Питер Страуб. Тайна --------------------------------------------------------------- "Mystery" 1990, перевод Е. Фишгойт OCR Денис: http://www.nihe.niks.by/mysuli/ │ http://www.nihe.niks.by/mysuli/ --------------------------------------------------------------- Пока существуют потребности существует воображение. Карлос Фуентес Человеческое общество построено на соучастии в одном большом преступлении. Фрейд, Питер Гай С самого начала необходимо уяснить для себя, что острова Милл Уолк не существует ни на одной карте. К востоку от Пуэрто-Рико разбросаны, подобно обрывкам недосказанной фразы, крошечные Кулербские острова и Вегас, за ними еще несколько пятнышек -- Вирджинские острова -- остров Святого Фомы, Тортола, остров Святого Иоанна, Вирджин Горда, Анедага. Потом, словно послесловие -- Ангвилла, острова Святого Мартина, Святого Варфоломея, Святого Юстаса, Святого Киттса, Редондо, Монсеррат и чуть к югу -- Антигуа. Дальше острова напоминают уже камушки в прозрачном ручье -- Гваделупа, Доминика, Мартиника, острова Святой Люсии и Святого Винсента, Барбадос, крошечные Гренадины и зеленый бугорок Гренады, изумруд размером с ноготь на мизинце куклы, а потом, до Тобаго и Тринидада -- сине-зеленый простор океана, и так до самой Южной Америки, а это уже другой мир. Никаких больше недосказанных фраз и послесловий -- просто другой образ мыслей. Точнее, континент других чувств, более глубоких, чем все известные нам. Так вот, в одном из домов на острове Милл Уолк по ступенькам, ведущим в подвал, быстро бежит, спасаясь от истошных криков своей матери, маленький мальчик. Бежит он так быстро, что забывает закрыть за собой дверь, и крики проникают в подвал вслед за ним, заполняя собой воздух, лишая его кислорода. Ему жарко, эти заставляют мальчика чувствовать себя виноватым, хотя и неизвестно, в каком преступлении -- может быть, только в том, что он ничего не может сделать, чтобы заставить мать замолчать. Добежав до нижней ступеньки, мальчик спрыгивает на бетонный пол, закрывает уши руками и бежит между продавленной зеленой кушеткой и деревянным креслом-качалкой к старому, видавшему виды верстаку, стоящему вплотную к стене. Верстак, так же как и мебель, принадлежит его отцу, и, хотя на нем полно инструментов -- отвертки и молотки, рашпили и напильники, жестянки, полные гвоздей, тиски и плоскогубцы, лобзики и пилы, а также ручная дрель, долото, рубанок и стопка наждачной бумаги, -- все же на этом верстаке ни разу ничего не смастерили и не починили. На всем лежит толстый слой пыли. Мальчик быстро ныряет под верстак и прислоняется спиной к стенке. Затем он осторожно отнимает руки от ушей. Одна секунда тишины перетекает в другую. Теперь он может дышать. В подвале прохладно и тихо. Мальчик садится прямо на пол и закрывает глаза. Мир остается таким же -- прохладным, темным и беззвучным. Тогда он снова открывает глаза и видит прямо перед собой картонную коробку, стоящую в тени верстака, так что ее совсем не видно с другой стороны. Коробка также покрыта толстым слоем пыли. Пыли так много, что, пробегая, мальчик оставил на ней следы -- они напоминают неровные строчки, кое-где стертые ластиком, здесь можно разглядеть запятые, восклицательные знаки, слова на непонятном языке. Сквозь пляшущую перед ним пыль мальчик тянется к коробке, открывает крышку и видит, что коробка почти пуста, если не считать стопки старых газет, лежащих на самом дне. Мальчик поднимает верхнюю газету и удивленно смотрит на заголовок. Он уже умеет читать, хотя и не пошел еще в первый класс. Он видит в заголовке смутно знакомое имя. "В озере найдено тело Джанин Тилман". Тилман -- фамилия их соседей, но имя Джанин звучит для мальчика так же загадочно, как и слова "в озере найдено тело". Заголовки следующей газеты тоже набраны огромными буквами. "Местного жителя обвиняют в убийстве миссис Тилман". И следующая, последняя газета сообщает, что "тайна оказалась трагедией". Здесь мальчик не понимает уже почти ни слова. Он разворачивает газету и кладет ее перед собой на пол. Время от времени в тексте мелькают знакомые слова -- "тень", "жена", "дети". Но никто из людей, изображенных на фотографиях, мальчику не знаком. Постепенно мальчик разворачивает все газеты и видит в одной из них фотографию женщины, смутно напоминающей его мать. "Наверное, ей понравится эта фотография, -- думает мальчик, -- надо отнести ей в подарок эти интересные старые газеты и сказать, что я нашел их под верстаком". Мальчик кое-как собирает газеты с пола, вылезает из-под верстака и идет к выходу, несколько страниц падают и остаются лежать на полу, но он не останавливается, чтобы поднять их. Мальчик карабкается по ступенькам в кухню, затем идет по коридору в комнату матери. Она стоит перед ним в своей синей ночной рубашке, волосы ее растрепаны, а глаза -- где-то, не здесь, словно это только кажется, что она смотрит ими наружу, а на самом деле взгляд обращен внутрь. -- Ты что, не слышал меня? Мальчик качает головой. -- Ты не слышал, как я звала тебя? -- Я был в подвале, -- мальчик подходит к матери. -- Посмотри, что я нашел, -- это тебе. Мать медленно подходит к нему. -- Тебе не следовало от меня прятаться. Она берет из рук мальчика подарок, и он тут же понимает, что это вовсе не подарок, а ужасная, чудовищная ошибка. На пол падают еще несколько страниц. Мать подносит газеты к глазам. Теперь уже не только глаза, но и все лицо матери словно обращено внутрь, словно она одержима каким-то невидимым, но могущественным демоном. Она роняет газету и бежит, пошатываясь, в сторону кухни. Лицо ее смеется, но изо рта вырывается не смех, а чудовищный, нечеловеческий крик. Она опускается на стул и роняет голову на руки. Часть первая Смерть Тома Пасмора 1 В середине пятидесятых светлым июньским днем Том Пасмор, десятилетний мальчик с кожей такого цвета, словно он появился на свет с двухнедельным загаром, выпрыгнул из фургона молочника и обнаружил, что находится в совершенно незнакомой части Милл Уолк. С самого утра, когда он проснулся от криков, раздававшихся из спальни матери, в нем жило чувство нависшей опасности. Он проходил с этим чувством весь день, который и без того был довольно неспокойным, а сейчас, помахав на прощанье водителю фургона, вдруг почувствовал, что ощущение тревоги усилилось, оно напоминало яркий свет, бьющий в глаза. Том подумал было, не вскочить ли ему обратно в фургон, но тот уже мчался вниз по Калле Бурле. Том пристально вглядывался сквозь легкую дымку в улицу, по которой двигались в два ряда велосипедисты, конные упряжки и автомобили. Было уже далеко за полдень, и солнечный свет окрашивал все кругом в розоватые тона, вдруг напомнившие мальчику картинки из книжек с комиксами, на которых изображались обычно взрывы и пожары. В следующую секунду сцена, за которой наблюдал Том, исчезла, почти померкла перед другой, исполненной величайшего смысла и почти невыносимой для глаз красоты. Словно под внешней оболочкой, доступной его глазу, вдруг пришли в движение какие-то неведомые механизмы. На несколько секунд Том застыл, как завороженный, не в силах пошевелиться. Казалось, что сама природа проснулась и проявила свою сущность. Том стоял, освещенный лучами красного света, в облаке пыли, поднимавшейся от дороги. Он привык к более спокойным улицам восточной части острова, и, возможно, призрак таинственной силы, разлитой в воздухе, почудился ему благодаря тому, что он попал на Калле Бурле, так не похожую на его родную Истерн Шор-роуд. То, на что смотрел сейчас Том, было для него словно другим миром, который он никогда не видел раньше. Он не имел ни малейшего представления ни о том, как попасть обратно на восток острова, ни о том, почему он, собственно, разыскивает в этой части города засевший у него в голове адрес. Постепенно до него снова стали долетать звуки оживленной улицы -- велосипедные звонки, похожие на стрекот кузнечиков, цокот лошадиных копыт. Только теперь Том понял, что стоит, затаив дыхание, а глаза его застилают слезы. В дальнем конце улицы покачивался на козлах водитель фургона, на котором приехал сюда Том. Позвякивание молочных бутылок сливалось с общим гамом. Так что же произошло несколько секунд назад? Где он был? В другом мире? Или за призрачной оболочкой этого мира? Том пристально вглядывался в оживленную улицу и пытался понять, чего именно он с тревогой ожидал весь день. Может, именно этого? Его словно толкнули -- вытолкнули за рамки привычной реальности. На две секунды, которые показались ему вечностью, -- ровно настолько, сколько все дрожало и расплывалось у него перед глазами, -- он очутился в другом мире, лежащем за пределами того, в котором он жил. Улыбнувшись, Том подумал, что все это немного напоминает романы Жюля Верна и Роберта Хайнлайна. Он отступил на шаг назад и поглядел на восток. Широкая оживленная улица была забита лошадьми и всевозможным транспортом, большую часть которого составляли велосипеды. Все это двигалось сквозь пелену света и пыли. Том вдруг понял, что раньше просто не представлял себе, что значат на самом деле слова "час пик". На Истерн Шор-роуд часом пик называли время, когда по улице могут проехать машина-другая и играющим на мостовой детям придется уступать им место. Однажды Том видел, как врезались друг в друга два велосипедиста и по красным кирпичам мостовой разлетелось ослепительно белое белье, которое вез из прачечной один из них. Это и было в представлении Тома часом пик. Конечно, мальчику приходилось бывать в офисе отца в деловой части города, он видел движение на Калле Хоффманн, и еще он ездил с родителями в гавань Милл Ки, и они двигались в ряду небольших автобусов, машин и экипажей по обсаженной пальмами дороге, а в самой гавани он видел множество машин, ожидавших клиентов, которых требовалось отвезти в один из отелей -- "Форшеймер" или "Сент Алвин". (Строго говоря, на Милл Уолк не было отелей для туристов. В "Форшеймере" останавливались в основном банкиры и всякие денежные шишки, а "Сент Алвин" давал приют бродячим музыкантам вроде Гленроя Брейкстоуна и неподражаемых "Тагетс", а также игрокам и другой публике подобного рода.) Но все же Том никогда не бывал в деловой части города ближе к концу дня и никогда не видел такого огромного потока транспортных средств, движущихся навстречу друг другу в противоположных направлениях, но в основном на запад -- в сторону Шурц-бэй и Бухты Вязов. Это выглядело так, словно все жители острова внезапно решили собраться в одном конце Милл Уолк. На секунду Тома охватила паника, и каким-то странным образом это было тесно связано с тем, что он только что пережил. Он испугался, сумеет ли найти дорогу домой. Но ему вовсе не хотелось возвращаться, по крайней мере до тех пор, пока не найдет нужный ему дом. Тому казалось, что ему вот-вот попадется какой-нибудь милый общительный человек вроде кучера молочного фургона, который пригласил Тома забраться внутрь, несмотря на то, что на фургоне висел знак "Перевозка пассажиров запрещена", и всю дорогу расспрашивал, есть ли у него девочка -- Том был крупным мальчиком и выглядел скорее на тринадцать, чем на десять лет. Чувство тревоги не покидало его весь день, не давало прочесть больше двух страниц подряд, гнало из спальни в гостиную, а затем к входной двери. Наконец ему удалось немного успокоиться, меряя шагами лужайку перед домом и гадая про себя, не случится ли сегодня что-нибудь интересное -- может, Сэм Тилман снова налетит на Дженни Лангенхайм или, как два дня назад, на их улицу забредет выживший из ума пьяница, который будет орать и бросаться в окна камнями. Странно, но хотя чувство торжественной гордости, охватившее его на несколько секунд, уже исчезло, другое чувство, появившееся вместе с ним, было по-прежнему таким же сильным. Его толкали, его двигали куда-то. Том решил осмотреться в незнакомом месте и обнаружил, что стоит между двумя массивными деревянными зданиями, за каждым из которых виднелась лужайка, а чуть дальше -- ряд домов на другой улице. Та, вторая улица, по обе стороны которой росли раскидистые вязы, казалась такой же тихой и спокойной, как Истерн Шор-роуд. Дома, стоявшие под вязами, были не такого внушительного вида, как на Калле Бурле. Том сразу понял, что вторая улица была для него запретной территорией. Он точно знал это, как если бы вокруг улицы были натянуты цепи или здесь висел знак, приказывающий держаться подальше, потому что, если он ступит на эту улицу, разверзнутся небеса и его поразит молния. Воображаемый свет, освещавший его лицо, становился ярче и горячей. Теперь Том не сомневался, что не зря проделал свой путь через весь город. Он шагнул в сторону и увидел на запретной улице двухэтажный деревянный домик, выкрашенный сверху в темно-коричневый цвет, а снизу -- в кремово-желтый. Два дня назад Том сидел в гостиной в полосатом шезлонге и читал Жюля Верна. Он всегда находил успокоение в воображаемой, зато полной безопасности слов, собранных в предложения и абзацы. Слова стояли на месте и в то же время двигались, все время менялись, оставаясь всегда одинаковыми, открытыми для него. Это был выход, это была настоящая безопасность. Вдруг раздавшийся снаружи звук заставил Тома вскочить с шезлонга -- что-то с глухим звуком ударилось о стену дома. Затем он услышал голос, невнятно бормочущий ругательства. -- Мерзавец. Дерьмо собачье! -- о стену ударился еще один камень. Том быстро подбежал к окну, непроизвольно держа пальцем в книге то место, на котором закончил читать. На тротуаре напротив дома стоял, пошатываясь, коренастый мужчина с редеющими каштановыми волосами. У ног его лежал холщовый мешок, полный камней. Мужчина держал в каждой руке по булыжнику размером с бейсбольный мяч. -- Так поступить со мной! -- вопил он. -- Думаешь, с Уэнделлом Хазеком можно обращаться как с кучей дерьма? Он резко повернулся и чуть было не упал. Потом опустил руки и согнул плечи, напоминая при этом обезьяну, и стал буравить глазами два дома, стоявшие напротив, -- оба с высокими колоннами, круглыми башенками и двойными парапетами. Один из них, дом Джейкобсов, сейчас пустовал, так как мистер и миссис Джейкобс отправились на лето на континент. Другой дом занимал Леймон фон Хайлиц, загадочный и угрюмый пожилой джентльмен, вокруг которого витали отзвуки какого-то давнего скандала. Мистер фон Хайлиц всегда носил перчатки -- светло-серые или лимонно-желтые, менял костюмы пять-шесть раз в день и никогда в жизни не работал ни одного дня. Он всегда быстро выскакивал на крыльцо, когда требовалось прогнать соседских мальчишек, которым пришло в голову наступить хотя бы на краешек его газона. Нарушитель спокойствия кинул один из камней в дом фон Хайлица. Камень ударился о стену всего в нескольких дюймах от зарешеченного окна. Тому показалось, что фон Хайлиц вот-вот материализуется из воздуха, размахивая кулаком в серой лайковой перчатке. Человек, стоявший внизу, мотнул вдруг головой, словно сгоняя муху, попятился назад и нагнулся за новым камнем, то ли забыв о том, который держал в левой руке, то ли посчитав, что одного недостаточно. Он засунул руку в холщовый мешок и стал шарить там, очевидно подыскивая булыжник подходящего размера. На мужчине были застиранные брюки и рубашка цвета хаки, расстегнутая до самого живота. Лицо и шея его были покрыты загаром, а живот -- абсолютно белый. Нарушитель спокойствия потерял вдруг равновесие и упал, ударившись лицом о тротуар. Когда он сумел наконец подняться на колени, нижняя часть его лица была залита кровью. Теперь он смотрел на дом Тома. Мальчик испуганно отшатнулся от окна. Дедушка Тома, Гленденнинг Апшоу, самая внушительная личность из всех, кого ему приходилось когда-либо видеть, одетый в неизменный черный костюм, прошел вниз по лестнице, не замечая внука, и захлопнул за собой входную дверь. Каким-то непонятным образом Том знал, что нарушитель спокойствия пришел именно к его дедушке и только он может разговаривать с этим человеком. Вскоре дедушка появился на улице и, опираясь на зонт, служивший ему тростью, пошел по мостовой туда, где стоял Уэнделл Хазек. Человек что-то прокричал дедушке, но тот ничего не ответил. Нарушитель спокойствия швырнул камень в розы, посаженные Глорией Пасмор, и снова упал как раз в тот самый момент, когда Гленденнинг Апшоу подошел к тротуару. К великому изумлению Тома, дедушка поднял человека с земли, стараясь не выпачкать костюм его кровью, и встряхнул, точно сломанную игрушку. Из окна наверху донеслись бессвязные крики матери Тома, но вдруг они резко смолкли, словно только сейчас Глория неожиданно поняла, что ее слышно на всю улицу. Отец Тома, Виктор Пасмор, спустился вниз, встал рядом с сыном у окна и стал спокойно смотреть на происходящее, не обращая внимания на сына. Том выскользнул из гостиной, все еще сжимая в руке "Путешествие к центру земли", пробежал по пустому коридору и вышел на улицу. Он боялся, что дедушка убил нарушителя спокойствия ножом дяди Генри, который всегда носил в кармане брюк. Стояла обычная для этих мест июньская жара, температура достигала, должно быть, девяноста градусов. Том быстро пошел по тропинке к улице, и тут оба -- нарушитель спокойствия и Гленденнинг Апшоу -- удивленно посмотрели на него. Затем дедушка сделал Тому знак, чтобы он уходил отсюда, и отвернулся, а второй человек, Уэнделл Хазек, снова согнув плечи, продолжал в упор смотреть на мальчика. Дедушка Тома потянул его за собой, но тот вырвался. -- Ты ведь знаешь меня, -- сказал он. -- Или станешь делать вид, что это не так? Гленденнинг Апшоу довел незнакомца до конца квартала, и оба они исчезли за поворотом. Том оглянулся на дом и увидел, что отец укоризненно покачивает головой. Из-за угла Истерн Шор-роуд и Ан Дай Блумен снова появился дедушка, задумчиво покусывающий на ходу нижнюю губу. Походка его была такой решительной, словно он только что отправил нарушителя спокойствия за пределы этого мира. Подняв глаза, он увидел Тома и слегка нахмурился. Войдя в дом, Гленденнинг не произнес ни единого слова. Они с Виктором молча поднялись наверх, и как только за ними закрылась дверь спальни его матери, Том пробрался в кабинет, взял телефонный справочник Милл Уолк и листал его до тех пор, пока не нашел имя Уэнделла Хазека. Сверху слышны были громкие голоса. Тому удалось разобрать только одно слово, произнесенное дедушкой, -- "наш". Или "нас"? Или "час"? 2 Том услышал вдруг звук, напоминающий крик животного, и уже через секунду усомнился, слышал ли он его на самом деле. Крик по-прежнему звучал у него в голове, но внутри, а не снаружи, потому что такой тихий звук вряд ли удалось бы расслышать за шумом и грохотом Калле Бурле. Тому вдруг очень захотелось домой. И в самом деле, что он делает тут, в совершенно незнакомом районе? Уличное движение лишало его возможности попасть на другую сторону улицы. В те годы на Милл Уолк еще не было светофоров, а машины и другой транспорт тянулись в обе стороны, насколько мог видеть глаз. Чтобы перейти через улицу, Тому придется ждать, пока закончится час пик, а к тому времени наверняка уже почти стемнеет. И тут он услышал настоящий, реальный звук, который окружал, словно мембрана, все звуки улицы. Крик растворился внутри себя самого и постепенно стих. Он напомнил Тому животное, которое, начав с хвоста, пожирает себя целиком. Затем крик снова вернулся -- он висел, словно розовое облако, над кварталом, простиравшимся за Калле Бурле. Облако вдруг рассыпалось на множество мелких точек, а потом превратилось в яркую нить, плывущую над крышами домов. Засунув руки в карманы белых хлопчатобумажных брюк, Том двинулся в восточном направлении. Рубашка, прилипшая к спине, была вся в серых пятнах, оставшихся от молочных бутылок. За домами на Калле Бурле проглядывала то здесь, то там запретная улица. Между двумя большими домами из красного кирпича он снова увидел желто-коричневое здание, а рядом -- еще одно, поменьше, сложенное из необработанного известняка, между плитами которого виднелись серые полоски раствора. Том обнаружил, что стоит перед деревянным домом, разукрашенным подобно часам с кукушкой. Он пошел дальше, все время глядя в просветы между домами на соседнюю улицу. Теперь он разглядел довольно высокое двухэтажное здание с грязными стенами из бледно-желтого кирпича. Разбитое окно на первом этаже было заменено куском грязного картона. На секунду шум улицы затих за его спиной, и Том сумел расслышать клекот гуляющих во дворе здания кур. Розовое облако плыло над крышами домов, то собираясь в шар, то вытягиваясь в тонкую линию. За спиной снова загудели автомобили, зацокали по земле подковы, защелкали кнуты. Том свернул в сторону, чтобы обойти угрюмое готическое здание с башенкой. Занавеска на одном из окон зашевелилась, и ему показалось, что оттуда выглядывает напоминающее череп лицо, обрамленное седыми волосами. Но человек тут же отошел от окна, превратившись в расплывчатое серое пятно. Тонкие серые пальцы исчезли, и занавеска упала. Том подумал вдруг, хотя мысли не вполне успели сложиться в слова, что существует сейчас не в реальной жизни, а в каком-то ужасном, похожем на ночной кошмар мире, откуда необходимо выбраться как можно скорее, если он не хочет остаться в нем навсегда. И тут снова раздался крик, и на этот раз у Тома не осталось никаких сомнений: он доносится с небольшой улочки, видневшейся за домами Калле Бурле. Дойдя до конца квартала, он понял наконец, что слышит крики раненой собаки. Она выла и скулила одновременно, и над ней поднималось еще одно облако розового пара. Странно, подумал Том, но крик собаки очень напоминает детский плач. 3 На углу Том остановился, чтобы взглянуть на название перпендикулярной Калле Бурле улицы. "Таунсенд" -- было написано на табличке. Том совсем не знал этого района и даже не подозревал о существовании зеленой поляны с небольшой эстрадой, качелями, каруселями, раскидистыми зелеными деревьями и несколькими клетками с измученными животными, находившейся всего в полумиле от Калле Бурле. Водитель молочного фургона очень удивился бы, узнав, что кто-то из жителей Милл Уолк никогда не слышал о Парке Гете. Том свернул за угол и увидел на противоположной стороне зеленый металлический треугольник с надписью "Сорок четвертая улица", сделанной ослепительно белой краской. В той части Милл Уолк, которую знал Том, улицы имели красивые, звучные имена, а это название вдруг показалось ему каким-то зловеще безликим. Несчастное существо стонало и всхлипывало, словно задыхаясь. Том увидел распростертое в пыли волосатое существо, удивительно напоминавшее человека. Вокруг шеи его была обернута толстая цепь, а окровавленные ногти впивались в землю. Желудок его вдруг больно сжался, и Тома чуть не стошнило прямо на тротуар. Он схватился за живот и сел прямо на траву газона, разбитого перед угловым домом. Тому вдруг показалось, что существом, которое пригрезилось ему, был он сам. Сердце его затрепетало, как испуганная птица, бьющаяся о прутья клетки. За спиной мальчика хлопнула дверь, и, обернувшись, он увидел толстую пожилую женщину, которая внимательно разглядывала его, стоя на крыльце. -- Убирайся с моего газона. Быстро. Это нарушение границ частного владения. Я этого не потерплю! -- у женщины был сильный немецкий акцент, благодаря которому каждое произнесенное ею слово било по барабанным перепонкам Тома, словно брошенный с силой кирпич. Она напомнила Тому Леймона фон Хайлица. -- Мне стало дурно, и я... -- начал было Том. Кровь бросилась старухе в лицо. -- Ты врешь! Ты все врешь! -- вопила она. -- Убирайся отсюда. Она начала спускаться по ступеням. -- Убирайся, понял? Я не позволю тебе топтать мою траву, ты, подонок, убирайся, откуда пришел... Том успел вскочить на ноги и быстро отошел к противоположному краю тротуара. -- Иди, откуда пришел, -- орала старуха, надвигаясь на Тома. Синий халат зловеще развевался вокруг ее грузного тела. Том испуганно пятился от нее в сторону запретной улицы. Теперь женщина стояла на самой границе своих владений, носки ее домашних туфель были уже на тротуаре. Рука с вытянутым указательным пальцем указывала в сторону перекрестка Сорок четвертой улицы и той, другой, куда Тому ни в коем случае нельзя было попасть, хотя он и не мог бы сказать, почему именно. Том повернулся и побежал. Он хотел добежать до Калле Бурле, но как только свернул, на ведущую туда улицу, сзади раздался истошный вопль: -- Тебе не удастся проникнуть в мой двор с другой стороны! Хочешь, чтобы я позвала полицию? Том оглянулся и увидел, что старуха бежит за ним. Пришлось отказаться от мысли свернуть на улицу, ведущую к Калле Бурле, и бежать дальше по Сорок четвертой. Тут старуха выкрикнула фразу, смысла которой Том не понял. Впрочем, он не был уверен, что правильно расслышал слова. -- Уличный мальчишка! -- кричала она. -- Глупый уличный мальчишка. На углу Сорок четвертой и улицы Таунсенд Том снова оглянулся. Старуха стояла на углу. Она тяжело дышала и продолжала вопить: -- Подонок. Все вы такие -- уличные мальчишки. -- Да, да, -- покорно произнес Том. Сердце его по-прежнему сильно билось. -- Вот погоди, узнаю, где ты живешь -- не унималась старуха. Том свернул направо, в следующий квартал, и старуха скрылась за углом дома. Безоблачное, словно покрытое голубой эмалью небо, начинало постепенно желтеть. Вскоре оно станет совсем желтым, потом -- на несколько секунд -- пурпурно-алым, и только после этого наступит наконец темнота. Том заставил себя бежать быстрее. И тут впереди снова раздался вой несчастной собаки. Том застыл на месте. Том оглянулся. Окна домов, стоящих по обе стороны улицы, были наглухо зашторены и смотрели на него равнодушным, невидящим взглядом. В это время года почти все обитатели Милл Уолк держали окна открытыми целый день, чтобы в них беспрепятственно проникал свежий морской ветерок. Только мистер фон Хайлиц всегда держал окна закрытыми и зашторенными. Даже те, кто жил в "местных" домах, куда более прохладных, чем здания, построенные по европейскому или американскому образцу, летом никогда не закрывали окна. "Ну конечно, -- подумал Том, -- они закрыли окна, чтобы не слышать криков несчастного создания". Том снова сделал шаг вперед, но собака вдруг завыла так пронзительно, что куры по дворе одного из домов захлопали крыльями и испуганно закричали. Том подумал, что сейчас растает от страха и превратится в мокрое пятно на тротуаре. Он не мог двигаться дальше. Оставалось только надеяться на то, что старуха, решив, что он убежал, успела вернуться в свой дом. Том повернул назад. И чуть не подпрыгнул от неожиданности, потому что в пяти-шести футах от него стоял подросток, примерно одного с ним роста, застывший с поднятой в воздух ногой. Мальчишка, который явно следил за Томом, выглядел таким же обескураженным, как и его добыча. Он удивленно смотрел на Тома. -- Хорошо, -- сказал он наконец. -- Стой, где стоишь. 4 -- Что? -- переспросил Том, делая шаг назад. Мальчишка смотрел на него безо всякого выражения на болезненно желтоватом лице, которое было абсолютно неподвижно, если не считать глаз. На лбу его, под шапкой черных волос, виднелась целая россыпь прыщей. Еще один огромный прыщ украшал его щеку между левым уголком рта и подбородком. Парню было на вид лет тринадцать, но у него уже было лицо взрослого человека, с которым он проживет всю свою жизнь. Но больше всего Тома поразили его бегающие черные глазки. -- Эй, не рыпайся, -- облизывая губы, мальчишка изучал белые брюки и застегнутую на все пуговицы белую рубашку Тома. Тот отступил на несколько шагов. -- Почему ты крался за мной? -- спросил он. -- А ты не знаешь, да? Ну конечно, ты понятия не имеешь, в чем дело. -- Он снова облизал губы. -- Я понятия не имею, о чем ты говоришь, -- сказал Том. -- Единственное, чего мне хочется сейчас, это вернуться домой. -- Хм, -- парень недоверчиво покачал головой. Взгляд его упал на что-то за спиной Тома, и черты лица вдруг смягчились. -- Хорошо, -- сказал он. Том оглянулся и увидел за спиной девочку, которая, судя по всему, шла к ним с того места, откуда раздавались душераздирающие звуки Прямые черные волосы, свободно падавшие на ключицы, вздрагивали при каждом ее шаге. На девочке были черные велосипедные шорты и черная футболка без рукавов, на лице -- темные очки, а на ногах -- что-то вроде балетных тапочек. Она была лет на пять старше мальчишки и казалась Тому совсем взрослой. Он вдруг понял, что девочке нет никакого дела до брата и еще меньше -- до него. Она шла к ним через улицу, от угла желто-коричневого здания. У окна на втором этаже стоял, облокотившись о подоконник, полный мужчина с короткой стрижкой. Губы девушки, накрашенные очень темной помадой, скривились в издевательской усмешке. -- Ну-ну, -- сказала она. -- И что же ты собираешься делать теперь, Джерри Фэари? -- Заткнись, -- сказал в ответ мальчишка. -- Бедный Джерри Фэари. Девочка подошла достаточно близко и теперь рассматривала Тома с таким видом, словно он был комочком грязи на стекле под микроскопом. -- Так вот как, значит, выглядят мальчики с Истерн Шор-роуд. -- Заткнись, Робин, -- снова потребовал мальчишка. Робин слегка приспустила очки и теперь смотрела на Тома смеющимися темными глазами. На секунду Тому показалось, что она хочет залепить ему пощечину. Но вместо этого она поправила очки и спросила брата: -- Что ты собираешься с ним делать? -- Я не знаю, -- сказал Джерри. -- О, а вот и тяжелая кавалерия, -- сказала Робин, глядя через плечо брата. Джерри сделал шаг в сторону, и Том увидел, что из-за угла дома вышел толстый угрюмого вида парень в полосатой футболке и новых джинсах, закатанных почти до колена, а вслед за ним другой -- чуть пониже и тощий, как скелет. На нем была рубашка на несколько размеров больше, так что плечи ее были почти у локтей мальчика, а тонкая шея торчала из непомерно широкого воротника. Тощий мальчишка улыбался во весь рот. -- От них, похоже, будет толк, -- заметила Робин. -- Уж побольше, чем от тебя, -- огрызнулся Джерри. -- Но скажите же мне, что происходит, -- потребовал Том. -- И ты тоже заткнись, -- прикрикнул на него Джерри. Он быстро заморгал. -- Так ты хочешь знать, что происходит? А почему бы тебе не рассказать мне об этом, а? Что ты здесь делаешь? Том открыл было рот, но тут вдруг понял, что у него нет ответа на этот вопрос. -- А? А? Так что же? -- Джерри снова облизал губы. -- Так скажи мне, хорошо? -- Я просто... Джерри бросил на него взгляд, полный такой ярости, что слова застыли у него в горле. Робин с отвращением поморщилась и сделала шаг назад. -- Я иду домой, -- сказал Том, делая шаг назад. Джерри снова сверкнул на него глазами, рука его мелькнула в воздухе, и, прежде чем Том успел сообразить, что происходит, он получил сильный удар в грудь, который чуть не сбил его с ног. И, прежде чем Том успел опомниться, Джерри размахнулся еще раз и ударил его по уху. Том быстро повернулся на одной ноге и изо всех сил ударил Джерри в лицо. Кулак его угодил прямо в нос, который хрустнул, ломаясь, и по лицу парня побежала кровь. -- Ты, дерьмо! -- закричала его сестра. Джерри отнял руку от лица и двинулся на Тома. Кровь из разбитого носа стекала на его футболку. -- Нэппи! Робби! Хватайте его! -- кричал Джерри. Том перестал вдруг пятиться назад. Он разозлился настолько, что готов был сразиться со всей компанией. Он сжал руки в кулаки и тут увидел, что в глазах Джерри забрезжило сомнение. Он снова ударил, почти не целясь, и на этот раз удар пришелся на адамово яблоко Джерри. Тот упал на колени. Толстый парень с закатанными джинсами, быстро бежал к ним через улицу, доставая на ходу нож. У худого мальчишки тоже был нож с длинным узким лезвием, в котором отражалось низкое предзакатное солнце. Том отпрыгнул назад, повернувшись в воздухе, и побежал. Сзади послышались удивленные вопли. Когда Том поравнялся с желто-коричневым домом, дверь его открылась, и на пороге появился мужчина, стоявший до этого у окна. Лицо его было таким же плоским, как у Джерри. Он знаками показывал преследователям Тома, что следует поторопиться, схватить его, разделаться с ним. Мир по ту сторону этого... Тому удалось набрать скорость. Парни за его спиной кричали, чтобы он остановился: они, мол, не причинят ему вреда, только поговорят с ним, пусть посмотрит, они уже убрали ножи, и можно поговорить спокойно. Так в чем же дело, почему он не останавливается? Или он слишком испуган, чтобы поговорить с ними? Оглянувшись, Том с удивлением обнаружил, что тощий парень стоит посреди улицы и злорадно ухмыляется. Но толстый мальчишка в закатанных джинсах продолжал преследовать его. Человек, в котором Том без труда узнал нарушителя спокойствия, кидавшего камнями в их дом, сошел со ступенек и направился к своему сыну, которого Том не мог видеть за фигурой бегущего парня. Толстый парень бежал в его сторону, по-прежнему размахивая ножом, и вид у него был не слишком дружелюбный. Огромный живот мальчишки колыхался при каждом шаге, глаза превратились в две узкие щели, и он так сильно вспотел, что капли пота разлетались вокруг его разгоряченного лба. Тут тощий мальчишка тоже бросился бежать, быстро догоняя своего приятеля и приближаясь к Тому. Солнце садилось, и воздух успел окраситься в пурпурно-алый цвет. Добежав до следующего угла, Том вдруг со всей ясностью увидел белую надпись на табличке с названием -- "улица Ауэр". Слово поразило его полным отсутствием значения. Ауэр. Наш. Час*. * Слова "our" -- наш, "hour" -- час и название улицы -- "Auer" звучат по-английски одинаково. 5 Том свернул за угол и увидел впереди движущийся поток на Калле Бурле. Облако пыли над дорогой было теперь темно-бордовым. Фары машин, фонари на велосипедах и повозках плыли в воздухе, подобно стайке светлячков. Вдруг послышалось жалобное конское ржание. Один из преследователей Тома уже завернул за угол, а за ним, гораздо быстрее, чем ожидал Том, показался второй. Тощий мальчишка обогнал толстого и был теперь всего в пятнадцати ярдах сзади. Он бежал, высоко поднимая ноги и руки, в одной из которых сверкал нож. Расстояние между ними быстро сокращалось. Мальчишка был настолько уверен, что догонит Тома, что позволил себе притвориться, будто его сбивает с ног ветер и на несколько секунд остановиться. Высокомерие его пугало Тома даже больше, чем блестящее лезвие ножа -- казалось, парень считает себя абсолютно непобедимым. Он вот-вот догонит Тома, и к тому времени успеет стемнеть уже ровно настолько, что люди, выглядывающие из окон, чтобы понять, что означает вся эта беготня, не смогут разглядеть, что произойдет дальше. У Тома закололо в боку. На Углу улицы Ауэр и Калле Бурле ему придется выбирать, куда повернуть, но в любом случае тощий мальчишка обязательно его догонит. Звук его шагов раздавался так близко, что Тому страшно было оглянуться. Он не успел решить, куда лучше свернуть, и, добежав до угла, побежал дальше, вперед. Вытянув вперед руки, он полетел с тротуара в самую гущу движущегося потока. Вокруг гудели машины, какой-то мужчина кричал что-то неразборчивое. Преследователь Тома, успевший выбежать на перекресток, тоже закричал. Том увернулся от заднего колеса велосипеда и успел увидеть, что сзади на него надвигается лошадь. Еще один велосипедист, ехавший прямо на него, сумел отклонить свой велосипед, словно циркач во время представления, но не успел выровнять его, и упал, ударившись плечом о землю. Лицо велосипедиста выражало при этом крайнюю сосредоточенность, словно он просто пытается решить интересную трудную задачу. Велосипед отлетел в другую сторону, и прямо перед Томом выросла лошадь, размером с гору, состоящая из кожи и волос. Том кинулся влево. Лошадь в панике рванула вперед, и колеса экипажа, который она тащила, переехали несчастного велосипедиста. Том слышал кругом визг резины и грохот металла, потом перед ним неожиданно открылось ярко освещенное пустое пространство, и он тут же кинулся туда. Дважды прогудел автомобильный гудок, и, повернув голову, Том увидел надвигающиеся на него, как в замедленной съемке, фары. Том вдруг понял, что не в силах больше пошевелиться. Он ясно видел между фарами металлическую решетку, а под ней полированную полоску бампера. Над бампером и решеткой едва проступало за ветровым стеклом лицо водителя. Том знал, что машина вот-вот собьет его, но все равно не мог двигаться. Он не мог даже дышать. Фары становились все больше, расстояние между Томом и машиной сокращалось. По телу его словно пропустили холодную волну электрического тока. Он мог только стоять и смотреть, как машина подъезжает все ближе и ближе, пока она наконец не ударила его. И когда машина ударила его, с Томом начали происходить события, которых невозможно было избежать. Волна тупой боли захлестнула его в тот самый момент, когда колесо машины врезалось в его ногу, сломав головку бедра и тазовые кости. Голова его разбилась о решетку, и глаза стала заливать кровь. Он тут же потерял сознание, тело его повисло на секунду на решетке и начало медленно сползать вниз. Еще две-три минуты оно висело на колесе, пока машина крутилась среди падающих велосипедов и шарахающихся лошадей. Плечо его треснуло, а сломанная кость правой ноги вылезла наружу, прорезав мышцы и кожу, словно острый поварской нож. Только через пятьдесят футов машина смогла наконец остановиться, а испуганные кони успели либо успокоиться, либо убежать. Тело Тома сползло с бампера на землю. Содержимое его желудка и мочевого пузыря непроизвольно вылилось наружу. Водитель открыл дверцу и выпрыгнул из машины. И в какую-то долю секунды, пока водитель с перекошенным от ужаса лицом добежал до передней части машины, с Томом Пасмором произошло еще одно событие, самое неизбежное из всего, что случилось за последние шестьдесят секунд. Сердце его остановилось, не выдержав волны боли и шока, и Том умер. Часть вторая Ранняя скорбь 6 Том почувствовал небывалую легкость и ощущение полной гармонии и понял, что не испытывает больше боли. Какая-то сила давила его к земле, эта сила безнадежно пыталась вернуть его в тесную оболочку. Но чувство легкости и свободы от земного притяжения мягко, но неумолимо тянуло его вверх. Крючки, глаза и липкие пальцы, пытавшиеся удержать его, один за другим повисали в воздухе, словно нити. Они натягивались все туже и туже, и Том вдруг испугался, что поддастся им -- на него накатила вдруг волна жгучей любви ко всему, что он покидал. Путы вдруг отпустили его с тихим, едва слышным звуком, и любовь ко всему земному охватила его с новой, небывалой силой. И, потеряв земную сущность, Том понял, что любовь -- по сути то же самое, что горе и потеря. Слезы омыли его глаза, и Том увидел, как где-то внизу люди склоняются один за другим над тем, что было когда-то его телом. Вокруг собравшихся у тела людей царила атмосфера хаоса. Покореженные велосипеды валялись на земле, точно раздавленные насекомые. Перевернутые экипажи лежали среди разорванных мешков с зерном и цементом. Лошадь пыталась подняться на ноги посреди белого облака рассыпанной муки, еще одна пыталась пробраться