гнать мысль о Елене как неуместную, только мешающую и отвлекающую от месье Никто и расследования, а ведь с этого момента он должен был вести его лично. Он открыл дверь кабинета Никола без стука. Теперь это был его кабинет и он мог так поступить. Морелли сидел за письменным столом и вскочил, увидев Фрэнка в дверях. Возникло некоторое замешательство. Фрэнк решил, что, пожалуй, следует объясниться и расставить все по местам. -- Привет, Клод. -- Здравствуй, Фрэнк -- Слышал новости? -- Да, Ронкай мне все объяснил. Я рад, что будешь заниматься расследованием, хотя и... -- Хотя и? Морелли выглядел твердым, как Гибралтарская скала, когда произносил эти слова. -- Хотя и считаю, что они поступили с комиссаром Юло по-свински. Фрэнк улыбнулся. -- Хочешь знать правду, Клод? Я тоже так считаю. Если получился экзамен, то, похоже, его выдержали оба. Атмосфера заметно разрядилась. Когда пришло время сделать выбор, Морелли поступил так, как Фрэнк и ожидал. Фрэнк задумался, до какой степени можно положиться на Морелли: стоит ли сообщать ему последние новости и рассказывать о действиях Никола. Нет, лучше пока все оставить, как есть, не надо слишком многого просить у фортуны. Морелли был хорошо подготовленным и опытным полицейским, но все же он оставался сотрудником Службы безопасности Княжества Монако. Стоило ли вовлекать его в неприятности, если возникнет вдруг какое-то осложнение? Этого славный Морелли явно не заслуживал. Инспектор указал на пакет, лежащий на письменном столе. -- Пришли отчеты криминалистов. -- Уже просмотрел? -- Так, мельком. Все, что нам уже известно. Григорий Яцимин убит точно так же, как другие, нет ни единого следа. Никто идет своей дорогой и все так же осторожен. Неверно, Клод, не совсем так. Есть "Украденная музыка"... -- Пока мало что в наших силах. Мы можем только контролировать радио. А это означает, надо быть начеку, иметь наготове команду специального назначения, которую можно поднять по тревоге, и все прочее. Согласен? -- Конечно. -- У меня к тебе просьба, Клод. -- Слушаю, Фрэнк. -- Если не возражаешь, сегодня вечером я оставил бы тебя одного дежурить на радио. Не думаю, чтобы что-то случилось. Убийство прошлой ночью разрядило батареи у нашего клиента, и по крайней мере в ближайшее время он будет вести себя хорошо. У серийных убийц обычно так и бывает. Я буду слушать передачу, меня в любую минуту можно найти по мобильному, но сегодня вечером я должен быть свободен. Сможешь? -- Без проблем, Фрэнк. Интересно, подумал Фрэнк, как все-таки складываются отношения Морелли и Барбары. Ему показалось, что симпатия инспектора к девушке попала на плодородную почву, но потом события, возможно, отодвинули их отношения на второй план. Морелли не походил на человека, который способен пренебречь своей работой из-за увлечения, пусть даже такой очаровательной девушкой, как Барбара. -- Мне обещали машину. Взгляни, пожалуйста. Инспектор удалился из кабинета. Фрэнк остался один. Достал из внутреннего кармана бумажник и вынул из него сложенную вдвое записку. Обрывок письма генерала Паркера, которое тот оставил у консьержа после их первой встречи на площади в Эз-Виллаже. Тут были номера телефонов. Некоторое время Фрэнк раздумывал, глядя на них. Наконец решился. Взял мобильник и набрал домашний номер. После нескольких гудков он услышал в трубке голос Елены. -- Алло? -- Привет. Это Фрэнк Оттобре. Последовало некоторое молчание, прежде чем прозвучал ответ. -- Рада слышать вас. Фрэнк никак не прокомментировал эти слова. -- Вы ужинали уже? -- Нет, нет еще. -- Решили отказаться от ужина или можете включить его в свои планы? -- Думаю, это вполне возможно. -- В таком случае я мог бы заехать за вами через час, если вам удобно. -- Вполне удобно. Жду Вас. Помните, как ехать? -- Конечно. До встречи. Фрэнк отключил связь и продолжал смотреть на мобильник, словно на дисплее можно было увидеть, что делает в этот момент Елена у себя дома. Закрывая крышку "Моторолы", он не мог не задаться вопросом, за какой такой новой бедой он погнался. 39 Фрэнк остановился у поворота на короткую грунтовую дорогу, ведущую к дому Елены Паркер, и заглушил двигатель полицейского "рено-меган" без опознавательных знаков. От обычных машин такой марки его отличало лишь радио, позволявшее связываться с управлением. Морелли объяснил, как пользоваться им и на каких частотах. Поднимаясь в Босолей к дому, снятому генералом, Фрэнк позвонил Елене, что подъезжает. Еще раньше он отвез Морелли на "Радио Монте-Карло", и они вместе проверили, все ли там в порядке. Прежде чем уйти, Фрэнк позвал Пьеро в сторону и прошел с ним в кабинет со стеклянными дверями недалеко от выхода. -- Пьеро, ты умеешь хранить секрет? Парень испуганно посмотрел на него и сощурился, словно раздумывая, по силам ли ему такое. -- Секрет, это значит, больше никто не должен знать? -- Именно так. И потом ты ведь теперь тоже полицейский, участвуешь в расследовании, а полицейские никому не могу передавать свои секреты. Это top secret[63], очень важный секрет. Понимаешь? Парень стал энергично кивать в знак согласия, и торчащие волосы его забавно разметались, так и хотелось их причесать. -- Этот секрет будем знать только ты и я. Согласен, агент Пьеро? -- Так точно, сэр. Он поднес руку ко лбу, отдавая честь, как в каком-нибудь телефильме. Фрэнк достал распечатку, сделанную Гийомом. -- Я покажу тебе сейчас конверт одной пластинки. Сможешь сказать мне, есть ли она в комнате? Он развернул перед Пьеро страницу. Пьеро опять сощурился, как всегда, когда хотел сосредоточиться, потом поднял голову, посмотрел на Фрэнка, не проявляя никакой радости, и покачал головой. -- Нет. Фрэнк скрыл свое огорчение, чтобы не расстраивать Пьеро. И спокойно ответил. -- Очень хорошо, Пьеро. Очень, очень хорошо. А теперь можешь идти, и прошу тебя, помни -- никто не должен знать об этом, ни слова никому, полнейший секрет! Пьеро приложил к губам указательные пальцы в знак того, что клянется молчать, вышел и направился в режиссерскую аппаратную. Фрэнк опустил бумагу в карман и ушел, оставив Морелли на посту. По пути он встретил Барбару в каком-то необыкновенном черном платье, она шла навстречу инспектору, явно собираясь что-то сказать ему. Пока он раздумывал о переживаниях Морелли, ворота открылись, и появилась Елена. Фрэнк увидел, как ее фигура медленно возникла из полутьмы в рассеянном свете фар. Сначала показался легкий силуэт, потом раздался скрип гравия и послышались уверенные шаги по неровной земле. Затем среди ветвей он увидел ее лицо в обрамлении светлых волос и, наконец, глаза -- эти глаза, в которых, казалось, кто-то взращивал печаль, чтобы раздать ее потом всему свету. Фрэнк задумался, что может таиться в их глубине, какие страдания скрываются в них, сколько невольного одиночества, невостребованной дружбы, наконец, усталости оттого, что приходиться выживать, а не просто жить нормально, по-человечески. Возможно, вскоре он узнает об этом, но, спрашивал он себя, так ли ему хочется знать и насколько он к этому готов. Внезапно он понял, что представляла для него Елена Паркер. Ему нелегко было признаться даже самому себе, что он испуган. Испуган тем, что история Гарриет превратит его в подлеца. Если так, он мог колесить по свету, вооруженный до зубов, арестовывать или убивать тысячи людей, мог бегом мчаться всю свою жизнь, но как бы быстро ни бежал, он никогда больше не вернется к себе самому. Если не сделает чего-то, если не произойдет что-то, этот страх останется навсегда. Он вышел из машины, чтобы открыть дверцу Елене Паркер. На ней был темный брючный костюм, слегка в восточном стиле, со стоячим воротом, наверняка исполненный известным кутюрье. Ее одежда тем не менее говорила не о богатстве, а лишь о хорошем вкусе. Фрэнк отметил, что на Елене не было драгоценностей, а макияж, как и при первой встрече, был совсем незаметным. Еще прежде, чем она приблизилась, его овеял экзотический аромат ее духов, который, казалось, источала сама ночь. -- Здравствуйте, Фрэнк. Благодарю, что вы открыли мне дверцу, но не считайте себя обязанным делать это каждый раз. Елена села в машину и посмотрела на него, пока он стоял у рядом. -- Это не просто вежливость... Фрэнк кивком указал на "меган". -- Это же французская машина. Если пренебречь savoir-faire[64], двигатель просто не заведется. Елена, слегка усмехнулась, видимо, оценив шутку. -- Вы удивляете меня, мистер Оттобре. В наши дни, когда остроумные мужчины, похоже, просто перевелись... Ее улыбка показалась Фрэнку дороже любой драгоценности, какую когда-либо надевала женщина. И перед этой улыбкой он внезапно почувствовал себя одиноким и безоружным. Он думал об этом, пока обходил машину, садился за руль и включал стартер. Он пытался понять, сколько еще будет длиться окольный разговор, прежде чем они подойдут к истинной цели их встречи. И кто из них первым наберется смелости заговорить о ней. Он взглянул на профиль Елены. Ее лицо то ярко освещалось фарами встречных автомобилей, то пропадало во мраке, и ей неведомо было, что в мыслях человека, сидящего рядом, она выглядит точно так же -- то мрак, то свет. Она повернулась к нему, и взгляды их встретились. Лучик веселья погас в ее глазах, они снова стали печальными. Фрэнк понял, что кнопку запуска нажмет она. -- Я знаю вашу историю, Фрэнк. Пришлось выслушать от моего отца. Все, что знает он, должно быть известно и мне, я во всем должна быть похожа на него. Мне жаль, что я чувствую себя чужой в вашей жизни. Ощущение не из приятных, поверьте. Фрэнку вспомнилась, как говорят в народе: мужчина -- охотник, женщина -- дичь. У них с Еленой роли определенно поменялись. Эта женщина, сама того не подозревая, была настоящей охотницей, возможно, потому, что прежде всегда бывала жертвой. -- Единственное, что я могу предложить вам взамен, это мою собственную историю. Не вижу другого оправдания тому, что сижу рядом с вами и ставлю уйму вопросов, на которые вам, конечно же, трудно найти ответ. Фрэнк слушал Елену и медленно ехал в потоке машин, спускавшихся из Рокбрюна к Ментону. Вокруг текла обычная, нормальная жизнь, проезжавшие мимо люди радовались теплому вечеру и ярким огням побережья, скорее всего искали вокруг каких-нибудь легкомысленных удовольствий... Нет ни сокровищ, ни островов, ни географических карт, только иллюзия, пока длится жизнь. И порой иллюзия обрывается при звуке двух простых слов: "Я убиваю..." Сам того не заметив, Фрэнк выключил радио, словно опасаясь, что с минуты на минуту прозвучит неестественный голос и вернет его к трезвой реальности. Негромкая музыка, звучавшая фоном, умолкла. -- Дело не в том, знаете ли вы мою историю или нет. Дело в том, что у меня была своя. Надеюсь, ваша не похожа на мою. -- Думаете, если бы моя история намного отличалась от вашей, я сидела бы сейчас здесь? Голос Елены вдруг сделался нежным -- голосом женщины, желавшей мира. -- Какой была ваша жена? Фрэнк удивился непринужденности, с какой она задала этот вопрос. И той легкости, с какой он ответил. -- Мне трудно сказать, какой она была. Как и в каждом из нас, в ней были два человека. Я мог бы сказать, какой она виделась мне, но сейчас это ни к чему. Фрэнк замолчал, и Елена какое-то время разделяла его молчание. -- Как ее звали? -- Гарриет. Казалось, она восприняла это имя как давно знакомое. -- Гарриет... Хотя я никогда не видела ее, мне кажется, знаю о ней главное. Вы спросите, откуда такое чувство... Он промолчал. Она с горечью продолжала. -- Никто лучше слабой женщины не поймет другую такую же слабую женщину. Елена взглянула в окно. Ее путешествие так или иначе завершалось. -- Моя сестра Эриджейн оказалась сильнее меня. Она все поняла и с бежала от нашего отца с его безумием. А может, она не настолько интересовала его, чтобы он запер ее в одной тюрьме со мной. Я не могла убежать... -- Из-за сына? Елена закрыла лицо руками. Ее голос звучал из-за ладоней приглушенно, словно из камеры пыток: -- Это не мой сын. -- Не ваш сын? -- Нет, это мой брат. -- Ваш брат? Но вы же сказали... Елена подняла лицо. Такую боль способен выносить лишь тот, кто уже умер. -- Я сказала вам, что Стюарт мой сын, и это правда. Но он еще и мой брат... У Фрэнка перехватило дыхание, и пока до него доходил смысл сказанного, Елена разрыдалась. Ее голос прогремел в тесной машины так громко, словно на свободу вырвался наконец долго сдерживавшийся отчаянный крик. -- Будь ты проклят, Натан Паркер. Гореть тебе в аду не одну вечность, а тысячи! Фрэнк приметил место для парковки по ту сторону дороги, возле какой-то стройки. Повернул туда и выключил мотор, не погасив фары. Он повернулся к Елене. И самым естественным образом, какой только может быть на свете, она обрела защиту у него на груди, уткнувшись ему в пиджак мокрыми от слез щеками, и облегченно вздохнула, когда он погладил ее волосы, столько раз скрывавшие лицо, что сгорало от стыда при воспоминании о позорных ночах. Фрэнку показалось, будто они нескончаемо долго сидели так, обнявшись. В сознании мешались тысячи картин, судеб, реальность соединялись с вымыслом, настоящее с прошлым, подлинное с ложным, краски с мраком, ароматы цветов с запахом земли и резкой вонью разложения. Он представил Елену в доме родителей и Натана Паркера, тянущегося к дочери, и слезы Гарриет, и кинжал, занесенный над привязанным к стулу Йосидой, и сверкание лезвия, вставленного в ноздрю ему, Фрэнку, и голубые глаза десятилетнего мальчика, живущего среди хищных зверей, не ведая того. В его сознании ненависть обернулась ослепительный светом, превратившимся в безмолвный вопль, столь громкий, что он способен был взорвать любые зеркала, в которых отражалась человеческая злоба, любые стены, за которыми скрывалась подлость, любые запертые двери, в которые тщетно стучали кулаки те, кто безнадежно просил выпустить их, ища помощи в собственном отчаянии. Елена просила только об одном -- забыть прошлое. И Фрэнк тоже нуждался в этом -- именно сейчас, здесь, в этой машине возле заросшей плющом стены, обнимая эту женщину. Неизвестно, кто из них первым пришел в себя. Когда в конце концов недоверчиво они посмотрели друг другу в глаза, оба поняли: произошло что-то важное. Они потянулись друг к другу, и губы слились в их первом поцелуе с опасением, а не с любовью. С опасением, что все это неправда, что лишь отчаяние породило минутную нежность, а одиночество придало иной смысл их словам, и все не так, как кажется. Они целовались долго, очень долго, прежде чем поверить друг другу, прежде чем сомнение превратилось в крохотную надежду, ведь никто из них не мог позволить себе такую роскошь, как уверенность. Потом они еще долго смотрели друг на друга, затаив дыхание. Елена очнулась первой. Ласково провела рукой по его щеке. -- Скажи что-нибудь глупое, прошу тебя. Глупое, но живое. -- Боюсь, что наш столик в ресторане уже занят. Елена порывисто обняла его, и Фрэнк почувствовал, как ее радостный смех трепетным пульсом коснулся его шеи. -- Мне стыдно, Фрэнк Оттобре, но я способна думать только о том, какой же ты замечательный. Разверни машину и поехали ко мне. В холодильнике найдутся еда и вино. Сегодня вечером я ни с кем не хочу делить тебя. Фрэнк включил мотор и устремился назад той же дорогой, какой они приехали сюда. Когда это было? Может быть, час назад, может быть, одной жизнью раньше. Он совершенно утратил чувство времени и в одном только был уверен: окажись перед ним в эту минуту генерал Натан Паркер, он наверняка убил бы его. ВОСЬМОЙ КАРНАВАЛ   Он лежит, вытянувшись, на постели, укрытый в своем тайном убежище. Он спит умиротворенно, с ощущением легкости и удовлетворения, подобно лодке, долго лежавшей на берегу и вновь оказавшейся в море. Ровное, тихое, едва заметное дыхание лишь слегка приподнимает накрывающую его простыню, обозначая тем самым, что он жив, и белая ткань, лежащая на нем, -- покрывало, а не саван. Рядом с ним, точно так же недвижно, лежит в стеклянном гробу высохший труп. Он с достоинством несет на себе то, что еще вчера было прозрачно-бледным лицом Григория Яцимина. На этот раз работа выполнена особенно искусно -- получился истинный шедевр. Словно это не маска на мумифицированном черепе, а настоящее лицо. Он, лежащий на кровати, спит и видит сон. Его сновидения необъяснимы, однако образы, которые пытается распознать мозг, не нарушают его покой, и он лежит по-прежнему недвижно. Поначалу ему видится сплошной мрак. Затем грунтовая дорога, в конце которой виднеется какое-то строение, освещенное мягким светом полной луны. Теплый летний вечер. Он приближается к большому дому, силуэт которого теряется в полумраке, оттуда долетает знакомый манящий запах лаванды. Босые ноги его ощущают легкие уколы гальки. Ему хочется пройти дальше, но страшно. Он слышит чье-то приглушенное тревожное дыхание, чувствует острый всплеск смятения, но тотчас успокаивается, едва обнаруживает, что дыхание это -- его собственное. Теперь он спокоен, он уже во дворе дома, над которым возвышается посередине каменная труба -- воздетый палец, указывающий на луну. Дом окутан тишиной, будто приглашающий войти, и вдруг растворяется во мраке, а он уже внутри и поднимается по лестнице. Смотрит наверх, на площадку, откуда льется слабый свет, рассеивающий полумрак. Там вырисовывается силуэт какого-то человека. Он чувствует, как смятение, словно слишком туго стянутый узел галстука, вновь сдавливает ему горло, затрудняя дыхание. И все же медленно поднимается наверх. Он спрашивает себя, кто этот человек наверху, и тут же понимает, что ужасно боится это узнать. Ступенька. Другая. Тревожные паузы, скрип дерева под босыми ногами. Рука на перилах постепенно освещается льющимся сверху светом. Когда он ступает на последний марш, человек на площадке оборачивается и уходит через дверь, из-за которой льется свет. Он один на лестнице. Пройдены последние ступени. Перед ним распахнутая дверь, откуда бьет живой, трепетный свет. Он медленно приближается к порогу, переступает, и свет заливает его, но это не только свет, а еще и шум. Посреди комнаты стоит человек. Его стройное, сильное тело обнажено, а лицо обезображено -- будто огромный полип обвил его голову и стер лицо. Из чудовищного месива мясистых наростов с мольбой, словно ища его жалости, смотрят глаза. Несчастный человек плачет. -- Кто ты? Он слышит вопрос. Но это не его собственный голос. Однако это и не голос изуродованного человека, стоящего перед ним, потому что у того нет рта. -- Кто ты? Снова повторяет голос, и кажется, будто он звучит отовсюду, исходит из окружающего их ослепительного света. Теперь он знает и видит, но против своей воли. Человек тянет к нему руки, и это действительно ужас -- то, что он собой представляет, а глаза его по-прежнему молят стоящего перед ним о жалости, как наверное, тщетно молили о ней весь мир. И вдруг свет превращается в пламя, высокое бушующее пламя, пожирающее все на своем пути, -- огонь этот исходит будто из самого ада, чтобы очисть землю. Он просыпается даже не вздрогнув, просто открывает глаза. Всполохи огня теряются во мраке. Его рука тянется в темноте к лампе на ночном столике. Он включает ее. Слабый свет заполняет голую комнату. Сразу же слышен голос. Мертвым спят вечным сном, и поэтому им не нужен сон обычный. Что с тобой, Вибо, не удается поспать? -- Нет, Пасо, сегодня я хорошо отдохнул. Просто сейчас много дел. У меня будет время отдохнуть потом... Мысленно он продолжает: "...когда все будет окончено." Он не питает никаких иллюзий и прекрасно знает, что рано или поздно наступит конец. Все человеческое имеет конец, точно так же, как и начало. Но пока он свободен, нельзя отказать лежащему в гробу в приятной надежде получить новое лицо, а себе самому -- в удовольствии сдержать обещание. В туманном сне его были какие-то испорченные песочные часы, но с тех пор все сны погребены песком, рассыпанным в памяти. Здесь, в реальном мире, эти часы продолжают свой ход, и никто никогда не сломает их. Разлетятся вдребезги иллюзии, как всегда, но эти небьющиеся песочные часы будут отсчитывать время до бесконечности, даже если на земле не остается никого, чтобы посмотреть, что же они показывают. Он чувствует: пора. Встает с постели и начинает одеваться. Что ты делаешь? -- Мне надо идти. Надолго? -- Не знаю. Думаю, на весь день. Может быть, и завтра тоже буду занят. Не оставляй меня беспокоиться здесь, Вибо. Ты ведь знаешь, мне плохо, когда тебя нет. Он подходит к стеклянному гробу и ласково улыбается лежащему в нем кошмару. -- Не буду выключать свет. Я сделал тебе сюрприз, пока ты спал. Он берет зеркало и помещает его над лицом лежащего в гробу трупа так, чтобы тому было видно отражение. -- Посмотри... О, но это же фантастика. Это я? Вибо, но я необыкновенно красивКрасивее, чем раньше. -- Конечно, красив, Пасо. И будешь еще красивее. Некоторое время они молчат. Сове волнение мертвое тело не умеет и не может выразить слезами. -- Теперь мне надо идти, Пасо. Это очень важно. Он отворачивается от лежащего в гробу тела и направляется к двери. Переступая порог, повторяет сказанное теперь уже, наверное, только самому себе. -- Да, это очень важно. И охота возобновляется. 40 Никола Юло затормозил, свернул вправо на развязку с указателем "Экс-ан-Прованс". Пристроился к трейлеру с испанским номерным знаком и надписью на полотнище кузова "Перевозки. Фернандес", который медленно двигался вниз по короткому спуску. Как только они съехали -- один за другим -- грузовик остановился на парковке справа. Комиссар обогнал его и поставил машину прямо перед кабиной водителя. Потом достал из кармана на дверце добытую карту города и развернул ее на руле. Посмотрел план, где накануне вечером отыскал и пометил проспект Мирабо. Топография города была довольна проста, и нужная улица находилась в центре. Он включил двигатель и через несколько сотен метров на круговой развязке свернул в сторону центра, сверяясь с указателями. Проезжая по окружной дороге -- сплошные спуски и подъемы -- а также "лежачие полицейские" на радость любителям погонять, -- Юло отметил, что город необыкновенно чист и многолюден. На улицах полно молодежи. Он вспомнил, что в Эксе находится престижный университет, основанный в XV веке, а также популярный термальный курорт. Он пару раз ошибся дорогой, вновь проезжая мимо завлекательных реклам гостиниц и ресторанов различных каратов, пока не попал на площадь Генерала де Голля, откуда и начинался проспект Мирабо. Найдя свободное место на платной парковке, комиссар постоял немного, любуясь большим фонтаном в центре площади. Табличка гласила: "Фонтан Ротонды"[65]. Как бывало в детстве, шум льющейся воды вызвал желание помочиться. Юло принялся искать вывеску какого-нибудь бара, думая, как же это все-таки удивительно, что переполненный мочевой пузырь подсказывает -- хорошо бы выпить чашечку кофе. Он пересек проспект, где укладывали новую плитку Рабочий в желтой каске оправдывался, видимо, перед прорабом, говоря, что он здесь ни при чем , все решает какой-то инженер Дюфур. Под платаном дворовые коты, подняв хвосты пистолетом, изучали друг друга, соображая, что лучше -- затеять драку или с достоинством разойтись. Юло решил, что кот потемнее, -- это он, а посветлее и потолще -- Ронкай. Он вошел в бар, оставив котов с их проблемами, заказал кофе с горячим молоком и направился в туалет. Когда вернулся, кофе ждал его на стойке. Накладывая в чашку сахар, Юло подозвал официанта, молодого парня, разговаривавшего с девушками, сидевшими за столиком с бокалами белого вина. -- Будьте добры, мне нужна кое-какая информация. Парень прервал разговор с девушками, наверное, с неохотой, но виду не подал. -- Конечно, если смогу. -- Не знаете, есть ли на проспекте Мирабо музыкальный магазин "Диски и риски"? Или, может, был? Молодой человек со светлыми, коротко стриженными волосами и худым, бледным лицом в прыщах, на минуту задумался. -- Нет, не слышал такого названия. Но я здесь совсем недавно. Учусь в университете, -- поспешил добавить он. Парень давал понять, что не всю жизнь будет официантом, и со временем его ожидает совсем другая судьба. -- Но если пройдете вверх по проспекту, увидите на этой же стороне газетный киоск. Тату немного странный, но работает там уже лет сорок. Если кто может вам помочь, так это он. Юло кивнул в знак благодарности и принялся за кофе. Парень счел себя свободным и вернулся к прерванному разговору с девушками. Комиссар оплатил счет и оставил сдачу на стойке. Выйдя из бара, он увидел, что кота-Юло уже нет, а кот-Ронкай спокойно сидит под платаном, поглядывая по сторонам. Проспект, укрытый тенью платанов, был выложен каменными плитами. По обе стороны его нескончаемо тянулись различные кафе, магазины и книжные лавки. Метров через сто, рядом с букинистическим магазином, он обнаружил киоск Тату, о котором говорил парень. На тротуаре возле открытых дверей магазина устроились на раскладных стульях двое мужчин примерно его же возраста и играли в шахматы. Юло подошел к киоску и обратился к взлохмаченному старику с глубоко запавшими глазами лет около семидесяти, сидевшему среди журналов, книг и комиксов. Казалось, его извлекли из какого-нибудь вестерна Джона Форда, что-нибудь вроде "Красных теней". -- Здравствуйте. Вы -- Тату? -- Да, это я. Чем могу быть вам полезен? Никола заметил, то у него не хватало зубов. И голос звучал соответственно. Он подумал, что типаж просто идеален. Жаль, что сидит здесь в этом киоске в центре Экс-ан-Провансе, а не в дилижансе "Уэллс Фарго"[66], направляющемся в Тоумстоун. -- Мне нужно кое-что узнать. Я ищу магазин грампластинок, который называется "Диски и риски". -- Тогда вы опоздали. На несколько лет. Магазин давно закрылся. Юло едва сдержал жест раздражения. Тату закурил "голуаз" без фильтра и закашлялся. Судя по всему, его война с сигаретами длилась уже довольно долго. Неизвестно, кто выйдет победителем, но пока что старик держался крепко. Он махнул рукой в сторону проспекта. -- На той стороне, триста метров отсюда. Теперь там бистро. -- Не помните, как звали владельца? -- Нет, но хозяин бистро -- его сын. Поговорите с ним, и он расскажет все, что вас интересует. "Кафе художников и артистов". -- Спасибо, Тату. И не курите слишком много. Удаляясь, Юло подумал, что никогда не узнает, был ли новый приступ кашля благодарностью за совет или хриплым пожеланием отправляться куда подальше. Слава богу, след не оборвался окончательно. Хотя то, что у него было в руках, казалось скорее сигаретным дымом Тату, нежели настоящей уликой. С помощью Морелли Юло мог бы найти владельца магазина через Торговую палату, но понадобилось бы время, а как раз времени у них не было. Он подумал о Фрэнке, оставшемся на "Радио Монте-Карло" в ожидании, что зазвонит телефон и голос из адской бездны возвестит о новой жертве. Я убиваю... Юло невольно ускорил шаги и подошел к синим тентам с белой надписью "Кафе художников и артистов". Судя по количеству посетителей, дела тут шли неплохо. Снаружи не было свободных столиков. Он прошел внутрь и подождал, пока глаза не привыкнут к освещению. За стойкой кипела работа. Поскольку народу было много, бармен и двое парней лет двадцати пяти торопливо готовили аперитивы и легкие закуски. Юло заказал аперитив у светловолосой девушки, открывавшей кому-то бутылку вина. Она кивнула и через минуту поставила перед ним бокал с розовым напитком. -- Могу я поговорить с хозяином? -- спросил он, отпив глоток. -- Вот он. Девушка показала на человека лет тридцати с редкими волосами, который появился в этот момент из-за стеклянной двери с надписью "посторонним вход воспрещен". Никола задумался, как лучше обосновать свои вопросы. Когда хозяин кафе подошел к стойке, он решил предстать официальным лицом. -- Простите... -- Слушаю вас. Он показал значок. -- Я -- комиссар Юло из общественной Службы безопасности Княжества Монако. Я попросил бы вас об одном одолжении, месье... -- Франсис. Робер Франсис. -- Дело в том, месье Франсис, что, насколько нам известно, здесь некогда располагался магазин грампластинок под названием "Диски е риски", владельцем которого был ваш отец. Хозяин растерянно осмотрелся. В его глазах вспыхнуло сразу множество вопросов. -- Да, но... то есть магазин уже несколько лет как закрыт... Юло улыбнулся, успокаивая его, и продолжил другим тоном. -- Не волнуйтесь, Робер. Ни вас, ни отца не ждут никакие неприятности. Вам покажется странным, но спустя столько лет этот магазин может оказаться ключом для важного расследования, которое мы ведем. Мне нужно бы встретиться с вашим отцом и задать ему несколько вопросов, если возможно. Роберт Франсис успокоился. Повернулся к светловолосой девушке за стойкой и указал ей на бокал, который Никола держал в руке. -- Налей мне тоже, Люси. И снова обратился к комиссару.. -- Ну, мой отец давно отошел от дел. Магазин грампластинок приносил мало... Знаете, больших денег отец вообще никогда не зарабатывал, а в последнее время стало совсем плохо. И потом этот упрямец, мой отец, хоть и торговал редкими пластинками, куда чаще оставлял их для собственной коллекции, нежели выставлял на продажу. Вот и получается, прекрасный коллекционер и никудышный коммерсант... Юло почувствовал облегчение: Франсис говорил об отце в настоящем времени. Значит, тот жив. "Если возможно" он сказал в конце разговора на тот несчастливый случай, если бы его уже не оказалось в живых. -- Так что мы сели однажды, все подсчитали и решили закрыть магазин... А я открыл вот это... Он обвел рукой заполненное публикой кафе. -- Похоже, перемена к лучшему. -- Ну, что вы, совсем другое дело. И уверяю вас, устриц мы подаем самых свежих, а не древних, как отцовские пластинки. Люси пододвинула бокал своему хозяину. Франсис поднял его и учтиво протянул в сторону комиссара, и тот повторил его жест. -- За ваше расследование. -- За ваше заведение и за редкие пластинки. Отпили, и Франсис поставил запотевший бокал на стойку. -- Отец сейчас, конечно, дома. Вы приехали из Монте-Карло по автостраде? -- Да. -- Хорошо. Тогда следуйте по указателям. Недалеко от развязки, где выход на автостраду, стоит гостиница "Новотель". За ней -- двухэтажная вилла из красного кирпича с садиком и кустами роз. Там и живет мой отец. Ошибиться невозможно. А могу я пока угостить вас чем-нибудь? Юло с улыбкой поднял бокал. -- Этого достаточно. Он протянул руку и Франсис пожал ее. -- Благодарю вас за любезность, месье Франсис. Вы даже не представляете, как помогли нам. Покидая бистро, Юло увидел официанта, занимавшегося устрицами и другими дарами моря, рядом с ним лежала кучка раковин и панцирей. Он охотно проверил бы справедливость хвалебных слов Франсиса насчет их свежести, но времени на это у него не было. Он проделал обратный путь. Из киоска Тату доносился хриплый кашель, шахматисты уже ушли. Книжный магазин закрылся. И игра, и торговля были приостановлены -- обеденное время. Направляясь к машине, он прошел мимо бара, где пил кофе. Под платаном кота-Ронкая сменил кот-Юло. Он сидел, лениво шевеля кончиком темного пышного хвоста, и оглядывал сонными глазами мир вместе с его обитателями. Юло подумал: почему бы не считать это кошачий реванш добрым знаком? 41 Жан-Поль Франсис завинтил крышку пластикового распылителя и несколько раз энергично подвигал поршнем насоса, чтобы получить необходимое давление. Взял устройство и направился к кустам красных роз, что росли возле ограды из металлической сетки в зеленой пластиковой оплетке. Осмотрел короткие ветки розария. Они были сплошь покрыты белым пушком -- множеством насекомых-вредителей. -- Война так война, -- торжественно произнес он. Повернул рычажок, и из носика брызнула распыленная струя инсектицида, смешанного с водой. Он начал поливать от корня, поднимая струю вверх и равномерно опрыскивая весь куст. Как и следовало ожидать, инсектицид чудовищно вонял. Жан-Поль порадовался, что догадался надеть жесткую марлевую маску, чтобы не вдыхать этот препарат, который, как сообщала этикетка, "Может быть токсичен при попадании в желудок. Беречь от детей". Читая предупреждение, он подумал, что препарат, токсичный для детей, в его возрасте вообще можно без всякого опасения вкалывать прямо в вену. Опрыскивая, он приметил краем глаза белый "пежо", остановившийся недалеко от ворот. Машины заезжали сюда нечасто -- разве что гостиница оказывалась переполнена настолько, что не хватало места на парковке. Из "пежо" вышел высокий человек лет пятидесяти пяти, с проседью в недавно постриженных волосах, довольно усталый с виду. Он осмотрелся и решительно направился к дому. Жан-Поль положил свои инструменты на землю и, не ожидая звонка, пошел открывать ворота. Человек, оказавшийся перед ним, улыбался. -- Вы месье Франсис? -- Собственной персоной. Незнакомец извлек из кожаного бумажника удостоверение. Его фотография была видна на документе под твердым прозрачным пластиком. -- Я -- комиссар Никола Юло из сыскной полиции Монако. -- Если пришли арестовать меня, то знайте: я и так уже отбываю каторгу, занимаясь этим садом. С удовольствием сменю его на тюремную камеру. Комиссар невольно рассмеялся. -- Вот это и называется не бояться закона. Либо у вас идеально чистая совесть либо, напротив, что вся ваша жизнь была крепко связана с криминалом. -- Виной всему коварные женщины. Они не однажды разбивали мое сердце. Но пока я оплакиваю свою судьбу, почему бы вам не войти? А то соседи подумают, будто вы пришли всучивать мне какие-нибудь щетки. Никола вошел в сад, и Франсис-отец закрыл за ним ворота. На нем были синие выцветшие джинсы и голубая хлопчатобумажная рубашка. На голове красовалась соломенная шляпа, а на шее висела марлевая маска, которую старик опустил, начав разговор. Из-под шляпы выбивались густые седые волосы. Голубые глаза, особенно яркие на загорелом лице, казались мальчишескими. Всем своим обликом он вызывал живейшее расположение. Протянув ему руку, Никола Юло почувствовал крепкое и сердечное рукопожатие. -- Могу успокоить вас. Арест не входит в мои планы. Скажу больше: я отниму у вас всего несколько минут. Жан-Поль Франсис пожал плечами, снимая шляпу и маску. Никола подумал, что старик мог бы стать отличным дублером Энтони Хопкинса[67]. -- Я занимаюсь садом не по призванию, а от скуки. Только и ждал какого-нибудь предлога, чтобы прекратить это занятие. Пройдемте в дом, там прохладнее. Они прошли через крохотный садик, отделенный от дверей дома лишь бетонной нашлепкой пожелтевшей от времени и непогоды. Дом не был роскошным, он на световые годы отставал от некоторых особняков на Лазурном берегу, но все здесь дышало чистотой и порядком. Они поднялись на три ступеньки и оказались в прихожей, откуда лестница вела на верхний этаж и две двери -- в противоположные стороны. Никола привык оценивать помещения с первого взгляда и ему сразу же стало ясно, что дом этот принадлежит человеку небогатому, но с хорошим вкусом. Множество книг, безделушки на комоде, по стенам несколько картин и постеров -- все здесь так или иначе имело отношение к искусству... Но больше всего поражало обилие пластинок. Ими было заполнено все свободное пространство. Справа в открытую дверь Никола увидел гостиную, где сразу бросалась в глаза мощная стереоустановка, видимо, единственное излишество, какое позволил себе хозяин. Все стены тут, как и в прихожей, были заставлены шкафами с виниловыми пластинками и компакт-дисками. -- Похоже, вы любите музыку. -- Я никогда не умел делать выбор среди своими увлечениями, и потому пришлось смириться с тем, что они сами меня выбрали. Франсис провел Юло в левую дверь, и они оказались в кухне. Рядом видно было помещение, превращенное в кладовую, а слева находилась открытая терраса, выходившая прямо в сад. -- Как видите, тут нет никакой музыки. Мы в кухне, а земную пищу не стоит смешивать с духовной. Выпьете что-нибудь? Аперитив? -- Нет, спасибо, меня уже угощал ваш сын. -- А, так вы были у Робера. -- Да, это он послал меня к вам. Франсис взглянул на темные пятна у себя подмышками и хитро улыбнулся, словно ребенок, придумавший новую игру. Взглянул на наручные часы. -- Послушайте, вы уже ели? -- Нет. -- Хорошо. Тогда предлагаю вот что. Мадам Сивуар, моя экономка... Он помолчал, и с некоторым смущением завершил фразу. -- По правде говоря, домработница, но когда я называю ее экономкой, это ей очень льстит, а сам я чувствую себя важной особой. Мадам Сивуар, итальянка и отличная повариха, оставила мне лазанью с приправой из толченых трав и пряностей. Ее надо только поставить в духовку. Поверьте, если внешность мадам Сивуар оставляет желать многого, то ее лазанья не вызывает никаких сомнений. Никола опять не мог не улыбнуться. Этот человек -- сама сила природы. Он излучал симпатию всем своим существом. Его жизнь была наверное одной непрестанной радостью. Во всяком случае именно этого хотелось пожелать ему. -- Я не собирался задерживаться на обед. Но если речь идет о предмете гордости мадам Сивуар... -- Фантастика! Пока лазанья запекается, я быстренько приму душ. Боюсь, что если подниму руку, из-под мышек выстрелит автоматная очередь. И как я потому буду объяснять, откуда в моей кухне труп комиссара? Фрэнсис достал из холодильника стеклянную сковородку и поместил ее в духовку. Установил температуру и таймер. По тому, как он управлялся с электроприборами, Никола решил, что Фрэнсис либо обожает кулинарию, либо одинок. Впрочем одно не исключало другое. -- Ну, вот, все в порядке. Десять минут, и будем обедать. Может быть, пятнадцать. Фрэнсис вышел их кухни и, присвистывая, поднялся по лестнице. Юло вскоре услышал шум душа и баритон Жан-Поля Франсиса, напевавшего "The Lady is a Tramp"[68]. Когда он спустился в кухню, на нем были чистые брюки и рубашка. Зачесанные назад волосы оставались влажными. -- Ну, вот, все в порядке, узнаете меня? Никола растерянно взглянул на него. -- Конечно. -- Странно, после душа я обычно чувствую себя совсем другим человеком. Сразу видно, что вы комиссар... Юло опять рассмеялся. Этот человек обладал замечательной способностью приводить окружающих в хорошее настроение. Франсис накрыл стол на террасе, протянул Никола бутылку белого вина и штопор. -- Не откроете ли, пока достаю еду из духовки? Никола откупорил бутылку в тот момент, когда Жан Поль Франсис поставил на пробковую подставку в центре стола дымящуюся сковородку с лазаньей, приправленной толчеными травами и пряностями. -- Садитесь вот сюда. Жан-Поль подал ему обильную порцию дымящейся лазаньи. -- Ешьте! В этом доме единственные этикетки, которые изучают внимательно, это этикетки