Анни Эрно. Внешняя жизнь --------------------------------------------------------------- Перевод с французского Евгений Ерохин From: moscou @ km.ru --------------------------------------------------------------- 1993 год. 3 апреля. В пригородном метро в Сержи-Префектюр садятся три девушки и парень с разорванными на коленях джинсами и кулоном на шее, подвешенном на цепочке. Одна девушка другой: "От тебя хорошо пахнет" - "Это Миниду". Парень: "Рено играет в Жерминале". Девушка: "Так себе фильм". Парень оправдывается: "Обожаю Рено и Золя..." Они направляются в Виржен. Это субботнее метро, везущее в Париж молодежь и семейные пары с детьми. Атмосфера замыслов и желаний читается на лицах, в телах, оживляющихся, чтобы усесться и подняться. Люди выходят на Этуаль, в Аль, где их уже встречают звуки музыки. Возвращение из Парижа, вечер. Пара с двумя детьми. Маленький мальчик, едва коснувшись сиденья, тот час же уснул, сжав губы; черты его лица напоминают старческие. Девочка, лет пяти-шести, белокурая, в очках, все время вертится. На ней черные блестящие колготки от Шанталь Томасс, немного вызывающие. Отец смотрит на ноги дочери и повторяет: "Подтяни юбку, она задралась слишком высоко". Мать, одетая безо всякого изящества, делает вид, что не слышит. 8 апреля. Собрание домовладельцев. Говорят о лестничных клетках, подвалах и т.д.. каждый затронутый вопрос - возможность продемонстрировать свои знания: "Нужно поставить счетчики в таком-то месте"; поведать забавную историю: "В доме, где я жил прежде", рассказать байку: "В тот день, жилец с шестного этажа..." Эти разговоры - необходимое средство к существованию. С тех пор, как в Сержи открылись университеты, по вечерам можно видеть студентов, делающих покупки в Ошане. Их можно узнать у касс по некоторой ироничной дистанции между их группами, не испытывающих необходимости здороваться друг с другом и преобразованных в людей, привыкших видеться весь день на занятиях или в университетской столовой. Это "определенно - обозначенные" сообщества (с одним и тем же местом проживания, общими интересами; одинаковым графиком занятий), влиятельные и недолговременные. 13 апреля. В пригородном метро в направлении Сержи, женщина - азиатка занимается вязанием, расположив на коленях схему узора. Это кажется достаточно сложным: три шерстяных клубка различных цветов, которыми она последовательно вяжет. Я читаю "Ле Монд", про то, что происходит в Боснии. Глазами этой войны, мои действия настолько же бесполезны, как и ее. Восемнадцать лет назад я должна была читать таким же образом статью про политических беженцев, убегающих из своей страны; среди которых, возможно, была и эта женщина. Перед станцией Конфлан она вытаскивает ключницу, выполняющую функцию ножниц, режет нитки, кладет клубки и схему узора в сумочку, поднимается, чтобы выйти. 17 апреля. Рейс Марсель - Париж. Возле иллюминатора - женщина в брючном костюме сиреневого цвета, в светло - сиреневой рубашке, с черно - золотистой сумочкой под цвет обуви. Она не читает. Она начинает тщательным образом подпиливать ногти. Чуть позже смотрит в зеркальце. Несколько раз открывает и закрывает сумочку, что-то в ней ищет, хотя, может быть и нет. Когда проходит стюардесса, толкая перед собой тележку с прохладительными напитками, она просит шампанского, оплачивает его и медленно пьет, смотря прямо перед собой. Эта женщина, которая несомненно найдет своего мужчину, платит за шампанское, чтобы сделать ожидание этого счастья более совершенным. Она празднует ожидание самой себя. Перед посадкой она вновь смотрится в зеркальце и поправляет макияж. Вечер. На станции Аль один негр играет на литаврах. Другой стучит по барабану, третий поет. Какой-то пьяный танцует возле них с куклой, просунутой под ремень брюк. Вокруг толпа пассажиров. Я вспоминаю, что в шестнадцать лет мечтала уехать жить в Гарлем, потому что меня привлекал джаз. 11 мая. У станции Бон Нувэль меня окликает толстый тип, лет тридцати. Я спрашиваю, что он хочет. Он показывает мне пластиковый стаканчик: "На еду". Смеясь, я замечаю, что внешне он вполне здоров. Он вынимает из кармана листовку лечебного центра для похудения: он должен был бы туда пойти, но он не состоит в центре социальной защиты. Он рассказывает мне о своей ситуации, я объясняю ему, что сложно отвечать на все прошения. Он держит в руке газету рекламных объявлений и маленькую табличку. Мужчина тщательно развертывает газету на ступеньке у входа метро, садится, поставив стаканчик и картонную табличку перед собой. Он говорит: "Клянусь вам, что я не пью", и приближаясь ко мне: "Впрочем, если бы я пил, вы почувствовали бы запах вина, алкоголя". И еще: "Нас больше нигде не уважают". 18 мая. В отделе колготок от Ив Сэн Лоран магазина Прэнтан Осман отсутствует продавщица. В другом конце отдела какая-то женщина перебирает упаковки с чулками. Быстрым движением руки она засовывает одну упаковку в свою сумочку и направляется к парфюмерному отделу. Внезапно я понимаю, что она только что украла колготки. Так как я не наблюдала за ней специально, необычайность прослеживалась в ожидании последовательности ее действий (засунуть товар в сумочку, вместо того, чтобы держать его в руке, направляясь к кассе) должна была встревожить меня на подсознательном уровне. Я воображаю себе опьяняющий триумф этой женщины. 20мая. На витрине магазина обуви "Жан - Клод Мондерер" в Труа Фонтэн железные решетки и табличка с надписью: "Распродажа в связи с ликвидацией магазина". Когда я прибыла в этот город, он назывался "Эспас 2М". Я постаралась вспомнить все пары обуви, которые я здесь прикупила. Каждое исчезновение магазина в торговом центре означает смерть частички самой себя, ее самой лучшей части. 21 мая. Женщина без следов косметики на лице сидит напротив своего сына, лет десяти-двенадцати, в пригородном метро на Денвер". Она читает какой-то женский журнал. Ребенок дрыгает ногами, прячет голову за свой портфель - признак того, что мальчик не знает, что ему делать со своим телом. Он разговаривает с матерью, задает ей вопросы. Она не отвечает. Статья, которую она читает, называется "Возраст - больше не помеха любви". 22мая. В кафе "Вайнштуб" в районе Страсбурга. Семейная пара лет пятидесяти.. Они достают путеводитель "Голдмиллоу" и заказывают указанный в нем "пресскопф". В ожидании блюда они говорят, что прибыли из окрестностей Парижа, что они следуют маршруту "дороги вин", пользуясь выходными днями в честь праздника Вознесения Господня. Они улыбаются. Когда им принесли заказ, они начали говорить только по- -поводу их блюда. Возможно, таким образом, они следуют составленному ими плану, имея в качестве гида днем и вечером Голдмиллоу, заменивший им пособие по технике физической близости, если только они когда-либо его читали. 28 мая. Переключая каналы, как обычно, перед тем как включить телевизор, я увидела появившееся на экране красивое лицо очень молоденькой девушки. Она рассказывала: "Мой отец изнасиловал меня, когда мне было двенадцать лет". Я не могла оторвать взгляд от этого лица. Она рассказывала свою историю с удивительным спокойствием: мать засыпала каждый вечер, приняв снотворное, отец пробирался в детскую комнату. Она отвечала на деликатные вопросы ведущего - зрелого седовласого мужчины с внешностью доброго папаши в роли доверенного лица. Затем появляется мать, измученная горем, вся в слезах; потом бабушка, полная женщина, защищающая своего сына - насильника, находящегося в настоящее время в тюрьме и "плачущего, как дитя". Следующим действием нам оказывают лицо, при виде которого, присутствующие на площадке зрители обвиняют девушку в соучастии и даже в соблазнении своего отца. Та, своим высоким лбом напоминает античную героиню перед разгневанной толпой. Третье действие. В студии появляются психологи и адвокат, объясняют и разрешают создавшуюся ситуацию: 1) отец изнасиловал свою дочь, так как сам подвергся в детстве насилию со стороны одного из своих родственников, 2) девушка в создавшейся ситуации не могла ничего сделать, чтобы противостоять насилию, 3) жители деревни, откуда девушка родом, совершили ошибку, считая ее, несовершеннолетнего ребенка, ответственной за этот инцест. Мать плачет, бабушка тоже. Представление закончено. Но страсти не утихли. Актеры, которых заставили играть их роли, отворачиваются друг от друга с терпимостью и гневом, вызванными их спектаклем. Возникает странное чувство, что эта "реальность" из-за ее постановки не была настоящей, иначе говоря, не удалось достигнуть искренности людей и подлинности истории. Единственное захватывающее и убедительное во всем этом - гипнотическое влечение, вызванное инцестом среди всех участников и желание приговорить к смерти жертву, красивую девушку. Позже я подумала, что таких шоу будет все больше и больше, вымысел исчезнет; потом люди не выдержат такой реальности, сыгранной по всем правилам спектакля и вымысел снова вернется. 29 мая. Преступление в галерее "Оффис" во Флоренции. Пятеро погибших и поврежденные полотна, среди которых картина Жиотто. Единодушный крик: невосполнимые, бесценные утраты. Это не по поводу погибших мужчин, женщин и маленького ребенка, а по поводу картин. Искусство, следовательно, важнее, чем жизнь; репродукция Мадонны 15 века, важнее, чем тело и дыхание ребенка. Это потому, что эта Мадонна преодолела столетия, потому, что миллионы посетителей музея смогут еще порадоваться, увидев ее, тогда как убитый ребенок доставлял радость лишь очень небольшому числу людей и потому, что все равно он бы умер рано или поздно? Но искусство не стоит выше человечества. В Мадонне Жиотто отобразились тела женщин, которые тот встречал и к которым прикасался. Между смертью ребенка и разрушением своего шедевра, что бы он выбрал? Я не ручаюсь за правильный ответ. Возможно, свою картину. 17 июня. Ошан, девять вечера. Очередь в кассе. Какой-то тип с красным носом высказывает постоянно свое недовольство людям, которые расплачиваются чеком или же кредитной карточкой: "Не могут даже иметь нормальные деньги!" Затем он оживляется: "Если бы они вставали как я, в четыре часа утра!" На движущуюся дорожку он поставил полуторалитровую бутылку вина. Эта сцена не удивляет никого в торговом комплексе "Труа Фонтэн", который все больше и больше облагораживается. Люди смотрят куда-то в сторону, так же, как и в метро опускают взгляд перед теми, кто просит милостыню. Все время у меня ощущение чего-то неестественного, когда я пользуюсь в первый раз каким - либо научным словом. Сегодня, это слово - item. 29 июня. В восемь утра лучи солнца уже освещают окна пригородного метро. Мы проезжаем мимо песочных и каменных насыпей около Уаз. Старинное здание отеля - ресторана. На месте старых трущоб Нантерра, снесенных вот уже как десять лет, расположено цыганское поселение. Было жарко и мужчины, безо всякого стеснения, поедали глазами женщин, как если бы необузданная утренняя эрекция была вызвана этим солнцем, и как если бы вагон поезда был огромной кроватью. 6 июля. В торговом центре "Труа Фонтэн", на месте бутика "GO - SPORT", который переехал в Дарти, появился магазин видеопродукции. На месте мясной лавки "Ле беф лимузен" реставрировались: азиатский рыбный магазин (в котором очень сильный запах рыбы), итальянская лавка, отдел сыров (которые пахнут хорошо и ядрено), табачно-журнальный киоск. На двух этажах "Super-M" расположились "Ля Редут", "Макдональдс", "Этам", и т.д. "Самаритэн" превратился в "Ошан", "Бригогем" стал "Гранд Оптикаль", своего рода мини-завод, изготовляющий очки прямо в присутствии заказчика, тут же, за прилавком. Исчезли Кориз, Саломе, Коокай, Роднэ. По прежнему все еще держались на плаву старые "Эрам", "Бато", Андрэ; магазин шерстяных и носочных изделий "Фильдар", отдел швейных машинок "Зингер" - верный друг. Ощущение того, что время летит, заложено не в нас самих. Оно исходит извне: дети растут, соседи уезжают, люди стареют и умирают. Закрываются булочные, и на их месте образовываются автошколы или же мастерские по ремонту телевизоров. Оно исходит также от отдела сыров, перемещенного на другой конец супермаркета и который называется не Франпри, как прежде, а Лидер Прайс. 12 июля. В Сартувиле в вагон поднялись молодые музыканты. Они играют "Мой возлюбленный из Сэн - Жана", арии написанные еще до появления линий метро и новых застроек. Я даю им десять франков так же, как я даю их невзрачным лицам и неопределенным силуэтам, просящих милостыню. Один и тот же жест, которым я плачу за удовольствие или сострадание. Песни превращают нашу жизнь в роман. Они делают прекрасным и заманчивым то, что мы когда-то пережили. Именно из-за этой красоты и романтики и возникает чувство боли при их прослушивании. В фильме Раймонда Дэпардона про приют для престарелых на островке Сан- -Клемантин в Венеции показывают мужчину, лежащего на столе. Он держит поднесенный к уху транзисторный приемник и слушает на полную громкость песню. Это старая неаполитанская песня, в которой рассказывается о ярмарочных уличных карнавалах и об утраченной любви. Он плачет. 3 августа. Молодая мама с дочкой в медленно движущейся очереди к кассе в Ошане. Она комментирует вслух все поступки ребенка: "Стой спокойно, ты вытираешь своим платьем всю грязь с пола", кричит на нее: "Не отходи от меня!", описывает ближайшее будущее: "Мы нагреем воды, чтобы, когда вернемся, вымыть посуду. Ты же знаешь, что утром не было горячей воды и твоя мама вынуждена была принять холодный душ", и т.д.. Малышка почти ее не слушает, лишь повторяя неуверенно "холодный душ", как если бы она знала, что ее мама говорит на публику. Сразу за ними - женщина с двумя подростками, сдержанный смех, умеренные жесты. Невозможно расслышать, что они говорят. Их покупки сгруппированы на тележки по порядку: красивые тетради, школьные принадлежности от Шевиньон, базовые продукты: молоко, йогурты, шоколадная паста, макароны - все куплено, вероятно, в специализированных отделах, но нет ни мяса, ни овощей. Обывательская семья, которой не нужно "обращать на себя внимание", и которая, оставаясь незаметной для окружающих, приобретает тем самым всю свою мощь. 12 августа. Мы спускаемся по эскалатору на платформу, где останавливаются поезда на Обэр. Заполненный эскалатор медленно скользит. Я успеваю заметить внизу, около стены обнимающуюся и целующуюся парочку. Обоим лет под сорок. Шум приближающегося поезда. Мужчина и женщина перестают ласкаться и бегут к вагону. Они находились как раз в том месте, где я была однажды вечером в прошлом году с Ф. Так же, как и женщина, я стояла спиной к стене. Пустынный эскалатор продолжает свое беспрерывное бесшумное движение. 13 августа. Сотрудница центра копировальных услуг "Авенир Секретариа" делает фотокопии для какого-то Африканца. Чуть в стороне, девушка и две женщины среднего возраста о чем-то шушукаются с удивительно одинаковой улыбкой, которая, кажется, никогда не сойдет с лиц. Теперь их черед. Им нужно свадебное меню. Девушка протягивает заготовленный образец, который сотрудница центра быстро пробегает глазами и говорит безразличным тоном: "ОК, на одной и той же строчке или ниже?". Она показывает им различные виды и форматы бумаг. Они долго выбирают. Женщины, которые, по- видимому, будут матерью и крестной оставляют право выбора за младшей, будущей невесте, и затем настойчиво у нее интересуются: "Ну как, тебе нравится?" Все три женщины представляют собой единое целое, состоящее из любви и ненависти, спаянное в ожидании и приготовлении к великому празднику, так, как это было сто лет назад. 16 августа. В районе новостроек, около станции пригородного метро, чернокожая женщина в плиссированной светло-коричневой юбке, белой рубашке и круглой шляпке - вся атрибутика квакеров. Прислонившись к бетонному ограждению, нависающему над путями, стоит девушка в джинсах и в вязаном свитере, несмотря на жару. У нее рассеянный вид. Три маленьких девочки, из которых одна несет собранный букет из листьев, идут рядом с их матерью. Мужчина, лет пятидесяти, в белой рубашке с короткими рукавами и рюкзаком за спиной шагает бодрым спортивным шагом. Группа мужчин и женщин в одинаковых костюмах, черных брюках и белых рубашках (какая-нибудь секта или просто продавцы магазина?) направляются ко входу в метро. Сегодня, в течение нескольких минут я старалась "разглядеть" всех людей, которых я встречала, всех незнакомцев. Мне кажется, что при внимательном наблюдении их существование становится мне вдруг очень близким, как если бы я прикасалась к ним. Если бы я продолжила этот эксперимент, мое видение мира и самой себя радикально бы изменилось. Возможно, я не была бы больше сама - собой. 17 августа. Девять утра. Только что открывшийся Ошан почти безлюден. Бесконечные горы помидоров, персиков, винограда; в соседних отделах, насколько хватает глаз, - йогурты, сыры, колбасные изделия. Необычное ощущение красоты. Я словно у ворот Эдема в первый день создания мира. Хочется съесть все или почти все. В глубине - узкие проходы между кассами. Когда в них втискиваешься, товары, наброшенные в беспорядке в тележке, кажутся миниатюрными, не такими красочными как на полках супермаркета, не отличающиеся от тех, которые покупают на ходу в бакалейной арабской лавочке на углу. 25 августа. Надпись "Париж", которую я увидела написанной на голубом фоне в тот момент, когда я выезжала на автодорогу А15, переполнила меня внезапно счастьем и удивлением. В первый раз я прочитала это название на дорожном щите в шестнадцатилетнем возрасте, не будучи до этого в Париже, но страждущая его посетить. Редкое мгновение, когда ощущение пережитого возвращается в настоящее и накладывается на него. Так же, как и занимаясь любовью, когда все бывшие мужчины, и тот, который в данный момент находится рядом, есть не что иное, как один человек. 31 августа. Ближе к вечеру. На площади Тулез, прислонившись к стене дома, стоит пожилая женщина. Вокруг нее - группа людей, много детей. Она начинает идти: медленно, с растерянным видом, поддерживаемая с двух сторон женщиной и мужчиной, который всю дорогу громко возмущается: "Я вам тут не сиделка!" Дети, что-то выкрикивая, бегают вокруг них. Старушка немного сгорблена, одета во все серое, седые волосы, очки. Из ее распухшего носа течет кровь. Она повесила на предплечье свою сумочку, которую она прижимает к животу. Окруженная небольшой группой людей, которые ведут ее в медкабинет, она пересекает пустынную площадь, освещенную солнцем, словно арена. 1 сентября. Мать и дочь идут по платформе метро, дочь держит мать под руку. Старый провинциальный жест девушек, которые, шагая таким образом в воскресенье по главной улице города, обеспечивают себе защиту от молодых людей, толкущихся возле кинотеатра. 10 сентября. В "Труа Фонтен" на эскалаторе поднимается одна - единственная парочка. Снизу можно разглядеть только спину юноши. Оба прижимаются друг к другу, ласкаются. Время от времени молодой человек оборачивается, смотрит вниз на людей с их тележками. У влюбленных вид, будто они воспаряют в небеса. На юноше - ярко - красная рубашка. Сегодняшний полдень. Я сижу с закрытыми глазами у себя дома. Я ожидаю проходящих внизу по мокрой трассе машин. Грузовик. Я представляю себе разбитый на склоне холма сад, белое защитное ограждение, улицу. В моей голове рождается фраза: "Было слышно постоянный шум машин, продолжительный скрип шин из-за скользкой дороги", c которой я абсолютно ничего не делаю. Простая привычка заключать в слова явления окружающей действительности. Я сяду в свое метро. Манера фамильярно говорить о предметах, которыми пользуешься. Мое метро - это линия А, увозящая меня в Париж, привозящая всегда на один и тот же вокзал Сержи Префектюр, это - метро, в которое я сажусь, даже не задумываясь; линия, где я знаю названия всех станций и не испытываю необходимости смотреть на указатель, находящийся на платформе, где я чувствую себя принадлежащей к группе пользователей этой линии, этого анонимного сообщества, для которых это и их линия. Линии метро Б, В, Г - не являются моими, также как и поезда линии А, направляющиеся к элитному пригороду Парижа: Ле Пэк, Сэн - Жэрмэн - ан -Лэй. В глубине души я чувствую себя там чужой, я бы даже сказала - незваной. 28 октября. На "Парк де Префектюр" в вагон вошли две женщины. Они расположились друг напротив друга. Одна - молодая привлекательная брюнетка, другая - блондинка лет пятидесяти, сидит, чуть съежившись на своем сидении. По агрессивному тону девушки можно догадаться, что это мать и дочь. "Ты пригласишь нас сегодня в ресторан?" Мать колеблется: "Нет... мы должны пойти в ... (неразборчиво). Дочь торжествует: "Вот видишь! Ты обманываешь! Раньше ты этого не говорила!" Мать замолкает. Дочь продолжает: "Франсуаза спросила меня, что ты хочешь к своему дню рождения. Тебе подойдет кофточка?" - "Да, вполне". Мать пытается улещевать дочь: "Очень мило с твоей стороны" и отпускает новую волну иронии по отношению к ней: "Естественно, это мило!" До самого Гар дю Нор, в каждой фразе матери, которая старается сохранить нейтральный тон, дочь обнаруживает скрытый, настоящий, по ее мнению, смысл, а именно отражающий вредный характер матери: "Вот видишь, какая ты!" Все, что говорит мать, дочь отвергает с ярым остервенением, которое могло бы спровоцировать страх, если бы он не ощущался как признак невоспитанности, тревоги, сопровождаемый легким преследованием без боязни быть наказанной женщиной. которая ее родила. 12 ноября. В метро неожиданно слышится голос: "Я безработный, я живу в отеле со своей женой и ребенком, у нас всего двадцать пять франков в день, для того, чтобы выжить. История обыкновенного нищего, повторяемая, видимо, десять раз в час одним и тем же тоном. Он продает "Ле Ревербер". Слышатся слова жалости: "Я не прошу у вас многого, дайте хотя бы один франк". Он пересекает вагон. Никто не покупает у него эту газету. Перед тем как сойти с поезда, он произносит угрожающим тоном: "Желаю вам доброго вечера и приятных выходных!" Никто так и не поднимает головы. Насмешка над нищими уже не в моде, это больше не средство самозащиты, а всего лишь раздражающий фактор. 16 ноября. В газете "Ле Монд" заголовок: "Общеевропейский парламент больше не поддерживает Международный трибунал по военным преступлениям". Существует 40 тысяч документально подтвержденных доказательств бесчинств, совершенных в Боснии. "Четыреста концлагерей и лагерей заключенных, 98 вырытых котлованов, в которых находятся около трех тысяч тел, а также, по последним подсчетам, около трех тысяч жертв насилия. Но, по мнению М. Бассиони, риск потери доказательств со временем увеличивается. Предотвращение такого риска - наша основная забота". Все сказанное выше и то, что я пишу здесь - разве не пример ли этих доказательств? 21 ноября. Книжный салон "Пен Клуб" в огромном холле дома радио. На женщинах норковые шубы, дорогие украшения; все они придерживаются одинакового стиля, а именно "девушка в возрасте": стройная, подтянутая, неопределенный золотисто - желтый цвет волос, ровные зубы и морщинистое лицо. "Спасибо Вам, дорогая моя, что пришли!" Автор экзотических романов приподнимается таким образом несколько раз, протягивая руку над стопкой своих произведений, чтобы поприветствовать таким благородным жестом своих знакомых дам. Кажется, что Пен Клуб создавался специально, чтобы прийти на помощь заключенным писателям, подвергшимся пыткам. На платформе станции "Этуаль" появляется тщедушный клоун с кожаным портфельчиком под мышкой. Он меряет платформу большими шагами, сделав перед глазами ладонь козырьком: "Я ищу своего зрителя". Неловкость, удивление людей, ожидающих поезд. Он кладет свой портфель, вынимает оттуда красную табличку "Макдональдса" и ставит ее на землю. В одно мгновение он закидывает ноги за шею и идет на руках вдоль платформы, лавируя, как большой паук, между людьми, которых он окликает вежливо - агрессивным тоном. Перед молоденькой девушкой он громогласно объявляет: "Я запрыгну на нее! Нет, не на вас, мадмуазель, а на балюстраду". И он прыгает на расположенные в ряд сиденья. Какому-то мужчине он бросает: "Эй, ты никогда не занимался любовью таким вот образом!" Постепенно люди поддаются искушению, их припаянные намертво тела поворачиваются и наблюдают теперь за движениями клоуна на платформе. Слышно только его голос, громко звучащий на полупустынной воскресной станции метро. Он- -словно большой червяк, извивающийся на земле. Он принимает свое нормальное положение и вынимает игрушечный пистолет, чтобы обязать людей заплатить ему за представление. Все смеются. Грустно это или смешно - сложно сказать. 22 ноября. Этим утром по "Франс Интер": "Шесть человек, среди которых три подростка и одна маленькая девочка погибли сегодня в рабочем квартале Милуза на улице Фабрик. Это была турецкая семья, проживающая в подвале дома. Причиной трагедии, скорее всего, стала неисправная печь для топки дров". Двое бездомных умерли от холода. Одна смерть произошла в Мюро, другая - в Ля Рошель. Реплика премьер - министра: "Экологическое положение останется, по всей видимости, стабильным. Добро пожаловать в мир "Рон-Пуланк". Всего за сто тридцать франков вы сможете стать держателем наших акций (мужской, вкрадчивый голос). Ваша работа - наиболее важная для вас вещь. Чем же носители ВИЧ инфекции отличаются от вас? (мужской голос, мужественный и убедительный). 25 ноября. Около трех часов дня на бульваре Сэн - Жэрмэн - ни души. В направлении от Сэн - Мишель появляются первые колонны манифестантов с белыми плакатами. Все магазины, находящиеся на этом бульваре, прекратили свою работу. Находящийся неподалеку модный бутик, оставшийся открытым, поспешно опускает железные ставни. Продавщицы остаются под прикрытием своих магазинов, в своих шикарных униформах, откуда они наблюдают шествующую бесформенную толпу учащихся старших классов, одетых, как один, в джинсы и куртки. 27 ноября. Женский голос: "Вы любите быть любимыми, окруженными людьми? Почему же ВИЧ - инфицированные должны отличаться от вас? Вы можете его обнимать, есть вместе с ним в ресторане, и т.д." Эта мораль произносится по радио рекламным сообщением. 1 декабря. "День борьбы со СПИДом". В мире насчитывается 14 тысяч носителей этого вируса. В Париже больные СПИДом кремируют себя, как раньше это делали с больными чумой. Презервативы доступны в любой аптеке по цене один франк. Побуждающая к действию цена. Это - не совсем удобное для продажи место: всегда один и тот же белый халат с другой стороны прилавка осведомляется: "Что желаете?" Ответить "два презерватива" - это сознаться перед всеми, что ты идешь заниматься любовью. Только аппарат по их продаже освобождает тебя от этого груза. 1994 год. 6 февраля. Артиллерийский снаряд разорвался сегодня, в воскресенье в самом центре главного рынка Сараева. Шестьдесят два человека погибли, около двухсот ранено. Это нельзя рассказать или описать, даже испытывая возмущение. Единственным решением было бы собраться всем жителям Европы и Франции на главных площадях городов и потребовать у правительств как можно быстрее разрешить создавшийся конфликт. Если этого не сделать - значит признать, что эта война и эти мертвые дети на рынке Сараева для нас менее важны, чем телевизионные викторины и вечерние сериалы, что это - всего лишь жуткое звуковое сопровождение нашей действительности. "Нас охватывает чувство стыда",- заявляют некоторые деятели искусства. Они ошибаются, отдаленная реальность стыда не вызывает. 8 февраля. Вечером на станции "Шатле - Ле - Алль". Продавец "Монда" ходит вдоль платформы и с решительным, скорее отчаянным видом повторяет, словно лейтмотив, монотонным голосом: "Ле Монд, купите Ле Монд". Какой-то африканец с гитарой поет на французском языке очень долгую заунывную песню о своем детстве в Мали, о своей матери, о доме, обычаях. Белокожая женщина подыгрывает ему на гитаре, но не поет. Постепенно вокруг них собираются люди, притягиваемые музыкой, словами, где говорится о прошлом; для большинства собравшихся - это не их прошлое, но зато это - их утраченный мир. В метро. Заголовок, написанный крупными буквами на странице газеты, которую читает мужчина, гласит: "прозрачные колготки снова в моде". 18 марта. В Аль при сходе с эскалатора мужчина просит милостыню. Чуть приподняв брюки, обрезанные на коленях, он слегка оголил обрубки своих ампутированных ног. Можно было подумать, что это - концы двух огромных половых органов. На станции Монпарнасс невидимый аккордеон играл "И снова пришла пора собирать ландыши", затем мелодию из фильма "Шербурские зонтики". При выходе из коридора на станцию - группа контролеров в серых униформах, четверо или пятеро - в ряду вдоль стены, четверо других с пристрастием расспрашивают о чем-то какого-то мужчину. Это был молодой смуглокожий человек, с собранными в пучок на затылке волосами. Удручающее чувство "соблюдения закона". Грусть и тоска уличных торговцев газет. Работа организации, контролирующей продажу газет бездомными, приостановилась. Все чаще и чаще эти газеты, служащие для подаяния милостыни, которые никто не воспринимает как "настоящую" прессу, а их продажу как "настоящую" деятельность, появляются как ничтожная мера, сглаживающая явление нищенства, и даже для предотвращения этого общественного порока. 31 марта. Когда я пересекла аллею моего сада, передо мною возникла чья-то фигура. Я подняла голову. Это была женщина, лет шестидесяти, маленького роста, полная, одетая в простую, но теплую одежду. Она улыбалась: "Прошу прощения за беспокойство, вы случайно не видели большого черного кота? Я доверила его одному человеку, но тот его упустил". Я сказала ей, что видела только лишь одного черного кота с белыми полосками вчера вечером. Я предложила ей пойти посмотреть в подвале дома, который часто служит прибежищем для бродячих котов. Когда мы туда спустились, я спросила имя ее кота, чтобы его позвать. Она тихонько засмеялась. Мы зовем его "Папаша". Я не осмелилась крикнуть "Папаша"! Я только лишь постучала кулаком по подвальным антресолям. Никакого кота там не было. В абсолютной тишине мы вернулись на аллею. Затем, с дрожью в голосе: "мне сказали, что он вернется сам. Понтуаз - это все же далеко от сюда". Я посоветовала ей позвонить в приют для бездомных котов. "Да, но у него нет ошейника с именем". Она постоянно робко улыбалась. Казалось, что у нее нет желания отсюда уходить. Стояла весна. Все деревья были в цвету. 18 апреля. Обер. Как раз у того места, где начинают свое движение две бегущие дорожки, мужчина с ампутированными ногами просит милостыню. Я спрашиваю себя тот ли это человек, которого я видела в Аль. Встав на дорожку, я обернулась, чтобы посмотреть на него со спины. Мне кажется, что я вижу его ноги, сложенные под ягодицами. 27 апреля. Я оказалась в Мэзон - Альдор, в квартале Жуильотов, на длинной улице, названия которой я не знаю, и которая ведет от авеню генерала Леклерка к авеню Мона - Блюма. Я была на этой улице уже пять или шесть раз, направляясь на прием к доктору М. Я снова увидела справа от себя частные дома, некоторые из которых казались мне навсегда покинутыми, но сегодня их ставни были открыты настежь. Слева - городские панельные дома и огромная парковка. Бульдозер расчищал от деревьев небольшой сквер, может быть для того, чтобы возвести новые постройки. После здания налоговой инспекции, я ощутила привычный слащавый запах, вероятно, предприятия, выпускающего химическую продукцию. К центру улицы, там, где она сужается, можно увидеть, по преимуществу, лишь небольшие дома, кафе, мастерскую по установке ветровых стекол, частный дом за железной решеткой с закрытыми ставнями. Также можно было увидеть небольшие, по два - три человека, группы арабских детей: был выходной день, и на улице было тепло. Я уже начала любить эту улицу района Мэзон - Альдор в пригороде Парижа, который я совсем не знаю. 5 мая. В коридоре станции метро "Бастилия" я вижу слова, написанные огромными буквами мелом на полу: "Подайте на еду".Чуть подальше таким же образом: " Спасибо". Еще дальше, мужчина, написавший все это, стоя на коленях в самом центре коридора держит в протянутой руке пластмассовый стаканчик. Перед ним поток людей раздваивался. Я была в правом. 17 мая. Преподавательница французского языка в "неблагополучном" классе лицея Х на севере Франции еде в Мерседесе: драгоценности, роскошный шарфик, крашеная блондинка. Пусть она и родилась в простой рабочей семье, как она заявляет, это ничего не меняет для учеников - ведь теперь она представительница более высокого сословия. Пусть она и высказывает свое отрицательное отношение к рекламе и деньгам , все это меркнет на фоне нескромно припаркованного перед лицеем Мерседеса. 26 мая. На рекламных уличных афишах появилась красивая женщина с серьезным лицом, гладко причесанными волосами, сходящимися на затылке в шиньон, которая нежно и ненавязчиво обнажает грудь, чуть приподнимая ее, словно готовясь к вскармливанию младенца. Эта немного обвисшая грудь, к тому же, пораженная раком, принадлежит женщине зрелого возраста. Ее взгляд встречается со взглядами других женщин повсюду: в метро, на улицах... Вот бы снять как-нибудь все объявления, расклеенные на различных станциях метро. Для того чтобы точно зафиксировать воображаемую реальность, страхи и сиюминутные желания. Наша память не удерживает некоторые символы уходящей эпохи, так как зачастую она рассматривает их как события недостаточные для запоминания. 21 июля. Мы прогуливаемся по бесконечно длинной, прямой аллее для верховой езды в лесопарковой зоне Исль - Адам. Две молоденькие девушки и женщина, более старшего возраста, вероятно, их мать, идут нам на встречу. Мы спрашиваем их, куда ведет эта аллея. "Да никуда", - рассеянно отвечают они и тут же победным тоном сообщают: "Там эксгибиционист"! Это был мужчина средних лет, одетый в голубое трико. Он преследовал их во время всей прогулки, скрываясь в зарослях кустарника. Девушки воинственно помахали дубинками, которые они раздобыли для самозащиты. В итоге, из их рассказа вовсе не следовало, что мужчина показывал им свой половой орган. Это был, скорее, скрытый преследователь, которого тенистый послеполуденный лес предает беззаконному желанию. Эта надуманная опасность переполняет сознание женщин, не отошедших еще от этой встречи в лесных зарослях, где они почувствовали что-то от дикой охоты наших предков, когда красные глаза самца преследовали самку сквозь листву деревьев. 15 ноября. Кассирши в Ошане здороваются с покупателями как раз в тот момент, когда отдав предыдущему клиенту кассовый чек, кладут вашу первую покупку на механическую дорожку. Напрасно находиться в их поле зрения в течение предыдущих пяти минут, именно в тот момент, когда они начинают регистрировать ваш товар, кажется, что они узнали о вашем присутствии. Эта странная и ритуальная слепота свидетельствует о том, что они подчиняются обязательному кодексу вежливости. С точки зрения маркетинга, мы существуем в тот момент, когда происходит обмен упаковок стирального порошка и йогуртов на деньги. Надежда, всегда тщетная, ничего больше не записывать, больше не стараться быть "привлеченной", чем бы то ни было в уличном людском потоке, который я встречаю и в котором, с точки зрения других людей, я составляю неизменную часть. 2 декабря. На встречу с Таслимой Насрин в центре "Жоржа Помпиду" запрещен вход лицам без приглашения, которое предъявляют при входе вместе с удостоверением личности. Также обязательна проверка сумочек. Этот строгий контроль, кажется. забавляет приглашенных, радующихся при мысли о том, что они могут представлять опасность для окружающих. Все устраиваются в своих креслах. Разговоры и смех продолжаются. Запрет покидать зал до окончания мероприятия возбуждает: "Ты хочешь есть? Ну, придется потерпеть!" "Ты знаешь, мы заперты!" Возникает сильное ощущение, что ты подвергаешься опасности. Пришли люди, которые должны расспрашивать Таслиму. Они уселись за стол на своеобразной сцене лицом к публике: французские писательницы, одна иранка и двое мужчин. Вот и сама Таслима Насрин: высокая, красивая и внешне абсолютно спокойная, одетая на манер индийских женщин. Она садится. Сзади нее, на корточках, располагается мужчина, ее переводчик. Первая из присутствующих писательниц начинает свою речь, рассказывая вибрирующим голосом, что вокруг нас, повсюду в этом зале находятся сотни ее книг и картин. Таслима делает заявление на английском, которое писатель Лесли Каплан принимается переводить. Кто-то из зала прерывает его, живо критикуя его перевод, и заявляет, что английский язык переводить абсолютно бессмысленно, так как "все его понимают". Зал, кажется, соглашается. Я спрашиваю себя, неужели я здесь единственный человек, который понимает не все. Женщины и мужчины за столом расспрашивают теперь Таслиму Насрин о ее писательском призвании, о ее литературном стиле. Ее ответы кажутся спутанными, может быть из-за перевода, а может из-за условностей. Кто-то из приглашенных также задает ей вопросы, интересуется, существует ли, на ее взгляд, женский литературный стиль. Она отвечает, что женщины более внимательны по сравнению с мужчинами, что они должны найти свою собственную манеру письма, и что она не феминистка, а гуманист. Это такое мероприятие, где очень важно, чтобы все участники имели ощущение, что каждому из них отведена своя роль. Для большинства присутствующих эта роль заключается в том, чтобы критиковать вопросы, заданные другими зрителями. Может быть, было бы лучше не прерывать созерцание этой женщины, приговоренной к смерти, путешествующей из одной страны в другую, словно статуя пресвятой Девы, чтобы те, кто на нее смотрел, имели ощущение того, что они делают что-то для свободного существования наций. 16 декабря. В кафе "Флора" какой-то мужчина разговаривает с женщиной, которая постоянно с ним соглашается. Его громкая и пламенная речь наполняет террасу. "Я не хочу слушать двадцать четыре часа в сутки голос женщины!", говорит он. Затем с энтузиазмом добавляет: "Я хочу быть ребенком, диким животным, подчиняющийся ее влечениям". Смягчаясь, мечтательным тоном: "Я хочу уходить из дома, когда я этого желаю, как кот, понимаешь"? Теперь речь идет о женской и мужской сущности каждого индивида, теория, которую мужчина излагает женщине, как если бы он ее сам только что открыл. Он заявляет, что хорошо быть рядом с умной женщиной, обладающей немного мужской сущностью. Спутница соглашается. Они обмениваются номерами телефонов, поднимаются и уходят. Она молода, очень красива. Ему под пятьдесят, модная походка. Возможно, он принимает себя за Сартра, у котор