Джек Керуак. Биг Сюр --------------------------------------------------------------- © Copyright Джек Керуак © Copyright Н.Шилова (shilova(а)list*ru), перевод WWW: http://home.onego.ru/~schiller/ │ http://home.onego.ru/~schiller/ Date: 11 Sep 2003 --------------------------------------------------------------- (перевод Н. Шиловой) 1 Церковные колокола разносят по трущобному району печальный воздушный "Катлин", в то время как я просыпаюсь, удрученный и мрачный, стеная после очередного запоя, и более всего стеная оттого, что провалил свое секретное возвращение в Сан-Франциско, поскольку глупо напился, пока прятался среди бродяг на бульваре, а затем отправился прямиком в Норт Бич, чтобы повидать всех хотя мы с Лоренцо Монсанто и обменялись перед тем пространными письмами, выстроив план, как я тихо появлюсь, позвоню ему, используя кодовые имена типа Адам Юлч или Лаладжи Палвертафт (тоже писатели), а потом он тайно отвезет меня в свою тайную хижину в лесах Биг Сюра, где я мог бы побыть один и чтоб никто меня не тревожил в течение шести недель, чтобы просто рубить дрова, носить воду, писaть, спать, гулять и т.д., и т. д.- Я же вместо этого ввалился пьяный в его лавочку "Сити Лайтс" прямо в разгар вечерней субботней толчеи, все меня узнали (невзирая на то, что я был в своей маскировочной рыбацкой шапке, в рыбацком плаще и водонепроницаемых штанах), и все это выливается в буйную попойку во всех знаменитых барах, чертов "Король Битников" вернулся и всем ставит выпивку - И так двое суток, включая воскресенье, день, когда Лоренцо должен был подобрать меня в моем "засекреченном" трущобном отеле ("Марс" на углу Четвертой и Ховард), но когда он звонит, никто не отвечает, он заставляет служащего открыть дверь и что же видит: я валяюсь на полу среди бутылок, Бен Фаган растянулся частично уже под кроватью, а на кровати храпит Роберт Браунинг, художник-битник - И тогда он говорит себе: *Я заберу его на следующие выходные, наверняка он хочет побухaть недельку в городе (как обычно, я думаю)"; так вот он и уезжает в хижину в Биг Сюре без меня, думая, что поступил правильно, но Боже мой, когда я просыпаюсь, а Бен и Браунинг уже ушли, им удалось как-то втащить меня на кровать, и я слышу "Я Возьму Тебя Вновь Домой Катлин", которое так печально вызванивают колокола там в туманных ветрах, которое разносится над крышами жуткого старого похмельного Фриско, уау, вот я и попался и не могу больше влачить тело свое даже ради того, чтобы найти убежище в лесах, не говоря уж о том, чтобы хоть минуту оставаться в городе - Это первая вылазка из дома (моей матери), которую я предпринял с момента публикации "Дороги", книги, которая "принесла мне известность" и даже столько ее, что в течение трех лет меня сводили с ума бесконечные телеграммы, звонки, просьбы, письма, посетители, журналисты, любопытные (громкий голос вопрошает в полуподвальное окошко в ту минуту, когда я готовлюсь писать рассказ: "ВЫ ЗАНЯТЫ?"), или случай, когда журналист влетел наверх в мою спальню, когда я сидел там в одной пижаме, пытаясь записать сон - Подростки, перепрыгивающие шестифутовый забор, который я воздвиг вокруг двора ради уединения - Вечеринки, когда бутылки летят в окно моего кабинета: "Давай, выходи и выпей, если все работать и не отдыхать, Джеки идиотом может стать!" - Женщины, приходящие к моему дому со словами: "Я не спрашиваю, Вы ли Джек Дулуоз, поскольку знаю, что он носит бороду, Вы не могли бы подсказать, как мне найти его, мне нужен настоящий битник на мою ежегодную "Шумную Вечеринку" - Пьяные посетители, блюющие в моем кабинете и ворующие не только книги, но даже карандаши - Я и сам все это время пил, пытаясь быть общительным и не отставать от всего этого, но в конце концов понял, что вычислен и окружен, и что остается либо бежать назад в одиночество, либо умереть - И тут Лоренцо Монсанто написал: " Приезжай в мою хижину, никто не будет знать" и т.д., и вот я пробрался в Сан-Франциско, как уже было сказано, проделав 3000 миль от своего дома в Лонг-Айленде (Нортпорт) в прелестном купе поезда "Калифорнийский Зефир", глядя, как разворачивается Америка на картине моего личного окна, по-настоящему счастливый в первый раз за три года, проведя три дня и три ночи в купе за растворимым кофе с сэндвичами - Вверх к Гудзонской долине и через весь штат Нью-Йорк до Чикаго, потом равнины, горы, пустыня и в финале калифорнийские горы, все так просто и как сон заставляет вспомнить мои бедные суровые путешествия по трассе, когда у меня еще не было столько денег, чтоб ездить на трансконтинентальных поездах (школьники и студенты по всей Америке думают: "Джеку Дулуозу 26 лет, и он все время ездит автостопом", в то время как мне, усталому и измученному, несущемуся в койке купе через Солт Флэт, почти 40) - Но в любом случае такой замечательный старт по направлению к отдыху, который столь великодушно предложил милый старина Монсанто, и вместо того чтобы все прошло тихо и гладко, я просыпаюсь пьяный, больной, тошнотный, испуганный, просто в ужас приведенный печальной песней над крышами, смешавшейся с поминальным плачем Армии Спасения, которая митингует внизу на углу:"Сатана - вот причина твоего алкоголизма, Сатана - вот причина твоей аморальности, Сатана - везде, трудится для того, чтобы уничтожить тебя, если ты теперь не раскаешься", а еще похуже этого шум старых пьяниц, блюющих в соседней комнате, скрип шагов в коридоре, всюду стоны - Включая стон, от которого я проснулся, мой собственный стон в комковатой постели, вскрик, вызванный огромным гудящим в голове "хуу-хуу", которое, словно призрак, мгновенно оторвало меня от подушки. 2 И я обвожу взглядом унылую клетку, вот мой надежный рюкзак, тщательно упакованный всем необходимым для жизни в лесу, включая миниатюрную аптечку и нюансы питания, и даже аккуратную маленькую сумочку с принадлежностями для шитья, очень умно собранную милой мамочкой (тут и безопасные булавки, и катушки, и специальные иглы для шитья, и маленькие алюминиевые ножницы) - Талисман-медальон с изображением Св. Кристофера, свитер, носовой платок и теннисные тапочки (для пеших прогулок) - Но рюкзак крепко засел в рассыпанном месиве бутылок, и все пустые, пустые бедняжки из под белого вина, бочонки, битое стекло, ужас..."Одно быстрое движение, либо я пропал*,- понимаю я, пропал в пьяной безысходности трех последних лет, которая суть и физическая, и духовная, и метафизическая безысходность, и ее ты не выучишь в школе, и неважно, сколько книг об экзистенционализме или пессимизме ты прочел, или сколько кувшинов видений, вызванных аяхуаской, выпил, или сколько мескалина принял, или пейотлей проглотил - Чувство, когда ты просыпаешься в белой горячке, в страхе перед жуткой смертью, которая с шумом капает из твоих ушей, как те особые тяжелые сети, что плетут тропические пауки, ощущение, будто ты горбатый грязный монстр, стонущий под землей в горячей испаряющейся жиже, тянущей вникуда длинную жаркую ношу, ощущение, будто стоишь по колено в кипящей свиной крови, уф, будто ты по пояс в гигантской сковородке, наполненной жирной коричневой помойной жижей, и нет в ней и следа мыла - Ты видишь в зеркале свое лицо, выражающее непереносимую муку, такое дикое и полное печали, что нельзя даже оплакать это уродство, этот провал, нет никакой связи с былым совершенством, а стало быть нечего и связать со слезами или чем-нибудь таким: словно вместо тебя в зеркале вдруг возник "Странник" Уильямса Сьюарда Берроуза - Хватит! "Одно быстрое движение, или я пропал", и я вскакиваю и первым делом встаю на голову, чтобы кровь прилила к волосатым мозгам, принимаю душ в холле, натягиваю свежую футболку, носки и белье, бешено пакуюсь, хватаю рюкзак и выбегаю, бросив ключ на доску, и попадаю на стылую улицу, и быстро иду к ближайшей бакалее, чтобы затариться едой на два дня, запихиваю ее в рюкзак и шагаю через пустые аллеи *Русской Тоски*, где бродяги сидят склонив головы к коленям в туманных дверных проемах унылой жуткой городской ночи, из которой я должен бежать или иначе умру, и прямо к автовокзалу - Через полчаса я в кресле автобуса, табличка гласит "Монтерей", и мы трогаем вдоль по чистому неоновому шоссе, и я сплю всю дорогу, и просыпаюсь удивленный и бодрый вновь, вдыхая запах моря, а водитель трясет меня: "Приехали, Монтерей" - И, слава Богу, это действительно Монтерей, я стою сонно, наблюдая в два часа ночи смутные маленькие мачты рыбацких судов через дорогу от автобусной остановки. Теперь все, что я должен сделать, чтобы завершить свой побег, это преодолеть четырнадцать миль побережья до моста через Ратон-каньон и войти в него. 3 "Одно быстрое движение, или я пропал", и я просаживаю 8 долларов на такси, которое везет меня вдоль побережья, ночь туманна, но изредка можно увидеть звезды в небе, справа, там, где море, хотя моря не видно, о нем только слышно от таксиста - "Что за местность? Никогда не видел". "Ну так увидишь сегодня - Ратон-каньон, говоришь, ты там осторожней гуляй в темноте". "Почему?" "Ну просто зажги лампу, как ты говорил -" И действительно, когда он выгружает меня у моста через Ратон-каньон и подсчитывает деньги, я чувствую что-то неладное, слышен ужасный шум прибоя, но не оттуда, откуда бы дoлжно, его можно было бы ожидать отовсюду, а он поднимается снизу - Сам мост я вижу, но под ним ничего - Мост продолжает линию прибрежной трассы с одного обрыва на другой, прекрасный белый мост с белыми же перилами и бегущей посередине, так же как на шоссе, знакомой белой полосой, но что-то не так - Кроме того, в том направлении, где должен начинаться каньон, лучи зажженных фар такси упираются поверх нескольких кустов в пустоту, такое ощущение, будто висишь где-то в воздухе, хотя я могу видеть и дорожный грунт под ногами, и земляной откос, нависающий в стороне - "Что за черт?" - Я помнил все указания маленькой карты, которую выслал Монсанто, но в моем воображении это возвращение в убежище, домой было связано с чем-то шаловливым, буколическим, с приветливые леса и радость, а не эта воздушная ревущая тайна во тьме - Когда отъезжает такси, я, стало быть, включаю свою свой железнодорожный фонарик, чтобы с робостью оглядеться, но его луч, так же как свет фар, теряется в пустоте, на самом деле это батарейка жутко слабая, и я с трудом вижу обрыв слева - Что же касается моста, то его я уж и совсем не вижу, разве только ряды светящихся опор, постепенно уходящих дальше в ревущую пучину моря - Море шумит ужасно громко, буквально бросается на меня с лаем, как собака, из этого тумана внизу, иногда оно гулко ударяет в берег, но, Боже мой, где же этот берег, и как может море находиться под землей! - "Остается только, - соображаю я, - светить фонариком прямо под ноги, парень, и следовать за фонариком и следить, чтобы его свет не сбивался с дороги и надеяться и молиться, чтобы он высвечивал дорогу, которая будет здесь, пока есть свет", другими словами, я действительно опасаюсь, что сама лампа собьет меня с пути, если я рискну хоть на минуту поднять ее от колеи дороги - Единственное, что меня удовлетворяет в этом зависшем в высоте, ревущем ужасе тьмы это то, что прутья корпуса фонарика отбрасывают на утес слева от дороги огромные качающиеся черные тени, поскольку справа ( где от морского ветра извиваются кусты) теней нет, нечему там свет отражать - И вот я начинаю свой долгий трудный путь, рюкзак за спиной, голова склонилась вслед за лучом лампы, голова книзу, а глаза с подозрением взглядывают чуть вверх, как у человека, который находится рядом с буйнопомешанным, но старается не замечать его - Грунтовая дорога идет чуть вверх, поворачивает направо, чуть опускается, затем внезапно устремляется выше и выше - К этому времени шум моря далеко позади, и в какой-то момент я даже останавливаюсь, чтобы оглянуться назад и ничего не увидеть - "Выключу-ка я фонарь и посмотрю, что тут можно разглядеть"; я буквально врастаю ступнями в дорогу - Ни хрена, выключив лампу, я не вижу ничего кроме смутного песчаного клочка под ногами. Пробираясь выше и дальше от морского рева, я вроде начинаю чувствовать себя более уютно, но вдруг с испугом натыкаюсь на дороге на какую-то штуку, останавливаюсь и протягиваю руку и пододвигаюсь бочком, это всего лишь пастушья тропа пересекает дорогу (железные стойки ее перегораживают), но в этот момент стремительный порыв ветра налетает слева, оттуда, где должен был быть утес, я высвечиваю это место, но ничего не вижу. "Да что за черт!", "Не теряй дороги", говорит другой голос, пытаясь быть спокойным, я так и делаю, но в следующий момент слышу треск справа, направляю туда луч, и вновь ничего, только кусты потрескивают сухо и предательски, просто кусты, растущие на высокой стене каньона и очень удобные для обитания гремучих змей - (это и была гремучая змея, они очень не любят, чтобы их будил среди ночи горбатый монстр, плетущийся с фонариком). Но дорога вновь ведет вниз, предательский утес вновь вырастает слева и очень скоро, если мне не изменяет память и если верить лориной карте, она должна появиться, речушка, я слышу ее журчание и лепет там внизу, на дне этой тьмы, где я по крайней мере буду на земле и смогу выносить порывы ветра, налетающие сверху - Но чем ближе я подхожу к речушке, тем громче она шумит, в то время как спуск становится все круче, так что мне вдруг приходится лететь кубарем, и я начинаю подозревать, что рухну в нее раньше, чем успею ее заметить - Она шумит подо мною, как гневная река, вышедшая из берегов - Кроме того, здесь темнее, чем где бы то ни было! Тут болотца и жуткие папоротники, и скользкие бревна, и мхи, и опасные заросли, поднимается влажный туман, холодный, как дыхание смерти, огромные угрожающие деревья начинают нависать над головой и царапать рюкзак - Я знаю, чем ниже я скачусь, тем громче будет шум, и в ужасе представив, во что он превратится, я останавливаюсь и слушаю, он нарастает, таинственно обрушиваясь на меня из сердцевины гневной битвы темных сил, дерево или валун или что-то еще ломается, все рушится, вся мокрая черная подводная грозная земля - Я боюсь (afraid) туда идти - Я ужасаюсь (affrayed), как сказали бы во времена Эдмунда Спенсера, что буду ужален (frayed) кнутом, да еще мокрым - Скользкий зеленоватый дракон проносится в кустарнике - Яростная битва не позволяет мне сунуться дальше - Она идет здесь миллион лет, и мне нельзя нарушать эту тьму - Она огрызается из тысяч ущелий, и чудовищные корни красного дерева опутали всю карту творения - Это темный гул в тропическом лесу, и он не желает, чтобы жалкий бродяга, испуганно ожидающий поодаль, добрался до моря - Я почти ощущаю, как присоединяется голос моря к этому шуму деревьев, но вот мой фонарик, и все, что мне нужно, это следовать чудесной песчаной дорожкой, что ниже и ниже спускается в эту бойню, и вдруг надежда, контур бревенчатого моста, вот перила, вот речка четырьмя футами ниже; перейди мост, бродяга, и посмотри, что там на другой стороне. Брось один быстрый взгляд на воду внизу, просто вода над камнями, маленький ручей, всего-то. И вот передо мной сонный луг с милыми добрыми воротами кораля и колючей изгородью, где дорога сворачивает налево, но тут я уже расстаюсь с ней. Потом перелезаю через изгородь и оказываюсь на милой песчаной дорожке, петляющей среди душистых зарослей вереска, словно я наконец-то выбрался из преисподней в милый старый Рай Земной, и слава Богу (и хотя минутой позже мое сердце вновь уходит в пятки при виде чего-то черного в белом песке впереди, но это всего лишь кучи, оставленные старым добрым мулом, нагадившим в Раю). 4 А утром (выспавшись в белом песке у ручья) я вижу то, что так испугало меня во время ночной прогулки по каньону - Дорога поднимается по стене высотой в тысячу футов, с резкими обрывами кое-где, особенно на пересечении с пастушьей тропой, карабкается все выше, туда, где сквозь пролом в утесе видно, как ползет туман сзади из морского залива, достаточно страшного самого по себе, как если бы одной дыры для сообщения с морем было мало - Но хуже всего мост! Я медленно шагаю в сторону моря по дорожке вдоль ручья и вижу ужасно тоненькую белую полоску моста и тысячи вздохов непреодолимой высоты над лесочком, по которому я иду сейчас, невероятно, и чтобы заставить сердце биться от ужаса подходишь к узенькому уступу, по которому проходит тропа, а гулкий прибой надвигается, обрушиваясь белой пеной на песок, как если бы находился выше того места, где ты стоишь, словно внезапная приливная волна мира, способная заставить тебя отступить и бежать назад в холмы - Мало того, голубое море там, позади гигантских обрушивающихся валов, полно огромных черных скал, которые вырастают, словно замки древних великанш-людоедок, и истекают черным илом, да здесь же миллиарды лет скорби, и огромный утес справа со слюнявыми губами пены у основания - Ты высовываешься над милой и уютной лесной тропинкой, зажав в зубах соломинку, и сплевываешь ее, чтобы полюбоваться на ее гибель - И оглядываешься на невероятную высь моста, ощущая саму смерть, и не без причины: под мостом в песке позади утеса, бля, сердце в пятки уходит: автомобиль, сорвавшийся с моста дней 10 назад, пролетевший тысячу футов вниз и приземлившийся наконец, все еще там, перевернутые ржавые шасси в драном хлюпанье изъеденных морем шин, старые спицы, бывшие сиденья, из которых лезет солома, одинокий печальный насос, а людей уже нет - Повсюду вздымаются гигантские локти Скалы, в них прячутся гроты, взбивая пену, плещутся морские волны, гудят и бьются о песок, дно уходит все глубже (здесь вам не пляж "Малибу") - А оборачиваешься и видишь приятный лесок, что вьется над ручьем, прямо как пейзаж где-нибудь в Вермонте - Но стоит посмотреть наверх, оглянуться назад, Боже мой, ты стоишь прямо под висящим мостом, бегущим тонкой белой линией от скалы к скале, а неразумные машины мчатся по нему, словно сны! От скалы к скале! Вдоль всего гневного побережья! Так что позже, слыша от кого-нибудь: "О, Биг Сюр, это, наверное, прекрасно!", я каждый раз задумывался, почему все говорят о его красоте несмотря на и вопреки тому, что он устрашающ, вопреки его стонущим блейковским вершинам мук Творения, его перспективе, когда едешь по прибрежному шоссе солнечным полднем, и глазу открываются мили и мили ужасного прибоя. 5 В другом, мирном конце Ратон-каньона было даже страшновато, в восточном конце, где под сенью нескольких странных деревьев Альф, домашний мул здешних поселенцев, спал по ночам и видел мирные сны, просыпался, чтобы попастись на травке, а затем медленно преодолевал расстояние до морского берега, где можно было видеть, как он стоит неподвижно на песке у самых волн, как персонаж древнего мифа - Позже я прозвал его Альф-Священный Ослик - Собственно пугающей была гора, поднимавшаяся в восточном конце, необычная, похожая на бирманские горы, с уступами и прихотливыми террасами и странной снежной шапкой на вершине, на которую я с самого начала, даже когда был еще здоров и бодр, смотрел с замирающим сердцем ( а спустя шесть недель, во время полнолуния третьего сентября, в этом же каньоне я сошел с ума) - Гора напоминала о моих последних навязчивых кошмарах в Нью-Йорке, где фигурировала "Гора Мьен-Мо", табуны летающих лунных лошадей в поэтически накинутых пелеринках кружили возле ее вершины на высоте тысячи миль (так сказали во сне), а в одном из кошмаров я увидел на верхушке огромные пустые скамьи, такие молчаливые в лунном сиянии вершины мира, словно на них сиживали боги или великаны, но только давно покинули их, так что теперь скамьи были покрыты пылью и паутиной, а в расположенной неподалеку пирамиде затаилось зло, прятался монстр с огромным шумно колотящимся сердцем, и обычные дворники, еще более зловещие, грязные и оборванные, готовили пищу на маленьких очагах - Узкие грязные норы, сквозь которые я пытался протиснуться с пучком помидорных стеблей, обвившихся вокруг шеи - Сны - Кошмары алкоголика - Их повторяющиеся серии крутились вокруг этой горы, на первый взгляд показавшейся прекрасной, но какая-то ужасная зеленая зреющая тайна опутала тропическую вершину, которая вознеслась над вечнозеленой страной так называемого "Мехико", а за ней - пирамиды, высохшие реки, другие страны, полные вражеской пехоты и еще большей опасности - хулиганов болтающихся по улицам в воскресенье - Так что вид этой обыкновенной печальной горы вкупе с мостом и автомобилем, рухнувшим с шумом в песок, прежде наверное дважды перевернувшись в воздухе, из которого не торчали уже ни локти, ни в клочья разодранные галстуки (напоминает жуткую поэму об Америке, которую можно было бы написать),ох, уханье сов, живущих в старых мрачных прогнивших деревьях в той дальней стороне каньона, куда я всегда боялся заходить - Этот непроходимо заросший крутой утес у основания Мьен Мо, где таятся пещеры, которые даже индейцы в десятом веке наверное не исследовали, он поднимается к неуклюжим мертвым деревьям среди кустарника, такого густого и высокого, и зарослей вереска, Бог знает какой высоты - А сразу за гранями утеса цвета темного винограда - огромные грязные тропические папоротники среди восставших в спонтанной забастовке хвойных деревьев, сам утес вырастает над тобой, в то время как ты топаешь по мирной дорожке - И, как уже было сказано, океан оказывается выше того места, где стоишь, как порты на старинных гравюрах кажутся всегда выше, чем города ( о чем с содроганием заметил Рембo) - Сколько зловещих комбинаций, включая летучих мышей, которые позже стали слетаться, когда я спал в детской кроватке на веранде хижины Лоренцо, и кружить над моей головой, иногда настолько низко, что я испытывал суеверный страх при мысли, что она может запутаться у меня в волосах, и эти безмолвные крылья, как бы вам понравилось проснуться среди ночи и спросить себя, глядя как тихо бьются над вами крылья:" А на самом деле я верю в вампиров?" - Они безмолвно летают вокруг моей освещенной в три часа ночи хижины, где я читаю (ради Бога) (вздрагиваю) "Доктора Джекила и мистера Хайда" - Интересно, однако, как я всего за шесть недель превратился из безмятежного Джекила в истеричного Хайда, впервые в жизни потеряв контроль над мирным механизмом своего разума. Но ах, сначала то были прекрасные дни и ночи сразу после того, как Монсанто свозил меня в Монтерей, привез обратно с двумя коробками еды и, как договорились, оставил в одиночестве на три недели - В тот первый вечер, безмятежный и счастливый, я даже разглядел мощный свет его фар на мосту; луч - жуткий палец - доставал до блестящего дна той чудовищной высоты, я даже проследил, как он засиял над невспаханным морем, в то время как я сидел в рушащейся темноте у пещер в своем рыбацком облачении и записывал рассказы моря - Хуже всего видеть его отражение на этих сумасшедших причудливых скалах, где слышно уханье сов - Знакомиться со всем этим, привыкать к страху, к оседлой жизни в маленькой хижине с ее теплым очагом и керосиновой лампой, позволяя привидениям резвиться - Дом бхикку в лесу, ему нужен только покой, и он обретет его - И все же я никогда не узнаю, почему после трех недель счастья, покоя и адаптации к этому странному лесу моя душа так истощилась, когда я вернулся с Дейвом Вейном, Романой, моей девушкой Билли и ее ребенком - Рассказывать стоит, только если я смогу все это осмыслить. Потому что сначала все было так прекрасно, даже несмотря на то, что посреди ночи, когда я собирался заснуть, из моего спального мешка вдруг посыпались перья, и пришлось подниматься, проклиная все на свете, и зашивать его при свете лампы, иначе к утру он мог бы быть совсем пуст - И когда я склонился над иголкой в хижине, освещенной огнем очага и керосинки, пытаясь продеть нитку, появились эти чертовы крылья, бесшумно хлопая и отбрасывая тень в этом маленьком домике, прилетел кровавый вампир - Пытаюсь пришить несчастную заплату на мой старый рассыпающийся спальник (более всего пострадавший, когда я потел в нем, подхватив лихорадку в отеле в Мехико в 1957 году, после гигантского землетрясения), нейлон весь прогнил от этого застаревшего пота, но все еще мягок, поэтому пришлось отрезать клапан на старой рубашке и наложить на прореху заплатку - Помню, как отвлекался среди ночи от этой работы и уныло говорил:" Да, в аллее Мьен-Мо водятся вампиры" - Однако огонь потрескивает, заплата пришита, на улице булькает и глухо бьется ручей - Удивительно, сколько голосов у ручья начиная от глухого буханья литавр и заканчивая тоненьким женственным лепетом на мелководье, внезапные хоры и голоса из глубокой запруды, сначала меня так забавляло это круглосуточное разноголосое бульканье ручья, позже в кошмаре сумасшествия ночь превращалась в сплошное журчание и бред зловещих ангелов в моей голове - В общем, в конце концов к трем часам утра, когда мне было уже наплевать на летучих мышей, я уже не мог спать, слишком уж проснулся, поэтому подбросил дровишек в огонь и устроился читать бесконечный роман "Доктор Джекил и мистер Хайд", чудесную карманную книжицу в кожаном переплете, оставленную умницей Монсанто, который, видимо, тоже читал ее ночью широко раскрытыми глазами - На рассвете дочитываю последние элегантные фразы, время подниматься, идти за водой к ручью и готовить блинчики с сиропом на завтрак - Говорю себе:" А чего собственно париться, если что-то не так, например, если спальник развалился среди ночи, будь уверенней" - И добавляю:" Ебаные летучие мыши" - Момент удивительного открытия, в тот день, когда я остаюсь один в хижине, готовлю свой первый завтрак, мoю первую посуду, дремлю днем и просыпаюсь, чтобы сквозь бульканье ручья услышать восторженный звон тишины и небес - Когда говоришь себе:"Я один", и хижина вдруг становится домом просто потому, что ты приготовил в ней еду и вымыл посуду - Сумерки, религиозно и девственно светит лампа, после того как я тщательно отмыл в ручье калильную сетку и вытер туалетной бумагой, которая так ее заляпала, что пришлось снова мыть и на этот раз сушить на солнце, на предвечернем солнце, которое быстро исчезает за огромными крутыми стенами каньона - Сумерки, керосиновая лампа освещает хижину, я выхожу и срываю несколько папоротников, похожих на папоротники из священной книги Ланкаватары и одновременно на сетку для волос, " Смотрите, сэры, какая прекрасная сетка для волос!" - Над стенами каньона плывет вечерний туман, ширится, закрывает солнце, становится холодно, даже мухи на крыльце становятся такими же печальными, как туман над вершинами - Отступает день, и отступают мухи, подобно вежливым мухам Эмили Дикинсон, и с наступлением темноты засыпают где-то среди деревьев - Днем они вместе с тобой в хижине, но близится вечер, и они со странной грацией продвигаются все ближе к открытой двери - Где-то невдалеке гудят трутни, и кажется, что они прямо над крышей, гудение становятся все ближе и ближе (судорожно глотаю слюну), ты забиваешься в хижине и ждешь, может быть у каждого из двух тысяч есть поручение проведать тебя - Но потом к этому гудению, которое, как большая вечеринка, случается раз в неделю, привыкаешь - И в конечном итоге все прекрасно. Даже первая пугающая ночь на пляже среди тумана с блокнотом и карандашом; сижу на песке по-турецки и смотрю на неистовство Тихого океана, которое обрушивается на скалы, которые вздымаются посреди бухты, подобно угрюмым башням, покрытым саваном моря, посреди жаркой бухты, где волны бьются в пещерах, и поселения водорослей то всплывают, то опускаются, так что в фосфоресцирующем сиянии ночного пляжа ты видишь их плотоядный взгляд - В ту первую ночь я сидел там, и когда взглядывал наверх, видел лишь, что в кухне горит свет, на скале справа, где кто-то построил домик с видом на весь ужасный Сюр, я знал лишь, что кто-то там наверху тихо и мирно ужинает - Свет этого кухонного окна в домике наверху был похож на свет маленького слабого маяка, ютящегося на высоте тысячи футов над бушующим побережьем - Кто кроме скучающего старого почтенного и безрассудно смелого Архитектора, уставшего бегать по конгрессам, мог построить этот дом наверху, когда-нибудь великая трагедия в стиле Орсона Уоллеса разыграется здесь и женщина-привидение в белой рубашке с криком сорвется с этой скалы - Но на самом деле я вижу лишь свет на кухне и представляю себе тихий, нежный, может быть даже романтический ужин там наверху, среди воющего тумана, а здесь внизу, в этой кузнице Вулкана сижу я и грустно смотрю наверх - Целюсь окурком "Кэмела" в старую скалу, которой, наверное, уже миллиард лет и которая вздымается позади меня на недосягаемую высоту - Окошко маленькой кухни светится на самом верху, а позади поднимаются уступы огромного морского утеса, все глубже вдаваясь в сушу, так что я открываю от удивления рот: "Как будто собака лежит, эти задроченные огромные уступы этого сукиного сына" - Поднимаются, сметают и пугают человека до смерти, хотя что есть смерть среди этих скал и воды. Я устраиваюсь со своим спальником на пороге хижины, но к двум часам ночи все становится мокрым от тумана, поэтому мне приходится перебраться в дом и снова устраиваться; разве можно не дрыхнуть, как бревно, в одинокой лесной хижине, потом просыпаешься поздно утром таким свежим и без слов понимаешь вселенную: вселенная это Ангел - Легко говорить, когда твоя попытка бегства из грязного города увенчалась успехом - Но в конце концов только в лесу можно испытывать ностальгию по городам и мечтать о мрачных городских путешествиях, где тихие вечера развертываются, как Париж, не осознавая, как это должно быть скучно по сравнению с первозданной невинностью здоровой и мирной жизни на лоне природы - И я говорю себе:" Будь мудр". 6 Однако хижина Монсанто имела свои недостатки; например, в оконных проемах были не сетки от насекомых, а огромные деревянные ставни, поэтому если в сырые и пасмурные вечера оставить их открытыми, то становится слишком холодно, а если закрыть, то ничего не видно, и приходится днем зажигать лампу - Но это было единственным недостатком - Все остальное было чудесно - Поначалу так забавно было иметь возможность любоваться днем на сонные вересковые поляны в противоположном конце каньона, зная, что стоит пройти полмили и внезапно окажешься на диком ревущем побережье или, если надоест и то и другое - можно просто сидеть на прогалине у пенька и мечтать - В лесу так легко дремать днем или молиться местным духам:" Позвольте мне оставаться здесь, я хочу всего лишь покоя", и эти туманные лики безмолвно отвечают:" Да" - И говорить себе ( если вы, как я, озабочены теософски) (по крайней мере в то время, перед тем как сойти с ума, я был озабочен):" Бог это все, что обладает недремлющим оком, как будто спишь и видишь длинный сон о каком-то невозможном поручении, а потом вдруг просыпаешься - упс - НЕТ ПОРУЧЕНИЯ, все сделано и забыто" - И в радостном потоке первых дней я с уверенностью говорил себе (никак не предполагая того, что случится со мной спустя три недели):" Никакой беспутной жизни, пришло время спокойно наблюдать мир и наслаждаться этим, сначала в лесу, потом молча прогуливаясь и разговаривая с людьми по всему свету, никаких пьянок, никаких наркотиков, никаких беспределов, никаких тусовок с битниками, алкашами, наркоманами и всеми этими, никогда больше не спрашивать себя:" О за что мучает меня Господь", вот так быть одному, путешествовать, разговаривать только с официантами, на самом деле, в Милане, Париже, просто разговаривать с официантами, болтаться, не навязывать больше себе агонию... настало время размышлять, наблюдать, сконцентрироваться на том, что после всего этого поверхность Земли, какой мы ее сейчас знаем, покроется слоем мусора, как за миллиард лет - Да, поэтому побольше одиночества - Вернись в детство, просто ешь яблоки и читай Катехизис, сидя на поребрике среди ада, освещенного жаркими софитами Голливуда" (вспомнил то ужасное время, всего год назад, когда мне в третий раз приходилось репетировать чтение своей прозы под горячими софитами "Шоу Стива Аллена" в студии Бербанка, сотни технических служащих ждут, пока я начну читать, Стив Аллен в ожидании бряцает на пианино, я сижу там, как дурак, на стуле и не могу ни слова прочитать, вообще рта раскрыть:" Ради Бога, Стив, мне не нужно РЕПЕТИРОВАТЬ" -"Нет уж, давай, нам надо послушать тембр твоего голоса, ну в последний раз, я разрешу тебе не участвовать в генеральной", а я сижу и не могу в течение целой минуты слова вымолвить, а все смотрят, и в конечном итоге я говорю:" Нет, не могу", и иду выпить чего-нибудь через дорогу) ( но ко всеобщему удивлению вечером во время шоу я читал прекрасно, и это так поразило режиссеров, что они отправили меня погулять с голливудской звездочкой, которая нагнала на меня скучищу, пытаясь читать свои стишки и не желая говорить о любви , потому что любовь в Голливуде продажна) - И так это замечательно: долго вспоминать всемирную жизнь, просто сидя или лежа здесь или прогуливаясь, медленно припоминая все детали жизни, которые теперь, миллион световых лет спустя, приняли вид (как это должно было случиться у Пруста в его запечатанной комнате) приятных фильмов, вызываемых усилием воли и проектируемых для дальнейшего изучения - И удовольствия - Когда я представляю, как Бог творит эту самую минуту, смотрит свое собственное кино, коим являемся мы. Даже когда однажды ночью я счастливо собираюсь перевернуться на другой бок и возобновить прерванный сон, и вдруг крыса пробегает прямо по моей голове, это изумительно, так как я беру раскладушку, кладу сверху большую широкую доску, которая покрывает обе ее части, так что мне не придется барахтаться в полотнище, помещаю на нее два старых спальника, сверху мой собственный, и теперь у меня есть самая изумительная и безопасная в отношении крыс и по сути полезная - для позвоночника - кровать в мире. А еще я предпринимаю долгие любопытные прогулки в обратном направлении суши, чтобы посмотреть, что есть что, поднимаюсь на несколько миль по грунтовой дороге, ведущей к одиноким ранчо и стоянкам логгеров - Подхожу к обширным грустным тихим долинам, где можно увидеть стволы красного дерева высотой в сто пятьдесят футов, на верхушке сидит иногда одинокая маленькая птичка - Птичка балансирует там наверху, обозревая туман и огромные деревья - Можно увидеть одинокий цветок, кивающий с далекого утеса в противоположной стороне каньона или похожий на лик Зевса огромный нарост на стволе красного дерева, или каких-нибудь сумасшедших маленьких божьих тварей, которые болтаются в запрудах ручья (водяные клопы), или одинокую изгородь с надписью "М.П. Пасси. Границу не нарушать", или заросли папоротника в капающем сумраке красного дерева, и думаешь:" Как далеко тот поколения битников, в этом лесу" - И я бреду к родному каньону по тропинке мимо хижины к морю, где на побережье под тысячефутовым мостом пасется мул, или иногда стоит и смотрит на меня своими большими карими глазами Райского Сада - Мул, как я говорил, по имени Альф, питомец одного семейства, поселившегося в каньоне, он просто бродит из одного конца каньона, где его останавливают коралловые изгороди, к дикому побережью, где его останавливает море, и когда впервые видишь его, кажется, что странный мул сошел с картин Гогена, он роняет свой черный помет на ослепительно белый песок, этот бессмертный и первозданный мул, владелец всей долины - Позднее я даже нашел место его ночлега, что-то вроде священной рощи посреди сонного верескового луга - И я скормил Альфу последние из своих яблок, которые он принимал длинными торчащими зубами и отправлял в свою нежную шершавую глотку, никогда не пережевывая, просто смахивая мое яблоко с протянутой ладони, и печально трусил обратно, поворачивался, чтобы поскрестись крупом о дерево широкими эротическими движениями, которые становились все сильнее и сильнее, и, в конце концов, мул стоял с поднятым членом, который напугал бы и Вавилонскую Блудницу, не говоря уж обо мне. Странные были и удивительные штуки, как, например, роковая, в стиле Рипли, ситуация: здоровенное дерево упало поперек ручья, может быть, лет пятьсот назад и образовало мост, один конец ствола теперь на десять футов ушел в ил и опавшую листву, странно, но из середины его поднялось другое дерево, будто выросло из безжизненного бревна или будто длань Господня вставила его туда; не могу понять и глазею, яростно пережевывая целые горсти арахиса - (а несколько недель назад я и головы не мог поднять в Боуэри) - Даже когда мимо проезжает машина с соседнего ранчо, я наяву грежу сумасшедшими идеями типа: вот едет фермер Джонс со своими двумя дочерьми, а я медленно бреду, волоча под мышкой шестидесятифутовый ствол красного дерева, они удивлены и напуганы :"Не сон ли это? Может ли человек обладать такой силищей?", спрашивают они меня, а вот и мой великий дзенский ответ:"Вы всего лишь думаете, что я силен", и я волочу бревно дальше по дороге - Эта картинка заставила меня долго хохотать в лугах, поросших клевером - Я миную корову, которая оглядывается на меня, жуя охапку сочной гречихи - Вернувшись в хижину, развожу огонь и сижу вздыхаю, и листья шуршат по тоненькой крыше, в Биг Сюре август - Засыпаю прямо в кресле, а когда просыпаюсь, оказываюсь лицом к густым зарослям низеньких деревьев за распахнутой дверью, и вдруг память начинает извлекать их из глубины лет, каждую группу, ствол за стволом, все их переплетения, словно Родину, но пока я пытаюсь разобрать, что означает вся эта путаница, бумс, дверь захлопывается у меня перед носом - Я делаю вывод:" Я вижу лишь то, что позволяет мне видеть дверь - открытая или закрытая" - И поднимаясь с места, добавляю громким голосом английского лорда, который так и так никто не услышит:" Что сказано, то пропало, Сэр", произнося "что" как "шшшто" - И смеюсь весь ужин - Который состоит из картофеля, запеченного в фольге, кофе, ломтиков колбасы, изжаренных на прутике над костром, яблочного соуса и сыра - И когда я зажигаю лампу для того чтобы почитать после ужина, появляется мотылек, чтоб принять возле нее свою смерть - Я гашу ее, и мотылек засыпает на стене, не ведая, что я зажгу ее вновь. Между тем, кстати и однако, каждый день холодно и пасмурно, или сыро, холодно не так, как на Востоке, а просто каждая ночь приносит туман: ни звездочки не видно - Но и это, как я понимаю позже, может быть чудесным обстоятельством, "сырой сезон", и остальные обитатели каньона (те, что приезжают на выходные) не показываются, и я на целые недели предоставлен сам себе (поскольку позже в августе, когда солнце одолело туман, я был вдруг поражен, услышав смех и шорохи по всей долине, которая принадлежала мне и только мне, а когда попытался выйти на берег, чтобы посидеть-поработать, обнаружил там целые отдыхающие семейства, причем наиболее молодые из них просто парковались у моста и спускались вниз) (на самом деле большей частью это были банды орущих хулиганов) - Так вот, тропический летний туман был силен и, кроме того, когда солнце победило наконец в августе, началось нечто ужасное, штормовые порывы проникли в каньон, заставляя деревья шуметь так оглушительно, словно среди них началась битва, от этого вся хижина тряслась, и я просыпался - И это тоже способствовало наступлению безумия. Но самый замечательный день был, когда я просто забыл, кто я и где я, это когда я с закатанными до колен штанами стоял посреди ручья и укладывал камни и топляки, так чтобы ручей (рядом с песчаным берегом), где я набирал в кувшин воду, перестал м