каких обстоятельствах не должны были иметь места, могли принести один лишь вред: такие разговоры только низвели бы невозможное на степень возможности, а это лишило бы Пичема главного оружия - его очевидной неспособности представить себе, что столь гнусный поступок мог быть совершен. Среди ночи или под утро Пичем, как обычно, встал с кровати и побежал наверх, на галерею, посмотреть, дома ли еще Полли. Заглянув в полуоткрытое окно, он увидел на кровати смутные очертания ее тела. Она преспокойно жила дома и, как видно, даже не встречалась с мужем. Во всяком случае, следовало как можно скорей расторгнуть этот брак. Пичему была нужна его дочь. В том, что Кокс и теперь еще женится на ней, Пичем ни минуты не сомневался. В Саутгемптоне он убедился в слепой похотливости маклера. Этот распутник, вне всякого сомнения, был покорным рабом своих страстей. А Мэкхит, судя по всему, не возражал против дальнейшего пребывания его жены под родительским кровом. Он не предпринял никаких серьезных шагов, беспрекословно позволил спустить себя с лестницы и, насколько Пичему было известно, нигде пока еще не распространялся о том, что он женат. Угроза лишить дочь наследства, судя по всему, подействовала. Он, очевидно, рассчитывал на деньги. Они, верно, были нужны ему. Его д-лавки широко задуманы и весьма ловко выкачивали сбережения у мелких и мельчайших людишек, но, с другой стороны, они достаточно примитивны - собственно говоря, не что иное, как темные, кое-как оштукатуренные конуры с двумя-тремя кипами случайного товара на сосновых досках, с отчаявшимися людьми за прилавком. Откуда он доставал товары по такой дешевке, никак нельзя было выяснить. Пичем пытался через своих нищих войти в сношения с владельцами лавок. Однако добился он немногого. Люди упорно молчали, они ненавидели нищих, а возможно, и сами мало что знали о происхождении товаров. Несколько больший успех имели его изыскания относительно прошлого Мэкхита. Целые периоды его жизни были покрыты тем полумраком, который заставляет биографов наших знаменитых предпринимателей неожиданно становиться немногословными; чаще всего их герои внезапно и совершенно необъяснимо "подымаются" из неизвестности после стольких-то и стольких-то лет "тяжелой и самоотверженной работы", причем биографы обычно забывают указать - чьей работы. Мелкие конкуренты д-лавок утверждали, будто господин Мэкхит в дни своей не столь уж далекой молодости привлекался к ответственности за брачные аферы. Обманутых им девушек они называли "д-невестами", но адреса их указать не могли. Эти глухие сплетни невозможно было использовать. Одно было так или иначе ясно: биография Мэкхита начиналась где-то на самом дне города. В былые - не столь уж далекие - времена методы этого удачливого господина были еще более неприкрытыми, еще более грубыми и еще более доступными для судебного преследования. Между прочим, Пичем посетил редакцию "Зеркала" - листка, утверждавшего в свое время, что в его распоряжении большой материал против владельца д-лавок. В редакции, однако, с большим трудом припомнили все это дело и невнятно забормотали, что у них недостает документальных данных. Пичем принужден был уйти, ничего толком не узнав, но унося впечатление, что они все-таки что-то знают и даже располагают соответствующим материалом. Госпожа Пичем, в эти дни более чем когда-либо предоставленная самой себе, а следовательно, и погребу, смутно догадывалась об опасности, нависшей над домом, и, в свою очередь, ломала голову, как разлучить Полли с "лесоторговцем". Она терпеть не могла Кокса, считая его "фальшивым человеком", но он определенно был более выгодной партией. Она строила планы, как бы накрыть Мэкхита с какой-нибудь женщиной. У него, несомненно, должны быть амурные дела; она не могла забыть, как он обнимал Полли за бедра, а ведь последнее время он жил один. А потом ей приходило в голову, просветленную несколькими стаканчиками вишневки, что на этой стадии подобные истории с неизбежными потоками слез и примирением могут лишь укрепить отношения супругов. И она отказывалась от своих планов. Ничем уже несколько раз подумывал о том, чтобы предложить охотнику за приданым денег, но никак не мог решиться на этот противоестественный шаг. Он послал к Мэкхиту Бири. Лесоторговец принял его в антикварной лавке Фанни Крайслер. Бири присел, груда сырого мяса, на краешек хрупкого стула чиппендейл {Стиль мебели (комбинация мотивов рококо, готического и китайского искусства), названный так по имени английского мебельного мастера Томаса Чиппендейла (род. ок. 1718-ум. 1779) и получивший большое распространение в XVIII-XIX веках.}; он играл котелком, свесив его между толстыми коленями. - Господин Пичем просит передать вам, - выложил он напрямик, - чтобы вы как можно скорей выпустили из игры Полли, не то плохо вам придется. Довольно она с вами цацкалась. И, что самое главное, довольно господин Пичем с вами цацкался. Если вы думаете, что пристроились к жирному пирогу, то это величайшее заблуждение, сударь. Приданого не будет. Наличных денег у нас в обрез. Если у вас другие сведения, значит, вам наплели невесть что. Кстати, мы напали на след нескольких баб, которые тоже могли бы назваться госпожами Мэкхит, если бы они того захотели и знали ваш адрес. Зарубите себе на носу - мы ни перед чем не остановимся, чтобы избавиться от вас. Но господин Пичем сказал, что он не хочет скандала, он предпочитает все уладить тихо-мирно; почему - мне непонятно. Я, знаете ли, взялся бы за это дело совсем иначе. Мэкхит рассмеялся. - Передайте моему тестю: если он испытывает затруднения, я охотно помогу ему небольшой суммой, - сказал он дружелюбно. - Мы не испытываем никаких затруднений, - грубо сказал Бири, - а вот вы их скоро испытаете. Мы живем в государстве, сударь, где уважают законы. Еще раз повторяю: у нас нет той малины, на которую вы заритесь. Зря стараетесь, сударь! Мы бедные, почти нищие люди, но мы не позволим наступать себе на ноги. А то, знаете, и червяк может поднять голову, и притом еще как! - Но только на улице, - возразил Мэкхит, - пускай он поднимает голову на улице, а не в моей лавке! Бири ушел, зловеще хрюкнув. Пичем вздохнул, выслушав его отчет. В его распоряжении было ровно два месяца; по истечении этого срока он должен был либо получить дочь в полное свое распоряжение, либо платить. Ресторатор Краул не солгал. Выяснилось, что ему не только негде достать деньги, но что вообще спасти его может только удачный - и притом немедленный - исход сделки с транспортными судами. Он окончательно обанкротился. Баронет, еще молодой человек, тоже открыл наконец рот и признался, что он неплатежеспособен. Он владел несколькими заложенными имениями в Шотландии, и ему грозила опека. Пичем и Истмен уговаривали его в конторе Пичема, как больную лошадь. Баронет имел возможность жениться на деньгах. В его распоряжении была самостоятельная американка, готовая купить его древнее имя и светские манеры. Ей нравилась мебель в английских помещичьих домах, в особенности стулья. Молодой Клайв называл ее козой и содрогался от ужаса, но Истмен реагировал весьма кисло; он сделал строгое лицо и подчеркнуто почтительным тоном осведомился о ее здоровье. Сравнение американки с разбитой на ноги лошадью он пропустил мимо ушей. Оба компаньона пригрозили молодому человеку скандалом в случае краха КЭТС и до тех пор взывали к его совести, покуда он не пообещал им пристойно обращаться с американкой. - Для чего, - сказал Истмен Пичему по дороге домой, - мы так тщательно воспитываем наших дворянчиков в колледжах, муштруем их, всячески оберегаем от растлевающего влияния науки и прививаем им аристократические манеры настолько, что они способны внушить уважение самой зазнавшейся челяди. Гобеленов не вешают в сараи. Кровных рысаков выпускают на скачки. Кровных, господ выращивают тоже не для их собственного удовольствия. Одно время рынок был несколько перенасыщен нашими лордами. В настоящее время он вновь достаточно емок. Они - лучшее, о чем могут мечтать эти дочери заатлантических мясников и чулочных фабрикантов, если они хотят, чтобы возле них было нечто такое, что действительно умеет зевать по всем правилами искусства и, помимо всего прочего, умеет держать в ежовых рукавицах низшие расы. Вы можете прочесть в любой газете, что цвет нашей страны отличается за океаном и пользуется всеобщей симпатией. Тем не менее Клайв по-прежнему оставался уязвимым местом КЭТС. Назначенному на понедельник заседанию предшествовала беседа Пичема с Коксом. Кокс выслушал сообщение о полной неплатежеспособности Краула и предстоящем банкротстве баронета без всякого волнения. Он только заметил, что предпочитает иметь дело с Компанией по эксплуатации транспортных судов как с юридическим лицом. Он посоветовал отсечь гнилые сучья от ствола, но позаботиться о том, чтобы низвергнутые компаньоны держали язык за зубами, и заговорил о Полли. Она не выходит у него из головы, признался он. Памятное мрачное происшествие в Саутгемптоне внутренне переродило его. В нем, так сказать, вскрылись лучшие стороны его природы. Он испытывает удивительную для него самого жажду чистоты. Полли - его идол. Она кажется ему чистым источником. Беседа с ней исцеляет его и в какой-то степени вселяет в него бодрость на целую трудовую неделю. Все это он сказал очень просто, глядя Пичему прямо в глаза. Пичем внимательно выслушал его и понял, что им удастся без труда договориться между собой о деле с транспортными судами. Он оценил по достоинству осторожность, с какой выражался Кокс. Маклер умел быть хладнокровным. Пичем один отправился в бани. Прочие компаньоны уже поджидали его. Никто не купался. Все сидели одетые на деревянных табуретках, хотя воздух в помещении был невыносимо душен и влажен. Пичем сначала доложил о крушении Краула и баронета. Оба они сидели, опустив глаза; баронет улыбался. - Общие убытки составляют, - продолжал Пичем, - около двадцати шести тысяч фунтов, как совершенно правильно указал Кокс; таким образом, на каждого компаньона приходится примерно три тысячи восемьсот фунтов. Компания по эксплуатации транспортных судов заинтересована в том, чтобы ликвидировать дело по возможности без шума. Он предложил воспользоваться помощью его банка - Национального депозитного банка, к которому он готов обратиться, если ему будет поручено дальнейшее ведение дел. Компаньоны, потея, кивнули. Краул и баронет тоже кивнули. Пичем задумчиво поглядел на них. Потом он заговорил вновь и без всяких околичностей потребовал от Краула и баронета, чтобы те выдали долговые обязательства на свою долю убытков, а также подписали документ с подробным изложением хода событий. Они должны удостоверить, что, осмотрев старые суда и выслушав заключение эксперта о полной их негодности, они продали их правительству и приняли от последнего авансовый платеж. Этот документ будет им возвращен, как только они погасят свою задолженность, а до тех пор не будет использован против них, ибо это может скомпрометировать всю компанию в целом; зато он гарантирует компанию от каких бы то ни было нескромностей с их стороны. Баронет покорно подписал. Он понимал одно: теперь он безропотно должен вступить в брак с "козой". Ресторатор был вне себя. Он заявил, что ни за что не опозорит свою жену и семидесятисемилетнего тестя. Это просто невозможно. Он не мог продать правительству неисправные суда. Его тесть был в свое время полковником. Кроме того, подписав подобный документ, он никогда уже не сможет посмотреть своим детям в их (ясные) глаза; их отец не может и не должен быть преступником. Он всю жизнь успешно боролся с соблазном неправедного обогащения. Иначе он бы разве так теперь выглядел? Честь ему и посейчас дороже денег. - Вы разорили меня, - сказал он, подписывая бумагу и обливаясь слезами, - вы мне сломали хребет. Сцена эта подействовала всем на нервы. - Этот Краул, - сказал Истмен Муну по дороге домой, - не умеет терять деньги. Низкая порода! Ни малейшего понятия о чести! Посмотрите на баронета! Подписал, как подобает мужчине. Женится на жуткой особе, как подобает мужчине. Он отвечает за свои поступки. Человек, обремененный семьей, просто не должен ввязываться в борьбу за существование. Он не смеет смотреть в глаза детям? А "Красавице Анне" он посмел смотреть в глаза? "Юному моряку" по меньшей мере столько дет, сколько его тестю. А он не задумался вновь послать его в бой. А почему бы не повоевать его тестю? Я тоже не большой охотник платить. У Финни рак желудка. А разве он ропщет? Разве он бросает свой рак на чашу весов? У Пичема два пая. А разве он жалуется? Краул просто плохо воспитан. Таким людям вообще не место в Сити. Придется теперь заранее спрашивать своего будущего партнера: "А где вы воспитывались, сударь? Сможете ли вы, совершив сделку, смотреть в глаза вашим детям? Достаточно ли еще бодр ваш уважаемый тесть?" Краул даже не англичанин - для меня, во всяком случае. И этакий сброд смеет претендовать на принадлежность к господствующей расе! Пичем чувствовал себя после заседания прескверно. Договор с правительством переходил в руки Кокса после того, как КЭТС погасит свои финансовые обязательства. А Кокс до сих пор не сказал ему ничего определенного относительно его участия в этих гигантских прибылях, даже не пообещал списать его убытки. Да, собственно, ни о каком соглашении не приходилось и мечтать, покуда между Коксом и Полли не будет заключен брачный договор. Пичем старался не думать о том, что произойдет, если ему не удастся договориться с Коксом. Уже теперь убытки ложились всей своей огромной тяжестью фактически только еще на троих - на Финни, Муна и Истмена. Если у них не хватит средств на покупку новых судов, то неминуемо разразится катастрофа. Больше чем когда бы то ни было он нуждался в Коксе. Как-то вечером он заговорил о нем с Полли и попросил ее относиться к нему получше. Кокс ничего не должен знать о ее браке. Потом он вскользь упомянул о том, что он затеял вместе с Коксом одно дело с кораблями - и притом так влип, что "нас еще, быть может, продадут с молотка вместе с домом и лавкой". Полли обвела испуганным взглядом знакомую ей с детства уютную комнату с чисто вымытым некрашеным полом, белой кафельной печкой, мебелью красного дерева и тюлевыми занавесками. Она очень любила старый дом, особенно его дворы и деревянные галереи; из-за того, что отец упомянул о каких-то кораблях, ей ночью приснилось, что их дом, состоящий, в сущности, из трех домов, утонул в море и что морские волны хлещут в его двери. Утром она была почти уже согласна принести себя в жертву. "В конце концов я не желаю быть причиною таких ужасов, - думала она, - чтобы меня потом упрекали в том, что я не хотела пожертвовать собой. Конечно, не так-то легко молодой девушке отдаться нелюбимому мужчине, да еще с такой внешностью, как у господина Кокса. Но семья есть семья, и быть эгоисткой некрасиво. Нельзя думать только о себе". Понежившись еще немножко в постели, она вспомнила, кстати, о брошке, которую она как-то видела у Кокса и которая в ее воображении была неразрывно с ним связана. Сначала ей хотелось получить эту брошку, чтобы продать ее за пятнадцать фунтов, так как ей тогда настоятельно были нужны пятнадцать фунтов. Теперь они ей больше не были нужны, но брошку ей все-таки хотелось получить. После обеда она отправилась с отцовским письмом к Коксу. Когда отец передавал ей письмо, она сделала холодное и высокомерное лицо. Она больше не верила тому, что он говорил вчера про грозящее им разорение, - отец просто терпеть не мог Мэка. С Коксом она тоже была очень холодна. Она еле взглянула на брошку, которая все еще лежала на письменном столе. Тем не менее брошка произвела на нее впечатление. Кокс уселся довольно далеко от письменного стола в качалку и подал ей несколько альбомов, переплетенных в толстую кожу. Но, пока он читал письмо, она не раскрыла их. Он встал и вышел из комнаты. Она все-таки не раскрыла альбомов. Тем не менее, когда он вернулся в комнату, лицо ее пылало. Дело в том, что она вдруг твердо решила заполучить брошку. "Если он мне ее подарит, - подумала она, - все дело будет продолжаться минут пять, да и то едва ли. Даром он меня не посмеет просить при его наружности. Брошка наверняка стоит фунтов двадцать и очень пойдет к открытому платью. Разумеется, я позволю ему только поцеловать меня, в крайнем случае обнять за талию. За такую брошку это не так уж много. Другие девушки в моем возрасте принуждены делать Бог знает что, чтобы иметь возможность заплатить за комнату. Мужчины прямо какие-то сумасшедшие: за такую малость - такие ценные вещи! Ну что ж, таковы они". И она вздохнула. Войдя в комнату, маклер решил, что она таки заглянула в альбомы и поддалась их воздействию. Помахивая ответным письмом, чтобы поскорей высохли чернила, он подошел к ней. Увидев его лицо, она поспешно встала. Он удостоверился в том, что сестры нет дома, и, положив письмо на стол, накинулся на Полли. Она сопротивлялась слабо, сначала чуточку пожалела, что ей так и не удалось получить брошку, но потом покорилась, потому что он был прямо вне себя, а также удовольствия ради. Истинного блаженства она, однако, не испытала, так как в самый интересный момент вдруг вспомнила про Мэка, которому это навряд ли было бы приятно. Когда она уходила, чернила на письме уже высохли. Она положила его на конторку отца, поднялась к себе и сразу же принялась укладывать вещи. Спустя полчаса, не приняв никаких мер предосторожности, она вышла со своим чемоданом через лавку на улицу. По дороге она узнала, что Мэк открыто живет с другой женщиной, с той самой Фанни Крайслер из антикварной лавки у моста Ватерлоо. Отец и мать ждали ее до поздней ночи. Господин Пичем подошел к окну и сказал: - Итак, он все-таки заполучил ее. Он думает, что имеет на это право. Законы писаны не для таких, как он. Он просто забирает все, что ему нужно. Если ему припадает охота спать с моей дочерью, он просто уводит ее из моего дома и кидается на нее. Ему нравится ее кожа! Я оплатил все тряпки, какими она когда-либо пользовалась. В той мере, в какой это зависело от меня, она в жизни не видала собственного тела. Она купалась в ночной сорочке. Глупость ее матери, помешанной на мужчинах, и собственное легкомыслие, результат чтения романов, сделали из нее то, что она есть. Но что я говорю? Разве о любви тут речь? Разве способен этакий тип спать с чем-нибудь, кроме приданого? Ему нужны мои деньги, и он их забирает. Что стало с семьей, с этим тихим приютом? Где-то там гремели жизненные бури, но тут был покой. Жестокая борьба за существование не проникала сюда, где расцветало тихое дитя, лелеемое в лоне добронравия. Суета купли-продажи не доносилась в этот заповедный уголок. Бывало, когда юноша приближался к девушке и, принеся доказательства своих дарований, предлагал ей вступить с ним в брачный союз, безутешные родители могли быть уверены, что только любовь соединяет юные сердца, если не считать нескольких несчастных исключений. Так должно было быть и с моей дочерью. И что же случилось? Жестокие хищники! Я потом и кровью сколачиваю состояние, окруженный мошенниками, обираемый нерадивыми работниками, которые радуются жалованью, а не работе, и вдруг является какой-то Кокс, всучивает мне черт знает что и обворовывает меня. Защищая от него мою жизнь и мое состояние, я обречен видеть, как другой разбойник похищает у меня дочь. А ведь ради нее я стер себе до крови ладони. Зачем якшаюсь я с подонками человечества? Ведь это же акула! Если я стану швыряться моей дочерью, этой последней опорой моей старости, то дом мой рухнет и последняя собака убежит от меня. Грязь из-под ногтей - и ту я буду бояться отдать: мне начнет казаться, что я бросаю вызов голодной смерти. Но Полли не вернулась ни в эту ночь, ни в последующие - до тех пор, пока ее мужа не посадили в тюрьму. И господин Пичем так никогда и не узнал, что она не распалила похоть маклера, но, напротив, утолила ее. В последующие дни госпожа Пичем пила больше, чем обычно, и в этом состоянии делилась своим горем с бывшим солдатом Фьюкумби, ходившим за собаками. Он все еще не мог простить Персику истории с книгой, хотя книга давно уже была у него. Сначала он вообще не хотел брать книгу, ибо гордость его была уязвлена. Но потом он изнемог в борьбе с самим собой и как-то днем, в обеденное время, вновь завладел ею. Его уединенные занятия прервались вследствие разговора с госпожой Пичем. Когда озабоченная мать открыла ему, что несчастная девушка сочеталась браком с купцом Мэкхитом, он вспомнил самую тяжкую пору своей жизни, когда он, получив бега срочный отпуск из армии и потеряв свое пособие, нашел прибежище у солдатки. Она звалась Мэри Суэйер и была владелицей д-лавки. Он неосторожно обмолвился об этом. Вечером господин Пичем вызвал его в контору и дал ему поручение. В Вест-Индских доках несколько десятков рабочих все еще трудились над тремя старыми, смертельно усталыми корытами, которые, по мысли господина Уильяма Кокса, до своей окончательной гибели еще должны были перекачать в новые карманы некоторые суммы из шотландского поместья средней руки, процветающей букмекерской конторы, не совсем твердо стоящего на ногах ресторана в Гарвиче, ряда доходных домов в Кенсингтоне и крупной торговли подержаными музыкальными инструментами на Олд Оук-стрит. Хотя бы последняя из перечисленных фирм должна быть спасена. Книга вторая УБИЙСТВО РОЗНИЧНОЙ ТОРГОВКИ МЭРИ СУЭЙЕР У акулы остры зубы, Нипочем их не сочтешь, У Мэкхита нож как бритва, Только где он, этот нож? Возле моста через Темзу Вдруг свалился человек, Не чума прохожих косит, - На охоту вышел Мэк. И Шмуль Мейер толстозадый Вдруг скончался в цвете лет. Деньги Шмуля сплыли к Мэкки, Но о Мэкки речи нет. Дженни Таулер труп опознан, Вот лежит он, нож в груди, По проспекту ходит Мэкки, А убийцы не найти. Где Альфонс, извозчик славный? Мы увидим ли его? Может, кто-нибудь и знает, Мэк не знает ничего. И пожар великий в Сохо, Семь малюток и старик... Средь зевак мы видим Мэкки, но Против Мэкки нет улик. Ах, в крови вся пасть акулы, Коль удачен был улов. Носит Мэкки Нож перчатки, На перчатках нет следов. "Баллада о Мэкки Ноже" ГЛАВА СЕДЬМАЯ Coelum, non animum mutant, qui trans mare currunt {*}. {* Плывущие за море меняют небо, но не душу (лат.).} ГОСПОДИН МЭКХИТ В сознании рядового лондонца такие фигуры, как; Джек Потрошитель или неизвестный убийца, прозванный; Ножом, не занимали особого места. Если они время от времени и всплывали на страницах не совсем солидных газет, то все же популярность их значительно уступала популярности генералов, ведущих войну в Трансваале; правда, последние, надо сказать, представляли собой опасность для несравненно большего количества людей, чем самые усердные рыцари ножа. Однако в Лаймхаузе и Уайтчепеле Нож пользовался большей известностью, чем генерал, воюющий с бурами. Обитатели огромных каменных консервных банок Уайтчепела отлично понимали, как велика разница между подвигами посредственного генерала и их собственного героя. В его пользу говорило то, что совершаемые им злодеяния были сопряжены с гораздо большей личной опасностью, чем злодеяния официальных героев хрестоматий. Лаймхауз и Уайтчепел имеют свою собственную историю и свои собственные методы преподавания ее. Оно начинается в младенчестве и ведется лицами самого различного возраста. Лучшие из этих преподавателей - дети, и они отлично осведомлены обо всем, что касается царствующих в этих районах династий. Местные владыки не хуже владык из школьных учебников умеют карать непокорных, отказывающихся приносить им дань. Среди них также есть справедливые и несправедливые, но слабохарактерных значительно меньше, ибо им приходится иметь дело с полицией, от чего те, собственно говоря, избавлены. Разумеется, они тоже стараются показать себя с наиболее выгодной стороны: они фальсифицируют историю и создают легенды. Многие выдающиеся люди возникают из тьмы, подобно метеорам. Препятствия, на преодоление которых другим людям, тоже не лишенным способностей, нужны десятилетия, они осиливают в несколько недель. Два-три безрассудно смелых злодеяния, совершенных со всей виртуозностью опытного специалиста, - и они уже на виду. Человек, которого лондонское дно наделило кличкой Нож, в сущности, не мог похвастаться подобной карьерой. И тем не менее он это делал. Его ближайшие соратники по мере возможности замалчивали бесславное, кропотливое начало его карьеры, безуспешные и бездарные годы ученичества. Никто не мог, однако, точно сказать, действительно ли человек, организовавший банду, и есть Нож. Правда, он упрямо и настойчиво внушал своим людям, что он и есть пресловутый бандит Стэнфорд Силз, благодаря чему только и удалось сколотить банду, но в 1895 году в Дартмурской тюрьме был казнен некий человек, которого, правда, не он сам, но полиция упорно именовала Стэнфордом Силзом. Злодеяния, создавшие Ножу славу, сводились к двумтрем следовавшим непосредственно одно за другим уличным ограблениям и убийствам. За них и был повешен незнакомец в Дартмуре. Как известно, народ отказывается верить в смерть своих героев, что в последние годы можно было наблюдать в связи со смертью Китченера {Китченер Гораций Герберт (1850-1916) - фельдмаршал, военный министр Англии (1914-1916). Во время Англо-бурской войны 1899-1902 годов был начальником штаба, а затем главнокомандующим английскими войсками в Южной Африке. Ярый империалист-колонизатор.} или Крюгера {Крюгер Пауль (1825-1904) - бурский государственный деятель, с 1881 года четырежды избиравшийся президентом Республики Трансвааль.}; в силу этого многие убийства с целью грабежа, совершенные зимой 1895 года, приписывались Ножу, хотя они никоим образом не могли быть совершены человеком, покоившимся на Дартмурском кладбище, и навряд ли - тем, кто присвоил себе его кличку и приписывал эти деяния себе. - Этот человек заставлял других злодеев уступать ему славу совершенных ими преступлений с жестокостью, коварством и непреклонностью, которые те вряд ли проявляли в отношении собственных жертв. В этом смысле он лиши немногим уступал университетским профессорам, ставящий свое имя под работами ассистентов. Убийства эти, вероятно, были продиктованы просто-напросто голодом, ибо стояла необычайно суровая зима, и безработица была очень велика. Но у человека, воспользовавшегося славою Ножа для организации своей банды, была еще одна страсть, которая роднила его с людьми, принадлежащими к более близким нам, покупателям книг, сферам: как и большинство наших наиболее удачливых магнатов промышленности, писателей, ученых, политиков и т. п., человек этот любил читать газетные рассуждения о том, будто он в своей деятельности руководствуется, в сущности, не столько материальными соображениями, сколько своего рода спортивным интересом либо жаждой творчества, а может быть, даже и какой-то необъяснимой демонической страстью. В бульварной прессе постоянно появлялись статьи, подчеркивавшие спортивный момент в преступлениях, совершаемых Ножом. Весьма вероятно, однако, что этот демон, подобно всем прочим нашим знаменитым друзьям, перелистывал, кроме газет, также и свою чековую книжку. Во всяком случае, он своевременно понял, что лучшим объектом ограбления в конечном счете являются собственные сотрудники, а это - единственная истина, действительно обеспечивающая человеку карьеру. Сначала банда была немногочисленна, и круг ее деятельности - ограничен. Это были уличные ограбления, лишь изредка перемежавшиеся грубыми и жестокими налетами. Гораздо большей оригинальностью отличались методы сбыта награбленной добычи. Один из них облетел мировую прессу. Два энергичных на вид субъекта входили в шикарный ресторан, скажем в Хемпстеде, на мгновение останавливались, как бы ища кого-то, потом решительным шагом подходили к изящно одетому господину, сидевшему за одним из столиков. - Вот он! - восклицал один из них. - Он сидит и проедает мои деньги! Меня зовут Купер, а его зовут Хок. Вот вам долговая расписка, господин судебный исполнитель! Приговор подлежит немедленному исполнению. Перстень на среднем пальце этого франта стоит не меньше двухсот фунтов, а у подъезда стоит его коляска. Она тоже не из картона сделана, и ее отлично можно продать с аукциона. Обычно официантам приходилось удерживать обедающего, который готов был вцепиться в глотку своему бестактному кредитору. Он заявлял, что он вовсе и не отрицает своего долга, но категорически протестует против подобных способов взыскания. Дело кончалось тем, что оба господина в сопровождении еще нескольких посетителей ресторана выходили на улицу и подвергали коляску осмотру. Вслед за этим в одной из близлежащих харчевен производился аукцион. Должник и оба субъекта исчезали; прибыль же от продажи угнанной коляски и похищенного перстня значительно превышала сумму, которую уплатил бы за них скупщик краденого. Это, несомненно, были новые методы. Скупщик был злокачественной опухолью воровского дела. Трудности, сопутствующие реализации добычи, были наиболее уязвимым местом этой профессии. Все попытки вывести банду на широкую дорогу разбивались об это препятствие. К концу 1896 года Нож почти бесследно исчез из поля зрения лондонских низов, а в Сохо всплыл уравновешенный человек по имени Джимми Бекет, торговавший булыжником, а заодно и дровами. Когда сносились дома, он скупал старый булыжник и весьма точно вел свои книги. Потом в Уайтчепеле произошло несколько крупных хищений булыжника. Среди бела дня, во время обеденного перерыва, на глазах у рабочих несколько подвод увезли сваленный в кучу булыжник. Никому не пришло в голову задержать их. Следы вели в склад Джимми Бекета. Но господин Бекет предъявил безукоризненные документы о происхождении принадлежащего ему булыжника. В районе доков в один прекрасный день была украдена целая улица, на сей раз мощенная торцами. Под вечер явились какие-то люди с подводами, одетые в форму городских рабочих; они поставили рогатки в часы наиболее оживленного уличного движения, разрыли мостовую, погрузили торцы на подводы и уехали. Скандал этот не попал в газеты только потому, что в это время в магистрате как раз производилось расследование, направленное против одной фирмы, которая в этом самом квартале вполне легальными путями, на основании старых, предусмотрительно припрятанных договоров, прибрала к рукам несколько улиц, замощенных в свое время другими, более мелкими фирмами; в результате пришлось вторично оплатить эти улицы, несмотря на то, что они были в полном порядке. Желательно было избежать проведения параллелей. В это же время было зарегистрировано еще несколько нападений и убийств; они также приписывались банде Ножа; впрочем, ими список и закончился. Но газеты почти не обратили на них внимания, так как жертвами их были представители самых низших слоев населения. Это были, в сущности, преступники, убитые в спровоцированной свалке. Тут уже, однако, можно было утверждать с большой уверенностью, что убийства были совершены бандой Ножа. В этот период банда полностью перешла с вульгарных уличных нападений на налеты. Она специализировалась на крупных операциях по ограблению лавок. Уже в 1897 году банда Ножа насчитывала в своих рядах свыше ста двадцати постоянных сотрудников. Организация ее была продумана весьма тщательно, не более чем два-три члена знали "шефа" в лицо. В нее входили контрабандисты, скупщики краденого и адвокаты. Нож (то есть человек, который так себя называл) был в свое время очень плохим налетчиком и, по слухам, сам в этом охотно признавался. Зато он оказался недюжинным организатором. Всем известно, что в наше время пальма первенства принадлежит организаторам. Они-то, по-видимому, и незаменимы. И действительно, банде Ножа удалось в неслыханно короткий срок прибрать к рукам все, что имело какое бы то ни было касательство к ограблению лавок. Предпринимать что-либо в этой области на собственный страх и риск стало теперь более чем опасно. Банда не стеснялась входить в контакт с полицией. Все знали, что у господина Бекета есть рука в полицейском управлении. Выдача полиции стала одним из способов укрепления дисциплины в рядах банды. Все или почти все ее сочлены, лично знавшие ее основателя, были к началу 1898 года схвачены полицией и осуждены на различные длительные сроки. В один прекрасный день Бекет продал свой склад некоему господину Мэкхиту, только что открывшему в Сити несколько так называемых д-лавок, которые он намеревался снабжать дешевыми товарами. Когда Джимми Бекет, лесоторговец, исчез из Англии, - по слухам, он переселился в Канаду, - официальным главой организации стал, как говорили в лондонских трущобах, некто О'Хара, совсем еще молодой, но одаренный человек. Господин Бекет рекомендовал его господину Мэкхиту, и господин Мэкхит чрезвычайно ценил его и постоянно приобретал у него крупные партии ходовых товаров. Это означало полное вытеснение маклаков. Организация нашла постоянного покупателя и неслыханно расцвела. Господин Мэкхит имел возможность продавать свои товары по низким ценам, но он никогда не знал точно, какие именно товары в ближайшее время поступят к нему на склад. Выяснилось, что наиболее удобны те товары, которые в результате обработки их владельцами д-лавок меняли свой внешний облик. Так лавки из покупателей превратились в заказчиков. На этом этапе развития возник вопрос о привлечении капитала. Дальнейшее расширение деятельности банды в области ограбления лавок и складов требовало больших средств, чем те, что имелись в распоряжении господина Мэкхита. Его предприятие попало в те "ножницы", которых так опасаются все наши дельцы. Нельзя было думать о расширении организации по поставке товаров, потому что имевшиеся в наличии лавки не в состоянии были бы поглотить такие крупные партии; с другой стороны, увеличение покупной способности лавок сразу обнаружило бы недостаточность поставляющей организации. При переходе на плановые поставки и плановую продажу обе организации требовали одновременного укрепления. Уже возникали другие сети лавок, большие магазины с солидными банковскими связями. Они ожесточенно конкурировали друг с другом. Для борьбы с ними требовались гораздо б_о_льшие средства, чем те, которыми располагал господин Мэкхит. В этой-то обстановке господин Мэкхит и женился на девице Полли Пичем. ПРОМАХ Погожим летним вечером господин Мэкхит отправился в старом наемном рыдване в западное предместье, где проживал господин Миллер из Национального депозитного банка. На нем был легкий серый костюм, и прогулка в открытом экипаже по окраине города сулила много приятного, но он чувствовал себя скверно. Он совершил промах, женившись на Полли. Правда, его жена была красивее всех женщин, с какими ему приходилось иметь дело, и он был по-своему влюблен в нее, но он не был двадцатилетним юнцом и не имел ни малейшей склонности к романтике. Мэкхит все время отгонял мысль о том, что он, в сущности говоря, влип. Господин Миллер встретил его на крыльце своего домика. Позади него стояла его жена, добродушная объемистая особа лет шестидесяти, приветствовавшая Мэкхита, как родного сына. Подали чай, и Миллер начал вспоминать давно прошедшие времена. Он рассказал несколько эпизодов из истории Национального депозитного банка. Основатель банка служил у Ротшильдов в те годы, когда эта фирма давала свои первые серьезные бои. Фамилия его была Ток. Миллер повторил Мэкхиту историю, которую частенько рассказывал старый Ток. Ротшильды были уже крупными дельцами и принадлежали к числу наиболее влиятельных фирм на континенте, когда шеф лондонского филиала, Натаниел Ротшильд, решил провести в жизнь одно новшество. В ту пору свирепствовала война. Коммерческие дела сводились преимущественно к финансированию определенных правительственных мероприятий; речь шла не только о военных поставках, но, разумеется, и о них тоже. Расчеты банков с крупнейшими клиентами были в большинстве случаев весьма "запутаны; обе стороны при этом шли на взаимные уступки. Множество непредвиденных случайностей чрезвычайно удорожало сделки. При окончательном расчете всплывали бесчисленные комиссионные, которые большей частью выплачивались лицам, пожелавшим остаться неизвестными, и т. п. И вот старику Натаниелу, бывшему в то время еще молодым человеком, пришла в голову мысль: не попробовать ли заключать договоры таким образом, чтобы потом соблюдать их во всех пунктах? Он решил заранее высчитывать свои расходы и потом держаться договорной суммы вне зависимости от дальнейших непредвиденных платежей. Этим путем он надеялся внедрить в финансовом мире то, что в частной жизни мы называем честностью. То была смелая мысль, и прочие Ротшильды - как известно, сплошь банкиры - сначала восстали против нее. Они положительно отравляли существование главе семьи. Но он ни на что не обращал внимания и при первом же удобном случае осуществил свой смелый замысел. Задумчиво созерцая рододендроны в маленьком садике, Миллер подробно рассказал об этом деле; это было довольно сложное предприятие, связанное с продажей партии цинка. Во время этой спекуляции вся семья чуть было не превратилась в груду обломков. Братья даже прибегли к помощи врача по нервным болезням и однажды сделали попытку насильно увезти Натаниела из его конторы в частное заведение для душевнобольных. С врачом им ничего не стоило сговориться. Он знал об идеях Натаниела и был посвящен во все. Это избавляла его от необходимости ставить диагноз. Врач в сопровождении двух санитаров вошел в кабинет Натаниела и сказал: - Не надо волноваться, господин Ротшильд. Ваши братья сообщили мне, что у вас в последнее время возникли кое-какие интересные мысли, но что вы заработались и у вас расстроены нервы. Вы сегодня же отправитесь со мной в уютный, уединенный домик в Уэльсе, выкинете на некоторое время из головы всяческие дела и будете заботиться о своем здоровье. Мы с вами будем беседовать о ваших несомненно весьма плодотворных идеях. Не возражайте! Я во всем с вами согласен и полностью понимаю вас. Вы правы, а семья ваша не права: вы не хотите при окончательном расчете требовать с контрагента всяких накладных расходов. Это очень лояльно с вашей стороны. Не можете ли вы мне, кстати, - сказать, сколько будет четырежды тринадцать? Врачу пришлось убраться восвояси, но Натаниелу нередко приходилось туго. Все кому не лень обманывали его, иными словами - никто не выполнял по отношению к нему договоров, в то время как сам он принужден был их выполнять. В конце концов дело все же увенчалось успехом, хотя, как выяснилось впоследствии, его братья тоже были не так уж не правы. Судьба всей семьи фактически висела на волоске. И дело закончилось успешно только потому, что идея оказалась действительно единственной в своем роде и совершенно неожиданной. Непредвиденные расходы бывали у всех, и только Ротшильды не включали их в окончательный расчет. В некотором смысле это даже было с их стор