погорячилась, заступаясь за Розу, и решила на сей раз умерить свою резкость и проявить как можно больше миролюбия. И вот эта добрая душа захватила с собой вязанье и, призвав на помощь все свои дипломатические способности, отправилась в комнату Мари вести переговоры о Томе. Мари покоилась на диване, подложив под локоть подушку, и рассматривала образчики черного газа, которые Джейн принесла из магазина. - Пожалуй, надо взять вот этот, - сказала она, откладывая в сторону один кусок. - Только не знаю, годится ли такая материя для траура. - Да что вы, миссис! - затараторила Джейн. - Генеральша Дербеннон, как овдовела прошлым летом, так и сшила себе такое платье. И очень красивое получилось! - Что вы скажете? - обратилась Мари к мисс Офелии. - Я не знаю, как у вас здесь принято, - ответила та. - Вам лучше об этом судить. - Мне совершенно нечего надеть, а решать надо как можно скорее, потому что на будущей неделе я отсюда уеду, - сказала Мари. - Как, уже? - Да. Брат Сен-Клера пишет, что обстановку и слуг надо продать с аукциона, а дом оставить на попечение поверенного. - Как раз об этом я и хотела с вами поговорить, - сказала мисс Офелия. - Огюстен обещал отпустить Тома на свободу и успел предпринять кое-какие шаги к этому. Я надеюсь, что вы доведете начатое им дело до конца. - И не подумаю! - отрезала Мари. - Том один из самых ценных невольников. Я не могу позволить себе такую роскошь. И вообще, что он будет делать на свободе? Ему так гораздо лучше живется. - Том мечтает стать свободным человеком, тем более что хозяин обещал ему это, - сказала мисс Офелия. - Ну еще бы! - воскликнула Мари. - Они все об этом мечтают, вечно всем недовольны! А я принципиально против освобождения негров. Когда у них есть хозяева, они и живут по-человечески и от рук не отбиваются. Но стоит только отпустить негра на волю, и кончено! Он сопьется, перестанет работать и превратится в бездельника, в бродягу. Таких примеров сотни! Свобода не доводит их до добра. - Но Том такой работящий, смирный, набожный! - Ах, что вы мне рассказываете! Будто я не знаю этих негров! Они хороши до тех пор, покуда не уйдут из-под крылышка хозяина. - Если вы продадите его с аукциона, еще неизвестно, в какие руки он попадет. Об этом тоже следует подумать, - сказала мисс Офелия. - А, вздор! Почему это вдруг хороший негр достанется плохому хозяину? Плохих хозяев не так уж много. Это все одни разговоры. Я родилась и выросла на Юге и что-то не припомню, чтобы к неграм относились хуже чем они того заслуживают. Чего другого, а этого опасаться нечего! - Хорошо, допустим, - твердо сказала мисс Офелия. - Но ведь освобождение Тома было предсмертным желанием вашего мужа! Он обещал отпустить его умирающей Еве, и, по-моему, вам следовало бы считаться с этим. Мари закрыла лицо платком, разрыдалась и начала усердно нюхать флакон с солями. - Все против меня! - сквозь слезы причитала она. - Такая нечуткость! Уж от вас-то я совсем не ожидала, что вы будете лишний раз напоминать мне о моем горе! Хоть бы кто-нибудь меня пожалел! Кому еще приходилось терпеть такие испытания! Была у меня единственная дочь - и она умирает. Был муж, который умел понимать мою сложную натуру, - и его тоже уносит смерть! Вы знаете, как я тяжело перенесла эти утраты, и все-таки не боитесь напоминать мне о них! Это жестоко! Намерения у вас были, вероятно, добрые, но это такая нечуткость с вашей стороны... такая нечуткость! Мари совсем зашлась от слез и крикнула няне, чтобы та распахнула окна, принесла ей камфору, положила холодный компресс на голову и расстегнула платье. Поднялась обычная в таких случаях суматоха, и мисс Офелия поспешила скрыться к себе в комнату. Она сразу поняла, что дальнейшие разговоры ни к чему не приведут и только вызовут очередной припадок. После этого стоило кому-нибудь напомнить Мари об отношении ее мужа и Евы к слугам, как она устраивала истерику. И мисс Офелия помогла Тому лишь тем, что написала письмо миссис Шелби, где сообщала о ею невзгодах и настоятельно просила как-нибудь помочь ему. На другой день Тома, Адольфа и еще нескольких негров отправили в невольничий барак, в распоряжение одного работорговца, который подбирал партию к предстоящему аукциону. ГЛАВА XXX Невольничий барак Невольничий барак! При этих словах некоторые из моих читателей, вероятно, нарисуют себе страшную картину. Перед их мысленным взором предстанет мрачное, смрадное логово. Но вы ошибаетесь, простодушные мои друзья! Живой товар высоко ценится на рынке, следовательно, за ним нужен уход, его надо хорошо кормить и содержать в чистоте, так, чтобы он лоснился. Невольничий барак в Новом Орлеане мало чем отличается от всякого другого торгового склада. Подойдя к нему, вы увидите под навесом у входа несколько негров и негритянок, выставленных там в качестве образца товара, имеющегося в самом помещении. Вам вежливо предложат пройти внутрь и покажут мужей, жен, братьев, сестер, отцов, матерей и маленьких ребятишек, которых "можно приобрести поштучно и оптом, в зависимости от желания покупателя", можно нанять на время, заложить в банк или обменять на любой другой товар, пользующийся спросом на рынке. Дня через два после разговора мисс Офелии с Мари Адольфа, Тома и еще нескольких негров Сен-Клера поручили заботам некоего мистера Скеггса, содержателя барака, откуда их должны были повести на аукцион. Том, как и остальные его товарищи, взял с собой солидных размеров сундучок с одеждой. На ночь их поместили в длинную комнату, обитатели которой - негры всех возрастов, всех оттенков кожи - предавались безудержному веселью и то и дело разражались громкими взрывами хохота. - Я вижу, вы, ребята, не скучаете. И правильно делаете, - сказал мистер Скеггс, входя в барак. - У меня негры всегда веселятся. Молодец, Сэмбо! - обратился он к огромному детине, который кривлялся и паясничал на потеху своим собратьям. Несчастному Тому, как вы легко можете вообразить, было не до веселья, и, поставив свой сундучок подальше от этой шумной компании, он сел на него и прислонился головой к стене. Торговцы живым товаром обычно из кожи вон лезут, стараясь поддерживать среди невольников бесшабашное веселье, ибо это лучший способ отвлечь их от мыслей о своем положении. Люди, которые вершат судьбу негра с той минуты, как его продают на Севере, и до тех пор, пока он не попадет на Юг, прилагают немало усилий к тому, чтобы сделать свой товар ко всему равнодушным, бесчувственным, грубым. Работорговец собирает партию невольников в Виргинии или Кентукки и гонит их в какую-нибудь здоровую местность на откорм. Сыты они там бывают по горло и все-таки нет-нет, да и затоскуют, а чтобы не тосковали, к ним приставляют скрипача и велят плясать и веселиться под музыку. Но попадаются среди них такие, кому пляски и пение не идут на ум, кто не перестает думать о жене, детях, о родном доме. И этих считают строптивыми, опасными и обращаются с ними соответственно. А какого обращения можно ждать от работорговцев - людей жестоких и к тому же ни перед кем не отвечающих за свои действия! "Будь молодцом - веселым, бойким, особенно когда ты на виду, - внушают негру, - иначе не попасть тебе к хорошему хозяину, да и от работорговца влетит, если он не сбудет тебя с рук". - А что этот негр здесь делает? - сказал Сэмбо, когда мистер Скеггс вышел из комнаты. Сэмбо был черный-пречерный, огромного роста, очень живой и проказливый, как обезьяна. - Ты что тут делаешь? - И он шутливо ткнул Тома пальцем в бок. - Никак, размечтался? - Меня продадут завтра с аукциона, - негромко ответил Том. - Продадут с аукциона? Хо-хо! Ребята, видали, каков шутник? Мне бы научиться так людей веселить! И этого тоже завтра продадут? - И Сэмбо бесцеремонно хлопнул Адольфа по плечу. - Прошу ко мне не лезть! - свирепо огрызнулся тот и выпрямился, выказывая всем своим видом крайнее отвращение. - Ого! Полюбуйтесь-ка, ребята! Белый негр! Что твои сливки, белый! А надушился-то как! - И Сэмбо потянул носом, принюхиваясь к Адольфу. - Такому место только в табачной лавке! От него весь табак пропахнет, покупатели валом будут валить. - Говорю тебе, не лезь! - повторил взбешенный Адольф. - Ишь ты, какие мы, белые негры, недотроги! Полюбуйтесь-ка на нас! И Сэмбо стал кривляться, передразнивая Адольфа. - Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! Сразу видно - в хорошем доме жил. - Правильно! - сказал Адольф. - Мой хозяин за вас всех ломаного гроша бы не дал. - Ишь ты, поди ж ты, - не унимался Сэмбо, - какие мы важные джентльмены! - Мои хозяева были Сен-Клеры! - гордо заявил Адольф. - Да что ты говоришь! Вот они, наверно, радуются, что избавились от такого чучела! Думают, сбыть бы его поскорее с рук вместе с битой посудой и прочей дребеденью! - сказал Сэмбо с издевательской ухмылкой. Адольф, окончательно выйдя из себя, бросился на своего обидчика с кулаками. В комнате поднялся такой крик и хохот, что на шум прибежал мистер Скеггс. - Что у вас тут делается? Ну, тихо! - крикнул он, взмахнув длинным бичом. Негры бросились врассыпную. Один только Сэмбо, успевший завоевать благоволение Скеггса своими шутовскими выходками, остался на месте и, гримасничая, увертывался от ударов его бича. - Да что вы, сударь! Мы народ смирный. Это вон они, новенькие. Такие задиры оказались, все время к нам привязываются. Мистер Скеггс налетел на Тома с Адольфом и, не разбираясь особенно, кто из них прав, кто виноват, наградил обоих тумаками, затем велел всем ложиться спать и удалился. Теперь, читатель, давайте оставим мужскую половину барака и посмотрим, что делается в помещении, отведенном для женщин. Войдя туда, вы увидите спящих на полу негритянок всех оттенков кожи, всех возрастов. Тут есть и черные, как смоль, и почти белые, и маленькие дети, и старухи. Вот лежит хорошенькая девочка лет десяти. Мать ее вчера продали, и она долго плакала втихомолку и наконец заснула. Вот дряхлая старуха. Посмотрите на ее мозолистые ладони и высохшие руки - сколько она потрудилась на своем веку! А завтра ее продадут за бесценок, лишь бы нашелся покупатель. И еще сорок-пятьдесят женщин лежат в этой комнате, закутавшись с головой кто в одеяло, кто в шаль. А в углу, поодаль от остальных, сидят две негритянки, сразу бросающиеся в глаза своим не совсем обычным видом. Одна из них мулатка лет пятидесяти, с мягким взглядом темных глаз, с приятным лицом. Платье на ней добротное, хорошо сшитое, на голове - высокий тюрбан из цветастого шелка. Сразу видно, что она жила у заботливых хозяев. Тесно прижавшись к ней, сидит девушка лет пятнадцати - это ее дочь. Судя по светлому оттенку кожи, она квартеронка, но очень похожа на мать. Те же ласковые темные глаза, только ресницы длиннее; те же вьющиеся волосы, только каштановые, а не черные. Одета девушка не менее опрятно, ее нежные белые руки, видимо, не знали тяжелой работы. И мать и дочь в той же партии, что и слуги Сен-Клера, и завтра их тоже продадут с аукциона. А джентльмен, которому они принадлежат, проживает в Нью-Йорке и считается добрым христианином. Он получит деньги после торгов, преспокойно пойдет в церковь и даже не помянет этих двух женщин в своих благочестивых молитвах. Обе они - мы будем называть их Сусанной и Эммелиной - были в услужении у одной добрейшей новоорлеанской леди, которая относилась к ним с большой душевностью и даже научила их читать и писать. И если жизнь в неволе может быть счастливой, Сусанне и Эммелине жилось хорошо. Но делами их благодетельницы управлял ее единственный сын, человек ветреный и любивший сорить деньгами. Мало-помалу он промотал матушкино имение и оказался несостоятельным должником. Одним из самых крупных его заимодавцев была солидная нью-йоркская фирма "Б. и Кo". Поверенный "Б. и Кo" в Новом Орлеане, получив соответствующее распоряжение от своих доверителей, наложил арест на имущество должника, самыми ценными статьями которого были эти две женщины да негры с плантации. Мистер Б., будучи, как мы уже говорили, добропорядочным сыном церкви и гражданином свободного штата, несколько смутился, получив письмо от своего поверенного. Он не одобрял торговли рабами принципиально не одобрял! - но речь шла о тридцати тысячах долларов, а тридцать тысяч долларов слишком крупная сумма, чтобы жертвовать ею ради принципа. И вот, поразмыслив как следует и посоветовавшись с людьми, в чьей поддержке он не сомневался, мистер Б. написал поверенному, чтобы тот распорядился делами по своему усмотрению, а затем переслал в Нью-Йорк вырученную сумму. В положенный срок письмо пришло в Новый Орлеан, и на другой же день Сусанну и Эммелину препроводили в невольничий барак, откуда наутро их должны были повести на аукцион. Прислушаемся же к разговору этих двух женщин, которые еле виднеются в лунном свете, льющемся сквозь забранное решеткой окно. Обе они плачут, но плачут тихо, так, чтобы никто их не услышал. - Мама, положи голову мне на колени, поспи немножко, - говорит девушка, стараясь сдержать слезы. - Где уж тут спать, Эмми! Ведь это последняя наша ночь, завтра мы расстанемся. - Кто знает, может быть, нас продадут вместе... - Ах, Эмми, я так боюсь потерять тебя, что уже ничему не верю! Но если нас разлучат завтра, обещай мне не забывать, чему тебя наставляли с детских лет. Так говорит несчастная мать, ибо она знает, что завтра любой, самый жестокий, самый подлый человек сможет стать хозяином ее дочери, если только у него найдутся деньги на такую покупку. Но вот наступило утро, и в бараке все пришло в движение. У почтеннейшего мистера Скеггса немало хлопот, так как товар надо подготовить к аукциону. Он наспех оглядывает одежду невольников, приказывает им смотреть веселее и выстраивает их в круг для окончательной проверки перед тем, как вести на биржу. x x x Под величественными сводами биржи по мраморным плитам круглого зала расхаживает множество людей. В разных концах его для аукционистов приготовлены небольшие помосты. Два из них уже заняты блистательными ораторами, которые, мешая английский язык с французским, превозносят качество своего товара. Возле свободного помоста толпятся невольники, ожидающие начала торгов. Среди них мы видим слуг Сен-Клера - Тома, Адольфа и еще несколько человек. Тут же стоят Сусанна и Эммелина, испуганные, печальные. Будущие покупатели, а может быть, просто любопытные, ощупывают, разглядывают этот товар со всех сторон, обсуждая его качества вслух, точно жокеи, оценивающие статьи скаковых лошадей. - Альф! А ты как сюда попал! - воскликнул какой-то щеголеватый молодой человек, хлопая по плечу другого такого же щеголя, который разглядывал Адольфа в монокль. - Мне нужен лакей, я услыхал, что сен-клеровские негры идут с торгов, и решил посмотреть, может быть... - Покупать негров Сен-Клера! Да упаси тебя боже! Они избалованные, наглые. - Я этого не боюсь! - сказал первый. - Если какой-нибудь из них попадет ко мне, живо из него дурь выбью. Со мной шутки плохи, я не Сен-Клер. Нет, в самом деле, надо купить этого молодца. Он мне нравится. - Да ты с ним разоришься вконец! Ведь он, наверно, счета деньгам не знает. - У меня узнает! Посидит разок-другой в каталажке и образумится. Будь покоен, я этому милорду покажу, где раки зимуют! Нет, решено, покупаю! Том тоскливо поглядывал на мелькающие перед ним лица, думая, кого же из этих людей ему бы хотелось назвать своим хозяином. И если б вам, уважаемый сэр, пришлось вместе с Томом выбирать себе полновластного господина, вы бы убедились, как трудно найти в людской массе такого человека, которому можно безбоязненно доверить свою судьбу. Том видел перед собой людей рослых, широкоплечих, горластых; людей маленьких, щуплых, писклявых; людей подтянутых, вылощенных, холодных и множество представителей той братии, для которой ближний все равно что щепка: понадобится - бросай ее в огонь, не понадобится - оставляй в корзине. Похожих на Сен-Клера среди них не было. Незадолго до начала аукциона какой-то коренастый, небольшого роста человек с деловым видом протолкался сквозь толпу, бесцеремонно работая локтями, и приступил к осмотру невольников. Том сразу почувствовал к нему отвращение, возраставшее с минуты на минуту. Человек этот, несмотря на свой небольшой рост, вероятно, отличался необычайной силой. Круглая, как шар, голова, зеленоватые глаза навыкате, косматые белесые брови и выцветшие лохмы волос все это, надо признаться, не располагало в его пользу. Он жевал табак и то и дело сплевывал густую жижу, утирая свои мясистые губы волосатой, веснушчатой ручищей с грязными ногтями. Осмотр невольников продолжался, очередь дошла до Тома. Незнакомец схватил его за челюсть, осмотрел ему зубы, заставил показать бицепсы, повернуться кругом, подпрыгнуть. - Откуда родом? - коротко спросил он. - Из Кентукки, сударь, - ответил Том, беспомощно озираясь по сторонам. - На какой работе был? - Управлял хозяйством у господ. - Ври больше! - бросил незнакомец, отходя от него. Он задержался на минуту около Адольфа, сплюнул табачную жижу прямо на его начищенные сапоги и, презрительно хмыкнув, двинулся дальше. Теперь перед ним стояли Сусанна и Эммелина. Он поднял свою тяжелую грязную лапу, потрогал руки девушки, посмотрел, какие у нее зубы, и оттолкнул к Сусанне, на лице которой отражались все муки, перенесенные материнским сердцем за эти несколько минут. Испуганная Эммелина разрыдалась. - Молчать, тварь! - крикнул аукционист. - Торги начинаются, а она хныкать вздумала! И торги начались. Адольф достался за солидную сумму тому самому молодому джентльмену, который и хотел купить его. Остальных невольников Сен-Клера разобрали другие покупатели. - Ну, теперь твоя очередь. Слышишь? - окликнул Тома аукционист. Том поднялся на помост и испуганно огляделся по сторонам. Все звуки слились для него в неясный гул - голос аукциониста, расхваливающего свой товар по-английски и по-французски, выкрики покупателей с мест... и вдруг молоток стукнул в последний раз... Том расслышал только слово "долларов" и понял, что он продан! Его столкнули с помоста. Коренастый человек с круглой головой грубо схватил свою покупку за плечо и крикнул: - Стань здесь! Том почти не сознавал, что с ним происходит. А торги продолжались. Снова стукнул молоток - Сусанна продана! Она сходит с помоста, задерживает шаги, с тоской оглядывается назад. Дочь протягивает ей руки. Сусанна обращает страдальческий взгляд на человека, который купил ее. Это почтенный пожилой джентльмен, с добрым лицом. - Сударь, умоляю вас, купите мою дочь! - Я бы охотно это сделал, да, боюсь, денег не хватит, - говорит тот и с жалостью смотрит, как Эммелина поднимается на помост, испуганно и робко озираясь по сторонам. Кровь приливает к ее бледным щекам, глаза загораются лихорадочным огнем. - Я постараюсь что-нибудь сделать, по мере своих возможностей, - говорит добрый джентльмен, пробираясь к помосту, и вступает в торг. Впрочем, его хватает ненадолго. Предложения так высоки, что он быстро выбывает из строя. Аукционист горячится, но покупатели умолкают один за другим. Остались двое: какой-то старик весьма важного вида и наш коренастый знакомец с круглой, как шар, головой. Старик набавляет цену, презрительно поглядывая на своего конкурента. Но у коренастого, по-видимому, и упорства больше и кошелек набит туже. Еще минута, и торг закончен. Стук молотка... девушка досталась ему! Ее хозяина зовут мистер Легри. Он владелец хлопковой плантации на Красной реке. По его приказанию, Эммелина становится рядом с Томом и двумя другими неграми и вместе с ними уходит, обливаясь горькими слезами. Добрый джентльмен огорчен. Впрочем, такие вещи происходят чуть не каждый день. Ни одного аукциона не обходится без слез - плачут матери, плачут дети. Что поделаешь! Такова жизнь... и так далее и тому подобное. И он удаляется со своей покупкой в другую сторону. А через два дня поверенный уважаемой фирмы "Б. и Кo" высылает своему клиенту в Нью-Йорк причитающуюся ему сумму денег. ГЛАВА XXXI В пути На нижней палубе захудалого суденышка, плывущего вверх по Красной реке, сидел Том. Он был скован по рукам и ногам, но тяжелее этих оков был камень, который лежал у него на сердце. Ясное небо, прежде расстилавшееся над ним, затянулось мглой. Луна, звезды - все померкло. Все уплыло, как уплывают сейчас мимо вот эти деревья на берегу, с тем чтобы никогда больше не возвратиться. Родной угол в Кентукки, жена, дети, добрые хозяева, богатый дом Сен-Клера и сам он - красавец, гордец, казалось бы ко всему равнодушный, но в глубине души такой сердечный, мягкий, золотая головка Евы, привольная, полная досуга жизнь - все это исчезло навсегда. А что осталось взамен? Одним из самых страшных обстоятельств, связанных с рабством, является то, что негр, привыкший жить в богатом доме, у добрых хозяев, в любую минуту может попасть в руки жестокого и грубого тирана, - точь-в-точь как стол, когда-то украшавший роскошную гостиную, доживает свой век в грязном трактире. Существенная разница состоит лишь в том, что стол ничего не чувствует, тогда как у человека, несмотря на закон, гласящий, что он "приравнивается к домашнему имуществу", нельзя отнять его душу, его воспоминания и привязанности, желания и страхи. Хозяин Тома мистер Саймон Легри купил в Новом Орлеане еще нескольких негров, сковал их в четыре пары и отвел на пароход "Пират", который уже стоял у причала, готовый к отплытию. Как только судно отошло от пристани, Легри, человек весьма деловитый, явился осмотреть своих негров. Он остановился перед Томом, которому велели одеться к аукциону во все лучшее - в суконный костюм, накрахмаленную сорочку, начищенные сапоги, - и коротко распорядился: - Встань! Том встал. - Сними галстук! Кандалы мешали Тому, и Легри сам сорвал галстук у него с шеи и сунул его в карман. Потом он открыл сундук Тома, уже подвергавшийся предварительному осмотру, вынул оттуда старые штаны и потрепанную рабочую куртку и, сняв с Тома кандалы, мотнул головой на проход между ящиками, нагроможденными на палубе. - Вон там переоденешься. Том взял одежду и через несколько минут вернулся. - Сапоги тоже сними, - скомандовал Саймон. Том выполнил и это приказание. - Вот тебе взамен. К его ногам упала пара грубых башмаков, какие обычно носят невольники. Снова надев на Тома кандалы, Легри приступил к тщательному осмотру карманов на снятом костюме. Он извлек оттуда шелковый носовой платок и тут же завладел им. Несколько мелких вещичек, которые Том хранил на память о Еве, были с презрительным смешком выброшены за борт. Покончив с карманами, Легри отнес сундучок Тома на бак, где его тут же обступили матросы. Под всеобщий хохот и шуточки по адресу негров, которые "мнят себя джентльменами", гардероб Тома был быстро распродан, а пустой сундучок пущен с аукциона. Все находили очень забавным, что вещи уплывают одна за другой на глазах у их владельца, а когда дело дошло до сундучка, веселью и остротам конца не было. Но вот распродажа закончилась, и Саймон снова подошел к своему невольнику: - Ну, Том, как видишь, я избавил тебя от лишнего багажа. А эту одежду береги пуще глаза - другую не скоро получишь. Я своих негров приучаю к бережливости. Одна смена в год - такой уж у меня порядок. И, отвернувшись от Тома, Легри направился к Эммелине, которая была скована в паре с пожилой мулаткой. - Смотри веселей, красавица! - крикнул он, потрепав девушку за подбородок. Ее взгляд, полный невольного отвращения и ужаса, не ускользнул от внимания Легри. Он нахмурился. - Брось капризничать! Изволь улыбаться, когда хозяин с тобой разговаривает! Слышишь? А ты что постную рожу скорчила, старая крыса! - И он толкнул мулатку. - Чтоб я больше этого не видел!.. Эй, вы! - Легри отступил назад. - Смотрите на меня... в глаза, в глаза мне смотрите! - говорил он, топая ногой. И все невольники, словно завороженные, уставились в яростно сверкающие глаза Саймона. - Вот это видали? - Он потряс своим огромным, как кузнечный молот, кулаком. - Тяжелый? - Кулак опустился на плечо Тома. - А мослы какие, видите? Железные! А почему у меня такой кулак? Потому что я бью им негров. С одного удара замертво валятся все как один. - И Легри так близко поднес кулак к лицу Тома, что тот зажмурился и отпрянул назад. - Управляющих я не держу. Мне этого добра не надо - один справлюсь. И зарубите себе на носу: слушаться меня с первого слова. Со мной только так и можно ладить. Миндальничать с вами я не собираюсь. Запомните это раз и навсегда. Женщины не удержались и охнули, и все невольники, все восемь человек уныло опустили головы. А Саймон повернулся на каблуках и направился в буфет выпить стаканчик виски. - Вот так я начинаю обучение своих рабов, - сообщил он солидному джентльмену, который слышал его речь, обращенную к неграм. - Их надо сразу же припугнуть, пусть знают, что церемониться с ними никто не станет. - В самом деле? - сказал джентльмен, разглядывая его с таким интересом, словно это был зверь какой-то невиданной доселе породы. - Да, да! Я не таковский, как ваши плантаторы-белоручки, которые нянчатся с неграми и позволяют негодяям управляющим обжуливать себя на каждом шагу. Полюбуйтесь на мои кулаки - каменные, это я на неграх тренировался. Да вы не стесняйтесь, пощупайте! Его собеседник дотронулся пальцем до этого приспособления для расправы с неграми и сказал: - Да, действительно! И сердце у вас тоже такое... закаленное? - Смею думать, что закаленное! - И Саймон расхохотался. - Разжалобить его трудно. Меня ничем не проймешь - ни слезами, ни лестью. - А невольники у вас все как на подбор. - Да, жаловаться не на что. Взять хотя бы Тома - вон того, высокого. Мне говорили, что таких негров днем с огнем не сыщешь. Я за него малость переплатил, ну да ничего, он у меня будет кучером или надсмотрщиком. Только сначала ему надо мозги вправить, чтобы забыл начисто, как с ним нянчились прежние хозяева. А вон на той мулатке меня надули. Она, видно, хворая, но все-таки, думаю, себя окупит. Протянет годик-другой, и ладно. Стоит ли беречь этих негров? Одного использовал, покупай другого - и хлопот меньше и в конечном счете дешевле обходится. - Саймон отхлебнул виски из стакана. - А на сколько их хватает в среднем? - спросил джентльмен. - Да как вам сказать... все зависит от здоровья. Кто покрепче, и шесть и семь лет протянет, а хилым срок года три, не больше. Я сначала бог знает как с ними возился, все хотел, чтобы они подольше мне служили. Бывало заболеют, лечишь их, и одеваешь хорошо, и одеяла им даешь. Ни к чему все это! Сколько денег зря просадил, уж не говоря о хлопотах. А теперь у меня такой порядок: здоров ли, болен - все равно работай. Помрет, покупаю другого. Это и дешевле и проще. Его собеседник отвернулся и подсел к молодому человеку, который с явным неудовольствием прислушивался к их разговору. - Вот мерзавец! - сказал первый. - Да, мерзавец! Однако ваши законы позволяют таким мерзавцам вершить судьбы человеческих существ, которые во всем зависят от их воли. А так называемые гуманные люди потакают им. Если б не их попустительство, эта бесчеловечная система не продержалась бы и часа. - Я советую вам говорить потише, - сказал первый джентльмен, - здесь среди пассажиров есть такие, которым подобные разговоры могут не понравиться. Молодой человек покраснел, улыбнулся и предложил своему собеседнику сыграть партию в шахматы. Тем временем на нижней палубе происходил другой разговор. Беседовали скованные вместе Эммелина и пожилая мулатка. Как и следует ожидать, они рассказывали друг другу о себе. - У кого ты жила? - спросила Эммелина. - У мистера Эллиса, на Леви-стрит. Ты, может, знаешь этот дом? - А как он с тобой обращался? - Пока не заболел, хорошо. А как слег в постель на полгода, так замучились мы с ним. Покоя нам не давал ни днем, ни ночью. Ничем на него не угодишь. День ото дня все злее и злее становился. Я под конец с ног стала валиться, хожу, как сонная муха. Как-то ночью не выдержала и заснула. Что тут поднялось! Света божьего не взвидели! Кричать на меня стал. Я, говорит, тебя продам, такого хозяина тебе подыщу, что не обрадуешься! А ведь раньше обещал отпустить меня на волю после своей смерти. - А близкие у тебя есть? - спросила Эммелина. - Есть муж. Он кузнец. Хозяин всегда посылал его на заработки. Я с ним и повидаться не успела... И дети у меня есть - четверо. Ох, горе мое горькое! - И она закрыла лицо руками. Когда слышишь рассказы о чужих бедах, слова утешения невольно просятся на язык, но Эммелина ничем не могла умерить горе несчастной женщины. Да разве утешения тут помогут? И, словно сговорившись, обе они даже не обмолвились о страшном человеке, который стал теперь их полновластным господином. А "Пират" все дальше и дальше влачил свой скорбный груз по излучинам Красной реки, катившей мутные волны среди унылого однообразия крутых глинистых берегов, на которые с такой тоской были устремлены глаза пассажиров нижней палубы. Наконец он остановился у маленького городка, и здесь Легри со своими неграми сошел на пристань. ГЛАВА XXXII Проклятые места Том и его товарищи устало брели по неровной дороге следом за катившимся перед ними фургоном. В фургоне восседал Саймон Легри, а обе женщины, все еще прикованные друг к другу, пристроились среди багажа в самом его задке. Вся эта процессия направлялась к плантации Легри, а путь до нее был дальний. Заброшенная дорога вилась то среди унылых, поросших соснами равнин, по которым со свистом гулял ветер, то среди бесконечных болот, где кипарисы, увитые траурными гирляндами черного мха, печально шумели ветвями над зыбучей трясиной, вплотную подступавшей к бревенчатой гати. Под ногами у путников то и дело шныряли ядовитые змеи, гнездившиеся среди гнилых сучьев и пней. Любой путник загрустит на такой дороге, даже тот, кто едет на добром коне и у кого кошелек набит деньгами. Но какой же безнадежной и мрачной кажется она рабам, которые, ступая по ней, с каждым шагом удаляются от того, что дорого их сердцу! Так подумал бы каждый, взглянув на угрюмые черные лица этих людей, поймав тоскливые, но полные бесконечной покорности взгляды, которыми они провожали все, что попадалось им на их скорбном пути. Впрочем, Саймон, по-видимому, чувствовал себя отменно и время от времени вытаскивал из кармана бутылку и подкреплялся глотком виски. - Эй, вы! - крикнул он, оглянувшись и увидев печальные лица невольников. - Заводи песню, ребята! Ну! Негры молча переглянулись, и Саймону пришлось повторить свое "Ну!", сопроводив его на сей раз щелканьем бича. После второго окрика один из негров затянул излюбленную рабами бесхитростную песню: Енота поймать нелегко, нелегко! Хай-хай-эй-хо! Хозяин смеется, а луна высоко Хай-хай-эй-хо! Хай-эй-хай-хо! Запевала отчеканивал ритм песни, не особенно заботясь о словах, а остальные подтягивали ему хором: Хай-эй-хай-хо! Хай-эй-хай-хо! Пели громко, с напускной веселостью, но никакой самый жалобный вопль не мог бы выразить столько тоски и горя, сколько слышалось в этом разудалом припеве. - Ну, милочка, - сказал Саймон, поворачиваясь к Эммелине и кладя руку ей на плечо, - вот мы скоро и дома. Когда Легри злобствовал и бранился, Эммелина дрожала от страха, но она согласилась бы терпеть от него побои, лишь бы не слышать этого умильного голоса, не чувствовать прикосновения этой грубой руки. Она промолчала и только теснее прижалась к соседке, ища у нее защиты, словно у матери. - Ты серег никогда не носила? - спросил Легри, касаясь своими заскорузлыми пальцами ее маленького уха. - Нет, хозяин, - чуть слышно проговорила Эммелина, дрожа всем телом и не глядя на него. - Вот подожди - приедем домой, я тебе такие сережки подарю, если будешь умницей! Не бойся, работать я тебя не заставлю, ты у меня по-барски заживешь. Выпитое виски настроило Легри на благодушный лад, тем более что путь их приближался к концу: вдали виднелась изгородь его плантации. Поместье это когда-то принадлежало весьма состоятельному и обладавшему к тому же большим вкусом джентльмену, который положил немало труда на украшение своей усадьбы. Но после его смерти она была продана за долги и досталась Саймону по дешевке, а он думал только об одном - как бы выжать из нее побольше денег. С годами усадьба приняла совершенно запущенный вид, и все старания ее прежнего владельца пошли прахом. Газон перед домом, некогда обсаженный декоративным кустарником, зарос сорной травой; часть его, у коновязей, была вытоптана лошадьми. Повсюду валялись дырявые ведра, обглоданные кукурузные початки и прочий мусор. Кусты жасмина и жимолости еще цеплялись кое-где за покосившиеся гипсовые столбики, к которым теперь привязывали лошадей. Большой цветник тоже глушили сорняки, сквозь них еле пробивались одинокие головки редкостных садовых растений. Стекла в оранжерее были выбиты, а на ее зеленых от плесени полках стояли горшки с высохшими палочками вместо цветов. Фургон свернул на заглохшую аллею, обсаженную ясенями, которые по-прежнему были покрыты густой листвой, и кажется, единственные здесь не боялись никаких невзгод. Дом, большой, красивый и, как и большинство помещичьих домов на Юге, двухэтажный, был опоясан широкими верандами, куда выходили двери всех комнат; нижняя веранда покоилась на кирпичных подпорках. Однако он тоже казался нежилым. Несколько окон в нем было забито досками, в других не хватало стекол, ставни висели на одной петле - все говорило о полном запустении. Во дворе повсюду валялись щепки, клочья соломы, рассохшиеся бочки, ящики. Четыре свирепых пса с лаем выскочили откуда-то на стук колес, и если бы подоспевшие слуги не отогнали их, Тому и его товарищам пришлось бы плохо. - Только осмельтесь бежать отсюда - вот, смотрите, что вас ждет! - сказал Легри, лаская собак. - Они у меня натасканы ловить беглых негров. И оглянуться не успеете - загрызут. Зарубите это себе на носу. Ну, Сэмбо, - обратился он к оборванному негру в шляпе без полей, который угодливо юлил около него, - как тут у вас дела? - Лучше некуда, хозяин. - Квимбо! - окликнул Легри другого такого же оборванца, всячески старавшегося попасться ему на глаза. - Ты все выполнил, что тебе было приказано? - Я да не выполню! Эти два негра были старшими работниками на плантации. Хозяин выдрессировал их не хуже своих бульдогов, и они, пожалуй, не уступали им в свирепости. Подобно многим повелителям, о которых говорится в истории, Легри властвовал над своими рабами, сея между ними раздор. Сэмбо и Квимбо яростно ненавидели друг друга, все остальные невольники ненавидели их, и, пользуясь этим, хозяин мог быть уверенным, что в доносчиках у него недостатка не будет. От скуки Легри приятельствовал со своими двумя подручными. Впрочем, эти приятельские отношения каждую минуту грозили им бедой, потому что оба они только и ждали, как бы оговорить друг друга перед хозяином. - Сэмбо, - сказал Легри, - отведи этих молодцов в поселок. А вот эту красавицу я привез тебе. - Он снял кандалы с мулатки и толкнул ее к нему. - Я своих обещаний не забываю. Мулатка в ужасе отпрянула от Сэмбо. - Что вы, хозяин! У меня муж остался в Новом Орлеане! - Подумаешь, важность! Я тебе другого дам. Не рассуждать! Ступай! - крикнул Легри, замахиваясь на нее бичом. - А ты пойдешь со мной, - обратился он к Эммелине. Чье-то смуглое, искаженное злобой лицо мелькнуло в окне дома, и когда Легри распахнул дверь, ведущую с веранды в комнаты, там раздался властный женский голос. До Тома, с тревогой смотревшего вслед Эммелине, донесся сердитый окрик хозяина: - Молчать! Что хочу, то и делаю! Но больше он ничего не расслышал, так как Сэмбо погнал их всех в поселок. Сердце у Тома сжалось, когда перед ним показались два ряда убогих, ветхих лачуг, стоявших далеко от господского дома. Он утешал себя мыслью, что ему дадут хижину, пусть бедную, но такую, где можно будет навести порядок и спокойно проводить свободные от работы часы. А в этих лачугах ничего не было - четыре стены и куча грязной соломы на земляном полу, утоптанном ногами их прежних обитателей. - В какой же я буду жить? - покорно спросил он Сэмбо. - Не знаю... Да вот хоть в этой, - ответил тот. - Здесь, кажется, одно место не занято. Остальные битком набиты. И куда я вас всех дену, просто ума не приложу! x x x Был уже поздний вечер, когда измученные тяжелой работой, оборванные, грязные невольники потянулись с полей домой. Они оглядели новоприбывших неприветливо, хмуро. Маленький поселок ожил - всюду звучали злобные гортанные голоса. То там, то здесь вспыхивала перебранка из-за ручных мельниц, на которых каждый должен был смолоть свою жалкую порцию кукурузы. На ужин у невольников были только лепешки из этой муки. Все они уходили в поле чуть свет и работали допоздна под надзором вооруженных бичами Сэмбо и Квимбо. Сбор хлопка был в самом разгаре, а Легри не церемонился со своими рабами и выжимал из них все, что мог. Том приглядывался к лицам этих людей, тщетно стараясь найти среди них хоть одно приветливое, дружеское. Он видел только хмуро насупившихся, озлобленных мужчин и запуганных, изможденных женщин. Кукурузу мололи до поздней ночи. Мельниц не хватало, и те, кто был послабее, получали их в последнюю очередь. - Эй, ты! - крикнул Сэмбо, подходя к мулатке и бросая к ее ногам мешок с кукурузой. - Как тебя зовут? - Люси, - ответила та. - Так вот, Люси, раз ты моя жена, изволь смолоть это зерно да напеки мне лепешек к ужину. Слышишь? - Я тебе не жена и никогда твоей женой не буду, - сказала Люси с тем мужеством, которое рождается в человеке только в минуту отчаяния. - Оставь меня. - Смотри, изобью! - крикнул Сэмбо, занося ногу для удара. - Бей меня, бей! Чем скорее убьешь, тем лучше. Мне жизнь не дорога! - Ты что, рабов вздумал калечить? Ну подожди, я все расскажу хозяину, - вмешался Квимбо, который только что отогнал двух негритянок от мельницы и сам стал на их место. - А я ему пожалуюсь, что ты не даешь женщинам молоть зерно, - сказал Сэмбо. - И не суйся не в свое дело, дьявол! Том проголодался за дорогу и еле стоял на ногах от усталости. - Вот, получай, негр! - крикнул Квимбо, швыряя ему маленький мешочек с кукурузой. - Да смотри, поаккуратней ее расходуй. Это тебе на неделю. Тому долго пришлось дожидаться мельницы, а когда наконец его очередь подошла, он пожалел двух измученных женщин, смолол сначала их зерно, подбросил хворосту в костер и только тогда подумал о себе. Уж, казалось бы, невелика услуга, но здешнему народу всякое доброе дело было в диковинку. Женщины сразу прониклись благодарностью к Тому и просветлели лицом. Они замесили ему тесто и принялись печь лепешки. Оставшись один, Том долго сидел у костра, бросавшего красноватые отблески на его лицо, и смотрел в небо, где светила спокойная, ясная луна. Потом он встал и побрел в свою лачугу. Негры уже спали там вповалку на полу; воздух был спертый. Том хоте