----------------------------------
Перевод с немецкого О.Мичковского
OCR Anatoly Eydelzon
----------------------------------
Стемнело. Колокольные часы в Беарне пробили десять. Леония вернулась
домой и тут же отправилась спать, утомленная долгой, монотонной поездкой по
разбитому проселку. До кладбища в Беарне, где покоится наш маленький Ален,
больше трех часов езды, и всякий раз, когда Леония возвращается с его
могилки, уже ночь.
Только сейчас, когда она снова возле меня, я понимаю, как сильно о ней
беспокоился. Я просто боялся, честное слово. Сегодня такая жуткая ночь,
вверху ни облачка, и луна плотоядно глядит с небес.
Луна! Луна! Когда она оставит меня в покое? Иногда я подсмеиваюсь над
самим собой. И тем не менее я должен признаться: старый страх Карраганов
перед луной живет и во мне - такой же, ничуть не меньший, чем в моем предке,
по-детски суеверном герцоге Гаспаре, который в ночи полнолуния
отсиживился в беарнской церкви, где всю ночь напролет лепетал литании,
скрючившись перед алтарем.
Луна ненавидит Карраганов. Веками преследует нас ее ненависть. Если
верить летописи нашего рода, не было ни одного герцога Каррагана, который бы
не нашел насильственную или предательскую смерть из-за луны.
Сказки? Конечно. Любому, кто вроде меня изучал астрофизику и
астрохимию, летопись рода Карраганов покажется не более чем фантастическим
вымыслом. И тем не менее я собственными глазами видел, как мой отец утонул в
море во время охоты на уток. Я стоял на берегу и видел, как на безоблачном
небе внезапно померк свет луны - как раз в тот момент, когда лодка
лавировала меж барнийских рифов, которые невозможно миновать в темноте. И
луна померкла именно в этот момент, чтобы снова появиться лишь тогда, когда
разбитая лодка пошла ко дну.
Мой дед, герцог Ипполит, погиб во время вандейского восстания весьма
знаменательным образом. Республиканцы осадили его и еще семнадцать роялистов
в его замке Лез-Эй. Темной дождливой ночью, отстреляв свои запасы пороха, он
и его товарищи решили бежать. Они перебрались через стену замка и
спустились по ручью в лес. Но когда мой дед последним перелезал через стену,
луна пробилась сквозь тучи и предательски осветила герцога Ипполита,
беспомощно висевшего на стене и представлявшего собой столь удобную мишень,
что республиканцы застрелили его без всякого труда.
Полковник Оливье де Карраган, сражавшийся на стороне Франции против
пфальцских курфюрстов, в ночь перед своей смертью, когда он и его солдаты
стояли лагерем под Мецем, приказал обстреливать полную луну из гаубиц и
картаун. Сам он сидел перед своим шатром и добрых два часа кряду палил
из тяжелых седельных пистолетов по луне и поливал ее отборной бранью,
пока не забрезжил рассвет. Но вечером того же дня, когда он во главе своего
полка въезжал в город, ему в голову прилетел камень, снесший ему шлем и
полчерепа. Это был шарообразный предмет, формой и размерами схожий с
яб!!'ebоком и отливавший зеленоватым цветом; никому раньше не случалось
видеть такого странного минерала, и можно было подумать, что луна нанесла
ответный выстрел.
Но самый удивительный эпизод фамильной хроники связан с Жаклином
Карраганом - тем самым, которого во время альбигойских войн сожгли как
еретика по приказу Симона де Монфора на рыночной площади Орийака. Дело
происходило в полдень, толпа зевак заполнила площадь, Карраган взошел на
_!!eaостер, и палач поджег хворост. Внезапно вопреки всем божественным
установлениям среди бела дня на небе появилась луна, которая затем в течение
часа праздно наблюдала за происходящим и встретила мучительную кончину
Каррагана с видимым одобрением, являя всему народу надменный и в в!!'fbсшей
степени злобный лик.
Но что это я! Неужели я и вправду верю в глупые бабушкины сказки давно
минувших времен? Разве можно относиться к небылицам старинной хроники иначе
как с насмешкой? И тем не менее! Почему с наступлением вечера меня
охватывает такой мучительный страх? Почему круглый желтый диск луны
будит во мне необъяснимый гнев, который при свете дня я не могу
вспоминать без смеха? Неужели этот страх передался мне с кровью моих
предков? Или же все дело в воспоминании о тех страшных и жутких в своей
бессмысленности словах, что начертаны на полях нашей фамильной библии рукой
моей покойной матушки?
"Коварная луна изнуряет меня", - вот что там написано неуверенным
девическим почерком. Моя матушка умерла молодой.
На гербе Карраганов изображен серебряный диск луны и рука, разрубающая
его секирой. Я не знаю, что означает это изображение и откуда оно ведет свое
происхождение - от войн ли с сарацинами, как то утверждают геральдики, или
от одной из тех бретонских волшебных легенд, куда уходят корни истории
нашего рода. Но порой мне кажется, будто моим предкам было известно больше,
чем мне, о странной связи луны с судьбами Карраганов, будто они владели
тайной, которая уже не дошла до меня, затерявшись где-то под прахом
столетий. Но тот герцог Карраган, что обстреливал луну из пистолета,
наверняка еще знал ее, равно как и Мельхиор Карраган, разославший повсюду
герольдов в сопровождении свирельщиков и барабанщиков и посуливший мореходам
"две бочки золота да разные драгоценности впридачу", если они "сбросят в
море тяжелые каменные глыбы - в том месте, где и_!!e7 глубин ежевечерне
всплывает дьявольский лик луны, замышляющей новые злодейства".
Порой мне кажется, что когда-то давно, в далеком детстве, и мне была
известна тайна луны. Тогда меня на секунду озаряет, в голове проносится
далекое воспоминание, и я понимаю, что нашел слово, которое искал так долго,
слово, разрешающее все тайны, - но уже в следующее мгновение оно снова
и!!'f1чезает и забывается, оставив после себя одну смутную безутешную
печаль.
Сейчас ясное, свежее утро. Я только что вернулся с конной прогулки по
влажным от росы лугам, во время которой меня охватил внезапный приступ
смеха, вызванный мыслью о тех наивных страхах, что посещают меня из вечера в
вечер. Неужели и сегодня я буду сидеть у окна, устремив тяжелый взор на
безобидную спутницу земли? Неужели я проснусь, разбуженный собственным
криком ужаса, когда полоска лунного света просочится в щель между шторами?
Неужели я так и не найду способа избавиться от суеверного ужаса,
доставшегося мне в наследство предков? Значит, он будет преследовать меня
всю жизнь? Я изучал астрономию, рассчитывал пути планет, я знаю больше, чем
многие, об этом небесном теле с его обширными пустынными равнинами и
пор!!2ухшими кратерами и о тех законах, которым послушны его движения. И тем
не менее, когда наступает ночь, я забываю свои знания и становлюсь всего
лишь внуком своих предков, и моя рука сжимается в кулак от необъяснимого
гнева, и непостижимый страх подгибает мне колени.
Но теперь я знаю, что мне поможет. У моего окна будет стоять телескоп.
Каждую ночь я буду прогонять свой страх лицезрением мертвого лунного
ландшафта. Каждую ночь я буду рассматривать ее с близкого расстояния - луну,
эту ошибку творения, безмолвно, пустынно и мертво вращающуюся вокру!!'e3 нас
на протяжении миллионов лет...
Сегодня я впервые направил телескоп на луну. На меня глядит подлый,
искаженный ненавистью, изборожденный темными страстями лик. Круглые пятна
выглядят как оспины. Широкая кроваво-красная полоса пересекает его сверху
донизу, словно рана от секиры.
Ага, она покраснела от гнева! А теперь побледнела. Странно, неужели
меня обманывает зрение? Она не стоит на месте! Я вижу, как она подается то
вправо, то влево, беспокойно, испуганно, словно боясь моего взгляда, словно
мой телескоп причиняет ей физические страдания. Она хватает клочок обла!!0ка
и прячется за ним. Она хватает все облака подряд и нагромождает их перед
собой. Я вижу, как она тайком выглядывает из-за своего укрытия, не смея
показаться полностью. ..
Нет, это не обман зрения! Луна сбежала от меня! Сегодня была
безоблачная ночь, и на этот раз ей было негде спрятаться. Я видел, как она
побледнела, стоило мне направить на нее телескоп, а потом - нет, это не был
обман зрения! - принялась уходить-зигзагами вправо и влево от направляемого
на _!!edее окуляра. Но я не оставлял ее в покое. Я травил ее, как осенней
порой травят зайца по жнивью. Я гонял ее с помощью телескопа по всей
небесной тверди, как некогда, сотни лет назад, она гоняла Гаспара Каррагана
по вересковой пустоши, в гору и с горы, гоняла безжалостно, пока он не
рухнул без ч_!!f3вств.
Так я травил ее саму, но около одиннадцати часов ночи был вынужден
оставить свое занятие. Она помчалась на восток с такой скоростью, что я едва
поспевал следить за ней через телескоп, миновала беарнскую колокольню и
скрылась меж кронами деревьев замкового парка. Там стоят вязы и акации.
Я знаю этот парк - он принадлежит полковнику спаги, который в прошлом году
вернулся из Туниса.
Я постучал в комнату Леонии, я хочу показать ей безлунное небо. Комната
пуста, Леония еще не вернулась.
Хорошо, что я прогнал луну. Леония на кладбище, на могилке нашего
ребенка. Я не люблю, когда в ночи полнолуния она возвращается домой по
проселочной дороге. При полной луне придорожные кресты отбрасывают такие
зловещие тени! И лошади пугаются - как в ту ночь, когда перевернулся экипаж
_!!f1 Леонией и маленьким Аденом.
Когда наутро я подошел к окну, луна снова была на небе и насмешливо
взирала на меня сверху вниз. Пока я спал, она вернулась на свое место на
небосводе.
Третью ночь подряд все та же игра! Стоит мне направить прибор на луну,
как она спешно ретируется на восток, в сторону замкового парка в Беарне. И
каждый раз исчезает меж стволами деревьев. Но когда наутро я просыпаюсь, она
оказывается на своем прежнем месте на небе и дерзко хохочет мне в а!!bицо...
В эту ночь я не лягу спать, на этот раз ей не удастся тайком вернуться
на свое место. Наконец-то я раскрою ее тайну; я узнаю, почему она каждый раз
прячется в беарнском парке. Терпение! Я сижу у окна, нацелив телескоп на
ночное небо; я готов к поединку и жду, когда расступятся облака.
Смутный страх гложет мне сердце. Все Карраганы, кто до меня пытался
бороться с луной, - все как один пали в этой борьбе. Быть может, она уже
выбрала для меня ту смерть, которой заставит меня умереть? Она дьявольски
изобретательна, эта луна.
Вот она! Поединок начинается! Кровожадный лик луны глядит на меня с
небес.
Мои мышцы напряжены, от ярости и боевого задора кровь бешено стучит мне
в виски. Оливье де Карраган, мой предок! Сегодня я понимаю тебя. Видно, те
же чувства испытывал и ты, когда в лагере под Мецем обстреливал луну из
картаун.
Она убегает! Она несется по небу! И на этот раз не зигзагами! Нет -
прямо в сторону дворцового парка. Вот она зависла над стеной, вот она
скользит над вязами, вот она исчезла.
Терпение! Скоро она появится снова. Я жду. Я осматриваю в телескоп
стену парка. Я приглядываюсь к верхушкам вязов. Я охочусь на луну!
Ага - проблеск. Луна там, между стволами. Наводим телескоп...
Увы! Это не луна. Это всего лишь освещенное окно замка. Около него
стоит человек. Как отчетливо все видно! Это полковник, я его узнал. Он не
один. К нему прижимается женщина. Ее головка лежит у него на плече. Какое
четкое изображение! - я вижу, как он проводит ей рукой по волосам. Его
голова за_!!f1лоняет ей лицо.
Должно быть, она очень красива. Я не видел ее лица. Теперь я вижу, как
он стягивает ей сорочку с плеча, и та медленно соскальзывает вниз. Лунный
свет заливает ее белоснежное тело.
Что это? Луна! Она снова обманула меня. Она стоит посреди неба,
подмигивая мне; она смеется, дерзко и злорадно, и кивает на окно замка!
Женщина у окна! Я узнал ее! Луна смеется! Георг, лошадей!
Камердинер Георг, спавший в передней, был разбужен герцогом среди ночи.
Ему было велено вывести лошадей, после чего оба помчались галопом в сторону
беарнского замка. Георг остался ждать перед воротами. Герцог взбежал по
лестнице, сжимая в руке хлыст.
Камердинер ждал, боясь шелохнуться, пока до него не донесся громкий
вопль, за которым последовали неразборчивые возгласы. Только после того, как
раздались два выстрела, прозвучавшие сразу один за другим, он бросился вверх
по лестнице.
Распахнув дверь, он увидел герцогиню Леонию, лежавшую без чувств в
объятиях полковника, в руке которого еще дымился пистолет. На полу лежал
герцог Карраган, бледный, окровавленный, с простреленным виском. Прохладный
ночной ветерок гулял по комнате, и через открытое окно струился
серебряный свет луны.
Лео Перуц. Смерть мастера Лоренцо Барди
----------------------------------
Перевод с немецкого О.Мичковского
OCR Anatoly Eydelzon
----------------------------------
Одним из самых смелых поступков мастера Лоренцо Барди была услуга,
оказанная им герцогу, которому он, как утверждает молва, помог взять
крепость Пьяве ди Кадоре, где укрылся Якопо Андреа.
Правда, развязка этой истории оказалась для него трагической. Ибо
Лоренцо погиб, пораженный в сердце узким блестящим кинжалом мадонны*
Джованнины, которую он так любил. Джованнина была прелестна, кротка и добра
ко всем. И очень привязана к нему - просто в тот момент у нее в руке
оказался кинжал, узкий, блестящий, вспыльчивый кинжал.
Никто в крепости не мог понять, как солдатам герцога удавалось выбирать
для штурма именно те места, где за бойницами не стояли бомбарды, где
защитники были наиболее усталы, а стены наиболее уязвимы. Никто не мог себе
объяснить, откуда неприятельским мортирам стало известно о том, что порох
хранится в башне над воротами Сан Эунуфрио. Ни один не ведал, кто устроил в
амбарах пожар, уничтоживший за один день семинедельный запас зерна.
И, наконец, - как так получалось, что на рассвете перед каждым штурмом
с той стороны замка, где во время предыдущего приступа неприятельские
мортиры бушевали с наибольшей силой, развевался узкий черный флаг, открытый
взгляду неприятеля, где бы он ни находился?
Никому и в голову не приходило подумать на мастера Лоренцо Барди. Ибо
старый Якопо любил его, а его дочь Джованнина охотно ему позировала. Ибо
мастер Лоренцо был великим художником, и принадлежащая его кисти "Мадонна"
по сей день висит в капелле цель Фьоре.
К тому же у Лоренцо был добрый и честный взгляд, как у ребенка, и в
сражении он всегда был впереди всех.
И все же не кто иной, как он, дал обещание Мавру и поклялся на своем
гербе, что крепость падет не позднее чем через сорок пять дней. Ибо он
боготворил черного герцога, а старого Якопо ненавидел, и это было нечто
большее, чем естественная неприязнь молодого красивого человека к
безобразному старцу: ибо Якопо убил его отца, когда тот, выходя от юной
супруги Якопо, в темноте упал с лестницы и лежал, беззащитный, с
раздробленной ногой.
Но Лоренцо дал Мавру твердую клятву, поклявшись хромым львом на своем
гербовом щите. И теперь он вел счет дням...
На тридцать второй день осады герцогский звездочет Джан Розате,
переодевшись купцом, пробрался к мастеру Лоренцо, как он это делал перед тем
уже дважды. Он пришел, чтобы умолять его не рисковать своей жизнью столь
безрассудно, как прежде. В рукопашной схватке трудно отличить друга от
!!'e2рага. К тому же герцог повелел установить на горе Марционе две новых
мощных бомбарды и собирается на сорок пятый день осады предпринять
последний, решающий штурм. Перед ним крепость будет подвергнута жестокому
обстрелу, и многие распрощаются с жизнью, сраженные стремительными
ядрами.
Лоренцо же еще предстоит творить великое - ведь он пока даже не
закончил "Святое семейство".
Но Лоренцо отвечал ему: "Мне уже не совершить много великих дел. Ибо я
понял: мы не знаем своих врагов. Поверь мне: одно дело - разить неприятеля в
жестоком бою, другое - убивать людей, чьих нежных детей ты гладил по кудрям.
Давая клятву герцогу, я еще не понимал, что это такие же живые люди, как
мы. Вам, кто находится снаружи, они представляются крошечными фигурками,
мелькающими по-над стенами и беззвучно падающими, когда в них попадают ваши
снаряды. Я же слышу их предсмертные стоны. Издалека вам видно, как они молча
делают свое дело и, когда приходит иx час, молча валятся !!'edаземь. А я - я
вижу, как они живут и умирают!
Порой, Джан Розате, я почти забываю, что должен отомстить за отца.
Хромой лев на моем гербовом щите - это и есть мой отец. Он часто приходил на
свидание к Бьянке, юной супруге Якопо Андреа, нежно любившей его, и покидал
ее прежде, чем начинал брезжить рассвет. Но однажды он оступился на
тесной потайной лестнице, выходившей в сад, и расшиб себе ногу. Так он
пролежал несколько часов, не в силах сдвинуться с места. И когда наступило
утро, его обнаружили слуги и сообщили о нем своему господину Якопо, который
пришел и зарубил его мечом".
Когда Лоренцо замолчал, Джан Розате сказал: "Ты уже отомстил, мой друг.
Нам бы никогда не удалось взять крепость без твоей помощи. Но теперь твоя
работа закончена. Так вернись же к нам для новых дел! Тебя зовет герцог,
слышишь? Тебя зовет герцог!"
Но Лоренцо - Лоренцо подпер голову рукой и долго молчал. Потом он
заговорил: "Передай герцогу, о Джан Розате, что я не могу оставить крепость.
Скажи ему, что со мной случилось то же, что со львом на моем гербовом щите.
Скажи ему, что я разделил печальную участь своего отца. Я упал и расшиб
себе ногу. Я не могу покинуть дом врага; я хром".
И Джан Розате с недоумением воззрился на него, тщетно пытаясь вникнуть
в смысл его слов. Как раз в этот момент через сад проходила Джованнина с
тонкой трепещущей вуалью на белокурых волосах. И они распустились и ниспали
ей на плечи, когда она нагнулась за двумя цветками, лежавшими на ее пути.
Ее улыбка была подобна той, какою многие живописцы наделяют своих мадонн, и
тогда Джан Розате вернулся к своим и сообщил герцогу, что Лоренцо хром.
Лоренцо выпустил кисть из руки и сказал: "Сегодня я больше не смогу
тебя писать, Джованнина. Твой лоб прорезала глубокая морщина, которой я
раньше у тебя не замечал".
И Джованнина отвечала ему: "Утром я навещала больных и раненых и
слышала их стоны. Утром я была в комнатах, где лежат мертвецы, и слышала
стенания жен и всхлипы детей. Будь проклят герцог!"
Но Лоренцо сказал: "Я не испытываю ненависти к герцогу. Я благодарен
ему! Ибо я понял: красота есть даже в злом и враждебном. Взгляни на шатер
Мавра - тот, что из багряного шелка и выделяется на фоне остальных, как алая
капля крови на огромном белом саване! Взгляни на громогласные морт_!!e8ры,
сверкающие на солнце подобно кострам! Все в мире красиво и существует лишь
потому, что красиво. Видеть вещи, Джованнина, это значит побеждать их!"
И Джованнина слушала его, затаив дыхание, как вдруг Лоренцо замолчал и
пошатнулся. Осколок одного из неприятельских снарядов, выпущенных с горы
Марционе по высоким окнам замка, попал ему в голову.
Первым, кто распознал беду, был Джанбаттиста - врач, ухаживавший за
ранеными. Ибо больной, находясь в бреду, все настойчивее требовал света и
жаловался на окружающую его тьму. Джованнина долго отказывалась верить в
случившееся, ибо глаза Лоренцо были такими же светлыми и ясными, как
прежде. И рана на голове зажила так быстро, что она не могла понять,
почему ему уже никогда не суждено прославлять красоту, никогда не суждено
закончить ее портрет. Она не могла поверить тому, что крошечная рана на
голове лишила его зрения. Она упрекала врача и еще долго продолжала
надеят!!'fcся...
Но на седьмой день Лоренцо очнулся от бреда.
Услышав ее голос, он воскликнул: "Где ты, Джованнина? Я тебя не вижу!"
На протяжении трех дней перед этим Джованнина подыскивала ласковые и
тихие слова утешения. Но теперь она вдруг напрочь их забыла и сказала
первое, что пришло ей в голову: "Уже ночь, Лоренцо! Глубокая ночь".
"Тогда почему у моей постели не стоит светильник?" И Джованнина
ответила: "Запасы смолы иссякли, и все светильники пусты".
Тогда Лоренцо спросил ее о неприятеле и о том, какой по счету день
длится осада. И Джованнина сказала: "Сорок пятый. Враг готовится к крупному
штурму, и все, кто оборонял восточную и южную стороны крепости, отведены к
воротам Джова, так что южная стена остается почти незащищенной, а в
башне Сан Эунуфрио едва ли наберется горстка людей. Что же касается
башни Сан Сеполькро и капеллы Санта Мария дель Фьоре, то в них вообще никого
не осталось! Эх, если бы нам только продержаться еще и на этот раз... Скоро
здесь будет Гино де Косей с многочисленной армией. И тогда горе Мавру!" -
"Так, значит, в капелле никого не осталось? Совсем никого?"
Ближе, к полудню слепец стал проявлять признаки нетерпения. Он
потребовал, чтобы ему разрешили встать и пойти в капеллу для сотворения
молитвы. Он уже не испытывает слабости и не чувствует рану. Он вполне мог бы
добраться туда без посторонней помощи. Но Джованнина взяла его под руку и
велела одному из слуг поддерживать его слева, после чего они втроем
медленно двинулись в сторону капеллы Сайта Мария дель Фьоре.
Слугам и воинам, встречавшимся на их пути, было приказано замирать на
месте и не дышать, пока они не пройдут мимо. Разговаривать было нельзя даже
шепотом, а швейцарцам было запрещено предаваться своей любимой забаве -
стрельбе из ружей по воробьям. Всюду, где они проходили, должно была!!e
царить глубокое ночное безмолвие.
"Сегодня в небе нет ни звезды", - произнес Лоренцо упавшим голосом, и
Джованнина добавила: "Одни черные тучи".
В действительности же стоял ясный день, и негреющие лучи осеннего
солнца падали им под ноги.
Ступив на гулкий каменный пол капеллы, Лоренцо осторожно высвободился
из руки Джованнины. Сделав три беззвучных шага, он присел и замер,
прислушиваясь, не идет ли кто-нибудь за ним.
"Куда ты, Лоренцо?" - воскликнула Джованнина. Но он не двигался с места
и почти не дышал. Было очень грустно смотреть на то, как он стоял при ярком
свете солнца так близко от нас, пребывая в полной уверенности, что его никто
не видит...
Но все было тихо, и тогда он выпрямился и на ощупь пробрался к окну,
затем вытащил из-под одежды черный флаг и хотел было прикрепить его к
выступу на карнизе, так чтобы утром его могли увидеть люди герцога.
"Лоренцо! Что ты делаешь?" - вскричала Джованнина.
И Лоренцо ответил тихим, мягким голосом: "Я молюсь, Джованнина. Я
молюсь".
До конца дней моих не забыть мне ту печальную картину, когда мастер
Лоренцо стоял, освещенный ярким солнцем, с ужасным черным флагом в руке, и
кротким голосом невинного ребенка повторял: "Я молюсь, Джованнина!" -
пребывая в полной уверенности, что его окружает ночная тьма.
Но когда раздался лязг вынимаемых из ножен мечей, он мгновенно все
понял, выронил флаг и поднес руки к глазам. И изданный им крик был настолько
громким, что его услышали далеко за пределами крепости, возле самого шатра
Мавра из багряного шелка.
* Здесь: добродетельная и очень красивая женщина.
Last-modified: Sat, 20 Apr 2002 10:27:45 GMT