Оцените этот текст:


     Время: 1896-1905
     Место: Маленькая ферма в Техасе

     Два чумазых, взъерошенных мальчугана, которые рылись среди  крестовника
во дворе перед домом, откинулись  на  пятки  и  сказали:  "Здрасьте",  когда
долговязый, тощий человек с соломенными волосами свернул к их калитке. Он не
задержался у калитки; она давно уже удобно приоткрылась и теперь так  прочно
осела на расхлябанных петлях, что никто больше  не  пробовал  ее  закрывать.
Человек даже не взглянул в сторону мальчиков и уж тем  более  не  подумал  с
ними  поздороваться.  Просто  прошел  мимо,  топая  здоровенными  тупоносыми
запыленными башмаками, одним,  другим,  размеренно,  как  ходят  за  плугом,
словно все ему было здесь хорошо знакомо и он знал,  куда  идет  и  что  там
застанет. Завернув за угол дома с правой  стороны,  под  кустами  персидской
сирени, он подошел к боковому крыльцу,  на  котором  стоял  мистер  Томпсон,
толкая взад-вперед большую маслобойку.
     Мистер Томпсон был крепкий мужчина, обветренный и загорелый, с жесткими
черными волосами и недельной черной щетиной на подбородке. Шумливый,  гордый
мужчина, держащий шею так прямо, что все лицо приходилось на одной  линии  с
кадыком,  а  щетина  продолжалась  на  шее  и  терялась  в  черной  поросли,
выбивающейся из-под расстегнутого воротника. В маслобойке урчало и  хлюпало,
точно в утробе рысящей лошади, и почему-то казалось, что  мистер  Томпсон  в
самом деле одной рукой правит лошадью, то осаживая ее,  то  погоняя  вперед;
время от времени он делал полуоборот и выметал поверх  ступенек  богатырскую
струю табачного сока. Каменные плиты у крыльца  от  свежего  табачного  сока
побурели и покрылись глянцем.  Мистер  Томпсон  сбивал  масло  уже  давно  и
основательно наскучил этим занятием. Он как раз насосал  табачной  слюны  на
хороший плевок, и тут незнакомец вышел  из-за  угла  и  остановился.  Мистер
Томпсон увидел узкогрудого человека  с  костлявым  длинным  лицом  и  белыми
бровями, из-под которых на него глядели и не  глядели  глаза  такой  бледной
голубизны, что тоже казались почти белыми. Судя  по  длинной  верхней  губе,
заключил мистер Томпсон, опять какой-нибудь ирландец.
     - Мое почтение, уважаемый, - вежливо сказал мистер Томпсон,  подтолкнув
маслобойку.
     - Мне нужна работа, - сказал человек, в общем-то внятно, но с нездешним
выговором, а каким, мистер Томпсон определить затруднился.  Не  негритянский
выговор, не кейджен {Диалект американцев французского происхождения в  штате
Луизиана.} и не голландский, а там - шут его разберет. - Вам здесь не  нужен
работник?
     Мистер  Томпсон  дал  маслобойке  хорошего  толчка,  и  она   ненадолго
закачалась взад-вперед сама по себе. Он сел на ступеньки и выплюнул на траву
изжеванный табак.
     - Присаживайтесь, - сказал он. - Возможно, мы и сладимся. Я  в  аккурат
подыскиваю себе кого-нибудь. Держал двух ниггеров,  да  они  на  той  неделе
ввязались в поножовщину тут выше по речке, один помер, другого  посадили  за
решетку в Коулд-Спрингс. Об таких, скажу по совести, руки марать  не  стоит,
не то что убивать. В общем, похоже, надо мне брать  человека.  Вы  раньше-то
где работали?
     - В Северной Дакоте,  -  сказал  незнакомец,  складываясь  зигзагом  на
другом конце ступенек, но не так, как если бы присел отдохнуть. Он  сложился
зигзагом и устроился на ступеньках с таким видом, словно вообще не собирался
вставать в ближайшее время. На мистера Томпсона он  ни  разу  не  посмотрел,
хотя ничего вороватого тоже не было у  него  во  взгляде.  Он  вроде  бы  не
смотрел и ни на что другое. Его глаза сидели в глазницах  и  все  пропускали
мимо. Вроде как не рассчитывали увидеть такое, на что стоило бы  посмотреть.
Мистер Томпсон долго ждал, не прибавит ли он еще что-нибудь, но он как будто
впал в глубокую задумчивость.
     - В Северной Дакоте, - произнес мистер Томпсон, силясь припомнить,  где
бы это могло быть. - Надо понимать, не близкий свет.
     - Я все могу по хозяйству, - сказал незнакомец, - задешево.  Мне  нужна
работа.
     Мистер Томпсон изготовился перейти вплотную к делу.
     - Будем знакомы, - сказал он. - Томпсон. Мистер Ройял Эрл Томпсон.
     - Мистер Хелтон, - сказал незнакомец. - Мистер Олаф  Хелтон.  -  Он  не
шелохнулся.
     - Ну что же, - сказал мистер Томпсон самым  зычным  голосом,  на  какой
только был способен. - Думается, давайте-ка сразу начистоту.
     Мистер Томпсон всякий раз,  когда  располагался  с  выгодой  провернуть
дельце, ударялся в бесшабашную веселость. Не из-за вывиха  какого-нибудь,  а
просто до смерти не  любил  человек  платить  жалованье.  И  открыто  в  том
признавался. "Ты им - и харч, и постой, -  говорил,  -  да  сверх  того  еще
деньги. Несправедливо это. Мало, что инвентарь тебе произведут в негодность,
- говорил, - так от ихнего недогляда один разор в хозяйстве и запущение".  И
к полюбовной сделке он прорывался с гоготом и рыком.
     - Я, перво-наперво, хочу знать вот что -  вы  на  сколько  метите  меня
обставить? - зареготал он, хлопая себя по коленке. Наделал шуму в меру  сил,
потом утих, слегка пристыженно, и отрезал себе кус  табаку.  Мистер  Хелтон,
уставясь в пространство между сараем и фруктовыми деревьями,  тем  временем,
казалось, спал с открытыми глазами.
     - Я - хороший работник, - глухо, как из могилы, сказал мистер Хелтон. -
Получаю доллар в день.
     Мистер Томпсон до того опешил, что позабыл снова расхохотаться  во  все
горло, а когда спохватился, от этого уже было мало проку.
     - Хо-хо! - надсаживался он. - Да я за доллар в день  самолично  подамся
внаймы. Это где же такое за работу платят доллар в день?
     - В Северной Дакоте, на пшеничных полях, - сказал мистер Хелтон, и хоть
бы усмехнулся. Мистер Томпсон перестал веселиться.
     - Да, здесь вам не пшеничное поле,  оно  конечно.  Здесь  у  нас  будет
скорей молочная ферма, - проговорил он виновато, - У супруги у  моей  больно
лежала душа к молочному хозяйству, коров обихаживать, телят, я ее и  уважил.
И дал маху, - сказал он. - Все равно приходится хозяйничать  почитай  что  в
одиночку. Супруга у меня не  особо  крепкого  здоровья.  Взять,  к  примеру,
сегодня - хворает. Все эти дни перемогалась. Кой-чего мы здесь садим себе  к
столу,  под  кукурузой  есть  участок,  есть  фруктовые   деревья,   поросят
сколько-то держим, курей,  но  первая  у  нас  статья  дохода  -  коровы.  И
признаюсь я вам, как мужчина мужчине, никакого от них дохода нету. Не могу я
платить  вам  доллар  в  день  лишь  по  той  причине,  что  хозяйство   мне
просто-напросто не приносит таких денег. Да, уважаемый, не на  доллар  мы  в
день перебиваемся, а куда поменьше, я бы сказал, если все прикинуть на круг.
Теперь что же, тем ниггерам двум я платил семь  долларов  в  месяц,  по  три
пятьдесят на рыло, но скажу вам так - один мало-мальски  сносный  белый,  по
мне, в любой день и час стоит целого выводка ниггеров, так что положу я  вам
семь долларов, столуетесь вместе с нами,  и  обращаться  с  вами  будут,  по
присловью, как с белым человеком...
     - Ладно, - сказал мистер Хелтон. - Согласен.
     - Ну что же, стало быть, думается, по рукам - так,  что  ли?  -  Мистер
Томпсон  вскочил,  словно  вспомнил  вдруг  про  важное  дело.  -  Вы  тогда
становитесь вот сюда к маслобойке, покачайте ее маленько, ага,  а  я  покуда
смотаюсь  в  город  кой  по  каким  делишкам.  Совсем  возможности  не  было
отлучиться всю неделю. Как быть с маслом,  когда  собьется,  это  вы  небось
знаете?
     - Знаю, - не повернув головы, сказал мистер Хелтон. - Я умею обходиться
с маслом. - У него был странный, тягучий голос,  и  даже  когда  он  говорил
всего два слова, голос у него медлительно вихлялся вверх и вниз, и  ударение
приходилось не туда, куда надо. Мистера Томпсона разбирало  любопытство,  из
каких же чужих краев мистер Хелтон родом.
     - Так где бишь это вы работали  раньше?  -  спросил  он,  как  если  бы
предполагал, что мистер Хелтон начнет противоречить сам себе.
     - В Северной Дакоте, - сказал мистер Хелтон.
     - Что ж, всякое место на  свой  манер  не  худо,  коль  пообвыкнуть,  -
великодушно признал мистер Томпсон. - Вы-то сами родом нездешний, правильно?
     - Я - швед, - сказал мистер Хелтон, принимаясь раскачивать маслобойку.
     Мистер Томпсон густо  хохотнул,  точно  при  нем  первый  раз  в  жизни
отпустили такую славную шутку.
     - Вот это да, чтоб я пропал! - объявил он громогласно. - Швед!  Ну  что
же, но одного боюсь, не заскучать бы вам у нас.  Что-то  не  попадались  мне
шведы в нашей местности.
     - Ничего, - сказал мистер Хелтон. И  продолжал  раскачивать  маслобойку
так, словно работал на ферме уже который год.
     - Правду сказать, если на то пошло, я до вас живого шведа  в  глаза  не
видал.
     - Это ничего, - сказал мистер Хелтон.

     Мистер Томпсон вошел в  залу,  где,  опустив  зеленые  шторы,  прилегла
миссис Томпсон. Глаза у нее были накрыты влажной тряпицей,  на  столе  рядом
стоял тазик с водой. При стуке мистертомпсоновых башмаков она отняла тряпицу
и сказала:
     - Что там за шум во дворе? Кто это?
     - Малый у меня там один, сказался шведом, масло, сказал, умеет  делать,
- отвечал мистер Томпсон.
     - Хорошо бы и вправду, - сказала миссис Томпсон. -
     Потому что голова у меня, гляжу, не пройдет никогда.
     - Ты, главное, не беспокойся, - сказал мистер Томпсон.  -  Чересчур  ты
много волнуешься. А я,  знаешь,  снарядился  в  город,  разживусь  кой-каким
провиантом.
     - Вы  только  не  задерживайтесь,  мистер  Томпсон,  -  сказала  миссис
Томпсон. - Не заверните ненароком в гостиницу. -  Речь  шла  о  трактире,  у
владельца заведения, помимо прочего, наверху сдавались комнаты.
     - Эка важность два-три пуншика, - сказал мистер Томпсон,  -  от  такого
еще никто не пострадал.
     - Я вот в жизни не пригубила хмельного, - заметила миссис Томпсон, - и,
скажу больше, в жизни не пригублю.
     - Я не касаюсь до женского сословия, - сказал мистер Томпсон.
     Мерные всхлипы маслобойки  нагнали  на  миссис  Томпсон  сперва  легкую
дремоту, а там и глубокое забытье,  от  которого  она  внезапно  очнулась  с
сознанием,  что  всхлипы  уже  порядочно  времени  как   прекратились.   Она
привстала, заслонив  слабые  глаза  от  летнего  позднего  солнца,  тянущего
расплющенные пальцы сквозь  щель  между  подоконником  и  краем  штор.  Жива
покамест, слава те господи, еще ужин готовить, зато  масло  сбивать  уже  не
надо и голова хотя еще и дурная, но полегчала. Она не сразу сообразила,  что
слышит, слышала даже  сквозь  сон,  новые  звуки.  Кто-то  играл  на  губной
гармошке, не просто пиликал, режа слух, а искусно выводил красивую  песенку,
веселую и грустную.
     Она вышла из дома через кухню, спустилась с крыльца и  стала  лицом  на
восток,  заслоняя  глаза.  Когда  мир  прояснился  и  обрел  определенность,
увидела, что в дверях хибарки, отведенной для батраков, сидит  на  откинутом
кухонном стуле белобрысый верзила и, закрыв глаза, выдувает музыку из губной
гармошки. У миссис Томпсон екнуло и  упало  сердце.  Боже  ты  мой,  видать,
бездельник и недотепа, так и есть. Сначала черные забулдыги, один никудышней
другого, теперь - никудышный белый. Прямо тянет  мистера  Томпсона  нанимать
таких. Что бы ему быть порадивей, что бы немного  вникать  в  хозяйство.  Ей
хотелось верить в мужа, а слишком было много случаев,  когда  не  удавалось.
Хотелось верить - если не завтра, то на худой  конец  послезавтра  жизнь,  и
всегда-то ох какая нелегкая, станет лучше.
     Она миновала хибарку осторожными шажками, не скосив  глаза  в  сторону,
сгибаясь в поясе из-за ноющей боли в боку, и пошла  к  погребу  у  родничка,
заранее набираясь духу отчитать этого нового работника со  всей  строгостью,
если дела у него до сих пор стоят.
     Молочный погреб,  а  по  сути  тоже  обветшалая  дощатая  лачужка,  был
сколочен на скорую  руку  не  один  год  назад,  когда  приспела  надобность
обзавестись молочным погребом, строили его на время, но время затянулось,  и
он уже разъехался вкривь и вкось,  скособочился  над  неиссякаемой  струйкой
студеной воды, сочащейся из маленького грота и почти  заглохшей  от  блеклых
папоротников. Ни у кого больше по всей окрестности не было  на  своей  земле
такого родника. Мистер и миссис Томпсон считали, что, если подойти  с  умом,
родник может принести золотые горы, да все было  недосуг  приложить  к  нему
руки.
     Шаткие  деревянные  лавки  теснились  как  попало  на  площадке  вокруг
бочажка, где в поместительных бадьях свежим, сладким сохранялось в  холодной
воде молоко и масло. Прижимая ладонью  больное  место  на  плоском  боку,  а
другой заслоняя  глаза,  миссис  Томпсон  нагнулась  вперед  и  заглянула  в
бадейки. Сливки сняты и сцежены в особую посудину, сбит добрый катыш  масла,
деревянные формы и миски, впервые за бог весть сколько времени, выскоблены и
ошпарены кипятком, в полной до краев кадушке готово пахтанье для  поросят  и
телят-отъемышей, земляной, плотно убитый пол чисто выметен.  Миссис  Томпсон
выпрямилась, с нежной улыбкой. Бранить его собралась, а он,  бедняга,  искал
работу, только что явился на новое место и вовсе бы не обязан с первого раза
знать, что и как. Зря обидела человека, пускай лишь в  мыслях,  как  же  его
теперь не похвалить за усердие и расторопность - ведь все успел, и притом  в
одну минуту. Ступая с обычной  осторожностью,  она  несмело  приблизилась  к
дверям хибарки; мистер Хелтон открыл глаза, перестал играть и  опустил  стул
на все четыре ножки, но не встал и не взглянул на нее. А если б взглянул, то
увидел бы хрупкую маленькую женщину с густой  и  длинной  каштановой  косой,
страдальческим очерком терпеливо сжатых губ и  больными,  легко  слезящимися
глазами. Она сплела пальцы козырьком, упершись большими пальцами в виски, и,
смаргивая слезы, молвила с милой учтивостью:
     - Здрасьте, сударь. Я миссис Томпсон и хочу сказать, вы очень прекрасно
управились в молочном погребе. Его всегда трудно содержать в порядке.
     Он отозвался, тягуче:
     - Ничего. - И не шелохнулся. Миссис Томпсон подождала минутку.
     - Красиво вы  играете.  Мало  у  кого  на  губной  гармошке  получается
складная музыка.
     Мистер Хелтон сидел ссутулясь, раскинув длинные ноги и сгорбив спину  в
три погибели, поглаживая большим пальцем квадратные клапаны; только  рука  у
него и двигалась, иначе можно было бы подумать, что он  спит.  Гармошка  его
была большая, новенькая, блестящая, и миссис Томпсон,  блуждая  взглядом  по
лачуге, обнаружила, что на полке возле койки выстроились в ряд еще пять штук
превосходных дорогих гармошек. "Небось носит их с собой в кармане блузы",  -
подумала она, обратив внимание, что никаких других его пожитков нигде  рядом
не заметно. Она сказала:
     - Вы, я вижу, сильно любите музыку.  У  нас  был  старый  аккордеон,  и
мистер Томпсон так наловчился играть, что одно удовольствие, жаль, ребятишки
поломали его.
     Мистер Хелтон довольно-таки  резко  встал,  со  стуком  отставив  стул,
расправил колени, по-прежнему сутуля плечи, и уставился в пол, как  если  бы
ловил каждое слово.
     - Ребятишки, сами знаете,  какой  с  них  спрос,  -  продолжала  миссис
Томпсон. - Вы положили бы гармошки на полку повыше, не ровен час  доберутся.
Непременно норовят распотрошить  всякую  вещь.  Стараешься  им  внушать,  но
пользы от этого маловато.
     Мистер Хелтон одним размашистым движением длинных рук сгреб гармошки  и
прижал к груди, откуда они рядком перекочевали на балку  в  том  месте,  где
крыша сходилась со стеной. После чего он их задвинул подальше, и  они  почти
скрылись из виду.
     - Так, пожалуй, сойдет,  -  сказала  миссис  Томпсон.  -  Интересно,  -
сказала она, оглядываясь и беспомощно жмурясь от яркого света на  западе,  -
интересно знать, куда запропастилась эта мелюзга. Никак не уследишь за ними.
- Она имела обыкновение говорить о своих  детях,  как  говорят  о  несносных
племянниках, которых надолго сплавили к вам погостить.
     - На речке, - произнес своим замогильным голосом мистер Хелтон.  Миссис
Томпсон, помедлив в растерянности, решила, что ей  ответили  на  вопрос.  Он
стоял в терпеливом молчании, не то чтобы явно дожидаясь, пока она уйдет,  но
вполне определенно не дожидаясь ничего иного. Миссис Томпсон давно  привыкла
видеть самых  разных  мужчин  с  самыми  разными  причудами.  Важно  было  с
возможной  точностью  определить,  чем  не  похож  мистер  Хелтон  в   своих
чудачествах ни на кого другого, а тогда приноровиться к ним  так,  чтоб  ему
жилось легко и свободно. Родитель у нее был с вывертами, дядья и братья  все
поголовно с блажью, и всяк блажил на  свой  особый  лад,  у  каждого  нового
работника на ферме имелись свой заскок  и  своя  странность.  А  вот  теперь
явился мистер Хелтон, и он, во-первых, швед, во-вторых, упорно отмалчивается
и, помимо всего прочего, играет на губной гармошке.
     - Надо их будет покормить чем-нибудь, того и  гляди,  -  с  дружелюбной
рассеянностью заметила миссис Томпсон. - Что бы такое, интересно,  придумать
на ужин? Вы, к примеру, мистер Хелтон, что любите кушать?  Масла  свежего  у
нас всегда вдоволь, слава богу, и молока, и сливок. Мистер  Томпсон  ворчит,
что не все целиком идет на продажу, но для меня на первом месте моя семья, и
уж потом остальное. - Все ее личико сморщилось в болезненной,  подслеповатой
улыбке.
     - Я ем все подряд, - сказал мистер Томпсон, вихляя словами то вверх, то
вниз.
     Да он, перво-наперво, не умеет разговаривать, подумала миссис  Томпсон,
стыд и срам приставать к человеку, когда он толком не знает  языка.  Она  не
спеша отступила от хибарки, оглянулась через плечо.
     - Лепешки маисовые у нас постоянно, не считая  воскресенья,  -  сказала
она ему. - В ваших краях, я так думаю, не очень-то умеют печь маисовый хлеб.
     В ответ - ни слова. Краем глаза она подглядела, как мистер Хелтон снова
сел, откинулся на кухонном стуле назад и  уставился  на  свою  гармошку.  Не
забыл бы, что скоро пора доить коров. Уходя, она  слышала,  как  он  заиграл
опять, ту же самую песенку.

     Время дойки  пришло  и  ушло.  Миссис  Томпсон  видела,  как  ходит  от
коровника к молочному погребу и обратно мистер Хелтон. Он вышагивал широко и
размашисто, с подскоком, сутуля плечи, свесив голову, большие  ведра,  точно
чаши весов, покачивались, уравновешивая друг друга, по концам его  костлявых
рук. Возвратился из города мистер  Томпсон,  держась  еще  прямей  обычного,
напыжа подбородок; за седлом - переметная сумка  с  припасами.  Наведался  в
коровник, после чего,  лучась  благодушием,  пожаловал  на  кухню  и  смачно
чмокнул миссис  Томпсон  в  щеку,  царапнув  ее  по  лицу  колючей  щетиной.
Завернул-таки в гостиницу, это было ясно как день.
     - Учинил осмотр службам, Элли, - закричал он.  -  Лют  до  работы  этот
швед, ничего не скажешь. Но  уж  молчун  -  я  второго  такого  отродясь  не
встречал. Боится рот открыть, воды набрал, что ли.
     Миссис Томпсон замешивала в большой миске тесто для маисовых лепешек на
пахте.
     - Запах от вас, мистер Томпсон, словно как от винной бочки,  -  сказала
она с большим достоинством. - Вы бы наказали ребятишкам, пусть мне  подкинут
еще охапку дров. Глядишь, надумаю завтра затеять печенье.
     Мистер Томпсон, получив по заслугам, сразу учуял, как у  него  изо  рта
пахнет винищем, смиренно удалился на  цыпочках  и  сходил  за  дровами  сам.
Топоча и громко требуя ужина,  заявились  Артур  и  Герберт,  всклокоченные,
чумазые с головы до пят, от кожи до рубахи.
     -  Марш  умываться,  причесываться,  -  машинально  проговорила  миссис
Томпсон.
     Они ретировались на крыльцо. Каждый подставил руку  под  желоб,  смочил
себе чуб, пригладил ладонью  и  немедленно  вновь  устремился  на  кухню,  к
средоточию всех благ, какие сулит жизнь. Миссис Томпсон  поставила  на  стол
лишнюю тарелку и велела старшему, восьмилетнему Артуру, чтобы позвал мистера
Хелтона ужинать.
     - Э-ээй, Хе-елтон, у-уужинать! - не трогаясь с  места,  заревел  Артур,
словно молодой телок, и, понизив голос, прибавил: - Швед, живой шкелет.
     - Так себя не ведут, слышишь? - сказала миссис Томпсон. - А ну,  ступай
позови его пристойно, не то скажу папе, он тебе задаст.
     Мистер Хелтон, долговязый и сумрачный, возник в дверях.
     -  Подсаживайтесь-ка  вот  сюда,  -  указывая  рукой,  прогудел  мистер
Томпсон.
     Мистер Хелтон в два шага перемахнул по кухне свои тупоносые  башмаки  и
плюхнулся на скамейку - подсел. Мистер Томпсон поместился на стуле во  главе
стола, мальчишки вскарабкались  на  свои  места  напротив  мистера  Хелтона,
миссис Томпсон села на другом конце, поближе  к  плите.  Она  сложила  руки,
склонила голову и произнесла скороговоркой:
     - Слава тебе. Господи, за хлеб наш насущный,  во  имя  Отца  и  Сына  и
Святого Духа, аминь, -  торопясь  договорить,  покуда  Герберт  не  запустил
заскорузлую пятерню в ближайшую миску.  Иначе  его  пришлось  бы  выставлять
из-за стола, а детям вредно пропускать еду, они  растут.  Мистер  Томпсон  с
Артуром всегда дожидались до конца, но шестилетний Герберт  был  еще  мал  и
туго поддавался выучке.
     Мистер и миссис Томпсон старались вовлечь мистера Хелтона  в  разговор,
но безуспешно. Затронули для начала погоду,  перешли  на  урожай,  коснулись
коров - и хоть бы хны, мистер Хелтон  не  отзывался.  Тогда  мистер  Томпсон
рассказал смешной случай, который наблюдал сегодня в  городе.  Как  компания
его старинных приятелей-фермеров, тоже завсегдатаев гостиницы, поднесла пива
козе  и  что  впоследствии  эта  коза  выкамаривала.  Мистер  Хелтон   сидел
истуканом. Миссис Томпсон добросовестно смеялась, хотя нельзя сказать, чтобы
от души. Эту историю она слышала достаточно часто,  правда,  мистер  Томпсон
преподносил ее каждый раз так, будто она произошла только сегодня. На  самом
деле она случилась, наверно, сто лет назад, а возможно, и вовсе не случалась
и уж никак, по понятиям миссис Томпсон, не подходила для женского уха. Всему
была виной слабость мистера Томпсона подчас хлебнуть лишку, даром что сам же
на  местных  выборах  неизменно  голосовал  за  право  ограничивать  продажу
спиртного. Она передавала мистеру Хелтону кушанья, и он от  всего  брал,  но
понемножку, маловато для поддержания в себе полной  силы,  коль  скоро  имел
намерение и дальше работать так же, как взялся спервоначалу.
     Наконец он отломил от маисового хлеба порядочную краюху, вытер  тарелку
чисто-начисто, как дворняжка не  вылижет  языком,  отправил  краюху  в  рот,
снялся со скамейки и, дожевывая, направился к двери.
     - Спокойной ночи, мистер Хелтон, - сказала миссис Томпсон, и  остальные
Томпсоны поддержали ее нестройным хором: - Спокойной ночи, мистер Хелтон.
     - Спокойной ночи, - вихляясь, донесся нехотя из темноты  голос  мистера
Хелтона.
     - Покона нош, - передразнивая его, сказал Артур.
     - Покона нош, - как попугай, подхватил Герберт.
     - Ты не так, - сказал Артур. - Вот послушай, как я. Покоооона но-оооша,
- и, упиваясь роскошью перевоплощения, раскатил замогильную  гамму.  Герберт
чуть не задохнулся от восторга.
     - Ну-ка прекратите, - сказала миссис Томпсон. - Он, бедный, не виноват,
что так разговаривает. И не совестно вам высмеивать человека за то,  что  он
нездешний? Хорошо бы вам было на его месте, чужим в чужой стране?
     - А то нет, - сказал Артур. - Это же интересно!
     - Истинно, Элли, варвары, - сказал мистер Томпсон. - Как есть невежи. -
Он обратил к своим чадам ужасный родительский лик. - Вот упекут вас в  школу
на будущий год, тогда маленько наберетесь ума-разума.
     - Меня упекут в исправительную колонию, вот куда, - пропищал Герберт. -
Но надо сначала подрасти.
     - Да ну, серьезно? - спросил мистер Томпсон. - Это кто же сказал?
     -  Директор  воскресной  школы,  -  с  законной  гордостью  похвастался
Герберт.
     - Видала? - сказал мистер Томпсон, обращая свой взгляд на жену. - Что я
тебе говорил? - Гнев его исполнился ураганной силы. - Сию минуту в  постель,
- рявкнул он, дергая кадыком. - Убирайтесь, пока я с вас шкуру не спустил!
     Они убрались, и вскоре подняли у себя наверху возню на весь дом,  сопя,
урча и хрюкая, и потолок на кухне заходил ходуном.
     Миссис Томпсон взялась за голову и промолвила нетвердым голоском:
     - Они птенцы малые, и незачем на них напускаться. Не выношу я этого.
     - Помилуй, Элли, обязаны мы их воспитывать? - сказал мистер Томпсон.  -
Нельзя же просто сидеть и любоваться, пока они растут дикарями.
     Она продолжала, уже иначе:
     - А он как будто ничего, подходящий, этот мистер Хелтон, пусть даже  из
него слова не вытянуть. Хотелось бы знать, каким ветром его занесло в  такую
даль от дома.
     - Вот и я говорю, язык он трепать не горазд, - сказал мистер Томпсон, -
зато у него дело горит в руках. А это, думается, для нас главное. Мало ли их
шатается кругом, всяких разных, ищет работу.
     Миссис Томпсон убирала  со  стола.  Приняла  тарелку  мистера  Томпсона
из-под его подбородка.
     - Сказать вам чистую правду, -  заметила  она,  -  по-моему,  только  к
лучшему, если у нас на перемену заведется человек, который умеет работать  и
держать язык за зубами. Значит, не будет мешаться в наши дела. Положим,  нам
прятать нечего, а все же удобство.
     - Это точно, - подтвердил мистер Томпсон. - Хо-хо! - закричал он вдруг.
- А тебе, значит, полный будет простор болтать за двоих, так?
     - Одно в нем не по мне, - продолжала миссис  Томпсон,  -  что  ест  без
души. Приятно посмотреть, когда мужчина уминает за обе щеки все, что  подано
на стол. Как бабуля моя, бывало, скажет - плоха надежда на мужчину, если  он
не отдал честь обеду за столом. Хорошо бы не вышло по ее на этот раз.
     - Сказать тебе правду, Элли, - возразил мистер  Томпсон,  развалясь  на
стуле в отличнейшем расположении духа и ковыряя вилкой  в  зубах,  -  бабулю
твою я лично всегда держал за дурищу самой высшей марки. Брякнет первое, что
взбредет в голову, и мнит, будто возвестила господню премудрость.
     - Никакая моя бабуля была не дурища.  Она  знала,  что  говорит,  кроме
разве считанных случаев. Говори  первое,  что  придет  в  голову,  лучше  не
придумаешь, такое мое правило.
     - Ой ли, - не преминул опять раскричаться  мистер  Томпсон,  -  вон  ты
какое развела жеманство из-за несчастной козы - что  же,  валяй,  как-нибудь
выскажись начистоту в мужской компании! Попробуй. А ну как в те поры  придет
к тебе помышление про петуха с курочкой, что тогда?
     Как раз вгонишь в краску баптистского проповедника! - Он крепко ущипнул
ее за тощий задик. - Мяса на тебе -  впору  занимать  у  кролика,  -  сказал
любовно. - Нет, мне подавай такую, чтобы в теле была!
     Миссис Томпсон поглядела на него  большими  глазами  и  зарделась.  Она
лучше видела при свете лампы.
     - Срамник вы, мистер Томпсон,  каких,  иной  раз  думаешь,  и  свет  не
видывал. - Она ухватила его за вихор на  макушке  и  больно,  с  оттяжечкой,
дернула. - Это чтобы  в  другой  раз  неповадно  было  так  щипаться,  когда
заигрываете, - ласково сказала она.

     Невзирая на удел, который достался ему в жизни, мистер Томпсон  не  мог
никакими силами вытравить из себя глубокое  убеждение,  что  вести  молочное
хозяйство да гоняться за курами - занятие женское. То ли дело вспахать поле,
убрать урожай сорго, вылущить маис, закром  для  него  сработать,  объездить
упряжку - в этом, говаривал мистер Томпсон, он готов потягаться  со  всяким.
Вполне также мужское занятие  -  купля-продажа.  Дважды  в  неделю,  заложив
рессорный фургон, он вез на рынок свежее масло, толику яиц, фрукты, зависимо
от сезона, мелочь брал себе и тратил как ему заблагорассудится, свято  блюдя
ту часть, что причиталась миссис Томпсон на булавки.
     А вот с коровами была для него с самого начала морока - два раза в день
по часам приходят доиться и  стоят,  с  укором  повернув  к  нему  по-женски
самодовольные морды. С телятами тоже морока - рвутся  к  вымени,  натягивают
веревку, вытаращив глаза, того  и  гляди,  удавятся.  Сражаться  с  теленком
недостойно мужчины, как менять пеленки младенцу. Морока и  с  молоком  -  то
горчит, то вообще пропадет, а нет, так скиснет. И уж подавно морока с курами
- клохчут, квохчут, выводят цыплят, когда этого  меньше  всего  ожидаешь,  и
шествуют со своим потомством на скотный двор, прямо под копыта лошадям; мрут
от чумы, мрут от сапа, терпят нашествия пухоеда  и  несутся  по  всему  белу
свету - половина яиц протухнет, покуда отыщешь, - а не для них ли, окаянных,
миссис Томпсон установила в курятнике ясли с гнездами. Сущее наказание  было
с курами.
     Выносить  помои  свиньям  входило,  по  мнению  мистера   Томпсона,   в
обязанности батрака.  Заколоть  свинью  -  дело  хозяина,  но  освежевать  и
разделать  тушу  подобает  опять-таки  батраку,  ну  а  женская   забота   -
заготовлять мясо, коптить, солить, жир топить, варить колбасу. Каждое строго
ограниченное поле деятельности неким образом соотносилось у мистера Томпсона
с представлением о том, как это будет выглядеть, как будет выглядеть он  сам
перед богом и людьми. "Ну где это видано" - вот решающий довод,  которым  он
отговаривался, когда ему что-нибудь не хотелось делать.
     Свое достоинство оберегал он, свой мужской престиж, а настоящей мужской
работы, за какую не зазорно взяться собственными  руками,  было,  на  взгляд
мистера Томпсона,  раз-два  и  обчелся.  Миссис  же  Томпсон,  для  которой,
напротив, подходящей работы нашлось бы хоть отбавляй, взяла да и подвела его
- попросту надломилась. Достаточно скоро  он  обнаружил,  как  недальновидно
было с его стороны возлагать на миссис Томпсон большие надежды; когда-то  он
пленился тонкой талией, большими голубыми  глазами,  краешком  нижней  юбки,
отороченной кружевом, - все  эти  прелести  сгинули,  но  она  тем  временем
сделалась его Элли,  совсем  не  похожей  на  мисс  Эллен  Бриджиз,  которая
пользовалась таким успехом в Маунтин-сити; из учительницы  воскресной  школы
при Первой баптистской церкви она сделалась его милой женушкой Элли, которая
не отличалась крепким здоровьем. Лишенный, однако,  таким  образом,  главной
поддержки, на какую вправе рассчитывать в жизни женатый мужчина,  он,  может
быть сам того не сознавая, смирился в  душе  с  участью  неудачника.  Высоко
держа голову, платя налоги  день  в  день,  ежегодно  внося  свою  лепту  на
жалованье проповеднику, мистер  Томпсон,  землевладелец  и  отец  семейства,
работодатель, душа  мужской  компании,  знал,  нутром  чуял,  что  неуклонно
сползает вниз. Елки-палки, не пора ли, чтобы кто-нибудь раз в жизни  взял  в
руки грабли и расчистил  грязищу  вокруг  коровника  и  у  черного  крыльца!
Каретный сарай завален рухлядью: поломанные машины и драная  упряжь,  старые
фургонные колеса, худые  ведра  из-под  молока,  трухлявый  скарб  -  фургон
завести стало некуда. И ни единая душа палец о палец не ударит,  а  он  -  у
него и без этого всегда невпроворот дела. В дни затишья от одной  страды  до
другой он нередко часами  просиживал  пригорюнясь,  обдавая  табачным  соком
крестовник, буйно разросшийся возле  поленницы,  и  размышлял  о  том,  куда
податься человеку, когда обстоятельства прямо-таки приперли  его  к  стенке.
Поскорей бы подрастали сыновья - они у него узнают, почем фунт лиха, как сам
он мальчишкой узнал у своего  отца,  научатся  держать  в  руках  хозяйство,
постигнув в этом деле все до тонкости. Перегибать палку незачем, но  все  же
они у него, голубчики, попотеют за свой кусок хлеба, а нет - тогда пусть  не
взыщут.  Не  черта  им,  битюгам  здоровым,  рассиживаться  да  выстругивать
хлыстики! Мистер Томпсон подчас  ужасно  распалялся,  рисуя  себе  возможные
картины их будущего - рассядутся, здоровенные битюги, выстругивать  хлыстики
или на речку улизнут с удочкой. Нет,  шалишь,  он  мигом  положит  конец  их
разгильдяйству.
     Одно время года сменялось другим, мистер Хелтон все увереннее заправлял
хозяйством, и мало-помалу у мистера Томпсона  стало  отлегать  от  души.  Не
было, кажется, такого, с чем не умел бы справиться его работник, - и все как
бы между прочим, словно так и надо. Вставал в  пять  утра,  сам  варил  себе
кофе, поджаривал грудинку и был на выгоне с коровами задолго  до  того,  как
мистер Томпсон начинал зевать, потягиваться,  кряхтеть,  прочищать  горло  с
трубным рыком и топать по комнате в поисках своих  штанов.  Он  доил  коров,
содержал в образцовом порядке молочный погреб, сбивал масло; куры у него  не
разбредались и почему-то охотно неслись в гнездах, а не  под  домом  или  за
стогом сена; кормил он их по часам, и они до того  расплодились,  что  стало
некуда шагу ступить. Кучи мусора вокруг служб и дома постепенно исчезли.  Он
потчевал свинок маисом, пахтаньем, он вычесывал репейники из  конских  грив.
Был ласков в обхождении с телятами, но несколько суров с коровами и  курами;
о разделении работы  на  мужскую  и  женскую  мистер  Хелтон,  судя  по  его
поведению, никогда не слыхал.
     На второй год он пришел к мистеру Томпсону с каталогом товаров, которые
можно выписать по почте, и показал ему на картинке сырный пресс.  -  Хорошая
вещь.  Купите,  буду  делать  сыр.  Пресс  купили,  и  мистер  Хелтон   стал
действительно делать сыр, и сыр стали возить на  рынок  заодно  с  солидными
партиями масла и корзинами яиц. Мистер Томпсон порою с легким пренебрежением
взирал на повадки мистера Хелтона. Не мелковато ли, согласитесь, для мужчины
бродить, подбирая всего-то навсего штук десять маисовых початков, оброненных
с воза по дороге с поля, падалицу подбирать на  корм  свиньям,  подбирать  и
беречь старые гвозди, железки от машин и попусту убивать  время,  оттискивая
на поверхности масла затейливые узоры перед тем, как его повезут  на  рынок.
Восседая по  пути  в  город  на  высоких  козлах  рессорного  фургона,  где,
обернутое влажной холстинкой, покоилось в пятигаллонном бидоне  из-под  сала
разукрашенное масло, зычно  понукая  лошадей  и  щелкая  у  них  над  крупом
вожжами, мистер Томпсон думал  порой,  что  мистер  Хелтон  -  довольно-таки
крохобористый малый, но никогда не давал воли подобным мыслям, ибо, напав на
клад, знал ему цену. Ведь и впрямь свинки хорошели на глазах, и  платили  за
них дороже. Ведь и впрямь ухитрялся мистер Хелтон снимать такие урожаи,  что
избавил мистера Томпсона от надобности подкупать корма. Когда наступал  убой
скота, мистер Хелтон умел  пустить  в  дело  все,  что  у  мистера  Томпсона
попадало в отбросы, и не гнушался выскабливать кишки и начинять их колбасным
фаршем особого изготовления. Короче, мистеру Томпсону грех  было  жаловаться
На третий год он прибавил мистеру Хелтону жалованье, хотя мистер  Хелтон  не
заикался о прибавке. На четвертый, когда не только вылез  из  долгов,  но  и
заимел кой-какие деньжата в банке, опять повысил жалованье мистеру  Хелтону,
оба раза по два с половиной доллара в месяц.
     - Мужик стоит того, Элли, - оправдывался  мистер  Томпсон,  в  приятном
возбуждении от собственной расточительности. - Если хозяйство  окупает  само
себя, в том заслуга его, пускай знает, что я это ценю.
     Молчание мистера Хелтона,  его  белесые  волосы  и  брови,  неулыбчивое
вытянутое лицо и упорно незрячие глаза, даже его приверженность к  работе  -
со всем этим Томпсоны вполне сжились и свыклись. Миссис Томпсон, правда,  на
первых порах нет-нет да и сетовала.
     - Все равно как с бесплотным духом садишься  за  стол,  -  говорила.  -
Можно бы, кажется, раз в кои-то веки выдавить из себя два-три словечка.
     - Не трогай ты его, - возражал мистер Томпсон. - Приспеет  ему  срок  -
разговорится.
     Шли годы, а для мистера Хелтона так и не  приспел  срок  эазговориться.
Покончив  с  работой  за  день,  он  приходил,  размахивая  фонарем,  клацая
здоровенными башмаками, точно копытами, по утоптанной  дорожке,  ведущей  от
хлева, или молочного погреба, или от курятника. Зимними вечерами слышно было
из кухни или с заднего крыльца, как он  вытаскивает  деревянный  стул,  как,
скрипнув спинкой, откидывается на нем назад, после чего он недолго наигрывал
на какой-нибудь из своих губных гармошек все ту  же,  единственную  песенку.
Гармошки были у него каждая в своем ключе, одни тише и приятней на слух, чем
другие, но мотив неизменно оставался один  и  тот  же  -  странный  мотив  с
неожиданными поворотами - из вечера в вечер, а бывало,  что  и  днем,  когда
мистер Хелтон садился перевести дух. Поначалу Томпсоны очень восторгались  и
всегда останавливались послушать. Потом  пришло  время,  когда  они  изрядно
пресытились этим мотивом и между собой сходились на том, что  не  мешало  бы
ему разучить что-нибудь  новенькое.  Под  конец  они  вообще  перестали  его
слышать, воспринимая как нечто естественное, как шелест ветра в предвечерней
листве, мычание коров или звук собственного голоса. Миссис  Томпсон  изредка
посещали  сомнения  касательно  мистерхелтоновой  души.  Он  как  будто   не
отличался набожностью, по воскресеньям работал с утра до вечера, так же, как
по обычным будним дням.
     - Надо бы его, по-моему, взять послушать доктора  Мартина,  -  говорила
она мистеру Томпсону. - Не очень-то это по-христиански с нашей стороны,  что
мы его не зовем. Такой, как он, набиваться сам не станет. Будет ждать,  пока
его пригласят.
     - Да не трогай ты его, - говорил мистер Томпсон. -  Верит  человек,  не
верит - его дело, я, например, на это так смотрю. А потом, ему в  воскресный
день и одеться-то не во что. В церковь не наденешь рабочие штаны  да  блузу.
Кто его знает, куда у него уходят деньги. Но на глупости он  их  не  тратит,
это точно.
     Мысль эта, однако, засев у миссис Томпсон в голове, не давала ей покоя,
и в первое же воскресенье она  пошла  звать  мистера  Хелтона  вместе  с  их
семейством в церковь. Мистер Хелтон, орудуя  вилами,  укладывал  в  поле  за
садом сено в аккуратные копенки. Миссис Томпсон надела дымчатые очки, надела
шляпку от солнца и пошла. Прервав работу и опершись на вилы, он выслушал  ее
с таким лицом, что миссис Томпсон в первую минуту даже  испугалась.  Бледные
глаза, минуя ее,  враждебно  впились  в  пространство,  брови  сдвинулись  к
переносице, вытянутый подбородок отвердел.
     - Мне работать надо, -  сказал,  как  отрезал,  взял  вилы,  повернулся
спиной и принялся опять кидать сено.
     Миссис Томпсон, уязвленная, пошла назад,  говоря  себе,  что  пора  бы,
конечно, привыкнуть к обычаям мистера Хелтона, но, с  другой  стороны,  даже
если ты иностранец, можно бы все-таки  вести  себя  повежливей,  когда  тебя
по-христиански приглашают в церковь.
     - Невежливый он, - делилась она с мистером Томпсоном, - только это одно
поставишь ему в укор. Можно подумать, просто не умеет вести себя  по-людски.
Словно на весь свет затаил обиду, можно подумать, - сказала она. - Прямо  не
знаешь иной раз, как и быть.
     На второй год произошел случай, который вселил в миссис Томпсон смутную
тревогу, а почему - трудно объяснить даже самой себе и тем более  -  другим;
если бы, допустим, описать его мистеру Томпсону, получилось страшней, чем на
самом деле, либо вовсе не страшно. Из тех жутковатых  случаев,  какие  будто
несут в себе некое предостережение, хотя чаще  всего  ничего  особенного  из
этого не проистекает. Дело было  весной,  стоял  безветренный  жаркий  день.
Миссис Томпсон сходила  на  огород  нарвать  к  обеду  стручковой  фасоли  и
зеленого лука, надергать молодой морковки. Она работала, надвинув  шляпу  на
самые глаза, складывая овощи в корзинку, морковь к моркови, фасоль к фасоли,
и отмечала про себя, как чисто прополол мистер Хелтон грядки,  какая  тучная
на них земля. Он еще с  осени  натаскал  сюда  навозу  с  хлевов,  тщательно
удобрил каждый клочок огорода, и  овощь  перла  из  земли  ядреная,  сочная.
Обратно  миссис  Томпсон  пошла  под  узловатыми  фиговыми  деревцами,   где
неподрезанные ветки клонились почти до земли,  сплетаясь  густою  листвой  в
прохладный навес. Щадя глаза, миссис Томпсон постоянно искала тени.  И  вот,
бесцельно озираясь  вокруг,  она  увидела  сквозь  завесу  листьев  картину,
которая чрезвычайно ее поразила. Если бы этому  зрелищу  сопутствовал  крик,
все было бы вполне в порядке вещей.  Ее  поразило,  что  все  совершалось  в
тишине. Мистер Хелтон, белый как полотно, с перекошенным,  застывшим  лицом,
свирепо тряс за плечи Артура. Голова у Артура моталась вперед-назад,  он  не
сопротивлялся, не тужился, как бывало, когда его пыталась встряхнуть  миссис
Томпсон. Глаза его глядели  довольно  испуганно,  но  главное  -  удивленно,
удивления в них, пожалуй, было больше всего.  Герберт,  очень  тихий,  стоял
рядом и наблюдал. Мистер Хелтон выпустил Артура,  схватил  Герберта  и  стал
трясти с тем же ненавидящим лицом, тою же свирепой  истовостью.  У  Герберта
плаксиво наморщились губы, но он не проронил ни звука. Мистер Хелтон  разжал
руки, повернулся и размашисто зашагал к себе  в  хибарку,  а  мальчишки  без
единого слова со всех  ног  припустились  наутек.  И  скрылись  за  углом  с
фасадной стороны дома.
     Миссис Томпсон последовала за ними не сразу - сперва поставила корзинку
на кухонный стол, сдвинула на затылок  шляпу,  опять  нахлобучила  на  самые
глаза, заглянула в плиту, поправила дрова. Мальчишки, тесно привалясь друг к
другу, притулились, словно  обретя  надежное  убежище,  под  кустом  сирени,
который рос прямехонько перед окном ее спальни.
     -  Вы  чем  занимаетесь?  -  спросила  миссис  Томпсон.   Они   глядели
исподлобья, набычась, - окончательно пропащие люди. Артур буркнул:
     - Ничем.
     - Это сейчас ничем, - сказала миссис Томпсон строгим голосом. -  Я  вам
мигом подберу занятие, и не одно.  Марш  в  дом  сию  минуту,  поможете  мне
разобраться с овощами. Сию минуту.
     Они неуклюже и с большой готовностью поднялись и пошли  следом,  норовя
держаться как можно ближе к ней. Что бы они такое  могли  натворить,  гадала
миссис Томпсон, ей совсем не улыбалось, чтобы мистер  Хелтон  брал  на  себя
труд наказывать ее детей; но спросить их,  за  что  им  влетело,  у  нее  не
хватало решимости. Ну как соврут -  тогда  их  придется  уличить  в  этом  и
высечь. Или притвориться, будто веришь, и тогда они приучатся врать. Или  ну
как скажут правду, но такую, что все равно придется высечь. От  одной  мысли
об этом у нее  разболелась  голова.  Можно  бы,  наверно,  спросить  мистера
Хелтона, но объясняться с ним - не ее дело. Лучше дождаться мистера Томпсона
и предоставить это ему. Так размышляла миссис Томпсон, не  давая  между  тем
мальчишкам передышки.
     - Герберт, ботву у морковки срезай короче, все бы тебе тяп-ляп. Куда ты
так мелко крошишь фасоль, Артур? Хватит, мельче не надо. Сбегай-ка, Герберт,
принеси охапку дров. На, возьми лук, Артур, и вымой у  колодца.  Ты  кончил,
Герберт? Бери веник и подмети все, что тут намусорил. А  ты,  Артур,  возьми
совок и  выгреби  золу.  Герберт,  не  ковыряй  в  носу.  Сколько  тебе  раз
повторять? Артур, у меня в верхнем ящике комода,  с  левой  стороны,  должен
быть вазелин, найдешь - принеси, я Герберту смажу нос. Поди сюда, Герберт...
     Они носились как угорелые, едва поспевая, и за  усиленной  возней,  как
всякие здоровые зверята, вновь воспрянули духом; вскоре они опять выкатились
во двор помериться силами в вольной  борьбе.  Сцепились,  тузя  друг  друга,
подставляя друг другу подножку, валились на землю, вставали, галдя, и  опять
барахтались, бестолково, шумно, надоедливо, точно  пара  щенят.  Они  блеяли
по-овечьи, кукарекали по-петушиному, не издавая ни единого  звука,  похожего
на человеческий, и развозили грязь по потным рожицам. Миссис Томпсон, сидя у
окна, наблюдала за ними слегка озабоченно, с горделивой  нежностью  -  такие
крепкие, здоровые, так быстро растут, - но и беспокойство за них сквозило  в
ее болезненной полуулыбке, в  прижмуренных  от  солнца,  слезящихся  глазах.
Такие бездельники, такой ветер в голове, точно нет на свете ни будущего,  ни
заботы о спасении души, и что они все же натворили, что мистер  Хелтон  тряс
их за плечи-с-прямо-таки страшным лицом?
     Вечером, ни  словом  не  обмолвясь  о  недобром  предчувствии,  которое
навеяло ей это зрелище, она рассказала перед ужином  мистеру  Томпсону,  что
мистер Хелтон  почемуто  задал  трепку  их  сыновьям.  Он  пошел  в  хибарку
объясняться. Вернулся через пять минут и грозно воззрился на свое потомство.
     - Он говорит, Элли, они, негодники, берут его  гармошки,  дуют  в  них,
засорили, полно напустили слюней, и гармошки из-за этого хуже играют.
     - Неужели он столько всего сказал? - спросила миссис Томпсон. -  Просто
не верится.
     - Столько не столько, а смысл такой, - сказал мистер Томпсон. -  Слова,
возможно, были другие. Во всяком случае, он прямо сам не свой из-за этого.
     - Позор, - сказала миссис Томпсон. - Форменный позор. Надо  нам  что-то
придумать, чтобы они у нас раз и навсегда отучились рыться в  вещах  мистера
Хелтона.
     - А я их выдеру, - сказал мистер Томпсон. - Я их вожжами так исполосую,
что долго будут помнить.
     - Вы бы лучше доверили порку мне, -  сказала  миссис  Томпсон.  -  Дети
как-никак, а у вас рука тяжеловата.
     - Во-во, - закричал мистер Томпсон, - то-то и беда, разбаловали их  тут
до безобразия, плохо кончат, помяни мое слово. Порешь ты их, как бы не  так.
Поглаживаешь ласковой ручкой. Мой  папаша,  бывало,  шарахнет  меня  чем  ни
попадя, полено подвернется - поленом, я и кувырк.
     - Нигде не сказано, кстати,  что  это  правильно.  Я  не  согласна  так
воспитывать детей. Насмотрелась я на  такое  воспитание.  От  него  из  дому
сбегают.
     - Я им ноги-руки поотрываю, если не будут тебя слушать, - сказал мистер
Томпсон, остывая. - Я из них повышибу дурь.
     - Выйдите из-за стола и ступайте  мыть  руки,  -  неожиданно  приказала
миссис Томпсон. - И умойтесь.
     Они, точно мыши, шмыгнули за дверь, поплескались у колодца  и  шмыгнули
назад. Они давно усвоили, что, когда мать велит мыться, это не к добру. Сели
и уткнулись к себе в тарелки. Мистер Томпсон приступил к допросу:
     - Так что вы можете  сказать  в  свое  оправдание?  Зачем  забрались  к
мистеру Хелтону и испортили его гармошки?
     Мальчишки  съежились,  на  лицах  у  них  изобразилась   та   горестная
безнадежность,  с  какой  предстают  дети  пред  грозной  и  слепой  Фемидой
взрослых; глаза их посылали друг другу сигналы бедствия:  "Все,  теперь  уже
точно взгреют"; их пальцы, уронив на  тарелки  лепешки  с  маслом,  отчаянно
вцепились в край стола.
     - Ребра бы вам, по закону, пересчитать за такие дела, -  сказал  мистер
Томпсон. - Что же, я не против.
     - Да, сэр, - обмирая, шепнул Артур.
     - Да, сэр, - дрожащими губами вторил Герберт.
     - Папа, - предостерегающе произнесла миссис Томпсон. Дети не  удостоили
ее взглядом. Они не верили, что она хочет отвести от них  беду.  Не  она  ли
первая их выдала? Как же ей после этого доверять? Может, и вступится за них,
как знать, а может, и нет. Рассчитывать на нее не приходится.
     - Всыпать бы по первое число, и порядок. Ведь заслужили - а, Артур?
     Артур повесил голову:
     - Да, сэр.
     - Ну, попадись вы мне только в другой раз у дверей мистера  Хелтона!  С
обоих шкуру спущу - слышал, Герберт?
     - Да, сэр,  -  пискнул  Герберт  и  поперхнулся,  обдав  стол  хлебными
крошками.
     - А теперь сесть по-человечески и ужинать, и  чтобы  я  от  вас  больше
слова не слыхал, - сказал мистер Томпсон, тоже принимаясь за еду.
     Мальчишки несколько приободрились, зажевали усердней,  но  каждый  раз,
поднимая глаза, они ловили на себе пристальный  взгляд  родителей.  Кто  мог
знать, в какую минуту родителям  взбредет  в  голову  что-нибудь  новенькое?
Мальчишки ели с опаской, стараясь держаться тише воды, ниже травы,  маисовый
хлеб застревал у них в глотках, пахта с бульканьем увлекала его за собой.
     - И вот еще что,  мистер  Томпсон,  -  спустя  немного  сказала  миссис
Томпсон. - Скажите мистеру Хелтону, когда от них будет  какое  беспокойство,
пускай не утруждает себя, не трясет их, а прямо идет к нам. Уж мы,  скажите,
об этом позаботимся.
     - До чего же прохвосты, - отозвался мистер Томпсон. - Удивляюсь, как он
вообще их терпит, пристукнул бы, и дело с концом. - Но по каким-то  оттенкам
в его голосе Артур с Гербертом почуяли, что на этот раз  грозу  пронесло.  С
глубоким вздохом они подняли головы, нацеливаясь подцепить себе  на  тарелку
что-нибудь, что стоит поближе.
     - Слушайте, - сказала вдруг миссис Томпсон. Мальчишки замерли с  полным
ртом. - Мистер Хелтон-то  не  пришел  ужинать.  Артур,  поди  скажи  мистеру
Хелтону, что он опаздывает. Вежливо скажи, понял?
     Артур с несчастным видом сполз со стула и, не говоря| ни слова,  понуро
поплелся к двери.
     Никаких волшебных перемен не даровала фортуна маленькой молочной ферме.
Томпсоны не разбогатели, хотя, как любил  говорить  мистер  Томпсон,  им  не
грозила богадельня, - под этим следовало разуметь, что, несмотря  на  Эллино
слабое здоровье, капризы погоды, непредсказуемые понижения рыночных  цен,  а
также таинственные обстоятельства, которыми отягощен был мистер Томпсон,  он
стоял на  ногах  довольно  прочно.  Мистер  Хелтон  был  опорой  и  надеждой
семейства, Томпсоны, все до единого, привязались к нему - во всяком  случае,
перестали в нем видеть какие-либо странности и,  с  расстояния,  которое  не
умели преодолеть, смотрели на него  как  на  хорошего  человека  и  хорошего
друга. Мистер Хелтон держался особняком, трудился, наигрывал  свою  песенку.
Прошло девять лет. Мальчики выросли,  научились  работать.  Они  не  помнили
времени без мистера Хелтона, для них он был  с  сотворения  света  -  старый
брюзга, дылда Хелтон, швед - живой шкелет, доярка в  штанах.  Какими  только
прозвищами они его не награждали - иные, вероятно, пришлись  бы  ему  не  по
нраву, если бы услышал. Но он не слышал, да и к тому же это делалось  не  со
зла - во всяком случае, все зло, какое было, дальше прозвищ не  шло;  они  и
родного  отца  величали  старикан  или  старый  хрыч,  правда,   за   глаза.
Подрастали, минуя с ходу все потайные, нечистые, скользкие пороги  на  своем
пути, и вышли из этого испытания, в общем, невредимыми, если такое возможно.
Родители  видели,  что  ребята  у  них  славные,   положительные   -   пусть
неотесанные, но с золотым сердцем. Мистер Томпсон  с  облегчением  убедился,
что, сам не ведая как, сумел  не  вырастить  сыновей  никчемными  строгалями
хлыстиков. До того получились славные ребята, что мистер  Томпсон  понемногу
проникся уверенностью, будто они такими родились на свет  и  он  ни  разу  в
жизни не токмо что их не выдрал, а даже не  прикрикнул  на  них.  Герберт  с
Артуром никогда его в этом не разубеждали.

     Мистер Хелтон - влажные от  пота  волосы  прилипли  ко  взмокшему  лбу,
голубая, в темно-синих подтеках, блуза пристала  к  ребрам  -  колол  дрова.
Наколол не спеша, всадил топор в колоду и аккуратно  сложил  полешки.  После
чего зашел за дом и исчез в своей лачуге,  накрытой,  заодно  с  поленницей,
благодатной тенью от купы шелковиц. Мистер Томпсон развалился в  качалке  на
парадном крыльце и чувствовал себя там, как всегда,  неуютно.  Качалка  была
куплена недавно, и миссис Томпсон пожелала выставить ее на парадное крыльцо,
хотя самое законное место ей было на  боковом,  где  прохладней;  мистер  же
Томпсон пожелал обновить качалку,  чем  и  объяснялось  его  присутствие  на
нелюбимом месте. Как только  первая  новизна  пооботрется  и  Элли  вдосталь
накрасуется обновкой, быть качалочке на боковом крыльце. А  покамест  август
палил нестерпимым зноем, духота сгустилась в воздухе, впору дыру  протыкать.
Все вокруг покрылось толстым слоем пыли, хотя  мистер  Хелтон  каждый  вечер
старательно поливал всю усадьбу. Направляя вверх кишку, смывал пыль  даже  с
верхушек деревьев и крыши дома. На  кухню  провели  воду,  и  во  двор,  для
поливки, - тоже. Мистер Томпсон, должно быть, задремал,  во  всяком  случае,
едва успел открыть глаза и закрыть рот, чтобы не уронить  себя  перед  чужим
человеком, который подъехал в это время к  калитке.  Мистер  Томпсон  встал,
надел шляпу, подтянул штаны и стал  смотреть,  как  приезжий  привязывает  к
коновязи лошадей, впряженных в  легкую  двуколку.  Мистер  Томпсон  узнал  и
лошадей, и экипаж. Они были с  извозчичьего  двора  в  Буде.  Пока  приезжий
открывал калитку - прочную калитку, которую несколько лет назад смастерил  и
навесил на тугие петли мистер Хелтон, - мистер Томпсон направился по дорожке
встретить его и выяснить, какое бы это дело на божьем свете  могло  побудить
человека в такое время дня тащиться сюда по пыли и пеклу.
     Приезжий был брюхан, но с оговоркой. Похож скорее на тучного  человека,
который недавно спал с тела. Кожа на нем обвисла, одежда болталась мешком  -
так мог бы выглядеть человек, тучный от  природы,  когда  бы  он,  например,
только что переболел.  Мистеру  Томпсону  он  сильно  не  показался,  трудно
сказать почему. Снял приезжий шляпу, заговорил громко, бойко:
     - Вы не мистер ли Томпсон будете, не мистер ли Ройял Эрл Томпсон?
     - Он самый, - тише  обычного  сказал  мистер  Томпсон,  огорошенный  до
потери зычности вольным обхождением со стороны незнакомого человека.
     - А я буду Хэтч, - продолжал приезжий, - мистер Гомер Т. Хэтч, я к  вам
насчет покупки коня.
     - Видать, вам напутали что-то, - сказал мистер Томпсон. -  У  меня  нет
коня на продажу. Когда  заводится  продажная  живность,  -  прибавил  он,  -
обыкновенно пускаю слух по соседям и вешаю на забор бумажку.
     Брюхан  разинул  рот  и  закатился  на  весь  двор  радостным  хохотом,
показывая  кроличьи  зубы,  бурые,  как  подметка.  Мистер  Томпсон,  против
обыкновения, не узрел ничего смешного.
     - Это у меня просто шутка давняя, - закричал приезжий. Он схватил  себя
одной рукой за другую и обменялся сам с собой сердечным  рукопожатием.  -  Я
так всегда говорю, когда являюсь к людям первый раз, поскольку покупщика,  я
приметил, никогда не сочтут за прощелыгу. Ловко, а? Хо-хо-хо.
     От этой бурной веселости мистеру Томпсону стало не по себе, потому  что
язык у приезжего молол одно, а глаза глядели совсем иначе.
     - Хо-хо, - поддержал его из приличия мистер Томпсон, так  и  не  оценив
прелесть шутки. - Только если вы это из-за меня, то напрасно, я и  без  того
никогда не сочту человека  за  прощелыгу,  покуда  он  сам  себя  не  окажет
прощелыгой. На словах или же на деле, - пояснил он. - А до той поры - в моих
то бишь глазах - все без разбора люди едины.
     - Значит, так, - вдруг очень деловито, сухо заговорил  приезжий.  -  Не
покупщиком я к вам явился и не торговцем. Явился я к вам,  будьте  известны,
для ради одного дельца, и в нем есть интерес  для  нас  обоих.  Да,  сударь,
желательно бы мне переговорить с вами кой о чем, и для вас ни единого  цента
не будет в том урону.
     - Это можно, думается, - с неохотой сказал мистер Томпсон. - Проходите,
там, за домом, не такое солнце.
     Они зашли за угол и уселись на пеньки под персидской сиренью.
     - Так-то, почтеннейший, - сказал приезжий, - по  имени  я  -  Гомер  Т.
Хэтч, по нации - американец. Имя-то вам мое небось известно?  Родич  у  меня
жил в здешних местах, звали Джеймсон Хэтч.
     - Нет, как будто не знаю, - сказал мистер Томпсон.  -  Слышал,  правда,
про каких-то Хэтчеров из-под Маунтин-сити.
     - Не знаете старинный род Хэтчей? - встревожился незнакомец  с  видимым
состраданием к человеку, который обнаружил подобное невежество. - Да мы пять
десятков годов, как прибыли из Джорджии. Сами-то давно здесь?
     - Всего ничего - с того лишь дня, когда народился  на  свет,  -  сказал
мистер Томпсон, потихоньку ощетиниваясь. - А до меня мой папаша здесь жил, и
дед. Так-то, уважаемый, мы искони тутошние. Томпсонов не приходится  искать,
вам их укажет всякий. Мой дед в одна тысяча восемьсот тридцать  шестом  году
переселился на эту землицу.
     - Из Ирландии, уповательно?
     - Из Пенсильвании, - сказал мистер Томпсон.  -  С  чего  это  вы  вдруг
взяли, что из Ирландии?
     Приезжий разинул рот и завизжал от радости, пожимая самому  себе  руки,
словно давно сам с собой не видался.
     - Ну как же, ведь каждый-всякий откуда-нибудь да родом, верно я говорю?
     За разговором мистер Томпсон нет-нет да и поглядывал на лицо приезжего.
Кого-то оно мистеру Томпсону определенно напоминало, или, возможно,  он  уже
видел где-то этого человека. Он силился вспомнить, но  безуспешно.  В  конце
концов мистер Томпсон заключил, что все редкозубые попросту на одно лицо.
     - Верно-то верно, - довольно кисло признал мистер Томпсон, - но я скажу
другое, Томпсоны в здешних местах обосновались с таких незапамятных  времен,
что сегодня уже нет различия, откудова они родом. Теперь что же, пора нынче,
конечно, нестрадная, и опять-таки всяк волен прохлаждаться  на  свой  фасон,
однако ж у каждого из нас есть чем заняться, то есть я вас никак не тороплю,
но, короче, если у вас ко мне дело, давайте, может, и перейдем, к нему.
     - Это, как говорится, и да, и  нет,  с  какой  стороны  поосмотреть,  -
сказал брюхан. - Словом, я ищу одного человечка по имени Хелтон, мистер Олаф
Эрик Хелтон, из Северной Дакоты, поспрашивал кругом  -  сказали,  будто  его
можно найти у вас, а мне бы не мешало с ним перемолвиться словцом. Очень  бы
не мешало, сударь вы мой, если вы, натурально, не против.
     - Насчет Эрика слышу первый раз, - сказал мистер Томпсон,  -  а  мистер
Хелтон точно, здесь, и притом почитай уже девять лет.  Мужик  он  степенный,
основательный, о чем можете с моих слов повторить кому угодно.
     - Рад слышать, - сказал мистер Гомер Т. Хэтч. - Всегда приятно  узнать,
что кто-то образумился и остепенился. Ну, а я знавал мистера  Хелтона  в  те
дни, когда он был совсем непутевый, - да, сударь, беспутный был  человечишка
и отвечать сам за себя не мог нисколько. Так что большое это будет для  меня
удовольствие повстречаться со старым знакомым и порадоваться, что он  взялся
за ум и благоденствует.
     - Молодость, - произнес мистер Томпсон. - Раз в  жизни  все  мы  бываем
такими. Наподобие кори - обметет тебя, не видать живого места, ты  и  сам-то
себе не рад, и другим в тягость, ну а потом пройдет, и по большей части  без
дурных последствий. - Довольный сравнением, он забылся и гоготнул.  Приезжий
сложил руки на брюхе и просто-напросто зашелся, надрывно, со  всхлипами,  до
слез. Мистер Томпсон разом осекся, глядя на него с неловкостью. Он тоже  был
не дурак посмеяться, чего греха таить,  но  надо  же  все-таки  знать  меру.
Мужчина хохотал как одержимый, честное слово. И главное,  вовсе  не  потому,
что ему было действительно смешно. Он  хохотал  неспроста,  с  расчетцем.  В
хмуром молчании мистер Томпсон ждал, пока мистер Хэтч немного утихнет.
     Наконец мистер Хэтч вытащил голубой бумажный платок  далеко  не  первой
свежести и утер глаза.
     - Под  самый  дых  вы  угодили  мне  своей  шуткой,  -  сказал,  словно
оправдываясь. - Это надо же  так  уметь!  Мне  бы  в  жизни  не  додуматься.
Прямо-таки дар божий, прямо...
     - Если хотите побеседовать с мистером Хелтоном, я схожу его  кликну,  -
сказал  мистер  Томпсон,  производя  телодвижения,  показывающие,   что   он
готовится встать на ноги. - Он в такой час или в молочном  погребе,  или  же
сидит у себя в хибарке. - Время близилось к пяти. - Она тут, сразу за углом,
- прибавил он.
     - Да ладно, особого спеху нет, - сказал  мистер  Хэтч.  -  Я  давненько
мечтаю об такой беседе, лишняя минутка туда-сюда уже  не  играет  роли.  Для
меня важней было, как говорится, засечь, где он есть. Всего-то навсего.
     Мистер Томпсон перестал делать вид, что  готовится  встать,  расстегнул
еще одну пуговку на рубахе и сказал:
     - В общем, здесь он, и не знаю, какие у вас с ним дела,  только  он  не
захочет откладывать их в долгий  ящик,  не  такой  он  человек.  Что-что,  а
валандаться понапрасну он не любит.
     Мистер Хэтч как будто слегка надулся при этих  словах.  Он  вытер  лицо
платком, открыл рот,  собираясь  заговорить,  и  в  эту  минуту  из-за  дома
донеслись звуки мистерхелтоновой гармошки. Мистер Томпсон поднял палец.
     - Это он, - сказал мистер Томпсон. - Самая для вас подходящая минута.
     Мистер Хэтч встрепенулся,  наставив  ухо  на  восточный  угол  дома,  и
прислушался, с очень странным выражением лица.
     - Я эту музыку выучил как свои пять пальцев, - сказал мистер Томпсон, -
хотя мистер Хелтон никогда не рассказывал, что это такое.
     - Это такая скандалавская песенка, - сказал мистер Хэтч.  -  У  нас  ее
распевают и стар и млад. В Северной то бишь Дакоте. Поется  в  ней  примерно
вот про что - дескать, выйдешь поутру из дому, и такая  благодать  на  душе,
прямо невтерпеж, и от этого ты всю выпивку, какую взял с собой,  употребишь,
не дожидаясь полудня. Которую, понимаете, припасал к полднику. Слова в ней -
ничего особенного, а мотивчик приятный. Вроде как бы застольная песня.
     - Насколько я знаю, - сказал мистер Томпсон, - у него капли не было  во
рту спиртного за все время, покуда он здесь, а тому  сравняется  в  сентябре
девять лет. Да, сударь,  девять  годков,  и  хоть  бы  раз  промочил  горло.
Насколько я знаю. Про себя такое сказать не могу, -  прибавил  он  покаянно,
однако не без самодовольства.
     - Застольная песня, да, - продолжал мистер Хэтч. -  Я  сам  игрывал  на
скрипке "Кружку пива", но то  -  когда  был  помоложе,  а  Хелтон  этот,  он
пристрастился намертво. Сядет один-одинешенек и давай выводить.
     - Девять лет играет ее, с первого дня,  как  пришел,  -  сказал  мистер
Томпсон, со скромной гордостью обладателя.
     - А за пятнадцать лет до того, в Северной Дакоте,  еще  и  распевал  ее
бывало, - подхватил мистер Хэтч. - Сидит это прямо, с позволения сказать,  в
смирительной рубашке, когда заберут в сумасшедший дом...
     - Что-что? - сказал мистер Томпсон. - Что вы такое сказали?
     - Эхма, ведь не хотел  говорить,  -  крякнул  мистер  Хэтч,  как  бы  с
оттенком досады в косом взгляде, брошенном из-под нависших бровей.  -  Эхма,
ненароком вырвалось. Незадача какая, твердо решил, не скажу ни словечка,  не
для чего баламутить людей, я ведь как рассуждаю, прожил человек  девять  лет
тихо-мирно, безвредно, и даже если он сумасшедший, что за  важность,  верно?
Жил бы лишь и дальше тихо-мирно, никого не задевая.
     - Его что же, держали в смирительной рубашке? - спросил мистер  Томпсон
с неприятным чувством. - В сумасшедшем доме?
     - А как же, - подтвердил мистер Хэтч. - Там и держали время от времени,
где же еще.
     - На мою тетку Аиду надевали  такую  фиговину  в  местной  больнице,  -
сказал мистер Томпсон. - Как впала в буйство, нацепили на  нее  хламидину  с
длиннющими рукавами и привязали к железному кольцу в стене, а тетка Аида  от
этого совсем взбесилась, и лопнула в ней жила, приходят, глядят - а  она  не
дышит. Думается, небезопасное это средствие.
     - Мистер Хелтон в смирительной рубашке распевал свою застольную  песню,
- сказал мистер Хэтч.  -  Так-то  его  ничем  было  не  пронять,  разве  что
попробуешь вызвать на разговор. Этим его пронять  ничего  не  стоило,  и  он
впадал в буйство, не хуже вашей тетушки Айды. А впадет в  буйство,  на  него
наденут рубашку, бросят его и уйдут, а он полеживает и, по всему  видать,  в
ус не дует, знай распевает застольную песню.  Ну,  а  потом,  как-то  ночью,
возьми да сгинь. Ушел и, как говорится, точно сквозь  землю  провалился,  ни
слуху больше, ни духу. И вот приезжаю я к вам,  и  что  же  вижу,  -  сказал
мистер Хэтч, - тут как тут он, распрекрасно прижился  и  играет  все  ту  же
песенку.
     - Не замечал я, чтобы  он  вел  себя  как  тронутый,  -  сказал  мистер
Томпсон. - А замечал, что во всем ведет сам себя как разумный человек.  Одно
уже то, что не женится, и притом работает как вол, и, спорю, что по сей день
целехонек у него первый  цент,  который  я  заплатил  ему,  когда  он  здесь
объявился, да к тому же не пьет, словечка никогда  не  проронит,  тем  более
бранного, никуда не шляется зазря по субботним  вечерам,  и  если  он  после
этого тронутый, - сказал мистер Томпсон, - тогда, знаете, я и сам,  пожалуй,
не прочь тронуться умом.
     - Ха-хаа, - произнес мистер Хэтч, - хе-хее, вот  это  мысль!  Ха-ха-ха,
мне такое не приходило в голову. Ну, правильно! Давайте все тронемся, жен  -
побоку, денежки - в сундук, так, что ли? - Он нехорошо усмехнулся, показывая
мелкие кроличьи зубы.
     Мистер Томпсон почувствовал, что его не хотят понять.  Он  оглянулся  и
кивнул на окошко за шпалерой жимолости.
     - Давайте-ка перейдем отсюдова, - сказал он. - Как  это  я  не  подумал
раньше. - Мистеру Томпсону было не по себе с приезжим. Тот умел подхватывать
мистертомпсоновы слова на лету, вертеть, крутить, переиначивать, пока мистер
Томпсон уже и сам не знал, так он говорил или не так. - У  супруги  моей  не
шибко крепкое здоровье, - сказал мистер Томпсон. - Вот уже четырнадцатый год
не вылезает из болезней. Большая это тягость для небогатого человека,  когда
в семействе заведется хворь.  Четыре  операции  перенесла,  -  сказал  он  с
гордостью, - кряду одну за другой, и все одно не помогло.  Битых  пять  лет,
что ни выручу, все до гроша уходило на  врачей.  Короче,  очень  деликатного
здоровья женщина.
     - У меня старуха, - сказал мистер  Гомер  Т.  Хэтч,  -  железный  имела
хребет, мул бы позавидовал, ей-ей. Этой бабе нипочем  было  сарай  своротить
голыми руками, если бы пришла такая фантазия. Спасибо еще, иной раз скажешь,
сама не знала  меру  своей  могутности.  Да  померла  вот.  Такие-то  скорей
изнашиваются, чем нежели мозглячки. Не терплю я, когда баба вечно ноет. Я бы
отделался  от  такой  в  два  счета,  верьте  слову,  в  два  счета.   Такую
кормить-поить - один чистый убыток, это вы очень хорошо сказали.
     Мистер Томпсон и не помышлял говорить ничего  подобного,  он  клонил  к
тому, что когда у мужчины такая дорогая жена, это, напротив, к его чести.
     - Моя - женщина рассудительная, -  продолжал  мистер  Томпсон,  отчасти
сбитый с толку. -  Но  не  поручусь,  что  может  сказать  и  сделать,  коли
проведает, что столько годов у нас обретается сумасшедший. - К этому времени
они ушли от окна; мистер Томпсон  повел  мистера  Хэтча  передней  дорожкой,
потому что задняя вывела бы их к лачуге мистера Хелтона.  Почему-то  ему  не
хотелось подпускать приезжего близко к мистеру Хелтону. Непонятно отчего, но
не хотелось.
     Мистер Томпсон снова сел, теперь  уже  на  колоду  для  колки  дров,  а
приезжему опять указал на пенек.
     - Когда-то, - сказал мистер Томпсон, - я бы и сам всполохнулся по такой
причине, но теперь перенебрегаю.
     берегу свой покой. - Отхватил себе роговым перочинным ножом преогромный
кус  табаку,  предложил  и   мистеру   Хэтчу,   который,   в   свой   черед,
незамедлительно полез за табаком, раскрыл  тяжелый  охотничий  нож  с  остро
наточенным длинным лезвием, отрезал тоже изрядный кусок и сунул в рот. После
чего они обменялись  соображениями  насчет  жевательного  табаку,  и  каждый
поразился, обнаружив, до чего несхожи у разных  людей  представления  о  его
достоинствах.
     - Мой, к примеру, - говорил мистер Хэтч, - светлей по цвету. А  почему?
Перво-наперво, ничем не подслащено. Я  уважаю  лист  сухой,  натуральный,  и
чтобы средней крепости.
     - Не, подсластить малость, на мой  вкус,  невредно,  -  говорил  мистер
Томпсон, - но только чтобы самую малость.  Я-то,  например,  уважаю  ядреный
лист, чтобы в нос шибало, с позволения сказать. Тут  живет  поблизости  один
Уильямс, мистер Джон Морган Уильямс, - во, сударь, табак жует - черный,  что
ваша шляпа, мягкий,  что  расплавленный  вар.  Буквально  истекает  патокой,
представьте, жуешь его, как лакрицу. По моему понятию, это не табак.
     - Что одному здорово, - заметил мистер Хэтч, - то другому -  смерть.  Я
бы от такой жвачки вообще подавился. В рот бы ее не взял.
     - Да и я, можно сказать, едва попробовал, - чуть виновато сказал мистер
Томпсон. - Взял махонький кусочек и сразу выплюнул.
     - А я бы даже и на это не пошел, ручаюсь, - сказал  мистер  Хэтч.  -  Я
признаю табачок сухой, натуральный, без никаких посторонних примесей.
     Кажется, мистер Хэтч мнил себя докой по  табачной  части  и  готов  был
спорить, покамест не докажет это. Кажется, этот брюхан начинал не  на  шутку
раздражать мистера Томпсона. Кто он такой, в конце концов, и откуда  взялся?
Кто такой, чтобы ходить и поучать  людей  направо-налево,  какой  им  жевать
табак?
     - Посторонние примеси, - упрямо бубнил свое мистер  Хэтч,  -  добавляют
лишь только затем, чтобы перебить привкус дешевого листа, внушить тебе,  что
ты жуешь на доллар, когда ты жуешь на цент. Если  хоть  малость  подслащено,
это признак, что лист дешевый, попомните мое слово.
     - Я платил и плачу за  табак  хорошие  деньги,  -  сухо  сказал  мистер
Томпсон. - Человек я небогатый, и богачом ни перед кем  себя  не  выставляю,
но, однако же, скажу прямо - что касаемо до таких вещей, как табак,  покупаю
наилучший, какой только есть на рынке.
     - Если подслащено, пускай хотя бы самую малость, - завел  опять  мистер
Хэтч, перегоняя жвачку за другую щеку и обдавая табачным  соком  изнуренного
вида  розовый  кустик,  которому  и  без  того-то  несладко   было   торчать
день-деньской на солнцепеке,  застряв  корнями  в  спекшейся  земле,  -  это
признак, что...
     - Так вот насчет мистера Хелтона, - решительно сказал мистер Томпсон. -
Не вижу никакой причины ставить человеку в  вину,  если  он  разок-другой  в
жизни свихнулся,  и  никакими  на  это  шагами  отвечать  не  собираюсь.  Ни
полшагом. Ничего не имею против него,  ничего,  помимо  добра,  от  него  не
видел. Нынче такие творятся дела, такие водятся люди, - продолжал он, -  что
кто  хочешь  свихнется.  Такое  сегодняшний  день  творится  на  свете,  что
приходится удивляться, как это  еще  маловато  народу  кончает  смирительной
рубашкой.
     - Вот именно, - подхватил мистер Хэтч с живостью - и какой-то  излишней
живостью, будто бы только и ждал  минуты  вывернуть  мистертомпсоновы  слова
наизнанку. - Это самое я и хотел сказать, да вы меня обогнали. Не каждый еще
сидит в смирительной рубашке, кому бы следовало. Ха-ха, это вы верно,  очень
верно. Правильно мыслите.
     Мистер Томпсон промолчал, размеренно жуя, уставив взгляд в  одну  точку
шагах в пяти от себя,  чувствуя,  как  откуда-то  изнутри  в  нем  понемногу
нарастает глухая вражда - нарастает и заполняет его  без  остатка.  Куда  он
клонит, этот хмырь? К  чему  ведет  разговор?  Ладно  бы  только  слова,  но
поведение, но эти ужимки - бегающие глаза, обидный голос, - он точно норовил
уколоть мистера Томпсона побольнее, а за что? Все это не  нравилось  мистеру
Томпсону и повергало его в недоумение. Развернуться бы и спихнуть  незваного
гостя с пенька, да вроде не резон. Не ровен  час,  приключится  с  ним  что,
когда полетит на землю, к примеру заденет топор и поранится, спросят мистера
Томпсона, зачем пихнул - что тогда говорить? Дескать,  разминулись  маленько
по части жевательного табаку?  Довольно  дико.  Довольно-таки  подозрительно
будет выглядеть. Можно бы все равно спихнуть, а людям объяснить, что мужчина
рыхлый, непривычный к жаре, сомлел за беседой и свалился самостоятельно, - в
таком духе, и опять это будет вранье, ни при чем  тут  жара  и  ни  при  чем
жевательный табак. Мистер Томпсон решил не показывать виду, а поскорей спро-
вадить приезжего с фермы, да глаз с него не спускать, покуда не скроется  на
дороге. Себе дороже привечать нездешних, пришлых из чужих мест.  Обязательно
они замышляют что-нибудь, а иначе сидели бы по домам как порядочные.
     - Есть люди, - продолжал мистер Хэтч, - которые  держат  сумасшедших  у
себя в дому и бровью не ведут, для  них  что  сумасшедший,  что  нет  -  без
разницы. И по-моему, если кто держится такого понятия, то и пусть, и пускай,
это ихняя забота, не моя. У нас дома, в  Северной  Дакоте,  правда,  понятия
другие. Хотел бы  я  видеть,  как  у  нас  возьмут  внаймы  сумасшедшего,  в
особенности после того, что он отмочил.
     - Я думал, вы родом-то не из Северной Дакоты, - сказал мистер  Томпсон.
- Вы, кажется, говорили, что якобы из Джорджии.
     - У меня сестра замужем в Северной Дакоте, - сказал мистер Хэтч.  -  За
шведа вышла, но малый золото, я лучше не встречал. Я потому  говорю  у  нас,
потому что у нас там  запущено  с  ним  совместно  небольшое  дельце.  Ну  и
сроднился я вроде как с теми местами.
     - Что же он отмочил? - спросил мистер Томпсон, снова с очень неприятным
чувством.
     - Э, пустяки, не о чем толковать, - игриво  отозвался  мистер  Хэтч.  -
Копнил в один прекрасный день сено на  лугу,  сбрендил  и  всего-то  навсего
проткнул насквозь вилами родного брата, вдвоем они работали. Собирались  его
казнить, ну а после обнаружилось, что это он,  как  говорится,  сбрендил  от
жары, и посадили в сумасшедший дом. Только-то  и  делов,  больше  он  ничего
такого не позволял. Нет причины всполохнуться, ха-ха-ха! - сказал и, вытащив
свой острый нож, стал отпиливать себе  кусочек  жвачки  так  бережно,  точно
резал сладкий пирог.
     - Хм, - молвил мистер Томпсон. - Это новость, не скрою. Да, знаете  ли,
новость. И все-таки, я скажу, наверняка его  чем-нибудь  довели.  Иной  даже
взглянуть умеет так, что, мнится,  убил  бы  его  до  смерти.  Почем  знать,
возможно, братец его был распоследний ползучий сукин кот.
     - Брат собирался жениться, - сказал мистер Хэтч,  -  ходил  по  вечерам
ухаживать за своей любезной.  Затеял  раз  исполнить  ей  серенаду,  взял  у
мистера Хелтона, не спросясь, губную гармошку - и потерял. Новехонькая  была
гармошка.
     - Страсть как высоко ставит эти свои гармошки, - сказал мистер Томпсон.
- Ни на что больше не тратит деньги, а новую гармошку, глядишь, и  купит.  У
него их в хибарке, надо быть, десятка полтора, всяческих сортов и размеров.
     - Брат не пожелал купить ему новую гармошку, ну а мистер Хелтон, как  я
уже говорил, и пырни брата вилами, недолго думаючи. Ясно, что не в своем был
уме, коли мог эдак взбелениться из-за сущей малости.
     - Похоже, что  так,  -  нехотя  сказал  мистер  Томпсон,  досадуя,  что
приходится хотя бы в чем-то  соглашаться  с  этим  назойливым  и  неприятным
человеком.  Он  просто  не  помнил  случая,  чтобы  кого-нибудь  так  сильно
невзлюбил с первого взгляда.
     - Вам, поди-ка, набило оскомину из года в год  слушать  одну  и  ту  же
песню, - сказал мистер Хэтч.
     - Да приходит изредка в голову, что не вредно бы ему разучить новую,  -
сказал мистер Томпсон. - Но не разучивает, стало быть, ничего  не  попишешь.
Песенка, тем более, славная.
     - Мне один скандалавец объяснил, про что в ней поется, почему я и знаю,
- сказал мистер Хэтч. - То место, особенно, насчет выпивки - что ты ее  всю,
какая есть при себе, прикончил до полудня, столь у тебя расчудесно на  душе.
У них, в шведских странах, никто носу не кажет из дому без бутылки вина,  по
крайности, я так понял. Хотя это такой  народ,  наплетут  тебе...  -  Он  не
договорил и сплюнул.
     От мысли о выпивке в такую жарищу мистера Томпсона замутило. От  мысли,
что кому-либо может быть хорошо в такой денек, как сегодня, к  примеру,  его
сморила усталость. Зной терзал его нестерпимо. Брюхан,  казалось,  прирос  к
пеньку, грузно обмякнув на нем в своем мешковатом, темном, влажном  от  пота
костюме, пузо его обвисло под штанами,  черная  фетровая  шляпа  с  широкими
полями съехала на затылок с узкого лба, багрового от потницы. Эх,  пивка  бы
сейчас холодненького, думал мистер Томпсон, вспоминая, что на погребе  давно
уже остывают в бочажке четыре бутылки,  и  его  пересохший  язык  вожделенно
скорчился во рту. Только этому паршивцу от него ничего  не  дождаться,  даже
глотка воды. С ним даже табак-то за компанию жевать противно. Мистер Томпсон
вдруг выплюнул свою жвачку, отер губы тыльной стороной ладони и  внимательно
пригляделся к голове в черной шляпе. Недобрый человек, и не с добром пришел,
но что он все же замышляет? Мистер Томпсон решил, что даст ему  еще  немного
времени, пускай покончит со своим делом к мистеру Хелтону, - и что  за  дело
такое? - а потом, если сам  не  уберется  подобру-поздорову,  вытолкает  его
взашей.
     Мистер Хэтч, словно подслушав мистертомпсоновы мысли,  обратил  к  нему
свои злобные свиные глазки.
     - Тут вот какая история, - сказал он, как бы приняв наконец решение,  -
мне в этом моем дельце может от вас потребоваться подмога, но вы не бойтесь,
вам это не доставит хлопот. Видите, этот самый мистер Хелтон, он, как я  уже
вам докладывал, опасный психический больной, и  к  тому  же,  прямо  скажем,
беглый. А я, понимаете ли, за последние  двенадцать  лет,  или  около  того,
отловил голов  двадцать  беглых  психов,  не  считая  двух-трех  арестантов,
которые подвернулись заодно, по чистой случайности. Занялся  я  этим  не  из
расчета, хотя, если обещано вознаграждение - а оно, большей  частью,  бывает
обещано, -  я,  само  собой,  его  получаю.  Помаленьку  набегают  приличные
деньжишки, но не это главное. Главное, я стою за закон  и  порядок,  мне  не
нравится, когда преступники и сумасшедшие гуляют на  свободе.  Им  здесь  не
место. В этом вопросе,  надо  надеяться,  вы  со  мной  наверняка  согласны,
правда? Мистер Томпсон сказал:
     - Ну,  это  смотря  по  обстоятельствам.  Сколько  я  наблюдаю  мистера
Хелтона, в нем, говорю вам,  ничего  опасного  нету.  -  Надвигалось  что-то
серьезное, это было очевидно. Мистер Томпсон заставил себя думать о  другом.
Пусть этот хмырь выболтается, а там видно будет, как поступить. Не  подумав,
он  вытащил  нож  и  табак,  приготовился  было  отрезать  себе  жвачку,  но
спохватился и сунул то и другое назад в карман.
     - Закон, - сказал мистер Хэтч, - целиком на моей сторона? Этот, знаете,
мистер Хелтон у меня едва не самый заковыристый случай. Кабы не он,  я  имел
бы сто процентов успеха в работе Я знавал его до того, как он свихнулся, и с
семейством  ихним  знаком,  вот  и  вызвался  подсобить  с  отловом.  А  он,
мил-человек, пропал, ровно в воду канул, и неизвестно. Свободно  можно  было
списать в покойники, за сроком давности. Нам, пожалуй, так и  не  настигнуть
бы его вовсе, но тут знаете чего он учинил? Примерно, сударь  мой,  недельки
две назад получает от него старушка мать письмецо, и что бы вы думали, в том
письме находит? Представьте, чек на захудалый банк  в  нашем  городишке,  ни
много ни мало на восемьсот пятьдесят долларов - особо интересного  в  письме
не сказано, дескать, посылает  ей  долю  своих  скромных  сбережений,  может
статься, она в чем  терпит  нужду,  но  на  письме  -  пожалуйста:  почтовый
штемпель,  число,  все  что  надо!  Старуха  просто-напросто  ополоумела  от
радости. Она  уже  впадает  в  детство  и  позабыла,  что  ли,  видимо,  что
единственный сынок, какой у нее остался в  живых,  спятил  и  своими  руками
порешил родного брата. Мистер Хелтон сообщал, что живет хорошо, и  наказывал
ей держать язык за зубами. Ну, а как утаишь, когда за деньгами нужно с чеком
идти в банк и прочее. Почему до меня и дошло. - Мистер Хэтч не мог  сдержать
ликования. - Я буквально так и сел. - Он обменялся сам с собой  рукопожатием
и заколыхался, крутя головой, выталкивая из глотки:  "Хе-хе-хе".  У  мистера
Томпсона невольно поползли вниз углы  рта.  Ах  ты  гнида,  пес  поганый,  -
шнырять вокруг, вынюхивать, лезть не в свои дела!  За  тридцать  сребреников
продавать людей! Ну-ну, болтай дальше!
     -  Да  уж,  действительно  неожиданность,  -  сказал  он,  стараясь  не
показывать виду. - Действительно есть чему удивиться.
     - И вот, сударь вы мой,  -  продолжал  мистер  Хэтч,  -  чем  я  больше
раздумывал, тем сильней укреплялся, что не мешает вникнуть в  эту  маленькую
историю. Иду потолковать со старухой. Старушонка уже никудышная,  наполовину
слепая,  но,  между  прочим,  совсем  снарядилась  ехать  на  первом  поезде
спроведать сыночка. Я ей без утайки - так и так, куда ей, ледащей, пускаться
в дорогу и прочее. Так уж и быть, говорю, согласен,  из  чистой  любезности,
взять с нее на дорожные издержки, съездить к мистеру Хелтону и  привезти  ей
все новости. Дала она для него гостинцы - рубаху, сама  сшила  на  руках,  и
агромадный шведский  пряник,  только  они  у  меня,  должно,  запропастились
куда-то по пути. Ну, да  невелика  беда,  он,  чай,  в  своем  помутнении  и
порадоваться-то на них не сумел бы.
     Мистер Томпсон выпрямился на своей колоде, повернулся и окинул  мистера
Хэтча взглядом.
     - И как же вы намереваетесь действовать? - спросил он, сдерживаясь  изо
всех сил. - Вот что интересно знать. Мистер Хэтч кое-как  встал  на  ноги  и
встряхнулся.
     - На случай, если выйдет небольшая стычка, у меня все предусмотрено,  -
сказал он. - Взял с собой наручники, - сказал он, - но нежелательно  пускать
в ход силу, коли можно уладить миром. Я здесь поблизости  никому  ничего  не
рассказывал, не хотел подымать  шум.  Прикидывал,  что  мы  с  вами  в  паре
совладаем с ним. - Он запустил руку в  поместительный  внутренний  карман  и
вытянул их оттуда. Наручники, думал мистер  Томпсон,  тьфу,  нечистая  сила.
Нагрянуть за здорово живешь в приличный семейный дом, когда вокруг на  свете
тишь да гладь, мутить воду, будоражить людей, размахивать у них перед  носом
наручниками - так, словно это в порядке вещей.
     Мистер Томпсон, ощущая в голове легкий гул, тоже встал.
     - Ну вот что, - произнес он твердо.  -  Незавидную  вы  себе  подобрали
работенку, скажу я вам, видать, совсем уже делать не черта,  а  теперь  хочу
вам дать хороший совет. Если вы вздумали, что можно явиться сюда и пакостить
мистеру Хелтону, так сразу выкиньте это из головы, и чем вы скорей уберетесь
от  моей  калитки  со  своей  наемной  колымагой,  тем  больше   мне   будет
удовольствия.
     Мистер Хэтч опустил один наручник  в  боковой  карман,  оставив  другой
болтаться снаружи. Он надвинул шляпу на глазами мистер Томпсон уловил в  его
облике отдаленное сходство с шерифом. Незаметно было, чтобы он хоть  чуточку
смутился или обратил хоть малейшее внимание на  мистертомпсоновы  слова.  Он
сказал:
     - Одну минуточку, послушайте, никогда не поверю, что такой человек, как
вы, будет препятствовать, чтобы  беглого  психа  возвернули  туда,  где  ему
положено быть, а проще выразиться, в сумасшедший дом. Я знаю,  тут  есть  от
чего расстроиться, то-се, плюс к тому неожиданность, но,  честно  говоря,  я
рассчитывал, что вы, как солидный человек, подмогнете мне  навести  законный
порядок. Понятно, если не у вас,  то  придется  поискать  подмогу  в  другом
месте. Уж не знаю, как посмотрят ваши соседи, что вы укрывали у себя беглого
сумасшедшего, убийцу родного брата, а потом отказались его выдать. Не  чудно
ли это будет выглядеть.
     Мистер Томпсон, не дослушав  даже,  уже  понял,  что  очень  чудно.  Он
окажется в крайне неприятном положении. Он начал:
     - Не сумасшедший он больше, говорю же я вам. Мухи не обидел  за  девять
лет. Он нам... он у нас...
     Мистер Томпсон запнулся, тщетно порываясь выразить,  что  такое  мистер
Хелтон. '
     - Да он для нас все равно что родной, - сказал он,  -  опора,  каких  в
свете нет. - Мистер Томпсон пытался нащупать какой-то выход. Это  факт,  что
мистер Хелтон может в любую минуту свихнуться опять, а тут  еще  этот  хмырь
пойдет трепать языком по всей округе - как  же  быть?  Жуткое  положение.  И
выхода не придумаешь. - Сам ты псих, - взревел вдруг мистер Томпсон,  -  это
ты сумасшедший, других здесь нету, ты психованней  его  в  тыщу  раз!  Пошел
отсюдова, пока я тебе самому не надел наручники и не сдал в полицию.  Ты  по
какому праву вломился на чужую землю, - гремел мистер Томпсон. -  Пшел  вон,
покуда по шее не накостыляли!
     Он шагнул вперед; брюхан съежился, попятился назад:
     "Попробуй тронь, попробуй только!" - а дальше произошло то, что  мистер
Томпсон сколько потом ни силился свести воедино  в  своем  сознании,  ничего
путного не получалось. Он увидел, что брюхан держит в руке длинный охотничий
нож, увидел, как из-за угла, размахивая  руками,  выбежал  мистер  Хелтон  -
длинная челюсть отвисла, глаза безумные. Сжав  кулаки,  мистер  Хелтон  стал
между ними и вдруг замер, уставясь на брюхана белыми глазами, его долговязый
костяк точно вдруг распался, он задрожал, как испуганный конь,  и  тогда,  с
ножом в одной руке, с наручниками в другой, брюхан двинулся на него.  Мистер
Томпсон видел, что сейчас совершится, видел  уже,  как  входит  лезвие  ножа
мистеру Хелтону в живот, он знал, что схватился за топор,  выдернул  его  из
колоды, почувствовал, как его руки  заносят  топор  в  воздух  и  с  размаху
опускают на голову мистера Хэтча тем движением, каким оглушают скотину.
     Миссис Томпсон уже некоторое время с беспокойством прислушивалась,  как
во дворе не смолкают голоса, причем один - незнакомый, но  от  усталости  не
торопилась встать и выйти поглядеть, что там делается.  Вдруг,  без  всякого
перехода, раздались сумбурные выкрики, и она, вскочив с  кровати,  как  была
босиком, с полурасплетенной косой, кинулась наружу с  переднего  крыльца.  И
первое, что увидела, заслонив глаза рукой, - через  сад,  согнувшись  в  три
погибели, убегает мистер Хелтон, убегает, словно за ним гонятся с  собаками,
а  мистер  Томпсон,  опершись  на  топорище,  нагнулся  и  трясет  за  плечо
неизвестного ей мужчину, который  скорчился,  лежа  с  пробитым  черепом,  и
кровь, стекая на землю, собирается маслянистой лужицей. Мистер  Томпсон,  не
отнимая руки от его плеча, сказал сипло:
     - Он убил мистера Хелтона, убил, я сам видел. Пришлось шарахнуть его, -
сказал он, подняв голос, - а теперь он никак не опамятуется.
     У миссис Томпсон вырвался слабый вопль:
     - Да вон он бежит, мистер  Хелтон,  -  и  она  показала  рукой.  Мистер
Томпсон выпрямился и посмотрел в ту сторону. Миссис Томпсон медленно  осела,
сползая по стене домами стала неудержимо клониться  вниз,  лицом  вперед,  с
таким чувством, будто уходит под воду; ей  никак  не  удавалось  выплыть  на
поверхность, и единственная мысль ее была,  хорошо,  что  при  этом  нет  ее
мальчиков - их не было дома, уехали в Галифакс  ловить  рыбу,  -  боже  мой,
хорошо, что при этом нет ее сыновей.

     Мистер и миссис Томпсон  подъехали  к  каретному  сараю  почти  что  на
закате. Мистер Томпсон, передав жене вожжи, слез и пошел  открывать  широкие
двери; миссис Томпсон завела старого Джима под крышу. Коляска была серая  от
пыли и старости, лицо у миссис Томпсон, от пыли и утомления, - тоже серое, а
у  мистера  Томпсона,  когда  он,  став  подле  конской   головы,   принялся
распрягать, серый цвет лица перебивала темная  синева  свежевыбритых  щек  и
подбородка - серое с синим лицо, осунувшееся и терпеливое, как у покойника.
     Миссис Томпсон сошла на  плотно  утрамбованный  навозный  пол  сарая  и
отряхнула юбку легкого, в цветущих веточках, платья. На  ней  были  дымчатые
очки; широкополая, итальянской соломки, шляпа с веночком истомленных розовых
и голубых незабудок затеняла "ее горестно нахмуренный лоб.
     Конь понурил голову,  шумно  вздохнул  и  расправил  натруженные  ноги.
Глухо, тускло раздались мистертомпсоновы слова.
     - Бедный старый Джим, - сказал он и прочистил  глотку,  -  гляньте,  аж
бока запали. Намаялся, видно, за неделю. - Он  разом  приподнял  всю  сбрую,
снял ее, и Джим, чуточку  помедлив,  вышел  из  оглобель.  -  Ну  уж  ладно,
последний раз, - по прежнему обращаясь к Джиму,  сказал  мистер  Томпсон.  -
Отдохнешь теперь в полную волюшку.
     Миссис Томпсон, за дымчатыми стеклами очков, прикрыла глаза.  Последний
раз - и давно бы пора, и вообще бы никуда им  не  ездить.  Вновь  спускалась
благодатная тьма, и очки, по сути, не требовались, но глаза у нее непрерывно
слезились, хотя она и не плакала, и в очках было лучше,  надежнее,  за  ними
можно было укрыться. Дрожащими руками - руки у нее стали дрожать с того  дня
- она вынула носовой платок и высморкалась. Сказала:
     - Я вижу, ребята зажгли свет. Будем надеяться, что  и  плиту  растопить
догадались.
     Она двинулась вдоль неровной дорожки,  прихватив  рукой  легкое  платье
вместе с крахмальной нижней юбкой, нащупывая себе путь между мелкими острыми
камешками, торопясь покинуть сарай,  потому  что  ей  было  невмоготу  возле
мистера Томпсона, но стараясь ступать как можно медленнее, потому что ужасно
было возвращаться домой. Ужасом стала вся жизнь; лица соседей, сыновей, лицо
мужа, лик всего света, очертания  собственного  дома,  даже  запах  травы  и
деревьев - все наводило жуть. Податься было некуда. делать оставалось одно -
как-то терпеть, только как? Она часто спрашивала себя об этом. Как ей дальше
жить? Для чего она вообще осталась в живых?  Сколько  раз  тяжело  болела  -
лучше бы ей тогда умереть, чем дожить до такого.
     Мальчики  были  на  кухне;  Герберт  разглядывал  веселые  картинки   в
воскресном номере газеты -  "Горе-герои",  "Тихоня  из  Техаса".  Он  сидел,
облокотясь на стол и подперев ладонями подбородок, - честно  читал,  смотрел
картинки, а лицо было несчастное. Артур растапливал  плиту,  подкладывал  по
щепочке, наблюдая, как они занимаются и  вспыхивают.  Черты  его  лица  были
крупней, чем у Герберта, и сумрачней, впрочем, он  был  несколько  угрюм  по
природе; а потому, думала  миссис  Томпсон,  ему  тяжелей  достается.  Артур
сказал:
     - Добрый вечер, мам, - и  продолжал  заниматься  своим  делом.  Герберт
собрал в кучу газетные листки и подвинулся на  скамейке.  Совсем  большие  -
пятнадцать лет и семнадцать, Артур уже вымахал ростом с отца. Миссис Томпсон
села рядом с Гербертом и сняла шляпу.
     - Небось есть хотите, - сказала она. - Припозднились  мы  нынче.  Ехали
Поденной балкой, а  там  что  ни  шаг,  то  колдйэина.  -  Ее  бледные  губы
поджались, обозначив с обеих сторон по горькой складочке.
     - Раз так, значит, заезжали к Маннингам, - сказал Герберт.
     - Да, и к Фергусонам тоже, и к Олбрайтам, и к новым этим - Маклелланам.
     - Ну и чего говорят? - спросил Герберт.
     - Ничего особенного, все то же, сам знаешь,  кое-кто  повторяет  -  да,
мол, понятно, случай ясный и суд решил справедливо, они так  рады,  что  для
папы все кончилось удачно, и тому подобное, - но это кое-кто, и  видно,  что
сами в душе не очень-то держат его сторону. Замучилась я, нет сил, - сказала
она, и из-под темных очков опять покатились слезы. - Уж не знаю, много ли  в
том пользы, но  папа  иначе  не  может  успокоиться,  обязательно  ему  надо
рассказывать, как все вышло. Не знаю.
     - Нисколько, по-моему, нету пользы, ни капли, - сказал Артур, отходя от
плиты, - Пойдет каждый каждому плести, чего кто слышал, и еще хуже запутают,
концов не найдешь. От этого только хуже. Ты  бы  сказала  папе,  хватит  ему
колесить по округе с этими разговорами.
     - Папа лучше знает, - сказала миссис Томпсон. - Не  вам  его  осуждать.
Ему и без этого тяжко.
     Артур промолчал, упрямо играя желваками. Вошел мистер Томпсон  -  глаза
ввалились и потухли, тяжелые  руки  иссера-белые  и  в  грубых  морщинах  от
усиленного мытья каждый день перед тем, как ехать по соседям и  рассказывать
им, как это все получилось на самом деле.  Он  был  в  парадном  костюме  из
толстой, серой в крапинку материи и при черном, дудочкой, галстуке.
     Миссис Томпсон встала, превозмогая дурноту.
     - Ну-ка подите все из кухни, душно,  нечем  дышать,  да  и  повернуться
здесь негде. Я что-нибудь приготовлю на ужин, а вы ступайте, освободите  мне
место.
     Они ушли, как будто радуясь, что для этого нашелся повод; сыновья -  во
двор, мистер Томпсон - к себе  в  спальню.  Она  слышала,  как  он  кряхтит,
стаскивая ботинки, как застонала под ним  кровать,  -  значит,  лег.  Миссис
Томпсон открыла ледник, и ее обдало блаженной прохладой - она и не  мечтала,
что когда-нибудь сможет купить себе ледник, а уж тем  более  -  держать  его
набитым льдом. Тому почти три года, и до сих пор это похоже на чудо. Вот она
стоит, еда, холодная, нимало не тронута - бери и разогревай. В жизни  ей  не
иметь бы этого ледника, когда б в один прекрасный день судьба, по непонятной
прихоти, не привела к ним на  ферму  мистера  Хелтона.  такого  бережливого,
умелого,  такого  хорошего,  думала  миссис  Томпсон,  приникнув  головой  к
открытой дверце ледника и опасаясь,  как  бы  опять  не  потерять  сознание,
потому что сердце, ширясь, подступало ей к самому горлу.  Просто  невыносимо
было вспоминать, как мистер Хелтон, с вытянутым  своим,  печальным  лицом  и
молчаливой повадкой, всегда такой тихий, безобидный - мистер Хелтон, который
работал с таким усердием, таким был помощником мистеру Томпсону, - бежал  по
раскаленным от солнца полям и перелескам, и его гнали, точно  бешеного  пса,
всем  миром,  вооружась  веревками,  ружьями,  палками,  лишь  бы  схватить,
связать. Боже ты мой, думала миссис Томпсон,  с  сухим,  протяжным  рыданием
опускаясь на колени у ледника и ощупью доставая оттуда миски с едой,  что  с
того, что настелили ему на пол камеры матрасов, обложили  ими  стены  и  еще
держали впятером, чтобы не нанес себе новые увечья, - что с того, его и  так
уже чересчур изувечили, ему бы все равно не выжить.  Это  сказал  ей  шериф,
мистер Барби. Понимаете, говорил он, никто его не рассчитывал  калечить,  но
как было  иначе  изловить,  когда  он  пришел  в  такое  бешенство,  что  не
подступишься, - сразу хвать камень и метит прямо в голову. У него в  кармане
блузы была пара губных гармошек, сказал  шериф,  в  суматохе  они  выпали  -
мистер Хелтон нагнулся подобрать, тут-то его и одолели. "Надо было применить
силу, миссис Томпсон, он отбивался, как дикий зверь". Ну как же, снова с той
же горечью думала миссис Томпсон, еще бы  не  надо.  Им  всегда  обязательно
пускать в ход силу. Разве может мистер Томпсон убедить человека на словах  и
мирно выпроводить за ворота -  нет,  думала  она,  поднимаясь  и  захлопывая
дверцу ледника, обязательно надо  кого-то  убить,  стать  убийцей,  поломать
жизнь сыновьям, сделать так, чтобы мистера Хелтона забили  насмерть,  словно
бешеного пса.
     Мысли ее прервались беззвучным несильным взрывом, прояснились и потекли
дальше. Остальные мистерхелтоновы гармошки по-прежнему находились в хибарке,
и каждый день в положенные часы в ушах у миссис Томпсон звучала его песенка.
Без нее опустели вечера. Так странно,  что  название  песенки  и  смысл  она
узнала, только когда не стало мистера  Хелтона.  Миссис  Томпсон  нетвердыми
шагами подошла к раковине, выпила воды, выложила в сотейник красную фасоль и
стала обваливать в муке куски курицы для жаркого. Было  время,  сказала  она
себе, когда я думала, что у меня есть соседи и друзья, было время, когда  мы
могли высоко держать голову, - было время, когда мой муж никого не убивал  и
можно было всем и обо всем говорить правду.

     Мистер Томпсон, ворочаясь с боку на бок на кровати, думал,  что  сделал
все, что мог, а дальше будь что будет. Его адвокат, мистер Бэрли, говорил  с
самого начала: "Вы, главное, не теряйте спокойствия и куражу.  Дело  обещает
благоприятный для вас исход, несмотря даже, что у вас нет  свидетелей.  Ваша
супруга должна присутствовать на  суде,  в  глазах  присяжных  она  послужит
веским доводом в вашу пользу. Ваше  дело  сказать,  что  не  признаете  себя
виновным, все остальное - моя забота. Суд явится чистой проформой, у вас нет
ни малейших причин волноваться. Вы не успеете глазом моргнуть,  как  выйдете
чистеньким, и все  останется  позади".  Во  время  их  беседы  мистер  Бэрли
позволил себе отвлечься и стал рассказывать про известные ему случаи,  когда
кто-нибудь в здешних местах был по той или иной причине  вынужден  совершить
убийство, и, оказывается, неизменно  с  целью  самообороны,  -  обыкновенное
житейское дело, не более того. Рассказал даже, что его родной отец в  давние
времена уложил выстрелом человека лишь за то, что посмел  зайти  к  нему  за
ворота, а ему было сказано, чтоб не  смел.  "Разумеется,  я  его  застрелил,
подлеца, - сказал на суде отец мистера Бэрли, - с целью  самообороны.  Я  же
ему говорил, что застрелю, ежели хоть ногой ступит ко  мне  во  двор,  -  он
ступил, я и застрелил". Отец с этим  человеком,  сказал  мистер  Бэрли,  еще
задолго до того что-то не поделили, и не один  год  отец  ждал,  к  чему  бы
придраться, а уж когда представился случай,  безусловно,  воспользовался  им
сполна.
     - Но ведь я объяснял вам, мистер Хэтч  замахнулся  на  мистера  Хелтона
ножом, - настаивал мистер Томпсон. - Потому я и вмешался.
     - Тем лучше, - сказал мистер Бэрли. - Этот приезжий  не  имел  никакого
права соваться к вам в усадьбу по такому делу. Это же вообще,  черт  возьми,
нельзя  расценить  как  убийство,  -  сказал  мистер  Бэрли,  -  хотя  бы  и
непредумышленное. Так что вы, главное  дело,  держите  хвост  трубой  и  нос
пистолетом. И чтобы без моего ведома - ни полслова.
     Нельзя расценить как убийство. Пришлось накрыть мистера Хэтча брезентом
от фургона и ехать в город заявлять шерифу. Элли все это  перенесла  тяжело.
Когда они с шерифом, двумя его помощниками и  следователем  приехали  назад,
обнаружилось, что  она  сидит  на  мостике,  перекинутом  через  придорожную
канаву, недоезжая примерно полумили до фермы. Он посадил  ее  верхом  позади
себя и отвез домой. Шерифу он уже сообщил, что вся эта  история  разыгралась
на глазах у его жены, и теперь, отводя ее в комнату и укладывая  в  постель,
улучил минуту шепнуть ей, что говорить, если ей станут задавать вопросы. Про
известие, что мистер Хелтон с первого дня был сумасшедшим, он не  обмолвился
ни словом, однако на суде это выплыло наружу.  Следуя  наставлениям  мистера
Бэрли, мистер Томпсон изобразил полнейшее неведение - мистер Хэтч ни  о  чем
таком не заикался. Изобразил, будто  убежден,  что  мистер  Хэтч  разыскивал
мистера Хелтона просто из желания свести с ним какие-то старые счеты, и двое
родичей  мистера  Хэтча,  приехавшие  добиваться,  чтобы  мистера   Томпсона
засудили, уехали ни  с  чем.  Суд  прошел  быстро  и  гладко,  мистер  Бэрли
позаботился об этом. За услуги он запросил по-божески, и  мистер  Томпсон  с
благодарностью заплатил, но потом, когда  все  кончилось  и  мистер  Томпсон
повадился к нему в  контору  обсуждать  обстоятельства  дела,  мистер  Бэрли
встречал его  без  особой  радости.  Мистер  Томпсон  приводил  подробности,
которые упустил на первых порах, пытался объяснить,  какой  грязной,  низкой
скотиной был этот мистер Хэтч, не говоря уже обо всем прочем. Мистера  Бэрли
это, судя по всему, больше не занимало. Он морщился, досадливо и недовольно,
завидев мистера Томпсона в дверях. Мистер Томпсон твердил себе, что он,  как
и предсказывал мистер Бэрли, чист по всем статьям, но все же, все  же...  на
этом месте мистер Томпсон сбивался и  застревал,  корчась  внутренне,  точно
червяк на крючке, - но все же он убил мистера Хэтча, и  значит,  он  убийца.
Такова была истина,  и  ее,  применительно  к  себе,  мистер  Томпсон  не  в
состоянии был охватить умом, даже когда сам называл себя этим именем. Как же
так, ведь у него в мыслях не было никого  убивать,  а  уж  мистера  Хэтча  и
подавно, и если б только мистер Хелтон не выскочил с  такой  неожиданностью,
заслышав перебранку, тогда... но то-то и беда, что мистер Хелтон  услышал  и
кинулся ему на помощь. Самое непонятное - что случилось дальше. Он же видел,
как мистер Хэтч двинулся на мистера Хелтона с ножом, видел, как острие  ножа
снизу вверх входит мистеру Хелтону в живот и вспарывает  его,  точно  хрячье
брюхо, а между тем, когда мистера  Хелтона  наконец  поймали,  на  нем  даже
царапины ножевой не оказалось. Опять же, знал мистер Томпсон, что  держит  в
руках топор, чувствовал, как его заносит, но вот как ударил им мистера Хэтча
- не помнил. Не помнил, хоть ты что. И точка. Помнил одно -  свою  решимость
отвести от мистера Хелтона руку, которая собралась его зарезать. Он  все  бы
объяснил, если б только представилась возможность. На суде говорить не дали.
Задавали вопросы, он отвечал да или нет, а до сути дела так и не  добрались.
И теперь, после суда, он вот уже неделю с утра умывался,  брился,  одевался,
как на праздник, и, взяв с собой Элли, каждый день отправлялся  по  соседям,
рассказывать всем, никого не пропуская, что вовсе  не  имел  умысла  убивать
мистера Хэтча, - а что толку? Никто ему не верил. Даже  когда,  со  словами:
"Ты при этом была, ты же видела, правда?" - он оглядывался на  Элли  и  Элли
неукоснительно и громко отзывалась: "Да, это  правда.  Мистер  Томпсон  лишь
пытался спасти жизнь мистеру Хелтону", а он  подхватывал:  "Не  верите  мне,
спросите у жены. Она не соврет", - даже тогда что-то такое  виделось  ему  у
них на лицах, от чего он разом сникал, опустошенный  и  смертельно  усталый.
Никто не хотел верить, что он - не убийца.
     Даже у Элли не нашлось хотя бы слова ему в утешение. Он  все  надеялся,
что наконец-то она скажет: "Знаете,  мистер  Томпсон,  а  я  вспомнила  -  я
действительно все успела увидеть, когда вышла из-за дома. Это не  ложь.  Так
что вы, мистер Томпсон, не беспокойтесь". Однако день за днем они катили  по
дороге в молчании - дни укорачивались, клонясь  к  осени,  но  сушь  и  зной
держались прежние, - коляску трясло на ухабах, и Элли ничего не говорила; их
уже трепет охватывал при виде каждого нового дома и людей,  живущих  в  нем,
все дома теперь были на одно лицо, и люди тоже  -  будь  они  старожилы  или
новые соседи - слушали мистера Томпсона с одним и тем же  выражением,  когда
он объяснял, зачем приехал, и заводил свой рассказ. Глаза у них  становились
такие, словно кто-нибудь прищемил им пальцами сзади глазное яблоко, -  глаза
прятались внутрь, меркли. Иные, надев на лицо  деланную,  застывшую  улыбку,
старались держаться приветливо: "Да, мистер  Томпсон,  представляем,  каково
вам должно быть сейчас. А для вас как ужасно, миссис Томпсон. Да, знаете ли,
я уж и сам прихожу к тому,  что  иначе  как  силой  себя  не  оборонишь.  Ну
разумеется, мы вам верим, мистер Томпсон, с какой бы стати мы  вздумали  вам
не верить? Разве не по закону вас судили, не по справедливости? Само  собой,
вы поступили правильно, мистер Томпсон, мы тоже так считаем".
     Мистер Томпсон был совершенно уверен, что они считают не так. Он  порой
задыхался, до того самый воздух вокруг него был  насыщен  их  укоризной,  он
пробивался сквозь нее, сжав кулаки, весь в испарине, поддавал  силы  голосу,
но в глотке першило от пыли, и наконец уже просто срывался на рык: "Жена  не
даст мне соврать, вы ее знаете, она была при этом, она все видела и  слышала
- спросите ее,  коли  не  верите  мне!"  -  и  миссис  Томпсон,  с  дрожащим
подбородком, крепко, до  боли,  сплетя  пальцы,  безотказно  говорила:  "Да,
правда, так оно и было..."
     Сегодня, заключил мистер Томпсон, чаша переполнилась. Они  подъехали  к
усадьбе Тома Олбрайта, и Том - старинный Эллин воздыхатель, не он ли  как-то
обхаживал Элли целое лето -  вышел  им  навстречу  с  непокрытой  головой  и
остановил их, когда они собрались выйти из коляски. В  замешательстве  глядя
куда-то мимо, он с озабоченным лицом сообщил, что,  к  сожалению,  не  может
позвать их к себе, так как к ним нагрянула женина сестра  с  целым  выводком
детишек, в доме полный разгром и тарарам. "Думали как-нибудь сами  выбраться
к вам, - сказал мистер Олбрайт, отступая назад и стараясь показать, как  ему
некогда, - да прорва навалилась дел в  последнее  время".  Им,  естественно,
оставалось сказать: "Да нет, мы просто проезжали мимо" - и проехать мимо.
     - Олбрайты, - заметила миссис Томпсон, - всегда были друзьями до первой
беды.
     - Да, у этих, точно, своя рубашка ближе  к  телу,  -  отозвался  мистер
Томпсон.
     Что, однако же, послужило им обоим  слабым  утешением.  Наконец  миссис
Томпсон не выдержала.
     - Поехали домой, - сказала она. - Довольно мы наездились, и старый Джим
устал, хочет пить. Мистер Томпсон сказал:
     - Может, кстати завернуть к Маклелланам, коль скоро  мы  уже  очутились
поблизости.
     Завернули. Спросили патлатого мальчонку, дома ли мама с папой. Их хотел
бы повидать мистер Томпсон. Мальчонка постоял, разинув рот и  тараща  глаза,
потом сорвался с места и понесся в дом, вопя:
     - Папка, мамка, идите  сюда!  Вас  дяденька  спрашивает,  какой  тюкнул
мистера Хэтча!
     Мужчина вышел к ним в носках, одна подтяжка на плече, другая оборвалась
и болтается.
     - Вылезайте, мистер Томпсон, заходите, - сказал он. - Старуха  выползет
сей момент, у ней постирушка.
     Миссис Томпсон ощупью сошла с подножки и села в  сломанную  качалку  на
крыльце, где половицы прогибались под ногами.  Женщина,  босая,  в  ситцевом
цветастом капоте, примостилась на краешке  крыльца;  землистое,  толстое  ее
лицо выдавало огромное любопытство. Мистер Томпсон
     - Ну, вы, думается, знаете, у меня  стряслись  не  так  давно,  как  бы
выразиться, неприятности, и причем, по присловью, не из тех, какие случаются
с людьми каждый день, и поскольку нежелательно, чтобы соседи  оставались  на
этот счет в сомнении... - Он запнулся, потом сбивчиво продолжал, и  скверное
выражение появилось  на  лицах  у  тех  двух,  что  слушали  его,  Жадное  и
презрительное выражение, которое яснее ясного говорило: "Э-э, плохи же  твои
дела, и невелика ты птица, коль  припожаловал  со  страху,  что  мы  не  так
поймем, известно, только бы мы тебя здесь и видели, да больше-то припасть не
к кому - ну нет, мы и то не стали бы так себя ронять". Мистеру Томпсону было
стыдно за себя, его вдруг обуяла ярость на это отребье, эту голь перекатную,
так бы и сшиб их вместе вонючими лбами, -  но  он  сдержался,  договорил  до
конца. - Спросите жену, - сказал он, и это было самое  трудное,  потому  что
каждый раз, как он доходил до этого места, Элли, даже пальцем  не  шелохнув,
вся словно бы подбиралась, как будто ее хотели ударить, -  она  скажет,  моя
жена не даст соврать.
     - Правда, я сама видела...
     - Да, история, - сухо произнес  мужчина,  почесывая  себе  под  рубахой
ребра. - А жаль. Ну, а только мы-то тут при чем, не пойму. С  какой  бы  нам
радости встревать, не пойму я, в эти мокрые дела. Ко мне-то оно ни с  какого
бока не касается, как ни погляди. Хотя спасибо,  что  потрудились,  заехали,
будем знать, по крайности, как и что, а то понаслушались мы не разбери чего,
сумнительно, и даже очень, понаплели нам с три короба.
     - Про одно про это трезвонят, всяк кому не лень, - сказала  женщина.  -
Убивать взяли моду, а мы, например, не согласны, и в Писании сказано...
     - Заткни хайло, - сказал мужчина, - и больше не разевай, не то  я  тебе
сам его заткну. Я, то есть, к чему веду...
     - Нам пора,  не  будем  вас  задерживать,  -  сказала  миссис  Томпсон,
расплетая пальцы. - Мы и так задержались. Час поздний, а  нам  еще  ехать  в
какую даль. - Мистер Томпсон, поняв намек,  последовал  за  нею.  Мужчина  и
женщина, прислонясь к хлипким столбикам крыльца, провожали их глазами.
     И вот сейчас, лежа на кровати, мистер Томпсон понял, что настал  конец.
Сей час, сию минуту, лежа на той  кровати,  где  восемнадцать  лет  спал  он
вместе с Элли, под крышей, которую  собственноручно  крыл  дранкой  накануне
женитьбы,  и  привычно  поглаживая  пальцами   костлявый   подбородок,   уже
обметанный щетиной, хотя только с утра был брит,  мистер  Томпсон  -  такой,
каким волею судьбы уродился, - понял, что он конченый человек. Конченый  для
той жизни, какая была до сих пор; сам не  ведая  почему,  дошел  до  крайней
черты, откуда надобно начинать сызнова, но  как,  он  не  знал.  Нечто  иное
начиналось отсюда, но он не знал что. Впрочем, это, в каком-то смысле, и  не
его была забота. От него, предчувствовал он, тут будет  мало  что  зависеть.
Разбитый, пустой, он поднялся и пошел на кухню, где у миссис Томпсон как раз
поспел ужин.
     - Ребят зовите, -  сказала  миссис  Томпсон.  Мальчики  были  в  сарае,
выходя, Артур задул фонарь и повесил его  на  гвоздь  возле  двери.  Мистеру
Томпсону было не по себе от их молчания. Они двумя словами не  обменялись  с
ним с того дня. Словно бы избегали его, управлялись на ферме  вдвоем,  точно
его не существовало, делали все, что надо по  хозяйству,  не  спрашивая  его
совета.
     - Ну, докладывайте,  чем  занимались?  -  спросил  он  нарочито  бодрым
голосом. - Чай, делов наворочали?
     - Нет, сэр, - отвечал Артур, - делов не особо много. Так,  оси  смазали
кое-где.
     Герберт промолчал. Миссис Томпсон склонила голову.
     - За хлеб наш насущный. Господи... аминь, - прошептала она неслышно,  и
Томпсоны, опустив глаза, сидели со скорбными лицами, точно на похоронах.

     Всякий раз, едва мистер Томпсон закрывал глаза,  силясь  уснуть,  мысль
его пробуждалась и куда-то  неслась  без  устали,  петляя  точно  заяц.  Она
перескакивала с одного на другое, металась туда, сюда,  пытаясь  напасть  на
след, который выведет его к тому, что произошло на самом деле  в  тот  день,
когда  он  убил  мистера  Хэтча.   Напрасно;   несмотря   на   все   потуги,
мистертомпсонова мысль лишь возвращалась на  то  же,  прежнее  место,  перед
глазами стоило лишь то же, что явилось им первый раз; хоть он  и  знал,  что
этого не было. Но если тогда, в первый раз,  он  видел  то,  чего  не  было,
значит, убийству мистера Хэтча, с начала и до конца, нет  оправдания,  тогда
уже ничего не изменишь и трепыхаться незачем. Ему и сейчас казалось, что  он
в тот день сделал, возможно, не то, что полагается, но уж, во всяком случае,
то единственное, что ему оставалось, - да так ли  это?  Была  ли  надобность
убивать мистера Хэтча? Ни разу в жизни он не встречал  человека,  который  с
первой минуты внушил бы ему такую неприязнь. Он прямо кожей ощущал, что этот
хмырь явился сюда пакостить. Одно только, по  прошествии  времени,  казалось
необъяснимым:  отчего  нельзя  было  попросту  послать  мистера  Хэтча  куда
подальше, не дожидаясь, пока он подойдет ближе?
     Миссис Томпсон, скрестив руки на груди, лежала рядом ^подвижно и  тихо,
но почему-то чувствовалось, что она не спит.
     - Спишь, Элли?
     В конце  концов,  он  мог,  пожалуй,  отделаться  от  мистера  Хэтча  и
по-хорошему, а в крайнем случае скрутить его, надеть эти самые  наручники  и
сдать шерифу за нарушение порядка. Подержали  бы  взаперти  денька  два,  на
худой конец, покамест не поостынет, либо штрафанули. Он старался  придумать,
как еще можно было повернуть разговор с мистером Хэтчем. Хм,  ну,  допустим,
сказать ему хотя бы так,  послушайте,  мистер  Хэтч,  давайте  говорить  как
мужчина с мужчиной. Но дальше этого у него не шло. Что бы такое можно было в
тот день сказать или сделать? Но если можно было в тот день  сделать  что-то
другое - что угодно, практически, - а не убивать мистера Хэтча, тогда ничего
бы не случилось с мистером Хелтоном.  Про  мистера  Хелтона  мистер  Томпсон
почти не  думал.  Его  мысль  перескакивала  через  мистера  Хелтона  и,  не
задерживаясь, неслась дальше.
     Если бы задержаться, задуматься, то пиши пропало, вовсе ни  к  чему  не
придешь. Он попробовал вообразить, как могло бы все  быть  сегодня,  в  этот
самый вечер, будь мистер Хелтон цел и невредим, - сидел бы  сейчас  в  своей
хибарке и наигрывал песенку о том, как хорошо на душе поутру, не утерпишь  и
выпьешь все вино до дна, чтобы стало еще лучше, а  мистер  Хэтч  куковал  бы
где-нибудь в тюряге, от греха подальше, злой как собака, скорей всего,  зато
поневоле готовый урезониться и заречься  делать  подлости,  сукин  сын,  гад
ползучий, кто его трогал, так нет же, явился терзать  безобидного  человека,
сгубил ни за что ни про что целую семью! Мистер Томпсон почувствовал, как на
лбу у него выступают жилы, пальцы сжимаются, хватаясь за невидимое топорище,
его прошиб пот, с гортанным сдавленным криком он сорвался с постели, и  Элли
вскинулась следом, восклицая: "Ой, нет, нет, не надо! Нет!" - точно в бреду.
Он стоял, сотрясаемый такой дрожью, что стучали зубы, и хрипло твердил:
     - Зажги лампу, Элли, зажги лампу.
     Вместо этого миссис Томпсон издала слабый и пронзительный вопль,  почти
такой же, какой он слышал в тот день, когда стоял с топором  в  руке  и  она
показалась из-за дома. Ее было не разглядеть в темноте, он только знал,  что
она неистово катается по кровати. В ужасе он потянулся к ней наугад, нашарил
поднятые руки, ее пальцы судорожно  рвали  волосы  на  запрокинутой  голове,
напрягшаяся шея содрогалась от задушенных воплей.
     - Артур, Герберт! - гаркнул он, и голос у него сорвался. - Маме плохо!
     Когда они ввалились в дверь, Артур - с лампой, поднятой над головой, он
удерживал миссис Томпсон за руки. При свете мистер Томпсон увидел ее  глаза,
широко открытые, они смотрели на него страшным взглядом, слезы лились из них
рекой. При виде сыновей она выпрямилась, протянула к ним руку, нелепо вращая
в воздухе ладонью, опрокинулась назад на кровать и внезапно  обмякла.  Артур
поставил лампу на стол и надвинулся на мистера Томпсона.
     - Она боится, - сказал он. - Боится до смерти. Лицо  его  было  сведено
гневом, кулаки сжаты, он наступал на отца, словно  готовый  ударить  его.  У
мистера Томпсона отвалилась челюсть, он до того оторопел, что  попятился  от
кровати. Герберт подошел к ней с другой стороны. Они стояли по  обе  стороны
миссис Томпсон, в упор глядя на мистера Томпсона,  как  глядят  на  опасного
дикого зверя.
     - Что ты ей сделал? - крикнул Артур голосом взрослого мужчины. - Только
тронь ее еще, я из тебя душу выну!
     Герберт стоял бледный, у него подергивалась щека, но он был на  стороне
Артура, он не задумываясь пришел бы Артуру на помощь.
     Из  мистера  Томпсона  точно  выпустили  весь  воздух.  Колени  у  него
подломились, плечи бессильно поникли.
     - Погоди, Артур, - сказал он, с  трудом  ворочая  языком  и  прерывисто
дыша. - Она опять потеряла сознание. Принеси нашатырный спирт.
     Артур не двинулся с места. Герберт  сходил  и  издалека  протянул  отцу
пузырек.
     Растер Томпсон поднес его к носу миссис Томпсон. Плеснул себе на ладонь
и потер ей лоб. Она судорожно глотнула воздух, открыла глаза  и  отвернулась
от мужа. Герберт безнадежно заскулил, шмыгая носом.
     - Мам, не умирай, - приговаривал он. - А, мам?
     - Мне уже лучше, - сказала миссис Томпсон. - Ну что  вы  все  набежали,
успокойтесь. Герберт, так нельзя. Мне уже хорошо.
     Она закрыла глаза. Мистер  Томпсон  стал  натягивать  брюки  от  своего
парадного костюма, надел носки, ботинки. Мальчики сидели с  двух  сторон  на
краю постели, не сводя глаз с лица миссис Томпсон. Он сказал:
     - Съездию, пожалуй, за доктором. Не нравятся мне эти  обмороки.  Вы  ее
тут постерегите без меня. - Они слушали, но не отзывались. Он сказал:  -  Не
берите себе в голову чего нет. Я вашей матери в жизни не сделал  худого,  по
своей воле. - Он вышел и, оглянувшись, увидел, что Герберт смотрит  на  него
исподлобья, как на чужого. - Так вы поберегите ее, - сказал мистер Томпсон.
     Мистер Томпсон прошел на кухню. Там он зажег фонарь, достал с полки, на
которой  ребята  держали  учебники,  тонкий  черновой  блокнот   и   огрызок
карандаша. Повесил фонарь на руку и полез в  чулан,  где  у  него  хранилось
оружие. Дробовик висел прямо под рукой, заряженный и в полной готовности,  -
мало ли в какую минуту человеку может понадобиться  дробовик.  Он  вышел  из
дома, не глядя по  сторонам,  не  оглядываясь,  когда  дом  остался  позади,
вслепую миновал сарай, держа путь к самой дальней оконечности своих  угодий,
которые  тянулись  на  полмили  в  восточном  направлении.  Столько   ударов
обрушилось на мистера Томпсона и  со  стольких  сторон,  что  не  имело  уже
никакого смысла подсчитывать увечья. Он шел вперед то пашней, то  луговиной,
осторожно, дробовиком вперед, пролезая через ограды  из  колючей  проволоки,
глаза его привыкли к темноте и смутно различали предметы. Наконец  дошел  до
крайней ограды, тут он сел,  прислонясь  спиной  к  столбу,  поставил  рядом
фонарь, пристроил блокнот на колене и, послюнив карандашный  огрызок,  начал
писать:
     "Как  перед  Господом  Богом,  всемогущим  судьей  на  которого  суд  я
предстану в самом скором времени, настоящим торжественно клянусь и  заверяю,
что я не по умыслу лишил жизни  мистера  Гомера  Т.  Хэтча.  Это  получилось
защищая мистера Хелтона. Я ударил топором не для ради членовредительства,  а
только из цели не подпустить его к мистеру  Хелтону.  Он  пошел  на  мистера
Хелтона с ножом, который про это не подозревал.  Я  тогда  был  уверен,  что
мистер Хэтч убьет мистера Хелтона, если ему не помешать. Все это я рассказал
судье и присяжным, и меня оправдали, но никто не верит, что  это  правда.  У
меня есть один способ доказать, что я  не  злодей  душегубец  как  про  меня
теперь все понимают. Так же само сделал бы для меня мистер Хелтон, когда  бы
на его месте был бы я. Я до сих пор думаю,  что  мне  не  оставалось  ничего
другого. Моя жена..."
     Здесь мистер Томпсон остановился и подумал. Послюнил кончик карандаша и
зачеркнул последние два слова. Посидел еще, вымарывая их, покуда не вывел на
том месте, где были эти слова, аккуратное продолговатое пятно, и тогда пошел
дальше:
     "Это мистер Гомер Т. Хэтч пришел чинить зло  неповинному  человеку.  Он
причина всех этих несчастий и заслуживал смерти, только жаль, что убить  его
выпало мне".
     Он опять лизнул кончик карандаша, старательно подписался полным именем,
потом сложил бумажку и сунул в наружный карман. Сняв с правой ноги ботинок и
носок, он упер дробовик в землю  затыльником  приклада,  направив  спаренные
стволы себе в лоб. Получилось очень неудобно.  Он  немного  поразмыслил  над
этим, опершись головой на дула дробовика. Его била дрожь, он оглох  и  ослеп
от стука в висках, но он все же лег плашмя  на  землю,  повернулся  на  бок,
подставил дула себе к подбородку и большим пальцем ноги нащупал курок. Таким
манером оказалось способнее.


Last-modified: Wed, 04 Oct 2000 09:20:24 GMT

Оцените этот текст: