15/15
McAuley Inheritance.rtf
Paul J McAuley Inheritance
й Paul J McAuley 1988, 1997
First appeared in The Magazine of Fantasy and Science Fiction.
й 2002, Гужов Е., перевод
Eugen_Guzhov@yahoo.com
-----------------------------------------------------
Сомнений не было: он заблудился.
Роберт Толли резким движением сложил карту и выбрался из арендованного
Фольксвагена - нелегкая задача, ибо он был высоким мужчиной, начинающим
полнеть, а сидения в Фольксвагене низковаты - чтобы получше бросить взгляд
на окружающее. Он остановил машину на пятачке перед воротами в живой
изгороди, чтобы не блокировать узкую, никак не отмеченную на карте дорогу.
Теперь он закурил сигарету и облокотился на старомодную приступку через
изгородь, глядя на кочковатый луг, и раздумывая, не надо ли просто бросить
поиски и вернуться в Оксфорд.
Редкий дождь висел в воздухе, того сорта, что чуть тяжеловат, чтобы
называется туманом, англичане называют его моросью. ЧуднОе название, как
если называть лифт подъемником, осень листопадом, или жарко-красный
Фольксваген называть Гольф, а не Рэббит. Похоже, конечно, но не то. Как и
эти поля, ярко-зеленые в начале декабря, все-таки слегка отличаются от
нью-хэмпширских пастбищ его детства.
Толли почти забрался обратно в машину, когда увидел две фигуры,
покинувшие полог деревьев на дальнем конце поля и пошедшие поперек. Собачий
лай разнесся над травой, звонко звучащий в сыром воздухе, и животное -
черно-белый колли, достиг его прежде хозяев, извиваясь и пританцовывая с
лаем перед воротами. Толли неуверенно отшатнулся назад и пробормотал:
"Хороший мальчик, хороший мальчик", боясь, что он сможет перепрыгнуть
изгородь и разорвать его новую куртку от Берберри, а то и похуже.
Один из шагающих, мужчина, взобрался на приступок и прикрикнул на пса.
"Не тряситесь", сказал он. В голосу чувствовался густой северный выговор.
"Он не кусается."
"Может, вы мне поможете", сказал Толли. "Боюсь, я немного заблудился."
"Спрашивайте." Это был жилистый человек около шестидесяти лет, кепи в
клеточку низко надвинуто на упругие седые волосы, дорогая камера висит на
плече норфолкской куртки. Он повернулся и подал жене руку, пока она
перебиралась через приступку - по крайней мере Толли предположил, что это
его жена, невысокая женщина несколькими годами моложе, чем ее муж, примерно
возраста Толли. Ее блестящие черные волосы были завязаны назад девчачьим
конским хвостиком, шелковый шарфик выбивался над верхней пуговицей ее пальто
с моховым воротником, придавая ей экзотический, цыганский вид. Она подняла
руку к горлу и сказала: "Вы американец, не так ли? У нас там сын в Бостоне."
"Гарвардский Университет", добавил муж.
Толли сказал: "Я ищу место под названием Стипл-Хейстон. Вы его не
знаете?"
Они явно знали, обменявшись взглядами. Муж сказал: "Вы, должно быть,
проехали поворот. Он примерно с милю назад, грунтовая дорога и она не
обозначена. Больше здесь ничего нет."
"Я так понимаю, что там развалины. Старое поместье. Я приехал его
посмотреть, мои родственники со стороны отца жили там. Толли - это имя вам
что-то говорит?"
Они опять переглянулись. Мужчина сказал: "Там еще кое-что сохранилось
от старого поместья. Вы один приехали?"
Толли объяснил, что он в разводе, а детей нет. "Думаю, можно сказать,
что я последний в роду", сказал он, и увидел, что женщина снова притронулась
к шее. "Я сейчас в творческом отпуске", добавил он, "просто путешествую."
"О, вы, должно быть, тоже университетский", сказала женщина. "Наш сын -
профессор биологии."
"Моя область - история. Специальность - итальянский Ренессанс."
"Наверное, это трудно, вы сам в Америке, а Италия..."
"Ну, в UCLA изобилие документов, а в музее Гетти еще больше." Толли
улыбнулся: "Боюсь, мы скупили прорву вашего прошлого. Думаю, потому, что у
нас не так уж много своего."
"Скажу вот что", сказал мужчина. "Когда закончите в Стипл-Хейстоне,
возвращайтесь и выпейте с нами чаю."
"Что ж, это очень любезно с вашей стороны."
"Никаких хлопот. Мы живем в Южном Хейстоне, всего две мили дальше по
этой дороге. Глеб-Коттедж двумя домами дальше паба. Вы не пропустите.
Приходите и повидайте нас, когда закончите в Стипл-Хейстоне, а мы расскажем
вам о нем."
"Вы интересуетесь местной историей?"
Женщина неожиданно сказала: "Это ужасно печальное место, профессор
Толли, ужасно печальное. Печальнее места я не знаю."
"Она думает, что очень чувствительна, наша Марджори", сказал ее муж с
улыбкой, которая показывала, что подобной чепухе он определенно не верит.
"Но это достаточно верно", гордо заявила женщина. "Седьмая дочь седьмой
дочери."
"Что ж", с улыбкой сказал Толли. Это, конечно, явный пример знаменитой
английской эксцентричности. "Очень любезно с вашей стороны пригласить меня
домой. Но я не расслышал вашего имени."
"Бомонт, Грегори и Марджори." Мужчина протянул руку и Толли пожал ее.
"Вам лучше ехать", сказал ему Джеральд Бомонт.
"Здесь не слишком доброе место, чтобы оставаться после заката",
добавила его жена.
Они следили, как Толли поудобнее устроился в своем арендованном
Фольксвагене и неуклюже развернулся на узкой дороге, разок даже заглохнув
прежде чем поехать, потому что не привык пользоваться рычагом скоростей.
Пара и пес уменьшались в перспективе изгородей в зеркале заднего вида. "Не
слишком доброе место, чтобы оставаться после заката", сказал себе Толли,
улыбаясь: предрассудкам и религии нет места в его разуме. Кроме всего
прочего, он написал свою тезисную работу, а впоследствии опубликовал книгу
(которая принесла ему постоянное место в университете) о влиянии
ренессансного философа Пьетро Помпонацци, который верил, что все феномены
должны быть приписаны естественным причинам, не допуская никаких чудес,
демонов или ангелов. Конечно, Помпонацци не осмелился сделать следующий
логический шаг, который устранил бы самого Бога, но Толли казалось, что ныне
свет науки проник в каждый уголок Вселенной, вплоть до жужжащих
микроволночек фундаментальных частиц, без малейшего свидетельства
существования эпикурейского Создателя, присматривающего за всем. А что
касается духов... что ж, пусть Стивен Спилберг делает себе миллионы на
фильмах о них, но их реальность на этом и кончается.
Толли нашел развилку, повернул машину, у которой пожаловались рессоры,
и поехал по грубой грунтовой дороге, которая закончилась пустошью с высокой
травой и деревьями на одной стороне и нестриженой изгородью на другой. Толли
выключил мотор и выбрался. Он слышал воду, текущую где-то в отдалении, и
одинокий зимний звук грачей, хрипло каркающих на голых полях. Двигатель
машины, остывая, тихо потрескивал позади.
В изгороди были ворота, покосившиеся в столбах и закрытые колечком
оранжевой бечевки. С ощущением, что он что-то нарушает, Толли поднял кольцо
и прошел. За воротами расстилался широкий кочковатый луг, слева ограниченный
рощей голых деревьев, справа снижаясь к реке, очевидно, Червеллу. Далее за
рекой была насыпь и, пока Толли осматривался, из туманной дали выкатил поезд
и прошел мимо с огнями пассажирских вагонов, словно цепочкой желтых бусин,
грохот движения потащился вслед поезду в сторону Бирмингема.
Толли глубже опустил подбородок в ворот своей Берберри и пошел по
траве. Когда-то здесь проходила узкая дорога, продолжение грунтовки, но
теперь она заросла. По обе стороны бугорки отмечали места, где когда-то
стояли дома и коттеджи. Теперь не были видно ни единого камня.
Он пошел в сторону рощи и, проходя мимо первой группы деревьев, понял,
что находится посреди развалин поместья, которым когда-то владела его семья.
Забавно, что осознание этого, не задело в нем никаких струн.
Наверное, потому, что здесь мало что осталось. Тянулся низкий пригорок,
узкий и длинный - все, что сохранилось от стены; раскинулась громадная куща
шиповника, которая когда-то могла быть розарием. За деревьями находилась
единственная еще стоявшая часть дома - зазубренные плечи стены по обе
стороны от большой каминной трубы и кучка восьмиугольных дымовых труб,
должно быть, еще елизаветинских. Здесь и там валялись кучи каменных блоков,
покрытых плющем и травой - больше ничего.
В сомнительном свете Толли сделал несколько фотографий своим карманным
Олимпусом; только когда он закончил снимать, он обратил внимание на здание,
стоящее в нескольких сотнях ярдах за руинами, небольшую неприметную
церквушку с низкой квадратной башенкой. Живая ограда вокруг примыкавшего
кладбища совсем разрослась, длинные плети шиповника торчали из нее, словно
непричесанные волосы, а могильные плиты стояли по пояс в траве, очевидно не
стриженной с весны. Однако, гравийная дорожка была свободна от сорняков, а
разбитое на одном из витражных окон стекло размером в ладонь, было заделано
фанерой - очевидно, за церковью еще присматривали, хотя паства давно
покинула ее, или давно лежала под высокой травой. Толли постоял у хлипкой
калитки, потом повернул прочь. Становилось темно, солнце пятном в низких
тучах стало над холодными полями, слишком темно, сказал он себе, чтобы
осматривать надгробья, чтобы искать в церкви реликты своей семьи. Он
вернется сюда завтра.
Наверное, вполне определенно его дед промотал семейное состояние: эти
заросшие травой руины не слишком-то большое наследство. Он подумал, как все
пришло к такому состоянию. Последний в роду. Что ж, пока что можно все
осмотреть, подумал он, и пошел вниз к реке. Она разделялась надвое длинным,
узким островком, что лежал в тени железнодорожного моста; на другом берегу
реки стояли остатки большого квадратного здания. Наверное, мельница,
предположил Толли, ибо дальний поток разделенной речки падал стеклянным
водопадом через плотину. Одна стена еще стояла, окруженная рощицей захудалых
деревьев. Когда Толли поймал их в видоискатель, показалось, что кто-то стоит
там в тенях, человек с головой очень странной формы. Или нет, он в высокой
шляпе...
Грузовой состав выкатил из-за поворота и пересек мост с шелестящим
грохотом, посвистывая на две ноты. Толли посмотрел вверх, потом щелкнул
фотоаппаратом. Но фигура, если она и была здесь, исчезла.
Ветхая ферма, ряд общественных зданий из бетонных блоков, а потом кучка
живописных коттеджей вокруг крошечной деревенской лужайки, позади них к
вечернему небу подымается шпиль церкви. Толли нашел Глеб-Коттедж достаточно
легко. Он предпочел бы напиток покрепче чаю, предложенному Бомонтами, однако
паб оказался закрыт, а Толли еще не настолько знал запутанные английские
правила, чтобы понять, когда же он откроется.
Джеральд Бомонт не казался удивленным, увидев Толли, а провел его в
комнату, которую назвал лонжей, и приглушил, но не выключил, большой цветной
телевизор, где показывали какой-то старый семейный фильм. В течении всего
последовавшего странного разговора телевизор мерцал и бубнил в своем углу,
как какой-то идиот-ребенок.
Сидя в слишком мягком кресле, Толли начал расслабляться, чувствуя себя
чем-то вроде оперившегося кукушонка, пока Бомонты порхали вокруг, усиленно
угощая его горячим чаем с молоком и множеством бисквитов и маленьких
печений, намазанных маслом. Она с живостью воспринимали его описание Штатов
и, в частности, Бостона, как если бы он каким-то образом мог вызвать их
исчезнувшее дитя. Джеральд Бомонт был горным инженером, которые рано уходят
в отставку, и они переехали, чтобы быть поближе к их единственному ребенку,
когда он работал в Оксфордском университете; но потом он стал очередной
статистической единицей в Утечке Мозгов и оставил их чужих и одиноких в
мягком сельском Оксфордшире. Их послушать, так они словно беженцы в чужой
стране.
"Ну, что ж", сказал в конце концов Джеральд Бомонт. "Что вы думаете о
Стипл-Хейстоне?"
Толли полизал промасленные пальцы; он съел все печенье и большую часть
пончиков (нет, вспомнил он, бисквитов). "Вы были правы, сказав, что там не
на что особо посмотреть. По крайней мере, в сумерках. Я должен вернуться и
взглянуть поосновательнее, да и сделать больше фотографий."
Вплоть до этого момента он позабыл, что мельком видел предвещавшую
худое фигуру - наверное, она была ничем иным, как вымыслом его воображения,
вызванным тенями и намеками, но все-таки при воспоминании он почувствовал
дрожь, несомненную трясучку.
Джеральд Бомонт сказал: "Это хорошее место для фотографирования.
Подождите минутку."
"Ну, Джеральд", сказала его жена, когда он полез в шкаф. Он достал
громадную с незакрепленными листами книгу и передал ее Толли.
Громадные восемь на десять дюймов черно-белые снимки по одному на
страницу. Та самая церковь. Сомкнутые ряды могильных плит, все солнце и
тень. Сорняки, наползающие на замшелый камень. Кочковатая протяженность
замерзшего поля с каминной трубой разрушенного дома, стоящей на фоне
блеклого неба.
"Очень профессионально."
"Моя жена не одобряет", сказал Джеральд Бомонт с застенчивым
удовольствием.
"Ты ведь знаешь, что я чувствую к этому месту", твердо сказала Марджори
Бомонт. Лавандового цвета вязаный шерстяной жакет-кардиган был наброшен ей
на плечи, словно пелеринка матадора, большая викторианская брошь пришпилена
к отвороту. Бледный камень мерцал в свете открытого огня камина.
Толли сказал: "Вы хотели рассказать мне историю Стипл-Хейстона."
Марджори Бомонт посмотрела на своего мужа, который чуть кивнул. "Что
ж", сказала она, наклоняясь вперед, словно доверяя какой-то секрет, "вы
видели железную дорогу немножко дальше за развалинами. Это старая линия
Оксфорд-Бирмингем, и трагедия произошла примерно сто лет назад."
"Сто шесть", сказал Джеральд Бомонт.
Жена игнорировала его замечание. "Пассажирский поезд был на пути в
Бирмингем, а товарный шел в сторону Оксфорда. Один вагон товарного состава
сошел с рельсов и потащил за собой другие, встав поперек рельсов как раз
тогда, когда по ним шел пассажирский. Говорят, визг тормозов слышали в
Оксфорде, а искры из-под колес зажгли траву на четверть мили вдоль насыпи.
Но пассажирский все же не смог остановиться вовремя и врезался в товарный.
Это была первая большая железнодорожная катастрофа, где погибло более сорока
человек. Однако, не погибло бы так много народу, если б люди из
Стипл-Хейстона позволили помочь им. Здешний сквайр не пустил их, понимаете?
Он с самого начала был против железной дороги, потому что она прошла слишком
близко к его дому. Когда другие пассажиры вытаскивали раненых из обломков,
своим арендаторам сквайр приказал не подходить. "Пусть пользуются своей
проклятой дорогой, чтобы спасаться", говорят, сказал он. И прошло более двух
часов, прежде чем подошел спасательный поезд, а к этому времени умерли
многие, кто иначе мог выжить. Вы видели, где они похоронены, на том
церковном кладбище. Сквайр пытался не допустить и это, но приход решил
иначе. Две могилы под старым вязом хранят тела тех, кого так и не опознали,
мужчину и женщину. Говорят, их видят в каждую годовщину катастрофы, они
бродят по путям."
Толли улыбнулся: "А вы их видели?"
"Я и близко не подхожу в такие ночи, да и в любые другие тоже. Даже в
самые лучшие времена там - печальное место. У меня ощущение, что там что-то
не успокоилось."
Джеральд Бомонт сказал: "Я не склонен верить в духов и во все такое, но
факт, что Марджори там как-то раз упала в обморок, и больше туда ходить не
хочет."
"Это - женщина, мне кажется", сказала Марджори Бомонт очень тихо,
словно сама себе. "Так обычно и бывает."
Ее муж сказал: "Вы об этом ничего не знали, профессор Толли?"
"Нисколько. Мой дед не обмолвился ни словом о том, что случилось в
поместье. Что он родом из Стипл-Хейстона, я узнал лишь потому, что отец
сохранил документы о натурализации. Это почти все, что он оставил в
наследство семье."
Были еще и деньги, но большую часть промотали еще до того, как он
родился, остальные потеряны при крахе Уолл-Стрита. Все, что Толли
унаследовал, это аппетит к роскоши и беззаботное отношение к деньгам;
обвинения экс-жены в безрассудных тратах язвили, хотя другие ее обвинения
нет, потому что Толли знал, что первые - это правда. Он всегда хотел больше,
чем мог себе позволить.
"Вы знаете, что случилось после катастрофы? Нет?", спросил Джеральд
Бомонт. "Кажется, десять лет спустя в поместье произошел большой пожар, и в
то же самое время сгорела мельница. Они были единственной основой
существования поселка, поместье и мельница, и через какое-то время люди
разъехались кто куда."
"Думаю, именно тогда моя семья перебралась в Штаты. Деду тогда было
около восемнадцати. Ничего не знаю о его отце: ведь это он был местным
сквайром, верно?"
Марджори Бомонт резко поднялась на ноги. "Я приготовлю еще чаю. Выпьете
чашечку перед уходом."
"Зачем же, благодарю вас."
"В это время на улицах большое движение", сказал Джеральд Бомонт,
аккуратно складывая фотографии в альбом. "Но через полчаса самый тяжелый час
пик минует."
"Тогда я, пожалуй, выпью. А то я еще не привык ездить не по той
стороне..."
Колли, который все это время продремал в уголке, вдруг вскочил на ноги,
посмотрел на дверь лонжи и издал громкий звук, полу-визг, полу-рычание.
Раздался звук разбиваемого фаянса. Джеральд Бомонт поспешил туда, Толли
последовал за ним.
Марджори Бомонт стояла в центре маленькой, ярко освещенной кухни,
прижимая руки к горлу. Муж спросил в чем дело, и она показала на окно. Ее
рука дрожала. На фоне ночи на запотевшем стекле были выведены две буквы: О и
R, сцепленные вместе.
"Я видела, как это случилось", сказала Марджори Бомонт тоненьким
голоском. Лавандовый кардиган соскользнул с плеч и валялся на полу. Муж
обнял ее и она добавила: "Я никогда не думала, что оно придет сюда.
Извините, профессор Толли. Я думаю, вам теперь надо уйти."
Ведя машину обратно в Оксфорд, когда фары возвращавшихся домой жителей
пригородов мелькали одни за другими, Толли думал, как легко было этой
женщине устроить театральную постановку всего эпизода: рассказать историю,
найти предлог покинуть комнату, сознательно уронить чашку и сыграть
притворный шок. Сдвинутые англичане, ему не стоит больше иметь с ними дела.
Он закурил сигарету и включил радио: машину наполнили торжественные позывные
новостей БиБиСи. Стипл-Хейстон, развалины, фигуры в тенях - все казалось
очень далеким.
На следующее утро Толли пораньше нашел экспресс-фотографию, где хозяин
пообещал сделать слайды к полудню, а потом пошел в Бодлеянскую библиотеку и
купил билет посетителя. Очередная причудливая английская церемония: он
произнес вслух торжественную клятву не повредить ни одну книгу и не зажигать
огня в библиотеке. Он потерял пару часов, перелистывая книги в секции
местной истории, чувствуя себя в высшей степени дома среди сомкнутых полок с
книгами, обшитыми кожей, среди маленьких столиков, небольшими загородками
отделенных друг от друга. Библиотекарь подобрал несколько отчетов о
железнодорожной катастрофе, все они более или менее подтверждали измышления
Марджори Бомонт, и тогда Толли заказал ссылки на историю Стипл-Хейстона.
Поместье упоминалось в "Книге Страшного Суда", но с тех пор явно всегда
уменьшалось в численности своего населения, этот процесс предки Толли
ускорили, удачно воспользовавшись законами об огораживании восемнадцатого и
девятнадцатого столетий. К середине века девятнадцатого Стипл-Хейстон был не
более чем деревушкой, зависящей от небольшой бумажной мельницы, потом
случился пожар, о котором упоминал Джеральд Бомонт - начало конца. Последний
коттедж был снесен уже после Второй мировой войны, хотя церковью иногда еще
пользуются.
Толли положил в карман все свои выписки и присоединился к толпе
нагруженных покупателей, медленно двигающихся мимо очередей к двухэтажным
автобусам. Уличные исполнители бренчали на гитарах или жонглировали в
проходах к магазинам, на перекрестке Карфакс группа из Армии Спасения
исполняла рождественские песни под гигантским пластиковым Санта Клаусом,
высоко подвешенным в холодном воздухе.
Толли нашел "МакДональдс" и жадно слопал чизбургер со всей отделкой,
запив его молочным коктейлем. Глядя сквозь толстое стекло на башню Церкви
Христа, выступающей из-за городского холла, словно космический корабль, он
думал: к черту всю мистику, я же в отпуске, верно? Он провел следующую пару
часов, составляя список младших коллег, о которых впервые за все время
заскучал, и лишь неохотно пошел назад сквозь спешащие толпы к
фотографическому магазину.
Когда помощница вручила ему конверт, он сразу открыл его. Там были
снимки, что он сделал в Стратфорд-на-Эйвоне и несколько оксфордских,
сделанных до того, как он поехал в Стипл-Хейстон, но это было все. Он
спросил: "А что с другими?"
Помощница-тинэйджер с прической из отдельных обесцвеченных прядей
пожала плечами. Толли заглянул в конверт, нашел полоску молочно-белой пленки
и спросил в чем проблема. Она не знала и, похоже, ей было наплевать. Он
помахал испорченной пленкой, протестуя: "Наверное, вы допустили какую-то
ошибку."
"Не знаю, все делают компьютеры. Может, ваша камера сломалась."
"Я хочу поговорить с менеджером, если вы не желаете мне помочь."
"Ее не будет до послезавтра. Рождество, не видите?"
"Да, уж", сказал Толли, но уже не в первый раз он сталкивался в Англии
с такой зловредной нелюбезностью. Он заплатил и пошел искать, где пообедать.
От гнева у него всегда разыгрывался голод.
В тот день, с желудком, уютно растянутым бифштексом и почечным пирогом,
умерив гнев несколькими пинтами горького, Толли вернулся в отель,
намереваясь подремать. Но когда он толкнул дверь в свой номер, она застряла
на половине. Что-то лежало за нею на полу - кейс, который он оставил на
складной раме. Он огляделся и толкал до тех пор, пока дверь не открылась
настолько, чтобы можно было протиснуться. И тут его поразил запах - плотная
вонь горелого, густая как патока. Дыма, однако , не было. Кейс и его
содержимое, в основном белье, валялись на полу за дверью, а покрывало и
простыни стащили с постели.
Толли открыл окно, чтобы впустить свежего воздуха, и набрал номер
администратора. Первая мысль была, что номер ограбили, однако, камера стояла
на ночном столике рядом с уокменом и записями Баха. А потом он обратил
внимание на ковер. В ворсе были выдавлены буквы О и R, сцепленные точно так
же, как на окне кухни Бомонтов. Здесь клерк отозвался, но Толли повесил
трубку.
Есть два объяснения, думал он, выезжая из Оксфорда на арендованной
машине по Банбери-роуд. Либо Бомонты преследуют его по бог весть каким
бредовым причинам, вламываются в номер, и даже подкупают фотомагазин, чтобы
испортили его пленку... либо это, что в высшей степени маловероятно, либо
правда то, что рассказала ему Марджори Бомонт. А в это он тоже никак не
может поверить. Но он хочет вернуться в Стипл-Хейстон: на сей раз при полном
свете дня и предпочтительно не в одиночку.
Открыв дверь, Джеральд Бомонт посмотрел с удивлением, но когда он
пригласил Толли внутрь, из лонжи вышла его жена и сказала: "Я подумала, вы
обязательно вернетесь, профессор."
Толли выдавил вежливую улыбку, сказав, что его камера сломалась, и что
ее нельзя починить здесь... но ему все-таки хотелось бы сделать несколько
снимков Стипл-Хейстона и не возражает ли Джеральд Бомонт, если?.. Проезжая
по сельской дороге, он думал, что это не бог весть какое объяснение, но все
же лучше, чем сказать им всю правду. Если за все этим стоит эта парочка, он,
возможно, убаюкает их рассказом, и, наверное, они совершат какую-нибудь
очевидную ошибку.
Марджори Бомонт спросила: "Это важно для вас?"
"Ну, я обещал себе, что привезу назад несколько снимков старинного дома
предков. Конечно, я заплачу, сколько это будет стоить."
"Я с радостью", сказал Джеральд Бомонт, "но лучше нам поторопиться,
чтобы застать освещение."
Толли увидел, как посмотрела на него жена - строгим, м в то же время
встревоженным взглядом. "Будь теперь осторожен", сказала она. "Только будь
осторожен."
"Да, чепуха", дружелюбно возразил ей Джеральд Бомонт. И обратился к
Толли: "Боюсь, что прошлым вечером у нее был настоящий шок."
"Извините, если я всему причиной", неискренно сказал Толли.
Марджори Бомонт притронулась к горлу и улыбнулась; Толли на мгновение
увидел, какой жизнерадостной девушкой она когда-то была. "Я знаю, что с
вашей стороны не было ничего сознательного, да мы сами пригласили вас сюда.
Так теперь вы верите в это, профессор?"
"Признаюсь, что ранее я был несколько скептичен", тактично сказал
Толли. Он подумал, не пытается ли она обмануть его. Может, что-то связанное
с сыном?
Она вышла с ними до машины, проследила, как Джеральд Бомонт суматошно
укладывает свое оборудование на заднем сидении. "Берегитесь", повторила она,
потом повернулась и поспешила обратно в коттедж.
Переключаясь на первую скорость, Толли сказал: "Надеюсь, я не расстроил
вашу жену?"
Джеральд Бомонт копошился с ремнем безопасности. "Она ничего не имеет в
виду. Натянута, как струна, а после вчерашнего вечера... Я не то, что вы
назвали бы спиритом, профессор. Я всегда считал, что можно найти объяснение
всему, если посмотреть достаточно пристально. Я же инженер, понимаете? Но в
последний раз, когда мы были в Стипл-Хейстоне, пару лет назад, она упала в
обморок. Чувствительна к атмосфере. Как думаете, есть что-то разумное в
идее, что на месте может оставаться отпечаток того, что произошло? Это же
ваши духи, вы понимаете? Наверное, вы подействовали на них, как катализатор,
ведь ваша семья происходит отсюда."
"Это было так давно." Толли испытывал искушение рассказать Бомонту про
обыск в номере, про запах гари, про инициалы на ворсе ковра. Но это могло
все разрушить, поэтому он прикинулся, что сосредоточился на вождении. Вскоре
машина запрыгала на грунтовке, и он остановился на том же месте, что и
предыдущим днем.
Воздух был холодным и острым. Изморось все еще лежала во впадинах,
легкий туман плыл над водой разделенной островком реки. Толли почувствовал
небольшое напряжение, чистое предчувствие, когда увидел огрызок стены среди
чахлых деревьев на дальнем берегу. Он позволил Бомонту сделать парочку ее
фотографий, терпеливо дожидаясь, пока старик копошился с камерой и (надо же,
в наш электронный век) с экспонометром. Мороз позволил легко читать контуры
земли и Толли смог различить длинные полосы древней системы полей позади
пригорков, где располагалась деревня. Все было тихо и спокойно - уединение
подчеркнул проходящий поезд.
"Одинокое место", заметил Бомонт, жутковато вторя мыслям Толли. "Но
летом здесь не так уныло. Лютики повсюду, лодки на реке. Людям нравится
устраивать здесь пикники."
"Да? Знаете, титульно эта земля все еще числится за семейством. Здесь
было бы великолепное место для отеля, просто подумайте об этих руинах, как о
достопримечательностях."
"Здесь и так достаточно приятно", чопорно сказал Бомонт.
"Извините. Я забыл, что вы, англичане, не любите перемен."
"А вы, американцы, ничего другого не знаете, вот почему вы думаете, что
прошлое вымышлено, а не реально." Наверное, это говорилось в качестве
отпора, но он улыбнулся, и через секунду Толли заулыбался тоже.
Теперь они были среди разбросанных останков поместья. Бомонт
старательно нацелился и сделал снимок каминной трубы, потом поднял ворот
своей норфолкской куртки и спросил: "Хотите взглянуть на кладбище?"
"На кладбище? Ну, разве что взглянуть."
"Знаете, церковью пользуются несколько раз в году. Пойдемте, я покажу
могильные камни. Некоторые надписи весьма забавны."
Но вначале она повел Толли по ширящимся теням за церковь, где два
могильных камня стояли отдельно от других, их краткие надписи скрывал
лишайник. "Здесь лежат те бедняги, которые - причина хлопот, если верить
Марджори."
"Мне показалось, ваша жена сказала, что это женщина."
"Кто знает? Мне кажется, так несерьезно говорить. Просто здесь такое
место, профессор Толли, в этом-то и дело, а не только в том, кто здесь
похоронен. Знаете, в шахтах бывают галереи, где не хочется быть одному -
древние выработки, где чувствуешь себя очень странно. Шахтеры так же
суеверны, как моряки. Нравится это, или нет, но, похоже, кое-что из этого ко
мне пристало. Правда по поводу мест, а не духов."
Толли вспомнил инициалы на кухонном окне, потом вспомнил о номере в
гостинице. Как такое может сотворить какое-то ощущение места? Он сказал:
"Давайте посмотрим надписи, о которых вы говорили."
Толли нашел их не столько забавными, сколько простыми и трогательно
благочестивыми, почти мудрыми. Смерть не есть конец для этих людей, а только
промежуток, только долгий сон. Он оставил Бомонта фотографировать плиты и
взошел на крыльцо маленькой церквушки. Железная ручка двери была тугой,
потом поддалась, и дверь со скрипом отворилась.
Там было холоднее, чем снаружи. Толли задрожал, глядя на короткие ряды
скамеек по обе стороны от прохода, на простую кафедру, на занавешенный
алтарь за нею. Окна были узкими, их прорези оканчивались косо выложенными
кирпичами: норманнский стиль, хотя остекление уже викторианское. Ниже в
грубый камень стены были вставлены таблички: на одной перечислялись имена
убитых в Великой войне, пыльный маковый цветок торчал из железной держалки
под нею; вторая посвящалась обязанностям прихода викторианских времен.
Следующая была в память Альфреда Толли, сквайра прихода, и его жены
Эвангелины, оба скончались в один 1866 год. Это тогда сгорело поместье? Ниже
располагались другие памятные таблички его семейства, и когда Толли начал их
изучать, ему показалось, что скрипнула открывающаяся дверь. Он спросил:
"Сколько лет этому зданию, мистер Бомонт?"
Тишина. Толли оглянулся. Он был один. Дверь была закрыта.
И тогда он услышал далекий, продолжительный металлический скрип,
бешеный звук приближающейся катастрофы, а потом звук оборвался. Он учуял тот
же самый едкий сернистый запах, который почувствовал в номере отеля, и
какой-то голос произнес ниоткуда: "Никто из вас на помощь к ним не пойдет!
Пусть их спасают проклятые машины!"
Толли вцепился в край скамьи и укол занозы в ладонь привел его в
сознание. На первом шагу он запнулся, но потом побежал и, рванув дверь,
вырвался на блеклый дневной свет. Гравий заскрипел под его башмаками, и он
остановился, задыхаясь, чувствуя, как ломят зубы от холодного воздуха. Дверь
церкви осталась чуть приоткрытой на малую щелочку тьмы; Толли с трудом
оторвал от нее взгляд. Вблизи ворот в разросшейся живой изгороди Джеральд
Бомонт готовился сфотографировать очередной надгробный камень. Толли громко
спросил: "Вы только что слышали чего-нибудь?"
Клик. Бомонт оглянулся. "Вы о чем?"
Руки Толли дрожали, он никак не мог остановить эту дрожь и засунул их в
карманы своей куртки от Берберри. Он подумал, но только на секунду, о
магнитофоне, о спрятанном динамике...
Он сказал: "Я не знаю... Похоже... нет, забудьте. Может, пора
закругляться? Становится темно."
"Там в церкви есть памятные доски вашей семьи. Вы видели? Я захватил
вспышку и могу..."
Толли зашагал в сторону ворот: "Нет, нет, все. Поехали, ладно?"
Бомонт догнал его: "Вы в порядке? Выглядите так, словно получили шок."
"Нет, нет." Я не псих, подумал он. Не псих. Предположим, этот тип
что-то затевает, он и его жуткая жена. Но это тоже психоз. Он сказал:
"Наверное, маленький джет-лаг. Мне надо вернуться в отель, поспать немного."
Толли взглянул на развалины среди деревьев, наполовину ожидая увидеть
там тень фигуры. Ничего. Вдруг он почувствовал срочную необходимость бежать,
и уже в машине поразил Джеральда Бомонта, рванув рычаг и бешено завращав
колесами своего Фольксвагена, словно тинэйджер, жгущий резину по дороге к
дому своей девчонки.
Возле коттеджа Бомонтов Толли поблагодарил за съемки и пообещал
прислать копии.
"Я меня есть темная комната. Я могу сам проявить пленку, прямо сейчас,
если хотите."
"Очень любезно с вашей стороны, мистер Бомонт, но я могу сделать это в
городе."
"Что ж, в любом случае заходите, пока я буду разряжать камеру Марджори
приготовит вам чаю. Чай поможет снять ваш джет-лаг." Бомонт повернул ключ в
замке и открыл дверь, говоря: "Я запишу свой адрес на..." А потом он увидел,
как пес скребется в закрытую дверь кухни в дальнем конце коридора. "Билл!
Билл! Что не так, парень?"
Пес обернулся, завизжал и возобновил свою нетерпеливую работу, прижимая
нес к щелочке. Бомонт повернул ручку, дверь открылась, но только чуть-чуть.
Бомонт, заворчав, толкнул сильнее и тогда дверь со скрипом открылась и оба
увидели, что лежит за нею. Пес загавкал и прыгнул внутрь, чтобы полизать
руку своей хозяйки, которая распростерлась на полу.
После того, как Марджори Бомонт перевели из приемного покоя в палату,
ее муж последовал за санитаром, который покатил носилки к лифтам. Толли
спросил, где можно поесть, и его направили по длинному коридору и вверх по
лестнице в бар-закусочную, устроенную в слепом конце коридора. Однако,
кружочек сыра упал ему в желудок, словно пушечное ядро, а кофе, слега
маслянистый и с крупинками не растворившегося порошкового молока, пить было
невозможно.
Он посидел примерно час за маленьким пластмассовым столом,
прислушиваясь к болтовне людей вокруг, не принимая участие ни в одном из
разговоров. Один раз он отсутствующим взглядом заметил буквы, нарисованные
на рассыпанном сахарном песке, и торопливо стер их. Эти знаки были повсюду в
кухне, выведенные в рассыпанной муке и соли на полу, высохшим томатным соком
(они поначалу подумали, что это кровь) на столах и на окнах. Кто бы это ни
делал, казалось, он целенаправленно пытается что-то сообщить. Чьи-то
инициалы? Свои собственные? В любом случае, Толли больше не верил, что
Бомонты имеют какое-то отношение к беспорядку в номере отеля. Здесь что-то
другое.
Наконец, Бомонт с застывшим, страдальческим лицом протолкнулся сквозь
вращающиеся двери. Толли встал и встретил его на полпути. "Как она?"
"Сейчас спит. Они ей что-то дали."
Когда они шли к выходу, Толли сказал: "Вы понимаете, что произошло?"
"Она говорит, что кажется видела кого-то сквозь кухонное окно, но
больше ничего не помнит, а потом очнулась в больнице."
"Кого? Мужчину?"
"Она не может вспомнить, а я не стал давить. Ей надо отдохнуть."
"Извините."
"Здесь что-то другое. Как раз когда она засыпала, то пробормотала имя -
Орландо Ричардс. Вам оно что-нибудь говорит?"
"ОR!"
"Это я и подумал. А потом она сказала: "Один хочет покоя, другая
хуже"."
Толли придержал дверь для Джеральда Бомонта, прежде чем последовать за
ним на автостоянку. Воздух был холодный и темный: натриевые уличные огни
отбрасывали лужицы оранжевого света среди рядов запаркованных машин. Толли
сказал: "Я припоминаю, ваша жена сказала, что женщина сильнее, когда речь
идет о привидениях, но разве Орландо это не мужское имя?"
"Кажется. Это глубокие воды, профессор Толли." Джеральд Бомонт глядел
на Толли поверх его арендованной машины. Морщины на его тонком лице
подчеркивались оранжевым свечением, глубокие вертикальные складки, казалось,
опустили его рот вниз, глаза - как темные ямы. Он спросил: "Вы случайно не
католик?"
"Я никто. Вы о чем подумали, об экзорцизме? Не надо, папа ведь запретил
все это, разве нет? Самое лучшее - про все забыть."
"Как я могу теперь забыть, когда у меня жена в больнице? Вам-то хорошо,
вы можете просто сбежать. А нам придется жить с чем-то, что вы сильно
растревожили."
"Я? Но я же ничего не сделал, только приехал сюда."
"Ну, да", свирепо сказал Бомонт.
"Слушайте, если вы пойдете к священнику и скажите, что вашу жену
атакуют духи, вы думаете, он действительно вам поверит, в наши-то дни, в
нашем-то веке? Пусть все идет, как идет, мистер Бомонт", сказал Толли и
открыл дверцу.
Во время пятнадцати минут езды назад в Южный Хейстон оба обменялись
едва ли дюжиной слов. Молчание Джеральда Бомонта явно было обвинением, но
вместо вины Толли ощущал растущий гнев. Почему все это должно иметь к нему
какое-то отношение? Он не выбирал своих предков. В это верит Марджори
Бомонт, а не он - почему же обвиняют его? И все-таки, возле коттеджа он
спросил: "Вы в порядке?"
"Оставим это", коротко ответил Бомонт и выбрался из машины, потом
повесил голову и добавил: "Может быть, без вас все успокоится." Потом он
плотно захлопнул дверцу, прежде чем Толли смог ответить.
Один хочет покоя, другая хуже. Эти слова кружились в голове Толли,
словно сводящий с ума звонок, когда он ехал назад в Оксфорд. Хуже - скорее
всего означает месть. Оно перевернуло вверх дном его номер, дало знать свое
имя через Марджори Бомонт... и что дальше? Лучше всего было бы уехать в
Лондон на день раньше, туда оно за ним, конечно, не последует.
Однако в отеле Толли не захотелось возвращаться в угрожающий беспорядок
своего номера. Он рано поужинал в обеденном зале и засиделся над парой
скотчей в баре. Но в конце концов он не смог больше откладывать, ему надо
собираться, и если он сейчас не двинется, то в Лондоне не найдет пристанище.
Звук ключа, поворачивающегося в замочной скважине двери его номера, громко
прозвучал в пустом коридоре. Он подождал с полминуты, потом толкнул дверь.
Нащупывая выключатель, он пережил гнусный момент, вспоминая некий
отчет, явно самую короткую в мире историю о привидениях, о том, как некто
проснулся в испуге и начал нащупывать спички, чтобы зажечь свечу... и
почувствовал, как кто-то вкладывает их ему в руку. Свет зажегся.
Комната была такой, какой и должна: его кейс на своем месте, покрывала
на постели аккуратно разглажены, один кончик отогнут и шоколадная монетка,
словно золотой медальон, пришпилена на пухлой подушке. Конечно же, заходила
горничная. Даже инициалы, выдавленные на ворсе ковра, удалены пылесосом. Он
подошел к постели и поднял трубку, чтобы позвонить администратору.
И двадцать минут спустя гневно грохнул ее обратно. Он попытался
получить номер в отеле, куда забронировался на завтра - неудачно. И в
полудюжине других мест, куда он пробовал позвонить, тоже никакой удачи.
Администратор предложил попытаться найти место в дешевых ночлежках - только
стол и постель - и Толли вышел из себя.
"Мне нужно нормальное место, а не второсортная ночлежка. В чем,
собственно, проблема?"
"Боюсь, это Рождество, сэр."
"Не говорите мне, что нет мест на постоялом дворе", сказал Толли и
грохнул трубкой. Что ж, вероятно, здесь он в безопасности. Он проверил,
закрыто ли окно, и снова спустился в бар, где провел пару часов в разговорах
с женатой парой из Айдахо - она совершенствовалась в архитектуре и была в
своей стихии, в то время как ее муж полусерьезно ворчал на плохой сервис, на
ужасный водопровод, на мусор повсюду... короче, на нехватку всего комфорта,
который воистину цивилизованная страна может себе позволить в эту последнюю
четверть двадцатого столетия. Толли соглашался со всем, задумчиво
разглядывая глубокую долину между грудями женщины (слава богу, декольте
снова в моде) и с жадностью заглатывая с полдюжины двойных скотчей. Под
конец, затуманенный от выпитого и от подавленной похоти, он взобрался
обратно в номер, вспомнив лишь тогда, когда уже заваливался в постель, что
ему не стоило оставаться здесь. Но разогретый скотчем - голландской
храбростью - он даже выключил свет.
И проснулся от телефона, верещащего возле постели. Он нащупал
выключатель, схватил трубку. "Вам звонок, сэр", сказал администратор, потом
раздался щелчок и голос Джеральда Бомонта произнес: "Профессор Толли?"
"Конечно." Было полседьмого утра. Толли чувствовал так, словно его зубы
натерты пеплом, желудок жгло огнем.
"Слушайте, профессор, я не хотел вам звонить, но мне больше не к кому
обратиться. А вы и так во все вовлечены, понимаете? Это Марджори. Она
покинула больницу."
"Выписали? Несколько рановато..."
"Не выписали. Когда полчаса назад медсестра принесла ей завтрак, то
обнаружила, что Марджори ушла. Забрала свою одежду. Я думаю, вы понимаете,
куда она пошла, профессор."
Толли, мгновенно протрезвев, сказал: "Разве не лучше позвонить в
полицию?"
"И рассказать, что она обуреваема демоном? Они же прогонят меня. Но я
бы мог им кое-что рассказать, если б получил кое-какую поддержку, да у меня
все еще эти ваши фотографии Стипл-Хейстона. Вы должны взять на себя немного
ответственности, разве не так?"
"Я понимаю, что вы хотите мне сказать, мистер Бомонт."
Голос Бомонта сказал: "Я уверен, что когда ее найду, она придет в себя.
Но нужен кто-то знакомый, вот и все."
"Если вы реально думаете, что она там, мне не нравится, что вы
собираетесь туда в одиночку."
"Я отправляюсь туда немедленно. И надеюсь увидеть вас."
"Я же сказал, что приду, черт побери!" Но в трубке были только гудки
разрыва связи.
Больше, чем хилые угрозы Бомонта, последствия вчерашнего вечернего
запоя повлекли Толли вниз в арендованную машину и далее по дороге на север
от Оксфорда. К тому времени, когда он запрыгал по грубой грунтовке в сторону
Стипл-Хейстона, страх начал тучами заволакивать его легкомысленное
безрассудство, но было уже слишком поздно поворачивать.
Там, в конце дороги, уже стояла маленькая машина, и ворота в изгороди
были открыты. Толли позвал Бомонта. Тьма приняла его голос и проглотила его.
Кожа его покрылась мурашками, он выбирал путь по земле, иней хрустел под
башмаками. Стоял резкий холод, рассвет серым комом выделил насыпь железной
дороги.
Толли прошел четверть расстояния кочковатого участка, где когда-то
находилась деревня, но там не было ни следа Джеральда Бомонта. Он почти
повернул назад, когда заметил движение среди деревьев впереди, тех, что
росли вокруг усадьбы. Он застыл, кровь его тяжело колыхнулась в каждом
уголке тела: но это была собака Бомонта. Пес неуверенно шел навстречу с
опущенным хвостом.
"Хороший парень", сказал Толли. "А где же твой хозяин, а?"
Пес завизжал, потом побежал к деревьям; когда он увидел, что Толли не
следует за ним, то затанцевал на месте и загавкал. Толли снова позвал:
"Бомонт!"
Ночь. Молчание. Дыхание Толли парило в воздухе.
А потом он услышал слабый и очень далекий, но резкий скрежет металла о
металл. Каждый волосок у него на затылке приподнялся, когда волной холодного
пота омыло кожу. Он повернулся и на фоне слабого света восхода увидел черную
фигуру на вершине насыпи. Мгновение она стояла неподвижно, потом, казалось,
бросилась вниз по крутому склону, двигаясь быстро, словно скользящая птица.
И уже путь отступления Толли был отрезан, он повернулся и побежал, пес тоже
секунду бежал за ним, потом повернул в сторону деревьев.
Толли мчался дальше, тяжело дыша и едва осмеливаясь оглянуться. В
голове не осталось ничего, кроме глухого стука пульса и слепого стремления
убежать, убежать до того, как эта тварь доберется до него. Спотыкаясь, он
вбежал в церковные ворота, гравий разлетался под его мелькающими ногами.
Дверь, дверь...
Она поддалась. Толли ввалился внутрь и навалился на дверь. Вокруг
церкви закружил сильный ветер, воя и завывая, дребезжа пластинами витражного
стекла. Толли нащупал в плаще коробку спичек, при свете спички нашел
железную задвижку на двери и задвинул ее как раз тогда, когда в дверь с
другой стороны кто-то врезался. Ветер стал выть еще громче: фанерка, что
заменяла разбитое стекло, с треском влетела внутрь, и густая горелая вонь
начала заполнять темное пространство церкви. Спичка обожгла Толли пальцы. Он
бросил ее и мгновенно зажег другую. Быть одному во мраке было невыносимо.
Что-то по другую сторону двери начало крутить ручку взад-вперед. Толли
отшатнулся, что-то стукнуло его под колени и он повалился на каменный пол.
Толли зажег еще спичку. Скамья. Стопка маленьких книжечек, сложенных на
одном конце, рассыпалась у его ног. Молитвенники. Он поднял одну и ее
красная обложка запорхала, словно крылья мертвой птицы. Мертвой, мертвой и
похороненной. Он понял, что это его единственная надежда.
Прежде всего ему нужен свет.
Он поднял с алтаря одну из толстых свечей и несколькими спичками зажег
ее, потом прикрепил к краю пульпита, накапанным с нее же воском. Все это
время ветер выл и хныкал, и не прекращались удары в дверь, подчеркнутые
царапающими звуками, как будто ногтями скребли по витражным стеклам
разбитого окна. Толли с ужасом увидел, как выпал один стеклянный фрагмент,
потом другой - маленькие блестящие метеоры. Он листал тонкие странички
молитвенника, пока не дошел до погребальной службы, и начал.
Ветер не умирал, когда он читал погребальный псалом, но удары в дверь
превратились в частое стаккато, и больше не падали осколки стекла. Когда он
дошел до середины, удары стихли совсем. Толли читал дальше, казалось, что
груз спадает с его груди, ветер стихал вокруг церкви, бубнящий стон,
доходящий почти до порога слов. Опасность, опасность. И пока он читал,
казалось, что он больше не один в церкви, что темная тень заняла середину
передней скамьи. Он не осмеливался отрывать глаз от страницы, чтобы не
запнуться в своем распеве, но тень все-таки сидела на краю зрения,
неопределенная, нереальная, но явно присутствующая здесь.
А потом, с пересохшим горлом, Толли дошел до конца службы и понял, что
последнюю часть ему надо прочитать на могиле. Он заколебался, и ветер
поднялся снова, пламя свечи затрепетало. Делать было нечего: обряд надо
довести до конца.
Тень на скамье растаяла, когда держа перед собой свечу, Толли пошел по
проходу и стал возиться с тяжелой дверной задвижкой. Он скользнула назад и
он повернул ручку.
Ветер дунул ему в лицо.
Пламя свечи легло горизонтально, но все-таки не погасло.
Снаружи не было ничего, кроме серой тьмы.
Когда он шел среди стоящих рядами могильных камней в сторону отдельной
пары могил под тисом, Толли ощутил некое давление в спину, но принудил себя
не оборачиваться. Он встал лицом к могиле неизвестного и при свете свечи
начал читать завершающую часть службы:
"...ныне отпущающи... приими душу грешного раба своего Орландо
Ричардса..."
И пока он читал, эти слова стали больше, чем просто слова, каждое стало
грузом, который надо было поднять и положить, каждое как отдельный камень в
торжественном здании, что он строил. Он дошел до последней фразы и, несмотря
на боль в горле, прочитал ее громко, почти триумфально. После
заключительного аминь он услышал далеко в зимнем рассвете - ибо уже наступил
рассвет, хотя все еще было так темно, что он не различал цвета - пропел
петух, традиционный конец магической ночи. Толли задул свечу и острым краем
ключа от своей машины написал на могильном камне имя Орландо Ричардса.
Сделано.
Когда он зашагал прочь от церкви, каждый шаг по замерзшей земле был
легким. Кончено, думал он, руки его слегка дрожали от облегчения. Сделано. Я
выполнил свой долг, искупил совершенное моим прадедом. Когда он шел краем
деревьев и мимо каминной трубы разрушенной усадьбы, к нему стремглав с
бешеным лаем выбежал навстречу пес, пританцовывая вокруг, и снова побежал в
развалины, оборачиваясь и гавкая. Толли последовал за ним.
"Что там, парень? Успокойся теперь. Где твой хозяин? Где..."
И тут он увидел Джеральда Бомонта.
Тело его лежало в путанице шиповника у подножья большой каминной трубы.
Лицо совершенно исчезло в месиве крови и костей, но Толли узнал норфолкскую
куртку, клетчатое кепи лежало четь дальше.
Он отвернулся и его стошнило, хотя и тошнить-то было нечем. Когда он
выпрямился, неизвестно откуда вокруг него задул ветер, сотрясая голые ветви
окружающих деревьев. Толли побежал, пес следовал за ним по пятам. Ветер
пригнул мерзлые кустики травы, закружил листья и образовал фигуру человека
перед тем как улечься и задуть снова, всегда впереди Толли, который теперь
мог лишь едва переставлять ноги, его сковывали ужас и изнеможение. Он мог
думать только о словах Марджори Бомонт, что женские духи сильнее мужских. И
ненависть их сильнее тоже, она достаточно сильна, чтобы продлиться больше
века даже после того, как объект ее ненависти убежал от ее первого злобного
расцвета, достаточно сильна, чтобы убить Бомонта, бедного ублюдка, который
всего-то оказался на краю событий. Дух Орландо Ричардса не представлял
опасности, вероятно, он даже пытался предостеречь Толли о своей компаньонке.
А теперь Толли отправил его на покой.
Задыхаясь, Толли протащился в ворота, с тупым шоком увидев фигуру,
ожидающую возле машины. На мгновение он подумал, что его сердце сейчас
остановится, но потом пес рванулся вперед, и Толли понял, что это Марджори
Бомонт, и подумал, как же теперь сказать ей о муже. Но потом заговорила она,
голосом прерывающимся и тяжелым. Ее голосом, но пользовалась им явно не она.
"Я ждала этого так долго. Так долго."
Последнее, что увидел Толли, был топор, который она несла.
Конец
----------------------------------------------------------------------------------
Послесловие
"Наследство" было впервые опубликовано в "The Magazine of Fantasy and
Science Fiction" в 1988 и с тех пор не публиковалось, я рад возможности
оживить его. Рассказ был написан, когда я жил в Оксфорде, и две вещи в нем
правдивы: заброшенная деревня с разрушенной и сгоревшей усадьбой (хотя я
поменял название), и железнодорожная катастрофа. Несколько первоначальных
идей о привидениях было извлечено из местной газетной статьи, я оставляю
читателю решить, что сообщалось, а что было придумано.
По отношению к духам, моя позиция совпадает с мнением Джеральда
Бомонта. Мы откликаемся на места, а духи появляются из наших откликов. И мы
откликаемся на любое место, которое когда-то было обитаемым, иначе, чем на
места, которые всегда были местностью дикой. Последние мы считаем пустыми,
потому что они не обладают человеческой историей, а только человеческая
история, следы пребывания людей, похожих на нас, это то, к чему мы особенно
чувствительны. Несмотря на американского протагониста (который разделяет
немало от моего собственного культуршока: я вернулся в Оксфорд после двух
лет, проведенных в Лос-Анджелесе), это очень английская история о духах. Она
сознательно вторит эхом старейшине английских писателей историй о
привидениях М. Р. Джеймсу, хотя Джеймс - человек Кембриджа, и поэтому,
конечно, никогда не написал бы об Оксфорде.
Почти каждый квадратный метр Англии резонирует с жизнями прошлого,
однако наиболее причудливое место, посещаемое духами, я повстречал в
маленьком каньоне Уолпут, в засушливых лесах вблизи Флагстаффа в Аризоне.
Здесь, в нескольких милях от обсерватории, где Лоуэлл верил, что увидел
следы обитания на диске далекого Марса (духи его воображения с тех пор не
оставляют писателей НФ), расположены останки индейских поселений,
вырубленных в выступах эродированных мягких пород на крутых откосах скал.
Это тихое, мирное место. Его жители были охотниками-собирателями, и им не
надо было тяжко работать, чтобы добыть еду. Подумайте о них, поющих друг
другу в голубых вечерах пустыни с одного конца извилистого каньона до
другого, гармонизируя с эхом собственных голосов. Если они оставили после
себя духов, то те склонны отдыхать и следить, как солнечный свет движется по
отрогам скал, и как грифы кружат в высоком ясном воздухе, как и кружили,
когда эти духи были живы.
Но это совсем другая история.
Last-modified: Sun, 16 May 2004 16:04:37 GMT