емени канка-боно обгладывали кости своей безвинной сестры, Казаха. Первый шаг, сделанный мною навстречу отцу, заставил меня подумать об этих индейских девочках, о сидящей у меня за спиною в вороньем гнезде Мэри, о дремлющей в туалете Хисако Хирогуши и ее плоде, о деморализованном капитане и слепой Селене, стоящих на мостике, и о трупе в морозильнике величиной в человеческий рост: "Какое мне вообще дело до этих чужаков, этих рабов страха и голода? Что общего у меня с ними?" x x x Видя, что я остановился, не сделал второго шага ему навстречу, отец произнес: - Не останавливайся, Леон. Не время быть робким. - Но я еще не завершил своих изысканий,- запротестовал я, ибо в свое время сознательно выбрал роль привидения, дававшую, в качестве дополнительной льготы, право читать мысли, узнавать правду о прошлом людей, видеть сквозь стены, находиться одновременно в нескольких местах, подробно прослеживать возникновение той или иной ситуации и вообще иметь доступ к любым человеческим знаниям.- Отец, дай мне еще пять лет. - Пять лет!- воскликнул он и передразнил, напоминая прошлые мои подобные просьбы: - "Папа, еще денек"... "Еще месяц, папа"... "Еще полгода, пап"... - Но _я_ так много узнаю сейчас о том, что такое жизнь, как в ней все устроено, в чем ее смысл!- возразил я. - Не лги мне,- оборвал он.- Я тебе лгал когда-нибудь? - Нет, сэр,- признал я. - Так не обманывай и ты меня,- потребовал он. - Ты теперь бог?- спросил я. - Нет,- ответил он.- Я по-прежнему всего лишь твой отец, Леон,- но не надо мне лгать. Несмотря на все твое подслушивание и подсматривание, тебе не удалось получить ничего, кроме собранной информации. с равным успехом ты мог бы коллекционировать фотографии бейсболистов или пробки от бутылок. Что же касается смысла всех накопленных тобою сведений, то ты способен проникнуть в него не более, чем "Мандаракс". - Еще только пять лет, папа, пап, отец, па!- взмолился я. - Вряд ли этого времени хватит на выяснение того, что ты надеешься выяснить. Вот почему, мои мальчик, я даю тебе честное слово: если ты сейчас снова отвергнешь меня, я вернусь только через миллион лет,- отвечал он и тут же принялся заклинать: - Леон! Леон! Леон! Чем больше ты будешь узнавать о людях, тем отвратительнее они тебе станут казаться. Я думал, тот факт, что мудрейшие, как считалось, люди твоей страны отправили тебя на бесконечную, неблагодарную, ужасную и, наконец, бесцельную войну, позволил тебе достаточно заглянуть в человеческую натуру, чтобы знания этого тебе хватило на целую вечность! Есть ли нужда говорить тебе, что эти замечательные животные, о которых тебе явно хочется узнавать все больше и больше, в этот самый миг раздуваются от гордости, как шуты, оттого, что их оружие наведено на цель, готово в любую минуту выстрелить и гарантирует истребление всего живого? Нужно ли говорить тебе, что эта некогда прекрасная и плодородная планета ныне с высоты напоминает пораженные недугом органы Роя Хепберна, вскрытие при аутопсии, и что ярко выраженные раковые опухоли, растущие ради самого роста и поглощающие и отравляющие все вокруг,- суть города, созданные твоими возлюбленными людьми? Нужно ли говорить, что эти животные нас только все растранжирили, что не могу вообразить даже, чтобы их собственных внуков ожидало приличное будущее, и сочтут чудом, если к двухтысячному году, до которого остается всего четырнадцать лет, вообще останется что- нибудь съедобное или приятное? Под обно людям на этом несущем на себе проклятье корабле, мой мальчик, их ведут за собой капитаны, не имеющие карт и компаса и ежеминутно озабоченные единственной проблемой: как сохранить уважение к себе самим. x x x Как и при жизни, он был плохо выбрит. и, как и при жизни, вид у него был бледный и изможденный. Как и при жизни, он курил сигарету. Мне трудно было сделать шаг в его сторону еще и потому, что он был мне неприятен. Я сбежал из дома в шестнадцать лет, потому что стыдился его. Стой в разверстом зеве туннеля вместо отца ангел - и я бы, возможно, ринулся туда без колебаний. x x x Джеймс Уэйт бежал из дома потому, что люди постоянно причиняли ему физическую боль. с равным успехом он мог бы попасть из детприемника прямиком в лапы испанской инквизиции - так изобретательны были некоторые пытки, измышленные для него большими мозгам и его приемных родителей. Я же бежал от родного отца, который ни разу даже в гневе не поднял на меня руку. Но в ту пору, когда я был слишком молод, чтобы соображать, что к чему, отец превратил меня в своего сообщника, чтобы навсегда отделаться от матери. Он заставлял меня вместе с ним язвить мать за то, что та хотела куда-то поехать, с кем-то подружиться, пригласить друзей на обед, сходить в кино или ресторан. Я во всем соглашался с отцом. Я тогда верил, что он величайший писатель в мире, ибо это был единственный повод для гордости, который мне приходил на ум. у нас не было друзей, наш дом был самым жалким во всей округе, у нас не было даже телевизора или автомобиля. Казалось бы, с какой стати мне было брать его сторону в их споре с матерью? К его чести нужно сказать, он никогда не считал себя великим. Однако в мои молодые, зеленые годы он казался мне великим своим упорным нежеланием заниматься чем-нибудь другим, кроме писанины и непрерывного курения,- а курил он действительно непрерывно. Ах да, был у меня еще один повод гордиться - и это у нас в Кохоусе действительно что-то значило: мой отец служил в морской пехоте США. Однако когда мне исполнилось шестнадцать, я сам пришел к выводу, сделанному моей матерью и соседями уже давно: что отец - законченный неудачник, чьи работы появлялись лишь в самых захудалых изданиях, которые не платили ему почти ни гроша. Он наносит оскорбление жизни самим фактом своего существования, решил я: тем, что не занимается ничем, кроме писания и беспрерывного курения - действительно беспрерывного. Потом я завалил в школе все предметы, кроме рисования - по рисованию в кохоусской средней школе никто не заваливался, это было просто невозможно,- и сбежал из дома, чтобы разыскать мать, чего мне так и не удалось сделать. x x x Отец опубликовал больше сотни книг и тысячу отдельных рассказов, но за время своих скитаний я встретил только одного человека, который о нем что-нибудь слышал. Столь редкая находка после немыслимо долгих поисков так потрясла меня эмоционально, что у меня, похоже, на некоторое время помутился рассудок. Я ни разу не позвонил отцу и даже не отправил ему ни одной открытки. Я даже не знал о его смерти - покуда не умер сам и он не явился мне в первый раз в отверстии голубого туннеля, ведущего в загробную жизнь. Тем не менее я почтил его одним поступком, который, как мне казалось, еще должен был служить для него предметом гордости: я тоже стал морским пехотинцем США. Это была семейная традиция. И провалиться мне на месте, если я ныне, подобно отцу, не превратился в писаку, строчащего без малейшей надежды быть прочитанным. Ибо кругом нет ни одного читателя. И быть не может. x x x Итак, мы с ним изображали пару синелапых олуш в брачном танце, делая что нам назначено,- независимо от того, было ли кому за нами наблюдать или, что гораздо вероятнее, не было. x x x Отец вновь обратился ко мне из сопла туннеля: - Ты в точности как твоя мать. - В чем именно?- поинтересовался я. - Знаешь, какая у нее была любимая цитата?- спросил он. Разумеется, я знал. И "Мандаракс" знал ее тоже. Она вынесена в эпиграф этой книги. x x x_ - Ты веришь, что люди - порядочные животные, которые в конце концов справятся со всеми своими трудностями и превратят Землю в новый Эдемский сад,- пояснил он. - Можно мне на нее взглянуть?- спросил я. Я знал, что она где-то там, по ту сторону туннеля, что она уже умерла. Первое, о чем я спросил, когда отец явился мне после моей смерти: "Тебе известно, что сталось с матерью?" Я в свое время искал ее повсюду - прежде чем поступить на службу в морскую пехоту. - Это не мать там, у тебя за спиной?- снова спросил я. Голубой туннель находился в состоянии безостановочной перистальтики, так что его извивающиеся движения позволяли заглянуть глубоко внутрь. И там в это, третье появление отца я заметил женскую фигуру и решил, что, может быть, это мать,- но увы... - Я Наоми Тарп, Леон,- заговорила женщина, оказавшаяся соседкой, которая после бегства матери некоторое время делала все возможное, чтобы заменить мне ее. - Миссис Тарп. Ты ведь меня помнишь, Леон? Иди сюда - Как ты заходил, бывало, ко мне через дверь моей кухни. Будь хорошим мальчиком. Ты же не хочешь остаться там один еще на миллион лет? Я сделал второй шаг по направлению к зеву туннеля. "Bahia de Darwin" при этом обратилась в нечто призрачное, точно сплетенное из паутинок, а голубой туннель - в столь же материальное и осязаемое транспортное средство, как автобус, ежедневно доставлявший меня, когда я жил в Мальмг, на верфь и обратно. в этот момент сзади, со стороны призрачного вороньего гнезда "Bahia de Darwin" раздались крики туманного привидения, в которое превратилась Мэри. Я решил, что у нее началась предсмертная агония. Слов я разобрать не мог, но тон ее восклицаний был таков, точно ей прострелили живот. Мне необходимо было узнать, о чем она кричит, поэтому я сделал все те же два шага назад, повернулся и взглянул наверх, где она сидела. Мэри плакала и смеялась одновременно. Перегнувшись через ограждение своего наблюдательного пункта и вися вниз головой, она кричала стоявшему на мостике капитану: - Земля! Земля! Слава Господу! Боже правый! Земля! Земля! 8 Замеченный Мэри Хепберн остров был Санта Росалией. Капитан, разумеется, тут же повернул судно к нему, надеясь найти там человеческое поселение - или по крайней мере животных, которых бы они могли изловить и съесть. Под вопросом оставалось только, останусь ли я с ними еще - посмотреть, что-то будет дальше. Цена, которую мне в этом случае предстояло заплатить за любопытство к судьбам тех, кто находился на корабле, была недвусмысленной: скитаться бесплотным духом в этом реальном мире еще миллион лет, без права обжалования. Решение за меня приняла Мэри Хепберн - "миссис Флемминг",- чье ликование так долго приковывало мое внимание к вороньему гнезду корабля, что, когда я вновь оглянулся на туннель, тот уже успел исчезнуть. x x x И вот теперь я отбыл этот срок в тысячу тысячелетий. Полностью выплатил свой долг обществу - или чему там еще. В любой момент можно ожидать, что голубой туннель снова явится мне. И конечно же, я с огромной радостью кинусь в его зев. Больше в этом мире не происходит уже ничего такого, чего бы я не видел или не слышал много раз прежде. Никому из ныне живущих, безусловно, не дано написать бетховенскую Девятую симфонию, или солгать, или начать Третью мировую войну. Мать была права: даже в самые мрачные времена для человечества еще оставалась надежда. x x x В понедельник, 1 декабря 1986 года, днем, капитан Адольф фон Кляйст намеренно посадил "Batua de Darwin", которая осталась без якоря, на рифовое мелководье вблизи берега. Он полагал, что, когда придет время вновь отправляться в плавание, судно с помощью своих машин само стащит себя с мели, как это было в дельте под Гуаякилем. Когда же он собирался трогаться дальше? Да как только кладовые корабля будут набиты яйцами, олушами, игуанами, пингвинами, бакланами, крабами и вообще всякой всячиной, пригодной в пищу, которой им удастся разжиться. Накопив провизии в количестве, срав нимом с запасами топлива и воды, он собирался не торопясь вернуться обратно, к большой земле, и поискать безопасный порт, который бы их принял. Таким образом, он намеревался заново открыть южноамериканский континент. Он застопорил надежные, верные двигатели корабля. При этом верности их пришел конец. По причинам, установить которые ему впоследствии так и не удастся, заводиться вновь машины откажутся, а значит, электроплиты, духовки и холодильники вскоре тоже должны были выйти из строя - как только сядут аккумуляторы. x x x На нижней палубе, свернутый в кольцо, лежал еще десятиметровый швартовочный трос - белая нейлоновая пуповина. Капитан навязал узлов по всей длине троса, они с Мэри скинули один его конец за борт, спустились по нему на отмель и побрели к берегу - собирать яйца и убивать не боящихся людей диких животных. Мешками для добычи им призваны были служить армейская куртка Мэри и новая рубашка Джеймса Уэйта, на которой еще висел ценник. Они сворачивали шеи олушам. Ловили за хвост игуан и лупили их с размаху о черную лаву, покуда те не умирали. Именно в разгар этой бойни Мэри поранила руку - и бесстрашная пташка- вампир впервые отведала человеческой крови. x x x Убийцы истребляли лишь сухопутных игуан, не трогая морских, которых считали несъедобными. Пройдет еще два года, прежде чем они откроют, что полупереваренные водоросли, находящиеся в желудках последних, представляют собой не только вкусное горячее блюдо, готовое к употреблению, но и лекарство от недостатка витаминов и минеральных веществ, от которого им предстояло страдать до того времени. Это станет ценным дополнением к их рациону. Более того: способные лучше переваривать это пюре оказывались здоровее и привлекательнее других - а стало быть, пользовались предпочтением при выборе сексуального партнера. Тогда вступил в действие Закон естественного отбора, в результате чего ныне, миллион лет спустя, люди могут переваривать водоросли сами, без помощи морских игуан, которых предпочитают не трогать. Так гораздо приятней для всех. Люди, однако, по-прежнему истребляют рыбу, а во времена нехватки рыбы все еще убивают и едят олуш, которые все так же их не боятся. Я готов поручиться, что, пройди еще миллион лет - олуши так и не сумеют осознать, что люди представляют для них опасность. и, как я уже говорил, птицы эти все продолжают и продолжают танцевать в брачный период. x x x В тот вечер на борту "Bahia de Darwin" устроен был настоящий пир. Ели на верхней палубе. Сама палуба служила тарелкой, а капитан исполнял роль шеф-повара. Он подавал печеных сухопутных игуан, фаршированных мясом крабов и мелких птиц. Печеных олуш, фаршированных их собственными яйцами и политых топленым пингвиньим жиром. Это было настоящее объедение. Все снова были счастливы. На следующее утро, едва начало светать, капитан с Мэри опять отправились на берег, прихватив с собою девочек - канка-боно. Девочки не сразу, но в конце концов поняли, что от них требуется. Они убивали и убивали и все таскали и таскали трупики убитой живности на корабль - покуда в морозильнике, в дополнение к Джеймсу Уэйту, не накопилось достаточно птиц, игуан и яиц, чтобы, при необходимости, можно было протянуть на них около месяца. Теперь у них было не только полно горючего и воды, но и несметное количество еды, причем отличной. Следующим делом капитан намеревался запустить двигатели и полным ходом вести судно на восток. На сей раз он никак не мог проплыть мимо Южной, Центральной или хотя бы Северной Америки, заверил капитан Мэри, вновь обретая чувство юмора, "если только мы не ухитримся пройти насквозь через Панамский канал. Но даже случись нам проплыть через него - твердо гарантирую вам, что вскоре мы все равно окажемся в Европе или Африке". Он рассмеялся, она тоже. Похоже, все в конце концов оборачивалось к лучшему. И тут двигатели отказали. 9 К тому времени, как "Bahia de Darwin" погрузилась под мертвенно спокойную гладь океана в сентябре 1996 года, все, кроме капитана, вместо настоящего названия судна употребляли прозвище, данное ему Мэри: "Увесистый ставень". Пренебрежительная эта кличка позаимствована была из песни, которой Мэри выучилась у "Мандаракса" и которая звучала так: Отважней других кораблей морских "Увесистый ставень" был. Девятый вал моряков не пугал, Не смирял капитана пыл. Тот, кто был у руля, веря в мощь корабля, Презирал коварство морей И часто в шторм - выяснялось потом - Спокойно спал в койке своей. Чарльз Кэррил (1842-1920) Хисако Хирогуши, ее пушистая дочь Акико, Селена Макинтош - все называли корабль "Увесистый ставень", даже повзрослевшие канка-боно, которым напонятен был смысл этих слов, но нравилось их звучание. Своим детям - к моменту затопления корабля еще не родившимся - они впоследствии внушали, что приплыли на остров с большой земли на волшебном корабле, который назывался "Увесистый ставень" и в дальнейшем исчез. Акико, свободно говорившая на канка-боно, английском и японском языках и единственная из не канка-боно, кто умел с ними разговаривать, так и не нашла сколько-нибудь удовлетворительного способа перевести на канка-боно это название: "Увесистый ставень". Канка-боно понимали это название и его комический подтекст не лучше, чем понял бы современный человек, шепни я ему или ей, нежащимся на белоснежном песке на берегу голубой лагуны, в самое ухо: "Увесистый ставень". x x x Вскоре после того, как "Увесистый ставень" пошел на дно, Мэри принялась приводить в исполнение свою программу искусственного осеменения. Ей было тогда шестьдесят один год. Она была единственной половой партнершей капитана, которому исполнилось шестьдесят шесть и чьи сексуальные достоинства успели утратить свою неотразимость. И он твердо не желал оставлять после себя потомство, поскольку, как он подозревал, шанс, что он может передать детям хорею Хантингтона, все-таки существовал. К тому же он был расистом, и его вовсе не тянуло к Хисако или ее пушистой дочери, и уж подавно - к индейским женщинам, которым в конце концов предстояло вынашивать его отпрысков. Не нужно забывать: эти люди ждали, что их в любое время могут спасти, и понятия не имели, что они - последняя надежда рода человеческого. Так что сексом они занимались просто для того, чтобы приятно провести время, ослабить зуд или вогнать себя в сон. Размножаться в их положении было бы безответственно, так как Санта Росалия была неподходящим местом для воспитания детей и появление их создало бы сложности с пропитанием. До того, как "Увесистый ставень", погрузившись под воду, присоединился к эквадорскому подводному флоту, Мэри, так же как и все, считала, что появление ребенка в таких условиях стало бы трагедией. Душа ее продолжала пребывать в этом убеждении, тогда как ее большой мозг исподволь, чтобы не спугнуть ее, начал задаваться вопросом, может ли сперма, которую капитан извергал в нее дважды в месяц, быть как-то перенесена в женщину, способную рожать, и - хоп, готово!- чтобы та в итоге забеременела. Акико, которой в ту пору исполнилось всего десять лет, зачать бы еще не могла. Тогда как подросшие канка-боно, старшей из которых было девятнадцать, а младшей пятнадцать, явно подходили для этой цели. x x x Большой мозг нашептывал Мэри то, что она любила повторять своим ученикам: нет никакого вреда, а может статься, даже очень полезно, чтобы люди играли в своем уме всевозможными идеями, сколь бы невозможными, непрактичными или совершенно безумными они ни представлялись на первый взгляд. Она уверяла себя на Санта Росалии, как внушала в Илиуме своим подросткам, что интеллектуальные игры даже с самыми никудышными идеями привели ко многим серьезнейшим научным прозрениям того, что она тогда, миллион лет назад, называла "современностью". Она справилась у "Мандаракса", что у него есть на тему "любопытство". Ибо сказано "Мандараксом": Любопытство - одно из неизменных и верных свойств живого ума. Самюэль Джонсон (1709-17S4) Чего "Мандаракс" ей не сказал и чего, разумеется, не собирался сообщать ей ее большой мозг,- так это того, что, коль скоро у нее родится идея новаторского эксперимента, этот самый мозг превратит ее жизнь в ад, покуда она не приведет эксперимент в исполнение. Именно это являлось, по-моему, самым дьявольским в больших мозгах людей древней эпохи. Мозги эти внушали их обладателям: "Вот сумасшедший поступок, который мы могли бы совершить,- но, конечно, ни за что на него не пойдем. Просто занятно помечтать". А потом, точно в трансе, люди и впрямь этот поступок совершали: заставляли рабов драться не на жизнь, а на смерть в Колизее, или сжигали кого-то на площади за приверженность убеждениям, непопулярным среди местного населения, или строили заводы, единственной целью которых было истребление людей в массовых масштабах, или взрывали целые города и так далее, и тому подобное. x x x В "Мандаракс" следовало бы заложить - но не заложили - предупреждение на этот счет: "в нынешнюю эпоху больших мозгов все, что можно совершить, будет совершено - так что за дело". Самое близкое по смыслу, что смог откопать в своей памяти "Мандаракс", была цитата из Томаса Карлейля (1795-1881): Сомнению любого рода может положить конец лишь Действие. x x x Сомнения Мэри относительно того, может ли женщина зачать при посредничестве другой женщины на пустынном острове и без какого- либо технического содействия, привели к тому, что она начала действовать. в некоем трансе она нанесла визит в становье канка -боно, располагавшееся по другую сторону кратера, прихватив с собой в качестве переводчицы Акико. И тут я ловлю себя на воспоминании о моем отце - когда он был еще жив и прозябал, запятнанный чернилами, в Кохоусе. Он все время надеялся запродать что-нибудь из сочиненного им киношникам, чтобы ему больше не приходилось хвататься за случайную работу и мы могли нанять кухарку и уборщицу. Но, как бы он ни мечтал о сделке с киношниками, ключевые сцены во всех без исключения его рассказах и книгах были таковы, что ни один режиссер, пребывающий в здравом уме, не пожелал бы их снимать - во всяком случае, если бы хотел, чтобы фильм пользовался успехом. И вот теперь я сам приступаю к ключевой сцене своего повествования, которую ни за что не включили бы в фильм, рассчитанный на зрительский успех, миллион лет тому назад. в этой сцене Мэри Хепберн, как загипнотизированная, глубоко запускает указательный палец своей правой руки в себя, а затем - в восемнадцатилетнюго девушку - канка-боно, в результате чего той суждено забеременеть. Позже на ум Мэри придет шутка по поводу той необдуманной, необъяснимой, безответственной, совершенно безумной вольности, которую она себе позволила вытворить с телом не одной, а всех поголовно юных канка-боно. Но, поскольку с единственным из колонистов, который оценил бы эту шутку,- капитаном - они больше не разговаривали, она вынуждена была так и оставить ее невысказанной. Шутка же эта в ее устах прозвучала бы примерно так: "Если бы мне только пришло в голову у чудить такое в свою бытность учительницей в илиумской средней школе, я бы сейчас находилась в уютной женской тюрьме штата Нью-Йорк, а не на этой забытой богом Санта Росалии". 10 Погрузившись под воду, корабль унес с собой кости Джеймса Уэйта, смешавшиеся на полу морозильной камеры с останками рептилий и птиц, подобных тем, что обитают здесь и поныне. Только кости, которые сродни скелету Уэйта, не встретишь сегодня обтянутыми плотью. По всей видимости, он представлял собой нечто вроде самца обезьяны, ходившего на двух ногах и наделенного чрезвычайно крупным мозгом, назначение которого, как можно догадаться, заключалось в том, чтобы управлять руками его владельца, имевшими весьма хитроумное устройство. Они способны были приручать огонь. Пользоваться различными орудиями. Возможно, существо это умело изъясняться при помощи словаря из дюжины или более слов. x x x Когда судно пошло ко дну, единственным обладателем бороды на острове был капитан. Год спустя предстояло появиться на свет его сыну, Камикадзе. а еще через тринадцать лет на острове появилась вторая борода - борода Камикадзе. Ибо сказано "Мандараксом": Жил-был бородатейший Дед, Промолвивший раз: "Быть беде! Две совы и орел, Три вьюрка и щегол Свили гнезда в моей бороде!" Эдвард Лир (1812-1888) К тому времени как корабль затонул, колонии исполнилось десять лет, и капитан успел превратиться в страшно занудную личность, которой не о чем было думать и нечем себя занять. Большую часть времени он проводил близ единственного на острове источника водоснабжения - родника, бывшего у подножия кратера. Когда кто-нибудь приходил за водой, он встречал этого человека так, словно являлся милостивым и всезнающим хозяином источника, его опекуном и хранителем. Он сообщал даже женщинам канка-боно, которые не понимали ни слова из сказанного им, о самочувствии родника - описывал его "струение" из трещин в скале как "очень взвинченное", "очень жизнерадостное", "очень вялое" или еще какое-нибудь. Струение же это в действительности оставалось неизменным - будь то за тысячи лет до высадки колонистов на остров или сегодня, хотя современные люди в нем больше не нуждаются. Чтобы понять его природу, не требовалось заканчивать Военно-морскую академию США. Тайна ключа отгадывалась просто: кратер представлял собой огромную емкость, которая улавливала дождевую воду, пряча ее от солнца под толстым слоем вулканических обломков. и в емкости этой имелась слабая течь - родник. При всей массе имевшегося у него в распоряжении свободного времени капитану вряд ли удалось бы как-то усовершенствовать устройство родника. Вода и без того уже самым замечательным образом струилась из трещины в застывшей лаве, скапливаясь в естественн ом углублении десятью сантиметрами ниже. Углубление это было - и остается - размером с раковину умывальника в туалете возле кают-компании "Увесистого ставня". И, будучи полностью вычерпано, независимо от вмешательства капитана, ровно через двадцать три минуты и одиннадцать секунд, как было засечено "Мандараксом", оказывалось вновь наполненным до краев. Как описать мне преклонные годы капитана? Следовало бы, наверное, охарактеризовать его душевное состояние как спокойно- безнадежное. Но, разумеется, ему не обязательно было пережить робинзонаду на Санта Росалии, чтобы прийти к такому мироощущению. Ибо сказано "Мандараксом": Масса людей влачат дни в тихой безнадежности. Генри Дэвид Торо (1817-1862) Почему, спрашивается, эта тихая безнадежность" была столь распространенным недугом в ту эпоху, в особенности среди людей? и вновь я выволакиваю на сцену единственного настоящего злодея во всем моем повествовании: гипертрофированный человеческий мозг. x x x Сегодня никто не влачит дни в тихой безнадежности. Миллион лет назад люди были спокойно-безнадежны по вине заключенных в их черепах адских компьютеров, неспособных к расслаблению или праздности и вечно требовавших все более сложных задач, которые жизнь не успевала им подкидывать. x x x Итак, я изложил почти все события и обстоятельства, сыгравшие, на мой взгляд, решающую роль в том, что человечество дожило до сегодняшнего дня. Я перебираю их в памяти, точно замысловатой формы ключи ко множеству запертых дверей, за последней из к оторых открывается эра полного благоденствия. Одним из этих ключей с уверенностью можно считать отсутствие на Санта Росалии каких-либо орудий, кроме непрочных соединений из костей, прутиков, камней да рыбьих и птичьих кишок. Будь в распоряжении капитана приличные инструменты - ломы, кирки, лопаты и тому подобное,- он наверняка нашел бы способ во имя науки и прогресса засорить источник или заставить его извергнуть всю скопившуюся в кратере пресную воду за одну-две недели. x x x Что касается баланса, которого колонистам удалось достигнуть между собой и своим пропитанием, то следует сказать, что он тоже основывался скорее на везении, нежели на сознательных действиях. Природа решила проявить щедрость, поэтому пищи вокруг было достаточно. Поголовье птиц на архипелаге в те годы умножалось, и эмигранты из перенаселенных птичьих базаров стекались на Санта Росалию, занимая гнезда птиц, съеденных людьми. В случае же с морскими игуанами, не умевшими покрывать вплавь большие расстояния, подобного естественного восполнения не происходило. Но отталкивающий вид этих пресмыкающихся и содержимого их желудков побуждал людей потреблять их в пищу лишь во времена крайней нехватки любой другой пищи. Самым вкусным блюдом все признавали яйцо, в течение нескольких часов пекшееся на раскаленной солнцем каменной плите. Огня на Санта Росалии не было. Вторым по предпочтению блюдом была рыба, отнятая у птиц. Третьим - сами птицы. И, наконец,- зеленая масса из желудка морской игуаны. Более того: природа была настолько изобильна, что в распоряжении колонистов имелся резервный запас провизии, о котором они знали, но которым им ни разу не пришлось воспользоваться. Кругом лениво валялись и строили проходящим людям глазки тюлени и морские львы всех возрастов, ничего не подозревавшие и неопасные - за исключением самцов в брачный период. Они были чертовски аппетитны. x x x Роковым для колонистов могло обернуться то, что они почти сразу истребили всех сухопутных игуан,- но катастрофы, как показало время, все же не произошло. Это могло иметь крайне важное значение. Случилось, однако, наоборот. Гигантских сухопутных черепах на Санта Росалии сроду не водилось, а не то колонисты, вероятно, истребили бы их. Но и это не сыграло бы слишком большой роли. Между тем в остальных частях света, особенно в Африке, люди вымирали миллионами, поскольку им посчастливилось гораздо меньше. Там годами не шли дожди. Прежде их выпадало много - теперь же, похоже, дождей больше не приходилось ждать совсем. Хотя бы африканцы перестали плодиться. Это уже было неплохо. Хоть какое-то облегчение. Это означало, что в мире стало гораздо меньше чего-то, способного распространяться. x x x Капитан осознал, что канка-боно беременны, лишь за месяц до того, как первая из них родила. Родила первого зачатого там, на острове, человеческого самца, который вошел в историю под прозвищем, которое, в восхищении перед его мужской природой, дала младенцу пушистая Акико: "Камикадзе" - что по-японски означает "священный ветер". x x x Первым поселенцам не суждено было стать единой семьей. Однако последующие поколения, после того, как умерли последние из стариков, стали ею. Их объединяли общий язык, общая религия, общие шутки, песни и танцы и тому подобное - почти все унаследованное от канка-боно. и Камикадзе, когда ему пришла пора превратиться в преклонного старца, стал тем, кем никогда не был капитан: всеми почитаемым патриархом. а Акико - столь же почитаемой прародительницей. И произошло это - образование идеально сплоченной семьи из столь генетически разнородного материала - очень быстро. Как чудесно было это наблюдать! Зрелище это заставило меня почти полюбить людей, даже такими, какими они были тогда,- с чересчур большими мозгами и так далее. 11 Капитан обнаружил, что одна из канка-боно беременна, только тогда, когда игра зашла уже слишком далеко, Ибо никто, разумеется, не собирался ставить его в известность. Кроме того, все канка-боно так ненавидели его, главным образом за его расистское к ним отношение, что он их практически не видел. За водой, на его сторону кратера они приходили поздно но чью, когда капитан, как правило, уже крепко спал, чтобы избежать встречи с ним. и ненавидеть его они продолжали до самой его смерти, несмотря на то, что тот был отцом их детей, которых они столь любили. Как-то ночью, однако, за месяц до рождения Камикадзе, капитану не спалось на их с Мэри ложе из перьев. Его большой мозг не давал ему покоя, заставлял ворочаться. В голове его созрел замысел докопаться изнутри кратера до водоносного слоя, отыскать течь и, таким образом, установить контроль над тем, на что еще ни у кого не было причин жаловаться: над напором воды в ключе. По скромности этот инженерный проект, кстати сказать, мог соперничать с сооружением Великой пирамиды Хуфу или Панамского канала. Итак, капитан встал с постели и отправился среди ночи прогуляться. Полная луна стояла в зените. Когда он приблизился к роднику, шесть находившихся там канка-боно похлопывали поверхность воды, наполнявшей до краев углубление, точно спину добродушного зверя, брызгали и вообще развлекались как могли. Им было так весело - в особенности оттого, что вскоре у них должны были родиться малыши. При виде капитана веселье их прекратилось. Они решили, что на уме у него что-то недоброе. Но и капитану было не по себе - так как он был совершенно голый. Не ожидая встретить кого-либо в столь позднее время, он не позаботился накинуть свое одеяние из игуановой кожи. Так что впервые за десять лет, проведенных на Санта Росалии, молодым женщинам представился случай воочию увидеть мужские гениталии. Это зрелище невольно вызвало у них смех, и с этого момента они хохотали не переставая. x x x Капитан ретировался в свое жилище, где Мэри продолжала спать крепким сном. Смех индеанок он списал на счет их недалекости. и подумал, что, похоже, у одной из них в животе опухоль, паразит или какая-нибудь инфекция и что ей, несмотря на всю ее веселость, видимо, жить осталось недолго. На следующее утро он поделился своими соображениями насчет этой опухоли с Мэри, на что та ответила очень странной улыбкой. - Чему ты улыбаешься?- спросил он. - Я разве улыбнулась?- опомнилась она.- о Господи, разумеется, улыбаться тут нечему. - Такой раздутый живот,- продолжал он.- Это точно опухоль, не меньше... - Я с тобой вполне согласна,- ответила она.- Поживем - увидим. Что нам еще остается делать? - А она веселилась,- все не мог надивиться капитан.- и, похоже, совершенно не страдала оттого, что ее так разнесло. - Ты ведь сам не раз говорил, что они не такие, как мы,- вставила Мэри.- Они мыслят очень примитивно. Стараются находить утешение во всем, что бы ни случилось. Они полагают, что все равно нс в силах что-либо изменить, и потому принимают жизнь такой, какова она есть. У нег в постели был с собой "Мандаракс". Она и пушистая Акико, которой тогда исполнилось всего десять лет, были единственными среди колонистов, кто еще находил этот аппарат забавным. Если бы не они, капитан, Селена или Хисако, считавшие его бесполезные советы, пустое умствование и тяжеловесные остроты издевательством над собой, давно бы вышвырнули его в океан. А капитан и вовсе чувствовал себя лично оскорбленным после того, как "Мандаракс" выдал дурацкий стишок о капитане "Увесистого ставня". И теперь Мэри с помощью компьютера подыскала соответствующую цитату, чтобы прокомментировать предполагаемое неведение той индеанки, которая была счастлива, несмотря на вздутие у нее в животе: Самое большое счастье жизни состоит в неведении, Покуда человек не познал горе и радость. Софокл (496-406 до н.э.) Мэри дурачила капитана способом, который я, как бывший его собрат по полу, вынужден признать самодовольным и низким. Доводись мне при жизни быть женщиной - я, быть может, считал бы иначе. Будь я в прошлом женщиной, меня бы, возможно, охватил восторг от тайного глумления Мэри Хепберн над той ограниченной ролью, которую мужские особи играли в размножении в те времена и продолжают играть поныне. В этом отношении ничто не изменилось. Самки все так же пользуются ими, тупыми увольнями, чтобы, когда настанет пора, те впрыснули им свою животворную сперму. Тайная издевка Мэри позже стала открытой и вдвойне омерзительной. После появления на свет Камикадзе капитан, узнав, что это его сын, заикнулся было, что с ним обязательно следовало прежде посоветоваться. На что Мэри ему ответила: - Тебе не пришлось девять месяцев вынашивать этого ребенка, а потом терпеть, пока он вылезет у тебя между ног наружу. Ты не сможешь кормить его грудью, даже если бы захотел - в чем я, впрочем, сомневаюсь. и никто не ждет от тебя помощи в его воспитании. Напротив: все очень надеются, что ты не будешь иметь к нему ни малейшего отношения! - Пусть даже так...- запротестовал было он. - О Господи!_ _- прервала его Мэри.- Если бы мы только могли получить ребенка при помощи слюны морской игуаны, то неужели ты думаешь, что мы не сделали бы этого, даже не побеспокоив Ваше Величество? 12 После того как она такое сказала капитану, их отношения не могли оставаться прежними. Миллион лет тому назад много теоретизировали о том, как удержать человеческие пары от распада, и Мэри, пожелай она того, располагала бы по крайней мере одним способом продлить на некоторое время совместную жизнь с капитаном. Она могла сказать ему, будто канка-боно вступали в половую связь с морскими львами и тюленями. Он бы поверил этому - не только в силу своего невысокого мнения о моральных устоях индеанок, но и по тому, что никогда бы не поверил в искусственное осеменение. Он бы счел такое невозможным, хотя на деле процедура эта оказалась поистине детской игрой, нс сложнее куличиков. Ибо сказано "Мандараксом": Есть кое-что, бегущее преград. Гоберт Фрост (1874-1963) а я добавляю: Да, но есть также кое-что, обожающее слизистую оболочку. Лев (Леон) Троцкий-Траут (1946-1001986) Итак, Мэри могла с помощью лжи спасти их связь - хотя происхождение голубых глаз Камикадзе все равно потребовало бы объяснений. Сегодня у каждого двенадцатого человека, кстати, можно встретить голубые глаза и золотые вьющиеся волосы капитана. Порой я в шутку обращаюсь к такой особи: "Guten Morgen, Herr von Kleist" или "Wie geht's Ihnen, Fraulein von Kleist?"* Это пожалуй, все, что я знаю по-немецки. Но сегодня и этого более чем достаточно. /* Доброе утро, господин фон Кляйст... Как поживаете, фрейлейн фон Кляйст (нем.)./ x x x Следовало ли Мэри Хепберн прибегнуть ко лжи ради спасения своих отношений с капитаном? Вопрос по прошествии всех этих лет все еще остается спорным. Они никогда не были идеальной парой. Сошлись они после того, как Селена с Хисако отделились и зажили вдвоем, воспитывая Акико, а индеанки из племени канка-боно перебрались на противоположную сторону кратера, чтобы сохранить в неприкосновенности свои племенные верования, воззрения и образ жизни. Одним из обычаев канка-боно было, кстати, хранить в тайне свои имена от любого, кто не принадлежал к их племени. Я был, однако, посвящен в эту их тайну - как, впрочем, и в тайны всех остальных - и, думаю, не причиню никому вреда, сообщив теперь, что первой родила от капитана ребенка Синка, второй - Лор, третьей - Лайрд, четвертой - Дирно, пятой - Нанно, и шестой - Кил. x x x После того как Мэри отселилась от капитана и соорудила свой собственный навес и ложе из перьев, она не раз говорила Акико, что чувствует себя не более одинокой, чем во время совместной жизни с капитаном. у нее имелся ряд претензий к капитану, которые тот мог бы легко устранить, будь он сколько-нибудь заинтересован в прочности их отношений. - Отношения должны строиться усилиями обеих сторон,- учила она Акико.- Если старается только один, ничего хорошего из этого не получится. и тот, кто старается в одиночку, будет в результате, как и я, все время оставаться в дураках. Я один раз была счастлива замужем, Акико, и могла быть и второй, не умри Уиллард так рано. Так что я знаю, как все это должно делаться. Она перечислила четыре самых серьезных просчета, которые капитан легко