лаза у нея закрыты. Огромная, дорогая шляпа съeхала на бокъ. Кромe розовыхъ длинныхъ чулокъ и мужского фрака, надeтаго прямо на голое тeло, на ней нeтъ ничего. 77 Знакъ музыкантамъ. Они начинаютъ бeшенымъ темпомъ: -- -- -- Ри-ти-титъ -- ри-ти-титъ -- -- -- Музыка заглушила сдавленный стонъ, который вырвался у стоявшаго у стeны глухонeмого Яромира, когда онъ увидeлъ Розину. Мы рeшаемъ уйти. Цвакъ зоветъ кельнершу. Но за шумомъ его словъ, конечно, не слышно. Картины мелькаютъ передо мной, какъ въ чаду опiума. Ротмистръ обнялъ полуобнаженную Розину и медленно кружится съ ней въ тактъ музыкe. Толпа почтительно уступаетъ имъ мeсто. Со скамеекъ слышится: "Лойзичекъ! Лойзичекъ!" -- шеи вытягиваются, и къ танцующей парe присоединяется другая, еще болeе странная. Какой-то молодой парень съ женственнымъ лицомъ, въ розовомъ трико, съ длинными бeлокурыми кудрями до плечъ, съ накрашенными, какъ у проститутки, губами и щеками, -- кокетливо опустивъ глаза, томно прижимается къ груди князя Атенштедта. Арфа играетъ сладостный вальсъ. Безумное отвращенiе къ жизни сжимаетъ мнe горло. Съ ужасомъ ищу я глазами дверь: тамъ стоитъ комиссаръ, отвернувшись, чтобы ничего не видeть, и торопливо шепчется съ полицейскимъ. Тотъ кладетъ что-то въ карманъ. Слышится звукъ ручныхъ "браслетовъ". Оба смотрятъ внимательно на рябого Лойзу, -- тотъ сперва старается спрятаться, но потомъ стоитъ, точно парализованный, -- съ поблeднeвшимъ и искаженнымъ отъ страха лицомъ. 78 Въ моей памяти вдругъ мелькаетъ, и тотчасъ же вновь исчезаетъ картина, которую я видeлъ за часъ до того: Прокопъ стоитъ, нагнувшись, надъ рeшеткою водостока -- -- прислушивается -- -- а изъ подъ земли доносятся предсмертные вопли. Мнe хочется крикнуть, но я не могу. Чьи-то холодные пальцы просовываются ко мнe въ ротъ, пригибаютъ языкъ книзу, къ переднимъ зубамъ, -- языкъ, точно клубокъ, заполняетъ мнe глотку, и я не могу вымолвить ни слова. Пальцевъ я не вижу, -- я знаю, что ихъ увидeть нельзя, -- а все-таки чувствую ихъ, какъ нeчто реальное. Моему сознанiю ясно: это пальцы той самой руки, которая въ моей комнатe на Ганпасгассе протянула мнe книгу "Иббуръ". "Воды, воды!" кричитъ Цвакъ подлe меня. Они держатъ мнe голову и освeщаютъ свeчкой зрачки. "Отнести на квартиру, послать за врачемъ, -- архиварiусъ Гиллель знаетъ, что дeлать -- прямо къ нему!" шепчутся они между собой. Какъ трупъ, я лежу на носилкахъ. Прокопъ и Фрисландеръ уносятъ меня. 79 -------- БОДРСТВОВАНIЕ. Цвакъ побeжалъ впередъ по лeстницe, и я слышалъ, какъ Мирiамъ, дочь архиварiуса Гиллеля, стала его тревожно разспрашивать и какъ онъ ее успокаивалъ. Я не старался прислушиваться, о чемъ они говорили, и скорeе догадался, чeмъ понялъ изъ ихъ словъ, что Цвакъ разсказывалъ, какъ мнe стало дурно, -- они просятъ оказать мнe первую помощь и прежде всего привести меня въ чувство. Я все еще не могъ шевельнуться, -- все еще незримые пальцы сжимали мнe языкъ. Но мысли мои текли ясно и твердо, и чувства ужаса я уже не испытывалъ. Я зналъ хорошо, гдe я и что со мной происходитъ, -- мнe не казалось даже страннымъ, что меня принесли наверхъ, какъ покойника, поставили вмeстe съ носилками въ комнату Шмаи Гиллеля и -- оставили потомъ одного. Мною овладeло чувство довольства и покоя, все равно какъ при возвращенiи домой послe долгаго путешествiя. Въ комнатe было темно; крестовидныя рамы оконъ вырисовывались расплывчатыми контурами въ туманe, наполнявшемъ улицу своимъ невeрнымъ, матовымъ отблескомъ. Мнe казалось все совершенно естественнымъ. Я не удивился ни тому, что Гиллель вошелъ въ 80 комнату съ еврейскимъ семисвeчнымъ канделябромъ, ни тому, что онъ спокойно поздоровался со мной, какъ съ человeкомъ, прихода котораго онъ ожидалъ. То, на что я съ тeхъ поръ, какъ живу въ этомъ домe, ни разу не обратилъ вниманiя, -- хотя встрeчался съ Гиллелемъ раза три-четыре въ недeлю на лeстницe, -- то сегодня бросилось мнe сразу въ глаза, когда онъ прошелся нeсколько разъ по комнатe, переставилъ на коммодe кое-какiя вещи и, наконецъ, зажегъ еще и второй, такой же семисвeчный канделябръ. Мнe бросилась въ глаза и поразила строгая пропорцiональность его тeла и узкая, красивая форма лица съ благородными очертанiями лба. Разглядeвъ его при свeтe свeчей, я увидeлъ, что онъ не старше меня: ему самое большее 45 лeтъ. "Ты пришелъ на нeсколько минутъ раньше, чeмъ я думалъ," проговорилъ онъ немного спустя. "Я не успeлъ зажечь свeчи." -- Онъ показалъ рукой на канделябры, подошелъ къ носилкамъ и устремилъ свои темные глаза въ глубокихъ впадинахъ на кого-то, кто стоялъ, повидимому, у моего изголовiя и кого я видeть не могъ. Онъ шевельнулъ губами и беззвучно произнесъ еще какую-то фразу. Незримыя пальцы тотчасъ же освободили мой языкъ, и столбнякъ сразу прошелъ. Я приподнялся и обернулся: въ комнатe никого, кромe меня и Шмаи Гиллеля, не было. Значитъ, -- и обращенiе на "ты" и заявленiе, что онъ меня ждалъ -- относились именно ко мнe!? 81 Но гораздо болeе страннымъ показалось мнe то, что я былъ совершенно не въ состоянiи хоть сколько-нибудь удивиться всему этому. Гиллель, повидимому, отгадалъ мои мысли -- ласково улыбнувшись, онъ помогъ мнe подняться съ носилокъ и, указавъ рукой на кресло, сказалъ: "Ну, конечно же, въ этомъ нeтъ ничего удивительнаго. Страшны для человeка только призраки; жизнь колетъ и жжетъ, какъ власяница, солнечные же лучи духовнаго мiра даютъ намъ свeтъ и тепло." Я молчалъ: я не зналъ, что отвeтить ему. Но онъ и не ждалъ, повидимому, отвeта, -- сeлъ напротивъ меня и продолжалъ спокойно: "Если бы серебряное зеркало могло чувствовать, оно ощущало бы боль только при его полировкe. Ставъ же блестящимъ и гладкимъ, оно безъ всякихъ мукъ и страданiй отражаетъ все, что находится передъ нимъ." "Благо человeку," тихо добавилъ онъ, "который можетъ сказать о себe: я достаточно отшлифованъ." -- На минуту онъ погрузился въ раздумiе; потомъ прошепталъ по еврейски: "Lichuosècho Kiwisi Adoschem." Еще немного -- и снова послышался его отчетливый голосъ: "Ты пришелъ ко мнe въ глубокомъ снe, и я тебя разбудилъ. Въ псалмe Давида поется: "И сказалъ я себe самому -- теперь я начну: десница Господня сотворила преображенiе сiе." Вставая съ своею ложа, люди думаютъ, что они очнулись отъ сна. Они не понимаютъ того, что становятся жертвами своихъ чувствъ и впадаютъ въ сонъ, еще болeе глубокiй, чeмъ тотъ, который оставилъ ихъ только что. Есть одно лишь истинное 82 бодрствованiе, -- это то, къ которому ты близокъ сейчасъ. Но скажи людямъ объ этомъ, и они отвeтятъ тебe, что ты боленъ. Понять тебя они не способны. И потому говорить съ ними объ этомъ -- и жестоко, и безполезно. "Они идутъ безконечнымъ потокомъ, И объяты будто бы сномъ, Все равно, какъ былинка, которая скоро увянетъ -- Ее сорвутъ вечеромъ, и она скоро засохнетъ". -- -- -- -- -- -- "Кто былъ незнакомецъ, который пришелъ ко мнe и далъ мнe книгу Иббуръ? На яву или во снe я видeлъ его?" хотeлъ я спросить. Но Гиллель уже отвeтилъ, пока я старался подыскать слова къ своимъ мыслямъ: "Допусти, что приходившiй къ тебe человeкъ, котораго ты называешь Големомъ, означаетъ пробужденiе мертвыхъ при помощи сокровеннeйшей жизни духа. Каждая вещь на землe -- не что иное, какъ вeчный символъ, облеченный прахомъ! Какъ ты мыслишь глазами? Ты мыслишь ими всякую форму, которую видишь. Все, ставшее формой, было прежде призракомъ." Я чувствовалъ, какъ понятiя, до сихъ поръ неподвижно застывшiя въ моемъ мозгу, срывались, точно корабли, съ якорей и безъ руля устремлялись въ безбрежное море. Гиллель продолжалъ невозмутимо: "Кто разъ пробудился, тотъ умереть ужъ не можетъ. Сонъ и смерть равнозначущи." "-- -- умереть ужъ не можетъ?" -- мной овладeла неясная скорбь. 83 "Двe тропы вьются одна подлe другой: путь жизни и путь смерти. Ты взялъ книгу Иббуръ и прочиталъ ее. И душа твоя зачала отъ духа жизни," услышалъ я его голосъ. "Гиллель, Гиллель, дай мнe пойти по пути, по которому идутъ всe люди, -- по пути смерти!" неистово кричало все мое существо. Лицо Шмаи Гиллеля застыло и стало серьезнымъ: "Люди не идутъ ни по какому пути: ни по пути жизни, ни по пути смерти. Ихъ несетъ, точно вeтромъ мякину. Въ Талмудe сказано: "Прежде чeмъ создать мiръ, Господь показалъ своимъ творенiямъ зеркало. Они увидeли въ немъ душевныя муки бытiя и тe наслажденiя, которыя слeдуютъ за этими муками. И одни приняли на себя муки. Другiе отказались, и этихъ Господь вычеркнулъ изъ книги живыхъ." А ты идешь по пути, ты избралъ его добровольно, хотя и самъ не сознаешь теперь этого: ты призванъ самимъ собою. Не скорби: постепенно вмeстe съ знанiемъ придетъ и воспоминанiе. Знанiе и воспоминанiе -- одно и то же." Участливый, дружескiй тонъ, которымъ Гиллель закончилъ свою рeчь, вернулъ мнe спокойствiе, и я почувствовалъ себя въ безопасности, какъ больное дитя, сознающее, что подлe него любящiй отецъ. Я поднялъ глаза и увидeлъ, что комната вдругъ наполнилась людьми. Они стояли вокругъ насъ: одни были въ бeлыхъ саванахъ, какiе прежде носили раввины, другiе въ треугольныхъ шляпахъ съ серебряными пряжками на башмакахъ. -- -- Но Гиллель провелъ рукой по моимъ глазамъ -- и комната вновь опустeла. 84 Онъ проводилъ меня до двери и далъ мнe съ собой зажженную свeчу, чтобы я могъ посвeтить себe до своей комнаты. -- -- -- -- -- -- -- -- -- Я легъ въ постель и старался заснуть, но сна не было. Мной овладeло странное состоянiе, -- не сонъ, не грезы и не бодрствованiе. Свeчу я погасилъ. Но въ комнатe было все-таки настолько свeтло, что я могъ различать всe предметы. Я чувствовалъ себя хорошо, -- я не испытывалъ того мучительнаго безпокойства, которое обычно охватываетъ человeка въ такомъ состоянiи. Никогда еще въ жизни я не могъ такъ отчетливо и ясно мыслить, какъ сейчасъ. Ритмъ здоровья пробeгалъ по нервамъ и располагалъ мои мысли сомкнутымъ строемъ, точно армiю, ждущую только моихъ приказанiй. Мнe стоило позвать ихъ, -- какъ они появлялись и дeлали все, что хотeлъ я. Я вспомнилъ о камеe, которую недавно попробовалъ вырeзать изъ авентурита, но не сумeлъ: множество вкрапленныхъ въ камнe блестокъ не укладывались въ очертанiя лица, которое мнe рисовалось; -- сейчасъ вдругъ я догадался и зналъ уже точно, какъ вести мнe рeзецъ, чтобы справиться съ строенiемъ камня. Прежде -- рабъ цeлой вереницы фантастическихъ впечатлeнiй и призраковъ -- я часто не зналъ: были то мысли или чувства, -- сейчасъ я сознавалъ себя господиномъ и повелителемъ въ своемъ собственномъ царствe. Математическiя задачи, которыя я лишь съ трудомъ разрeшалъ на бумагe, я могъ теперь 85 легко рeшать сразу въ умe. И все потому, что во мнe пробудилась новая способность видeть и запоминать то, что какъ разъ было мнe нужно: цифры, формы, предметы и краски. А когда передо мной вставали вопросы, для разрeшенiя которыхъ этихъ средствъ не хватало: философскiя и другiя проблемы, -- то вмeсто внутренняго зрeнiя выступалъ слухъ -- и я ясно различалъ голосъ Шмаи Гиллеля. Чудесныя откровенiя стали доступны мнe. То, что тысячи разъ я безучастно пропускалъ мимо ушей, предстало сейчасъ передо мной, исполненное великой цeнности. Что я прежде училъ "наизусть", то сейчасъ я "усваивалъ" сразу, какъ свое "достоянiе". Передо мной раскрылись невeдомыя мнe доселe тайны словообразованiя. "Высокiе" идеалы человeчества, которые съ чванной физiономiей и грудью, увeшанной орденами, еще такъ недавно смотрeли на меня свысока, -- униженно снимали теперь маску и извинялись: они сами вeдь только нищiе, но въ то же время все же и средства -- -- для еще болeе наглаго надувательства. Быть можетъ, мнe снится все это? И я вовсе не разговаривалъ съ Гиллелемъ? Я ухватился за кресло подлe постели. Нeтъ: тамъ была свeча, которую далъ мнe съ собой Шмая. Счастливый, какъ маленькiй мальчикъ въ сочельникъ, убeдившiйся въ томъ, что его чудесный рождественскiй подарокъ все еще подлe него, -- я закутался опять въ одeяло. И какъ ищейка, я устремился опять въ чащу духовныхъ загадокъ, которыя меня окружали кольцомъ. 86 Прежде всего я постарался вернуться къ тому моменту своей жизни, о которомъ у меня сохранились еще воспоминанiя. Только оттуда -- казалось мнe -- я сумeю окинуть взглядомъ и тотъ перiодъ жизни, который по странной волe судьбы былъ окутанъ для меня непроницаемымъ мракомъ. Но какъ ни напрягалъ я всe свои силы, я не могъ себя представить иначе, какъ стоящимъ на уныломъ дворe нашего дома и смотрящимъ черезъ арку воротъ на лавку старьевщика Аарона Вассертрума, -- какъ будто цeлый вeкъ я занимался вырeзанiемъ камей въ этомъ домe, былъ всегда одинаково старъ и никогда не зналъ ни дeтства, ни молодости. Я хотeлъ было уже отказаться отъ своей безнадежной попытки проникнуть въ закрытые для меня тайники прошлаго, какъ вдругъ съ поразительной ясностью понялъ, что хотя въ моей памяти широкая дорога событiй и фактовъ и приводитъ всегда все къ одной и той же аркe воротъ, -- тeмъ не менeе существуетъ множество крохотныхъ узкихъ тропинокъ, которыя, навeрное, все время вились вдоль этой дороги и на которыя я до сихъ поръ не обращалъ вниманiя. Я услышалъ внутреннiй голосъ: "Откуда у тебя знанiя, которыя даютъ тебe возможность влачить существованiе? Кто научилъ тебя вырeзать камеи и рисовать? Читать, писать, говорить, eсть, ходить, дышать, мыслить и чувствовать?" Тотчасъ же послeдовалъ я совeту этого голоса. И систематически углубился въ свою прежнюю жизнь. Я началъ мыслить въ послeдовательномъ, но обратномъ порядкe: что было тогда-то, что 87 предшествовало этому, что было еще раньше и такъ далeе? И снова достигъ я все той-же арки широкихъ воротъ -- -- ну, вотъ теперь! Да, да, теперь! Прыжокъ въ пустоту, и я перескочу черезъ бездну, отдeляющую меня отъ забытаго прошлаго, -- но тутъ вдругъ передо мной предстала картина, которую я упустилъ при обратномъ движенiи своихъ мыслей: Шмая Гиллель провелъ рукой по моимъ глазамъ, -- такъ же, какъ онъ это сдeлалъ недавно у себя въ комнатe. И снова исчезло все. Исчезло даже желанiе продолжать думать. Осталось только одно: я понялъ теперь, что рядъ жизненныхъ фактовъ не что иное какъ тупикъ, какимъ бы широкимъ и легко доступнымъ онъ намъ ни казался. Въ утраченную родину ведутъ лишь узкiя, скрытыя гдe-то ступени. Разгадка конечныхъ тайнъ не въ отвратительныхъ шрамахъ, которые оставляетъ по себe грубый рeзецъ внeшней жизни, а въ томъ, что тонкимъ, едва замeтнымъ штрихомъ остается на нашемъ тeлe. Такъ же, какъ могъ я вернуться къ днямъ своей юности, если бы сталъ перебирать алфавитъ въ обратномъ порядкe отъ омеги до альфы, стараясь дойти до того момента, когда я началъ учиться, -- такъ могъ бы проникнуть я и въ тe дали, что лежатъ по ту сторону всякаго мышленiя. Огромное бремя работы, цeлый земной шаръ придавилъ мои плечи. Геркулесъ тоже одно время носилъ на себe небесный сводъ, -- пришло мнe на умъ, -- и скрытый смыслъ легенды блеснулъ неожиданно предо мной. И какъ Геркулесъ освободился лишь хитростью, попросивъ исполина 88 Атласа: "Позволь мнe обвязать голову бичевой, чтобы отъ страшнаго бремени не треснулъ мой черепъ," -- такъ и я -- можетъ быть -- найду какой-нибудь выходъ изъ тупика. Я рeшилъ не довeряться слeпо руководительству своихъ мыслей. Легъ прямо и закрылъ пальцами глаза и уши, чтобы не отвлекаться внeшнимъ чувствомъ и заглушить всякую мысль. Но воля моя сокрушилась о желeзный, неумолимый законъ. Каждую мысль я могъ отогнать отъ себя только другой, такою же мыслью; не успeвала умереть одна, какъ другая спeшила уже взгромоздиться на ея трупъ. Я искалъ убeжища въ бурномъ потокe своей крови, -- но мысли гнались за мной по пятамъ. Я прятался въ бiенiе своего сердца, но черезъ мгновенiе онe настигали меня и тутъ. Снова пришелъ мнe на помощь участливый голосъ Гиллеля. Онъ говорилъ: "Оставайся на своемъ пути! Не давай себя увлечь колебанiямъ! Ключъ къ наукe забвенья у тeхъ нашихъ братьевъ, что идутъ по пути смерти. Ты же зачалъ -- отъ духа жизни." Передо мной предстала книга Иббуръ. Въ ней ярко горeли двe буквы: одна -- исполинская женщина съ пульсомъ, могучимъ, какъ землетрясенье; другая -- въ безбрежной дали: гермафродитъ на перламутровомъ тронe, въ коронe изъ краснаго дерева. И въ третiй разъ рука Шмаи Гиллеля скользнула по моимъ глазамъ. Я заснулъ. -- -- -- -- -- -- 89 -------- СНEГЪ. "Дорогой и многоуважаемый мейстеръ Пернатъ! Страшно тороплюсь и въ величайшемъ страхe пишу Вамъ это письмо. Пожалуйста, -- уничтожьте его, какъ только прочтете, -- или, еще лучше, верните его мнe вмeстe съ конвертомъ. -- Иначе я не буду покойна. Не говорите никому, что я Вамъ писала. Не говорите и о томъ, куда Вы сегодня пойдете! Ваше открытое, доброе лицо внушило мнe такое довeрiе къ Вамъ въ 'ту минуту' -- (изъ этого намека на событiе, свидeтелемъ котораго Вы были, Вы догадаетесь, кто Вамъ пишетъ, -- я боюсь подписать свое имя), -- и кромe того еще съ дeтства я помню Вашего покойнаго отца, -- все это заставляетъ меня обратиться къ Вамъ, -- можетъ быть, къ единственному человeку, который еще способенъ помочь мнe. Умоляю Васъ притти сегодня въ 5 часовъ вечера въ соборъ на Градчинe. Ваша знакомая." -- -- -- -- -- -- Больше четверти часа сидeлъ я съ этимъ письмомъ въ рукахъ. Странное, благоговeйное настроенiе, владeвшее мною со вчерашняго вечера, въ одно мгновенiе исчезло, -- разсeялось отъ свeжаго дуновенiя новаго реальнаго дня. Съ 90 улыбкой, таящей въ себe столько возможностей, идетъ ко мнe юное существо, -- дитя новой весны. Душа человeка ищетъ у меня помощи. -- У меня! Какъ сразу преобразилась вся моя комната! Старинный, рeзной шкафъ сталъ сразу привeтливымъ, а четыре кресла превратились вдругъ въ старичковъ, мирно сидящихъ вокругъ стола за партiей тарока. Мое время сразу наполнилось содержанiемъ, -- стало богатымъ и интереснымъ. Неужели же засохшее дерево сумeетъ дать еще плодъ? Я почувствовалъ, какъ меня пронизали живыя силы, спавшiя до сихъ поръ во мнe, -- скрытыя глубоко въ тайникахъ души, загроможденныя повседневностью, -- точно забилъ родникъ изъ-подъ льда, которымъ его сковало зимой. Держа письмо въ рукахъ, я былъ убeжденъ, что окажу эту помощь, -- окажу, чего бы мнe это ни стоило. Эту увeренность вселяло въ меня ликованiе всего моего существа. Снова и снова перечитывалъ я эти строки: "и кромe того еще съ дeтства я помню Вашего покойнаго отца -- -- --"; -- у меня захватило дыханiе. Развe это не обeтованiе: "Еще сегодня ты войдешь со мной въ рай?" Рука, простирающаяся ко мнe за помощью, сама преподноситъ мнe даръ: воспоминанiе о прошломъ, котораго я такъ жажду, -- она раскроетъ мнe тайну, поможетъ поднять завeсу, скрывающую отъ меня мое прошлое. "Вашъ покойный отецъ" -- --, какъ странно звучатъ эти слова, когда я ихъ повторяю! -- Отецъ! -- На мгновенiе предстало передо мной 91 усталое лицо старика, сидящаго тутъ же на креслe, -- чужое, совершенно чужое и все же страшно знакомое, -- но потомъ вдругъ глаза мои снова прозрeли, и бiенiе сердца вернуло меня опять къ реальной дeйствительности. Испуганно вскочилъ я: не опоздалъ ли? Посмотрeлъ на часы, -- нeтъ, слава Богу, еще только половина пятаго. Я зашелъ за перегородку, надeлъ пальто и шляпу и началъ спускаться по лeстницe. Что мнe сегодня до зловeщаго шопота этихъ темныхъ угловъ, до злобныхъ, черствыхъ и завистливыхъ мыслей, что ползутъ постоянно изъ нихъ: "Мы не пустимъ тебя -- ты нашъ, -- мы не хотимъ, чтобъ ты радовался, -- здeсь, въ этомъ домe, радости быть не должно!" Тонкая ядовитая пыль, что подымается изъ всeхъ этихъ угловъ и закоулковъ и всегда давитъ мнe грудь, разсeивается сегодня отъ моего живого дыханiя. На мгновенiе я остановился передъ дверью Гиллеля. Войти? Но меня удержалъ тайный страхъ. У меня было сегодня совсeмъ особое чувство, -- сегодня я не имeю права, не долженъ туда заходить. Рука жизни влекла меня неудержимо впередъ, -- скорeе изъ дома. -- -- -- Улица была бeлой отъ снeга. Мнe кажется, многiе со мною здоровались. Я не помню, отвeчалъ ли я имъ. Я все время нащупывалъ грудь, тутъ ли еще это письмо: Отъ него какъ будто исходило тепло. -- -- -- -- -- -- -- 92 Я прошелъ по аллеe мимо фонтана, на причудливой рeшеткe котораго повисли ледяныя сосульки, и дальше черезъ каменный мостъ съ изваянiями святыхъ и большой статуей Iоанна Непомука. Внизу о быки моста яростно бились воды рeки. Какъ въ полуснe, скользнулъ мой взглядъ по каменной нишe святой Луитгарды, -- по занесеннымъ снeгомъ вeкамъ кающейся грeшницы, по цeпямъ на ея воздeтыхъ въ молитвe рукахъ. Меня поглощали высокiя арки воротъ, мимо меня медленно скользили дворцы съ горделивыми, рeзными порталами, гдe львиныя головы держали въ зубахъ мeдныя кольца. Здeсь тоже повсюду снeгъ, снeгъ. Мягкiй и бeлый, какъ шкура огромнаго бeлаго медвeдя. Высокiя, горделивыя окна съ оледенeвшими, занесенными снeгомъ карнизами, безучастно смотрeли на тучи. Я удивлялся, почему столько птицъ летeло по небу. Подымаясь по безчисленнымъ гранитнымъ ступенямъ на Градчину -- каждая ступень была шириной въ четыре человeческихъ тeла, -- я забывалъ постепенно, что позади меня остался большой городъ съ его крышами и балконами. -- -- -- -- -- -- Уже спустились сумерки, когда я пришелъ на пустынную площадь, посрединe которой возвышался соборъ. Откуда-то издалека слышались въ вечерней тиши нeжные, затерянные звуки гармонiума. Точно скорбныя слезы лились они здeсь, въ одиночествe. 93 За мной затворились церковныя двери, -- я услышалъ точно вздохъ ихъ мягкой обивки. Вокругъ меня была тьма: только золотой алтарь сiялъ недвижимымъ покоемъ въ зеленомъ и голубомъ отблескe угасавшаго свeта, который проникалъ черезъ цвeтныя стекла оконъ. Красные стеклянные фонари брызгали вокругъ тонкими искрами. Блеклый ароматъ воска и фимiама. Я опускаюсь на скамью. Въ этомъ царствe недвижимаго покоя моя кровь какъ-то странно стихаетъ. Соборъ полонъ жизнью безъ бiенiя сердца -- затаеннымъ терпeливымъ ожиданiемъ. Вeчнымъ сномъ покоятся серебряныя раки съ мощами. Чу! -- Откуда-то издали еле слышно донесся до моего слуха глухой конскiй топотъ -- -- онъ близился -- -- потомъ сразу смолкъ. Еще немного -- и легкiй стукъ, какъ будто захлопнулась дверца кареты. -- -- -- -- -- -- -- -- -- Ко мнe приблизилось шуршанiе шелковаго платья, -- плеча моего коснулась нeжная узкая рука женщины. "Прошу васъ -- пройдемте туда, за колонны. Я не въ силахъ здeсь, предъ алтаремъ, говорить вамъ о томъ, что я должна вамъ сказать." Возвышенные, благоговeйные образы стали вдругъ трезвой дeйствительностью. Жизнь сразу захватила меня. "Не знаю, какъ и благодарить васъ, мейстеръ Пернатъ, за то, что вы изъ-за меня въ такую погоду пришли въ эту даль." 94 Я пробормоталъ въ отвeтъ что-то банальное. "-- -- Но я не могла придумать мeста, гдe мы могли бы быть въ такой безопасности, какъ здeсь. Сюда, въ соборъ, за нами, навeрное, никто не послeдовалъ." Я вынулъ изъ кармана письмо и протянулъ ей. Она была укутана въ нарядную шубу, но я по голосу узналъ, что это та самая дама, которая въ страхe предъ Вассертрумомъ вбeжала тогда въ мою комнату на Ганпасгассе. Меня это нисколько не удивило, -- ни съ кeмъ другимъ я и не ожидалъ встрeтиться. Мой взглядъ былъ устремленъ на нее, -- въ полумракe собора ея лицо казалось блeднeе, чeмъ было, вeроятно, въ дeйствительности. Отъ красоты ея у меня захватило дыханiе, -- я стоялъ, какъ завороженный. Мнe хотeлось упасть передъ ней на колeни и цeловать ей ноги за то, что ей, именно ей я могу помочь, что за помощью она обратилась ко мнe. "Забудьте -- умоляю васъ -- хотя бы пока мы здeсь съ вами -- забудьте тотъ случай, когда вы меня впервые увидeли," шопотомъ сказала она, "вeдь я даже не знаю, какъ вы относитесь къ этимъ вещамъ -- --" "Я ужъ старикъ, но никогда еще въ жизни я не считалъ себя вправe быть судьей надъ своимъ ближнимъ," -- вотъ все, что я нашелся отвeтить. "Благодарю васъ, мейстеръ Пернатъ," сказала она просто и ласково. "А теперь выслушайте меня терпeливо, -- можетъ быть, вы сумeете помочь мнe въ моемъ безпредeльномъ отчаянiи или, по крайней мeрe, что-нибудь посовeтуете," -- Я 95 чувствовалъ, какъ она вся трепещетъ отъ страха, какъ дрожитъ ея голосъ. -- "Тогда -- въ ателье -- я съ ужасомъ вдругъ поняла, что это чудовище за мною слeдитъ. -- Уже нeсколько мeсяцевъ я замeчала, что куда бы я ни пошла -- одна ли, съ мужемъ, или съ ... съ докторомъ Савiоли, -- всюду передо мной появлялось откуда-то страшное, преступное лицо этого старика. Его косые глаза преслeдовали меня наяву и во снe. Я не знаю, почему онъ за мною слeдитъ, но тeмъ ужаснeе меня мучитъ по ночамъ отчаянный страхъ: когда, наконецъ, онъ накинетъ мнe петлю на шею? Вначалe докторъ Савiоли меня успокаивалъ: что вообще можетъ сдeлать такой жалкiй старьевщикъ, какъ этотъ Ааронъ Вассертрумъ, -- въ худшемъ случаe онъ способенъ на ничтожный шантажъ или что-нибудь въ этомъ родe -- -- Но самъ онъ всегда почему-то блeднeлъ, когда произносилъ это имя. Я чувствовала: докторъ Савiоли хочетъ меня успокоить, -- онъ отъ меня что-то скрываетъ, -- что-то ужасное, что будетъ стоить жизни ему или мнe. Впослeдствiи я узнала все-таки кое-что изъ того, что онъ отъ меня такъ упорно скрывалъ: старьевщикъ нeсколько разъ приходилъ ночью къ нему на квартиру. Я знаю, я чувствую всeми фибрами своего существа: происходитъ что-то, что медленно стягивается вокругъ насъ, какъ петля веревки. -- Что хочетъ отъ насъ это чудовище? Почему не можетъ отдeлаться отъ него докторъ Савiоли? Нeтъ, нeтъ, я не въ силахъ быть больше безучастной. Я должна что-нибудь предпринять, должна -- иначе я скоро сойду съ ума." 96 Я хотeлъ было ее успокоить, но она не дала мнe договорить до конца. "За послeднiе дни этотъ страшный кошмаръ принялъ еще болeе реальныя формы. Докторъ Савiоли неожиданно захворалъ, -- я его не вижу теперь, -- навeщать его я не могу, иначе моя любовь къ нему будетъ сейчасъ же раскрыта; -- онъ лежитъ въ бреду, -- единственное, что удалось мнe узнать, это то, что онъ бредитъ о какомъ то чудовищe съ разсeченной верхней губой, -- объ Ааронe Вассертрумe! Я знаю, какой смeлый человeкъ докторъ Савiоли, -- и вы можете представить себe, какъ мучительно мнe сознавать, что онъ безсиленъ сейчасъ бороться съ опасностью, которая и мнe самой рисуется пока только смутнымъ кошмаромъ. Вы скажете, что я малодушна, -- почему я открыто не признаюсь въ моей любви къ доктору Савiоли, не брошу всего, если дeйствительно его такъ люблю: все, богатство, честь, репутацiю, все, -- нeтъ, я не могу!" Она закричала, и своды собора отвeтили ей гулкимъ эхо. "Я не могу. У меня вeдь ребенокъ, -- моя дорогая, маленькая, бeлокурая дeвочка! Я не въ силахъ принести въ жертву ребенка! Неужели вы думаете, что мой мужъ отдастъ мнe ее? -- Мейстеръ Пернатъ, вотъ возьмите все это," -- она въ отчаянiи раскрыла свой мeшочекъ, -- онъ былъ до верху полонъ жемчужными нитками и драгоцeнностями, -- "отдайте все это злодeю; я знаю -- онъ алченъ -- пусть онъ беретъ все, что есть у меня, но только пусть мнe оставитъ ребенка. -- Не правда ли, онъ будетъ молчать? -- Говорите же что-нибудь, ради Бога скажите, что вы мнe поможете!" 97 Съ величайшимъ трудомъ удалось мнe хоть немного успокоить несчастную и убeдить ее по крайней мeрe сeсть на скамью. Я говорилъ ей все, что мнe приходило на умъ. Отдeльныя, безсвязныя фразы. Мысли путались у меня въ головe, -- я самъ едва понималъ то, что говорилъ ей, -- во мнe рождались фантастическiе мысли и планы, но тутъ же вновь умирали. Мой взглядъ разсeянно скользилъ по раскрашенной статуe монаха въ нишe стeны. Я говорилъ не переставая. Мало-помалу черты статуи преобразились, ряса превратилась въ потертое, тонкое пальто съ поднятымъ воротникомъ, -- и я увидeлъ молодое лицо съ ввалившимися щеками и съ чахоточнымъ румянцемъ на нихъ. Я не успeлъ еще понять, что означалъ этотъ призракъ, какъ передо мной была снова статуя монаха. Мой пульсъ бился бeшенымъ темпомъ. Несчастная женщина склонилась надъ моею рукой и тихо плакала. Я подeлился съ нею той силой, которая владeла мною съ момента полученiя письма и теперь еще преисполняла все мое существо, -- и скоро замeтилъ, какъ мало-помалу она успокоилась. "Знаете, почему я обратилась именно къ вамъ, мейстеръ Пернатъ?" начала она снова послe продолжительнаго молчанiя. "Изъ-за тeхъ нeсколькихъ словъ, которыя вы мнe когда-то сказали -- и которыхъ я не могла позабыть всe эти долгiе годы -- -- --" Долгiе годы? У меня остановилась кровь въ жилахъ. 98 "-- -- Вы прощались со мной -- я ужъ не помню, какъ и почему, я вeдь была еще ребенкомъ -- и сказали мнe ласково, но все же такъ грустно: 'Быть можетъ, такое время никогда не настанетъ, но все-таки если вамъ будетъ когда-нибудь тяжело, вспомните обо мнe. И, быть можетъ, тогда Господь Богъ дастъ мнe силы помочь вамъ.' -- Я быстро отвернулась тогда и нарочно уронила свой мячикъ въ фонтанъ, чтобъ вы не замeтили моихъ слезъ. Мнe такъ хотeлось вамъ подарить коралловое сердечко, которое я носила на шеe на шелковой ленточкe, -- но было стыдно, -- я боялась показаться смeшной." -- -- -- Воспоминанiе! -- -- Костлявые пальцы судороги сжали мнe горло. Передо мною мелькнулъ неожиданно и жутко призрачный образъ точно изъ далекой забытой страны: дeвушка въ бeломъ платьe и вокругъ зеленая лужайка парка, окаймленная старыми ивами. Я увидалъ ихъ ясно и отчетливо передъ собой. Должно быть, я сильно измeнился въ лицe. Я это замeтилъ по поспeшности, съ которой она продолжала: "Я понимаю, конечно, что ваши слова были вызваны только предстоящей разлукой, -- но для меня они были часто большимъ утeшенiемъ, -- я вамъ такъ благодарна за нихъ." Изо всeхъ силъ стиснулъ я зубы и подавилъ страшную боль, разрывавшую мнe сердце. Я понялъ: двери воспоминанiя закрыты для меня благодeтельной рукой. Мимолетный отблескъ 99 прошлаго раскрылъ предо мной тайну: любовь, слишкомъ сильная для моего сердца, на долгiе годы помрачила мнe разумъ, и ночь безумiя была тогда цeлебнымъ бальзамомъ для моего больного мозга. Мало-помалу мной овладeло спокойствiе и осушило слезы на моихъ глазахъ. Въ соборe торжественно и серьезно раздался звонъ колокола, -- я нашелъ въ себe достаточно силъ, чтобы съ привeтливой улыбкой взглянуть въ глаза той, что пришла искать у меня помощи. -- -- -- -- -- -- Снова услышалъ я стукъ захлопнувшейся дверцы кареты и лошадиный топотъ вдали. -- -- -- -- -- -- По снeгу, отливавшему голубоватымъ сiянiемъ ночи, спустился я въ городъ. Фонари подмигивали мнe своими глазами, а наваленныя грудами елки говорили о наступающемъ Рождествe, о золотомъ мишурномъ дождe, о серебряныхъ орeхахъ. На площади Ратуши, у статуи Мадонны при мерцанiи свeчей старыя нищенки въ большихъ сeрыхъ платкахъ бормотали молитвы. У темнаго входа въ еврейскiй кварталъ лeпились палатки рождественскаго базара. Посреди нихъ, обтянутая красной матерiей, ярко выдeлялась при свeтe дымныхъ факеловъ открытая сцена театра марiонетокъ. Полишинель Цвака въ красно-лиловомъ костюмe съ хлыстомъ въ рукe, держа на поводу большой черепъ, скакалъ по сценe на деревянномъ конe. 100 Большая толпа дeтей -- въ нахлобученныхъ на уши мeховыхъ шапкахъ -- глазeла, широко раскрывъ ротъ, и внимательно слушала куплеты пражскаго поэта Оскара Винера, которые читалъ внутри ящика прiятель мой Цвакъ: Худой какъ жердь, воистину поэтъ, Паяцъ шагаетъ горделиво; Въ лохмотья пестрыя одeтъ, Онъ корчитъ рожи всeмъ на диво. -- -- -- -- -- -- Я повернулъ въ темный кривой переулокъ, выходившiй на площадь. Тамъ передъ афишнымъ столбомъ молча стояла кучка людей. Кто-то зажегъ спичку, и я успeлъ разглядeть только нeсколько отдeльныхъ словъ. Они мнe почему-то запомнились: Пропалъ! 1000 фл. награды. Пожилой господинъ ... въ черномъ костюмe ... .... Признаки: .... ... полное, бритое лицо .... ....... Цвeтъ волосъ: Сeдой ... ... Управленiе полицiи ... комната No. ... Безучастно, равнодушно, точно живой трупъ, пошелъ я медленно вдоль ряда темныхъ домовъ. Надъ крышами на узкой черной полоскe неба сверкала горсточка крохотныхъ звeздъ. Мои мысли мирно устремились обратно, къ собору, -- на душe у меня стало еще спокойнeе 101 и тише, -- какъ вдругъ съ площади рeзко и отчетливо -- словно надъ самымъ ухомъ -- донесся по морозному воздуху голосъ марiонетнаго актера: "Сердечко изъ коралла, На ленточкe изъ шелка, Куда же ты пропало?" 102 -------- КОШМАРЪ. До поздней ночи не находилъ я покоя, бродилъ взадъ и впередъ по комнатe и ломалъ себe голову, какъ помочь "ей". Нeсколько разъ я готовъ былъ уже пойти внизъ къ Шмаe Гиллелю, разсказать ему всю исторiю и попросить у него совeта. Но всякiй разъ я отказывался отъ этой мысли. Онъ былъ для меня духовно настолько великъ, что мнe казалось кощунствомъ утруждать его простыми житейскими дeлами -- а потомъ вдругъ мною опять овладeвало мучительное сомнeнiе, дeйствительно ли я пережилъ то, отъ чего отдeлялъ меня лишь короткiй промежутокъ времени; -- это переживанiе какъ-то странно поблекло сейчасъ по сравненiю съ яркими, живыми впечатлeнiями истекшаго дня. Быть можетъ, мнe все только приснилось? Развe я -- я, человeкъ, чудеснымъ образомъ забывшiй все свое прошлое, -- развe могу я хоть на мгновенiе признать достовeрность того, чему свидeтелемъ была только одна моя память? Мой взглядъ упалъ на свeчу Гиллеля, -- она все еще лежала на креслe. Слава Богу, одно несомнeнно: я дeйствительно былъ у него! Не отбросить ли всe колебанiя, -- не побeжать ли къ нему: обнять колeни его и, какъ человeкъ человeку, признаться, что невы