шний вечер был свободен, и он, вероятно, принял бы его приглашение, не заставь его секретарша ждать разговора. Повесив трубку, он вдруг почувствовал еще большую усталость и решил сейчас не звонить детективам, отложить до завтрашнего дня. Он ужасно удивлялся -- почему он так устал? Он даже не припомнит, когда так утомлялся к пяти вечера. Но он устал, в этом не было никаких сомнений. Может, все дело в возрасте? Он рассмеялся. Ему всего двадцать семь. Рудольф посмотрел на себя в зеркало. Ни одного седого волоска в гладко зачесанных черных волосах. Никаких мешков под глазами. Никаких признаков разгульной жизни или скрытой болезни на его чистой, с оливковым оттенком коже. Если он и перенапрягался, то это никак не отражалось на его моложавом, сосредоточенном, без морщин, лице. И все равно он чувствовал необъяснимую усталость. Не раздеваясь, он лег на кровать, собираясь подремать несколько минут до прихода Тома. Но сон не шел. Презрительные слова сестры, произнесенные накануне вечером, звенели в его ушах, этот звон он ощущал весь день, даже тогда, когда дискутировал с непокорными архитекторами. "Тебе вообще в этой жизни что-нибудь нравится?" Зачем ему защищаться перед ней? Ведь он мог сказать ей, что ему нравится работать, ходить на концерты, что он много, очень много читает, что ему нравится бегать трусцой по утрам, ездить на мотоцикле, ему нравится, да, на самом деле нравится смотреть, как мать сидит напротив него за столом, пусть неприятная, не могущая рассчитывать на его любовь, но все же живая, и сейчас она здесь, перед ним, и благодаря только его заботам не лежит в могиле или на койке в больнице для бедняков. Гретхен больна болезнью века. Все у нее строится только на сексе. Все посвящено яростной погоне за оргазмом. Она, конечно, может сколько угодно твердить, что это -- любовь, но слово "секс" куда более точный термин, насколько он, Рудольф, понимает. Насколько мог судить, то, что она называет счастьем, досталось ей очень дорогой ценой, за счет счастья других. Ну а эта взбалмошная рыжая женщина, цепляющаяся за него обеими руками, чтобы удержать возле себя, швыряющая в него стаканом со смертельной ненавистью в глазах только потому, что ей показалось мало двух часов в постели, хотя с самого начала было ясно, что они заключают между собой обычную сделку. А эта глупенькая девчонка, дразнящая его перед своими друзьями, заставлявшая его чувствовать себя перед ними неловко, словно он окоченевший евнух, а потом дерзко хватающая тебя за член при свете дня? Если секс или нечто похожее вот на такую любовь первоначально соединили его мать с отцом, то понятно, почему они превратились в двух обезумевших зверей в клетке в зоопарке, почему они пытались сожрать друг друга. Ну а возьмем семьи второго поколения, начиная с Тома. Какое же будущее ждет его впереди, в когтях этой вечно недовольно ноющей, жадной, безмозглой, абсурдной куклы? Или, скажем, Гретхен, считающая себя выше других, изнывающая от своей всепоглощающей чувственности, так ненавидящая себя за то, что побыла в объятиях разных мужиков, и удаляющаяся все дальше и дальше от своего никчемного, бездарного, обманутого ею мужа? Кто из них опускается до позорных сделок с детективами, подглядывания в замочную скважину, оплачиваемых услуг адвокатов развода -- он или она? Ну их всех к черту! -- подумал он. Беззвучно засмеялся. Уж очень некрасивое выражение пришло ему на ум. Зазвонил телефон. -- Мистер Джордах, к вам пришел ваш брат, он в холле. -- Попросите его подняться ко мне, наверх.-- Рудольф вскочил с кровати, расправил смятое одеяло. По какой-то неясной внутренней причине ему не хотелось, чтобы Том понял, что он валялся на постели, он, лентяй и сибарит. Торопливо собрав разбросанные по комнате чертежи, засунул их в стенной шкаф. В комнате ничего не должно быть лишнего, не надо подчеркивать, что он деловой человек, погруженный в большие дела. Раздался стук в дверь, Рудольф открыл ее. Ну, слава богу, он в галстуке, подумал Рудольф с облегчением, будто ему было небезразлично мнение портье и швейцара в холле. Пожав Томасу руку, сказал: -- Входи, входи. Садись. Хочешь выпить? У меня тут есть бутылка виски, но если хочешь чего-нибудь еще, могу позвонить и попросить принести. -- Виски достаточно,-- Том скованно опустился в кресло, его шишковатые, грубые руки опустились между ног, складки на пиджаке разгладились на могучих плечах. -- С водой? -- спросил Рудольф.-- Позвонить, принесут содовой. -- Ладно, с водой. Я произвожу впечатление нервной хозяйки, подумал про себя Рудольф. Он пошел в ванную комнату, чтобы разбавить стакан с виски водой из-под крана. Рудольф поднял свой стакан: -- Ну, твое здоровье! -- Твое! -- откликнулся Томас, жадно выпивая напиток. -- В утренних газетах хорошие отзывы о вчерашнем бое,-- сказал Рудольф. -- Да, знаю,-- ответил Томас.-- Читал. Послушай, Руди, для чего тянуть резину? -- Засунув руку в карман, он вытащил оттуда толстый пакет. Подойдя к кровати, разорвал его и высыпал его содержимое на одеяло. Из него посыпались денежные купюры. -- Что это, черт подери, ты делаешь, Том? -- удивился Рудольф. Он никогда не имел дела с наличными, редко носил в кармане больше пятидесяти долларов, и вот этот долларовый дождь, пролившийся на кровать в отеле, его обеспокоил, показался ему чем-то незаконным, словно дележ награбленного среди банды гангстеров в кино. -- Все банкноты по сто долларов.-- Томас, скомкав конверт, точным броском отправил его в мусорную корзину.-- Пять тысяч долларов... Эти деньги -- твои. -- Не понимаю, о чем ты. Ты мне ничего не должен. -- Это деньги за твое обучение в колледже, которого я тебя лишил по своей вине,-- сказал Томас.-- Будь они прокляты! Ну те, которые отец заплатил тем подлецам в Огайо. Я хотел вернуть их отцу, но когда приехал домой, то узнал, что он умер. Теперь они твои. -- Тебе они достаются большим трудом, потом и кровью,-- сказал Рудольф, вспоминая его разбитое лицо на ринге.-- И разбрасываться ими так безрассудно... -- Я эти деньги не заработал,-- сказал Томас.-- Мне они достались легко, точно так, как их потерял отец,-- с помощью обычного шантажа. Но это было много лет назад. Все эти годы они хранились в банковском сейфе, ждали своего часа. Не комплексуй, братишка. Меня никто за шантаж не наказывал. Так что не бойся. -- Какой глупый жест,-- настороженно сказал Рудольф. -- Я ведь человек глупый,-- отозвался Томас.-- Поэтому делаю глупые жесты. Бери! Теперь я чист перед тобой.-- Отойдя от кровати, он одним залпом допил виски.-- Ну, я пошел. -- Подожди минутку, сядь.-- Рудольф толкнул брата в плечо, и этого мимолетного прикосновения к его мышцам было достаточно, чтобы понять, какой зверской силой он обладает.-- Мне они не нужны. Я сейчас хорошо зарабатываю. Только что завершил сделку, которая сделает меня богатым человеком. Я... -- Рад все это слышать, только это к делу не относится.-- Томас стоял словно статуя.-- Я обязан выплатить свой долг нашей чертовой семейке, и я это делаю. Вот и все. -- Я не возьму деньги, Том. Лучше положи их в банк на имя своего ребенка. -- Я сам позабочусь о своем ребенке, не волнуйся.-- Теперь в голосе Томаса звучала явная угроза. -- Но это не мои деньги,-- упорствовал Рудольф, чувствуя всю бесполезность спора.-- Что, черт подери, мне с ними делать? -- Можешь на них помочиться. Истратить на баб. Передать в фонд обожаемой тобой благотворительности. Но я не выйду из номера с этими деньгами, уверяю тебя. -- Да сядь ты, ради бога, чего стоишь? -- Рудольф осторожно подталкивал брата к креслу, рискуя в любой момент схлопотать сокрушительный удар.-- Мне нужно с тобой поговорить. Рудольф снова налил виски себе и Томасу. Уселся напротив брата на деревянный стул. Через чуть приотворенное окно в комнату проникал легкий ветер. Банкноты на кровати шевелились, словно маленькие вздрагивающие зверьки причудливой формы. Оба они сели подальше от кровати, словно удерживаясь от соблазна. Кто к ним первым прикоснется, тот и станет их владельцем. -- Послушай, Том,-- начал Рудольф,-- мы уже с тобой не мальчишки и больше не спим в одной постели, мы уже не действуем друг другу на нервы, больше не соперничаем друг с другом вольно или невольно. Мы с тобой -- взрослые люди и мы -- братья. -- Где же ты был все эти десять лет, братец, вместе с принцессой Гретхен? Ты ни разу не прислал мне даже почтовой карточки. -- Прости меня, я виноват,-- сказал Рудольф.-- И если ты упрекнешь за это Гретхен, то и она попросит у тебя прощения. Я знаю. -- Если я ее увижу, то не позволю к себе приблизиться, так что у нее не будет возможности даже небрежно бросить мне "хелло!". -- Вчера, когда мы увидели тебя на ринге,-- упрямо продолжал Рудольф,-- мы многое поняли. Мы -- одна семья и мы обязаны помогать друг другу. -- Я должен был семье пять тысяч баксов. Вот они, на кровати. Теперь никто из нас никому ничего не должен.-- Томас, опустив подбородок на грудь, исподлобья смотрел на брата. -- Можешь говорить что угодно, можешь укорять меня сколько влезет за мое поведение в прошлом, но сейчас я хочу помочь тебе. -- Мне не нужна ничья помощь.-- Томас выпил почти весь стакан. -- Нужна. Послушай, Том, может, я и не большой знаток бокса, но я повидал достаточно боев, чтобы разбираться в возможностях бойца на ринге. Тебя изуродуют. Мало не покажется. Ты -- любитель. Одно дело -- быть чемпионом округи, и совершенно другое -- драться с хорошо тренированными, талантливыми, честолюбивыми профессиональными боксерами. И не забывай -- они с каждым днем дерутся все лучше. А ты только начинаешь свою карьеру. Они сделают из тебя отбивную котлету. Кроме обычных травм тебе грозит сотрясение мозга, отбитые почки... -- Пока я лишь немного слаб на одно ухо,-- неожиданно пошел на разговор Томас. Профессиональная тема его затронула, подтолкнула к откровенности.-- Уже больше года. Ну и черт с ним, с ухом. Разве я музыкант? -- Кроме обычных травм,-- продолжал Рудольф,-- наступит такой день, обязательно наступит, когда ты станешь проигрывать значительно чаще, чем выигрывать. Ты можешь устать, выдохнуться, и какой-нибудь парень покрепче, поопытнее, пошлет тебя в нокаут. Сколько раз ты сам видел подобные сценки на ринге? И тогда наступит конец. Тебя не станут выпускать на ринг. Ну и на что ты будешь жить? Как ты станешь зарабатывать себе на жизнь? Все придется начинать заново. В тридцать, тридцать пять лет. -- Не нужно меня смешивать с дерьмом, ты, сукин сын,-- вырвалось у Томаса. -- Никто тебя не смешивает. Просто я пытаюсь быть объективным,-- сказал Рудольф, наливая виски в стакан Томаса, чтобы только тот не ушел. -- Узнаю старика Руди,-- насмешливо сказал Томас.-- Всегда готов дать совет, сказать слово утешения своему брату, всегда он стремится быть объективным.-- Стакан он все же взял из рук Рудольфа. -- Сейчас я возглавляю крупную корпорацию,-- сказал Рудольф.-- У меня вскоре появится множество вакансий. Я смогу подыскать тебе постоянную работу... -- Что же мне придется делать? Гонять грузовичок за пятьдесят баксов в неделю? -- Нет, кое-что получше. Ты ведь совсем не дурак. Можешь, в конце концов, стать менеджером, возглавить отдел или даже отделение,-- сказал Рудольф, сам не зная, по плечу ли ему такие щедрые обещания? -- Для этого нужно всего лишь немного здравого смысла, а я не желаю ничему учиться,-- отрезал Томас.-- Разве ты этого не знаешь? -- Он поднялся.-- Теперь мне пора. Меня дома семья ждет. Рудольф пожал плечами. Поглядел на шуршащие на ветерке банкноты и тоже встал. -- Ну, как будет угодно. Поступай как знаешь. Пока. -- Не нужно мне никакого "пока". -- Томас пошел к двери. -- Я приду к тебе, посмотрю на твоего сына,-- сказал Рудольф.-- Сегодня вечером. Идет? Приглашу тебя с женой на обед. Ну, что скажешь? -- На хрена мне все это нужно, вот что я тебе скажу. Он открыл дверь, постоял на пороге: -- Приходи как-нибудь на мой матч. Возьми с собой Гретхен. Болельщики мне не помешают. Только не вздумай заходить ко мне в раздевалку, понял? -- Советую тебе хорошенько обо всем подумать. Ты знаешь, где меня найти,-- устало сказал Рудольф. Он не привык долго кого-то уговаривать, и продолжительные уговоры его изматывали.-- В любом случае мог бы приехать в Уитби и навестить мать. Она спрашивала о тебе. -- Что же ее интересовало? Не повесили ли еще меня, так? -- Томас с хитрецой осклабился. -- Она говорила, что хотела бы увидеть тебя перед смертью. -- Маэстро, пусть вступают скрипки, прошу вас,-- съехидничал Томас. Рудольф написал на листке адрес их дома в Уитби и номер телефона. -- Если ты передумаешь, вот наш адрес. Томас колебался, не зная, брать ли адрес. Потом, взяв бумажку, небрежно сунул ее в карман. -- Ладно, увидимся лет через десять, братик. Может быть.-- Он вышел из номера, захлопнув за собой двери. Теперь, когда брат ушел, комната стала больше, как бы увеличилась в размерах. Рудольф не спускал глаз с двери. Интересно, как долго может длиться ненависть? В такой семье, как у них, видимо, вечно. "Трагедия в доме Джордахов", то есть в супермаркете. Подойдя к кровати, он осторожно собрал купюры, положил их в пакет. Сейчас уже поздно идти в банк. На ночь он положит деньги в сейф отеля. Одно не вызывало у него никакого сомнения: он никогда не воспользуется этими деньгами. Завтра он вложит эти деньги в акции компании "Д. К. Энтерпрайсиз" на имя Томаса. Придет время, и они понадобятся Томасу, это яснее ясного. Но к тому времени их будет не пять тысяч, а значительно больше. За деньги прощения не купишь, но они могут существенно помочь, чтобы залечить старые раны. Он ужасно устал. Ни о каком сне не могло быть и речи. Рудольф снова разложил перед собой чертежи архитекторов. Вот оно перед ним, его грандиозное начинание, захватывающее его воображение, вот они, его мечты на бумаге, надежды на будущее, которым еще предстоит сбыться. Да вот только сбудутся ли? Он смотрел на вычерченную карандашом фамилию Калдервуда, которой вскоре предстояло вспыхнуть холодным ярким неоновым светом в темной ночи. И скорчил недовольную гримасу. Зазвонил телефон. Звонил Вилли, в веселом, как всегда, расположении духа, трезвый. -- Послушайте, принц купцов,-- сказал он.-- Не желаете ли нанести нам со старухой визит и пообедать вместе с нами? Мы отправляемся в ближайший кабак. -- Прости меня, Вилли,-- ответил Рудольф.-- Но сегодня я занят. Никак не могу. У меня -- деловое свидание. -- Жаль. Завидую твоему успеху, принц купцов,-- шутливо сказал Вилли.-- Ладно, как-нибудь увидимся. Рудольф медленно положил трубку на рычаг. Он увидится с ним теперь не скоро, уж во всяком случае обедать с ними не станет. Оглядывайся по сторонам, Вилли, когда будешь выходить из дверей какого-нибудь дома, где тебя ждут. ГЛАВА СЕДЬМАЯ I "Дорогой сынок,-- было написано прилежным, как у школьницы, почерком,-- твой брат Рудольф дал мне твой адрес в Нью-Йорке, и я решила воспользоваться такой возможностью, чтобы написать моему пропавшему мальчику после стольких лет разлуки". Ну вот, подумал он, еще только этого не хватало! Он только что пришел домой, и письмо лежало на столике в коридоре. Тереза громыхала кастрюлями на кухне, а их малыш что-то бормотал, словно индюк. -- Я пришел,-- крикнул он на ходу, направляясь в прихожую. Сел на кушетку, отпихнув ногой игрушечную пожарную машину. На покупке этой оранжевой атласной кушетки настояла Тереза. Он держал письмо в руках, не зная, что с ним делать: если выбрасывать, то куда и когда. Вошла Тереза в своем фартуке, капельки пота выступили на ее кукольном, напудренном лице. Их малыш полз за ней на четвереньках. -- Тебе письмо,-- сообщила она. После того как ей стало известно о приглашении на боксерский матч в Англию, она была не особенно дружелюбно к нему настроена. -- Да, вот оно. -- Почерк женский. -- Ты что? Письмо от матери! -- Так я тебе и поверила! -- На, посмотри сама! -- Он сунул ей письмо под нос. Тереза покосилась, стараясь прочитать текст на расстоянии. Она страдала близорукостью, но наотрез отказывалась носить очки. -- Слишком красивый почерк для мамаши,-- сделала она вывод, неохотно выходя из гостиной.-- Ну вот, теперь еще и мать. Твоя семейка растет не по дням, а по часам. Она пошла на кухню, подхватив на ходу малыша. Тот завопил, ему хотелось остаться с отцом. Чтобы позлить Терезу, Томас решил прочитать письмо. Что же старой стерве нужно? "Рудольф подробно рассказал мне о вашей встрече,-- читал он,-- и, должна признаться, я пришла в ужас, узнав о той профессии, которую ты себе выбрал. Хотя, конечно, удивляться особо нечему, зная характер твоего отца и тот пример, который он тебе подавал, ежедневно колошматя этот ужасный мешок с песком, висевший во дворе нашего дома. Ну, как бы там ни было, ты, по крайней мере, честно зарабатываешь себе на жизнь. Рудольф мне сказал, что ты остепенился, женился, у тебя сын, и все вы, судя по всему, счастливы. Рудольф ничего мне не рассказал о твоей жене, но хочется надеяться, что вы с ней живете лучше, чем я с твоим отцом. Не знаю, говорил ли тебе Рудольф об отце. Он в один прекрасный день исчез. Вместе с нашей кошкой. Я плохо себя чувствую, и, по-видимому, дни мои сочтены. Мне очень хотелось бы приехать в Нью-Йорк, чтобы повидать моего сына и внука, но мне не выдержать поездки. Если бы Рудольф купил себе машину, а не мотоцикл, на котором он все время гоняет по городу, то, может, я бы и приехала. Была бы машина, Руди мог бы возить меня в воскресенье в церковь, чтобы я могла постепенно замаливать свои грехи за годы, прожитые без Бога, в безверии, которое твой отец мне насильно навязывал. Но жаловаться, право, грех. Рудольф очень ко мне внимателен, он заботится обо мне, купил телевизор, и с ним мои дни более или менее сносны. Он так занят своими проектами, что возвращается домой поздно, только чтобы поспать. Судя по тому, как он одевается, он процветает. Но он всегда умел одеваться хорошо, и у него всегда были карманные деньги. Честно говоря, я не мечтаю о том, чтобы наша семья воссоединилась. Потому что я вычеркнула из своего сердца твою сестру, для этого было достаточно веских причин, но если бы воссоединились мои сыновья, то я бы заплакала от радости. Всю жизнь я сильно уставала, трудилась не покладая рук, вела непримиримую борьбу с пьянкой твоего отца и не могла проявлять к тебе свою любовь и внимание, но, может быть, сейчас, когда я доживаю последние дни, между нами установится мир? По словам Рудольфа я поняла, что ты не был с ним очень любезным. Может, на то у тебя свои причины. Он стал человеком холодным, хотя в уме ему не откажешь. Если тебе не хочется его видеть, то я сообщу, когда его не будет дома,-- а теперь это случается чаще и чаще; его не бывает дома целыми днями,-- мы могли бы с тобой повидаться, и никто нам не помешает. Поцелуй за меня внука. Твоя любящая мать". Боже праведный, подумал он, голос из могилы. Он сидел, держа в руках письмо, глядя перед собой, вспоминая о годах, проведенных в пекарне, годах, когда он жил в доме вместе со всеми, но ему казалось, что он живет в ссылке, о том дне, когда его отправили в другой город и когда он дал зарок больше никогда не видеться со своей семьей. Он не слышал, как Тереза на кухне бранила малыша. Может быть, навестить старуху, послушать ее жалобы на ее любимого Рудольфа, на этого умницу со светлой головой. Правда, уже поздно. Но лучше поздно, чем никогда. Он попросит машину у Шульца, отвезет мать в церковь. Да, он так и поступит. Пусть вся их сволочная семейка увидит, как все они сильно заблуждались в отношении его, Томаса. II Мистер Маккенна, благообразный, похожий на олдермена старик, бывший полицейский, а ныне частный детектив, занимающийся расследованием частных дел, вытащил из своего опрятного черного портфельчика из тюленевой кожи отчет, положил его перед Рудольфом на его письменный стол. -- Думаю, здесь собрана вся исчерпывающая информация об интересующем вас человеке,-- сказал добродушный толстячок, потирая свою лысину и аккуратно положив рядом на стол темную фетровую шляпу с полями.-- По сути дела, расследование оказалось довольно простым и непродолжительным, а результаты превосходны.-- Казалось, в голосе детектива проскальзывают нотки сожаления из-за такой неискусной простоты Вилли, не потребовавшей особого напряжения от такого опытного профессионала, как он, Маккенна.-- Думаю, с помощью любого достаточно компетентного адвоката без особых трудностей истица сумеет добиться развода в полном соответствии с законом штата Нью-Йорк о прелюбодеянии. Не вызывает никаких сомнений, что она -- потерпевшая сторона. Абсолютно никаких. Рудольф с неприязнью посмотрел на аккуратно отпечатанные на машинке листочки. Выходит, подслушивание телефонов -- дело очень и очень простое, проще пареной репы. Всего за пять долларов портье в отеле разрешает установить в номере подслушивающее устройство. Секретарши выуживают разорванные любовные письма из мусорных корзинок и старательно склеивают клочки всего за пару долларов -- стоимость обеда в закусочной. Отвергнутые любовницы с радостью дадут показания против своих бывших любовников. Доступ к полицейским архивам ничем не затруднен, можно запросто получить секретные показания свидетелей, проведенные в том или ином комитете. В общем, даже не верится. Но это на самом деле так. Рудольф, подняв телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой Гретхен. Он слушал, как оператор выполнял его заказ. Занято. До него донеслись короткие хриплые гудки. Он, повесив трубку, подошел к окну, отдернул шторы, выглянул через стекло. Холодный серый день. Внизу по тротуару, наклонившись вперед, подняв воротники, упрямо наперекор упругому ветру шли пешеходы. Самый подходящий денек для бывшего полицейского. Рудольф снова подошел к телефону, снова попросил набрать номер телефона квартиры Гретхен. Опять занято. Он с раздражением швырнул трубку. Ему не терпелось поскорее покончить с этим грязным делом. Он переговорил с приятелем-адвокатом, не упоминая, правда, истинных имен, и тот посоветовал ему немедленно предпринять кое-какие действия. Потерпевшая сторона должна вместе с ребенком покинуть общую квартиру еще до возбуждения дела, если только ей не удастся заставить своего мужа съехать с квартиры. Ни при каких обстоятельствах потерпевшая сторона ни в коем случае не должна ночевать под одной крышей с ответчиком. Прежде чем позвонить Вилли и сообщить ему об отчете частного детектива, нужно все сообщить Гретхен, сказать ей о своем намерении немедленно поговорить обо всем с Вилли. Он снова поднял трубку. Опять занято! Судя по всему, потерпевшая сторона занимается обычным трепом. С кем, интересно, она беседует? С Джонни Хитом, этим тихим блондином-любовником, или с каким-то другим мужиком из тех, с которыми, по ее словам, она больше не хотела спать. Самая доступная шлюха в Нью-Йорке. Его сестра. Рудольф посмотрел на часы. Без пяти четыре. Вилли к этому времени наверняка вернулся в офис и теперь расслабляется, дремлет со счастливым видом после рюмки мартини. Рудольф снова поднял трубку, попросил соединить с офисом Вилли. Две секретарши задребезжали своими развязными сладкоречивыми голосками, демонстрируя привычный шарм официального лица по связям с прессой. -- Привет,-- сказал Вилли, взяв трубку.-- Привет, принц купцов. Чем обязан такой чести? -- По голосу чувствовалось, что он уже хватил, как минимум, три мартини. -- Вилли, немедленно приезжай ко мне в отель. -- Послушай, малыш, я тут немного занят и... -- Вилли, прошу тебя, приезжай ко мне немедленно. -- О'кей,-- ответил он недовольным голосом,-- только закажи мне что-нибудь выпить... Не получив желанной выпивки, Вилли сидел на стуле, на котором только что до него сидел частный детектив Маккенна, и внимательно читал отчет. Рудольф смотрел в окно. Он услыхал, как Вилли, зашуршав бумагой, положил отчет на стол. -- Ну,-- сказал Вилли.-- Да, я, кажется, немного пошалил. Какой гадкий мальчишка! Ну и что ты собираешься делать с этим? -- Он постучал пальцем по отчету. Рудольф взял подколотые вместе листочки и разорвал отчет на мелкие клочки. Бросил их в мусорную корзину. -- Что это означает? -- спросил Вилли. -- Это означает, что я не намерен с этим возиться,-- сказал Рудольф.-- Никто этого больше не увидит и никто не должен ничего знать об этом. Если твоя жена хочет от тебя развода, то пусть сама решает как. -- Ах, вон оно что,-- протянул Вилли.-- Эта светлая идея пришла в голову Гретхен? -- Не совсем. Она сказала, что собирается от тебя уйти и хочет, чтобы ребенок остался у нее, а я вызвался ей помочь. -- Выходит, родственные узы прочнее уз брачных? -- Ну, если хочешь... только речь не о моей крови. -- По-моему, принц купцов, ты становишься приличным говнюком, не так ли? -- Да, ты прав. -- Ну а моя обожаемая Гретхен знает о том, что ты состряпал на меня? -- Нет, и не узнает. -- В будущем,-- язвительно сказал Вилли,-- я воспою хвалу своему блистательному шурину. "Смотри,-- скажу я своему сыну,-- посмотри повнимательнее на своего благородного дядюшку, и ты увидишь вокруг его головы блестящий нимб". Боже, неужели во всем этом отеле не найдется чего выпить? Рудольф достал бутылку. Несмотря на шутливый тон, Вилли на самом деле в эту минуту очень хотелось выпить. Выпивка нужна была ему позарез. Он жадно выпил половину стакана. -- Кто финансирует расследование? -- спросил он. -- Я. -- Сколько же? -- Пятьсот пятьдесят долларов. -- Нужно было обратиться ко мне,-- сказал Вилли.-- Получил бы всю эту информацию за полцены. Мне возместить твои расходы? -- Забудем об этом,-- сказал Рудольф.-- Я так и не сделал вам свадебного подарка. Считай это свадебным подарком. -- На серебряном подносике? Ну спасибо, шурин, угодил. В бутылке еще что-то осталось? Рудольф ему налил. -- Лучше тебе пока не пить. Предстоят серьезные разговоры. -- Д-а-а,-- протянул Вилли.-- Какой же это прискорбный для всех нас день, когда я поставил бутылку шампанского твоей сестренке в баре "Алгонкин".-- Он устало улыбнулся.-- Я тогда любил ее, и люблю сейчас, и вот тебе на -- очутился в мусорной корзине.-- Он рукой указал на разорванный в клочки отчет детектива о проведенном расследовании.-- Ты знаешь, что такое любовь? -- Нет, не знаю. -- Я тоже.-- Вилли встал.-- Ну, я пошел. Спасибо за встречу. Мы с тобой провели очень интересные полчаса. Он вышел, не протянув Рудольфу руки. x x x Томас, подойдя к дому, не поверил собственным глазам. Он еще раз заглянул в бумажку с адресом, которую дал ему Рудольф. Как и раньше -- квартира над магазином. Да и райончик нисколько не лучше, чем их старый в Порт-Филипе. Если судить по роскошному номеру в отеле "Уорик", можно подумать что Рудольф купается в деньгах. Но даже если это и так, то совершенно ясно, что он не очень раскошеливается на аренду квартиры. Может, он просто держит их старуху в этом доме, а для себя снимает роскошную квартиру где-то в другом районе города? Он мог пойти и на такое, этот негодяй братец. Войдя в тусклый вестибюль, он увидел табличку с фамилией "Джордах" и нажал на кнопку звонка. Подождал. Тишина. Он ведь позвонил матери, предупредил, что приедет сегодня. Она сказала, что будет дома. Он, правда, не смог приехать в воскресенье, так как стоило ему заикнуться о поездке, как Тереза расплакалась. "Воскресенье -- это ее день,-- рыдала она,-- и она не намерена приносить его в жертву этой ведьме, которая не удосужилась даже прислать поздравительную открытку по случаю рождения своего внука". Они оставили ребенка у сестры Терезы в Бронксе и пошли в кинотеатр на Бродвее, потом пообедали в "Тутс-Шоре", где встретили знакомого спортивного журналиста. Так что Тереза получила свой день, хотя ему и пришлось выложить двадцать баксов за обед. Черт с ними! Томас снова позвонил. Никакого ответа. Может, с горечью подумал Томас, Рудольф позвонил матери и пригласил к себе, в Нью-Йорк, чтобы та почистила ему обувь, и старуха понеслась вне себя от радости. Он, повернувшись, стал спускаться, считая, что ему с матерью, по-видимому, так и не суждено встретиться. Не больно-то и хотелось. Он уже дошел до входной двери, как услыхал щелчок замка. Он повернулся и вновь поднялся по лестнице. Дверь в квартиру отворилась, и вот на площадке появилась мать -- столетняя старуха, никак не меньше. Она спустилась к нему на две ступеньки, и теперь, наблюдая за ней, он понял, почему она так долго не открывала дверь. Судя по тому, как она передвигается, ей нужно не меньше пяти минут, чтобы добраться до двери. Она плакала и протягивала руки, чтобы обнять сына. -- Сыночек, сыночек,-- причитала она, обнимая его своими тонкими, худыми, как палки, старческими руками.-- А я думала, что уже больше никогда не увидимся. Он почувствовал сильный запах туалетной воды. Томас ласково поцеловал ее в мокрую от слез щеку, пытаясь понять, что он испытывает в эту минуту. Прижавшись к его руке, она проводила его в квартиру. В небольшой гостиной было темно, и он сразу узнал их старую мебель, еще с Вандерхоф-стрит. Еще тогда она была старой и потрепанной. Теперь, по сути дела, превратилась в рухлядь. Через открытую дверь он увидел соседнюю комнату. Там стоял письменный стол, односпальная кровать, книги повсюду. Если у Рудольфа хватает денег на все эти книжки, то почему бы не купить и новую мебель? -- Садись, садись,-- взволнованно повторяла она, направляя его к облезлому стулу.-- Какой чудесный день! -- воскликнула она тонким, пронзительным голосом, ставшим таким за долгие годы постоянного нытья. Бесформенные, распухшие ноги в мягких широких инвалидных туфлях. Она передвигалась как калека, с трудом, словно несколько лет назад попала в катастрофу и у нее сломаны ноги. -- Ты выглядишь великолепно. Абсолютно великолепно...-- Он вспомнил, что она часто повторяла эти слова из "Унесенных ветром".-- Я так боялась, что лицо у моего мальчика изуродовано, но ты такой красивый! Ты унаследовал свою внешность от меня, здесь сразу видно мою ирландскую семью. Не то, что те двое.-- Она медленно, неуклюже расхаживала перед ним. Томас сидел, выпрямившись, на стуле. Широкое цветастое платье мешком висело на ее худом высохшем теле. Ее толстые, слоновые ноги выглядывали из-под подола, и, казалось, это не ее ноги, какая-то ошибка природы или она одолжила их у другой женщины.-- Какой у тебя красивый серый костюм,-- сказала она, гладя его рукав.-- Как у настоящего джентльмена. А я боялась, что ты все еще ходишь в старом свитере.-- Она весело, по-девичьи, засмеялась, и из-за этого смеха Томасу детство показалось окутанным романтической дымкой.-- Ах, я знала, знала, что судьба не может так жестоко обойтись со мной, не позволить увидеть своего ребенка перед смертью. Ну а теперь покажи мне внука... У тебя, конечно, есть его фото. Ты, конечно, носишь его в бумажнике, как и все гордящиеся своими детьми отцы. Томас вытащил фотографию сына. -- Как его зовут? -- спросила мать. -- Уэсли,-- сказал Томас. -- Уэсли Пиз,-- повторила мать.-- Какое приятное имя. Томас не стал поправлять ее, что мальчика зовут Уэсли Джордах. Не сказал, что ему пришлось немало повозиться с Терезой, чтобы она подыскала для сына не столь броское имя. Но она, как всегда, прибегла к излюбленному приему -- слезам, и ему в конечном итоге пришлось уступить. Мать посмотрела на снимок со слезами. Она поцеловала фотокарточку. -- Какой маленький, красивый малыш,-- сказала она. Томас не помнил, чтобы мать хоть раз поцеловала его, когда он был маленький. -- Может быть, ты когда-нибудь отвезешь меня к нему? -- Конечно, отвезу. -- Когда? -- Как только вернусь из Англии. -- Боже, Англия. Мы только что нашли снова друг друга, а ты уезжаешь на другой конец света! -- Всего на пару недель. -- Должно быть, у тебя все хорошо складывается, если ты можешь позволить себе такое путешествие. -- У меня там работа,-- объяснил он. Томас старался избегать слов "бой", "драка".-- Дорогу мне оплачивают.-- Незачем создавать у матери впечатление, что он богат. В семье Джордахов вполне достаточно одной женщины, которая отправляет в карман каждый цент в доме. -- Надеюсь, ты откладываешь деньги на черный день,-- сказала мать.-- При твоей профессии... -- Конечно,-- заверил он ее.-- Обо мне нечего волноваться.-- Он огляделся.-- Руди копит, могу поспорить. -- Да, конечно,-- подтвердила она.-- Квартирка не такая уж большая. Но жаловаться грех. Руди платит одной женщине. Она приходит каждый день, убирает квартиру и ходит за покупками в такие дни, когда мне трудно подняться по лестнице. А сейчас он говорит, что ищет квартиру побольше. На первом этаже, без лестницы, а то мне трудно ходить. Он мне почти ничего не рассказывает о своей работе, но в прошлом месяце в газете была статья о нем, в которой говорилось, какой он молодой, способный, перспективный бизнесмен в городе, так что, скорее всего, дела у него идут хорошо. Но он имеет полное право быть экономным. Деньги всегда были трагедией в нашей семье. Они преждевременно превратили меня в старуху.-- Она вздохнула, по-видимому, от жалости к себе.-- Твой отец на деньгах едва не свихнулся. Я не могла выжать из него и десятидолларовой бумажки на самое необходимое. Приходилось из-за каждого цента с ним сражаться. Какие были скандалы! Когда будешь в Англии, разузнай осторожно, не видел ли кто его там. Этот человек может объявиться где угодно. Ведь он же европеец и вполне мог вернуться туда и прятаться там все это время. Явно, крыша поехала. Несчастная старуха! Руди к этому его не подготовил. -- Ладно, поспрашиваю,-- пообещал он ей.-- Как только доберусь до Англии. -- Какой ты добрый мальчик,-- сказала она.-- Я всегда в глубине души чувствовала, что ты добрый, хороший мальчик. Но тебя портила дурная компания. Если бы у меня было достаточно времени на то, чтобы стать для тебя хорошей матерью, я смогла бы уберечь тебя от множества неприятностей. Ты должен быть строгим со своим сыном. Любить, конечно, но обращаться с должной строгостью. А твоя жена добра к мальчику? -- Она -- в порядке,-- уклончиво ответил он. Нет, лучше с ней Терезу не обсуждать. Он посмотрел на часы. Эта беседа с матерью, эта темная комната, его угнетали. -- Послушай,-- сказал он.-- Уже почти час. Давай куда-нибудь съездим и пообедаем. У меня внизу машина. -- На ланч? В ресторан? Ах, как здорово! -- воскликнула она, словно девчонка.-- Мой взрослый, сильный сын приглашает свою старушку мать на ланч. -- Мы поедем в самый лучший ресторан. Возвращаясь поздно вечером в Нью-Йорк на машине Шульца, он вспоминал события этого дня и размышлял над тем, удастся ли ему еще когда-нибудь навестить мать. Сложившийся еще в юности образ матери теперь изменился. Из постоянно бранящейся, вечно раздраженной и недовольной женщины, фанатично преданной только одному сыну в ущерб другому, она превратилась в безобидную старуху, жалкую, одинокую, ужасно жаждущую сыновней любви, довольную даже самым пустяковым знаком внимания к себе. За ланчем он заказал ей коктейль, и она слегка опьянела. Хихикая, как девчонка, она все время повторяла: "Ах, как дурно я себя веду!" После ланча он повозил ее по городу и был поражен, что он оказался совершенно ей незнакомым. Она жила в нем долгие годы, но, по существу, ничего в нем не видела, даже университет, в котором учился ее сын. -- А я и понятия не имела, что город такой красивый,-- то и дело восклицала она, когда они проезжали кварталы с большими комфортабельными домами среди деревьев и зеленых лужаек. Проезжая мимо универмага Калдервуда, она еще сильнее удивилась: -- Никогда не думала, что это такой большой магазин. Знаешь, я в нем никогда не была. И только подумать, им заправляет наш Руди! Припарковав машину, они медленно прошли по первому этажу. Он купил ей замшевую сумочку за пятнадцать долларов. Продавщица завернула в бумагу ее старую сумочку, и она с гордым видом, перебросив ремешок новой сумки через руку, чинно вышла с ним под руку из магазина. Весь день она говорила без умолку, впервые рассказывала ему о том, как ей жилось в сиротском приюте ("Я была самой красивой девочкой в классе. Когда я оттуда уезжала, меня даже наградили".), о том, как она работала официанткой, о том, что ей всегда было стыдно, что она незаконнорожденная, о том, как она ходила в вечернюю школу в Буффало, чтобы получить образование, о том, что не позволяла никому поцеловать себя, пока не вышла замуж за Акселя Джордаха, о том, что весила она в день свадьбы всего девяносто два фунта1, о том, каким красивым был их городок Порт-Филип в тот день, когда они с Акселем пришли смотреть пекарню, о том, как они катались на белом экскурсионном пароходе по реке, а оркестр на палубе играл веселые вальсы, о том, как хорошо было у них в квартале, когда они приехали и поселились в нем, о том, как она мечтала открыть собственный уютный ресторан, о том, какие светлые надежды она связывала со своей семьей. Когда он привез ее назад домой, она попросила подарить ей фотографию внука, чтобы, вставив ее в рамочку, держать на своем ночном столике в спальне. Получив карточку, она проковыляла в свою комнату и вынесла оттуда пожелтевшую от старости фотографию -- когда ей было девятнадцать, в длинном белом платье, стройная, такая серьезная, красивая девушка. -- Это тебе на память,-- сказала она. Она молча наблюдала, как он осторожно вкладывал фотографию в свой бумажник, на то место, где прежде лежала карточка его сына. -- Знаешь, я чувствую, что у меня нет никого ближе тебя во всем мире. Мы такие же хорошие люди, как и прежде. Мы с тобой такие простые. Не то, что твоя сестра или брат. Я, конечно, люблю Руди и должна его любить, но я его не понимаю. А иногда просто боюсь... А ты...-- мать засмеялась.-- Такой большой, такой сильный мужчина, мужчина, зарабатывающий себе на жизнь кулаками... Но мне так хорошо с тобой, так уютно, как будто мы с тобой ровесники, словно ты мой брат... Каким счастливым для меня стал этот день. Мне кажется, что я чувствую себя как человек, выпущенный на свободу из своей тюрьмы. Томас поцеловал мать, она обняла его, цепляясь за него, прижала к себе. -- Знаешь, я не выкурила ни одной сигареты с того времени, когда ты приехал. Томас медленно ехал в наступающих сумерках, думая об этом славном дне. Он остановился у закусочной, вошел, посидел в баре, выпил виски. Вытащил из бумажника фотографию молоденькой девушки, которая стала его матерью. Долго на нее смотрел. Как он рад, что приехал сюда. Рад, что повидал ее. Может, от ее любви сейчас мало проку, но в борьбе за такой незначительный трофей он все же одержал победу. В тихом салоне он наслаждался непривычной тишиной. По крайней мере, так прошло не меньше часа. Он был умиротворен. Сегодня в мире стало на одного человека меньше среди тех, которые вызывали в нем ненависть.