удовой ее стаж в АПТО исчислялся тридцатью годами; в ожидании остальных она надела на нос очки, разложила на столе марки, ведомости, подписные листы. Миньо перечитывал вступительное слово, которое он набросал заранее. Пьеретта сидела возле печурки, зябко кутаясь в большой черный шерстяной платок. Пробило десять - ни один приглашенный еще не явился. Казначейша дремала, опустив голову на сложенные на столе руки. Пьеретта упорно молчала. Миньо ходил взад и вперед по комнате, заложив руки за спину. После десяти явилась молоденькая работница. Она осторожно приоткрыла дверь, боясь потревожить собравшихся. Пьеретта молча вскинула на нее глаза. - Извиниться пришла, - пояснила работница. Но, окинув быстрым взглядом комнату, добавила: - Ага, вы уже кончили. Казначейша проснулась. - Подожди меня, - сказала она работнице, - пойдем домой вместе. И обе женщины вышли из комнаты. - Почему товарищи перестали ходить на собрания? - спросил Миньо. - А я почем знаю? - ответила Пьеретта. Она сидела все в той же позе у печурки, по-прежнему кутаясь в черный вязаный платок. - А тебе не кажется, - начал Миньо, - что с тех пор, как ты живешь с Бомаском, товарищи уже не так тебе доверяют, как прежде. Ведь вы не женаты. Я-то, конечно, знаю, что вы все равно что муж и жена. Но не забудь: ответственный товарищ обязан быть безупречным и в личной жизни. Пьеретта вдруг вскочила со стула. - Идиот, - бросила она Миньо. - Ты окончательно стал идиотом. И быстрым шагом вышла из комнаты. На следующий день после окончания смены Маргарита поджидала Пьеретту у дверей цеха. Взявшись под ручку, они вместе пошли домой. Против обыкновения Маргарита была на редкость молчалива. "Каких еще глупостей она натворила, - думала Пьеретта, - должно быть, что-нибудь уж совсем из ряда вон выходящее, раз она мнется и молчит". - Мне нужно с тобой поговорить, - вдруг произнесла Маргарита... И она запнулась. "Так я и знала", - подумала Пьеретта. Ее подружка, несмотря на солидный жизненный опыт, отличалась поразительным легкомыслием. Большинство ее любовных приключений оканчивалось для нее печально. Пьеретта всякий раз удивлялась, как это воспоминание об операционном столе не отбило у Маргариты раз навсегда охоту заводить романы. Поэтому она прижала к себе локоть Маргариты и заглянула ей в лицо, стараясь облегчить трудное признание. - Ты на меня ужасно рассердишься, - начала Маргарита. - Ну говори, говори уж, - ласково отозвалась Пьеретта. Пожалуй, впервые в жизни она испытывала чувство такой щемящей нежности к своей подруге. Много есть в Клюзо, да и вообще на белом свете товарищей, хороших товарищей, есть товарищи чуть похуже, есть совсем плохие, и, наконец, существуют просто изумительные люди, которых Пьеретта не знала или видела только мельком, о чьих подвигах читала в книгах и газетах. Но подруга у нее одна-единственная, и это - Маргарита. И до чего же прекрасно иметь подругу. - Я боюсь, что тебе будет больно, - сказала Маргарита. - Да говори же, - ласково настаивала Пьеретта. - Ну ладно, тогда слушай, - решилась Маргарита. - Я сегодня попросилась, чтоб меня перевели в цех "РО". Пьеретта молчала. - Я знаю, что это нехорошо с моей стороны, - продолжала Маргарита. В конце июня, когда пошли разговоры о "РО", Пьеретта несколько раз во время перерыва проводила беседы. Она предупреждала своих товарок, что дирекция приложит все усилия, лишь бы перетащить в цех "РО" любую из них. "Наш цех единственный, где каждая работница обслуживает только один станок, - поясняла она, - недаром наш цех зовут "стальным". И верно, он стальной, не сгибается, да и только, к великому огорчению Нобле и дирекции. Но помните, нас будут пытаться разъединить. Впрочем, решайте сами". Работницы единодушно уверяли, что откажутся от всех возможных предложений. Цех дружно охранял свою коллективную честь, завоеванную годами борьбы. - Пойми, - говорила Маргарита, - нет, ты пойми, не могу я больше здесь киснуть. Дядя и тетка, видно, никогда меня в Париж не вызовут. Не верю я больше их обещаниям. Их надо поставить перед свершившимся фактом. А в цехе "РО" я за три месяца прикоплю тридцать тысяч франков. С этими деньгами можно ехать в Париж, а там будет видно. Пьеретте исполнилось только двадцать пять лет, но за ее плечами было восемь лет профсоюзной и политической борьбы. Предательство как таковое уже не потрясало ее теперь. Давно прошли и те времена, когда она чуть не заплакала, узнав, что великий Горький, великий писатель, свято веривший в счастливое будущее человека, самый любимый ее писатель, по доброй воле взял себе псевдонимом слово, означающее горечь. Она молча слушала Маргариту, только уголки губ чуть-чуть опустились книзу; ничем больше не выразила она своих чувств. - Ты меня презираешь? - допытывалась Маргарита, она ждала упреков, уговоров, но только не этого молчания. - А что ты будешь делать в Париже с тридцатью тысячами франков? - спросила Пьеретта. Она даже не огорчилась, она только всем существом своим почувствовала, что очень устала, устала сильнее, чем вчера, чем позавчера, чем за все эти дни, посвященные борьбе, исход которой вдруг показался ей таким далеким, таким бесконечно далеким, что у нее потемнело в глазах и она пошатнулась. - Что с тобой? - испуганно проговорила Маргарита. - Да что с тобой? - Ничего, - ответила Пьеретта. - Ты же знаешь, что я беременна. В то же самое время Миньо вышел из почтового отделения и направился домой. Но по дороге он решил посмотреть, как идут приготовления к торжественному открытию цеха "РО". Бывший Сотенный цех был построен Франсуа Летурно на купленном у муниципалитета участке земли вдоль левого берега Желины. Новый цех отгородили от реки стеной, по гребню которой натыкали осколки бутылок. Такой оградой была обнесена вся территория фабрики. Мимо цеха шла внутрифабричная дорога, по которой курсировали грузовики, доставлявшие изделия из цеха в цех. Начальник отдела рекламы АПТО приказал снести ограду перед фасадом цеха. По обе стороны образовавшегося прохода воздвигли пилоны, а между ними протянули длинное коленкоровое полотнище, на котором огромными буквами, в рост человека, было выведено: РАЦИОНАЛИЗАТОРСКАЯ ОПЕРАЦИЯ АПТО - ФИЛИППА ЛЕТУРНО В цехе были распахнуты обе высокие и широкие двери, на одной красными буквами по белому фону было написано "Вход", а на другой "Выход". Жители Клюзо по приглашению администрации группами стекались посмотреть на переоборудование цеха, они проходили по всему корпусу - от двери с надписью "Вход" до двери с надписью "Выход", - куда вела специально проложенная дорожка, по обе стороны был натянут канат, выкрашенный в алый цвет. Для инженера Таллаграна, руководившего всеми работами, построили специальную конторку - всю стеклянную, высоко поднятую над полом и похожую на корабельную рубку. Техники - американцы и немцы - распоряжались установкой оборудования. Девицам, которые с утра до вечера вертелись у окрашенного в алый цвет каната, они говорили по-английски и по-немецки всякие гадости, а те хихикали, считая, что с ними заигрывают. Отрезок дороги, лежащий между цехом и площадью, перекопали под сад. Мадам Таллагран в вельветовых брюках, в ковбойке, с сигаретой в зубах командовала целым отрядом садовников. В память "Маленького арпана господа бога" Кодвила, который супруга инженера прочитала захлебываясь, она потребовала, чтобы вдоль всей стены посадили вьюнок; приглашенный специально для этого случая агроном объяснил ей, что, если бы даже сюда свезли удобрения со всего света (он прекрасно знал, что АПТО не постоит за десятком килограммов суперфосфата, но количество в данном случае не играло роль), - даже вопреки успехам, достигнутым агробиологией в деле повышения плодородия почвы, вьюнки все равно не успеют обвить стену ко дню открытия цеха: вьюнки полагается сажать весной. Пришлось помириться на цветущих олеандрах. Их привезли на грузовиках из садоводства; если зарыть кадки в землю, никто даже не догадается, что они выросли не здесь, у стены, прямо в грунте. Как только кадки были зарыты, их обложили кругом кусками дерна, дерн укатывали, поливали, подстригали. Ответственной за газон назначили Раймонду Миньо. Ничего не подозревавший муж вдруг заметил в цветнике свою жену, которая командовала садовниками и в подражание мадам Таллагран тоже надела вельветовые брюки и тоже не выпускала сигарету изо рта. Миньо схватил ее за лямку комбинезона и закричал: - Какого черта ты здесь делаешь? Раймонда резко вырвалась из рук мужа. Она была куда сильнее его. - Сам не видишь? - огрызнулась она. - Мадам Таллагран попросила всех женщин доброй воли помочь ей. Ты посмотри только, какой шик! - добавила она. - Траву и ту пересаживают, будто какие-нибудь орхидеи... На них оглядывались. Раймонда вызывающе смотрела на мужа. Она решила пойти на любой скандал, ибо всей душой, безоговорочно примкнула к лагерю мадам Таллагран, уже подходившей к супругам с фальшиво-равнодушным видом, примкнула к лагерю важных дам Клюзо, которые наконец-то снизошли до нее. И Раймонда злобно, дерзко захохотала. - Я же для твоих товарищей рабочих стараюсь, - съязвила она. - Как видишь, им ни в чем не отказывают. Может быть, среди цветов они будут лучше работать, перестанут лодырничать... Мадам Таллагран тоже засмеялась. Садовники захихикали - они презирали и ту и другую, - но Миньо вообразил, что они издеваются над ним: хорош секретарь секции, который не способен внушить уважение к рабочему классу даже в своем собственном доме. Он повернулся и поспешил к Пьеретте. Когда Пьеретта вошла в столовую, Красавчик уже сидел в плетеном кресле. Он вскинул на нее глаза и тут же потупился, но Пьеретта успела уловить его затуманенный, словно подернутый дымкой взгляд и поняла, что это означает: ведь и ее родной отец к концу жизни начал пить. Вот уже две недели Пьеретта подозревала, что Красавчик пьет, но только сейчас ее догадки превратились в уверенность, и она упрекнула себя, что раньше не обратила на это внимания. Впрочем, она была, пожалуй, удивлена: уж очень не вязалось представление о пьянстве со всем его обликом. - Почему ты пьешь? - в упор спросила она. - Каждый развлекается, как может, - ответил Красавчик. - Что это ты себе в голову забрал? - сказала она. Пьеретта говорила с Красавчиком тем самым тоном, с теми же интонациями, как некогда говорила ее мать со своим мужем, тоном терпеливой сиделки, которая, даже падая с ног от усталости, все-таки жалеет своего больного. Женщины Клюзо с самого рождения знают, как нужно обращаться с пьяницей. Фабричный цех, фабричная контора, звонок к мадемуазель Летурно, неприветливый поселок, прилепившийся к голой скале, муж, который вдруг запил, - все это было здесь, в Клюзо, тесно связано одно с другим, и надо было ко всему этому приспособиться, чтобы существовать. - Что это ты выдумываешь? - спросила она. Как раз в эту минуту вошел Миньо. - Прости меня, Пьеретта, - быстро проговорил он. - Прости. Я вчера вечером действительно не то сказал. - Значит, одумался все-таки, - отозвалась Пьеретта. - Не имею я права вмешиваться в личную жизнь других, раз у меня самого черт знает что творится. И Миньо в двух словах рассказал Пьеретте, что Раймонда, как он сейчас имел случай убедиться, добровольно трудится для открытия цеха "РО". - Все женщины - шлюхи, - вдруг заметил Красавчик. - Моя-то, во всяком случае, шлюха, - охотно подтвердил Миньо. - Нет, все, - настаивал Красавчик. - Не обращай на него внимания, - посоветовала Пьеретта, - он пьян. Миньо поочередно взглянул на обоих. - Ах вот оно что, - запинаясь, пробормотал он, - значит, и вы, вы тоже... Он круто повернулся и подошел к окну. Разодранные ветром тучи цеплялись за голые вершины гор. Моросило. Мимо окна в полном составе проследовала рабочая семья, возвращавшаяся с осмотра цеха "РО"; впереди, заложив руки за спину и сердито хмурясь, шагал муж, в двух шагах позади плелась жена с четырьмя малышами. Меньшой, не поспевая, спотыкался и хныкал. Из-за угла выскочил фабричный грузовик, подняв колесами фонтаны грязи. Рабочий остановился и пустил вслед шоферу ругательство. Потом зашагал дальше, еще больше ссутулясь, еще сильнее нахмурившись. Жена вытерла забрызганное лицо тыльной стороной ладони. - Не могу я больше жить в этой дыре! - вдруг воскликнул Миньо. - Все женщины - шлюхи, - повторил Красавчик. - Уж поверь мне, Миньо, я-то знаю, что говорю. Миньо снова перевел взгляд с Красавчика на Пьеретту. - Значит, и вы тоже... - горько произнес он. И он вышел из комнаты, не прибавив ни слова. - Что это вчера у вас такое произошло? - спросил Красавчик. - Почему он вдруг решил у тебя прощения просить? - Я тебе завтра скажу, когда ты проспишься, - ответила Пьеретта. - Не нравится мне твой дружок Миньо, - вдруг заявил Красавчик. - И ты тоже ему не особенно нравишься, - сказала Пьеретта. - Не желаю... Пусть этот тип к нам больше не ходит, - упорствовал он. - Я здесь у себя дома, - отрезала Пьеретта. Красавчик вдруг поднялся с кресла. - Я сейчас тебе покажу, - проговорил он, - как у нас в Италии обращаются с такими, как ты. Пьеретта шагнула вперед и приблизила свое лицо к его лицу. - А ну, иди проспись! - проговорила она, указав на дверь спальни. Глаза ее горели. Никогда еще Красавчик не видел у нее таких огромных, таких черных глаз. - Прости... - начал было он. - Иди сейчас же спать, - произнесла Пьеретта. Цепляясь за стулья, Красавчик побрел в спальню. На пороге он обернулся. - Не могу я, - проговорил он, - не могу я больше жить в этой дыре. - А я могу? - закричала Пьеретта. - А я могу? Ты хоть раз подумал - неужели я ради собственного удовольствия убиваю свою молодость, стараюсь хоть немного встряхнуть людей, которым на все наплевать. Красавчик вошел в спальню. Пьеретта захлопнула за ним дверь. Потом открыла окно и облокотилась на подоконник. Разорванные ветром тучи низко нависли над городом. Надвигалась ночь. Большинство лавочек было уже заперто. Только в окнах кафе, откуда вырывался неясный гул голосов, светились огни. Пьеретта вздрогнула. Она подошла и приоткрыла дверь в спальню: Красавчик в пиджаке и в ботинках лежал на кровати и громко храпел. ЧАСТЬ ПЯТАЯ 1 Торжественное открытие цеха "РО АПТО - Филиппа Летурно", а также передвижной выставки американских профсоюзов было назначено на последний четверг октября. В понедельник почти все рабочее население Клюзо получило заказные письма на бланке со штампом "АПТО, Главная дирекция, город Лион". Почтальоны до самого вечера разносили адресатам письма. Сорок процентов этих посланий содержало увольнительные извещения, остальные сообщали о сокращении рабочих часов с сорока до тридцати двух и даже до тридцати часов в неделю. ВТОРНИК, УТРО Утром во вторник большинство рабочих и работниц, занятых в первую смену, собрались у фабричных ворот за полчаса до гудка. Полученные накануне письма переходили из рук в руки. Раньше срока явились и служащие, хотя увольнение их почти не коснулось. Но каждый вышел из дома с мыслью поскорее увидеть сослуживцев, посоветоваться, узнать, что происходит и чего еще следует ждать. Служащие быстро проходили в маленькую калитку рядом с главными воротами. И, очутившись в помещении, сразу же подбегали к окнам, следя за все увеличивающейся толпой рабочих. Только накануне вечером Нобле получил из Лиона от главной дирекции специальное извещение, где без всяких комментариев сообщалось о предстоящих увольнениях и сокращении рабочих часов. В контору он прибежал в семь часов утра. До половины восьмого он три раза подряд звонил в Лион, но все три раза ему отвечал только швейцар. - Может быть, лучше сейчас открыть ворота, - посоветовала секретарша, которая тоже явилась в контору спозаранку. - Пока они окончательно не разбушевались... Обычно ворота открывали в семь часов пятьдесят минут, по первому гудку, а запирали в восемь часов две минуты, сразу же после второго гудка. Опоздавшие проходили через калитку, предназначавшуюся для служащих, и горбун вахтер пробивал их карточку. Нобле пожал плечами. Он в десятый раз перечитывал список уволенных и ничего не понимал. Ведь всего три дня назад он виделся с Нортмером и тот даже не счел нужным поставить его в известность. Рабочие толпились в самом конце площади, ближе к городу. Механики и слесари разбились на маленькие группы, чернорабочие держались все вместе. Все остальное свободное пространство заполнили женщины. С десяток молодых людей стояли, опершись на рамы велосипедов - они еще не успели завести их в гараж, - и болтали с работницами. Гул голосов становился все громче. Когда промелькнула фигура инженера Таллаграна, руководившего цехом "РО", кто-то улюлюкнул. И тут же вся площадь заревела: - Ро-ро-ро! - орали женщины. - О-го-го! - не отставали от них мужчины. - Ро-ро! Го-го!.. - все слилось в оглушительный и нестройный рев. Служащие бросились к окнам. Пьеретта Амабль явилась ровно в семь сорок пять вместе с делегатами слесарей и чернорабочих, которые зашли за ней домой. Рабочие расступились, давая им дорогу. В толпе заговорили: - А ведь она права оказалась, предупреждала нас тогда. Какая-то женщина крикнула: - Даешь польскую забастовку! - Польку танцевать захотелось, - крикнул из толпы какой-то озорник. Но никто не засмеялся шутке. Снова все стихло. Луиза Гюгонне примчалась на велосипеде, но против обыкновения не свернула в гараж, а, отчаянно сигналя, стала пробираться сквозь толпу к Пьеретте Амабль. Четыре делегата - две женщины и двое мужчин - быстро обменялись мнениями о происходящем. - Видно, АПТО окончательно потеряло голову, - сказала Луиза Гюгонне, беря Пьеретту под руку. - Погоди, мы им покажем, что мы не робкого десятка, - добавила она. Вокруг них образовался кружок. Люди прислушивались к разговору делегатов, стараясь поймать хоть слово. Отчаянно завыл гудок, и горбун распахнул ворота. Несколько рабочих вошло в фабричный двор, но толпа осталась на площади. Пьеретта, Луиза Гюгонне и еще два делегата быстро наметили план действий. К ним присоединились делегаты других цехов. Когда раздался второй гудок, какая-то девушка бегом бросилась к фабрике. Но никто не последовал ее примеру. Горбун взялся рукой за створку ворот, однако не закрыл их. Группа делегатов пересекла площадь и направилась к воротам. - Сейчас будет митинг, - говорили они на ходу рабочим. Делегаты поднялись на три ступеньки, которые вели к воротам, и обернулись лицом к толпе. - Говори первая ты, - обратилась Пьеретта к Луизе Гюгонне. - Нет, ты говори, - возразила та, - они тебя хотят послушать. Толпа действительно скандировала: - Пье-ре-тта! Пье-ре-тта! Пьеретта сделала рукой знак, что сейчас будет говорить. Все замолкли. - Товарищи, вот что решили наши делегаты, - начала она. - Сейчас мы разойдемся по своим рабочим местам... - Нет, нет! - раздались крики. - ...и соберем все письма, извещающие об увольнении и сокращении часов работы. Вы вручите письма своим цеховым делегатам. - Стачка! Стачка! - кричали в толпе. - Собрав письма, - продолжала Пьеретта, - ваши делегаты направятся в дирекцию. Тем временем каждый цех решит, считает ли он необходимым немедленно начать стачку. А в одиннадцать часов все соберутся здесь, на площади. К одиннадцати часам сходились рабочие второй смены, так что время было выбрано удачно. В этот час все рабочие собирались на территории фабрики. В толпе раздались рукоплескания. - И тогда, - продолжала Пьеретта, - вы скажете своим товарищам из следующей смены, чтобы они не ходили в цех. Снова рукоплескания, еще более оглушительные, чем в первый раз. - В одиннадцать часов, - продолжала Пьеретта, - ваши делегаты здесь же на площади дадут вам отчет о переговорах с дирекцией. И тогда мы все вместе решим, какой нам следует дать ответ. Послышался одобрительный гул. Слово взяла Луиза Гюгонне. - Профсоюз "Форс увриер", - начала она, - целиком присоединяется к ВКТ. Мы все вместе пойдем в дирекцию... - Ты ведь еще ни с кем из нас не посоветовалась, - запротестовал другой делегат "ФУ", столяр, который, как говорили, состоял в наушниках у Нобле. - У-у-у! - заулюлюкала толпа. Столяр пожал плечами и направился к дверям цеха. - Всем собраться здесь в одиннадцать часов, - крикнула Луиза Гюгонне. - И вот вам мой совет, начинайте стачку немедленно. Ее слова тоже были встречены взрывом аплодисментов. Горбун куда-то исчез, и, лишь когда рабочие разошлись по цехам, он запер ворота. Было уже восемь часов тридцать минут. Пьеретта обошла всю фабрику и только тогда заглянула в свой цех, "стальной" цех, где было принято единодушное решение - бросить работу. Когда она пробиралась между станками, работницы кричали ей вслед: - Привет Пьеретте! Пьеретта, держись! Не сдавайся! Мы все тебя поддержим! Затем делегаты отправились в контору. Теперь их было уже четырнадцать человек. И по каменной лестнице они поднялись твердым, уверенным шагом. Инженер Таллагран и Гаспар Озэр, начальник отдела рекламы АПТО, приехавший в Клюзо в связи с торжественным открытием цеха "РО", сидели в кабинете Нобле. Нобле первый услышал топот ног поднимающихся по лестнице делегатов. Недаром он проработал в АПТО тридцать пять лет. Опытным ухом, только по шагам делегации, он безошибочно определял степень накала возмущения на фабрике. - Ну, на сей раз, - обратился он к обоим инженерам, - придется туго. - И, повернувшись к секретарше, приказал: - Немедленно впустите их. Пьеретта положила на письменный стол Нобле пачку заказных писем. - Рабочие отказываются принимать их в расчет, - твердо произнесла она. Нобле пожал плечами. - Я сам знаю не больше вашего, - проворчал он. Он не скрывал, что не был извещен о предстоящем сокращении, и, вынув бумаги, которые были вручены ему лишь накануне, заявил, что готов присоединить их к письмам, принесенным делегацией. С семи часов утра, добавил Нобле, он пытается связаться по телефону с главной дирекцией, только что он застал господина Нортмера, который подтвердил приказ об увольнениях, но не пожелал ничего объяснить. - Хорошенькую же вы затеяли операцию, нечего сказать, - заявила Луиза Гюгонне. - Другого выхода нет, - живо перебил ее Таллагран. - Ведь фабрика в теперешних условиях работает в убыток. Все население Клюзо в конечном счете выиграет от этой реорганизации и т.д. и т.п. - А пока что вы нам прикажете жрать? - спросил кто-то из делегатов. - А что будет с нашими детьми? - подхватил делегат христианского профсоюза. Остальные делегаты не вмешивались в беседу, ожидая, что скажет Пьеретта. Пьеретта сказала всего несколько слов: - Мы не принимаем ни увольнений, ни сокращенной недели. И мы посоветуем нашим товарищам объявить стачку и не прекращать ее до тех пор, пока АПТО не откажется от своих решений. Нобле бессильно махнул рукой. - Не советую валять дурака, - проговорил инженер Таллагран, - только зря себе лоб разобьете. - Прошу прощения, - перебил его Нобле, - но вести переговоры с рабочими - это моя прямая обязанность. - А что думает по поводу действий АПТО директор по кадрам? - спросила Луиза Гюгонне. - Он спит, - ответил Нобле. Нобле уже посылал курьера за Филиппом, но тот даже не отпер дверь, ничего не стал слушать и крикнул сквозь закрытые ставни: "Оставьте меня в покое". Пьеретта молча взглянула на делегатов, и они вышли из конторы. Как только за делегацией захлопнулась дверь, Нобле заявил инженерам: - Необходимо отложить открытие цеха "РО". Таллагран горячо запротестовал, упрекнул Нобле в мягкотелости, в "попустительстве подстрекателям". Не дослушав его, Нобле обратился к Гаспару Озэру: - Увольнение рабочих за три дня до торжественного открытия нового цеха фактически является провокацией, в которой я не могу принимать участие. Если дирекция будет настаивать на своем, я не поручусь, что в четверг не начнется настоящая драка... Я-то, слава богу, знаю здешний народ. Гаспар Озэр принял сторону Нобле. Он был даже склонен преувеличивать важность событий. Весь подготовленный им спектакль пойдет насмарку. Он ломал себе голову, зачем дирекции понадобилось вводить в его пьесу еще такой момент, как волнения рабочих. Вместе с Нобле они снова позвонили Нортмеру и объяснили ему положение дел: в десять часов утра большинство рабочих уже прекратило работу и так далее. - Открытие состоится в назначенный день, - ответил Нортмер и повесил трубку. Как только делегация вышла из конторы, Пьеретта вдруг сказала: - Что-то есть хочется. - Наконец-то! - обрадовалась Луиза Гюгонне. Прежде чем пойти по цехам, они завернули в ресторанчик позавтракать и выпить по стакану красного. - А тебя наш народ любит, - сказала Луиза. "И правда любит", - подумала Пьеретта. Товарищи, которые еще вчера избегали оставаться с ней наедине, опасаясь вопросов, требующих прямого и точного ответа: "Что ты сделала, чтобы помешать "РО"? На какой день ты назначила собрание?" - те самые товарищи сегодня утром первые пришли к ней, сами попросили ее взять их судьбу в свои руки. - Народ верит партии, - ответила Пьеретта. - И тебе тоже, - добавила Луиза. "И это верно", - подумала Пьеретта. Еще недостаточно быть дисциплинированным членом партии и повторять лозунги, чтобы увлечь за собой массу. Надо делом доказать, что ты тверд духом. И Пьеретта порадовалась, что всегда была тверда духом. - Ребята тебе доверяют, - настаивала Луиза. - Это верно, - согласилась Пьеретта. Обе ели теперь в сосредоточенном молчании. Совсем неплохо передохнуть и набраться сил перед боем. - А твой макаронщик все еще пьет? - спросила Луиза, которая знала все, что делается в городе. - Нет, - сказала Пьеретта. С того самого вечера, когда неделю назад Красавчик сказал: "Не желаю больше видеть у нас Миньо", он вдруг бросил пить. И тогда же перестал встречаться с Филиппом и ни разу не заглянул в кабачок. Вечерами Пьеретта читала, а он мастерил миниатюрный кораблик. Время от времени он вскидывал на нее сумрачный взгляд, но она не подымала глаз от книги. Говорили они мало и ни разу даже намеком не упомянули о своей первой "семейной сцене". Хотя Пьеретта скрыла происшедшее от Миньо, он и сам больше к ним не заглядывал. - Нет, - повторила Пьеретта, - не пьет. - (Женщины в Клюзо без малейшего стеснения говорят друг с другом о таких вещах.) - И все-таки он какой-то странный. Луиза кинула на нее быстрый взгляд. - Потом я тебе все объясню, - произнесла она. - Что ты мне объяснишь? - заинтересовалась Пьеретта. Луиза снова взглянула на Пьеретту и, не отрывая от нее своего взгляда, сказала: - Красавчик - славный малый. Вот он увидит, какая ты, боевая, и образумится. - Ведь я всегда была боевая, - сказала Пьеретта. - Надо всем вместе в бой идти, - отозвалась Луиза. Они поговорили о стачечном комитете, который создавался по их инициативе. Пьеретта тоже заказала вина. Уже давно она не чувствовала себя такой бодрой. В одиннадцать часов она выступила перед тысячной толпой, собравшейся на большой площади у ворот фабрики. Она указала на непосредственную связь, существующую между открытием цеха "РО", выставкой американских профсоюзов, политикой правительства, находящейся в зависимости от Соединенных Штатов, и увольнениями. За утро в цехах успел назреть гнев, и Пьеретта сказала также и об этом, ибо знала по опыту борьбы, что осознанный гнев вдесятеро усиливает его накал, Она предложила "бастовать до победного конца", а также призвала все население Клюзо принять участие в демонстрации против торжественного открытия цеха "РО", назначенного на четверг, и объявить бойкот американской выставке. Примерно то же самое повторила и Луиза Гюгонне. Каждое предложение делегаток встречалось одобрительными возгласами. После собрания с супругой инженера Таллаграна случился конфуз - ее освистали рабочие, и ей пришлось под дружное улюлюканье толпы покинуть на произвол судьбы отряд садовников, разбивавших под ее командой сад у цеха "РО". Толпа сорвала флаги и выворотила из земли кадки с олеандрами. Инженер Таллагран успел вовремя дать распоряжение вахтерам запереть двери нового цеха. Владелец кафе, где обычно происходили собрания фабричной ячейки, согласился предоставить большую комнату, смежную с залом, под помещение стачечного комитета; в комитет вошли представители всех профсоюзов, председателем его избрали Пьеретту Амабль. Пьеретта тотчас же расположилась за столом со всеми своими бумагами. В шесть часов явился Миньо. - Послушай-ка, что мы решили... - начала она. - Слишком спешишь, слишком спешишь, - удивленно заметил Миньо. - А главное, ни с кем не посоветовалась. Его тоже поразило, что увольнение произошло за три дня до торжественного открытия цеха "РО АПТО - Филиппа Летурно". - АПТО, - наставительно произнес он, - ведет себя так, будто само желает этих инцидентов. И не играем ли мы ему на руку? Почему, прежде чем начинать забастовку, ты не узнала мнения департаментского Объединения профсоюзов? Возможно, они располагают более полными сведениями, которых мы просто не имеем. - Самое главное то, что рабочие наконец объединились для защиты своих прав, - возразила Пьеретта. - Спешишь, спешишь, - с беспокойством произнес Миньо. - Ты обязана была посоветоваться с партийными организациями... - Да, мы спешим, спешит вся фабрика, - ответила Пьеретта. - И прекрасно делаем, что спешим. Если бы мы стали дожидаться до завтра, те, которые меньше прочих пострадали от махинаций АПТО, - короче, все ловкачи, все комбинаторы, чего доброго, передумали бы и отказались бы от борьбы: с какой стати, мол, рисковать всем и распинаться за своих товарищей? А теперь повсюду выставлены забастовочные пикеты, и даже последние трусы не осмелятся пойти против единодушно принятого решения. Сейчас мы сумели создать такое положение, при котором страшнее пойти против своего же брата рабочего, чем против хозяев; следовательно, сейчас даже трусость и та нам на руку. И Пьеретта в качестве доказательства своей правоты привела слова делегата христианского профсоюза, который только что обратился к ней с вопросом: "А ты не боишься, что, если мы устроим в четверг демонстрацию, АПТО ответит на это локаутом?" - Размышлял, как видишь, с самого утра, - продолжала Пьеретта. - Возможно, дирекция найдет средство оказать на него соответствующее давление. Он, конечно, в душе не прочь уклониться. Но его парни так воодушевлены нашим собранием и инцидентом, который произошел возле цеха "РО", что, если даже делегат "раздумает", за ним никто не пойдет. Пьеретта открыла школьную тетрадку, куда так и не занесла ничего после памятного разговора с Маргаритой. Своим ясным и убористым почерком она записала на чистом листке первые пункты плана: "Поставить в известность федерацию. Использовать для борьбы местную демократическую печать". - Ты бы не мог съездить в город на мотоцикле? - обратилась она к Миньо. - Хорошо, поеду, - согласился Миньо. - А потом зайдешь сюда, расскажешь, что думают товарищи. Если меня здесь не будет, загляни ко мне домой, в любой час. - Ладно, - ответил Миньо. Два этих задания Пьеретта объединила фигурной скобкой и приписала сбоку: "Ответственный: Миньо". "Срок отчета в проделанной работе: сегодня ночью". И ниже строчкой: "Мобилизовать для предстоящей демонстрации железнодорожников из Сент-Мари". - Можешь туда съездить? - спросила она Кювро, который, с самого полудня не покидал стачечного комитета. - Конечно, могу, - отозвался тот. - Сейчас и отправлюсь. Через пятнадцать минут идет поезд. Я всех парней из депо наперечет знаю... - Отчитаешься в проделанной работе завтра утром, - предупредила Пьеретта. Затем она записала: "Составление плакатов и листовок". - Этим я сама займусь, - произнесла она. - Но мне понадобится подпись Луизы и делегата христианского профсоюза. Она написала: "Ответственная: Амабль". Кювро направился к выходу. - По дороге загляни к Жаклару, - крикнула она ему вслед. - Предупреди его, что он нужен в стачечном комитете, - пусть приезжает со своим автомобилем. Надо отвезти сегодня вечером тексты плакатов и листовок в типографию А *... [демократическая газета округа (прим.авт.)] А завтра заехать за материалами. Она написала: "Ответственный за печатание плакатов и листовок, а также за транспорт: Жаклар". И строчкой ниже: "Расклейка плакатов". - Хорошо, чудесно, вполне с тобой согласен, - вдруг сказал Миньо. ВТОРНИК И СРЕДА Во вторник Филипп Летурно обнаружил среди адресованной ему тощей корреспонденции бандероль, в которой лежали два номера "Эко дю коммерс", финансового еженедельника. Филипп с удивлением взглянул на неожиданную посылку - впервые в его адрес поступало подобное издание. Две заметки были обведены синим карандашом. Первая в номере от 15 сентября: "СТРЕЛЯЙТЕ ПЕРВЫМИ, ГОСПОДА АНГЛИЧАНЕ! Переговоры, которые велись с начала нынешнего года между группой французских промышленников и финансистов и пекинским правительством, закончились в августе месяце договором о взаимных поставках. Китай обязался поставлять во Францию шелк-сырец в обмен на французские паровозы. Взаимные поставки позволили бы французской текстильной промышленности, работающей на натуральном шелке, преодолеть те трудности, которые она переживает с начала войны в Корее в связи со значительным повышением цен на шелк-сырец на мировом рынке. Но в результате протеста, заявленного посольством США, французское правительство запретило экспорт в Китай паровозов, поскольку они включены в список "стратегических материалов". Пекин незамедлительно передал заказ группе английских промышленников, которые с радостью ухватились за это предложение. Британское правительство не чинит препятствий поставкам". Вторая заметка в газете (от конца октября) гласила: "РАЗДОРЫ В АПТО Основные итальянские поставщики шелка-сырца прекратили поставки французскому акционерному обществу АПТО, которое, как стало известно, в связи с этим находится в затруднительном положении. По-видимому, это эпизод борьбы за контроль над АПТО между двумя конкурирующими группами: франко-английским банком В.Эмполи и Кo и американской группой Дюран де Шамбора, которая в течение последних лет приобрела несколько крупных пакетов акций АПТО и предполагает переоборудовать французские предприятия для выпуска искусственного шелка из сырья, поставляемого американскими фабриками". - Какой кретин мог вообразить, что меня интересует вся эта волчья грызня? - проворчал Филипп. Было уже два часа пополудни. Филипп только что встал с постели. Приходящую прислугу он отослал, даже не открыл ей двери. Теперь он старался спать как можно больше, в надежде хотя бы таким путем убить бесконечно длинные часы. Газеты он швырнул на полку книжного шкафа без дверец. Об увольнениях и стачке он еще ничего не знал. Вот уже целую неделю Красавчик не являлся на их ежедневные свидания, и Филипп выходил из дому только в кафе, где можно было поиграть в шары. Заведение это стояло в стороне от Клюзо, на Лионском шоссе, посещали его барышники, владелец скобяной давки и старшие мастера фабрики. В послеобеденные часы, когда посетителей не было, официантка принимала клиентов в зале второго этажа, облюбовав для этой цели диван, помещавшийся в уголке между буфетом в стиле Генриха II и креслом, обитым оливково-бурым плюшем. Филипп угощал хозяйку вином, играл в шары со старшими мастерами и в карты с барышниками. К закрытию кафе он каждый раз до того напивался, что хозяйке с официанткой приходилось отводить его домой, причем во избежание скандала и пересудов они выбирали самые глухие переулки. Официантке не исполнилось еще и восемнадцати лет, у нее было весьма заманчивое декольте и наглый взгляд. Филипп все чаще и чаще подымался в верхний зал. Это вдруг стало для него настоятельной потребностью. Девица вела себя с ним крайне грубо, бесцеремонно обшаривала и очищала его бумажник и карманы и притом непрерывно его поносила. Филипп бросался на нее, но, даже уступая ему, девица не прекращала брани и щипала его до крови. Филипп наслаждался, открывая в себе мужские достоинства. Вопреки мечтам наяву или, быть может, благодаря им он вдруг стал бояться, что очутится в дурацком положении, если Пьеретта в один прекрасный день приблизит его к себе, - словом, повторится та же история, в которой он в свое время с отчаянием и страхом признался матери, а она направила его к специалисту по психоанализу. Только во вторник вечером от одного старшего мастера он узнал об увольнениях и стачке. Но он уже достаточно выпил и выслушал это известие рассеянно. В среду его разбудил стук - это стучал дедушка в ставни окна, выходившего в парк. Валерио Эмполи с самого утра пытался связаться по телефону с Филиппом и в конце концов решился позвонить старику Летурно. Рассыпаясь в извинениях и любезностях, он попросил позвать к телефону пасынка. Филипп, как был в халате, пошел в "замок" и вызвал банк. - Ты прочел газеты, которые я тебе прислал? - спросил Эмподи. - Нет, - ответил Филипп. - А какие газеты? - Два номера "Эко дю коммерс". - Ах, эти. Да, прочел две заметки, отчеркнутые синим карандашом. - Вот именно, - отозвался Эмполи. - Надеюсь, эти заметки заинтересуют твоих друзей. - Каких друзей? - спросил Филипп. - Ну, этого почтового служащего и молодую женщину... - Ах да... - протянул Филипп. - Ты по-прежнему с ними встречаешься? - Ну конечно, - ответил Филипп. - Так вот что, - сказал Валерио, - если ты не желаешь показаться подозрительным в их глазах, советую тебе ничего не говорить о нашей теперешней беседе... - Не понимаю... - прервал Филипп. - Я говорю, чтобы не показаться подозрительным в их глазах. - А-а, - протянул Филипп. - Ну, как там у вас в Клюзо? - Плохо, - ответил Филипп. - Вот как? Последовало молчание. - Значит, до четверга... - Почему до четверга? - спросил Филипп. - Да как же... - сказал Эмполи. - Ах да... до четверга. - До четверга, - повторил Эмполи и повесил трубку. В продолжение всего разговора старик Франсуа Летурно не отходил от внука. - Из-за чего вы тут торгуетесь? - спросил он. - Я вовсе не торгуюсь, - ответил Филипп. - Я даже на это не способен. - Хорошенькое вы затеяли дельце, - яростно крикнул старик Летурно. Филипп пожал плечами. - Я никогда ничего не затеваю, - огрызнулся он. Дедушка оглядел его с головы до ног. - Уже полдень, - сказал он, - а ты еще до сих пор из ха" дата не вылез. Будь я хозяином, я бы тебя немедленно турнул, не посмотрел бы, что ты мой родной внучек. - Я бы вам только спасибо сказал, - ответил Филипп. - Ты лишь на одно способен, - продолжал старик, - морить голодом моих рабочих. - Ну знаете, и вы в свое время их поморили немало, - возразил Филипп. - Я? - закричал старик. - Я делом своей чести считал занять как можно больше рабочих рук. - Чем больше волов в стойле... - начал было Филипп. - А вы, - кричал дед, - вы лишь тогда успокоитесь, когда у вас на фабрике будут только машины и ни одного человека. - Однако ж, когда рабочие старели и вы не могли больше извлекать с их помощью прибыли, вы выгоняли их прочь, как отслужившую клячу гонят на живодерню. - А ты гонишь их на живодерню в расцвете сил, - орал старик. - Я?.. - сказал Филипп, отступая на шаг. - Я? - повторил он. - Я?.. Вы, значит, до сих пор не поняли, что я заодно с рабочими против АПТО. - А что ты для них сделал? - спросил дедушка. - Во всяком случае, не благодетельствовал им через свою сест