дим, что они там наваяли. Пятница. Может быть, на тысячу человек больше. Разрешены ставки на другие скачки - наглядная экономия. Все куда хуже, чем допускают правительство с прессой. Те, кто еще выжил благодаря экономии, помалкивают об этом. Осмелюсь предположить, что крупнейший бизнес - это наркоторговля. Блин, да откажись вы от нее, почти вся молодежь осталась бы безработной. Что до меня, я по-прежнему зарабатываю писательством, но это может и покинуть меня как-нибудь посреди ночи. Что ж, у меня останется моя стариковская пенсия: 943 доллара в месяц. Мне ее поставили, когда я разменял восьмой десяток. Но ее тоже могут скоро отнять. Вообразите себе всех стариков, бродящими по улицам без пенсии. Не стоит исключать такой поворот. Национальный долг может потянуть нас ко дну, как гигантский спрут. Люди будут спать на кладбищах. В то же время, есть прослойка богатеев, живущих на верхушке разложения. Разве это не изумительно? Кто-то располагает таким состоянием, что точно не знает его размеры. Речь идет о миллионах. Взять Голливуд: выпускают фильмы с бюджетом по 60 миллионов, такие же идиотские, как и те придурки, что на них ходят. Толстосумы по-прежнему сверху, они всегда найдут способ доить систему. Помню дни, когда ипподромы ломились от людей. Плечо к плечу, жопа к жопе, потеющие, орущие, щемящиеся в полные бары. То были славные времена. Получи все сразу - пей и смейся. Мы считали, эти дни никогда не кончатся. А с чего бы? Игры на деньги на автостоянках. Кулачные бои. Бравада и триумф. Электричество. Черт, жизнь была прекрасна, жизнь была смешна. Все мы, там, мы бы ни от кого не потерпели дерьма. И, откровенно говоря, ощущение это нас переполняло. В награду - кир и свистопляс. И пропасть баров, забитых баров. Никаких телевизоров. Ты болтал и огребал неприятностей. Если тебя принимали пьяным на улице, то только запирали на ночь, чтобы просох. Ты терял работу и находил новую. Никакой привязки к месту. Что за время. Что за жизнь. Одни безумства продолжали другие. Все страсти откипели. Семь тысяч человек на главном ипподроме в солнечный полдень. В баре никого. Только бармен, держащий полотенце. Где люди? Людей больше, чем когда-либо, но где они? Стоят на углу, сидят в комнатах. Буша могут и преизбрать - он выиграл легкую войну. Но он ни хера не сделал для экономики. Ты никогда не знаешь, откроется ли завтра утром твой банк. Я не предлагаю петь блюз. Но, знаете ли, в 1930-х все хотя бы знали, где они. Сейчас это игра зеркал. И никто порядком не уверен, на чем все держится. Или на кого они в действительности пашут. Если они вообще трудоустроены. Черт, я должен из этого выбраться. Никто, похоже, не ворчит по поводу статьи дохода. Или, если ворчат, то там, где их никто не слышит. А я посиживаю, пишу стихи, роман. И ничего не могу поделать. И никто не может. Я бедствовал 60 лет. Сейчас я ни богат, ни беден. Ипподромы будут увольнят сократят штат торговых палаток, автостоянок, офисов и техобслуживания. Расходы на скачки снизятся. Поля станут меньше. Меньше жокеев. Гораздо меньше смеха. Капитализм пережил коммунизм. Теперь он сам себя пожирает. Переместимся на 2000 лет вперед. Я буду мертв и далеко отсюда. Осталась маленькая полка моих книг. Семь тысяч на ипподроме. Семь тысяч. Не верится. Сьерра-Мадре рыдает в дыму. Когда лошади остановят бег, небо упадет, плоское, широкое, тяжелое, громящее все-все-все. Стекляшка выиграл в 9-ом, я поставил девять баксов. И получил десятку. 10/9/91 12:07 Компьютерные курсы бьют по больному. Ты врубаешься шаг за шагом, стараясь ухватить суть. Проблема в том, что книги говорят одно, а люди другое. Терминология постепенно усваивается. Все что делает компьютер - он ни во что не въезжает. Ты можешь его чем-нибудь озадачить, и он на тебя ополчится. Тебе решать, поладите вы или нет. Кроме того, он может ошизеть и начать выделывать диковинные кренделя. Он ловит вирусы, ломается, взрывается и т.д. Так или иначе, сегодня мне кажется, что чем меньше я напишу о компьютере, тем лучше. Любопытно, что сделалось с тем чокнутым французским репортером, что брал у меня интервью в Париже много лет назад? С тем малым, что пил виски как большинство мужиков пьют пиво? И по мере опустошения бутылки он становился все просветленней и интереснее. Вероятно, он умер. Я привык пить по 15 часов в день, но в основном пиво и вино. Я уже должен был преставиться. Так и будет. Неплохо об этом поразмыслить. Я прожил странную и запутанную жизнь, по большей части ужасную, совершенно монотонную. Но, по-моему, благодаря этому я протащил себя через дерьмо, что и сыграло роль. Оглядываясь назад, я думаю, что демонстрировал смесь крутости и класса вне зависимости от того, что происходило. Помню, ребята из ФБР на говно изошли, везя меня в неизвестном направлении. - ЭЙ, ДА ЭТОТ ПАРЕНЬ ДОВОЛЬНО КРУТ, - злобно проорал один из них. Я даже не спросил, за что меня взяли или куда мы едем. Меня это просто не волновало. Еще один ломтик от бесссмысленного пирога жизни. - Погодите-ка, - отозвался я, - мне страшно. От этого они должны были почувствовать себя лучше. По мне, так они были инопланетными созданиями. Мы не могли установить контакт. Странно. Я ничего не ощущал. Для меня это было в порядке вещей, но странновато в общепринятом понимании. Я видел только руки, ноги и головы, которые были забиты всякой всячиной, у кого чем. Я не искал справедливости и логики. Я их сам никогда не ведал. Может, поэтому и не писал ничего с социальным подтекстом. По мне, так порядок вещей никогда не изменится, неважно что ты там нахимичишь. Невозможно воздействовать на объект, находясь вне системы его координат. Этим ребятам хотелось, чтобы я выказал страх, они к этому привыкли. Я же испытывал отвращение. Сейчас я хожу на компьютерные курсы. Все к лучшему. Играть словами - моя единственная забава. Столько удивительного за сегодня. Классика по радио не слишком хороша. Думаю, я прервусь и пойду немного посижу с женой и кошками. Никогда не дави на мир, не насилуй его. Блин, ведь на самом деле нет никакого противоборства. Конкуренция ничтожна. Ничтожна. 10/14/91 12:47 Само собой, на ипподроме попадаются подозрительные типы. Есть, к примеру, парень, который торчит там почти все дни напролет. Похоже, он никогда не выигрывает. После каждого заезда он в смятении визжит по поводу лошади, пришедшей первой: - ВОТ КУСОК ГОВНА! И продолжает голосить на предмет того, что эта лошадь никогда не должна была победить. Проходит добрых пять минут. Часто лошадь делает 5 к 2, 3 к 1, 7 к 2. Такая лошадь должна что-то показать, иначе ставки взлетят. Но нашему джентльмену это до фени. И не дай Бог он пропустит фотофиниш. Он на полном серьезе вспыхивает из-за этого. - иБ ТВОЮ ЗА НОГУ! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! Понятия не имею, почему его не ограждают от ипподрома. Другого парня я однажды спросил: - Слушай, на что он живет? Я видел их как-то беседующими. - Одалживается, - ответил тот мне. - И еще не пустил по миру кредиторов? - Он находит новых. Знаешь его любимое выражение? - Нет. - "Во сколько там банк открывается?" Полагаю, он просто хочет присутствовать на ипподроме, каким бы то ни было образом, просто быть там. Ипподром что-то значит для него, если он ходит сюда, продолжая проигрывать. Это пристанище. Безумная мечта. Но здесь не живет скука. Шальное местечко. Каждый считает, что ангел-хранитель есть только у него. Тупые, потерянные эгоисты. И я - один из них. С той лишь разницей, что для меня это хобби. Я думаю. Надеюсь. Но что-то в этом есть, на узком временном отрезке - короткий разряд - когда лошадь бежит и вдруг происходит это. Это высшая точка, подъем. Жизнь почти обретает смысл, когда твоя ставка оказывается верной. Но интервалы между такими эпизодами очень унылы. Стоящие люди, в большинстве своем - неудачники. Они выглядят сухими, как пыль. Они высосаны досуха. Вдобавок, когда я заставляю себя остаться дома, я начинаю ощущать себя вялым, больным и бесполезным. Странно. По ночам все нормально, я печатаю. Но от дней нужно избавляться. Плюс, я в известной степени болен. Я не смотрю правде в глаза. А кому на хрен охота? Как тот бар в Филадельфии, где я сидел с 5 вечера до 2 ночи. Он казался единственным местом, где я мог находиться. Зачастую я даже не фиксировал, как иду в свой номер или возвращаюсь обратно. Мне казалось, что я вообще не слезаю со стула у стойки. Я ускользал от реалий, не нравились они мне. Может, для этого парня ипподром значит то же, что тот бар значил для меня? Ладно, дайте мне дельный совет. Стать юристом? Врачом? Конгрессменом? Тот же отстой. Все думают, это не отстой, но это он и есть. Они заперты в системе и никак не выберутся. И почти все не особо блещут в своем деле. Это неважно, они в безопасном коконе. Порядком смешно там было единожды. Я опять про ипподром. Чокнутый Крикун как обычно был тут как тут. Но был и еще один парень. Было заметно, что у него что-то не то с глазами. Смотрел он как-то зло. Стоял рядом с Крикуном и слушал. Потом он услышал Крикунские пророчества на следующий заезд. В этом Крикун был мастак. И, очевидно, Злые Зенки сделал ставку по подсказкам Крикуна. День еле тянулся. Я шел из туалета, когда увидел и услышал это. Злые Зенки верещал на Крикуна: - Будь ты проклят, заткнись! Я убью тебя! Крикун обернулся и попятился, устало и омерзительно талдыча: - Пожалуйста... пожалуйста... Злые Зенки преследовал его. - ТЫ, СУКИН СЫН! Я ТЕБЯ УБЬЮ! Появились охранники, преградили путь Злым Зенкам и увели его. Смерти на ипподроме явно не попустительствуют. Бедный Крикун. Он держался тихо весь остаток дня. Но остался тем еще субчиком. Азартные игры правда могут съесть живьем. Была у меня подружка, которая сказала однажды: - Ты на самом деле в попадосе. Ты ходишь одновременно к Анонимным Алкоголикам и к Анонимным Игрокам. При этом она не парилась ни о чем, пока это не служило препятствием нашим постельным упражнениям. А тогда уж онаненавидела причину. Вспоминается один мой друг, игрок пропащий. Как-то он сказал мне: - Мне без разницы, выиграю я или проиграю, я просто хочу играть. Я не такой, я слишком часто оказывался в ряду голодающих. Полнейшее отсутствие средств к существованию имеет легкий привкус Романтизма только пока ты молод. Как бы там ни было, Крикун явился и на следующий день. Та же фигня: он сетовал на результаты каждого заезда. Подумать только. Это чрезвычайно сложно. Я имею в виду, даже если ты не в теме, ты можешь просто взять номер, любой номер, допустим, 3. Ставя на тройку 2 или 3 дня подряд, ты обречен на победу. Но только не он. Он - чудо. Он знает о лошадях все - статистику побед, скорость, класс и т.д., но по-прежнему умеет только спускать. Прикиньте. А потом забудье или это вас с ума сведет. Сегодня я поднял 275 баксов. Я начал ставить на лошадей поздно, в 35. Я занимался этим 36 лет и считаю, они до сих пор должны мне 5000 баксов. Так, может, боги добавят мне 8-9 лет жизни? Вот это цель, которая стоит того, чтоб ее достичь, как считаете? А? 10/15/91 00:55 Я перегорел. Пара ночей пьянства за неделю. Вынужден признать, я уже не оправляюсь так быстро, как раньше. Лучшее в усталости - то, что ты не выступаешь (в писательстве) с какими-то дикими и головокружительными воззваниями. Вообще, это не страшно, если не входит в привычку. Главная функция писанины - это спасение твоей собственной жопы. Если она выполнена, писанина будет сочной и развлекательной. Один мой знакомый писатель звонит людям и твердит им, что печатает по 5 часов за ночь. По-видимому, они должны этому изумляться. Должен ли я? Что важно, так это то, ЧТО он печатает. Любопытно, засчитывает ли он продолжительность телефонных разговоров, как часть своего 5-часового печатания? Я могу печатать от часа до четырех, но 4-й час почему-то всегда проходит впустую. Знавал я парня, который сказал однажды: - Мы еблись всю ночь. Это не тот, что по 5 часов печатает. Хотя они и встречались. Может, они подписались меняться местами, переключаться. Тот, что печатает по 5 часов, ебется всю ночь, а тот, что ебался, вынужден настукивать по 5 часов. Или они ебут друг дружку, пока кто-то за них печатает. Не я, увольте. Предоставьте это женщине. Если она согласится... Хмм... Знаете, сегодня я чувствую себя каким-то бестолковым. Не устаю думать о Максиме Горьком. Почему? Не знаю. Почему-то кажется, что Горький никогда не существовал. В некоторых писателей поверить еще можно. Например, в Тургенева или Д.Лоуренса. Хемингуэй для меня реален 50/50. Он и впрямь был, но на самом деле не был. Но Горький? Он же написал-таки несколько сильных вещей. До Революции. После нее его писанина потускнела. Ему не о чем было канючить. Это как протестующие против войны. С ее подачи они преуспевают. Многие неплохо разжились за счет этих протестов. Когда война кончается, они недоумевают, куда податься. Так было и при войне в Заливе. Группа писателей и поэтов запланировала масштабный антивоенный протест, подготовили стихи и речи. Внезапно война свернулась. А протест был назначен на неделю позже. Но они его не отменили. Мероприятие провели. Потому что их тянуло на сцену. Им без нее не по себе. Все равно что индейцы с их танцами-просьбами о дожде. Я сам против войны. Я был против войны давным давно, когда это еще не было популярным, благопристойным и интеллектуальным времяпрепровождением. Но меня терзают смутные сомнения по поводу бесстрашия и истинных мотивов множества профессиональных антивоенных протестующих. От Горького к этому всему, ну и что? Пусть мысль несется, кому какое дело? Еще один славный денек на ипподроме. Не переживайте, я не хапаю все деньги. Обычно я ставлю десятку или двадцатку. Если хорошо идет - 40. Ипподромы активно сбивают людей с панталыку. Эту задачу выполняет неизменная пара ребят на ТВ перед каждым заездом, которые судачат о том, кто, по их мнению, победит. Тем, кто к ним прислушивается, они приносят чистый убыток на каждой встрече. Как поступают все социальные лишенцы, они добывают сведения о лошадях и загоняют их букмекерам. Даже компьютеры не могу вычислить нужного скакуна, без разницы сколько исходных данных ты в них засунешь. Всякий раз, как платишь кому-то, чтобы тебя проинструктировали, что делать, ты сольешь. Это относится и к твоему психиатру, психологу, брокеру, ведущему семинара и т.д. Ничто не учит тебя лучше, чем перегруппировка сил после провала и оправки от него. К тому же большинство людей приканчивает страх. Они так сильно боятся слить, что сливают. Они слишком зашорены, слишком послушны. Это начинается с семьи, продолжается в школе и сопровождает их в мир бизнеса. Видите, у меня выдались парочка удачных дней на ипподроме, и теперь я - всезнайка. Дверь в ночь открыта, а я сижу и дрогну, но не встану и не закрою ее, потому что эти слова захватили меня с потрохами и я слишком увлечен, чтобы остановиться. Но я, блин, остановлюсь. Встану, закрою дверь и схожу отлить. Вот, я все сделал. И то, и другое. Я даже свитер надел. Старый писатель одевает свитер, садится, косится в монитор и пишет о жизни. Насколько святыми мы можем стать? И, Боже, никто не задумывался, какой объем мочи выходит из человека за всю жизнь? Сколько он съедает, высирает? Тонны. Ужас. Лучший вариант - это умереть и свалить отсюда. Мы отравляем все живое тем, что вырабатываем. Чертовы стриптизерши, и они не исключение. Никаких завтра лошадей. Вторник - выходной. Думаю спуститься и посидеть с женой, покнокать тупорылое ТВ. Я либо на ипподроме, либо с этой махиной. Может, она этому рада. Надеюсь. Ну, я иду. Знаете, я ведь славный парень. Вниз по ступенькам. Странновато, наверное, жить со мной. Сам дивлюсь. Доброй ночи. 10/20/91 12:18 Одна из никаких ночей. А если бы так всегда? Выпотрошенный. Апатичный. Ни просвета. Ни танца. Ни даже отвращения. Некоторые даже не чувствуют момента, когда пора кончать с собой. Мысли не возникает. Встань. Почешись. Глотни воды. Чувствуешь себя как дворняга в Июле. Вот только сейчас Октябрь. Тем не менее, год выдался хороший. Уйма страниц засели в книжном шкафу передо мной. Написаны после 18 января. Это безумец сорвался с цепи. Вменяемый никогда бы столько не накатал. Это болезнь. Этот год потому еще был хорошим, что я воздерживался от посетителей, строже чем когда-либо. Однажды меня, правда, провели. Какой-то тип написал мне из Лондона, что преподователь в ЮАР. И когда он прочитал кое-что из Буковски своим студентам, многие из них по-настоящему проявили интерес. Черные африканские дети. Мне это понравилось. Мне всегда нравилось, когда что-то происходило далеко. Позднее он написал мне, что работает на "Гардиан", и что был бы не прочь зайти и взять у меня интервью. Он спросил мой номер телефона (посредством почты), и я ему его дал. Он позвонил. По голосу вроде ничего. Мы назначили дату. Пришел день и час, а вместе с ними и он сам. Мы с Линдой заправили его вином, и он начал. Интервью продвигалось нормально, только слегка бесцеремонно, необычно. Он мог задать вопрос, а я на него ответить, после чего он пускался в болтологию об опыте, в той или иной степени связанном с его вопросом и моим ответом. Вино лилось рекой, а интервью закончилось. Мы все пили, а он рассказывал об Африке и т.д. Его акцент постепенно менялся, становясь, казалось, грубее. А он все глупел и глупел. Перевоплощался на глазах. Он дошел до секса, и его заклинило. Ему нравились чернокожие девицы. Я сказал, что мы знакомы с немногими, но у Линды есть подруга из Мексики. Это его разнесло. Он настаивал на том, чтобы позвать эту мексиканку. Это было острой потребностью. Мы сказали, что не уверены. Он продолжал. Мы пили хорошее вино, но его мозг реагировал так, будто его взорвали вискарем. Вскоре это дошло до мерных: - Мексиканка... мексиканка... где это мексиканская девица? Он распустился окончательно. Он превратился в сентиментального невменяемого синяка из бара. Я сказал, что вечер подошел к концу. У меня на завтра был запланирован ипподром. Мы теснили его к двери. - Мексиканка... мексиканка... - твердил он. - Ты пришлешь копию интервью, да? - спросил я. - Конечно-конечно, - сказал он, - мексиканка... Мы закрыли дверь, и он ушел. Потом нам пришлось пить, чтобы прогнать мысли о нем. Это было несколько месяцев назад. Статья так и не вышла. С "Гардиан" его ничто не связывало. Не уверен, что он вообще звонил из Лондона. Он мог звонить и из Лонг Бич. Люди часто используют интервью, как уловку, чтобы двери распахивались. А поскольку за интервью ни шиша не платят, любой может постучаться в дверь с диктофоном и списком вопросов. Парнишка с немецким акцентом тоже явился среди ночи с диктофоном. Он заявил, что пишет для немецкого издания с тиражем в не один миллион. Он остался на много часов. Его вопросы казались мне маразматическими, но я раскрылся, постарался отвечать живо и выигрышно. По идее длительность его кассеты должна была составлять часа 3. Мы пили и пили и пили. Вскоре его голова уже падала вперед. Он добухал до того, что грохался под стол, но готов был продолжать. Он кайфовал. Голова свалилась на грудь. Из уголков рта побежали капельки. Я встряхнул его. - Эй! Эй! Очнись! Он включился и глянул на меня. - Я должен тебе кое-что сказать, - проговорил он, - я не репортер, я просто хотел повидаться. Бывали случаи, когда меня лохали и фотографы. Они козыряют связями, высылают образцы работ. Заявляются с камерами, установкой света, вспышками и ассистентами. Больше ты о них не слышишь. В смысле, они никогда не высылают готовые фотографии. Ни один из них. Искуснейшие вруны. - Я отправлю вам всю сессию. Один вообще пообещал: - Я вышлю вам одну в полный рост. - Как это? - спросил я. - Фото 6 на 4 фута. Это было пару лет назад. Я всегда говорил, что работа писателя - писать. Если я растрачусь на этих фокусников и сукиных детей, буду виноват сам. Достали. Пусть лебезят перед Элизабет Тейлор. 10/22/91 16:46 Жизнь опасна. Пришлось встать в 8 утра покормить кошек, поскольку сотрудник "Вестек Секьюрити" обещал прийти к 8.30, чтобы начать установку более замороченной охранной системы. (Разве я не тот парень, в чьих правилах спать на мусорных баках?) "Вестек Секьюрити" объявился ровно в 8.30. Добрый знак. Я провел его вокруг дома, указывая окна, двери и т.д. Ладно, ладно. Мы все подключим, установим детекторы на бьющееся стекло, нижние лучи, перекрестные лучи, противопожарные разбрызгиватели и т.д. Спустилась Линда, задала какие-то вопросы. Она в этом больше сечет, чем я. Меня волновало единственное: "Сколько это займет?" - Три дня, - сказал он. - Господи помилуй! - выпалил я. (Два ближайших дня ипподром будет закрыт). Мы еще немного провозились и наконец оставили его, пообещав, что скоро будем. Нас ждала 100-долларовая дарственная кое от кого на годовщину свадьбы плюс чек лицензионного платежа. Короче, мы выбрались для похода в банк. Я подписал чек. - Мне нравится ваша подпись, - сказала девушка. Другая прошла мимо и бросила взгляд на мой автограф. - Его подпись по-прежнему меняется, - сказала Линда. - Мне приходится подписывать книги, - сказал я. - Он - писатель, - пояснила Линда. - Правда? А что вы пишете? - спросила одна из девушек. - Скажи ей, - попросил я Линду. - Он пишет стихи, рассказы и романы, - сказала та. - А еще я сценарий написал, - добавил я, - к фильму "Пьянь". - О, - заулыбалась одна из девиц, - я его видела. - Понравился? - Да, - улыбалась она. - Спасибо, - сказал я. Мы вышли. - Я слышала, - сказала Линда, - как одна из девиц сказала, когда мы выходили: "Я знаю, кто это". Видите? Мы были популярны. Мы сели в машину и добрались до торгового центра, чтобы перекусить. Сели за столик, заказали по шаурме, яблочный сок и капуччино. С нашей точки открывался вид на значительную часть галереи. Практически пусто. Бизнес шел плохо. Что ж, у нас был 100-долларовый купон на спуск. Мы могли поправить их дела. Я был единственным мужчиной в центре. За столиками сидели только женщины, по одной или парами. Мужчины где-то шастали. Я не был против. Среди дам я был в безопасности. Я отдыхал. Мои раны заживали. Я уже мог отдохнуть в теньке. Все бы отдал за то, чтобы навсегда сорваться в пропасть. Возможно, после передышки я бы смог добраться до следующей. Возможно. Мы доели и дошли до "Магнин'с". Мне нужны были рубашки. Я заценил их. Выбрать одну долбаную я не мог. Они смотрелись так, будто над их дизайном корпел слабоумный. Я пасанул. Линде нужна была сумочка. Одна ей приглянулась, уцененная на 50%. Итого 395 долларов. На 395 она не тянула. Скорее, на 49,5. Линда пасанула. Там стояли два стула со головами слонов на спинках. Милые. Но стоили не одну тысячу. Стеклянная птица, тоже милая, 75 баксов, но Линда сказала, что ее некуда ставить. Такая же рыба с синими полосками. Я начал уставать. Долго смотреть на вещи выматывает. Универмаги утомляют меня и подавляют. В них ничего нет. Тонны хлама. Я бы все это и за бесплатно не взял. Они хоть иногда выбрасывают что-нибудь привлекательное? Мы решили, что уж как-нибудь в другой раз. Поехали в книжный. Мне нужно было больше знать. Нашел книгу. Подошел к клерку. Он ее пробил. Я расплатился карточкой. - Спасибо, - сказал он, - вы не могли бы это подписать? Он протянул мне мою последнюю книгу. Вот, я был популярен. Убедился дважды за день. Двух раз достаточно. Три или больше - и ты попал. Но боги старались для меня. Я спросил его имя, что-то нацарапал, подписал и закудрявил автограф. Мы остановились возле комьютерного магазина. Мне нужна была бумага для принтера. У них ее не было. Я показал клерку кулак. Заставил меня вспомнить молодость. Он порекомендовал мне магазин. Нашли. Там было все, и по сниженным ценам. Я набрал бумаги на два года вперед, а также почтовых конвертов, ручек и скрепок. Оставалось только писать. Вернулись домой. Человек из охранной фирмы испарился. Плиточник приходил и ушел. Оставил записку: "Буду к 16.00". Мы понимали, что ждать его к четырем ни к чему. Он был тронутым. Трудное детство, скользкий подоконник. Сбивчив. Но большой умелец по части плитки. Я распаковал покупки наверху. Я был готов. Известен. Писатель. Сел и открыл ноутбук. Залез в ТУПЫЕ ИГРЫ. Принялся резаться в "Тао". Я играл все лучше и лучше. В компьютере я западаю изредка. Это лучше тотализатора, но оттяг не тот. Что ж, я окажусь там в среду. Я подсел на то, чтобы ставить на лошадей. Это было составной частью процесса. Приносило плоды. А еще мне предстояло заполнить 5000 листов принтерной бумаги. 10/31/91 00:27 Жуткий день на ипподроме. Не столько проигрался (может, даже выиграл центовик), сколько испытал ужасное ощущение. Ничего вдохновляющего. Будто мотаешь срок, сознавая, что осталось недолго. Те же лица, та же 18-процентная комиссия. Порой мне кажется, мы в плену у кино. Зазубрили текст, когда вступать, как играть. Только что камеры нет. Кроме того, нам из этого фильма не вырваться. И он низкопробный. Я одинаково неплохо знаком со всеми служащими здесь. Мы перекидываемся парой слов, пока я делаю ставку. Я мечтаю хоть раз попасть на клерка-молчуна, который справился бы с моими билетами, не произнеся ни слова. Но все они в конечном счете оказываются общительными. Им скучно. К тому же они на чеку: многие из игроков - в той или иной степени душевнобольные. Конфронтации с клерками случаются сплошь и рядом. Громогласно звучит сирена, и прибегает охрана. Беседуя, клерки выясняют твое мнение. Так им спокойнее. Им по душе дружелюдные игроки. Последние мне ближе. Завсегдатаи знают, что я с легким прибабахом и не желаю с ними разговаривать. Я постоянно разрабатываю новую систему. Частенько меняю лошадей на переправе. Я постоянно пытаюсь увязать номера с фактами, стараюсь закодировать безумие в натуральном числе или их группе. Я хочу вникнуть в жизнь и в ее события. Когда-то я читал статью, где говорилось, что в шахматах король, слон и ладья равносильны королю и двум коням. Компьютер в Лос Аламосе с 65 тысячами 536 процессорами должен был разработать соответствующую программу. Компьютер решил проблему за 5 часов разбирания 100 миллиардов ходов, двигаясь обратно от выигрышной позиции. Выяснилось, что король, ладья и слон могут сделать короля и двух коней в 224 хода. По мне, так это чрезвычайно пленительно. Это по всем показателям обгоняет тягучий блошиный цирк на ипподроме. По-моему, я слишком много в жизни пахал, как обычный трудяга. Так продолжалось до 50 лет. Эти ублюдки заставляли меня куда-то ежедневно ходить, торчать там, а потом возвращаться. Я чувствую себя виноватым за одно уже то, что наклоняюсь. И вот я на ипподроме, скучаю и одновременно слетаю с катушек. Ночи я оставляю компьютеру или пьянству. Или всему вместе. Часть моих читателей считает, я люблю лошадей, что происходящее меня захватывает, что я - азартный авантюрист, настоящий мачо, счастливчик. Дескать, я заказываю по почте книги о лошадях и бегах, коллекционирую байки со скачек и т.д. Мне на все это начхать. Я хожу на ипподром почти через силу. Я чересчур идиот, чтобы придумать, куда бы еще себя деть. Где, ну где скоротать день? Побродить по Висячим Садам? Сходить в кино? Черт, помогите, я не могу рассиживаться без дела среди женщин. Мужчины моих лет мертвы, а если и нет, то должны бы, потому что выглядят именно так. Я как-то попробовал сторониться ипподрома, но стал очень нервным и угнетенным. В какую-то ночь из меня ушли все соки, и залить в компьютер было нечего. Мне кажется, вынося свою задницу из дому, я невольно смотрю на Человечество. А когда на него смотришь, ты ОБЯЗАН реагировать. Это бесконечный ужастик. Да, мне там скучно, меня все пугает, но там я до сих пор кто-то наподобие студента. Практикант в аду. Кто знает. Возможно, скоро я буду прикован к постели. Стану, лежа, рисовать на бумажных листах, прибитых к стене. Рисовать я буду длинной кистью, и мне это, наверное, понравится. Но сейчас меня окружают лица игроков, картонные лица, перекошенные, злодейские, ничего не выражающие, жадные, умирающие. Они высматривают в дневных газетах результаты скачек, а я стою с ними так, будто я - один из них. Мы больны, в нас живут глисты надежды. Наша нищенская одежонка, наши колымаги. Мы шагаем к миражу. Наша жизнь такая же чахлая, как и у других. 11/3/91 00:48 Вместо ипподрома остался дома, с ангиной и болью немного правее макушки. Когда тебе 71, ты уже не скажешь, в какой момент твоя голова протаранит ветровое стекло. Я по-прежнему не дурак кирнуть и обильно покурить. Организм от этого негодует, но не хлебом же единым сыт человек. Душе тоже нужна пища. Пьянство насыщает как мой дух, так и рассудок. Как бы там ни было, на ипподром я не поехал, проспав до 12.20. Легкий денек. Погрузился в горячую ванну, как термометр. Вышло солнце, вода пузырилась и бурлила, горячая. Я облегчился. А почему бы и нет? Иди по лезвию. Улучши свое самочувствие. МИР - это мешок с говном, раскрытый нараспашку. Мне его не спасти. Хотя я и получил кучу писем, где утверждается, что моя писанина уберегла немало жоп. Но писал я не для этого. Писал я, чтобы мой собственный зад пребывал в целости и сохранности. Я всегда был аутсайдером, никогда ни во что не вписывался. Это прояснилось еще на школьном дворе. А еще я очень медленно учился. Мои сверстники знали все. Я ни знал ни хуя. Все заливал белый головокружительный свет. Я был дураком. Даже будучи дураком, я сознавал, что не полный дурак. Было во мне что-то, что я готов был защищать, неважно что. Неважно. Вот лежу я в ванной, а моя жизнь подходит к концу. Хрен с ней, понавидался я цирковых представлений. Кроме того, всегда достаточно того, о чем можно написать, прежде чем это что-то забросит тебя в клоаку или куда-нибудь подальше. Хорошо сказано про слово, что оно просто продолжает вышагивать, что-то выискивая, составляя предложения, кайфуя. Слов во мне было навалом, и они по-прежнему сыпались из меня в подходящей форме. Мне везло. В ванне. Больное горло, трещащая голова. Мне везло. Старый писатель в ванне, в раздумьях. Мило, мило. Но ад всегда поблизости, поджидающий, чтобы распахнуть ворота. Мой старый рыжий кот пришел и взглянул на меня в воде. Мы изучили друг друга. Оба знали об оппоненте все и ничего. Он ушел. День продолжался. Мы с Линдой где-то пообедали, не помню, где. Так себе еда, поданная с гарниром из субботнего народа. Живого и вместе с тем давно усопшего. Занявшего столы, жующего и говорящего одновременно. Стойте, Боже, мне это кое-что напоминает. Обедал как-то перед тем, как двинуться на ипподром. Сел за стойку, она была совершенно пуста. Принесли мой заказ, я ел. Вошел мужик и занял место РЯДОМ СО МНОЙ. Там было 20-25 свободных мест. А он сел рядом со мной. Я просто не настолько тащусь от людей. Чем дальше я от них, тем лучше себя чувствую. А он сделал заказ и начал разговаривать с официанткой. О профессиональном футболе. Я и сам его смотрю, но заводить об этом в кафе? Они все терли, переминали о том о сем. Лили из пустого в порожнее. Любимый игрок, кто выиграет и т.д. Потом к ним кто-то присоединился. Полагаю, мне бы так это не запало, если б об меня не терся локтем ублюдок на соседнем стуле. Симпатяга, конечно-конечно. Ему нравился футбол. Безопасный. Американский. Забейте. Так вот, пообедали мы с Линдой и вернулись домой. Тихо дошло до ночи. Сразу как стемнело, Линда кое-что заметила. Она в таких вещах молодец. Она вернулась через задний двор и сказала: - Старина Чарли упал, там пожарные. Старина Чарли - 96-летний дядя, живущий в большом доме по соседству. На прошлой неделе умерла его жена. Они прожили вместе 46 лет. Я пошел туда, где стояла пожарная машина. Рядом стоял парень. - Я - сосед Чарли. Он жив? - Да, - сказал тот. Они явно ждали скорую. Просто их машина докатила сюда быстрее. Мы с Линдой ожидали. Приехала скорая. Необычная. Вылезли два коротышки. Они казались не на шутку мелковатыми. Встали бок о бок. Трое пожарных обступили их. Один с ними заговорил. Они стояли и кивали. Потом перестали. Взяли носилки и понесли их по длинной лестнице к дому. Долго были внутри. Потом вышли. Старый Чарли был пристегнут к носилкам. Когда они собирались погрузить его в скорую, мы подошли. - Держись, Чарли, - сказал я. - Будем ждать вашего возвращения, - сказала Линда. - Кто вы? - спросил Чарли. - Мы - ваши соседи, - ответила Линда. Они погрузили его и уехали. Красная машина с парой родственников последовала за ними. Мой сосед перешел ко мне улицу. Мы пожали руки. Парочка алкашей. Рассказали ему о Чарли. Коллективно злились по поводу того, что родственники подолгу оставляли его одного. Но толку-то? - Вы обязаны увидеть мой водопад, - сказал сосед. - Хорошо, - сказал я, - давай заценим. Мы пошли к нему, поздоровались с женой, миновали семейство, через черный ход на задний двор, мимо бассейна, позади которого и располагался ОГРОМНЫЙ водопад. Часть воды, казалось, поступает из ствола дерева. Оно было громадным. И состроено из здоровенных и красивых камней всех цветов радуги. Вода струилась, нашпигованная огнями. Верилось во все это с трудом. Над механизмом все еще вкалывал рабочий. Хотя совершенствовать было уже нечего. Мы обменялись рукопожатием. - Он прочел все ваши книги, - сказал сосед. - Говно вопрос, - сказал я. Рабочий улыбался мне. Мы прошествовали в дом. Сосед спросил: - Как на счет стакана вина? Я ответил: - Нет, спасибо. Объяснил это ангиной и болью в макушке. Мы с Линдой перешли улицу обратно и вернулись домой. День, по сути, закончился, и началась ночь. 11/22/91 00:26 Ну что ж, 71-й год моей жизни выдался самым продуктивным. Пожалуй, я выдал больше текста, чем в любой другой год. И несмотря на то, что писатель - это несчастный судья собственного творчества, я по-прежнему склонен считать, что моя писанина все так же хороша; имею в виду, столь же хороша, как и на пике. Компьютер, что я принял в эксплуатацию 18 января здорово мне помог. Слово набирается проще, куда быстрее передается от мозга (или откуда там) пальцам, а от них - экрану, на котором оно немедленно появляется - веское и отчетливое. Дело не в скорости в секунду, это вопрос потока слов, и если они хороши, позволь им бежать легко. Больше никакой копирки, никаких перепечаток. Раньше мне требовалась ночь на написание и другая - чтобы устранить ошибки и сентиментальность предыдущей. Орфография, ляпсусы в предложениях и т.п. теперь можно выправлять в оригинале без капитального перепечатывания или приписок с выносами. Никому не захочется читать кое-как сделанную копию, вплоть до самого писателя. Знаю, это звучит жеманно и излишне щепитильно, но это ложное впечатление. На самом деле теперь, неважно, шпыняет тебя что-то или окрыляет, ты возбуждаешься настолько, что раскрываешься полностью. Это только к лучшему, серьезно. И если такова прямая дорога к продаже души, я обеими "за". Бывали, конечно, и дурные моменты. Помню ту ночь, когда пропечатав добрых 4 часа или около того, я удостоился сногсшибательной улыбки удачи. После того, как я, видимо, что-то повредил, вспыхнул синим свет, стерев очень много страниц. Я перепробовал все, чтобы их восстановить. Они просто исчезли. Да, у меня стоял режим "Сохранить все", и тем не менее. Это и раньше случалось, но не при таком количестве страниц. Поясню, что самое фекальное в дерьмовом ощущении, когда испаряются страницы. Представьте-ка, иной раз я лишался 3-х или 4-х страниц романа. Целой главы. Приходилось банально переписывать. При этом что-то теряется - крохотные нюансы, которые в памяти не воскресишь - зато получаешь что-то взамен, поскольку по мере переписи ты пропускаешь какие-то отрывки, тебя не удовлетворившие и добавляешь те, что получше. И? Ну, словом, тебя ждет длинная ночь. Птицы просыпаются. Жена и кошки решают, что ты рехнулся. Я справился у компьютерных экспертов на предмет "голубой вспышки", но все как один пожимали плечами. Мне открылось, что большинство компьютерных экспертов не такие уж эксперты. То, что может их смутить, в книгах не описано. Теперь, когда я знаю о компьютерах больше, по-моему, я найду, как поступить при следующем появлении "синей вспышки"... Худшей ночью была та, когда я сел за компьютер, а он совершенно ополоумел. Вывешивал предупреждения, странно и громко изъяснялся, затухал в смертоносной черноте. Я тыркался-тыркался, но поправить положение не мог. Тут я заметил, как что-то прозрачное медленно застывает на экране и вокруг "башни". Один из моих котов оросил машину. Пришлось нести в магазин. Механика на месте не нашлось, а продавец вынул часть "башни", и желтая жидкость брызнула на его белую рубашку, а он закричал: - Кошачьи ссаки! Бедолага-бедолага. Так или иначе, компьютер я им оставил. Никакая гарантия не покрывает последствия кошачьих выделений. Им понадобилось почти целиком выпотрошить "башню". На починку ушло 8 дней. В этот период я вернулся к печатной машинке. Равносильно раскалыванию камня ребром ладони. Пришлось учиться заново. Навостриться и поддать для куражу. И опять-таки: ночь - писать, другая - править. Но и машинке я был рад. Нас связывали 50 лет. Когда я принес назад компьютер, мелькнула тень сожаления по поводу машинки, вновь занявшей место у стены. Но я сел за агрегат, и слова понеслись, как стая шизанутых птиц. И никаких больше синих вспышек и стираемых страниц. Все шло куда лучше. Испражнившийся кот в итоге все разрулил. Только теперь, покидая компьютер, я накрываю его большим полотенцем и закрываю дверь. Да, это был мой самый продуктивный год. Хорошего вина без выдержки не бывает. Я ни с кем не состязаюсь, не имею и понятия о бессмертии и чхать на него хотел. Жизнь - это ДЕЙСТВО. Ворота распахиваются на солнечном свету, сквозь который проносятся лошади и жокеи - храбрые дьяволята в светлых костюмах, добившиеся своего. Слава полагется за прыть и смелость. А смерть я монал. Есть только сегодня и сегодня и сегодня. Да. 12/9/91 1:18 Отлив. Сижу и пялюсь на скрепку в течение 5 минут. Выруливаю вчера на магистраль. Вечер погружался в темень. Стоял легкий туман. Рождество шибануло меня обухом. Вдруг я заметил, что почти один на дороге, а впереди на полотне валяется бампер, сцепленный с фрагментом радаторной решетки. Я без труда их миновал, после чего взглянул направо и увидел нагромождение автомобилей, 4-5, но в них было тихо, никакого движения, и никого вокруг. Ни огня, ни дыма, ни включенных фар. Я ехал слишком быстро, чтобы рассмотреть, был ли в кто-нибудь в машинах. Потом внезапно вечер перешел в ночь. Иногда это случается без предупреждения. Все решается в секунды. Все меняется. Ты жив. Ты мертв. Ничто не замирает. Мы висим на волоске. Мы существуем на везении в процентном и временном соотношении. Одновременно лучший и худший моменты - это фактор времени. И он непоправим. Хоть сиди на верхушке горы и медитируй десятилетиями - это ничего не изменит. Можно изменить себя, привив смирение, но, по-моему, это тоже самообман. Возможно, мы чересчур много думаем. Чувствуй больше, думай меньше. Все машины в том скоплении показались мне серыми. Странно. Мне нравится, как философы громят концепции и теории, придуманные до них. Так было веками. Нет, все не так, говорили они. Вот как правильно. Этот порядок остается в силе и кажется не лишенным смысла. Основная проблема для философа - очеловеч