ского цирка, когда мы оба потянулись за уксусом и сказали друг другу "пардон". Как вы догадались, парень - еврей, как и Мириэм (а так же их единственный отпрыск), но я не думаю, что лишь из-за того, что я и сам немного, как я уже объяснял, еврей с маминой стороны, лишь из-за этого я так восхищаюсь этим парнем. Здесь я должен рассказать о своем отношении ко всей этой штуке с евреями, оно в двух словах звучит так, - слава Богу (и нашему, и ихнему), что они здесь. Я знаю, что говорят про них от начала до конца, и примерно понимаю, что Гои имеют в виду, когда говорят, что они их беспокоят, но если честно.... Добавьте к этому все недостатки, какие только придут вам в голову, и сопоставьте их с великим фактором, что еврейские семьи любят жизнь, они на ее стороне,... и разве сравнятся с этим какие-то обвинения в "жидовстве"? Просто зайдите в дом хоть одной еврейской семьи, где угодно, и какими бы ужасными вы их не находили, в ваше сознание сразу впивается тот факт, что они живут. Действительно, это огромный шумный бардак со спорами, хвастовством, жалобами, но они живые! И то, как они терпят всякие штуки, из которых сделана жизнь, будто это материал для испытаний, заставляет вас моментально понять, что они - старые, старые, почтенные люди, очень давно изучающие этот метод выживания. Я очень люблю Лондон, как я уже объяснил. Но когда евреи сделают достаточно бабок, чтобы перебраться в Америку или Израиль, то я тоже поеду. Мы выключим свет. Кстати, Манни был в Израиле, ездил туда на конгресс писателей, и как раз пропустил ту самую двухдневную битву с Фараонами, ее мы все еще пытаемся забыть. Но, будучи Кокни-парнем, он не столь агрессивен, как настоящие израильтяне. Когда вы их встречаете в кафе, они описывают ту апельсиновую рощу, где они живут так, будто это целый континент, и знают ответы на все те вопросы, что вы еще даже не успели задать. Манни, кстати, самый настоящий Кокни, не какая-нибудь подделка из пригорода, и он крепок и грустен, у него есть чувство юмора, он сентиментален, как и все они. Мириэм - его вторая жена, а на первой он был женат еще с пеленок (она была одной из нас, и они были неразлучны), потому что ему лишь скоро стукнет двадцать, как и всем нам. Также имеется юный воин двух лет от роду по имени Сол, он, несмотря на все то, что я сказал, чертова заноза в заднице, и нуждается в этой еврейской дисциплине, а вместо этого его балует весь клан Катцев, все поколения, а их полно. Попасть в еврейский дом, если сами вы таковыми не являетесь, очень деликатная операция. Несмотря на то, что это место сразу становится вашим родным домом, если вы туда попали, они сто раз подумают, прежде чем приглашать вас и не любят нежданных гостей, как в моем случае. Но я могу так вести себя с Катцами, ибо однажды я оказал Эммануэлю одну большую, огромную услугу, сам того не желая, т. е. познакомил его с чудаковатым типом, какого я фотографировал, по имени Адам Старк. Адам оказался свихнувшимся "давайте-облажаемся-по-крупному" издателем, и напечатал кучу стихов Манни, и они ненадолго попали на передовицы литературных изданий. Так что для разных там тетушек и бабушек по Боро-роуд я- "Чарли-это-уладит", умный мальчик, построивший для их юного предсказателя мост, в чем тот так нуждался. В этом мире так: если ты делаешь маленькое доброе дело в нужный момент, получаешь с этого гигантские дивиденды; а иначе все быстро забывают. Тем не менее я принял все меры предосторожности: остановил кэб возле цирка Св. Георгия и дал Шекспиру предупреждение, что я в пути, обошедшееся мне в четыре пенса. Катцы, по крайней мере, три дюжины из всех них, живут в отличном старинном отжитке древности, приведенном в кондицию. Манни сам спустился, чтобы встретить меня, одетый в свои темно-синие вельветовые брюки, и привел меня в лучшую центральную комнату, чего ему не надо было делать, и как только все остальные Катцы услышали, что пришел гость, все они исчезли в близлежащих комнатах, предоставив своему любимому сыну право самому развлекать уважаемого посетителя. В комнате остались лишь Мириэм К., выглядевшая точь-в-точь как кто-то из О. Т. (тысячу лет назад были такие иллюстрированные журналы с Ребекками и Рейчел) и их юный воинственный продукт, Сол, устраивавший свои неистовые выступления на паркете. Никто из них не спросил, почему я пришел или почему меня не видно целую вечность, и это для меня два признака цивилизованного человеческого существа, ибо поверьте мне, большинство хозяев, словно бандиты, приставляют пистолеты к твоей голове, но только не эта пара. - И как поживают Сердитые? - спросил я. На самом деле Манни мало чего общего имел с Сердитым, хотя он появился в печати как раз в то время, когда эта кучка пригородных журналистов попалась на глаза общественности. Стихи Манни, в них я понимаю лишь самую суть, злобно относятся только к смерти, могиле, этого он терпеть не может, а к жизни ребят из Боро и Бермондси он не проявлял ничего, кроме одобрения. Его стихи воспевают юный Лондон, но в разговоре он ни к чему не относится благосклонно, особенно к тому, что сказал ты, что бы это ни было. - Я вижу, тебе дали эту штуку, Мемориальную Премию, - сказал я. - Я хотел послать тебе поздравления по почте, но забыл. - Мне ее не давали, сынок. Я завоевал ее, - ответил Манни. - Дальше тебе дадут Орден Британской Империи или назовут улицу в твою честь. - О. Б. И.! Ты думаешь, я принял бы его? - Еще как, - подхватила Мириэм, накручивая волосы своего сына в подобие кудрей. - Ну, и что же достаточно высоко для тебя? - спросил я. - Пожизненный титул пэра сойдет? - Это не смешно, - ответил мне Манни. - В Англии тебя подкупают не деньгами, а почестями. Кому они нужны? Люди предпочитают им много денег. - Только не я, меня бы устроила взятка. - Лесть и уважение слаще, чем Л. С. Д. - Тогда тебе лучше передумать и принять О. Б. И. - Так он и сделает, - сказала Мириэм, менявшая пеленки мелкому. - Никогда. Даже от Лауреатства откажусь. - Герцог - тебе бы это понравилось. Герцог Катц из поместья Ньюингтон Батс, тебе бы это отлично подошло. Я представляю тебя в широких одеждах и мантии. - В отличие от моих соотечественников, мне наплевать на шикарные наряды, - надменно произнес Манни. - Почему тогда ты носишь это вельветовое творение? - Не жди, что Манни будет логичным, - сказала его лучшая половина. - Значит, я не логичен. - Да. - Ты уверена в этом? - Да. - А когда я женился на тебе, не был ли я логичным? - Нет. Ты был в отчаянии. - Почему это я был в отчаянии? - Потому что ты разрушил свой первый брак, и тебе нужен был кто-нибудь, чтобы собрать тебя по кусочкам. - Итак, я его разрушил. - Естественно, ты принял в этом участие. - Знаешь, разрушил что-нибудь раз, значит, ожидай второго. - Ты имеешь в виду нас? Я так не думаю. Кроме того, я не позволю тебе этого сделать. - Да? Ты мне не позволишь? - Нет, не позволю. Во время этого маленького междусобойчика, милая парочка придвигалась все ближе и ближе друг к другу, пока они не встали на колени, нос к носу, перекрикивая друг друга с гордостью. - Мириэм, - сказал я, - твой продукт писает на пол. - Это не удивительно, - ответила его любящая Мама, и они занялись спасительными действиями. Пока я смотрел на эту домашнюю сцену, полную блаженства, на ум мне пришла избитая старая мысль: почему все браки не могут быть такими - ссора, которая длится вечно и связывает эту пару крепкими узлами? И почему все мамы не могут быть, как Мириэм - юными, красивыми и любящими, да и все девчонки, раз уж на то пошло? Старик Манни, естественно, оказался счастливчиком. - Тебе нравится селедка? - спросил он, смотря на меня поверх зада своего сына. - Конечно, парень. - Я принесу немного. Не прицепи Сола булавкой к паркету, - сказал он своей жене, ответившей ему взглядом "Ладно, ладно... " и занявшейся этой штукой между мамой и сыном - мы ведь понимаем друг друга, не так ли, маленький мужчина, рожденный женщиной? Я услышал, что Манни зовет меня из-за двери шепотом, который можно было услышать с моста Саутварк, и в коридоре он сказал, будто продолжая разговор: - Так это, значит, выманивание денег? Тебе нужны динары? Пять фунтов будет достаточно? Или три? - Нет, мужик, не мне. - Проблемы? Плата за квартиру? Подцепил сифилис? Закон? Нужно заплатить залог? - Нет, мужик. Это дружеский визит. - Проблемы с девочкой? С мальчиком? С лошадью? Что-либо вроде этого? - Ох, ладно... нет, не совсем - но ты знаешь Сюз. - Конечно, знаю. Милая девочка, немного неразборчива в связях, если ты не против честного мнения. - Она выходит замуж за Хенли. По крайней мере, она так говорит. - Да? Будет быстрый развод, я предсказываю. - Почему? - Потому что Сюз через некоторое время поймет, что она вкладывает в семейный бюджет больше, чем этот торговец лоскутьями. - Конечно! Хотел бы я, чтобы ты ей сказал это. - Только не я! Никогда не давай советы женщинам, а значит, никогда не давай советы никому. - А мне что, страдать до тех пор, пока она не узнает? Манни положил свои руки мне на плечи, словно раввин, напутствующий солдата перед безнадежной битвой. - Она должна страдать, сынок, - сказал он, - до тех пор, пока не станет твоей, и прекращай страдать. - Немало страданий потрачено зря. Манни посмотрел на меня своими большими восточными глазами, видевшими все сто лет назад. - Конечно, - сказал он. - Сейчас принесу тебе селедки. Я услышал, как он пел там на кухне, вот, по крайней мере, хоть один, кто никогда не станет подростком-звездой пения. А в большой комнате Мириэм достала для меня несколько фотографий Эммануэля в белой рубашке, получающего свою награду. - Классно, - сказал я, - он выглядит, словно тот чувак, Шелли, скрещенный с Гручо Марксом. - Он мил, - сказала Мириэм, поглаживая пальцем изображение своего мужа. - Плохие снимки, - сказал я ей. - Почему вы не позвали меня? Она оставила это без ответа и сказала, неожиданно повернувшись ко мне, как делают женщины, чтобы поймать вас врасплох и показать, что весь предыдущий разговор не имел смысла: - Ты думаешь, у него действительно есть талант? Ты думаешь, Манни по-настоящему талантлив? Ответил я, даже не подумав, а это является первым признаком правды. - Да. Она больше ничего не сказала. В комнату вошли селедка и поэт. - Проблема этой страны, - объяснил он нам, продолжая мысленную цепочку, чуть ранее брошенную, чтобы она немного дозрела, - это полная отчужденность от реальности в каждом ее секторе. Мириэм и я жевали, ожидая продолжения. - На протяжении веков, - сказал нам этот Саутворский Шекспир, - англичане были богатыми, а платить за богатство надо тем, чтобы экспортировать реальность туда, откуда ты взял деньги. А так как заморские рынки закрываются один за другим, реальность снова возвращается домой, но никто не замечает ее, хотя она устроилась рядом. Короткая пауза. Казалось, что требовался вопрос. Итак, - Итак? - спросил я. - Необходимо грубое пробуждение, - сказал Эммануэль, чмокая губами вокруг селедки, и поедая ее быстрее циркового тюленя. Я решил заступиться. - Минутку, Кокни-парень, - сказал я. - Ты говоришь об "англичанах" - а разве ты не один из нас? - Я? Конечно. Если ты родился в этом городе, ты всю жизнь несешь на себе его отпечаток; особенно, если ты живешь в этом районе. - Значит, то, что происходит с англичанами, происходит и с тобой? - Да, конечно. Я лечу туда же, не зная направления. - Мне все равно, - сказал я, - я просто хочу, чтобы ты был рядом, когда придут большие счета, и их придется оплачивать. Разговор коснулся неловкой темы, как всегда с разговорами и бывает, особенно, если рядом бьют в первобытный барабан, - но я хотел, чтобы Манни понял: я действительно считаю его на 100 процентов местным, также, как и самого себя, даже больше, и я нуждался в нем, и просто боялся, что мы надоедим ему, ион ускользнет. Но сейчас он взял принца Сола, обхватил его, словно Эпштейн там, в Оксфордском цирке и сказал мне: - Я пишу на английском языке, парень. Ты можешь лишить меня этого, можешь лишить меня целого мира, где мы оба существуем, можешь отрезать мою правую руку и другие жизненно важные органы вместе с ней, - но оставь мне мою жизнеспособность и надежды на славу. Трое из родителей моих родителей не говорят на английском. Но я, я говорю, моя речь ничуть не отличается от твоей. - Бабушка Катц очень хорошо говорит по-английски, - сказала Мириэм. - Никогда не слышал. Здесь юный Сол рыгнул. - Слушай, - сказал Манни горестно, - я открою тебе один секрет: Англия ужасна, и англичане - варвары. Но я ценю в них три вещи - прекрасный язык, выдуманный ими Бог знает как, и я очень стараюсь писать на нем; инстинктивное любопытство инженеров, моряков, первооткрывателей и ученых, исследующих, наводящих справки, узнающих, что и почему; и радикалов, беспощадно критикующих и убивающих их, поднимаясь, несмотря на риск, каждое столетие. Так что пока в Англии есть эти вещи, я рад быть здесь, и я буду защищать их... и могу забыть обо всем остальном. Манни сказал это настолько серьезно, будто он давал клятву, из-за которой мог бы попасть в газовую камеру, но он все равно будет держать ее. Конечно, он отдавал себе отчет в том, что говорил, и чувствовал нас, своих слушателей (в особенности Сола) - но я, я верил ему и был впечатлен. - Я бы не отказалась от чашки чая, - сказал я, и на этот раз на кухню пошла Мириэм. М. Катц встал потянулся и сказал: - Хей-хо - это человеческий элемент. Мир - странная штука. В этот момент я бродил по их ужасному жилищу - ужасному в смысле мебели и всяких пустяков, все это было не в современном духе, а довольно милое, уютное и хорошо использованное, хотя мебель в главной зале не всегда такая. В углу, почти спрятанное, словно ночной горшок за портьерой, стояло маленькое собрание сочинений, включая и два издания Манни, копии которых были в переплетах из шкуры какого-то редкого животного. - Не книжные люди, эти твои старшие родственники, - предположил я. - С моей стороны - да, - сказал Манни К., подойдя погладить свои тонкие, любимые книжки. - Но зайди в дом к отцу Мириэм, и увидишь целую публичную библиотеку, книгами там даже кухня завалена, и большинство из них на немецком и русском. - Твоя родня - торговцы, Манни? - Да, но у нас в семье четыре раввина, если считать кузенов, - сказал он с железной ухмылкой, наполовину горделивой, наполовину ужасающейся. - Наверное, они были не в восторге, когда маленький Эммануэль начал писать? - спросил я. - Была небольшая борьба. У нас в семьях, нееврейский мальчик, всегда должна разворачиваться борьба вокруг крупных решений. Но когда я нанялся работать на рынок, где работаю до сих пор, они успокоились. Особенно, когда первый раз увидели меня по телику. - А родня Мириэм? - Им это понравилось еще меньше. Видишь ли, они считали, что я - плохая пара для девушки, и думали, что уж лучше бы ее избранником стал крестьянин, он бы все-таки заработал для нее немного денег, по крайней мере. - А сейчас? - О, они одобряют. Папа Мириэм перевел меня на немецкий и на идиш, но издал только на последнем. - А они хорошие люди? Манни уставился в потолок, поглаживая свои тома. - Я могу сказать тебе одну вещь. Единственные три вопроса, что они задали Мириэм, когда она объявила им о нашем решении, были: "Здоров ли он, работает ли он, любишь ли ты его? " - именно в такой последовательности. Они не упоминали о деньгах до тех пор, пока не увидели меня. Юный Сол, чувствуя себя одиноко, подошел к нам. - Ну, этому-то они в любом случае рады, - сказал я, кивая на карапуза. - Что? Это с двенадцатью-то внуками? Наверное, они обратят внимание лишь, когда у нас будет двенадцать. - Нет, не будет, даже не мечтай, - сказала Мириэм, входя с чаем. Итак, мой визит к Манни с Мириэм подготовил меня и придал мне необходимую силу духа, чтобы нанести еще один удар по Crepe Suzette. В конце концов, даже если мужчине и не к лицу преследовать девушку, что мне еще остается терять в этой ситуации? Поэтому я попросил у Катцев разрешения воспользоваться телефоном и набрал номер апартаментов Сюз в у. 2, где неожиданно - или нет, ибо наглость довольно часто вознаграждается - она ответила, довольно вежливо предложила навестить ее до того, как она пойдет на представление к Ламент в с. у. 3. На этот раз я воспользовался метро, потому что я хотел поразмышлять о том, какая тактика более подходит для того, чтобы заполучить Сюз - либо попытаться устроить разборку с Хенли, либо просто зажечь костры и поддерживать пламя, пока не придет моя очередь. Но это было ошибкой, я имею в виду метро, потому что, когда я прибыл по ее адресу в у. 2, я увидел припаркованный поблизости Хенлиевский Роллс винного цвета, а в окне Сюз весело горел свет. Сюз живет в трио Викторианских буржуазных дворцов, переделанных в жилые дома для новых интеллектуальных шпионов, и на древних столбах вместо номеров 1, 2, 3, или чего-то в том же духе, было написано Дом Серпентайн; эта штука с "Домом" - новый метод описания любой мусорной кучи, из которой лендлорд хочет по-быстрому срубить пятерку. Вы нажимаете звонок, и голос, вызывающий запор, отвечает через громкоговоритель (а иногда не отвечает), вы выкладываете, по какому делу вы пришли, так, будто вещаете на всю нацию, потом идет куча щелчков и звонков, и вы заходите в холл, где ваша задница мерзнет даже летом, и забираетесь в некий гроб под названием "лифт"; резкими толчками продвигаетесь вверх мимо голых стен, словно шахтер из забоя, пока не останавливаетесь на нужном этаже. Возле дверей лифта, - чтобы открыть которые нужен очень сильный мужик, но закрываются они сами, как только ты вышел - там, на этаже, к моему удивлению стоял Хенли. Вы сразу поймете, что за тип этот Хенли, если я назову его холодным пидором: т. е. он не жеманный, покачивающий бедрами клоун из варьете, и не умелый чувак с шустрыми руками и бегающими глазками, и не кусающий ногти парашютист со шрамами от битв, а мягкий, собранный, "давайте-обсудим-это-еще-раз". - Добрый вечер, - сказал он вежливо, пытаясь помочь мне вылезти из этого новоизобретенного лифта. - Ну что же, добрый вечер, - сказал я. - Вы увели у меня девушку. Хенли еле-еле улыбнулся, еле-еле покачал головой, и сказал мне серьезно: - Естественно, когда мы оба дома, ты все еще можешь приходить и видеться с ней. - Все еще могу! - возопил я. - Думаете, при таких обстоятельствах я вообще к ней приближусь? - Да, - сказал он мягко. - Что ж, мистер, тогда вы не знаете меня! - воскликнул я. Услышав этот откровенный обмен мнениями в коридоре, появилась Сюз собственной персоной, выглядела она лучезарно, это единственное слово, уместное здесь. Она действительно светилась, на ней было этакое хрупкое платье "Золушка-на-балу", одна из тех недолговечных вещей, что обожают надевать на самом деле клевые девочки, все мы это знаем, но они хотят заставить нас думать, что они являются олицетворением фразы "семнадцатилетняя конфетка" (что в случае с Сюз было чистейшей правдой). Она поняла, что мы плохо начали наш разговор, и схватила каждого из нас за руку, втолкнула в свои апартаменты, принесла все эти вещи, напитки, сигареты, включила радиолу - все это должно было растопить лед. Но я не собирался отступать. - Вы не против, Хенли, - начал я, отламывая печенье и отказываясь от стакана Кока-колы, которого я не просил, - если я выскажусь? Кот уселся в кресло, скрестив ноги, весь выстиранный, надушенный, выглаженный, похожий на лакея в выходной, но все равно умопомрачительно вежливый. - Нисколько, - ответил он. - Если, конечно, Сюзетт не возражает. - Я вовсе не против, - сказала Сюз, плюхаясь на какие-то подушки и открывая 2000-страничный американский журнал. - Во-первых, - сказал я, начиная с наименее очевидного аргумента, - Сюзетт из рабочего класса, как и я. - И я, - сказал Хенли. - Э? - Мой отец, он еще жив, был дворецким, - сказал кот. - Дворецкий, - сказал я ему, - это не рабочий класс. Я уважаю Вашего отца, но он лакей. Сюзетт захлопнула журнал, но Хенли протянул ей нечто, что он назвал бы "сдерживающая рука", и сказал мне: - Очень хорошо, я не из рабочего класса. И что? - Из этих межклассовых браков не выходит ничего путного, - сказал я ему. - Чушь. Что дальше? - Сюзетт, - продолжил я, - достаточно молода, чтобы быть вашей пра-пра-пра-племянницей. - Пожалуйста, не преувеличивай. Я знаю, что гораздо старше ее, но мне нет еще и сорока пяти. - Сорок пять! Вы созрели для госпиталя в Челси! - воскликнул я. - Ты действительно преувеличиваешь, - сказал Хенли. - Вспомни лучших кинозвезд - Гейбл, Грант, Купер. Как ты думаешь, сколько им лет? - Они не собираются жениться на Сюз. - Очень хорошо, - сказал он. - Ты думаешь, что я пожилой. Что-нибудь еще? - Остальное, - сказал я, - оставляю вашему воображению. Хенли убрал ногу с ноги, положил опрятные, чистые, эффектные пальцы на колени (я надеюсь, что он не порезался о складки своих брюк) и сказал мне: - Молодой человек... - Без этого "молодого человека". - Ах ты, чума, - воскликнула Сюз. - Именно так! Немного повысив голос, Хенли продолжил: - Я как раз хотел сказать... вы знаете, сколько браков между совершенно нормальными людьми не доходят до конца? - Так зачем венчаться? - проорал я. - Французы называют это... - Мне насрать, как называют это французы, - кричал я. - Я называю это просто мерзостью. Сюзетт встала, глаза ее пылали. - Я действительно думаю, что тебе лучше уйти, - сказала она мне. - Не сейчас. Я еще не закончил. - Пусть продолжает, - сказал Хенли. - Пусть моя жопа продолжает, - сказал я. - Я хотел у тебя спросить: ты действительно считаешь, что такой расклад сделает Сюз счастливой? Я имею в виду, счастливой - понимаешь это слово? Хенли тоже встал. - Я знаю только то, - сказал он мне медленно, - что она сделает счастливым меня. И он пошел сделать себе коктейль. Я схватил за руку Crepe Suzette. - Сюзи, - сказал я ей. - Подумай! - Отпусти. Я встряхнул девчонку. - Подумай, - прошипел я ей. Она стояла довольно спокойно и непреклонно, словно столб. Хенли сказал через всю комнату: - Честно говоря, я думаю, что Сюзетт уже все решила, и я думаю, что будет лучше, если ты смиришься с этой ситуацией. - Ты купил ее, - сказал я, отпуская Сюзетт. Она попыталась отвесить мне пощечину, но я увернулся. Я подошел к Хенли. - Предполагаю, что ты хочешь драться со мной, - сказал он. - Предполагаю, что я должен, - сказал я. - Что ж, если ты действительно хочешь, то я вполне согласен, но должен тебя предупредить, что я - грязный боец. - Ты грязный, это точно, - сказал я. - Ну что же, начинай, - сказал он мне, поставив свой стакан. - Ради Бога, либо начинай, либо, если ты не хочешь, сядь и не порти всем вечер. Я заметил, что одна рука у него была в кармане. "Брелок или, может быть, зажигалка в кулаке, " подумал я. Но я всего лишь искал отговорки, потому что я не хотел бить мужика - я хотел ударить Сюзетт, или самого себя, биться головой об бетонную стену. - Мы не будем драться, - сказал я. - Браво, - ответил он. Сюзетт очень медленно сказала мне: - Это абсолютно последняя сцена такого рода. Еще одна, и я с тобой никогда не буду видеться, и, поверь мне, я говорю серьезно. - Спасибо, - сказал я, - за то, что все так популярно объяснила. Если я усмирю свой темперамент, может быть, встретимся у Ламент. - Как хочешь, - сказала Сюз. Хенли протянул руку, но это уже было чересчур, так что, помахав ему рукой, я выкатился из дверей и проторчал несколько минут в коридоре, невольно подслушивая их ворчание за дверью, ибо этот чертов лифт все ездил вверх и вниз, битком набитый жителями Дома Серпентайн, и не остановился, даже когда я умудрился открыть железную решетку, пока он стоял между этажами. Поэтому я смотрел, как он падает в бездну. Когда, в конце концов, я вышел из подъезда, страдая, словно в кошмаре, и окунулся в улицы, я услышал у себя за спиной что-то вроде смертельно-дребезжащего шепота, и обернулся, но сзади никого не было, - этот шум издавал я сам! Только не это! Я заплакал, перечеркнул все свои правила и зашел в бар, быстро выпил что-то двойное и вновь выскочил наружу. Я решил пойти через парк, по широким открытым пространствам, заодно и путь срежу до Мисс Ламент. На этой северной стороне Гайда насыпи были похожи на огромных белых чудовищ, как в фильмах о побережье Франции. Насыпи протягивались на мили, потом начиналась магистраль Бейсуотер с ослепительными огнями, черными прудами и огромным темно-зеленым парком, тянущимся, словно большое море. У парков есть одна особенность, днем они - сама невинность и веселье, наполненные собаками, детскими колясками, старикашками и парочками, переплетенными, словно борцы-дзюдоисты. Но, как только наступает ночь, вся картина превращается в свою полную противоположность. Появляются бродяги, насильники, копы, сыщики, эксгибиционисты, шлюхи, и плотный воздух кишит сотнями пар подозрительных, пялящихся глаз. Все кого-то ищут, и все боятся найти того, кого ищут. Если вы не в парке, вам хочется зайти и посмотреть, а когда вы вошли, вы слишком боитесь выйти обратно. Так что я вошел туда. Я пытался не думать о Сюз, но все равно думал. "Сюз, Сюз, Сюзетт, " сказал я и остановился, и клянусь, что в этот момент я весь перевоплотился в мысль о ней. Я сел на скамью, и мой голос проговорил, "Парень, будь благоразумным". В вонючих планах Сюз, должен заметить, было правильно только одно. Пока ты не узнал, что такое бабки - то есть действительно узнал, как обращаться с большими вещами, узнал, какая разница, к примеру, между пятью и десятью тысячами фунтов (для меня эти суммы одинаковы), или что значит поглядеть на какую-нибудь вещь и сказать "Я покупаю это", или как будут плясать лопухи вокруг тебя, если ты осыплешь их дождем из шестипенсовиков - пока ты не узнал этого, ты и сам лопух. Маленький настырный мозг Сюзетт решил понять эту штуку насчет денег, и, Боже мой, она так и собиралась поступить, несмотря ни на что. Я не могу сказать, что я был против Хенли как такового, и этого брака с раздельными кроватями, предложенного им ей. Я был против того, что это должен быть кто бы то ни было, кроме меня - не важно, кто. Когда она разыгрывала меня с этими Казановами Пиками, это было настолько же плохо... кроме того, что я знал - эти приключения непостоянны. Меня все еще пускали. Манни сказал "жди", но как я могу быть столь мудрым? Ждал бы он свою Мириэм? Может, Сюз не создана для меня, подумал я неожиданно. Может быть, я ошибся насчет этого - она - не моя Джульетта, а я - не ее Ромео? Но какая разница, даже если она не создана для меня, когда я чувствую, что создана? - Блядь! - проревел я. Три или больше исследователя, приближавшихся из темноты к моей скамейке, остановились, словно вкопанные, несколько человек моментально исчезли. Я поднялся. - Огоньку не будет? - спросил самый наглый, когда я проходил мимо. - Что вы себе позволяете? - сказал я и ускорил шаг. Я пошел по извилистой тропинке, было так темно, что я то и дело сворачивал с нее и напарывался на какие-то штуки, поставленные для того, чтобы дать понять - "держитесь-отсюда-подальше". Неожиданно, откуда ни возьмись, появился луч света, и мимо меня пронеслись пара энтузиастов, пыхтящих, ворчащих, выглядевших чертовски неуютно и целомудренно. Удачи им. "Благослови вас Бог", прокричал я им вслед. Вдруг неожиданно я наткнулся на великолепную панораму Дома Серпентайн, освещенного зеленым светом и фарами машин, воющих на мосту. Я подошел к воде, наступив на пару уток, наверное, это были они, рассеявшихся в стороны, сонно крякая. - Держитесь там, где ваше место, - сказал я им, отгоняя маленьких сволочей к озеру. Теперь я был возле воды, и видел знак "лодки напрокат", и сами лодки, пришвартованные за пятнадцать футов от берега. Подумав, почему бы и нет, я сел на траву, снял свои нейлоновые носки и итальянские туфли, закатал Кембриджские джинсы и вошел в воду. Пока я достиг первой лодки, я был в воде по самый пупок, как герой итальянских фильмов. Я залез в эту штуку и, приложив немало усилий, чтобы распутать клубок несмазанных цепей, умудрился выплыть в море. Только достигнув середины, я бросил весла и поплыл по течению. Я лежал там, мне было чертовски неудобно, я смотрел на звезды и думал о Сюз, и о том, как было бы здорово, если бы она лежала здесь, со мной, только она и я. - Сюзи, Сюзетт, я люблю тебя, девочка, - сказал я, и умыл в лицо в грязной, невидимой луже. Потом я уселся в лодке и подумал, как я могу быстро сделать кучу денег, если это все, что ей нужно? Естественно, я подумал о Уизе, о его планах разбогатеть, но знал, что не смогу поступить так же, - честно говоря, не из-за угрызений совести или чего-нибудь вроде этого, а потому что эта жизнь, возможно, по-своему шикарная, на самом деле такая недостойная, если это слово подходит сюда. Конечно, я хочу быть богатым, но я не хочу быть пойманным. Бац! Мы врезались в основание моста, лодка и я. Я посмотрел вверх и увидел какого-то мужика, перегнувшегося через перила, помахал глупому старикашке и прокричал: "Bon Soir, Monsieur! ", на что он ничего не ответил, а начал бросать мне пенни или, может быть, это были обрывки долларов, я плохо видел, да меня это и не волновало. Меня более удивило то, как этот тип понимает выражение "устроить себе праздник". Поэтому я погреб к другому берегу и высадился прямо возле Лидо, поэтому мне пришлось перелезть через ограждение, и я оказался порезанным в нескольких болезненных местах. Закон (тот, кто знает, согласится) имеет гениальную привычку появляться не тогда, когда ты что-то делаешь, как и должно быть, а тогда, когда ты невиновен, и уже что-то натворил. Этот ковбой направил на меня свой фонарь, когда я надевал свои носки и туфли, и стоял молча, но не гасил этот раздражающий свет. Но я решил, что заговорит первым он, что он и сделал после нескольких долгих минут. - Итак? - Помочил ноги возле берега, сэр. - Помочил ноги? - Я именно это и сказал. - Именно это ты и сказал. - В старом Серпентайне. - Ага. - Там, внизу. - Там, внизу, ты говоришь? Разговор показался мне слишком дурацким, поэтому я встал и сказал "Доброй ночи, сэр", и пошел, но он сказал мне, поднимаясь вверх, "Подойди ко мне". Так что, естественно, я побежал. Одну вещь о копах вы знаете наверняка - они не любят бегать, потому что их шлемы при этом обычно сваливаются. Также они не любят какие угодно физические усилия - вообще-то, единственное, чем легавые схожи друг с другом, кроме того, что все они бродяги, это то, что они чураются любого физического труда, особенно ручного. Достаточно посмотреть на выражения их лиц на фото в газетах, когда они копаются в кустах в поисках орудия убийства! Так что если вы легки на подъем, и он только один, вы можете довольно легко от него избавиться. Что я и сделал, спрятавшись за скульптурой Питера Пэна и нырнув в какие-то кусты. "Проваливай отсюда, дружище" произнес чей-то голос, когда я наткнулся там на пташку с клиентом, что не входило в мои намерения, естественно. Поэтому я выбрался обратно, перешел тропинку и оказался среди огромных темных деревьев, гораздо более темных, чем небо над ними, и перешел на обычный шаг, словно некий серьезный парень, интересующийся ночным наблюдением за пернатыми или заучивающий стихи перед вечером драматического кружка в муниципальном зале. После того, как я по ошибке наступил на несколько травяных лежбищ, за что принес извинения, я вышел на южную часть Гайда и сбежал через декоративные ворота в посольский квартал, начинавшийся прямо оттуда. Если я посещаю подростковую или любую другую вечеринку, я, естественно, надеваю свои самые клевые наряды - может быть, даже мои шмотки защитного цвета, доставшиеся мне от одного американского солдафона. Но Ламент была бы разочарована, если, после представления меня всей ее публике в роли тинэйджера, я не появился бы при всех регалиях своей возрастной группы. Поэтому мне не было стыдно за свой не-Найтсбриджский прикид, лишь чуть-чуть за промокшие до самых бедер брюки; тем не менее, я надеялся, что все воспримут это как подростковое веселье. Так что я позвонил в дверь Дидо. И, как часто случается, когда вы приходите на вечеринку, другой экземпляр заходит на крыльцо в этот самый момент. Обычно они не заговаривают с тобой, пока уже внутри вас не познакомит хозяйка, но этот был чем-то вроде исключения, потому что, даже не представившись, он улыбнулся и сказал: - Вы тоже в логово тигрицы? Я не ответил на это, просто улыбнулся ему так же вежливо (и так же бессмысленно) - он был одним из молодых людей со старым лицом, или старых с молодым, трудно сказать; на нем был очень клевый костюм, стоивший ему немалую сумму, по-моему. - Вы давно знаете нашу замечательную хозяйку? - спросил он. - Именно так, - ответил я, и мы вместе вошли в дом. Лифт на этот раз не понадобился, ибо Дидо живет на первом этаже с чем-то вроде крыльца сзади. Это, на мой взгляд, гораздо шикарнее, чем пентхаус, потому что неожиданнее: я говорю о крыльце, слишком большом для Лондона, и все равно полном щелей благодаря бомжам, уже толпящимся в окрестностях. Ламент - одна из тех хозяек, которых не надо искать под диванами или в туалете, чтобы поздороваться; когда она устраивает вечеринку, и ты приходишь, она сразу это чувствует и моментально появляется, чтобы поприветствовать тебя. Она уже плавно скользила ко мне, на ней было белое платье "обними-меня-крепко", похожее на огромный контрацептив, который можно было стирать, ее рыжеватые волосы были немного встрепаны ветром (могу спорить, что на это у нее ушло полчаса), ее глаза-радары отражали мишень, ее уши-счетчики Гейгера отслеживали великие открытия, ее руки разрезали летний воздух. - О, прии-вет, юное чудо, - сказала она мне. - Ты уже видел моего экс-любовника по имени Вендис? Тебя не мучает жажда? Что, мочился в штаны? - Да, да и нет, - ответил я ей. - Я пришел к тебе сразу после купания. - О, ну конечно же, - воскликнула она низким, дребезжащим голосом. Потом она наклонила свою голову так, что ее кудри морковного цвета касались моей шеи, и произнесла: - Есть какие-нибудь новости для моей колонки? - Кучи. Какова цена сегодня? Она дотронулась губами моей шеи, но это не был поцелуй. - Если я отдам тебе взамен всю свою любовь, ты скажешь мне? - Да. Всю подноготную. Чуть позже, - уверил я ее. Но она не услышала меня, продолжив скольжение по своей хозяйской дорожке, покрытой мхом. Я считаю, что Дидо - самый нещепетильный человек из всех, кого я знаю, я не имею в виду деньги. Я имею в виду, что она думает, что все в этой жизни - сделка. Например, когда она ходила по подростковому гетто, собирая материал для своих статей, она дала всем деткам понять, что хочет купить тинэйджеров, словно билеты в цирк по заказу. И когда она смотрит на тебя, - а она всегда рада тебя видеть - ее глаза говорят, что она знает, сколько ты стоишь. Ей где-то между 38-ю и 58, и эта квартира в районе красных огней Найтсбриджа стоит чуть больше, чем она получает за свою колонку, так что в запасе есть еще какой-то источник доходов. Половой маятник, раз уж зашел разговор, не отклоняется в какие-либо стороны, и никто не был замечен слоняющимся по ее пентхаусу, хотя поговаривают, что у нее есть какие-то фавориты, и иногда индустриальные папаши с Севера вселяются к ней ненадолго, чтобы осмотреться. Я глазел на помещение, где проходил аукцион, чтобы понять, каких покупателей она собрала. Не знаю, получится ли у меня точно передать свои соображения, но все люди производили впечатление хорошо вскормленных и хорошо одетых людей, но на чьи-то чужие деньги. Забавно - всегда можно сказать, у кого свои собственные бабки, а у кого - нет. Также можно отличить по-настоящему сексуальных мальчиков и девочек, я имею в виду серьезных умельцев, от всех остальных, - по спокойности, целеустремленности, расслабленности, все они обладают этими качествами. Подошел Хоплайт. На нем было много предметов одежды в стиле Белафонте, словно-только-что-из-зарослей-тростника (или из костюмерной), слишком открытых воротников, конусообразных манжет, все в светлых тонах, за исключением нескольких мазков туши, придававшим его глазам меланхолию и скрытый смысл. Он ущипнул меня за руку и сказал мне со вздохом, полным агонии: - Смотри, вон парень из Небраски. Я увидел в крытой аллее беседующее, совершенно обычное изделие из США - свежее, умытое и выскобленное, каких там штампуют миллионами. - Хорошенький, - сказал я Хоплайту. - Хорошенький! О мой Бог! - Ну, тогда динамичный. - Уже чуть получше. - Вы что, уезжаете вдвоем? Хоплайт схватил меня за руку, посмотрел апатично на парня из Небраски, потом на меня и сказал: - Это отвратительно, знаешь. Он так дружелюбен и весел по отношению ко мне, а иногда даже ухмыляется и ерошит мои волосы! - Ужасно. Я сочувствую тебе. - Пожалей меня! Ах, бедный я, бедный я! - Ах, бедный ты, ладно. Где спрятана вся выпивка? - Нигде. Сам разберись с буфетом, вот и все. Я догнал юного Хоплайта, выделявшегося из толпы со своим хорошо сложенным хвостом. - Ага, ты мне напомнил, - сказал я Хопу. - Зови-Меня-Приятелем хочет снять про тебя передачу, - и я рассказал ему о проекте Несчастные Любовники. Хоплайт, конечно же, выглядел недоверчиво. - Конечно, ты знаешь, что я хотел бы увидеть свое лицо между рекламными блоками, - сказал он мне, - и естественно, я с радостью появлюсь перед нацией и расскажу ей все про Небраску. Но действительно ли ты думаешь, что общественность созрела для чего-то столь наглого? - Можешь сказать, что вас связывает глубокая и крепкая дружба. - Ну что же, в чем-то, конечно, так оно и есть. - Тогда я поговорю с З. - М. - П. - А я с - Адонисом. Я остался один, потягивая тоник, но ко мне пристала одна из тех девушек, что вы всегда встречаете на вечеринках, и она начала разговор. - Привет, незнакомец. - Хай. - Как тебя звать? - А тебя? - Сначала ты. - Дэвид Копперфильд. Она взвизгнула. - А меня - Малютка Нелл. - Вот видишь! - Чем ты занимаешься? - Только по субботам. - Противный. Я имею в виду твою работу. - Фотография. - Для Дидо? - Нет, я сам по себе. - Что, много ветряных мельниц, на которые можно положиться? - Так точно. - В каком районе ты живешь? - В том же, в котором и сплю. - Нет, серьезно. При этом они всегда смотрят на тебя взглядом, говорящим "Но я ведь заинтересована в тебе". - Около у. 10. - О, это необычно. - Не для тех, кто живет в у. 10. Здесь, столкнувшись с небольшой мыслью, ее мозг порозовел. - Всех здесь знаешь? - Всех, кроме тебя. - Но ты же знаешь меня. Я - Малю