осед по парте? Дети дружно ответили: -- Нет. -- Итак,-- подвел итог юноша,-- мы можем говорить о...-- Он взглядом обвел класс: -- Сколько нас тут? Итак, мы можем говорить о двадцати трех разных ощущениях боли. Двадцать три в одной классной комнате, почти что три миллиона во всем мире. А добавьте сюда страдания животных. И каждый переживает свою боль сугубо частным образом. Нет способа перевести ощущение от одного страдающего к другому. Нет связи -- помимо косвенной, через знаки.-- Он указал на левый квадрат, а затем на кружки в центре.-- Частная боль -- это 1, 2, 3, 4, n. Узнать о боли вы можете отсюда, из квадрата "3", где вы можете сказать: "щип-щип", что является общим словом, которое записано в словаре. Но заметьте: существует только одно слово "боль" для трех миллиардов различных частных ощущений, непохожих одно на другое, как мой нос не похож на нос каждого из вас. Слово выражает только то, чем вещи или события похожи друг на друга. Вот почему оно принадлежит всем. Но, выражая общее, оно не вмещает в себя частный опыт каждого. Наступила тишина. Затем учитель оглядел класс и задал вопрос: -- Слышал ли кто-нибудь из вас о Махакасьяпе? Поднялось несколько рук. Учитель указал пальцем на девчушку в голубой юбке и ожерелье из ракушек, которая сидела в первом ряду. -- Скажи нам, Амия. Прерывисто дыша и шепелявя, Амия начала рассказывать. -- Махакащьяпа,-- сказала она,-- был единштвен-ным учеником, понимавшим, о чем говорит Будда. -- И о чем же говорил Будда? -- Он ничего не говорил. Вот почему никто иж них не понимал. -- Но Махакасьяпа понимал, хотя Будда ничего не говорил, -- так ведь? Девчушка кивнула: -- Еще они думали, Будда штанет говорить проповедь, но он молчал. Он только шорвал чветок и пока-жал его каждому. -- Это и была проповедь! -- выкрикнул мальчишка в желтой набедренной повязке, который вертелся на своем месте, не в силах сдержать желание поделиться знаниями. -- Но никто не понял шмышла такой проповеди. Никто, кроме Махакащьяпы. -- Что же сказал Махакасьяпа, когда Будда показал им цветок? -- Ничего! -- победно воскликнул мальчишка в желтой набедренной повязке. -- Он только улыбнулша, -- продолжала Амия. -- И так покажал Будде, что понимает его. Тот улыбнулша в ответ, и так они улыбалишь и улыбалишь. -- Хорошо,-- сказал учитель и повернулся к мальчику в желтой повязке, -- а теперь послушаем, что именно понял Махакасьяпа. Наступила тишина. Мальчик, приуныв, покачал головой: -- Не знаю,-- пробормотал он. -- Кто-нибудь знает? Было несколько ответов. Возможно, он понял, что людям скучны проповеди, даже проповеди Будды. Возможно, он любил цветы, так же как и Сочувствующий. Это был белый цветок -- и он вспомнил о Ясном Свете. Или, наверное, голубой -- цвет Шивы. -- Хорошие ответы,-- похвалил учитель,-- особенно первый. Проповеди невыносимо скучны, в особенности для проповедника. Но вот вопрос. Если в ваших словах выражено именно то, что понял Махакасьяпа, -- отчего он сам не прибег к этим словам? -- Он не умел шкладно говорить. -- Он был превосходным оратором. -- Наверное, у него болело горло. -- Если бы у него болело горло, он бы не стал улыбаться. -- Так скажите нам,-- послышался тоненький голосок из последних рядов. -- Да, скажите нам, скажите,-- наперебой стали просить дети. Учитель покачал головой. -- Если Махакасьяпа и Сочувствующий не прибегли к словам, что могу сказать я? А теперь обратимся к диаграмме на доске. Вот общие слова, более или менее общие события и люди, то есть совершенно изолированные центры удовольствия и боли. Совершенно изолированные? -- переспросил он.-- Это не совсем так. Между кружками есть связь -- но не словесная, о которой я вам говорил, а непосредственная. Вот о чем, наверное, хотел сказать Будда своей проповедью без слов. "Я обладаю истинным учением,-- сказал он своим ученикам, -- дивным сознанием нирваны -- истинной, необлеченной в слова, учением, не вытекающим ни из одной доктрины. И его я вручаю сейчас Махакасьяпе",-- Взяв мел, учитель провел неправильный эллипс, внутри которого оказались все изображения на доске -- и маленькие кружки, обозначавшие людей, и квадраты, обозначавшие слова и события.-- Все, что разделено, оказывается вместе. Люди, события, слова -- все это проявления Тождественного Разума, Пустоты. Вот что подразумевал Будда и что понял Махакасьяпа -- учения эти невозможно выразить, их нужно испытать. Это откроется вам в момент посвящения. -- Пора идти,-- шепнула миссис Нараян. Закрыв за собой двери, они опять оказались в коридоре.-- Этот же подход мы используем, приступая к изучению естественных наук, которое открывается ботаникой. -- Почему ботаникой? -- Потому что ботанику можно связать с историей о Махакасьяпе, которую вы только что слышали. -- С этой истории вы приступаете к изучению ботаники? -- Нет, все начинается довольно прозаически, с учебника. Детям даются очевидные, элементарные факты, удобно раскладывающиеся по полочкам. Шесть или семь недель изучается ботаника в чистом виде. А потом целое утро отводится на то, что мы называем "построением моста". Два или три часа подряд педагог подводит детей к осознанию связи меж. ботаникой и тем, что они изучали ранее: искусством, языком, религией, самопознанием. -- Ботаника и самопознание -- как это можно связать? -- Очень просто,-- заверила его миссис Нараян.-- Каждому ребенку дается какой-нибудь цветок: гибискус или гардения -- что лучше, потому что гибискус не пахнет. Что такое гардения с научной точки зрения? Из чего она состоит? Лепестки, тычинки, пестик, завязь и прочее. Детей просят дать аналитическое описание цветка, сопроводив его аккуратным рисунком. После этого детям позволяют несколько минут отдохнуть, а затем им читают историю о Махакасьяпе и предлагают подумать над ней. Хотел ли Будда преподать ученикам урок ботаники? Или он хотел научить их чему-то другому? Если так, то чему? -- Да, в самом деле -- чему? -- Сама эта история ясно показывает, что здесь не может быть ответа, облеченного в слова. Мы говорим детям, чтобы они прекратили думать, и только смотрели. Но не смотрите аналитически; не разлагайте цветок; не смотрите как ученые или садовники. Забудьте на время все, что вы знаете, и смотрите с полным неведением на этот удивительный цветок. Смотрите так, как если бы вы никогда прежде не видели цветов, словно не знаете, ни как он называется, ни к какому классу относится. И, глядя на него, вдыхайте его тайну, дышите его духовным смыслом, ароматом мудрости другого берега. -- Слова эти напоминают мне то, что говорил доктор Роберт на церемонии посвящения,-- заметил Уилл. -- Да, разумеется,-- подтвердила миссис Нараян,-- приучая детей смотреть как Махакасьяпа, мы готовим их к опыту, который дает мокша-препарат. Каждый посвящаемый проходил курс обучения восприятию. Поначалу детям предлагают взглянуть на гардению с точки зрения ботаники. А потом -- осознать цветок как нечто уникальное, увидеть его глазами художника, увидеть в нем чудо, как Будда и Махакасьяпа. Конечно,-- добавила миссис Нараян,-- эти опыты не ограничиваются цветами. Изучение любого предмета сопровождается "построениями моста". Все, от препарированной лягушки до спиралевидных туманностей,-- все это можно воспринимать, а не только обдумывать, и осваивать эстетически и духовно без обсуждения с точки зрения научной, исторической, экономической. Обучение целостному восприятию дополняет умение анализировать и манипулировать знаками, и даже играет роль противоядия. Сочетание двух подходов абсолютно необходимо. Если вы пренебрегаете одним из них, вам никогда не стать полнокровной человеческой личностью. Они помолчали. -- А как надо смотреть на людей? -- спросил наконец Уилл.-- Взглядом Фрейда или Сезанна, Пруста или Будды? Миссис Нараян рассмеялась. -- Как вы смотрите на меня? -- Прежде всего как социолог,-- ответил Уилл.-- Я смотрю на вас как на представительницу незнакомой культуры. Но я не чужд того, чтобы воспринимать вас целостно. Например, я заметил, что на склоне лет -- надеюсь, вы не обидитесь -- вы продолжаете оставаться замечательным человеком. Во всех отношениях: эстетически, интеллектуально, эмоционально, духовно, что бы эти слова ни значили. Если уж я побуждаю себя быть восприимчивым, слова эти полны для меня самого важного смысла. Но если я не желаю быть восприимчивым, эти слова для меня -- в каком бы порядке я их ни выстраивал -- чистейшая ерунда. Уилл усмехнулся сдержанным смешком гиены. -- Да,-- согласилась миссис Нараян, -- каждый, если захочет, может дурно отзываться даже о самых прекрасных впечатлениях. Вопрос в том, на какой основе осуществляется выбор. Отчего человек не желает выслушать обе стороны и привести их к согласию? Связанный привычкой к анализу создатель концепций и чуткий, пассивный вбиратель впечатлений -- ни один из них не обладает непогрешимым методом, но сотрудничество их необычайно плодотворно. -- Насколько действенно ваше обучение восприятию? -- поинтересовался Уилл. -- Существуют различные степени восприимчивости,-- ответила миссис Нараян.-- Для усвоения естественных наук, например, ее требуется совсем немного. Занятия естествознанием начинаются с наблюдений, но наблюдения эти избирательны. Вы смотрите на мир сквозь сетку искусственных концепций. Во взгляде, который дает мокша-препарат, концепции отсутствуют. Вы не отбираете и не классифицируете свой опыт, но принимаете его. Как в стихотворении Вордсворта: "Приноси с собой сердце, которое наблюдает и принимает". На уроках "построения моста" детям все еще приходится отбирать материал и строить концепции, но не в той мере, как на предыдущих занятиях. Дети не превращаются вдруг в маленьких татхагат. Они не приходят еще к тому чистейшему восприятию, которое дает мокша-препарат. До этого еще далеко. Но они учатся спокойному отношению к наименованиям и понятиям. Какое-то время они принимают больше, чем отдают. -- И что вы велите им делать с тем, что они принимают? -- Мы попросту просим их,-- с улыбкой ответила миссис Нараян,-- попытаться осуществить невозможное. Детям предлагают перевести их опыт в слова. В качестве простой, не стиснутой концепциями данности, что представляют собой этот цветок, эта препарированная лягушка, звезда на том конце телескопа? Что они значат? Какие пробуждают мысли, чувства, мечты, воспоминания? Попытайтесь изложить это на бумаге. Конечно, вполне это у вас не получится: но все равно попытайтесь. Это поможет вам понять разницу между словами и поступками, между знанием о вещах и знанием вещей. А когда вы кончите писать,-- говорим мы детям, -- взгляните снова на цветок, а затем на две-три минуты закройте глаза. А потом нарисуйте, что вы увидели с закрытыми глазами. Нарисуйте, что бы это ни было, пусть даже очень непохожее. Нарисуйте то, что увидели -- или не увидели, нарисуйте и, если хотите, раскрасьте красками или мелками. А потом, немного отдохнув, сравните ваш первый рисунок со вторым; сравните ваше научное описание цветка с тем, что вы написали, представляя, будто никогда ничего не знали о цветах и этот цветок явился вдруг неожиданно из голубизны, как разрешение заглянуть в некую тайну. Сравните свои рисунки и записи с рисунками и записями других девочек и мальчиков в классе; вы увидите, как схожи между собой аналитические описания и иллюстрации к ним; тогда как прочие записи и рисунки сильно отличаются друг от друга. Как все это соотносится с тем, что вы узнаете в школе, дома, в лесу, в храме? "Мосты" необходимо наводить во всех направлениях. Начинаешь с ботаники или других предметов школьного курса -- и вдруг оказываешься на другом конце "моста", размышляя о природе языка или разных видах опыта, о метафизике или образе жизни, об аналитическом знании или мудрости Иного Берега. -- Но как же,-- удивился Уилл,-- научить всему этому учителей, которые, в свою очередь, учат детей "строить мосты"? -- Учителей мы стали обучать сто с лишним лет назад,-- ответила миссис Нараян.-- Классы набирались из юношей и девушек, обученных в паланезийской традиции: хорошие манеры, агрикультура, искусства и ремесла, да еще заимствованная из фольклора медицина, психология и биология по бабушкиным сказкам и вера в магию. Ни науки, ни истории, никакого знания о внешнем мире. Но все эти будущие учителя были ревностными буддистами; большинство из них имели навыки в медитации; и конечно же, все читали или слышали о философии махаяны. Это значит, что в области метафизики и психологии они были подготовлены более основательно и реалистически, чем учителя в вашей части света. Доктор Эндрю -- ученый, отрицающий догмы гуманист,-- вдруг открыл для себя ценность чистой и практической махаяны. Друг его раджа, тантрический буддист, постиг, в свою очередь, ценность чистой и прикладной науки. Оба, следовательно, осознали, что учителю, который будет обучать детей гуманности в приспособленном для существования полнокровных человеческих личностей обществе, необходимо усвоить лучшее от обоих миров. -- Как же восприняли это будущие учителя? Не противились ли они новому учению? Миссис Нараян покачала головой: -- Нет, потому что никто не посягал на их ценности. Буддизм воспринимался с уважением. Требовалось отбросить лишь бабушкины сказки. Взамен юноши и девушки познакомились с куда более интересными фактами и теориями. И с этими замечательными познаниями, полученными из западного мира -- мира знаний, силы и прогресса,-- сочетались теперь, и в какой-то мере подчинялись им, теории буддизма и факты прикладной психологии и метафизики. И в этой программе, вобравшей в себя лучшее от обоих миров, не было ничего, что могло бы оскорбить самых религиозно настроенных граждан. -- Интересно, как поведут себя наши будущие учителя,-- помолчав, сказал Уилл,-- сумеют ли они когда-нибудь все это освоить? Окажутся ли способны воспринять то лучшее, что дают оба мира? -- Почему бы и нет? Им не придется отказываться от того, что они почитают для себя важным. Нехристиане пусть продолжают размышлять над проблемами человеческими, а христиане -- чтить Бога. Ничего не изменится, только Бог будет мыслиться имманентно, а человек -- трансцендентно. -- И вы думаете, им легко будет принять эту перемену? -- Уилл рассмеялся.-- Вы оптимистка. -- Да, оптимистка,-- сказала миссис Нараян,-- по той простой причине, что, если подходить к решению трудностей разумно, реалистически, результаты вполне могут оказаться хорошими. Наш остров вселяет оптимизм. А теперь пойдемте, заглянем в танцевальный класс. Они пересекли тенистый внутренний двор и, толкнув вращающуюся дверь, услышали мерное биение барабана и визг дудки, вновь и вновь повторявшей мелодию из пяти звуков, смутно напомнившую Уиллу шотландские напевы. -- Это что, запись? -- поинтересовался Уилл. -- Японский магнитофон,-- кратко ответила миссис Нараян. Она открыла дверь, ведшую в просторный зал, где двое молодых бородачей и на удивление проворная немолодая дама в черном сатиновом трико учили около двадцати мальчиков и девочек быстрому танцу. -- Что это? -- спросил Уилл.-- Развлечение или урок? -- И то, и другое, а также прикладная этика. Вроде дыхательных упражнений, о которых мы недавно говорили, но гораздо эффективней. -- Затопчи его, затопчи! -- пели дети в унисон, и их маленькие, обутые в сандалии ножки топали по полу.-- Затопчи! -- Последний яростный притоп, и дети, быстро снуя взад-вперед и крутясь, перешли к следующей части танца. -- Это "Танец ракшасы". -- Ракшасы? -- переспросил Уилл. -- Что это такое? -- Ракшаса -- это такой демон, огромный и безобразный. Воплощение всех дурных человеческих чувств. "Танец ракшасы" -- это способ выпускать опасные клубы пара, поднимающиеся от кипящих в нас гнева и обиды. -- Топчите сильней,-- воскликнула юркая пожилая дама, яростно топая ногой.-- Сильней, сильней! -- Что важней с точки зрения морали и благоразумия -- вакхические оргии или "Республика"? "Никомахова этика" или пляски корибантов? -- Греки были слишком здравомыслящими, чтобы ставить вопрос: "или" -- "или". Для них все было: "не только, но также и". Не только Платон и Аристотель, но также и менады. Без этих снимающих напряжение танцев моральная философия не имеет силы, тогда как без моральной философии не знаешь, как танцевать "Танец ракшасы". Мы позаимствовали страницу из старой греческой книги, только и всего. -- Очень хорошо! -- с одобрением отозвался Уилл. Но, вспомнив (как вспоминал он рано или поздно, каким бы острым ни было его наслаждение и каким бы искренним ни был энтузиазм), что он никогда не говорит в ответ "да", Уилл рассмеялся: -- В конце концов, здесь нет никакой разницы. Пляски корибан-тов не помешали грекам перерезать друг другу горло. И когда полковник Дайпа начнет наступление, спасет ли вас "Танец ракшасы"? Он поможет вам примириться со своей участью, только и всего. -- Да, только и всего,-- согласилась миссис Нараян.-- Но уметь мириться с собственной судьбой -- это уже величайшее достижение. -- Вы так спокойно все воспринимаете. -- А какой толк в истерике? Политическая ситуация вряд ли бы улучшилась, но наше внутреннее состояние стало бы намного хуже. -- Затопчи его, затопчи, -- вновь запели дети, и доски пола задрожали от топота.-- Затопчи его, затопчи! -- Не думайте,-- продолжала миссис Нараян,-- что это единственный танец, которому мы учим. Отводить энергию дурных чувств, конечно же, очень важно. Но не менее важно умение выражать добрые чувства и истинные мысли. Выразительные движения, в данном случае -- выразительные танцевальные жесты. Если бы вы пришли вчера, я показала бы вам урок мастера, который преподает в нашей школе. Но, к сожалению, сегодня его нет. Он приедет к нам опять не ранее чем во вторник. -- Какого рода танцам учит он? Миссис Нараян попыталась описать. Никаких прыжков, никаких быстрых движений. Ноги прочно стоят на земле. Только наклоны и волнообразные движения коленей и бедер. Вся выразительность заключается в руках, от кончиков пальцев до плечей; важны также движения головы, мимика и особенно -- выражение глаз. Движения от плечей вверх и в стороны не только красивы, но и полны символического смысла. Мысль заимствует очертания ритуального и стилизованного жеста. Тело превращается в иероглиф, в ряд иероглифов-поз, переходящих от одного значения к другому, подобно стихотворению или музыкальной пьесе. Движения мускулов представляют движение сознания, переход от Тождественного во Многое, и от Многого -- к присутствующему повсюду Единому. -- Это медитация в действии,-- заключила она.-- Метафизика махаяны, выраженная не словами, но символическими движениями и жестами. Они вышли из зала через другую дверь в короткий коридор. -- Что у нас следующим номером? -- спросил Уилл. -- Младший четвертый, -- ответила миссис Нараян.-- У них сейчас урок элементарной прикладной психологии. Она открыла зеленую дверь. -- Итак, теперь вы знаете,-- услышал Уилл знакомый голос,-- что боль терпеть необязательно. Вы сказали себе, что булавка не колется -- и она не кололась. Они вошли: Сьюзила, очень высокая по сравнению с сидящими в классе детьми -- и пухленькими, и худыми,-- стояла посреди комнаты. -- Боль терпеть необязательно,-- повторила она,-- но не забывайте: боль возникает, когда что-то не в порядке. Теперь вы умеете избавляться от боли, но не делайте этого необдуманно, спросите себя прежде: какова причина боли? И если что-то не в порядке, или причина неясна, скажите маме, что у вас что-то болит, или учителю, или любому взрослому. И только тогда убирайте боль. Только когда знаете, что все необходимое будет сделано. Вы поняли? А теперь,-- продолжала она, ответив на все заданные ей вопросы,-- мы немного поиграем. Закройте глаза и представьте, что вы видите старого беднягу минаха с одной ногой, который каждый день прилетает к нам в школу, чтобы его покормили. Видите его? Конечно, они его видели. Калека минах, очевидно, был их закадычным другом. -- Видите так же ясно, как сегодня утром, во время ленча. Не надо смотреть с напряжением -- просто глядите на то, что перед вами, окиньте его взглядом -- от клюва до хвоста, от блестящего, круглого маленького глаза до оранжевой единственной ноги. -- Я слышу его,-- вмешалась маленькая девочка.-- Он говорит: "Каруна, каруна!" -- Неправда,-- возмущенно перебил ее другой ученик.-- Он говорит: "Внимание!" -- Он говорит и то, и другое,-- уверила их Сьюзила,-- и еще много чего. Но продолжайте представлять. Представьте/ что перед вами два одноногих минаха. Три одноногих минаха. Четыре одноногих минаха. Видите их всех? Да, они видели их всех. -- Четыре одноногих минаха в четырех углах квадрата, и пятый посередине. А теперь поменяйте их окраску. Вот сейчас они белые. Пять белых желтоголовых минахов с оранжевой ногой. А теперь головы стали голубыми, ярко-голубыми, а остальное туловище -- розовым. Пять розовых птиц с голубыми головками. Но они продолжают менять цвет. Сейчас они пурпурные. Пять пурпурных белоголовых птиц с бледно-зеленой ногой. Ах, да что такое! Их уже не пять, их десять. Нет -- двадцать, пятьдесят, сто. Около тысячи! Вы видите их? Некоторые дети видели без малейшего затруднения, а для тех, кто не мог увидеть всю стаю, Сьюзила дала задание попроще. -- Пусть их будет хотя бы двенадцать,-- сказала она,-- десять, даже восемь. Восемь -- это очень много минахов. А теперь,-- сказала она, после того как дети вызвали всех пурпурных минахов, кто сколько смог сотворить,-- теперь пусть они улетают.-- Она захлопала в ладоши.-- Прочь! Все до единого! Никого не осталось. А теперь вы видите не минахов, а меня. Я одна, в желтом. А теперь меня две -- в зеленом. Три -- в голубом, в розовую крапинку. А теперь четыре -- и все в ярко-красном.-- Она захлопала в ладоши.-- Все пропали. И появилась миссис Нараян и ее забавный спутник с ногой в лубках. Каждого по четыре. А теперь они все в зале, встали в большой круг. И танцуют "Танец ракшасы".-- Затопчи его, затопчи! Послышался дружный смех. Несколько танцующих Уиллов и миссис Нараян выглядели довольно потешно. Сьюзила щелкнула пальцами. -- Прочь! Исчезли! А теперь вы видите своих пап и мам -- по трое пап и по три мамы -- и все они бегут по игровому полю. Быстрей, быстрей, быстрей! Вдруг все исчезли. А вот опять появились. Исчезли. Появились, исчезли... Появились, исчезли... Хихиканье переросло в громкий хохот с взвизгиваниями, и наконец прозвенел звонок. Урок элементарной практической психологии закончился. -- Зачем нужны эти игры? -- спросил Уилл, когда дети убежали поиграть, а миссис Нараян вернулась к себе в кабинет. -- Нужно понимать,-- ответила Сьюзила,-- что мы не полностью подвластны своей памяти и воображению. Если нам доставляют неприятности наши мысленные образы, мы должны как-то себе помочь. Показать, как это делается, и отработать на практике не сложней, чем научить письму или игре на флейте. Сначала детей учат простейшим приемам (это вы только что видели), которые методично переходят в систему приемов освобождения. Освобождение, конечно же, неполное. Но ломоть хлеба лучше, чем совсем ничего. Эта техника не приведет вас к раскрытию природы Будды, но поможет подготовиться к этому раскрытию, освобождая от преследования призраков, от бесполезных сожалений и тревог о будущем. -- Призраки,-- повторил Уилл,-- да, это хорошее слово. -- Никто не обязан терпеть эти навязчивые идеи. От некоторых из них освободиться довольно легко. Как только они появятся, дайте работу своему воображению. Поступайте с ними, как с минахами или с четверкой миссис Нараян. Поменяйте им платье, приставьте другой нос, уменьшите их количество, прогоните, верните и заставьте проделать что-нибудь смешное. А потом уничтожьте. Подумайте только, как бы вы могли обойтись со своим отцом, если бы вас в детстве научили подобным штучкам! Вы воспринимали его как чудовище. Но в этом не было необходимости. Страшного великана-людоеда можно было превратить в смешного карлика. В целое сборище нелепых карликов. Двадцать карликов могли бы танцевать, притопывая, и петь: "Мне снился мраморный дворец..." Несколько уроков элементарной практической психологии -- и вся ваша жизнь сложилась бы иначе. А как бы ему следовало обойтись в своем воображении с погибшей Молли, подумал Уилл, когда они приближались к припаркованному джипу; при помощи каких упражнений избавиться от белокожего, пахнущего мускусом суккуба, воплощения самых безумных и мучительных его желаний? Но вот они подошли к джипу. Уилл передал Сьюзи-ле ключи и с трудом уселся на заднее сиденье. Вдруг они услышали громкий треск: на дороге появилась трясущаяся, словно в невротических конвульсиях, старая машина. Поравнявшись с джипом, она остановилась, все еще дрожа и лязгая. Они обернулись. Муруган высунулся из окна королевского "беби остин". Рядом с юношей, окутанная белым муслином, вздымаясь, будто облако, сидела рани. Уилл поклонился и был награжден самой милостивой улыбкой, которая угасла, едва только рани перевела взгляд на Сьюзилу. На приветствие своей подданной рани ответила довольно сдержанным кивком. -- Собрались прогуляться? -- спросил Уилл. -- Не дальше чем в Шивапурам,-- ответила рани. -- Если эта проклятая колымага прежде не развалится, -- с горечью добавил Муруган. Он повернул ключ зажигания. Мотор в последний раз непристойно громко икнул и заглох. -- Нам надо кое-кого навестить, -- сказала рани.-- Х Одного знакомого,-- добавила она с загадочной улыбкой и еле заметно подмигнула Уиллу. Уилл, притворившись, будто не понимает, что речь идет о Баху, с равнодушным видом пожелал ей доброго пути, посочувствовав хлопотам, предстоящим в связи с празднованием совершеннолетия сына. -- А что вы здесь делаете? -- перебил его Муруган. -- Сегодня утром я провел несколько часов в школе, чтобы получить представление о паланезийском образовании. -- Паланезийское образование...-- Рани горестно покачала головой.-- Паланезийское...-- Она выдержала паузу: -- Образование. -- Что касается меня,-- сказал Уилл,-- мне понравилось все, что я увидел и услышал, начиная с мистера Менона и директора школы миссис Нараян и кончая уроком элементарной прикладной психологии,-- добавил он, пытаясь вовлечь в разговор Сьюзилу.-- Этот предмет преподает миссис Макфэйл. Рани, не замечая Сьюзилу, указала толстым пальцем на пугала в поле. -- А это вы видели, мистер Фарнеби? -- Конечно, видел. И где еще, кроме Палы,-- спросил он,-- пугала одновременно красивы, действенны и полны метафизического смысла? -- И не только отпугивают птиц от рисового поля, но так же и детей от идеи Бога и его Аватар, -- с мрачным видом добавила рани. Она подняла руку: -- Послушайте! Том Кришна и Мэри Сароджини весело играли вместе с другими ребятишками, дергая за бечевки сверхъестественные пугала. Звонкие голоса детей звучали в унисон. Прислушавшись, Уилл разобрал слова песенки: Тра-ля-ля, за веревку дерг -- и в ответ Боги запляшут, а небо -- нет. -- Браво! -- воскликнул Уилл и рассмеялся. -- Боюсь, что мне не смешно,-- строго сказала рани.-- Это не забава, но трагедия. Но Уилл не отступал. -- Насколько мне известно,-- проговорил он с улыбкой,-- эти очаровательные пугала -- изобретение прадедушки Муругана. -- Прадед Муругана,-- сказала рани,-- был выдающимся человеком. Выдающийся ум, но склонный к ужасающим заблуждениям. Величайшие дары -- увы! -- были использованы превратно. Но самое худшее то, что он был полон Ложной Духовности. -- Ложной Духовности? -- Уилл пристально взглянул на образчик Истинной Духовности и сквозь вонь разогретых нефтепродуктов ощутил фимиамоподоб-ный, надмирный аромат сандалового дерева.-- Ложной Духовности? -- Уилл вдруг задумался, и не без содрогания попытался представить, как будет выглядеть рани, если с нее совлечь мистическую униформу и выставить на свет такой, какова она есть: пышнотелая, с огромным курдюком? А потом превратить ее в троицу голых толстух; в две, в десять троиц. Применение практической психологии -- в целях мести! -- Да, Ложной Духовности,-- повторила рани.-- Которая говорит об освобождении, но, упрямо отказываясь идти истинным Путем, запутывается в еще более крепких Узах. Он разыгрывал смирение. Но в сердце своем был полон гордыни. Он отказывался признать над собой Высшего Духовного Властителя, мистер Фарнеби. Учителя, Аватары, Великая Традиция -- все это было для него ничто. Совершенное ничто. Отсюда эти ужасные пугала. Отсюда эта кощунственная песенка, которой обучили детей. Стоит мне только подумать о невинных бедняжках, которых не перестают развращать, я едва могу сдерживаться, мистер Фарнеби, я едва... -- Послушай, мама,-- сказал Мурутан, нетерпеливо поглядывавший на часы.-- Если ты не хочешь опоздать к обеду, надо ехать. В тоне его неприкрыто зазвучали властные нотки. Находясь за рулем автомобиля, пусть даже такого, как этот дряхлый "бэби остин", юноша чувствовал себя необыкновенно значительным. Не дожидаясь ответа, он завел мотор, включил первую передачу и, помахав, отъехал. -- Скатертью дорога! -- пожелала Сьюзила. -- Вы не любите свою дорогую рани? -- У меня от ее присутствия кровь вскипает, -- Затопчи ее, затопчи, -- поддразнивая, пропел Уилл. -- Ваш совет хорош,-- засмеялась Сьюзила.-- Но бывают случаи, когда "Танец ракшасы" не годится. Вдруг лицо ее осветилось озорной улыбкой и без всякого предупреждения она довольно сильно ткнула своего собеседника в ребро. -- Готово! -- сказала она.-- Теперь я чувствую себя лучше. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Сьюзила завела мотор, и они поехали -- сначала вниз, к объезду, а потом вверх, мимо другого конца деревни по направлению к Экспериментальной станции, Сьюзила остановилась возле небольшого бунгало под соломенной крышей. Преодолев шесть ступеней, они вошли на веранду и затем -- в комнату с выбеленными стенами. Налево, у широкого окна, висел гамак, прикрепленный к деревянным столбам по обе стороны ниши. -- Это для вас,-- указала Сьюзила на гамак,-- ногу можно положить повыше, чтобы устроиться поудобней. Когда Уилл расположился в гамаке, она пододвинула плетеный стул и, сев рядом, спросила: -- О чем будем беседовать? -- О добре, красоте и истине? Или, может быть,-- он усмехнулся,-- о злом, безобразном и еще более истинном? -- Мне кажется, -- сказала она, игнорируя его попытку острить,-- мы можем продолжить наш прошлый разговор. Мы тогда говорили о вашей жизни. -- Да, именно это я имел в виду, предлагая поговорить о дурном, безобразном и еще более истинном. -- Вы демонстрируете манеру речи, или действительно желаете поговорить о себе? -- Да, мне этого отчаянно хочется, -- уверил Уилл собеседницу.-- Хочется говорить о себе настолько отчаянно, что я предпочитаю молчать. Отсюда, как вы, вероятно, заметили, мой неослабевающий интерес к искусству, науке, философии, политике, литературе -- к чему угодно, только не к тому единственному, что действительно важно. Они долго молчали. Потом, будто случайно вспомнив, Сьюзила заговорила о соборе в Уэльсе, о галках и белых лебедях, плывущих поверх отраженных в воде облаков. Вскоре Уилл ощутил, что он тоже плывет куда-то, -- Я чувствовала себя очень счастливой, пока жила в Уэльсе,-- проговорила Сьюзила,-- на удивление счастливой. Вы, наверное, тоже были там счастливы? Уилл ничего не ответил. Он вспоминал о днях, проведенных в зеленой долине много лет назад, еще до того, как он и Молли поженились, до того, как они стали любовниками. Какое спокойствие! Какой целостный, живой, не тронутый червями мир свежей травы и цветов! Там он вновь почувствовал себя юным, как когда-то, еще при жизни тети Мэри. Она была единственной, кого он действительно любил -- и теперь в Молли он нашел ее преемницу. Какое благословение! Любовь приобрела иное звучание, но мелодия, богатая и тонкая, была та же. А потом, в четвертую ночь, Молли постучала в стенку, разделявшую их комнаты; дверь ее оказалась незапертой и в темноте он нашел путь к ее кровати -- Где Сестра Милосердия, добросовестно обнажившись, попыталась сыграть роль Пылкой Супруги -- и потерпела катастрофический провал. Внезапно, как это бывало едва ли не каждый день, послышалось громкое завывание ветра, и дождь яростно забарабанил по листве. Через несколько секунд капли громко застучали по стеклу, И также стучали они в окна, когда в своем кабинете он разговаривал с Молли в последний раз. -- Ты действительно этого хочешь, Уилл? Боль и стыд заставили его вскрикнуть. Он закусил губу. -- О чем вы думаете? -- спросила Сьюзила. Но он не просто думал. Он видел Молли, слышал ее голос. -- Ты действительно этого хочешь, Уилл? И сквозь шорох дождя он услышал собственный ответ: -- Да, я так хочу. Яростный стук дождя в стекла -- здесь, или там? -- чуть поутих и перешел в шорох. -- О чем вы думаете? -- настаивала Сьюзила. -- О том, что я сделал с Молли. -- И что же вы сделали с Молли? Уилл по-прежнему не отвечал, но Сьюзила не отступалась: -- Скажите мне, что вы с ней сделали. Окна задрожали от резкого порыва ветра. Дэждь полил с новой силой -- еще более яростный, чем прежде; казалось, он шел лишь затем, чтобы пробудить нежелательные воспоминания и принудить к рассказу о постыдных вещах, о которых любой ценой следовало молчать. -- Расскажите. С неохотой, преодолевая себя, Уилл начал рассказывать. -- Ты действительно хочешь этого, Уилл? Да, из-за Бэбз -- Господи, помилуй! -- из-за Бэбз, хотя это просто невероятно! -- ему действительно хотелось, чтобы Молли ушла -- и она ушла в дождь. -- В другой раз я увидел ее уже в больнице. -- И все еще шел дождь? -- Да, шел дождь. -- Такой же сильный? -- Да, почти такой же. Нет, это не шум тропического ливня, но упорный стук лондонского летнего дождя в окна маленькой больничной палаты, где лежала умирающая Молли. -- Это я,-- сказал он сквозь шум дождя,-- Уилл. Никакого отклика; и вдруг рука Молли, которую он держал, слегка шевельнулась в его руке. Едва заметное усилие и, через минуту, полная безжизненность. -- Повтори все это снова, Уилл. Он покачал головой. Это было слишком больно, слишком унизительно. -- Повтори снова. Это единственно возможный путь. Сделав над собой громадное усилие, он заставил себя пересказать с самого начала всю эту ненавистную историю. Хотел ли он этого действительно? Да, хотел; хотел сделать ей больно; возможно, даже хотел ее смерти. Все ради Бэбз -- или пусть мир рухнет. Но, конечно же, не его мир, а мир Молли, вместе с жизнью, которая создала ее мир. Ему хотелось разрушить этот мир ради изысканного аромата в темноте, ради мускульных рефлексов, ради непомерного наслаждения, ради всех этих совершеннейших и одуряюще бесстыдных приемов. -- До свидания, Уилл,-- Дверь закрылась с тихим, сухим щелчком. Уилл хотел вернуть ее. Но любовнику Бэбз припомнились приемы и рефлексы, запах мускуса и агония блаженства. Стоя у окна и вспоминая все это, он смотрел, как машина поехала под дождем и свернула за угол. Постыдное торжество овладело им! Наконец-то он свободен. Свободней и быть нельзя, как выяснилось через несколько часов в больнице. Слабое пожатие пальцев было последней весточкой любви. И вдруг сообщение оборвалось. Рука безжизненно замерла, и -- к его ужасу -- дыхание прекратилось. -- Умерла,-- прошептал он, чувствуя, что задыхается,-- умерла. -- Предположим, здесь вашей вины не было,-- сказала Сьюзила, нарушая долгое молчание.-- Предположим, Молли умерла неожиданно, без вашего ведома. Разве это не было бы так же ужасно? -- Что вы имеете в виду? -- спросил Уилл. -- Я думаю, чувство вины -- это не главное. Смерть, смерть как таковая -- вот что вас ужасает.-- Сьюзила подумала о гибели Дугалда.-- Непостижимое зло. -- Бессмысленное,-- повторил он.-- Вот почему мне пришлось стать профессиональным наблюдателем экзекуций. Именно потому, что это бессмысленнейшая, совершенно чудовищная жестокость. Следовать за запахом смерти из одного конца планеты в другой. Словно гриф. Милые, довольные жизнью люди даже не подозревают, что представляет собой мир. Не только во время войны, но всегда. Всегда. Пока он говорил, перед ним быстро, словно перед утопающим, промелькнули все те ненавистные сцены, свидетелем которых он оказался, за приличное вознаграждение путешествуя по кругам ада и скотобойням достаточно отвратительным, чтобы сгодиться для раздела новостей. Южноафриканские негры, человек в газовой камере в Сан-Квентине, изрубленные тела алжирских фермеров, и повсюду толпы, повсюду полиция и парашютно-десантные части, и темнокожие дети с ногами, тонкими, как палки, с огромными животами и мухами, ползающими по воспаленным векам; повсюду тошнотворные запахи голода и нищеты, ужасающее зловоние смерти. И вдруг, сквозь тлетворный запах смерти, он ощутил мускусный аромат Бэбз. Уилл вдохнул его, и ему вспомнилась шутка насчет химического состава чистилища и рая. Чистилище -- это тетраэтилен диамин и сульфурный гидроген, а рай -- и это совершенно точно -- симтринитропсибутилтолуэн, с рядом органических примесей. (Ха-ха-ха! -- ох уж эти прелести светской жизни.) И вдруг запахи любви и смерти сменились грубым животным запахом: запахло псиной. Вновь с порывом ветра усилился напор дождя, застучавшего по рамам. -- Вы все еще думаете о Молли? -- спросила Сьюзила. -- Мне вспомнилось то, о чем я почти совсем уже позабыл, -- ответил Уилл. -- Мне было года четыре, когда все это случилось, и вот теперь я опять об этом вспомнил. Бедняга Тигр. -- Что еще за бедняга Тигр? Тигр -- так звали красивого рыжего сеттера. Тигр -- единственный источник радости в доме, где проходило детство Уилла. Тигр, милый, милый Тигр. Посреди страха и унижения, меж полярными противоположностями -- отцом, презирающим всех и вся, и матерью, поглощенной собственной жертвенностью,-- какая доброжелательность без усилий, какое непринужденное дружелюбие! Как он прыгал и лаял от неукротимой радостиМать, бывало, сажала сына на колени, рассказывала ему о Боге-Отце и Иисусе. Но в Тигре было больше Бога, чем во всех библейских сказаниях, вместе взятых. Тигр, в отношении к нему, Уиллу, как бы представлял собой воплощение Бога. И вдруг это Воплощение подхватило однажды собачью чуму. -- А что было потом? -- продолжала расспрашивать Сьюзила. -- Помню: он лежит в своей корзине на кухне, а я стою рядом на коленях. Я погладил его, но шерсть не была уже такой шелковистой, как до болезни. Она слиплась и дурно пахла. Запах был настолько отвратителен, что я бы непременно ушел, если бы не был так сильно привязан к собаке. Но я любил Тигра -- никого я не любил тогда так крепко. И я гладил его, приговаривая, что он скоро поправится. Совсем скоро -- может быть, завтра утром. И вдруг собаку забила дрожь, а я пытался остановить ее, сжав голову Тигра руками. Но это не помогало. Дрожь перешла в конвульсии. Я не Мог смотреть на них без тошноты, не говоря уж об испуге. Мне было очень страшно. Внезапно конвульсии прекратились, и собака замерла неподвижно. Я поднял голову пса, но она упала с глухим стуком, будто кусок дерева. Голос Уилла прервался, слезы потекли по щекам, а плечи затряслись от