еялся, никогда больше не случится, он лично проследит, чтобы первым делом конфисковали мой Роллейфлекс. Вы должны уже были догадаться, что я задумал: каким-нибудь путем заставить Д-ра Ф. Осмотреть моего Папашу, но чтобы Папаша не знал, зачем именно. Все это время, естественно, мы были в концертном зале, но во второй половине Передника На Службе Ее Величества великолепное волшебство первой половины каким-то образом исчезло.... Я осмелюсь сказать, что старики Г. и С. немного спешили, или почувствовали, что все это становится обузой - в любом случае, интриги в мюзикле не прибавилось, она вся куда-то испарилась. Мы оба, конечно, знали, что будет небольшая анти-кульминация, но все равно были разочарованы и вышли на вечерний воздух, чувствуя себя немного потерявшимися и расстроенными. - Ну, вот, - сказал я. - Может, промочишь со мной горло? - предложил Папаша. - Извини меня, Пап, нет, у меня дел полно... - О. Проводишь тогда меня до автобуса? - Конечно. Я взял его за руку, и он сказал: - Как твоя работа? Я заметил, ты не очень часто пользуешься своей темной комнатой... Подозреваю, что даже Папаша начал догадываться, что темная комната в Роутон Хаус моей Ма была лишь предлогом, чтобы видеться с ним... ну, и с ней, в некотором роде... потому что в моем доме в Неаполе были дюжины мест, где я мог проявлять снимки. А что касается темных комнат с электрическими кабелями или измерителями, то есть огромное количество комнат, достаточно темных, чтобы работать в них часами. - Эта поездка! - сказал я Папаше, чтобы отвлечь его от мыслей. - Эта поездка на корабле по реке. Не забывай, ты обещал ее на мой день рождения в этом году - прямо до... как называется это место, ты говорил? - Рединг. - Ну вот! В таком случае, все заметано? Ты закажешь билеты? Папаша сказал, да, конечно, и я посадил его на какой-то автобус, махал ему, пока он не скрылся из виду, а потом, ступая обратно на тротуар, чуть не был сбит "Лагондой". - Аккуратнее, тинэйджер, - прокричал водитель и остановился на красный цвет. Я так устал от этих типов, ведущих себя, как герцогини, когда чаще всего машина даже не принадлежит им, а взята напрокат в рассрочку, или позаимствована у фирмы без разрешения начальства, и все, что они из себя представляют - это животные, передвигающиеся слишком быстро, а их задницы подвешены на шесть инчей выше асфальта. Я повернулся и хотел было устроить перепалку с этим Стерлингом Моссом, и увидел, что это был монарх рекламы, "Вендис Партнерс". - О, здорово, пассат, - сказал я ему, - откуда тебя принесло? - Пойдем, выпьем? - спросил у меня парень из "Партнерс", бесшумно открывая свою дверь. Я положил на нее свою руку. - Ты не извинился, - сказал я - за попытку лишить меня жизни. - Запрыгивай. Мы просим прощения, - сказал чувак, сидевший рядом с ним. Я быстро подумал, о, ладно, моя Веспа позаботится о себе сама, а этот В. Партнерс, быть может, пригодится мне для моей выставки, так что я влез на заднее сиденье, откуда открывался великолепный вид на негнущиеся белые воротнички, шеи, вымытые в Турецких банях, и совершенно немодные прически, сделанные на Джермин стрит. Вендис повернул ко мне голову и сказал: - Это - Эмберли Дроув. - Не поворачивай так, Вендис! - воскликнул я. - Как поживаете, М-р Дроув? - Ты нервничаешь? - сказал чувак из Партнерс. - Всегда, когда не я за рулем. - Тогда ты, должно быть, очень часто нервничаешь, - сказал мой коллега-пассажир громким "дружелюбным" голосом, угостив меня собачьей ухмылкой. - Лондонские трассы, - продолжил он, - превращаются в настоящее безумие. - Когда-нибудь они просто будут захвачены, - сказал я ему. - Они просто будут забиты, и вам придется идти пешком. - Я вижу, ты оптимист, - сказал он. - Еще какой, - ответил я. Вы понимаете, что наладить контакты с этим Эмберли Дроувом у меня не получилось. Сразу было видно, что судьба отметила его как одного из тех английских типов, которых вы обходите кругом радиусом в пять миль, не потому, что они опасны, нет, а потому что эти квадратные регбисты такие мальчишеские. В их тупых головах и чувствительных кулаках кроется тоска по счастливым прошедшим денькам, когда они били по голове младших в школе, и стремление к будущему, когда они надеются бить по головам кого-нибудь в колониях, если, конечно, те будут достаточно маленькими и беззащитными, чтобы не дать сдачи. - Эмберли, - сказал мне М-р П., - очень волнуют насущные вопросы. Он - автор передовиц. - Неужели? - сказал я. - Я всегда хотел знать, как они выглядят. Вас не волнует, что никто не читает вашу чушь? - О, читают. - Кто? - Члены парламента... зарубежная пресса... люди в Сити... - Да, но я имею в виду кого-нибудь настоящего? Вендис рассмеялся. - Знаешь, Эмберли, - сказал он, - кажется, этот юный парень кое-что соображает. Эмберли выдал смешок, вызывавший мурашки. - Передовицы направлены на более интеллигентные слои общества, - какими бы малочисленными они ни были. - Вы хотите сказать, что я болван? - Я хочу сказать, что ты ведешь себя, как болван. Мы остановились возле одного из зданий на Пэлл Мэлл, похожее на заброшенную ночлежку Армии Спасения, и Эмберли Дроув вылез, долго говорил о чем-то с Вендисом через окно, потом сказал мне "Молодой человек, я содрогаюсь при мысли, что будущее нашей страны находится в ваших руках", и не дожидаясь ответа (а его бы и не последовало), поднялся по лестнице, одним шагом перемахивая три ступеньки, и исчез в своем центре. Я перелез на переднее место рядом с Вендисом. - Он слишком молод, чтобы так себя вести, - сказал я. - Ему надо подождать, пока он не станет более пожилым. Вендис улыбнулся и сказал мне: - Я думал, он тебе понравится. Я хотел было поднять тему фотографии, но дело в том, что мне показалось, что В. Партнерс был слишком парализовывающим. Он был так спокоен, вежлив и саркастичен, что складывалось впечатление, что он просто ни во что не верил - вообще ни во что - так что все, что я нашел сказать, через какое-то время, было: - Скажи мне, М-р Партнерс, для чего нужна реклама? Вернее, для чего она нужна? - Это, - сказал он тут же, - вопрос, на который мы должны отвечать без промедления. Теперь мы остановились возле классифицированного здания в районе Мэйфер, и он сказал мне: - Я должен забрать кое-какие бумаги. Хочешь заглянуть? Я могу описать атмосферу этого притона, сказав вам, что он был похож на очень дорогой склеп. Конечно же, все сотрудники уже ушли, и свет везде был тусклым, что делало все это немного потусторонним. Это действительно было похоже на склеп или надгробие, на нечто большое, сделанное людьми, чтобы доказать что-то, во что они не верят, но очень хотят. Офис Вендиса находился на втором этаже, исполненный в белых, золотых и розовато-лиловых тонах. Бумаги лежали на столе в цветных папках, и я спросил, что в них содержится. - Это для Рождества, - сказал он мне. - Я не врубаюсь. Он взял одну папку. - Здесь описан продукт, - сказал он, - который, как мы надеемся, заполнитприлавки под Рождество. - Но сейчас июль. - Мы должны планировать все загодя, не так ли? Сознаюсь, я содрогнулся. Не от его идеи вложения денег в Рождество, потому что этим занимаются все, а от самой идеи праздников, возвращающихся снова и снова, словно ежегодный кошмар. Счастливое Рождество всегда вселяет в меня ужас, ибо ты не можешь зайти к друзьям, так как все крепко заперлись в своих собственных крепостях. Это можно учуять уже, когда листья покрываются золотом, потом начинают приходить эти поганые открытки, и все собирают их, словно трофеи, чтобы показать, как много у них приятелей, и весь этот ужас достигает апогея в тот самый момент, около трех часов пополудни в этот священный день, когда Королева выступает перед покорной нацией. Это дни мира на земле и доброй воли среди людей, никто во всем Королевстве не думает о тех снаружи, кроме кошек за дверью, каждый спокойно смотрит сны о самом себе и тянется за Алка-Зельтцером. В течение двух или трех дней, и это правда, англичане пользуются теми улицами, где больше ни разу не посмеют появиться до конца этого долгого года, потому что по улицам мы должны мчаться в спешке, а не стоять на них. Студенты распевают ужасные рождественские гимны для крестьян на железнодорожных станциях и в вагонах, чтобы показать, что этот праздник - милосердный, и разрешен всем, а не только богеме. И когда все это заканчивается, люди ведут себя так, будто всю нацию постигло смертельное горе, - то есть они ошеломлены, мигают так, как если бы были все это время погребены, и медленно возвращаются к жизни. - Ты выглядишь задумчивым, - сказал этот чувак Партнерс. - Конечно! Сама мысль о планировании всего этого в середине июля! Мне действительно жаль вас. - Спасибо, - сказал он мне. Потом я быстро взял себя в руки и, удобно усевшись на треснувшую софу, обтянутую белой кожей, - дабы он не смог меня вышвырнуть до того, как я закончу, - я рассказал ему о планах своей выставки и спросил, чем он может помочь. Он не рассмеялся, что уже говорило о многом, и сказал: - Я не видел ни одной твоей фотографии. - У Дидо есть некоторые... - Ах, те. Да. Но есть ли у тебя что-либо более подходящее для экспонирования? Я вытащил папку из своего внутреннего кармана, ее я ношу с собой как раз для таких случаев, и дал ему. Он внимательно просмотрел их против света и сказал: - Они не коммерческие. - Конечно, нет! - воскликнул я. - В этом весь смысл, - Их нужно показать кое-кому, - продолжил он. - Но они хорошие. Он положил их на стол, посмотрел на меня с "милой" улыбкой (я мог бы ему вмазать), и сказал: - Я очень занятой человек. Почему я должен делать что-то для тебя? Я поднялся. - Единственная возможная причина, - сказал я, глядя ему в глаза настолько хладнокровно, насколько я мог, - это твое собственное желание. - Очень хорошо, - сказал он. - Я займусь этим. Я пожал его руку. - Ты - милый кот, - сказал я ему. - Вот здесь, боюсь, - сказал он мне, - ты очень сильно ошибаешься. Выпьем чего-нибудь? Он медленно подошел к зеркальному шкафу. - Мне тоник, - сказал я, - и на этом спасибо. Я отклонил предложение В. Партнерс поужинать, потому что всегда считал, что если кто-нибудь сделал вам неожиданную услугу (неожиданную как для вас, так и для самого него), лучше всего держаться некоторое время подальше от него, чтобы обещание въелось в разум, иначе через какое-то время он может моментально отказаться. Так что я попрощался с ним и отправился в пустынные углы Мэйфер, потому что я хотел зайти в джаз-клуб, по известным причинам. Естественно, вы поняли, что "Подозрительный", о котором шла речь раньше, вовсе не джаз-клуб. Это обычный кабак, где обитают некоторые представители джаз-общества, а джаз-клуб - это гораздо большее место, где собираются все любители потанцевать и послушать, и не пьют ничего, кроме безалкогольных напитков и кофе. Тот, куда я стремился, назывался "Клуб Дикки Ходфоддера", и он состоял из огромного подвала, бетонных ступеней, ведущих в него, швейцара, ничего не делающего, продавца билетов, гм, продающего билеты, бара с вышеупомянутыми напитками, нескольких сотен поклонников обоих полов, и, конечно же, оркестра Дикки Ходфоддера собственной персоной под управлением Ричарда Х. собственной персоной. Они довольно весело играют нечто не совсем попсовое, а иногда их сменяет группа Кусберто Уоткинс и Гаитянские Обеа, о них лучше вообще не говорить (и не слушать). Цель моего похода была не совсем эстетической, так как я подумал, что могу встретиться здесь с типом по имени Рон Тодд. Этот Рон Тодд - Марксист; и он очень близко связан с движением блюза и баллад, пытающимся доказать, что вся фолк-музыка - искусство протеста, что кажется довольно приемлемым, а также - хотя, может, это хочет доказать только Рон Тодд - что это искусство каким-то образом зависит от достижений СССР, т. е. тюремные песни Миссисипи созданы для того, чтобы воспевать спутники. У Рона есть могучие контакты на стройках, и я хотел спросить у него, можно ли как-нибудь устроить, чтобы экс-Деб., Хоплайт, я собственной персоной и моя камера водрузились на один из этих огроменных кранов на южном берегу и сделали пару снимков? Почему я подумал, что могу найти его здесь? Потому что я знаю, что ему нравится певец из ансамбля Кумберто Уоткинса, так как у него в репертуаре есть песни на одном из французских диалектов про движение сопротивления Наполеону, кажется, так, и Рон хотел бы, чтобы он исполнил их на фестивале блюза и баллад, устроенном самим Роном на ледовом катке в Денмарк Хилл. Но, между прочим, когда я спустился под землю, первым человеком, окликнувшим меня, оказался не Рон, а та, кого я вовсе не ожидал встретить здесь, а именно Большая Джилл. На ней были ее вельветовые джинсы и шерстяная кепка с длинным свисающим помпоном, она сидела за столом, заставленным пустыми бутылками из-под Пепси, и выглядела жалко. Но когда она позвала меня, ее голос звучал громко, чисто и полностью перекрыл команду Ходфоддера. - Одна, Джилл? - сказал я. - Все юные звездочки слишком заняты, чтобы составить компанию? - Садись, жеребец, - сказала она, - и насладись зрелищем. - Где? - спросил я, сомневаясь, что она подразумевала кого-либо из персонала команды Ходфоддера, хотя смотрела она в их направлении. - Сейчас, один момент, - сказала она. Так что я тоже уставился на сцену, поверх голов сотен парней, заполнивших маленькое пространство перед сценой для танцев, или стоявших вокруг, одетые в свои лучшие прикиды, парни отбивают ритм ногой, девчонки выглядят неугомонными, глаза их блуждают, потому что, говорите что хотите, но они ходят в клубы не для того, что бы слушать. После какой-то чепухи на ударных Р. Ходфоддер схватил микрофон и сказал, что его вокалистка, Афина Данкэннон, сейчас присоединится к ним. Большая Джилл поднялась на четыре инча со своего стула и схватила бутылку Пепси. Мисс А. Данкэннон была в порядке, и деткам она без сомнения нравилась, но я должен сказать, что считаю ошибкой попытки юных белых англичанок имитировать один в один Леди Дэй, ибо лучшая возможная имитация будет за два миллиона миль от того, что делает с вами Билли Х., а именно: полностью перетряхивает вас, и вы не можете слушать других певиц, любых других, час или больше. Но я мог оценить ситуацию с точки зрения Большой Джилл, потому что эта Афина Д. Была чрезвычайно гибким созданием, на ней было платье, обтягивавшее ее больше, чем кожа под ним, и она смотрела на слушателей этакой манерой имитации женщины, становящейся все более популярной среди американских певиц, судя по позам на обложках грампластинок. - Ох! - сказала Большая Джилл. - Где ты прятался все это время? - прогремел чей-то голос. Это был Рон Тодд, он подошел и встал возле стола, покрытый перхотью и с недовольным взглядом, как и подобает поклонникам баллад и блюзов. Вдобавок ко всему он был одним из тех, кто считают, что если они тебя не видели некоторое время, то ты наверняка уезжал из города или умер, потому что они видят всех. - Да, давно не виделись, - сказал я ему, - иди сюда, мне нужно поговорить с тобой. Но когда я увел его в довольно свободный уголок и завел разговор про огромный кран, я увидел, что он не слушает, а смотрит поверх невинных и радостных лиц фэнов Ходфоддера на чувака, впускавшегося по лестнице. На этом типе было великолепное шмотье: розово-лиловый смокинг на двух пуговицах, кружевная рубашка, бальные туфли с бантами и безымянная дама, уцепившаяся за его локоть. - Это же Сет Самаритянин! - воскликнул Рон. Это было более-менее похоже на то, как сам К. Маркс сказал бы про главу компании "Шелл Ойл" (если тогда была такая), потому что С. Самаритянин - негодяй номер один в списке Рона и не только Рона. Причиной служило то, что он первый понял несколько лет назад, что джаз-музыка, существовавшая для деток и для кайфа, может принести большие деньги, и пооткрывал клубы, подписал контракты с командами, привлек таланты издалека, и превратил все это в норковые шубы, "Ягуары" и маленький уютный домик в Теддингтоне. Я попытался вернуть Рона к теме крана на южном берегу, но это было очень сложно. - Как бы я хотел его вырубить! - воскликнул Рон, взмахивая своим футляром, потому что, как все музыканты этим летом, он носил с собой эту штуку без ручки, но закрытую на замок. - Полегче, Рональд. Выруби его в песне. Он уставился на меня. - А это хорошая идея, знаешь, - сказал он. - Что рифмуется с "куски серебра"? Я напряг мозги, но сознаюсь, что не смог ему помочь. - Это место и так достаточно поганое, - сказал Рон, помахивая своим портфелем посреди музыкального истэблишмента, - но только представь себе, во что оно превращается, когда сюда входит Сет Самаритянин. - Ты прав, - ответил я. Рон осмотрел меня из-под своих Гилберт Хардинговских очков. - Ты так говоришь, - воскликнул он, - но серьезно ли ты так считаешь? - Ну да, конечно. Я считаю, что ты прав. - Я прав? - Ну да, ты. Я хочу сказать, что существует первоначальная музыка, не так ли, и временная музыка, вскормленная на ней, но приходящая и уходящая. - Так и есть! - В Англии большинство из того, что ты слышишь, временно. Не очень много первоначального. - Вот видишь! - И это относится как к вам, пуританам баллад и блюзов, так и к джазовым котам. Это не прошло. - Наше искусство настоящее, - сказал Рон Тодд. - Оно было таким, - сказал я ему, - но вы недостаточно сочиняете своих собственных песен. Песни про время, я имею в виду, про нас и про данный момент. Большинство ваших вещей - про древнюю Англию, или про современную Америку, или странные песни меньшинства из убогого захолустья. Но где же наша сказочка? Вы не особенно стараетесь - не больше, чем Дикки Ходфоддер. - Что за сравнение! - воскликнул Рон с отвращением. Но я понял, что нарушаю одно из своих золотых правил - не спорить с марксистами, потому что они знают. И они не только знают, они не в ответе - что является полной противоположностью тому, что они о себе думают. Я хочу сказать, что это то, чем они являются, если я правильно понял. Вы в истории, да, потому что вы расцветаете там и сям, но вы также вне ее, потому что вы живете в марксистском будущем. Так что когда вы смотрите вокруг и видите сотни ужасов, не только в музыке, вы не в ответе за них, потому что вы уже вне их, в царстве К. Маркса. Но что касается меня, я должен сказать, что чувствую ответственность за весь тот ужас, что я вижу вокруг себя, особенно за тот, что в Англии, а также я в ответе за те некоторые милые вещи, что мне нравятся. Но пока я размышлял над этим, мои глаза, блуждавшие по помещению, наткнулись на члена комиссии, я говорил о нем. Он, не заинтересованный выступлением команды, читал вечернюю газету, и я не виню его за это, просто мне попался на глаза заголовок. Я сказал "Извините", взял у него эту газету, увидел фотографию Хенли и Сюз, и выбежал по ступенькам на улицу. Честно говоря, я не знаю, что случилось дальше, потому что следующее мое четкое воспоминание было таким - я гнал по магистрали на своей Веспе, на протяжении миль и миль, неизвестно куда, пока не кончился бензин, и она не остановилась, и я не оказался черт знает где. Так что я слез со своей машины, на которую мне было теперь наплевать, сел на краю дороги и смотрел на мелькающие мимо огни автомобилей. Я думал о несчастном случае -- правда, думал, - но недолго, потому что я не хотел быть стертым с лица земли каким-нибудь пропитанным джином водителем, возвращавшимся к себе на окраину в свою кровать. Я думал о том, чтобы уехать из страны, или притащить какую-нибудь девку в отдел регистрации браков и жениться самому, - честно говоря, я думал о чем угодно, кроме Сюз, потому что это было бы слишком болезненно в данный момент, хотя я бился в агонии лишь бы не думать о ней. А не думать о ней было практически невозможно: потому что даже когда я не думал о ней, я чувствовал из-за этого боль - настоящие муки. И в этот момент оказалось, что край, где я сидел, был вовсе не краем, а кучей металла, и вся эта чертова штука развалилась, и я скатился, упав на свою Веспу и перевернув ее. Остановилась машина, за десять футов от меня, и голос внутри нее спросил: - Ты в порядке? - Нет! - проорал я в ответ. - Тебе больно? - Да! - крикнул я. Раздался хлопок двери, звук шагов, но я ничего не видел, и чувак, чьи ноги подошли ко мне, спросил: - Ты пил? - Я никогда не пью. - О. Кот подошел ближе. - Тогда в чем дело? На это я ответил истерическим криком, и завизжал, хохоча, словно маньяк. - Ты пил, - с неодобрением сказал кот. - Ну, вы тоже пили. - Честно говоря, ты прав, я пил. Чувак поднял мою Веспу, потряс ее и сказал: - У тебя кончилось горючее, вот в чем твоя проблема. В этой игрушке нет горючего. - У меня кончилось горючее, это точно. - Ну, тогда все просто. Я отолью тебе немного. - Правда? - спросил я, наконец-то проявив интерес. - Я же сказал, что так и сделаю. Он прислонил мою Веспу к капоту машины, покопался в бумажнике, выловил трубку и дал ее мне. - Будет лучше, если это сделаешь ты, - сказал чувак. - Я достаточно проглотил крепких жидкостей за этот вечер. Так что я набрал несколько раз полный рот этой жидкости и выплюнул, и эта чертова штука на самом деле заработала, как и было сказано, и мы слушали, как горючее журчит внутри Веспы. - Только что я кое-что понял, - сказал кот. - Неужели? - У меня у самого остался где-то галлон. Мы же не хотим высасывать все это обратно, не так ли? - Нет, - сказал я, быстро заламывая трубку, чтобы жидкость перестала литься. - Кажется, этого тебе хватит, чтобы вернуться назад к цивилизации. - Спасибо. Где цивилизация? - спросил я. - Ты не знаешь, где ты находишься? - Ни малейшего представления. Кот издал звук "тц-тц" - Тебе действительно пора завязывать, - сказал он. - Просто развернись, проедешь полмили и попадешь на главную дорогу в Лондон. Я полагаю, тебе нужен Лондон? Я отдал трубку. - Мне нужен весь чертов город, - сказал я, - и все, что там имеется. - Добро пожаловать, - сказал этот благодетель. - Я сам из Эйлсбери. Мы пожали друг другу руки, похлопали друг друга по спине, и я проводил его взглядом, потом сел на свою Веспу и развернулся. Очень скоро я достиг бензоколонки, нормально заправился, выпил чашечку в ночном кафе для водителей и продолжил свое путешествие в столицу, словно Р. Виттингтон. И я говорил себе, пока мчался "ну, что же - прощай, счастливая юность: с этой минуты я буду крепким, крепким орешком, и если она думает, что может меня ранить, она здорово ошибается, черт побери. А что касается выставки, я все равно продолжу заниматься ей, сделаю немного бабок и поймаю ее, когда она упадет, а она упадет, это несомненно - и тогда мы посмотрим". Скоро я прибыл в знакомые кварталы, и оказалось, что я еду в Пимлико, потому что - придется это признать - я хотел, чтобы случилось чудо, и моя противная старая Мама усвоила, что случилось с ее вторым ребенком и, может, предложила или сделала что-нибудь, или просто сказала что-либо обо всем этом. Я достиг района и медленно поехал по улице и, естественно, в ее подвале горел свет, так что я припарковался, аккуратно спустился вниз и глянул в окно, где, как и ожидалось, она распивала что-то с постояльцем. Папаша, возможно, и был прав насчет киприотов, но мне показалось, что это все тот же мальтийский здоровяк. И честно говоря, хоть я и хотел побеседовать с Мамашей - я хочу сказать, что даже чувствовал себя обязанным дать ей такую возможность - я не мог представить себе, как я открою эту тему, когда поблизости мальтиец, хоть я и был уверен, что она освободилась бы от него. Поэтому я поднялся по ступенькам и направился домой, посмотреть, быть может, Большая Джилл уже вернулась. Большой Джилл не было - по крайней мере, свет не горел - но там оказался кое-кто другой: отгадайте, кто! Это был Эдвард-Тед, и никто другой, с пакетом в руках, он выходил из парадной двери (она всегда открыта, я уже говорил) как раз в тот момент, когда я вошел. Он сначала попятился, пока не увидел, что это я, потом сказал "Мне нужно поговорить с тобой", так что пришлось пригласить клоуна к себе, чтобы поболтать. Я включил мягкое освещение, предмет моей гордости (потому что мне сделал его за десять фунтов один знакомый парень из театра, светотехник с Лэйн), и налил бравому гаду Эду стакан светлого пива с лаймом, его я храню для таких посетителей, еле слышно включил Ч. Паркера и посмотрел на него. Он был в своей летней униформе, то бишь: пижамные джинсы, тигровая майка и синий пиджак на молнии (воротничок, естественно, поднят - должно быть, он пользовался китовым усом), стрижка, сделанная газонокосилкой и хмурый взгляд. Но что-то в Теде Эде настораживало: он не был таким побитым, как обычно, его рычание было более естественным, и плечи расправлены, в них было немного больше силы. - Возня, - сказал Тед, - с этими дисками. - Какими дисками? - Вот, тут. Он показал на пакет. Грязь, наверное, уже въелась в его ногти. - Зачем они тебе? - Хочу их толкнуть. - Давай посмотрим. К моему удивлению, это была очень крутая коллекция. - Я не знал, что у тебя такой вкус, - сказал я Эдварду. - Вообще-то, я не знал, что у тебя вообще есть вкус. - Э? - сказал он. - Они побиты, наверное. Хитрая ухмылка расколола лицо чудовища. - Ни фига, - сказал он. - И что просишь за них? - Называй сумму. - Я сказал "Что ты просишь". - Десятку. - Цена слишком высока. Я дам тебе четыре. - Эээррр! - Оставь их себе, сынок. - Десятку, я сказал. Я покачал головой. - Ну, с ними же одна возня, - напомнил я ему. - Что еще? Теперь Эд выглядел очень уверенным в себе и сказал: - Дятел послал меня. - Послал, говоришь? Кто такой Дятел? - Ты не знаешь? - Поэтому и спрашиваю. Эдвард выглядел очень высокомерно. - Если ты живешь здесь, - сказал он, - и не знаешь Дятла, ты не знаешь ничего. - Ага. Кто он? - Он - главарь моей банды. - Мне казалось, ты завязал с бандами. А они - с тобой. Как ты заработал прощение? - Я не работаю. - Как ты присоединился к банде? - Они попросили меня. - На коленях, наверное? Интересно, с чего это? Эд ухмыльнулся, потом вытащил из кармана маленькую бритву, такими мясник делает котлеты, стер кусочки грязи с лезвия, поводил им по рукаву, и сказал: - Я сделал дельце. - Ты и царапину сейчас сделаешь, кстати. - Не я. Они меня прикрыли. Я встал, подошел к нему, протянул руку и взглянул на Эда. Он хлопнул бритву, довольно сильно, на мою ладонь. Когда он увидел, что я забираю бритву себе, он попытался отнять ее. - Я просто кладу ее сюда, - сказал я, положив бритву на пол. - Не люблю разговаривать во время еды. Эд смотрел то на меня, то на оружие. - Ну, вот, - сказал он. - Дятел хочет видеть тебя. - Передай ему, пусть приходит. - Дятлу не передают. - Ну, ты-то уж точно. Послушай, Эд-Тед. Если кто-нибудь хочет меня видеть, пожалуйста. Но вызвать меня куда-нибудь может только суд. Эдвард встал, поднял свою бритву, поиграл ей, положил обратно в свой лоснящийся от жира пиджак и сказал мне: - Ладно. О'кей. Я скажу ему. А эти штуки? - Я дам тебе четыре. - Я сказал - десять. - А я сказал - четыре. Вообще, я уже начал побаиваться этого визита, а также, скажу вам, был напуган. Ибо можно быть отважнее льва, чем я даже притворяться не собираюсь, но если четырнадцать таких вот гиен нападут на тебя ночью, на пустынной улице (как они всегда и делают), поверьте мне, сделать абсолютно ничего нельзя, остается только заказать койку в больнице. Так что лучше не попадаться им на пути, что очень легко, если только ты не спровоцируешь их (или они не пристанут к тебе), потому что если что-то произойдет, я могу сказать вам, руководствуясь опытом - я имею в виду, я видел это - никто не поможет вам, даже закон, если, конечно, полицейских вообще будет видно на горизонте, а этого в таких районах не бывает. - Я дам тебе пять, - сказал я, и это было моей большой ошибкой. - Десять. - Тогда забудь об этом. - Я не забуду..., - сказал Эд. - Ты еще услышишь обо мне, и о парнях, и о Дятле... И тот парень, которого хотят выгнать отсюда, тоже услышит о них... - Кто хочет выгнать, и кого? - Дятел хочет выгнать отсюда Клевого. - Почему? - Ему не обязательно говорить, почему. Он просто хочет, чтобы тот уехал отсюда и вообще из этого квартала. И ты должен сказать Клевому и проследить, как он смотается. Я уставился на этого английского продукта. - Эд, - сказал я, - ты можешь пойти и помочиться себе на ногу. Как ни странно, но он улыбнулся, если это можно было назвать улыбкой. - Ладно, - сказал он, - я возьму пятерку. И я сделал свою вторую большую ошибку, а именно - подошел к ящику, где я держу некоторые ценные вещи, открыл его и достал немного денег, а Эд моментально запустил туда свои руки, и когда я ухватился за них, он дернулся назад и ударил меня по шее, дважды, очень быстро. Я терпеть не могу драки. Нет, я не трус, - честно говоря, не думаю, что я трус, - но я терпеть не могу эту глупую возню, когда, не говоря уже о возможности пораниться, ты можешь нанести ущерб кому-нибудь, на кого тебе совершенно насрать, и очутиться в кутузке за нанесение побоев. Так что по возможности я избегаю драк. Но раз уж я ввязался, с другой стороны, я предпочитаю грязную борьбу - я не Джентльмен Джим, - потому что в драке я вижу лишь один выход, раз уж нет других вариантов: победить как можно быстрее и сменить тему. Так что первое, что я сделал, превозмогая боль, пока Эд все еще тыкал меня в шею, - это схватил его за пиджак обеими руками, чтобы он не достал свою бритву, а дальше я поднялся, в то время, как он все еще бил меня по лицу и прыгнул ему на ногу всеми своими девятью стоунами, и пнул его так сильно, как мог, по голени, в то время, как я почувствовал треск зубов и кровь заливала мне глаза. Он согнулся, ему пришлось это сделать, и я отпустил его пиджак, схватил бутылку с лаймовым соком и разбил ее о череп Эдварда, его ноги подкосились, и он упал на пол, затем я пнул его в живот, просто для полной уверенности. - Ты жалкий вероломный ублюдок! - провозгласил я. Эд лежал и стонал. Я вытащил его бритву, подошел к окну и запустил ее в Неапольскую ночь, потом сделал погромче Ч. Паркера, чтобы соседи не слышали того, чего им не положено слышать, вытер полотенцем кровь, и открылась дверь, и это был М-р Клевый. - Привет, - сказал Клевый. - Я слышал какой-то шум. Я указал на Эда-Теда. - Вот и все, - сказал я. Клевый подошел и посмотрел на него. - Ах, этот, - сказал он. - Извини, что прибыл поздно. - Лучше поздно, чем никогда, - сказал я. - Ты можешь помочь мне избавиться от тела. Клевый оглядел меня. - Тебе лучше пойти в ванную, - сказал он. - Я спроважу твоего гостя. И он ухватился за воротник пиджака Эдварда своими длинными, очень солидными руками, и поволок его по полу за дверь, и я слышал звук, будто грузчики переносят по твоей просьбе большое пианино. В ванной я привел себя в порядок, оказалось, что все было нормально, правда, чувствовал я себя ужасно, и вернулся назад к себе в комнату, вытащил первую попавшуюся пластинку из пакета Эда, поставил ее и это оказались MJQ, исполнявшие Конкорд, очень мило и уютно. Появился Клевый, кивнул на музыку со словами "Мило", спросил, может ли он вымыть руки, и я пошел вместе с ним в ванную. - Где ты уложил Эда? - спросил я. - На улице. По соседству. Посреди мусорных ящиков. - Надеюсь, что он не мертв, или не при смерти. - Я так не думаю, - сказал Клевый, вытирая свои длинные руки. - Он умрет как-нибудь в другой день, - и улыбнулся не очень приятно. Когда мы вернулись в комнату, я рассказал ему, что поведал мне Эд во время своего дружелюбного визита. - Уилф, мой брат, сказал мне то же самое. - Он тоже с ними? - Он хотел бы, но они не берут его из-за меня. - А этот Дятел, - спросил я Клевого. - Ты его знаешь? - Я знаю, как он выглядит... - Крутой чувак, не так ли? - Ну, говорят, что есть четыре сотни тинэйджеров, подчиняющихся ему. - Четыре сотни? Не дури меня, Клевый. - Верь мне. Около четырех сотен. - Тинэйджеров? - Ну, Теды, полу-Теды... ты знаешь... местные хулиганы... Хотел бы я, чтобы вы слышали, какое презрение вложил Клевый в последнее слово! - Ну, и что ты думаешь обо всем этом? - спросил я его. Клевый закурил. - Что-то происходит, - сказал он. - Ты хочешь сказать, в данный момент? - Что-то готовится.... Извини, но ты не заметил бы этого, сынок, так как ты не цветной... - Ну, скажи мне, что? Потому что, черт возьми, я не верил во все это. - Например, нас начали переезжать машинами. И мотоциклами. - Случайные происшествия. Пьяницы. Ты уверен? - Это случается так часто. Это все намеренно. Нужно быстро переходить улицу, если видишь, что кто-то приближается. - Что еще, Клевый? - Ну, вот еще что. Тебя останавливают и стреляют сигарету. Если ты даешь им, они берут всю пачку и ухмыляются. Если отказываешь, они бьют тебя и убегают... - "Они". Сколько "их"? - Небольшие группы. - С тобой это случалось? - Да. Вот еще что. Несколько дней назад, в метро, меня остановили и спросили "С какой стороны тебе сбрить волосы? " - А что ты ответил? - Ничего. - Ты был один? - Нас было двое. Их - восемь или девять. - Что было дальше? - Они сказали "Мы вас ненавидим". - Ты ответил? - Нет. Потом они сказали "Убирайтесь к себе в страну", - Но это и есть твоя страна, Клевый. - Ты так думаешь? - Клянусь Богом, так оно и есть! Я могу сказать тебе, мужик, это и есть твоя страна. - Я сказал им тоже самое. - Значит, ты все-таки ответил? - Когда они это сказали, да, я ответил. - Что произошло дальше? - Они назвали меня ублюдком. Поэтому мой друг сказал"Когда твоя мать хочет хорошенько потрахаться, она не беспокоит твоего отца - она приходит ко мне". - Как им это понравилось? - Я не знаю. Потому что когда он сказал это, он также вытащил нож и предложил им подойти. - А они? - Нет, они не подошли. Но в этот раз их было всего восемь или девять. В глазах Клевого появился взгляд, каким он, должно быть, смотрел на этих Тедов. - Не смотри на меня так, мужик, - взмолился я. - Я же на твоей стороне. - Да? - Да. - Очень мило с твоей стороны, - сказал Клевый, но я видел, что он так не думал или не верил мне. Я выключил MJQ. - Ну, и что же произойдет дальше? - спросил я его. - Я не знаю, парень. Я хотел бы тебе сказать, но не знаю. А знаю я вот что. До сих пор белые Теды воевали друг против друга, все эти детские банды. Если они примутся за цветных, на с здесь всего несколько тысяч, но я не думаю, что ты увидишь среди нас трусов. Я не мог вынести этот кошмар. Я воскликнул: - Клевый, это же Лондон, а не какой-то провинциальный городишко на отшибе цивилизации! Это Лондон, мужик, столица, огромный великолепный город, где жили представители всех рас еще со времен древних римлян! Клевый сказал: - О, да, я верю тебе. - Они никогда не допустят этого! - провозгласил я. - Кто они? - Взрослые! Мужчины! Женщины! Все авторитеты! Закон и порядок - одна из самых великих вещей в Англии! На это Клевый не ответил. Я взял его за плечо. - И, Клевый, - сказал я, - ты - один из нас. Ты не Пик, вообще-то... Он убрал мою руку. - Если начнутся какие-то неприятности, - сказал он, - я - Пик. И причина, по которой я им являюсь - меня никогда не спрашивали, мне никогда не отказывали ни в чем, всегда принимали меня - ты понимаешь? Даже если я наполовину белый! Но твои люди... нет. Часть меня, принадлежащая тебе, принадлежит и им тоже. После того, как он сказал это, он вышел. Так что после всего этого я провел ужасную ночь: иногда просыпался от болей и зуда, а красно-фиолетовое марево заполнило все в окно. Иногда мне снились эти сны, из которых ты ничего не помнишь, кроме того, что они ужасны. Или я лежал, размышляя, и не был уверен в том, я это или не я.... Но когда я проснулся, около полудня, я знал, что мне нужно сделать по крайней мере две вещи: номер один- позвонить Д-ру А. Р. Франклину, под предлогом проверки моих ран, а на самом деле для того, чтобы уладить все насчет этого рандеву с Папашей, и номер два - отыскать Уиза; потому что только он знал все про то, что рассказал мне Клевый, и только он мог сравниться по степени опасности, если бы захотел этого, с Дятлом или с кем угодно. А также я хотел вновь увидеть парня. Когда я вышел на улицу в поисках телефонной будки, солнце было чем-то занято, и день выдался безветренный. Но то ли я действительно это чувствовал, то ли я был утомлен - в воздухе была какая-то тишина, с чем-то вроде движения: то есть будто воздух менялся не с помощью ветра, а сам по себе, туда, сюда, с небольшими паузами. Подивившись этому на ступеньках дома, я заскочил к Джилл на один миг спросить, знает ли она номер Уиза, потом проверил мусорные ящики в округе, посмотрел, там ли еще Эд (его уже не было), и отправился по улице в сторону телефонов-автоматов. Стекло в одной будке, а оно, видит Бог, крепче брони, было расколото, в другой же трубка была вырвана с корнем. Так что я вернулся к расколотой и позвонил на Харли-стрит. Трубку подняла медсестра, она сказала, что помнит меня, спросила, как я себя чувствую, и объяснила, что Д-р Ф. в отпуске, в Риме, на конгрессе, но вернется через неделю, и поинтересовалась, позвоню ли я еще, и, кстати говоря, что вообще случилось? Моя голова ничего не соображала и была готова взорваться, так что я сказал "нет, ничего, привет доктору, счастья вам, благодарю, я перезвоню в другой раз. Потом я позвонил Уизу. Надо сказать, что я побаивался этого звонка. Во-первых, понравится ли это Уизу? А во-вторых... я ведь никогда не звонил кому-либо, занимающимся таким делом, и мне было интересно, кто поднимет трубку? Парень? Девушка? Служанка? Один из клиентов? Так что пока шли гудки, я репетировал возможное начало разговора. Но я зря волновался, трубку взял Уиз, он сказал, что Большая Джилл предупредила его, что я буду звонить, и когда я смогу зайти? Он дал мне адрес, сказал позвонить в дверь с табличкой "Ветеринар" на самом верху. Так я и сделал. Еще одним сюрпризом было то, что, кроме самого Уиза, там была его женщина, а я думал, что ее не будет видно, - я хочу сказать, что она не должна была принимать так по-светски, словно чья-то тетушка. Она показалась мне очень юной, и, как говорят, "респектабельной", в общем, если бы я увидел ее на панели (если допустить, что я бываю там), сомневаюсь, что я бы все понял. Единственное - она так смотрела на тебя, словно ты был неким возможным ценным продуктом - ну, там, бруском мыла, или куриными окорочками, или чем-нибудь вроде этого. Еще я предполагал, что застану здесь в самом разгаре различные виды оргий, - судьи и епископы веселятся на сластолюбивых диванах, - но на самом деле все выглядело вполне обы