Дональд Бартельм. Флоренс Грин - 81
---------------------------------------------------------------
Donald Barthelme
Перевел Алексей Михайлов
OCR: Alexandr V. Rudenko 01.07.2001
---------------------------------------------------------------
Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
Ужин с Флоренс Грин. Старушка сегодня явно в ударе: Хочу, говорит, по
заграницам. Ни фига себе заявочка! Все просто отпали. Самое главное,
нинкаких вам объяснений или там деталей. Удовлетворенно окинув стол
взгляндом, она - бац! - снова засыпает. Девчонка справа от нее здесь
новенькая и явно не рубит. Я пялюсь на нее, откровенно заискивая (в смысле,
как бы говорю: не кипишись, Кэтлин, я все объясню позже, приватно). Чечевица
произрастает в глубинах четвертой реки мира, сибирской реки Обь длиной 3.200
миль. Мы болтаем о Кимое и Мацу. "...нужно с позиции силы. Как это сделать
лучше всего? Отказать засранцам в островах, даже если эти остронва сами по
себе бесполезны." Баскервилль, второкурсник Школы Известных Писателей в
Вестпорте, Коннектикут, (которую он, кстати, посещает именно с целью стать
великим писателем), лихорадочно строчит. Мацалки у этой новенькой... Как
коленки у моей секретарши - аж глаза лопаются. Флоренс начала вечер
многозначительно: "Ванная наверху протекает, знаете ли..." Что думает Герман
Кан о Кимое и Мацу? Не могу вспомнить, не могу...
Ох, Баскервилль! Тупой ты сукин сын! Как ты можешь рассчитывать на
писательскую известность, если до сих пор не умеешь в первую очередь дунмать
о себе? Разве это правильно? Разве умные люди так живут? Задумайся! Вместо
того, чтобы пускать слюни по поводу Дж Д.Рэтклиффа! Санта-Ана, самый
маленький стотысячник Соединенных Штатов. И все его 100.350 житенлей,
совместно коротающих бальбоански-синие тропические вечера, думают только о
себе. А я... Молодой, даровитый и очень хочу нравиться. Впрончем,
подхалимничать мне приходится от беспомощности (читай, страха наснкучить
вам). Ага... Вот сижу, почеркиваю левой рученькой в журнальчике.
Акселератском таком, развитом. "Не напрягайся!" называется
(социальнно-психологические изыскания на тему разборок, писем к редакторам и
крынсиных неврозов). Ну не безвкусица ли? Бесспорно, но кто заплатит
печатннику, если Флоренс Грин упрет свой кошелек за границу. Ответьте мне! В
журнале пишут: "Страх пациента наскучить доктору - единственный источник
беспокойства в классических случаях психоанализа." Врач, естественно, тоже
за себя держится - не отдерешь. Каждый час выделяет 10 сладостных минут,
чтобы выкурить сигаретку и вымыть руки. Ну так что, Читатель? Как там у тебя
с головой, от всех этих разговоров про сибирскую реку Обь длиной 3.200 миль?
У нас с тобой отличные роли: ты - Доктор (руки не занбываешь мыть?), и аз,
который есмь, который думает, в общем, псих. Я жонглирую ассоциациями.
Утонченно макаю твой нос в жижицу своей пробленмы. Ты думаешь, я боюсь тебе
наскучить? Какого хрена? Это вот журнал "Не напрягайся!" напрягает все, что
угодно: будь то кряхтение тверди земной (приобские толчки) или межличностные
отношения (Баскервилль и эта нонвенькая). И мы прямо таки "осязаем", как
много напряга в мире. Или даже в совершенном экземпляре меня. С животом как
сжатый кулак. Замечаете подхалимаж? Единственый способ его расслабить, я
имею в виду желудок, - влить туда кварту джина "Фляйшман". По моему, вообще
отличный способ снимать напряжение. Благословляю вас, забегаловки, дарующие
"Фляйшман" на всех углах Санта-Аны и всяких прочих городишек! Без дураков.
Новенькая - тоньше тонкого. Со здоровенной грудью, сигналящей из
вынреза, и черными дырами вокруг глаз, многообещающих глаз. А уж как рот
откроет, такие жабы полезут... Я борюсь с искушением задрать майку и
обнрушить на нее великолепие своего пресса, бицепсов и всего грудинно
пленчевого пояса. Джексон считал себя уроженцем Южной Каролины, что и
запинсал его биограф Эймос Кендалл: мол, родился в округе Ланкастер. Но
потом появился Партон со своими документами. И Джексон заново родился. В
Союзнном округе, Северная Каролина, а оттуда до границы с Южной меньше
четнверти мили. Джексон - мой идеал. Мне даже наплевать на современные
слунхи, что у него были паршивые трицепсы. Вот такой я. Культурист, поэт,
почитатель джексонова тулова, отец одного аборта и четырех недоношенных. Ну?
У кого из вас столько же подвигов и ни одной жены? Баскервиллю тяжко не
только в этой его Школе Известных Писателей в Вестпорте, Коннектикут. Ему
везде тяжко. Потому что он - тормоз. "Тормозит парень, однако," - сказал его
первый учитель. Второй был категоричней: "Этот парень тормонзит по всей
трассе". Третий оказался самым честным: "Просто какой-то сункин тормоз, мать
его!" Главное, все они были чертовски правы. Пока я изучал Эндрю Джексона и
аборты, толпы вас шатались по улицам Санта-Аны, штат Калифорния, и прочих
городишек, и ведать не ведали обо всем этом. "В случаях, когда пациент
воспринимает доктора, как мудрого и многоопытнного собирателя
психологического материала, знатока экзотических привынчек, у него нередко
возникает тенденция представить себя красочней, экснцентричней (или
безумней), чем на самом деле. Или он острит напропалую, или фантазирует."
Сечете? В журнале навалом такой фигни, вползающей в извилины. Я, конечно, не
стал бы открыто и печатно защищать джин Фляйшнмана, как способ снять
напряжение, но действительно как-то раз опубликонвал статью под заголовком
"Новое мнение об алкоголе", написанную одним моим талантливым знакомым
алкашом и вызвавшую поток одобрительных, но тщательно составленных писем от
тайных пьянчуг с факультетов психологии по всей этой огромной, сухой и
неверно понятой стране...
"Просто какой-то сукин тормоз, мать его!" - отметил его третий учинтель
на обсуждении специального курса для студентов-тупиц. Имя Баскернвилля в
этом списке, так сказать, занимало одно из почетных мест. Молондой
Баскервилль, вечно кривящийся от песчинок, которые морской ветер сунет ему в
техасские глаза, как счет за бесплатный солярий. С ручонками, судорожно
сжимающими брошюрки на 20 баксов, выхаренные конторой у Джо Вейдера.
(Интересно, думал Баскервилль, а эти борцы с кошмаром - они понхожи на
пожарников? они что, правда с кошмаром борются? или наоборот его создают?
Последнее - явно баскервилльский план-максимум). Представляете тип?! Даже
тогда вынашивал замысел романа "Армия детей", для чего и понсещал лекции, на
которых его учили писать. "Вы далеко пойдете, Баскернвилль," - брякнул
секретарь приемной комиссии, а восхитительные резульнтаты творческого
конкурса лежали перед ним непроверенными. "Теперь - марш в бухгалтерию."
"Доктор, я тут пишу толстый роман. Он будет назынваться "Армия детей"!
(Интересно, почему это мне кажется, что цветного доктора с его смуглой
рукой, прикрывающей красную редиску, зовут Памела Хэнсфорд Джонсон?) Флоренс
Грин - маленькая жирная бабенка восьмидесяти одного года. Со старушечьими
синюшными ногами и множеством зеленых деннег. Нефтяные залежи глубоко в
земле. Слава тому, кто наполнил вас прондуктом "Тексако". Продукт "Тексако"
разбивает мне сердце. Продукт "Текнсако" исключительно остр. Флоренс,
которая не всегда была маленькой жирнной бабенкой, однажды совершила вояж со
своим супругом, мистером Грином, на "Графе Цеппелине". В шикарном салоне с
шикарным роялем. Не обошлось и без шикарного пианиста, Мага Мандрагора.
Правда он не был расположен понбегать пальчиками. С гелием тогда были
проблемы. Тамошнее правительство отказывалось его продавать хозяевам
"Графа". Название моей второй книги непременно будет "Водород после
Лейкхчрста". Всю первую часть вечера мы слушали занимательную историю о
проблемах с ванной: "Я вызвала слесаря - ну, чтобы посмотрел. А он мне
говорит: надо менять. А я ему: у меня что, 225 долларов лишние что ли. Не
нужно мне новой, я просто хочу, чтобы вы эту починили..." Может предложить
ей раздобыть ванну из чистого гелия? Я ведь не подхалимничаю? Она ведь
думает о себе? "...А он мне говорит, что ванна старая и запчастей к ней
сейчас не сыщешь..." Теперь она неряшливо спит во главе стола, если не
считать ее таинственного заявления за супом (Хочу по заграницам!), и при том
ничего о себе не рассказав... Диаметр Земли по нулевому меридиану составляет
7899,99 миль, тогда как по эквантору - 7926,68. Запомните и запишите.
Ничуточки не сомневаюсь, что цветнной чурек передо мной - доктор. Дух
эскулапа, сознание собственной необнходимости так и витают вокруг него. Он
встревает в разговор с видом: сделайте меня Госсекретарем, и тогда
посмотрите. "Я вам одно скажу, там чертовски много китайцев". До уссачки
уверенная в собственной мудрости Флоренс. С одной почкой. Я - с двумя, плюс
камни. Баскервилль. Забросан камнями педсоветом Школы Знаменитых Писателей
после первого же своего семинара. Обвинен в формализме. Обмочен формалином.
А Флоренс-то, поменшана на докторах. Почему я не соврал ей с самого начала?
Представился бы видным клиницистом, убыло бы меня? Зато смог бы сказать, что
деньги нужнны для важного научного проекта (использование радиоактивных
изотопов для лечения рептилий). С возможным применением в исследованиях
раковых метастаз в желудке (аппендикс - натуральное земноводное). Оттяпал бы
ценлую кучу бабок безо всякого труда. Рак пугает Флоренс. Они бы просто
сынпались с неба, как радиоактивные осадки в Нью-Мексико. А я... Молодой
даровитый подхалим. Сижу, почеркиваю левой рученькой в журнальчике...
по-моему, это уже было? Да? И вы меня поняли? А имя ей точно не Кэтлин.
Джоан Грэхем еще куда ни шло. Когда нас представляли она спросила: "О!! Вы
уроженец Далласа, мистер Баскервилль?" Нет, Джоан, крошка... Я кореннной
бенгазиец. Прислан сюда ООН, чтобы ввинтить твою восхитительную жопнку в
сыру земельку... Не сказал, конечно. А было бы четко, ей-Богу... Потом она
спросила Баскервилля, чем он занимается. Качок и поэт? (другинми словами,
силач и умница, каких еще земля не носила). "Оно движется," - воскликнул
Мандрагор, указывая на рояль. И, хотя никто не заметил меднленного
скольжения, все согласились. Волшебная сила личности. (Флоренс говорит, что
тот рояль в салоне был незыблем, как Гибралтар).
Человек, растусовавший материковых китайцев, чешет в затылке, где у
него, похоже, жировая киста. (Я могу прояснить ситуацию. Моим инструменнтом
будет доклад по теории игр.) Что, если Мандрагор все же сыграл бы... Нет...
Что, если бы он уселся за инструмент, воздел кисти и... Что? Оснновные
моря... Хотите послушать об основных морях? Флоренс расталкивают. Люди
начинают задавать вопросы. Если не эта страна, тогда какая? Италия? "Нет," -
Флоренс скалится сквозь свои изумруды, - "не Италия. Я была в Италии. Хотя
мистер Грин был просто очарован Италией." "Наскучить доктонру для пациента
означает стать похожим на других. Пациент изо всех сил борется за признание
своей исключительности. И это, конечно, тактический ход, уклонение от самой
сути психоанализа." Первое, что Хоть-Куда-Америнканский-Парень сказанул
Флоренс на самом краешке их знакомства: "Садам в Вест-Сайрил-Коннолли пора
закрываться." Такая реприка была ей приятна, просто замечательная реплика,
силою этой реплики Баскервилль и был снова приглашен. И во второй раз не
оплошал: "Прежде чем цветы дружбы увяли, дружба усушила Гертруду Стайн".
Джоан похожа на этих ослепительных девуншек из "Вог", дразнящих в своем
микенском неглиже, голенькие животики со льдом. "Он движется," - произнес
Мандрагор, и рояль приподнял себя волншебно на несколько дюймов и закачался
из стороны в сторону в осторожном болдуиновом танце. "Он движется," -
согласились остальные пассажиры, околдованные постгипнотическим влиянием.
"Они движутся," - говорит Джонан, отсылая к своему вырезу, где тоже
колышется из стороны в сторону, вибрирует тайное движение Хайнца. Я выношу
супу серьезное предупрежденние, задрапированное самыми недвусмысленными что
ни есть выражениями, и Джоан благодарно лыбится, но не мне, а Памеле
Хэнсфорд Джонсон. Может быть, Виргинские острова? "Мы там были в 1925-м,
мистер Грин пон_сил, я провозилась с его желудком всю ночь, и мухи, мухи -
это что-то невероятнное." Они задают неправильные вопросы. "Где" - вместо
"зачем". "Я как-то читала, что средний возраст добровольцев Чана - тридцать
семь лет. Да, с такой компанией многого не навоюешь". Это точно, мне тоже
тридцать семь, и если Чан Кай-ши решил положиться на мужчин моего сорта, ему
придется распрощаться с материком. Охо-хо, нет ничего лучше интеллигентских
посинделок, за исключением перепихона, сдобренного легким итальянским
аперинтивом.
Несмотря на свою уже упомянутую тормознутость, которая, возможно,
объясняет его равнодушие к великолепному индивидуальному плану обучения,
Баскервилль никогда не рисковал застояться. Напротив, его постоянно
продвигали. Хотя бы потому, что его стульчик постоянно нужно было устунпать
какому-нибудь другому дитяте. (Баскервилль, таким образом, несмотря на
внушительный рост и огромный потенциал, классифицируется как дитч.) Отчасти
так. Особенно, для тех кто никогда не думал, что Баскервиль монжет вымахать
до шести футов, изучая технику Эндрю Джексона, гелий-водонрод и аборты. Где
теперь мои мама и папа, а? Со слов Флоренс, в циркунлярный июньский полдень
1945 года шел дождь, да такой, что им можно было наполнить таз размером с
море. Она посиживала в шезлонге в северной спальне (на одной из стен этой
спальни висит двадцать фотографий Флоренс в одинаковых рамках, от
восемнадцати лет до восьмидесяти одного, она бынла красоткой в восемнадцать)
и читала номер "Лайфа". Там как раз напечантали первые снимки из
Бухенвальда, и она не могла отвести глаз, она прочла текст - или часть
текста - и ее стошнило. Придя в себя, она прочнла статью, но не поняла ни
слова. Что значит "тотальное уничтожение"? Ничего это не значило, свидетель
припоминал маленькую девочку - еще жинвую, ее за ногу швырнули в кузов на
гору трупов, подготовленных к сожженнию. Флоренс стало дурно. Она
безотлагательно выехала в Гринбрайер, кунрорт в Западной Вирджинии. Позже
она позволила мне рассказать об основнных морях: Южно-Китайском, Желтом,
Андаманском, Охотском. "Я вижу, вы культурист," - говорит Джоан. "Но не
поэт," - парирует Баскервилль. "А что вы написали?" - спрашивает она. "По
большей части, я произношу репнлики," - говорю. "Реплики - не литература."
"У меня еще есть роман," - отвечаю, - "во вторник ему исполнится двенадцать
лет". "Опубликован?" - спрашивает. "Незавершен, - говорю, - но все равно
очень суров и своевренменен. Знаете, там про армию, собранную из детей,
совсем маленьких. Но я их хорошо вооружил: М-1, карабины, пулеметы 30-го и
50-го калибра, 105 гаубиц, безоткатные пушки, нормально, словом. Центральная
фигура - Гененрал. Ему пятнадцать лет. Однажды эта армия появляется в
городе, в парке, и занимает позиции. А потом начинает убивать людей,
понимаете?" "Я дунмаю, мне не понравится". "Мне тоже," - говорит Баскервиль,
- "но какая разница, нравится мне или нет. Мистер Генри Джеймс пишет
художественную литературе, будто Оскар Уайльд из-под палки".
Думает ли Флоренс о себе? "...А он мне говорит, что она старая и
запнчастей к ней не сыщешь..." В прошлом году Флоренс пыталась вступить в
Корпус Мира, а когда ей отказали, звонила и жаловалась самому Президеннту.
"Я всегда восхищалась сестрами Эндрюс," - говорит Джоан. Меня лихонрадит. Вы
не смерите мне температурку, доктор? Баскервилль, этот недоучнка, высасывает
всю нью-йоркскую мальвазию Тэйлора в пределах досягаемоснти, попутно
обмозговывая свой Грандиозный Замысел. Франция? Япония? "Только не Япония,
дорогуша. Мы там прекрасно провели время, но я бы не хотела попасть туда
снова. Во Франции у меня маленькая племянница. У них есть двадцать два акра
возле Версаля. Он граф и биохимик. Правда, заменчательно?" Еще кивок. Они-то
знают, что замечательно. Основные моря занмечательны, важнейшие озера Земли
замечательны, метрическая система вонобще охуительна. Давай замеряем
что-нибудь вместе, Флоренс Грин, детка. Я махну тебе здоровенный гектометр
на один-единственный золотой микрон. Тишина за столом. Словно тусовка
ослеплена тремя сотнями миллионов. Кстати, я не говорил, что у Флоренс Грин
есть триста миллионов долларов? У Флоренс Грин восьмидесяти одного года, с
синюшными ногами, есть триста миллионов долларов, и в 1932-м она была
платонически влюблена в диктора Нормана Брокеншира, влюблена в его голос. "А
тем временем муж Эдны Кэнзер, который водит меня в церковь, у него в Порту
такая хорошая работа, у него вообще все здорово, он второй муж Эдны, первый
был Пит Дафф, он еще в эти неприятности попал, о чем это я бишь? А, да!
Когда Пол позвоннил и сказал, что не может прийти, потому что его грыжа -
ну, вы слышали о его грыже - Джон сказал, что сам подъедет и посмотрит.
Учтите, я все это время пользовалась ванной на первом этаже!" Факт, история
флоренсинных радио-посиделок действительно интересна. Факт, я обещал
написать ценлый доклад "Полная История Радио-Посиделок Флоренс Грин". Или
даже в дунхе семнадцатого века: "Полная и Правдивая История Радио-Посиделок
Флонренс Грин". Или даже... Вы заскучали, я чувствую. Позвольте мне. Я
тольнко хочу сказать, что она все еще способна вытягивать из своей древней
гортани особые душераздирающие звуки, которыми обычно начинается
"Капинта-а-а-ан Ми-и-идна-а-а-йт"... За столом затишье. Мы все погрязли в
жеснтокой паузе. Здоровенное вводное слово (здесь я вставлю описание
тростончек. Тросточки Флоренс занимают специальную комнату. Комнату, в
которой их целая коллекция. Тут их сотни: черные и гибкие тросточки Фреда
Астера и шершавые изжеванные альпенштоки, терновник и дубины, окованные
желензом, дрыны и чванливые аристократы, бамбук и железное дерево, клен и
ложный вяз, трости из Танжера, Мэна, Цюриха, Панама-Сити, Квебека, Того,
Дакот и Борнео, покоящиеся в своих неглубоких ложах, похожие на ружейные
пирамидки в арсенале. Куда бы Флоренс не наведывалась, она всегда покунпала
одну или несколько тросточек. Некоторые она сделала сама, обдирая кору с
зеленого невыдержанного дерева. Потом осторожно их высушивала, потом
накладывала слой за слоем специальный лак, потом полировала. Беснконечно.
Вечерами. После заката и ужина), огромное, как Охотское море, 590,000
квадратных миль. Я вспоминаю себя в немецком ресторане на Лекнсингтон -
выдуваю пузыри в кружке. За соседним столом - шестеро немцев, молодых,
смеются и разговаривают. Здесь и сейчас, за столом у Флоренс Грин сидит поэт
Вперед Христианин, у чьих очков - дужки широкие и серебнряные, а не
тускло-черепаховые, как у настоящих поэтов и качков, и чьи стихи непременно
начинаются со слов "Сквозь все мои звенящие мгнонвенья...". Меня беспокоят
его реплики. Вдруг они лучше моих? Мы воскресннем силою наших ослепительных
реплик. Что он ей говорит? Что он говорит Джоан? Какой сорт лапши он
впихивает ей в уши? Я едва удерживаюсь, чтобы не подойти и не попросить его
показать справку о почетном отчислении из Школы Известных Писателей. Что
может быть величественней и необходимей, чем "Армия детей"? "Армия юности
под стягами истины," - как мы обычно пелив четвертом классе Школы Скорбящей
Богоматери, под неумолимым оком Сестрицы Схоластики, которая знает,сколько
ангелов может танцевать на острие иголки...
Флоренс, по моим наблюдениям, старательно избегает жизненных неувянзок.
Она выставляет себя несчастнее, чем на самом деле. Она раз и навнсегда
решила быть интереснее. Она опасается нам наскучить. Она подтвержндает свою
индивидуальность. Она вовсе не собирается уходить на покой. Знает ли Вперед
Христианин что-нибудь о крупнейших озерах мира? Избавьнтесь, в случае
необходимости, от прислуги. Я избавляюсь от тебя, одареннность, похоже,
пронизавшая меня. Она перенеслась на машине из Темпельхонфа в американскую
зону, поселилась в отеле, пообедала, посидела в кресле в вестибюле,
разглядывая молодцеватых американских подполковников и их розовощеких
немецких девушек, и пошла прогуляться. Первый немецкий мужнчина, которого
она увидела, оказался полицейским-регулировщиком. Он нонсил форму. Флоренс
добралась до островка ожидания и подергала полицейснкого за рукав. Тот мигом
согнулся перед милой американской старушкой. Она подняла свою трость, трость
1927 года из Йеллоустона, и шарахнула его по голове. Регулировщик упал, как
подкошенный, прямо посреди улицы. Потом Флоренс вместе со своей тростью
поспешно поковыляла в торговый центр и принялась уже там избивать людей,
мужчин и женщин, без разбору, пока ее не усмирили. "Формула Обращения".
Можно вам спеть "Формулу Обранщения"? Флоренс сделала то, что сделала. Ни
больше, ни меньше. Она верннулась на родину под надзором, в военном
самолете. "Почему у вас дети убивают всч подряд?" "Потому что все уже давно
убиты. Все абсолютно мертвы. И вы, и я, и Вперед Христианин." "Вы не
слишком-то жизнерадостнны." "Это правда." Начало писем к жене младшего
графского отпрыска: Мандам.... "Мы установили ванну на первом этаже, когда у
нас гостила Ида. Ида была сестрой мистера Грина и не могла скакать по
лестницам." Как насчет Касабланки? Санта Круз? Фунчала? Малаги? Валетты?
Ираклиона? Санмоса? Хайфы? Котор-Бей? Дубровника? "Я хочу сменить
обстановку," - говонрит Флоренс. "Чтобы буквально все было по-другому." В
творческом сочиненнии, необходимом, но не достаточном для поступления в
Школу Известных Писателей, Баскервилль разродился "Впечатлениями об Акроне",
начинавшинмися: "Акрон! Акрон был заполнен людьми, шедшими по улицам Акрона,
неся маленькие транзисторные приемники, которые были включены."
У Флоренс есть Клуб. Клуб собирается по вечерам каждый вторник в ее
старом, огромном и плоском, напичканном ванными доме на Бульваре Индианна.
Клуб - это группа людей, которые, в данном случае, собираются, чтобы
декламировать и слушать стихи во славу Флоренс Грин. Для допуска нужно
что-нибудь сочинить. Что-нибудь, обычно начинающееся в духе: "Флоренс, хоть
ты и старушка, но такая веселушка..." Поэма Вперед Христианина нанчиналась
"Сквозь все мои звенящие мгновенья..." Флоренс носит поэмы об себе в
кошчлке, они скреплены в здоровенный мерзкий ком. Воистину, Флонренс Грин -
невероятно богатая, невероятно эгоцентричная чокнутая старуншенция! Шесть
определений описывают ее таким образом, что сразу пониманешь: она -
чокнутая. "Но вы не ухватили жизненной правды, сущности!" - восклицает
Гуссерль. И не желаю. Его экзаменатор (это был Д.Дж.Рэткнлифф?) сурово
говорил иногда: "Баскервилль, вы палите по воробьям, диснкурсивность не есть
литература." "Цель литературы," - весомо ответствонвал Баскервилль, -
"созидание необычного объекта, покрытого мехом, котонрый разбивает вам
сердце." Джоан говорит: "У меня двое детей." "Ради ченго?" - спрашиваю. "Не
знаю," - отвечает. Я поражен скромностью ее отвента. Памела Хэнсфорд Джонсон
слушает, и его лицо видоизменяется в то, что можно назвать гримасой
брезгливости. "То, что вы говорите, - ужасно," - произносит он. И он прав,
прав, совершенно точен. То, что она сказала, - Наипервейшая Гадость. Мы
ценим друг друга по репликам, и силою этих репнлик и той про сестер Эндрюс
любовь становится возможной. Я ношу у себя в бумажнике восемь параграфов
генеральского Приказа, зачитанных адъютантом моей юной безупречной Армии для
рядовых: "(1) Вы находитесь в этой Арнмии, потому что хотите. Так что
делайте то, что говорит Генерал. Кто не сделает так, как сказал Генерал,
будет вышвырнут из Армии. (2) Задача Армии - делать то, чего говорит
Генерал. (3) Генерал говорит, чтобы никнто не стрелял, пока он не скажет.
Это важно, потому что когда Армия откнрывает огонь по чему-нибудь, все
делают это вместе. Это очень важно, и тот, кто так не сделает, будет лишен
оружия и вышвырнут из Армии. (4) Не бойтесь шума, когда все стреляют. Больно
не будет. (5) У всех хватит патронов, чтобы сделать то, чего хочет сделать
Генерал. Те, кто патроны потерает, больше их не получат. (6) Разговаривать с
теми, кто не в Арнмии, категорически запрещается. Другие люди Армии не
понимают. (7) Это серьезная Армия, и тот, кто смеется, будет лишен оружия и
вышвырнут из Армии. (8) А Генерал сейчас хочет вот чего - найти и уничтожить
врага."
Я хочу поехать туда, где все иначе. Простая, совершенная мысль.
Станрушенция требует полной новизны - никак не меньше. Ужин закончился. Мы
прикладываем салфетки к губам. Кимой и Мацу остаются нам, вероятно -
временно; верхняя ванная протекает без ремонта; я чувствую, деньги
уплынвают, уплывают от меня. Я молодой человек, но очень одаренный, очень
обаятельный. Я редактирую... Я уже все это объяснял. В тусклом фойе я
запускаю руки в вырез желтого платья Джоан. Это опасно, но так можно
выняснить все раз и навсегда. Потом возникает Вперед Христианин - забрать
свое новое желтое пальтишко. Никто не воспринимает Флоренс всерьез. Как
можно всерьез воспринимать человека с тремя сотнями миллионов долларов? Но я
знаю, что когда позвоню завтра, никто не ответит. Ираклион? Самос? Хайфа?
Котор-Бей? Ее ни в одном из этих мест не будет. Она будет где-то еще. Там,
где все иначе. На улице дождь. В моем дождливо-синем фольксвангене я еду по
дождливо-черной улице, думая почему-то о "Реквиеме" Верди. И начинаю
закладывать на крохотном автомобильчике совершенно идиотские виражи, и
начинаю петь. Первую часть великой "Господи помилуй".
Last-modified: Sun, 01 Jul 2001 18:53:33 GMT