авалившейся, скошенной крышей притя- гивал его взгляд помимо воли, и Альгис смутно чувсто- вал, что и он в чем-то виноват перед ними, затаив- шимися без огня, во тьме, наедине со своим горе, и. Саулене он ни в чем упрекнуть не мог. Она была права своей правдой. Жестокой и трудной, отчего сама до утра глаз не сомкнет. Жизнь развела бывших подру- жек, поставила друг против друга, как кровных врагов. Двух несчастливых бa6, с одинаковой вдовьей судьбой. Робкий, прерывистый свист отвлек его. В стороне от домика, утонув по грудь в пелене тумана, вырисовы- вались голова коня и объездчик Адомайтис. Витас на- пряженно глядел с коня на домик и посвистывал как-то жалобно, будто просил прощения. В доме было тихо, только аист на крыше в плоском гнезде недовольно завозился и, встав, распрямил сустав- чатые тонкие ноги. Всадник продолжал свистеть. Безнадежно, как ще- нячье поскуливание. Двери в домике вдруг с треском распахнулись, и полуодетая Петронеле выскочила на порог. - А-а. Свистишь? Ты ей поди, своей хозяйке, в зад посвисти! А сюда нос не суй! Отгулялся! Ищи колхоз- ных сук. Конь объездчика затоптался на месте, звеня уздеч- кой, но Витас не собирался отьезжать. Покорно слу- шал брань, не отвечая ни слова. Потом снова свистнул протяжно и громко. И тут Альгис увидел, как с другой стороны домика распахнулось окно, девчоночья фигурка выросла на подо- коннике и спрыгнула вниз. Объездчик свистел, не переставая, и старая Петро- неле, задохнувшись от крика, умолкла. Ни слова не проронила она и тогда, когда в лунном сиянии поплыли над полосой тумана голова и плечи Дануте, бежавшей по мокрому клеверу к всаднику. Альгис не стал смотреть дальше, а пошел своей дорогой к станции, глупо улыбаясь и мотая головой. На душе стало легко-легко и столько мыслей роилось в го- лове, что он не заметил, как пролетело время и подо- шел, свистя и шипя паром, мокрый от росы поезд с черным паровозом-кукушкой в голове. Так получилось потом, что больше он в эти края не заглядывал. Став известным поэтом после второй кни- ги, ушел из газеты и ехать сюда никакой надобности не было. От прежних приятелей по редакции он спустя долгое время узнал о дальнейшей судьбе Оны Саулене, Витаса Адомайтиса и Дануте, Петронеле. Саулене не удержалась у власти. С ее непокладис- тым характером, ее понятием о справедливости иначе и быть не могло. Столкнулась с уездным начальством, как наседка, защищая интересы своих колхозников, и ее Убрали, как ненужную использованную вещь. Дело в том, что от природы хозяйский и по-своему справедливый ум этой крестьянской бабы поневоле до- лжен был войти в противоречие с твердыми и неру- шимыми установками советской власти. Она Саулене выбивалась из сил, копя богатство, наращивая его в кол- хозе, думая, что старается для своих людей. Выпо- лняла все поставки государству, какие причитались с колхоза, раньше всех в уезде, а остальное делила по трудодням и откладывала, мечтая всем новые дома построить, клуб, школу. Но государству всегда не хватало. За отстающие, бедные колхозы должны были расплачиваться те, что покрепче, и таким образом, разоряться и быть, как все. С Оны Саулене потребовали втрое больше положен- ного по плану сдать государству, намекнув, что у нее не колхоз, а кулацкое гнездо и не худо бы его раскулачить. Саулене набила морду секретарю укома за такие слова и наотрез отказалась платить за других, пьяниц и лен- тяев. Ее для острастки подержали за хулиганство в тюрьме, отобрали партийный билет и прогнали с должности председателя колхоза. Вывезли из амбаров все, что она берегла годами, поставили нового хозяина, пьющего, дурного мужика, послушного начальству и разорили все, чему она отдала свою жизнь. Молодые стали убегать в город, с ними подались Витас Адомайтис с Дануте. Люди работали без охоты, стали поворовывать, мужички снова запили. Бывший кулацкий дом у Оны Саулене отобрали, и она подалась на станцию, без всего, как стояла, думая уехать, куда глаза глядят. Но не уехала. Никого на всем свете близкик у нее не было. Приютила Ону Саулене в своем домике у станцигг Петронеле, мать Дануте. Помирились они под ста- рость и живут вдвоем, ни с кем не видаясь, как прока- женные. Гонят тайком от милиции самогонку, сбыт.г на станции пассажирам в бидонах из-под молока и сами пьют, не помногу, но пьют, сидя долгими вечерами б"з огня в темном домике, и оттуда до станции доносятся песни, тягучие и грустные, в два голоса. И еще говорят, выгоняют они по ночам в колхозный клевер все ту же однорогую корову, но их ни разу "" поймали, потому что ночного объездчика нет, а кому окота связываться со старыми бабами, благо, эта корова кормит их обеих, не дает помереть раньше сроку. И вот перед ним с верхней полки купе свешивается лохматая нечесаная головка той же самой Дануте с чуть широковатым вздернутым носиком, с серыми, как небо в Литве глазами. Только зовут ее не Дануте, а Сигита. И прошло с той поры, дай Бог памяти, почти двадцать. У той Дануте с реки Шешупе уже давно есть дети и, возможно, дочь - сверстница этой Сигиты. А может быть, Сигита и есть дочь Дануте и Витаса Адомайтиса? Надо спросить фамилию. Ведь жизнь богаче фантазии. И то, что подстроит жизнь, не приду- мает самое воспаленное воображение.. А этот комсо- мольский значок на лацкане старенького дешевого пид- жачка? И девочку с этим значком везут, как преступ- ницу под таким усиленным конвоем из двух офицеров милиции в Литву, чтоб судить и надолго упрятать за колючую проволоку концентрационного лагеря. Где- нибудь в Сибири, на крайнем Севере, где от одной стужи можно отдать Богу душу, не дождавшись поло- женного срока. И это происходит сейчас, в наши дни. Когда Литва уж давно усмирена, и новое поколение, поколение Сигиты, ничего не знает о прошлом, о том, как два десятка лет тому назад, население Литвы было уменьшено наполовину, а Красноярский край в Сиби- ри именовали Малой Литвой. Тогда сотни и тысячи таких девочек с серыми гла- зами умирали от пули в затылок, захлебывались на виселице в петле и шли за колючую проволоку. А те- перь? За что теперь угрожают этой девочке лагерем? Что она совершила? Альгису мучительно хотелось обо всем расспро- сить конвоиров и ее, Сигиту. Он так взволновался, что забыл, зачем пришел в свое купе из ресторана и с кем пришел. Только увидев в коридоре у окна дожидавшуюся его Джоан, он спохватился, что был отчаянно невежлив с заокеанской гостьей, и, выскочив из купе, стал горячо извиняться, огорошив обоих милиционеров тем, что американка говорит по-ли- товски, и увел ее назад в ресторан, понимая, что уединиться с Джоан в поезде ему уже не удастся и не особенно сожалея об этом. В мыслях у него прочно засела Сигита, и здоровое любопытство художника полностью овладело им. Но для приличия посидел с Джоан в ресторане, они выпи- ли еще несколько рюмок коньяку. Альгис отвечал на ее вопросы, как на интервью, нес казенную ахинею, не очень беспокоясь, поверит ему Джоан или нет. И она скоро сообразила, что Альгис совершенно изменился после того, как вошел в свое купе и что он ищет повода отделаться от нее и вернуться туда. Джоан не обиде- лась, приписав такие резкие перемены эмоционально- сти и непоследовательности художнических натур. Улучив момент, она встала, попрощалась с ним, со- славшись на усталость, и попросила не провожать ее, чтоб не вызвать излишнего любопытства гидессы "Ин- туриста". Альгис вернулся в свой вагон. Оба милиционера, будто поджидая его, стояли в коридоре у распахнутой двери купе и изредка то один, то другой бросал туда взгляд. На верхней левой полке, спиной к ним лежала Сигита, не сняв обуви, а свесив через край у двери подошвы мальчиковых полуботинок. Оба ми- лиционера представились Альгису, крепко тряхнув ладонь и при этом отодвинулись от двери купе. Стар- ший тот, что пониже ростом, Гайдялис был по званию старшим лейтенантом каунасской милиции. У него было крестьянское озабоченное лицо с нездоровой желтизной и ранними морщинами, что свидетельство- вало о нелегко прожитой жизни и застарелой же- лудочной болезни, возможно, язве. Другой, Дауса, лет на десять его моложе, оказался по званию ка- питаном, был явно грамотней и развязно-общительней первого. Возможно, оттого, что большую часть жизни провел в городе и сделал быструю карьеру в милиции. А это прибавляло уверенности в себе и отработало эдакий покровительственно-снисходительный взгляд на окружающих. Был он крепок и сухопар. Веселого, неунывающего нрава, и с первого взгляда было ясно, что любая командировка, отлучка от дому, от семьи не тяготили его, а, наоборот, доставляли нескрыва- емое удовольствие. Он-то и взял на себя миссию проинформировать Пожеру о загадочной пассажирке, которую они со- провождали в Каунас. - Обыкновенная воровка, - объяснил Дауса, па- льцем поманив Альгиса к себе, подальше от двери.- Деревенщина. Работала в Каунасе домашней работни- цей. У вполне приличных людей. Они, по нашим сведе- ниям, как о дочери, заботились о ней. Что касается еды или одежды, - не обижали. Но сколько волка ни корми, он смотрит, известно куда, - в лес! Однажды она украла у них деньги на общую сумму в пятьсот рублей и скрылась из города., Вот теперь везем обрат- но. Судить. Так что уж вы, раз в одном купе нам ехать, будьте в курсе дела, и если что, - общими силами. - Она может пытаться бежать, - удивился Аль- гис. - От нас никуда не уйдет, - рассмеялся Дауса, похлопав себя по ягодицам, где под пиджаком глухо стукнуло - очевидно, пистолет. - Вы вот что, дорогой товарищ, - вмешался Гайдялис, болезненно морщась от дыма своей сигаре- ты, - не пугайтесь. Все будет в порядке. Но на всякий. случай... Всякое может быть... Девица-то она с харак- тером. Уже имеет на счету попытку к самоубийству. Травилась. Мы ее из больницы взяли. Так что надо с ней полегче на поворотах.... А то еще что-нибудь учудит. Мозги-то еще совсем ребячьи. Семнадцати не исполнилось. Моей дочери ровесница. Кабинет до тоски напоминал десятки таких же в других уездных центрах, что повидал Альгис в своих скитаниях по Литве. Большой письменный стол, накры- тый стеклом и в перпендикуляр к нему другой под зеленым сукном, для заседаний. Портрет Сталина на стене. В углу железный несгораемый шкаф и деревян- ный книжный, плотно набитый одинаковыми красными обложками томов Сталина и Ленина, посеревших от пыли, потому что их никто в руки не брал, и они были просто обязательным атрибутом каждого кабинета. Альгис сидел в кресле за письменным столом, а сам хозяин кабинета и его сотрудники на стульях вокруг второго стола. Дела уже были кончены. В блокноте у Альгиса пестрели цифры и фамилии, которые ему здесь дали в укоме. Он собирал материал об учете в сети политического просвещения. Цифры, которые ему, не моргнув, дал секретарь по пропаганде, были дутыми, завышенными. Альгис это понимал, и они до- гадывались, что он понимает, и были рады, что он не дотошный службист, а хороший славный парень, кото- рый предпочитает верить им на слово, а не ездить проверять по мокрым дорогам, в холодные сырые хуто- ра, откуда нет гарантии вернуться живым. Вся система политического просвещения сводилась к кружкам по изучению краткой биографии Сталина, и по сводке, какую ему показали, в этих кружках обучалось почти все взрослое население уезда, весьма поредевшее после недавней депортации в Сибирь. Это было абсолютно нереально, но здесь все казалось не- реальным и вдумываться ни во что не хотелось. хоте- лось одного, поспать и поскорей унести отсюда ноги. Теперь они болтали, коротая время, радуясь тому, что гость не ушел в гостиницу и пробудет с ними здесь до утра, и поэтому будет не так скучно, а, главное, можно услышать что-нибудь новенькое. Говорили они на каком-то странном языке, очень отдаленно похожее на литовский, куцые мысли выражали газетными фор- мулировками, почерпнутыми из передовых статей, со- ставляющих их основное чтение, а эти формулировки были дословным переводом с русского, заимствованными из центральных газет, и Альгис с грустью думал о том, что будет с этими людьми через пять-десять лет, если их не убьют. Они совершенно разучатся говорить по- человечески и общаться с ними станет невыносимо;. Первый секретарь похвалил стихи Альгиса, опуб- ликованные недавно в газете, назвав их "актуальными" с "высоким идейно -художественным уровнем и чего они помогают в "борьбе за коллективизацию сельского хозяйства" и еще добавил, что его собственный сыниш- ка по его указанию выучил их наизусть, и Альгис мог. бы послушать его декламацию, если б не уезжал утром, а остался еще на денек. Секретарь по пропаганде тоже польстил Альгису, сказав;- что он распорядится раз- учить его стихи в местной школе,к празднику, и пусть Альгис обязательно приедет послушать, а заодно напи- шет об учителях, очень активно участвующих в сети партийно-политического просвещения. Альгису почудилось в его голосе несомненное сочу- вствие и жалость к этой девочке, обычно не свойствен- ные конвоирам, и уж во всяком случае не проявляемые внешне, и это расположило его к Гайдялису. - - Пойдемте в купе, - рассмеялся Дауса. - А то она едет с комфортом, а мы, как бедные родственники, топчемся в коридоре, Они вошли в купе, закрыли за собой дверь и усе- лись, на нижних полках, аккуратно сдвинув вбок посте- ли. Сигита то ли спала, то ли притворялась спящей, продолжала лежать спиной к ним, и также свешива- лись с полки мальчиковые полуботинки на ее ногах. Путешествие с таким соседом, как Альгирдас По- жера, явно льстило самолюбию милиционеров, и они уж не упустили случай потолковать с известным по- этом о литературе, высказать свое мнение, которое они считали мнением народа, а народ, учила их пар- тийная печать, является самым взыскательным крити- ком искусства. Альгис выслушал несколько баналь- ностей, без которых не обходилась ни одна читатель- ская конференция. Говорил Дауса. Гайдялис молчал, посапывая прокуренными легкими и безостановочно дымя. Чтоб отвязаться от нагловатого и назойливого Даусы, Альгис спросил Гайдялиса, не. служил ли он в конце сороковых годов в истребительном батальоне по борьбе с бандитизмом, и Гайдялис утвердительно кивнул, Это изменило направление беседы. Альгис и Гайдялис предались воспоминаниям о тех годах, а Дауса был,вынужден молчать и ревниво слушать, потому что в тех событиях он по возрасту принимать участия не мог. Оказалось, что их пути, Альгиса и Гайдялиса, не раз пересекались в те годы, и они вспомнили,не одну операцию, в которой участвовали вместе, не будучи друг с другом знакомы. Гайдялис оживился, глаза его, до того тусклые и озабоченные, заблестели по- молодому. - Эх, было время, - закачал он головой с пореде- вшими, с обильной сединой волосами, - хоть и жут- кое, не приведи Господь, а что-то в душе светлое оставило. Даже тоскую порой... - Не по страху же вы тоскуете, - улыбнулся Альгис, - а по молодости своей. И вам и мне тогда было. по двадцать. - Верно, - согласился Гайдялис. - Крепким я был... а как две пули проглотил... и мне половину желудка отсекли ... сразу в старики записался. Хоть на печь полезай да внуков нянчи. А какие у меня внуки? Я своим детям, как дедушка. Он с грустной застенчивой улыбкой глянул на Альгиса. - Вам повезло больше, чем мне, Стало писателем, всему народу известны ... А мы свою лямку до самой смерти тянуть будем. Тогда бандит не добил, сейчас уголовник нож всадит под ребро. - А скажите, Гайдялис, - поинтересовался Аль- гис, - сколько у вас в истребительном батальоне было народу? - Как когда, - затянулся дымом Гайдялис. - По полтыщи, а когда и тысяча. После больших операций большая убыль была. - Нет, когда кончились бои. Сколько в батальоне в ту пору штыков осталось? - Это вы про пятьдесят первый год? Дай Бог памяти. - Я уж тогда другими делами был занят и плохо знаю, как все было, - подзадорил его Альгис, и это польстило Гайдялису, развязало язык. - А все было, как положено. Побили мы их, лес- ных братьев, видимо-невидимо. Да чего рассказывать, небось, сами помните - целые уезды, стояли пустыми, без жителей. И нас, истребителей, полегло без счету. Уж сам не чаял живым выползти. Одним словом, горела Литва и еще немного - совсем бы обезлюдела. Но нашелся умный человек, всех перехитрил. Помни- те, кто был тогда председателем Совета Министров? - Гедвилас, - сказал Дауса, не задумываясь. - Правильно, - одобрительно кивнул Гайдялис своему начальнику. - Именно Гедвилас. Тонко все придумал. Обьявил амнистию. Самолеты пустил над лесами, листовками закидал всю Литву. Так, мол, и так. Кто выйдет на сборные пункты с оружием в руках и без сопротивления сложит оружие, - тому амнистия. Получай, мол, паспорт и гуляй на все четы- ре стороны полноправным гражданином. Родина- мать, мол, простила все грехи и никогда о них не напомнит. Мы, литовцы, народ доверчивый. И пошли мужич- ки из бункеров выползать, потащили оружие, целые арсеналы, даже пушки. Двадцать тысяч человек вышло из лесу все, что осталось живого к пятьдесят перво- му году. Ну, конечно, кроме главарей. Те упрятались. Их и по сей день не слышно, Сложили они оружие, получают паспорта. Ну, ду- мают сейчас и по домам можно. Кончили воевать. А им говорят 'домой рано. Как же так? Нам обеща- но, что мы - равноправные граждане. Точно, обеща- но. А почему домой не пускаете? А потому, отвечают им, что как равноправным гражданам вам сейчас са- мый срок пойти на службу в Советскую армию. И так многие срок свой оттянули, пока в лесах сидели. Вот и настала пора наверстывать, исполнять свой граж- данский долг. Забрали их, как миленьких, в солдатики, но оружия не дали. Стройбат - это называется. Мо- жет, слыхали? Строительный батальон. И поехали пря- миком - в Сибирь. На стройки коммунизма. Я чего- то не встречал, кто оттуда назад вернулся. Даусе, который,:несомненно, считал себя полити- чески более зрелым, нежели Гайдялис, слова его пока- зались неосторожными. Он приложил палец к губам и скосил глаза наверх, где лежала Сигита. Альгис тоже поднял глаза. Сигита лежала спиной к ним, но Альгис мог поклясться, что она не спала, а, напрягши слух, ловила каждое слово, доносившееся снизу. Альгису очень хотелось поговорить с ней. Все, что сказал о ней Дауса, как-то не вязалось с ее обликом, и хотелось выслушать ее, вызвать на исповедь, понять, что могло толкнуть это существо, абсолютно невинное по перво- му впечатлению, на уголовное преступление. Да еще попытка к самоубийству... Он решил, что обязательно улучит момент и пого- ворит 'с ней с глазу на глаз, без свидетелей. А Гайдялис тем временем продолжал ровным дре- мотным голосом, ничуть не обратив внимания на предупреждение Даусы. Ему льстило, что известный писатель со вниманием, и притом неподдельным, слу- шает его. - В общем, кончилось все. Наступил мир в Литве. Как раз в мае 1951 года. Лесных братьев околпачили, спровадили в Сибирь. Парочку человек для близиру оставили, дали выдвинуться в люди. Один, помню, из бывших бандитов на тракторе в колхозе работал. Кажется, Пасвалисе, что ли? Его даже орденом Ленина наградили. Вот смех-то. Ясное дело, для пропаганды. А других и след простыл в Сибири. Начальство наше думало: все, проблема решена. можно отдыхать. Но не тут-то было. Партизан не стало. Однако, остались те, кто с ними воевал - ис- требители. Куда им деваться? Народ молодой, профес- сий никаких. Привыкли жить вольготно, не работать, все, что нужно - выпить, закусить - брали с населе- ния бесплатно. В случае чего - пугнут автоматом или гранатой. Тот же грабеж. И такой жизнью ребятки жили пять-шесть лет. Уже не люди - уголовный эле- мент. Хоть и числятся. коммунистами и комсомоль- цами. А тут их расформировывают и оружие отбира- .ют. Они не согласны. Разбежались с оружием. И в те же леса, где раньше бандиты от них прятались. Стали промышлять. Грабить склады, магазины. Снова зашу- мела Литва. Пришлось войска направить. Как собак отстреляли. Похлеще, чем лесных братьев. Когда уж истребителей доконали, вот тогда и стало тихо на Литве. Гайдялис окутался дымом. сигареты и улыбнулся своим. мыслям.. - Вам интересно, как я, уцелел? Очень просто. В госпитале лежал. По ранению. От слов Гайдялиса остро пахло тем страшным, горячим временем, и Пожера, слушая его, отчетливо видел себя в ту пору... ...Уездный комитет партии -уком размещался в двухэтажном каменном доме сразу за. оградой косте- лавокруг которого росли старые кряжистые липы, и их тяжелые кроны нависали над черепичной крышей укома. Прежде в этой уютной вилле жил настоятель костела, но его сослали в Сибирь сразу после войны, а заменивший его ксендз, испуганный, забитый челове- чек, безропотно согласился поселиться в маленькой при- стройке за костелом. Днем в укоме стучали пишущие машинки, ржали у коновязи, которой служил массивный, из гранита, крест перед домом, оседланные лошади укомовских ин- структоров, с автоматами и гранатами в кармане объезжавших бесчисленные хутора этого лесного уезда, и глубокие вздохи органа, проникавшие из костела, роб- ко плыли над мокрой землей, усыпанной желтыми ли- стьями кленов и, как оспой, исколотой следами конских копыт. Сеял холодный мелкий дождь, прохожие рано ис- чезали с улиц маленького городишки, в низких отсыре- вших домиках в редком окошке брезжил огонек - их " обитатели засыпали рано, беспокойным, тяжелым сном людей, не знающих, что им принесет пробужде- ние: то ли приход милиционера, ищущего самогонный аппарат, то ли грохот сапог вооруженных людей, при- казывающих за один час собрать все пожитки, но не больше шестидесяти кило на человека, и следовать на станцию, к холодным товарным вагонам, знающим один путь - в Сибирь. Иногда по ночам с сухим треском гремели одиноч- ные револьверные выстрелы и захлебывающиеся авто- матные очереди, отчего начинали жалобно звенеть стекла в окошках, кто-то, хлюпая, пробегал по улице, доносился простуженный русский мат, потом станови- лось тихо, был слышен только шорох дождя в голых сучьях деревьев и нервозное поскуливание собак в мок- рых конурах. Люди в своих домишках глубже укрыва- лись под перинами и с. бьющимися сердцами впадали в зыбкую дрему. . Ночью светились окна лишь в одном доме - в укоме партии. На обоих этажах горел свет - его полосы ложились в мокрый сад, и часовой с автоматом,.в дож- девике с поднятым капюшоном, расхаживал по этим полосам, то исчезая во тьме, то снова выныривая в тусклом свете, цедящемся из окна. Партийные работники засиживались в укоме до рас- света. Делать обычно было нечего, но уходить никто не решался. А вдруг телефонный звонок из центра? Все знали, что Сталин в Москве страдал бессонницей и свои решения обычно принимал по ночам, и поэтому по всей огромной стране, не спал партийный аппарат, люди зевали, мучительно борясь с дремотой в своих кабине- тах, еде.с больших портретов строго смотрел на них вождь, и днем у них у всех были красные глаза и серые вялые лица. Альгис сидел в кабинете первого,секретаря. В ком- нат. собралось человек, пять, И второй секретарь, и третий, по пропаганде и начальник уездного МВД, которому тоже интересно было поглядеть на столич- ного гостя. Сюда редко, кто,заезжал, уезд считался опасным, и однодневный наскок корреспондента,ив Виль- нюса воспринимался как событие., Альгис был здесь моложе всех, но. на него смотрели с почтением, как на какого-нибудь артиста, человека из . другого мира, и в разговоре старательно подбирали слова, чтоб не прослыть в его глазах уж совсем провинциалами. Тут. собралась. вся уездная власть, люди, от которых зависела судьба любого человека в этой лесной глухомани, но сейчас ночью они не производили грозного впечатления. Они напоминали скучных одинаковых больных, собранных в одну палату. Лица, припухшие от самогона, тусклые бездумные взгляды и одинаковые костюмы зеленоватого цвета, в подражание Сталину, полувоенного покроя. .Альгису стало не по себе. Он уже хотел было с ними попрощаться и уйти в соседний кабинет прикорнуть на диване до утра, как в дверь. постучали, а потом на пороге появился в намокшем дождевике часовой с кап- лями дождя на стволе автомата. Все недовольно повер- нули к нему головы: - Разрешите доложить,,-. просипел часовой с ви- новатой усмешкой. - Тут одна... женщина... с,детиш- ками... рвется к вам в кабинет. Я говорю, нельзя, а она ругается... - Гони ее в шею, - отрезал первый секретарь.- На то тебе оружие дано... И не беспокой по пустякам. - Так ведь с детишками... - замялся часовой.- В дождь... издалека, видать. - Ты вот что, - вмешался начальник МВД.- Устав забыл. Часовой на посту в разговоры не вступа- ет. Закрой дверь. - Постойте, - сказал Альгис. - Ведь, действите- льно, дождь. Возможно, что-нибудь важное. Не ста- нет она с детьми таскаться в ночь просто так. Первый секретарь недовольно поморщился, бросил на часового строгий взгляд. - Кто такая? Спросил? - Браткаускене,.- виновато ответил часовой.- Из Гегучяй. Знакомая пташка,' - 'хмыкнул начальник МВД, потирая широкой ладонью) бритую голову, и подмигнул Альгису. Может раскололись? Приведи. Часовой закрыл дверь и все наперебой стали,объяс- нятьАльгису, что за особа Браткаускене, которую ему предстояло сейчас, увидеть. С их слов выходило, что она - чудовище, один из злейших врагов советской власти. Живет она на хуторе, в десяти километрах от уездного центра. В колхоз не идет. Земли, правда, мало. Одна глина. Можно считать, бедствует., Да ее еще налогами поприжали. Но 'дело не в ней, а в ее муже.' За ним уже третий год охотятся, и все' безуспешно. Пранас Браткиускас прячется в лесах, командир роты у лесных братьев. Лютый, страшный зверь. Не один зарезанный активист на его счету. Из всех облав ухо- дит невредимым. - Я теперь с ним повел другую тактику, - с охот- ничьей хитрецой в глазах доверительно' сказал Альгину начальник МВД. - - Нам доподлинно известно, что раз в два-три месяца он заглядывает домой на хутор. Все же живая тварь,'хоть и бандит. Бельишко сменить, детей поглядеть да с женушкой попотеть, Не обой-. дешься без этого. Он жену, гад такой, любит. Это нам доподлинно. известно. Значит, на этом его и надо брать. Расположили мы засаду на хуторе, человек десять наших орлов. Неделями живут - она их кормить обязана и... все прочее... Увидев, что Альгис не понял намека, он, заиграв глазами, пояснил: - Народ молодой, и баба она в соку. В очередь ее пускают каждую ночь. Это они умеют. А потом, чего жалеть? Враг - он враг и есть. Пусть познает гнев народа. Он захохотал. Но встретив недовольный взгляд пер- вого секретаря, стал оправдываться: - Это же не для газеты. А от своего человека зачем скрывать. Мужское дело. Значит, постоит у нее засада, пока не понадобятся в другом месте. Он тогда на хутор проберется. От нас не скроешь. Пусть пора- дуется за свою жену. А потом - новая засада. Так и играем. Уже год. У кого терпения хватит. Он обернулся к двери, за которой послышались шаги. Браткаускене оказалась совсем не красивой молодой бабой с рано увядшим лицом. Альгис пристально вгля- дывался в нее и понимал, что прежде она, видать, была неплоха собой, но сейчас она производила неприятное, отталкивающее впечатление. Космы мокрых, лепящихся' к лицу волос, бесцветные, застывшие и круглые, как пятаки, глаза, до нитки пропитанная дождем одежда казалась темным тря- пьем. Двое испуганных и тоже мокрыхЩдетей держа- лись с обоих боков за юбку, с которой текли на пол вода. Что-то во всем облике этой женщины и ее детей было такое, что заставило всех в кабинете насторо- житься. Вначале никто не обратил внимания на мок- рый темный сверток, какой она держала, прижав лок- тем к боку. Она не произнесла ни слова, а стояла глядя в одну точку поверх головы Альгиса, и от ее застывшего жуткого взгляда всем становилось не по себе. И никто не нарушил молчания. Только неприятно заскрипел стул под кем-то. Этот звук словно вывел из оцепенения ночную го- стью. Она переложила на ладони мокрый сверток, ока- завшийся мешком, в который было завернуто что-то. 'круглое, вроде кочана капусты, и держа сверток, на весу, двинулась к столу, и дети засеменили за ней,. не отпуская юбки. Напривлялась она к Альгису, приняв его за главного, потому что он сидел за письменным сто- . лом в кресле, и Альгис весь напрягся, кожей чувствуя, что сейчас произойдет нечто страшное и не зная, как это предотвратить. С каким-то странным спокойст- вием, более того, равнодушием;, женщина стала раз- ворачивать над столом мешок, и вода, беззвучно закипа- вшая на толстое стекло, почему то были красноватого цвета. Потом она встряхнула мешок двумя руками, и на стекло с громким стуком вывалились человеческая голова с давно не стриженными волосами и небритой щетиной на синих щеках. Альгис отпрянул. Голова, стукнувшись затылком о стекло, повернулась по оси, скатываясь к краю стола, и неровный кровавый обрубок шеи мотнул торчавшей из него белой трубчатой жилой. - Возьмите, - спокойно сказал женщина, и лицо ее выражало только усталость. - Это мой муж и их отец. Дети, не отрываясь, смотрели на косматую голову с неестественно белыми хрящими ушей и не плакали, а лишь простуженно сопели. - Браткаускас! -, закричал начальник МВД, скло.- нившись над головой и даже тронув ее рукой. - Пранас Браткаускас в наших руках? -. А нас увезите... куда-нибудь. - сказала Братка-. ускене. - Иначе зарежут. - Поможем,. Браткаускене, - с просиявшим, ли- цом бернулся. к ней начальник МВД, и блики от лампы засияли на его бритом черепе. - Спрячем и концы не найдут. Все сделаем. Отблагодарим, как надо. - Дети спать хотят, - прикрыла глаза Братка- ускене. - Сейчас устроим. Часовой, отведи их в другой кабинет.. Там диваны. До утра., Спокойной ночи. Ну" молодец, баба. Она двинулась с детьми к двери, почтительно рас- крытую перед ними часовым, и уже у порога, мальчик, что был, справа, обернулся, глянул на отрубленную го- лову, темневшую на. стекле стола, и робко всхлипнул. Мать, дернула его за руку, и часовой, пятясь задом, прикрыл дверь. - С победой, товарищи! - воскликнул начальник МВД. - Ну и будет завтра, шуму. Надо составить телефонограмму. А вещественное доказательство сю- да! Он высыпал на сиденье стула. бумаги из своего обьемистого портфеля и без тени брезгливости под- нял.голову со стола, аккуратно завернул ее. в газету, на сломе листа Альгис успел машинально прочесть крупный заголовок: "Да здравствует коммунистич.." и весь сверток деловито сунул в, глубь портфеля, после, чего защелкнул замок на его топорщащемся боку. -. А Браткаускене - в Сибирь. - Отдышавшись, сел он на диван, поставив у ног портфель. - Здесь ей больше делать нечего. И все возбужденно заговорили, стали поздравлять его, будто не было у его ног страшного портфеля, и забыли об Альгисе, неподвижно сидевшем, откнувшись в кресле, и тупо смотревшем на красноватую лужицу, стекавшую со стекла ему на колени. За окном вагона уже бежала морозная ночь, когда поезд остановился и по радио сказали, что в Смоленс- ке они простоят дваДцать минут. Милиционеры вско- чили, стали одеваться" чтоб успеть купить что-нибудь на ужин в станционном буфере. О том, что вагон- ресторан закрыт из-за иностранных туристов, они уже знали.Уходя, оба знаками дали понять Альгису, чтоб он проследил за Сигитой и не отлучался из купе,'пока они не вернутся; Альгис дал им денег и попросил купить для него бутылку коньяку. Они ушли, прикрыв двери, и сразу на верхней 'пол- ке повернулась Сигита, .лежавшая до того недвиж- но, спиной к ним. Повернулась, строго посмотрела на Альгиса серыми глазами,.протянула вниз руку и бросила Альгису на колени сложенный вчетверо листок бумаги; Убедившись, что он взял записку, она тотчас повернулась лицом к стене и замерла в прежней позе. Альгис оторопело подержал в руках записку, затем развернул ее. Еще не устоявшимся школярским почер- ком Сигита писала ему. Грамотно,' без ошибок, лишь путаясь в знаках препинания. "Здравствуйте мой любимый поэт! Я решила написать Вам, потому что сказать по- стесняюсь. Можете надо мной посмеяться, но я пи- шу правду, от чистого сердца. Я Вас люблю. Уже давно. Когда только научилась читать и впервые уви- дела Ваш портрет. И чем старше становилась, тем больше убеждалась, что Вы мой идеал. Мужчины и гражданина. Я знаю, читая это письмецо, Вы будете смеяться. Пусть! Теперь, когда моя жизнь сломана, мне ничего не страшно. А признаться в любви - не позор. Я уверена, что они Вам рассказали про меня. Это все неправда. Я - честный человек. Никогда в жизни чужого не брала. Можете мне поверить. А если не верите - поезжайте в наш колхоз и вам все люди скажут. Теперь моя жизнь пропала во цвете лет. Но я рада, что встретила Вас и смогла сказать, что люблю Вас. Зовут меня не Сигита, а Алдона. Это я для них приду- мала, другое имя, а Вам говорю правду. Прощайте., Желаю Вам успехов в Вашей личной жизни и твор- честве на благо, нашего советского народа". Альгис непроизвольно смял бумажку в кулаке и по-. чувствовал, что у.,него защипало. в глазах. От этой неуклюжей, и наивной детской записки повеяло удиви- тельной чистотой и какой-то ужасающей несправед- ливостью, свалившейся на голову простодушного су- щества, неспособного защищаться и смиренно прини- мающего свою судьбу. Чего стоило это трогательное объяснение в любви? Альгис готов был зареветь. Нуж- но было что-то срочно предпринимать. Что-то сказать ей, спросить, побольше узнать, а потом уж думать, что делать. А в том, что он непременно что-то сделает для этой девочки, Альгис уже не сомневался. Надо позвать ее вниз и расспросить обо всем подробно. Но как окликнуть ее? Алдона или Сигита? - Ну-ка, спустись сюда, Алдона-Сигита, - позвал он, стараясь умерить волнение и улыбаясь оттого, что, назвал ее сразу обоими именами. Она резко, как на пружине, обернулась,' будто жда- ла, затаившись его оклика, спрыгнула вниз и села напротив, оттянув и разгладив на коленях юбку. По- том подняла глаза. Полные слез, - Только не смейтесь. - Что ты, что ты. Кто же над тобой смеется?- Альгис протянул руку к ее плечу, желая погладить и этим как-то смягчить ее, но она отпрянула, прижа- лась спиной к стенке, и злые огоньки заблестели в ее глазах. - Ну, вот, видишь, я даже не знаю, как себя вести с тобой. Я тебе в отцы гожусь, чего ты меня боишься? Пока их нет, расскажи мне все, как на духу. Мне это очень важно. Я постараюсь тебе помочь... Все, что будет в моих силах. Поэтому говори... все... начистоту. Говори. Я тебя слушаю. Вот, что она рассказала Альгису, торопясь и захле- бываясь, будто боясь, что ему надоест слушать и он не поймет главного, что словами не объяснишь, а надо прочувствовать. Она родилась и, прожила всю свою коротенькую жизнь вплоть до недавнего времени в маленькой де- ревне под Зарасаем, в краю бесчисленных озер и песча- ных холмов. Сколько себя помнит, мать работала в колхозе, доила коров, а Сигита, как и ее деревенские сверстницы, жила в мирке,. ограниченном дальними холмами, и только когда научилась читать узнала, что мир большой и в нем есть города и моря, каких никто в деревне не видывал. Большие дороги, непохожие на сельские пыльные проселки, а широкие, покрытые чер- ным асфальтом, опоясывают землю. По ним бегут автомобили во все края света, и быть шофером, води- телем автомобиля стало навязчивой мечтой сельской девчушки. Она училась в школе, была дома за хозяйку, пока мать пропадала на ферме и читала, читала, чита- ла. Каждый свободный миг. Ночами - до первых петухов. Читала все, что попадалось под руку. Но особенно любила стихи Альгирдаса Пожеры - роман- тичного поэта боевой комсомольской юности, звавше- го быть смелым, настойчивым в достижении цели, идти навстречу подвигу, не склоняя головы. Сигита знала наизусть целые поэмы Пожеры. Его портрет с волевым, романтическим профилем, выре- занный из книжки, висел над ее кроватью. Его книги, все, что было издано в, Литве, стояли стопкой на самодельной полке. Читая горячие, обжигающие стихи, девочка перено- силась в то время, что описывал поэт, и дралась вместе с героем против кулаков, умирала от бандитской. пули, строила колхозы - предвестник счастливой жизни. А когда отрывалась от книги, приходила немножко в себя, видела вокруг серые скучные .будни и до слез жалела, что родилась так поздно, уже после того, как отгремели бои. Оставалась одна надежда - ветер странствий, заманчивый путь в неизвестное, романти- ка дальних дорог. Сигита убежала из деревни в Каунас, чтоб посту- пить на курсы автомобильных шоферов, но принимали учиться с семнадцати лет, а ей недоставало полугода. Надо было ждать. Домой она не хотела возвращаться, и чтоб скоротать это время пока ей исполнится сем- надцать, нанялась по объявлению прислугой в состо- ятельный дом на одной из центральных каунасских улиц. Хозяева ее работали в магазине и жили на широкую ногу, явно приворовывая. Но к ней относи- лись хорошо, купили немножко из одежды и ничего из еды от нее не прятали. Прожить бы ей эти полгода, нянчить ребеночка, к которому привязалась и не знала бы беды. Но беда поджидала ее. Сигита никогда не брала чужого. Так воспитывала ее мать, так учили книги. Воровство для. нее было равноценно гибели. За свои неполных семнадцать лет ей никогда в голову не приходила мысль украсть что- нибудь, хоть жили в нужде и берегли каждую копейку. А тут судьба устроила искушение. Как-то утром, когда хозяева ушли на работу, а ре- беночек был накормлен и спал, Сигита убирала спаль- ню. Трясла перины, взбивала подушки и неожиданно увидела посыпавшиеся из наволочки на ковер денеж- ные купюры. По сто рублей каждая; Пять купюр. Сигита поспешно подобрала их с ковра, сложила стоп- кой, и они будто огнем жгли ей руки. Таких больших денег она не" только никогда не-держала в руках, но даже не видела. С бьющимся от волнения-сердцем стояла она по- среди комнаты с прижатыми к груди деньгами и перед ее взором рисовались диковинные загадочные края, куда она может поехать хоть сегодня, хоть сейчас, купив на станции билет. И денег еще останется много для других дорог и новых путешествий. Все ее мечты, вся ее судьба были заключены в этих пяти бумажках. И Сигита плохо помнит, как она вышла из дому, даже не взяв ничего из своих вещей, а только заперев квартиру и положив ключ в условленное с хозяевами место, как купила билет на первый попавшийся поезд, и он нес ее целый. день и ночь, и вышла она где-то на Украине, в чужом и шумном городе, где никто не понимал по-литовски, а она говорила по-русски плохо и с акцентом. Она еще не думала о последствиях, своего поступка, что ее будут искать. Она хотела ездить и от- крывать для себя новый мир. Но мир этот не принял деревенскую девочку с укра- денными деньгами. Где ночевать? В гостинице? Но там надо показать документы. А их у Сигиты не было- все справки, что привезла с собой из деревни, хранили хозяева и у них они и остались. Ночевать на скамейке в парке? Здесь не заграница, где безработные спят.на скамейках, укрывшись газета- ми"как не раз показывали; в кино. Милиция заин- тересуется, почему это советский человек не. имеет,где ночевать, и потребует документы. Сигита бродила до утра по незнакомому городу, устала и купила билет на поезд. Там можно было прилечь и отдохнуть.,А в дру- гом городе повторилось то же самое. И снова только поезд мог ее приютить. Понесло девочку по рельсам. Страшно ей стало, что милиция ищет ее. По улицам пробегала, косынкой прикрыв лицо, и только в вагоне, на своей полке, отвернувшись от соседей по купе, находила на какое-то время успокоение. Проносились города и станции, ме- нялись люди в вагонах, а ее носило по огромной и незнакомой стране, одинокую и затравленную, без всякой надежды остановиться и спастись. Все ее буду- щее измерялось количеством оставшихся денег, а их должно было хватить еще надолго. У Сигиты украли деньги. На какой-то станции она вышла купить себе еды в буфере. Взяла с со- бой рублей двадцать, остальные деньги оставила в су- мочке под подушкой. Когда вернулась в вагон, не нашла ни сумочки, ни денег. А сосед, что ехал с ней до этого, такой приличный с виду, исчез и больше не появлялся. Она даже не заплакала. Поняла только, что ее безостановочный бег пришел к концу. Поезд, где ее обокрали, направлялся в Москву. Оставшихся денег должно было хватить лишь на билет до Литвы. И Сигита приняла решение - умереть. Она и в мы- слях не могла себе представить, как ее возьмут под арест и будут судить, как воровку. Лучше смерть. Но не здесь, в чужой России, а поближе к Литве. Может быть, тогда ее мертвую привезут к маме и похоронят на деревенском кладбище возле озера. Последним пунктом ее путешествия была Москва. Как она прежде мечтала увидеть ее хоть одним глазом, пройтись по Красной площади, услышать не по радио, а наяву мелодичный бой кремлевских курантов, благо- говейно затаив дыхание, в нескончаемой скорбной оче- реди пройти через гранитный мавзолей и увидеть лицо мертвого Ле