - заметил дедушка. - Если бы рабочие захотели иметь со мной дело... - продолжал Филипп. Старик Франсуа Летурно долго и молча глядел на внука, затем сказал: - Ты еще до сих пор ничего не понял в жизни. Ты все переворачиваешь вверх ногами, все видишь навыворот. Вот что мне уже давно хотелось тебе сказать. И дедушка заговорил. Филипп слушал его с нескрываемым удивлением. Говорил старик очень громко, вдруг замолкал, ворчал себе что-то под нос, иной раз раскатисто пускал крепкое словцо, изливал, должно быть, то, что накипело у него на душе, то, о чем шепотом разговаривал сам с собою, когда возился в розарии. Дедушка признал, что "часто обходился круто" с рабочими. Недаром говорили, что у него есть хватка - так тогда принято было выражаться о некоторых хозяевах. Ведь он вынужден был защищаться от конкурентов, которые с ним самим обходились весьма круто, и, главное, защищаться против банкиров, спекулянтов, биржевиков - против финансистов, а у них, как известно, нет ни стыда, ни совести, ни родины. И что же! В конце концов финансисты его одолели. А сейчас финансисты обрекают его рабочих на голодную смерть. Он подсчитал, что в 1900 году на те деньги, которые рабочие получали у него на фабрике, они могли купить куда больше всякой всячины, чем при теперешних заработках, и после двенадцатичасового рабочего дня они не так тупели, как теперь, с этими американскими темпами, хоть и заняты всего восемь часов в сутки. Из-за этих господ финансистов он, Франсуа Летурно, вынужден теперь копаться в саду, будто какой-нибудь железнодорожный чиновник в отставке. Но с рабочими у них не пройдет - зубы сломают. Теперь сила на стороне рабочих, и, если они бросят вертеть эти проклятые машины, пусть биржевики не пытаются играть на понижение, дабы пополнить свой дефицит, - все равно не поможет, все равно сдохнут, как скорпион, который кусает себя самого. И вот если бы он не был так стар, он, Франсуа Летурно, "великий Летурно", первый возглавил бы борьбу своих рабочих и прогнал бы вон всю эту безродную сволочь, которая и у него и у рабочих отняла фабрику. Вот что выложил, примерно в этих самых выражениях, Франсуа Летурно своему внуку. Он повторялся, начинал сызнова, он говорил о финансистах, биржевиках и прочих с тем же презрением, с каким о них говорили его деды, основатели первой шелкопрядильной мастерской, поставившие себе на службу воды Желины. Филипп вернулся домой, в бывший флигель для сторожей. Первым делом он отыскал номера "Эко дю коммерс", полученные накануне, и внимательно перечел заметки, отчеркнутые синим карандашом. Затем принял холодный душ (в соседней комнате Натали установила переносный душ) и снова перечел обе заметки. После этого он отправился в горы и долго бродил в одиночестве. Около пяти часов он вернулся в Клюзо и побежал к Пьеретте. Но дома он застал только Красавчика, который беспокойно шагал взад и вперед по всем трем комнаткам квартиры. Ему страстно хотелось присоединиться к рабочим АПТО и принять участие в завтрашней демонстрации, но, с другой стороны, он не мог преодолеть неприязни к Миньо, который торчит теперь возле Пьеретты и с которым придется - хочешь не хочешь - разговаривать как с товарищем. - Где Пьеретта? - спросил Филипп. - А зачем она тебе понадобилась? Филипп взмахнул газетами. - Видишь ли, я хочу сообщить секции крайне важные сведения. С тех пор как Филипп стал дружить с Красавчиком, он в подражание ему тоже говорил просто "секция". - Она дежурит в стачечном комитете вместе с товарищами, - ответил Красавчик. Филипп поспешил туда. СРЕДА О событиях, разыгравшихся в Клюзо, я узнал от своей соседки Эрнестины. Когда в среду утром я открыл окно, Эрнестина уже была за работой - усердно подметала крылечко. Этой осенью она ходила в узеньких брючках, на манер лыжных, и кожаной курточке на бараньем меху. - Там, внизу, тоже дела плохи, - крикнула она мне. Для вящей наглядности Эрнестина ткнула большим пальцем через плечо в направлении гор и перевала на Клюзо. Накануне Жюстен получил повестку, извещавшую об увольнении, но все-таки поехал в Клюзо на мотоцикле только затем, чтобы присутствовать на собрании, устроенном стачечным комитетом. Для себя лично он не так-то уж сильно жаждал победы рабочих, больше того, увольнение было ему на руку - наконец-то волей-неволей придется принять давно обдуманное решение. Всю ночь он вслух строил планы их будущей жизни: усадьбу продать, трактор продать, двух коров тоже продать и уехать в Гренобль или в Лион; конечно, он там найдет себе работу, не будет больше гнуть спину, как простой чернорабочий, а подыщет что-нибудь более подходящее для такого квалифицированного механика, каким он себя считал. Эрнестина тоже поступит на завод, и на заработки обоих они будут жить куда лучше, чем в Гранж-о-Ване. - Придется, видно, расставаться с моей живностью, - вздохнула Эрнестина. При слове "живность" она описала рукой широкий круг, куда попали коровы, овцы, ягнята, индюшки, цесарки, одичавшие куры, а дальше и весь пейзаж, словно выписанный кистью Юбера Робера, - все, что окружало двор, все, что жило и дышало на территории "островка", всех людей и всех животных. - Там, внизу, тоже дела плохи, - сказала она, ибо дела и здесь, в Гранж-о-Ване, шли все хуже и хуже. Весна и начало лета выдались засушливые, а во время сенокоса пошли дожди, и скошенная трава гнила на лугах. От грозовых ливней полегла уже созревшая рожь, град побил виноградники. С наступлением осени цены на скот в соседних округах окончательно упали. И в довершение всего работы по электрификации железнодорожной ветки кончились, железнодорожники из Сент-Мари-дез-Анж получили уведомление о скорой переброске их в другое место; паровозное депо было накануне закрытия, ремонтные мастерские тоже закрывались, людей предполагалось рассовать кого в другие депо, кого на сортировочные станции в соседние департаменты. А ведь большинство девушек из Гранж-о-Вана выходили замуж за железнодорожников и продолжали сами крестьянствовать. Теперь для многих семей, где и муж и жена имели свою копейку, наступал конец относительному благополучию. - А знаете, - сказала мне Эрнестина, - Жюстен даже доволен, что его уволили. Но завтра он все равно пойдет на демонстрацию против американцев; они издеваются над нами и устроили в самом центре Клюзо, да еще в такой момент, свою поганую выставку. Я бы, конечно, тоже пошла, да Жюстен не хочет, потому что у меня слабые бронхи, а там, говорят, пожарники будут обливать демонстрантов из шлангов. Тоже американское изобретение, как атомная бомба, а вы знаете, что из-за этой бомбы все времена года перепутались, пролетит самолет - п-ш-ш! - а дубы кругом умирают... Я попал в Клюзо после обеда. Происходившие там события особенно интересовали меня теперь, когда я почти закончил серию статей об АПТО. По существу, у меня получился скорее исторический очерк, в основу которого легли документы, доставленные мне Миньо, а последнему их в свою очередь вручил Филипп Летурно. Я описал первые французские шелкопрядильные фабрики, выросшие на берегах Желины, накопление капиталов, имевших своим источником труд детей из горных деревушек и "кающихся Магдалин", соперничество шелковых магнатов, воровство, банкротство, самоубийства, затем концентрацию предприятий, вмешательство финансистов, образование монополий, постепенное превращение их в международные картели и, наконец, вмешательство американцев и подготовку войны как фактор нового передела мировых рынков. Мои предположения о роли семейства Дюран де Шамбор в американской атомной промышленности полностью подтвердились. Мне указали помещение стачечного комитета. В заднюю комнату доступ для клиентов был закрыт. В первом зале с утра сидели пикетчики, в основном члены СРМФ. Миньо договорился с хозяином кафе, чтобы молодым людям подавали только пиво или лимонад. Все покорились. Из заднего зала вынесли столы, за исключением трех, которые составили "покоем". Когда я вошел, я сразу же заметил Пьеретту. Она сидела за средним столом, а перед ней лежала открытая школьная тетрадка. Учитель Жаклар отчитывался в выполнении задания. Делегат раскладывал на соседнем столе доставленные Жакларом из главного города департамента плакаты и листовки. Секретарь федерации Шардоне, Миньо и Луиза Гюгонне правили черновик новой листовки. По стенам зала сидели на скамьях рабочие и работницы и ждали своей очереди поговорить с Пьереттой, председателем стачечного комитета. Все время в комнату входили и выходили молодые рабочие, которых посылали с различными поручениями. Накурено было ужасно. Курили все. Кювро скручивал сигарету за сигаретой и немилосердно дымил. Перед Пьереттой Амабль стояла полная доверху пепельница, рекламирующая знаменитый абсент "чинзано". Все прочие бросали окурки прямо на пол. Шардоне попросил меня выправить листовку, которую предполагалось раздать завтра демонстрантам. По его словам, товарищи из Клюзо недостаточно ясно подчеркивали в листовке связь их местной борьбы с общей борьбой за мир и национальную независимость. Кто довел их до безработицы? АПТО, связанное с американским трестом Дюран де Шамбора. Мы являемся жертвой политики подготовки к войне. Вот что надо было подчеркнуть в первую очередь. Луиза Гюгонне не соглашалась "говорить о политике" в листовке, цель которой - воодушевить рабочих на борьбу против увольнений и открытия цеха "РО" как непосредственной причины увольнений. Пьеретта, окончив беседу с Жакларом, вмешалась в разговор. В принципе она была согласна с доводами Шардоне. Но она полагала, что листовка составлена им в слишком общих и недостаточно ярких выражениях. - Вот упрямица-то, - пожаловался мне Шардоне. - А все-таки молодец, что добилась здесь у них, в Клюзо, объединения рабочих. Затем он спросил меня, какого я мнения о его листовке. Я тоже считал, что звучит она слишком отвлеченно. Вместе с Пьереттой мы стали набрасывать новый вариант. Старик Кювро недавно приехал из Сент-Мари-дез-Анж. Железнодорожники обещали принять участие в завтрашней демонстрации - они все вместе прибудут с тринадцатичасовым поездом. И еще сегодня к вечеру пришлют отряд в помощь забастовщикам для расклейки плакатов. - А кто обеспечит охрану расклейки? - обратилась Пьеретта к Миньо. - Я думаю поручить это дело членам СРМФ, - ответил тот. - Вот как! - заметила Пьеретта. Один товарищ, служащий префектуры, только что позвонил в комитет и сообщил, что несколько машин с полицейскими уже отправлены в Клюзо. А молодежь всегда не прочь побузить, Поэтому Пьеретте хотелось, чтобы расклейкой плакатов занялись "серьезные товарищи, которые спокойно и невзирая ни на что довели бы работу до конца". - Пьеретта права, - подтвердил Шардоне. - А ты кого предлагаешь? - спросил Миньо. - Попросим-ка Визиля организовать отряд для защиты расклейщиков, - вдруг предложил старик Кювро. - Он даже не потрудился сюда явиться, - сказала Пьеретта. - Но мысль хорошая. - Нет, нет и нет, - запротестовал Миньо. Визиль был тот самый железнодорожник и помощник брандмейстера добровольной пожарной дружины, бывший командир партизанского отряда, который тогда на балу, выступив на защиту Бомаска, помог навести порядок и проделал это, надо признаться, не без некоторого фанфаронства. - Это настоящий анархист! - воскликнул Миньо. - Правда, с ним столковаться нелегко, - согласилась Пьеретта, - но, во всяком случае, это не мальчишка. - Ну, пошла... - прервал ее Миньо и, повернувшись к Шардоне, начал перечислять секретарю все провинности Визиля против партийной дисциплины. Шардоне вопросительно взглянул на Пьеретту. - Самая подходящая для него работа, - сказала она. - Пускай Пьеретта делает как знает, - заключил Шардоне, повернувшись к Миньо. Весь этот вечер Шардоне предоставлял Пьеретте полную свободу действий. Не то чтобы он делал это с заранее обдуманным намерением, но все присутствующие, и я в том числе, невольно прониклись уважением к Пьеретте: достаточно было видеть, как внимательно она выслушивает каждого, кто бы что ей ни говорил, как умеет в двух словах изложить смысл расплывчатого предложения, а затем подсказать правильное решение. И все так спокойно, так понятно, что каждый отходил от стола в полное уверенности, что Пьеретта лишь выразила его собственную мысль. Шардоне почти ничего не знал об особенностях борьбы в Клюзо. Публично он вообще выступал с трудом. Будучи по натуре человеком холодным, он не умел увлечь за собой ни отдельных людей, ни массы. Но сначала в партизанском отряде, а затем на посту секретаря федерации он в совершенстве овладел техникой руководства, которая больше чем наполовину складывается из умения незаметно предоставлять свободу действия тому, кто оказался на уровне порученных ему задач, и терпеливо, исподволь отстранять тех, кто не справляется, заменяя их более подходящими людьми: так действуют великие полководцы, великие предприниматели и великие революционеры. - Сходи за Визилем, - попросила Пьеретта старика Кювро. В эту минуту в зал вошел молодой пикетчик. - Филипп Летурно хочет с тобой поговорить, - обратился он к Пьеретте. - Что нам с ним делать? - Делать с ним ничего не надо, - смеясь, ответила Пьеретта. - Одно из двух: ты или впустишь его, или не впустишь, вот и все... - Визиль имеет последователей, - не унимался Миньо. - Впусти Летурно, - сказала Пьеретта пикетчику. Филипп одним рывком распахнул дверь, огляделся в накуренном зале, ища взглядом Пьеретту, и направился прямо к ней. - Тут у меня для вас кое-что есть, - сказал он и стал судорожно шарить по карманам, как всегда набитым бумагами. На Филиппе был спортивный пиджак из клетчатой материи желто-оранжевых тонов, из-под расстегнутого ворота рубашки виднелась грудь, поросшая густой белокурой шерстью. Так как поиски не увенчались успехом, Филипп вывалил на стол все бумаги и с минуту нервно рылся в их беспорядочной куче. Как только он появился, в зале воцарилось молчание. Молодые пикетчики вошли вслед за ним и встали полукругом за его спиной. Рабочие, сидевшие вдоль стен на скамьях, тоже поднялись и приблизились к столам, составленным "покоем". Все взгляды были устремлены на Филиппа. Наконец Филипп обнаружил оба номера газеты, которые он, выходя из дому, свернул чуть ли не в десять раз, так что их трудно было отличить по формату от обыкновенного конверта. Неловким жестом он развернул газету. - Вот, посмотрите, - сказал он, - я тут обвел синим карандашом две заметки. По-моему, они могут представить для вас интерес. Пьеретта внимательно прочитала обе заметки. Филипп стоял перед ней, подавшись вперед всем телом, положив обе ладони на край стола. - Этих сведений нам как раз и не хватало, - обратилась Пьеретта к Шар доне. - Теперь можно переделать твою листовку. Миньо поднялся с места и стал читать заметки через плечо Шардоне. - Садитесь, - предложила Пьеретта Филиппу. Делегат, тот, который раскладывал плакаты на столе, пододвинул Филиппу стул, и Филипп сел в самой середине составленных столов напротив Пьеретты. Круг пикетчиков и работниц еще плотнее сомкнулся за его спиной. - Прекрасно, - произнес Шардоне. - Вы читаете финансовую прессу? - спросил Миньо Филиппа. - Я принес газеты вам, - ответил Филипп. - А вы знаете, чьи интересы защищает "Эко дю коммерс"? - Представления не имею. - Ваши, - отрезал Миньо и обратился к Шардоне. - Я как раз вчера говорил Пьеретте, что, по моему мнению, все это дело с самого начала весьма подозрительно. Почему АПТО не подождало трех дней, чтобы уволить половину рабочих? Они действуют так, как если бы сами хотели сорвать торжественное открытие своей Же собственной "Рационализаторской операции АПТО - Филиппа Летурно". Слова "Филиппа Летурно" Миньо произнес особенно выразительно, с расстановкой и добавил: - А кто же является к нам и дает нам оружие против своей же операции, против себя самого? Филипп Летурно собственной персоной. - Разрешите же мне сказать... - начал было Филипп. - Разрешите мне закончить, - прервал его Миньо. - А кто такой Филипп Летурно? Во-первых, директор по кадрам фабрики Клюзо - иными словами, лицо, ответственное за увольнение. - Правильно, правильно, - раздались голоса. Филипп оглянулся и увидел группу женщин, загородивших ему дорогу. - Надо вам сказать... - обратился он к Пьеретте. - Во-вторых, - продолжал Миньо, повысив голос, - во-вторых, Филипп Летурно является внуком Франсуа Летурно, бывшего владельца фабрики, одного из самых жестоких предпринимателей, каких мы только знали. В-третьих, он пасынок Валерио Эмполи, владельца банка Эмполи и Кo - банка, который контролирует почти всю французскую шелковую промышленность. В-четвертых, он сын вдовы Прива-Любас, невестки Джеймса Дюран де Шамбора, главного акционера американского треста атомной промышленности... - Ведь это же я вам сам рассказал, - воскликнул Филипп. - Дайте же говорить, - запротестовал Миньо. - Поэтому, на мой взгляд, мы имеем все основания считать Филиппа Летурно провокатором и обязаны соответственно расценивать принесенные им документы. - Совершенно верно, - подхватила Луиза Гюгонне и обратилась к Филиппу. - Ты зачем сюда пожаловал? - Выгнать его! - закричали в толпе. - Отправляйся к своему дедушке, - крикнула какая-то женщина. - А заодно и к своей мамаше, - подхватила другая. - Дать ему пинка под зад, пусть катится к своим американцам, - звонко прокричал из толпы мальчишеский голос. Я увидел, как на лбу Филиппа проступили крупные капли пота. С минуту он сидел понурив голову, потом вдруг выпрямился и хлопнул ладонью по газетному листу. - Да дайте же, черт побери, мне объясниться, - воскликнул он. - Не стоит, - мягко проговорила Пьеретта. - Мы уже и так все поняли. Она улыбнулась. Меня поразила бесконечная доброта ее улыбки. Только в этот день, в эту минуту, я начал по-настоящему понимать Пьеретту Амабль. - Дайте нам спокойно поговорить, - обратилась она к женщинам и молодым пикетчикам. Послышался недовольный ропот. - Мы не на общем собрании, - добавила Пьеретта, - а на рабочем заседании стачечного комитета. В зале стало тихо. - Кто вам прислал эти газеты? - обратилась она все так же мягко к Филиппу. - Мой отчим Валерио Эмполи. - И это он отчеркнул заметки синим карандашом? - Да, - сказал Филипп. - Видите, он совсем запутался, - закричал Миньо. - Только что говорил, будто он сам отчеркнул. - Он говорит правду, - спокойно сказала Пьеретта и обернулась к Филиппу. - Ваш отчим ничего больше не поручил нам передать? - Нет, ничего, - ответил Филипп. - Ну что ж! - сказала Пьеретта. - Нам остается только поблагодарить вас за оказанную услугу. Она протянула Филиппу руку. Филипп поднялся и крепко пожал ее. Пьеретта ответила пожатием. - До свидания, Филипп Летурно, - произнесла она. - Еще раз спасибо. И она снова улыбнулась. - Спасибо, - сказал Филипп. - Большое спасибо! Он повернулся и вышел. Круг работниц и пикетчиков разомкнулся и пропустил его. Ропот смолк. - Ты что-нибудь поняла во всей этой истории? - спросил Шардоне у Пьеретты. - Поняла только одно, что в АПТО творятся странные дела. - А еще что? - Я же не специалистка по финансовым вопросам и не берусь тебе объяснять, почему банк Эмполи, который до сих пор контролировал АПТО, вдруг саботирует операцию, затеваемую Обществом, и даже дает нам в руки оружие против себя. По-моему, в этой истории важно только то, что противоречия в лагере противника, уже позволившие нам восстановить единство трудящихся Клюзо, теперь помогает нам укрепить наше единство. - Но к нам подослали провокатора, - проворчал Миньо. - А ты какого мнения об этом Филиппе Летурно? - спросил Шардоне Пьеретту. - Характера у него нет никакого, но добрых намерений достаточно, - ответила Пьеретта. Они снова внимательно перечитали заметки, принесенные Филиппом. - А кто нам поручится, что эти сведения соответствуют истине? - спросила Луиза Гюгонне. - Во всяком случае, на первый взгляд они весьма правдоподобны, - возразил Шардоне. - Рабское повиновение приказам американского посольства вполне в духе нашего правительства. - Надо использовать эти материалы для листовки, - сказала Пьеретта, - и объяснить как можно яснее... - Нет, - прервала ее Луиза Гюгонне. - Это уже будет политика. - Да разве АПТО не из политических соображений проводит увольнение рабочих? - спросил Шардоне. - Если бы экспорт паровозов не был запрещен... - Но кто же поручится, что эти сведения верные? - воскликнул Миньо. - А мы сошлемся на источники, - сказал Шардоне. - Мы-то за эти материалы не отвечаем, ведь это их пресса, - подхватила Пьеретта. - Все равно, - упорствовала Луиза, - мы должны вести дело так, чтоб каждый сразу понимал: стачечный комитет политикой не занимается. Пока шел спор, Пьеретта уже начала писать. "ПОЧЕМУ АПТО УВОЛЬНЯЕТ РАБОЧИХ? Шелк-сырец слишком дорог, говорит АПТО и уверяет, что работает себе в убыток. Между тем в августе месяце Народный Китай предложил АПТО шелк-сырец. Почему же этот шелк-сырец не попал во Францию? Ответ на вопрос дает нам газета, орган хозяев..." - Не поможешь? - обратилась ко мне Пьеретта. - Ведь это по твоей части. Мы сели за работу. В эту минуту вернулся Кювро. - Майор Визиль, - объявил он, - отказывается прийти. - А я что говорил! - торжествующе воскликнул Миньо. - Видите, Визиль совсем отходит от нас. Старик Кювро лукаво оглядел присутствующих. - Мне показалось, - произнес он, - что наш Визиль готовит маленькую, так сказать индивидуальную, демонстрацию в своем обычном духе. - Ладно, - сказала Пьеретта, - расскажи все, что тебе известно. - Ничего он мне не говорил, - ответил Кювро и подмигнул Пьеретте. - Расскажешь потом, - согласилась Пьеретта, - только смотри не забудь. - Знаете что, - вдруг сухо произнес Шардоне. - У вас здесь, на мой взгляд, довольно странные методы работы. - Мы работаем с теми товарищами, какие у нас есть, - возразила ему Пьеретта. - Это ведь не коммунисты из романа. - Значит, ты берешь на себя ответственность за действия твоего Визиля? - спросил Шардоне. - Вот узнаю, тогда и скажу. - Ну ладно, поступай как хочешь, - ответил Шардоне. - Но помни - ты отвечаешь. Пробило семь часов. Стачечный комитет работал с утра. Работа эта состояла в спорах, в улаживании вдруг возникающих конфликтов, в принятии быстрых решений. К вечеру у членов стачечного комитета начало подниматься глухое раздражение друг против друга. Шардоне наблюдал это уже не раз. - Давайте спокойно обсудим вопрос, - предложил он. Но в эту самую минуту возвратился Жаклар. Автомобиль он поставил у дверей кабачка. - Ну, какова программа действий на вечер? - осведомился он. Предвиделось немало разъездов. Пьеретте и Миньо необходимо было выступить в Турнье и Бийоне - небольших промышленных городках, расположенных в соседней долине, - и поговорить там с рабочими. А Шардоне собирался поехать в окружной центр выступить у металлургов: надо было призвать рабочих присоединиться к завтрашней демонстрации в Клюзо. Кроме того, требовалось доставить текст новой листовки в Гренобль в типографию, а готовые листовки привезти обратно в Клюзо этой же ночью. Решили, что Жаклар отвезет Шардоне в центр и оттуда проедет в Гренобль, а Миньо доставит на своем мотоцикле Пьеретту в Турнье, отправится в Бийон, выступит там и на обратном пути захватит Пьеретту. Жаклар и Шардоне сразу же уехали. Пьеретта задержалась, так как ей пришлось давать указания насчет завтрашней демонстрации. В восемь часов явился Красавчик. - Чем я могу вам помочь? - спросил он. - Сиди смирно, - посоветовал старик Кювро. - Зачем давать полиции такой козырь в руки? Они же тебя сразу вышлют... - Porca miseria! - воскликнул Красавчик. - Раз в жизни в Клюзо зашевелились, а вы хотите, чтобы я сидел сложа руки. И он обвел присутствующих лукаво-торжествующим взглядом, прищурив левый глаз, совсем как прежде. Красавчику поручили обойти тех, кто работал на электрифицированной железнодорожной ветке, и пригласить их принять участие в завтрашней демонстрации трудящихся Клюзо. Пьеретта проводила его до дверей. - Только смотри, будь осторожен, - сказала она, - жандармы за тобой следят с тех пор, как мы поселились вместе. - А когда ты вернешься? - спросил он. - Поздно вернусь, мне нужно провести собрание в Турнье. - Кто же тебя отвезет? - Ну конечно, Жаклар, - ответила она. - Как всегда. Всего десять минут назад я собственными ушами слышал, что Пьеретту в Турнье отвезет Миньо. Да и Жаклар уже уехал и вернется только к утру. Меня в высшей степени озадачила ложь Пьеретты. Но я давно не виделся со своими друзьями и не знал еще, что Красавчик ревнует Пьеретту к Миньо. СРЕДА В среду, во второй половине дня, как стало известно впоследствии, начальник канцелярии министра внутренних дел позвонил в Лион к Валерио Эмполи. Он сообщил Эмполи о полученных от префекта донесениях, сигнализирующих о том, что в Клюзо рабочие сильно возбуждены вследствие массовых увольнений, предпринятых АПТО, и что лично он опасается, как бы не произошли досадные инциденты завтра, во время торжественного открытия цеха "РО". - Префект - социалист, - ответил Эмполи. - Он переоценивает своих друзей из "Форс увриер", которые тоже втянулись в драку. - Вы можете поручиться нам, что во время церемонии не произойдет никаких инцидентов? - Я ни за что не могу поручиться, - ответил Эмполи. - Поддерживать порядок не мое дело. Пусть ваши люди выполняют свои обязанности. Но начальник канцелярии настаивал. Само собой разумеется, министру известно о тех прискорбных обстоятельствах, которые вынудили АПТО уволить сорок процентов наличного состава рабочих, хотя, откровенно говоря, можно было бы действовать не так грубо. Но, принимая во внимание идущие сейчас переговоры, будущую международную конференцию, было бы желательно во избежание инцидентов отложить торжественное открытие цеха "РО". Потом, когда волнение уляжется... когда ясно будет значение великолепной "Рационализаторской операции"... короче, мы были бы весьма благодарны АПТО, если бы по причинам каких-нибудь технических неполадок церемонию отложили. Валерио Эмполи отверг благой совет. Министр, без сомнения, поймет, что невозможно выставлять в качестве причины технические неполадки. Это бросило бы тень на кадры АПТО в тот самый момент, когда Общество ведет, как то известно правительству, переговоры, и крайне щекотливые переговоры, с весьма влиятельными американскими фирмами. Через полчаса банкира Эмполи вызвал: к телефону начальник канцелярии министра промышленности. Он сообщил, что непредвиденные обстоятельства помешают его патрону прибыть завтра в Клюзо, как предполагалось ранее, и что, исходя из всего вышеизложенного, будут приняты кое-какие меры с целью убедить мистера Джонатана Джонстона, американского представителя в ОЕЭС [Организация европейского экономического сообщества] отложить свою поездку. - Я жду мистера Джонстона с минуты на минуту, - мягко возразил Эмполи. - Он уже выехал из Парижа на машине и скоро будет в Лионе. Сегодня вечером я буду иметь честь принимать его у себя. И я охотно передам ему сообщение министра. Но буду вынужден объяснить (этого требует престиж АПТО), что торжественное открытие цеха откладывается из страха перед демонстрацией рабочих. Будет неплохо, если американцы получат лишнее доказательство того, что чрезмерная грубость при осуществлении тех или иных начинаний приводит во Франции к самым прискорбным последствиям... и может только усугубить их непопулярность, на что они и так уже сетуют. - Хорошо, я доложу министру, - сказал начальник канцелярии. Через четверть часа состоялся третий телефонный разговор, аннулировавший два предыдущих. Министр промышленности прибудет в Клюзо, как и обещал, никаких инцидентов не произойдет. Порядок поручено поддерживать соответствующим властям. Тем временем министерство внутренних дел вновь связалось с префектом, а тот в свою очередь успел переговорить с мэром города Клюзо, комиссаром полиции и жандармским капитаном. Все были настроены гораздо менее пессимистично, чем утром. Мэр-социалист, прошедший на выборах как кандидат антикоммунистической коалиции, владелец картонажной мастерской, расположенной выше Клюзо по течению Желины, где было занято пятьдесят рабочих, уверял, что префект и его осведомитель, жандармский капитан, преувеличивают серьезность положения. - У нас в Клюзо, - заявил он, - имеется всего три коммуниста, с которыми приходится считаться: рабочий Кювро, почтовый инспектор Миньо и одна женщина по фамилии Амабль. Засадите их троих за решетку, и, ручаюсь, никаких инцидентов не произойдет. Комиссар полиции придерживался того же мнения. Уроженец Юга, недавно назначенный в Клюзо, он пребывал в уверенности, что городок погружен в спячку. "Это не то что у нас... там бы уже давно все разнесли в щепы". - Если засадить вожаков, никто не шелохнется, - подтвердил он. Предлог было найти нетрудно. Ночью на кладбищенской ограде, идущей вдоль шоссе, по которому должны были проследовать гости на открытие цеха "РО", появилась надпись: "US go home". Префект решил просить прокуратуру начать следствие по поводу "порчи общественных сооружений" и немедля подписать ордер на арест Кювро, Миньо и Пьеретты Амабль. - Пообещайте им, - сказал он комиссару полиции, - что вы их послезавтра же выпустите на свободу, если торжественное открытие цеха "РО" пройдет без инцидентов. Затем для предотвращения возможных неприятностей он договорился с полковником "отрядов республиканской безопасности", чтобы в Клюзо послали солидный отряд охранников. Мадам Эмили Прива-Любас гостила в Америке у своей золовки Эстер Дюран де Шамбор. Натали уже несколько дней как вернулась в Лион. Никогда еще у нее не было такого свежего цвета лица. Она не разлучалась с отцом. Во вторник они провели вечер в Шарбоньерском казино, играли в баккара. Натали сидела, отец стоял за ее стулом, положив руку ей на плечо. У обоих был очень довольный, счастливый вид, и все смотрели на них. Натали сорвала баснословный куш, играла она азартно, держала банк по восемнадцать раз; кругом удивлялись, что при такой дерзкой игре ее не оставляет удача. За каждым ее ходом следили затаив дыхание зрители, потом вдруг раздавался гул восхищения. Никто уж больше не верил зловещим слухам, ходившим о банке Эмполи, про который стали поговаривать, что он не сегодня-завтра попадет под контроль американского концерна. Впрочем, эти слухи не принимались всерьез, ибо за три столетия Флоренция, Лион, Париж, Гамбург и Лондон прониклись убеждением, что банкиры Эмполи непобедимы. В среду Эмполи угощал Джонатана Джонстона обедом в самой интимной обстановке; за отсутствием мачехи обязанности хозяйки исполняла Натали. Подали раков, привезенных из Нанта, кнели из домбской щуки и карпа в сухарях, прибывшего из Дофинэ. - По нашему лионскому обычаю, - пояснила Натали, - сначала полагается подавать овощи и рыбу, а потом жаркое. - О-о! Будем покоряться, - сказал американец, - будем хранить наши очаровательные провинциальные обычаи. Вот у нас, американцев, на Юге... Затем подали нежнейшую пулярку с трюфелями. Джонатан Джонстон столько же понимал в вопросах производительности труда, сколько Филипп Летурно в вопросах выработки шелка. Его назначение в ОЕЭС было мелкой взяткой при заключении сделки между двумя металлургическими трестами. Но, будучи чиновником более добросовестным, чем Филипп, он прочел несколько книг по технологии, несколько трудов по "геополитике" и в соответствии с ними составлял свои доклады. У него хватало догадки замечать во Франции только те факты, которые подтверждали две-три идеи, приятные государственному департаменту, и развивать эти идеи в итоговой части своих обзоров. Начальство находило, что у него хороший стиль, ибо он умея, патетически восхваляя великое прошлое Франции и заявляя о своем глубоком уважении к стране "столь высокой культуры", вместе с тем подвергать беспощадной критике французские методы труда; в его докладах почти ничего не приходилось подправлять перед тем, как показывать французским министрам. Он был еще молод, лет тридцати, и ему предрекали блестящую будущность. По-французски он не понимал ни слова. Сначала он досадовал на это обстоятельство, но со временем сумел обратить свое незнание в принцип: в наше время, когда Америку все настойчивее станут призывать к leadership [руководство (англ.)] делами всего мира, чиновник государственного департамента рискует оставаться вечным учеником, если он вздумает изучать языки всех стран, куда его будут посылать с дипломатическими поручениями; лучше уж отказаться от таких попыток раз и навсегда. Он был "весьма счастлив" попасть в общество таких французов, как господин Эмполи и его дочь, в совершенстве изъяснявшихся по-английски. Натали надела очень простое, изысканно скромное черное платье от Скьяпарелли "для интимных званых обедов". Виски она выпила в меру и была ошеломительно остроумна, рассказала множество забавных историй о нравах на острове Капри, о Сен-Жермен-де-Прэ, о гамбургском зоологическом саду и о гостеприимстве шотландских рыбаков. "Вот настоящая французская девушка", - думал Джонстон. Когда пили коньяк "Наполеон", Эмполи объяснил, что коньяки можно по-настоящему выдерживать только в бочонках, сделанных из каштана определенной породы, которая встречается лишь в двух-трех коммунах Лимузина. Американец решил использовать эти сведения для своего ближайшего доклада как типичный образец тех познаний, где французы непобедимы и чему следует у них поучиться. От коньяка Джонстона под конец развезло. Его отвели в спальню, серую с розовым, и он заснул под картиной Мари Лорансен. Эту подробность он отметил в своем ближайшем письме к невесте. О "Рационализаторской операции Филиппа Летурно" вопрос не поднимался. - Я терпеть не могу, когда говорят о делах, - сразу же предупредила Натали. Валерио Эмполи только любезно улыбался. - Завтра вас ожидает в Клюзо такой радушный прием, - сказал он, - какой можно найти лишь у жителей наших гор. СРЕДА, ВЕЧЕРОМ Филипп ушел из стачечного комитета глубоко потрясенный. Пьеретта Амабль вступилась за него вопреки всем и против всех. Вот что было для него самым главным. Он хотел было зайти в соседнее кафе, подождать, пока она выйдет на улицу, и поговорить с ней. Но ему стало страшно, как бы его не приняли за шпика. Да и что он мог ей сказать? Он с завистью смотрел на молодых пареньков, которые имели право находиться близ рабочего штаба; Пьеретта иногда подзывала то одного, то другого, просила отнести пакет, сходить за кем-нибудь; эти юноши поглядывали на него с подозрением. Он дошел до берега Желины и долго бродил по набережной. Все его мысли вертелись вокруг великого события: "Пьеретта Амабль относится ко мне с уважением и не стесняется выразить его перед всеми своими товарищами. Напрасно я поддавался отчаянию. Красавчик совершенно справедливо боится, что он для нее только поденщик в любви, - так оно и есть. Эта женщина будет моей". Мало-помалу он взвинтил себя и пришел в то исступленное состояние, о котором мы знаем из его писем к Натали. Около восьми часов вечера он сел за столик в кафе на площади нового города, именовавшейся площадью Франсуа Летурно: она находилась между зданием фабричной конторы и главными воротами фабрики. На площади уже натягивали парусиновые навесы и устанавливали фанерные стенды для передвижной выставки американских профсоюзов. Вокруг поставили защитную цепь охранников. Поодаль кучками стояли рабочие и смотрели на эти приготовления. Филипп заказал себе коньяку и принялся писать пространное письмо Натали, думая, что она еще не уехала из Сестриера. В половине девятого поблизости затрещал мотоцикл, Филипп поднял голову: Миньо с Пьереттой, сидевшей позади него на багажнике, медленно проследовали мимо цепи охранников, дважды объехали всю площадь и остановились около группы рабочих; Пьеретта им что-то сказала, а потом мотоцикл двинулся к мосту, перекинутому через Желину справа от здания конторы. Протарахтев по деревянному настилу моста, мотоцикл помчался через поле и скрылся из глаз. Но по усилившемуся реву мотора Филипп догадался, что мотоцикл поднимается по откосу, который выходил за городом прямо на Гренобльское шоссе. Филиппа кольнуло, когда он увидел Пьеретту в столь близком соседстве с Миньо. Но он не придал этому большого значения. Было вполне естественно, что накануне боя два руководителя делают смотр своим войскам. Филипп заказал вторую рюмку коньяку и снова принялся за письмо. К десяти часам он уже выпил шесть рюмок коньяку. Организм его не был так проспиртован, как у его сводной сестры, он не чувствовал томившей Натали потребности глотать водку с первой минуты пробуждения. Он мог прожить "всухую" весь день, не испытывая от этого особых неудобств. Но вот уже несколько недель, как положение изменилось: стоило ему выпить рюмку, его тянуло выпить вторую, а за ней третью и так далее до потери сознания. В тот вечер, когда в кафе зашли Визиль и Красавчик, он еще сохранял контроль над собой, за исключением непреодолимого желания пить рюмку за рюмкой. Красавчик остановился на минутку около него, пожал ему руку. - Пьеретта вернулась? - спросил Филипп. - Собираешься еще кого-нибудь разоблачить? - спросил смеясь Красавчик. - Может, и собираюсь, - ответил Филипп и, похлопав ладонью по исписанным листочкам, лежавшим перед ним на столе, добавил: - Пытаюсь разгадать подлые замыслы АПТО. - Если разгадаешь, - сказал Красавчик, - расскажи об этом Пьеретте завтра утром. - А сегодня нельзя? - Она поздно вернется, уехала в Турнье, будет выступать там на собрании рабочих. Филипп покачал головой. - Как же она ночью оттуда поедет? По такой дороге опасно на мотоцикле ехать - темно. - Она в автомобиле поехала, Жаклар ее повез в своей машине, - сказал Красавчик и, отойдя, сел за столик с Визилем. "Значит, она солгала ему, - тотчас подумал Филипп. - Неужели он прав, ревнуя ее к Миньо?" Он попытался продолжить письмо к Натали, но не мог сосредоточиться. Да и все, что он написал, потеряло теперь всякий смысл. Воображение рисовало ему, как Пьеретта и Миньо несутся по шоссе. Ему вспомнилось, как один из его школьных товарищей, долговязый Рип, у которого был свой мотоцикл, рассказывал, будто толчки и тряска мотоцикла возбуждают женщин до безумия. "Они сами умоляют меня остановиться и готовы отдаться в придорожной канаве", - уверял Рип. В другом углу кафе Визиль о чем-то шептался с Красавчиком. Потом схватил сифон с содовой водой, нажал клапан и пустил струю в пол. Красавчик расхохотался и хлопнул Визиля по плечу. Филипп заказал еще рюмку коньяку. А на листке письма к Натали он написал вдоль страницы: "Да как же Пьеретта может целоваться с этим гнилозубым Миньо? Неужели ей не противны его зловонное дыхание, его нечистая кожа? У Красавчика по крайней мере хоть свежий цвет лица и губы как вишни. Но когда в женщине заговорит похоть, разве для нее имеет значение цвет лица?.." Красавчик подозвал официантку и расплатился. Потом широким жестом протянул руку Визилю, как будто хотел сказать: "Согл