Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Роберт Кармер "I am the cheese."
     © Copyright Перевод: Михаил Сапожников (mikesp@zahav.net.il)
     Date: 04 Mar 2002
     Date: 04 Nov 2003
---------------------------------------------------------------






     Роберт Кармиер родился штате Массачутес (США)  и до сих пор живет всего
лишь в трех милях от дома, в котором он родился.
     Он начал писать еще в школьном возврасте, когда он имел первые успехи в
поэзии.  Когда  ему  было девятнадцать, был опубликован его  первый короткий
рассказ. Его учитель из колледжа, в котором  он учился, послал тот рассказ в
одну из центральных  газет  не  поставив Роберта в  известность.  Его первая
повесть  о подростках "Шоколадная  война" была опубликована в Англии  в 1975
году, и также следующие за ней "Я - сыр" и "После первой смерти", после чего
он безоговорочно был признан английским писателем.
     Роберт  Кармиер  также  является журналистом уже  тридцать лет.  У него
семья - жена, три дочери, сын и десять внуков.

     Некоторые из книг Роберта Кармиера.

     Шоколадная война.
     После шоколадной войны.
     После первой смерти.
     Дарси.
     Вялость.
     Герои.
     В полночь.
     Нежность.
     Мелодии медвежьих танцев.
     Наше пaдение.




     Книга Роберта Кармиера "Я - сыр." написана живым языком - языком улицы,
языком   реальной  жизни.   Чтобы  сохранить  его  колорит,  автор  перевода
постарался оставить  нетронутыми некоторые слова, использованные в языке, на
котором книга была написана.  Поэтому стоит  дословно объяснить некоторые из
этих слов.
     Герой книги пересекает несколько Северных Штатов Америки на байке: bike
- это сленговое сокращение слова bicycle  (букв."два колеса"), что в  первую
очередь переводится как велосипед, однако bike,  это не только велосипед, им
может  быть  и  другое  транспортное  средство  на  двух  колесах,  например
мотоцикл, и человек, для которого мотоцикл является образом жизни и, образно
говоря,  даже теми  "ногами,  которые  кормят  волка",  называется  байкером
(biker),  и  это  уже  не  только в  американском сленге.  Путь героя  книги
проходит не по пересеченной  местности, а по дорогам. Он все время находится
на  Роут под каким-либо  номером.  Роут (route)  в данном случае  обозначает
автомобильную дорогу - шоссе (как правило  обозначенное номером),  хотя  это
может быть и номер маршрутного такси, или же  линии метро. Этим шоссе  может
оказаться и хайвей (highway) - скоростная автомагистраль. Сохранена фонетика
звучания названий улиц, например: "Бекер-Дрегстор-Стрит". Стрит (street) это
значит улица.  Это  слово как правило прикреплено  к названию. Кое-где будет
попадаться Майн-Стрит (Main Street). Так  называют главную улицу в небольшом
населенном  пункте.  На пути  героя книги, при  определенных обстоятельствах
одна  дама  смотрит  на него  глазами Сиротки Энни (Оrphan Annie). Маленькая
Сиротка   Энни   изначально   явилась   персонажем    небольшого   рассказа,
опубликованного  в  газете "Chicago  Tribune"  в 1924г. Его автор  - Харольд
Грей.  В  последствии  Маленькая Сиротка  Энни стала героиней  мультфильмов,
кинофильмов и песен, вышедших на свет  в США.  На  различных  изображениях у
этой  героини  были большие удивленные  глаза  на выразительном  лице. Герой
книги  иногда ссылается на образы  из  новелл Томаса  Вольфа (Thomas Clayton
Wolfe).  Это автор известных в Америке  новелл, таких  как  "Время и  река",
"Старый дом в Кентуки", "Река послушных детей", "Посиделки у Джека" и многих
других.
     Сама книга  Роберта Кармиера "Я  - сыр"  по-русски  -  это  первый опыт
литературного   перевода   и,   наверное,   не   последний.   В   дальнейшем
представляется интерес перевода  и других книг  Роберта Кармиера  на русский
язык.




     Я  еду на  велосипеде.  И  вот  я  уже  на  Роут 31 в  Монументе,  штат
Массачутес. Я  на пути в Ротербург-Вермонт, и изо  всех  сил я жму на педали
старомодного, изношенного велосипеда -  тихоходного  и  разваливающегося  на
части. На  нeм  только  устаeшь. Иногда  отказывает тормоз,  и  искривлeнное
"восьмeркой" колесо скребeт по вилке  руля.  Дорожный велосипед -  наверное,
когда-то такой был в детстве  у моего  отца. Холодно,  ветер кусает меня  за
локти, заползая змеeй  за шиворот, задирая вверх рукава куртки и стараясь еe
расстегнуть.  Ноги  от усталости налились  свинцом. А я  всe  кручу и  кручу
педали.
     На улице Механиков в Монументе я сворачиваю вправо, взбираюсь на горку,
пролетаю  мимо госпиталя и,  подняв на  него глаза, думаю о моeм отце, он  в
Ротербурге, штат Вермонт, и ещe сильнее давлю на педали.
     Десять утра. Октябрь - не тот, что у Томаса Вольфа, когда горят листья,
и  летают  привидения -  гнилой,  мрачный, холодный и  сырой октябрь,  когда
солнце редко  показывается из-за  облаков  и к тому же не греет. И мало, кто
читал Томаса Вольфа, быть может за исключением моего отца и  меня. Я делал в
школе доклад по его книге "Паутина  и камень",  и мр.Паркер, что ведeт у нас
Английскую Литературу, посмотрел  на  меня с подозрением и поставил  мне  В-
вместо обычного А. Но мр.Паркер, школа, и всe это уже где-то позади, а я жму
на педали. Мои ноги делают всю  работу на  этом старом драндулете. Они полны
сил чувствуют  себя неплохо. Я проезжаю мимо дома  с белой оградой и обливаю
грязью  маленького  ребeнка, что  стоит  на тротуаре. Он  отскакивает, затем
смотрит на меня отречeнно и испуганно. Я переживаю за него.
     Оглядываюсь через плечо, но за этим ничего не следует.
     Дома я  никому не  сказал  "до свидания". Я просто ушeл. Без шума. Я не
пошeл в школу и никому не позвонил. Я вспомнил об Эмми, но и  ей я ничего не
сказал по  телефону.  Я  проснулся  утром  и посмотрел  на  морозную кромку,
окаймляющую  оконное  стeкло.  Я подумал  об отце и о  его  кабинете внизу -
вздохнул и встал. Я знал, что  ухожу, но всe  тянул. Я не вышел и через  два
часа.  Я действительно трусил, и многое  пугало меня - при  том  сильно. Это
было  похоже  на   клаустрофобию  и,  вместе  с  тем,  на  боязнь  открытого
пространства. Меня охватила паника. Я  был словно на краю пропасти. Моe тело
покрылось холодным потом, а сердце сильно заколотилось,  и страшное ощущение
удушья овладело  мною,  и  я  не  знал,  что  произойдeт, если  дверь  вдруг
откроется. Я остался дома, и долго ждал. Но  потом я  спланировал себе центр
поля -  я ненавидел бейсбол,  в школе навязывали только этот вид спорта - во
всяком случае я  учился  этому со  всеми своими однокашниками.  Меня  словно
сметало прочь с поверхности планеты, в космос. Я боролся со всеми соблазнами
и с собой на земле, и вместе с тем я цеплялся  за неe. И тогда эти собаки...
Я  сидел  дома,  думая  обо  всех собаках, нападающих  на  меня  по  пути  в
Ротербург-Вермонт, и говорил себе: "Это же сумошествие! Я никуда не еду!" Но
в то же  время я знал, что уйду - уйду понимая, что камень  - это всего лишь
кусочек земли, если его выронить из рук.
     Я вошeл в  кабинет и достал подарок  для  отца,  потом завернул  его  в
аллюминиевую  фольгу,  в газету  и ещe,  вдобавок,  обмотал всe  это  липкой
лентой. Затем я спустился  в подвал и  взял  брюки, ботинки  и куртку,  и не
менее получаса искал шапку.  Но всe-таки я  еe нашeл  - она  была нужна мне,
старая, но добротная шапка моего отца. По дороге в Вермонт она, натянутая на
уши, решит все проблемы, если будет холодно.
     Я сосчитал  все  свои  сбережения.  Денег  было немного.  Тридцать пять
долларов и девяносто три цента. Этого было бы достаточно, чтобы добраться до
Вермонта первым классом в Грейхаундском автобусе,  идущем в  Монтрейл, но  я
знал, что еду на велосипеде  в  Ротербург-Вермонт. Я не хотел ограничиваться
автобусом. Мне была нужна открытая дорога. Я желал плыть по ветру. Мой  байк
ждал меня в гараже, а я хотел ехать на нeм, своими силами, к отцу.
     Прежде,  чем выйти я посмотрел  на себя в  высокое зеркало, от  пола до
потолка,  в  то, что  перед закрытой дверью  в спальню  родителей наверху  -
сумосбродная  шапка  и старая  изношенная  куртка.  Безусловно,  я  выглядел
нелепо. Эмми как-то сказала: "Ад - понятие филосовское."
     Я долго думал об  Эмми. Позвонить ей было почти невозможно.  Она была в
школе. Правда  я  мог туда  позвонить, подделав голос,  якобы еe  отец очень
срочно просил еe к телефону - что-либо неотложное дома. Еe отец - редактор в
"ТАЙМС", и  всегда говорит с тревогой в голосе, его манера  говорить годится
для передачи самых актуальных новостей по местному радио.
     Но  я отложил  этот фокус. Такого  рода милые  пакости  были свойствены
Эмми. Да и моя душа была уже по дороге в Вермонт.
     Я  любил Эмми Херц.  Правда,  еe фамилия  казалась  мне  смешной. Эмми,
вероятно,  слышала  немало шуток, связанных с  известной  фирмой  по прокату
автомобилей, но я  поклялся себе, что никогда  так шутить не буду. Во всяком
случае  я решил  не  звонить  ей. Пока  не уберусь прочь. Я  позвоню  ей  из
Ротербурга. Ограничусь мыслью  о  ней,  буду  помнить номер  еe телефона,  и
думать о том,  как всe время она будет должна поцеловать меня и обнять. Но я
старался не думать обо всeм этом до того, как буду готов к путешествию.
     Я пошeл на кухню с пилюлями, взятыми в кабинете, но не  стал их пить. Я
хотел  решиться на всe трезво,  без  какого-либо допинга  -  сам.  Я  открыл
бутылку с пилюлями и опрокинул еe,  и наблюдал, как зелeные и черные капсулы
исчезали в пасти мусорного бака. Я действовал решительно и наверняка.
     Я выкатил из гаража и направился вниз по дороге. Байк шатало из стороны
в сторону, я  изо  всех сил раскачивался в седле.  Портфель отца покоился  в
корзине над рулевой вилкой. Я отправился в путешествие по свету без провизии
и лишней одежды.
     В конце концов  я подпрыгнул в седле с  чувством беспечной храбрости. В
этот   момент   появившееся   из-за  облаков   солнце   ярко   заслепило   в
предзнаменовании удачи. Я ещe раз качнулся гоня по улице, и встречная машина
заморгала мне фарами. Я летел по встречной полосе. Я опомнился и засуетился.
Переднее колесо со  скрежетом юзануло в сторону. И я подумал: "Вот  смешно -
путешествие  в  Ротербург!". Я  стал сворачивать  в  сторону. Но  опомнился,
подумал об отце и закрутил  педали снова, я уже видел Монумент  и знал,  что
должен ехать, и ничего не сможет меня остановить - НИЧЕГО!
     И теперь я  огибаю Монумент и пересекаю район перед Эйсвелом. Указатель
на  этой стороне дороги показывает на Эйсвел Ротари Клуб, встречи  -  каждый
понедельник в  полдень. Я еду только четыре или пять  минут. Мои ноги больше
не  чувствуют сил. Они устали, и спина ноет от боли - я не в порядке. И если
честно, то  я в нeм никогда и не был, к  превеликому удовольствию Эмми Херц.
Она очень не любит парней с большой мускулатурой.
     Я  кручу  педали  на  зло  усталости и боли.  Я стремлюсь добраться  до
Ротербурга.  Всасываю  холодный воздух. Он  щекочет в легких. Лоб  потеет. Я
сдвигаю шапку назад и натягиваю еe на уши. Каждая миля даeтся мне с трудом.
     "Так держать," - говорю я себе. - "так держать.., каждая миля за одно и
то же время..."
     И внезапно этот бесконечный  подъeм заламывается вниз, и мои  ноги  без
усилий накручивают  сумошедшие обороты, байк несeт меня вниз, и  я  даю себе
волю объединиться с  ветром и парить над дорогой. Внизу  красивый берег,  за
которым широко разбросан Эйсвел.

     -----------------------

     ТАРЕ ОZК001 0930 date deleted T-A.

     Т: Доброе  утро.  Меня зовут  Брайнт. Мы  должны побыть некоторое время
вдвоeм, наедине...
     (пауза 5 секунд)
     А: Доброе утро.
     Т:  Будем непосредственны?  Я хочу знать, готов ли  ты.  Чем  раньше мы
начнeм - тем лучше для тебя.
     А: Я не знаю, с чего начать.
     Т: Во-первых расслабься, и позволь свободно течь своим мыслям. Не думай
о  времени, тебе некуда  спешить. Уйди, если хочешь, в  свои  самые  далeкие
воспоминания.
     (пауза 8 секунд)
     А: Не ясно - только некоторые ощущения.
     Т: Дай им проявиться.
     (пауза 5 секунд)
     А: Та ночь...
     Т: Расскажи мне о той ночи.
     А:  Когда  я  родился в ту ночь. Это  значит  - человек... человеческое
бытиe  вошло  в  мою реальность. И  до  того  - ничего.  Или те  ощущения...
снова... свет... запах... запах сирени... духи... духи моей матери... от неe
всегда ими пахло. Ничего больше. И эта ночь...
     (пауза 12 секунд)
     Т: Расскажи мне об этом.

     Он был  в постели,  простыня  скомкалась  вокруг него,  его  тело  было
горячим, глаза напоминали сырые луковицы, а голова болела. Он вскрикнул раз,
другой, глухо,  вслушиваясь и  ища  ответ. Он повернул голову к двери. Дверь
была приоткрыта, слабый свет искосо побивался извне. Он извивался в постели,
вслушиваясь. Он  всегда  ворочался ночью и  часто  слышал шорохи  в  спальне
родителей. Это были всякие странные и, вместе с тем, приятные, мягкие звуки,
когда его родители были вместе - шорохи  мягких шерстяных  животных,  скорее
даже плюшевых. А он  всегда спал с  медведем  Битти и поросeнком Покки  - со
своими друзьями. Его отец говорил: " Эй, парень, ты до старости будешь спать
со  своими игрушками..."А парень знал, что его отец шутил,  и что он никогда
не оставит своих друзей. Во  всяком случае его мать могла сказать: "Нет, ему
давно уже не четыре...". Нежность в еe голосе и еe духи, похожие на весеннюю
свежесть...
     Позже он  уже не спал в обнимку с поросeнком Покки - со своим любимцем,
упрятанным в  коробку. Но что-то  хранило тревогу  и  иногда  не  давало ему
спать. Из полумрака этого  дома он различал голоса отца  и матери. Они давно
уже звучали в ночи не мягко,  не шурша, а довольно громко. И даже не столько
громко, сколько грубо. Они говорили шопотом, их голоса скреблись в ночи и во
мраке. И он слышал, мать говорила: "Чш... Мы можем разбудить его..."
     Он затихал, как неподвижный Покки.
     Кровать скрипела  в  другой комноте,  и он  слышал,  как  отец  босяком
приближался к его двери.  Его фигура  перекрывала отблески света. Затем шаги
отца  удалялись, свет  снова  проникал в  его комноту,  и  ребeнок  чувствал
храбрость и  ум, оставляя в дураках своего  отца. Он хотел рассказать Покки,
какой он умный, но он не осмеливался пошевелиться. Он вслушивался не  только
ушами, но и всем своим нутром.

     Т: Что ты слышал?
     А: Я не уверен, что  вспомню это. Не знаю: так ли точно я слышал слова,
или  я так ощущаю  это  сейчас. Оно  похоже на пустой космос - не  знаю, как
описать всe это  на куске бумаги.  Я ещe ничего не знал -  я догадывался. По
крайней  мере  они  говорили  обо мне. Более того.  Они  говорили о том, что
делать со мной. Меня охватывала паника,  и  я начинал плакать.  Но я не  мог
громко плакать, чтобы они не слышали.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Почему ты паниковал?
     А:  Не знаю точно. Они словно хотели  избавиться от меня. Я слышал, как
мать говорила: "Ну что мы ему скажем?"  А отец отвечал: "Это неважно, он ещe
мал, чтобы делать своe счастье." Действительно ли я его слышал, или это лишь
ощущение того, что он  сказал бы обо  мне? И тогда  они  начинали о  поездке
втроeм, а я  не хотел покидать  тот дом,  где было приятно и тепло, и где по
возможности они были вместе.
     Т: Ты помнишь эту поездку?
     А:  Снова  не очень. Я  помню,  конечно. В автобусе,  противные  запахи
выхлопов. Дорога виляла как змея. Ветер шумел  за окном.  Ощущения...  Много
багажа...  Лица... Отцовские сигареты... Не  пахло  дымом, действительно, но
запах его спичек, серы... Странно...
     (пауза 6 секунд)
     Т: Что странно?
     А:  Я  всегда  знал два запаха: духи матери и табак  - отец  всегда пах
табаком  или  дымом,  или  спичками.  Но после той  ночи,  после поездки  на
автобусе я  больше не связывал его с этими  запахами. Он не курил. Я  больше
никогда  не видел его с сигаретой во рту. Однако  от матери всe  также пахло
сиренью.
     Т: Ты помнишь ещe что-либо кроме той поездки?
     А: Не особенно. По большей части, настроение, ощущение той поездки, как
если бы...
     Т: Как если бы что?
     А: ...Там было привидение,  было страшно, но не как в необитаемом доме,
едущем по дороге.  Но это было... мы словно были гонимы, мы как  бы убегали.
Оно смотрело  нам в  след  -  так  печально,  и лиловые полумесяцы  под  его
глазами... Так печально... И автобус летел сквозь ночь...
     (пауза 15 секунд)
     Т: Ещe что-нибудь?
     А: Мы ни разу  не вышли наружу. Не смотря ни на  что я думал о доме. Мы
были  в  разном  доме.  Разном  пространстве.  В  разной  ауре  этого  дома.
Успокаивался ветер, и холод, и мы были вместе -  мать, отец и  я, но  всегда
порозень.
     Т: Как это проявлялось? Твоя семья  двигалась  с места на место.  Но не
так  далеко. Ветер  стихал,  когда вы  устраивались. Множество семей  меняют
место  жительства.  Человека иногда перемещают  по  работе. Наверное  и твой
отец...
     А: Может быть.
     Т: Почему ты колеблешься? Ты что-то находишь непонятным?
     А: Да.
     Т: Что?
     А: Я не знаю.

     Адам  не знал  и  не  хотел проверять познания  этого  врача. Врач  был
совершенно странный,  хотя  выглядел  симпатично  и  дружелюбно. Но какой-то
дискомфорт окружал его. Наверное  было бы  легко общаться  с ним, если бы не
все его сомнения, не желание достать всe из его  сундучка, что на плечах. Он
не знал, как это сделать. Он хотел бы найти какой-нибудь ключ.

     Т: И где же ключ?
     А: Что вы называете "ключeм"?
     Т: Ты справедливо заметил, использовав слово "ключ".

     Он  отступал перед тишиной, оглушeнный. Мог ли врач прочитать его душу?
Нет. Или  же он снова должен был вытворять  с  ним всякие трюки,  что  он  и
делал. И  теперь Брайнт делал  так, что  он верил,  что думает  лишь  только
тогда, когда сам говорит что-то важное вслух. Надо было быть осторожным. Ему
бы видеть себя со стороны и слышать бы  свой  собственный  голос. Паническая
дрожь пробирала его до костей,  и страшная беспомощность овладевала всем его
телом.

     А: Я наверное пойду.
     Т: Конечно.
     А: Я устал.
     Т: Понимаю. Мы потратили массу времени.
     А: Спасибо.
     Т: Всe будет хорошо.



     ------------------------------

     "Эйсвел - Файрфельд -  Карвер!"  -  Он  выкрикивает названия, примерно,
также,  как  объявляют  посадку  на  поезд,  стоящий  на  одной из  платформ
Бостонского Северного вокзала.
     "Флеминг - Хоуксет - Белтон-Фолс"
     У  него гробовой голос, и в его горле как-будто полным полно  камней, и
его   слова   прыгают   над   всем   этим:   "Белтон   -   Фолс   по   линии
Нью-Хемпшир-Вермонт. Это следующая остановка - она для тебя будет последней,
и всего лишь через реку будет Ротербург-Вермонт."
     Он снова смотрит в карту.
     -  Тебе везeт,  - говорит он. -  ты едешь через три штата - Массачутес,
где ты  сейчас в данную  минуту, далее Нью-Хемпшир и Вермонт. Но  ты делаешь
угол, и у тебя впереди почти семьдесят миль.
     Семьдесят  миль  -  это  не  выглядит слишком  далеко.  Стоя  здесь  на
бензоколонке, я обдумываю свой дальнейший путь, мои ноги чешутся по педалям,
семьдесят миль - пустяк.
     Этот совсем немолодой  человек смотрит в карту: "Как быстро  ты думаешь
добраться туда?" - грохочет  его голос. Его седые волосы шевелятся на ветру,
его  лицо  покрыто   сетью   синих  и  красных  вен,  оно  похоже  на  карту
автомобильных  дорог,  что  в его  руках. Я  остановился  отдохнуть на  этой
заправке,  проверить  воздух  в  шинах и  посоветоваться, как  мне двигаться
дальше.  Этот пожилой человек  старается мне  помочь. Он  меряет  манометром
воздух и охотно разворачивает карту.
     - Я думаю, что можно делать десять миль в час. - говорю я.
     - Хорошо,  если у тебя будут пять или даже четыре. -  говорит  он. - Не
думаю, что ты доберeшься сегодня.
     - Мы с родителями иногда останавливались  в мотеле Белтон-Фолс.  Если я
туда доберусь, то остановлюсь там на ночь.
     Он снова разворачивает карту. Еe треплет ветром.
     - Может быть. Но есть и другие  мотели по дороге.  - он уже сворачивает
еe. - Откуда ты?
     - Из Монумента.
     Снова похолодало, и солнце спряталось в облоках.
     - Смотри - это Эйсвел. Как долго ты добирался от Монумента?
     - Около часа.
     Он  разглаживает складки на  карте.  Она вздувается у него в  руках. Он
словно проделывает тяжeлую работу думая и говоря об этом.
     - Хорошо, от нижнего города в Монументе до этих  пятен около пяти миль.
Но у тебя  были несколько хороших холмов  до нижнего  берега,  где ты быстро
спускался. Пять миль в час - очевидно, лучшее время для езды в течении дня.
     - Да.
     Он отвернулся и посмотрел вверх  на облока и затем опять  повернулся ко
мне:
     -  Как ты собрался туда  ехать,  всадник.  Тебя окружает  ужасный  мир.
Ограбления и убийства. Никто  не защищeн на  улице. И  не знаешь, кому и как
верить, и кто нехороший парень?
     Я хотел ехать и не желал всe это слушать.
     - Конечно же не ты. Потому что ты не можешь  отличить хорошего парня от
плохого.  Никто не  знает, где  умрeт. Никто. Однозначно.  По  дороге, когда
пользуешься телефоном,  ты слушай.  Слушай внимательно. Ты  можешь  нечаянно
услышать  щелчeк. И если  ты  его услышал, то  это кто-нибудь  подключился и
подслушивает, а потом ты имеешь от него неприятности.
     Я уже устал сидеть на байке.
     -  Никому никогда  не верь. Расспроси  для  проверки,  если посторонний
подходит к тебе.  Но по-любому ты не  должен с ним  иметь контакт. Он  может
быть с  фальшивым паспортом, липовыми правами или с ложным именем... Так, ты
можешь ехать. Будь осторожен.
     Он мне всовывает в руки  карту. "Возьми."- говорит  он.  Она  запачкана
мазутом, и я сую еe к себе в корзину не складывая, втиснув еe между ремнeм и
отцовским портфелем.
     - У тебя воспалeнные глаза, -  говорит он. - Надвинь шапку. Люди болеют
и в  старости умирают. Мы  кричим  им: "Вернитесь!" Жена пользовалась  такой
шапкой, когда работала на мельнице.
     - Это шапка отца, - говорю я. - он носил еe всегда. Я еду навестить его
- он в госпитале в Ротербурге, и я думаю, что он дрогнет увидев еe.
     - Куртка  тоже его? - спрашивает  он. - Выглядит, как армейская  куртка
моего сына.  Он  здесь работал - у меня  в сервисе. Это было во время Второй
Мировой войны. Он носил куртку, похожую на эту, она была ему великовата, как
тебе твоя. Того, кто его тогда убил, звали Иво Джима - ты наверное никогда и
не слыхал об этом.
     Голубые  вены  возбухают  над  его  лицом,  вперемежку  с  красными.  Я
собираюсь уйти  и начинаю нервничать.  Я чувствую  себя нехорошо,  когда  он
сравнивает меня со своим сыном, но он будет спрашивать про отца и про мать.
     - Мне жаль твоего сына. - говорю я.
     Он не отвечает ничего, вытирает  руками  лицо  и тяжело  вздыхает,  как
будто бы очень сильно устал.
     - Хорошей дороги тебе. - говорит он махнув  вперед. - Если бы  я был на
сорок лет моложе, то отправился  бы с  тобой.  Как  говорят, душа готова, да
плоть слаба.
     Я подпрыгиваю на байке и отправляюсь в путь.
     - Большое спасибо, -  кричу я  глядя мимо  него. -  спасибо за карту  и
воздух в шинах.
     Он стоит и смотрит печально, положив руки на бока.
     - Будь осторожен. - он кричит. Его голос скребeт в воздухе.
     Я виляю и поворачиваю в сторону. Изо всех сил жму на педали.

     TАРЕ ОZК002 1430 date deleted T-A

     Т: Теперь, скажи мне, можем ли мы побеседовать о Пoле Делмонте?
     А: О ком?
     Т: О Пoле Делмонте.
     (пауза 8 секунд)
     А: Я не хотел бы.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Тогда о Эмми Херц.
     А: У меня снова болит голова.
     Т: Только расслабься. Я сейчас дам тебе лекарство.
     А: Я скорее нуждаюсь не в этом.
     Т: Как хочешь.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Ты расстроен.  Пожалуйста расслабься. Головная боль - это  тревожная
реакция на реальность, которую ты не воспринимаешь, как должное. И мне жаль,
что ты  так реагируешь. Когда мы начали  эти беседы, то мы договорились, что
они будут добровольны с твоей стороны, так будь же проще - веди к истине, но
не  туда, куда  ты не можешь решиться,  не  на ту территорию,  куда бы ты не
вторгся.
     А: Я понял.
     Т: Мы можем вернуться к Пoлу Делмонту и Эмми Херц в любое время.
     А: У меня действительно болит голова. Меня тошнит.
     Т: Тогда нам стоит отложить.
     А: Спасибо.



     -----------------------------


     Дорога длинная, ровная и прямая, без собак, которые могли бы напасть на
меня. Солнце светит. Я жму на педали и пою:

     Отец невеселе,
     Отец навеселе,
     Хей-хо, дзе мери-о,
     Отец навеселе...

     За моей спиной летят машины, они обгоняют меня с жутким шелестом резины
по асвальту. Роут  119 - хайвей  со сплошной жeлтой линией  по  середине.  Я
переодически съезжаю на обочину. Колeса  тонут в  рыхлом песке, скользят.  Я
теряю равновесие, затем  выравниваюсь. Это  мешает  ехать, отбирает  силы. Я
боюсь, что меня может  сбить машина, если буду долго ехать по асвальту. Но я
напеваю:

     Отец берeт жену,
     Отец берeт жену,
     Хей-хо, дзе мери-о
     Отец берeт жену.

     Пытаюсь спеть песенку, которую отец всегда  напевает, комично  подражаю
его голосу, то повышающемуся, то понижающемуся  - протяжно и мягко. Когда он
поeт, у него  ужасный голос -  "У тебя оловянные уши." - говорила мать  - но
она всегда  могла сплясать  под  эту  странную  песню. "Это  наша песня."  -
говорил отец.  И я могу вспомнить, как он поднимал меня на руки, когда я был
маленьким, и подбрасывал меня почти до потолка, напевая:

     Жена взяла ребeнка,
     Жена взяла ребeнка...

     И тогда  он мягко  отдавал  меня в обьятья  матери,  когда  она сидела,
вязала или читала. И  я извивался в еe руках, ощущая тепло и защиту от всего
плохого, что  есть  на свете. Мне  было тогда, кажется, всего лишь пять  или
шесть. И отец самодовольно напевал:

     Хей-хо, дзе мери-о,
     Фермер навеселе.

     -  Дейв, Дейв, -  могла сказать мать. - Ты дурачeк, ну просто настоящий
дурачeк. -  звучало  смешно  и, вместе с тем, нежно в еe голосе, и аромат еe
духов обволакивал меня.
     - Эх...Что вытворяют в других семьях, во время их традиционных песен? -
мог сказать отец, кривляясь как клоун, прыгая по комноте:

     Ребeнок взял кота,
     Ребeнок взял кота...

     - В них  ничего не вытворяют.  -  могла сказать  мать.  Та старая  игра
всегда была удовольствием для меня. Конечно, это было ещe до того,  как мать
стала печальной, до того, как тревога навсегда поселилась у неe на лице.
     - Кто сказал, что  ничего не вытворяют что-либо напевая? - мог спросить
отец.  Глядя сверху на меня он  спрашивал грозным голосом: - Как тебя зовут,
мальчик? - Он становился очень серьeзным в тот момент.
     - Адам. - отвечал я. - Адам Фермер.
     Я весело заигрывал с ним.
     - Хорошо. Полагаю, раньше наша  фамилия была  Смит? Кого-либо спрашивая
ты напеваешь: "Мистер Смит навеселе, Мистер Смит..."
     - Девид.  -  говорила мать. И я весело  смеялся, и отец мог начать петь
снова...
     Сейчас я на Роут 119:

     Хей-хо, дзе мери-о,
     Ребeнок взял кота...
     Неожиданно  славный выдался день.  Октябрьские деревья горят  на солнце
яркими красками, всe укутано  в красное и  коричневое. Временами поднимается
ветер, срывающий с проводов стаю птиц в воздух,  и птицы  парят над шоссе. Я
проезжаю длинный луг, весь усеянный коровами, жующими свою жевачку.
     Я рад, что не принял пилюль, и я напеваю:

     А кот взял крысу,
     А кот взял крысу,
     Хей-хо, дзе мери-о,
     А кот взял крысу...

     Я стараюсь  петь  голосом отца, но  теряю  нить.  Ветер держит меня  за
горло, и мне нужно набрать воздух. В лeгких жжeт,  и я думаю, что пока лучше
не  петь.  Мои  плечи  сводит  от боли, а пальцы  болят там, где я охватываю
рукоятки руля.
     Передо мной холм. Дорога беспощадно ползeт вверх. Я оглядываюсь: позади
меня - ничего. Я остонавливаюсь, слезаю и смотрю на верхушку холма.
     Я качу велосипед. Вокруг пусто - ни души. Мне не хочется никуда. Полная
безысходность. Но  я  всe  иду. Мне  хотелось бы вернуться на ту заправку  в
Эйсвел. Можно  было  бы дойти до тех  деревьев, что  в  стороне,  присесть и
отдохнуть, но я сомневаюсь в том, что стоит мне сходить с дороги. Кто знает,
что  скрывается за этими деревьями? Я боюсь  не  только собак,  но и  других
животных, ещe змей и пауков. Они - неразумны. Мне так нужно остановиться, но
я продолжаю двигаться, двигаться - даже если устал.
     Я  на вершине  холма,  и чудесный  лондшафт  ковром стелется подо мной.
Миля, другая вниз  по  дороге, и  белая  церковь,  окружeнная кучкой  домов,
острым шпилем впивается в небо. Я прыгаю на велосипед и лечу  вниз с  холма,
на встречу новым приключениям. Байк набирает скорость, и я  снова парю, парю
сладко. Я спешу к  тому шпилю церкви, как можно быстрее. И будет так обидно,
если я потеряю контроль над байком. Я  скольжу вниз с холма, и ветер ест мои
щeки, кусает  изнутри всe моe тело, И я снова пою, пытаясь подражать отцу, и
лечу с той же песней:

     Отец навеселе,
     Отец навеселе...

     Ветер подхватывает мой голос и  уносит его в воздух. Звуки растворяются
в нeм, как дым.
     Я изо всех сил ударяюсь в дорожный указатель.
     Лежу на земле. Всe крутится в глазах: деревья, телефонные провода  надо
мной...

     Хей-хо, дзе мери-о,
     Отец навеселе...

     Голос  ломается где-то  очень высоко. Ясное  небо  и ветерок.  Я  дышу.
Последнее, что чувствую: я жив, и я на правильном пути в Ротербург-Вермонт.


     -------------------


     ТАРЕ ОZК003 0845 date deleted T-A.

     Т: Мы можем побеседовать?
     (пауза 8 секунд)
     Т: Ты хорошо себя чувствуешь?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Ты выглядишь несчастным, расстроенным. Что-либо не так?
     (пауза 15 секунд)
     Т: Постарайся сегодня быть лидиром в нашей беседе.
     (пауза 10 секунд)
     Адам был  не в  себе,  отречeн,  не находил  места  и  смотрел  не то в
пустоту, не то в себя, и доктор, если он, конечно, был доктором. Он наверное
им  и был, с маленьким  лицом, и непонятными глазами - сверлящими, когда  он
поднимал  их.  Он словно  смотрел  через ствол орудия, целясь  в  него. Адам
чувствовал  себя  мишенью, и  почему-то он  был рад тому, что он  мог как бы
стоять в стороне, как бы сделав шаг в сторону от себя, и  видеть со  стороны
их обооих, сидящих в  комноте. Ему, конечно же, было  любопытно  заглянуть в
свои внутренности,  но  не  сейчас. А доктор  Брайнт  уткнулся  в  вопросник
своими,  свиду  уничтожающими  глазами.  Он  ещe  не  реализовал  свой ум  и
хитрость. Он думал: "Если я  сделаю шаг в  сторону, то, может быть,  я смогу
найти  что-нибудь  ещe.  Это возможность дать ему  наслаждение,  помочь  ему
вспомнить..." Вспомнить что? Он не знал  - что-то, что-нибудь мимолeтное, из
закутка души, мучения прочь, и тогда он сможет достичь желаемого...

     Т: Может быть отложим.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Не стоит спешить. Попробуем потом.




     -------------------------------------------


     Свирепый пeс, и я в ужасе.
     Он  поджидает меня  в  конце  длинного,  бесконечного спуска с  вершины
холма.  С того момента, как я увидел его ещe из  далека маленьким  комочком,
сидящим у  дороги.  Я наблюдаю за ним по мере  приближения. Похоже,  что это
настоящая немецкая овчарка, рыжевато-чeрного окраса, он тихо охраняет въезд,
ведущий к большому белому дому, примыкающему к дороге. Мне кажется, что этот
дом пуст, и  я наедине с этим  страшным псом. Я ожесточeнно всасываю воздух,
стараюсь проплыть мимо  пса как  можно быстрее, и делаю это так  быстро, что
изумляюсь своей скорости и, похоже, остаюсь незамеченным для него.
     Пес  поднимает  голову и  поворачивает еe в  мою сторону,  вздрагивает,
выравнивает  уши,  словно приняв вызов.  Мои глаза мечутся слева на право, и
возращаются назад, но это не может меня спасти. Дорога позади  пса пуста,  в
поле зрения нет машин, и дом внутри выглядит заброшенным, как  будто  бы все
ушли прочь.  Через  улицу, в расстелившимся  позади открытом  поле  проходит
низкая каменная стена, за которой тоже никого.
     Я приближаюсь, пeс  отступает с дороги,  и я думаю,  что, наверное,  он
ждeт меня здесь всю мою  жизнь. Он неподвижен, его  хвост не  шевелится, его
глаза - словно  из мрамора. Он тихий  и наблюдательный  - пес-убийца. Я  уже
хорошо  вижу, как  блестят  его стоящие уши, и говорю себе: "Надо продолжать
движение,  он всего лишь собака.  Собаки - лучшие друзья  человека.  Это  не
тигры и не львы."
     Он направляется к  велосипеду,  его голова поднимается  снова, на губах
слюна.  Он бесшумен  - не лает и не рычит. А,  может, из-за шумящего в  ушах
ветра я просто не слышу его рычания. Изо всех сил жму на  педали, пригибаюсь
к рулю, пальцы сжимают рукоятки, байк летит прямо на него. Боюсь, что если я
попытаюсь  объехать его,  то  потеряю равновесие и упаду на тротуар  - к его
радости. Я прикрываю  глаза,  мои ноги рубят по  педалям, и я вот-вот в него
врежусь. И в последний момент пeс отлетает в сторону, и  теперь я  слышу его
рычание, извергаемое в прямом, коротком и диком лае. Он обнажает зубы.
     Он  пытается  ухватить байк за  вилку  руля. Он  как-будто  очень хочет
остановить байк,  атакуя  меня. Сердце замирает. Он  кусает  шину  переднего
колеса и крутит его из стороны в сторону. Эта  шина - словно часть его носа,
и колесо елозит по земле. И я кричу себе: "Всe правильно! Всe правильно!" Но
мои слова теряются на ветру, и  я говорю про себя: "Чeрт с ним, когда я уйду
от этого  пса, я уеду домой, на  первом же обратном автобусе,  чeрт  с  этим
Ротербургом, чeрт со всем-всем..."
     Пeс всe время нападает на переднее колесо, он его может прокусить,  и я
в  ужасе,  и, наверное,  если  из  колеса выйдет воздух, я брошу байк ему  в
жертву.
     Мы уже  за въездом  и приближаемся к изгибу дороги. Я отчаянно надеюсь,
что там будет дом, склад, магазин или что-нибудь  ещe, где можно будет найти
укрытие. И  тогда я  слышу приближение машины и истеричный  рeв клаксона.  Я
внезапно  понимаю, что я опасно сместился на середину дороги. На  меня летит
жeлтый  "Фольксваген"  с  багажной решeткой на крыше,  сбавляет  скорость  и
съезжает   на   встречную,   чтобы  не   ударить   меня,   протяжный  сигнал
перемешивается со  скрежетом тормозов.  Пeс  отвлечeн  машиной.  Он  лает  и
бросается на неe. Я пользуясь моментом ухожу прочь - почти по воздуху, глядя
на  машину,  как  на чудо  или  искушение.  Я  кручу педали.  Но  я  не могу
удержаться, оглядываюсь назад и вижу, что пeс метнулся прочь,  с  дороги. Он
теперь  преследует этот "Фольксваген",  с  диким  лаем,  его  тело гнeтся  и
извивается, шерсть вздыблена.
     "Надо ехать прочь  отсюда."  - кричу я не известно  кому  и снова кручу
педали, боюсь  и паникую  отметая какую-либо усталость или боль в  мускулах.
Лай отдаляется. Я огибаю поворот и лечу вперeд.
     Я  приближаюсь к главной улице Файрфельда,  и это точно  Майн Стрит,  и
точно этот городок, немного магазинов  и  церковь с белым шпилем. Я спешу по
этой улице  пользуясь  моментом. Я знаю,  что могу остановиться,  но не хочу
слезать с велосипеда. Я хочу продолжать движение и  добраться до Ротербурга.
Я чувствую, что этот пeс будет преследовать меня  снова, будет  ждать меня в
стороне от магазинов, если  я остановлюсь  поесть или отдохнуть. Я  открываю
рот и глотаю воздух, и этот сладкий  глоток снова возвращает мне силы. Я еду
по городку через каменный мост,  движение по булыжнику звучит аплодисментами
в моих ушах. И я говорю:  "Здравствуй,  Файрфельд,  и  прощай." и  продолжаю
путь, чувствуя, что наверное никогда не остановлюсь - НИКОГДА.


     --------------------------
     TAPE OZ004 0800 date deleted T-A.

     А: Скажите, вы - доктор?
     Т: Почему ты это спрашиваешь?
     А:  Ладно. Допустим, что  вы доктор,  психиатор,  может быть.  В первую
беседу  вы сказали, что ваше имя Брайнт. Но вы не сказали "Доктор Брайнт." А
это место выглядит как больница - так что же это?
     Т: Я  рад,  что тебе интересно всe,  что тебя  окружает. Долгое время с
тобой этого не происходило. Но не уже ли для тебя так важно, больница ли это
или нет?
     А:  Хорошо.  Здесь не так  пахнет. Знаете  ли - в больнице  медицинские
запахи  и  толстые  белые  постели.  Врачи одеваются в  белые  халаты, как и
медсeстры. Но не здесь. Здесь всe больше похоже на...
     Т: На что?
     А: Не знаю.  На частный дом.  Не  просто  дом, а особняк, поместье. Все
комноты и все люди. Что-то вроде частного санотория, может быть.
     Т: Это тебя волнует?
     А: Я не знаю. Так много всего... Я не знаю.
     Т: Значит, будем искать из вне?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Те ключи, например.
     А: Какие ключи?
     Т: Ты упоминал что-то о них раньше.

     Он сильно сопротивлялся,  был на стрeме и не  доверял Брайнту, будто бы
тот был посторонним. Во всяком случае он чувствовал себя намного лучше и уже
не задумывался о том,  что его  хорошее самочувствие - лишь только  иллюзия.
Возможно, он  дал Брайнту какой-либо  ключ - пусть  не от  всего,  но уже от
чего-то.  Он  словно  по  команде  почувствовал  себя  лучше,  чтобы  начать
открываться  перед ним. Он,  наверное, выглядел,  как картотечный ящик,  где
нужно перебрать всe,  чтобы  достать нужную  карточку. Брайнт  был  умным  и
хитрым.

     А: Может быть этот пeс и есть ключ.
     Т: Пeс?
     А: Да, пeс. Я думал о нeм этим утром, когда смотрел в окно и  видел его
на траве.
     Т: Ты полагаешь - Сильвер?
     А: Его так зовут? Сильвер? Немецкая овчарка?
     Т: Да. Хорошая собака.
     А: Я ненавижу собак.
     Т: Всех собак?
     А: Более чем.
     Т: Почему?
     (пауза 10 секунд)
     Т: Ты  сказал, что  эта собака является ключeм. Ты полагаешь - Сильвер,
или какая-либо другая?
     А: Другая.
     Т: Расскажи.

     То была небольшая собака, но  выглядела  уродливо. Она смотрела в щeлки
своих  маленьких  свирепых глаз, отделяя  взглядом  Адама  с отцом от  всего
окружающего мира. И было что-то угрожающее в еe взгляде и поведении. Всe это
было  похоже  на встречу с  буйным сумашедшим и,  одновременно,  воплощением
того, что может случиться при такой встрече.
     - Что это за маленькая собака? - спросил мальчик шeпотом.
     -  Я  не знаю,  Адам.  - сказал  ему  отец. - Я  почти ничего не знаю о
собаках.
     - Что нам делать, Па?
     - А мы его как-нибудь обманем.

     -----------------------------

     Мальчик  смотрел на отца  недоумевая и не веря своим глазам.  Внезапно,
этот человек  перестал  выглядеть  отцом,  который  был  страховым  агентом,
приходил  в офис каждый божий день, менял машину каждые два года и состоял в
Ротари  Клубе. Он  носил очки в роговой оправе и  усы  - не лохматые,  как у
некоторых  людей с  длинными запущенными  волосами -  у  него  были  опрятно
подстриженные усы с седым блеском. Адам всегда знал его, как отца, читающего
газеты, смотрящего  по телевизору футбол или  бейсбол,  проклинающего ракеты
"Патриот", приносящего  работу из офиса домой на ночь, целующего  его  перед
сном в лоб вместе с поросeнком Покки. Отца, похожего на аккуратную табличку,
надпись на которой гласила - ОТЕЦ. Иногда его отец проявлялся, как персонаж,
вышедший из  книг, с  сияющими глазами  и трясущейся головой, как если  б он
дискутировал с  каким-нибудь  писателем,  или  тот  писатель - с писателями,
похожими  на  Хемингуэя или Фицжеральда, или со многими другими,  кого  Адам
тогда  ещe  не  знал:  "Что  тебя ещe ждeт, Адам,  так это  много прекрасных
непрочитанных книг." Часто, посреди ночи, его отец, сидя с книгой, вскакивал
со стула.  Очки сверкали  на его  длинном  тонком  носу. Он терял страницу в
книге и внезапно начинал выглядеть, как некто совсем чужой в их доме.
     Теперь его отец снова  выглядел как незнакомец,  когда они стояли среди
деревьев напротив той собаки. Они не были из тех людей, для кого прогулка на
природе  среди  деревьев была обычным  делом.  Городской тротуар для них был
привычней,  чем трава или лесная тропа. "Дай мне, мать природа, взволнованно
пройтись по неону, - сказал однажды его отец. - вместо ковра из листьев всех
цветов радуги." И что они делали здесь в первый раз, в роще, в менее мили от
ничего,  Адам  не  знал.  Главное,  что они  должны  были  слушать  музыку в
библиотеке,  а  вместо  этого  посреди  дня прогуливались  в  порывах  ветра
Мартовского воскресенья. Адам любил гулять  вместе с отцом, пытаясь сжечь на
спичечном  костре  свой девятилетний возрост,  он ступал отцовскими  шагами.
Отец  мог  замедлиться,  и Адам  уходил далеко вперeд.  Отец  любил бывать в
библиотеке.  "Дом сокровищ."  - как  он  еe называл  со всеми  еe  книгами и
пластинками. "Сегодня, - он сказал, - мы послушаем записи Луиса Армстронга и
возьмeм  их  домой." Больше  всего Адам любил чудесный старый диск,  который
назывался:  "Регтайм Двенадцатой Улицы.", где Луис Армстронг играл на трубе,
звук которой шатался  посреди улицы,  как  пьяный. Ох, этот  Армстронг! Отец
смог пробудить интерес сына к тому, что тот вытворял на трубе: "Можно ли  на
трубе изобразить  пьяного,  шатающегося  по улице?"  Или он  мог сказать: "Я
покажу  тебе волшебную  новеллу, в которой  первые две буквы первого слова в
первом же предложении хранят секрет  этой книги!" (Где, Па, где?!) Во всяком
случае,  они  были на пути  в библиотеку к записям Армстронга. Изгибаясь под
имитируемую отцовским  голосом  трубу,  когда отец  внезапно замолкал, Адам,
держа руки на весу, терял равновесие и почти падал. Он загадочно смотрел  на
отца.  Отец   замирал  становясь   похожим  на  статую   в   парке,  или  на
парализованного какой-нибудь страшной болезнью.
     -  Надо идти,  -  сказал  отец,  окончательно  опомнившись  и несколько
застеснявшись  собственных  гримас. Он дeргал Адама за руку. Он  почти тащил
его вокруг угла, через узкую аллею между Бекер Дрегстор и Эдмедьус Фарнитур.
     - Эй, Па! - кричал Адам. - Куда мы идeм? В библиотеку - это не туда!
     - Знаю, знаю, - сказал отец голосом Филдса, который в старом комическом
кино говорил не  открывая рта. Филдс произносил  всякие смешные,  ни  на что
непохожие слова, что сейчас и делал его отец: "Нам надо прокрасться в другой
лондшафт, и  мы обдумаем  желания третьего  месяца этого года, мой мальчик."
Его носовой  голос и  щeлканье его  пальцев,  стяхивающих пепел с  невидимой
сигары казались чем-то неуместным в этом непривычном месте. Он торопился сам
и тянул за собой Адама.
     Адам оглядывался назад - они  выглядели убегающими в никуда, но от кого
и от чего - может быть, от самих себя?
     - Ах,  эти слова...-  говорил  отец в  стиле  Филдса,  кивая в  сторону
посадки деревьев и кустарника, которая тянулась  целую милю, почти до самого
хайвея.
     Когда они вошли в эту посадку,  Адам увидел, как отец быстро отстал. Он
окинул беглым взглядом всe вокруг себя - спокойно, никого.
     - Всe в порядке, Па? - спроил он дрожащими губами.
     -  Всe хорошо, Адам,  -  сказал  отец  своим собственным голосом. - всe
хорошо.
     Они уже шли по этой роще,  выглядывая иногда из-за ветвей,  стучащих во
время  штормовых  порывов  ветра.  Они  проламывались  через  кусты,  словно
путешествуя в африканском сафари. Адам начинал приходить в себя.
     - Эй, Па - неплохая забава. - сказал Адам.
     Отец тяжело дыша ерошил волосы на голове у Адама.
     - Неплохая прогулка, если так. - ответил отец.
     Адам почувствовал дружелюбие. И это было, пока  перед ними не предстала
собака, похожая на приведение,  взявшееся из ничего,  ужасное, неопознанное,
со свиноподобной мордой, со сверкающими глазами и жeлтыми зубами.
     - Какая она смешная. - сказал отец.
     Адам понял, что отец подразумевал под словом "смешная". Они не на шутку
испугались  и  были  словно загнаны  в  угол одной  лишь  этой собакой -  не
грабителем  и  не  диким животным.  Адам  понимал, что  им с отцом стоило бы
убежать  от  сюда  прочь.  Но  опасность  излучалась  от  одного  только  еe
присутствия. Она  собиралась напасть.  Смертельная  угроза  изрыгалась из еe
горла низким раскатистым рычанием.
     - Надо осторожно уйти. - сказал отец.
     Но с этой их попыткой  рычание только усилилось.  Сердце  Адама  сильно
заколотилось.
     - Смотри, Адам. Мы что-нибудь должны с ней сделать.
     - Но что, Па? - спросил Адам ощущая всем телом дрожь.
     - Сначала я хочу, чтоб ты ушeл отсюда.
     - Я хочу остаться с тобой, Па.
     -  Смотри, она, вероятно, решит напасть на кого-нибудь одного из нас, и
нет выхода. Я маленькими шагами продвигаюсь  вперeд - а ты должен отстать. Я
попробую  увести еe от тебя. Но двигайся медленно и сильно не расстраивайся.
Только иди обратно и держись отсюда подальше...
     - Куда мне идти?
     - Я слышу движение машин где-то позади. Хайвей проходит слева от нас. -
отец говорил  мягко,  еле шевеля  губами.  - Двигайся  к  хайвею и  останови
какую-нибудь машину.
     - Но что ты, Па?
     - Я думаю, что справлюсь с ней сам. Я попытаюсь уйти в сторону.
     - Я хочу  быть  с тобой, Па.  - ему, конечно же, хотелось  уйти, он был
сильно напуган, но понимал, что предаст отца, если уйдeт.
     - Ты мне больше поможешь, если уйдeшь, Адам. - категорично заявил отец.
- А теперь медленно...
     Адам неохотно отошeл, медленно  посторонился,  не осмеливаясь взглянуть
на  собаку, уткнув глаза в  землю, надеясь  на  то, что он никуда не пойдeт,
упадeт на  землю, собака нападeт именно на него.  Он слышал бормотание отца:
"Собака... уйди прочь..." Собака не шевелилась. Адам оглянулся - еe свирепые
глаза уставились на отца.
     Адам сделал шаг побольше - она бросилась, рычание перешло в вой сирены.
Она метнулась  прямо  к отцу.  Он  отступил в  сторону,  отмахнувшись рукой,
собачьи зубы вцепились  в рукав  отцовской куртки. Он с размаху швырнул еe в
сторону. На мнгновение обернувшись, он  кричал Адаму, чтобы тот бежал прочь,
но Адам  застыл  от ужаса на месте. Отец пригнулся низко  к земле, почти  до
уровня собаки. Его  правая рука что-нибудь искала - палку или камень. Собака
также пригнулась, еe тело  почти лежало на земле.  Отец медлено поднялся, он
держал  в руке  кленовую ветку,  толщиной примерно с  дюйм. Он  подсунул  еe
собаке,  как бы  преподнося  ей букет цветов.  В первый  же  момент животное
бзбеленилось, ужасные  глаза засверкали  ещe сильнее. Оно без предупреждения
прыгнуло уже на ветку, схватив еe зубами. Отец схватил ветку с обоими руками
и  поднял  еe,  собака повисла  на  ней. Еe челюсти держали крепко. Вращаясь
вокруг своей  оси отец отпустил ветку.  Собака с веткой  в зубах отлетела на
несколько метров  в сторону  неловко  упав на землю, взвыла, спеша стать  на
лапы. Отец  взял по ветке в каждую руку. Он выглядел как дресировщик львов в
работе.
     - Иди ко мне, ты... гнусный ублюдок... уродина. - кричал отец собаке.
     Адам  никогда не слышал от отца таких слов,  хотя он иногда слышал "ад"
или  "проклятье". Звуки, исходящие от собаки, уже были  не рычащие, а скорее
кричащие, стонущие  - она уже была ранена. И не смотря на это она  старалась
внезапно напасть, отскакивала в сторону,  опять нападала гребя лапами землю.
В какой-то момент она с визгом исчезла, прыгая через кусты и чащу.
     Отец  повернулся. Он  хватал  возрух  огромными  глотками  через широко
открытый рот.  Щeки были в  поту и грязи, куртка -  порвана. Адам бросился к
нему и обнял. Он никогда не любил отца так сильно, как тогда.

     Т: И это ключ?
     А: Я думаю  да.  Вы  просили  рассказать, как всe  это начиналось, если
возможно. И это было начало.
     Т: Что для тебя было самым решающим в этом случае?
     А: Что вы полагаете?
     Т: Я  полагаю  - встреча  с  той  собакой в лесу? Или  было что-то ещe,
подтолкнувшее вас с отцом войти в лес?
     (пауза 5 секунд)
     А: Мы  с отцом не разговаривали, когда  вышли из лесу. Мы ни  о чeм  не
говорили матери - мы сделали из этого секрет. У меня не было ничего страшнее
встречи с той  собакой. Но  вроде  бы  для  меня  всe  это не  имело никаких
последствий. Отец рассказывал матери о том, как  мы гуляли по лесу, и о том,
как приятно там в первое воскресенье Марта. А всe, что было потом - отец был
очень сильно искусан той собакой и нуждался в медицинской помощи - я забыл о
причине, по которой мы вошли в лес.
     Т: Как ты  думаешь - твой отец видел на  улице что-то,  что  могло  его
ввести в панику?
     А: Да.
     Т: Что, ты полагаешь, он видел?
     А: Я не знаю... я не знаю...
     (пауза 5 секунд)
     А: Если  можно,  то мы  прервeмся? Я устал...  это был водосток и лужа,
которую не обойти.
     Т: Конечно прервeмся. Ты был молодцом. Постарайся отдохнуть.
     А: Спасибо.



     -----------------------------------

     Телефонная будка  стоит  в стороне от Ховард-Джонсонса  на  перекрeстке
магистралей  Роут 99 и Роут  119.  Солнце слепит отражаясь  от  еe стeкол. Я
слезаю  с  байка  и  иду  к ней. Ботинок трeт, и на правой  пятке вздувается
пузырь. Я  гнусь  под ветром и шарюсь  по карманам, ища  заблудшие в закутки
монеты. Я  должен  поговорить  с Эмми Херц. Еe голос поддержит меня. Я хотел
позвонить ей  этим  утром,  когда покидал  Монумент.  Мне  вообще  то  нужны
лекарства.  Можно было  бы остановиться  в Файрфельде, отдохнуть  и  немного
перекусить,  разве  что  только  в  "Херши"-баре.   Сейчас  я  где-то  между
Файрфельдом  и  Карвелом,  как раз  между  теми  местами,  через  которые  я
проезжаю. Я растерян,  и поэтому нуждаюсь в разговоре с  Эмми.  Она поднимет
мой дух, рассмешит меня. Я люблю еe.
     Я дошeл до телефонной  будки после  бесконечной ходьбы, похожей на сон,
когда идeшь и  никак не можешь дойти до места назначения. Я смотрю на часы -
на них только лишь час пятнадцать. Уроки закончатся только в два пятнадцать,
и ещe пятнадцать минут ей идти домой,  если,  конечно же, она где-нибудь  не
задержится. Я смотрю на телефон в будке с отвращением - не  к телефону, а  к
себе. Я  потерял  счeт  времени  и  никогда  не  доеду  до  Белтон-Фолса  до
наступления  темноты.  Я мельком взглянул на Ховард-Джонсонс. Я не голодный,
но  знаю, что телу нужна энергия, для всего моего путешествия  в  Ротербург.
Мать всегда говорит, что я  не ем достаточно,  и всегда  пытается впихнуть в
меня побольше  или  приносит домой самые новые витамины в виде сладостей или
жевательной резинки. Моя бедная мама.
     Я  качу  свой байк  по  дороге на  Ховард-Джонсонс.  Когда  я  ещe  был
маленьким,  то  назвал его  "Опельсиновым Джонсоном".  Мы проезжали  его  на
машине - мать, отец и  я. Я был  между ними  на  переднем сидении, и когда я
сказал "Опельсиновый Джонсон",  они  засмеялись,  и я  почувствовал  себя  в
безопасности и окружeнным их любовью. Иногда и по сей день я могу где-нибудь
ночью прошептать: "Опельсиновый Джонсон", и снова мне  становится лучше, и я
защищeн от всех бед.
     Мне  обязательно  надо отдохнуть.  Я знаю, что в  Ховард-Джонсонсе есть
комнота отдыха, но, по меньшей мере, у меня две проблемы. Прежде всего - это
что мне делать  с  байком?  Он  без замка,  и  я не  могу  оставить  его без
присмотра, и я застряну тут, если что-нибудь с ним случится. Другая проблема
в  том,  что ванные комноты  обычно  не имеют окон.  Это  создаeт  множество
сложностей, потому  что я  не могу  находиться один в закрытом помещении без
окон. Мне надо будет сидеть в ванне с закрытой дверью и не иметь возможности
наблюдать  за  байком.  Вторая  проблема  решается,  если  я  беру  комноту,
выходящую окнами на площадь, быстро моюсь и наблюдаю за байком через окно.
     И вот я на центральной площади Ховард-Джонсонса, я очень хочу отдохнуть
и спешу через улицу.

     ------------------------------

     Я стою в телефонной  будке,  в трубке всe гудит и гудит. Я знаю  -  это
дальний  выстрел, и, скорее всего,  Эмми  Херц  осталась в школе,  но  гудки
следуют один за другим, и я потерял счeт их количеству.
     Мой желудок тянет и напрягает. Гамбургер, что я съел в Ховард-Джонсонсе
переворачивается камнем в животе. Можно было бы заказать что-нибудь полегче,
например, суп или жаркое с рыбой. И мне бы врача. Мои руки липнут от пота  к
поручням будки, а пальцы как чужие. В отличии от меня они привыкли к изгибам
велосипедного руля.  Головная боль  наступает железными прутьями под  костью
лба. Я разбит, но Эмми Херц может всe вылечить.
     В трубке по прежнему гудки, без конца.
     Грузовики несутся на север по Роут  99,  и их  моторы ревут и  стонут в
непрерывном гуле.
     -  Извините. Ваш  абонент не отвечает. - коротко отрезает мужской голос
оператора в линии.
     - Вы можете попытаться ещe раз? - спрашиваю я, хотя знаю, что  зря. Ещe
как-то нахожу утешение в том, что телефон звонит у Эмми дома, отзываясь эхом
в стенах комнот, где Эмми ест и спит, читает книги и смотрит телевизор.
     Но на зло всему, оператор холодно произносит:
     - Извините, сир, ваш абонент не отвечает.
     - Спасибо, - отвечаю я. - спасибо за попытку.
     Монеты  выпадают  в  желобок под  номеронабирателем,  и  я выгребаю  их
окоченевшими пальцами.  Толкаю дверь будки. Она  не  поддаeтся. Пинаю еe изо
всех сил  ногой. Она  со скрежетом смещается, я  открываю  еe  и иду  прочь.
Солнце скрывается под низкими облаками, которые давят и становятся всe ниже,
нагнетая  клаустрофобию.  Ротербург  кажется  всe дальше  и недосягаемее.  В
желудке покачивается тошнота,  а  в голове пульсирует боль. Я  иду  к байку.
Пузырь на пятке лопается. Если бы всe это рассказать Эмми...
     Моя  следующая  остановка в  Карвере, и я сверяю путь по карте. Масштаб
карты  - десять миль на один дюйм. Карвер только в полудюйме от точки, где я
сейчас нахожусь. Когда я прибуду  в Карвер, Эмми,  наверно, придeт  из школы
домой.  И, может быть,  я смогу  найти  аптеку и купить аспирин от  головной
боли. Я проверяю байк и кладу подарок для отца в корзину. Натягиваю шапку на
уши  -  это  удержит тепло и прикроет  их от  сильного  шума, исходящего  от
грузовиков, несущихся по девяносто девятой магистрали. Оглядываюсь - никого.
В Карвере я могу очевидно найти ресторан и заказать немного супа или тушeных
моллюсков.
     Я  еду  на велосипеде  и говорю своим ногам: "Жмите,  жмите." Словно  я
возвращаюсь. Я напеваю для поддержки духа:

     Отец навеселе,
     Отец навеселе...

     Но  я пою тихо, даже не вслух. Я устал, и  мне нужна поддержка, пока не
доберусь до Карвера.

     ---------------------------------------


     ТАРЕ ОZК005 1350 date deleted T-A.

     Т: Можем ли мы поговорить об Эмми Херц?
     А: Если вы хотите.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Ты можешь описать еe, как лучшего друга, или больше?

     Больше. Ему снилось этой ночью, что он и Эмми вдвоeм были на футбольных
трибунах, поле  было пустым,  дул зимний  ветер, и  их губы  соприкасались и
открывались,  их языки  искали друг друга, и  в момент их соприкосновения он
дрожал - не от холода, а от наслаждения. Он чувствовал еe дыхание, сам дышал
быстро и глубоко, и его сердце сильно билось. Он так еe любит.

     А: Больше чем друга.
     Т: Расскажи мне об этом.

     Эмми. Эмми Херц. Она любила пакости и всегда на них подстрекала других.
Эмми говорила, что каждый  относится к  жизни  слишком  серьозно.  Когда  он
первый раз встретился с  ней, она сказала: "Знаешь, что характерно для тебя,
Асс?  Ты  недостаточно смеeшься. Твоe  лицо  спрятано в большой книге. Но  я
надеюсь, Асс, что можно услышать смех в твоeм детском блюзе."
     Она  говорила примерно так. Но вместе с тем она могла быть и серьозной.
Она  могла надолго закрыться дома с книгой. И если так, то именно книги их и
познакомили. Она  заходила в Монументскую Публичную библиотеку, а он выходил
от туда, и  они столкнулись в  дверях.  Книги, которые  были у них  в руках,
посыпались на пол и завалили весь проход.
     Когда они собирали их,  Эмми сказала: "Знаешь, что мне это  напоминает?
Одну старую голевудскую  комедию, ты еe видел по  телевизору,  где  герой  и
героиня смешно встречаются. Я полагаю, ты можешь представить себе писателей,
сидящих  в студии и говорящих: "Подумать только - они сейчас  встретятся?" И
кто-нибудь говорит:  "А что, если  она входит в  библиотеку со  всеми своими
книгами, а он в это же время выходит, и у него тоже книги..."
     Они  оба стояли  на  коленях в проeме  входной двери  библиотеки. Люди,
входящие  и выходящие, шагали через них, и она говорила больше минуты, а он,
забыв всe на свете, слушал. Она была той чокнутой девчонкой,  от  которой он
смог сойти с ума. Они собирали книги: "Не путай своe с моим, - говорила она.
-  Это  будет стоить тебе мятной жевачки,  потому что я всe  это должна была
вернуть ещe  месяц назад." -  они тогда учились в разных школах.  Он по  уши
влюбился в неe. Она сказала, что еe зовут Эмми Херц ("Пожалуйста, не  путать
с фирмой по прокату  автомобилей.").  Она  была  невысокого роста,  крепкого
сложения и вся в веснушках. Один из еe передних  зубов был кривой,  но у неe
были очень красивые глаза - того же цвета, что и китайская ваза его  матери,
из  фарфора,  эмалированного небесной глазурью.  У  неe  также были  большие
объeмные груди - позже  она говорила ему,  что  сильно их стесняется - таких
больших ("Попытайся целый день таскать  всe это через  весь город."),  но он
был влюблeн в неe и не смеялся,  когда она это объявляла. Он  любил еe ещe и
за то, что она не  смеялась, когда он  рассказал ей, что  хочет когда-нибудь
стать  знаменитым  писателем,  таким  как Томас Вольф, и за то, что  она  не
спрашивала, кто был такой Томас Вольф и не сравнивала его  с этим писателем.
Позже, конечно, она призналась, что ей не легко понять его книги.
     -  Похоже, ты самый подходящий кандидат  для "Номера.",  - Эмми сказала
это в первый же день их  знакомства,  рассмотрев его  щуря  глаза.  Она была
близорукой,  но ненавидела  очки. - Застенчивый, может быть, но я думаю, что
ты тип, не теряющий хладнокровия. А хладнокровие нуждается в "Номере."
     - Что такое  "Номер"? -  спросил он,  доверчево и  наслаждаясь,  он  не
встречал раньше никого, подобного Эмми Херц.
     - Ты узнаешь потом, Асс.  Завтра -  после школы. А сейчас,  жди  меня у
главной двери, и если будешь покладист - зажжeтся свет.
     Он буквально плясал около библиотеки с книгами в руках. Он заглядывал в
окна, чтобы не  упустить момент, когда подойдeт еe очередь к библиотекарю, и
когда она вернeт книги. Он  ощущал внутри  себя взлeт энергии, переходящей в
буйность.  Ему хотелось  петь,  даже  не петь,  а кричать. Свойственная  ему
застенчивость  исчезла.  Ему  нужно  было  говорить,  чтобы больше  не  быть
посторонним для  неe, и сказать ей, что день чудесный, как  прекрасно светит
солнце, и  как оно заливает Майн Стрит,  ослепляя всe в безветрии,  вращаясь
вокруг всего этого золотого мира.
     На следующий день, он ждал еe, когда она возвращалась из школы. "Я рада
тебя видеть, Асс." - сказала она, и он жадно слушал еe, когда она говорила о
своей школе и своeм  классе, и об ужасной контрольной по алгебре, которую, в
чeм она была уверена, запустила.
     Она внезапно  остановилась и  повернулась к нему: "Ты стесняешься? Ведь
ты почти ничего не говоришь. Или  это потому, что мой рот не закрывается?" -
Еe глаза были, словно синие цветы.
     "Я стесняюсь..." - сказал  он, удивляясь тому, что он  действительно не
чувствовал  стеснения в еe присутствии. Обычно он  стеснялся постороних. Его
отметки в школе  часто  страдали потому,  что  он был  ужасен и  косноязык в
устных  ответах, речах и ещe где-либо, где  всеобщее внимание фокусировалось
на нeм, хотя он и блистал в письменных тестах и контрольных по композиции.
     -  Почему я раньше не видела тебя здесь вокруг?  - спросила она,  когда
они медлено прохаживались.
     - Не знаю. - отрезал он. Он и не знал, конечно. Он был просто  "здесь и
вокруг". Обычно, после школы он сразу же  возвращался домой. Мать была дома,
ждала его, сидя в своей  комноте;  она расстраивалась, если он  приходил  на
пять минут позже; говорила напряжeнно  и нервозно,  если она не  знала о его
местонахождении. Ему иногда хотелось знать, что должно было произойти с ней,
и что  превратило  его мать из  весeлой и нежной женщины, чей аромат  сирени
заполнял всe  вокруг,  в бледную, подавленную и ворчливую  старуху,  которая
просто уходила из  дому или затаивалась у оконной занавески.  Но он не хотел
рассказывать   Эмми  Херц  о  своей  матери.  С  его  стороны  это  было  бы
предательством  Эмми  и  еe  потерей.   Во   всяком  случае,   его   ужасная
застенчивость  или неспособность  воспринимать взгляды людей со стороны были
ничем по сравнению  с  эмоциями  и поведением его матери. Он чувствовал, что
его застенчивость лежит в основе его характера; он  предпочитал читать книги
или  слушать  старый джаз  в  своей комноте походам на танцы и  тусовкам  со
сверстниками в нижнем городе, или играм в "классики", когда он был помладше.
Во всяком случае он всегда без сожаления  уходил от всех прочь - это был его
выбор. Быть очевидцем, наблюдать,  присутствовать в  очаге развития событий,
записывать внутри себя на какую-то собственную плeнку в каком-то, спрятанном
от всех "чeрном ящике"  то, что никто вокруг не замечал, кроме него. Всe это
пришло к нему позже, в одиннадцатом классе, когда он  твeрдо и  бесповоротно
решил, что хочет  быть  писателем: все его  наблюдения и, тогда  же, все его
эмоции  и  ощущения  стали  служить  этим  целям.  Он  осторожно,  как  мог,
преподносил всe это Эмми Херц - словно переполненные  ладони орехов, которые
нельзя было рассыпать.
     Они пришли  в дом  Эмми,  и он ждал, пока она сменит джинсы.  Еe мать -
рослая,  стройная женщина, ещe не видя  его ни разу, уже всe узнала про него
от дочери - после того, как  он  звонил ей домой по телефону. Она собиралась
уйти  по  каким-то  своим  делам.  Адам всe-таки позвонил  своей матери.  Он
сообщил  ей,  что  в  этот вечер  он будет поздно, задержится  на встрече  в
Литературном Клубе - он был страшным  вруном, и чувство вины за  собственную
ложь  стало  брать  его  за горло.  Он,  было,  подумал, что  делает  ошибку
встречаясь с Эмми Херц после школы,  как сегодня. Что  делать ей с таким как
он?  Она была  молнией, а  он был тучей - серой тучей.  Но он услышал поэму,
затаившуюся в мире, и хотел еe записать.
     "Я была права!" - закричала Эмми из  ванной. Адам побрeл туда,  услышав
еe голос. Из-за  запертой  двери доносились шум душа, спуск воды в унитазе и
то, как канализация давилась экскриментами и всем, что в неe поступало. Он в
смущении старался всего этого не слышать. Эмми вышла наружу, и кровь прилила
к его  щекам.  Забавляясь, она сказала:  "Смотри,  Асс, не стоит так  сильно
пердеть за всe,  что беспокоит тебя. Всe  это - лишь часть природы и бытия."
Позже она  сказала ему, что выбрала слова преднамеренно -  "Кусочек  шоковой
терапии." - как она это объяснила.
     Они  направлялись в магазин сети "А&Р", проделывать  тот самый "Номер".
Основная  идея "Номера"  была  проста:  наполнить  тележку,  а  ещe лучше  -
несколько тележек до отказа каким-либо  товаром, зарегистрировать всe  это у
кассира, под  каким-либо  предлогом вернуться с  этими  тележками  обратно в
торговый зал, не заплатив ни цента, и скопить все тележки где-то не на самом
приметном месте и улизнуть, оставшись незамеченными, сохранив чеки кассового
аппарата  и  карточку покупателя. Эмми как  бы  и не удалялась из  торгового
зала.  Она  предугадывала  все возможные  варианты. Прежде  всего, это  были
разные возможности в разные дни недели. Например, полдень вторника был полон
риска  из-за  того,  что в магазине было  мало  покупателей,  и сложно  было
остаться необнаруженными при  участии в каких-либо подозрительных акциях. На
вечер пятницы и в субботу покупатели  заполняли  магазин до отказа, но  Эмми
так же осознавала риск. В  один  день  она утверждала, что  только  консервы
могут быть  загружены  в тележку, или в другой - только  банки, и она  в тот
день провела целую корзину банок, объeмом в галлон каждая.  В другой раз она
загрузила  полную  тележку  детского  питания; надо  было  перебрать пятьсот
банок. И ей пришлось оставить всe это перед кассой.
     О,  боже! Любо-дорого было посмотреть на Эмми, что она вытворяла, когда
выделывала "Номер".  Процесс  носил серьозность,  без  малейшего  намeка  на
какой-либо  вред.  Иногда она выносила список покупателя, а настоящий список
они делали потом, дома, после школы. Она проверяла список так же  часто, как
еe  семья закупалась,  следя за  марками и названиями,  проговаривая  всe по
частям.  Один раз они с Адамом взяли  с собой маленького ребeнка, еe соседа,
чтобы привнести в "Номер"  видимость закупки для семьи.  Эмми говорила очень
важно,  чтобы всe выглядело естественно, как если  бы всe, что  в  тележках,
принадлежало   им,   и   всегда   действовала   с   некоторой    злостью   и
беспристрастностью, чтобы никто  не смог их в  чeм-либо заподозрить.  Иногда
она специально просила продавца о помощи. "Эй, а где сардины, между прочим?"
- требовала  она  и  угрожала всем работникам  магазина  поркой, если  ей не
покажут, где лежат сардины. Это была Эмми.
     Вечер пятницы  больше  всего подходил  для  неe. Она заполняла  столько
тележек,  сколько  было возможно. "Слушай," - сказала  она Адаму. - "C твоей
помощью  мы можем  поломать все рекорды." И они установили рекорд в один  из
пятничных вечеров -  во время  большой годовой распродажи.  Работая порозень
они наполнили  двенадцать тележек:  восемь  Эмми,  и  четыре  Адам.  Тележки
переполнялись до  отказа,  и Эмми  завершала каждую с  пачкой солений, внося
этим некоторый  гротеск  в значимость  каждой  горки.  Они  расставляли  все
тележки во  всех  проходах магазина и  получали  большое удовольствие, когда
продавец проходил мимо, осматривал тележки, удивлялся и шeл дальше. Но  Эмми
на  этом  просто так не останавливалась. Она решила, что все тележки  должны
быть составленны одновременно в последний проход, где находится отдел овощей
и фруктов. Впоследствии  они там были выстроены, как солдаты в строю. "Don't
rush, act  nonchalant,"  (не  суетись,  действуй беспечно) -  предостерегала
Эмми. Она произносила: "nonchalant" по-французски без t на конце.
     Дальше они сидели на  решeтке  или стояли  на стоянке для автомобилей у
входа  в  магазин. Откуда они  могли бы наблюдать  за  рядом наполненных ими
тележек. Рано  или  поздно подошeл  продавец.  Он  с недоумением  осматривал
каждую, видимо, пытаясь себе объяснить еe  происхождение. Одна женщина взяла
пачку  солений  из одной  из тележек и переложила  в свою. После  чего  было
интересно наблюдать за сумотошными  действиями  продавцов. Двое из них стали
разгребать  то,  что было  в  тележках,  чему-то очень сильно удивляясь.  За
несколько минут уже пять или шесть продавцов удивлeнно рассматривали все эти
переполненные до верху тележки, не понимая, что же это за мистика, почeсывая
головы, подозрительно осматриваясь вокруг. В конце концов  пришeл менеджер -
маленький лысый человечек. Он взорвался от злости, стал размахивать руками и
прыгать вверх-вниз,  как  фигурка на  карикатуре. Стадо продавцов  принялось
увозить  все  эти тележки прочь. К великому удовольствию  Эмми - еe смех был
чудом для ушей.
     "Мы это сделали, Асс!" - говорила она. - "Мы это сделали!"
     Этим вечером, когда он провожал еe домой, он в первый раз еe поцеловал.
Это был первый  поцелуй в его жизни. Он растаял от любви. Его тело пробирала
дрожь от всего, что он тогда почувствовал.

     Т: Эмми Херц - это один из ключей?
     А:  Я  думаю, да.  Но возьмeм еe  отдельно, отдельно от всего  другого.
Особенно после еe звонка однажды днeм.
     Т: Она звонила тебе?
     А:  Да, когда мы  встретились  в  первый раз, я  рассказал ей,  что  мы
приехали в Монумент, когда  мне было всего лишь четыре года. Наша семья жила
до   того   в   Новой   Англии,   в   маленьком   Пенсильванском  городке...
Ревлингс-Пенсильвания... Это был один день...

     Голос Эмми вибрировал в телефонной трубке.
     - Ты занят, Асс?
     - Нет, а к чему это?
     Звонки от Эмми всегда  были тревожными. Иногда это была очередная  идея
про  "Номер". Что  было  похоже на  пришествие  Святого Инна рано  утром  и,
одновременно,  на  привидение, парящее  по  коридорам  и  не  считающееся  с
табличками на дверных ручках с надписью: "Не беспокоить."; или развитие того
же на трeх  разных  языках,  "Пожалуйста, не входите в  нашу комноту слишком
рано." Иногда ей  нужно  было только  поболтать. Она  говорила  с ним словно
неполным текстом  идущего на экране фильма, она как бы  смотрела  телевизор,
переодически отрываясь от него. В  другое  время она могла сказать:  "Я хочу
услышать стихи." Еe голос дрожал, он мог читать ей поэмы, каторые писал сам,
но выдавал за чужие произведения неизвестного поэта: "Моя любовь к тебе, как
то далeкое окно..."
     Но эти звонки могли быть разными. "Смотри, Асс," - говорила она. - "Я в
газете.    Я   капнула    своему    отцу   и   его   гостю,   редактору   из
Ревлингса-Пенсильвания. Он приковылял сюда. Если не ошибаюсь, ты тоже взялся
от туда?"
     В  тот  раз снова перед  Адамом предстал  ряд  ярких впечатлений, когда
автобус мчался в ночи - вся та их спешка.
     Эмми продолжала: "Слушай, этот парень говорит,  что он жил  в Ревлингсе
всю  свою жизнь, и он не может вспомнить каких-либо Фермеров. Не фермеров на
ранчо, а твой фамильный род Фермеров. Он говорит, что знает  всех  в городе.
Ты не говорил, что твой отец служил страховым агентом в Ревлингсе"
     - Я не знаю. - ответил Адам. - Это так важно?
     - Нет, действительно, это не важно. Этот человек только пришeл, и когда
мой  отец  сказал ему, что ваша семья также из Ревлингса, он подумал, что он
может написать что-либо  о  вашем роде,  собранном  воедино,  и он  не  смог
вспомнить  каких-либо Фермеров  именно  из  Ревлингса,  также и  в страховом
бизнесе, и я полагаю,  я подумала, что могу это проверить. Я думаю, что было
бы интересно узнать о вашем старом доме.
     -  Мне любопытно. - сказал Адам. Он удивился этому курьeзу, но старался
говорить прохладно и не хотел, чтобы Эмми услышала удивление в его голосе.
     -  Хорошо. А  твоя мать? Еe  девичья  фамилия?  Может быть он помнит еe
мать? - хихикала Эмми. - Кто-нибудь, как это..?
     - У моей матери была фамилия Холден. Луиза Холден.
     - Hold On. Я увижу, если полетят искры.
     Он  отдалeнно  слышал,  как  Эмми видимо  докладывала о  своих находках
посетителю редактора.
     -  Стой,  -  сказала  Эмми,  повернувшись  к  телефону.  - Это  не звон
колокола. Эй, как долго ты здесь живeшь, между прочим? Ты не  сказал, где ты
родился.
     Адам  был готов  сказать:  "Я  родился  здесь. И мои родители тоже." Но
что-то заставило его промолчать. Память мимолeтна...
     - Ты молчишь, Асс?
     -  Смотри, Эмми, я сказал,  что мы приехали в Монумннт из Ревлинга - но
не сказал, что родился здесь.  Ты что-то не  поняла.  Мы  жили здесь.., о..,
только  несколько месяцев, я догадываюсь.  И  отец в то время не работал. Он
был  с  поломанной  ногой.  Когда  мы  прибыли  в  Монумент,  мы  слышали  о
продаваемом здесь страховом агенстве.
     Адам был удивлeн своей  способности лгать, в его душе лихо изобретались
какие-то  новые  обстоятельства перемен у себя  и у  родителей. Но  он хотел
знать - почему? И что заставляло его лгать?
     - Ладно. Я полагаю,  было что-либо такое, Асс. Всe-таки, так ли плохо -
если  Ревлингс был для вас  городом старого  дома, твои родители могли  бы с
удовольствием встретиться с ним. Они могли бы собраться и всe.
     - Ладно, спасибо, Эмми. Я ценю это.


     Т: И это всe?
     А: Да.
     Т: Эмми возвращалась к этому разговору снова?
     А: Нет. Никогда.
     Т: Что ты думаешь об этом разговоре и о еe вопросах?
     А: Это было нелепо, странно.
     (пауза 5 секунд)
     А: Я был уверен в том, что редактор из Ревлингса ошибался. Он  очевидно
имел плохую память. Я, наверное, и не думал об этом.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Вот мы и перебрались в другую точку.
     А: Мы?
     Т: Дай  мне собраться. Первая точка - это был тот день среди деревьев с
собакой.  Главное, что  привело  тебя и отца в лес. Вторая  - тот разговор с
Эмми по телефону. Первый раз тебе было девять лет и четырнадцать во второй.
     А: Я устал.
     Т: Рано. Потерпи немного. Всe идeт неплохо.
     А: Я больше ничего не хочу добавить.
     Т: Ты думаешь об Эмми?
     А: Да.
     Т: Всe начинает возвращаться к тебе, не только Эмми?
     А: Я не знаю.
     Т: Надо всe вернуть. Вспомни, я помогу тебе, и лекарства помогут, но...
     А: Но помочь мне? Где-то выигрываешь, где-то теряешь?
     Т: Думай о выигрышах.
     А: А если только теряю?
     Т: Не думай об этом. Не надо.
     А: Если это страшные потери?
     Т: Надо всe взвесить.
     А: Спасибо.


     -------------------------------------

     Дождь начинает без  предупреждения. Он  режет по лицу, осыпает  всe моe
тело.  Облака  сгущались,  когда  я  ещe въезжал  в Карвер, но меня  это  не
волновало. Солнце и  облока играли разными цветами на протяжении всего моего
пути  этим утром. Ливень встретил меня  внезапно. Я жму по узкому участку на
Роут 119.  Грязь летит  с моих ног во все стороны  лишь потому, что переднее
колесо без щитка,  и  ничего  не  защищает меня  от  брызг.  Дождь лупит  на
встречу, и я еду через шторм.
     Съезжаю с хайвея и  думаю, что делать дальше.  Кося глазами  в  сторону
вижу дом где-то в четверти мили от сюда, но я не хочу оказаться среди людей.
Можно спрятаться под деревьями, и я толкаю байк к протяжeнной кленовой роще.
Дождь льeт, как из ведра. Я въезжаю в рощу и чувствую, что деревья не  могут
меня защитить от дождя. Массивные капли, срывающиеся с ветвей, молотят  меня
сверху. С отвращением  прислоняюсь к стволу дерева. Дождь снова усиливается,
качая ветки, гнущиеся под ветром. Холод  проникает под  одежду, просачиваясь
под кожу и в кости. Отцовский портфель промок, и карта пропала. Я вытаскиваю
портфель из корзины, обнимаю его и прячу под курткой. Он мокрый, но меня это
не волнует.  Дождь  продолжается.  Я  смотрю  на  размытую карту  и внезапно
чувствую, что  голоден, как  волк,  и не  могу  вспомнить, когда ещe был так
голоден.
     Проезжает машина  -  стейшен-вагон с деревянными  панелями. Тот, кто еe
ведeт, смотрит в мою сторону. Мне хочется, чтобы он остановился. Закинуть бы
байк  на  багажную  решeтку, что на крыше, и ехать бы в тепле  и уюте. Но  я
почему-то рад тому, что он проскочил мимо не остановившись.
     "Я - Крепкий Орешек." - говорю я себе. Мой голос странно  звучит в моих
ушах. Дождь пляшет по земле,  вода  прыгает и скачет, словно капли масла  на
раскалeнной  сковородке. Я  морщу  всe внутри себя, крепко обнимаюсь  сам  с
собой. Холод, сырость и беспомощность. Я не отсырел - я промок.
     - Я не возвращаюсь, - говорю я.
     - Нет. - отвечаю я себе.
     Мой голос мешается с ветром и дождeм.
     "Всe  хорошо, всe хорошо -  я следую в  Ротербург-Вермонт."  -  я думаю
вслух повышая свой голос над шумом дождя. Раскаты грома отвечают мне, собаки
вслушиваются, а я прижимаю спину к дереву и внезапно  чувствую отречeнность.
Я  словно стал частью всего: частью дерева и частью ненастья, частью грома и
частью дождя. Поднимаю лицо - стена воды падает вниз. И я начинаю петь:
     Отец навеселе,
     Отец навеселе...

     ---------------------------------

     TAPE OZK006 1830 date deleted T-A.

     Т: Так. Мы прибыли в точку, где у тебя появляются подозрения.
     А: Я не помню прибытия в эту точку.
     Т: Ты играешь?
     А: Нет.  Почему  же я играю? Я на грани  паники  большую часть времени.
Почему же я играю?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Прости меня, если я выгляжу  резким  и критичным  -  это только ради
тебя.
     А: Я знаю.
     (пауза 7 секунд)
     Т:  Мне надо  проявить твою память. В последнюю  встречу  ты упоминал о
телефонном  звонке  Эмми  из  редакции  еe  отца.  Посетитель,  редактор  из
Ревлингса. Ты что-то подозревал?
     А: Для меня это было - забавно.
     Т: Что значит "забавно"?
     А: Эмми сказала, что Ревлингсе  не было ни Фермеров, ни семьи Фермеров?
Как-будто  я пытался скрыть, инстинктивно, словно я знал, что  где-то что-то
не так.
     Т: И что, ты думаешь, здесь не так?
     А: Я не знаю.
     Т: Не  думал ли ты, что отец тебе врал всe время? И ваша семья приехала
не из Ревлингса?
     А: Нет. Я  не  мог так  думать, даже если  бы  я  от  этого  лучше себя
чувствовал  -  воспоминание  о  той ночи,  когда  мы  убирались  прочь.  Всe
перемешалось.
     Т: Ты разговаривал на прямую об этом с отцом?
     А: Нет. Никогда. Но чувствовал, что в этом что-то не то.
     Т: Что не то?
     А:  О,  это что-то непонятное.  Может быть... как  если  бы заглянуть в
старый фотоальбом, в старые бумаги и письма, чтобы как-то доказать себе, что
мы  жили в Ревлингсе, что я родился здесь. Однако, это не давило. Похоже,  я
действительно был в панике.
     Т: Это тебя так беспокоило?
     А: Да. Но это только, когда я мог подумать об этом. Я был занят школой,
Эмми и еe "Номером".
     Т: Ты не  упоминал о посетителе редактора и его сомнениях о вашей жизни
в Ревлингсе матери или отцу?
     А: Нет.
     Т: Это выглядит наиболее естественно, из того, что можно взять.
     А: Может быть. Но я этого не хочу.
     (пауза 8 секунд)
     Т: Но ты предпринимал что-либо, в конце концов?

     (пауза 5 секунд)
     Т: Да, ты. Иначе нам нет смысла сидеть здесь и разговаривать  обо  всeм
этом. Ты не поднимал шум после того телефонного разговора с Эмми?
     А: Кажется - нет.
     Т: Скажи мне, что ты делал после того?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Что ты делал после того?
     А: Я не могу вспомнить точно.
     (пауза 15 секунд)

     Он, конечно же, помнил. Всe теперь было чисто и ясно, и незабываемо. Он
знал, что его отец держал свои личные и официальные бумаги в выдвижном ящике
стола в подвале.  Страховому агенту дома требовался рабочий стол, где он мог
бы  заполнять никогда нескончаемые рапорта и держать  эти документы и другие
причендалы, имеющие  отношение к его работе. Адам знал, что этот ящик хранил
всякие  важные документы, появляющиеся только  при особых обстоятельствах. В
то время он  как-то нуждался в свидетельстве  о рождении  для  вступления  в
организацию  Бой-Скаутов(Адам сбежал  оттуда  после нескольких встреч  - ему
было  неинтересно  отдавать  честь,  завязывать галстук и ходить  в  строю).
Обычно его отец закрывал  этот ящик  стола,  а ключ был только в его  связке
вместе  с ключами от дома, гаража и машины.  Он  всегда бросал эту связку  в
конец одного из ящиков с бумагами около главной двери, когда входил  в  дом.
Адам ждал удобного случая.
     Главное,  что он осознавал  своe желание  проверить тот ящик отцовского
стола. Он хотел  убедиться, что посетитель редактора ошибался.  Эмми  больше
никогда  не упоминала  об  этом.  Наблюдая  за  отцом,  за  его повседневным
костюмом  и  галстуком,  Адам  стыдился  своих  подозрений.   Но  факт,  что
подозрения имелись. И, наконец, настал день, когда эта связка ключей была на
столе, а отец был снаружи, он косил лужайку  перед  домом. Адам знал, что он
может заглянуть  в этот ящик. Он  взял ключи. Они обжигали холодом его руки.
Он слышал жужание  газонокосилки  и был  готов среагировать, как  только оно
могло прекратиться.  Мать была наверху. В  эти дни она всегда была там.  Она
спускалась  вниз готовить еду  или делать какую-нибудь работу по дому, но по
возможности она оставалась в  своей  комноте. Проблема  была  в  том, что из
отцовского кабинета трудно было расслышать шаги наверху.
     Держа свою душу в пустоте и пряча в карман свои намерения, Адам подошeл
к столу,  достал маленький ключик от ящика стола,  повернул  его, и выдвинул
ящик. В нeм было больше дюжины потемневших конвертов. Адам взял несколько из
них.  Конверты  были отмечены отцовской печатью:  ``Mortgage.  U.S. Treasury
Bonds.   New   England   Tel.  And  Tel.   Stocks.   Birth   Certificates.``
(Подтверждение.  Законодательство  США.  Ново-Английский  кодекс,  отделение
внутренних дел. Свидетельство о рождении.)
     Он  открыл самый верхний конверт  и достал три хрустящих листа  бумаги,
что  были  внутри.  Официальные  бумаги,  голубая  печать  внизу.  Подписаны
Тобиасом  Симпсоном, Городским Клерком  Ревлингса  и его  Личным Секретарeм.
Адам  изучал  сертификат,  что   имел  его  имя:   Адам  Девид  Фермер.  "Мы
использовали моe имя,  как твоe среднее," -  отец объяснял  ему когда-то.  -
"потому что всегда  будет неразбериха между двумя Девидами." Адам изучал это
свидетельство о  рождении  и  вслушивался в происходящее  снаружи. Его  День
Рождения, 14 февраля, День Святого Валентина. Его мать была сентиментальна в
отношении его Дня Рождения, и Адам также. В эти дни она всегда пекла вкусные
печенья в форме сердечек. "Любимый день, когда  ты  родился,  Адам. Это день
любви и нежности." - говорила она.  Он рассматривал свидетельства о рождении
его  родителей.  Такие  же  официальные  бумаги,  также  с подписью  Тобиаса
Симпсона, Городского Клерка.
     Адам просмотрел другие конверты. Страховые  полисы. Карточка Социальной
Безопасности  его отца. Он  смотрел на его карточку и еe номер. В  ней  было
что-то  новое,  свежее, неприкосновенное.  Почему  же  он нуждался  в номере
Социальной  Безопасности? Подозрения  заставили его  сделать паузу,  которая
совпала с паузой в шуме мотора  газонокосилки, и Адам задержал дыхание.  Шум
мотора  косилки  появился  снова,  и Адам выдохнул. Он  вспомнил, что  номер
Социальной  Безопасности необходим, например, чтобы открыть банковский счeт,
и  его родители подарили  ему  на десятилетие  в его  собственность  чековую
книжку, и 50  долларов  были переведены  на его  имя. Был  извлечeн ещe один
конверт. Он был опечатан. Адам держал его в руках, он  был почти невесом. Он
знал, что он ничем не рискует открывая его.  И он также знал, что, вероятно,
там нет ничего подозрительного.  Факт, что содержимое этого ящика показалось
ему смешным и нелепым.
     Тихое  любопытство. Он  держал тот  конверт  и  мог  видеть  на просвет
документ  внутри.  Документ  выглядел  солидно:  голубая  печать  внизу.  Он
обнаружил, что в конверте лежит  также свидетельство  о рождении. Почему ещe
одно? Кто-то родился ещe, и он не  знал об этом? Может быть брат или сестра?
Сумошедше  и смешно. И как всe это можно было объяснить? И он открыл и  этот
конверт. Он нашeл! Он узнал!
     Он изучил  содержимое  конверта. Ровный, белый, невзрачный. Как и любой
другой  из тех, что он раньше  видел на отцовском столе. Он  осмотрел  стол,
открытые  ящики,  и перебрал стопку конвертов. Он сравнил их  с опечатанными
конвертами. Они были одинаковы. Это было легко...
     Мотор  косилки внезапно  умер: пустота зависла в  воздухе. Адам слишком
многое нашeл, чтобы так просто остановиться. Но отец мог  зайти в дом, чтобы
открыть бутылку пива или просто отдохнуть. Он быстро открыл этот опечатанный
конверт  и  достал  содержимое.  Это  было  свидетельство  о рождении -  всe
правильно. Подпись и печать всe того же Тобиаса Симпсона, Городского Клерка,
Ревлингс,  и  его Личного Секретаря.  Во-первых, Адам  думал,  что  это  был
дубликат его собственного, потому что его  имя было написано на бумаге: Адам
Девид Фермер. Но вот дата была  другая - 14 июля. Год был правильным, так же
как и в первом его свидетельстве. Но были два свидетельства о рождении и два
Дня Рождения.  Сумошествие, он подумал, что  он родился дважды! И его пальцы
задрожали.  Он  просто швырнул свидетельство туда,  где лежал  конверт. Язык
высох, когда он пытался его заклеить.  Его руки  колотились. Он вложил всe в
ящик  и повернул ключ в замке. Он слышал шаги отца, приближающегося к двери,
когда возвращал ключи на стол. Он спустился вниз и спрятался в подвале после
той жуткой паузы.

     Т: И что ты с этим делал?
     А: Ничего. А что я мог. Я думал, что это ошибка, и, что когда мы уехали
из Ревлингса,  отец оформил эти  свидетельства о  рождении  - мы нуждались в
них, куда бы мы не  перебрались - и  это городской клерк, это Тобиас Симпсон
сделал ошибку. Написал неправильно дату. И очевидно отец не обнаружил это. А
потом клерк прислал ему исправленное свидетельство.

     Т: Но твоя  реакция?  Ты дрожал, был  в шоке, и  у тебя был  неприятный
осадок. Ты прятался в подвале.
     (пауза 8 секунд)
     А: Это  моя первая реакция. После я себя  контролировал и старался быть
гибким во всяких такого рода ситуациях. Всe это легко объяснялось. Но...
     Т: Но что?
     А:  Но  я  удивился.  Почему  он   держал  свидетельство,  если  оно  с
неправильной датой? И почему оно было запечатано?
     Т: Что ты делал с этим?
     (пауза 5 секунд)
     А Я устал. Болит голова.
     Т: Что ты делал с этим?
     А: Я не могу вспомнить. Всe так размыто.
     Т: Что ты делал с этим?
     (пауза 6 секунд)
     А: Ничего...

     --------------------------------

     Но он  всe-таки  что-то  делал.  Он стал шпионом,  секретным агентом  в
собственном доме, подслушивающим из-за двери  телефонные разговоры и  беседы
родителей. Он стал наблюдательным и подозревающим.
     - Что-то  не так - ты чувствуешь себя нехорошо? -  спрашивала мать. Она
всегда заботилась о нeм, беспокоилась и волновалась.  Она была внимательна к
нему и ни в чeм ему не отказывала.
     - Я в порядке, Мем. - отвечал он.
     Но он  изучал мать. Она была так сладка  и невинна,  что  он чувствовал
вину за все свои сомнения.  Его удивляло,  что  всe, что она знала, она  так
глубоко прятала  в тeмных глубинах  своего сознания - всe то, что  делало еe
печальной,  что держало еe в еe комноте  на протяжении дня, заточало еe дома
чуть ли не навсегда. Она редко могла рискнуть появиться где-либо на людях. А
его отец - что об отце? О его повседневной одежде, его  костюме и плаще, его
утренней  газете. Что за секреты таились в нeм? "Или я  всe драматизирую?" -
удивлялся Адам. Он хотел быть писателем, наносить драму на бумагу. Мог ли он
реально произвести  волшебство,  удовлетворив свою литературную жажду, найти
его там, где оно, может быть, и не существовало?
     Хотя Эмми была самой  главной персоной в его жизни, он не делился с ней
теми сомнениями, будоражащими его. Он сожалел, о том,  что  она смеялась над
ним, также как и над всем тем, что еe окружало. Ему было нелегко унижаться в
еe глазах. Но она была шумом, блеском и весельем, вошедшим в его жизнь, и он
не  хотел  потерять  всe  это. Вот  почему он  так покорялся  ей участвуя  в
"Номере", сопровождая еe в  их забавных, но иногда жутких прогулках в "A&P",
и в День Святого Инна. Когда он думал  о разговоре с ней, о чeм-то волнующем
для  него и  вызывающем  еe  бурную реакцию - Эмми, она никогда не  говорила
что-либо  серьозное  -  он  уводил  тему  разговора  в  сторону  и  сохранял
спокойствие. И он, просто,  пытал спокойствием, продолжая шпионить, следить,
наблюдать...

     Т: И что ты нашeл, наконец?
     А: Много и, вместе с тем, ничего.
     Т:  Ты  действительно веришь  этому,  или  ты просто  строишь  из  себя
"умника"?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Мне  жаль,  что я такой тупой.  Пожалуйста  объясни мне,  как ты это
понимаешь.
     А: Никакого "умника" я из себя не строю. Я рассказал правду. Например о
телефонных звонках матери в вечер каждого четверга. Тогда я обнаружил, о чeм
были все  эти звонки. Меня  действительно всe  это так сильно взволновало, и
вместе  с тем я узнал  ещe не  всe.  Пожалуй, это было худшим из того, что я
узнал, касаясь свидетельства о рождении.
     Т: Расскажи мне об этих звонках.
     (пауза 10 секунд)
     А: Я чувствовал, что я уже знаю об этом что-то,  а может быть и  всe...
Всe это похоже на мои пустотные пятна.
     Т:  Вот,  почему же  я заставляю  тебя  пройти через всe  это? Почему я
хлопочу вокруг всех этих загадкок?
     А: Я не знаю.
     Т: Ты путаешь меня.  Ведь, не можешь же ты думать лишь о том, кто будет
тебе полезен.
     (пауза 5 секунд)
     А:  Мне.  Мне. Мне.  То,  что  вы говорили  вначале.  Но  я  никогда не
спрашивал об этом. Я никогда не думал ни о какой пользе.
     (пауза 4 секунды)
     А: У меня болит голова.
     Т: Не отступать. Не отступать.  Рассказывай, о чeм по телефону говорила
мать?
     (пауза 5 секунд)
     А: По правде, я не многое могу рассказать.

     Он мог  рассказать очень много,  но  не хотел  выкладыть всe, а  только
минимум  -  только  то,  что  могло  удовлетворить  Брайнта и  позволить ему
закончить этот разговор, уйти в свою комноту, отдохнуть и восстановиться. Он
не  хотел поднимать  всю ношу  воспоминаний.  Он хотел  иногда всплыть,  как
поплавок, и  плыть  по течению неважно  куда.  Какое-то  время  он ненавидел
Брайнта. За его непрерывные, никогда нескончаемые вопросы.

     Т: Рассказывай всe, что есть - много или мало.
     А: Не знаю, хочу ли я рассказать что-либо вам об этих звонках.

     В этих  беседах  всe-таки была какая-то  польза.  Он осознал,  что если
разговор был открыт, слова  сами собой приходили на язык,  и он не знал, где
ложь ждeт его. Факты его жизни могли проявиться в любой момент его рассказа.
Космическая пустота заполнялась. Страшный  вакуум неясности, что нависал над
ним  ночью,  отступал. Тот,  в который он попадал  просыпаясь в  темноте,  в
полной неясности, кто он или где он. В разговоре пятна пустоты заполнялись.

     Т: Что о твоей матери и еe телефонных разговорах?
     А: Эти звонки были каждый четверг вечером...

     Адам замечал эти звонки  и, в то же время, не замечал их. Он  знал, что
четверга  были  лучшими днями для его  матери.  Она обычно ждала  его внизу,
когда  он возвращался из  школы. Запахи  запекающегося  печенья  или  кексов
наполняли кухню - обязательно что-нибудь шоколадное. Адам любил шоколад, и в
четверг  мать что-нибудь  готовила  на кухне,  возбуждая его апетит.  Она  с
большим удовольствием наблюдала,  как  он  поглощал  всe,  что она  испекла.
Иногда  она  мурлыкала под  нос  или напевала,  когда стирала или мыла  пол.
Ранним  вечером она могла  уйти  в ванную, закрыв  за  собой дверь.  Адам не
должен  был  пользоваться  телефоном  в  это  время. "Телефонный  час  твоей
матери."  - когда-то  давно  объяснил  отец.  Адам безоговорочно  принял это
условие, и  телефонный час всегда был частью домашнего быта. Он полагал, что
мать  специально выделила  себе время  для разговора  по  телефону  со всеми
своими  друзьями  (но что  это были за друзья?),  с родственниками (у них не
было  живых родственников, отец был информирован регентом очень давно), с еe
женским  комитетом (она  была слишком стеснительной,  чтобы  быть  в  активе
социальных  или гражданских  организаций).  И ещe, этот  телефонный  час был
заведeн так давно, что Адам и не  мог вспомнить, с каких времeн. У него и не
могли возникнуть какие-либо  вопросы  или сомнения.  Тогда  это принадлежало
миру  взрослых,  они  никогда не  задумывались  о том, что  иногда  это было
смешно, а иногда  за гранью  понимания, но они позволяли себе всe это просто
потому, что они были взрослыми. Они не нуждались в каких-либо поводах.
     Он  кое-что подозревал  о реальном  происхождении двух  свидетельств  о
рождении  и  о  возможных проблемах,  которые  они представляют. Адам  начал
по-дружески расспрашивать родителей,  о  каждом дне его жизни,  о прошлом  и
настоящем.  Он видел предательские нити, другие признаки или действия  того,
что  не   объяснено.   Он   слушал   внимательно   некоторые   упоминания  о
Ревлингсе-Пенсильвания. Ничего. Рутина их жизни продолжалась без инцидентов,
и Адам  говорил себе, что он волновался о том, чего не существовало, и ещe о
том,  что оба свидетельства о  рождении и  их странный переезд  из Ревлингса
всe-таки могут быть объяснены.
     В  один  из  тех вечеров мать извинилась,  как обычно, и  ушла наверх в
спальню, закрыв  за  собой  дверь. Отец  спустился  в  подвал;  он  когда-то
оборудовал  там  что-то  среднее  между  комнотой и  рабочим кабинетом -  со
стенами, покрытыми вагонкой, с офисными атрибутами, также со столом для игры
в пинг-понг, и телевизором. Они с отцом постоянно играли там в пинг-понг, но
большую часть времени отец использовал эту комноту для деловых целей,  писал
рапорта и полисы, а также встречался с некоторыми из бизнесменов и людьми из
его  страховой  компании. В тот четверг,  когда  мать была  наверху,  а отец
внизу,  Адам заметил, что телефонные звонки  участились. Он набирал  воздух,
задерживал  его  и ходил по  комноте как  лунатик.  Он  прикладывал  руку  к
телефону, холодно излучавшему  реальность, реальность того, что он  собрался
сделать - подслушать мать. Он с  вредностью подумал о доверии Эмми, затем не
спеша выпустил воздух через губы, когда медленно и аккуратно поднeс трубку к
уху.
     Он слышал  голос,  который был ему  незнаком. Мягкий и вежливый  голос,
даже  более чем,  спокойный,  словно  говорящий  из  далека,  отделяемый  не
расстоянием, а чем-то ещe. Женский голос:
     - ...здесь замечательно, Луиза, это любимое время года.
     И голос его матери:
     - Должно быть, так спокойно, Марта, и так безопасно.
     - Но это не восстановит мир, -  отвечал голос; вежлевое внушение в этих
словах. -  Это  не  просто  укрытие,  Луиза.  Ты знаешь  это. Иначе свет  не
прольeтся сюда.
     - Конечно,  конечно же, - отвечала его мать.  - Только  я завидую тебе,
Марта, когда я думаю обо всeм, что случилось.
     - Хватит об  этом, достаточно. - вежливый упрeк последовал  снова. Хотя
женский голос не обнаруживал каких-либо признаков  прекрасного возроста, она
говорила  с  матерью Адама,  словно  она была  намного старше,  а  его  мать
ребeнком.
     -  А сейчас расскажи  мне, Луиза, об Адаме.  Как мой  племянник? Что он
делал на этой неделе?
     Это слово повисло в воздухе оторвавшись от всего остального. Племянник.
И наложилось на голос отца, когда-то сказавшего: "Мы одни на этом свете, дам
- ты, твоя мать и я. Вот почему ты должен стать сильным, смелым и добрым. Ты
последний  в  линии нашего рода,  и  ты  должен  держаться..." Племянник. Он
слушал и не  верил голосу матери, перечислявшему всe, что он делал в прошлые
выходные и ещe когда-либо. Она рассказывала обо многих тестах, за которые он
получил В+;  о сочинении по английскому, которое мр.Паркер  просил прочитать
перед всем классом, что принесло  ему смущение и триумф; она сказала ей, что
он ел, что пил, и что за новые ботинки она ему купила -  всe происходящее  в
его  жизни, не упоминая важного: Эмми или стихи, что он  писал поздно ночью,
его желания и надежды...
     - ...он хороший парень. Мне жаль обо всeм, что случилось...
     - Луиза, ты не в лучшем настроении. Пожалуйста, взбодрись немного...
     - Я  знаю, знаю.  Мы так благодарны  - у меня есть так много -  Давид и
Адам и, конечно же, ты, милая Марта...
     Шум переключил внимание Адама: шаги  отца. Он убрал  трубку от уха,  но
понимал, что он не мог положить еe  на  аппарат  - обязательно последовал бы
предательский  щелчeк,  который  мог его  выдать.  Шаги  проследовали.  Отец
спустился по ступенькам. Адам посмотрел на руку, с трубкой в ней, касающейся
аппарата. Он положил еe на аппарат -  аккуратно, мягко и нежно. Отец вошeл в
подвал. Хорошо, что его глаза были в одном из страховых договоров, что был у
него в руках,  и он  прошeл  мимо не  замечая Адама, виновато стоящего возле
телефона. И  более того,  он не видел того жуткого удивления тому, что  Адам
услышал своими ушами.
     Они врали мне, думал я с ужасом. Всю мою жизнь, они врали мне...

     Т: И  так,  впервые, ты фактически  получил прямое доказательство того,
что кое-что было неверно.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Ты себя чувствуешь хорошо?
     А: Я не уверен. Я себя чувствую как-то растерянно.
     Т: Беспокойная реакция, не более.  О, растерянность очевидна. Я понимаю
тебя. Но причина беспокойства - внезапное обострение памяти.
     А: Могу ли я отдохнуть? Я устал.
     Т: Ты отступаешь?
     А: Нет.  Действительно. Но я растерян и устал, и  в желудке  тошнота. Я
чувствую, что я тут был, в этой комноте, снова.
     Т:  Я согласен, у нас была  длинная беседа, даже очень. Более чем час -
даже два. Надо прерваться.
     А: Спасибо.



     ---------------------------- ---------------------------------


     Их трое.
     Они скучились  вокруг  стола в  углу около музыкального автомата - едят
попкорн. Они подбрасывают хлопья в  воздух  и ловят их губами, словно они на
сцене и ждут от публики аплодисментов. Старый и дряхлый музыкальный автомат,
что в углу, не освещeн изнутри  и  не внушает  никаких фантазий  о  звучащей
музыке. Я  готов  удивиться,  если в нeм есть  песенка "Отец  навеселе.", но
осознаю, что  это, конечно же, невозможно. Не должно быть таких песен в этом
автомате. Я побаиваюсь этих троих, что едят попкорн. Они посматривают  в мою
сторону и перешeптываются между собой.
     Маленький  ресторан,  скорее  закусочная. Внутри только  я и эти  трое.
Бармен  - маленький худенький парнишка с зубочистками,  торчащими наружу изо
рта. Он  всегда у телефона.  Неторопливо  кладeт трубку, но  телефон  звонит
снова, и зубочистки прыгают у него рту, когда он говорит.
     Горячая тушeная устрица обжигает дeсна  во рту, и  я запиваю  еe водой.
Бжик  содовых пузырьков покалывает  мне  язык. Еда  укладывается в желудке и
расстворяется качаясь внутри него.
     Я  смотрю  на этих  троих, и рад, что оставил  велосипед  в полицейском
участке. Когда я прибыл в Карвер за четверть часа до того. То первое здание,
которое  я  увидел  на  Майн  Стрит, было одновременно полицейским участком,
полицейским управлением  и  пожарной командой. Я вошeл во  внутрь  и спросил
полицейского, сидящего  за столом,  могу  ли я  оставить  свой байк  под  их
присмотром, чтобы ненадолго удалиться поесть. Он читал газету и не смотрел в
мою сторону: "Конечно,  малыш, - сказал  он.  -  мы  здесь." Странная  мысль
посетила меня о том, что он не смотрел на меня, и всe. У меня могло быть две
головы или винтовка, или  ещe  что-нибудь такое, и он бы  не заметил.  Я  не
оставил отцовский портфель в козине  байка и  взял  его  с собой. На улице я
увидел, что Карвер -  это маленький городок, и что тут нет даже  парковочной
разметки. Я заглянул в обеденную комноту - бледная табличка гласила: "Еда" и
всe. Для меня подходит такой способ мышления, также как и для Эмми  - ничего
не звучит и не возбуждает воображения.
     Бармен  зачерпнул  тушeную устрицу, когда говорил по  телефону.  Трубка
покоилась между  его подбородком и плечeм. И мне  показалось, что неплохо бы
подкрепиться  чем-либо тушeным в моeм  долгом  путешествии,  или  чем-нибудь
молочным, но сытным. Он вложил  огромный кусок масла в жаркое  и скривил мне
рожу. Мне  показалось,  что гримаса  больше подходит ему, чем  улыбка. Масло
начало  таять. Я  не любитель растопленного масла  в жаркое, но  я  выглядел
задумчиво.  Он любезно кивнул  мне, я улыбнулся и  сказал ему  "Спасибо."  Я
отошeл в  сторону, а  он всe  продолжал говорить по  телефону, у него низкий
голос, я никогда не слышал такого.
     Что-то стукается  о мою руку. Я ем  и смотрю  вниз, и вижу, как комочек
попкорна падает на  пол.  Другой комочек чуть ли  не попадает мне в тарелку.
Похоже на школу, когда  старшие подсаны плюются из трубочек.  Я не смотрю на
хулиганов и сосредотачиваюсь на еде. Я дую в  тарелку, чтобы как-то остудить
всe, что в ней. Перекладываю портфель со стула, на который я его положил, на
стол и ставлю его перед тарелкой, чтобы  закрыться.  Попкорн-парни хихикают.
Можно бы  сказать  им мечтательно, что они хулиганы.  Я  осознаю  это и, как
можно быстрее, меняю место.  Они везде -  в школах  и офисах, в театрах и на
заводах, в магазинах и в больницах.
     Один  из  них встаeт и идeт  ко мне. Ему шестнадцать или семнадцать. Он
конопатый  и с белыми  прямыми  зубами. У  него  взгляд такой  же, как  и  у
миллиона других его возроста, с той лишь неразличимой разницей, что он несeт
какую-то незримую отметку, напоминающую о том, что он существует.
     - Никогда не видел тебя здесь, парень. - он говорит остановившись около
моего стола. Нависнув надо мной.
     Я беру вилку с жаркое. Оно уже остыло, и я могу не обжигаясь  отправить
его в рот.
     - Я только проездом. - говорю я.
     - Откуда ты?
     - Из Монумента, штат Массачутес.
     - И куда направляешься?
     Он спрашивает, но ответ  видимо не интересует его. Вопросы - это только
прелюдия к тому, что может произойти: нечто страшное.
     - Ротербург, Ротербург-Вермонт.
     - Ты автостопом?
     - Нет. Я на байке.
     Всe время говорю я. Я глотаю жаркое, жую устрицу и крекеры.
     - Хорошо, а где байк?
     Он подходит к окну и смотрит на улицу.  Оглядывается на друзей, на тех,
что остались за столом и подкидывают себе в рот попкорн. Он тянет время:
     - Не вижу никакого байка.
     - Он в полиции, - говорю я. - Я оставил его под присмотром.
     Я тут же понимаю, что делаю ошибку говоря это. Он отходит от окна прямо
к  моему столу, и  прекращает двигаться.  Он  трясeт головой, словно страшно
удивлeн. Он смотрит на друзей: "В полицейском участке?"  - спрашивает  он, в
насмешку изумляясь. "Держать байк под присмотром?". Я знаю, что последует. И
это: "Я полагаю, он не доверяет нам." - говорит он, тряся головой, его голос
звучит  сурово.  "Я полагаю,  парень  из  Массачутеса  не доверяет  людям из
Карвера - Нью-Хемпшир."
     Я  проглатываю  последний  кусочек  тушeного картофеля  и пихаю  в  рот
крекеры.  Руки  дрожат.  Я откладываю ложку. Было бы неплохо  утром  принять
пилюли. Я смотрю на кассу, на человека с телефоном, и на острые зубочистки у
него в зубах.
     Хулиган крутится вокруг меня: "Резонно оставить байк у полицейских. Это
потому, что ты не доверяешь нам?"
     -  Смотри,  -  говорю я, отодвигая  тарелку  с  жаркое. - Я  на  пути в
Ротербург,  и  байк - единственный  способ  моего  передвижения.  И если  он
пропадeт, то я погиб.
     - Ты не можешь ехать  автостопом? - спрашивает он. - Черт меня подбери,
Дабби и Левис, мы один раз доехали до Монтпильера. Правильно, шкуры?
     - Правильно, Пастух. - кричит один из них.
     Я  вытираю  губы  солфеткой  и  беру отцовский портфель со стола.  Руки
слегка трясутся.
     - Что это? - спрашивает Пастух.
     - Что что, - переспрашиваю я, и мой голос срывается.
     - Этот потфель в твоих  руках  - он  спрашивает раздражeнно,  -  Что-то
похожее  на бомбу или  нечто вроде  того. Так бережно.  Там бомба? Ты хочешь
взорвать Карвер, Нью-Хемпшир?
     - Нет. - отвечаю я. - Это подарок. Сюрприз для отца. Он в Ротербурге, и
я везу это ему.
     Я встаю, отодвигаю стул. Ножки стула скребут по полу. Ребятки за другим
столом  встают  тоже.  Моe   сердце  молотит:   Я  сильно   напуган.  Бармен
поворачивается к нам.
     - Я хочу знать,  что у него в портфеле. - говорит Пастух, обернувшись к
бармену. У него низкий голос, как из преисподни.
     Мы  лицом  друг  к другу. Он  ниже меня на голову, но намного  сильнее.
Широкие плечи. Мускулистая шея. Шрам на лбу над его правой бровью. Маленькие
глазки втоплены в его лицо. Моe сердце бьeтся от страха, и я ощущаю пот, что
выступил у меня на лице.
     - Да, Сир, в этом портфеле действительно что-то есть. - говорит он.  Но
он смотрит не на портфель, а на меня. Наши глаза встретились.
     Я  хватаю  портфель  и  думаю  об  отце.  Стою  и не  двигаюсь.  Сердце
собирается взорваться в  груди,  и легкие  кричат от боли  - нужно задержать
дыхание, но я смотрю  ему в глаза.  Этот портфель только для  моего  отца  и
больше  ни  для кого,  никто не  заберeт  его  у  меня и  не  попрепятствует
доставить его отцу. Я стою как дерево. Я не сгибаем. Я не отдам им портфель.
     В  конце концов он отворачивает глаза от меня и отступает в  сторону, с
досадой на лице.
     - Дерьмо в твоeм старом портфеле. - говорит он, тряся головой.
     - Эй,  что за  этим следует? - кричит маленький человечек  из-за барной
стойки. В конце концов, он уже не глодает телефонную трубку, но она всe  ещe
затиснута  между  челюстью  и  плечeм, но  последнее, что он  всe-таки хочет
знать, что же происходит в его ресторане.
     - Да, ничего, Лук. - говорит Пастух и отворачивается  от меня, уходит к
своей шайке за стол.
     Я  выдыхаю, потом набираю сладкий воздух в  лeгкие. Он обдирает мне их.
Сердце бъeтся всe также напряжeнно, но удары  смягчаются.  Я беру портфель и
выхожу наружу. Быстро. Не глядя по сторонам.

     -----------------------------------

     TAPE OZK007 0215 date deleted T-A

     Т: Что произошло? Чем я могу тебе помочь?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Что-то неверно? Очевидно, ты расстроен - но в чeм дело?
     (пауза 10 секунд)
     Т: Я  не хочу выглядеть  бесполезным грубияном, но могу помочь, если ты
будешь говорить, если ты объяснишь.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Мой мальчик -  два пятьдесят утра. Я сказал, что если ты начнeшь, то
я буду в твоeм расположении  в  любое время дня и ночи. И это правильно. Вот
почему я здесь. Но твоe участие также важно. Ты должен помочь мне.
     (пауза 10 секунд)
     Т:  Скажи мне  - что  неверно? Очевидно,  что-то  неверно. Что? Я  могу
помочь.
     (пауза 6 секунд)
     А: Что будет дальше?
     Т: А что ты полагаешь?
     А: Вы знаете, что я полагаю.
     Т: Объясни, пожалуйста.
     А: Пустота. Всe в пустоте. Если вы знаете, что они есть, наполните меня
ими...

     Он пробудился ото сна, словно он вылетел ядром из пушки. Здесь и нигде.
И теперь.  Комнота, постель, холодный свет луны  заполнял комноту. Он  был в
постели  и  ощущал  холод  простыни,  но  он был  привязан,  изолирован,  он
существовал в неизвестной стране, в неизвестном мире, и он не осознавал, кто
он. Отрезан и связан во времени. "Кто я? Я - Адам Фермер. Но кто я?" Но Адам
Фермер - это только имя и фамилия, слова, урок, что он учил здесь в холодной
комноте,  и есть  ещe  другая комнота -  с вопросами и  ответами.  Кто  Адам
Фермер? Он не  знал.  Его имя могло быть и Кухоная Табуретка, или Подвальные
Ступеньки. Адам Фермер был ничем - пустым зевком, исходящим из него и позади
него, без постоянного руководства в  нeм. "Кто я? Адам Фермер." Два слова, и
это  всe.  Из него сочился пот - жидкость из  его  тела. Пижама промокла. Он
лежал.  Он  всe  лежал,  лежал, и иногда  подкрадывалась  паника. Ему что-то
говорили,  и паника могла  пройти.  Но  только  с  таблетками  и,  несколько
отчаяных ночей, с уколами. Шприц приносил ему умиротворение.
     Но в тот момент он был ранен, во власти паники, на скомканной простыне.
Он плакал.  Он старался направить свою душу в разные направления - в прошлое
и  будущее, но  это  не  срабатывало.  Лица  проплывали,  словно кружась  на
карусели,  и исчезали  раньше,  чем  он  смог  бы  на  них  сфокусироваться,
проваливаясь вниз, проносясь и исчезая.
     Странные звуки  наполняли комноту. И  он  слышал,  как  его  рот сопел,
лeгкие свистели, кости трещали. Его  собственные звуки - стон,  выходящий из
его  тела.  Он  пытался  схватить  что-нибудь  из   темноты,  что-то  иногда
ухватывал, но это было ничем. Он был окружeн ничем - здесь в постели и здесь
в жизни. Что такое жизнь - чья она? Кому она принадлежала?

     Т: Мы уже заполнили много пустот. Или ты не помнишь?
     А: Не достаточно. Не достаточно.
     Т: Эти мысли не никуда не годятся. Ты сказал что-то в начале. Ты должен
расслабиться. Ты должен выйти из  паники. Я весь  в ужасе  наполняя всю твою
пустоту - это пустая трата времени.
     А:  Почему я не могу вспомнить? Почему я могу вспомнить многое, но лишь
на короткое время?
     Т: Ты думаешь, потому что ты действительно не хочешь вспомнить?
     А: Но я хочу, хочу.
     Т: Пожалуй, одна твоя часть хочет вспомнить, а другая - нет.
     А: Но почему?
     Т: Кто знает?
     А: Это  потому, что есть нечто очень страшное, и какая-то часть меня не
желает этого знать?
     Т: То, что мы должны изучить. Медленно и тщательно.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Это  потом - ты что-нибудь хочешь, чтобы уснуть, успокоиться? Как ты
это называшь - паника?
     А: Я устал от пилюль и уколов.
     Т: Возможно это неплохой знак.
     А:  Почему  у  вас  так  много  "возможно"  и  "может  быть",  а  также
"посмотрим"? Вы не можете помочь мне?
     Т: Самое лучшее, это когда ты сам себе помогаешь.
     А: Этого недостаточно.
     Т:  Мы  можем  пересмотреть  тогда?  Пересмотреть всe,  что  ты  можешь
вспомнить? Все пустоты, что уже заполнены?
     А: Нет. Меня не беспокоят те пустоты, что уже заполнены. Только те, что
остаются пустыми. Я  хочу  говорить  о них. Что  я делаю  здесь? Как долго я
здесь? Я ненавижу это место. И люди здесь ненавидят меня.
     Т: За что они ненавидят тебя?
     А: Они знают, что я не хочу их. За это.
     Т: Расскажи, как ты можешь знать то, что они ненавидят тебя?
     А: Я знаю. Я знаю.
     Т: Но как?
     (пауза 5 секунд)
     А: Я устал.
     Т: Наступает паника?
     А: Да, я думаю, что смогу спать. Без таблеток.
     Т: Ты можешь взять одну, если желаешь.
     А: Ладно, можно одну.
     Т: Ну, наконец. Мы встретимся снова, разве что на час.
     А: Хорошо. Я уже засыпаю.
     Т: Хорошего сна.
     А: Спасибо.



     -------------------------------------

     Я только  собираюсь сесть на байк и  покинуть  Карвер  c  окрестностями
навсегда, как вдруг  внизу  в  конце улицы замечаю  телефонную будку.  Кладу
портфель в  корзину  и толкаю  байк к будке.  Пожилая дама  смотрит на меня,
идущего  с велосипедом,  и  улыбается.  Она тоже в шапке. Это напоминает мне
клумбу с  красными  цветами.  Я тоже  улыбаюсь ей, и внезапно чувствую,  что
счастлив.  Я выживу. Карвер и следующий за ним Флеминг, затем Хоуксет и  то,
что за  ним, Белтон-Фолс - очень длинный  путь, но это  меня  не  пугает.  Я
чувствую отречeнность и  решительность.  Я ушeл от ужасов того  ресторана  и
уйду  ещe от  чего-либо. И  более того, я  поговорю  с Эмми, снова услышу еe
голос.
     Я тереблю в кармане монету, достаю еe и опускаю в щель аппарата.  Голос
оператора появляется  в линии.  Я  говорю  ему номер  и прохожу всю рутину в
ожидании результата. Линия отвечает протяжными гудками:  "Пожалуйста... дома
у Эмми... у неe дома..."
     -  Алло,  алло. -  грубый  и  безразличный голос - голос горячей  линии
мистера Херца.
     - Здравствуйте, я могу поговорить с Эмми?
     - Кто это?
     - Адам. Адам Фермер. Позовите к телефону Эмми, пожалуйста!
     - Кто такая Эмми? Нет здесь никакой Эмми.
     После всего, это не голос мистера Херца - не еe отца.
     Я  вижу троих  парней из ресторана  на улице. Они бредут в мою сторону.
Двое из них идут медленно и развязанно, и что-то тревожит в их шагах. Третий
из них -  Пастух. Он идeт в  стороне -  отдельно от  них. Я  понимаю, что  в
ловушке,  находясь в  этой  телефонной  будке.  Байк  без  присмотра,  стоит
снаружи. И мне ясно, что номер неправильный.
     - Слушай, - начинает мужской голос в трубке. - Я придавил клопа, потому
что пахал, как кляча, целый день, и в конце концов меня свалило в дремоту, а
тут звонит телефон...
     - Я извиняюсь. - говорю я и кладу трубку.  Мне не хочется  застрять тут
ещe  в какой-нибудь передряге,  но  мерзавец с дружками приближается слишком
близко, и я выхожу. Извини, Эмми. Я  не могу правильно набрать твой номер. Я
не заслуживаю тебя.
     Парни уже  близко,  подходят медленно,  но  верно и  грозно, и я быстро
открываю дверь  будки и  хватаю байк. Я  бегу с ним  в руках и запрыгиваю на
седло. Ноги крутят педали, и я жму прочь.  Вылетаю на красный свет, огромный
грузовик, ревущий  своим  дизелем,  трубит мне в клаксон, и я перерезаю  ему
дорогу, но вот я уже проскочил. Карвер остаeтся позади, вместе с хулиганами.
Я больше не ощущаю храбрости, мои щeки намокли, хотя и нет дождя.

     ---------------------------------------


     TAPE OZK008 0930 date deleted T-A

     A: Серый Человек.
     Т: Секунду, пожалуйста. Прежде всего, мне нужно сесть.
     А: Серый Человек.
     Т: Ты выглядишь очень возбуждeнным. Я ещe никогда не видел тебя таким.
     А: Серый Человек.
     Т: И кто же этот Серый Человек?
     А: Я точно не знаю, но он многое значит. Так случилось, что в последнюю
ночь я вспомнил  его в свой комноте. Они  дали мне  пилюлю.  И я раскладывал
всe,  что  приходило  ко  мне,  думая  обо  всех  пятнах  пустоты,  что  уже
заполнились: Эмми - это ключ, и внезапно я вспомнил его.
     Т: И ты называл его серым человеком?
     А:  Да. Но  только про себя, в своей голове  я  всегда называл его так:
"Серый человек."
     Т: И почему так?
     А: Я не знаю. Не уверен, но думаю, что это важно. Он многое значит.
     Т: В каком смысле?
     А:  Я не могу пока  сказать.  Я не  уверен, но  думаю  о  нeм.  Он  так
выглядит, и я  знаю, что  он многое значит - действительно ключ. Я  чувствую
это всеми своими костями.
     Т: Расскажи.
     (пауза 3 секунды)
     А: Хотел бы, но не могу.
     Т: Не можешь или не хочешь?
     А: Не могу, не хочу? Не думаете ли вы, что  я желаю вспоминать, и что я
желаю знать? Всe, что я теперь знаю точно, так это то, что он был в прошлом,
и однажды  многое  изменил  в  моей жизни - он  многое значит.  Во всей этой
пустоте только он является ключeм, и я это понял.
     Т:  Так,  отдохни  немного,  расслабься  -  это  должно  пройти.  Прими
пилюлю...
     А: Нет, не надо пилюлю. И уколов больше не надо.
     Т: Всe, что пожелашь.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Что-нибудь?
     А: Ничего.
     Т: Никто не заставляет. Надо думать - пройдeт. Попытайся думать о сером
человеке, на что он похож, что он делал, где ты видел его чаще всего, был ли
он другом, родственником, дядей, может быть -
     А: Удар сверху, стоп.
     (пауза 10 секунд)
     А:  Он  пропадает.  Он  изредка  проявляется  -  проблесками.  Я  почти
вспомнил, и он вдруг пропадает.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Он вернeтся. Важно, что ты ощутил его. Вспомнишь позже. Это как ключ
собаки привeл к Эмми Херц и телефонному звонку, а телефонный звонок привeл к
свидетельству о рождении...
     А: Я не хочу говорить обо всeм этом. Я хочу вернуться в свою комноту.
     Т: Не будем спешить.
     А: Я готов уйти.
     Т: Стоит поговорить о чeм-нибудь ещe.
     А: Я хочу в свою комноту.
     (пауза 10 секунд)
     Т: На мнгновение, Пол Делмонт -
     А: Он Серый Человек?
     Т: Ты думаешь он?
     А: Не знаю. Вы спросили меня о нeм раньше. Это начало. И  я сказал, что
не знаю, кто он.
     Т: Ты знаешь, кто он теперь?
     А: Нет.
     Т: Кто он, как ты думаешь?
     А: Я хочу уйти. Я не могу найти других слов.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Как хочешь. Надо отложить.



     -------------------------------------

     Я  на милю  в  стороне от Карвера на  узкой  просeлочной дороге, ничего
вокруг. Проезжает одинокая машина, с трудом помещаясь на этой дороге. Дорога
покрыта асвальтом, но,  видимо, очень давно. Она вся  выщерблена,  с корнями
деревьев,  торчащими  из-под  асвальта, и  выбоинами.  Вдоль  дороги тянется
канава  глубиной  четыре фута,  и при этом отсутствует песчаная  обочина. На
моeм байке нет зеркал заднего обзора,  и я  стараюсь ехать прямо, не виляя и
вплотную к краю дороги. Я рад тому, что покинул Карвер, рад байку, что везeт
меня весь этот день,  рад сияющему солнцу и рад тому, что сумел благополучно
убраться прочь  от  негодяя  и  его  дружков.  Мне  только  жаль, что  я  не
дозвонился Эмми, но я ещe смогу ей позвонить из первой же попавшейся на моeм
пути телефонной  будки - прежде, чем  сесть есть или спрятать байк. Эмми для
меня важнее, чем еда или всe остальное.
     Я слышу приближающуюся сзади машину.
     По  такой дороге  машины обычно не  спешат. Она не годится  для быстрой
езды, и на ней трудно разъехаться  двум  встречным машинам.  Но машина,  что
приближается, едет быстро.  Еe  мотор громко  ревeт и воет. Я  изо  всех сил
держу рукоятки руля. Машина вызовет движение ветра, и это будет сносить меня
с дороги, когда она пронесeтся мимо. Мне это не понравится.
     Машина уже близко, звук мотора  наростает в громкости, наполняя воздух.
Этот звук  парит  надо мной, с  большой скоростью.  Капот  машины  уже почти
касается моего локтя. Я ищу балланс и теряю скорость, переднее колесо виляет
из  стороны в сторону, и байк почти падает. Машина  опережает меня, и я хочу
показать кулак  тому, кто еe ведeт. Я злюсь на него, но, повернув голову,  я
вижу знакомое лицо в ветровом стекле - один из негодяев того ресторана.
     Я снова жму изо всех сил, но не потому, что хочу удрать от него, а лишь
потому что дорога пустая, и  я хочу добраться до хайвея как можно быстрей. Я
ощущаю беззащитность сильней чем раньше. Вокруг  ни одного дома. Большенство
машин  едут  по магистрали,  проходящей через  несколько штатов,  что  ведeт
паралельно этой старой  дороге. Впереди поворот. Может  быть будет  дом  или
дорога получше, или что-нибудь около поворота.
     Я снова слышу машину. Снова ревeт мотор.  Машина прибывает  со стороны,
огибает  поворот,  приближаясь  ко  мне.  Решeтка  еe  радиатора  похожа  на
насмешливый рот ужасного  металлического  монстра. Машина нездорово-розового
цвета,  скорее цвета блевоты. И  я вдруг вижу лицо  Пастуха за  рулeм и  его
усмешку, такую же злую и  ужасную,  как  и  решeтка его машины.  Двое других
высовывают головы из окна и нагло смеются, радуясь своей удаче.
     Я протягиваю руку и трогаю отцовский портфель в корзине - он на  месте.
Ничего ещe  не произошло,  но я жму на  педали. Приближаюсь к повороту  и, в
этот момент,  качусь под  гору, ожидая  спасения. Но  вокруг ничего.  Только
открытое поле. Почему  экологи  думают, что  мы  прячемся от космоса на этой
планете? Я видел столько незанятого и неиспользованного пространства за этот
день, что  все  эти дома и магазины, прогулочные  зоны и дороги  кажутся мне
одинокими,  отрезанными  от  мира,  и  от самих себя. Но сейчас мною надолго
овладела паника. Я знаю, что эта машина обязательно вернeтся.
     Снова мотор гремит в воздухе. Я слышу - он приближается.
     На этот раз звук низкий и, даже, величественный, словно не на дороге, а
в  тунеле с  невидимыми  стенами,  и  гул  мотора  носится эхом  между ними,
наростая в децибеллах. Я беру себя в руки и ещe крепче сжимаю рукоятки руля,
пригнувшись вперeд. Шум мотора всe ближе и ближе.
     В это время машина  касается меня бампером. Я ощущаю ветер,  похожий на
дыхание  монстра,  и слышу скрежет  и стук металла  о  металл.  Байк  опасно
качается, и  я с ним. Я  пытаюсь  удержать равновесие.  Плечо разрывается от
боли, и я понимаю, что что-то врезается мне в плечо. Один  из сидящих в этой
машине ударяет меня кулаком, и машина уходит. Уходит снова, но вернeтся. Я в
этом уверен.
     "Хорошо",  - говорю я, и мир падает в пустоту, удаляясь на этой машине,
ломаясь в тишине  сельского воздуха. Конечно же,  утром  я мог взять с собой
пилюли,  но  свой выбор я  сделал. Можно  сойти с дороги и  скрыться в  этих
полях. Но  поля - это открытое пространство, где  есть  только  разбросанные
деревья,  и я в них заметен. Я также могу лишиться байка. Мне нельзя  больше
оставаться здесь.  Меня собьeт машина.  Я могу  ехать только на  велосипеде,
или, может быть, я сумею остановить какую-нибудь машину, что будет проезжать
мимо.  Похоже,  что эти  негодяи пытаются играть со мной в свою странную, но
жуткую игру. Они могут и не  вернуться  после всего, если  поймут,  что идут
против закона.  То,  что  они  делают, нападение  с применением  технических
средств - в данном случае, их машины, которую они превращают в оружие.
     Я слышу, как  машина  приближается  снова. Не  на  встречу мне, как я и
ожидал.
     Мотор гудит. Позади меня.
     Я яростно жму на педали в поиске балланса, мнгновенно набираю скорость.
Ноги, руки  и тело - всe болит, но я жму на  педали, удираю от звука мотора,
похожего  на попутный  ветер. Где-то близко позади меня  визг резины  и  рeв
мотора, и всe это прибывает, приближается, всe наростает и наростает, сильно
и неоспоримо, и я весь сжимаюсь.
     Машина касается меня  и толкает. Я теряю равновесие, байк качается подо
мной  и сваливается в канаву,  с обрыва в овраг, что в  стороне от дороги. Я
беспомощно  лежу на  земле,  вниз лицом,  на краю канавы. Рядом  лежит байк,
колeса  вертятся. И  я слышу их  наглый и противный  смех. Подо мной грязная
канава. В  голове всe  кружится. Я словно проваливаюсь  в  пустоту, во  мрак
внезапно наступившей ночи.

     -------------------------------

     TAPE OZK009 0900 date deleted T-A

     Т: Ты хорошо  себя  чувствуешь? Говорят,  что ты сегодня  отказываешься
выходить. Ты в порядке?
     (пауза 10 секунд)
     Т:  Говорят, что ты не ешь  и  не  ходишь, что ты висишь, как  звезда в
космосе.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Но мы знаем, что ты не просто висишь как звезда, не так ли? Ты  ведь
думаешь? Воспоминаешь?
     (пауза 15 секунд)
     Т: И больше всего ты  воспоминаешь неприятное, страшное? Но я  здесь, и
могу помочь тебе, я могу сделать так, что всe будет нестрашно.
     (пауза 10 секунд)
     Т:  Ты  должен дать мне помочь  тебе пройти  через  это.  Ты не  должен
пропадать.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Тебе нужно остаться с нами - не исчезнуть.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Тебе нужно лицо Серого Человека. Иначе всe остановится.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Мы попробуем позже. Я здесь всегда и готов помочь. Помни это.



     ----------------------------------------

     TAPE OZK010 0900 date geleted T-A

     Т:  И  как  у нас дела  сегодня  утром?  Извини меня за  жизнерадостное
настроение  -  сегодня  прекрасный  день.  Птички поют,  солнышко  светит  -
чудесный день.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Ты  выглядишь настороженно сегодня. Глаза блестят. Пульс нормальный.
Как себя чувствуешь?
     (пауза 10 секунд)
     Т: Говорят, ты поел. Завтрак, по крайней  мере. Это  хорошо.  Ты должен
держаться крепко.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Ты не  желаешь пообщаться?  Мы  можем  поговорить,  о чем хочешь.  Я
оставляю это тебе.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Не надо говорить о Сером  Человеке. Только о чeм пожелаешь. Мы можем
говорить обо всeм.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Очень  хорошо.  Мы  можем отложить.  Только  когда  ты действительно
захочешь говорить, меня может и не быть здесь.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Надо отложить.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Отложим.



     ------------------------------------

     - Ты в порядке, сынок?
     Я  слышу  голос,  вижу  лицо  и, в  то же время,  всплываю из  спиралей
темноты, где  не за что  было уцепиться. Я  хочу закричать в панике,  но  не
могу. И тут внезапно: "Ты  в порядке,  сынок?" Паника проходит,  и надо мной
доброе и заботливое лицо - лицо старика.
     - Я в порядке. - говорю я, и пытаюсь подняться. Я  не могу валяться  на
этом боку, я привык  спать лeжа на желудке,  и не хочу быть ограниченным или
обездвиженным.  Инстинкт заставляет меня встать на ноги,  взмахнуть руками и
что-нибудь попробовать схватить, но что-то ограничивает меня.
     - Теперь  легче,  сынок.  -  говорит человек,  оставаясь  деликатным  и
спокойным.
     Я  киваю головой и  всe  медлю,  пытаясь  утвердиться в  мире,  куда  я
возвращаюсь. Мои руки болят,  а во  рту вкус металла или земли  с  кислотой,
смешаных вместе.
     - Ты, должно быть, упал. - говорит человек.
     Я  стою прямо, мир вращается вокруг меня, и вспоминаю, что  же со  мной
случилось - хулиганы, их машина и падение в канаву.
     - Байк в порядке? - спрашиваю я.
     - На глаз - О'Кей. - отвечает человек.
     Мы стоим  на краю дороги. Недалеко в сторонке запаркована его машина  -
большой панелированный  стейшен-вагон. Седая женщина сидит  в машине,  у неe
живое и взволнованное лицо.
     - Он в порядке, Арнольд? - спрашивает она.
     - Да, Эдна. - отвечает он, а потом поворачивается ко мне:
     - Точно, ты в порядке? Парень, я  еду  медленно, жена не любит  быструю
езду  с тех пор, как  еe хватил  паралич, и вижу: одно из колeс твоего байка
торчит из канавы. Мы остановились, и я вышел посмотреть, хотя жена говорила,
что  кто-нибудь  занят  своими делами.  Смотрю, ты лежишь в  канаве,  словно
уснул. Я оттолкнул байк в сторону, и твои глаза заморгали - ты проснулся.
     Я киваю, думая о тех хулиганах.  Оглядываюсь вокруг, было бы интересно,
если б они вернулись. Интересуюсь, сколько же времени я пролежал в канаве:
     - Который час? - спрашиваю я. Голова болит.
     - Скоро четыре. - отвечает мне человек голосом  Гнусавого Янки, похожим
на расстроенную скрипку.
     -  Спасибо, что остановились,  -  говорю я. -  Я  опрокинулся - видимо,
потерял равновесие и упал в канаву.
     - Костей не наломал? - спрашивает он.
     Я шевелю руками и хлопаю себя по груди и бeдрам.
     - Нет, кости целы.
     - От куда ты?
     - Мы поздно приедем, Арнольд. - кричит его жена из машины.
     - Минуту, дорогая, - говорит он повысив голос. И поворачивается ко мне.
- Можем ли мы трогаться, сынок? Мы едем в Хоуксет. Ты выглядишь усталым.
     - Хоуксет - это прямо перед Белтон-Фолсом?
     - Только миля или две.
     Я знаю, что могу  проехать всe это  расстояние на  байке, но  уже почти
четыре часа,  и я никогда не доберусь до Белтон-Фолса до наступления темноты
свом ходом.
     - Слушай,  мы  можем привязать  твой байк сбоку.  И не волнуйся о  моей
леди. Она не может шевелиться - у неe паралич. Это неважно, пустая мысль. Но
она хорошая женщина.
     Я понимаю, что нужно добраться до  Ротербурга, как  можно быстрее, и не
важно на чeм.
     - Хорошо, если вы не беспокоитесь за вашу жену... - говорю я.
     - Ты едешь с нами. Как далеко?
     - Мне нужно в Ротербург-Вермонт, но я буду рад оказаться в Белтон-Фолсе
этим  вечером. Там есть мотель, где я смогу остановиться  на ночь и  прибыть
свежим в Ротербург-Вермонт завтра утром.
     -  Хорошо,  ты  едешь  сам,  -  говорит  он. - Мы можем  взять тебя  до
Хоуксета, а Белтон-Фолс - это дальше. Я мог бы тебя отвезти и дальше, но моя
жена имеет направление к врачу.
     Я толкаю  байк к машине.  Мои ноги не хотят двигаться. В них отзывается
боль, руки дрожат, кровь пульсирует в венах. Я - мешок с дерьмом и болью, но
машина ждeт, и я могу отдохнуть и немного восстановиться по дороге.
     - Не волнуйся о моей жене. - говорит он - Она сегодня не в себе.
     Мы привязываем байк с боку стейшен-вагона, и я влезаю в машину. Женщина
быстро  мечет  свой взгляд  на меня и на свои повязки.  У  неe  рябое лицо и
сморщенный  нос.  Запах мази  висит  в воздухе, примерно такие  же  запахи в
больничной палате.
     - Посторонним не очень  комфортно со мной в машине,  Арнольд, - говорит
она. Человек качает головой и ворчит:
     -  Теперь, Эдна, бедный  мальчик упал, но ему нужно  ехать. И это всe.-
Машина трогается и медленно едет. Около двенадцати миль в час на спидометре.
Скорость  постепенно увеличивается,  когда мы  переваливаем  через  холм,  и
женщина говорит: "Не так быстро, Арнольд, не так быстро."
     Не  проходит и минуты, как я закрываю глаза. Надо плыть, надо дать телу
расслабиться.  Я начинаю чувствовать тошноту.  Ещe ни  разу  в жизни меня не
укачивало. Но теперь мой желудок дeргается и подпрыгивает на каждой кочке, и
мне  не  хочется  рыгать  прямо  в  машине.  Я  смотрю  в окно на  постоянно
меняющиеся  сцены.  Мы въезжаем в город - Флеминг,  наверное. Моя  следующая
остановка, и я  думаю, что, наверное, стоит выйти во Флеминге и ехать дальше
на велосипеде до Хоуксета, но я говорю себе: "Держись, держись."
     Я начинаю петь про себя, тихо, чтобы этот пожилой человек и его жена не
слышали меня:

     Отец навеселе,
     Отец навеселе,
     Хей-хо, зе мери-о,
     Отец навеселе...

     Я пою и думаю о мотеле, ждущем меня в Белтон-Фолсе, и о том, как добрый
ночной сон  охватит моe тело и восстановит  все мои силы,  и  ещe о том, как
завтра я увижу отца в Ротербурге.

     Жена берeт ребeнка,
     Жена берeт ребeнка,
     Хей-хо зе мери-о,
     Жена берeт ребeнка...

     Теперь  хорошо,  я еду  и пою. Желудок не  прыгает больше  внутри меня.
Машина урчит, и я слышу голос этого человека: "Всe, мы уже здесь, сынок..."
     Я должен отойти ото сна. Мы на занятой  улице. Очень плотное  движение.
Неоновое освещение пульсирует в стае летящих уток.
     - Это Хоуксет? - спрашиваю я, удивляясь быстро пролетевшему времени.
     - Ты думаешь, мы обманываем тебя? Спрашивает женщина, снова разглядывая
свои повязки.
     - Сейчас, Эдна. - говорит ей человек.
     Он остонавливает машину, и я готов сойти. Я беру портфель и карту. Меня
снова тошнит, и я знаю, что зайду в  первую же аптеку, что  мне попадeтся, и
закажу "Алка-Селцер". Я открываю дверь, и рокот городского шума возростает в
моих ушах, словно кто-то поворачивает регулятор громкости.
     Человек выходит из машины, чтобы помочь мне отвязать байк, и говорит:
     -  Я надеюсь,  ты пришeл в себя, мальчик. Ты слишком бледен. Хорошенько
отдохни, прежде чем двигаться дальше.
     - Спасибо, - говорю я. - Я вам очень благодарен.
     Он обнимает меня за плечи и садится в  машину. Я ищу  ближайшую аптеку.
Несмотря  на проблемы  с желудком, я рад тому, что я уже в Хоуксете,  и  мне
рукой подать до Ротербурга.

     ---------------------------------------------------

     TAPE OZK011 0915 date deleted T-A.

     А: Мои руки болят. Всe тело изломано. Всe мешает.
     Т:  Мне  жаль.  Я  попрошу  их  делать  уколы   в   другое  место.  Это
действительно  было необходимо. Ты  востановился полностью.  Мы  ввели  тебе
сильнодействующую дозу.
     А: Я знаю.
     Т: Ты понимаешь, почему?
     А: Я действительно ничего не понимаю. Почему я здесь? Как я сюда попал?
     Т:  То,  что мы пытаемся  изучить. Всe  то, через что мы пытаемся здесь
пройти.
     (пауза 8 секунд)
     Т:   Возможно,  ты   начал   восстанавливаться.   Ты  был   закрыт  для
воспоминаний, и воспоминать будет больно. Ты это  понимаешь? Возможно, Серый
Человек  преподносит тебе  ключ,  но в  последний  момент  ты  отказываешься
воспользоваться им,  боишься того,  что может оказаться по ту сторону двери,
от которой этот ключ.
     (пауза 5 секунд)
     А: Я теперь знаю, кто Серый Человек. Мне кажется, я знаю всe.
     Т: Всe?
     А: Я так думаю.
     Т:  Тогда расскажи  мне.  Выведи.  Начни  с  чего-нибудь,  но расскажи,
открой. Кто серый человек?
     А: Он был и, вместе с тем, не был частью  нашей жизни. Он был всегда, и
я это принимал за должное.  Стоит  объяснить,  почему: Отец  рассказывал мне
одну  таинственную  историю,  что  произошла  очень  давно. Он  называл  его
"Человеком-невидимкой".  Не  потому,   что  его  не  было  видно,  когда  он
перемещался - было кое-что другое. История покушения на убийство, я полагаю.
Во  всяком случае, полицейские  видели  всe, что происходило на улице, ждали
убийцу,  чтобы остановить  его. И  он прибыл,  но  никто его не видел. Позже
стало ясно, что убийцей был почтальон, он как бы явился частью декорации. Он
настолько  спокойно  прошeл по улице, что никто  не обратил на него никакого
внимания. Таким образом Серый Человек вошeл в нашу жизнь.
     Т: Как давно он вошeл в вашу жизнь?
     А:  Он бывал у  нас дома раз или  два раза в  месяц. Всегда.  Обычно  в
выходные - в субботу.  Он звонил в дверь, и мать сразу уходила наверх в свою
комноту, а отец с Серым Человеком спускались в подвал.
     Т: В подвал?
     А: Я думаю,  что говорю вам - внизу была комнота, которую отец  отделал
панелями и обставил мягкой мебелью. Это была комнота отдыха и, вместе с тем,
офис. Он и Серый Человек пребывали там. Примерно час. Я никогда не спускался
к ним туда, когда он приходил.
     Т: И почему ты назывешь его Серым Человеком?
     А: Забавный  вопрос  - его имя  было Грей.  И отец звал  его так. Но он
также и выглядел для меня таким же серым.
     Т: Он что, был одет в серое?
     А: Не совсем. Но что-то серое на нeм  было. Седые волосы. Но  для  меня
серое -  это цвет ничего.  Мр.Грей выглядел безлико - никак. Он не был похож
ни на что.
     Т: Так, он приходил  к вам домой всегда, и ты никогда  не интересовался
им и ничего не подозревал?
     А: О, в нeм не было ничего подозрительного. Отец говорил, что мр.Грей -
руководитель офиса  в Новой  Англии,  той  страховой компании, в которой  он
состоял.  Он  рассказывал,  что они  оформили  секретный  рапорт  или что-то
подобное.  И  я, конечно  же, принял это  объяснение.  И  оттуда  у  меня не
возникало никаких  сомнений  об отце.  Я  помню, что мр.Грей присутствовал в
нашей  жизни,  как часть декорации, как  часть дома  - как мебель.  Не  было
никаких подозрений до того, как я стал подозревать абсолютно всe.
     Т: И что тебя привело к этому?
     А:   После  того  телефонного  звонка,   когда   я   подслушивал  мать,
разговаривающую с женщиной - той, что была моей тeтей. Тайной тeтей. Я видел
те два свидетельства о рождении. Там  могла быть какая-нибудь ошибка. Но  не
эта женщина. Она реально существовала.
     Т: Почему ты не расспросил на прямую своих родителей об этой женщине?
     (пауза 6 секунд)
     А: Потому что я был в панике. Я старался делать вид, будто бы ничего не
произошло, будто бы я не слышал  тот телефонный разговор.  Я также знал, что
если  я начну об этом расспрашивать, то  раскроется мой шпионаж за матерью и
прослушивание  еe  разговора по телефону.  Я  держал в себе всe  то, что мог
объяснить логически. Я знал, что  они любят меня, и ценил их любовь, доверял
им. Конечно же, я был в  панике, чувствовал вину, и мне было трудно смотреть
им в глаза. И тогда, в такую же субботу он пришeл...
     Т: Расскажи...

     Он ждал телефонный  звонок от Эмми Херц. Предыдущим вечером она сказала
ему, что она запланировала "Номер"  около  церкви Святого Иуды на  следующий
день. Надо было что-то вытворить на свадьбе.
     Адам  ужаснулся этой  перспективе,  потеряв  хладнокровие  он попытался
поставить Эмми на место.
     -  Слушай, Эмми,  ты ведь  не идeшь осквернять церковь, не так  ли? Или
вторгаться в чью-нибудь свадьбу? - спросил он.
     -  Конечно же нет, дорогой Асс.  Это только  маленькая  диверсия.  И не
волнуйся. Церковь  не впутается.  Большая автостоянка -  это  площадь  наших
действий. - она отказалась объяснять дальше. - Я позвоню тебе утром. Свадьба
не раньше двух по полудню.
     Тогда он был дома. Он не находил  себе  места, ожидая в ужасе звонка от
Эмми  и  последствий того,  что  могло  бы произойти  в  ту  предстоящую  их
авантюру,  когда мр.Грей  позвонил в  дверь.  Адам открыл, мр.Грей  выглядел
сурово и мрачно  - серо, как обычно.  Он редко  тратил время на  любезности,
приветствия. Он никогда  не говорил Адаму  "Мой  мальчик"  и  входил  в  дом
быстро,  словно  его  приносило ветром. Адам  слышал, как  закрылась дверь в
спальню матери  у неe наверху. Отец  вошeл в  дом с улицы. Все  годы до того
мр.Грей приносил Адаму всякие случайные подарки - игрушечные кораблики, биты
для бейсбола, мячи. Сейчас же он просто погладил его по лицу.
     Адам ушeл  прочь. Мр.Грей  с  отцом,  как обычно, отправились в подвал.
Адам наблюдал за ними,  в  первый момент любопытствуя к мр.Грею. Если у него
была тeтя, которую от него зачем-то прятали, то мр.Грей мог оказаться дядей?
Он допустил, что эта мысль, конечно же, была абсурдной.
     Не находя себе места,  он прошнырнул в комноту,  ожидая звонок от Эмми.
Он понимал, что он всe  больше  и больше зависел от  неe.  Он считал  часы в
ожиданиях встреч, сгорая от любви.  Его  застенчивость всe  время мешала ему
заводить  друзей.  Он  был не способен с кем-либо близко сойтись - он никому
никогда не рассказывал о том, что хочет стать известным писателем. Он ожидал
насмешек и издевательств со  стороны.  Но было достаточно странно,  что Эмми
Херц,  чья цель жизни  была только лишь  смеяться или  причинять  какой-либо
вред,  воспринимала  всe  это,  как  должное,  не   причиняя   ему  никакого
дискомфорта, когда он рассказывал о своих намерениях и мечтах. Он мог от неe
почти  ничего  не  скрывать и  даже  решился  рассказать ей  обо  всех своих
сомнениях  -  о  свидетельствах  о  рождении,  о  тайной  тeте. Он опасался,
конечно,  что она  ему скажет: "Поздравляю  тебя,  дорогой  Асс, твоя  крыша
окончательно съехала."
     Он подумал о мр.Грее,  что находился внизу вместе с его отцом в комноте
отдыха, а также  перед его глазами предстали клеточки материала его рубашки.
Он  также  решил, что целью  одного из следующих их с Эмми  "Номеров" станет
мр.Грей.   Несколько  недель  тому   назад  Эмми  сумела  вывести  из   себя
мр.Крандейла - ненавистного учителя,  посылая ему анонимные любовные письма,
страстного содержания  - будто  бы от ученика.  Эмми придавала текстам писем
мужской  тон,  да  так, что несчастный  мр.Крандейл понял,  что  этот ученик
нуждается в его гомосексуальном влечении к подросткам.
     "Я также  способен  на вред."  - подумал Адам. И он пошeл к  подвальной
двери.  Он вслушался. Ничего.  Он  открыл дверь и спустился  в подвал. Дверь
комноты  отдыха была  закрыта. Адам  подошeл  украдкой прямо  к двери, почти
вплотную. Он приложил  к ней  ухо, внимательно вслушиваясь.  Ничего. "В этом
месте звук  не проникает." - подумал он. Эта  комнота чем-то напоминала  ему
погреб,  и  он всегда  в  ней ощущал  некоторую клаустрофобию. Отец  заложил
кирпичeм в ней  все  окна, когда покрывал панелями стены и потолок. "Когда я
хочу уединиться, я уединяюсь," - шутил он. Но действительно ли он шутил?
     Прижатое к деревянной двери  ухо Адама  разогрелось. Вдруг, он услышал,
как  засов по ту  сторну двери повернулся. Он отскочил  от двери  забежал за
угол..
     Дверь открылась,  и  появился силуэт отца. Адам вжался  в стену.  В тот
момент он думал лишь о том, что отец мог его увидеть или услышать его  из-за
двери.
     Отец остановился и что-то сказал мр.Грею, но Адам не слышал его. Он был
так всбудоражен, что не был способен  что-либо  воспринять -  сердце бешенно
колотилось в его теле. Отец пересeк подвал и поднялся наверх.
     Адам слышал,  как  он  прошeл  через  комноты  наверху,  его шаги  эхом
отдавались в  подвале. Но  не  было никаких звуков  от  мр.Грея  из  комноты
отдыха.  Адам подумал, что в звуках  его шагов есть нечто жудкое  из историй
Этгара По. Отец вернулся в подвал. Его вид не совпал с  опасениями Адама. Он
не  выглядел  расстроенным или встревоженным. За  ним открылась и  закрылась
дверь. Ослепляющие лучи  света на мнгновенье  прошили подвальный  мрак. Адам
расслабился  и съехал  спиною по стене на  пол.  Он  взмок от  пота. Немного
собравшись он встал и пошeл медленно, хватаясь за стены.

     Т: И это всe?
     А: Нет.
     Т: Используй своe время. Я вижу, ты вспотел. Это Клинекс. Возьми себя в
руки.
     А: Спасибо.
     (пауза 10 секунд)
     Т: И отец видел тебя у двери в подвале?
     А: Да. Но я не мог в этом убедиться. Мне кажется, что видел. Когда он и
мр.Грей, в  конце  концов,  вышли из  подвала,  отец подошeл ко мне странным
образом,  что-то  подозревая, но ничего не сказал.  Я тогда  находил, что не
хочу разговаривать с ним прямо. Я сказал  ему, что иду к Эмми  Херц. Но я не
ушeл. Я зашeл в гараж и сел на верстак. Я был в панике. В панике потому, что
не мог  выстроить цепочку уловок и обманов. Я  сидел ощущая  ужас и  стыд за
свой шпионаж за родителями. Я знал, что они  любили  меня,  и  не мог ничего
объяснить  себе  логически.  Так  я  вернулся  домой,  чтобы  найти  отца  и
извиниться. Но его нигде не было. Я посмотрел в нижних комнотах и в подвале.
Его не было. Я поднялся наверх. Дверь в их спальню была закрыта. Я подошeл к
двери, собираясь постучаться и  чистосердечно раскаяться. Но тогда я услышал
их голоса. И это поменяло всe. Обратно.
     (пауза 10 секунд)
     Т: И что ты слышал?
     А: Нечто забавное. Это было похоже  на  тот безумный  шeпот тех далeких
ночей.  Я слышал голос  отца.  Он сказал: "Он снова что-то  подозревает - он
подслушивал в подвале у двери, пытался услышать,  о чeм мы  разговаривали  с
Томпсоном.".  Минуту, я  думал,  что он  говорит  о ком-то ещe  или вообще о
другой ситуации, и мне стало легче. Я  не знал другого Томпсона. Но потом, я
слышал,  мать  сказала:  "Он  может  больше  не  ходить  сюда.  И  он  может
пользоваться своим  изначально собственным  именем. Грей, Томпсон - все  эти
годы мы звали его Греем, а теперь он кто-то ещe. Странные и  смешные  игры у
него..." В  голосе матери был гнев -  то, чего  я раньше никогда не  слышал.
Отец сказал: "У  него,  вероятно,  тысяча имeн  -  он так выживает."  И мать
сказала, переводя злость  в еe же застарелую  печаль: "Вот, что только  мы и
делаем - выживаем, мы не живeм."
     (пауза 7 секунд)
     Т: Двигайся вперeд. Снова используй Клинекс.
     (пауза 12 секунд)
     А:  Тогда отец  сказал:  "Мы  что-то натворили,  Луиза.  Он  больше  не
ребeнок. И  не надо думать, что  он в  какой-нибудь  вечер  не слышал твоего
очередного разговора с  Мартой по телефону.". Я не слышал  ответа. И когда я
услышал,  как отец сказал:  "Не важно,  что Грей - Томпсон  говорит  - время
что-то делать с Адамом.". И я тут же поспешил в гостинную...
     (пауза 8 секунд)
     Т: Всe теперь ясно?
     А: Да.
     Т: Ты хочешь немного отдохнуть или желаешь продолжить об этом дальше?
     А: Надо продолжить.





     TAPE OZK012 1019 date deleted T-A

     А: Что следовало дальше? Я был внизу в комноте  отдыха, сидел,  оставил
дверь  открытой.  Я  знал,  что  отец рано или поздно  будет меня  искать. Я
слышал, как звонил телефон,  но  не спешил поднимать трубку, хотя  он звонил
именно  в этой комноте. Я сидел,  словно в трансе. Я знал, что  это  звонила
Эмми. Но для меня в тот  момент  это  было  неважно.  Я  ждал отца, когда он
спустится вниз, и не знал, когда это произойдeт...

     Он  не спешил  включать свет. Ведь  слабое проникание света  из подвала
должно  было  спровоцировать игру  в  пинг-понг.  Шарик напоминал в  темноте
миниатюрную луну. Адам не знал, как долго  он просидел там, пока  не услышал
голос отца.
     - Адам?
     Отец звал его с верхнего этажа.
     - Адам, ты внизу?
     Адам не отвечал. Отец, должно быть, чувствовал его присутствие, однако,
потому что он начал спускаться по  ступенькам, перекрывая собой часть света,
поступающего сверху  и не  давая  шансов удрать ему  прочь из  подвала. Отец
приближался к двери панелированной комноты и смотрел на него:
     - Что  ты делаешь  здесь  внизу? - спросил он. - Эмми звонила тебе, и я
сказал, что ты вышел и по дороге к ней.
     Он поднял  взгляд  на  отца.  У него  замечательный  отец, с  волнующим
открытым взглядом на лице. Если что-либо  происходило, он отвечал ему честно
и сполна.  Но  Адам  молчал. Он не решался  говорить, боясь слов,  что могли
вылезть из него. Он не хотел задавать тот вопрос  и не хотел слышать на него
ответ. Но в то же время он хотел знать всe. Он устал от претензий на то, что
ничего  не происходило, от того,  что второе свидетельство о рождении словно
не  существовало,  и от того, что  он как бы  и  не слышал того разговора по
телефону. Он устал носить в душе всю эту ношу.
     - Ты в порядке,  Адам? -  спросил отец, собрав на лбу морщины. Отец сел
напротив него на кушетку.
     Адам смотрел на шарик для пинг-понга. Он уже не  был  полной луной - он
был просто шариком.
     - Что-нибудь произошло? - спросил отец, легким и весeлым голосом, таким
же голосом он общался с матерью, когда ей было нелегко.
     Адам закрыл глаза.  И без всякой  подготовки,  не  задержав  воздух  он
сказал:
     - Что всe это, Па? Кто  такой мр.Грей или мр.Томпсон? Кто эта женщина -
кто эта Марта, та, которой Мем звонит  каждую неделю? Что  за этим  следует,
Па?
     Он знал, что задавая эти вопросы  он испытывал себя, выкладывая то, что
он шпионил и подслушивал. И  он также глубоко и печально осознавал,  что эти
ответы  могут в корне  изменить его жизнь, поменять еe  ход и ход их жизни -
то, что он не мог осознать раньше. Наверное, поэтому он не  спешил  задавать
эти  вопросы в самом  начале,  и  наверное  поэтому  он  не хотел  думать  о
переменах. Но вопросы уже были заданы. И он  открыл глаза и  смотрел прямо в
глаза отцу.
     - Иесус, - воскликнул  отец, и Адам уже не знал, когда отец бранился, а
когда молился.  - Иесус, - воскликнул он снова,  думая долго и напряжeнно: в
знаке и печали - в глубокой печали.
     Отец взял его за плечи, деликатно, заботливо - скорее даже по-дружески.
     - Как много ты знаешь, Адам?
     -  Не  знаю,  Па. Не очень много. - его голос  звучал нелепо, отдаваясь
эхом в комноте.
     - Конечно. Я пришeл  сюда  безо  всякого гнева на  тебя,  задающего эти
вопросы. Ты что-то подозреваешь? Я  вижу ты смотришь  на меня, на нас  -  на
мать  и на меня, изучешь нас.  Ведь  ты недавно прятался где-то  недалеко от
дома.  Слушая.  Вынашивая. Сперва  мы  думали,  что это  была Эмми, ведь  ты
бредишь ею. Я пытался убедиться  в этом.  И  я всегда ужасался дня, когда ты
вдруг задашь эти вопросы. - он снова задумался. - И этот день настал.
     - Ты пришeл рассказать мне, Па, обо всeм этом? - спросил Адам. - Я хочу
знать.
     - Конечно же,  ты  должен это знать. Это твоe  право. Теперь ты уже  не
ребeнок.  Я думал, что это произойдeт намного позже. Ещe не было подходящего
момента...

     Т: И он тебе рассказал?
     А: Да. Да, он мне рассказал.
     Т: И что он тебе рассказал?
     А: Что меня зовут Пол Делмонт, а не Адам Фермер.
     (пауза 15 секунд)
     Т: Будешь продолжать?
     А: Да. Я в полном порядке.
     Т: Тогда - что ещe отец тебе рассказал?
     А: Всe...

     ---------------------------------------

     Т: Всe?
     А: Пожалуй, почти всe. В ту ночь моим первым воспоминанием был автобус.
Я был прав говоря о том, что отец был  печален. Мы убегали прочь,  переезжая
на  новое место жительства.  И в тот день,  что  с собакой. Мы  скрывались в
посадке деревьев, потому что отец заметил одного из них.
     Т: Кого из них?
     А:  Я сейчас  не очень уверен, но  думаю, что знал  его - возможно, это
вернeтся ко мне. Но  в тот день в подвале отец рассказал мне, кто я, кто он,
кто мы все.  Внезапно  я узнал  многое  из  того, что,  очевидно, я  не знал
раньше. Всe изменилось в один день, в том подвале, за несколько часов...

     Настоящее  имя  его отца  было  Энтони Делмонт.  Он  был  репортeром  в
маленьком городке  в окрестностях Нью-Йорка. Тот  городок  назывался Блаунт,
населением около 30  000  человек.  Он был  знаменит возвышающимися над  ним
высокими  холмами,  с прожилками  гранита. Те  холмы разрабатывали несколько
итальянцев, пересeкших  Атлантику сто лет тому  назад,  специализирующихся в
обработке  мрамора  и  гранита  -  среди  них   был  прадед  Адама.  Карьеры
разрабатывались дальше. Итальянцы остались и ассимилировали в этом городке и
в этом  штате. Это  были светлокожие, светловолосые люди из северной Италии.
Они занимали  террасы склонов на этих  холмах. Дедушка  Адама первым в своeм
поколении получил  образование,  он закончил юридическую школу и  делал свою
скромную  карьеру управляющим  в  юридическом офисе в  центре Блаунта.  Отец
Адама не  стал  заниматься  законами.  Он  учился словесности в Колумбийском
университете  в  Нью-Йорк-Сити и  стажировался  в Миссурийской Высшей  школе
получая  профессию  журналиста.  Со  степенями  и  дипломами в портфеле,  он
вернулся в Блаунт и начал работать репортeром в "Блаунт Телеграф". Он быстро
продвинулся и  стал штатным репортeром, ведущим политическое обозрение.  Ему
нравилось работать в газете. Он интриговал с сильными мира сего, конечно же,
не  в  буквальном  смысле,  наполняющим книги  в  библиотеках,  но  прямо  и
острословно, что  повлекло за  собой  появление  новых  интересных и  острых
статей. Эти слова пришлись очень даже к месту. Актив газеты посчитал опасным
и  рискованным публиковать  его  материалы.  Зато  Раско  Кемпбел,  хозяин и
редактор  газеты  "Телеграфер",  поддержал  отца   Адама  в  его  намерениях
держаться  подальше   от   поверхностных   аспектов,   искать   важное   под
поверхностью,  выкорчeвывая  наружу  всe,  что  могло  быть  скрыто  и  было
недосягаемо для любопытного читателя.  Ассоциация журналистов,  собирающаяся
ежегодно,  присудила  ему  звание  "Репортeра  года" за  серию публикаций  о
запутанных делах коррупции в  Блаунте - должностные лица в Городском  Совете
были замешаны в даче взяток при закупке снегоочистителей и грузовиков. Раско
Кемпбел был доволен. Порой он  позволял себе транжирить премии, присуждeнные
его репортeрам, и  делал  это быстро  - за  несколько дней. Однажды  хозяина
снова заела гордость - как много газет такого же масштаба, как и его газета,
принимают специальные статьи от своих людей, сидящих во власти штата?
     Между тем, отец и мать Адама познакомились и поженились. Еe звали Луиза
Нолен, голубоглазая  и темноволосая,  скромная и красивая -  дочь трагически
ушедших родителей. Еe  мать  умерла  при родах своего второго  ребeнка, а еe
отец, художник из благородного сословья, известного  в  окретностях Блаунта,
утопал в пиве, в виски, в роме или в другом подобном  бальзаме, помещающимся
в  бутылку. Одной январской ночью он окоченел,  упав в  оцепенении в снежный
сугроб посреди аллеи. Усердно работающий  молодой  репортeр спас Луизу Нолен
от еe горя, и они наконец поженились в  Церкви  Святого Джозефа. Мать  Адама
была католичкой всю свою жизнь -  искренная вера  в бога всегда сопровождала
еe через все тяготы жизни, особенно  после смерти отца. Свадьба была знатной
и  простой.  Родители  обоих умерли,  и  у  них  только  оставались  дальние
родственники,  расбросанные в  этой  части штата.  После медового месяца  на
Ниагарском водопаде они осели в пятикомнотном домике в  Блаунте в  тени  тех
самых холмов, что  обрабатывали предки Адама. Быстро  появился на свет Адам,
сладкий и нежный ребeнок (его вгоняло в краску, когда родители описывали его
так), и жизнь была прекрасной...

     Т: Да, да. Вижу, вижу ...
     А: В вас звучит какая-то  нетерпимость. Жаль. Я вдаюсь в слишком мелкие
детали? Я думал, что вы хотели открыть во мне всe.
     Т: Да, конечно. Я извиняюсь за то, что так выгляжу. Мы так много прошли
вместе.
     (пауза 5 секунд)
     А: Что же действительно вы хотите знать обо мне? Какие вопросы у вас ко
мне обо всeм этом?
     Т: Должны ли мы снова обсуждать причины? Мы согласились с тем, что наши
совместные беседы являются путешествием, открывающим  в тебе всe, что было с
тобой в последнее время.
     А:  Но мне что-то не ясно, что важнее  -  то, что я нахожу вокруг себя,
или то, что находите вы.
     Т: Ты должен избегать лишних сомнений - они  только задерживают процесс
открытия и мешают тебе оставить эти страшные пустоты.
     (пауза 6 секунд)
     А: Верно. Мне жаль. Ведите меня, как вы говорили.
     Т: Тогда  надо нам придти к этому. Надо исследовать всe, что произошло,
из-за чего ваша  семья была вынуждена оставить ту идилию, что окружала вас в
Блаунте, ночью на автобусе...

     Он мог вспомнить отцовский рабочий стол в подвале в тот день, шарик для
пинг-понга, похожий  на  маленькую  планету, висящую  в космосе, голос отца,
пленящий  его и увлекающий - и ещe какая-то малая его часть была изолирована
от  мира  и одинока -  та самая, что  не  была Адамом Фермером, а  неким его
продолжением - Полом Делмонтом. "Я - Пол Делмонт." - голос шептал от куда-то
со  стороны, из  вне. "Пауло Дель-мон-те-е". Так  кто же  он - Адам  Фермер?
Откуда он? И, в конце концов, его отец рассказал ему, что Адам Фермер пришeл
из очень далeких времeн, когда ещe существовал репортeр Энтони Делмонт, но в
какой-то  день  он стал  Девидом Фермером  -  бесповоротно,  утвердившись  в
документах,  зарегистрировавшись  в  Доме  Штата  Албани.  Новая  информация
перевернула всю их жизнь бесповоротно...

     Т: Какого рода информация?
     А: Он не говорил об этом. Но я знаю, что много информации о вовлечeнных
в коррупцию властях.
     Т: О властях уровня Штата или Федерации?
     А:  И  тех,  и других. Но  были  вовлечены не только  власти. Это  были
сложные связи.
     Т: И что же это были за связи?
     А: Между уголовными синдикатами, говорил он, и государством, от местных
органов управления и до Белого Дома.
     Т: Что было особенного в этих связях?
     А: О, теперь вы снова похожи  на следователя -  вы  словно ищете особую
информацию, ту, которая не имеет ко мне никакого отношения, как к личности.
     Т:  Всe  имеет к тебе какое-либо  отношение,  и как к  личности тоже. В
биографии  каждого  из нас есть какие-нибудь  случайные особенности.  Ты  не
давал   взяток   в  генералитете   -  неизвестно,  недоказуемо?   Недостаток
особенностей - а это не плод ли твоих ночных иллюзий в два часа ночи?
     (пауза 5 секунд)
     А:  Мне жаль. Между прочим,  он говорил,  что  информация,  которую  он
нашeл,  на раскрытие  которой  ушeл  год, многому  его  научила. Информация,
подтверждeнная,  в  Вашингтоне.  Перед  специальным  комитетом  Сената.   За
закрытой  дверью.  Без телекамер. Без  репортeров. Позже,  это  могло  стать
обвинительным  заключением,  арестом. Но  показания  были  даны  в  секрете.
Иначе... Иначе что? Я помню его точные слова, что иначе его жизнь была бы не
дороже никелевой  вилки.  Я никогда не  слышал  раньше  этого выражения,  но
быстро понял, что это значит.
     (пауза 5 секунд)
     Следуем дальше. Он вернулся из  Вашингтона и подтвердил, что он дал все
доказательства следователю  для ведения  дела. Ему сказали,  что он защищeн,
его личные данные засекречены. Он верил им, но всe равно прятался почти год,
в гостиничном номере. Пришeл домой лишь один раз, чтобы увидеть мать и меня,
остерегаясь  своего  присутствия  дома,  скрываясь,  в  тени.  Я был  совсем
ребeнком. Мне было два или три года. Он говорил, что носил в  себе  вину всe
это время, но  это  был его выбор.  Ещe он  говорил, что  он был гражданином
старой закваски,  он верил, что  всe, что  он делает, правильно и необходимо
для страны, раскрыть и доставить как можно больше информации.
     Т: Раньше, ты говорил, что он рассказал тебе почти всe. Что ты  думаешь
об этом?
     А:  Он  сказал,  что многое  он  не мог мне  рассказать.  Для  моей  же
безопасности.
     Т: И как же это обеспечивает твою безопасность?
     А: Он  говорил, что если  я  начну уточнять детали, факты, то у меня не
будет возможности дать ход  этой информации. Он говорил,  что если  придeтся
проходить детектор лжи или какую-нибудь другую проверку - другими словами, я
должен  всегда говорить правду,  даже если бы была использована какая-нибудь
фантастическая сыворотка правды, и я не должен ничего менять - никогда.
     Т: Как ты думаешь, что ты можешь изменить?
     (пауза 6 секунд)
     А: Забавный вопрос.
     Т: Как это понимать - забавный?
     А:  Это если  ваш вопрос об изменении задан в  попытке  как-то изменить
меня. Я не знаю - я отказываюсь.
     Т: Конечно,  ты  отказываешься. Может  у  меня  есть  предположение?  Я
полагаю,  что  это  особый  случай:  твои  сомнения  о  вашей  семье  -  это
самозащита. Когда повзрослев, ты обнаруживаешь что-либо существенное в своeм
прошлом,  ты зацикливаешься,  повышаешь голос  подозревая  мои  вопросы,  ты
боишься, потому что ты не хочешь смотреть в глаза своему прошлому.
     А: Я не боюсь. Я хочу знать.
     Т: Тогда надо идти вперeд, не устраняясь, не останавливаясь.
     А: Замечательно...
     (пауза 5 секунд)
     А: Где мы остановились?
     Т: Показания в Вашингтоне...
     А: Хорошо, в конце-концов  всe становилось на свои места. Отец вернулся
в Блаунт, к  своей работе. Мр.Кемпбел  отпустил  его в отпуск. Он думал, что
розыщет  в  Вашингтоне папку с делом.  Государство  платило  отцу жалование.
Между прочим, всe прошло гладко. Даже слишком. Обвинение было вынесено. Были
произведены негромкие аресты, внеочередные отставки в  Вашингтоне. Он только
хотел вернуться к прежней жизни, быть с семьeй. И произошло...

     Бомба. Она  была подложена в машину  и  ждала, когда его  отец повернeт
ключ  в  замке.  Но взрыва  не  было. Участковый  полицейский  заметил  двух
странных людей, шепчущихся недалеко от дома  Делмонтов. Телефонный звонок из
главного   управления   полиции   заставил   отца  остаться   дома.  Команда
специалистов по взрывным устройствам окружила место и отогнала машину прочь.
Затем они доложили, что обнаружили бомбу, способную уничтожить машину и всe,
что может оказаться в радиусе десяти футов, если нажать на акселератор.
     Следующее покушение произошло три ночи спустя. Его отец  поздно работал
в газете. Он был нервозен и раздражителен, что-то готовя к публикации, но он
не  подозревал  никакой опасности.  Внизу,  в  отделе пропусков, на входе  в
здание сидел новый офицер, уполномоченный шефом полиции по требованию  Рокки
Кемпбела. Отец закончил писать - третья часть серии  о  возможном скандале в
торговом отделении  муниципалитета. Когда за короткое  время были растрачены
гонорары, полученные за оборудование, которое реально не  существовало. Отец
спустился вниз. Ему надо было  отметиться у полицейского офицера,  комфортно
рассевшегося  в кресле. Офицер повернулся к нему - в его руках был пистолет.
Отец оторопел. Дуло  было  направлено отцу  в лицо,  хладнокровный  взгляд -
взгляд наeмного убийцы, чeкнутого. Страшная тоска овладела им: ему надо было
спрятать  жену,  сына - они  могли остаться  одни,  брошенными.  Пистолетный
выстрел прогремел где-то в стороне, отзываясь эхом той невзорвавшейся бомбы.
Отец пришeл  в себя  и увидел  всe, словно в  замедленном  кино: полицейский
привстал,  рот  открылся,  глаза выпятились из орбит. Он  повалился  вперeд,
пистолет выпал из его руки и запрыгал по полу.
     Этой ночью мр.Грей вошeл в их жизнь...

     Т: Много интересного, хотя, похоже, тебе не нравится  это слово. Кем, в
конечном счeте, был для  вас  мр.Грей?  По сей  день, он для  тебя  выглядит
фантомом, иногда вспыхивающим в вашей жизни и вне еe.
     А: Он  работал во власти  - в федеральной власти. Отец рассказывал, что
мр.Грей появился в самом начале, ещe  в тот момент, когда отец впервые давал
показания. Он был посторонним, наблюдателем, в ожидании...
     Т: Телохранителем?
     А: Нет.  Более чем.  Отец говорил, что он был одним  из реальных людей,
работающих в новом правительственном отделе.
     Т: В каком отделе?
     А: Надо подумать.
     (пауза 5 секунд)
     А:  Я вспоминаю заголовок -  это U.S. Department  of Re-Inditification.
Предполагается, что для защиты людей. Для  обеспечения людей новыми  личными
данными, после чего они имели возможность скрываться.
     Т: Скрываться от кого?
     А: От тех, против кого они давали показания.
     Т: Жаль, но мне не всe ясно.
     А: Мне надо попытаться вспомнить полностью, что отец говорил мне.
     (пауза 5 секунд)
     А: У меня начинает трещать голова.
     Т: Хочешь пилюлю?
     А: Нет. Я больше неперевариваю пилюль.
     Т: Что ты подразумеваешь под словом "не перевариваю"?
     А: Я не уверен, что  теперь хоть  что-то правильно  - дайте мне  минуту
подумать - подумать обо всeм, что отец говорил мне, всe что он говорил об...

     Они разговарили. Или, скорее, отец рассказывал, а Адам слушал. Он также
задавал вопросы, сто  вопросов, тысячу, а то и более. В тот день и следующие
за  ним,  когда Адам наконец  узнал, кто же он на  самом  деле,  они с отцом
общались без остановки. Ледяная стена, за которой скрывалась истина, наконец
треснула.  Они  говорили   в   панелированной  комноте  в   подвале,   потом
прогуливаясь по улице, сидя в ресторане, расположившись на скамейке в парке.
Отец объяснял частую смену места общения тем, что в панелированной комноте -
в "бронированной"  комноте могли  быть  установлены "жучки" - подслушивающие
устройства, работающие для Серого Человека  и его  окружения. В этой комноте
говорили  лишь  о том,  что можно  было  довести  до  ушей Грея, а обо  всeм
остальном -  лишь  только  в  движении,  переодически  смешиваясь с  толпой,
приходя  в  публичные  места  и  уходя  от туда  -  сводя к  минимуму  шансы
подслушать  их  разговор. На  протяжении всего разговора отец обнажал всe их
прошлое, до  сих  пор неизвестное  Адаму, и одевал его  в  совершенно  новые
одежды.
     "Проанализировав всe это, - сказал его отец.  - становится ясно, что мы
действительно   не  имели  выбора.  Грей   отсeк  нам   все   возможности  и
альтернативы. Он помог реидентифицироваться.  Отдел,  в  котором он работал,
спасал от проблем, внезапно обрушивающихся на людей, дающих показания против
организованной   преступности.  В   начале  это   были  те,   кто  сам  имел
непосредсвенное отношение к криминалу  -  члены  организаций  и  синдикатов,
мечущиеся между  разными интересами,  но решившие порвать связь с преступным
миром. Выступая  перед судом они просили защиты.  Многим  из  них  был нужен
телохранитель,  и  ничего больше. Некоторых после суда отправляли в  тюрьму,
тем самым делая их  недосягаемыми  для  криминальных структур.  В  некоторых
случаях, для  свидетелей,  неподпадающих  под  действие  закона, создавались
новые имена, новые личные  данные. Они  начинали новую жизнь  на новом месте
под новыми именами."
     Адам  с  отцом брели  по  школьному двору, где трое мальчиков и четверо
девочек играли  в классики,  их  крики и  смех невинности перемешивались  со
свежестью полуденного воздуха. Адам внезапно почувствовал себя отчуждeнным.
     "Грей  объяснил  ситуацию, - продолжал  отец,  ничего  не  опасаясь  со
стороны детей или солнца, сияющего с небес, но его глаза бегали по сторонам.
- Моя  жизнь, как  я понял, была кончена.  Меня будет ждать  бомба, пуля или
что-нибудь ещe, чтобы  как-нибудь один раз поставить точку над моей  жизнью.
Он  был  моей  сторожевой  собакой  с самого начала. Он и  один  его человек
подняли на ноги управление полиции, когда в мою машину была заложена  бомба.
Один из людей Грея стрелял в убийцу, того, что был одет в  полицейскую форму
и сидел  на  выходе  из редакции  газеты. Грей говорил, что рано или  поздно
убийство произойдeт. У меня не было шансов уцелеть. Как минимум меня ожидала
месть, или  же расправа надо мной должна была  стать уроком тому,  кто желал
быть свидетелем. Ведь они не могли знать,  как  много на самом деле  я успел
изучить в процессе расследования, и сколько ещe я мог бы рассказать властям.
Или же  как много я знал всего, что может  стать  очередным доказательством,
если когда-либо раскроется ещe хоть что-то содеянное ими."
     Отец пинал  камни и смотрел, как они  падают в водосток. "Я не герой, и
вроде  бы сильно  не сопротивлялся, но всe пытался доказать  Грею, что  могу
использовать  свои  шансы, что мы  всe-таки в  свободной стране  - в  стране
законов,  гражданин которой не должен  прятаться для собственной защиты.  Но
Грей привeл свой решающий довод - он сказал, что бомба  в машине могла  быть
предназначена не только мне одному, она могла взорваться, когда  в машине со
мной оказался бы кто-нибудь  ещe. Много  возможных вариантов: например,  вся
наша семья. Он сказал,  что  на тебя с матерью не распостранялась та защита,
которая была у  меня. Как можно дольше я  продолжал  быть Энтони  Делмонтом,
резидентом  города Блаунт, штат  Нью-Йорк. Я  припоминаю подскудное ощущение
того, что было нечто порочное в нашей системе вообще. Позже я вернулся домой
после  разговора  с  Греем  в  офисе  редакции  и  узнал,  что мать  приняла
телефонный  звонок. Простой  и  короткий  звонок, в котором кто-то  спокойно
проинформировал еe, что на  следующей неделе  в Церкви  св.Джозефа состоятся
похороны, будут хоронить двоих - еe мужа  и еe  сына.  Она останется одна на
всю жизнь - это будет еe наказание..."
     Солнце  не  так  чтобы  ослепительно  ярко  светило,  оно  было  просто
замечательным для шумных детских игр.
     "В ту ночь, я позвонил Грею, пользуясь специальным номером, который  он
мне дал."

     Т: И так, ваша семья ушла под прикрытие службы реидентификации,
     А: Да. Но в разные дни это выглядело  поразному. Отец говорил, что  они
были любителями  разного рода фокусов. Сегодня,  есть програма  реабилитации
официальных свидетелей. Официальными именами теперь занимается Конгресс. Всe
проходит  гладко,  спокойно  и прямо.  Целые семьи перемещены, обеспечены не
только новыми  личными данными,  но  полной семейной  биографией,  со  всеми
документами   и   всей   официальной  регистрацией.  И  безопасность  всегда
обеспечена. Но  в те дни програма была  новой. Мы были одними из первых,  на
кого она распостранилась. Этого было более чем достаточно. Отец говорил, что
гонорара,  полученного за  всю  поднятую  им информацию, хватило  бы,  чтобы
финансировать всe моe образование в колледже, но для этого нужно было пройти
многое.  Грей  и его люди  импровизировали и  обязательно  могли чего-нибудь
начудить.
     Т: Что они могли, как ты говоришь, "начудить"?
     А: Вот пожалуйста, свидетельства о  рождении,  например. Когда  мр.Грей
принeс новые свидетельства, мой День Рождения был изменeн с 14 февраля на 14
июля.  Отец  говорил, что  Мр.Грей  был  в ярости.  Он хотел  нам дать  наши
оригинальные  даты  рождения  - так безотказней, меньше случайных оговорок и
ошибок в датах рождения при  даче каких-либо показаний в  будущем.  Моя мать
также была расстроена - он сказал, что мать просто не смогла бы принять хоть
какие-нибудь перемены в  дате рождения еe  сына. Так  мр.Грей оформил другое
свидетельство о рождении.
     Т: Но твой отец держал оба свидетельства, ты как-то говорил.
     А: Он сожалел о многих  других  промашках,  и то, что  дата рождения 14
июля могла попасть ещe куда-нибудь. И было полезно оставить документ также и
с  этой  датой, чтобы  исключить какие-либо недоразумения, с которыми я могу
столкнуться в будущем. Он хранил и этот конверт. Он говорил, что,  возможно,
здесь есть ошибка и с  его стороны, что в другой раз он также мог что-нибудь
упустить.

     "И  эти  имена."  -  в  голосе  отца  Адаму  слышались  смесь  гнева  и
отвращения, когда он рассказывал про их новые имена.
     "Фермер, ради бога. Грей и его  группа занялись Фермерами. Американское
Объединение Белых Протестантов - WASP.  И здесь я итальянец, и твоя  мать  -
ирландка.  И оба  католики  - твоя мать  искренне  верующая  католичка,  она
никогда не пропустит собранья в воскресенье или в праздник."
     Грей  допустил много вольностей, полагая, что  семья  Фермер  перешла в
Католицизм. Это могли быть баптистские сертификаты, подтверждающие бумаги.
     "Мы были похожи на  кукол - ты,  твоя мать  и я. - говорил отец.  -  Мы
словно  совсем не  контролировали  свою  жизнь.  В общем то так  оно и было.
Кто-то  дeргал за  нити, и  мы прыгали. Иногда,  я думаю,  что иногда кто-то
отпускал злые шутки играя с нами. Твоe имя: они подобрали для тебя имя Адам.
Чей-нибудь каприз - может  быть. Адам  - первый человек.  Я не  знаю.  Мы  с
матерью ощущали беспомощность,  хотя  эта  бомба  и  этот  телефонный звонок
заставили меня пойти на всe. И так мы сами выбрали Монумент - Массачутес."

     Т: Почему Монумент, почему именно этот город, а не какой-нибудь другой?
     А: Вы слишком занудны.
     Т: Пожалуйста, больше не указывай мне.
     А:  Если бы  вы  только слышали себя со стороны. Вы словно  уже всe это
слышали или через всe это прошли.
     Т:   Приходится  задумываться  о  драгоценном  времени   очередной  раз
прослушивая всю эту банальную информацию. Если бы знать,  почему ваш мр.Грей
выбрал   Монумент  вашим   новым  местом   жительства,  возможно   была  ещe
какая-нибудь на то причина, почему я должен спрашивать об этом?
     (пауза 10 секунд)
     А: Мне  кажется, это  логично. Монумент  расположен достаточно  далеко.
Отец  говорил, что мать настаивала на том, чтобы  остановиться где-нибудь на
севере.  Мр.Грей был согласен, но  не  из  сентиментальных  соображений.  Он
говорил,  что  важно  было найти постоянное  место  жительства, смешаться  с
окружением. Мы скрывались, и нам не  стоило объявляться внезапно где-нибудь,
например,  в  Техасе.  Так что мр.Грей  оформил для  нас  все  документы,  с
которыми мы  могли  перебраться  в  штат  Массачутес.  Расстояние  не решало
ничего. Всe  равно не  избежать оформления.  У нас не было шансов когда-либо
вернуться в Блаунт...
     Т: В чeм дело? Ты вдруг как с цепи сорвался.
     (пауза 7 секунд)
     А: Мне надо подумать минуту или две...
     (пауза 23 секунды)
     Т: Ты чем-то расстроен?
     А:  Я  что-то припоминаю, я расказывал о том, почему мр.Грей  совсем не
беспокоился о том, как нам когда-нибудь всe-таки вернуться назад в Блаунт...

     Снова в подвале. Он и его отец. Мать наверху. Отец полез  во внутренний
карман своей куртки  и  достал узкий, длинный  и  хрупкий  конверт,  в таком
посылают письма. Какой-то момент  он находился у отца  в ладони,  словно его
рука  была чашей весов, и  отец словно  пытался  определить  его вес,  цену,
важность.  Наконец  он вскрыл  конверт, аккуратно отклеил полоску  "скотча",
которым  было  обмотано содержимое.  Он  раскрыл  что-то похожее на газетную
статью - желтая, хрупкая, газетная страница. Он дал это в руки Адаму.
     "Грей сказал, что это наша  страховка. Он обеспечил нас ею." - в голосе
отца проступила горечь, которую Адам раньше никогда у него не слышал.
     Он смотрел  на огромный заголовок, что во главе большой газетной статьи
в пять колонок. Он не читал саму статью. Заголовок рассказал ему всe, что он
хотел узнать:

     Блаунтский репотeр, его жена и сын погибли в автокатострофе на шоссе.

     А: Я сидел и думал глядя на статью: "Я умер. Я уже умер."
     Т: Это была шокирующая мысль?
     А: Не думаю, и я не уверен в чeм-либо ещe. Мне кажется, что я онемел. И
я онемевший по сей день.
     Т:  Ты желаешь  остановиться?  Всe  время для  тебя  собралось  в кашу.
Существенно для тебя, но всe это каша. Действительно прорыв. Но я думаю, что
ты должен теперь отдохнуть. Детали будем уточнять позже.
     А: Да.
     Т: Надо остановиться.



     ----------------------------------

     Я выхожу из аптеки, иду к паркометру и не вижу байк.  Пять часов. Толпа
переходит дорогу. Все спешат домой с заводов, с  фабрик, из офисов и контор.
Тысячи ног шаркают  по  асвальту.  Остановившийся  на остановке автобус шипя
раскрывает  двери  и  выплeвывает  на  тротуар  людей.  Светофор моргает  то
красным, то  зелeным.  Машины сигналят. А я стою, словно отрезаный  от всего
мира на маленьком  невидимом островке, и смотрю на пятно, где раньше был мой
байк. Не стоило оставлять его без присмотра.  В крепко сжатой руке отцовский
портфель. Я прижал его к себе, опасаясь, что  кто-нибудь  нападет на  меня и
вырвет  его  из  рук. Ощущение  тревоги,  и  снова  начинает  болеть голова,
наверное  мигрень  - маленькое  пятно боли,  пульсирующее вместе  с венами и
артериями  у  меня во лбу,  над глазами. Я  трогаю  его пальцем, словно  оно
осязаемо. Но мои глаза застряли на том пятне, где был мой байк.
     Оглядываюсь  вокруг,  может  быть, кто-то  сыграл  со мной  злую шутку,
сотворил  пакость,  спрятав  байк  где-нибудь  рядом.  За  двумя  маленькими
магазинами разинута пасть переулка, и я в него ныряю. Ничего, лишь парящие в
воздухе газетные листы, мусорные баки, и кот с драным боком прыгает с одного
бака  на  другой. Он  смотрит  на меня  и  шипит.  Я  выхожу  прочь глядя по
сторонам. Вижу только прохожих, а байка нет.
     Но переулок  снова манит  меня.  Когда  я найду  байк,  то  быстро уеду
отсюда.  Скорее всего надо искать  его  в переулках,  так как тому, кто  его
угнал, не стоит долго оставаться на  просторной улице, чтобы не  быть вскоре
обнаруженным и не услышать вслед: "Стой, вор!"
     Я возвращаюсь в переулок - в узкий, шириной с небольшую комноту, просто
находка для мальчишки с велосипедом,  чтобы скрыться с глаз. Вбегаю в  узкий
коридор  и ударяюсь плечeм о  шершавую  кирпичную стену.  Переулок настолько
узок, что  меня охватывает клаустрофобия, и  боли возвращаются. Я вспотеваю,
пот  собирается липкими каплями подмышками и капает под одеждой, что на мне.
Я  прохожу весь  переулок, наконец  вырываюсь  наружу  из этой преисподни  и
оказываюсь  на заброшенной площади, что  за домами  главной улицы.  Мусорные
баки, брошенная машина  без  колeс, лужа на песке, оконная рама без стeкол и
сумрак, прячущийся по всем углам.
     "Ты что-нибудь потерял, Мeд?"
     Оглядываюсь вокруг, но никого не вижу. Меня это удивляет.
     "Наверху." - говорит голос робким южным акцентом смягчая слова.
     Он  стоит  на  пожарной  лестнице, прямо надо мной,  на  уровне второго
этажа.  Сощурив  глаза вижу огромного деревенского  увальня в белой рубашке,
распахнутой на груди,  не смотря на то, что в Новой  Англии в это время года
весьма прохладные сумерки. Но  мои глаза привыкли к полумраку. Я  постепенно
начинаю  видеть  его  сырое  лицо, пухлые и  мокрые  щeки, влажный  лоб.  Он
бестолку  прикладывает  ко  лбу носовой  платок.  Он стоит  прислонившись  к
железным  перилам, и лестница  скрипит. Инстинктивно,  я отхожу в сторону на
шаг  или на два, опасаясь, что наверху вдруг что-нибудь  отломается и рухнет
на меня вниз. Он назвал меня "Мeдом"?
     - Кто-то увeл  мой  байк, -  говорю я. - я оставил  его возле  магазина
всего лишь на минуту или на две, а когда вернулся - его уже не было.
     - Это правильно, Мeд,.. каждый день тут что-нибудь крадут,.. как бы это
сказать,.. что-нибудь такое,.. что не трудно утащить,.. но в последнее время
тащат и... то, что потяжелее... - он  много говорит, постоянно повторяясь  и
спотыкаясь на словах, выпячивая свой акцент.
     Удивлюсь,  если  он  увидит   мой  хмурый  взгляд  с  высоты,  когда  я
разглядываю его монструозное тело,  сильно вспотевшее в этот холодный вечер,
и всe время его губы произносят слово "Мeд". Он отвратителен, но почему-то я
уверен в  том, что  он знает, где мой  байк. Почему-то он  спросил меня,  не
потерял ли я что-нибудь, когда увидел меня сверху, стоящего здесь.
     - Ты не видел, кто-нибудь не проезжал здесь на байке? - спросил я.
     - Ты слишком долго  стоишь на одном месте и  видишь  множество вещей. -
говорит  он,  теперь в  его голосе проступила насмешка, словно  он  собрался
играть  со  мной в  какую-то  игру.  - Знаешь,  что  трудно?  Будучи в таком
положении застрять в этой дыре и ожидать  того, что  всe  вернeтся к тебе, и
при этом ничего не предпринимать... Видишь, что я имею в виду?
     Я вижу, что  он  имеет  ввиду.  Металл перегородок,  перил  и  ступенек
пожарной лестницы - словно клетка, заключающая его вес и габариты.
     - Ты  живeшь наверху? - спрашиваю я, не ожидая игры, а также и всплеска
его ярости. Он ничего не скажет, если я быстро повернусь и уйду.
     - Здесь квартира. Четыре комноты.  Из передних окон видна Майн Стрит, а
стоя здесь  я могу видеть задние  закоулки. - он поднимает руку на  открытую
дверь,  похожую  на те,  что где-нибудь в  родильном отделении.  -  Наконец,
неплохое место,  откуда  я могу наблюдать за всем происходящим вокруг.  Рано
или поздно можно что-нибудь интересное увидеть.
     - Я надеюсь, ты видел мой байк, - говорю я. - и того, кто взял его.
     -   Люди  теряют  вещи,   а   затем  они  иногда  расклеивают  бумажные
объявления... Знаешь ли, если написать: "Потеря, велосипед, на  Майн Стрит в
Хоуксете.  Вознаграждение.". Вознаграждение,  Мeд! Это ключ.  Что-нибудь  до
тебя доходит?  Ты  должен  обещать  вознаграждение.  -  в  его голосе гремит
тяжeлый   южный    акцент,    и   он   выговаривает   "вознаграждение"   как
во-озна-аграждение. К его южному акценту  добавляется ещe что-то - то, что я
не хочу признать.
     -  Я даю тебе вознаграждение, - говорю я, почти подражая его акценту. -
Я даю тебе вознаграждение двадцать пять долларов.
     - И это  всe  вознаграждение,  Мед?  -  говорит  он.  -  Вознаграждение
вознаграждений? - теперь в сумраке он начинает чесаться. Он чешет грудь, где
его рубашка  расстeгнута, и где блестят кучерявые волосы. Он  чешется обеими
руками, всe ниже и ниже, на уровне живота и уже под ним, где-то в  штанах. -
И это всe... - говорит он. Его голос разносится в сумраке.
     У меня  снова мигрень,  пульсирующая во лбу.  Волна блевоты качнулась в
желудке. Во рту вкус кислоты и желчи.
     - Всe, что я хочу, это только мой байк. - говорю я. Мои губы  дрожат. Я
расстроен  и  зол  одновременно,  наверное,  потому что я снова ощущаю  себя
маленьким ребeнком и, как и всегда, трушу.  У меня в голосе хныкающие нотки,
и я ненавижу  себя за  это, и ненавижу этого жирного увальня, что стоит  там
наверху, и издевается надо мной. И ещe я ненавижу того, кто украл мой  байк.
Теперь и я стал пульсировать, как мигреневая  боль, что у  меня во лбу, но с
ненавистью и злостью.  Я стою и ничего не  могу  с собой поделать, трясусь и
дрожу  в надвижении  вечера,  и чувствую, как  к  глазам подкатываются слeзы
беспомощности,  и  холодный  гнев  мурашками щекочет мои щeки. Его  огромная
фигура волнуется во влаге, словно он где-нибудь под водой.
     -  Ну,  скажи ему, кто увeл его байк. -  подключается  другой,  звонкий
голос с новоанглийским ударением в словах.
     Я смахиваю слeзы.
     Увалень  выдыхает  огромную порцию воздуха, которой, наверное, можно бы
расшевелить ветки на деревьях.
     -  Давай, говори  ему. -  доносится  голос  из  квартиры,  из-за  спины
увальня.
     Огромные складки подкожного жира пухнут на его лице.
     - Никогда не удаeтся делать то, что хочешь, - говорит он себе, и теперь
это слова маленького ребeнка.
     - Скажи ему, Артур. - говорит голос.
     - Варней-бой Джуниор -  он взял твой байк. - говорит увалень.- Проходил
через  этот  переулок  минут  пятнадцать тому  назад.  Он  всегда что-нибудь
крадeт, иногда к нему приходят и забирают свои вещи обратно.
     -  Где  он живeт? - спрашиваю я, сморкаясь, меня  удивляет то,  как  он
может стоять на холоде.
     - Вверх  по  Майн  Стрит  за  Первой  Баптистской церковью.  Это шутник
Джуниор Варней, знаменитый вор нашего городка, живeт сразу за той церковью.
     - Заходи,  Артур,  ты запускаешь  холод  в квартиру. -  голос невидимки
зовeт изнутри, вежливо и нежно.
     Увалень смотрит вниз на меня с тоской в глазах. Он говорит, со скорбью:
"Я никогда так не делаю."
     - Спасибо. - я смотрю вверх, просто из любопытства,  кто же там внутри,
и вижу, как его массивное тело с трудом протискивается в дверь. Я ловлю себя
на том, что шепчу про себя: "Извини.". Желудок болит, и мигрень пульсирует в
голове.  Собираюсь  идти дальше по переулку, чтобы выйти  наружу,  по следам
Джуниора Варней.  Меня воротит  от жирного  и потного  тела  того  огромного
увальня. Он действительно выглядит, как заключeнный в клетку, когда стоит на
площадке пожарной лестницы. Когда за ним закрывается дверь, я ещe раз шепчу:
"Извини", и выхожу прочь из этого ада.

     -------------------------------------

     TAPE OZK013 0800 date deleted T-A

     Т: Этим утром ты в хорошей форме.
     А: Спасибо.
     Т: Ты встревожен.
     А: Меня что-то тревожит.
     Т: У нас потрясающий прогресс, не так ли?
     А:  Многое  уже прояснилось,  но  ещe не всe -  недостаточно.  Мне дали
что-то прохладное, и это лучше, чем пустота.
     Т: Хорошо. Я припомню некоторые важные особенности.
     А: Вы всегда говорите об особенностях - о каких?
     Т:  Я  имею  ввиду,   специфические  детали,   противоречащие  основной
информации.
     А: Вы  имеете ввиду,  детали нашей жизни  в Монументе, и как мы к этому
пришли?
     Т:  Да,  конечно, именно об  этом. Также о  причине вашего выбора места
жительства в Монументе.
     А: Но я  уже  рассказывал  об этом. Отец  давал  показания. И это  было
опасно.
     Т: Он рассказывал тебе о тех показаниях, естественно?
     А: Нет. У нас на это не было времени.
     Т: Что ты подразумеваешь под "Не было времени"?
     (пауза 9 секунд)
     А: Не знаю, не уверен.
     Т: Ты говоришь, а на лице твоeм ужас. Ты хмуришься. Что-то случилось?

     Что-то мрачное таилось нависая облаками над  его сознанием. И снова все
стало на грань паники: озноб в костях, мрачная пучина а его мозгу...

     Т: Возможно, этот вопрос беспокоит тебя. Почему  бы не дать течь мыслям
свободно?
     А: Всe правильно. Это  только на минуту, я  снова провалился в пустоту.
Вы знаете, она осталась.
     Т: Мы будем иногда чувствовать, как рано или поздно пустота будет к нам
возвращаться. Думай о том, как далеко уже от той начальной точки.
     А: Нам ещe много осталось пройти?
     Т: Посмотрим.
     А: Вы полагаете, посмотрим на меня?
     Т:  В  определeнной степени,  да. Посмотрим, как дальше будут протекать
наши  беседы, и  что покажут медицинские  анализы.  Скажи  мне, ты  перестал
скрываться от отца, после того, как ты узнал всю правду о вашей ситуации?
     А: Да. Мы провели много времени вместе. Он  приносил все свои извинения
за ту трудную ситуацию, в которой также оказалась и мать. Но на самом деле я
им  гордился, он сумел вселить в меня  веру  в то, что он был прав. Он делал
карьеру...

     Он вспоминал всe, о чeм спрашивал  отца, при этом всe-таки боясь сильно
углубиться  в  его  личные тайны.  Рухнуло  всe.  Надо было  начинать  жизнь
сначала,  бросить карьеру,  друзей. Адам с ужасом  подумал,  что, если вдруг
теперь, ему пришлось бы покинуть Монумент, бросить Эмми и всe начать заново,
в новом городе, на другом конце света.
     -  Конечно, всe  поломано,  Адам. -  говорил  отец. -  особенно у твоей
матери.  Я  не  собирался покидать Блаунт  и всегда считал, что  моя карьера
продолжится где-нибудь ещe. Я мечтал об этом  с  детства, мечтал  о  дальних
поездках,  о  славе. Я хотел успевать  везде, где  что-нибудь происходит. Но
твоя мать жила в Блаунте - там необычные, особенные  люди. Самым тяжeлым для
меня было бы оставить всe это. Я бросил работу в газете в надежде на то, что
ситуация всe-таки переменится, и я, возможно, когда-нибудь вернусь  к  этому
делу.  Грей  считал,  что для  меня  было  бы  слишком  рисковано продолжить
заниматься журналистикой. Страховое дело меня не привлекало. Но отдел всегда
контролировал  обстановку  в  легитимном  бизнесе.  Они  могли   купить  или
орендовать  что-либо подходящее с их точки зрения,  не спрашивая  тебя, и ты
никак не мог на  это повлиять. В то время для  меня  было  в  наличии только
страховое агенство. Мы построили  новую жизнь, Адам.  И  было  действительно
тяжело. Но приходилось думать  и об альтернативах. Мы были  рады иметь шанс.
Хотя это всегда страшно. Даже сегодня. Грей сказал, что наши следы заметены.
Три тела кремированы десять лет тому назад в Блаунте-Нью-Йорк. Но кто знает?
Кто действительно знает?
     - Почему мр.Грей приезжает в Монумент так часто?
     - Быть  с нами в постоянном контакте. Он приносит специальную  денежную
премию  два раза в год. Он также проверяет, насколько я помню, все даты, что
в конвертах. Он  также  приносит  подтверждения того, что  мы  остаeмся  под
защитой. Иногда  он  проверяет мою  память  на  некоторые  упущенные  факты,
наблюдения, детали, сообщает  что  в следующих конвертах может быть что-либо
важное.  Есть и другие причины. Он никогда не упоминает,  какие  - я  только
догадываюсь. Думаю, он наблюдает за мной.
     - Но зачем?
     - Я, действительно, не знаю. Может быть,  чтобы убедиться в том,  что я
не досягаем для других сторон.
     На  протяжении  всего  их  разговора  они  были  в  движении,  говорили
негромко,  побывали на  базаре  у Церкви Св.Иуды, сменили  тему,  когда Адам
угодил мячeм  в три деревянные бутылки, составленные  в пирамиду.  Затем они
зашли в кинотеатр и купили билеты на фильм с Джоном Уайном. Адам не запомнил
его  название.  Они  говорили  отворачиваясь  от  громкоговорителей.  Но  он
запомнил  вопросы,  задаваемые  отцу  обо всех  предостережениях мр.Грея уже
спустя  десять лет после всех тех официальных показаний и  последовавших  за
ними угроз.
     Наблюдая  за  походкой Джона  Уайна, перешедшего улицу,  за  его  низко
свисающим на бедре пистолетом во время верховой езды, отец сказал:
     -  Потому что никто не  знает, как сильны эти  организации  - возможно,
сегодня  ещe  больше,  чем тогда.  Никто не знает, как  далеко  может  зайти
власть.
     Адаму  не очень  хотелось  использовать  это  подходящее  слово, но  он
всe-таки забегая вперeд, отводя глаза в сторону от Джона Уайна спросил:
     - Это не связано с мафией, Па?
     Это  прозвучало смешно  и  мелодраматично, словно продолжением  событий
фильма на экране, а не их жизни.
     - Я не могу сказать,  кто это  или что, Адам, для  нашей же собственной
безопасности.  В любом случае  Мафия - это  только  лишь слово, используемое
людьми. Есть много разных слов, пригодных для описания  одной и той же вещи.
Много воды утекло.  Очевидно,  меня также использовали,  и  не раз. Это была
ловушка. Никто не знает, где я выложил  все сведения - всe, что я знал. Есть
и другие причины  держать  нас под  контролем,  для  регулярных поездок Грея
сюда. Он  взялся  за проверку некоторых сведений. Я ему объяснил, что больше
ничем не располагаю и со  стороны ко  мне ничего не поступает.  А  он только
смотрит на меня - с холодком. Иногда мне кажется, что я даже раздражаю его в
своeм  замешательстве.  А  иногда, когда мы встречаемся, мы сидим как враги,
словно играем в сумашедшую игру, когда ни один и ни  другой из нас  не верит
во что-либо, и эта бесконечная игра продолжается...

     Т: Те  сведенья, о которых говорил  отец, он  не рассказывал тебе об их
происхождении?
     А: Нет.
     Т: Когда  тебе это  стало интересно,  после всего,  когда  эти сведенья
изменили всю вашу жизнь?
     А:  Он  сказал,  что   не  может  рассказать   мне  это,  для  моей  же
безопасности, и я не настаивал.
     Т: Он сказал Грею, что никаких сведений он со стороны он не получал? Он
как-то объяснял тебе это?
     А: Я не знаю, что вы имеете ввиду.
     Т: Я имею ввиду, спрашавал ли ты его, когда он рассказывал Грею правду,
а когда, например, он уходил от разговора?
     (пауза 9 секунд)
     Т: Почему такая внезапная тишина? Ты на меня очень странно смотришь.
     А: Я  думаю, что  это  взаимно. Это  вы смотрите  на меня  странно. Это
напоминает мне то, как, из  рассказов отца, они в разговоре холодно смотрели
друг на друга, словно были врагами. И вы также  смотрели на меня минуту тому
назад. Наверное, я смотрю на вас так, когда вы спрашиваете о сведеньях.
     Т: Жаль, что ты так расстроен выражением моего лица.  Я тоже человек. У
меня тоже  болит  голова,  и  иногда бывает расстроен желудок. Я плохо  спал
последней ночью. Может быть отражение того ты видишь на моeм лице.
     А:  Неплохо  иногда  обнаружить  в  вас  человека.  Иногда  я   в  этом
сомневаюсь.
     Т: Я понял. Полагаю, будет неплохо, если ты больше не будешь  сердиться
на меня.
     А: Не знаю, что вы хотите этим сказать.
     Т:  Что когда мы касаемся правды, основополагающей правды, той, которую
ты пытаешься отрицать или утаить, ты как-то изворачиваешься. Но я понимаю. Я
всего лишь другая цель из досягаемых.
     А: Что вы имеете ввиду - лишь другая цель? Кто же первая?
     Т: Ты не знаешь?
     А:  Вы  имеете ввиду  меня?  Я  устал  от  всего  этого. Вы  всe  время
жонглируете мыслями.
     Т:  Ты  видишь?  Снова  злость.  Только  стоит  нам  коснуться   важной
территории.
     А: Какой ещe территории?
     Т: Сведенья, что были у  твоего отца - сведенья, которые, ты  говоришь,
он не давал тебе.
     (пауза 15 секунд)

     Образно выражаясь, Адам чувствовал  себя тряпкой, скомканной в  кресле.
Конечно же, он знал, что на поверхности он был всего лишь сидящим здесь, как
обычно,  смотрящим на Брайнта, который уже не был  каким-то там доктором. Но
тогда кем же он  был? Адам исходил из возможного.  Если врагом, то наверное,
одним  из  врагов  его  отца.  Он  чувствовал,  как  в  нeм  снова  начинала
пробуждаться паника,  и остатки  пустоты снова стали  напоминать  о себе. Он
старался уйти  прочь от  паники,  как всегда рекомендовал ему Брайнт.  И  он
осознавал свою зависимость от него. Был ли  он врагом или  нет, Брайнт помог
ему открыться - вспомнить, кто он, и откуда  он пришeл. Он должен был помочь
ему  и делал это. На этом месте. Он знал, что  он мог положиться на Брайнта,
но  должен  был  беспокоиться  о  тех  сведеньях,  которые так хотел от него
получить Брайнт. И ему было не известно, что же на самом деле знал Брайнт, а
что  не знал. Был ли он честен, в конце концов? Он  думал снова и снова. Это
было похоже на ловлю крыс в лабиринте.

     Т: Ты болен?
     А: Нет. Я в полном порядке. Всe открыто. Я вышел из равновесия.
     Т: Это понятно.
     А:  Всe  худшее,  что приходит мне в  память, появляется не  целиком, а
обрывками, кусками. Полная картина не ясна.
     Т: Надо постараться взять всe одним прыжком во времени.
     А: Да.
     Т: Мы говорили  о твоeм отце - о том, как он рассказывал тебе о прошлом
- твой ум должен идти в одном направлении - ты и твой отец...

     В течении  недели отец объяснял всe Адаму. Его вопросы были бесконечны,
и  то, что он слышал, иногда вводило его в шок. Он в удивлении тряс головой,
не понимая, как можно скрываться находясь среди людей и жить с этим двадцать
четыре часа в сутки, непонятно зачем. Его изумляли заботы его родителей  все
эти  годы. Очки  его  отца блестели  также,  как и оконные стeкла окружающих
зданий  Монумента.  Отец  рассказывал,  как  каждые  два-три  года  менялось
поведение мр. Грея.
     - Это  почему я избегаю  Доктора Хантли, оптометриста, чей кабинет вниз
по  улице от  моего офиса. Однажды  я сказал ему,  что мой ближайший  друг -
оптометрист  в  Нью-Йорк-Сити,  и очки  я заказываю только у него. - говорил
отец.
     Отцовские  усы также  были  частью  маскарада. Они  не были усами  того
репортeра из Блаунта. Он также бросил курить: "Это была пытка, Адам. Но Грей
настаивал, и мать была рада видеть меня больше  не курящим. Она сказала, что
это одна из хороших сторон нашей новой жизни. По сей день мне так  плохо без
сигарет..."
     Вопросы Адама продолжались.
     - Вы с Мем на самом деле жили в Ревлингсе-Пенсильвания? -  Адам спросил
рассказав о  посетителе  редактора. Эмми  расспрашивала его об этом тогда по
телефону.
     - Нет. Но мы  туда ездили на неделю, чтобы как следует  познакомиться с
этим  городком, изучить  расположение улиц,  домов, чтобы знать лондшафт. По
нашей легенде мы встретились  и познакомились в Ревлингсе. Я помню, как стою
в  стороне  от  офиса  газетной редакции, и ловлю  себя на мысли,  что  хочу
познакомиться  с  редактором,  побеседовать с ним. Но  нет. Это факт, что  я
всегда  избегал разговоров  с газетчиками, а также  и с  отцом  Эмми, боялся
того, что могу расскрыться. - в его голосе была тоска.
     - Что же о матери и о тех еe звонках женщине, коей была тeтя Марта?
     Отец объяснил, что  Марта жила в монастыре недалеко  от Портланда, штат
Майн. Она приходилась его матери сестрой и  единственной оставшейся  в живых
еe родственицей. Грей  сумел  сделать  так,  что они  могли разговаривать по
телефону один раз в неделю.
     - Единственная поблажка, связанная с риском, которую позволил нам Грей,
хотя риск минимален.  - говорил он. - Твоя тeтя никогда не жила в Блаунте, и
она постриглась в монахини  ещe подростком. Монахи скрыты от светской жизни,
Адам,  и  никогда не встречаются с  теми,  кто  в миру.  Грей смог  оформить
специальное исключение, позволившее делать один звонок в  неделю - для твоей
матери это единственная связь с миром, и только одна Марта знает правду...

     А: Мне любопытно вот что...
     Т: Что?
     А: Вы никогда не спрашивали  о матери, только об отце,  словно вас  она
ничем не интересует.
     Т:  Ты ошибаешься. Это ты ничего о ней не рассказываешь. Я говорил тебе
раньше - я только проводник. Я не веду тебя, а всего лишь сопровождаю.
     (пауза 15 секунд)
     А:  Я хочу рассказать  о матери. Я полагаю, что хочу найти  еe во всeм,
что я открыл.
     Т: Во всех смыслах. Вперeд.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Что случилось? Почему задержка? Расслабься, возьми себя в руки.
     (пауза 5 секунд)
     А: Ничего - просто в данный момент я не могу вспомнить еe лицо.
     Т: Используй своe время. Она есть, она часть твоей жизни. Она придeт...

     И она конечно же была.

     ---------------------------------------

     А:  О моей  матери.  Всю  свою жизнь, с  самого  младенчества  она  мне
казалась очень печальной. Мне казалось, что иногда попадаются люди худые или
толстые, или с отвислой кожей. Отец всегда выглядел одним из сильных, словно
он был окрашен в яркие краски, а она - в блеклые. Бред, конечно.
     Т: Не совсем.
     А: Но позже, когда я узнал правду о нашей жизни, я нашeл, что печальной
она была всегда. Но к тому времени как-то странно. Не тускло, как раньше. Не
было той  глубокой печали, как  когда-то - это  можно  было объяснить такими
словами, как "Никогда не знаешь..."
     Т: Что это значит - "Никогда не знаешь"?
     А: Что-то она говорила мне один раз, в полдень, когда я пришeл домой из
школы...

     В тот  день  он  оказался  дома наедине  с матерью. Она  сидела у окна,
смотрела наружу, как-то  отречeнно, с тоской в глазах. Он не рисовался перед
ней  с  того времени, как открыл для себя  правду  о  прошлом.  Она будто бы
сторонилась  его, отказываясь смотреть ему  в  глаза, и делая вид, что очень
занята,  если  он приближался. Но тогда он вошeл в обеденную и стал  нежно и
пристально наблюдать за  вниманием матери к  нему. В нeм поселилась какая-то
новая нежность, которую ранее он не знал. Он хотел подойти и обнять еe, и он
не уточнил для себя желания признаться ей или себе в этой нежности.
     Она отвлеклась от наблюдения в тот момент, когда Адам вошeл в дом.  Она
отвернулась от окна, взглянула на него и начала:
     - Ты рано.
     - Встреча в литературном клубе  не состоялась... - доложил Адам. Враньe
- он не заметил, как с языка соскочило про несуществующую встречу.
     - Я приготовлю  что-нибудь поесть. -  сказала она вскочив со стула. Она
двигалась быстро, словно не хотела оставаться в этой комноте с ним наедине.
     - Подожди, Мем. - сказал он, коснувшись еe руки.
     Она смотрела на него, невинно и вопросительно.
     - Надо поговорить, Мем, - сказал он. - Мы очень давно не говорили.
     -  О,  Адам. - сказала она, слeзы  собирались  в еe глазах, на еe  лице
проступила печаль.
     И он не  сразу заметил, как обнял мать, пытаясь взять еe поудобней. Она
внезапно стала ребeнком в его руках. В  еe рассказе  какой-то необыкновенный
ужас звучал в словах: "Никогда не знаешь..."
     - Смотри, Адам, никогда не знаешь, что может случиться, и это худшее. Я
всегда гордилась твоим отцом, и  его  решительностью держаться в стороне  от
всего. В любом  случае  хуже всего то, что он так любил работу журналиста, а
мр.Грей сказал, что ему опасно  оставаться  в  газете даже с новыми  личными
данными, с новым именем. Тогда  мы приехали  сюда -  оба, и пытались создать
лучшее. Мы даже следили за собой. Были в постоянной заботе, чтобы, например,
никогда не пользоваться нашими настоящими именами и  быть  уверенными в том,
что  нас никто не подозревает. Мне не понятны все эти  уловки. Главное, всe,
что действительно  важно  для нас, было сохранено. Я всегда была католичкой,
ходила  в  церковь и соблюдала  обряды,  и хотела  остаться  в  Католицизме.
Мр.Грей оформил для нас  бумаги, в которых сказано, что мы совершили переход
из  другой веры. И мы  согласились с ним.  Ведь суть осталась. Мы  не меняли
своих религиозных убеждений и остались единой семьeй.
     Мать продолжала смотреть в окно, словно наблюдая за чем-то.
     - И так, мы с отцом знали и знаем, что у нас нет гарантий. Я сижу здесь
у окна и вижу  машину, что стала внизу на улице, и я догадываюсь, кто в ней,
и  что  они хотят? И позже  эта машина уедет, и я вздохну. Даже когда машина
уехала, я догадываюсь, что они изучают соседей, следят за их планами...
     - Но кто это может быть, Мем? - спросил Адам. - Не сидящие же в тюрьме,
против кого отец давал показания? И как они могли выследить его?
     -  Это страшно, Адам.  Может быть, ты сойдeшь  с ума, подозревая всех и
вся,   без  причин.   Но   причины  есть,   Адам.   Люди,   против   которых
свидетельствовал твой  отец  - члены  преступной  организации, которая может
быть связана с другой  такой же организацией и  даже не одной. Зло  растeт и
размножается:  отрезаешь  одну  часть,  а  другая отростает. Показания  отца
уничтожили одну часть, но кто  знает  про другую? И мр.Грей или  мр.Томпсон,
или  как  ещe там  он будет себя называть, у себя  в  органах,  оказывается,
обозначен  Личным  Номером  2222.  Он  сказал, что  если  нам будет угрожать
опасность, то нужно будет к нему  обратиться официально в  Вашингтон на этот
номер.  Вся наша жизнь  находится в его руках,  Адам. Мы вынуждены  доверять
ему.  По сути,  он наш  создатель. Он создал нашу жизнь, которой мы  сегодня
живeм.  Он дал нам имена,  решил, чем твой  отец должен заниматься. Он также
решил, должны  ли  мы  остаться католиками или нет.  Я часто  поражаюсь,  на
сколько велико его  милосердие, у этого Номера 2222? Ведь в нашей жизни он в
роли Бога, Адам. И это меня вгоняет в дрожь.
     Она отвернулась от окна.
     - Именно теперь,  мы  не должны  сидеть здесь и разговаривать  обо всeм
этом. Хотя только здесь безопасно о чeм-либо говорить. Грей говорит внизу, в
панелированной  комноте,  или  снаружи,  подальше  от  мест,  прослушиваемых
"жучками". И здесь снова, Адам, мы делаем всe, что нам велел  Грей. Иногда я
ненавижу  его  лютой ненавистью. Хотя это  грех. И  я  думаю,  мы  верим ему
сполна.  Если  однажды  что-либо случится, мы его позовeм? -  она  удручeнно
встряхнула головой. - И уже приходилось, раз или два...
     - Расскажи об этом, Мем.
     - Однажды летом, мы решили взять  отпуск. Втроeм. Без тебя мы,  конечно
же,  никогда  и никуда  не ездили. Я всегда хотела съездить в  Нью-Орленан -
Мерди Грес, родина джаза, который так любит твой отец - колоритный старинный
город. Но Грей запретил. Он  сказал, что в тот  год для нас  Нью-Орлнеан был
закрыт.
     - Но почему?
     - Потому  что  люди,  против  которых твой отец  давал показания, имеют
крепкие  связи в Нью-Орлеане.  Мы доверяли Грею и,  конечно же,  не поехали,
потому что многое пришлось бы  поставить на карту. В другой раз мы собрались
поехать  в Европу. Но Грей сказал,  что  может  возникнуть много  проблем  с
оформлением  паспортов. Он считал,  что  это опасно. У  нас опустились руки,
Адам. Что я думаю о Грее - он вертит нашей жизнью во все стороны. По мелочам
я ему бросаю вызов, хоть в чeм-нибудь,  ведя разговор  не  в  панелированной
комноте, а здесь. Потом переживаю, потому что думаю, что подвергаю опасности
тебя и отца. О себе я как-то не волнуюсь...
     Адам внезапно почувствовал, что его засасывает в глубокую тоску.
     -  И  всегда, Адам, висит  эта  нескончаемая неизвестность.  Никогда не
известно, кому можно верить. Никогда неизвестно, кто чужой может оказаться в
городе. Телефон  звонит,  а я думаю:  вдруг это тот звонок,  я  всегда боюсь
этого? Обнаружили ли нас? Женщина, которую я видела впервые, пристала ко мне
в  супермаркете.  А я  переживаю. Потому что никто  никогда не  знает - даже
Грей.  Иногда  я  боюсь смотреть на  него. Факт,  что обхожу  его  двадцатой
дорогой. Потому что мы зависим от его милости. Он щeлкнет завтра пальцами, и
наша жизнь снова может перевернуться с ног на голову.
     Адам был поражeн собственным "Никогда не знаешь". Он был в безопасности
дома или в школе, но почувствовал себя неловко, когда проходил  через нижний
город или гулял  по улице. Он  стал остерегаться людей,  которых он не видел
раньше. Внезапно он стал ощущать остроту их взглядов, ранивших его  изнутри.
Кто был тот идущий впереди него? Может он скрыто следил за Адамом? Стоял  ли
он перед ним  в очереди у газетного киоска на Беккер-Дрегстор, или появился,
чтобы наблюдать за ним? "Сумосбродство, - сказал себе  Адам. - Я тот же, что
и все пятнадцать лет." Разница была лишь в  том, что Адам никогда не замечал
его раньше. В Монументе живeт 33000 человек, говорил он себе, он хорошо знал
социум  города  на уровне  сверстников  его класса в школе, а  знать в  лицо
каждого он и не мог. Какие-то лица были посторонними.
     Внезапно, жизнь стала для него невыносимо сладкой.  Было забавно, когда
он  счeл  свою  жизнь подарком на  длительный  срок.  Рутина дней  и  ночей,
повторяющаяся, как заевшая пластинка, с осознанием угрозы его жизни внезапно
стала сиюминутной, и каждый час приобрeл особую ценность. Еда никогда раньше
не казалась ему такой вкусной. После  школы  он зашeл  в кондитерскую купить
"Мистера Гудбера" или "Трeх Мушкетeров". Леденцы показались ему вкуснее, чем
когда-либо были.  Он также сильнее полюбил  отца и мать,  и старался  быть с
ними. Когда они обедали все вместе, он ощущал близость с ними, словно он был
более, чем  просто сын, за  кем нужно было убирать  постель или  выбрасывать
мусор. Он был их частью. Опасность укрепила его любовь к ним.

     Т: Ну не всe же было таким кошмаром?
     А: Нет. Это были  не худшие времена,  когда наша семья была  вместе. Но
иногда я смотрелся в  зеркало, изучая себя, пытался  найти в себе что-нибудь
итальянское. "Сумосшествие,  -  смеялся я над этим.  -  никакого сходства со
шпагетти." Я смотрелся в зеркало и произносил своe имя, то с которым родился
- Пол Делмонт. Только шeпотом. Вообще, я не  изменил своего отношения к роли
отца  или  мр.Грея.  Иногда мне казалось,  что я стою  на крыше  и стреляю в
окружающий мир: "Я - Пол Делмонт.  Я не умер в той  аварии  в Нью-Йорке... -
Бедный Пол."  -  думал я. Словно  он  был  не  мной,  а  кем-то другим. Отец
говорил, что мы  получили жизнь в подарок - свыше. И мать - она держала меня
в стороне от всего этого.
     Т: Расскажи о том времени.
     А: Это был только момент, только проблеск...

     В то время, когда для него  открылись тайны  прошлого,  Адам обнаружил,
что вопреки еe  деликатности и мечтательности, его мать, в  отличии от отца,
могла бросить вызов их ситуации. Отец окончательно вошeл в  роль  страхового
агента,  члена Ротари Клуба, члена комитета Преуспевающих Коммерсантов. Адам
удивлялся спектаклю, зная, что это был всего лишь спектакль. Отец всегда был
в характере; трудно было поверить, что он когда-то был газетчиком, борющимся
за правду. ("Хорошо, не совсем борьба - журналистское расследование, слишком
монотонная работа, нужно было выкопать из  тысячи слов  одно - то, что несeт
неправду").
     Его мать на самом деле была мятежницей. Позже она возмущeнно говорила с
презрением к мр.Грею: "Я иногда  думаю, что мы так легко повиновались, Адам,
и были  так наивны. Действительно ли твой отец бросил работу в газете? И так
уж и не было никаких альтернатив?" Еe вызов восхишал  Адама.  Он понял,  что
она  уже не была той гибкой и деликатной женщиной,  которую он знал  раньше.
Даже когда она просто  улыбалась,  горчинка грусти  никогда не  сходила с еe
лица, при  этом она была  способна на  гнев и хитрость.  Однажды,  она долго
наблюдала за тем, как Адам пытался очередной раз вникнуть в еe душу стараясь
докопаться  до чего-либо  ещe. В конце концов она махнула  рукой и  сказала:
"Иди за мной, Адам."
     Она повела его вниз, но  не в  панелированную комноту, а в другой конец
подвала,  заваленный  старой мебелью и  прочим  хламом. Адам узнавал  старые
плетeнные кресла,  которыми они пользовались давным давно - летом, во дворе.
Мать пробиралась  через  все эти  дебри прошлых  лет,  очищая площадь  около
ящика,  замотанного  старой  верeвкой,  и  табуретки,  стоящей  в углу.  Она
аккуратно  развязала  верeвку и  открыла ящик, внутри которого  были  плотно
уложены  одеяла  - голубые и  белые, и сшитые  из лоскутков. Мать  доставала
одеяла, словно переворачивая страницы книги.
     - Смотри, - сказала она, развернув военную куртку  комуфляжной окраски.
- Твой отец носил еe в армии.
     Потом в еe руках оказался мягкий и лeгкий зелeный шарф, из невесомого и
прозрачного материала, напоминающего туман.
     - Твой  отец подарил мне его на День Святого Валентина - он всегда  был
очень сентиментальным. - она держала шарф около  щеки закрыв глаза.  - У нас
была удивительная жизнь, Адам, и когда ты появился на свет, то это выглядело
чудом,  божьим даром. В то время  мы имели слишком много, и заплатили за это
сполна.
     Мать незаметно вздрогнула от подвальной  сырости.  Она  вернула в  ящик
зелeный шарф  и  сложила  поверх  все  одеяла.  "Я,  наверное,  давно  могла
выбросить все  эти  вещи. Они - отмерший реликт той другой  жизни. Твой отец
говорил, что ради безопасности  мы должны были  забыть  о ней. И он, конечно
же, был прав. Но я его обманула что-то ухватив с  собой в ту ночь, когда  мы
спешно  покидали  ту жизнь.  Ничтожно  мало вещей  -  какая-то твоя  детская
одежда, старая заношенная шляпа отца..."
     -  Ты всe также сентиментальна, Мем. - сказал Адам,  заглядывая в ящик,
догадываясь о тех его детских вещах. Главное, не его - Пола Делмонта.
     Наверху   позвонили   в  дверь.  Мать  вздрогнула.  Адам  тоже.  Звонок
повторился.
     - Вот,  что я ненавижу, - прошептала  мать, укладывая одеяла и закрывая
крышку. - Никогда не знаешь. Дверной звонок - как будильник.
     - Я поднимусь и посмотрю, кто там. - засуетился Адам - А в это время ты
завяжи ящик.
     И сперва, Адам ощутил то же, что и его мать: беспокойство, которое было
неизменной составляющей еe жизни, и ожидание постоянной угрозы и  опасности.
Даже если в этот раз опасность миновала, то в следующий раз  может произойти
всe, что угодно. Адам поднял заслонку глазка. За дверью стояла Эмми.
     - Это всего лишь  Эмми.  - крикнул Адам  матери, стараясь успокоить еe,
что было правильно.
     - Что это значит - всего лишь Эмми? - возмутилась Эмми, когда он открыл
дверь. - Что это за приветствие?
     В  последнее время Эмми  находила  его странным.  Он  встречал еe после
школы  и  шeл  домой вместе  с  ней,  но потом  извинялся за то, что не  мог
оставаться  с ней.  И  его  не  беспокоил очередной  "Номер".  Она удивлeнно
смотрела на  него,  но ничего не говорила. Он извинялся за то, что не  был с
ней в  предыдущем "Номере" на  стоянке  возле  церкви.  Главное,  он находил
причину не быть с ней.
     -  Ладно, - сказала она. - Я даю тебе  отсрочку - мы можем отложить это
до следующей свадьбы.
     Однажды  он оставил еe на  углу возле  дома, а  она ему крикнула: "Ты в
себе, Адам? На тебе нет лица. Тебя что-то беспокоит?"
     "Беспокоит." - подумал он о панелированной комноте внизу. "Нет, Эмми. -
сказал он.  - Это моя мать. Она не  в себе, и я пытаюсь проводить  с ней как
можно больше времени дома."
     Главное, его терзали мучения, и  он  отчаяно хотел разделить их с Эмми,
как и всю свою  жизнь  - но  отец по  секрету сказал ему: "Жизнь или смерть,
Адам."
     Жизнь или смерть...

     Т: В твоих глазах снова паника. Эти слова - жизнь или смерть - тревожат
тебя?
     А: Я не знаю. Всe время одна и та же тeмная туча  или что-то похожее на
неe, накрывает меня.
     Т: Какое-то слово или какая-то мысль пригоняет эту тучу?
     А: Иногда...  Пустота  -  причина этой тучи. Не всегда, конечно. Я могу
терпеть пустоту какое-то время. Но иногда, этот ужас в пустоте.
     Т: На короткий момент, на мнгновенье?
     А: Да.  Я догадываюсь, что  ещe может  случиться. Или, вернее случилось
кроме всего. И  я не знаю... Не знаю... В этом весь ужас. Да... и  этот ужас
возращается.
     (пауза 10 секунд)
     Т: Ты должен расслабиться. Волноваться не  нужно. Пожалуй стоит принять
пилюли. Успокоиться. Это просто  тревожная атака.  Учащeнное дыхание  -  это
всего лишь волнение. Попытайся расслабиться.
     (пауза 5 секунд)
     А: Что случилось ещe? Что случилось?
     (пауза 10 секунд)
     А: Где мой отец? Где мать?
     Т: Ты должен успокоиться.
     А: Что с ними? Где они?
     Т: Пожалуйста, контролируй себя.
     А: Что случилось? Что со мной теперь? Что будет? Я чувствую...
     Т:  Я  думаю,  что  необходимо  медикаментозное  вмешательство.  Я  дам
команду, и они придут. Лекарства успокоят тебя. Прогони ужас.
     А: Что произошло? Что случилось?
     Т: Нам надо остановиться, это лучшее.
     Он идут...
     А: Пожалуйста...
     Т: Хватит.



     ----------------------------------------------


     Я  наблюдаю.  От дома Варней  меня отделяет Аупер-Майн-Стрит. Стемнело.
Холодает.  Шапка  натянута  на  уши.  Руки  окаченели.  Я  сжимаю  отцовский
портфель.  На  меня  снова давит каменная стена, что  отделяет  здание Армии
Спасения от  брошенного  супермаркета. Аупер-Майн-Стрит немноголюдна даже  в
час пик. Время от  времени, по тротуару кто-нибудь проходит, и  я даже  могу
коснуться его локтя - меня трудно заметить. Я смотрю через улицу и вижу свой
байк. Или, точнее, рукоятки его руля. Они торчат из-за перил веранды фасада.
Он  так  близко и, вместе с тем, так далеко. Наверное  нетрудно забежать  по
ступенькам  веранды, схватить байк  и затем  умчаться  прочь.  Но  постоянно
кто-нибудь появляется перед этим  домом.  У Варней, наверное, большая семья.
Люди  разного возроста всe  время  входят и  выходят,  словно это не  дом, а
какой-нибудь пансион. Я не могу дождаться, когда эти хождения прекратятся.
     В конце концов  головная боль  возвращается. Я купил в aптеке небольшую
упаковку  аспирина  и попросил у aптекаря стакан  содовой,  чтобы  успокоить
желудок. Я проглотил три таблетки, а остальные выкинул в мусорный контейнер.
Я не  хотел  иметь  при себе  таблетки аспирина,  чтобы не  перепутать их  c
какими-нибудь другими. Я снова вспоминаю о капсулах. И теперь я рад, что  не
взял их утром.  Многое пришлось пережить  без  них. Но голова чиста, чувства
меня не подводят, и всe, в чeм я так остро нуждаюсь - это собраться с силами
и вернуть себе байк. Пора действовать, но без лишних движений, без запинок и
колебаний.
     Можно было  бы обратиться в полицию. Но это неоправданный  риск.  Я уже
так близко подобрался к Ротербургу. Белтон-Фолс и мотель только в миле или в
двух отсюда.  Я легко доберусь до  Ротербурга  утром, и  мне не нужны лишние
вопросы в полиции.  Они будут разбираться, что в столь поздний час  делает в
Вермонте этот  ненормальный - из Массачутеса. Всe, что я хочу -  это вернуть
себе байк, найти мотель  и выспаться, дать отдохнуть своим  потeртым ногам и
ноющим   костям,  и  только  завтра  утром   в   сиянии  солнца  прибыть   в
Ротербург-Вермонт.
     Входная дверь  дома Варней  хлопает,  и  я снова  на  чеку,  задерживаю
дыхание, подтягиваю тело.  Парень примерно моего  возроста выходит из дома и
на мнгновение останавливается, смотрит вокруг  - сперва в один,  а  затем  в
другой  конец  улицы. Он словно  чувствует,  что за  ним наблюдают.  Я снова
вжимаюсь в каменную  стену.  Он идет  к байку  и  пробегает руками по  рулю,
словно  ласкает  его,  затем осматривает  его со  стороны.  Из  дома выходит
женщина и касается его рукой. Они о чeм-то  говорят.  Я  не могу услышать, о
чeм. Женщина кладeт свои руки ему плечи, а он одeргивается.
     Внезапно,  вспоминаю свою мать. Мне хочется кричать.  Мне нужно ощутить
еe руки на своих плечах.  Я вижу, как близко эта  женщина стоит к нему.  Она
начинает  говорить, а  он  не смотрит на неe, поворачивается к  ней боком. Я
ненавижу его -  не  столько за кражу байка, сколько за то, что  у  него есть
мать, а он стоит к ней боком! Меня наполняет агрессия, я готов перейти через
улицу и избить его. Но я стою здесь, тяжело  дышу и жду подходящий момент. Я
не хочу думать  о матери и мучиться в одиночестве. Женщина  заходит в дом, а
парень  несколько  секунд  стоит неподвижно, затем  берeт байк и катит его к
ступенькам, спускается  по  ним и катит байк через  газон. Он огибает угол и
направляется куда-то за дом.
     Пора  действовать. Я не могу потерять его из виду и дать  ему исчезнуть
за домом. Мне  не известны размеры и планировка двора. Я кричу: "Эй, Джуниор
Варней!" - собрав всю  силу в голосе, и тем временем  перебегаю через улицу.
Проходящая машина легко задевает меня. Я падаю на шоссе и встаю.
     Джуниор Варней останавливается и ошарашенно оглядывается.  Он закрывает
собой  байк словно щитом. Я приближаюсь к  нему, и сердце молотит в груди. В
смятении  вижу, что  он выше и массивней меня.  Я  огорчeнно вздыхаю. Мне не
везeт - никогда.
     - Это мой байк. - говорю я.
     - О  чeм ты? -  спрашивает он, со злобой.  Он  собирается драться, и  я
чувствую, что снова кричу:
     - Этот байк. Он мой. Ты утащил его на Майн Стрит.
     - Ты  сумосшедший.  - говорит он.  - Я купил его сегодня у  подсана.  Я
заплатил за него пятнадцать баксов.
     - Врeшь.
     - Это ты врeшь. Ты нагло врeшь. Вали-ка лучше отсюда или получишь.
     Я в  ужасе, но хватаюсь за руль, отбрасываю портфель и дeргаю байк. Это
мой байк, и я приеду  на нeм  в Ротербург-Вермонт завтра утром, и ничего  не
сможет остановить меня. Ничего. Я отталкиваю его вместе  с байком, мы падаем
и нелепо возимся на земле, затем поднимаемся и продолжаем.  И только слышно,
как  мы сопим  и хватаем воздух - поочереди. В этот момент на планете только
мы вдвоeм. И теперь он толкает меня, я теряю равновесие и падаю.  Ударяюсь о
землю и качусь. Он  пытается бежать,  держась за руль. Я подставляю ногу. Он
спотыкается  и  падает  на  бетонный  порeбрик.  Слышен  хруст костей.  Надо
уходить, пока  он не встал. Он шевелится и медленно встаeт. Я забираю байк -
он мой.  Оглядываюсь  вокруг,  наклоняюсь  и  поднимаю портфель. Ему удаeтся
достать  нож, но  я уже  бегу с байком в направлении улицы. Оборачиваюсь, он
стоит шатаясь на ногах  и  держится  за  челюсть.  Но я уже верхом на байке,
лечу.  Лечу вниз по улице, не в ту сторону, куда  мне нужно,  без фонаря, во
мраке. Но я еду. Подо мной снова мой байк.  Педали крутятся легко, и я снова
на пути в Ротербург.

     ------------------------------------

     TAPE OZK014 2155 date deleted T-A

     Т: Ты звал меня? Желаешь говорить?
     А: Да...  Я не  знаю. Я понимаю, что уже поздно, но  я не могу спать. Я
спал раньше. Мне сделали укол. Но я  встал. Я не могу больше спать, и больше
не хочу уколов.
     Т: Мне нравится, что ты хочешь говорить со мной.
     А: Я не знаю, хочу или нет.
     Т: Снова вопрос доверия?
     А: Да... кажется, да.
     Т: В чeм причина недоверия с твоей стороны?
     А: В том, что я не знаю ничего о вас. Вы говорите, что ваше имя Брайнт,
но это всe, что я  про вас знаю. Мне неизвестно, доктор вы или нет. Доктор -
тот, кто делает мне уколы, даeт пилюли - что-то вроде того.
     Т:  И что же объясняет тебе то, что он доктор,  а я нет? Просто, потому
что  он  одет  в  белое,  а  я  предпочитаю деловой костюм?  Потому  что  он
распоряжается лекарствами, а я нет? Потому что  он делает тебе уколы,  а  я,
очевидно, бездельничаю?
     А: Более чем...
     Т: Чем что?
     А: Я  думал, что в первую очередь вы психиатор, ведущий меня в прошлое,
чтобы найти и узнать обо мне всe.
     Т: Разве не так?
     (пауза 10 секунд)
     А: Да.
     Т: Так в чeм же сомнения, к чему это бесконечное недоверие?
     А: Потому что вы всегда толкаете меня туда, где уже всe известно.
     Т: Не одна ли это из  моих функций? Сколько раз я должен повторять, что
я всего лишь твой гид в этой  части. Я не  направляю тебя. Факт, что я часто
следую туда, куда ты ведeшь.
     А:  Вы словно  ищите достоверную информацию. Настораживает то,  что  вы
говорите о ней всегда, и она выглядит для вас важнее чего-либо ещe, что есть
во мне.
     Т: Бедный мальчик.  Посмотри, как  далеко  мы  зашли.  От  того первого
маленького  ключика,  коим  был  автобус, затем  собака,  к  тому  огромному
количеству познаний, что мы раскрыли в тебе.
     А: Я знаю. И я благодарен вам за то, что я так раскрылся, но...
     Т: Но что?
     А: Всe это не до конца. Пустоты остались. Факт, что иногда я в пустоте.
Иногда я  говорю  с  вами,  и не помню  откуда я,  где моя  комнота  в  этом
помещении,  или же  где мы вообще.  И иногда  мне  это  кажется  странным, я
отвечаю на вопросы, на которые уже много раз отвечал.
     Т: Нам необходимо много раз  возвращаться к  одним и  тем же  вопросам.
Иногда ты можешь на них ответить, а иногда - нет.
     (пауза 15 секунд)
     А: Я устал. Мой разум устал.
     Т: Ты хочешь вернуться в комноту?
     А:  Нет.  Это  странная  мысль.  Как  минимум  здесь,  я  понимаю,  что
существую.
     Т:  Нам стоит поговорить немного - о том,  что не  расстраивает тебя. О
чeм-нибудь приятном.
     А: Без поиска информации?
     Т: Без поиска информации.
     А: Эмми. Я много думаю о ней.
     Т: Мысли об Эмми - счастливые мысли?
     А:  По большей  части.  Все  эти  "Номера"  с  ней...  иногда  они  так
просветляли меня, и она дарила мне свет. Когда эти мысли были потеряны...
     Т:  Твои  мысли  должны  течь  к Эмми. Те  "Номера".  Хорошие  времена.
Говоришь,  что любишь еe. И ты не хочешь вернуть хотя бы часть того,  что ты
знал о вашей с ней жизни?
     А: Нет, но...

     Но он хотел. Ешe в тот  вихрь дней, когда он открывал для  себя прошлое
своих родителей и их реальную ситуацию, он  понял, в глубине души  обвиняя и
себя  тоже, что ход  событий  затягивает  в свой  водоворот  и его жизнь. Он
ощущал дистанцию от других детей в школе, которая не  была тем изолированным
отшельничеством,  как-то  беспокоившим его  -  скорее одиночеством,  которое
можно было объяснить поразному, как что-то исключительное - даже сладостное.
Его  мучило  то,  что  он должен был скрывать  от Эмми  и от других всe, что
обрушилось на него в  те дни. Он  не смел поделиться с нею ничем. Она ничего
не должна была знать, а ему хотелось сказать ей однажды: "Наша жизнь - моя и
моих родителей,  это  бесконечный "Номер" - для всех  нас." Он  был вынужден
избегать   еe,   и   это  угнетало   его.  Он  боялся   своей  неспособности
сопротивляться  той  драме,  что  розыгрывалась в нeм  в  отношении  к  ней:
"Смотри, Эмми, я не просто стеснительный и неуклюжий Адам Фермер. Я  беглец,
гонимый жизненными сомнениями. Я - Пол Делмонт."
     И он избегал еe,  не звонил, ссылаясь на то, что он занят, или  на  то,
что мать больна. Вместе  с тем его всe глубже поглощала пучина тоски, потому
что он не мог дать всему этому выйти на поверхность.
     "Я сожалею обо всeм." - сказал однажды отец, очевидно, скрывая тоску. И
Адам не говорил с ним об Эмми, о его  желании  быть с  ней всегда, о  боязни
того, что не удержавшись он выложит ей всe, что он узнал  в последнее время.
Он  не  рассказывал  отцу о своeм  залихватском  поведении  при  ней,  чтобы
выглядеть в еe глазах ещe привлекательней.

     Т: И ты ничего не говорил Эмми Херц?
     А: Ничего. Никогда. До того дня...
     Т: И что это за день?

     В тот день зазвонил телефон, и мать сказала, что произошло то, чего она
так  боялась  - звонок, что снова  должен был перевернуть всю их жизнь. Адам
узнал о нeм,  когда пришeл  домой поздним  субботним  утром после  "Номера",
который  они с  Эмми наконец выкинули  на  стоянке около церкви.  Но из того
"Номера" вышел пшик.
     "Извини, Асс," - сказала Эмми. - "Это не лучший момент в моей жизни."
     Идея была хороша,  но исполнение дало  осечку. Что-то было за пределами
еe  контроля. Они долго не  могли начать. В  течении  получаса перед началом
ритуала венчания  машины  непрерывно заполняли стоянку  на огромной  площади
перед  церковью. Венчание  начиналось в  десять утра. Адам наблюдал за всеми
входящими внутрь.  Каждый был подобающе одет. Целые семьи: держась за руки -
отцы,  матери  и  маленькие  дети  проходили  мимо Адама,  пробуждая  в  нeм
сентиментальные чувства.
     Словно читая  его душу, Эмми сказала: "Не уже ли  это неприятно,  Адам?
Ведь это  так здорово однажды  пожениться и иметь  детей, бегающих по  всему
дому." Она называла его по имени, только в самые трепетные моменты.
     Он нежно коснулся еe руки, вместе с  тем  пытаясь глубоко скрыть порывы
своей  души. Она улыбнулась ему. Ему хотелось сказать: "Я люблю тебя, Эмми."
Но он  промолчал, а  она,  наверное, смеялась  над ним  в  душе,  острила  и
называла его "Ассом". Он внезапно погрузился  в  депрессию. Сколько  ещe ему
придeтся держать в заперти  все  свои секреты от Эмми  и от всех,  отделяясь
бездной молчания от всего мира? И сможет ли  он быть  с кем-либо ещe так  же
близок, как и с ней?
     - Так  в чeм  же  "Номер", Эмми?  - спросил  он, слова  вышли словно из
тумана смущения и тоски.
     -  О-Кей.  - сказала  она неохотно.  Она всегда удерживала идею каждого
предстоящего  "Номера" до  последнего момента, нагнетая драму. - Я обсасываю
предстоящее   действо.  -  снова   сказала  она.  -  Смотри,  Асс,  в  нашем
распоряжении около сотни машин на этой площади, с того момента, как в церкви
начнeтся   венчание.  И  ты  убедишься   в  том,  что   многие  из   них  не
просматриваются. Я не знаю, сколько из них не будут закрыты.
     - И в чем  же  наша задача? - спросил Адам. Было прекрасное утро, ветер
ласково  шевелил  травинки,  солнце  плясало  на  капотах  и  стeклах машин,
выстроенных на площади.
     -  Просто.  Каждый  из  нас  берeт  половину  машин,  что  на  площади,
подкрадывается к  одной из них, открывает  дверь и залезает внутрь. При этом
нужно  убедиться,  что тебя не  видят. Каждый  прибывший  находится внутри и
наблюдает за церемонией. Мы не очень рискуем. А затем необходимо сделать две
вещи. Первое,  надо  включить приeмник  и  вывернуть  регулятор громкости до
отказа.  Второе,  рычажок  дворников  надо поставить  на позицию "On". Затем
нужно выйти из машины и приступить к следующей.
     -  Не понимаю. - сказал Адам. - Моторы заглушены, приeмники и  дворники
работать не могут.
     - Конечно же, верно. - сказала она  важным голосом. -  Ничего не должно
работать  в  машине,  пока  еe  владелец  не сел  в неe  и не  повернул ключ
зажигания - в каждой из  ста. И  тогда бешено начнут взрываться приeмники, а
дворники начнут скрести  по  стeклам.  Ты  можешь представить  себе  все  их
очумелые физиономии?
     - Да,  - сказал Адам. Он смог себе это представить, но  кое-что  мешало
его воображению. Во-первых, он не настолько сошeл с ума, чтобы лезть в чужие
машины. Для него всe это звучало как ножeм по стеклу. Во вторых, он не знал,
сколько приeмников и дворников могли быть оставлены включeнными в машинах их
хозяевами.  Он  смотрел  на  Эмми,  на  огоньки  в еe глазах, и  не хотел еe
разочаровывать. Но  в  себе он разочаровался окончательно.  Он думал: "Может
отделаться  от  этого  "Номера"? Что  случится, если  я покину  эту  стоянку
где-нибудь сзади?"
     - Что случилось, Асс? - спросила Эмми встревоженно.
     В  один отчаянный момент, он хотел слиться с  ней воедино, но знал, что
это невозможно.
     - Ничего. - сказал он.
     И Эмми,  до чего  уж привычная  к  смене  его  настроений, не  уточняла
деталей его замешательства. Немного погодя она сказала: "Надо идти."  И они,
украдкой  и не спеша, как в фильме про индейцев, пробирались  через площадь,
осматриваясь  и  залезая  в  машины.  Адам, забравшись  в  старый  "Бьюик" с
откидывающимся  верхом, рассеяно искал рычажок дворников, когда  вместо него
там была кнопка. Наверное, он выглядел нелепо, сидя внутри.
     Он  осмотрелся и  увидел человека,  выбегающего из  церкви на  стоянку,
одетого в старую вельветовую куртку - уж точно не участвовавшего в церемонии
венчания. Очевидно, церковный дворник.
     Адам оцепенел, подумав, что он не может рисковать, если его разоблачат.
Голос Эмми застал его  где-то  рядом: "Беги, Асс,  беги! Нас  видели!". Адам
держался за дверную  ручку  очередной  машины и уже поворачивал еe.  К  нему
приближался  топот  бегущих ног, и  он быстро ускользнул.  Человек в  куртке
заглядывал  в  машины  и  осматривал  их снаружи.  Он  выглядел, как  пьяный
баскетболист с мячeм,  и ещe призывал  Эмми остановиться и  подойти к нему в
сею же минуту...
     Эмми  шустро,  смазанным  пятном  пронеслась  через  стоянку  к посадке
деревьев. Никто не смог бы еe схватить. Человек в куртке не смотрел на Адама
вообще. Он прошeл мимо него. Адам, как ни в чeм не бывало, шeл через стоянку
к улице. Он уже спустился вниз  по этой улице и вспомнил реплику  Эмми: "Act
nonchalant, always act as thought belong wherever yоu are."
     Они  встретились,   где  договорились.   После   каждого  "Номера"  они
встречались  на  Беккерс-Дрегстор,  на одном  и  том  же  месте.  Эмми долго
смеялась над всей неудачной стратегией прошедшего "Номера".
     - Извини,  Асс.  -  сказала  она.  Она пришла  раньше  его и  уже почти
давилась мороженым - "Шоколад с ванилью", как всегда. -  Как много  машин, в
которых ты успел побывать? -  спросила она. - Я  только в  пяти,  прежде чем
этот парень заметил меня. Он закричал: "Держите  их!" -  просто как  в кино.
Всe-таки было забавно...
     И  тогда безо всякой причины они стали  хохотать  с  трудом держась  за
животы, разозлив Хенри Саннета - продовца, ему было около  шестидесяти, вряд
ли кто-либо  младше сорока стал бы торговать мороженым. Адам взял у него два
ванильных молочных коктейля,  и они с Эмми долго говорили о других "Номерах"
в "A&P", и было приятно  находиться  в  этом  магазинчике, в солнечный день.
Эмми сидела напротив него в маленькой кабинке, краснея от любви. В  его душе
играло: "Она моя, разве нет? Моя!"
     Затем они расстались, Адам ушeл домой пообедать, хотя в его желудке всe
ещe плескался  молочный коктейль,  а  Эмми пошла  навестить отца в редакцию.
"Позвони." - крикнула она через плечо, когда уходила.
     Адам шeл  домой  пиная по сторонам всякий  мусор. Он  думал об Эмми, об
автомобильных приeмниках и  о стеклоочистителях. И  всe это ради того, чтобы
успеть к кошмару, который начался, пока его не было.
     Он вошeл. Мать  оказалась  у двери. Еe лицо было белее тумана,  а глаза
потрясали мраморной окраской.
     - Что случилось? - спросил он.
     - Грей звонил, - сказала мать. - Тревога.

     Т: О, ты видишь - ты нуждаешься во мне? Беседовать так важно.
     А: Почему?
     Т: Открытия, даже когда не ищешь. Ты пришeл сюда ночью, не  находя себе
места,  никому  не  веря, и вдруг  ты начал говорить свободно - об Эмми, и в
процессе мы очень многое открываем - тревога...
     (пауза 5 секунд)
     А: Возможно, я не хотел бы это открывать. Меня тошнит. Я устал.
     Т: Я не думаю, что у тебя есть другой выбор в главном.
     А: О чeм вы?
     Т:  Я думаю, что ты  прибыл в  ту  точку, на которой ты уже  не  можешь
задушить воспоминания, и ты  даже хочешь вызвать  их,  ты желаешь  их больше
чего-либо.  Факт, что имено это привело тебя сюда в эту комноту, ночью.  Это
значит, что  нужно вспоминать. Воспоминания - они должны  выйти наружу,  они
сами проявляются. Они больше не могут гноиться в подсознании.
     (пауза 8 секунд)
     Т:  И нет  смысла  в доверии  чему-либо  ещe, важна сама  неизбежность.
Познания должны выйти, ты не можешь их больше держать в заперти.
     А: Знаю, знаю.

     И он знал. Он знал, что познания ждали своего выхода. Они сидели внутри
и ждали, когда он выразит их, выразит их словами, и это уже было реально. Но
в то же время, он колебался. Какая-то часть его всe ещe сопротивлялась.

     Т: Что произошло?
     А: Мне надо выждать момент.
     Т: Время ожидания проходит.

     Он  знал  это, но он  также  знал, что Брайнт, или кто ещe  он там был,
сидел напротив него, выжидая, как предатель, как враг  -  а  он теперь им  и
был. Адам также  знал, что Брайнт мог проявить в нeм то, что ему самому было
недоступно.
     Всe,  чем он  мог помочь, это тем, что он  мог найти знания  о  нeм без
искажений - без искажений чего?

     Т: Расскажи мне - расскажи мне о той тревоге, что принeс вам Грей.
     А: Да, я расскажу...

     Он  мог рассказать о том, что мать  была  расстроена. Еe руки незаметно
дрожали, когда она вела его в  гостиную. И ещe его поразило спокойствие в еe
голосе, свежесть еe слов. Всe правильно - она  была расстроена, но она могла
всe вокруг держать под контролем.
     - Всe  будет  хорошо. - сказала она,  еe  голос был твeрд,  словно  она
командовала ему  быть  твeрдым.  Адам подумал,  что  во все времена родители
убеждают своих  детей в том, что всe замечательно, когда оно, в общем-то, не
так. Но ради детей они готовы и на ложь.
     - Где отец? - спросил Адам.
     -  У  себя  в офисе,  заботится о мелких деталях.  В  ближайшие  дни мы
уезжаем, Адам.
     - Куда  мы уезжаем? Почему? Что всe  это?  -  спрашивал он повышая тон,
желая разобраться во всeм, что происходит с его матерью.
     Она взяла его за руку и повела в гостиную.
     - Однажды, когда-то это уже случилось, Адам. Это было похоже на пожар в
школе или на муляж бомбы. В любом случае, Грей звонил около часа тому назад.
Он думает,  что, возможно,  наши  данные обнаружены. Он  не  уверен и  может
ошибаться, но он требует от нас бдительности.
     - И что он знает?
     Она раздражeнно, через рот выпустила воздух.
     - И это самое смешное, Адам.  Вспомни,  я говорила тебе, что никогда не
знаешь, где твоя игра переходит опасный предел. Конечно, Грей тоже этого  не
знает. Он сказал,  что один  из  его людей  подслушал телефонный разговор, в
котором упоминался Монумент...
     - Подслушивание. - "Это обсурд,  - подумал  Адам. - что  им  делать  со
мной, с Эмми Херц, с "Номером" и школой, а также с моими родителями."
     - Да.  Управление  держит под контролем определeнных людей. И  Монумент
был указан  в  разговоре. Дата была также указана  - завтра. Может  быть это
ничего и не значит. Возможно, Монумент, упомянутый в подслушанном разговоре,
не обязательно наш город и в нашем штате, но прозвучал именно Монумент. Грей
думает,  что нет шансов  быть  обнаруженными.  Но  он  считает,  что  мы  на
несколько дней должны уехать - прогуляться, попутешествовать. Между тем, его
человек   будет   в   городе,   наблюдать   за  домом,   проверяя  некоторые
подозрительные конверты.
     - Ты говорила, что нечто подобное случалось и раньше?
     - Да. Дважды. Первый раз было одно из случайных совпадений.
     Несколько лет тому  назад наш город встречал двухсотлетие - он одним из
первых  был  заселeн  на  этой территории.  Был  празднечный  парад, большое
количество участников. Ото  всюду прибыли телевизионные группы - из Бостона,
из  Уорчестера, и даже из Нью-Йорка - для съeмки всего этого  события.  Одна
телевизионная сеть планировала специальную  программу  о  том, как маленький
городок  празднует своe двухсотлетие.  Сюда  на  неделю или  на две  прибыли
репортeры, операторы  и постановщики. Грей  думал, что  нам было  бы логично
уехать  отсюда  на  две  недели  - государство  оплачивает наше пребывание в
Майне.  Две недели на  берегу моря,  на пляже.  Но кое-что делало этот отдых
нелeгким - осознание причины нашего отъезда.
     - Кажется, я помню этот марш. - сказал Адам. - Я помню, что меня что-то
разочаровало. Я маршировал в большой колоне Бой-Скаутов, и вдруг мы свернули
на Майн-Стрит, а потом вы с Па говорили, что  в лучшие времена ходили чеканя
шаг, и это звучало, словно хлопки в ладоши.
     Мать добавила:
     - Всe  вина твоего отца, и я  таила это,  Адам. - в словах матери снова
слышалась печаль.
     - Что было в другой раз?
     - Такой же переполох. Свидетель  перед Комитетом Конгресса в Вашингтоне
сказал, что он  имел  секретные материалы, составленные журналистом, который
давал первые показания. Он сказал, что  этот  журналист исчез при загадочных
обстоятельствах,  и при этом  на севере  появился  какой-то новый  страховой
агент.  Всe  это было очень неопределeнно, конечно же, но Грей почувствовал,
что  у нас может и не  быть другого шанса.  И  снова, мы поехали  в какое-то
путешествие. На этот  раз в Калифорнию, в Сан-Франциско. На неделю. И каждый
день там были дождь,  жара  и  холод. Тебе было только семь. Так получилось,
что  те показания ничего не изменили  в жизни твоего отца,  но для некоторых
журналистов такая ситуация обернулась тем,  что им пришлось  превратиться  в
агентов ЦРУ.
     В  дверь позвонили.  Напряжeнная пауза;  его мать внезапно  вздрогнула,
словно оживший труп в фильме ужасов. Ключ повернулся в двери, и отец вошeл в
прихожую.
     -  Хорошо,  Адам. - сказал  он. - Ты дома. - он посмотрел на мать. - Ты
сказала ему?
     В первый же момент, Адама начало  тошнить от морщин на отцовском лице -
маленькие бездны, углубляющиеся в кожу.
     Отец быстро прошeл в гостиную.
     - Смотри, - сказал он. - Мне кажется,  мы можем на выходные куда-нибудь
смотаться, например, на север - сейчас  самое подходящее время года побывать
там.  Мы остановимся в чудесном мотеле, и  может быть Старый Инн посетит нас
во время традиционного Ново-Английского обеда. - он  хлопнул в ладоши сцепив
их,  словно в ожидании  дальнего путешествия,  которое будет  приятным.  - Я
думаю,  что можно.  И,  Адам,  в понедельник, где-нибудь по дороге  мы можем
позвонить  в  школу и договориться о твоeм  отсутствии  в тот день. И  у нас
будет возможность  отдохнуть сегодня, в воскресенье и  в понедельник. И, кто
знает, может мы задержимся и на вторник.
     Отцовский голос был  жизнерадостным  и жаждущим. И почувствовав холодок
Адам внезапно  осознал, что  это правда: отец играл в игру,  не веря стенам,
действуя, словно не было того телефонного звонка,  принятого от мр.Грея. Его
лицо стало  измождeнным, а  глаза  осторожными  и  подозрительными, и  блеск
энтузиазма в голосе остро контрастировал с тем, как он реально выглядел.
     - Ладно, надо укладываться. - сказал он, повернувшись к матери.
     Она улыбнулась, угасая.
     - Я готова. Мой чемодан всегда уложен.
     Отец кружился около Адама, водя руками над его плечами.
     - Всe будет хорошо, Адам. - шептал он. Шептал членораздельно - здесь, в
гостиной. "Что значит их разворот  друг к другу?" - подумал Адам. -  "Что за
шанс  даeт  нам мр.Грей?" В первый же  момент, ужас  ситуации родителей стал
реальным и для него.
     - Надо идти, - сказал отец. Его руки теребили плечи Адама. Пучина тоски
кипела в его глазах.
     - О-Кей, Па.
     Мать уже спускалась в подвал за чемоданами.

     (пауза 20 секунд)
     Т: Тебе нужно немного передохнуть?
     А: Нет. Я хочу дойти до полного конца. Моя  голова трещит, но я не хочу
пилюли. Я хочу закончить, поставить точку...
     Т: Нам надо продолжить...




     ------------------------------------

     Мотель находится на окраине Белтон-Фолса,  и я жму  к этому  месту. Уже
темно,   и   я   знаю,   как  опасно  находиться  на  дороге  без  фонаря  и
световозвращателей. К  тому же, я в комуфляжной куртке.  Всe это делает меня
невидимым. Но я весь в побоях и не хочу идти пешком. Кости бурлят от боли, я
утомлeн, лeгкие  горят, руки и  ноги зябнут, но я  продолжаю крутить педали.
Машины пролетают мимо, ослепляя меня, и одна из них сигналит - звук клаксона
вопит во  мраке,  но я  еду. Я всего  лишь  в  полумиле  или чуть  дальше от
бензозаправки, чтобы  свернуть  в этот мотель. И уже вспоминаю его название:
"Rest  A-While Motel", и это  небольшая площадь с отдельными кабинками. Мать
говорила: "Разве это не романтика?". И мы останавливались здесь. Большенство
кабинок были двухместными, но их можно было сдвинуть в  домик,  так  что  мы
могли быть вместе всю ночь.  Я ложился в таком сдвинутом домике и чувствовал
себя  в комфорте и  безопасности, слушая отцовский  храп и дыхание  матери -
ритмичное, вибрирующее и напоминающее танец бабочки на еe губах.
     Я вспоминаю и еду. Позади  магазины и дома, и длинный  торговый  склад,
что проплыл мимо, словно огромный бесшумный корабль. У меня за спиной  ревeт
мотоцикл, проносится мимо и  почти сносит меня  с дороги. И, наконец, я вижу
огни заправочной  станции  напротив  мотеля.  Мои засохшие  губы и я кричим:
"Ура!".  Мотель близко.  Я  ехал  так далеко,  ничего не остановило  меня, и
теперь уже ничего не  остановит. Ночью я буду спать в кабинке,  в  которой в
прошлый  год  я останавливался  с  матерью и отцом, и снова буду в  тепле  и
безопасности, думая о них. А завтра я встану, и приеду  в Ротербург-Вермонт.
Он через реку отсюда.
     Мотель  не  освещeн. Вывеска  не горит. Она качается на ветру.  Кабинки
имеют запущенный вид. Мотель  закрыт на зиму, словно мороженое в морозильной
камере. Я осматриваю кабинку,  отведeнную под офис - она  также заброшена. Я
оставляю байк и захожу в неe. Дверь легко поддаeтся. Она не закрыта на ключ.
Я  толкаю еe, открываю,  и  запах спeртого пространства бьeт в  ноздри, вонь
какого-то старья висит  в воздухе. Свет уличных фонарей  проецируется окнами
на  стены  и на пол. Два кресла - одно  на  другом  в неприличной позе. Стол
завален  бумагами,  книгами  и  всяким  хламом,  словно  кто-то  злобно  всe
расшвырял. Меня  интересует, который час, и где ещe я смогу  остановиться на
ночь. Голова  пульсирует, и тело жаждет отдыха. Не помешали бы  и лекарства,
чтобы побыстрее уснуть.
     Я ставлю оба кресла на пол, сажусь в  одно из  них,  а на другое  кладу
ноги и какое-то  время  отдыхаю  -  прямо в  одежде. Поразительно, как много
здесь  изменилось за  один лишь год  - кабина  выглядит или  скорее  кажется
заброшенной  уже  много  лет.  Я  думаю о том,  как быстро проходит  процесс
разложения, и содрогаюсь. Вспоминаю о пилюлях и тысячу раз жалею о  том, что
не  взял  их  с   собой.   В  голову   приходят  истории  про  токсикоманов,
пристрастившихся к  лекарствам.  Они крушат витрины магазинов  и кого-нибудь
убивают не справляясь со своими внутренними проблемами. И я начинаю понимать
их. Именно в эту  минуту я многое могу отдать за то,  чтобы  лечь в постель.
Пилюли действуют магически и успокаивают.
     Шорох ломает тишину.  Кто-то  снаружи, около байка. Я  спускаю  ноги  и
выхожу наружу, ноги не слушаются - они затекли.
     Маленькая собачка - коккер-спаниэль, резвая и подвижная. Она обнюхивает
переднее  колесо байка. Я не  боюсь кокер-спаниэлей  и  выхожу наружу.  "Ну,
давай,  вали отсюда."  -  говорю  я. Собака какое-то время обнюхивает меня и
уходит прочь, виляя обрубком хвоста.
     Через  дорогу от меня работник заправки -  подросток с длинными чeрными
волосами, лежащими на плечах. Он заправляет машину. Я  хочу быть  похожим на
него:  иметь такую  же работу,  хорошо выполнять еe, копить  деньги  к концу
каждой недели и ухаживать  за девочкой, похожей на Эмми. Я завидую ему, хотя
с ним  и не знаком. Представляю себе  его друзей, семью, и меня снова мучает
чувство одиночества. "О-Кей,"  - говорю я себе, - "Не жалей  рваного дерьма.
Да будет тебе."
     Поднимается  ветер, и  я  снова  мeрзну.  Отворачивась  от  заправочной
станции, что через  улицу. Ветер метeт  дорожку к  офису, и я  знаю, что мне
нужно:  немного перекусить, вернуться  и спать. Я могу улечься в  комноте  и
подпереть креслом дверную  ручку, чтобы никто не вошeл, и спать всю  ночь. И
тогда завтра  я, свежий и  отдохнувший, проделаю последние несколько миль до
Ротербурга и приеду с победой, в быстром полeте верхом  на байке. А теперь я
что-нибудь поем, позвоню  Эмми  Херц и расскажу ей о своeм уже завершившемся
путешествии,  и  тогда  вернувшись буду  крепко  и сладко  спать.  И  ко мне
приходит  хорошая  идея:  почему обязательно  надо спать в офисной  кабинке?
Почему бы не обследовать  другую? Может быть там остались  забытые  кровать,
матрац  и бельe. Я качу байк к ближайшей кабинке и заглядываю в окно. Стекло
грязное и запятнанное, в налипших и засохших насекомых. Я  заглядываю и вижу
кровать, матрацы  - голые и кривые. "Что за  ад?"  - могла бы  сказать Эмми,
матрацы лучше, чем кресла в офисе.
     Перехожу  через  улицу. Работник проверяет  масло в  моторе,  вытягивая
длинный щуп.
     - У вас тут есть телефон? - спрашиваю я.
     Его длинные волосы взвиваются, когда он  поднимает голову и  смотрит на
меня.
     - Будки у нас нет. - говорит он. - Только на стене.
     Он  не  проявляет  какого-либо интереса  ко  мне  или  к  байку.  Я  не
представляю для него ничего особенного.
     Прохожу через смазочную площадку и вхожу в  офис. Масляная взвесь висит
в воздухе. На полу старые покрышки. У стены автомат с печеньем  и булочками.
Его содержимое подходит для того, чтобы подкрепиться.  Что-нибудь шоколадное
быстро восстановит мои силы.
     Телефон  висит на  стене  рядом с  дверью,  ведущей  внутрь  гаража.  Я
выгребаю мелочь - несколько  монет, одну из них вставляю в монетоприeмник  и
жду голоса оператора. Мужской голос отвечает: "Оператор..."
     Я старательно произношу номер, растягивая его,  почти породируя. Мне не
нужно ошибочное попадание куда-нибудь не  туда. Огни пролетающей мимо машины
ослепляют помещение, и мне ясно, что среди ночи на байке я далеко не уеду.
     Я теряю счeт гудкам в трубке.
     И вдруг: "Алло,  алло..." - тот же грубый и безразличный голос,  это не
отец Эмми и не кто-либо ещe - я знаю.
     -  Алло,  -  говорю я. - Мне нужна Эмми. - смех  начинает брать меня за
горло, потому что я знаю, что всe напрасно.
     Пауза, а затем всe тот же голос заявляет важным тоном:
     -  Здесь нет того, кого бы звали Эмми. Ты звонил раньше? Я сказал тебе,
что Эмми здесь не живeт.
     В офисе внезапно похолодало.
     -  Смотрите,  мистер,  Здесь  не  может   быть   никакой   ошибки.  Это
Монумент-Массачутес, 537-3331.
     И я снова старательно произношу номер, со сценическим выражением.
     -   Да.  Монумент-Массачутес,  537-3331.  -  он  говорит  с  сарказмом,
породируя мой голос.
     Трубка дрожит в руке. В офисе холодно, словно  кто-то  попросту раскрыл
дверь и впустил холодный воздух в помещение.
     - Значит  какая-то  ошибка.  - говорю я.  -  Возможно разгельдяйство со
стороны  телефонной  компании.  Они могли выдать  один и тот  же  номер двум
разным абонентам.
     -  Эх.  Догадываюсь. - говорит человек. - Смотри, парень, я поднялся из
постели с гриппом, и для меня не слишком полезны такие длинные  разговоры по
телефону...
     - Мистер, я извиняюсь за беспокойство.  Но  537-3331 это верный  номер.
Номер семьи Херц. И пол года назад я  звонил по этому номеру. И ещe я звонил
вчера и не дозвонился.
     Холод  пронизывает  всe тело, проникая  до костей. Я чувствую,  как оно
буквально оледеневает. Стихия безжалостна.
     -  Смотри, парень,  телефонные компании не  делают  таких  ошибок.  Это
Монумент-Массачутес, и это номер 537-3331 - я получил его три года назад,  и
я не знаю никакую семью Херц.
     Я дрожу ещe сильнее. Утром нужно было взять лекарства, а я их выкинул.
     Мне удаeтся сказать: "Спасибо."
     Прежде  чем  положить  трубку он  говорит: "Попробуй  через  Управление
связи, и не звони больше по этому номеру."
     Я вижу телефонную книгу, болтающуюся на цепи. Открываю еe. Нахожу номер
Управления Связи.  Руки трясутся,  но  я вкладываю  другую монету  и набираю
номер.
     В жизни мне ещe не было так холодно. Набираю номер:  первый;  и это код
города - 617; и после паузы - 555-1212.
     "Управление Связи - какой город?"- похоже на голос машины.
     "Монумент."  - говорю  я.  Я произношу фамилию -  Херц - и адрес, жду и
полагаю, что руки так прочно держат трубку, что дрожь тела не мешает.
     "Херц," - говорит женский голос. - "Контора  по прокату  автомобилей на
Майн-Стрит 12 -  другого абонента с  таким именем или  фамилией в  Монументе
нет. По буквам: Х-Е-Р-Ц."
     "Спасибо." - говорю я, и руки опускаются.
     И я  вижу, как мои руки кладут тубку на аппарат, и всe это  происходит,
словно в замедленном кино. Тот человек сказал, что номер 537-3331 он получил
три года назад. Три года! Я  отворачиваюсь от телефона и начинаю двигаться и
нахожу, что ноги переставляются с большим трудом.

     Работник поворачивает  голову,  когда я выхожу наружу. Он моет  лобовое
стекло. В машине женщина. Его лицо кривится, когда он спрыскивает пену.
     - Эй? - спрашивает служащий,  но  без интереса.  Он жуeт резинку, и его
челюсть  шевелится вяло. Кто-то замедлил всe.  Весь этот  мир  в замедленном
движении.
     -  Как  давно закрыт  мотель, что  через дорогу  отсюда? - спрашиваю я,
пытаясь  быстрее  выговаривать  слова,  но  тяжело  говорить  в  замедленном
движении.
     Он смотрит на меня умиляясь - странным образом. Лицо женщины за лобовым
стеклом тоже искривляется, когда она поворачивает голову ко мне.
     Я  смотрю  через улицу  на  кабинки,  и служащий также направляет  туда
взгляд.
     - О, чeрт, два или три года, наверное. Не меньше.
     Он продолжает скрести по стеклу.
     Силюсь попасть  рукой  в его плечо,  но я  делаю это, как-то, медлено и
аккуратно.
     -  Разве  последним  летом  кабинки  не были  открыты? -  спрашиваю  я,
проговаривая слова старательно, не желая говорить что-либо неверное.
     Он  прекращает мыть  стекло  и глядит  на меня. Мне  не  нравится  этот
взгляд. В нeм  что-то непонятное,  словно я инопланетянин, пришелец с другой
планеты, галактики. Женщина тычется лицом в стекло. У  неe коричневые волосы
и  глаза Сиротки Энни, широкие и без ресниц. Она смотрит, словно она в жизни
не видела ничего подобного.
     -  Ты  в  порядке?  -  спрашивает  работник, его  глаза  также  заметно
увеличиваются.  Его  слова  не  синхронизируются  с  движением  губ,  словно
звуковое сопровождение задержано.
     Почему я не взял пилюли этим утром?
     Сжимая  ручку портфеля  одной рукой и  толкая  байк  другой,  я начинаю
пересекать улицу. Спиной ощущаю взгляды работника  станции техобслуживания и
женщины. Их взгляды впиваются мне в затылок, но я не  оборачиваюсь.  Ужасный
звук наполняет мои  уши  - похоже на крик смерти. Мои зубы внезапно начинают
стучать  друг  о друга, рот открыт и холодный воздух  сушит зубы.  Я пытаюсь
закрыть рот, но не могу. Челюсти словно застопорены  на  замок и  никогда не
закрывались раньше.  И тогда я  начинаю понимать,  что этот  звук  я слышу в
себе. Я воплю  и  не  могу остановиться. Жудкий звук. Машина  резко тормозит
где-то позади меня, вспышка света и сигнал клаксона.
     "Эй, смотри куда идeшь." - кричит чей-то голос.
     Наконец байк, портфель  и я на другом конце улицы. Стекло мягко хрустит
внизу под ногой, и, кажется, я уже перестал вопить, потому что стало тихо. Я
проверяю рот - он остаeтся открытым, но я  уже не воплю. Я подхожу к кабинке
- к той, в которой мы с родителями останавливались, все вместе, той приятной
ночью - втроeм.  Аккуратно ставлю  байк напротив двери. Я смотрю через улицу
на заправочную станцию. Еe  работник  продолжает наблюдать  за мной. Сиротка
Энни  стоит около  своей машины и тоже смотрит. Мой  рот  остаeтся открытым.
Наверное, я всe ещe кричу.
     Поворачиваюсь. Удар  двери кабинки спрашивает их  разрешения пройти мне
внутрь, приглашает войти...
     Пустота со всех сторон окутывает меня.

     ----------------------------------------------




     TAPE OZK015 2218 date deleted T-A

     А:  Сначала  всe  было  похоже  на  приключение.  Мы втроeм  выходим  к
машине...

     Несмотря  на  то,  что тот день был  хмурый  и  облачный - один из  тех
безмолвных  октябрьских  дней,  когда  бриллианты  пeстрых  красок  внезапно
замирали, Адама наполняло  приятное возбуждение,  когда  отец вeл машину  на
север, от Монумента через Файрфелд, Нью-Хемпшир до Карвера.
     Они все сидели на переднем седеньи, тесно прижавшись друг к другу, мать
была посерeдке между Адамом и его отцом. Было неудобно. "Думаю, будет лучше,
если мы  сядем вместе." - сказал отец, когда они садились в машину. Адама на
мнгновенье пробрала лeгкая дрожь. В  чeм была  опасность для того, кто сядет
отдельно сзади?
     В какой-то момент начался дождь, но это не повлияло на их дух. Дворники
закачались за  стеклом, словно  маятники метрономов, и Адам сказал: "Помните
ту нашу песню: "Отец навеселе." Па, когда я был совсем маленьким?"
     И отец  начал петь  своим старческим хриплым голосом, Адам поддержал, а
затем  и мать. Она трясла  головой, заставляя  вибрировать  протяжные  ноты.
"Никто в этой машине не поeт в тональности." - сказала она, перед словами:

     Отец навеселе,
     Отец навеселе...

     Позже,  когда  дождь  прекратился, они  проезжали  через  Флеминг, Адам
сказал:  "Думаю, что мр.Грей прав -  нас обнаружили.  Неизвестно, кто они на
самом деле. Па,  как ты думаешь, мы вернeмся в Монумент?" Он подумал об Эмми
Херц, и о звонке ей перед отъездом. Возможно он долго еe не увидит.
     - Это ложная тревога, Адам. - сказал отец. - Также один из шансов. Грей
всегда ко  всему  подходит  с худшей  стороны. И это делает ему честь в  его
работе, я так думаю.
     - Посмотрим, - сказала мать. -  Не надо  об  этом. Надо полагать, у нас
прекрасное  путешествие. На выходные,  подальше  от  Монумента,  и не  стоит
говорить о чем-то мрачном...
     Они продолжали ехать. Отец читал  фрагменты из повестей  Томаса Вольфа,
про  октябрь,  про  листья,  опускающиеся с  укутанных красной горечью  крон
деревьев,  или про жeлтую листву, словно про свет жизни. Адам снова окунулся
в  печаль. Он думал об  отце, как о писателе, и о  переменах в его  жизни, о
том, как было  тошно ему бросать  всe и становиться  совершенно другим,  и о
том, как каждый из них стал совсем другим человеком  - его отец,  его мать и
он сам. Пол Делмонт, бедный потерянный Пол Делмонт.
     Они остановились перекусить у "Макдонольдса", потому что Адам испытывал
большую  слабость к гамбургерам. Затем они продолжили путешествие. Выглянуло
солнце. Отец решил, что до наступления полной темноты стоит найти мотель,  а
затем  поесть в хорошем ресторане. Отец  не переваривал "Макдонольдс"  и был
равнодушен к рыбным филе.
     - Найдeм. - сказала мать.
     И  нашли.  То не  был  настоящий  мотель,  а всего  лишь ряды  кабинок,
выстроенных в стороне. Вывеска около шоссе гласила: "Rest-A-While Motel".
     -  Почему  бы не  остановиться  здесь?  -  спросила  мать.  -  Это  ещe
романтичней, чем в отстроенных зданиях.
     - Правильно.  -  сказал  отец, съезжая  с дороги.  Отец вышел  оформить
места, а Адам с матерью остались в  машине. Когда отец вернулся,  он сказал:
"Есть одна кабинка, вмещающая троих - дают на ночь. Так что спим вместе."
     Снова лeгкая дрожь пробрала Адама.
     Но это был их лучший  вечер. Они  нашли ресторан под названием "Красная
Мельница" - около быстрого ручья, крутившего старое водяное колесо. И отец с
матерью  были  в  хорошем  настроении.  Мать  ни о чeм не печалилась. Улыбка
переодически растягивала уголки еe губ.  "Вино, налитое в  бокал, сделало еe
улыбку большой." - сказал отец, умиляясь. Адам ощутил себя их частью. Он был
рад  тому,  что  узнал  от  отца  все  его  секреты.  А  в  один  момент,  в
доказательство  своих чувств  к  матери  он  взял  еe  руки  и сжал их между
ладонями. Она улыбнулась, и это была та еe давняя улыбка, полная нежности  и
любви. Он вглянул на отца, но не решился сделать тоже самое, тот выглядел на
много старше матери. Но он заметил, как отец с уважением ответил взглядом.
     Позже они обследовали кабинку, оформили мебель, которая была необходима
на  ту  ночь. Это напомнило Адаму старый фильм,  который он  как-то видел по
телевизору:  "Это  случилось  однажды  ночью"  -  с Кларком  Гейбелом и  ещe
какими-то  актeрами.  И  отец  и мать также  вспомнили этот фильм,  они шутя
обсуждали весeлые сцены из него устраиваясь перед сном.  Адам уснул  намного
позже  них.  Он  ещe долго вслушивался во всякие  ночные  шумы,  в ритмичный
отцовский храп и в вибрирующее дыхание матери.
     Следующим   утром  они   планировали  отъехать  подальше  на  север,  к
Берлингтону  и  Св.Албансу, или ещe дальше - к Канадской границе. Хотя, отец
сказал,  что им, конечно же,  нельзя  еe пересекать. Ещe он  сказал, что  на
северной  дороге будет Берр  - деревня камнетeсов, где когда-то обосновались
итальянцы.  Они  работали  в  карьерах,  в  таких же,  как и  в  Блаунте, и,
наверное, было бы  неплохо там побывать. Они были  по дороге в  Берр,  в  то
бриллиантовое октябрьское  утро,  в листьях безумного цвета.  Под  ними было
шоссе,  пересекающее  штат,  но оно не  проходило  через  другие  штаты.  Их
приветствовали крутые  подъeмы, спуски и наклонные  повороты. Величественные
пейзажи сгущались, они были усыпаны в дали фермами и амбарами.
     - Так давно мы не были вместе. - сказала мать.
     - Мне кажется, та машина преследует нас. - сказал отец.
     Он говорил как-то очень спокойно и обосновано, словно коментируя погоду
или что-то ещe, подразумевавшееся в  его словах, как совсем не относящееся к
Адаму.
     - Я  видел  их  этим  утром,  через  дорогу от  кабинки на  заправочной
станции. - отец говорил тая холод  и спокойствие. - Без  паники. Я  не спеша
съеду на обочину, и будем медленно ехать, словно хотим полюбоваться пейзажем
- увидим, что произойдeт.
     Адам почувствовал, как мать оцепенела.
     - Кто это, как ты думаешь, Па?
     - Наверное, кто-нибудь такой же, как и мы, любуется лондшафтами, или же
человек Грея. Он  желает быть в роли сторожевой собаки. Для нас, говорит он,
это хорошо.
     - Будь осторожен, Дейв.- сказала мать.
     Отец притормозил  у обочины, на маленьком закутке, не совсем подходящем
для парковки, но достаточно удалeнном от дороги и подходящим для того, чтобы
рассмотреть  со  стороны  посeлок  и  земли  фермеров с  домиками,  издалека
выглядевшими маленькими игрушками.
     Машина,  о которой  говорил  отец, приближалась к ним.  Это был  "Додж"
бронзовой окраски и неопределeнной модели.  Он двигался неспеша и неуверенно
-  не быстро и  не медлено. Двое сидели спереди. Они смотрели вперeд по ходу
машины.
     Отец мотнул головой.
     - Люди Грея. -  сказал отец, сморщив лицо. - Я их вообще-то не знаю, от
меня они скрыты.
     - Будем рады им. - сказала мать.
     Они  тронулись.  Бронзовый  "Додж"  исчез  из  их  поля зрения.  Пейзаж
предстал  в  более  драматичных красках, когда дорога  пошла  под  уклон.  В
далeкой перспективе горы острыми  верхушками впивались в небо, а высокий пик
переливался в солнечных лучах.
     - Ой, Девид! - воскликнула мать.
     Отец выворачивал  баранку  руля  на  горном  повороте,  и переполненная
воздухом перспектива встречала  их  своей бездной. Кромка  шоссе  напоминала
высокий  балкон, с которого сельская местность просматривалась на много миль
вперeд. А внизу по пeстрой земле тонкой чeрной змейкой извивалась река.
     Отец прижал машину к обочине дороги.
     - Надо упереться ногами. - сказал он.
     - Мне кажется, мы уже видим Канаду. -  воскликнула мать, вскинув голову
в направлении простерающейся перед ними панорамы.
     В этот момент послышался шум мотора, приближающийся быстро, наростающий
и  воющий. Звук  извергаемый  из ниоткуда. Адам  огляделся вокруг.  Никого и
ничего,  но  со  стороны  ближайшего  поворота  на них  летела  машина. Удар
последовал спереди. Металл сверкал на солнце.
     Эта машина с противным скрежетом врезалась в них.
     Адам  вскрикнул, а может  это  вскрикнула его  мать. Он словно собрался
бежать,  но  он  не  шевельнулся.  Он  слышал чей-то  крик  -  отрезанный на
полдыхании. Он видел...

     (пауза 10 секунд)
     А: Ничего.
     Т: Ты что-то видел. Конечно же.
     А: Да.
     Т: Что ты видел?
     А: Машина, похожая на монстра... Машина...
     Т: Что ещe?
     А: Ничего. Только машина.
     Т: И что эта машина делала?
     А: Удар мяча... Похоже на удар мяча... Удар в...
     Т: Во что? В кого?
     (пауза 10 секунд)
     Т: Ты должен говорить.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Не останавливайся.
     (пауза 6 секунд)
     Т: Не останавливайся.

     В  них. В отца, в мать, в него. Машина врезалась, изо  всех сил.  Блеск
стали,  сияние  солнца.   Он  ощутил  себя  как-то  странно,  сумошедше.  Он
перемещался  по воздуху, без чувств, без боли, без  ощущения полeта,  но  он
висел, он не летел -  он медленно плыл. Всe замедлилось, он медленно падал и
переворачивался в  пространстве, и видел, как его мать умерла -  мнгновенно,
без каких-либо сомнений. Почти с любопытством он разглядывал еe окаменевшее,
лишeнное чувств  тело. В какой-то момент,  она стала крутиться  также, как и
он. Это чем-то напоминало конец оторвавшейся струны - отлетающей моментально
и завивающейся  в  пружину. Она  внезапно  оказалась на потолке  машины. Она
скользила по лобовому стеклу медленно и ужасно, и  также заскользила  назад,
словно  кто-то пустил  плeнку  в поекторе  в обратную сторону. Она  упала на
тротуар. Это уже не  было  похоже на скольжение, она просто упала, нырнула -
как-то неуклюже. Еe голова заломалась почти под прямым углом к  еe телу. Она
уставилась  на  него  своими  широко  раскрытыми   глазами.  И  это  не  был
пристальный  взгляд. Адам знал,  что эти  глаза были слепы, они  смотрели  в
пустоту. Она  была  мертва  - мертва  необратимо. Сомнений не  было никаких,
словно это он  лежал на тротуаре  в данный момент.  Его собственный странный
полeт должен был закончиться, но он не знал: как и когда. Он не знал, где он
остановит  движение в  воздухе,  и  он продолжал пристально смотреть на неe,
лишeнный  способности  двигаться  и  говорить.  Он  ощутил  себя  окружeнным
сыростью и грязью, словно в болоте. Ему  так показалось, когда он смотрел на
мать,  на  еe голову, отогнутую под неправельным углом.  Она  была похожа на
тряпичную куклу, выброшенную прочь.
     Голос: "Он ушeл - его здесь нет."
     Другой голос: "Я видел, он бежал. Он ранен."
     Ещe один голос: "Они найдут его - своего не упустят."
     Отец. Они говорили об отце. Он ушeл. Это крутилось в мыслях.
     Шаги.  Они  громко  эхом  повторялись  в   асвальте,  впитываясь  ухом,
расплющенным под тяжестью головы  Адама.  Щека отекла, она была ободрана. Он
лежал  лицом  к   матери.  Она   была  мертва.  Голова  была  заломана   под
неестественным  углом.  Он  не  хотел  больше  смотреть  на  неe.  Он  лежал
онемевший,  в вакууме, исключающем возможность прохождения звука и попадания
его в  ухо. Он  пытался  оторвать  голову  от тротуара, но у него ничего  не
получалось. Он хотел закрыть глаза, но они не закрывались. Он больше  не мог
еe видеть. Он. Не. Хотел. Смотреть. На. Мать. Она. Была. Мертва.
     Он ощутил необходимость движения  - встать, оторвать себя от  тротуара,
отвернуться. Он  собрал всю свою  волю,  все  свои силы. Асвальт царапал его
щеку словно наждачная бумага,  когда он  делал попытки пошевелиться. Наконец
ему удалось медлено повернуть голову и начать двигать глазами...

     Т: Что ты видел?

     Его. Его - идущего к нему, к матери. Он  был во весь рост. Адам смотрел
на  него снизу, с тротуара. Его рот  двигался,  когда он приближался. Он всe
шeл и шeл...

     Т: Говори, это важно.

     Он  приблизился  вплотную, нависая, заслоняя свет.  Около головы  Адама
стояли  ноги  гиганта, или даже  они  были подняты на  ходули. До ушей Адама
доходили слова,  исходящие из его  рта: "Он никуда не  денется." Но его отец
ушeл. Ноги  сделали пару  шагов и остановились около матери, и рот произнeс:
"Она ликвидирована." Слушая эти слова и не желая  их слышать  он видел того,
кто стоял около матери. Ноги подошли к нему снова и переступили через него.

     Т: Кого ты видел?

     Грея. Его голос рявкнул: "Быстро двигайтесь.  Мальчик - проверьте  его.
Его ещe можно использовать. Быстро..."
     Руки ощупывали его тело, но это не вызывало боли. И внезапно сладостная
и  приятная истома начала засасывать  и обволакивать всe его тело, унося его
куда-то  вдаль. И  он  поддался ей. Лицо налилось тяжестью, горячий компресс
лeг на глаза. Они  вибрировали,  словно  выдох  его матери  прошлой ночью  в
мотеле. Он проваливался в бездну мягко, легко и нежно...

     Т: Кто? Кто?
     (пауза 5 секунд)
     Т: Не исчезать.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Не замыкаться.
     (пауза 5 секунд)
     Т: Ты очнулся? Очнись!
     (пауза 5 секунд)
     Т: Подними руку, если ты очнулся.
     (пауза 30 секунд)
     Т: Пора остановить запись: он не приходит в себя.



     ---------------------------------

     Я огибаю поворот, и передо мной расстилается Ротербург.
     Я, отдохнувший и налегке, кручу педали этим прохладным утром.
     Ротербург  заброшен и пуст, вокруг ни души, словно его однажды  вымели,
если это можно так себе представить.
     Гоню без  остановки. Руки и  ноги работают  прекрасно, слаженно,  и мне
начинает  казаться,  что   человек  просто  создан   природой  для  езды  на
велосипеде. Велосипед - это моe второе я. Я для него был рождeн.
     На моeм пути стоит телефонная будка, но я  даже  не смотрю на  неe и не
могу   себе  объяснить,  почему  еe  наличие  так  мне  неприятно  и  портит
настроение. Но  оно уже испорчено.  Телефон  напоминает мне об  одиночестве,
зияющем как пропасть,  как  пучина, как чeрная дыра. Мрак этой дыры тревожит
меня. Он готов поглотить меня всего целиком, и я стараюсь об этом не думать.
Лекарства всегда помогают уйти от такого рода мыслей как можно дальше.
     За следующим поворотом  я уже  вижу госпиталь. Железные ворота сверкают
на солнце. Они недавно выкрашены в безобразный оранжевый цвет, но др.Дьюпонт
говорит,  что это только грунтовка, на которую вскоре ляжет чeрная краска. Я
направляюсь к ним, и я рад своему возвращению. Ноги немеют, а пальцы зябнут.
Я въезжаю  в  ворота,  и меня ожидает др.Дьюпонт. Он всегда ожидает меня. Он
рослый и седоволосый человек, у него строгие чeрные усы и ещe у  него мягкий
и вежливый голос.
     - Хорошо, ты  здесь.  - говорит он, и  он рад меня видеть. Я  слезаю  с
байка, расправляюсь, чтобы показать себя во всей своей красе.
     Я  оборачиваюсь  и смотрю  через  ворота. Как-нибудь я укачу отсюда  на
своeм байке.
     - Я  не принял  лекарств, доктор.  - говорю я  ему. Холодно, и моe тело
начинает пробирать дрожь. Он кладeт мне на плечи свои руки.
     - Всe хорошо. - шепчет он.
     Я качу байк  по  узкой дорожке,  что ведeт в госпиталь. Др.Дьюпонт идeт
рядом.  Здание  госпиталя возвышается на небольшом  холме,  что перед нами -
белое  здание  с  чeрными  ставнями на  окнах и с колонами на фасаде.  Такие
особняки обычно встречаются на юге.
     - Добро пожаловать,  всадник.  - зовeт меня кто-то. Оборачиваюсь и вижу
мр.Харвестера,  пожилого  человека.  У  него  низкий  и  хриплый  голос.  Он
улыбается мне, и я  ему  в  ответ.  Он  косит  газоны и  делает ещe какую-то
работу, и всегда  хочет с  кем-нибудь куда-нибудь съездить -  читает  книги,
разглядывает карты и листает  туристические журналы. Но он никогда, никуда и
ни с кем не ездит. Красные вены на  его  лице напоминают карту, что обычно у
него в руках.
     Мы с доктором проходим мимо, и я внезапно устаю. Всего уже через верх.
     - Эй, ну что узнал - спина путешественника? -  говорит Пастух. Он сидит
на веранде со своими дружками - Дабби и Левисом. Они хитрые и вeрткие парни.
Я  отворачиваюсь от  них.  Они всегда  придумывают какие-нибудь  пакости.  Я
как-то  ехал на байке мимо  грядок  - др.Дьюпонт  разрешает мне это, если  я
катаюсь  не  покидая  территории  госпиталя  -  Пастух  и  двое  его дружков
погнались за мной и столкнули меня с тропинки, и я полетел в  канаву. Пастух
таращится на  меня своими маленькими глазками, когда я прохожу мимо. На  его
лице самодовольная улыбка.  Я  не  смотрю на  него.  Эта  улыбка мне  хорошо
знакома. Он постоянно пытается забрать у меня мой портфель. Мы проходим мимо
него, и я крепко сжимаю его ручку.
     Просторный холл как всегда  наполнен запахом  сирени. Др.Дьюпонт делает
всe, чтобы всe  здесь напоминало дом. "Это  не  больница -  это дом, который
принадлежит больным." - говорит он.
     Мы входим в холл, и я слышу рычание. Я устал, словно я давно не спал, а
когда я слышу рычание  собаки, то на меня начинает давить ещe и усталость от
страха.
     "Сейчас, сейчас." - говорит др.Дьюпонт. - "Всe правильно." - кричит  он
кому-то в другую комноту: "Сильвер, уйди отсюда - говорю я тебе... убери его
с дороги."
     Сильвер -  это  злая  и  свирепая  немецкая  овчарка.  Он с  садистским
удовольствием подбегает  к  людям и сбивает  их с ног. Он гоняется за  мной,
когда я проезжаю мимо на велосипеде.
     Мы проходим мимо  офиса  в  конце холла, где  сидит  Лук.  Он  работает
диспетчером, но иногда Лук помогает в столовой на раздаче еды. Он часто даeт
мне добавку, что поднимает  мне настроение. Я киваю ему,  когда  мы проходим
мимо, и он тоже кивает мне. Его рот всегда занят зубочистками.
     Мы с  др.Дьюпонтом поднимаемся по ступенькам, и  Артур Хайнз свесившись
через перила наблюдает за нашим подъeмом по винтовой лестнице. Артур Хайнз -
большой и  жирный, и он всегда  потеет.  Он ничего не говорит, а всего  лишь
наблюдает за нами и выглядит тоскливо. Он всегда чешется. Артур Хайнз всегда
стоит  на втором этаже, за  решeткой, и  его глаза всегда за всеми следят. Я
стараюсь не встречаться с ним взглядом.
     Мы уже наверху и движемся в направлении моей комноты. Хоть мне здесь  и
не нравится, я всe  равно ощущаю себя частью всего, что меня здесь окружает.
Я  знаю, что Джуниор  Варней  что-нибудь крадeт  и,  конечно же,  всe  время
пытается стащить мой байк. Я знаю о жутких ночных часах и о комноте, где мне
задают вопросы. Но я устал, и я рад, что моя комнота меня ждeт.
     И  вот  мы  в  маленькой и  комфортной  комноте, с голубыми  обоями и с
золотыми птицами на них. Др.Дьюпонт подходит к моему столу  и достаeт оттуда
лекарства. Я проглатываю две пилюли и запиваю их водой.
     Я сижу в кресле и смотрю в окно. Вид из окна окаймлeн морозной кромкой.
     - Мой отец. - говорю я  глядя  в окно.  Оно без форточки, в отличии  от
окон в другой комноте, в которой я сижу и отвечаю на вопросы. Я надеюсь, что
я больше никуда отсюда не уйду.
     - Мой отец умер? - спрашиваю я.
     - Пожалуйста, - говорит др.Дьюпонт.  - Расслабься. Надо дать лекарствам
немного  поработать,  как  у  нас  говорят.  -  Его  голос  успокаивает,  он
напоминает клубничный сироп  и не имеет  ничего общего  с тем голосом, что в
другой комноте. Я не хочу о ней думать. Но я продолжаю думать об отце.
     - Мой отец умер, не так ли? - спрашиваю я. Я знаю, что мать мертва. Мне
это известно. Не знаю откуда, но я это знаю. Но про отца не известно ничего.
Не удивлюсь, если вдруг окажется, что он  где-то  есть, что он  жив, ждeт  и
пытается меня найти. Не удивлюсь, если он ранен и ждeт моей помощи.
     - Все  мы умираем. - говорит доктор, его голос вежлив и мягок. - Каждый
из нас  должен  когда-нибудь умереть. - Его  голос особенно  таков, когда он
блаженно разваливается в кресле.
     - Мой бедный отец. Он умер или нет? Удалось ли ему уйти?
     На лице доктора печаль.  Она всегда проступает у него на лице, когда он
говорит о моeм отце, и я снова осознаю, что он мeртв.
     Доктор забирает портфель из моей руки, и я начинаю петь:

     Отец навеселе,
     Отец навеселе.
     Хей-хо, дзе мери-о,
     Отец навеселе...

     Я начинаю чувствовать себя  намного лучше, когда я пою.  Я пою и смотрю
на  др.Дьюпонта. Он  достаeт из портфеля коробку.  Его доброта  переливается
через край. Лекарства уже действуют,  и я чувствую,  как они растекаются  по
моим венам. Всe в них поeт вместе со мной:

     Ребeнок берeт кота,
     Ребeнок берeт кота.
     Хей-хо, дзе мери-о,
     Ребeнок берeт кота...

     Мне легко поeтся, потому что я знаю, что  не  пойду  в ту комноту  и не
буду  отвечать ни на какие вопросы. Может быть,  когда-нибудь  потом, но, по
крайней мере, не сейчас.

     Кот берeт крысу,
     Кот берeт крысу.
     Хей-хо, дзе мери-о,
     Кот берeт крысу...

     Доктор  открывает  коробку и достаeт от  туда  поросeнка  Покки - моего
старого  друга. Доктор - замечательный человек, он  нашeл для меня поросeнка
Покки. Он выходит из комноты, а  потом возвращается. У  него в руках  старая
армейская куртка моего отца и его шапка.
     Он даeт поросeнка мне в руки.

     А крыса берeт сыр,
     А крыса берeт сыр.
     Хей-хо, дзе мери-о,
     Крыса берeт сыр...

     Я качаю поросeнка Покки в руках и одеваю отцовскую  куртку и старую его
шапку. Я больше не печален, хотя знаю, что он умер, и мать тоже.
     А я всe пою и пою:

     Остаeтся только сыр,
     Остается только сыр.
     Хей-хо, дзе мери-о,
     Остаeтся только сыр.

     - Отдохни пока, - говорит др.Дьюпонт. - Всe будет замечательно, Пол.
     Я не понимаю, с кем разговаривает доктор, кого-то он называет Полом.
     Кто он, этот Пол? Я знаю, что я не Пол. У меня  есть другое имя, я  это
знаю, но  я не могу  о нeм сейчас думать. К  тому же я очень занят песней. В
моих руках поросeнок Покки. Я улыбаюсь, когда пою, потому что я, конечно же,
знаю, кто я, и кем я буду всегда.
     Я - сыр.

     --------------------------------------

     TAPE OZK016 1655 date deleted T

     Т:  Ежегодный   рапорт   по   Делу,  датитрованному   5.01.86г.  Особая
рекомендация: Субъект А; Личный Номер 2222; Агенство Базисных Процедур.
     Как вытекает из подборки  записей (серия OZK), не было возможно выявить
какую-либо информацию от Субъекта А об Управлении 1-R. Стимулирующее лечение
(ссылка на Медицинскую Объединeнную Группу) плюс  расследование привели лишь
к  усилению  подозрений  у   Субъекта   А.   Доклад  психиатора  (ссылка  на
Психиатрический Профиль  плюс Анализ) подтвердил  результаты записей  (серия
ОZK). Субъект А также среагировал  на содержание записанных бесед (ссылка на
доклад  Управления  В-2  и  на  магнитные   записи  серий  ORT,  UDW).  Дата
предусмотрена   для   Субъекта   А   также  вытекающим  из  его  реакции  на
прослушанное. У Субъекта  А  наступало глубокое  депрессивное  отречение  от
реальности,  когда  беседы  затрагивали  темы,  касающиеся  Управления  1-R.
(ссылка   на  Проект   Восстановления   Свидетелей,  на  Дело,  датированное
5.01.86г., и  на Свидетельство No  599-6.) Результаты  опроса  -  негативные
(ссылка на результат, вытекающий из магнитных записей серий ORT, UDW.).

     В целом:
     Третий  по  счeту ежегодный  опрос  Субъекта  А  по  своим  результатам
идентичен  двум  прослушанным  сессиям с  интервалом  в  двенадцать  месяцев
каждая. Субъект А не смог раскрыть дату, предусмотренную Управлением 1-R для
устранения Свидетеля  No  599-6. Всe,  что  удалось  узнать  от  Субъекта  А
сопровождает подтверждение устранения свидетеля No 599-6 и находящейся рядом
с ним его супруги. Сведенья являются, всего лишь, психологическим остатком в
травмированном сознании Субъекта А.

     Общее заключение:
     Управление В-2  не  уполномочено  давать  ход рекомендациям  и функциям
консультативного  порядка.  Исследование  группы  консультантов в  настоящее
время является устаревшим для приоритетного изучения.

     Заключение No 1:
     Изменения в кодоксе  Агенства  Базисных  Процедур сводятся к исключению
Параграфа  No  979, который, как правило, не позволял  процедуры  устранения
Управлению 1-R.

     Заключение No 2:
     Прекращение подозрений Личного Номера 2222 и финансирование полного его
восстановления  на наблюдательной основе: Несмотря  на то, что  Свидетель No
599-6 был обнаружен противной стороной, не было доказано, что устранение его
и его  супруги было произведено с согласия Личного Номера  2222 (Вероятность
того,  что  Личный Номер  2222 был в контакте  с противной стороной с  целью
устранения  Свидетеля  No  599-6 очень мала и не доказуема.).  Доказано, что
Личный Номер 2222 руководил происходящим после удавшегося акта устранения  и
снятия  наблюдения: (а)  преследование  и  обнаружение  Свидетеля No 599-6 с
дальнейшим устранением его противной  стороной;  (b)  ликвидация последствий
совершeнного   акта   устранения;  (с)   ограничение   свободы   действия  и
передвижения Субъекта  А.  Все  действия производились  без участия  местных
уголовных и официальных авторитетных лиц. Обязательный трeхгодичный просмотр
наблюдений  Личного  Номера  2222 проводился  в  соответствии с  параграфами
устава Агенства Базисных Процедур.

     Заключение No 3:
     С момента прекращения связи  Субъекта А со свидетелем  No 599-6 и Дела,
датированного   5.01.86г.,   рекомендуется:  (а)  на   протяжении   проверки
Агентством  Базисных   Процедур  (ссылка  на  параграф  No  979)  продолжить
содержание  Субъекта А до  одобрения процедуры его  устранения;  или же  (b)
обеспечить пожизненную поддержку состояния Субъекта А.



     -------------------------------------

     Я  еду  на велосипеде.  И  вот  я уже  на  Роут 31  в  Монументе,  штат
Массачутес. Я на пути в  Ротербург-Вермонт, и изо  всех  сил я жму на педали
старомодного, изношенного  велосипеда -  тихоходного и  разваливающегося  на
части.  На  нeм только устаeшь.  Иногда отказывает  тормоз,  и  искривлeнное
"восьмeркой" колесо  скребeт по  вилке руля. Дорожный велосипед  - наверное,
когда-то такой был  в детстве у моего отца.  Холодно, ветер  кусает  меня за
локти, заползая змеeй за шиворот, задирая вверх рукава куртки  и стараясь еe
расстегнуть. Ноги от  усталости  налились свинцом.  А я  всe кручу  и  кручу
педали...



Last-modified: Sun, 23 Nov 2003 16:42:37 GMT

Оцените этот текст: