>рное, онъ былъ тамъ давно, иначе его замeтилъ бы привратникъ при обыскe. Я вынулъ его и небрежно кинулъ на тюфякъ. Когда я спустился внизъ, онъ ужъ исчезъ. Я нисколько не сомнeвался, что его взялъ Лойза. Черезъ нeсколько дней его увели изъ камеры и помeстили этажомъ ниже. 254 Не полагается, чтобы двое подслeдственныхъ, обвиняемыхъ въ одномъ преступленiи, сидeли въ камерe вмeстe, -- объяснилъ мнe надзиратель. Я отъ всей души пожелалъ бeдному парню выйти на свободу при помощи моей пилки. 255 -------- МАЙ. На мой вопросъ, какое сегодня число -- солнце палило, какъ лeтомъ, а на мертвомъ деревe на дворe появилось нeсколько почекъ, -- надзиратель сперва промолчалъ, но потомъ все же шепнулъ, что уже 15 мая. Въ сущности, онъ не имeетъ права говорить, -- съ арестантами запрещено разговаривать, -- въ особенности нельзя говорить съ тeми, кто еще не сознался. Значитъ, я въ тюрьмe уже цeлыхъ три мeсяца, и все еще никакого извeстiя оттуда. По вечерамъ въ окно, остававшееся открытымъ въ эти теплые дни, доносились тихiе звуки рояля. Одинъ изъ арестантовъ сказалъ мнe, что это играетъ внизу дочь привратника. Дни и ночи я грезилъ о Мирiамъ. Хорошо ли ей? Временами я себя утeшалъ: мнe казалось, будто мысли мои проникаютъ къ ней, сторожатъ ея сонъ и съ нeжною лаской кладутъ ей руку на лобъ. Потомъ снова въ минуты отчаянiя, когда моихъ товарищей по камерe одного за другимъ уводили на допросъ, -- всeхъ, кромe меня, -- меня охватывалъ вдругъ смутный страхъ, что, можетъ быть, Мирiамъ уже давно умерла. Я допытывался тогда у судьбы, жива ли она или нeтъ, больна или здорова, -- я гадалъ на 256 пучкe соломы, которую вытаскивалъ у себя изъ тюфяка. Но почти всякiй разъ выходилъ неблагопрiятный отвeтъ. Я старался тогда проникнуть взглядомъ въ будущее, -- старался перехитрить свою душу, скрывавшую отъ меня эту тайну, вопросомъ, на первый взглядъ постороннимъ: настанетъ ли для меня еще когда-нибудь день, когда я снова буду веселъ и снова буду смeяться? Оракулъ всегда въ этихъ случаяхъ отвeчалъ утвердительно, и ненадолго я становился довольнымъ и счастливымъ. Подобно тому, какъ незримо растетъ и даетъ побeги растенiе, такъ и во мнe зародилась мало-помалу необъяснимая, глубокая любовь къ Мирiамъ, -- я не понималъ, какимъ образомъ могъ я такъ часто сидeть у нея, говорить съ ней и не чувствовать этого. Жгучее желанiе, чтобы и она думала обо мнe съ тeмъ же чувствомъ, часто превращалось въ эти минуты въ твердую увeренность: заслышавъ въ корридорe шаги, я испытывалъ почти страхъ, что меня могутъ выпустить на свободу, и грезы мои разсыпятся въ прахъ отъ грубой дeйствительности внeшняго мiра. Мой слухъ настолько обострился за долгое время тюрьмы, что я улавливалъ малeйшiй шорохъ. Каждый вечеръ я слышалъ вдали стукъ экипажа и ломалъ себe голову, кто можетъ въ немъ eхать. Было что-то странное въ мысли, что есть еще люди, которые могутъ дeлать все, что имъ хочется, -- могутъ свободно передвигаться, куда имъ угодно, не испытывая при этомъ чувства неописуемой радости. 257 Что и меня когда-нибудь ждетъ это счастье, что и я сумeю когда-нибудь свободно ходить по улицамъ, залитымъ солнцемъ, -- этого я никакъ не могъ себe представить. День, когда я держалъ въ своихъ объятiяхъ Ангелину, казался мнe невeроятно далекимъ, -- я думалъ о немъ съ той легкой грустью, какая охватываетъ человeка, когда онъ раскрываетъ книгу и находитъ въ ней увядшiе цвeты, которые носила когда-то возлюбленная его юныхъ дней. Сидятъ ли все еще каждый вечеръ Цвакъ съ Фрисландеромъ и Прокопомъ въ "Бездeльникe", -- смущаютъ ли они все еще добродeтельную дeву Евлалiю? Нeтъ, сейчасъ уже май: -- въ это время Цвакъ отправляется со своимъ театромъ марiонетокъ въ глухую провинцiю и на лужайкахъ разыгрываетъ "Синюю Бороду". -- -- -- -- -- -- Я былъ одинъ въ камерe, -- поджигателя Фоссатку, единственнаго моего сожителя за эту недeлю, увели часа два тому назадъ на допросъ къ слeдователю. Какъ невeроятно долго его сегодня допрашиваютъ. Но вотъ. Желeзный засовъ загремeлъ у двери. Сiяя отъ радости, Фоссатка ворвался въ камеру, кинулъ на койку узелокъ съ платьемъ и началъ быстро переодeваться, съ проклятiемъ скидывая съ себя арестантскiй халатъ. "Не удалось имъ меня уличить. -- Поджогъ! -- Какъ бы не такъ! Чернаго Фоссатку не такъ-то легко поймать. -- Я имъ сказалъ, что все это вeтеръ. И крeпко стоялъ на своемъ. Пусть они 258 ловятъ теперь -- -- этотъ вeтеръ. Ну, а пока честь имeю. Увидимся еще. У Лойзичека". Онъ поднялъ руки и началъ отплясывать. "Мой май -- -- веселый мeсяцъ май". -- Онъ нахлобучилъ на голову жесткую шляпу съ маленькимъ синимъ перомъ. -- "Да, графъ, вамъ будетъ интересно узнать. Вашъ прiятель Лойза сбeжалъ! -- Я сейчасъ какъ разъ объ этомъ узналъ. Еще въ прошломъ мeсяцe -- ужъ и слeдъ простылъ -- поминай, какъ звали". "Напильникъ", подумалъ я и улыбнулся. "Постарайтесь и вы, графъ, поскорeе выйти на волю", -- поджигатель по-товарищески протянулъ мнe руку. "Если вамъ когда нужны будутъ деньги, спросите у Лойзичека про чернаго Фоссатку. Каждая дeвочка тамъ меня знаетъ. Ну-съ. Честь имeю, графъ. Очень прiятно было познакомиться". Онъ стоялъ еще на порогe, когда надзиратель ввелъ въ камеру новаго заключеннаго. Я съ перваго взгляда узналъ въ немъ оборванца въ солдатской фуражкe, который стоялъ однажды, пережидая дождь, рядомъ со мной подъ воротами дома на Ганпасгассе. Какой прiятный сюрпризъ! Можетъ быть, ему извeстно случайно что-нибудь про Цвака, про Гиллеля и про всeхъ остальныхъ? Я сталъ его было разспрашивать, но, къ великому моему удивленiю, онъ съ таинственнымъ видомъ приложилъ палецъ ко рту и подалъ мнe знакъ, чтобы я замолчалъ. Оживился онъ лишь, когда привратникъ заперъ снаружи дверь и шаги его замерли въ корридорe. У меня отъ волненiя забилось сердце. 259 Что это значитъ? Развe онъ меня знаетъ? И вообще что ему нужно? Онъ первымъ дeломъ усeлся и снялъ лeвый сапогъ. Потомъ вытащилъ зубами затычку изъ каблука, вынулъ изъ образовавшагося отверстiя кусочекъ согнутаго желeза, оторвалъ слегка прикрeпленную подошву и съ гордымъ видомъ подалъ мнe то и другое. Все это онъ продeлалъ съ быстротой молнiи, не обращая ни малeйшаго вниманiя на мои взволнованные разспросы. "Вотъ вамъ. И еще поклонъ отъ господина Харузека". Я былъ такъ ошеломленъ, что не могъ произнести ни слова. "Этимъ желeзомъ вскройте ночью подошву. Или вообще, когда никто не увидитъ. Она пустая внутри", -- объяснилъ мнe съ важнымъ видомъ оборванецъ, -- "тамъ вамъ письмецо отъ господина Харузека". Я былъ въ такомъ восторгe, что бросился ему на шею; изъ глазъ у меня брызнули слезы. Онъ мягко отстранился и сказалъ наставительнымъ тономъ: "Возьмите себя въ руки, господинъ Пернатъ. Намъ нельзя терять ни минуты. Вeдь, чего добраго, они сейчасъ же замeтятъ, что я не въ той камерe. Мы съ Францлемъ обмeнялись у привратника номерами". Я скорчилъ, должно быть, очень глупую физiономiю, потому что онъ тотчасъ же добавилъ: "Если вы и этого не понимаете, Богъ съ вами. Словомъ, я тутъ -- и баста!" 260 "Скажите же", перебилъ я его, "скажите же, господинъ -- господинъ -- --" "Венцель", -- помогъ мнe оборванецъ, "меня зовутъ Венцель". "Скажите же, Венцель, что съ архиварiусомъ Гиллелемъ и какъ поживаетъ его дочь?" "Некогда мнe разговаривать", нетерпeливо прервалъ меня Венцель. "Меня могутъ вeдь каждую минуту выставить. -- Ну-съ, такъ вотъ: я попалъ сюда, потому что нарочно сознался въ ограбленiи -- --" "Неужели же спецiально ради меня, чтобъ попасть ко мнe, вы совершили ограбленiе, Венцель?" спросилъ я взволнованно. Оборванецъ презрительно покачалъ головой: "Если бы я дeйствительно совершилъ ограбленiе, не сталъ же бы я сознаваться. Что я дуракъ, что-ли?" Мало-помалу я понялъ: -- добрый парень пошелъ на хитрость, чтобы доставить мнe въ тюрьму письмо отъ Харузека. "Ну-съ! Такъ прежде всего" -- онъ принялъ опять важный видъ -- "я васъ долженъ научить эпилепсiи". "Чему?" "Эпилепсiи! Смотрите хорошенько и примeчайте. Вотъ: сперва надо набрать слюны"; -- онъ надулъ щеки и сталъ ими двигать, какъ будто полоща ротъ, -- "потомъ, чтобы появилась пeна у рта, вотъ такъ": -- онъ продeлалъ и это -- естественно, до тошноты. -- "Потомъ надо вывернуть пальцы, потомъ вытаращить глаза" -- онъ скосилъ зрачки -- "а затeмъ уже -- это немного труднeе -- нужно какъ слeдуетъ закричать. 261 Ну, вотъ такъ: бе--бе--бе и сейчасъ же упасть". -- Онъ съ грохотомъ растянулся на полу, -- быстро вскочилъ опять и добавилъ: "Это и есть настоящая эпилепсiя, какъ насъ училъ въ "батальонe" докторъ Гульбертъ -- царство ему небесное". "Да, да, очень похоже", согласился я, "но къ чему все это?" "Чтобы скорeе выбраться изъ камеры!" объяснилъ мнe Венцель. "Вeдь докторъ Розенблатъ набитый дуракъ! Человeкъ ужъ безъ головы, а онъ твердитъ все свое, да свое: здоровъ и здоровъ. Онъ признаетъ одну эпилепсiю. Кто умeетъ какъ слeдуетъ, тому нетрудно попасть въ больницу. -- -- А оттуда убeжать ничего не стоитъ! "-- онъ заговорилъ таинственнымъ тономъ -- "рeшетка въ больничной камерe перепилена и только сверху слегка заклеена. Это тоже наша батальонная тайна! -- Вы тогда по ночамъ хорошенько смотрите, -- какъ только замeтите передъ окномъ петлю веревки, такъ сейчасъ же потихоньку выньте рeшетку, чтобъ никто не проснулся, надeньте петлю подъ мышки, -- а мы ужъ васъ втянемъ на крышу, а оттуда прямо на улицу. Поняли?" "Зачeмъ же мнe бeжать изъ тюрьмы?" вставилъ я робко. "Вeдь я же ни въ чемъ не виновенъ". "Виновенъ ли, не виновенъ, а бeжать все-таки нужно", отвeтилъ Венцель и вытаращилъ отъ изумленiя глаза. Мнe пришлось пустить въ ходъ все свое краснорeчiе, чтобы опровергнуть его смeлый планъ, принятый, по его словамъ, по рeшенiю "батальона". 262 Онъ никакъ не могъ понять, какъ это я отказываюсь отъ "милости Божьей" и хочу лучше выждать, пока меня попросту выпустятъ изъ тюрьмы. "Во всякомъ случаe я отъ всей души благодаренъ и вамъ и вашимъ товарищамъ", сказалъ я растроганно и пожалъ ему руку. "Какъ только минуютъ для меня тяжелыя времена, я первымъ же дeломъ отблагодарю васъ". "Не за что", дружески отклонилъ мою благодарность Венцель. "Если поставите намъ пару пива, скажемъ спасибо, а больше ничего намъ не нужно. Панъ Харузекъ -- сейчасъ казначей у насъ въ батальонe. Онъ намъ разсказывалъ, что вы тайный благодeтель. Что ему передать, когда я черезъ пару деньковъ выйду отсюда?" Я обрадовался: "Пожалуйста, попросите его сходить къ Гиллелю и передать ему, что я очень безпокоюсь о здоровьи его дочери, Мирiамъ. Пусть господинъ Гиллель получше за ней смотритъ. Вы запомните фамилiю? Гиллель?" "Гиррель?" "Нeтъ, Гиллель". "Гиллеръ?" "Да, нeтъ же: Гилл--ель". Венцель чуть не сломалъ себe языкъ, стараясь произнести эту трудную для чеха фамилiю, но въ концe концовъ, скорчивъ гримасу, все же осилилъ. "И еще одно: пусть господинъ Харузекъ -- я его очень объ этомъ прошу -- пусть онъ, насколько можетъ, позаботится о "важной дамe" -- онъ ужъ пойметъ, о комъ я.говорю". "Вы говорите, должно быть, о барынe, у которой была интрижка съ нeмцемъ -- какъ его? 263 -- съ докторомъ Саполи? -- Ну, такъ она уже развелась и уeхала и съ Саполи и съ ребенкомъ". "Вы навeрное знаете?" Я чувствовалъ, что мой голосъ дрожитъ. Какъ ни обрадовался я за Ангелину, -- все-таки у меня сжалось болeзненно сердце. Сколько заботъ я пережилъ изъ-за нея, а теперь -- -- теперь она попросту меня забыла. Быть можетъ, она повeрила, что я дeйствительно убилъ Цотмана? Меня охватило чувство горькой обиды. Съ чуткостью, характерной для всeхъ бывшихъ людей по отношенiю ко всему, что касается любви, оборванецъ понялъ, повидимому, мое состоянiе, отвернулся и ничего не отвeтилъ. "Можетъ быть, вамъ извeстно, какъ поживаетъ дочь господина Гиллеля, Мирiамъ? Вы ее знаете?" спросилъ я взволнованно. "Мирiамъ? Мирiамъ?" -- Венцель задумался и наморщилъ лобъ. -- "Мирiамъ? -- Она бываетъ по ночамъ у Лойзичека?" Я улыбнулся невольно. "Нeтъ. Нeтъ". "Значитъ, такой не знаю", сухо отвeтилъ Венцель. Мы помолчали немного. Можетъ быть, о ней есть что-нибудь въ письмe, надeялся я. "Что Вассертрумъ отправился на тотъ свeтъ", заговорилъ вдругъ опять Венцель, "вы уже, должно быть, слыхали?" Я вздрогнулъ отъ ужаса. "Ну, да". -- Венцель показалъ рукой на горло. "Тю -- -- тю! И никакихъ! Ну, и ужасъ же былъ это! Онъ два дня не показывался, лавку 264 взломали -- я, конечно, сунулся чуть ли не первый -- какъ же иначе? -- Вассертрумъ сидeлъ на своемъ паршивомъ креслe, -- грудь вся въ крови, -- а глаза, какъ стеклянные -- -- -- Знаете, я ужъ видалъ виды, а и у меня такъ помутилось въ глазахъ, что я чуть не упалъ. Только самъ сталъ себя уговаривать: Венцель, чего тебe волноваться, вeдь это всего навсего мертвый еврей. -- У него въ горлe торчалъ напильникъ, -- а въ лавкe все было вверхъ дномъ перевернуто. -- Убили и ограбили". "Напильникъ! Напильникъ!" Я чувствовалъ, какъ отъ ужаса у меня стынетъ кровь. Напильникъ! Такъ, значитъ, онъ все-таки нашелъ себe примeненiе. "Я-то знаю, кто это сдeлалъ", шопотомъ сказалъ Венцель черезъ минуту. "Никто другой, скажу я вамъ, какъ рябой Лойза. -- Я нашелъ въ лавкe на полу его ножъ и поскорeй сунулъ въ карманъ, чтобы не замeтила полицiя. Онъ пробрался въ лавку подземнымъ ходомъ -- -- --" Венцель неожиданно прервалъ свою рeчь, напряженно прислушался, потомъ бросился на нары и отчаянно захрапeлъ. Спустя мгновенiе загремeлъ въ двери засовъ: въ камеру вошелъ надзиратель и подозрительно уставился на меня. Я принялъ самый безучастный видъ, а Венцеля нельзя было добудиться. Наконецъ, послe здоровыхъ пинковъ онъ проснулся, поднялся зeвая и, еле очнувшись отъ сна, пошелъ слeдомъ за надзирателемъ. -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- -- 265 Дрожа отъ волненiя, развернулъ я письмо Харузека и началъ читать: "12 мая. Мой дорогой бeдный другъ и благодeтель! Недeлю за недeлей ждалъ я, что васъ, наконецъ, выпустятъ на свободу, -- но тщетно. Я предпринималъ всевозможные шаги, чтобы собрать матерiалъ, доказывающiй Вашу невиновность, но ничего подeлать не могъ. Обращался я и къ слeдователю съ просьбой ускорить Ваше дeло, но всякiй разъ онъ отвeчалъ мнe, что это зависитъ не отъ него, -- это компетенцiя не его, а прокуратуры. Канцелярская волокита! Только сегодня, часъ тому назадъ, мнe удалось сдeлать кое-что, и я твердо разсчитываю на успeхъ. Я узналъ, что Вассертруму золотые часы продалъ Яромиръ. Онъ нашелъ ихъ у своего брата Лойзы въ постели послe его ареста. У "Лойзичека" -- тамъ, Вы знаете, бываютъ и сыщики -- распространился слухъ, что у Васъ, въ качествe вещественнаго доказательства, были найдены часы убитаго Цотмана, трупъ котораго, между прочимъ, до сихъ поръ не найденъ. Остальное мнe стало ясно, конечно: Вассертрумъ и такъ далeе. Я сейчасъ же разыскалъ Яромира, далъ ему 1000 флориновъ -- --" Я опустилъ письмо, -- слезы радости выступили у меня на глазахъ: только Ангелина могла дать Харузеку эту сумму. Такихъ денегъ нeтъ ни у Цвака, ни у Прокопа, ни у Фрисландера. Значитъ, она меня все-таки не забыла! -- Я сталъ читать дальше: "-- далъ ему 1000 фл. и обeщалъ еще 2000 фл., если онъ отправится сейчасъ же со мною въ 266 полицiю и сознается, что онъ нашелъ часы у брата и продалъ ихъ Вассертруму. Все это будетъ сдeлано только послe того, какъ письмо пойдетъ уже къ Вамъ черезъ Венцеля. Я тороплюсь его отправить. Но будьте покойны: все будетъ сдeлано. И сегодня еще. Я Вамъ ручаюсь. Я ни минуты не сомнeваюсь, что убiйство совершилъ Лойза и что часы, дeйствительно, принадлежатъ Цотману. Если, вопреки всeмъ ожиданiямъ, это не такъ, Яромиръ уже знаетъ, что ему дeлать: -- онъ во всякомъ случаe признаетъ, что часы тe же самые. Итакъ, ждите и не падайте духомъ. День Вашего освобожденiя, можетъ быть, очень близокъ. Но настанетъ ли день, когда мы съ Вами увидимся? Этого я не знаю. Скорeе всего -- едва ли: мои дeла съ каждымъ днемъ все хуже и хуже, -- мнe все время приходится быть насторожe, какъ бы послeдняя минута не захватила меня врасплохъ. Но будьте увeрены: мы съ Вами все же увидимся. Быть можетъ, не въ этой жизни и не въ загробной, -- а тогда, когда остановится время -- и Господь, какъ сказано въ Библiи, извергнетъ изъ устъ своихъ тeхъ, кто были ни теплы, ни холодны. -- -- -- -- -- -- Не удивляйтесь, что я объ этомъ пишу! Я никогда не говорилъ съ Вами объ этихъ вещахъ и, когда какъ-то Вы произнесли слово "каббала", я уклонился отъ разговора -- -- но я знаю многое. 267 Быть можетъ, Вы понимаете, что я хочу этимъ сказать, -- если же нeтъ, вычеркните изъ своей памяти то, что я сказалъ Вамъ. -- Однажды, въ бреду, мнe показалось -- будто я видeлъ на Вашей груди знакъ. -- Можетъ быть, мнe только приснилось наяву. Если Вы и въ самомъ дeлe меня не поймете, -- предположите, что у меня еще съ дeтства были переживанiя, заставившiя меня пойти своимъ особымъ путемъ; -- переживанiя, не совпадающiя съ тeмъ, чему учитъ насъ медицина и которыхъ она еще, слава Богу, не знаетъ -- -- и, къ счастью, можетъ быть, никогда не узнаетъ. Я никогда не давалъ себя вводить въ заблужденiе наукe, -- ея высшей цeлью является сооруженiе "прiемной", которую давно слeдовало бы уничтожить. Но довольно объ этомъ. Я разскажу Вамъ лучше о томъ, что произошло за время Вашего отсутствiя. Въ концe апрeля Вассертрумъ былъ уже въ такомъ состоянiи, что мое внушенiе могло оказать свое дeйствiе. Я замeчалъ это по тому, что онъ постоянно жестикулировалъ и громко говорилъ самъ съ собою. Это вeрный признакъ, что мысли человeка готовы выступить противъ него грознымъ походомъ. Онъ купилъ себe записную книжку и началъ что-то записывать. Онъ писалъ! Какъ это ни странно! Да, онъ писалъ! Потомъ отправился къ нотарiусу. Внизу у дверей я зналъ, что онъ дeлаетъ наверху: онъ составлялъ завeщанiе. 268 Я не предполагалъ, правда, что онъ мнe оставитъ наслeдство. У меня, навeрное, сдeлалась бы пляска святого Вита отъ удовольствiя, если бы мнe пришла въ голову эта мысль. Онъ назначилъ меня наслeдникомъ потому, что по его мнeнiю, я былъ единственнымъ человeкомъ на свeтe, которому онъ бы могъ еще сдeлать добро и загладить свою вину. Совeсть перехитрила его самого. Быть можетъ, имъ руководила и надежда, что я благословлю его, когда послe его смерти благодаря ему окажусь миллiонеромъ, и сниму съ него то проклятiе, которое ему пришлось услыхать изъ моихъ устъ у Васъ въ комнатe. Такимъ образомъ, мое внушенiе сказалось въ трехъ направленiяхъ. Страшно забавно, что въ душe онъ, значитъ, все-таки вeрилъ въ возмездiе за грeхи въ загробномъ мiрe, между тeмъ какъ самъ всю свою жизнь упорно отрицалъ это. Но такъ бываетъ со всeми умниками: это видно по бeшенной злобe, овладeвающей ими, когда они чувствуютъ, что ихъ разоблачили. Съ того момента, какъ Вассертрумъ вернулся отъ нотарiуса, я не выпускалъ его изъ виду. По ночамъ я сторожилъ возлe ставенъ его лавки -- конецъ могъ наступить ежеминутно. Мнe кажется, я черезъ стeну услышалъ бы страстно желанный звукъ, съ которымъ онъ открылъ бы пузырекъ съ ядомъ. Оставался какой-нибудь часъ, и дeло моей жизни было бы сдeлано. Но тутъ между нами всталъ кто-то третiй и убилъ его, закололъ напильникомъ. 269 Пусть Вамъ разскажетъ подробности Венцель, -- мнe слишкомъ тяжело писать обо всемъ этомъ. Можетъ быть, это и предразсудокъ, но когда я увидeлъ, что была пролита кровь -- всe вещи въ лавкe были забрызганы ею -- мнe показалось, будто душа его не находится больше въ моей власти. Что-то -- -- какой-то неясный, но непогрeшимый инстинктъ -- говоритъ мнe, что далеко не то же самое, умираетъ ли человeкъ отъ чужой руки или отъ своей собственной: если бы Вассертрумъ унесъ свою кровь съ собой въ землю, только тогда моя миссiя была бы исполнена. -- Теперь же, когда все случилось иначе, я чувствую себя отвергнутымъ, -- какъ орудiе, признанное недостойнымъ для десницы ангела смерти. Но роптать я не хочу. Моя ненависть такова, что она пойдетъ за нимъ и по ту сторону жизни, -- у меня есть еще своя кровь, которую я могу пролить по своему желанiю, чтобы она послeдовала по пятамъ за его кровью въ царство тeней. -- -- -- -- -- -- Съ тeхъ поръ, какъ похоронили Вассертрума, я сижу каждый день у него на кладбищe и прислушиваюсь къ себe самому: что мнe дeлать. Мнe кажется, я уже знаю, но лучше подождать все-таки, пока внутреннiй голосъ, шепчущiй мнe, не станетъ яснымъ, какъ вода родника. -- Мы, люди, не чисты, и намъ нуженъ иногда долгiй искусъ и долгое бдeнiе, чтобы понять внутреннiй голосъ нашей души. -- -- -- На прошлой недeлe судъ оффицiально увeдомилъ меня, что Вассертрумъ оставилъ мнe все свое состоянiе. 270 Едва ли мнe нужно говорить Вамъ, господинъ Пернатъ, что я ни однимъ крейцеромъ изъ его денегъ не воспользуюсь для себя. -- Я не стану, конечно, давать ему въ руки никакихъ преимуществъ -- -- при нашей будущей встрeчe -- "тамъ". Дома, принадлежавшiе ему, я распорядился продать, -- вещи, къ которымъ онъ прикасался, всe сожжены, -- а изъ того, что будетъ по ликвидацiи выручено, треть перейдетъ къ Вамъ. Я мысленно вижу, какъ Вы вскакиваете и протестуете. Но могу Васъ успокоить. То, что получите Вы, -- Ваше законное достоянiе съ процентами. Я зналъ ужъ давно, что много лeтъ тому назадъ Вассертрумъ разорилъ Вашего отца и всю Вашу семью. Только теперь я получилъ возможность доказать это документально. Вторая треть будетъ распредeлена между 12 членами "батальона", знавшими еще лично доктора Гульберта. Мнe хочется, чтобы всe они разбогатeли и получили доступъ въ пражское "высшее общество". Остатокъ будетъ въ равныхъ доляхъ распредeленъ между ближайшими семью убiйцами-грабителями, которые за отсутствiемъ уликъ будутъ оправданы. Этимъ я отдамъ должную дань общественному негодованiю. Итакъ. Кажется, все. А теперь, дорогой другъ мой, прощайте. Вспоминайте иногда о Вамъ искренне благодарномъ Иннокентiи Харузекe". 271 Глубоко потрясенный, выпустилъ я изъ рукъ письмо. Меня не радовала даже мысль о предстоящемъ освобожденiи. Харузекъ! Бeдный! Онъ, какъ братъ, заботится обо мнe. И все за то, что я когда-то подарилъ ему 100 фл. Если бы только мнe удалось еще пожать ему руку. Я чувствовалъ, что онъ правъ: этотъ день никогда не наступитъ. Онъ стоялъ передо мной: съ горящимъ взглядомъ, съ узкими чахоточными плечами, съ высокимъ благороднымъ лбомъ. Быть можетъ, все было бы иначе, если бы къ нему во время протянулась щедрая, добрая рука. Я еще разъ прочиталъ письмо. Какая методичность въ безумiи Харузека! Но безуменъ ли онъ вообще? Мнe стало стыдно, что эта мысль могла мнe притти въ голову. Развe недостаточно его намековъ? Онъ такой же человeкъ, какъ Гиллель, какъ Мирiамъ, какъ и я самъ; человeкъ, которымъ овладeла его собственная душа, -- котораго черезъ дикiя разсeлины и пропасти жизни она возноситъ къ горнимъ вершинамъ обeтованной страны. Онъ, всю жизнь мечтавшiй объ убiйствe, развe не чище онъ тeхъ, кто ходитъ съ самодовольнымъ видомъ и якобы слeдуетъ прописнымъ заповeдямъ невeдомаго, мифическаго пророка? Онъ слeдовалъ заповeди, продиктованной ему могучимъ инстинктомъ, не помышляя ни о какой "наградe" ни здeсь, ни по ту сторону жизни. 272 Развe то, что онъ дeлалъ, не было благоговeйнeйшимъ исполненiемъ долга въ истинномъ, скрытомъ значенiи этого слова? "Трусливый, коварный, кровожадный, больной, загадочный типъ -- преступная натура" -- въ моихъ ушахъ уже звучалъ приговоръ толпы, которая заглянетъ къ нему въ душу и освeтитъ ее своимъ тусклымъ конюшеннымъ фонаремъ, -- той злобной толпы, которая никогда не пойметъ, что ядовитая белладонна въ тысячу разъ прекраснeе и благороднeе полезнаго лука. Снова загремeли засовы двери, и я услышалъ, что въ камеру впустили новаго арестанта. Я даже не обернулся, настолько былъ поглощенъ впечатлeнiемъ отъ письма. Въ немъ не было ни слова ни объ Ангелинe, ни о Гиллелe. Впрочемъ, Харузекъ писалъ, очевидно, второпяхъ. Это было видно даже по почерку. Получу ли я отъ него еще письмо такимъ же путемъ? Втайнe я возлагалъ большiя надежды на завтрашнiй день, на прогулку по двору, вмeстe съ другими арестантами. Вeдь очень возможно, что кто-нибудь изъ "батальона" сунетъ мнe въ руку записку. Чей-то тихiй голосъ вывелъ меня изъ раздумья: "Разрeшите представиться. Моя фамилiя Лапондеръ, Амадеусъ Лапондеръ." Я обернулся. Со мной любезно раскланивался худощавый, довольно молодой господинъ, невысокаго роста, въ изящномъ костюмe, безъ шляпы, -- какъ всe подслeдственные заключенные. 273 Онъ былъ гладко выбритъ, какъ актеръ, а его большiе, миндалевидные глаза съ свeтло-зеленымъ блескомъ сразу поразили меня тeмъ, что хотя и были прямо устремлены на меня, тeмъ не менeе, казалось, никого передъ собою не видeли. -- Въ нихъ было что-то -- -- разсeянное -- -- не отъ мiра сего. Я пробормоталъ свое имя, тоже раскланялся и хотeлъ было опять отвернуться, но долго не могъ отвести взгляда въ этого человeка, -- настолько странное впечатлeнiе произвелъ онъ на меня своей стереотипной улыбкой, которая застыла на его лицe, въ приподнятыхъ уголкахъ его красиво очерченныхъ губъ. Онъ отчасти походилъ на китайскую статую Будды изъ розоваго кварца -- своей гладкой, прозрачной кожей, дeвически тонкимъ носомъ и нeжными ноздрями. "Амадеусъ Лапондеръ, Амадеусъ Лапондеръ", повторялъ я про себя. "Какое же преступленiе совершилъ онъ?" 274 -------- ЛУНА. "Вы были уже на допросe?" спросилъ я немного спустя. "Я сейчасъ оттуда. -- Надeюсь, я васъ не долго буду стeснять", любезно отвeтилъ Лапондеръ. "Бeдняга", подумалъ я, "онъ не знаетъ еще, что значитъ находиться подъ слeдствiемъ". Я рeшилъ подготовить его понемногу: "Къ тюрьмe постепенно привыкаешь, -- тяжелы только первые, самые скверные дни". -- -- -- Онъ вeжливо улыбнулся. Молчанiе. "Васъ долго допрашивали, господинъ Лапондеръ?" Онъ отвeтилъ разсeянно: "Нeтъ. Меня только спросили, сознаюсь ли я, и дали подписать протоколъ". "И вы подписались, что сознаетесь?" "Конечно". Онъ сказалъ это такъ, какъ будто иначе и быть не могло. Навeрное, ничего серьезнаго, подумалъ я, -- онъ совершенно спокоенъ. Должно быть, вызовъ на дуэль или что-нибудь въ этомъ родe. "А я, къ сожалeнiю, такъ давно уже здeсь, -- кажется, цeлую вeчность", -- я невольно вздохнулъ, -- на его лицe сейчасъ же отразилось участiе. "Отъ всей души желаю, чтобы вамъ не 275 пришлось испытать того же, господинъ Лапондеръ. Судя по всему, что я вижу, васъ скоро выпустятъ". "Какъ знать", отвeтилъ онъ спокойно. Но мнe послышался въ его словахъ скрытый смыслъ. "Вы не думаете?" спросилъ я съ улыбкой. Онъ покачалъ головой. "Почему же? Развe вы совершили что-нибудь страшное? Простите, господинъ Лапондеръ, но я спрашиваю не изъ простого любопытства -- -- а изъ участiя". Онъ колебался мгновенiе, но потомъ сказалъ, не моргнувъ глазомъ: "Изнасилованiе и убiйство". Меня словно обухомъ ударили по головe. Отъ ужаса и отвращенiя я не могъ вымолвить ни слова. Повидимому, онъ это замeтилъ и деликатно отвернулся. Но на лицe его съ застывшей улыбкой не отразилось ни слeда обиды за мое, внезапно, рeзко измeнившееся отношенiе. Мы оба замолчали и старались не смотрeть другъ на друга. -- -- -- Когда стемнeло и я легъ, онъ послeдовалъ тотчасъ же моему примeру, аккуратно повeсилъ на крючекъ платье, вытянулся и, судя по спокойному, ровному дыханiю, повидимому, тотчасъ же крeпко уснулъ. Я всю ночь не могъ успокоиться. Постоянное сознанiе, что рядомъ со мной находится такое чудовище и что я вынужденъ дышать съ нимъ однимъ воздухомъ, было настолько отвратительно и тяжело, что впечатлeнiя истекшаго дня, письмо Харузека и вообще все пережитое отошло на заднiй планъ. 276 Я нарочно легъ такимъ образомъ, чтобы видeть передъ собою убiйцу, -- я былъ не въ силахъ сознавать, что онъ у меня за спиною. Камера была тускло озарена свeтомъ луны, и я видeлъ, что Лапондеръ лежалъ неподвижно, точно мертвый. Черты лица напоминали трупъ, -- полуоткрытыя губы еще болeе усиливали это впечатлeнiе. Нeсколько часовъ подрядъ онъ ни разу не шевельнулся. Только далеко за полночь, когда по лицу его скользнулъ тусклый лучъ луны, онъ точно вздрогнулъ слегка и зашевелилъ губами, какъ человeкъ, говорящiй во снe. Казалось, онъ произносилъ все время одни и тe же слова -- что-то вродe: "Пусти меня. Пусти меня. Пусти меня". -- -- -- -- -- -- Прошло нeсколько дней. Я не обращалъ на него никакого вниманiя, и онъ самъ ни разу не нарушилъ молчанiя. Держалъ онъ себя по-прежнему въ высшей степени деликатно. Когда у меня появлялось желанiе ходить взадъ и впередъ, онъ сейчасъ же замeчалъ это и, если какъ разъ сидeлъ на нарахъ, то вeжливо убиралъ ноги, чтобы мнe не мeшать. Я уже упрекалъ себя за свою суровость, но при всемъ желанiи не могъ побороть своего отвращенiя. Какъ ни старался я привыкнуть къ нему, мнe это не удавалось. Это чувство не оставляло меня и по ночамъ. Я не былъ въ состоянiи уснуть даже на четверть часа. 277 Каждый вечеръ происходило аккуратно одно и то же: онъ ждалъ учтиво, пока я лягу, потомъ снималъ костюмъ, педантично складывалъ его, вeшалъ на стeну и такъ далeе, и такъ далeе. -- -- -- -- -- -- Однажды ночью -- былъ, вeроятно, уже второй часъ -- я стоялъ, изнемогая отъ безсонницы, снова на полкe, смотрeлъ на луну, лучи которой, точно блестящимъ масломъ, заливали мeдный циферблатъ башенныхъ часовъ, и съ тоской думалъ о Мирiамъ. Вдругъ позади меня раздался еле слышно ея голосъ. Я мгновенно очнулся, пришелъ въ себя и прислушался. Прошла минута. Я думалъ уже, что ошибся, какъ вдругъ голосъ послышался снова. Отдeльныхъ словъ я не могъ разобрать, но мнe показалось что-то вродe: "Спроси меня. Спроси меня". Это, несомнeнно, былъ голосъ Мирiамъ. Весь дрожа отъ волненiя, я тихонько спустился внизъ и подошелъ къ нарамъ Лапондера. Лунный свeтъ падалъ прямо на его лицо, и я ясно различалъ, что его вeки были открыты, но видны были только бeлки глазъ. По неподвижнымъ мышцамъ щекъ я убeдился, что онъ крeпко спитъ. Только губы его опять шевелились. Мало-помалу я сталъ разбирать слова, вырывавшiяся изъ его устъ: "Спроси меня. Спроси меня". Голосъ изумительно напоминалъ Мирiамъ. 278 "Мирiамъ! Мирiамъ!" воскликнулъ я невольно, но сейчасъ же понизилъ голосъ, чтобы не разбудить спящаго. Подождавъ, пока его лицо стало вновь неподвижнымъ, я повторилъ тихо: "Мирiамъ? Мирiамъ?" Изъ его губъ вылетeло едва слышное, но все же внятное: "Да". Я приложилъ ухо вплотную къ его губамъ. И черезъ мгновенiе услышалъ шопотъ Мирiамъ, ея голосъ, настолько очевидно ея, что у меня пробeжалъ морозъ по кожe. Я такъ жадно впивалъ ея слова, что улавливалъ только ихъ общiй смыслъ. Она говорила о любви ко мнe, о несказанномъ счастiи, что мы, наконецъ, вновь обрeли другъ друга -- и уже больше никогда не разстанемся, -- она говорила быстро, безъ передышки, какъ человeкъ, боящiйся, какъ бы его не прервали, и желающiй использовать каждое мгновенiе. Потомъ вдругъ голосъ сталъ запинаться -- а минутами замиралъ вовсе. "Мирiамъ?" спросилъ я, дрожа отъ страха и затаивъ дыханiе. "Мирiамъ, ты умерла?" Долго никакого отвeта. И потомъ едва внятно: "Нeтъ. -- Я жива. -- Я сплю". И больше ничего. Я напряженно продолжалъ слушать. Но тщетно. Ни звука больше. Я былъ такъ потрясенъ и взволнованъ, что долженъ былъ сeсть на край наръ, чтобы не упасть на Лапондера. 279 Иллюзiя была настолько полная, что временами мнe казалось, будто передо мной дeйствительно лежитъ Мирiамъ, -- я долженъ былъ себя сдерживать, чтобы не запечатлeть поцeлуй на губахъ убiйцы. "Генохъ! Генохъ!" -- услыхалъ я вдругъ его лепетъ, все болeе внятный и членораздeльный: "Генохъ! Генохъ!" Я тотчасъ же узналъ голосъ Гиллеля. "Это ты, Гиллель?" Отвeта не было. Я вспомнилъ изъ когда-то прочитанной книги, будто для того, чтобы заставить говорить спящихъ, нужно обращаться съ вопросами къ нервнымъ узламъ подложечной ямки, а не шептать ихъ на ухо спящему. Я такъ и сдeлалъ: "Гиллель?" "Да, я тебя слушаю". "Здорова ли Мирiамъ? Ты знаешь все?" спросилъ я торопливо. "Да. Я все знаю. Я зналъ ужъ давно. Не волнуйся, Генохъ, не бойся ничего". "Ты прощаешь мнe, Гиллель?" "Я же сказалъ тебe: будь спокоенъ". "Скоро ли мы увидимся?" -- Я боялся, что не разберу отвeта. Послeднiя слова были уже едва внятны. "Надeюсь. Я подожду -- тебя -- по возможности -- потомъ мнe нужно уeхать -- --" "Уeхать? Куда?" -- я едва не упалъ на Лапондера. "Куда уeхать? Куда?" "Уeхать -- въ страну Гадъ, -- къ югу отъ Палестины --" 280 Голосъ замеръ. Тысячи вопросовъ безпорядочно закружились у меня въ головe: почему онъ назвалъ меня Генохомъ? Цвакъ, Яромиръ, часы, Фрисландеръ, Ангелина, Харузекъ. "Прощайте. Не забывайте меня", послышалось вдругъ опять громко и отчетливо изъ устъ убiйцы. На сей разъ голосомъ Харузека, но похоже, какъ будто я самъ произнесъ эту фразу. Я вспомнилъ: это были заключительныя слова изъ письма Харузека. -- Лицо Лапондера было уже окутано мракомъ. Лунный свeтъ падалъ только на изголовiе наръ. Черезъ четверть часа онъ совсeмъ исчезнетъ изъ камеры. Я задавалъ вопросъ за вопросомъ, но не получалъ никакого отвeта. Убiйца лежалъ недвижимо, какъ трупъ. Его вeки закрылись. -- -- -- -- -- -- Я горячо упрекалъ себя, что всe эти дни видeлъ въ Лапондерe только преступника и никогда не взглянулъ на него, какъ на человeка. Послe того, что я сейчасъ пережилъ, мнe было ясно, что онъ -- сомнамбула, -- человeкъ, поддающiйся влiянiю луны. Быть можетъ, и убiйство совершено имъ въ такомъ полубезсознательномъ состоянiи. Навeрное даже. -- Сейчасъ, когда уже брезжило утро, застывшая неподвижность его лица исчезла и смeнилась выраженiемъ блаженнаго спокойствiя. Я подумалъ: такъ спокойно не можетъ спать человeкъ, на совeсти котораго убiйство. 281 Я трепетно ждалъ