г до головы, а лицо было сосредоточенно нахмурено. Постепенно это выражение сменилось удивнлением, перешедшим в сомнение; затем, к моему великонму изумлению, он сказал: -- Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, вы не можете быть ею, знаете ли, потому что она умерла. Миссис Харкер ответила с прелестной улыбкой: -- О нет! У меня есть собственный муж, за которого я вышла замуж, прежде чем мы встретились с доктором Сьюардом. Я -- миссис Харкер. -- Что же в таком случае вы делаете здесь? -- Мы с мужем гостим у доктора Сьюарда. -- Ну, так не оставайтесь тут больше. -- Почему же? Я подумал, что разговор подобного рода так же мало приятен миссис Харкер, как и мне, поэтому я перенменил тему: -- Откуда вы знаете, что я собирался на ком-- то жениться? Его ответ был дан после паузы, во время которой он на секунду перевел взгляд с миссис Харкер на меня, и сейчас же снова стал смотреть исключительно на нее: -- Что за ослиный вопрос! -- Я совершенно этого не нахожу, м-- р Рэнфилд, -- сказала миссис Харкер, желая помешать мне говорить с ним. Он ответил, высказывая ей столько же почтинтельности и вежливости, сколько презрения ко мне: -- Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер, что когда человек так любим и уважаем, как наш хозяин, то все его касающееся интересует весь наш маленький круг. Д-- р Сьюард любим не только своими домашними и друзьями, но также и своими пациентами, из которых некоторые почти лишены душевного равновесия и спонсобны искажать причины и следствия. Я положительно разинул рот, услышав это. Мне интересно было узнать, не затронуло ли присутствие миссис Харкер какую-- нибудь струну в его памяти. Если эта фраза была самопроизвольной или вызвана бессознательным влиянием миссис Харкер, у нее должен быть какой-- нибудь редкий дар и сила. Мы продолжали некоторое время наш разговор. Рэнфилд еще больше поразил меня, рассказав миссис Харкер в связной форме историю своего покушения на меня и выразив сожаление о случившемся. Посмотрев на часы, я увидел, что пора ехать на вокзал встречать Ван Хелзинка, и сказал миссис Харкер, что пора ухондить. Она сейчас же собралась, любезно сказав Рэннфилду: -- До свидания. Надеюсь видеться с вами часто при более благоприятных для вас обстоятельствах. На это к моему глубокому удивлению он ответил: -- Прощайте, милая! Молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось увидеть ваше прекрасное лицо. Благослови и храни Он вас. Отправляясь на вокзал навстречу Ван Хелзинку, я оставил всех дома. Бедный Артур выглядел веселее, чем я помню его с тех пор, как заболела Люси, а Квинси похож на вполне жизнерадостного человека, чего давно уже не было. Ван Хелзинк выскочил из вагона с юношенской живостью. Он сразу увидел меня и бросился ко мне со словами: -- Ну, Джон, как дела? Хороши? Так! Я был очень занят, но решил приехать сюда и остаться здесь, сколько понадобится. Все мои дела устроены, и мне о многом надо вам рассказать. Мадам Мина у вас? Да? А ее муж? А Артур и мой друг Квинси, они тоже у тебя? Прекрасно! По дороге домой я рассказал ему о происшедшем и о том, как пригодился в некоторой степени мой дневнник благодаря сообразительности миссис Харкер. Пронфессор прервал меня и начал: -- Ax, эта удивительная мадам Мина! У нее мужской ум -- и женское сердце. Милосердный Бог преднназначил ее для известной цели, устроив такое хорошее сочетание. До сих пор судьба делала из этой женщины нашу помощницу: но после той ужасной ночи она не должна больше прикасаться к нашему делу. Нехорошо, что ей приходится так сильно рисковать жизнью. Мы, мужчины, намерены уничтожить чудовище; а это не женское дело. Даже если оно ей и не повредит, все же ее сердце может не выдержать таких ужасов, и после она может страдать наяву от нервных припадков, а во сне -- от кошмаров. К тому же миссис Харкер -- молондая женщина и недавно замужем; надо думать и о других вещах, если не сейчас, то через некоторое время. Вы говорите, она все перепечатала? Тогда она должна принсутствовать при нашем разговоре; но завтра пусть пронстится со своей работой; мы будем продолжать ее сами. Я с радостью согласился с ним и затем рассказал, что мы открыли в его отсутствие: именно, что дом, конторый купил Дракула, находится рядом с моим. Он понразился, и мне показалось, что его охватила сильная тревога. -- О, если бы мы знали это раньше, -- сказал он, -- тогда мы могли бы схватить его и спасти нашу бедную Люси. Однако после лета по малину не ходят, как гонворится. Не будем думать об этом и доведем дело до конца. Затем он глубоко задумался; молчание продолжалось до тех пор, пока мы не въехали в ворота дома. Прежде чем разойтись, чтобы переодеться к обеду, он сказал миссис Харкер: -- Я узнал, мадам Мина, от моего друга Джона, что вы с мужем привели в полный порядок все бумаги, кансающиеся того, что произошло до настоящего момента. -- Не до настоящего момента, профессор, -- вознразила она, -- но до сегодняшнего утра. -- Но почему же не до этой минуты? Мы увидели, как много света проливают даже незначительные дентали. Мы все рассказали свои тайны, и никому не сденлалось хуже. Миссис Харкер покраснела и, вынув из кармана бумагу, сказала: -- Будьте добры прочитать и сказать, следует ли это включить. Здесь мой протокол сегодняшнего дня. Я тоже вижу необходимость фиксировать все, даже пустяки; но тут мало материала, за исключением имеюнщего чисто личное значение. Надо ли его вписать? Профессор серьезно прочитал написанное и отдал ей обратно со словами: -- Оно могло бы и не быть включенным, если хотите; но я очень прошу включить. Это заставит вашего мужа еще больше полюбить вас, а всех нас, ваших друнзей, еще больше чтить вас и также больше уважать и любить. Она, покраснев вторично, взяла бумагу обратно. Таким образом, все отчеты, имеющиеся в наших руках, полны и приведены в порядок. Профессор взял одну копию, чтобы познакомиться с ней после обеда до общей беседы, которая назначена на 9 часов. Все остальнные уже прочитали; так что когда мы встретимся в канбинете, мы будем осведомлены относительно фактов и сможем обсудить план борьбы с этим ужасным и таиннственным врагом. ДНЕВНИК МИНЫ ХАРКЕР 30 сентября. Сойдясь вечером после обеда в кабинете д-- ра Сьюарда, мы бессознательно образовали что-- то вроде заседанния или комитета. Профессор Ван Хелзинк был преднседателем, его попросил о том д-- р Сьюард, как только профессор вошел в комнату. Меня он посадил рядом с собой и попросил быть секретарем. -- Я могу, надеюсь, принять как основное положенние, что все мы знакомы с фактами, изложенными в этих бумагах. Мы все ответили утвердительно, и он продолжал: -- Я полагаю, в таком случае необходимо сообщить вам кое-- что о том, с каким врагом нам приходится иметь дело. Потом я посвящу вас в историю жизни этого сунщества, которая была мною тщательно проверена. Зантем мы может обсудить, как нам слезет действовать, и сообразно с этим принять меры. Вампиры существуют на свете; некоторые из вас убедились в этом воочию. Даже если бы у нас не было собственного печального опыта, учения и свидетельства прежних времен достаточно убедительны для здравонмыслящих людей. Сознаюсь, сначала я был скептиком. Увы, знай я с самого начала то, что знаю теперь, догандайся я раньше -- одна драгоценная для всех нас жизнь была бы спасена на радость всем любившим ее. Но это, к сожалению, невозвратимо; и мы должны работать, чтобы не дать погибнуть другим душам, пока есть вознможность их спасти. Вампир не умирает, как пчела, после того как один раз ужалит. Он только крепнет; а делаясь сильнее, приобретает возможность творить еще больше зла. Этот вампир, живущий среди нас, сам по себе имеет силу двадцати человек; он хитрее смерти, потому что его хитрость -- плод веков; все люди, к конторым он может приблизиться, в его власти; он больше чем зверь, так как он -- дьявол во плоти; он может в предоставленных ему пределах появляться где и когда угодно, в любой свойственной ему форме; он может управлять стихиями: бурей, туманом, громом; он может повелевать низшими существами: крысами, совами, лентучими мышами, молью, лисицами, волками; он может увеличиваться и уменьшаться в объеме; он может вренменами исчезать и неожиданно появляться. Каким же образом мы можем вступить с ним в борьбу и начать наше дело? Как мы найдем его местопребывание? А найндя, как мы сможем его уничтожить? Друзья мои, это очень трудно; мы затеваем ужасное дело, и могут пронизойти вещи, которые заставят нас содрогнуться. Если мы хоть на минуту потеряемся в этой борьбе, он побендит наверняка; и тогда что станется с нами? Жизнь -- пустяки! Но быть побежденным в данном случае -- не только вопрос жизни и смерти. Дело в том, что мы уподобимся ему; с минуты его победы мы превратимся в таких же бездушных существ, что и он, без сердца и совести, питающихся телами и душами тех, которых больше всего любим. Для нас навеки будут закрыты райские двери; ибо кто вновь откроет их для нас? Мы бундем вести существование отвергнутых всеми; мы сденлаемся темным пятном на фоне божественного сияющего солнца; стрелой в борьбе против Того, Кто умер за нас всех. Но мы стоим лицом к лицу со священной обязаннностью; а разве в таком положении можно отступать? За себя я скажу -- нет; но я стар, и жизнь с солнечным светом, сияющими днями, с пением птичек, музыкой и любовью осталась далеко позади меня. Вы же все -- молоды: некоторые из вас познали печаль, но вам преднстоит еще немало прекрасных дней. Что же вы мне ответите? Когда профессор кончил, муж посмотрел мне прямо в глаза, я ответила тем же; слов было не нужно. -- Я отвечаю за Мину и за себя, -- сказал он. -- Рассчитывайте на меня, профессор, -- лаконинчески сказал м-- р Квинси Моррис. -- Я с вами, -- сказал лорд Годалминг, -- ради Люси, если не по другой причине. Д-- р Сьюард просто кивнул головой. Профессор встал и, положив на стол золотое распятие, протянул руки в обе стороны. Мы все взяли друг друга за руки. Таким образом был заключен наш торжественный союз. Я чувнствовала, что сердце у меня похолодело; но мне даже в голову не пришло отступить. Мы опять сели на свои места, и Ван Хелзинк продолжил: -- Итак, вы знаете, с чем нам предстоит бороться. Но мы также не лишены силы. На нашей стороне власть единения -- власть, которой лишена природа вампиров; в наших руках научные источники; мы можем свободно мыслить и действовать, и часы дня и ночи -- соверншенно одинаково -- принадлежат нам. В общем, понскольку наши силы в нашей власти, мы можем свободно пускать их в ход. У нас есть самоотверженность и цель, достижение которой бескорыстно. Все это имеет гронмадное значение. Теперь посмотрим, до какой степени организованы противные нам силы; в чем слабые стороны вампира? Наконец, рассмотрим ограничения вампиров вообще и нашего в частности. Все, с чем нам приходится считаться, -- это традиции и суеверия. Сначала они представляются не имеюнщими большого веса, но когда дело идет о жизни и смерти -- все приобретает иное значение. И мы должны довольствоваться ими в силу необходимости, так как, во-- первых, мы не имеем под руками других средств, а во-- вторых, в такого рода вещах традиции и суеверия в сущности все. Разве вера в вампиров -- не суеверие? А между тем нам приходится поневоле верить в их сунществование. Кто из нас год тому назад допустил бы возможность существования таких явлений в наш научно-- скептический, требующий только фактов девятннадцатый век? Мы даже насмехались над верованием, которое подтвердилось у нас на глазах. Примите же в таком случае и веру в то, что вампир, также как и ученние о его ограничениях и способах искоренения пока существуют в природе. Ибо, позвольте вам заметить, что он известен, повсюду в обитаемых местах. О нем писали в Древней Греции и Древнем Риме; он процветал во всей Германии, во Франции, в Индии и даже в Херсонесе; даже в Китае, который так отдален от нас, даже там он существовал, и люди боятся его до сих пор. Он сопутнствовал возникновению исландцев, гуннов, славян, сакнсонцев, мадьяр. Так что пока у нас есть данные, на оснонвании которых мы можем действовать; а кроме того, заметьте, многие из этих верований подтверждаются нашим собственным опытом. Вампир живет и не может умереть как люди, только потому, что пришло их время; он будет процветать, пока у него есть возможность жинреть от крови живых; даже больше: мы знаем на оснонвании наших собственных наблюдений, что он может молодеть; его жизненные способности возобновляются, когда его специальный корм в изобилии. Но он не может процветать без этой диеты; он не ест, как другие. Даже друг Джонатан, живший с ним несколько недель, никонгда не видел, как он ест -- никогда! Он не отбрасывает тени, он не дает отражения в зеркале -- опять-- таки по наблюдениям Джонатана. В его руках сконцентринрована сила многих людей -- о чем опять свидетельнствует Джонатан -- судя по тому, как граф закрыл дверь от волков или помог ему сойти с дилижанса. Он может превращаться в волка, как мы знаем по сведениям о прибытии корабля в Уайтби, когда он разорвал сонбаку; он может уподобиться летучей мыши, как свиндетельствует мадам Мина, которая видела его в окне в Уайтби, и друг Джон, который видел его вылетающим из соседнего дома, и друг Квинси -- у окна мисс Люси. Он может окружить себя туманом, который он сам вызынвает -- об этом свидетельствует благородный капитан корабля; но как мы знаем, расстояние, на котором он может создать этот туман, ограничено; и туман может появляться только вокруг него. Он материализуется в лунных лучах в виде пыли, как Джонатан видел это в замке Дракулы при появлении сестер. Он может бесконнечно утоньшаться -- мисс Люси, когда была вампиром, проскальзывала сквозь отверстие толщиной в волос у дверей склепа. Он может, если однажды нашел донрогу, выходить откуда бы то ни было, и входить куда угодно. Он может видеть в темноте. Он может проденлывать все эти вещи, но тем не менее он не свободен. Нет, он даже больше в плену, чем раб на галере, чем безумный в своей камере. Он не может идти куда хочет; он -- выродок природы -- должен подчиняться, однако, некоторым ее законам. Почему? -- Этого мы не знаем. Он не может никуда войти, пока кто-- нибудь из домончадцев не пригласит его, хотя потом он может входить куда угодно. Его мощь исчезает с наступлением дня, как у всякой нечистой силы. Только в известное время у него бывает ограниченная свобода, так например, если он находится не на месте, с которым связан, то может менять личину только в полдень, или точно в монменты восхода или захода солнца. Все это нам известно наверняка, и в настоящем нашем докладе мы имеем доказательства всего этого. Таким образом, все фокусы и прекращения доступны ему в отведенных для него пределах, но только тогда, когда он находится в своем земном доме, в гробу, доме, заменяющем ему пренисподнюю. Во всех же остальных случаях он может превращаться только в известный час. Кроме того, утверждают, что он может проходить через проточную воду только в час прилива или отлива. Затем, есть преднметы, обладающие свойством лишать его силы, как, нанпример, чеснок; что же касается таких священных преднметов, как мое распятие, которое объединяет нас в приннятом нами решении, то для вампиров они не имеют никакого значения, хотя встретив или увидев их на своем пути, вампиры стараются поместиться подальше от них и относятся к ним с молчаливой почтительностью. Есть и другие вещи, о которых я расскажу, если они понандобятся нам в наших поисках. Ветка шиповника, понложенная на гроб вампира, не дает ему выйти из него; освященная пуля, выпущенная в гроб, убивает его дейнствительно насмерть. Что же касается прокалывания вампира, то мы уже имели случай убедиться в недейстнвительности этого средства; отрезанная голова дает ему покой. Мы и это видели собственными глазами. Таким образом, если мы найдем жилище этого ненчеловека, то сможем лишить его возможности покидать свой гроб, и уничтожить, если будем точно следовать тому, что нам известно. Но он умен. Я просил своего друга Арминиуса, профессора Будапештского универнситета, дать о нем сведения; он навел справки по всем имеющимся в его распоряжении источникам и сообщил мне о том, кем он был. По-- видимому, наш вампир был тем самым воеводой Дракулой, который прославил свое имя в войне с турками из-- за великой реки на границе с Турцией. Если это действительно так, то он не был обыкновенным человеком, так как и в те времена и много веков спустя о нем шла слава, как о хитрейшем и луканвейшем человеке из "Залесья". Могучий ум и железная решительность ушла с ним за пределы его земной жизни и теперь направлена против нас. Дракулы были -- пишет мне Арминиус -- знаменитым и благородным родом, хотя среди них появлялись иногда отпрыски, которых современники подозревали в общении с лукавым. Они познакомились с тайной наукой в горах над Германнштадтским озером, где дьявол берет себе в виде дани каждого десятого человека в ученики. В рукописях встречаются такие слова как "стрегонка" -- "ведьма", "ордог" и "покал", "сатана" и "ад"; а в одной рукописи об этом самом Дракуле говорится как о "вампире", что нас с вами теперь вряд ли удивит. В числе его потомства есть великие мужи и великие женщины, могилы которых почитаются священными местами, а между тем там же на кладбище гнездится и эта мерзость. Ибо не последнним из ужасов является то обстоятельство, что это лукавое существо живет в тесной близости со всем добнрым; в безлюдной же почве, почве без святых воспоминнаний для него не существует отдыха. Во время доклада м-- р Моррис сосредоточенно смотрел в окно, затем неожиданно встал и вышел из комнаты. Наступило долгое молчание, потом профессор прондолжал: -- А теперь мы должны решить, что делать! У нас много данных, надо заняться приготовлениями к нашей кампании. Мы знаем из расследования Джонатана, что из замка графа в Уайтби прибыло 50 ящиков земли, которые все были приняты в Карфаксе; мы знаем также, что, по крайней мере, некоторые из этих ящиков были перенесены в другое место. Мне кажется, что прежде всего мы должны установить, остались ли остальные ящики в доме за стеною, которая граничит с нашим домом. В эту минуту нас неожиданно прервали: с улицы донесся звук пистолетного выстрела; окно было разбито пулей, которая рикошетом от верха амбразуры ударинлась о противоположную стенку комнаты. Боюсь, в душе я трусиха, потому что я вскрикнула. Мужчины вскочили на ноги, лорд Годалминг бросился к окну и открыл его. В это время мы услышали с улицы голос Морриса: -- ЖальПростите, я, должно быть, испугал вас. Сейчас я вернусь -- и расскажу, в чем дело. Через минуту он вошел и сказал: -- Это было очень глупо с моей стороны; прошу прощения, миссис Харкер, боюсь, я вас страшно испунгал. Но дело в том, что в то время, когда говорил пронфессор, сюда прилетела огромная летучая мышь и усенлась на подоконнике. У меня такое отвращение к этим проклятым животным под влиянием событий последннего времени, что я не могу выносить их вида, поэтому я пошел и выстрелил в нее, как поступаю теперь всегда, когда вижу их вечером или ночью. Ты еще смеялся надо мной. Арчи! -- Попали ли вы в нее? -- спросил Ван Хелзинк. -- Не знаю; думаю что нет, так как она улетела. Не сказав больше ни слова, он сел на прежнее меснто, а профессор начал резюмировать свой доклад: -- Мы должны выследить местонахождение каждого из ящиков; и когда с этим покончим, то должны или взять в плен или убить чудовище в его логове; или же должны, так сказать, "стерилизовать" землю, чтобы он не мог в ней больше укрываться. Тогда в конце концов мы сможем найти его в человеческом образе в променжутке между полуднем и заходом солнца и овладеть им в такое время, когда он слабее всего. Что же касается вас, мадам Мина, то эта ночь будет последним этапом, в котором вы принимаете участие. Вы слишком дороги нам всем, чтобы мы могли позвонлить вам подвергаться риску; вы не должны нас больше ни о чем расспрашивать. Обо всем мы скажем вам в свое время. Мы мужчины и способны к выносливости, а вы должны быть нашей путеводной звездой; мы будем дейнствовать тем свободнее, чем больше будем уверены, что вы вне опасности. Все мужчины, даже Джонатан, казалось, почувствонвали облегчение; но мне показалось несправедливым, что они будут подвергаться опасности и, может быть, даже вредить себе, заботясь обо мне, так как отвлекут этим часть своих сил от борьбы; но они твердо решили, и хотя пилюля показалась мне очень горькой, я ничего не могла им возразить, и мне оставалось только принять их рыцарскую заботливость. Мистер Моррис прекратил дебаты: -- Так как нам нельзя терять времени, я предлагаю сейчас же осмотреть тот дом. В нашем деле время -- все, и быстрота действий может спасти новую жертву. Сознаюсь, что сердце у меня упало, когда пришло время приниматься за работу, но я ничего не сказала, опасаясь больше всего сделаться им в тягость и стать помехой в работе. Итак, они решились пойти к Карфаксу с тем, чтобы пробраться в дом. Как истинные мужчины, они предложили мне лечь спать, точно женщина может заснуть, когда тот, кого она любит, находится в опасности! Я лягу и притворюсь спящей, чтобы Джонатан не волновался, когда верннется. ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА 1 октября, 4 часа после полудня. Мы только что собрались выйти из дома, как мне принесли спешное послание от Рэнфилда, спрашивавншего, не может ли он сейчас же повидать меня, так как ему необходимо сообщить нечто чрезвычайно важное. Я поручил посыльному передать, что в настоящий монмент очень занят. Служитель добавил: -- Он, по-- видимому, очень нуждается, сэр. Я никогда еще не видел его в таком состоянии нетерпения. Не берусь предсказать, что будет, но полагаю, что если вы не повидаетесь, с ним опять сделается один из его страшных припадков. Я знал, что этот человек не сказал бы так без оснонваний, поэтому ответил: -- Хорошо, я сейчас приду, -- и попросил остальных подождать меня несколько минут, так как мне надо навестить пациента. -- Возьми нас с собою, Джон, -- сказал профессор. -- Его случай по описанию в твоем дневнике сильно меня заинтересовал, и к тому же он имеет некоторое отношенние к нашему делу. Я очень хотел бы повидать Рэннфилда, особенно теперь, когда его душевное равновесие нарушено. -- Можно нам также пойти? -- спросил лорд Годалнминг и м-- р Моррис. Я кивнул, и мы все вместе пошли по коридору. Мы нашли Рэнфилда в возбужденном состоянии, но гораздо разумнее в разговоре и манерах чем раньше. Требование заключалось в том, чтобы я немедленно выпустил его из больницы и отправил домой. Он подкреплял свое требование аргументами, доказывавшими его полное выздоровление, и обращал мое внимание на свою полную нормальность. -- Я взываю к вашим друзьям, -- добавил он, -- может быть, они не откажутся высказать свое мнение по моему делу, хотя, к слову, вы забыли нас познакомить. Я был настолько удивлен, что странность этой прентензии, претензии сумасшедшего, находящегося в доме умалишенных, представить ему посетителей, не поразила меня в ту минуту; к тому же, в его манере держаться было известного рода достоинство, как у человека, принвыкшего к обращению с равными себе, поэтому я сейчас же представил их друг другу. Он всем пожал руку, гонворя каждому по очереди: -- Лорд Годалминг, я имел честь быть одно время помощником вашего отца в Уиндгаме: очень горько знать, судя по вашему титулу, что его уже нет в живых. Все знавшие любили и уважали его; в молодости он изонбрел, как я слышал, жженый пунш из рома; он сильно в ходу в ночь перед Дэрби. -- Мистер Моррис, вы должны гордиться своим состоянием и высоким положением. Признание их Соединенными Штатами является прецедентом, могунщим иметь большие последствия, когда полюс и тропики присягнут в верности звездам, то есть национальному американскому флагу. -- О, как мне выразить свое удовольствие при встрече с профессором Ван Хелзинком? Сэр, я не извиняюсь за то, что не произнес в честь вас приличествующих случаю предисловий. Когда человек произвел революцию в области терапии, своим открытием бесконечной эвонлюции в мировой субстанции, обычные разговорные формы неуместны, раз они пытаются ограничить его одним классом. Вас, джентльмены, которые национальнностью, наследственностью или врожденными дарованниями предназначены для высокого положения в этом мире, я призываю в свидетели, что я нормален настольнко, насколько, по крайней мере, нормально большинство людей, пользующихся полной свободой. И я уверен, что вы, доктор Сьюард, гуманный и юридически образованнный человек, сочтете своим нравственным долгом обранщаться со мною, как с человеком, заслуживающим выполнения своей просьбы... Я подозреваю, что все мы опешили. Я, по крайней мере, был убежден, несмотря на мое знание характера и истории болезни этого человека, что к нему вернулся рассудок, и у меня было сильное желание сказать, что я удовлетворен состоянием его здоровья и позабочусь о формальностях, необходимых для освобождения на следующее утро. Все же я решил, что необходимо подонждать немного с решением такого важного вопроса, так как на основании прежнего опыта знал о внезапных переменах, которым был подвержен этот больной. Понэтому я ограничился тем, что констатировал наличие быстрого выздоровления, сказав, что побеседую с ним об остальном утром и тогда посмотрю, что можно сденлать во исполнение его желания. Это совсем не удовлентворило Рэнфилда, и он быстро сказал: -- Боюсь, доктор Сьюард, едва ли вы поняли меня как следует. Я хочу уехать сейчас -- немедленно -- в эту же минуту, если можно. Время не терпит. Я увенрен, что стоит только высказать такому великолепному практику, как д-- р Сьюард, такое простое и в то же время такое важное желание, чтобы быть уверенным в его исполнении. Он зорко посмотрел на меня, и заметив на моем лице отрицательное отношение, посмотрел на других, точно испытывая их. Не получив удовлетворительного ответа, он продолжил: -- Неужели я ошибся в своем предположении? -- Да, ошиблись, -- сказал я откровенно, но почувнствовал, что сказал это грубо. Наступило продолжинтельное молчание, после которого он медленно произнес: -- В таком случае, позвольте привести основания для моего требования. Позвольте мне просить о такой уступке, о милости, о привилегии -- как хотите. В даннном случае я прошу не ради каких-- то своих целей, но ради других. Я не вправе сообщать вам полностью все причины, но вы можете поверить, что это хорошие, честные, бескорыстные причины, основанные на высончайшем чувстве долга. Если бы могли, сэр, заглянуть мне в сердце, вы бы вполне одобрили руководящие мною чувства. Даже больше, вы стали бы считать меня своим лучшим и преданнейшим другом. Опять он испытующе посмотрел на нас! У меня росло убеждение, что эта внезапная перемена во вполне логичнной манере выражаться была лишь новой формой или фазой сумасшествия, и поэтому решил дать ему прондолжать еще немного, зная по опыту, что в конце коннцов он как все сумасшедшие выдаст себя. Ван Хелзинк смотрел на него с крайне сосредоточенным видом, его пушистые брови почти сошлись, до того он нахмурился. Он сказал Рэнфилду тоном, на который я в тот момент не обратил внимания, но которому впоследствии ненмало удивился, когда вспомнил -- потому что он вполне походил на обращение к равному себе: -- Можете ли вы откровенно сообщить мне настоящую причину вашего желания быть освобожденным именно сегодня? Я ручаюсь, что если вы со свойственнной вам откровенностью удовлетворите меня -- незнанкомца без предрассудков, -- доктор Сьюард даст вам на свой собственный страх и риск привилегию, которой вы добиваетесь. Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления. Профессор продолжал: -- Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоровнлении которого мы все еще сомневаемся. Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязаннности, которые вы на нас же возлагаете? Будьте благонразумны и помогите нам; и если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание. Рэнфилд продолжал качать головой и ответил: -- Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне. Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав: -- Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи, Рэнфилд. Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально зародилось подозренние, не собирается ли он вторично сделать попытку нанпасть на меня. Мои опасения, однако, были неосновантельны, так как он умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об освобожденнии. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же продолжал умолять меня. Я понсмотрел на Ван Хелзинка и увидел в его глазах поднтверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее, продолжал быть настороже, и сказал Рэннфилду, что все его усилия напрасны. Я и раньше замечал у него нечто похожее на это возрастающее волнение именно в тех случаях, когда он добивался исполнения какого-- нибудь из своих многочисленных фантастиченских требований, например, когда ему нужна была кошка; я полагал, что после категорического отказа он впадет в ту же угрюмую покорность, как и в предыдунщих случаях. Мои ожидания не оправдались: убедивншись, что просьба его не будет исполнена, он впал в ненистовство. Он бросился на колени, протягивал ко мне руки, ломал их в жалобной мольбе, по его щекам катинлись слезы, и все лицо и фигура выражали глубочайшее волнение. -- Умоляю вас, доктор Сьюард, взываю к вам, чтобы вы выпустили меня сейчас же из этого дома. Вышлите меня как и куда хотите, пошлите со мной сторожей с кнутами и цепями; пусть они увезут меня в смирительнной рубашке со связанными руками и закованными в железо ногами хотя бы в тюрьму; но выпустите меня отсюда! Я говорю из глубины сердца -- из самой души. Вы не знаете, кому и как вы вредите, а я не могу вам сказать! Горе мне! Я не могу сказать! Но во имя всего для вас святого, дорогого, в память вашей разбитой любви, во имя живущей еще в вас надежды -- ради Всемогущего, возьмите меня отсюда и спасите от зла мою душу! Неужели вы не слышите меня, не понимаете? Неужели никогда не узнаете? Разве вы не видите, что теперь я здоровый, нормальный человек, борющийся за спасение своей души? О, послушайте меня! Послуншайте меня! Отпустите! Отпустите! Отпустите! Я решил, что чем больше это будет продолжаться, тем больше он будет неистовствовать и дойдет до принпадка; поэтому я взял его за руку и поднял с колен. -- Довольно, -- сказал я строго, -- довольно; я уже достаточно насмотрелся. Ложитесь в постель и постанрайтесь вести себя приличнее. Он неожиданно затих и внимательно взглянул мне прямо в глаза. Потом, не говоря ни слова, встают и, меднленно передвигаясь, пошел и сел на край кровати. Покорнность пришла так же неожиданно, как и в предыдущих случаях. Когда я последним из всей компании выходил из комнаты, он сказал мне спокойным голосом благовоспинтанного человека: -- Вы воздадите мне справедливость со временем, д-- р Сьюард, сегодня я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас. Глава девятнадцатая ДНЕВНИК ДЖОНАТАНА ХАРКЕРА 1 октября, 5 часов дня. Мы с легким сердцем отправились на поиски вампира, потому что оставили Мину в прекрасном настроеннии. Я так рад, что она согласилась остаться и предонставить работу нам, мужчинам. Мне как-- то страшно становилось при мысли, что она вообще принимает участие в этом ужасном деле; но теперь, когда ее ранбота кончена и когда благодаря ее энергии, сообразинтельности и предусмотрительности вся история связана и единое целое, -- она может чувствовать, что ее дело сделано и что с этого времени она может предоставить остальное нам. Все мы были несколько взволнованы сценою с Рэнфилдом. Выйдя от него, мы до самого вознвращения в кабинет не обмолвились ни словом. Затем мистер Моррис сказал доктору Сьюарду: -- Послушай, Джон, мне кажется, что если этот человек не замышлял какой-- нибудь выходки, то он норнмальнейший из сумасшедших, которых я когда-- либо встречал. Я не вполне в этом уверен, но мне кажется, что у него была какая-- то серьезная цель, и если это так, то, пожалуй, жаль, что не удалось осуществиться его желанию. Мы с лордом Годалмингом молчали, но доктор Ван Хелзинк добавил: -- Ты больше меня знаешь о сумасшедших, Джон, и я рад этому; если бы мне пришлось решать вопрос о его освобождении, боюсь, я освободил бы его, конечно, до того истерического припадка, который мы наблюдали в конце. Но век живи -- век учись, и в данном случае не надо было давать ему потачки, как выразился бы мой друг Квинси. Что ни делается -- все к лучшему. Доктор Сьюард ответил: -- Не знаю! Но, пожалуй, я согласен с тобою. Если бы этот человек был обыкновенным сумасшедшим, я бы решился поверить ему; но он, по-- видимому, каким-- то непонятным образом связан с графом, так что я боюсь повредить нашему предприятию, потакая его выходкам. Не могу забыть, как он молил о кошке, а затем почти с такой же страстностью пытался перегрызть мне горло зубами. Кроме того, он называет графа "господин и повелитель". Он хочет выйти, чтобы помочь ему какимн-- то бесовским образом. Наш отвратительный вампир имеет в своем распоряжении волков, и крыс, и всю свою братию; я думаю, он не побрезгует обратиться к помощи почтенного умалишенного. Хотя, по правде говоря, он выражался вполне связно. Надеюсь, что служители бундут осмотрительнее, чем раньше, и не дадут ему вознможности бежать. А не то в связи с предстоящей рабонтой, способной истощить человеческие силы, могут слунчиться большие неприятности. -- Не волнуйся, друг Джон, -- ответил профессор, -- мы все стараемся исполнить свой долг в этом ужасном и печальном случае; каждый из нас поступает так, как ему кажется лучше. Но что же нам остается, кроме надежды на милосердие всемилостивого Бога? Лорд Годалминг вышел на несколько минут из комнаты и вернулся, держа в руках маленький серебряный свисток. -- Эта старая дыра, вероятно, полна крыс, -- сказал он. -- На всякий случай я захватил с собой предохраннительное средство. Обойдя стену, мы направились к дому, стараясь держаться в тени деревьев. Когда мы подошли к подънезду, профессор открыл свой мешок и вынул множество предметов, которые разложил на ступеньках, рассортинровав их на четыре маленькие кучки, предназначавншиеся, по-- видимому, для каждого из нас. Затем он сказал: -- Друзья мои, мы затеваем очень рискованное преднприятие и нам понадобится всевозможное оружие. Наш враг силен не только как дух. Помните, он обладает силой двадцати человек, и в то же время у нас обыкнонвенные шеи и глотки, которые поддаются простой силе. Более сильный человек или кучка людей, которые вместе сильнее его, могут на некоторое время его удержать; но все же они не могут повредить ему так, как он нам. Поэтому даже лев должен остерегаться его прикоснонвения. Храните это у вашего сердца, -- сказал он, поднняв небольшое распятие и протянув его мне, так как я был к нему ближе всех. -- Наденьте эти цветы себе на шею, -- протянул он мне венок увядших цветов чеснонка, -- а для других врагов, обычного типа, возьмите этот револьвер и нож; на всякий случай вот вам крошечные электрические лампочки, которые вы можете прикрепить себе на грудь; но важнее всего вот это оружие: мы не должны расточать его понапрасну. Это был маленький кусок освященной облатки, конторую он положил в конверт и передал мне. -- Теперь, -- добавил он, -- скажи-- ка, Джон, где отмычки? Если нам не удастся открыть дверь, то приндется вламываться в дом через окно, как было однажды у мисс Люси. Доктор Сьюард попробовал несколько отмычек, причем его хирургическая привычка послужила ему неманлую службу. Он быстро нашел подходящую и открыл дверь. -- In manus tuas, Domine!6 -- сказал профессор, переступая через порог и осеняя себя крестным знанмением. Мы закрыли за собой дверь, чтобы не привлекать ничьего внимания, когда зажжем свои электрические лампочки. Профессор осторожно попробовал замок, чтонбы узнать, сможем ли мы отпереть его без затруднения, если будем торопиться к выходу. После этого все мы зажгли свои лампочки и принялись за поиски. Я никак не мог отделаться от ощущения, что с нами находился кто-- то еще. Вероятно, это было следствием воспоминанния, неотвязно жившего в моей душе, о жуткой обстанновке, в которой произошли все эти ужасы в Трансильнвании. Мне показалось, что и остальные испытывали те же чувства, поскольку я заметил, что при каждом звуке, каждой новой тени, каждом шорохе они то и дело оглядывались. Все окружающее было покрыто густым слоем пыли. Пол казался покрытым ею на несколько вершков, за исключением тех мест, где видны были свежие следы с отпечатками гвоздей с широкими шляпками, как я мог различить, освещая затвердевшую пыль своей лампочнкой. Стены были также покрыты слоем пыли, а по углам висела масса паутины. В зале на столе лежала большая связка ключей с пожелтевшими от времени ярлыками на каждом из них. По-- видимому, ими несколько раз пользовались, потому что на пыльном покрывале стола было несколько одинаковых следов, подобных тому, какой образовался после того, как их поднял профессор. Он повернулся ко мне и сказал: -- Ты знаком с этим местом, Джонатан? Ты снимал с него план, и тебе оно, во всяком случае, более знакомо, чем мне. Где дорога к часовне? Я имел смутное представление, где находится часовння, хотя в прошлое свое посещение так и не смог донбраться до нее. В конце концов, после нескольких ненверных поворотов, я нашел дорогу и очутился против низкой, сводчатой, дубовой двери, обитой железными полосами. -- Вот это где, -- сказал профессор, осветив своей лампой маленький план дома, скопированный из книг моей собственной корреспонденции, относящейся к найнму дома. С небольшим затруднением мы отыскали в связке нужный нам ключ и отперли дверь. Мы готовинлись к чему-- то неприятному, потому что в то время, когда мы открывали дверь, сквозь щели крался слабый отвратительный запах, но никто из нас не ожидал той вони, которая ударила нам в нос. Никто из нас, кроме меня, не встречал раньше графа, а когда его видел я, он либо находился в своих комнатах, но в стадии поста, либо, если был упитан свежей кровью -- находился в разрушенном здании на открытом воздухе; здесь же помещение было небольшое и закрытое, кроме того, в нем десятки лет никто не жил, из-- за чего воздух сденлался затхлым и зловонным; в нем носился землистый запах каких-- то гниющих миазмов, вызывавший тошноту. При обычных условиях такое зловоние заставило бы нас бросить