Богумил Грабал. Руководство для ученика Пабителя
---------------------------------------------------------------
"Иностранная литература" No 4, 2001
Перевод с чешского С. Скорвида
OCR, spellcheck: Alexandr V. Rudenko (avrud@mail.ru), 01.07.2001
---------------------------------------------------------------
Из книги "Жизнь без смокинга"
Я - поклонник солнца в ресторанчиках под открытым небом, любитель
глотка луны, отраженной в мокрой мостовой, я шагаю прямо и ровно, в то время
как моя жена дома, хотя и трезвая, совершает неверные движения и
пошатывается, шутливое толкование Гераклитова "Panta rhei" переливается у
меня в горле, и любая пивная на свете видится мне скопищем оленей,
сцепленных между собой рогами беседы, выведенное крупными буквами memento
mori! , сквозящее во всех вещах и людских судьбах, вновь и вновь дает повод
выпить sub specie aeternitatis , так что я - догматик в жидком состоянии,
теория тростника и дуба - моя движущая сила, я - испуганный человеческий
вскрик, который снежинкой падает на землю, я вечно спешу, для того чтобы
два-три часа в день бездеятельно и деятельно мечтать, ибо я хорошо сознаю,
что человеческая жизнь течет так же, как тасуется колода карт, что лучше
меня кто-нибудь выстирал бы или обронил вместе с носовым платком, иногда
кажется, будто я предвкушаю, что на меня вот-вот свалится миллион, хотя я
отлично понимаю, что в конце концов мне выпадет смеющийся ноль, что весь
этот хоровод начался с капельки семени и закончится потрескиванием огня,
после такого прекрасного начала - столь прекрасный конец, и в миловидном
обличье жизни ты ласкаешь кумушку Смерть; я поливаю цветы, когда идет дождь,
в душном июле волоку за собой декабрьские санки, в жаркие летние дни, желая
обрести прохладу, я пропиваю деньги, которые отложил на покупку угля, чтобы
согреваться зимой, я то и дело замираю в страхе от того, что людей не
страшит, как коротка жизнь и как мало времени отпущено им на запои и
безумства, пока же хватает времени, я воспринимаю утреннее похмелье как
полезный опыт, как высшую ценность поэтической травмы с признаками пищевой
несовместимости, которую нужно смаковать как святой приступ желчекаменной
болезни, я - раскидистое дерево с переплетенными ветвями счастливых и
несчастных случаев, полное внимательных и улыбчивых глаз, которые всегда
пребывают в состоянии влюбленности, какое это наслаждение - молодые побеги
на старом стволе и смех свежераспустившейся листвы, мой климат -
переменчивая апрельская погода залитая скатерть - вот мое знамя, в его
колышущейся тени я переживаю не только радостную эйфорию, но и оползень
возвращения к жизни, тупую боль в затылке и страшную дрожь в руках, я
собственными зубами извлекаю из ладоней осколки и остатки вчерашней бурной
ночи и каждое утро удивляюсь, как это я еще не умер, я все время ожидаю, что
загнусь раньше, чем успею всласть побезумствовать, я не мню себя четками, я
лишь звено в разорванной цепочке смеха, хрупкая поросль ясеня дает силу
моему буйному воображению, во мне что-то выхолощено - нечто такое, что
одновременно существует и при этом откатывается в прошлое, дабы оно, описав
дугу, катапультировалось в будущее, которое опять-таки вечно отодвигается от
моих жадных губ и глаз, отчего они косят, будто перед глыбой слоистого
исландского известняка, сегодня есть вчера, но прежде всего послезавтра,
поэтому я - творец поспешных всеобъемлющих выводов, дегустатор
расплесканного пространства; склероз, маразм, как и детский щебет, я считаю
источником вполне вероятных открытий, игривостью и игрой я обращаю юдоль
слез в смех, я зачаровываю действительность, и она всякий раз дает мне знак,
я - робкая косуля на поляне дерзких мечтаний, я - колокол, треснувший под
ударами молниями ожиданий, объективной реальности и общественных наук, я -
гений разрушения, браконьер в угодьях речи, лесничий несерьезного
вдохновения, сторож на поле анонимных анекдотов, убийца благих намерений,
инспектор рыбнадзора у темных омутов спонтанности, герой здравомыслящего
безрассудства, опередивший свое время опрометчивый крестоносец параллелей и
меридианов, желающий откусить от ломтя хлеба, намазанного маслом
бесконечности, и отхлебнуть из поллитровой кружки сливок вечности, причем
немедленно; в неверном толковании Христовых слов я нахожу особую прелесть
апостольских посланий, меня украшает ледяная крошка по берегам замерзшей
реки, о которую легко пораниться, я - депрессия, хандра и тоска, моя
готовность пробивать лбом стену - это попытка, откладываемая со дня на день;
можно ли жить иначе, чем я жил до сих пор, я - неврастеник с отменным
здоровьем, который страдает лишь бессонницей и спит крепко только в трамвае,
позволяя ему увезти себя на конечную остановку, я - великое настоящее
скромных ожиданий и ожидаемых великих крахов и поражений, на краю
причудливого небосклона передо мной мерцают новые горизонты маленьких
провокаций и минискандалов, поэтому я - клоун, мультипликатор, рассказчик и
домашний учитель точно так же, как непревзойденный сочинитель доносов на
самого себя и писем с угрозами в свой же адрес, ничтожные известия я считаю
достойными стать преамбулой к моему уставу, который я то и дело меняю и
никогда не могу окончить, в наброске едва обозначенной тени я нахожу проект
гигантского сооружения, хотя это всего лишь уже давно исчезнувшая детская
могилка, я - стареющий человек, несущий под сердцем свою молодость, мои
жесты и язык - это переменчивая грамматика моего собственного жаргона,
свежая отбивная и кружка холодного пива спустя полчаса доказывают мне, что
материя транссубстанциализется в хорошее настроение, дешевая метаморфоза для
меня - первейшее из чудес в мире, а рука на плече друга - это ручка от
дверей к блаженству, где каждый предмет любви есть средоточие райских кущей,
каннибализм - это путь по бесплодной пустыне без священников и школьных
аттестатов, грустные глаза коров, любопытно выпученные поверх бортов
грузовых машин, - это и мои глаза, молодая телочка, которую ждут мясники со
сверкающими ножами, - это я сам, синичка с вывернутыми крыльями, утонувшая
морозным вечером в ведре с ледяной водой, - это тоже я, и огонь, в который
возвращаются верные осы, чтобы сгореть вместе с прочими в пылающем гнезде,
дает мне весьма точное представление о горящих сотах с медом, приготовленным
лишь для меня; итак, я - член-корреспондент Академии пабителей, студент
кафедры эйфории, мой бог - Дионис, прекрасный и вечно пьяный юноша,
веселость в человеческом образе, мой духовный отец - ироничный Сократ,
который терпеливо ведет разговор со всяким, чтобы посредством языка и за
язык подвести его к самому порогу неведения, мой возлюбленный сын - Ярослав
Гашек, первооткрыватель рассказов из пивной, гениальный самородок и
сочинитель, который, очеловечив прозаический небосвод, предоставил писать
другим. Немигающими глазами я вглядываюсь в синие зрачки этой Святой Троицы,
так и не достигая вершин пустоты, упоения без алкоголя, просвещенности без
знания, я - обескровленный смехом бык, чей мозг кто-то поедает ложечкой,
словно мороженое.
Официант, у вас найдется для меня еще один гуляш?
P.S. Анализируя этот текст, который я написал за пять часов во время
случайных перерывов между рубкой дров и кошением травы, текст, в котором
ощущается замедленный пульс вертикально опускающегося топора и горизонтально
режущей австрийской пилы, я должен отделить фразы, явившиеся суммой моего
внутреннего опыта, от почерпнутых мною из книг. Я обязан назвать авторов
изречений, которые с тех пор, когда я впервые прочел их, так очаровывают
меня, что я жалею, что не придумал их сам. "Я не мню себя четками, я лишь
звено в разорванной цепочке..." - это перевернутая вариация изречения Ницше
"Я не звено цепи, но сама цепь". "Каждый предмет любви есть средоточие
райских кущей" - точная цитата из Новалиса, тогда как "Дионис, веселость в
человеческом образе" - из Гердера. Это все.
Last-modified: Thu, 14 Aug 2003 10:36:37 GMT