ц  сказала она. --  Здешняя
обстановка действует на тебя еще хуже, чем на меня. Пора вернуться в отель.
     -- Да, -- кивнул он, -- Только сначала дай мне стакан воды. Есть в этом
доме холодная вода, как ты думаешь? Жарко, да и во рту совсем пересохло.
     -- Понятия не имею, -- ответила Роуан.  -- Не знаю даже,  есть ли здесь
кухня. Может, вместо  нее  имеется  только колодец  с  замшелым  ведром  или
волшебный источник.
     -- Ладно, тогда поищем вместе, -- с тихим смешком откликнулся Майкл.
     Через  расположенную  в  дальнем  конце столовой  дверь  они  попали  в
буфетную  с  небольшой  раковиной и высокими застекленными шкафами, забитыми
фарфором  Майкл  внимательно  осмотрелся  и  даже  пощупал стены, как  будто
измеряя их толщину.
     -- Туда, --  сказал он,  направляясь  к двери,  противоположной той,  в
которую они вошли. Роуан последовала за ним.
     Майкл  нажал на почерневшую от  времени кнопку в стене,  и под потолком
тускло вспыхнула покрытая слоем пыли лампочка.  В неярком  свете они увидели
длинное,  расположенное  на  двух   уровнях  помещение.  Верхняя  его  часть
представляла собой стерильно чистую кухню,  а  нижняя,  с  камином, служила,
судя   по   всему,   небольшой   столовой,  где  обитатели   особняка  могли
позавтракать.
     Одну  из  стен  почти  полностью  занимал   ряд  застекленных   дверей,
выходивших в заросший  зеленью внутренний двор. С улицы доносилось громкое и
отчетливое кваканье лягушек. Северный угол двора полностью  загораживало  от
взгляда  огромное дерево, черные  очертания которого проступали даже на фоне
темноты.
     В целом все здесь выглядело очень элегантно, удивительно старомодно и в
то же время эффектно.
     В противоположную  стену был встроен большой холодильник. Его массивная
дверь по своим размерам  не уступала  дверям  в морозильные складские камеры
крупных ресторанов.
     -- Только не  говори мне, что  и там лежит чье-нибудь мертвое тело,  --
усталым голосом попросила Роуан. -- Я не желаю об этом знать.
     -- Нет-нет, не беспокойся, только продукты,  -- улыбнулся  Майкл,  -- И
холодная вода. --  Он извлек на свет  чистую бутылку с прозрачной жидкостью.
-- Позволь тебе напомнить,  что ты  на юге.  А его обитатели всегда держат в
холодильниках бутылочку-другую.
     Заглянув в угловой шкафчик над  раковиной, он достал оттуда два стакана
и поставил их на безукоризненно чистый кухонный стол.
     Роуан с наслаждением пила ледяную воду. И вновь ей вспомнилась старуха.
Да,  это  был ее  дом, это  был ее стакан... Тот, из  которого  она  пила...
Охваченная  внезапным  отвращением,   Роуан  поставила   стакан  в  стальную
раковину.
     Да, действительно, все  здесь как в ресторане.  Кто-то еще давным-давно
обставил и оборудовал эти помещения в соответствии с модой тех лет, убрав из
них  все  предметы викторианской  эпохи, столь популярные  сейчас у  жителей
Сан-Франциско.
     -- Что  будем  делать, Майкл?  -- спросила  она, Майкл долго смотрел на
зажатый в руке стакан,  потом перевел взгляд на Роуан,  и в его глазах  было
столько нежности, любви и заботы, что у нее защемило сердце.
     -- Любить  друг друга, Роуан,  --  наконец ответил  он.  -- Любить друг
друга. Как  бы там ни  было,  что бы ни означало  мое видение, я уверен, что
наша любовь  не входила в чьи-либо планы и не была  предопределена какими-то
сверхъестественными силами.
     Она подошла к нему вплотную и обняла за грудь, чувствуя, как его пальцы
скользнули  по  ее  спине вверх, погладили шею  и  запутались в  волосах  на
затылке.  Прижав Роуан к  себе, он уткнулся  лицом  ей  в  шею, потом  нежно
поцеловал.
     -- Люби меня, Роуан, люби меня и верь мне.
     А разве  она могла  не поверить человеку, чей голос был  исполнен такой
искренности и такой боли?
     Майкл  чуть отстранился и,  казалось,  о  чем-то задумался, потом  взял
Роуан за руку и  повел к одной из стеклянных дверей.  Они постояли  немного,
вглядываясь в темноту.
     --  Мы можем выйти туда? -- спросил Майкл, открывая незапертую створку.
Похоже, запоры на этих дверях вообще отсутствовали.
     -- Конечно. Почему ты об этом спрашиваешь?
     Он смотрел  на нее так, словно хотел поцеловать, но  не  решался. Тогда
Роуан сама поцеловала его,  чувствуя, как от  одного только вкуса  его губ к
ней вновь возвращаются все прежние ощущения. Прижавшись к Майклу всем телом,
она застыла так на несколько мгновений, а потом первой шагнула за порог.
     Они очутились на  небольшой террасе, гораздо меньших  размеров, чем та,
где умерла старуха,  и, пройдя по ней, открыли маленькую, затянутую сеткой и
снабженную пружиной дверцу, которая тут  же захлопнулась за их  спинами.  По
деревянным ступеням они спустились в вымощенный плитами двор.
     -- Неплохо отремонтировано, -- заметил Майкл.
     -- А сам дом? -- спросила Роуан.  -- Как думаешь, его еще  можно спасти
или уже слишком поздно что-либо исправить?
     -- Вот этот особняк? -- переспросил Майкл, с улыбкой посмотрев на нее и
затем  окидывая  сияющим взглядом  стену дома  с узким балконом  наверху. --
Солнышко, он  в порядке, в  полном порядке. Он еще нас с  тобой переживет. В
жизни  не приходилось бывать в таких домах -- ни здесь, ни в  Сан-Франциско.
Мы  вернемся  сюда  завтра, и  я покажу  его тебе  при  солнечном свете.  Ты
увидишь,  какие  толстые  и прочные  у него стены,  какие мощные стропила...
Если, конечно, захочешь, -- добавил он,  запнувшись и чувствуя неловкость за
столь бурное  проявление  восторга  рядом с печальной Роуан,  погруженной  в
мрачные  размышления  о  недавней смерти  старой хозяйки  этого  прекрасного
особняка.
     А Роуан  думала  в  тот  момент  и  о  Дейрдре. Сколько  еще  вопросов,
связанных с Дейрдре, по-прежнему остаются без ответа! Да, Майкл рассказал ей
о  многом,  но  как много еще  неясного, темного, мрачного... Нет, лучше  уж
смотреть  на него, видеть восторг в его глазах, когда он вот так внимательно
рассматривает стены и двери особняка, подоконники и ступени...
     -- Тебе он нравится, да? -- спросила она.
     -- Я влюбился  в этот дом, когда  был  еще  ребенком. Он привел  меня в
восхищение два дня назад,  когда я  сюда вернулся.  Я  люблю  его  и сейчас,
несмотря на то что знаю,  какие события здесь происходили,  несмотря даже на
смерть  того парня в  мансарде. Я  люблю этот дом,  потому  что он  твой.  И
потому...  И потому,  что он  действительно  прекрасен --  прекрасен вопреки
всему, что творилось за его стенами, вопреки всему, что творили с ним самим.
Он был великолепен, когда его построили, и будет не менее великолепным через
сто лет.
     Майкл снова  обнял  Роуан, и она в ответ прижалась к  его груди, ощущая
тепло  его  тела  и чувствуя  себя рядом  с ним  в безопасности. Он коснулся
поцелуем ее волос, пальцы  в перчатках легко погладили щеку. Роуан  хотелось
сдернуть с них эти перчатки, но она не решилась.
     -- Забавно, -- усмехнулся Майкл. -- За годы, прожитые в Калифорнии, мне
приходилось работать во многих домах,  но ни  один из  них не заставлял меня
чувствовать себя  ничтожным смертным. А рядом с этим  особняком  я испытываю
именно это чувство. И  знаешь почему?  Потому что он действительно  простоит
века после моей смерти.
     Они  направились в  глубь сада,  каким-то чудом  находя  среди зарослей
вымощенные плитняком дорожки.
     Огромные, острые, как лезвия ножей,  листья банановых деревьев царапали
лица.
     Слабо освещенные  окна кухни скрылись за густой  зеленью кустов. Вокруг
царила кромешная тьма.
     Они  поднялись  по каким-то каменным  ступеням,  и в  нос ударил  запах
водорослей и мокрой травы -- так обычно пахнут болота. Роуан догадалась, что
перед  ними  пруд. Он сильно  зарос,  и открытыми  оставались лишь крохотные
участки  его поверхности -- они едва заметно поблескивали во тьме. Время  от
времени черная масса водорослей вздрагивала и внутри ее вспыхивали  какие-то
искорки. То тут, то там раздавалось кваканье лягушек. До слуха Роуан донесся
звук  льющейся  воды  --  как  будто  пруд  пополнялся  водой  из  фонтанов.
Прищурившись, она  сумела  разглядеть  кончики труб,  из  которых сочились и
падали вниз тонкие, посверкивавшие струйки.
     --  Его построила Стелла,  -- пояснил Майкл.  -- Это бассейн. Пятьдесят
лет назад  он выглядел  совсем  иначе, а теперь природа вернула себе то, что
всегда ей принадлежало.
     Голос  его  был печален. Так  звучит голос человека, который неожиданно
для. себя нашел  подтверждение чему-то, во что прежде  отказывался поверить.
Произнесенное  Майклом  имя  поразило  Роуан  -- она вспомнила,  как впервые
услышала его от Элли,  когда та бредила незадолго  до смерти: "Лицо Стеллы в
гробу казалось таким прекрасным..."
     Тем  временем Майкл отвернулся  от бассейна и теперь  смотрел  на фасад
дома. Проследив за его  взглядом,  Роуан  увидела  высокий  фронтон верхнего
этажа, каминные трубы  на  фоне неба  и отсветы не  то луны, не  то  звезд в
прямоугольниках окон комнаты в мансарде, где умер тот человек -- Таунсенд --
и где бедняжка Анта пыталась спрятаться от Карлотты. А потом она упала вниз,
на  плиты  перед  домом... череп раскололся... серое  вещество мозга и кровь
растеклись по поверхности камня...
     Роуан обхватила Майкла руками за талию, сомкнув пальцы на спине, крепко
прижалась к нему и буквально повисла на нем всей тяжестью, устремив взгляд в
ночное небо с уже бледнеющими, но все еще отчетливо видными звездами.
     И вдруг  ее  словно  опять накрыло  темное  облако  зла  -- вспомнилось
выражение, застывшее на мертвом  лице старухи, на память пришли ее последние
слова...  Потом  перед  глазами Роуан  возникло  лицо Дейрдре,  утопающее  в
складках  сверкающего шелка,  спокойное,  умиротворенное,  как будто Дейрдре
просто уснула в гробу...
     -- Что с тобой, дорогая? -- встревоженно спросил Майкл.
     Роуан прижалась  щекой к его груди и отчетливо услышала в глубине тихое
биение  его сердца. Чувствуя,  что Роуан  вся  дрожит, Майкл в свою  очередь
стиснул  ее  руками.  Его  почти  болезненно  сильные  объятия  принесли  ей
успокоение и доставили невыразимое удовольствие.
     Трудно  было  поверить,  что всего  в нескольких  шагах  от  этих почти
непроходимых  зарослей,  где  в  траве квакают лягушки, а  в ветвях деревьев
кричат  ночные птицы,  светятся огнями  улицы  большого  города, по  которым
проносятся  машины, что там, за  густой завесой влажной зелени, стоят другие
дома и живут другие люди...
     -- Я люблю тебя, Майкл, -- прошептала Роуан. -- Боже, как я тебя люблю!
     И все же ей  никак  не удавалось  рассеять  чары  зла, вырваться из  их
плена.  Они мерещились  ей  повсюду, и в  темном  ночном  небе, и  в  листве
огромною дерева над головой,  и в черноте воды, и в буйстве заполонивших все
сорняков... Но  это  зло  таилось не где-то вовне  --  оно было неотъемлемой
частью ее самой.  И виной тому не только воспоминания о злобной старухе и ее
страшных преступлениях. Нет, все гораздо сложнее: она всегда  ощущала в себе
его присутствие. Усилия Элли  оказались тщетными, изначально  обреченными на
провал, ибо Роуан с давних пор не покидало предчувствие, что в ее жизни есть
некая  ужасная, невообразимо огромная тайна  и что настанет день,  когда эта
великая  тайна  откроется  и  затмит  собою весь  мир.  Она будет постепенно
приподнимать одну завесу за другой, позволяя проникнуть в свои глубины...
     События   прошедшего  долгого   дня,   проведенного   в   по-старинному
гостеприимном, наполненном ароматами южном городе, и даже откровения старухи
станут лишь началом прозрения.
     "И эта великая тайна берет свое начало и черпает силу там же, где лежат
истоки   моей  силы:  в  добре  и  зле.  Ибо   на  самом  деле  эти  понятия
неразделимы..."
     --  Роуан,  позволь  мне увезти тебя отсюда, -- прервал ее  размышления
Майкл. -- Нам давно уже следовало уехать. Это моя вина.
     --  Не  беспокойся. Разве важно,  здесь мы или в любом другом месте? --
шепотом ответила  она --  А здесь  так  хорошо... Тихо, темно  и удивительно
красиво. --  Роуан вздохнула  и вновь явственно ощутила  уже знакомый аромат
ночного жасмина -- так, кажется, назвала его старуха-- Какой чудесный запах,
Майкл! Ты его чувствуешь?
     -- Это запах летних  ночей  в Новом Орлеане. Запах беспечных прогулок в
одиночестве, когда ты можешь позволить себе ни о  чем не  думать,  а  просто
бродить  по  улицам, насвистывая  любимые  мелодии и  постукивая  палкой  по
железным перекладинам оград... -- Майкл помолчал немного, потом наклонился к
самому  лицу Роуан  и  заговорил  совсем  о другом:  --  Роуан,  что  бы  ни
случилось, прошу: никогда  не  отказывайся  от  этого  дома. Даже если  тебе
придется уехать из него навсегда, даже если ты возненавидишь его, никогда не
отдавай  его  в  другие руки  --  тем, кто не  будет его любить. Он  слишком
прекрасен! Он должен выстоять и выжить  в любых обстоятельствах. Так же, как
и мы.
     Роуан  не ответила.  Даже себе самой  она не хотела признаваться в том,
что ее постоянно мучает страх. Ее пугали мысли о возможной утрате всего, что
когда-то могло принести утешение, о том, что им не суждено выжить. Перед ней
вновь  возникло  лицо  старухи,  его  выражение  в  тот  момент,  когда  она
предложила  Роуан  "разорвать  цепь". Да, старуха сделала  выбор  и пыталась
разорвать  цепь,  но  только по-своему:  ее оружием  стали  насилие, злоба и
холодность души. Тем не менее  она была уверена, что все ее деяния и помыслы
чисты  и должны служить на благо Роуан. Подумать только! Старуха говорила об
этом  в  мансарде,  где  много  лет  назад  по  ее  вине  мученически умирал
завернутый  в  ковер  и связанный  цепями  человек, в то время как  в нижних
комнатах особняка жизнь продолжалась как ни в чем не бывало! Она говорила об
этом, стоя возле останков несчастного, которые пролежали возле камина вплоть
до сегодняшнего дня!
     -- Пойдем отсюда,  любовь моя,  --  сказал Майкл. -- Я настаиваю.  Пора
вернуться в отель и отдохнуть.
     -- Давай прогуляемся пешком, Майкл. Ты не возражаешь?
     -- Конечно нет, дорогая. Если  тебе хочется... Ключей от особняка у них
не было.  Оставив там  все как есть, даже не выключив  свет,  они прошли  по
дорожке и прикрыли за собой ржавую створку ворот.
     Майкл отпер дверцу машины и  взял с сиденья портфель. В этом  портфеле,
сказал  он  Роуан, лежит  вся  история семейства  Мэйфейр, но  ей не следует
приступать к чтению до тех пор, пока он не объяснит ей кое-что на словах, --
слишком много там моментов, которые могут шокировать ее  и лишить  душевного
равновесия. Они поговорят обо всем  за завтраком.  Эрон,  добавил он, хотел,
чтобы Роуан как можно лучше понял суть происходивших событий, а  потому взял
с него обещание не отдавать ей бумаги без предварительных объяснений.
     Роуан  согласно  кивнула. У  нее  не было оснований не  доверять  Эрону
Лайтнеру.  Ее  не  мог  обмануть  никто, а  Лайтнер вообще  не имел привычки
обманывать. Роуан вспомнила,  как заботливо и бережно поддерживал он ее  под
руку во время погребальной церемонии, и ее  вдруг охватило тяжелое  чувство.
Господи, как он  все-таки наивен  и  доверчив,  этот мистер  Лайтнер!  Не  в
меньшей  степени, чем  Майкл.  А все потому,  что  ни  тот  ни  другой  даже
представить  себе  не  могут, сколько  злобы  и  подлости  таится  иногда  в
человеческой душе.
     Усталость...  Она приходит независимо от  того, что довелось  увидеть и
пережить человеку.  Невозможно плакать и  горевать  круглые  сутки,  день за
днем, час  за  часом -- наступает  момент, когда  силы иссякают  и  организм
настойчиво  требует  отдыха.  И  сейчас  Роуан  чувствовала  себя смертельно
усталой. Тем  не менее  она  еще раз  оглянулась на оставленный дом, и перед
глазами вновь  возникло стоящее  на террасе кресло-качалка и  холодное  тело
старой  женщины,  чья смерть  навсегда останется тайной  и  никогда не будет
отмщена.
     "Если бы я  ее не  убила, то могла бы ненавидеть с чистой  совестью, --
думала  Роуан. --  Но  теперь  меня не оставляет чувство  вины.  Я  утратила
уверенность в собственной правоте,  а  ее  рассказ  не принес  ничего, кроме
страданий и мучительных сомнений".
     Заметив, что Майкл не отрываясь смотрит на  входную дверь особняка, она
чуть тронула его за рукав.
     -- Похожа на огромную замочную скважину, правда?
     Он кивнул, но мысли его в тот момент были далеко.
     -- Именно так  ее и называют, --  задумчиво пробормотал он. -- Подобные
формы были характерны  для той смеси  египетского, греческого и итальянского
стилей  в  архитектуре, которая  была  в  моде во  времена  постройки  этого
особняка.
     --  Что  ж,  строители отлично  справились со  своей задачей, -- устало
откликнулась Роуан.  Она хотела  было рассказать Майклу об изображении такой
же двери на фронтоне склепа, но передумала -- усталость брала свое.
     Они медленно побрели  рядом,  повернули на Филип-стрит, по ней  -- мимо
красивых  оград  и  великолепных  особняков,  очертания  которых  то  и дело
выступали  из темноты, -- дошли до Притания-стрит и в конце концов оказались
на  Джексон-авеню. На  одном  из  перекрестков им встретился пустой трамвай.
Сверкнув желтым  светом за  окнами салона, он  с лязгом преодолел поворот  и
скрылся в ночи. Магазины  и бары  на Сент-Чарльз-авеню уже закрылись, огни в
окнах   многоквартирных  домов  давно  погасли,   и  только  редкие   машины
припозднившихся горожан иногда пролетали мимо них по мостовой.
     Вернувшись в отель, они вместе отправились в душ и долго занимались там
любовью. Когда затянутые в перчатки пальцы Майкла касались обнаженного  тела
Роуан,  осторожно  скользя  от  груди вниз, она  едва не  сходила с  ума  от
восторга. Особняк со всеми его страшными тайнами, мертвая старуха в кресле и
даже несчастная красавица Дейрдре -- все они остались в прошлом. А рядом был
только  Майкл -- его крепкая грудь, о которой она столько мечтала, и  мощная
плоть, вздымающаяся кверху из темной массы густых блестящих волос...
     Когда-то  давно  один идиот, приятель по университету,  убеждал  ее  за
чашкой  кофе  в уютном кафе кампуса, что  женщин  совершенно  не  интересует
мужская внешность  -- для них гораздо важнее  то, на что мужчина  способен в
действии.  Однако у нее  на этот счет сложилось  другое мнение: она ценила в
мужчинах  и то и другое -- и красоту их тел, и их физические  способности. И
сейчас она восхищалась обнаженным телом Майкла --  его силой  и  упругостью,
его нежными сосками и плоским тугим животом, его напряженным членом, который
так  приятно целовать и брать  в рот; ей нравилось ощущать под  пальцами его
мускулистые бедра и, мягкие завитки волос в изгибе поясницы, его шелковистую
кожу...
     Она провела  руками  по  его бедрам, ласково пощекотала под коленками и
крепко  сжала мышцы икр. Боже, как  он  силен и красив! Опускаясь все ниже и
ниже, она прижала Майкла к стене, взяла в рот его жаждущую плоть и принялась
сосать, все ускоряя и ускоряя темп, лаская пальцами его мошонку и внутреннюю
сторону бедер...
     Майкл  сделал  было  движение, чтобы поднять  ее,  но Роуан лишь крепче
прижалась к  нему, обхватив ладонями ягодицы...  Его восторженный стон  стал
для нее лучшей наградой и доставил невыразимое удовольствие.
     Позже,  когда  они лежали в постели,  прислушиваясь к  мерному  гудению
кондиционера, Майкл снял перчатки и все началось снова...
     -- Я не  могу остановиться,  -- шептал он.  -- Мне необходимо  вновь  и
вновь касаться  тебя,  ласкать,  гладить...  Но  я хочу спросить...  Как это
было?.. Что ты  чувствовала,  когда  это  происходило?..  Знаю,  не  следует
спрашивать об этом. И все-таки... Знаешь, мне кажется, я видел лицо мужчины,
который тебя касался.
     Роуан  откинулась  на подушку и  посмотрела ему в глаза.  Ей  нравилась
ощущать на себе тяжесть его тела.
     --  Это было все равно что заниматься самоудовлетворением, -- задумчиво
сказала она, потирая кулачком его небритый подбородок. -- Никакого ощущения,
что рядом с тобой живое существо, сгорающее от страсти и нетерпения...
     -- А я  вот сгораю... -- промурлыкал ей в ухо Майкл и впился поцелуем в
губы.
     Ее ответный поцелуй был не менее жадным и требовательным...
     Роуан проснулась и бросила взгляд на часы. Четыре утра. Пора собираться
в  клинику.  О  нет,  только не  это!  Майкл крепко  спал рядом  и  даже  не
шевельнулся, когда она легким поцелуем коснулась его щеки.  Набросив на себя
толстый  белоснежный  махровый халат, Роуан прошла в гостиную. В номере было
темно, и только сюда проникал свет уличного фонаря.
     Как  здесь  тихо,  спокойно.  Такое  ощущение,  что  она  оказалась  на
покинутой  актерами  после  спектакля  сцене,  среди  немых декораций. Роуан
любила эти  ранние часы, когда город еще не  проснулся и улицы  пусты, когда
хочется выйти на мостовую и  танцевать там, не обращая  внимания на мигающие
светофоры  и разделительные  линии,  потому что все пространство принадлежит
только тебе...
     Она  чувствовала   себя  здесь  в  полной  безопасности,   отдохнувшей,
посвежевшей,  голова  была совершенно  ясной. Где-то там,  вдалеке,  ее ждал
особняк. Но он ждал ее давно -- подождет и еще немного...
     Телефонистка на коммутаторе сообщила, что кофе еще не готов, но для нее
и  для  мистера Карри есть  сообщение  от некоего  мистера Лайтнера, что  он
вернется  в отель  во  второй  половине  дня,  а  утром его можно  застать в
загородном доме, в "убежище"  -- так,  кажется, он выразился. Роуан записала
номер телефона.
     Она  прошла  в  маленькую  кухню,  сварила  кофе  и вернулась  обратно,
тщательно прикрыв дверь в спальню и ту, что вела из прихожей в гостиную.
     Где  же  досье Мэйфейрских  ведьм? Интересно,  куда Майкл подевал вчера
портфель, который прихватил из машины?
     Роуан тщательно обшарила гостиную, заглянув  даже под кресла  и  диван,
потом  кабинет, все стенные шкафы  и даже  кухню. Ничего.  Майкл по-прежнему
мирно спал. Поиски в ванной тоже оказались безрезультатными.
     Ну и хитрец же этот  Майкл  Карри! Ничего! Она хитрее его и  непременно
найдет то, что ищет.
     Да,  вот  он!  Роуан  заметила уголок портфеля,  торчащий из-за  спинки
одного из стульев в спальне.
     "Не  слишком-то  он  мне  доверяет,  --  подумала   она.  --Но  ведь  я
действительно нарушаю собственное обещание".
     Прислушиваясь к дыханию Майкла, она осторожно вытянула портфель, плотно
прикрыла за собой дверь  и на  цыпочках прошла в гостиную. Водрузив портфель
на кофейный  столик, Роуан включила лампу,  поставила поближе свежесваренный
кофе,  достала  сигареты и, присев  на  диван,  взглянула  на  часы.  Четыре
пятнадцать. Чудесное время для  чтения! Прежде  она  любила мчаться в  такую
рань в клинику по практически пустым еще дорогам, игнорируя  красные сигналы
светофоров и обдумывая на ходу все  детали назначенных на  день операций. Но
еще больше ей нравилось читать по утрам.
     Роуан открыла портфель и достала из него целую кипу папок, на каждой из
которых  было написано  одно  и  то  же: "Досье  Мэйфейрских  ведьм".  Столь
забавное название вызвало у нее улыбку.
     Как  точно! И  как все  же все они бесхитростны  и наивны!  Все!  И тот
человек в мансарде тоже,  возможно,  был чересчур доверчив.  И  старуха, эта
ведьма до мозга костей. Роуан глубоко затянулась, размышляя об истоках своей
способности в  полной мере  понять  и постичь  то,  что  --  в этом она была
абсолютно уверена -- не в силах понять и постичь ни Эрон, ни Майкл.
     В ней всегда жило сознание собственной греховности и вины.
     Быстро  просмотрев  папки, она  приблизительно прикинула  их объем, как
делала  всегда,  когда  возникала  необходимость  за один присест проглотить
какой-либо  научный труд. Потом наугад выбрала одну страницу, чтобы оценить,
сколько времени ей понадобится на все остальные, -- Роуан пользовалась давно
отработанной  системой   быстрого  чтения.  Прекрасно!  Часа  четыре,  если,
конечно, Майкл не проснется раньше и не помешает никто другой.
     Она откинулась  на спинку  дивана,  уперлась  босыми  ступнями  в  край
кофейного столика и приступила к чтению.

     Было  девять часов утра, когда Роуан медленно подходила  к дому на углу
Первой улицы и  Честнат-стрит. Солнце стояло уже  высоко, и  в густой листве
над головой раздавалось громкое многоголосье  птиц.  Время  от  времени в их
стройный мелодичный хор врывалось резкое карканье ворон.  По стволам и низко
нависавшим  над  оградами  и тротуарами  толстым  ветвям  деревьев  деловито
сновали белки. Чисто выметенные мощеные дорожки были пусты.  Даже отдаленный
шум  машин был здесь  почти не слышен  -- его поглощала густая зелень садов.
Сквозь узорчатые кроны  огромных дубов просвечивало прозрачно-чистое голубое
небо, и даже тень под ними была цветной и совсем не казалась мрачной.
     Эрон  Лайтнер  уже ждал ее возле  ворот -- изящный,  элегантный в своем
светлом   летнем  костюме  и  с  тросточкой  в  руке,  настоящий  английский
джентльмен.
     Роуан позвонила ему в восемь  утра и попросила о встрече. И сейчас даже
издалека она  видела,  как  он  взволнован, с каким нетерпением  и  тревогой
ожидает ее реакции на только что прочитанное досье.
     Она опустила взгляд и  неторопливо пересекла улицу, пытаясь собраться с
мыслями, упорядочить тот сумбур,  который  по-прежнему царил  в ее голове  и
разложить по полочкам все детали.
     Она не обдумывала заранее те слова, которые скажет Эрону при встрече, и
теперь, подойдя к нему, просто взяла за руку. Ее ждет нелегкое испытание. Но
как хорошо, что она все-таки здесь и что он рядом!
     -- Благодарю вас, --  тихо  сказала она, пристально всматриваясь  в его
открытое и приветливое лицо. -- Вы помогли мне найти ответы на самые трудные
и  мучительные вопросы в моей жизни. Уверена, вы даже не  представляете, что
для  меня сделали. Вы  и ваши  агенты  раскрыли худшие  стороны моей натуры,
вытащили их на свет и связали  воедино с  чем-то гораздо более значительным,
невероятно древним  и в  то же время совершенно реальным. -- Голос Роуан был
непривычно  слабым,  она  по-прежнему  держала  Эрона  за  руку  и  отчаянно
подыскивала слова,  способные  хоть в  какой-то  мере  выразить ее  истинные
чувства. Наконец,  тряхнув головой, она призналась:  -- Я не  знаю, как  это
объяснить... Просто  теперь я не одна в  этом  мире. Я имею в виду не только
свое имя и ту часть меня, которая  принадлежит семье, но всю себя целиком...
Такую, какая  я есть на самом деле... -- Роуан вздохнула. Слова  казались ей
нелепыми,  они  совершенно  не  соответствовали  той  буре  эмоций,  которая
бушевала  в  душе,  и  не  могли  даже  отдаленно  передать  то  невероятное
облегчение,  которое она сейчас испытывала.  -- Я  благодарю вас, -- тем  не
менее  продолжила она, --  от всего сердца благодарю за то,  что вы доверили
мне ваши тайны...
     Лайтнер  медленно  кивнул. Он выглядел  смущенным,  несколько сбитым  с
толку.  В его глазах отчетливо читалось  удивление, смешанное с облегчением,
великодушием, добротой и -- главное -- надеждой...
     -- Что я могу для вас  сделать? -- с обезоруживающей  простотой спросил
он.
     -- Давайте зайдем в дом, -- ответила Роуан. -- И там поговорим...

        18

     Одиннадцать часов!  Майкл  сел на  кровати  и  уставился на электронный
будильник,  стоящий  на ночном  столике.  Как  он мог  столько проспать?  Он
специально оставил  шторы незадернутыми, чтобы  свет разбудил его, но кто-то
плотно их задернул. А перчатки? Где,  черт возьми, его перчатки? А, вот они!
Натянув их на руки, он встал.
     Портфель  исчез.  Майкл понял  это,  еще  не  успев заглянуть за спинку
стула. Его одурачили!
     Набросив на плечи  халат, он прошел в гостиную. Никого. В воздухе витал
резкий запах кофе и табачного дыма. Ему нестерпимо захотелось курить.
     На кофейном столике  стоял пустой  портфель, а рядом двумя  аккуратными
стопками были сложены папки с досье.
     -- О Боже, Роуан! -- простонал он.
     Эрон никогда его  не простит. Значит, Роуан прочла о Карен  Гарфилд и о
докторе Лемле и теперь знает, что они умерли после встречи с ней. Прочла она
и все  светские сплетни, записанные  со слов Райена Мэйфейра, Беатрис  и еще
многих из тех, с кем познакомилась на похоронах. Об остальном даже  подумать
страшно!
     Если сейчас он пойдет в спальню и обнаружит, что ее вещей там нет... Но
их там и не было -- все ее вещи оставались в ее номере.
     Майкл растерянно почесал затылок. Что делать? Позвонить в ее номер? Или
лучше Эрону? Или в отчаянии завопить и биться головой о стену?
     И тут  он увидел записку -- листочек почтовой  бумаги  с  грифом  отеля
лежал возле папок. Почерк был ровным и четким:

     <i>"Восемь тридцать утра.</i>
     Майкл. !
     Прочла досье. Я  люблю тебя.  Не волнуйся, В  девять часов встречаюсь с
Эроном.  Пожалуйста,  приезжай  в  особняк часам к трем. Мне  нужно какое-то
время побыть там одной. Жду  тебя в три. Если не  сможешь  приехать,  оставь
сообщение в отеле.
     <i>Аэндорская ведьма".</i>

     Аэндорская    ведьма...   Это    еще    кто    такая?    А,   вспомнил!
Женщина-волшебница, к  которой отправился  царь  Саул,  чтобы та помогла ему
повидаться с предками. Ладно, сейчас не  до исторических экскурсов.  Значит,
она прочла  досье... Умная девочка. Нейрохирург все-таки. Надо  же -- прочла
досье! У него на это ушло два дня!
     Стянув   с  правой  руки  перчатку,  он  коснулся   пальцами  листочка.
Мгновенная вспышка, и... Роуан склонилась  над  письменным столом в соседней
комнате... Горничная в униформе отеля кладет почтовую бумагу  на  тот  самый
стол... Это было  давно,  несколько дней  назад.  Потом  он увидел еще массу
каких-то  образов  --  ничего  существенного.  Майкл  чуть  приподнял  руку,
подождал, пока дрожь в ней утихнет, и вновь коснулся листочка бумаги...
     -- Мне нужна Роуан, -- прошептал он.
     Она появилась перед  ним  снова.  Майкл  не чувствовал в  ней  гнева --
только сосредоточенную  уверенность,  какую-то таинственность  и... Что это?
Роуан явно что-то задумала!
     Он  отчетливо  ощутил  возбуждение, дерзкую  непокорность,  а  потом  с
удивительной  ясностью увидел  ее, но  уже в каком-то другом месте... Однако
образ почти мгновенно рассеялся и исчез. Майкл надел перчатку.
     Несколько  минут он сидел неподвижно,  погруженный в собственные мысли,
не  в силах забыть о странном возбуждении и пытаясь  понять его причину. Как
отвратителен  был ему  этот невесть  откуда  появившийся дар!  "Я  научу вас
пользоваться им, -- сказал вчера Эрон, -- но смысл ваших  видений никогда не
будет  понятным  до  конца  --  они  всегда будут  вас  смущать, приводить в
замешательство".  Господи,  как он ненавидит эту свою  пресловутую силу рук!
Ему неприятно даже захватившее его целиком острое  ощущение  Роуан,  которое
никак  не  желает   его  покидать.  Гораздо  приятнее  вспоминать  то,   что
происходило в спальне,  и  ее  бархатный голос, шепчущий нежные слова любви.
Разве не чудесно -- слышать их из ее собственных уст? Возбуждение!
     Он набрал номер бюро обслуживания номеров.
     --  Пожалуйста, пришлите мне завтрак: яйца по-бенедиктински, овсянку...
да-да,  большую  порцию  овсянки, ветчину,  тосты  и  кофе.  Пусть  официант
воспользуется своим  ключом -- я буду одеваться. Прибавьте для него двадцать
процентов чаевых. И еще. Принесите, пожалуйста, немного холодной воды.
     Майкл еще раз перечитал записку. Роуан  сейчас вместе  с  Лайтнером. Он
никак  не  мог избавиться  от дурного  предчувствия. Сейчас он  как  никогда
понимал беспокойство Эрона, когда тот позволил ему прочитать досье. А сам он
тоже не желал слушать Лайтнера. Ему не  терпелось  приступить к  чтению. Так
разве может он винить в этом Роуан?
     И все же  тревожное  чувство не проходило.  Роуан не понимала Эрона.  А
тот, безусловно, не понимал ее. Она  считала Лайтнера доверчивым и  наивным.
Майкл покачал головой, А Лэшер? Как отнесется к происходящему он?
     Вчера, перед тем как Майклу уехать из Оук-Хейвен, Лайтнер сказал:
     -- Это был тот самый мужчина Я  отчетливо видел его в свете фар и знал,
что это всего лишь иллюзия. Но я не мог рисковать.
     -- И что вы намерены делать дальше? -- спросил Майкл.
     -- Принять все  меры  предосторожности,  -- ответил  Эрон.  --  Что еще
остается?
     И  вот теперь  Роуан просит встретиться с  ней  в особняке в три  часа,
потому что хочет побыть там какое-то время одна. Наедине с Лэшером? Майкл не
представлял, как ему сдержать свои чувства и вытерпеть до трех часов.
     "Но ведь ты  вернулся в Новый Орлеан, старик, -- уговаривал он себя. --
И до сих пор  не удосужился  навестить старые места  и старых приятелей. Так
почему бы не отправиться сейчас туда?"
     Майкл покинул отель в одиннадцать сорок  пять и с  наслаждением вдохнул
теплый   воздух.   Приятная.   неожиданность!   За   годы,   проведенные   в
Сан-Франциско, он  привык  к  холоду и ветру,  и  сейчас, выходя  на  улицу,
инстинктивно ожидал чего-либо подобного.
     Он  направился   из  центра  к  окраинам  и  вновь   испытал  радостное
удовольствие  от  широких  тротуаров,  прямых улиц,  отсутствия  бесконечных
подъемов  и спусков, Казалось, в этом городе даже дышится легче и каждый шаг
не требует  напряжения и усилий. Теплый бриз  вместо обжигающих лицо ледяных
порывов с Тихого  океана и зелень дубов над головой вместо  слепящего блеска
неба над побережьем.
     Как  и  в прежние  времена, он медленно брел по  Филип-стрит  в сторону
Ирландского канала, не стремясь ускорить шаг, ибо знал, что скоро и без того
жара станет почти невыносимой, одежда и обувь пропитаются влагой и сделаются
тяжелыми и что рано или поздно ему придется снять с себя куртку цвета хаки и
привычно закинуть ее через плечо на спину.
     Вскоре, впрочем, мысли его приняли совсем  иное направление  -- слишком
многое  напоминало вокруг о счастливых и  беззаботных временах детства. Даже
тревога  за Роуан и  опасения, связанные с  Лэшером, отодвинулись на  второй
план. Покрытые зарослями плюща стены, тонкие побеги  цветущего  мирта, то  и
дело  норовящие скользнуть по лицу, заставляли его вернуться в  прошлое. Как
хорошо, что многое здесь осталось неизменным! Викторианские  особняки и дома
в  стиле  королевы  Анны  по-прежнему   мирно  соседствовали   с  довоенными
постройками,  кирпичными,  украшенными  колоннами,  массивными  и  прочными,
способными, подобно особняку на Первой улице, простоять еще многие века.
     Наконец  он  пересек  заполненную  мчащимися  машинами Мэгазин-стрит  и
оказался в  родном районе Ирландского  канала.  Дома  здесь  словно  осели и
съежились,  колонны  сменились подпорками. Даже  огромные  каркасы  не росли
дальше Констанс-стрит. И все же он  чувствовал себя здесь прекрасно. Это был
его район, та часть города, которая  была и навсегда останется самой дорогой
его сердцу.
     Эннансиэишн-стрит привела его  в уныние. В отличие  от  Констанс-стрит,
где хотя  бы некоторые дома были  недавно отремонтированы и  свежевыкрашены,
здесь  не  встречалось  и намека на  что-либо  подобное.  Повсюду  виднелись
заваленные  мусором и старыми покрышками пустыри. Дом, в  котором он  вырос,
давно стоял заброшенным, двери и окна были забиты покоробившимися от времени
листами  фанеры, а двор  -- место его детских игр -- густо зарос  сорняками;
оградой ему служила уродливая и ржавая цепь.
     От старых  ялап, круглый  год  покрытых душистыми  розовыми цветами, не
осталось и  следа, равно как и от огромных банановых деревьев, которые росли
возле  старого  сарая в  конце  боковой  аллеи.  На  двери  бакалейной лавки
красовался огромный висячий замок, маленький  угловой бар не подавал никаких
признаков жизни.
     Только через  какое-то  время до Майкла  дошло, что  на  всем обозримом
пространстве окрестных улиц он единственный белый человек.
     Чем  дальше  он шел,  тем явственнее  ощущал  царящие  здесь  нищету  и
тоскливое  запустение  и  тем  сильнее охватывала его щемящая  душу  печаль.
Кое-где  все  же  попадались  более или  менее приличные домики, из-за оград
которых  на  него  с  любопытством  смотрели чернокожие малыши  с  вьющимися
волосами,  и  круглыми глазенками.  Но прежние обитатели квартала,  судя  по
всему, давным-давно покинули веками обжитые места.
     Вид  Джексон-авеню  привел  Майкла  в  ужас.  А  состояние,  в  котором
находились  кирпичные  многоквартирные   дома  в   микрорайоне   Сент-Томас,
окончательно  и без слов  убедило его  в  том, что белые люди там  больше не
живут.
     Да,  теперь  здесь  хозяйничали  чернокожие.  Куда  бы Майкл  ни пошел,
повсюду  он  ощущал  на себе  холодные,  настороженные взгляды.  Свернув  на
Джозефин-стрит, он  направился  в сторону старых церквей и школы. Деревянные
домики в большинстве  своем стояли заколоченными,  многие были разграблены и
зияли  пустыми  проемами   окон   и  дверей;   внутри   валялась   разбитая,
покоробленная сыростью мебель.
     Полуразвалившееся здание школы, где он когда-то учился, шокировало  его
как  ничто другое. Битое стекло  хрустело под ногами,  от  спортивного зала,
которой  он  сам  помогал  строить  и  оборудовать,  практически  ничего  не
осталось.
     И  только  церкви Святой Марии и  Святого Альфонса  гордо  и неколебимо
возвышались  над  царящей во всем квартале  разрухой. Однако  двери в  обеих
церквах были заперты,  а дворик  возле ризницы при церкви  Святого  Альфонса
густо зарос высокими, по колено, сорняками и травой.
     -- Хотите посмотреть церковь?
     Майкл  обернулся  и увидел перед собой  маленького  лысого человечка  с
круглым животом и блестящим от пота розовым лицом.
     -- Могу сходить в дом священника, и вас пустят внутрь.
     Майкл кивнул.
     Дом приходского  священника тоже  оказался запертым.  Им пришлось долго
звонить, прежде  чем  за стеклянным окошечком в  двери появилась  женщина  с
коротко  остриженными  темными  волосами;  глаза ее  скрывались за  толстыми
линзами очков.
     --  Я  хотел  бы  сделать  небольшое пожертвование, -- обратился к  ней
Майкл, вытаскивая из  бумажника пачку двадцатидолларовых  купюр.  -- И  если
позволите, осмотреть обе церкви.
     --  Боюсь, в  церковь Святого Альфонса  я  вас  впустить не  смогу,  --
ответила  женщина. -- В нее давно уже никто не ходит. Это опасно. Штукатурка
валится прямо на голову.
     Штукатурка! Майкл вспомнил  восхитительную лепнину, украшавшую  потолок
церкви, и  лица  святых  на фоне голубого неба. Под  сводами этой церкви его
крестили, здесь он  принял первое причастие, и  здесь же над  ним  совершили
обряд конфирмации.  А после окончания школы он в белых одеждах шел  вместе с
другими выпускниками  по центральному приделу  и даже  не удосужился бросить
прощальный взгляд  на великолепное убранство храма,  потому что  был слишком
взволнован и думал только о том, что совсем скоро они с матерью уедут отсюда
на запад.
     -- Господи, куда все подевались? -- спросил он.
     --  Уехали, -- коротко  откликнулась  женщина,  жестом приглашая Майкла
следовать  за собой. Через дом  священника они направились  в церковь Святой
Марии. -- А цветные не посещают нашу церковь.
     -- Но почему везде запоры?
     -- Потому что нас без конца грабят.
     Майкл даже представить себе не мог, как такое возможно. Он помнил,  что
двери  храмов всегда  оставались открытыми, что можно  было  в  любой момент
найти  в  них  спасение  от  изнуряющей жары и  в прохладном  полумраке тихо
побеседовать с ангелами и  святыми или просто  посидеть и  подумать, вполуха
прислушиваясь  к молитвам стоящих на  коленях перед алтарем пожилых матрон в
цветастых платьях и соломенных шляпах.
     Женщина провела его  через алтарь. Мальчиком  он  прислуживал  здесь  и
готовил вино для причастия. При виде великого множества хорошо сохранившихся
деревянных статуй,  по-прежнему стоящих  на  своих  местах  под  готическими
сводами, сердце его екнуло от радости.
     Благодарение Богу,  время  пощадило хоть  что-то в его родном квартале.
Настроение Майкла слегка улучшилось. Глубоко засунув руки в карманы, он чуть
наклонил  голову,   исподлобья  глядя  вокруг  и  вспоминая  мессы,  которые
служились и здесь,  и  напротив --  в церкви  Святого Альфонса. Со  временем
споры  и  ссоры  между  обитателями  квартала --  ирландцами  и  немцами  по
происхождению  --   прекратились,  чему  в  немалой  степени  способствовали
смешанные браки. Школьники младших классов посещали мессу  в  церкви Святого
Альфонса, а старшеклассники заполняли скамьи в церкви Святой Марии.
     Перед глазами Майкла живо вставали картины  прошлого.  Вот они друг  за
другом подходят, чтобы принять  Святое причастие:  девочки в белых блузках и
синих шерстяных юбках, мальчики в рубашках и брюках цвета  хаки...  А вот он
-- восьмилетний -- стоит на ступенях этого храма перед его  освящением,  и в
руках у него кадило с ладаном...
     --  Что  ж, -- прервала  нить его воспоминаний  женщина, -- оставайтесь
здесь  сколько  захотите.  Обратно  пройдете  тем  же  путем  --  через  дом
священника.
     Майкл  сел на  скамью в первом ряду и провел на  ней  около получаса, в
задумчивости  оглядываясь  вокруг  и  стараясь запомнить  как  можно  больше
деталей,  навсегда  запечатлеть  в памяти  имена  погребенных  здесь  людей,
высеченные на мраморных плитах, образы парящих высоко над