же совсем очумел от травки. - Что ты имеешь в виду? - заинтересовалась Джилли. - Понимаешь, по сравнению с ними мы - просто прирученные животные. Вот они - настоящие люди. Трахать и убивать. Если им что-то нравится, они это трахают. Если нет - убивают. - Очень романтично, - заметила Майя, скривившись. - У вас с Двейном много общего, Брюс. Вы должны быть вместе, - заметила Джилли. - Мне он действительно нравится. Он такой... крепкий, неразбавленный. - Брюс помолчал немного, а потом опять сказал: - Да. Трахать и убивать. - Перестань повторять одно и то же. - Майе эта сцена явно наскучила. - Девственницы бывают двух видов: некоторые обожают слово "трахаться", но вовсе не собираются этим заниматься, а другие ненавидят его, и очень хотят узнать, что это такое. Моя сестра относится ко второй категории. - Брюс! - Майя ужасно смутилась. А мне информация показалась весьма ценной. - Финн прекрасно знает, что я прав. - Насчет девственниц? Или ты насчет "трахать и убивать"? - Все, что я знал, это то, что если бы кто-нибудь узнал, что я девственник, я бы покончил жизнь самоубийством. - Это взаимосвязано. - Брюс и правда обкурился. - Я скажу тебе первому, если убью кого-нибудь. - Майе понравился мой ответ. Джилли посмотрела на часы. - Черт! Эта трава мне совсем мозги затрахала. И твоя мама меня убьет. - Мама должна была появиться дома через полчаса, а сейчас здесь было даже больше грязи, чем до того, как она пришла сюда убирать. Брюс ничего не сказал - он сидел, уставившись в пустоту. Он был первым человеком из тех, кого я знал, которому удалось на собственном примере доказать, что быть добрым - это круто. Пока Брюс пылесосил, а Джилли драила кухню, мы с Майей убирались в ванных комнатах и делали это так успешно, что у меня встал. Мы обменялись последним поцелуем, стоя рядом с унитазом, они с Брюсом ускакали домой, а он все еще стоял. Двейн появился на дороге как раз в тот момент, когда они исчезли из виду. Джилли обняла меня на прощание. Тогда он показал мне средний палец и проорал: - Ты у меня дождешься, пидарок! Но я только улыбнулся и помахал ему рукой. Когда мама пришла домой, я занимался тем, что любовался на приглашение, которое принесла Майя. Ей исполнялось шестнадцать, а ее дедушке - семьдесят четыре года. На толстой бумаге с золотым ободком по краю было написано каллиграфическим почерком: Мы рады пригласить Вас на торжественный обед по случаю... И только тут я заметил, кому именно было адресовано это письмо: Мистеру Финну Эрлу и доктору Элизабет Эрл Я знал, что она просто взбесится, когда увидит, что миф о французском враче обретает популярность. Кроме того, я вовсе не был уверен, что хочу, чтобы она тоже приходила. - Как прошел день? - устало спросила мама, из чего я сделал вывод, что сегодня на собрании алкоголиков ей пришлось делиться слишком многим. - Да, все хорошо. - Я рада, что настроение у тебя улучшилось. - К нам приезжали Майя и Брюс Лэнгли. - Что они хотели? - Просто в гости заехали. - Чудесно, что хотя бы одному из нас удалось добиться популярности. - Они пригласили меня на день рождения Майи и ее дедушки. Вечеринка состоится в Охотничьем клубе. Там танцы будут. - Мама пошла в кухню, и я похромал за ней на своих костылях. - Шутишь! - Мама была изумлена. - Ты, наверное, хотела сказать: "И зачем только ты им понадобился"? - Нет, что ты. Я просто удивилась. Но я очень за тебя рада! - Мама обняла меня. Она была рада, конечно, но я чувствовал, что ей неприятно, что ее обошли с приглашением. - Ты тоже приглашена, - я показал ей конверт. Она так обрадовалась, будто выиграла в лотерею. И даже не стала возмущаться из-за того, что ее именовали "доктором". - Ой, тут написано, что мы должны явиться в вечерних нарядах. - Ну и что? - Это значит, что нам нужно купить тебе смокинг. - А в чем проблема? - Да нет, все нормально. - Тут мама посмотрела на меня и даже отступила на один шаг назад. - Скажи честно: ты предпочел бы пойти туда один? - Вовсе нет. Вдвоем нам будет гораздо веселее. - Я, конечно, приврал немножко, но маме понравились мои слова. - Интересно, а мистер Осборн знает, что тебя пригласили? - Нет, лучше бы она осталась дома. 12 Когда мама пропустила очередное собрание Общества, на котором она должна была получить специальный жетон за то, что исправно посещала их сходки в течение тридцати дней, я понял, насколько серьезно она отнеслась к этому приглашению. В тот день она поехала в Нью-Йорк, чтобы купить платье и смокинг. Не то чтобы она собиралась прекращать борьбу с алкоголизмом, просто у нее были свои приоритеты. В Морристаун мама поехала на поезде, потому что у нее были только ученические водительские права, и ей казалось, что в отместку за то, что она пропускает собрание, судьба вполне может наказать ее, и ее машину остановят прямо границе штата Нью-Джерси. Ей хотелось, чтобы мы поехали вместе, но я отказался, напирая на то, что у меня болит нога. Она и правда болела, но дело не в этом. Мне было нужно остаться дома одному. Вчера вечером мне звонила Майя и пообещала, что придет ко мне в гости, и мы вместе посмотрим телевизор. Не надо думать, что в этом нет ничего волнительного - когда я сказал, что он сломан, она, глубоко дыша, сказала в трубку: "Ничего, найдем, чем заняться". Но когда мама уже уходила из дома, она позвонила опять, чтобы сказать, что миссис Лэнгли заставляет ее ехать в Мэриленд, чтобы узнать, примут ли ее в одну из тамошних школ для девочек, которой ее дед пообещал построить крытый манеж. Майя не хотела там учиться, потому что форма в этой школе была "дебильная", а преподаватели - лесбиянки и/или монашки. Я был потрясен. Не из-за лесбиянок, конечно, и не из-за взятки в виде крытого манежа, а из-за того, какие слова она нашла, чтобы попрощаться. "Целую крепко, мне пора бежать, Воздушный Король* меня ждет". <King Air - марка самолета>. Когда я спросил, кто такой этот Король, она только рассмеялась. Вот уж не думал, что у Финна Эрла появится девушка, а уж тем более, девушка, у которой был личный самолет. Мама вернулась из Нью-Йорка, нагруженная коробками и пакетами. Это был ее триумф. - Ты будешь таким хорошеньким! Она была в магазинах "Бергдорф Гудман" и "Сакс". Раньше-то одежду мне покупали на Канал-стрит. А еще один раз в год, перед началом учебного года, меня вели в магазин "Мейси" - если у бабушки было желание порадовать внучка. Я очень обрадовался. Но тут мама достала мое парадное облачение из коричневого бумажного пакета, на котором было написано "Магазин поношенных вещей Св. Анны". - Ты купила мне смокинг в секонд-хенде? - Я пришел в ярость. - Я его поглажу, и ты будешь выглядеть просто чудесно. - Вряд ли. - Мама вытащила смокинг, чтобы я его померил, но у меня не было желания этого делать. - Старый лучше, чем новый. - А я и не знал, что в магазине "Бергдорф Гудман" продают платья, которые уже кто-то носил. - Ты не понимаешь. Я вполне могла купить тебе новый. - Почему же не купила? - Потому что тогда все поняли, что у тебя не было смокинга, и что тебе пришлось бегать сломя голову, чтобы купить его. И, поскольку у тебя его не было, всем станет ясно, что ты никогда не бывал на званых обедах. - Какая разница, что им там станет ясно... - До этого момента я особо из-за этой вечеринки не беспокоился. - Будет лучше, если они будут считать, что для тебя это обычно дело. - Удивительное дело! Как это мама, считай, бывшая хиппи, так быстро узнала о том, как ведут себя богатые люди? Не у бабушки же она этому научилась. Может, это в Флейвалле по воздуху передается или в воде растворено? В любом случае, она меня вроде как убедила. Я примерил пиджак. Выглядел я неплохо, хотя и несколько старомодно, что ли. - Нафталином пахнет. - Пройдет до субботы. - Потом мама открыла еще одну коробку и вытащила оттуда пару лакированных ботинок, внутри которых лежали специальные распорки. - А что, в секонд-хэнде таких не было? - Новая обувь хорошо сочетается со старыми деньгами. 13 В пятницу в Флейвалль стали съезжаться люди, приглашенные на вечеринку. Проселочные дороги были забиты лимузинами, в которых сидели гости из города. Маленькие частные самолеты и вертолеты, прежде чем приземлиться на взлетную площадку у дома Осборна, кружили над нашим домом. Причем так часто, что у меня от них голова разболелась. Потом мама увидела в лесу каких-то людей с ружьями, и позвонила Гейтсу. После того, что со мной произошло, она остерегалась браконьеров. Тогда шеф полиции заехал к нам и извинился за то, что не оповестил нас о том, что до воскресенья усадьбу будут охранять люди из разведывательного управления. Мне стало смешно, когда я подумал, что вице-президент США будет лежать со своей женой в той же постели, где кувыркались Брюс с Джилли. Если бы я знал, что он приезжает не с женой, а с любовницей, то, наверное, развеселился бы еще больше. Люди продолжали прибывать и на следующий день. Все свободные спальни и домики для гостей в Флейвалле были до отказа забиты сливками американского общества. Джилли сказала мне, что пилотам пришлось селиться в гостинице в Морристауне, а водителям - в придорожном мотеле. Погода была такой жаркой и влажной, что уже утром в воскресенье даже стены домов покрылись испариной. Мама была в панике: у нее не было подходящего платья без рукавов. Поэтому она, закончив сеанс массажа у Осборна, специально поехала в магазин, чтобы купить подмышники. Мама явно собиралась поразить собравшихся. Когда я назвал их "подгузниками для рук" она захохотала и швырнула в меня один из них. Честно говоря, я и сам собирался их одеть. Если я начну потеть в своем новом старом смокинге, то сразу запахну нафталином. Но в пять часов вечера, словно по команде, холодный атмосферный фронт, идущий с севера, со стороны Канады, принес нам грозу. Проливной дождь шел недолго, но он успел прибить пыль и принести желанную вечернюю прохладу. Мама готовилась к вечеринке с мрачной неторопливостью гладиатора (прямо как в фильме про Спартака). Я услышал шум воды в ванной, а потом почувствовал запах пудры, которую она использовала лишь в особых случаях. Ее черное шелковое платье, похожее на кольчугу, было разложено на кровати. Рядом с ним лежал кружевной жакет (его рукава были набиты папиросной бумагой), чулки, прозрачные, как вуаль, и сумочка, слишком маленькая, чтобы вместить себя иное оружие, кроме губной помады. Пробыв в ванной добрых сорок пять минут, мама крикнула: "Финн, принеси мне пакет, который лежит в моей сумке". Я вспомнил, как прошлой осенью, когда она попросила меня принести ей шампунь, занавеска упала, и мне довелось увидеть ее голой. Мне не хотелось повторять этот опыт, поэтому в этот раз я не преминул постучать в дверь. - Entrez*. <Фр. - входите> - Я открыл дверь. - Какие мы стали вежливые! Я не стал ей напоминать о том, как она выскочила из душа. Мама уже надела черную комбинацию и туфли на высоких каблуках. Раньше она всегда потешалась над женщинами, которые носили такую обувь. - Круто. - Ее ресницы были густо накрашены сине-черной тушью, а щеки нарумянены так сильно, будто ей только что надавали пощечин. В семидесятые годы все так красились, но я никак не ожидал увидеть нечто подобное на лице своей матери. - Как ты считаешь, я не перестаралась? - Она, словно кинжал, зажала в зубах расческу. Одной рукой мама водила у головы феном, а в другой держала лак для волос. Ее волосы плохо поддавались укладке. Нана всегда с наслаждением говорила ей: "Как жаль, что ты унаследовала шевелюру своего отца". Дедушка был лысым. - Нет, просто ты выглядишь так... по-взрослому. А что там у тебя в сумке? - Достань сначала. - Я вынул пластмассовую трубку длиной в семь сантиметров. - Это еще что за штука такая? - Мое секретное оружие. - С изумлением наблюдал я за тем, как она начесала волосы себе на лоб, прямо как Казин Итт из семейки Адамсов. Я помог ей прикрепить булавками эту накладку на пару сантиметров выше линии, где начинали расти волосы. Затем она откинула голову назад. - Ну, как тебе? - Выглядело это так, словно она побывала у парикмахера миссис Лэнгли. - Красивая пышная прическа? Или некрасивая? - Нана обзавидовалась бы. - Именно это хотела слышать мама. - Тут ты прав. Надевая смокинг, я думал о Майе. Вообще-то, всю эту неделю, что бы я ни делал, я думал о ней - так с какой стати мне прекращать, надевая пиджак? Костыли мне были уже ни к чему; вместо них у меня появилась трость. Осборн передал мне через маму, что готов одолжить мне одну из своих, и я, при помощи того же посыльного, известил его о том, что принимаю его предложение. Она была сделана из китовой кости, а набалдашник у нее был серебряный. Кстати, нарвалы тоже относятся к исчезающим животным, которых так усердно спасал наш миллионер. Наверное, они ему чем-то не угодили, и он решил вычеркнуть их из списка. Что ж, я тоже иногда меняю свое мнение. Несмотря на то, что мы не были знакомы с мистером Огденом К. Осборном, из соперника он превратился в моего союзника. Чем больше мама проводила с ним времени (чем бы они с ним не занимались), тем больше времени я мог видеться наедине с Майей. Я по-прежнему жаждал узнать всю правду, какой бы отвратительной она не была (мне не верилось, что его доброта была бескорыстной), но теперь мое любопытство не подогревалось ревностью и бешенством. Мне было необходимо знать, что за тайные узы связывают мою мать с этим стариком. Узнав это, я бы мог сохранить этот секрет. Тогда бы я знал наверняка, что ничто не может разлучить меня с Майей. Что меня так в ней привлекало? Разумеется, я был полон вожделения к женщине, как и всякий мальчик-подросток, а тут возникла восхитительная возможность расстаться с веригами девственности. Но дело не только в этом. Майя сама меня выбрала, и это значило, что во мне действительно есть что-то особенное. С тех пор, как должно было состояться наше свидание у телевизора, которое ей пришлось отменить, она звонила мне по нескольку раз на день. Причем два раза - сидя в самолете, а один раз - из автомобиля. Они выехали из той школы в Мэриленде (даже миссис Лэнгли заподозрила, что там что-то не так) и направились в школу под названием Этель Уокерс, где Майе готовы были предоставить второй шанс в обмен на новую химическую лабораторию. По мнению ее дедушки, это больше похоже на акт благотворительности, особенно по сравнению с вымогательским предложением построить крытый манеж. Когда мы говорили по телефону, то начинали с фраз типа "Знаешь, я часто думаю о тебе". Затем накал усиливался, и мы уже не стеснялись шептать "Постоянно думаю о тебе", а потом и "Я по тебе с ума схожу". Наконец, мы дошли до того, что стали, словно в бреду, повторять друг другу хриплыми приглушенными голосами "Знаешь, ты мне правда нравишься". В основном я просто повторял ее признания, стараясь, чтобы это звучало убедительно. Но я знал, что говорю неправду. Мне эта девушка не просто нравилась, я был в нее безумно влюблен. Знаю, это смешно: что подросток знает о любви? Тем более, что я провел с ней часов восемь, не больше. Наивно, глупо... невозможно? Абсолютно верно. Но когда тебе пятнадцать с половиной лет, то ты обычно уверен, что отличаешься от других людей, и в каком-то смысле это действительно так. Из того, что она говорила, только одна фраза вызвала у меня подозрение в том, что что-то может пойти не так, как бы мне хотелось. Она спросила, люблю ли я танцевать. Я, разумеется, ответил, что обожаю. Соврал, конечно. По правде говоря, за всю свою жизнь я танцевал только с двумя женщинами, да и то это не считается, потому что это были мама и бабушка. Если бы дело было в танцах, я бы не беспокоился, потому что готов был любить все, что любит она. Даже трость меня не волновала - на самом деле, с ней я выглядел потрясающе, честно. Но новые бальные туфли стали для меня пыткой, к которой я готов не был. Здоровая нога была словно в тисках, а другая так распухла, что когда я втискивал ее эти лакированные клещи, у меня из глаз выступали слезы. Взяв в руки трость, я включил радио и, шаркая и прихрамывая, изобразил нечто вроде танца. Вилять задом, и вообще двигаться энергично, было совершенно невозможно: мне хотелось кричать от боли. Но когда я посмотрел в зеркало, то с удивлением увидел, что на лице у меня сияет улыбка, которая могла убедить любого, что никакого дискомфорта я не испытываю. Я знал, что вскоре увижу Майю, и что она ждет меня. И это придало мне такую веру в то, что меня ожидает блестящее будущее, что мне было абсолютно наплевать на то, что меня подстерегают какие-то трудности. - Финн, ты готов? - Почти. Мама завязала мне галстук, а я застегнул молнию на ее платье, и сказав, что она выглядит просто замечательно. Она в ответ назвала меня очень импозантным молодым человеком. Словно свингеры, прожившие в браке много лет, мы желали друг другу счастья, чтобы у нас самих появилась возможность испытать его с другими людьми. Празднество должно было начаться через пятнадцать минут. До Охотничьего клуба ехать было приблизительно только же. Мне уже не терпелось залезть в машину. Но мама сказала, что нам не стоит являться туда раньше других. - Почему это? - Тогда люди подумают, что нам не терпелось попасть на эту вечеринку. - Но я так и не понял, в чем дело. Поэтому она добавила: - Покури немного, расслабься. - Шутишь! - Я был здорово удивлен. Мне не разрешалось курить, пить и употреблять наркотики. Все остальное было позволено. - Я же знаю, что ты куришь, когда меня нет дома. - Я почувствовал приятное облегчение, поняв, что она не подозревает о двух других новоприобретенных пороках. Потом зажег сигарету и выпустил кольцо дыма - это Майя меня научила. - Ты вроде говорила, что бросила курить. - Пожалуйста, имей в виду, что я дала согласие на то, чтобы мы оба закурили только один раз, сегодня вечером. - Почему? - Потому что мы оба нервничаем. Машина Гейтса была припаркована на въезде к Охотничьему клубу. Он стоял в голове огромной очереди из "Мерседесов" и, сжимая в руке папку, внимательно вглядывался в лица людей, сверяя их фамилии с теми, что были у него в списке. Когда мы подъехали к нему поближе, он только улыбнулся и помахал нам рукой, словно мы были завсегдатаями. У дороги стояли горшки с пышно цветущими гардениями. Их специально привезли для Осборна из Флориды, чтобы их аромат освежал воздух, который и так был уже насыщен запахами духов. Над полем для гольфа клубился легкий туман, в котором летали светлячки. Закатное небо окрасилось в розовые и лиловые тона. Еще я увидел несколько оленей, которые невозмутимо поглощали свой ужин у одиннадцатой лунки, и кроликов, щипавших траву на опустевшем теннисном корте. В этом мире, в котором мне не приходилось бывать раньше, не могло произойти ничего плохого. А когда мы остановились у длинного дома с широким крыльцом (его спроектировал Стенфорд Уайт*, но я об этом, конечно, не знал), то парень, который занимался парковкой машин, открыл нам дверь и сказал, что рад видеть нас снова. <Знаменитый американский архитектор>. Тогда я почувствовал, что мы стали своими. В столовой подавали коктейли. Рядом с домиком стояла палатка размером с цирк-шапито, в которой все было накрыто для торжественного обеда. Когда мы присоединились к гостям, то внезапно были поражены странным шумом, который возник из-за того, что двести человек говорили одновременно. Знаете, бывало, заснешь с включенным телевизором, а потом проснешься среди ночи и не понимаешь, где ты находишься, потому что передачи показывать перестали, но зато слышны помехи. Конечно, так могло быть только до того, как появилось кабельное телевидение, и передачи стали транслировать круглосуточно. "Днем и ночью... ты у меня одна". Все это было так слащаво: оркестр, исполняющий сентиментальную песенку, подросток, привставший на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою подружку (это я о себе)... Банальщина в квадрате. Мама надела очки, надеясь, что сейчас перед ней появится Осборн. Ей тоже не удалось увидеть того, ради кого она сюда пришла. Тогда мы взялись за руки, и начали, извиняясь, протискиваться через толпу. Мы расхаживали по зале взад-вперед, так что официант, разносящий шампанское, спросил, не потеряли ли мы чего-нибудь. Не подумайте, что я ожидал, что Майя будет стоять у входа, поджидая меня, чтобы не пропустить тот момент, когда я войду в дверь, а потом заорет "Финн!" и пробежит через всю комнату, чтобы кинуться мне на шею, словно она не видела меня с тех пор, как два года назад меня бесплатно переправили во Вьетнам. Не то что бы мне это не понравилось. Просто я старался смотреть на вещи реалистично. Правда, старался. Я не видел ни Майи, ни Брюса, ни мистера Осборна, ни миссис Лэнгли. Мы стояли посреди толпы и делали вид, что нам очень весело. Казалось, все (кроме нас с мамой) друг друга знали, или, по крайней мере, знали хоть кого-нибудь. Мне так хотелось, чтобы меня хотя бы кто-нибудь узнал, что когда я увидел этого задаваку Иэна, который вполне мог бы носить лифчик, и блондинку-подружку Майи, что даже помахал им. И был просто счастлив, когда они помахали мне в ответ, пока до меня не дошло, что они подают знак кому-то, кто стоит за моей спиной. Даже мое унижение было каким-то фальшивым. Они смотрели сквозь меня. Меня просто не было. Я был невидим, и это ощущение мне совсем не понравилось. А мама так истерзалась, что когда кто-то позвал ее, назвав "доктором", она очень обрадовалась. Но потом она увидела, что это была Джилли. И тогда сказала только: - Не могла бы ты принести нам колы? - Джилли сегодня работала официанткой. - Привет, Финн. - Привет! Ну, как делишки? Подрабатываешь? - Когда я говорю, то всегда чувствую себя менее невидимым. - Что ни день, то новый доллар. - Мама же посмотрела на меня так, что мне стало ясно: говорить с прислугой - это еще более нелепо, чем ни с кем не говорить. Но меня это не беспокоило. По крайней мере, Джилли была рада меня видеть. - Ты Брюса видела? - Она с улыбкой обернулась: - Нет. И Майю я тоже не видела. - И ушла за колой. После того, как я поговорил с Джилли, которая меня явно знала, люди, стоящие рядом с нами, быстро окинули нас взглядом, стараясь сделать это незаметно. Те, что повежливее, отступили немного назад, чтобы посплетничать о нас. Я знал, о чем они шепчутся. И не надо думать, что это мое больное воображение. Один старикашка в темно-синем фраке даже не изволил понизить голос. С его плеча спадал шелковый шарф, и он, видимо, полагал, что похож на Эррола Флинна* - только у того уши не торчали из головы, словно сигнальные флажки. <Актер, звезда Голливуда 30-40-х гг. Его амплуа - романтичные и отважные герои в приключенческих и военных фильмах: "Капитан Блад" (1935), "Мятеж на "Баунти"" (1935), "Атака легкой бригады" (1936), "Принц и нищий" (1937), "Приключения Робин Гуда" (1938), "Пикирующий бомбардировщик" (1941), "Цель - Бирма" (1945), "Эта женщина из рода Форсайтов" (1949), "И восходит солнце" (1957), "Слишком много, слишком быстро" (1958) и др. Его имя в сознании американцев стало синонимом беззастенчивого прожигателя жизни и покорителя женских сердец>. - О, это Панацея Осборна. - Я смотрел прямо на него, но он и не думал затыкаться. - Как ты считаешь, он получил эту таблеточку по рецепту или она находится в свободной продаже? - А платит он ей за каждый оргазм? Или это почасовая оплата? - сказал второй болван. Когда они отсмеялись, кто-то добавил: - Слава богу, хотя бы на гавайцев они не похожи. Потом к ним подошла женщина с тоненькими ножками и животиком (наверное, у нее там гигантская печень) и присоединилась к беседе: - Вы что, опять рассказываете без меня сальные анекдоты? А ну-ка... Я знал, что у нас нет с этими людьми ничего общего, но не хотел уходить домой. - Что будем делать? - Улыбаться. - Мама сделала счастливое лицо. Выглядело это так фальшиво, что можно было подумать, что у нее во рту висит вешалка. - У тебя сигаретки не найдется, милый? - Милая, ты же знаешь, что найдется - ты сама мне их дала. - Она попыталась зажечь фильтр. Мне удалось избежать этой ошибки. Но не успел я поднести к сигарете зажигалку, как мама прошипела: - Пожалуйста, потуши сигарету. - Но ты же сама говорила... - Они могут это неправильно понять. - Они все поймут правильно. - Если ты хочешь пойти домой, то так и скажи. - Я ничего не ответил, так что она продолжила: - Мне нужно в туалет. Мама меня бросила. А моя нога меня просто убивала. Я стал осторожно пробираться в другую сторону зала, осторожно прокладывая себе путь среди танцующих пар, как вдруг тот старикашка, который веселился, называя мою мать "панацеей", наступил мне прямо на больную ногу. Сейчас он танцевал фокстрот с печеночной женщиной. Я завопил от боли. - Раненым не место на на танцах! - Он решил, что это очень удачное извинение. А я еще сказал этому старому козлу "Извините!", и после этого почувствовал себя еще хуже, чем раньше. У бара, который находился рядом с кухней, стояло два пустых стула. Я сел и, посмотрев на серебряные часы, висящие за стойкой, и подумал о том, о чем и речи быть не могло еще полчаса тому назад: "Если через десять минут она здесь не появится, я уйду домой". То есть, я рассматривал и такую возможность, хотя знал, что никогда этого не сделаю. Я чувствовал, как нога начала кровоточить в своей лаковой тюрьме. Если снять ботинок, то обратно он уже не налезет. Когда бармен спросил меня, что мне налить, я ответил: "Мне, пожалуйста, водку с мартини. Встряхните, но не смешивайте". Пытался пошутить. Никто не засмеялся, кроме чернокожего парнишки в новехоньком смокинге. На груди у него висел галстук-бабочка, такой огромный, что было похоже на то, что к его шее привязан голубь. Он фыркнул с таким выражением, будто это была очень глупая шутка. - С оливкой или с соломинкой? - Бармен подумал, что я серьезно. Странно: то ли это из-за смокинга я выгляжу старше, то ли он меня тоже не видит. - С оливкой. - Мартини я никогда не пробовал, а вот оливки любил. Кажется, я этого негритенка знаю. - Это довольно крепкий коктейль. - Одним глотком я осушил половину бокала, чтобы все знали, что и сам я - парень крепкий. Вспомнил! Я успел пробормотать "Ты же... сын шефа Гейтса, так?", и только потом почувствовал, как по моему пищеводу у меня прокатилась горячая волна. Я чуть не задохнулся. Когда он играл с футбольным мячом, то выглядел взрослее. - Это блестящее умозаключение основано на том факте, что он черный и я черный? - Он явно искал ссоры. Считай, меня уже побили. - Оно основано на том, что я видел, как ты забрасывал мяч в середину шины, когда твой отец привез нас в эту вонючую дыру. - Я закурил сигарету и отхлебнул мартини. Голова у меня кружилась. Надеюсь, я не выглядел так напряженно, как моя мама, которая стояла в одиночестве на террасе и курила одну сигарету за другой. - Ты, значит, антрополог? - Что? - Это мистер Осборн тебя так называет. Что это значит? - Это значит, что меня интересуют первобытные люди. - Ну, тогда ты сюда не зря приехал. - Ты же с ними дружишь, вроде? - В таких обществах обязательно должен быть хотя бы один негр, чтобы всем было ясно, что они свободны от предрассудков. А я его сын. - Он очень старался сделать вид, что это его ужасно бесит. Потом достал из кармана резиновый шарик и принялся его сжимать. - Мускулы тренирую. - Чтобы в футбол лучше играть? - Нет. Чтобы лучше играть на виолончели. - Ты не похож на виолончелиста. - А ты, видимо, чересчур подвержен действию стереотипов. Между прочим, я также играю на бас-гитаре. Очень душевно. Мы со Слимом организовали группу. - Он показал мне на четырех парней, которые устанавливали микрофоны и ударную установку под открытым тентом, который соорудили у дальнего конца бассейна, окруженного кабинками для переодевания. Олимпийские состязания проводятся в бассейнах поменьше, наверное. Слимом оказался тот малый, у которого прическа была в точности как у Вероники Лейк*. <Голливудская актриса с белокурыми длинными волосами>. Это он скакал на лошади и рассказывал, как угробил свой "Порше", после чего решил сменить алкоголь на препараты-антидепрессанты. Сын Гейтса представился Маркусом и пожал мне руку так сильно, что у меня душа в пятки ушла. - И как называется ваша группа? - "Ешь богатых". - Красиво. А ты почему сегодня не играешь? - Мистер Осборн хотел, чтобы я пришел на эту вечеринку и познакомился с каким-то толстосумом, который может помочь мне получить стипендию, чтобы поступить в Стенфордский университет. Я отлично играю в футбол, видишь ли. - Осборн не разрешил тебе участвовать сегодня в концерте? - Да нет, он их обожает. А отец считает, что если кто-нибудь увидит, что я играю вместе со Слимом, то меня навечно запишут в гомики. - Маркус попросил бармена налить ему колы. Тот, видимо, не имел ничего против того, чтобы наливать выпивку несовершеннолетнему, но вот прислуживать Маркусу было ниже его достоинства. Он был единственным чернокожим гостем на этой вечеринке, и поэтому ему пришлось три раза просить, чтобы ему налили эту долбаную кока-колу. Когда, наконец, бармен соизволил это сделать, он подал ему грязный стакан. - Что ж, благодарю вас. - Маркус произнес это таким тоном, будто послал его куда подальше, а потом раздраженно обратился ко мне: - Есть ли у тебя, как у антрополога, какие-нибудь вопросы? Возможно, я смогу на них ответить. - Да, есть парочка. - Забавно, черт побери, что со мной никто, кроме тебя, не хочет разговаривать. - Кто такие гавайцы? - Гавайцы... Какая сука тебе о них сказала? - Мой вопрос его просто взбесил. - Я слышал, как кто-то сказал, что бабушка того жирдяя гавайка. - Я указал на Иэна, который, набив рот, разговаривал с итальянцем. Они оба были одеты в смокинги и легкие брюки в полоску. - Засранец твоя Иэн. - И еще сегодня вечером кто-то сказал о нас с мамой: "хорошо, что они, по крайней мере, не гавайцы". - Это значит, что вы ветчины не боитесь. - Что? - Я абсолютно не понимал, о чем он говорит. - Так называют людей иудейского вероисповедания. - А я наполовину еврей. - Дедушка поменял фамилию, когда поступал в Йельский университет. Он был Эрленбергером, а потом стал просто Эрлом. - Я не хочу тебя обидеть. Но факт остается фактом. Они не хотят, чтобы все знали, что они антисемиты, и поэтому называют их гавайцами. - Больше он на меня не злился. - Слушай, ты же антрополог. Спроси меня еще что-нибудь. - Какая связь между ушами мистера МакКаллума и Двейном? - Ты смотри! Ты со всеми здешними засранцами знаком! Ты имеешь в виду этого МакКаллума? - Он ткнул пальцем в старика, который наступил мне на ногу, а до этого болтал всякие гадости о моей маме. - Да, этого. - Странно, что я не понял сразу, кто это может быть: эти уши трудно не заметить. - Ну, это старая история, очень старая. - Не забывай, что я антрополог. - И кто тебе ее рассказал? - Так, слышал от кого-то. - Я сделал вид, что прекрасно знаю, о чем идет речь. - Что ж, это правда. Двейн и Кэти - его внуки. - Маркус кивнул в сторону официантки, которую можно было бы назвать хорошенькой, если бы не характерные уши. - Пит тоже. - Он махнул рукой, указывая на лопоухого бармена, который не желал налить ему лимонада. - У них у всех матери работали горничными. Их называли "горничные по вызову МакКаллума". - Почему они все хотели переспать с ним? - Не все хотели. - Он что, насиловал их? - Мать Двейна он изнасиловал, это точно. Накачал ее наркотиками и взял силой. - Еще одно новое выражение. - Почему же его не судили? - У него же денег полно. Все, кто живет в Флейвалле - его кореша. Он самый богатый. Не считая Осборна. - Ужас. И что, он до сих пор этим занимается? - Я увидел, как этот мерзкий старый развратник похлопал Джилли по заду, когда она проходила рядом, толкая перед собой тележку с закусками. - Нет. Мать Двейна была последней жертвой. Благодаря Осборну это прекратилось. - А что именно он сделал? Маркус ссутулился, наклонился ко мне поближе и прошептал мне прямо в ухо (со стороны могло показаться, что он пытается продать мне наркотики): - Один здоровенный лысый черный парень вытащил его из машины в Ньюарке и надрал ему задницу. Но самое удивительное и неожиданное в этой истории - это то, что к тому времени, когда мистера МакКаллума выписали из больницы, этот негр уже стал шефом полиции города Флейвалля. - Маркус смотрел мне прямо в глаза. Мы стояли так целую минуту, а потом он весело расхохотался: - Здорово я тебя наколол! Ты ведь поверил во всю эту лажу, так? - И если бы он не смеялся так громко, мне было бы легче понять, что это сейчас он пытается меня обмануть. Я выглянул на веранду. Мама все еще стояла там. Ее трясло. У ее локтя на перилах стояла пепельница, в которой возвышалась кучка выкуренных наполовину сигарет. Она увидела меня, и вяло улыбнулась. Но потом выражение ее лица изменилось. Вдруг все вокруг принялись аплодировать. Я повернулся и увидел Огдена К. Осборна - во всем его великолепии. Вместе со всеми я стал подвигаться ближе к нему. Теперь он казался мне ниже ростом, добродушнее, холенее и старше, чем в тот раз, когда я видел его на кукурузном поле. Он был наряжен в белый галстук и фрак. В его желтых зубах был зажат мундштук из слоновой кости, в котором дымилась сигарета. У него был толстенький животик, красный нос, румяные щеки и белая бородка, как у ученого. С того места, где стоял я, он был похож на Санта-Клауса, который отправился поразвлечься во время законного отпуска. Гости так усердно хлопали в ладоши, что можно было подумать, что Осборн только что выиграл какие-то выборы. И он улыбался так, что сразу становилось ясно: в этой жизни он действительно выиграл - возможно, все, кроме выборов. Даже вице-президент ему аплодировал. Приветственные вопли, свист, слезы - кем все эти странные люди приходятся Огдену Осборну? Я подошел еще ближе, и услышал, как одна из женщин, стоявших в толпе, с голубыми волосами и желтыми бриллиантами, вздохнув, сказала: "Таких, как он, становится все меньше и меньше". Мне стало грустно. Когда видишь последнего представителя исчезающего вида, всегда бывает как-то не по себе. Майя стояла рядом с ним. Я смотрел на нее с противоположного конца комнаты, и она казалось мне непохожей на себя. Волосы у нее были украшены ниткой жемчуга, которая была свернута у нее на макушке, словно корона. Она надела туфли на высоком каблуке и шелковый двубортный смокинг кремового цвета. Благодаря этому ей удалось полностью затмить деда. Под пиджаком ничего не было, если не считать жемчужного ожерелья. Когда она поклонилась толпе, громко выражающей свое восхищение ее родственнику, все увидели ее грудь. Я бы предпочел, чтобы Иэн с итальяшкой стояли где-нибудь подальше, а не прямо в центре, перед ней. Маркус находился прямо за моей спиной. - Когда богатенькие девочки наряжаются, им никак не дашь шестнадцать лет, верно? - Он был прав. Кто-то сказал, что из Нью-Йорка специально привезли известного визажист (звали его Вэй Бенди, или что-то в этом роде), чтобы он помог ей подготовиться к празднику. Шрама теперь не было видно. Мне его не хватало. Теперь она выглядела так великолепно, что казалось, что таких красавиц на самом деле просто не бывает. Брюс обнимал свою мать за плечи. Он поднял ногу, чтобы продемонстрировать всем, что вместо брюк надел к своему смокингу саронг. Ему это действительно очень шло. Жена Осборна тоже была там. Майя уже предупредила меня, что она слишком часто делала пластические операции у одного известного бразильского хирурга. Старушка была тоненькой и бледной, словно засушенный цветок, и выглядела очень элегантно, но пугающе, словно хорошо сохранившаяся миленькая мумия. Большую часть года она проводила в Палм-Бич. Осборн поцеловал ее так, что можно было подумать, что она - его мать. Мне подумалось, что стоит подождать, пока семейка закончит свое представление, а уж потом подходить и здороваться с девушкой, которую я - идиот! - считал своей... ладно, проехали. Меня даже затошнило. И дело тут не только в мартини, который я выпил на голодный желудок. Я повернулся к ним всем спиной и взял с барной стойки фужер с шампанским. Мне хотелось надеяться, что когда я напьюсь, это сделает меня менее невидимым. Знаете, когда человек решает, что ему не помешает выпить или покурить (второй этап, благодаря Джилли, я уже прошел), чтобы найти свое место в жизни, которое он, кажется, потерял - это довольно значительный и запоминающийся момент. Правда, большинство людей так напиваются, что потом их тошнит, и они совершенно забывают о том, как в первый раз решили пересечь границу. Что касается меня, то я помню об этом только потому, что когда начал думать о том, что хорошо бы напиться (я даже не успел утолить свою жажду первым глотком шипучки), как услышал резкий свист, а потом вопль "Финн!". Это была Майя. Она стояла на стуле в другом конце зала, приложив руки ко рту и пытаясь перекричать музыку. Это было даже лучше, чем я мог себе представить, потому что это была ее мечта, а не моя. Многие даже танцевать перестали - а она спрыгнула со стула и побежала через комнату. Ей, видимо, было непривычно ходить на высоких каблуках, поэтому выглядела она очень трогательно. Все заулыбались и засмеялись, любуясь ее порывом. Они давали ей дорогу, и было слышно, как они шепчут друг другу: "Какая она хорошенькая... Просто прелесть. Но кто же этот счастливчик?". А когда гости увидела, что этот счастливчик - я, они немного насторожились. Почтенные матроны, которые были приглашены с дочерьми, недоумевали: "Интересно, что думает об этом ее мать? Странный выбор". А те, у которых были сыновья моего возраста, подумали о том, что их мальчикам не стоит мешкать с тем, чтобы пригласить маленькую Майю в Ист-Гемптон, или на виноградники. Впрочем, тогда я и понятия не имел, о чем могут помышлять те, кто живет в Флейвалле. Да меня это вряд ли бы заинтересовало, даже если бы кто-нибудь решил предупредить меня. Майя кинулась мне на шею. Она сделала это с такой уверенностью, что я чуть не потерял сознание от счастья. Нога у меня уже не болела. Шампанское было позабыто. Но когда она неверным, хриплым голосом медленно прошептала мне на ухо всего одну фразу, я думал, что точно лишусь чувств: "Я... люблю... тебя!". В том месте, где должен стоять восклицательный знак, она укусила меня за ухо. Когда она оторвалась от меня, на моем лице остался след от ее косметики. Я видел ее шрам. Она снова стала настоящей. И я сказал: "А я тебя еще больше люблю". Брюс стоял рядом с нами, но мне было все равно. Я был уверен, что она действительно любит меня меньше, чем я ее, но в тот момент это не имело никакого значения. - Это невозможно. - Она взяла из пепельницы мою сигарету, выпустила кольцо дыма и проткнула его пальцем. - Даже больше, чем больше. - Здорово, правда? - И Майя поцеловала меня прямо в губы. Ее не волновало, что кто-то может это увидеть. - Меня от вас тошнит, ребята. - Брюс сделал вид, что подавился чем-то и протянул руку, чтобы взять бокал. - Брюс ненавидит ПВП. - Это еще что? - Публичные выражения привязанности, мой дорогой Финн, - перевел он, здороваясь со мной за руку. - Сейчас ты так непохож на яномамо. - Зато Брюс стал туземцем, - сказала Майя, дернув его з