-----------------------------------------------------------------------
Пер. - И.Гурова.
Авт.сб. "Каталина". Киев, Политиздат, 1990.
OCR & spellcheck by HarryFan, 2 April 2001
-----------------------------------------------------------------------
Скоро время ложиться, а завтра, когда они проснутся, уже будет видна
земля. Доктор Макфейл закурил трубку и, опираясь на поручни, стал искать
среди созвездий Южный Крест. После двух лет на фронте и раны, которая
заживала дольше, чем следовало бы, он был рад поселиться на год в Тихой
Апии, и путешествие уже принесло ему заметную пользу. Так как на следующее
утро некоторым пассажирам предстояло сойти в Паго-Паго, вечером на корабле
были устроены танцы, и в ушах у доктора все еще отдавались резкие звуки
пианолы. Теперь, наконец, на палубе воцарилось спокойствие. Неподалеку он
увидел свою жену, занятую разговором с Дэвидсонами, и неторопливо
направился к ее шезлонгу. Когда он сел под фонарем и снял шляпу,
оказалось, что у него огненно-рыжие волосы, плешь на макушке и обычная для
рыжих людей красноватая веснушчатая кожа. Это был человек лет сорока,
худой, узколицый, аккуратный и немного педант. Он говорил с шотландским
акцентом, всегда негромко и спокойно.
Между Макфейлами и Дэвидсонами - супругами-миссионерами - завязалась
пароходная дружба, возникающая не из-за близости взглядов и вкусов, а
благодаря неизбежно частым встречам. Больше всего их объединяла неприязнь,
которую все четверо испытывали к пассажирам, проводившим дни и ночи в
курительном салоне за покером, бриджем и вином. Миссис Макфейл немножко
гордилась тем, что они с мужем были единственными людьми на борту, которых
Дэвидсоны не сторонились, и даже сам доктор, человек застенчивый, но
отнюдь не глупый, в глубине души чувствовал себя польщенным. И только
потому, что у него был критический склад ума, он позволил себе поворчать,
когда они в этот вечер ушли в свою каюту.
- Миссис Дэвидсон говорила мне, что не знает, как бы они выдержали эту
поездку, если бы не мы, - сказала миссис Макфейл, осторожно выпутывая из
волос накладку. - Она сказала, что, кроме нас, им просто не с кем было бы
здесь познакомиться.
- По-моему, миссионер - не такая уж важная птица, чтобы чваниться.
- Это не чванство. Я очень хорошо ее понимаю. Дэвидсонам не подходит
грубое общество курительного салона.
- Основатель их религии не был так разборчив, - со смешком заметил
доктор.
- Сколько раз я просила тебя не шутить над религией, - сказала его
жена. - Не хотела бы я иметь твой характер, Алек. Ты ищешь в людях только
дурное.
Он искоса посмотрел на нее своими бледно-голубыми глазами, но
промолчал. Долгие годы супружеской жизни убедили его, что ради мира в
семье последнее слово следует оставлять за женой. Он кончил раздеваться
раньше ее и, забравшись на верхнюю полку, устроился почитать перед сном.
Когда на следующее утро доктор вышел на палубу, земля была совсем
близко. Он жадно смотрел на нее. Узкая полоска серебряного пляжа сразу
сменялась крутыми горами, вплоть до вершин покрытыми пышной
растительностью. Среди зелени кокосовых пальм, спускавшихся почти к самой
воде, виднелись травяные хижины самоанцев и кое-где белели церквушки.
Миссис Дэвидсон вышла на палубу и остановилась рядом с доктором. Она была
одета в черное, на шее - золотая цепочка с крестиком. Это была маленькая
женщина с тщательно приглаженными тусклыми каштановыми волосами и
выпуклыми голубыми глазами за стеклами пенсне. Несмотря на длинное овечье
лицо, она не казалась простоватой, а, наоборот, настороженной и
энергичной. У нее были быстрые птичьи движения. Самым примечательным в ней
был голос - высокий, металлический, лишенный всякой интонации; он бил по
барабанным перепонкам с неумолимым однообразием, раздражая нервы, как
безжалостное жужжание пневматического сверла.
- Вы, наверное, чувствуете себя почти дома, - сказал доктор Макфейл с
обычной слабой, словно вымученной улыбкой.
- Видите ли, наши острова непохожи на эти - они плоские. Коралловые. А
эти - вулканические. Нам осталось еще десять дней пути.
- В здешних краях это то же, что на родине - соседний переулок, -
пошутил доктор.
- Ну, вы, разумеется, преувеличиваете, однако в Южных морях расстояния
действительно кажутся другими. В этом отношении вы совершенно правы.
Доктор Макфейл слегка вздохнул.
- Я рада, что наша миссия не на этом острове, - продолжала она. -
Говорят, здесь почти невозможно работать. Сюда заходит много пароходов, а
это развращает жителей; и, кроме того, здесь стоят военные корабли, что
дурно влияет на туземцев. В нашем округе нам не приходится сталкиваться с
подобными трудностями. Ну, разумеется, там живут два-три торговца, но мы
следим, чтобы они вели себя как следует, а в противном случае мы их так
допекаем, что они бывают рады уехать.
Поправив пенсне, она устремила на зеленый остров беспощадный взгляд.
- Стоящая перед здешними миссионерами задача почти неразрешима. Я
неустанно благодарю бога, что по крайней мере это испытание нас миновало.
Округ Дэвидсона охватывал группу островов к северу от Самоа; их
разделяли большие расстояния, и ему нередко приходилось совершать на
пироге далекие поездки. В таких случаях его жена оставалась управлять
миссией. Доктор Макфейл вздрогнул, представив себе, с какой неукротимой
энергией она, вероятно, это делает. Она говорила о безнравственности
туземцев с елейным негодованием, но не понижая голоса. Ее понятия о
нескромности были несколько своеобразными. В самом начале их знакомства
она сказала ему:
- Представьте себе, когда мы только приехали, брачные обычаи на наших
островах были столь возмутительны, что я ни в коем случае не могу вам их
описать. Но я расскажу миссис Макфейл, а она расскажет вам.
Затем он в течение двух часов смотрел, как его жена и миссис Дэвидсон,
сдвинув шезлонги, вели оживленный разговор. Прохаживаясь мимо них, чтобы
размяться, он слышал возбужденный шепот миссис Дэвидсон, напоминавший
отдаленный рев горного потока, и, видя побледневшее лицо и полураскрытый
рот жены, догадывался, что она замирает от блаженного ужаса. Вечером,
когда они ушли к себе в каюту, она, захлебываясь, передала ему все, что
услышала.
- Ну, что я вам говорила? - торжествуя, вскричала миссис Дэвидсон на
следующее утро. - Ужасно, не правда ли? Теперь вас не удивляет, что я сама
не осмелилась рассказать вам все это? Несмотря даже на то, что вы доктор.
Миссис Дэвидсон пожирала его глазами. Она жаждала убедиться, что
достигла желаемого эффекта.
- Не удивительно, что вначале у нас опустились руки. Не знаю, поверите
ли вы, когда я скажу, что во всех деревнях нельзя было отыскать ни одной
порядочной девушки.
Она употребила слово "девушка" в строго техническом значении.
- Мы с мистером Дэвидсоном обсудили положение и решили, что в первую
очередь надо положить конец танцам. Эти туземцы жить не могли без танцев.
- В молодости я и сам был не прочь поплясать, - сказал доктор Макфейл.
- Я так и подумала вчера вечером, когда услышала, как вы приглашали
миссис Макфейл на тур вальса. Я не вижу особого вреда в том, что муж
танцует с женой, но все же я была рада, когда она отказалась. Я считаю,
что при данных обстоятельствах нам лучше держаться особняком.
- При каких обстоятельствах?
Миссис Дэвидсон бросила на него быстрый взгляд сквозь пенсне, но не
ответила.
- Впрочем, у белых это не совсем то, - продолжала она, - хотя я вполне
согласна с мистером Дэвидсоном, когда он говорит, что не понимает
человека, который может спокойно стоять и смотреть, как его жену обнимает
чужой мужчина, и я лично ни разу не танцевала с тех пор, как вышла замуж.
Но туземные танцы - совсем другое дело. Они не только сами безнравственны,
они совершенно очевидно приводят к безнравственности. Однако, благодарение
богу, мы с ними покончили, и вряд ли я ошибусь, если скажу, что в нашем
округе уже восемь лет как танцев нет и в помине.
Теперь пароход приблизился ко входу в бухту, и миссис Макфейл тоже
поднялась на палубу. Пароход круто повернул и медленно вошел в гавань. Это
была большая, почти замкнутая бухта, в которой мог свободно поместиться
целый флот, а вокруг нее отвесно уходили ввысь зеленые горы. У самого
пролива, там, куда с моря еще достигал бриз, виднелся окруженный садом дом
губернатора. С флагштока лениво свисал американский флаг. Они миновали
два-три аккуратных бунгало и теннисный корт и причалили к застроенной
складами пристани. Миссис Дэвидсон показала Макфейлам стоявшую ярдах в
трехстах от стенки шхуну, на которой им предстояло отправиться в Апию. По
пристани оживленно сновали веселые добродушные туземцы, собравшиеся со
всего острова, кто - поглазеть, а кто - продать что-нибудь пассажирам,
направляющимся дальше, в Сидней; они принесли ананасы, огромные связки
бананов, циновки, ожерелья из раковин или зубов акулы, чаши для кавы и
модели военных пирог. Среди них бродили аккуратные, подтянутые
американские моряки с чисто выбритыми, веселыми лицами; в стороне стояла
кучка портовых служащих. Пока выгружали багаж, Макфейлы и миссис Дэвидсон
разглядывали толпу. Доктор Макфейл смотрел на кожу детей и юношей,
пораженную фрамбезией - уродливыми болячками, напоминавшими застарелые
язвы, и его глаза блестели от профессионального интереса, когда он впервые
в жизни увидел больных слоновой болезнью - огромные бесформенные руки,
чудовищные волочащиеся ноги. И мужчины и женщины были в лава-лава.
- Очень неприличный костюм, - сказала миссис Дэвидсон. - Мистер
Дэвидсон считает, что его необходимо закрепить в законодательном порядке.
Как можно требовать от людей нравственности, если они носят только красную
тряпку на чреслах?
- Костюм весьма подходящий для здешнего климата, - отозвался доктор,
вытирая пот со лба.
Теперь, когда они очутились на суше, жара, несмотря на ранний час,
стала невыносимой. Закрытый со всех сторон горами, Паго-Паго задыхался.
- На наших островах, - продолжала миссис Дэвидсон своим пронзительным
голосом, - мы практически искоренили лава-лава. В них ходят только
несколько стариков. Все женщины носят длинные балахоны, а мужчины - штаны
и рубашки. В самом начале нашего пребывания там мистер Дэвидсон написал в
одном из отчетов: "Обитатели этих островов по-настоящему проникнутся
христианским духом только тогда, когда всех мальчиков старше десяти лет
заставят носить штаны".
Миссис Дэвидсон, птичьим движением повернув голову, взглянула на
тяжелые серые тучи, которые, клубясь, поднимались над входом в бухту.
Упали первые капли дождя.
- Нам лучше где-нибудь укрыться, - сказала она.
Они последовали за толпой под большой навес из гофрированного железа, и
начался ливень. Они простояли там некоторое время, а затем к ним
присоединился мистер Дэвидсон. Правда, на пароходе он несколько раз
вежливо побеседовал с Макфейлами, но, не разделяя любви своей жены к
обществу, большую часть времени проводил за чтением. Это был молчаливый,
мрачный человек, и чувствовалось, что, стараясь быть любезным, он только
выполняет возложенный на себя долг христианина; характер у него был
замкнутый, чтобы не сказать - угрюмый. Его внешность производила странное
впечатление. Он был очень высок и тощ, с длинными, словно развинченными
руками и ногами, впалыми щеками и торчащими скулами; при такой худобе его
полные чувственные губы казались особенно удивительными. Он носил длинные
волосы. Его темные, глубоко посаженные глаза были большими и печальными, а
красивые руки с длинными пальцами наводили на мысль о большой физической
силе. Но особенно поражало вызываемое им ощущение скрытого и сдерживаемого
огня. В нем было что-то грозное и смутно тревожное. Это был человек, с
которым дружеская близость невозможна.
Теперь он принес неприятную новость. На острове свирепствовала корь -
болезнь для канаков очень серьезная и часто смертельная, - один из
матросов шхуны, на которой они должны были плыть дальше, тоже заболел. Его
свезли на берег и положили в карантинное отделение госпиталя, но из Апии
по телеграфу отказались принять шхуну, пока не будет установлено, что
больше никто из команды не заразился.
- Это означает, что нам придется пробыть здесь не меньше десяти дней.
- Но ведь меня ждут в Апии, - сказал доктор Макфейл.
- Ничего не поделаешь. Если на шхуне больше никто не заболеет, ей
разрешат отплыть с белыми пассажирами, туземцам же всякие плавания
запрещены на три месяца.
- Здесь есть отель? - спросила миссис Макфейл.
- Нет, - с тихим смешком ответил Дэвидсон.
- Так что же нам делать?
- Я уже говорил с губернатором. На приморском шоссе живет торговец,
который сдает комнаты, и я предлагаю, как только кончится дождь, пойти
посмотреть, нельзя ли там устроиться. Не ждите особых удобств. Нам
повезет, если мы найдем себе постели и крышу над головой.
Но дождь все не ослабевал, и в конце концов они тронулись в путь,
накинув плащи и взяв зонтики. Поселок состоял из нескольких служебных
зданий, двух лавочек и кучки туземных хижин, ютившихся среди плантаций и
кокосовых пальм. Дом, о котором шла речь, находился в пяти минутах ходьбы
от пристани. Это был стандартный дом в два этажа, с большой верандой на
каждом и с крышей из гофрированного железа. Его владелец, метис по фамилии
Хорн, женатый на туземке, вечно окруженной смуглыми детишками, торговал в
лавке на нижнем этаже консервами и ситцем. В комнатах, которые он им
показал, почти не было мебели. У Макфейлов стояла только старая
расшатанная кровать под рваной москитной сеткой, колченогий стул и
умывальник. Они оглядывались по сторонам в полном унынии. Дождь все лил и
лил, не переставая.
- Я достану только самое необходимое, - сказала миссис Макфейл.
Когда она распаковывала чемодан, в комнату вошла миссис Дэвидсон. Она
была полна кипучей энергии. Безрадостная обстановка совершенно на нее не
подействовала.
- Я посоветовала бы вам как можно скорее взять иголку и заняться
починкой москитной сетки, - сказала она, - иначе вы всю ночь не сомкнете
глаз.
- А здесь много москитов? - спросил доктор Макфейл.
- Сейчас как раз сезон для них. Когда вас пригласят в Апии на вечер к
губернатору, вы увидите, что всем дамам дают наволочки, чтобы они могли
спрятать в них свои... свои нижние конечности.
- Ах, если бы этот дождь прекратился хоть на минуту! - сказала миссис
Макфейл. - При солнце мне было бы веселее наводить здесь уют.
- Ну, если вы собираетесь ждать этого, вам придется ждать долго.
Паго-Паго - пожалуй, самое дождливое место на всем Тихом океане. Видите
ли, горы и бухта притягивают влагу, а кроме того, сейчас вообще время
дождей.
Она взглянула поочередно на Макфейла и на его жену, стоявших с
потерянным видом в разных концах комнаты, и поджала губы. Она чувствовала,
что ей придется за них взяться. Такая беспомощность вызывала в ней только
раздражение, но при виде беспорядка у нее всегда начинали чесаться руки.
- Вот что: дайте мне иголку с ниткой, и я заштопаю вашу сетку, пока вы
будете распаковывать вещи. Обед подадут в час. Доктор, вам следовало бы
сходить на пристань приглядеть, чтобы ваш багаж убрали в сухое помещение.
Вы же знаете, что такое туземцы - они вполне способны сложить его там, где
его будет поливать дождь.
Доктор снова надел плащ и спустился по лестнице. В дверях стоял мистер
Хорн. Он разговаривал с боцманом привезшего их парохода и пассажиркой
второго класса, которую доктор Макфейл несколько раз видел во время
плавания. Боцман, приземистый, сморщенный и необыкновенно грязный человек,
кивнул ему, когда он проходил мимо.
- Скверное дело вышло с корью, а, доктор? - сказал он. - Вы как будто
уже устроились?
Доктор Макфейл подумал, что боцман слишком фамильярен, но он был
застенчив, да и обижаться было не в его характере.
- Да, мы сняли комнату на втором этаже.
- Мисс Томпсон собирается плыть с вами в Апию, вот я и привел ее сюда.
Боцман большим пальцем указал на свою спутницу. Это была женщина лет
двадцати семи, полная, с красивым, но грубым лицом, в белом платье и
большой белой шляпе. Ее жирные икры, обтянутые белыми бумажными чулками,
нависали над верхом белых лакированных сапожек. Она льстиво улыбнулась
Макфейлу.
- Этот типчик хочет содрать с меня полтора доллара в день за какую-то
конуру, - сказала она хриплым голосом.
- Послушай, Джо, я же тебе говорю, что она моя хорошая знакомая, -
сказал боцман, - и больше доллара в день платить не может, ну и нечего
тебе запрашивать больше.
Торговец был жирный, любезный и всегда улыбался.
- Ну, если вы так ставите вопрос, мистер Суон, я посмотрю, нельзя ли
что-нибудь устроить. Я поговорю с миссис Хорн, и если мы решим, что можно
сделать скидку, то сделаем.
- Со мной этот номер не пройдет, - сказала мисс Томпсон. - Мы покончим
все это дело сейчас. Я плачу за эту комнатушку доллар в день и ни шиша
больше.
Доктор Макфейл улыбнулся. Его восхищала наглость, с какой она
торговалась. Сам он был из тех людей, которые всегда платят столько,
сколько с них требуют. Он предпочитает переплачивать, лишь бы не
торговаться. Хорн вздохнул.
- Хорошо, ради мистера Суона я согласен.
- Вот это разговор, - сказала мисс Томпсон. - Ну, так заходите, и
вспрыснем это дело. Берите мой чемоданчик, мистер Суон, в нем найдется
неплохое виски. Заходите и вы, доктор.
- Благодарю вас, но мне придется отказаться, - ответил он. - Я иду на
пристань приглядеть за багажом.
Он вышел под дождь. Над бухтой проносились косые полосы ливня, и
противоположного берега почти не было видно. Он встретил несколько
туземцев, одетых только в лава-лава; в руках у них были большие зонты. Они
держались прямо, и их неторопливая походка была очень красива; проходя
мимо, они улыбались ему и здоровались с ним на непонятном языке.
Он вернулся к самому обеду; стол для них был накрыт в гостиной
торговца. Это была парадная комната, которой пользовались только в
торжественных случаях, и вид у нее был нежилой и грустный. Вдоль стен были
аккуратно расставлены стулья, оббитые узорным плюшем, а на потолке висела
позолоченная люстра, завернутая от мух в желтую папиросную бумагу.
Дэвидсона не было.
- Он пошел с визитом к губернатору, - объяснила миссис Дэвидсон, - и
его, наверное, оставили там обедать.
Маленькая девочка-туземка внесла блюдо бифштексов по-гамбургски, а
через некоторое время в комнату вошел сам хозяин, чтобы узнать, всем ли
они довольны.
- Кажется, у нас появилась новая соседка, мистер Хорн? - сказал доктор
Макфейл.
- Она только сняла комнату, - ответил торговец. - Столоваться она у
меня не будет.
Он поглядел на обеих женщин с заискивающей улыбкой.
- Я поместил ее внизу, чтобы она вам не мешала. Она вас не побеспокоит.
- Она приехала на нашем пароходе? - спросила миссис Макфейл.
- Да, мэм, во втором классе. Она едет в Апию. Получила там место
кассирши.
- А!
Когда торговец ушел, Макфейл сказал:
- Ей, наверное, скучно обедать одной у себя в комнате.
- Если она ехала вторым классом, то, надо полагать, это ее вполне
устраивает, - сказала миссис Дэвидсон. - Я не совсем представляю себе, кто
бы это мог быть.
- Я проходил мимо, когда боцман привел ее сюда. Ее фамилия Томпсон.
- Не она ли вчера танцевала с боцманом? - спросила миссис Дэвидсон.
- Пожалуй, - сказала миссис Макфейл. - Я еще тогда подумала: кто она
такая? Она показалась мне чересчур развязной.
- Да, ничего хорошего, - согласилась миссис Дэвидсон.
Они заговорили о другом, а после обеда разошлись, чтобы вздремнуть, так
как утром встали непривычно рано. Когда они проснулись, небо было
по-прежнему затянуто серыми тучами, но дождь перестал, и они решили
пройтись по шоссе, которое американцы провели вдоль берега бухты.
Когда они вернулись, их встретил Дэвидсон - он тоже только что вошел в
дом.
- Нас могут задержать на две недели, - недовольно сказал он. - Я
возражал, но губернатор говорит, что ничего нельзя сделать.
- Мистеру Дэвидсону не терпится вернуться к своей работе, - сказала его
жена, обеспокоенно поглядев на него.
- Мы отсутствовали целый год, - подтвердил он, меряя шагами веранду. -
Миссия оставлена на миссионеров-туземцев, и я очень боюсь, что они все
запустили. Это весьма достойные люди, я ни в чем не могу их упрекнуть:
богобоязненные, благочестивые, истинные христиане - их христианство
посрамило бы многих и многих так называемых христиан у нас на родине, - но
до крайности бездеятельные. Они могут проявить твердость один раз, два
раза, но быть твердыми всегда они не могут. Когда оставляешь миссию на
миссионера-туземца, то, каким бы надежным он ни казался, через некоторое
время непременно начнутся злоупотребления.
Мистер Дэвидсон остановился у стола. Его высокая сухопарая фигура и
бледное лицо с огромными сверкающими глазами были очень внушительны,
пламенные жесты и звучный низкий голос дышали глубочайшей искренностью.
- Я знаю, что мне предстоит большая работа. Я стану действовать - и
действовать безотлагательно. Если дерево сгнило, оно будет срублено и
предано огню.
А вечером, после заменявшего ужин позднего чая, пока они сидели в
чопорной гостиной - дамы с вязаньем, а доктор с трубкой, - миссионер
рассказал им о своей работе на островах.
- Когда мы приехали туда, они совершенно не понимали, что такое грех, -
говорил он. - Они нарушали заповеди одну за другой, не сознавая, что
творят зло. Я бы сказал, что самой трудной задачей, стоявшей передо мной,
было привить туземцам понятие о грехе.
Макфейлы уже знали, что Дэвидсон провел пять лет на Соломоновых
островах еще до того, как познакомился со своей будущей женой. Она была
миссионером в Китае, и они встретились в Бостоне, куда приехали во время
отпуска на съезд миссионеров. После брака они получили назначение на эти
острова, где и трудились с тех пор на ниве господней.
Разговаривая с мистером Дэвидсоном, доктор и его жена каждый раз
удивлялись мужеству и упорству этого человека. Он был не только
миссионером, но и врачом, и его помощь в любое время могла потребоваться
на одном из островов группы. В сезон дождей даже вельбот - ненадежное
средство передвижения по бушующим валам Тихого океана, а за ним часто
присылали просто пирогу, и тогда опасность бывала очень велика. Если его
звали к больному или раненому, он никогда не колебался. Десятки раз ему
приходилось всю ночь напролет вычерпывать воду, чтобы избежать гибели, и
порою миссис Дэвидсон уже теряла надежду вновь его увидеть.
- Иногда я просто умоляю его не ездить, - сказала она, - или хотя бы
подождать, пока море немного утихнет, но он ничего не слушает. Он упрям,
и, если уж примет решение, его ничто не может остановить.
- Как мог бы я учить туземцев уповать на господа, если бы сам страшился
уповать на него? - вскричал Дэвидсон. - Но я не страшусь, не страшусь.
Присылая за мной в час беды, они знают, что я приеду, если это в
человеческих силах. И неужели вы думаете, что господь оставит меня, когда
я творю волю его? Ветер дует по его велению, и бурные волны вздымаются по
его слову.
Доктор Макфейл был робким человеком. Он так и не сумел привыкнуть к
визгу шрапнели над окопами, и, когда он оперировал раненых на передовых
позициях, по его лбу, затуманивая очки, катился пот - так напряженно он
заставлял слушаться свои дрожащие руки. Он поглядел на миссионера с легким
трепетом.
- Я был бы рад, если бы мог сказать, что никогда не боялся.
- Я был бы рад, если бы вы могли сказать, что верите в бога, - возразил
Дэвидсон.
Почему-то в этот вечер мысли миссионера то и дело возвращались к первым
дням их пребывания на островах.
- Порой мы с миссис Дэвидсон смотрели друг на друга, а по нашим щекам
текли слезы. Мы работали без устали дни и ночи напролет, но труд наш,
казалось, не приносил никаких плодов. Я не знаю, что бы я делал без нее.
Когда у меня опускались руки, когда я готов был отчаяться, она ободряла
меня и поддерживала во мне мужество.
Миссис Дэвидсон потупила глаза на вязанье, и ее худые щеки слегка
порозовели. Она не могла говорить от избытка чувств.
- Нам не от кого было ждать помощи. Мы были одни среди тьмы, и тысячи
миль отделяли нас от людей, близких нам по духу. Когда уныние и усталость
овладевали мной, она откладывала свою работу, брала Библию и читала мне, и
мир нисходил в мою душу, как сон на глаза младенца, а закрыв наконец
священную книгу, она говорила: "Мы спасем их вопреки им самим". И я
чувствовал, что господь снова со мной, и отвечал: "Да, с божьей помощью я
спасу их. Я должен их спасти".
Он подошел к столу и стал перед ним, словно перед аналоем.
- Видите ли, безнравственность была для них так привычна, что
невозможно было объяснить им, как дурно они поступают. Нам приходилось
учить их, что поступки, которые они считали естественными, - грех. Нам
приходилось учить их, что не только прелюбодеяние, ложь и воровство -
грех, но что грешно обнажать свое тело, плясать, не посещать церкви. Я
научил их, что девушке грешно показывать грудь, а мужчине грешно ходить
без штанов.
- Как вам это удалось? - с некоторым удивлением спросил доктор Макфейл.
- Я учредил штрафы. Ведь само собой разумеется, что единственный способ
заставить человека понять греховность какого-то поступка - наказывать его
за этот поступок. Я штрафовал их, если они не приходили в церковь, и я
штрафовал их, если они плясали. Я штрафовал их, если их одежда была
неприлична. Я установил тариф, и за каждый грех приходилось платить
деньгами или работой. И в конце концов я заставил их понять.
- И они ни разу не отказались платить?
- А как бы они это сделали? - спросил миссионер.
- Надо быть большим храбрецом, чтобы осмелиться противоречить мистеру
Дэвидсону, - сказала его жена, поджимая губы.
Доктор Макфейл тревожно поглядел на Дэвидсона. То, что он услышал,
глубоко возмутило его, но он не решался высказать свое неодобрение вслух.
- Не забывайте, что в качестве последней меры я мог исключить их из
церковной общины.
- А они принимали это близко к сердцу?
Дэвидсон слегка улыбнулся и потер руки.
- Они не могли продавать копру. И не имели доли в общем улове. В
конечном счете это означало голодную смерть. Да, они принимали это очень
близко к сердцу.
- Расскажи ему про Фреда Олсона, - сказала миссис Дэвидсон.
Миссионер устремил свои горящие глаза на доктора Макфейла.
- Фред Олсон был датским торговцем и много лет прожил на наших
островах. Для торговца он был довольно богат и не слишком-то обрадовался
нашему приезду. Понимаете, он привык делать там все, что ему
заблагорассудится. Туземцам за их копру он платил, сколько хотел, и платил
товарами и водкой. Он был женат на туземке, но открыто изменял ей. Он был
пьяницей. Я дал ему возможность исправиться, но он не воспользовался ею.
Он высмеял меня.
Последние слова Дэвидсон произнес глубоким басом и минуты две молчал.
Наступившая тишина была полна угрозы.
- Через два года он был разорен. Он потерял все, что накопил за
двадцать пять лет. Я сломил его, и в конце концов он был вынужден прийти
ко мне, как нищий, и просить у меня денег на проезд в Сидней.
- Видели бы вы его, когда он пришел к мистеру Дэвидсону, - сказала жена
миссионера. - Прежде это был крепкий, бодрый мужчина, очень толстый и
шумный; а теперь он исхудал, как щепка, и весь трясся. Он сразу стал
стариком.
Дэвидсон ненавидящим взглядом посмотрел за окно во мглу. Снова лил
дождь.
Вдруг внизу раздались какие-то звуки; Дэвидсон повернулся и
вопросительно поглядел на жену. Это громко и хрипло запел граммофон,
выкашливая разухабистый мотив.
- Что это? - спросил миссионер.
Миссис Дэвидсон поправила на носу пенсне.
- Одна из пассажирок второго класса сняла здесь комнату. Наверное, это
у нее.
Они замолкли, прислушиваясь, и вскоре услышали шарканье ног - внизу
танцевали. Затем музыка прекратилась и до них донеслись оживленные голоса
и хлопанье пробок.
- Должно быть, она устроила прощальный вечер для своих знакомых с
парохода, - сказал доктор Макфейл. - Он, кажется, отходит в двенадцать?
Дэвидсон ничего не ответил и поглядел на часы.
- Ты готова? - спросил он жену.
Она встала и свернула вязанье.
- Да, конечно.
- Но ведь сейчас рано ложиться? - заметил доктор.
- Нам еще надо заняться чтением, - объяснила миссис Дэвидсон. - Где бы
мы ни были, мы всегда перед сном читаем главу из Библии, разбираем ее со
всеми комментариями и подробно обсуждаем. Это замечательно развивает ум.
Супружеские пары пожелали друг другу спокойной ночи. Доктор и миссис
Макфейл остались одни. Несколько минут они молчали.
- Я, пожалуй, схожу за картами, - сказал наконец доктор.
Миссис Макфейл посмотрела на него с некоторым сомнением. Разговор с
Дэвидсонами оставил у нее неприятный осадок, но она не решалась сказать,
что, пожалуй, не стоит садиться за карты, когда Дэвидсоны в любую минуту
могут войти в комнату. Доктор Макфейл принес свою колоду, и его жена,
почему-то чувствуя себя виноватой, стала смотреть, как он раскладывает
пасьянс. Снизу по-прежнему доносился шум веселья.
На следующий день немного прояснилось, и Макфейлы, осужденные на две
недели безделья в Паго-Паго, принялись устраиваться. Они сходили на
пристань, чтобы достать из своих чемоданов книги. Доктор сделал визит
главному врачу флотского госпиталя и сопровождал его при обходе. Они
оставили свои визитные карточки у губернатора. На шоссе они повстречали
мисс Томпсон. Доктор снял шляпу, а она громко и весело крикнула ему: "С
добрым утром, доктор!" Как и накануне, она была в белом платье, и ее
лакированные белые сапожки на высоких каблуках и жирные икры, нависающие
над их верхом, как-то не вязались с окружающей экзотической природой.
- Признаться, я не сказала бы, что ее костюм вполне уместен, - заметила
миссис Макфейл. - Она мне кажется очень вульгарной.
Когда они вернулись домой, мисс Томпсон играла на веранде с темнокожим
сынишкой торговца.
- Поговори с ней, - шепнул доктор жене. - Она здесь совсем одна, и
просто нехорошо ее игнорировать.
Миссис Макфейл была застенчива, но она привыкла слушаться мужа.
- Если не ошибаюсь, мы соседи, - сказала она довольно неуклюже.
- Просто жуть застрять в такой дыре, правда? - ответила мисс Томпсон. -
И я слыхала, что мне еще повезло с этой комнатенкой. Не хотела бы я жить в
туземной хибаре, а кое-кому приходится попробовать и этого. Не понимаю,
почему здесь не заведут гостиницы.
Они обменялись еще несколькими словами. Мисс Томпсон, громкоголосая и
словоохотливая, явно была склонна поболтать, но миссис Макфейл быстро
истощила свой небогатый ассортимент общих фраз и сказала:
- Пожалуй, нам пора домой.
Вечером, когда они собрались за чаем, Дэвидсон, войдя, сказал:
- Я заметил, что у этой женщины внизу сидят двое матросов. Непонятно,
когда она успела с ними познакомиться.
- Она, кажется, не очень разборчива, - отозвалась миссис Дэвидсон.
Все они чувствовали себя усталыми после пустого, бестолкового дня.
- Если нам придется провести две недели таким образом, не знаю, что с
нами будет, - сказал доктор Макфейл.
- Необходимо заполнить день различными занятиями, распределенными по
строгой системе, - ответил миссионер. - Я отведу определенное число часов
на серьезное чтение, определенное число часов на прогулки, какова бы ни
была погода - в дождливый сезон не приходится обращать внимание на
сырость, - и определенное число часов на развлечения.
Доктор Макфейл боязливо поглядел на своего собеседника. Планы Дэвидсона
подействовали на него угнетающе. Они снова ели бифштекс по-гамбургски.
По-видимому, повар не умел готовить ничего другого. Зато внизу заиграл
граммофон. Дэвидсон нервно вздрогнул, но ничего не сказал. Послышались
мужские голоса. Гости мисс Томпсон подхватили припев, а вскоре зазвучал и
ее голос - громкий и сиплый. Раздались веселые крики и смех. Наверху все
четверо старались поддерживать разговор, но невольно прислушивались к
звяканью стаканов и шуму сдвигаемых стульев. Очевидно, пришли еще гости.
Мисс Томпсон устраивала вечеринку.
- Как только они там помещаются? - неожиданно сказала мисс Макфейл,
перебивая своего мужа и миссионера, обсуждавших какую-то медицинскую
проблему.
Эти слова показали, о чем она думала все это время. Дэвидсон
поморщился, и стало ясно, что, хотя он говорил о науке, его мысли работали
в том же направлении. Вдруг, прервав доктора, который довольно вяло
рассказывал о случае из своей фронтовой практики во Фландрии, он вскочил
на ноги с громким восклицанием.
- Что случилось, Альфред? - спросила миссис Дэвидсон.
- Ну, конечно же! Как я сразу не понял? Она из Йуэлеи.
- Не может быть.
- Она села на пароход в Гонолулу. Нет, это несомненно. И она продолжает
заниматься своим ремеслом здесь. Здесь!
Последнее слово он произнес со страстным возмущением.
- А что такое Йуэлеи? - спросила миссис Макфейл.
Сумрачные глаза Дэвидсона обратились на нее, и его голос задрожал от
отвращения.
- Чумная язва Гонолулу. Квартал красных фонарей. Это было позорное
пятно на нашей цивилизации.
Иуэлеи находился на окраине города. Вы пробирались в темноте боковыми
улочками мимо порта, переходили шаткий мост, попадали на заброшенную
дорогу, всю в рытвинах и ухабах, и затем вдруг оказывались на свету. По
обеим сторонам дороги располагались стоянки для машин, виднелись табачные
лавки и парикмахерские, сняли огнями и позолотой бары, в которых гремели
пианолы. Всюду чувствовалось лихорадочное веселье и напряженное ожидание.
Вы сворачивали в один из узких проулков направо или налево - дорога делила
Иуэлеи пополам - и оказывались внутри квартала. Вдоль широких и прямых
пешеходных дорожек тянулись домики, аккуратно выкрашенные в зеленый цвет.
Квартал был распланирован, как дачный поселок. Эта респектабельная
симметрия, чистота и щеголеватость выглядели отвратительной насмешкой, ибо
никогда еще поиски любви не были столь систематизированы и упорядочены.
Несмотря на горевшие там и сям фонари, дорожки были погружены во мрак,
если бы не свет, падавший на них из открытых окон зеленых домиков. По
дорожкам прогуливались мужчины, разглядывая женщин, сидевших у окон с
книгой или шитьем и чаще всего не обращавших на прохожих ни малейшего
внимания. Как и женщины, мужчины принадлежали ко всевозможным
национальностям. Среди них были американские матросы с кораблей, стоявших
в порту; военные моряки с канонерок, пьяные и угрюмые; белые и черные
солдаты из расположенных на острове частей; японцы, ходившие по двое и по
трое; канаки; китайцы в длинных халатах и филиппинцы в нелепых шляпах. Все
они были молчаливы и словно угнетены. Желание всегда печально.
- На всем Тихом океане не было более вопиющей мерзости, - почти кричал
Дэвидсон. - Миссионеры много лет выступали с протестами, и наконец за дело
взялась местная пресса. Полиция не желала ударить палец о палец. Вы знаете
их обычную отговорку. Они заявляют, что порок неизбежен и, следовательно,
самое лучшее, когда он локализован и находится под контролем. Просто им
платили. Да, платили. Им платили хозяева баров, платили содержатели
притонов, платили сами женщины. В конце концов они все-таки были вынуждены
принять меры.
- Я читал об этом в газетах, которые пароход взял в Гонолулу, - сказал
доктор Макфейл.
- Иуэлеи, это скопище греха и позора, перестал существовать в день
нашего прибытия туда. Все его обитатели были переданы в руки властей. Не
понимаю, как я сразу не догадался, кто такая эта женщина.
- Теперь, когда вы об этом заговорили, - сказала миссис Макфейл, - я
вспоминаю, что она поднялась на борт за несколько минут до отплытия.
Помню, я еще подумала, что она поспела как раз вовремя.
- Как она смела явиться сюда! - негодующе вскричал Дэвидсон. - Я этого
не потерплю!
Он решительно направился к двери.
- Что вы собираетесь делать? - спросил Макфейл.
- А что мне остается? Я собираюсь положить этому конец. Я не позволю
превращать этот дом в... в...
Он искал слово, которое не оскорбило бы слуха дам. Его глаза сверкали,
а бледное лицо от волнения побледнело еще больше.
- Судя по шуму, там не меньше четырех мужчин, - сказал доктор. - Не
кажется ли вам, что идти туда сейчас не совсем безопасно?
Миссионер бросил на него исполненный презрения взгляд и, не говоря ни
слова, стремительно вышел из комнаты.
- Вы плохо знаете мистера Дэвидсона, если думаете, что страх перед
грозящей ему опасностью может помешать ему исполнить свой долг, - сказала
миссис Дэвидсон.
На ее скулах выступили красные пятна; она нервно сжимала руки,
прислушиваясь к тому, что происходило внизу. Они все прислушивались. Они
услышали, как он сбежал по деревянным ступенькам и распахнул дверь. Пение
мгновенно смолкло, но граммофон все еще продолжал завывать пошлый
мотивчик. Они услышали голос Дэвидсона и затем звук падения какого-то
тяжелого предмета. Музыка оборвалась. Очевидно, он сбросил граммофон на
пол. Затем они опять услышали голос Дэвидсона - слов они разобрать не
могли, - затем голос мисс Томпсон, громкий и визгливый, затем нестройный
шум, словно несколько человек кричали разом во всю глотку. Миссис Дэвидсон
судорожно вздохнула и еще крепче стиснула руки. Доктор Макфейл растерянно
поглядывал то на нее, то на жену. Ему не хотелось идти вниз, но он
опасался, что они ждут от него именно этого. Затем послышалась какая-то
возня. Шум стал теперь более отчетливым. Возможно, Дэвидсона тащили из
комнаты. Хлопнула дверь. Наступила тишина, и они услышали, что Дэвидсон
поднимался по лестнице. Он прошел к себе.
- Пожалуй, я пойду к нему, - сказала миссис Дэвидсон.
Она встала и вышла из комнаты.
- Если я вам понадоблюсь, кликните меня, - сказала миссис Макфейл и,
когда жена миссионера закрыла за собой дверь, прибавила: - Надеюсь, с ним
ничего не случилось.
- И что он суется не в свое дело? - сказал доктор Макфейл.
Они просидели несколько минут в молчании, и вдруг оба вздрогнули: внизу
снова вызывающе завопил граммофон и хриплые голоса принялись с издевкой
выкрикивать непристойную песню.
На следующее утро миссис Дэвидсон была бледна. Она жаловалась на
головную боль и выглядела постаревшей. Она сказала миссис Макфейл, что
миссионер всю ночь не сомкнул глаз и был страшно возбужден, а в пять часов
встал и ушел из дому. Во время вчерашнего столкновения его облили пивом, и
вся его одежда была в пятнах и дурно пахла. Но когда миссис Дэвидсон
заговорила о мисс Томпсон, в ее глазах вспыхнул мрачный огонь.
- Она горько пожалеет о том дне, когда насмеялась над мистером
Дэвидсоном, - сказала она. - У мистера Дэвидсона чудесное сердце, и не
было человека, который, придя к нему в час нужды, ушел бы не утешенным, но
он беспощаден к греху, и его праведный гнев бывает ужасен.
- А что он сделает? - спросила миссис Макфейл.
- Не знаю, но ни за какие сокровища мира не захотела бы я очутиться на
месте этой твари.
Миссис Макфейл поежилась. В торжествующей уверенности маленькой миссис
Дэвидсон было что-то пугающее. Они собирались в это утро совершить
прогулку и вместе спустились по лестнице. Дверь в нижнюю комнату была
открыта, и они увидели мисс Томпсон в замызганном халате - она что-то
разогревала на жаровне.
- Доброе утро! - окликнула она их. - Как мистер Дэвидсон? Ему
полегчало?
Они прошли мимо молча, подняв головы, словно не замечая ее. Но когда
она насмешливо захохотала, обе покраснели. Миссис Дэвидсон, не выдержав,
обернулась.
- Не смейте заговаривать со мной, - взвизгнула она. - Если вы посмеете
меня оскорбить, вас вышвырнут отсюда.
- Я ведь не приглашала мистера Дэвидсона навестить меня, как по-вашему?
- Не отвечайте ей, - поспешно прошептала миссис Макфейл.
Они заговорили только тогда, когда она уже не могла их услышать.
- Бесстыжая дрянь! - вырвалось у миссис Дэвидсон.
Она задыхалась от ярости.
Возвращаясь с прогулки, они встретили мисс Томпсон, которая
направлялась к набережной. Она была в своем обычном одеянии. Огромная
белая шляпа с безвкусными яркими цветами была оскорбительна. Проходя мимо,
мисс Томпсон весело окликнула их, и два американских матроса, стоявшие
неподалеку, широко ухмыльнулись, когда дамы ответили ей ледяным взглядом.
Едва они добрались до дому, как снова пошел дождь.
- Надо полагать, ее наряд порядком пострадает, - сказала миссис
Дэвидсон со жгучим сарказмом.
Дэвидсон пришел, когда они уже доедали обед. Он промок насквозь, но не
захотел переодеваться. Он сидел в угрюмом молчании, почти не прикоснувшись
к еде, и не отрываясь следил за косыми струями дождя. Когда миссис
Дэвидсон рассказала ему о двух встречах с мисс Томпсон, он ничего не
ответил. Только по еще более помрачневшему лицу можно было догадаться, что
он ее слышал.
- Как вы думаете, не следует ли потребовать, чтобы мистер Хорн выселил
ее? - спросила миссис Дэвидсон. - Нельзя же допускать, чтобы она над нами
издевалась.
- Но ведь ей больше некуда идти, - сказал доктор.
- Она может поселиться у какого-нибудь туземца.
- В такую погоду туземная хижина - вряд ли удобное жилье.
- Я много лет жил в туземной хижине, - сказал миссионер.
Когда темнокожая девочка принесла жареные бананы - их ежедневный
десерт, - мистер Дэвидсон обратился к ней:
- Узнайте у мисс Томпсон, когда я могу к ней зайти.
Девочка робко кивнула и вышла.
- Зачем тебе нужно заходить к ней, Альфред? - спросила его жена.
- Это мой долг. Я ничего не хочу предпринимать, пока не дам ей
возможность исправиться.
- Ты ее не знаешь. Она тебя оскорбит.
- Пусть оскорбляет. Пусть плюет на меня. У нее есть бессмертная душа, и
я должен сделать все, что в моих силах, чтобы спасти ее.
В ушах миссис Дэвидсон все еще звучал насмешливый хохот проститутки.
- Она пала слишком низко.
- Слишком низко для милосердия божьего? - Его глаза неожиданно засияли,
а голос стал мягким и нежным. - О нет. Пусть грешник погряз в грехе более
черном, чем сама пучина ада, но любовь господа нашего Иисуса все же
достигнет до него.
Девочка вернулась с ответом.
- Мисс Томпсон приказала кланяться, и, если только преподобный Дэвидсон
придет не в рабочие часы, она будет рада видеть его в любое время.
Эти слова были встречены гробовым молчанием, а доктор поспешил подавить
улыбку. Он знал, что его жене не понравится, если он сочтет наглость мисс
Томпсон забавной.
До конца обеда все молчали. Потом дамы встали и взяли свое вязанье
(миссис Макфейл трудилась над очередным шарфом - с начала войны она
связала их бесчисленное множество), а доктор закурил трубку. Но Дэвидсон
не двинулся с места и только рассеянно глядел на стол. Через некоторое
время он поднялся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Они услышали
его шаги на лестнице и вызывающее "войдите", которым мисс Томпсон ответила
на его стук. Он оставался у нее около часа. А доктор Макфейл смотрел в
окно. Этот дождь начинал действовать ему на нервы. Он не был похож на
английский дождик, который мягко шелестит по траве: он был беспощаден и
страшен, в нем чувствовалась злоба первобытных сил природы. Он не лил, он
рушился. Казалось, хляби небесные разверзлись; он стучал по железной крыше
с упорной настойчивостью, которая сводила с ума. В нем была затаенная
ярость. Временами казалось, что еще немного - и вы начнете кричать; а
потом вдруг наступала страшная слабость - словно все кости размягчались, -
и вас охватывала безнадежная тоска.
Когда миссионер снова вошел в гостиную, Макфейл повернул к нему голову
и обе женщины подняли глаза от рукоделия.
- Я сделал все, что мог. Я призывал ее раскаяться. Она закоснела во
зле.
Он умолк, и доктор Макфейл увидел, как его глаза потемнели, а бледное
лицо стало суровым и непреклонным.
- Теперь я возьму бичи, которыми господь наш Иисус выгнал продающих и
покупающих из храма всевышнего.
Он начал ходить взад и вперед по комнате. Его рот был крепко сжат,
черные брови сдвинуты.
- Если бы она скрылась на краю света, я и там настиг бы ее.
Вдруг он резко повернулся и вышел. Они услышали, как он снова спустился
вниз.
- Что он собирается делать? - спросила миссис Макфейл.
- Не знаю. - Миссис Дэвидсон сняла пенсне и протерла стекла. - Когда он
трудится во славу божию, я никогда не задаю ему вопросов.
Она вздохнула.
- Что с вами?
- Он себя убивает. Он не знает, что значит щадить себя.
О первых результатах деятельности миссионера доктор Макфейл узнал от
метиса-торговца, в доме которого они жили. Он окликнул доктора, когда тот
проходил мимо лавки, и вышел на крыльцо поговорить с ним. На его жирном
лице была тревога.
- Преподобный Дэвидсон напустился на меня за то, что я сдал комнату
мисс Томпсон, - сказал он. - Но ведь я же не знал, кто она, когда
договаривался с ней. Когда люди хотят снять у меня комнату, я интересуюсь
только одним - есть ли у них чем платить. А она заплатила мне за неделю
вперед.
Доктор Макфейл предпочел не высказывать своего мнения.
- В конце концов это ваш дом. Мы вам очень благодарны, что вы нас
приютили.
Хорн посмотрел на него с некоторым сомнением. Он еще не решил,
насколько доктор Макфейл сочувствует миссионеру.
- Миссионеры всегда стоят друг за друга, - начал он неуверенно. - Если
они разозлятся на торговца, можно сразу прикрывать дело.
- Он потребовал, чтобы вы ее выгнали?
- Нет. Он сказал, что, пока она будет вести себя прилично, он не может
этого требовать. Он сказал, что не хочет поступать несправедливо по
отношению ко мне. Я обещал, что посетители к ней больше ходить не будут. Я
ей только что об этом объявил.
- И как же она это приняла?
- Обругала меня.
Торговец смущенно поежился. Разговор с мисс Томпсон не доставил ему
никакого удовольствия.
- Ну, я думаю, она сама куда-нибудь переедет. Вряд ли она захочет
оставаться здесь, если ей нельзя будет приглашать гостей.
- Переехать ей некуда, только к какому-нибудь туземцу, а из них ее
теперь никто не примет, раз она не в ладах с миссионерами.
Доктор Макфейл посмотрел на непрерывно струящийся дождь.
- Пожалуй, нет смысла дожидаться, чтобы прояснилось.
Вечером в гостиной Дэвидсон стал рассказывать им о давних днях, когда
он учился в колледже. Он был беден и смог закончить курс только благодаря
тому, что подрабатывал в каникулы. Внизу было тихо. Мисс Томпсон сидела в
своей комнатушке одна. И вдруг заиграл граммофон. Она завела его назло,
стараясь забыть о своем одиночестве, но подпевать было некому, и музыка
звучала тоскливо. Это был словно зов о помощи. Дэвидсон и бровью не повел.
Не меняя выражения, он продолжал свой рассказ. Граммофон все играл. Мисс
Томпсон ставила одну пластинку за другой. Казалось, темнота и безмолвие
пугали ее. Ночь была безветренной и душной. Макфейлы легли, но долго не
могли уснуть. Они лежали рядом и с открытыми глазами слушали злобное пение
москитов над сеткой.
- Что это? - вдруг прошептала миссис Макфейл.
Из-за деревянной перегородки до них донесся голос - голос Дэвидсона. Он
звучал не затихая, монотонно и торжественно. Миссионер молился вслух. Он
молился о душе мисс Томпсон.
Прошло два-три дня. Теперь, когда они встречали мисс Томпсон на шоссе,
она не приветствовала их с иронической сердечностью и не улыбалась: словно
не замечая их, она угрюмо приходила мимо, задрав голову и хмуря
подведенные брови. Торговец рассказал Макфейлу, что она пыталась найти
другую комнату, но не смогла. Каждый вечер она проигрывала все свои
пластинки, но это притворное веселье уже никого не обманывало. Бойкие
мелодии звучали надрывно, словно фокстрот отчаяния. Когда она завела
граммофон в воскресенье, Дэвидсон послал к ней Хорна с просьбой немедленно
прекратить музыку, поскольку сегодня - день господень. Граммофон умолк, и
в доме воцарилась тишина, нарушаемая только ровным стуком дождя по
железной крыше.
- Мне кажется, она все больше нервничает, - сказал торговец Макфейлу на
следующий день. - Она не знает, что задумал мистер Дэвидсон, и боится.
Макфейл уже видел ее в это утро и сразу заметил, что вся ее
самоуверенность исчезла. Вид у нее был затравленный. Хорн искоса поглядел
на него.
- Вы, наверно, не знаете, что мистер Дэвидсон предпринял по этому
поводу? - осторожно спросил он.
- Не имею ни малейшего представления.
Вопрос Хорна смутил доктора - ему и самому казалось, что миссионер
занят какой-то таинственной деятельностью. Ему чудилось, что Дэвидсон
упрямо и осторожно плетет сеть вокруг этой женщины, чтобы, когда все будет
готово, внезапно затянуть веревку.
- Он велел мне передать ей, - сказал торговец, - что, если он ей
понадобится, пусть она в любое время пошлет за ним, и он непременно
придет.
- И что же она ответила?
- Ничего не ответила. Я не дожидался. Я только сказал ей то, что он
велел сказать, и ушел. Я боялся, что она примется плакать.
- Одиночество действует на нее угнетающе, - сказал доктор. - А тут еще
дождь! От этого у кого угодно разыграются нервы, - продолжал он сердито. -
Что он, никогда не прекращается на этом чертовом острове?
- В дождливый сезон льет почти без передышки. У нас в год выпадает
триста дюймов осадков. Все дело в форме бухты. Можно подумать, что она
притягивает дождь со всего океана.
- Черт бы побрал эту бухту с ее формой, - сказал доктор.
Он почесал место, укушенное москитом. Его душило раздражение. Когда
дождь кончался и выглядывало солнце, остров превращался в оранжерею,
полную влажных, тяжелых, удушливых испарений, и вас охватывало странное
ощущение, что все кругом яростно растет. А в туземцах, которых считают
беззаботными и счастливыми, как дети, благодаря их татуировке и крашеным
волосам, начинало сквозить что-то зловещее; и, услышав за спиной шлепанье
их босых ног, вы инстинктивно оборачивались. Вы чувствовали, что в любую
минуту они могут оказаться рядом и молниеносно всадить вам между лопаток
длинный нож. Как знать, какие черные мысли прячутся за их широко
расставленными глазами? Они чем-то напоминали изображения на стенах
египетских храмов, и от них веяло древним ужасом.
Миссионер приходил и снова уходил. Он был занят, но чем - Макфейлы не
знали. Хорн сказал доктору, что он каждый день посещает губернатора, и
как-то раз Дэвидсон сам заговорил о нем.
- Он производит впечатление человека решительного, но на поверку
оказывается, что у него нет никакой твердости.
- Другими словами, он не желает безоговорочно подчиняться вашим
требованиям? - шутливо сказал доктор.
Миссионер не улыбнулся.
- Я требую только одного - чтобы он поступил, как должно. Прискорбно,
что есть люди, которым приходится напоминать об этом.
- Но ведь могут быть разные мнения, что считать должным.
- Если бы у больного началась гангрена ступни, могли бы вы равнодушно
смотреть, как кто-то раздумывает, ампутировать ее или нет?
- Гангрена - вещь вполне реальная.
- А грех?
Что именно сделал Дэвидсон, скоро перестало быть тайной. Все четверо
только что пообедали, дамы и доктор собирались по обыкновению пойти
прилечь, пока не спадет жара, - Дэвидсон презирал эту изнеживающую
привычку. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату ворвалась мисс Томпсон.
Она обвела всех взглядом и затем шагнула к Дэвидсону.
- Что ты, погань, наплел на меня губернатору?
Она заикалась от бешенства. На секунду воцарилась тишина. Затем
миссионер пододвинул ей стул.
- Садитесь, пожалуйста, мисс Томпсон. Я давно надеялся еще раз
побеседовать с вами.
- Сволочь ты поганая.
Она обрушила на него поток гнусных и оскорбительных ругательств.
Дэвидсон не спускал с нее внимательного взгляда.
- Меня не трогает брань, которой вы сочли нужным осыпать меня, мисс
Томпсон, - сказал он, - но я прошу вас не забывать, что здесь присутствуют
дамы.
Теперь к ее гневу уже примешивались слезы. Лицо ее покраснело и
распухло, словно ее что-то душило.
- Что случилось? - спросил доктор Макфейл.
- Ко мне заходил какой-то тип и сказал, чтобы я убиралась отсюда со
следующим пароходом.
Блеснули ли глаза миссионера? Его лицо оставалось невозмутимым.
- Едва ли вы могли ожидать, что при данных обстоятельствах губернатор
разрешит вам остаться здесь.
- Это твоя работа, - взвизгнула она. - Нечего вилять. Это твоя работа.
- Я не собираюсь вас обманывать. Я действительно убеждал губернатора
принять меры, единственно совместные с его долгом.
- Ну что ты ко мне привязался? Я же тебе ничего не сделала.
- Поверьте, даже если бы вы причинили мне вред, я не питал бы к вам ни
малейшего зла.
- Да что я, хочу, что ли, остаться в этой дыре? Я привыкла жить в
настоящих городах!
- В таком случае я не понимаю, на что вы, собственно, жалуетесь.
С воплем ярости она выбежала из комнаты. Наступило короткое молчание.
Потом заговорил Дэвидсон.
- Очень приятно, что губернатор все-таки решился действовать. Он
слабоволен и без конца тянул и откладывал. Он говорил, что здесь она, во
всяком случае, больше двух недель не пробудет, а потом уедет в Апию,
которая находится в британских владениях и к нему отношения не имеет.
Миссионер вскочил и зашагал по комнате.
- Просто страшно становится при мысли, как люди, облеченные властью,
стремятся уклониться от ответственности. Они рассуждают так, словно грех,
творимый не у них на глазах, перестает быть грехом. Самое существование
этой женщины - позор, и что изменится, если ее переправят на другой
остров? В конце концов мне пришлось говорить прямо.
Дэвидсон нахмурился и выставил подбородок. Он весь дышал неукротимой
решимостью.
- Я вас не совсем понимаю, - сказал доктор.
- Наша миссия пользуется кое-каким влиянием в Вашингтоне. Я сказал
губернатору, что жалоба на его халатность вряд ли принесет ему большую
пользу.
- Когда она должна уехать? - спросил доктор.
- Пароход из Сиднея в Сан-Франциско зайдет сюда в следующий вторник.
Она отплывет на нем.
До вторника оставалось пять дней. Когда на следующий день Макфейл
возвращался из госпиталя, куда он от нечего делать ходил почти каждое
утро, на лестнице его остановил метис.
- Извините, доктор Макфейл. Мисс Томпсон нездорова. Вы к ней не
зайдете?
- Разумеется.
Хорн проводил доктора в ее комнату. Она сидела на стуле, безучастно
сложив руки, и смотрела перед собой. На ней было ее белое платье и большая
шляпа с цветами. Макфейл заметил, что ее кожа под слоем пудры кажется
желтовато-землистой, а глаза опухли.
- Мне очень жаль, что вы прихворнули, - сказал он.
- А, да я вовсе не больна. Я это просто сказала, чтобы повидать вас.
Меня отсылают на пароходе, который едет во Фриско.
Она поглядела на него, и он заметил, что в ее глазах внезапно появился
испуг. Ее руки судорожно сжимались и разжимались. Торговец стоял в дверях
и слушал.
- Да, я знаю, - сказал доктор.
Она глотнула.
- Ну, мне не очень-то удобно ехать сейчас во Фриско. Вчера я ходила к
губернатору, но меня к нему не пустили. Я видела секретаря, и он сказал,
что я должна уехать с этим пароходом и никаких разговоров. Ну, я решила
все-таки добраться до губернатора и сегодня утром ждала у его дома, пока
он не вышел, и заговорила с ним. Сказать по правде, он не очень-то хотел
со мной разговаривать, но я от него не отставала, и наконец он сказал, что
позволит мне дождаться парохода в Сидней, если преподобный Дэвидсон будет
согласен.
Она замолчала и с тревогой посмотрела на доктора Макфейла.
- Я не вижу, чем я, собственно, могу вам помочь, - сказал он.
- Да я подумала, может, вы согласитесь спросить его. Господом богом
клянусь, я буду вести себя тихо, если он позволит мне остаться. Я даже
никуда из дому не буду выходить, если это ему нужно. Всего-то две недели.
- Я спрошу его.
- Он не согласится, - сказал Хорн. - И не надейтесь.
- Скажите ему, что я могу получить в Сиднее работу - то есть честную.
Ведь я не многого прошу.
- Я сделаю, что смогу.
- Сразу придете сказать мне, как дела? Мне надо знать твердо, а то я
себе просто места не нахожу.
Это поручение пришлось доктору не слишком по вкусу, и он - что,
вероятно, было для него характерно - не стал выполнять его сам. Он
рассказал жене о разговоре с мисс Томпсон и попросил ее поговорить с
миссис Дэвидсон. По его мнению, требование миссионера было неоправданно
суровым, и он считал, что не случится ничего страшного, если мисс Томпсон
разрешат остаться в Паго-Паго еще на две недели. Но его дипломатия привела
к неожиданным результатам. Миссионер сам явился к нему.
- Миссис Дэвидсон сказала мне, что вы имели беседу с мисс Томпсон.
Такая прямолинейность вызвала у доктора Макфейла раздражение, как у
всякого застенчивого человека, которого заставляют пойти в открытую. Он
почувствовал, что начинает сердиться, и покраснел.
- Не вижу, какая разница, если она уедет в Сидней, а не в
Сан-Франциско, и раз она обещала вести себя здесь прилично, то, по-моему,
незачем портить ей жизнь.
Миссионер устремил на него суровый взгляд.
- Почему она не хочет вернуться в Сан-Франциско?
- Я не спрашивал, - запальчиво ответил доктор. - Я считаю, что лучше
всего поменьше совать нос в чужие дела.
Возможно, этот ответ был не слишком тактичен.
- Губернатор отдал распоряжение, чтобы ее отправили с первым же
пароходом. Он только выполнил свой долг, и я не стану вмешиваться. Ее
присутствие здесь - угроза для острова.
- Я считаю, что вы злой и жестокий человек.
Дамы с тревогой посмотрели на доктора, но они напрасно боялись, что
вспыхнет ссора, - миссионер только мягко улыбнулся.
- Мне очень грустно, что вы считаете меня таким, доктор Макфейл.
Поверьте, мое сердце обливается кровью от жалости к этой несчастной, но
ведь я только стараюсь выполнить свой долг.
Доктор ничего не ответил. Он угрюмо посмотрел в окно. Дождь утих, и на
другом берегу бухты среди деревьев можно было разглядеть хижины туземной
деревушки.
- Я, пожалуй, воспользуюсь тем, что дождь перестал, и пройдусь немного,
- сказал он.
- Прошу вас, не сердитесь на меня за то, что я не могу выполнить ваше
желание, - сказал Дэвидсон с печальной улыбкой. - Я вас очень уважаю,
доктор, и не хотел бы, чтобы вы думали обо мне дурно.
- Ваше мнение о самом себе, наверное, столь высоко, что мое вас не
очень огорчит, - отрезал доктор.
- Сдаюсь! - засмеялся Дэвидсон.
Когда доктор Макфейл, сердясь на себя за неоправданную грубость,
спустился с лестницы, мисс Томпсон поджидала его у приоткрытой двери своей
комнаты.
- Ну, - сказала она, - вы с ним говорили?
- Да, но, к сожалению, он отказывается что-нибудь сделать, - ответил
доктор, смущенно отводя глаза.
И тут же, услышав рыдание, он бросил на нее быстрый взгляд. Он увидел,
что ее лицо побелело от ужаса, и испугался.
Вдруг ему в голову пришла новая мысль.
- Но пока не отчаивайтесь. Я считаю, что с вами поступают безобразно, и
сам пойду к губернатору.
- Сейчас?
Он кивнул. Ее лицо просветлело.
- Вы меня здорово выручите. Если вы замолвите за меня словечко, он
наверняка позволит мне остаться. Я, ей-богу, ничего такого себе не
позволю, пока я тут.
Доктор Макфейл сам не понимал, почему он вдруг решил обратиться к
губернатору. Он был совершенно равнодушен к судьбе мисс Томпсон, но
миссионер задел его за живое, а раз рассердившись, он долго не мог
успокоиться. Он застал губернатора дома. Это был крупный, красивый
мужчина, бывший моряк, со щеточкой седых усов над верхней губой и в
белоснежном мундире.
- Я пришел к вам по поводу женщины, которая сняла комнату в одном доме
с нами, - сказал доктор. - Ее фамилия Томпсон.
- Я уже слышал о ней вполне достаточно, доктор Макфейл, - ответил
губернатор, улыбаясь. - Я распорядился, чтобы она выехала в следующий
вторник, и больше ничего сделать не могу.
- Я хотел просить вас, нельзя ли разрешить ей подождать парохода из
Сан-Франциско, чтобы она могла уехать в Сидней. Я поручусь за ее
поведение.
Губернатор продолжал улыбаться, но глаза его сузились и стали
серьезными.
- Я был бы очень рад оказать вам услугу, доктор, но приказ отдан и не
может быть изменен.
Доктор изложил дело со всей убедительностью, на какую был способен, но
губернатор совсем перестал улыбаться. Он слушал угрюмо, глядя в сторону.
Макфейл увидел, что его слова не производят никакого впечатления.
- Мне очень неприятно причинять неудобства даме, но мисс Томпсон
придется уехать во вторник, и говорить больше не о чем.
- Но какая разница?
- Извините меня, доктор, но я обязан объяснять свои решения только
моему начальству.
Макфейл внимательно посмотрел на него. Он вспомнил намек Дэвидсона на
пущенную им в ход угрозу и почувствовал в поведении губернатора какое-то
непонятное смущение.
- Черт бы побрал Дэвидсона. И что он сует нос не в свое дело! - с жаром
воскликнул он.
- Говоря между нами, доктор, я не стану утверждать, что у меня
сложилось особенно благоприятное мнение о мистере Дэвидсоне, но не могу не
признать, что он имел полное право указать мне на опасность, которую
представляет пребывание женщины, подобной мисс Томпсон, на острове, где
военнослужащие живут среди туземного населения.
Он поднялся, и доктор Макфейл тоже был вынужден встать.
- Прошу извинить меня. Мне надо кое-чем заняться. Кланяйтесь,
пожалуйста, миссис Макфейл.
Доктор ушел от него в полном унынии. Он знал, что мисс Томпсон будет
ждать его, и, чтобы не пришлось самому сообщать ей о своей неудаче, вошел
в дом с черного хода и осторожно, как преступник, прокрался по лестнице.
За ужином он чувствовал себя неловко и говорил мало, зато миссионер был
очень оживлен и общителен. Доктору Макфейлу показалось, что взгляд
Дэвидсона несколько раз останавливался на нем с добродушным торжеством.
Неожиданно ему пришло в голову, что Дэвидсон знает о его безрезультатном
визите к губернатору. Но откуда? В той власти, которой обладал этот
человек, было что-то зловещее. После ужина доктор увидел на веранде Хорна
и вышел к нему, сделав вид, что хочет поболтать с ним.
- Она спрашивает, говорили ли вы с губернатором, - шепнул торговец.
- Да. Он отказал. Мне ужасно жаль, но я больше ничего сделать не могу.
- Я так и знал. Они боятся идти против миссионеров.
- О чем вы разговариваете? - весело спросил Дэвидсон, подходя к ним.
- Я как раз говорил, что вряд ли вам удастся выехать в Апию раньше чем
через три недели, - без запинки ответил торговец.
Он ушел, а они вернулись в гостиную. После еды мистер Дэвидсон посвящал
один час развлечениям. Вскоре послышался робкий стук в дверь.
- Войдите, - сказала миссис Дэвидсон своим пронзительным голосом.
Дверь осталась закрытой. Миссис Дэвидсон встала и открыла ее. На пороге
стояла изменившаяся до неузнаваемости мисс Томпсон. Это была уже не
нахальная девка, которая насмехалась над ними на шоссе, а измученная
страхом женщина. Ее волосы, всегда тщательно уложенные в прическу, теперь
свисали космами. На ней были шлепанцы и заношенные, измятые блузка и юбка.
Она стояла в дверях, не решаясь войти; по лицу ее струились слезы.
- Что вам надо? - резко спросила миссис Дэвидсон.
- Можно мне поговорить с мистером Дэвидсоном? - прерывающимся голосом
сказала она.
Миссионер встал и подошел к ней.
- Входите, входите, мисс Томпсон, - сказал он сердечным тоном. - Чем я
могу служить вам?
Она вошла.
- Я... я извиняюсь за то, что наговорила вам тогда, и за... за все
остальное. Я, наверное, была на взводе. Прошу у вас прощения.
- О, это пустяки. У меня спина крепкая и не переломится от пары грубых
слов.
Она сделала движение к нему, отвратительное в своей приниженности.
- Вы меня разделали вчистую. Совсем сломали. Вы не заставите меня
вернуться во Фриско?
Его любезность мгновенно исчезла, голос стал суровым и жестким.
- Почему вы не хотите возвращаться туда?
Она вся съежилась.
- Да ведь там у меня родня. Не хочу я, чтобы они меня видели вот такой.
Я поеду, куда вы скажете. Только не туда.
- Почему вы не хотите возвращаться в Сан-Франциско?
- Я же вам сказала.
Он наклонился вперед, устремив на нее огромные сверкающие глаза, словно
стараясь заглянуть ей в самую душу. Вдруг он резко перевел дыхание.
- Исправительный дом.
Она взвизгнула и, упав на пол, обхватила его ноги.
- Не отсылайте меня туда. Господом богом клянусь, я стану честной. Я
все это брошу.
Она выкрикивала бессвязные мольбы, и слезы ручьями катились по
накрашенным щекам. Он наклонился к ней и, приподняв ее голову, заглянул ей
в глаза.
- Так, значит, исправительный дом?
- Я смылась, а то бы меня зацапали, - отрывисто шептала она. - Если я
попадусь быкам, мне припаяют три года.
Он отпустил ее, и она, снова упав на пол, разразилась отчаянными
рыданиями. Доктор Макфейл встал.
- Это меняет дело, - сказал он. - Теперь вы не можете требовать, чтобы
она вернулась туда. Она хочет начать жизнь снова, не отнимайте же у нее
этой последней возможности.
- Я хочу предоставить ей ни с чем не сравнимую возможность. Если она
раскаивается, пусть примет свое наказание.
Она не уловила истинного смысла его слов и подняла голову. В ее опухших
от слез глазах мелькнула надежда.
- Вы меня отпустите?
- Нет. Во вторник вы отплывете в Сан-Франциско.
У нее вырвался стон ужаса, перешедший в глухой, хриплый визг, в котором
не было уже ничего человеческого. Она стала биться головой об пол. Доктор
Макфейл кинулся ее поднимать.
- Ну, ну, так нельзя. Пойдите к себе и прилягте. Я дам вам лекарство.
Он поднял ее и кое-как отвел вниз. Он был очень зол на миссис Дэвидсон
и на свою жену за то, что они не захотели вмешаться. Метис стоял на
площадке, и с его помощью доктору удалось уложить ее на кровать. Она
стонала и судорожно всхлипывала. Казалось, она вот-вот лишится чувств.
Доктор сделал ей укол. Злой и измученный, он поднялся в гостиную.
- Я наконец уговорил ее лечь.
Обе женщины и Дэвидсон сидели так же, как он их оставил. Очевидно, пока
его не было, они не разговаривали и не шевелились.
- Я ждал вас, - сказал Дэвидсон странным, отсутствующим голосом. - Я
хочу, чтобы вы все помолились вместе со мной о душе нашей заблудшей
сестры.
Он взял с полки Библию и сел за обеденный стол. Посуда после ужина еще
не была убрана, и, чтобы освободить место, ему пришлось отодвинуть чайник.
Сильным голосом, звучным и глубоким, он прочел им главу, в которой
говорится о том, как к Христу привели женщину, взятую в прелюбодеянии.
- А теперь преклоните вместе со мной колени и помолимся о душе
возлюбленной сестры нашей Сэди Томпсон.
Он начал с жаром молиться, прося бога сжалиться над грешницей. Миссис
Макфейл и миссис Дэвидсон встали на колени, закрыв лицо руками.
Захваченный врасплох, доктор неуклюже и неохотно последовал их примеру.
Миссионер молился с яростным красноречием. Он был в исступлении, по его
щекам струились слезы. А снаружи лил дождь, лил не ослабевая, с упорной
злобой, в которой было что-то человеческое.
Наконец миссионер умолк. На мгновение воцарилась тишина, потом он
сказал:
- А теперь прочтем "Отче наш".
Они прочитали эту молитву и вслед за ним поднялись с колен. Лицо миссис
Дэвидсон стало бледным и умиротворенным. На душе у нее, видимо, было легко
и спокойно. Но доктора и миссис Макфейл внезапно охватило смущение. Они не
знали, куда девать глаза.
- Я, пожалуй, спущусь поглядеть, как она себя чувствует, - сказал
доктор Макфейл.
Когда он постучал к ней, дверь открыл Хорн. Мисс Томпсон сидела в
качалке и тихонько плакала.
- Почему вы встали? - воскликнул доктор. - Я же велел вам лежать.
- Мне не лежится. Я хочу видеть мистера Дэвидсона.
- Бедняжка, зачем вам это? Вы не сможете его убедить.
- Он сказал, что придет, если я за ним пошлю.
Макфейл кивнул торговцу.
- Сходите за ним.
Они молча ждали, пока Хорн поднимался наверх. Дэвидсон вошел.
- Извините, что я попросила вас спуститься сюда, - сказала она, мрачно
глядя на него.
- Я ожидал, что вы пошлете за мной. Я знал, что господь услышал мою
молитву.
Секунду они глядели друг на друга, потом она отвела глаза. Она смотрела
в сторону все время, пока говорила.
- Я вела грешную жизнь. Я хочу покаяться.
- Хвала господу! Он внял нашим молитвам!
Он повернулся к Макфейлу и торговцу.
- Оставьте меня наедине с ней. Скажите миссис Дэвидсон, что наши
молитвы были услышаны.
Они вышли и закрыли за собой дверь.
- Мда-а-а! - сказал торговец.
В эту ночь доктор Макфейл никак не мог заснуть; когда миссионер прошел
к себе, он поглядел на часы. Было два. И все-таки Дэвидсон лег не сразу -
через разделявшую их деревянную перегородку доктор слышал, как он молится,
пока сам наконец не уснул.
Когда они встретились на следующее утро, вид миссионера удивил доктора.
Дэвидсон был бледнее, чем обычно, и выглядел утомленным, но глаза его
пылали нечеловеческим огнем. Казалось, его переполняла безмерная радость.
- Вы не могли бы теперь же спуститься к Сэди? - сказал он. - Боюсь, что
ее тело еще не нашло исцеления, но ее душа - ее душа преобразилась.
Доктор чувствовал себя расстроенным и опустошенным.
- Вы долго пробыли у нее вчера, - сказал он.
- Да. Ей трудно было остаться одной, без меня.
- Вы так и сияете, - сказал доктор раздраженно.
В глазах Дэвидсона засветился экстаз.
- Мне была ниспослана величайшая милость. Вчера я был избран вернуть
заблудшую душу в любящие объятия Иисуса.
Мисс Томпсон сидела в качалке. Постель не была убрана. В комнате царил
беспорядок. Она не позаботилась одеться и сидела в грязном халате, кое-как
зашпилив волосы в пучок. Ее лицо распухло и оплыло от слез, хотя она
обтерла его мокрым полотенцем. Вид у нее был неряшливый и неприглядный.
Когда доктор вошел, она безучастно посмотрела на него. Она была совсем
разбита и измучена.
- Где мистер Дэвидсон? - спросила она.
- Он скоро придет, если он вам нужен, - кисло ответил доктор. - Я зашел
узнать, как вы себя чувствуете.
- А, да ничего со мной нет. Не беспокойтесь обо мне.
- Вы что-нибудь ели?
- Хорн принес мне кофе.
Она беспокойно посмотрела на дверь.
- Вы думаете, он скоро придет? Мне не так страшно, когда он со мной.
- Вы все-таки уезжаете во вторник?
- Да, он говорит, что я должна уехать. Пожалуйста, скажите ему, чтобы
он пришел поскорее. Вы ничем мне помочь не можете. Кроме него, мне теперь
никто не может помочь.
- Очень хорошо, - сказал доктор Макфейл.
Следующие три дня миссионер почти все время проводил у Сэди Томпсон. Он
встречался с остальными только за столом. Доктор Макфейл заметил, что он
почти ничего не ест.
- Он не щадит себя, - жаловалась миссис Дэвидсон. - Он того и гляди
заболеет. Но он не думает о себе.
Сама она тоже побледнела и осунулась. Она говорила миссис Макфейл, что
совсем не спит. Когда миссионер уходил от мисс Томпсон и поднимался к
себе, он молился до полного изнеможения, но даже и после этого засыпал
лишь ненадолго. Часа через два он вставал, одевался и шел гулять на берег.
Ему снились странные сны.
- Сегодня утром он сказал мне, что видел во сне горы Небраски, -
сообщила миссис Дэвидсон.
- Любопытно, - сказал доктор Макфейл.
Он вспомнил, что видел их из окна поезда, когда ехал по Соединенным
Штатам. Они напоминали огромные кротовые кучи, округлые и гладкие, и круто
поднимались над плоской равниной. Доктор Макфейл вспомнил, что они
показались ему похожими на женские груди.
Лихорадочное возбуждение, снедавшее Дэвидсона, было невыносимо даже для
него самого. Но всепобеждающая радость поддерживала его силы. Он с корнем
вырывал последние следы греха, еще таившиеся в сердце бедной женщины. Он
читал с ней Библию и молился с ней.
- Это просто чудо, - сказал он как-то за ужином. - Это истинное
возрождение. Ее душа, которая была чернее ночи, ныне чиста и бела, как
первый снег. Я исполнен смирения и трепета. Ее раскаяние во всем,
содеянном ею, прекрасно. Я не достоин коснуться края ее одежды.
- И у вас хватит духа послать ее в Сан-Франциско? - спросил доктор. -
Три года американской тюрьмы! Мне кажется, вы могли бы избавить ее от
этого.
- Как вы не понимаете! Это же необходимо. Неужели вы думаете, что мое
сердце не обливается кровью? Я люблю ее так же, как мою жену и мою сестру.
И все время, которое она проведет в тюрьме, я буду испытывать те же муки,
что и она.
- А, ерунда! - досадливо перебил доктор.
- Вы не понимаете, потому что вы слепы. Она согрешила и должна
пострадать. Я знаю, что ей придется вытерпеть. Ее будут морить голодом,
мучить, унижать. Я хочу, чтобы кара, принятая ею из рук человеческих, была
ее жертвой богу. Я хочу, чтобы она приняла эту кару с радостным сердцем.
Ей дана возможность, которая ниспосылается лишь немногим из нас. Господь
неизреченно добр и неизреченно милосерд.
Дэвидсон задыхался от волнения. Он уже не договаривал слов, которые
страстно рвались с его губ.
- Весь день я молюсь с ней, а когда я покидаю ее, я снова молюсь, весь
отдаваясь молитве, молюсь о том, чтобы Христос даровал ей эту великую
милость. Я хочу вложить в ее сердце столь пылкое желание претерпеть свою
кару, чтобы, даже если бы я предложил ей не ехать, она сама настояла бы на
этом. Я хочу, чтобы она почувствовала в муках тюремного заключения
смиренный дар, который она слагает к ногам благословенного Искупителя,
отдавшего за нее жизнь.
Дни тянулись медленно. Все обитатели дома, думавшие только о
несчастной, терзающейся женщине в нижней комнате, жили в состоянии
неестественного напряжения. Она была словно жертва, которую готовят для
мрачного ритуала какой-то кровавой языческой религии. Ужас совершенно
парализовал ее. Она ни на минуту не отпускала от себя Дэвидсона; только в
его присутствии к ней возвращалось мужество, и она в рабском страхе
цеплялась за него. Она много плакала, читала Библию и молилась. Порой,
дойдя до полного изнеможения, она впадала в апатию. В такие минуты тюрьма
действительно казалась ей спасением - по крайней мере это была конкретная
реальность, которая положила бы конец ее пытке. Ее смутный страх
становился все более мучительным. Отрекшись от греха, она перестала
заботиться о своей внешности и теперь бродила по комнате в пестром халате,
неумытая и растрепанная. В течение четырех дней она не снимала ночной
рубашки, не надевала чулок. Вся комната была замусорена. А дождь все лил и
лил с жестокой настойчивостью. Казалось, небеса должны были уже истощить
все запасы воды, но он по-прежнему падал, прямой и тяжелый, и с доводящей
до исступления монотонностью барабанил по крыше. Все стало влажным и
липким. Стены и лежавшие на полу башмаки покрыла плесень. Бессонными
ночами сердито ныли москиты.
- Если бы дождь перестал хоть на день, еще можно было бы терпеть, -
сказал доктор.
Все как избавления ждали вторника, когда должен был прийти пароход из
Сиднея. Напряжение становилось невыносимым. Жалость и негодование были
вытеснены из души доктора Макфейла единственным желанием - поскорее
отделаться от несчастной. Приходится принимать неизбежное. Он чувствовал,
что, когда этот пароход наконец отчалит, ему станет легче дышать. На борт
ее должен был доставить чиновник канцелярии губернатора. Он зашел вечером
в понедельник и попросил мисс Томпсон собраться к одиннадцати часам
следующего утра. У нее был Дэвидсон.
- Я присмотрю, чтобы все было готово. Я сам намерен проводить ее.
Мисс Томпсон молчала.
Когда доктор Макфейл задул свечу и осторожно забрался под москитную
сетку, он испустил вздох облегчения.
- Ну, слава богу, все кончилось. Завтра в это время ее здесь уже не
будет.
- Миссис Дэвидсон тоже будет рада. Она говорит, что он совсем замучил
себя, - сказала миссис Макфейл. - Она изменилась до неузнаваемости.
- Кто?
- Сэди. Я бы не поверила, что возможно. Невольно проникаешься
смирением.
Доктор Макфейл не ответил и вскоре уснул. Он был очень утомлен и спал
крепче обычного.
Его разбудило чье-то прикосновение. Он испуганно вскочил и увидел рядом
с кроватью Хорна. Торговец приложил палец к губам и поманил его за собой.
Обычно он носил парусиновый костюм, но на этот раз был бос и одет только в
лава-лава, как туземец. От этого он неожиданно стал похож на дикаря, и
доктор, выбираясь из постели, заметил, что все его тело покрыто
татуировкой. Хорн вышел на веранду. Доктор Макфейл слез с кровати и
последовал за ним.
- Не шумите, - шепнул торговец. - Вы очень нужны. Накиньте на себя
что-нибудь и наденьте башмаки.
Доктор подумал, что случилось что-то с мисс Томпсон.
- В чем дело? Захватить инструменты?
- Скорее, ради бога, скорее.
Доктор Макфейл прокрался в спальню, надел поверх пижамы плащ и сунул
ноги в туфли на резиновой подошве. Он вернулся к торговцу, и они на
цыпочках спустились по лестнице. Наружная дверь была открыта, перед ней
стояли несколько туземцев.
- В чем дело? - повторил доктор.
- Пойдемте, - сказал Хорн.
Он вышел, и доктор последовал за ним. Туземцы кучкой шли позади. Они
пересекли шоссе и вышли к пляжу. Ярдах в двадцати пяти доктор заметил
группу туземцев, толпившихся вокруг чего-то, лежавшего у самой воды. Они
ускорили шаг; туземцы расступились перед доктором. Торговец тащил его
вперед. Затем он увидел труп, лежавший наполовину в воде, наполовину на
песке, - труп Дэвидсона. Доктор Макфейл нагнулся - он был не из тех, кто
теряется в трудную минуту, - и перевернул его. Горло было перерезано от
уха до уха, а правая рука все еще сжимала роковую бритву.
- Он совсем остыл, - сказал доктор. - Он умер уже довольно давно.
- Один из них только что заметил его - по дороге на работу, - пришел и
сказал мне. Как вы думаете, он сам это сделал?
- Да. Надо послать за полицией.
Хорн сказал что-то на местном наречии, и двое юношей пустились бежать
со всех ног.
- Его нельзя трогать до прихода полиции, - добавил доктор.
- Я не позволю отнести его в мой дом. Я не хочу, чтобы он лежал в моем
доме.
- Вы сделаете то, что вам скажут, - резко ответил доктор. - Но я
полагаю, его отправят в морг.
Они стояли и ждали. Торговец достал из складок своей лава-лава две
папиросы и протянул одну доктору. Они курили и глядели на труп. Доктор не
мог понять, что произошло.
- Как, по-вашему, почему это он? - спросил Хорн.
Доктор пожал плечами. Вскоре подошли с носилками туземные полицейские
под командой белого матроса, а за ними два морских офицера и флотский
врач. Они принялись деловито распоряжаться.
- Надо бы поставить в известность его жену, - сказал один из офицеров.
- Раз вы, пришли, я пойду домой и оденусь. Я позабочусь, чтобы ей
сообщили. По-моему, ей не стоит на него смотреть, пока его не приведут в
порядок.
- Пожалуй, да, - сказал флотский врач.
Когда доктор Макфейл поднялся к себе, его жена кончала одеваться.
- Миссис Дэвидсон страшно беспокоится о муже, - сказала она, едва
увидев его. - Он не ложился всю ночь. Она слышала, как он ушел от мисс
Томпсон в два часа, но он вышел из дому. Если он столько времени гулял,
то, конечно, будет смертельно измучен.
Доктор Макфейл рассказал ей о несчастье и попросил осторожно
подготовить миссис Дэвидсон.
- Но почему он это сделал? - спросила она в ужасе.
- Не знаю.
- Я не могу. Не могу.
- Надо.
Она испуганно посмотрела на него и вышла. Он слышал, как она вошла в
комнату миссис Дэвидсон. Подождав минуту, чтобы собраться с силами, он
начал бриться и одеваться. Потом сел на кровать и стал ждать жену. Наконец
она вернулась.
- Она хочет видеть его.
- Его отнесли в морг. Нам, пожалуй, следует проводить ее. Как она это
приняла?
- По-моему, ее словно оглушило. Она не плакала. Но она дрожит как
осиновый лист.
- Нужно пойти немедленно.
Когда они постучались, миссис Дэвидсон сразу вышла к ним. Она была
очень бледна, но не плакала. В ее спокойствии доктору почудилось что-то
неестественное. Не обменявшись ни единым словом, они молча пошли по шоссе.
Когда они приблизились к моргу, миссис Дэвидсон заговорила:
- Я хотела бы побыть с ним одна.
Они отступили в сторону. Туземец открыл перед ней дверь и закрыл ее,
когда она вошла. Они сели и стали ждать. Подошли несколько белых и шепотом
заговорили с ними. Доктор снова рассказал о трагедии все, что знал.
Наконец дверь тихо отворилась, и миссис Дэвидсон вышла.
- Теперь можно идти, - сказала она.
Ее голос был ровен и строг. Доктор Макфейл не понял выражения ее глаз.
Ее бледное лицо было сурово. Они шли медленно, не нарушая молчания, и
наконец приблизились к повороту, за которым находился дом Хорна. Миссис
Дэвидсон ахнула, и все трое остановились как вкопанные. Их слух поразили
немыслимые звуки. Граммофон, который столько времени молчал, хрипло и
громко играл разухабистую песенку.
- Что это? - испуганно вскричала миссис Макфейл.
- Идемте, - сказала миссис Дэвидсон.
Они поднялись на крыльцо и вошли в переднюю. Мисс Томпсон стояла в
дверях своей комнаты, болтая с матросом. В ней произошла внезапная
перемена. Это уже не была насмерть перепуганная женщина последних дней.
Она облачилась в свой прежний наряд: на ней было белое платье, над
лакированными сапожками нависали обтянутые бумажными чулками икры, волосы
были уложены в прическу, и она надела свою огромную шляпу с яркими
цветами. Ее щеки были нарумянены, губы ярко накрашены, брови черны, как
ночь. Она стояла выпрямившись. Перед ними была прежняя наглая девка.
Увидев их, она громко, насмешливо захохотала, а затем, когда миссис
Дэвидсон невольно остановилась, набрала слюны и сплюнула. Миссис Дэвидсон
попятилась, и на ее щеках запылали два красных пятна. Потом, закрыв лицо
руками, она бросилась вверх по лестнице. Доктор Макфейл был возмущен.
Оттолкнув мисс Томпсон, он вбежал в ее комнату.
- Какого черта вы себе позволяете? - закричал он. - Остановите эту
штуку.
Он подошел к граммофону и сбросил пластинку.
- А ну, лекарь, не распускай рук. Что тебе понадобилось в моей комнате?
- То есть как? - закричал он. - То есть как?
Она подбоченилась. В ее глазах было неописуемое презрение, а в ответе -
безграничная ненависть:
- Эх вы, мужчины! Поганые свиньи. Все вы одинаковы. Свиньи! Свиньи!
Доктор Макфейл ахнул. Он понял.
КОММЕНТАРИИ
...после двух лет на фронте - события, описываемые в рассказе
происходят после первой мировой войны.
Апия, Паго-Паго и др. географические названия - действие происходит на
островах Океании.
Пианола (англ. - pianola) - механическое пианино, созданное в конце XIX
в., вытесненное затем граммофоном.
Миссионер (от лат. missio - посылка, поручение) - человек, посвятивший
себя обращению инаковерующих в свою веру.
Лава-лава - вид одежды туземцев: у мужчин - набедренная повязка, у
женщин - кусок ткани, обернутый вокруг туловища.
Канаки - уроженцы островов Океании. Их труд часто использовался
колонизаторами на плантациях сахарного тростника.
Метис (от франц. metis - смешанный) - отпрыск межрасового брака. Обычно
метисами называли тех, кто рождался от брака европейцев и индейцев в
Америке.
Копра (португ. copra) - высушенная мякоть кокосового ореха используемая
для добывания кокосового масла, технических целей и корма скоту.
Если я попадусь быкам... - быками в США называют на Жаргоне
полицейских.
...к Христу привели женщину, взятую в прелюбодеянии... - речь идет об
эпизоде из Евангелия от Иоанна. Когда книжники и фарисеи привели к Христу
"женщину взятую в прелюбодеянии", чтоб он осудил ее, и напомнили ему закон
Моисея побивать таких камнями, Христос им ответил: "Кто из вас без греха,
первый брось на нее камень". И когда они, устыдившись, разошлись, Иисус
сказал ей: "И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши" (Иоанна, 8; 3-11).
...бичи, которыми господь наш Иисус выгнал продающих и покупающих из
Храма всевышнего - пастор Дэвидсон, используя изустный эпизод из Евангелия
об изгнании мытарей из храма, выразил тем самым свое намерение перейти к
решительным действиям.
Last-modified: Mon, 02 Apr 2001 17:48:31 GMT