чно, даже немного чопорно и утонченно. Пока женщина Уиза готовила нам чай, я рассказал ему об Эде и Клевом и Дятле и обо всех Неаполитанских делах. - Сдается мне, там что-то не так, - сказал я. - А что ты хочешь от меня? - спросил Уиз не очень вежливо. - Я не знаю, Уиз. Может, съездишь и глянешь? - Почему, дружок? Моя профессия не позволяет мне вмешиваться во что-либо кроме своих собственных дел. - Да, я полагаю, ты прав. - О чем, вообще, ты беспокоишься? У тебя нет проблем с цветом кожи... Я понял, что не смогу втолковать Уизу свои мысли. Вот он сидит, свернувшийся в клубок, словно гепард, одетый в уличные шмотки, стоящие дороже смокингов, улыбается, ухмыляется, и выглядит, блядь, таким довольным собой, осмелюсь я сказать. - Просто, Уиз, - сказал я, делая последнюю попытку, - я подумал, что то, о чем я тебе рассказал, тоже вызовет у тебя отвращение. - Ну, - сказал он, - кстати говоря, вызывает. Вызывает, парень, вызывает, - все эти лоховские делишки мне отвратительны: например, удары без предупреждения! Игры, в которые играют люди! Я извинился за это и хотел сказать, что и сам он играл некоторое время, да и в данный момент играет, если уж на то пошло, но нельзя забывать, что Уизард где-то глубоко внутри такой юный. На самом деле, зачастую он ведет себя как продукт в коротких штанишках. Он встал, чтобы включить музыку на своем проигрывателе. - Я знаю этого Дятла, - сказал он, нажимая кнопку А или Б. - О? Давай тогда, Уизард. Рассказывай. Он рассказал. Уиз и Дятел, как оказалось, оба были воспитанниками церковного детского приюта в Уондсворте, - что для меня было новостью как о Теде, так и о Уизе. По словам Уиза, в детстве Дятел отличался кротким и тихим поведением, и из-за этого был объектом насмешек для остальных юных трудных детей, пока не настал день, когда, в возрасте одиннадцати лет, он не утопил малыша в реке Уэндл, проткнув плоскогубцами шину и бросая камни до тех пор, пока тот не пошел ко дну. С тех пор остальные обитатели дома брошенных котят держали Дятла на расстоянии, что, если верить памяти Уиза, удивило Дятла и нанесло ему боль, ибо он, казалось, считал, что не сделал ничего необычного. Уиз рассказал эту байку, как и я сейчас, для смеха, но даже он не считал, что это хоть сколько нибудь смешно, я видел. - А дальше? - спросил я. Дальше, сказал Уиз, преступное чадо отослали в клетку, одну из тех, что заготовлены для различных возрастных групп, он отрабатывал свое год за годом, до сегодняшних дней, когда в возрасте семнадцати лет он был великолепно натренирован для антиобщественной деятельности, как и любой другой парень в королевстве, и закон ждал его следующей крупномасштабной операции, чтобы упечь его по-взрослому. Помоги Боже, сказал Уиз, тем, к кому его посадят, потому что, если они его не изобьют и тем самым не взбесят окончательно, парень одного из них все равно хлопнет, потому что проблема не в том, что парень такой уж плохой, а в том, что он ни капли не понимает, что вообще означает слово плохо. Тем временем его главным достижением с тех пор, как он покинул церковный дом, было превращение кинотеатра Ладброукс в развалины. - Одним словом, - заключил Уиз, - мальчика нужно уложить спать. - Никого не нужно укладывать, - сказал я, - даже тебя. В этот момент зазвонил телефон, вновь появилась женщина Уиза и заняла на момент его место на капитанском мостике, ибо наклевывалось дельце. Если бы вам случайно посчастливилось услышать ее разговор - в смысле, лишь ее реплики, - звучало бы это совершенно обыденно, так уж аккуратно она подбирала слова, но если бы вы, как и мы, знали, в чем дело, вы бы сразу поняли, как ее разговор соответствует соглашениям, к которым она приводила назойливого кота на том конце линии. И вы бы удивлялись и удивлялись, гадая, кем, судя по ее ответам, может быть этот тип - и имеет ли он какое-нибудь представление о том, что на самом деле происходит здесь, и как организовано на самом деле великолепное свидание для него, жалкого бедного ублюдка. После этого женщина Уиза вежливо посмотрела на нас и ничего не сказала, но через некоторое время Уиз встал, словно он это запланировал несколько дней назад, и сказал, почему бы мне с ним немножко не прогуляться? И вышел вместе со мной, ничего не сказав своей женщине, а она, в свою очередь, ничего не сказала ему. Там, на свежем воздухе, после небольшого молчания, мы завернули в частный скверик, к которому, по-моему, у Уиза был ключ - кстати, этот сквер можно было видеть из магазина, упоминавшемся мной в начале, где мы часто бывали вместе - и мы сели на два металлических стула, под поздним полуденным солнцем, и Уиз сказал: - Парень, это скука: я точно тебе говорю, скука. Как только сделаю немного денег, завяжу с этим. - Она тебе позволит? - Позволит? Мне? - Ты ей, кажется, нравишься. - О, еще бы я ей не нравился! - Он засмеялся - довольно противно. - Но я отпущу ее, как только получу то, что мне нужно. - И что будешь делать с тем, что тебе нужно? Он посмотрел на меня. - Парень, я не знаю, - сказал он. - Может, путешествовать. Или начну какой-нибудь бизнес. Что-нибудь, в общем, - и нацелился камешком в голубя. - Если до этого тебя не поймают, - не удержался я. Он пихнул меня в бок. - Вряд ли, парень, честно, вряд ли. Если твоя девка на улице - да, это паршиво. Но девчонка по вызову - им это доказать будет не так уж и легко. - Никогда не поздно начать, как они говорят. - О, конечно, они всегда так говорят. Он кинул еще один камешек и попал в яблочко. Я сказал: - Не против, Уиз, если я задам тебе вопрос? - Давай, мужик. - У твоей девки было, скажем, х мужчин. Рабочий день завершен, ты пришел домой и лег спать. Как тебе это нравится? - Что это? - Ее х мужчин. Уиз посмотрел на меня: клянусь, я действительно хотел сделать в этот момент что-нибудь для парня - дать ему тысячу фунтов и отправить на чудесный остров в южных морях, где у него будет великолепный и беззаботный праздник. - Никак мне это не нравится, - сказал он. - Нет? - Нет. Потому что я не думаю об этом. Не разрешаю себе - ясно? Какие-то дети бегали туда-сюда, цветы и все остальное цвело, вышагивали по тротуару птицы - даже та, в которую он попал камнем - и я не мог больше этого выносить. - Пока, Уиз, - сказал я. - Заходи в гости. Он не ответил, но когда я повернулся, выйдя за калитку, он помахал мне. Сейчас уже был вечер, и я думал, идти ли мне на встречу с Хоплайтом. Честно говоря, я был довольно-таки истощен, и не только это служило причиной, я не был уверен, хочу ли я видеть Хоплайта, красующегося перед телекамерами. Дело в том, что Зови-Меня-Приятелем решил, что Несчастные Любовники не очень подходили Хоплайту, но парень рожден для телевидения, и они обязаны поместить его куда-нибудь, что они и собирались сделать этим вечером в программе под названием Скрещение! , где они сводили неожиданные пары или группы людей в студии, чтобы посмотреть, что из этого получится. Но перекусив в Нош и выпив две чашки крепкого кофе, я почувствовал тягу к суровым испытаниям и отправился на такси в студию. Я миновал швейцара и очкастых женщин за столом при помощи, на мой взгляд, самого эффективного метода: заходишь твердым, наглым шагом, будто тот, кто не знает, зачем ты здесь, не знает, зачем он сам здесь (им становится от этого стыдно), проворно поднимаешься по лестнице или заходишь в лифт и нажимаешь какую-нибудь кнопку, потом стучишь в любую дверь, говоришь, что ты заблудился, и находишь миленькую секретаршу, готовую объяснить тебе правильную дорогу или даже самой проводить тебя. Та, что попалась мне, привела меня прямо к офису Зови-меня-Приятелем, где австралиец был немного удивлен, увидев меня, но не очень сильно, ибо у него на руках уже была кучка странных типов. Конечно, там был Великолепный, он сразу подбежал и обнял меня, вызвав долю моего смущения, и еще четверо. Всех их, как сказала секретарша, специально натренируют отдельно от других пяти персонажей, спрятанных где-то в другой части здания, а потом все они будут сведены в настоящем шоу, где мы увидим Хоплайта с контр-адмиралом, азиатского гуру с шотландским шеф-поваром из закусочной, банкрота, не уплатившего долги и кота с Кэри-стрит, модистку и модиста (это довольно мило, решил я), и напоследок, чтобы взвинтить напряжение до того, как блок рекламы принесет всем нам облегчение, разносчика молока и настоящую корову. Пока наша маленькая кучка потребляла джин-с-оранджем и треугольные сэндвичи с травой внутри, к чему присоединился и я, Приятель был занят телефонами, словно капитан авианосца перед приборной доской, выкладывающий все мастерство ради замысловатой посадки. Я не знаю, что охватывает этих чуваков, когда они пользуются телефонами: должно быть, это придает им чувство власти, как и управление какой-то побитой машиной, потому что по телефону они позволяют себе такое, чего никогда не позволили в разговоре лицом к лицу. Если они делают звонок, они велят своим секретаршам поймать всех этих типов и заставить ждать с трубкой возле уха, словно рыба на крючке, пока они милостиво не соизволят сказать свой маленький кусочек чуши. А если звонят им самим, они никогда не говорят "извините меня, будьте так добры" тому, кто сидит у них в комнате, и не просят типа перезвонить, даже если парень в офисе имеет сказать им нечто более важное, чем простак-абонент. А когда эта чертова штука звонит, в любом доме, все летят к ней, будто на другом конце Уинстон Черчилль или М. Монро, или еще кто-нибудь, а не бакалейщик по поводу неоплаченных счетов, или, что более вероятно, набран неправильный номер. Все мы обожаем технические приспособления и позволяем этим чертовым штукам управлять нами, и именно поэтому у себя дома в Неаполе я не держу телефона, а захожу к Большой Джилл, или, если не хочу, чтобы она слышала сообщение, пользуюсь уличным. Итак, царила полная неразбериха, Зови-Меня-Приятелем одновременно пользовался шестью зелеными телефонами, секретари и какие-то юнцы объясняли предстоящие события удивленным исполнителям, когда в комнату вошла теле-королевав темно-синем костюме, из-под которого в самых разнообразных и жизненно важных местах торчали кусочки чистого, белого нижнего белья, с большой, немного изогнутой бровью, слишком напудренным лицом, тонкими губами, спокойствием школьного учителя и совершенно ужасной улыбкой, все мы успокоились, и кто-то сказал, как если бы там появилась Леди Годива, что это Мисс Синтия Ив. И пока Синтия Ив распространяла вокруг себя спокойствие, вызывая у всех нервные припадки, я поболтал с Хоплайтом на софе, издававшей пердеж каждый раз, когда вы садились на нее или даже просто ерзали. - Ты выглядишь великолепно, Хоп, - сказал я. - Ты убьешь их. - Но адмирал! О, детка, я слабею! - Ты сам не знаешь своей истинной силы, Хоплайт. Просто дай по нему пару батарейных очередей с борта. Хоплайт вытер свое лицо, окрашенное в цвет засохшей апельсиновой корки. - А парень из Небраски? - спросил я. - Он будет смотреть? Или он где-нибудь поблизости? Хоплайт ухватил меня за руку. - О нет! - воскликнул он. - Я не рассказывал тебе, дорогуша? Между нами все кончено! - Да? Правда? О небо! - Кончено раз и навсегда! - сказал Великолепный с большой выразительностью. - С того самого момента, как увидел его в шляпе. - В шляпе, ты сказал? - Да, в шляпе. Представь себе! Детка, он носил шляпу. Все чувство исчезло в один миг. Мое сердце разбито. Но в этот момент грустный парень и группа его странных коллег были вытолканы из комнаты на репетицию, а я пошел вместе с остальными закулисными зеваками в смотровую, откуда мы могли наблюдать это шоу. Я думал о старом добром телике и о том, каким образованием он стал для всех нас. Я имею в виду, до появления этой ТВ-штуки все мы, невоспитанные коты, почти ничего не знали об искусстве, моде, археологии, длинноволосых музыкантах и всех этих вещах, потому что по радио все это казалось ненастоящим, а что касается газетной болтовни, честно говоря, никто со здравым умом и трезвым рассудком не поверит в это. Но сейчас мы наблюдаем эти вещи, всяких экспертов, профессоров, раскрывающих свои секреты и свой сложный язык и получаем нечто вроде не-университетского образования. Единственная загвоздка - ну, как же без нее - в том, что когда показывают передачу о том, что я хорошо знаю, - согласен, что таких вещей немного, например, джаз или тинэйджеры, или детские правонарушения - все это кажется совершенно неправдоподобным. Сделано на скорую руку и звучит гораздо проще, чем на самом деле. Взять хотя бы эти передачи про деток! Боже! Налогоплательщики считают, что поднимается завеса над тинэйджерскими оргиями, но если честно, все это - полная лажа. И может быть, с теми вещами, про которые мы не знаем, вроде искусства или культуры, все то же самое, но здесь я судить не могу. Что заставляет меня признать следующее: очень здорово, конечно, хихикать над университетами и студентами с их ужасными шарфами и ботинками с плоскими каблуками, но на самом деле было бы чудесно получить нормальное образование, - то есть знать, что там, наверху, в небе, прямо над тобой, над твоим зонтом, и узнать, что в нашей культуре липа, а что - правдиво и великолепно. Но для этого нужно быть юным и готовым к учебе, а, поверьте мне, тяжело пытаться найти истину в одиночку, потому что многие боятся показать тебе неправильный путь, а сам ты не знаешь точно, где сворачивать. Итак, возбуждение возросло, и наконец началось это Скрещение! Сначала появились какие-то поезда, мчащиеся навстречу друг другу, потом какие-то гоночные машины проделали то же самое, а затем какой-то самолет сел на гудронированное шоссе, и чей-то голос промычал "Скрещение! ", и мы столкнулись лицом к лицу с Зови-Меня-Приятелем. Поверьте мне, парень преобразился! Если бы вы не знали, каким он был на самом деле, вы бы приняли его за мужчину, ниспосланного вам судьбой, потому что он хмурил брови, пристально смотрел на вас, и говорил так честно и убедительно, почти как Б. Грэм, и этот носоглоточный австралийский акцент придавал ему искренности. Он сказал, что жизнь - это скрещение, скрещение составных противоположностей (ему понравилась эта фраза, и он возвращался к ней еще несколько раз). От столкновения идей, сказал он нам, в этот день все вокруг озарится светом! А следующей вещью, которую мы увидели, был Хоплайт рядом с улыбающимся стариканом, переборщившим с выпивкой. Хоп выглядел потрясающе - Боже! Если они не подпишут с ним контракт на целую серию передач, никакие они не открыватели талантов тогда. Он притягивал к себе камеру - вообще-то, эта чертова штука преследовала его по всей студии, - и говорил так, будто он был Королем Генрихом V в постановке Шекспира. Он сказал нам, что верит в расцветание человеческой личности, но как личность может расцвести в котельной эсминца? Здесь Зови-Меня-Приятелем прервал его, - хотя чертовски не хотел этогоделать, и некоторое время было непонятно, кто говорит что - и дал слово старикану контр-Адмиралу. Как вы поняли, ожидалось, что этот морской кот должен был вступить со сверкающими орудиями, забросать Хоплайта всеми своими абордажными крюками, взорвать его крюйт-камеру и протащить его под килем, перед тем, как заставить его пройтись по рее. Но во время речи Хоплайта старичок кивал своей лысой башкой, словно шпулькой, и хлопал себя по обоим коленям, и когда он заговорил, казалось, что он не мог быть более согласным со всем тем, что сказал Великолепный. Он рассказал нам, что флот уже не тот, что раньше, нет, и поклялся Богом! В его время, казалось, ты ел соленую рыбу на завтрак и умывался в крови Нельсона. Чего на самом деле не хватает флоту, а также и Адмиралтейству, сказал он нам, так это глубинной бомбы под днищем, и он был очень рад услышать конструктивную критику Хоплайта, и пригласил бы его на борт любого корабля, находящегося под его командованием. Хоп сказал, что это ему подходит, кроме униформы, которая слишком напоминает нечто из старомодного мюзикла, и не мог бы адмирал как-нибудь улучшить ее, и достать для парней в клешах розовые помпоны, такие же, как у этих французских матросиков. Они немного обсудили это, адмирал упомянул Трафальгар, и Нил, и еще что-то, чего я не разобрал, кажется, по поводу Кобургских гарпунов, и все это время Зови-Меня-Приятелем пытался влезть со своими фразами, а когда это наконец ему удалось, они оба немедленно его утрамбовали - адмирал прорычал "Стоять! ", а Хоплайт сказал "Не лезь в это дело, сухопутничек! ", но потом - затемнение, и программу продолжила беседа азиатского гуру с шотландскими бифштексами, хотя все еще было слышно, как Хоплайт и старый адмирал ведут непринужденную беседу где-то за кадром. После программы весь этот цирк (кроме коровы) переместился в гостиную, без воздуха или каких-нибудь окон, принесли еще больше выпивки, и Мисс Синтия Ив похлопала в ладоши и обратилась к нам. Эффект оказался потрясающим, сказала она. Фантастика, сказала она нам. Зрители звонили с жалобами и поздравлениями, и некоторые из нас обязательно придут сюда снова (и она одарила старину Хопа сверхъестественно блистательной улыбкой). Если бы все прошло кое-как, ни шатко, ни валко, все, что она сказала бы - это лишь "Спасибо, что пришли", но в этот раз - ох, она скажет это еще раз - единственное подходящее слово - это "фантастика". Но привидением на этой свадьбе был Зови-Меня-Приятелем. Может, чувак просто устал, что было вполне понятно, но, скорее всего, ему было очень неприятно, и мне было жаль его, и я бы хотел, чтобы экс-Деб-Прошлого-Года была здесь, чтобы он постонал ей в плечо. Ну, подумайте, наверное, очень грустно быть Зови-Меня-Приятелем: потому что без этого маленького теле-ящика ты - никто, а с ним ты - король в нашем обществе, теле-знаменитость. Когда мы вышли на улицу, Хоплайт тоже немного погрустнел: парень - прирожденный артист, и эта проба теле-волшебства выбила его из колеи. Также он был расстроен из-за своих чувств, и сказал: - Кстати, хоть с Небраской все и покончено, он пригласил меня на свою базу, и, несмотря на все мои угрызения совести, я просто не могу не воспользоваться такой возможностью Ты пойдешь со мной? Я с удовольствием посмотрю на оккупационную армию. - Там будет лишь воздушный личный состав, - сказал я. - Армия ушла. - Ну, униформа, великолепная рабочая одежда, как в их фильмах про тюрьмы. Ты не тронут? Я ответил ему "О'кей", но мне нужно было проститься с ним сию же секунду, потому что если бы я этого не сделал, мне пришлось бы улечься спать прямо на тротуаре. Потому что я был опустошен.
В Августе
ДЛЯ НАШЕГО путешествия по реке мы с Папой решили выбрать маршрут от Уиндзорского замка до места под названием Марлоу. Мы выбрали самую короткую дорогу, потому что оказалось, что это все, что мы могли себе позволить, а также, потому что здоровье Папаши было далеко не замечательным, а также потому что я узнал (но держал это в секрете от Папаши), что Сюз и Хенли разместились в доме на берегу Темзы, в деревне под названием Кукхэм, и, хотя у меня не было намерений заскочить к ним на чашку чая и блины с маслом, я просто хотел посмотреть на это место, проплывая мимо в нашей прогулочной лодке, если это было бы возможно. Итак, вот они мы, на переднем сидении, проезжаем под мостом Уиндзора. Я не знаю, были ли вы когда-нибудь в Тоннеле Любви - я имею в виду, в одной из тех лодок, что разъезжают по нему в увеселительных парках, - но если вы были, то знаете, что самое главное - сесть на переднее сиденье, прямо на носу судна, потому что если вы так и поступили, то вам кажется, что вы скользите, висите прямо над водой. Никакой лодки, только вы и то, что вас окружает. Ну, здесь было точно также (за исключением, конечно же, того, что здесь было светло, а не темно, - в общем, великолепный августовский день), вода сверкала так, что я надел свои Полароиды, двигатель пыхтел, и мой старенький Папаша в своей рубашке с открытой шеей, сандалиях и свернутым макинтошем (доверьтесь Папаше! ) дымил своей трубкой, словно паровоз. Позади нас был этот огромный замок, точно такой же, что вы видите на экране, когда играют "Боже, храни Королеву", и все устраивают толкучку у выхода, а напротив нас были поля, деревья, коровы, и всякие штуки, солнечный свет и огромное небо, заполненное акрами свежего воздуха, и я подумал "Господи! Если это и есть сельская местность, почему же я до сих пор не пожал ей руки - здесь великолепно! " Вообще-то, единственным мрачным облаком на горизонте был Папаша. Дело вот в чем. Путем ворчания, подстрекания и долгих уговоров я умудрился загнать его в кабинет Д-ра А. Р. Франклина на Харли-стрит. Честно говоря, это был все равно, что привести модного чувака на симфонический концерт, но у меня это получилось. Пока я ждал снаружи, прочитав восемнадцать журналов от корки до корки, Д-р Ф. внимательно исследовал моего Папашу. Но все, что он сказал нам, это то, что он должен положить Папашу в больницу для нормального осмотра, чего на Харли-стрит не получится при всем его желании. Папаша отказался наотрез, и сказал, что он не ляжет в больницу, пока ему не скажут, в чем дело - чего, как я пытался объяснить ему (но это было сродни разговору со стеной), от него и хотели добиться, если бы он только лег туда на денек-другой. Но Папаша сказал, что если ты лег в больницу, ты уже наполовину мертв, и отказался. Вот так все и было. Я старался не думать об этом в такой солнечный день, но именно так все и было. В этот момент мы проплыли мимо огромной излучины в форме буквы U, сигналя рожком, словно грузовик на дороге Майл Энд, а мимо нас в обратном направлении проплыло две сотни маленьких лодочек - клянусь, что не преувеличиваю. В каждой сидел парень задом наперед и греб, как лунатик: наверное, это был клуб юных атлетов, у всех у них были белые майки и шорты, коричневые ноги и красные шеи. Они напомнили мне велосипедистов, мчащихся с бешеной скоростью по городским улицам - нам, конечно же, пришлось притормозить, пока они дюжинами обходили нас и стой, и с другой стороны. И я встал и поприветствовал их, и даже Папаша сделал то же самое. Чудесные ребятишки в этот жаркий день мчатся против течения так, будто лишь соленое море может остановить их! И пока мы плыли дальше, я не переставал удивляться различным лодкам, бороздившим эту старую реку! Господи! Вы не представляете себе, какая великолепная жизнь на Темзе, если вы видели в городе только грузовые судна и баржи. Прямо посередине реки стояли на якорях, словно караван, квадратные штуки с настоящими трубами и типами, выплескивавшими помои за борт, а в фарватере были моторные катера - на некоторых из них, поверьте, можно было бы доплыть до Южной Америки. И неожиданно мы увидели настоящую диковину из древних времен, с дымовой трубой и паровым двигателем, как эти штуки из Миссисипи, фотографии которых можно найти на обложках пластинок. И большим удивлением для меня стало огромное количество лодок: интересно, как это они умудряются плавать вкривь да вкось, словно пьяница в субботу вечером, по столь узкой реке, как старая матушка Темза в этом месте? И каноэ, конечно, и эскимосские лодки с одним веслом, сделанным из двух (надеюсь, вы врубились? ), и даже самый сумасшедший номер из всех - плоская лодка, словно большая коробка из-под карт, оба конца одного размера, девка с зонтиком сидит впереди на подушках, а ее жеребец управляет этой штукой с помощью шеста, прямо как на гондолах. И самым большим сюрпризом, когда мы проплыли чуть дальше вверх по реке, была одна по-настоящему огромная лодка, лежала на берегу, вроде стоянки. Ее, если верить Папаше, привезли сюда по кусочкам, а потом собрали - в любом случае, я не могу передать вам, насколько странно было видеть эту большую океанскую лодку, лежавшую посередине английской деревушки. Сюрпризы? Их было множество, поверьте. Вы знаете, что эти речные типы водят лодки не по той стороне реки? Интересно, а если кончится еда, им на это совсем наплевать? И вот еще что. Знали ли вы, что когда плывете вверх по реке, - надеюсь, что смогу это объяснить - то взбираетесь на холм, и вам приходится пользоваться чем-то вроде лестницы, которая называется шлюз? Вот как все это происходит. Вы встаете в очередь, прямо как в Одеоне, потом, когда наступает ваш черед, вплываете в некий квадратный бетонный колодец, и за вами закрывают ворота, две огромные двери, как будто вы попали в какую-то тюрягу, и вот вы сидите, словно котенок в канализации. Потом смотритель шлюза - в шапке с козырьком, с часами на цепочке и в резиновых ботах - нажимает на те или иные рычаги, и неожиданно вливается вода, и вы с трудом верите в это, но поднимаетесь наверх! То есть будто на платном лифте. И когда вы, поднялись на самый верх, вы, к своему удивлению, обнаруживаете, что река на этой стороне тоже поднялась: т. е. она на том же уровне, на котором были и вы в колодце. Смотритель открывает еще пару дверей, толкая огромные деревянные засовы своей задницей - и ватага мальчишек охотно помогают ему, а может, и наоборот, мешают - и ты получаешь свои документы, гражданскую одежду, выходное пособие и вот! Ты снова мчишься, свободный, по течению, только теперь гораздо выше! Господи! Как мне нравятся эти шлюзы! А в большинстве из них маленькие садики, как в парке Св. Джеймса, и туалеты, и всякие речные типы, и просто наблюдатели, все танцуют вокруг, кричат и радуются большому ленивому водному торжеству! - Как насчет пинты? - сказал Папаша, у которого, наверное, вид всей этой воды вокруг вызвал жажду. - Почему бы и нет? Пойдем, я куплю. - Ты при деньгах? С каких это пор? - спросил Папаша, пока мы шли мимо экскурсантов, шкипера со своим румпелем, и технического парнишки, который помогал ему тем, что сидел на поручнях. - Я только что получил аванс, - ответил я после того, как мы оба ударились лбами о притолоку низкой двери бара. - За что? - спросил он, когда я принес пиво и Коку. Странно, не правда ли, какими подозрительными становятся твои старики, когда они слышат о том, что ты заработал денег! Они просто не могут поверить, что этот малыш чуть подрос и сделал несколько честных монет. - Если ты выслушаешь, Пап, я объясню, - сказал я. Но было сложно сконцентрироваться, потому что иллюминаторы перед нашими лицами были как раз на уровне воды, и не смотреть было невозможно. - Я слушаю, - сказал Папаша. Я рассказал ему, что один мой знакомый тип по имени В. Партнерс, выдающийся деятель рекламной индустрии, согласился спонсировать выставку моих фотографий, если я соглашусь, чтобы он взял лучшие из них для рекламы лосьона для кожи под названием Тингл-Тэнгл, нацеленного на подростковый рынок, и поэтому он дал мне аванс - дважды по двадцать пять. - Это не так уж и много, - сказал Папаша, к моему большому удивлению. - Ты так думаешь? - Это не все, что ты мог получить... - Ты имеешь в виду, что я мог бы запросить больше? - Нет, не в том смысле. Ты подписывал что-нибудь? - Мне пришлось. - Ты круглый дурак, сынок. И он тоже, - добавил Папаша, - потому что ты несовершеннолетний. Ну, знаете! - Послушай, Па, - разозлился я, - у меня нет твоего опыта, но я не дурак, это уж точно. - Извиняюсь, - сказал Папаша. - Извинения приняты. Но я не был доволен, - нет, вовсе нет, - тем более что я подумал, что Папаша на самом деле мог быть прав. Вендис был очень мил, - и он слушал меня, не смеялся - но, конечно же, он взялся за это из коммерческих соображений. Я подумал, что надо будет познакомиться с юристом. - Когда мы доедем до места? - спросил Папаша. - До Марлоу? Ты уже об этом думаешь? Около шести. - Мы можем остаться там и попить чаю. - Как хочешь, Пап, но мне нужно вернуться в город, если ты не против, потому что я хочу сходить на концерт. - Этот твой джаз, что ли? - Да. Этот джаз. - О, хорошо. Где мы будем обедать? Я быстро подумал. - Ну, что же, - сказал я, - мы можем сделать это на "Королеве Марии", или мы можем сойти в одной из деревушек и потом сесть на другое судно. - Наши билеты позволят нам это? - О, конечно. Я все проверил. - Ладно, посмотрим, - сказал он. - О'кей. Это снова навело меня на мысли о Сюз. И несмотря на то, что я люблю старину Папашу, я не мог отделаться от желания, чтобы сейчас со мной был не он, а она. Боже! Как чудесно было бы устроить эту поездку по реке с Crepe Suzette! И почему мне раньше это не приходило в голову? Ух! Меня чуть удар сейчас не хватил! Потому что в иллюминаторе мелькнуло лицо - человеческое лицо. Но потом я понял, в чем дело - ватага пловцов резвилась в реке, и мы с Папашей поднялись по лестнице на верхнюю палубу. Огромное количество пловцов, нырявших с берега, металось туда-сюда по реке и заставляло шкипера материться на них, потому что они подплывали слишком близко к его трансатлантическому. Они кричали и плескались, а те, кто поумнее, поджаривали свои тела на траве, или просто стояли, словно скульптуры и наблюдали. "Удачи тебе! " крикнул я какому-то олимпийцу, переплывавшему реку прямо перед носами кораблей. "Я бы с удовольствием присоединился к ним", сказал я Папаше. Потом мы миновали более спокойный участок пути, с большими домами и газонами, выходящими к реке, он был довольно пустынным, не считая одного-двух рыболовов, сидевших, словно статуи, и лебедей, шипевших на нас, прямо как аллигаторы, когда пароход плывет по Амазонке или Замбези, или еще по чему-либо, скрежещут зубами на исследователей. Когда мы проплывали мимо высоких зарослей тростника, они, казалось, кланялись нам, потому что погружались в воду на несколько футов, а потом опять поднимались, когда мы их миновали. Иногда неожиданно выскакивали холмы (я имею в виду, одни и те же холмы) в каких-то совершенно разных местах, потому что мы проплывали излучину длиной в милю. Были маленькие мосты, под которыми мы еле проплывали, как в этих набивших оскомину фильмах про баронскую Шотландию, возле каждого шлюза были плотины с надписью "Опасно", и стоял огромный шум, как на Ниагаре, или почти такой же. В общем, все это зрелище было настолько же хорошо, как и Кинорама, но гораздо свежее. Один из самых известных шлюзов, проинформировал меня Папаша - и он наверняка был прав, потому что шкипер оставил штурвал умелому мальчишке, которому я, признаюсь, позавидовал, и подошел к нам, чтобы подтвердить это - назывался шлюз Боултера. У него был маленький мостик, как в японских фильмах про убийства, и большой остров из дерева, и, по словам Папаши, во времена Королевы Виктории и Короля Эдварда и всех этих доисторических монархов этот шлюз был супер-модным местом встречи для всяких чуваков щеголей, джентльменов и их пташек. Лично мне он показался чуточку мрачным (хотя, естественно, я никому не сказал) - немного скучным, пустынным и несовременным, как и множество других великих монументов, в которые твои родители гордо тыкают пальцем с верхнего яруса автобуса. И когда позже мы заплыли в район под названием Кливденский галс (только произносится это по-другому, с учеными словами так всегда), являющийся к тому же одним из самых живописных мест нации, я был сильно расстроен, доложу вам. Это было похоже на канал в Регентс Парк, только, само собой, побольше: огромные заросли переплетенных деревьев, похожих на салат из петрушки, выживающих самих себя в реку, постепенно сгнивающих и старых - что, конечно же, напоминает нам саму Англию, я говорю про все эти древние города, но оказалось, что и природа здесь выглядит точно также. Но я начинал немножко нервничать; потому что я знал, что когда мы выберемся из этого милейшего лилейного Кливденского прудика, следующей остановкой будет местечко под названием Кукхэм. Когда я представлял себе всю эту сцену, лежа дома на скрипучем диване, я думал- да, я знаю, это глупо - я представлял себе дом Сюз в виде такой маленькой белой штучки возле реки, а лодка бы медленно проплывала мимо, а она бы вышла из дома в тот самый момент (без Хенли, должен заметить) и увидела меня на палубе, словно Капитана из Передника на Службе Ее Величества, и послала бы пару воздушных поцелуев, и умоляла бы меня сойти на землю, я бы причалил рядом с ее садом и попал бы прямо в ее объятья. Но, естественно, я знал, что так не произойдет, и я отверг раздумья о том, что конкретно я буду делать, как-то: сходить на берег или нет, и как найти место, где живет Сюз, если бы я сошел. Но сразу же за шлюзом Кукхэма (он находится чуть впереди самой деревеньки), пока я все еще медлил с окончательным решением, чувствовал себя каким-то парализованным, и думал, хочу ли я вообще видеть Сюз, мне на помощь пришел Папаша - правда, довольно странным путем. Потому что когда мы продолжили наше плаванье после шлюза, и я уже проклинал себя за то, что ничего не сделал, и корабль как раз собирался нырнуть под металлический мост, Папаша тяжело опустился на мое плечо и отключился. Так что я прислонил его к стенке, побежал к шкиперу и сказал ему о случившемся, он не был очень уж доволен и сказал, что мы можем сойти на следующем шлюзе, к которому приплывем. Но я сказал ему нет, это не годится, Папаша - больной человек, под присмотром Д-ра А. Р. Франклина с Харли-стрит, и я должен быстро доставить его к доктору в Кукхэме, и если он сейчас же не остановит судно, лично понесет ответственность за это. Потом я повернулся к пассажирам и громко заявил, что мой Папаша умирает, а шкиперу на это наплевать - вообще-то, я вел себя немного истерично. Теперь я прекрасно знаю мамаш и папаш, и если есть вещь, которую эти люди ненавидят больше всего, то это любая суета. Какие-то любопытные, докучливые пассажиры, слава Богу, глянули на Папашу и сказали, что я прав - они хотели избавиться от него, понял я вскоре, потому что никто не любит больных, особенно по выходным. Так что шкипер приостановил судно и причалил к насыпи, и наорал на какого-то старикашку, чинившего лодки (так было написано на знаке) прямо рядом с железным мостом, и старикашка подплыл в маленькой лодке, и мы спустили в нее Папашу и отплыли, а увеселительное судно отправилось дальше. К тому времени, как мы погрузились на слип, Папаша, к счастью, пришел в себя; я был этому очень рад, так как чувствовал себя немного виноватым за то, что упаковал его в эту лодчонку - да, в общем, и за свое истеричное выступление. Старикан помог ему дойти до лодочного домика, в тень, наорал на свою жену, чтобы та принесла чашку чая, и позвонил в местное отделение скорой помощи, чей представитель появился довольно быстро, но был не очень доволен тем, что его оторвали от своих мензурок и подкожных инъекций. Да и Папаша тоже не был рад его приезду, потому что он сказал, что вся эта суета из-за пустяка, и нам нужно было оставаться на корабле и какого черта. Так что никто из них не был готов к сотрудничеству. И этот Кукхэмовский доктор сказал, что не видит ничего особенно угрожающего в здоровье Папаши (я уже слышал это раньше! ), и все, что ему нужно - это отдохнуть, а потом залезть в автобус, и прямиком домой, в кровать. Так что старикашка-судостроитель поместил Папашу в шезлонг с навесом, украшенный кисточками, а его жена принесла еще несколько чашек с живительной влагой, а я сказал, что автобус - это слишком медленно, и, пусть это будет стоить бешеных денег, но я отвезу Папашу в Лондон на такси. Старикан сказал, что он мог бы позвонить в местный автопрокат, но я сказал, нет, дайте мне адрес, и я сгоняю и улажу все лично, за это Папаша вздремнет немного и это восстановит его силы, а я получу шанс поглазеть пару секунд на эту миленькую деревушку. Так что я свалил. Этот Кукхэм - самая настоящая деревня, как те, что вы видите на коробках с печеньем: маленькая квадратная церковь, уютные коттеджи, дороги, сделанные из грязи, и сельскохозяйственные чуваки, устало волочащие по ним свои ноги, занимаясь чем-то, чем они и должны заниматься. Я спросил у одного-двух про адрес, который мне дали, они вели себя очень расслабленно и дружелюбно, и говорили вовсе не так, как крестьяне говорят в телепередачах, и после того, как я последовал их советам и миновал несколько поворотов... бац! я увидел дом Сюз! Да. То есть это был то же дом, что я себе и представлял, почти тот же... в любом случае, больше я ни у кого дорогу не спрашивал, а просто вошел через палисадник, и на газоне рядом с рекой я увидел слушающую радио сидя на траве Сюз. И больше никого. - Здорово, Crepe Suzette, - сказал я. Она поглядела вверх, но не поднялась, смотрела на меня минуту, а потом сказала "Хай". Я подошел чуть ближе. - Ты в порядке? - спросил я. - Да, - сказала Сюзетт. - А Хенли? - О, да. - Могу я сказать ему "здорово"? Сюз поднялась на колени, а ее руки упали между ними. - Он там, наверху, - сказала она. - В Лондоне? - Ага. Я тоже опустился на колени. - Значит, я разминулся с ним. - Да, - сказала Сюзетт. И тут - ну, как будто нас столкнули друг с другом две огромные руки. Мы превратились в комок, я прижимался к Сюз, она прижималась ко мне, и она начала рыдать - ну, вы знаете, такие рыдания, на самом деле больше похожие на рычание, ужас, одним словом. Это продолжалось некоторое время, а потом я подумал черт! Здесь же везде окна, хоть это и деревня, поэтому я продолжал говорить "Сюз, Сюз", хлопал ее по спине, целовал ее лицо, когда удавалось и повторял "Сюз, успокойся, детка, расслабься, девочка, пожалуйста, перестань". Это тоже продолжалось какое-то время, она взяла себя в руки, с лицом, красным, как помидор, села на траву и посмотрела на меня так, будто я неожиданно собирался исчезнуть (чего я точно не собирался делать), и я сказал ей, потому что не мог больше сдерживаться - вы должны понимать, через что я сам прошел, и что я люблю эту девочку Сюзи всем своим сердцем - я сказал: - Так значит, ничего не вышло. Она просто сказала "Да", а потом повторяла "Да, да, да". Поймите, что все это время я думал еще и о Папашином здоровье и очень хотел доставить его домой в сохранности, хотя я Бог знает как хотел остаться здесь, поэтому я немного оживился и деловым тоном, хоть это и могло показаться ей верхом бесчувственности, сказал: - Что ж, дорогуша, почему бы тебе не сбежать? - Я не могу, милый мой. - Он не сможет остановить тебя, Сюз! - Не в этом деле, я просто не могу! Никто никогда ничего не объясняет! Ничего не объясняет! - Сюзи, почему? - закричал я. Здесь началась новая порция этих отвратительных рыданий, которые, честно говоря, были просто ужасающими. - Прекрати это, Сюзетт! - кричал я, хлопая девчонку по спине, довольно сильно. Потому что, на самом деле я не мог этого выносить. - Потому что все испорчено! - проревела она, все это вперемешку с волосами и кусками одежды, и я еле понял, о чем она. - Я испортила то, чем мы были - этого больше нет! - Чушь! - воскликнул я с негодованием. Она обхватила меня так, словно мы занимались вольной борьбой. - Это бардак, - повторяла она. - Это просто бардак. Я понял, что настало время для решительных действий. Я отстранил ее от себя немного, чтобы я мог ее видеть (до этого я видел в основном спину), и я сказал, что у меня там, в машине, Папаша,