Норман Дуглас. Южный ветер --------------------------------------------------------------- Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ. По любым вопросам, касающихся этого произведения обращайтесь непосредственно к переводчику: Сергей Борисович Ильин, Email: isb@glas.apc.org --------------------------------------------------------------- Norman Douglas, 1917 © Copyright Сергей Ильин, перевод --------------------------------------------------------------- Об авторе Грэхем Грин написал однажды: "Мое поколение выросло на 'Южном ветре'". Под "моим поколением" он разумел, среди прочих, Хаксли, Олдингтона, Лоуренса, первые произведения которых, собственно, и попали в печать благодаря поддержке Нормана Дугласа. "Южный ветер" (1917), первый из трех его романов, принес ему мировую славу и переиздается до сих пор, будучи зачисленным по разряду "малой классики". У нас о Дугласе мало кто слышал. В прежнее время никому не пришло бы в голову издавать этого "язычника, гедониста и циника", ныне для непечатания тех или иных книг существуют другие причины. Но применительно к "Южному ветру" все сводится к одному -- никому он особенно не нужен. А жаль. Все-таки эта книга стояла на полке набоковского Себастьяна Найта между "Странной историей доктора Джекила и мистера Хайда" и "Дамой с собачкой", а такое соседство, согласитесь, к чему-нибудь да обязывает. Настоящая публикация извлечений из романа, надеемся, хотя бы отчасти заполнит этот прискорбный пробел. Мы же скажем еще несколько слов о жизни автора. Он родился в 1868 году в австрийском Тироле. Отец его был шотландцем, владельцем хлопковой фабрики, мать -- немецкой дворянкой. Мальчиком Дуглас провел какое-то время в английских начальных школах и они ему не понравились. Настоящее образование он получил в немецкой гимназии в Карлсруэ, откуда вышел, владея как древними, так и несколькими европейскими языками, в частности, французским, итальянским и русским (это не считая родных, английского и немецкого). Затем последовала дипломатическая карьера -- два с половиной года Дуглас проработал третьим секретарем британского посольства в Санкт-Петербурге. На этом карьера и завершилась, ибо Дуглас завел скандальный роман с дамой из высшего света и счел за лучшее "испариться", по его выражению, из Петербурга. "Испаряться" ему пришлось еще не раз. В 1898-м он женился на своей кузине, в соавторстве с которой издал первую книгу, сборник рассказов. Брак, принесший Дугласу двух сыновей, в 1903-м году распался, после чего, как пишет один из его биографов, "его сексуальные интересы были направлены преимущественно на молодых людей его собственного пола". Эта склонность, никак, кстати, не просматривающаяся в "Южном ветре", заставила Дугласа в 1916-м "испариться" из Англии, где ему грозил арест. К тому времени он уже был автором нескольких книг в жанре "путевых заметок", исторических работ и книги об играх, в которые играют лондонские мальчишки (Дуглас полагал, что истинную мудрость можно обрести лишь беседуя с мальчиками, не достигшими четырнадцати лет. Он начал также писать свой главный роман, тему и обстановку которого ему подсказал близкий друг, Джозеф Конрад. Заканчивать "Южный ветер" Дугласу пришлось на Капри, где он уже жил в 1904-1907 годах, занимаясь исследованиями по истории этого острова. Впоследствии он поселился во Флоренции, в которой провел следующие двадцать лет, основав с другом небольшое издательство, и из которой ему пришлось в 1928-м "испариться" на юг Франции по причине скандала, связанного с изданием лоуренсова "Любовника леди Чаттерлей". Затем он жил в Португалии, а с начала 40-х в Лондоне. В свою любимую Италию, на Капри, он смог вернуться лишь после окончания войны. Здесь он и оставался до конца жизни (февраль 1952), став местной достопримечательностью, для разговоров с которой люди, по имеющимся свидетельствам, приезжали чуть ли не со всех концов света, и издав напоследок сборник кулинарных рецептов "Венера в кухне, или Поварская книга любви". --------------------------------------------------------------- Норман Дуглас. Южный ветер Перевод с английского Сергея Ильина ГЛАВА I Епископа донимала морская болезнь. Честно говоря, донимала ужасно. Это его раздражало. Ибо епископ не одобрял болезней, какие бы формы или обличия оные ни принимали. В настоящее время состояние его здоровья было далеко не удовлетворительным: Африка -- он был епископом Бампопо, страны в экваториальной части континента, -- натворила черт знает каких бед с его желудочным трактом, превратив епископа без малого в инвалида; обстоятельство, которым он отнюдь не гордился, считая, что дурное здоровье делает человека никчемным в рассуждении какой бы то ни было полезной деятельности. А никчемность он презирал пуще всего на свете. Здоровый или больной, он всегда почитал необходимым безупречно делать свое дело. Вот в чем состоит главное жизненное правило, говаривал он. Стремиться к безупречности. Быть лучшим среди себе подобных, к чему бы это подобие не сводилось. Отсюда проистекала и его привязанность к туземцам, -- они были такими славными, здоровыми животными. Славными, здоровыми животными: лучшими среди им подобных! Африка побуждала туземцев "безупречно делать свое дело" в согласии с их собственными представлениями о нем. Однако сама Африка обладала определенным злопамятством и жестокостью -- почти в человеческой мере. Ибо когда белые люди пытались делать в ней свое дело на присущий именно им манер, она обращала в руины их печень или что-либо иное. Это и произошло с Томасом Хердом, епископом Бампопо. Он был лучшим среди ему подобных, пастором образцовым настолько, что теперь у него почти не осталось шансов на возвращение к своим епископским обязанностям. Вообще-то, нетрудно было предвидеть, что этим все и закончится. Ему следовало признать за Черным Континентом право на мелкие человеческие слабости. Деться от них все равно было некуда. На дальнейшее он уже наполовину решил оставить Церковь и заняться по возвращении в Англию преподаванием. Возможно поэтому он и предпочитал теперь называться "мистером Хердом". Так и людям с ним было проще, и ему с ними. Но откуда все-таки взялось это новое, противное ощущение под ложечкой? Экая неприятность! Прошлым вечером он пообедал в отеле безо всяких излишеств, утром съел весьма умеренный завтрак. И разве он на своем веку не поездил по свету? Не побывал в Китайском море, не обогнул мыс Доброй Надежды? Да и сюда он как-никак приплыл из самого Занзибара. Все верно. Однако огромный лайнер, высадивший его вчера в сутолоке порта, мало чем походил на эту жалкую лоханку, тащившуюся, испуская неописуемые ароматы, по маслянистым валам, оставленным вчерашним штормом, сквозь который "Мозамбик" прошел, даже не дрогнув. И потом эти ужасно неудобные, липкие от принесенной сирокко влаги скамьи под душным навесом. А сверх всего -- неотвратимое зрелище: измученные пассажиры из местных жителей -- зрелище, которое повергало его в страдание. В позах, достойных Микеланджело, они распластались по палубе, стеная от муки; они забивались в углы, прижимая к лицам лимоны, -- по-видимому, предотвращающие морскую болезнь, -- и таинственные процессы цветовой адаптации понемногу придавали лицам точь в точь лимонный оттенок, после чего их обладатели шаткой поступью влачились к гакаборту... Одной из пассажирок была крестьянка в черном, прижимавшая к груди младенца. И мать, и дитя страдали так, что тяжко было смотреть. Вследствие благодетельной предусмотрительности со стороны Провидения их тошнило по очереди -- ситуация, которая могла бы показаться комической, если бы не беспросветное горе, написанное на материнском лице. Она явно считала, что пришел ее последний час, и все же, несмотря на мучительные судороги, пыталась успокоить дитя. Женщина некрасивая, с большим шрамом поперек щеки, она страдала тупо, словно какое-нибудь несчастное животное. Епископ всем сердцем сочувствовал ей. Он посмотрел на часы. Оставалось терпеть два часа! Затем перевел взгляд на воду. До цели путешествия было еще далеко. Тем ярким утром остров Непенте, видимый с переполненной палубы, походил на облако. На серебряную песчинку среди бескрайних просторов синего моря и неба. Южный ветер летел над средиземными водами, вздувая влажную пыль, ложившуюся плотным туманом на покатые склоны и гористые пустоши острова. Складные очертания острова едва проступали сквозь плотное марево. Облик его отзывался чем-то нереальным. Неужто это и вправду остров? Настоящий остров со скалами, виноградниками и домами -- вот это невзрачное привидение? Оно походило на белоснежную птицу, опустившуюся на волны, на чайку или на облако, одинокое облако, отбившееся от попутчиков и теперь бочком плывущее по воле любого случайного ветерка. Те пассажиры из местных, что были почище, укрылись в трюме -- все, кроме необычайно пухлого молодого священника с подобным полной луне лицом, делавшего вид, будто он погружен в чтение требника, но краем глаза то и дело посматривавшего на хорошенькую крестьянскую девушку, неудобно раскинувшуюся в углу. В конце концов, он встал и подвигал подушки, устраивая ее поудобнее. При этом он, должно быть, шепнул ей на ухо что-то смешное, ибо она бледно улыбнулась и сказала: -- Грациа, дон Франческо. "Что, очевидно означает "спасибо", -- подумал епископ. -- Но почему же дон?" Из чужеземных пассажиров несколько очаровательных, но словно бы металлических американских дам удалились в каюты; то же самое сделала семья англичан; да собственно и все остальные. Здесь на палубе иностранный контингент был представлен лишь самим епископом и мистером Муленом, разодетым с безвкусным франтовством господином, которому, похоже, все происходящее доставляло удовольствие. Не дуя в ус, он прогуливался по палубе якобы морской походкой, явно безразличный к мукам ближних, которых ему приходилось время от времени касаться носком то одного, то другого из его лакированных сапог, чего на раскачивающемся судне избежать было невозможно. Лакированные сапоги. Одно это определяет его целиком и полностью, подумал мистер Херд. Очередной раз проходя мимо него, мистер Мулен остановился и с жутким акцентом произнес: -- Эта женщина с ребенком! Интересно, что бы я сделал на ее месте? Скорее всего, бросил бы его в воду. Нередко это единственный способ избавиться от помехи. -- Довольно крутая мера, -- вежливо откликнулся епископ. -- А вы, похоже, не очень хорошо себя чувствуете, сэр? -- с легким намеком на учтивость продолжал мистер Мулен. -- Весьма сожалею. Я-то как раз люблю, когда посудину немного качает. Знаете, как говорят -- сорной траве все нипочем? Я, разумеется, только себя имею в виду! Сорной траве все нипочем... Да, что-то сорное в нем, безусловно, присутствовало. Мистер Херд не чувствовал к нему расположения; он лишь надеялся, что на Непенте, по его представлениям не так чтобы очень просторном, им не придется слишком часто встречаться друг с другом. Несколько вежливых слов за табльдотом привели к обмену визитными карточками -- континентальный обычай, о существовании которого мистер Херд всегда сожалел. В данном случае уклониться от его исполнения было непросто. Они поговорили о Непенте, вернее, говорил мистер Мулен, епископ, как обычно, предпочитал слушать и учиться. Подобно ему, мистер Мулен никогда прежде туда не заглядывал. Само собой, он бывал на островах Средиземного моря, он довольно прилично знал Сицилию и однажды провел две приятных недели на Капри. Однако Непенте -- иное дело. Близость Африки, знаете ли, вулканическая почва. О да! Совсем, совсем другой остров. Дела? Нет! Дел у него там никаких, решительно никаких. Так, небольшая поездка для собственного удовольствия. В конце концов, есть же у человека обязательства перед самим собой, n'est-ce pas(*)? --------------------------------------------------------------- *) не так ли (фр.) --------------------------------------------------------------- Раннее лето, безусловно, лучшее время для такой поездки. Можно надеяться на хорошую погоду, а если станет слишком припекать, можно отсыпаться после полудня. Он заказал телеграфом пару комнат в том, что они называют самым лучшим отелем, и надеется, что тамошние постояльцы придутся ему по вкусу. К несчастью -- как он слышал -- в местном обществе кого только не встретишь, оно несколько чересчур -- как бы это сказать? -- чересчур космополитично. Возможно, виною тут географическое положение острова, лежащего в точке пересечения множества торговых путей. Ну, и потом его красоты, всякие исторические ассоциации -- они привлекают самых странных туристов со всех концов света. Удивительные попадаются типы! Такие, которых, возможно, лучше всего обходить стороной. Но, в конечном итоге, разве это главное? В том и состоит преимущество мужчины -- культурного мужчины, -- что он всегда умеет найти что-нибудь занятное в любом из слоев общества. Сам он предпочитает людей простых -- крестьян, рыбаков; он среди них, как рыба в воде; они такие настоящие, так отличаются от нас, это очень освежает. Эти и подобные им очаровательные и в общем довольно очевидные высказывания епископ, сидя за обеденным столом, выслушал в воспитанном молчании и со все возрастающим недоверием. Рыбаки и крестьяне! По виду этого господина никак не скажешь, что ему интересно подобное общество. Скорее всего, он просто мошенник. Вечером они встретились снова и немного погуляли вдоль набережной, на которой шумный оркестр наяривал оперные арии. Концерт подвигнул мистера Мулена на несколько ядовитых замечаний по части музыки латинских народов, столь непохожей на музыку России и иных стран. Этот предмет он определенно знал. Мистер Херд, для которого музыка была китайской грамотой, вскоре обнаружил, что не понимает его рассуждений. Несколько позже, в курительной, они сели играть в карты, -- епископ обладал широкими взглядами и ничего не имел против джентльменских развлечений. И снова его попутчик показал себя изрядно знающим дело любителем. Нет; нечто иное настроило епископа против мистера Мулена -- несколько оброненных тем в течение вечера почти презрительных суждений относительно женского пола: не какой-то частной его представительницы, но женщин в целом. В этом вопросе мистер Херд был щепетилен. И даже жизненному опыту не удалось повергнуть его в уныние. Неприглядные стороны женской натуры, с которыми он сталкивался, работая среди лондонской бедноты, да и потом, в Африке, где к женщинам относились как к самым что ни на есть животным, не изменили его взглядов, он им этого попросту не позволил. Свои идеалы епископ сохранял в чистоте. И не переносил непочтительных замечаний по адресу женщин. От разговоров Мулена у него остался дурной привкус во рту. И вот теперь Мулен расхаживал взад-вперед, чрезвычайно довольный собой. Мистер Херд наблюдал за его эволюциями со смешанным чувством -- к моральному неодобрению примешивались крохотные крупицы зависти, вызванной тем, что одолевающая всех остальных морская болезнь этого господина определенно не брала. Сорняк; несомненный сорняк. Тем временем, берег материка медленно удалялся. Утро сходило на нет, и туман, повинуясь яростному притяжению солнца, понемногу всплывал кверху. Непенте стал различимым -- действительно, остров. Он мерцал золотистыми скалами и изумрудными клочками возделанной земли. Пригоршня белых домов -- городок или деревня -- примостилась на небольшой высоте, там, где солнечный луч, играя, проложил себе путь сквозь дымку. Занавес поднялся. Поднялся наполовину, поскольку вулканические вершины и ущелья вверху острова еще окутывала перламутровая тайна. Пухлый священник поднял взгляд от требника и дружелюбно улыбнулся. -- Я слышал, как вы разговаривали по-английски с этой персоной, -- начал он почти без признаков иностранного акцента. -- Вы простите меня? Я вижу, вам не по себе. Позвольте, я вам раздобуду лимон? Или, может быть, стакан коньяку? -- Мне уже лучше, спасибо. Должно быть, вид этих несчастных так на меня подействовал. Похоже, они ужасно страдают. И похоже, я уже свыкся с этим. -- Они страдают. И тоже с этим свыклись. Я частенько задумываюсь, ощущают ли они боль и неудобства в той же мере, что и богатые люди с их более утонченной нервной организацией? Кто может сказать? И у животных свои страдания, но им не дано поведать о них. Возможно, ради того Господь и сотворил их немыми. Золя в одном из своих романов упоминает осла, страдавшего от морской болезни. -- Подумать только! -- сказал мистер Херд. Этот старомодный приемчик он перенял у своей матери. -- Подумать только! Знакомство молодого священнослужителя с Золя удивило его. Строго говоря, он был отчасти шокирован. Впрочем, он ни за что не допустил бы, чтобы это его состояние стало заметным со стороны. -- Вам нравится Золя? -- поинтересовался он. -- Не очень. Он, в общем-то, свинья порядочная, а технические приемы его торчат наружу так, что смех берет. Однако, как человека, его нельзя не уважать. Если бы мне пришлось читать такого рода литературу для собственного удовольствия, я, пожалуй, предпочел бы Катюля Мендеса. Но дело не в удовольствии. Я, как вы понимаете, читал его, чтобы освоиться с образом мыслей тех, кто приходит ко мне с покаянной исповедью, а из них многие отказываются расстаться с книгами подобного рода. Книга порой так сильно влияет на читателя, особенно если читатель -- женщина! Самому мне сомнительные писатели не по душе. И все же порой, читая их, рассмеешься, сам того не желая, не правда ли? Я вижу, вам действительно стало получше. Мистер Херд невольно сказал: -- Вы очень свободно говорите по-английски. -- О, всего лишь сносно! Я проповедовал перед крупными конгрегациями католиков в Соединенных Штатах. И в Англии тоже. Матушка моя была англичанкой. Ватикан соизволил вознаградить ничтожные труды моего языка, даровав мне титул монсиньора. -- Поздравляю. Для монсиньора вы довольно молоды, нет? У нас принято связывать это отличие с табакерками, подагрой и... -- Тридцать девять лет. Это хороший возраст. Начинаешь видеть истинную ценность вещей. А ваш воротник! Могу ли я осведомиться?... -- А, мой воротник; последний след былого... Да, я епископ. Епископ Бампопо в Центральной Африке. -- Вы тоже довольно молоды для епископа, ведь так? Мистер Херд улыбнулся. -- Насколько мне известно, самый молодой в реестре. Желающих занять это место было немного -- далеко от Англии, работа тяжелая, да еще климат, сами понимаете... -- Епископ. В самом деле? Священник впал в задумчивость. Вероятно, он решил, что собеседник потчует его чем-то вроде дорожной байки. -- Да, -- продолжал мистер Херд. -- Я то, что у нас называют "возвратной тарой". Этими словами в Англии обозначают возвращающегося из своей епархии колониального епископа. -- Возвратная тара! Звучит так, словно речь идет о пивной бутылке. Вид у священника стал совсем озадаченный, как будто его посетили сомнения по части душевного здравия собеседника. Однако южная вежливость или попросту любопытство возобладали над опасениями. Возможно, этот чужеземец всего лишь не прочь пошутить. Так отчего же ему не подыграть? -- Завтра, -- с вкрадчивой вежливостью заговорил он, -- вы увидите нашего епископа. Он приедет на торжества в честь святого покровителя острова; вам повезло, что вы станете свидетелем этого праздника. Весь остров украсится. Будет музыка, фейерверки, пышное шествие. Наш епископ милый старик, хоть и не вполне, как это у вас называется, либерал, -- со смехом добавил он. -- Впрочем, иного и ожидать не приходится, не так ли? Мы предпочитаем консервативных пресвитеров. Они уравновешивают модернизм молодежи, нередко буйный. Вы впервые посещаете Непенте? -- Впервые. Я много слышал о красоте этих мест. -- Вам здесь понравится. Народ у нас умный. Вино и еда хорошие. Особенно славятся наши лангусты. Вы встретите на острове соотечественников, в том числе дам; герцогиню Сан-Мартино, к примеру, которая на самом деле американка; вообще, замечательные есть дамы! Да и деревенские девушки заслуживают благосклонного взгляда... -- Праздничное шествие это интересно. Как зовется ваш покровитель? -- Святой Додеканус. С ним связана замечательная история. У нас на Непенте есть один англичанин, ученый, мистер Эрнест Эймз, который все вам о нем расскажет. Он знает о святом больше моего; порой кажется, будто он с ним каждый вечер обедал. Правда, он великий затворник -- я имею в виду мистера Эймза. Да, и приятно, конечно, что на праздник приедет наш старый епископ, -- с легким нажимом вернулся он к прежней теме. -- Пастырские труды по большей части держат его на материке. У него большая епархия -- почти тридцать квадратных миль. Кстати, а ваша, насколько она была велика? -- Точной цифры назвать не могу, -- ответил мистер Херд. -- Но чтобы пересечь ее из конца в конец, мне обычно требовалось три недели. Вероятно, не многим меньше итальянского королевства. -- Итальянского королевства? В самом деле? Что и уничтожило последние сомнения. Разговор прервался; добродушный священник погрузился в молчание. Он казался уязвленным и разочарованным. Это уже не шутки. Он изо всех сил старался быть вежливым со страдающим иностранцем и получил в виде вознаграждения самые что ни на есть дурацкие россказни. Возможно, он припомнил другие случаи, когда англичане проявляли присущее им странноватое чувство юмора, освоиться с которым он так и не смог. Лжец. А то и помешанный; один из тех безвредных фанатиков, что бродят по свету, воображая себя папой римским или Архангелом Гавриилом. Как бы то ни было, священник не сказал больше ни слова, но погрузился, на сей раз по-настоящему, в чтение требника. Судно стало на якорь. Местные жители полились потоком на берег. Мистер Мулен уехал один, надо полагать, в свой роскошный отель. Епископ, погрузив в коляску багаж, поехал следом. Он наслаждался извилистой, уходящей кверху дорогой; любовался принаряженными к празднику домами, садами и виноградниками, многокрасочным горным ландшафтом над ними, улыбающимися, прокаленными солнцем крестьянами. Все вокруг несло на себе отпечаток довольства и благополучия, чего-то радостного, изобильного, почти театрального. "Мне здесь нравится", -- решил он. И задумался, скоро ли ему удастся увидеть свою двоюродную сестру, миссис Мидоуз, ради которой он прервал путешествие в Англию. Дон Франческо, улыбчивый священник, обогнал их обоих, несмотря на то, что потратил в гавани десять минут на разговор с хорошенькой крестьянской девушкой с парохода. Он нанял самого быстрого из местных возчиков и теперь бешено мчал по дороге, полный решимости первым сообщить Герцогине о том, что на остров прибыл помешанный. ГЛАВА II Герцогиня Сан-Мартино, благодушная и представительная дама зрелых лет, способная при благоприятных атмосферных условиях (зимой, например, когда пудра, как правило, не стекает струйками по лицу) сойти, во всяком случае в профиль, за поблекшую французскую красавицу былых времен, -- Герцогиня не составляла исключения из правила. Это было древнее правило. Никто не знал, когда оно впервые вошло в силу. Мистер Эймз, непентинский библиограф, проследил его вплоть до второго финикийского периода, но не нашел причины, по которой именно финикийцы, а не кто-то иной, должны были установить прецедент. Напротив, он склонен был полагать, что правило датируется более ранней эпохой, в которую троглодиты, манигоны, септокарды, мердоны, антропофаги и прочие волосатые аборигены приплывали в своих несусветных лодчонках по морю, обменивать то, что они собирали в ущельях варварской Африки, -- змеиные шкуры и камедь, газельи рога и страусиные яйца, -- на сверхъестественно вкусных лангустов и деревенских девушек, которыми Непенте славился с незапамятных времен. В основе ученых выводов мистера Эймза лежало то обстоятельство, что на острове был обнаружен рог газели, принадлежавшей, как установили ученые, к ныне вымершему триполитанскому виду, тогда как во время проводимых в Бенгази раскопок удалось извлечь на свет череп взрослой женщины гипо-долицефалического (непентинского) типа. Это было приятное правило. Сводилось оно к тому, что в первой половине дня всем непентинцам, независимо от возраста, пола и состояния здоровья, следовало непременно попасть на рыночную площадь, называемую также "пьяцца", -- площадь очаровательную, три стороны которой занимали главные здания города, а с четвертой открывался прелестный вид на сам остров и на море. Здесь непентинцам полагалось сходиться, обмениваться сплетнями, договариваться о вечерних встречах и разглядывать тех, кто только что прибыл на остров. Восхитительное правило! Ибо оно по существу предохраняло каждого от каких-либо утренних трудов, а после дневного завтрака все, натурально, ложились вздремнуть. Как приятно, подчиняясь железной необходимости, прогуливаться под ярким солнцем, приветствовать друзей, потягивать ледяные напитки, не мешая взгляду медленно опускаться к нижним отрогам острова с их увитыми в виноград крестьянскими домами; или пересекать блистающий водный простор, устремляясь к далекой линии материкового берега с его вулканом; или взбираться вверх, к остриям гор, у чьих грубых бастионов почти неизменно стоял на приколе целый флот белоснежных, принесенных сирокко облаков. Ибо Непенте славился не только девушками и лангустами, но и дующим на нем южным ветром. Как и всегда в этот час, рыночную площадь заполняла толпа. Дневная толпа. Священники, курчавые дети, рыбаки, крестьяне, просто граждане, парочка городских полицейских, крикливо одетые женщины всех возрастов, множество иностранцев, -- все они прохаживались взад-вперед, разговаривая, смеясь, жестикулируя. Каких-то особых дел ни у кого не имелось, ибо таково было правило. В изрядной полноте была здесь представлена и русская секта. То были энтузиасты новой веры, все увеличивающиеся в числе и возглавляемые Учителем, боговдохновенным Бажакуловым, который в ту пору жил на острове почти полным затворником. Они именовали себя "Белыми Коровками", указывая этим названием на свою отрешенность от дел мира сего, их алые рубахи, светлые волосы и удивленные голубые глаза составляли местную достопримечательность. Над площадью трепетали флажки, колыхались гирлянды из разноцветной бумаги и гирлянды цветочные, развевались знамена -- оргия красок, учиненная по случаю завтрашнего праздника, дня местного святого. Герцогиня, одетая в черное, с черно-белым солнечным зонтиком в руке и дурацким аметистовым ожерельем, покоящимся среди поддельных валансьенских кружев у нее на груди, опиралась на руку нелепо миловидного юноши, которого она называла Денисом. Его все называли Денисом или мистером Денисом. Фамилию юноши старались не произносить. Фамилия его была -- Фиппс. Улыбавшаяся каждому встречному, Герцогиня передвигалась с несколько большей обдуманностью, нежели все остальные, и веером обмахивалась несколько чаще. Она сознавала, что сирокко потихоньку прорезает бороздки на ее тщательно напудренных щеках, а ей хотелось как можно лучше выглядеть при появлении дона Франческо, который должен был привезти с материка, от церковных властей, некие важные вести, касавшиеся ее скорого перехода в католичество. Дон Франческо был ее другом. Вскоре он мог стать ее исповедником. В качестве священнослужителя, дон Франческо, умудренный в мирских делах, празднолюбивый и, подобно большинству южан, закоренелый в язычестве, пользовался заслуженной популярностью. Женщины его обожали; он отвечал им взаимностью. Как проповедник, он почитался не имеющим себе равных; золотое красноречие его причащало истинной вере все больше людей, -- к большому неудовольствию "parroco" -- приходского священника, несомненно более твердого в почитании Троицы, но оратора попросту жуткого, не страдавшего к тому же человеколюбием, -- поговаривали, будто его едва удар не хватил, когда дона Франческо произвели в монсиньоры. Дон Франческо был завзятым ловцом душ, мужских и женских. Он уловлял их ad maiorem Dei gloriam(*), а также удовольствия ради. Как он признался однажды своему другу, мистеру Киту, то был единственный доступный ему вид спорта: заниматься бегом, как другие, он по причине дородности не мог -- все, что он мог, это краснобайствовать. Вот он и уловлял -- как местные души, так и души приезжих. --------------------------------------------------------------- *) "к вящей славе Божией" (лат.) -- девиз ордена иезуитов --------------------------------------------------------------- Уловлять иностранцев было на Непенте задачей не из простых. Они объявлялись и исчезали так быстро, что не удавалось и дух перевести. Из живших здесь постоянно лишь Герцогиня, принадлежавшая изначально к Высокой англиканской церкви, поддалась на его уговоры. Ее он крепко держал на крючке. Госпожа Стейнлин, голландского происхождения дама, чьи шляпы вошли в пословицу, была твердокаменной лютеранкой. Мужчины, за вычетом Консула, надежд на спасение не имели, да и Консул находился под дурным влиянием и вообще был безнадежным оппортунистом. Эймза, как человека ученого, интересовали исключительно книги. А богатый чудак Кит, владевший на острове одной из лучших вилл и одним из лучших парков, каждый год приезжал сюда всего на несколько недель. К тому же он слишком много знал и слишком поездил по свету, чтобы оказаться кем-либо кроме безнадежного безбожника; не говоря уж о том, что дон Франческо, связанный с мистером Китом теснейшей дружбой, в сокровенных глубинах души соглашался с ним по любому вопросу. Что же до завсегдатаев Клуба, то эти были все сплошь пьянчугами, отщепенцами, мошенниками или чокнутыми -- таких и уловлять-то не стоило. На сцене начали появляться повозки. Первой прикатила та, которую нанял дон Франческо. Выбравшись из нее, он пронесся по "пьяцца", словно влекомая ветром шхуна. Впрочем, произнесенная им речь, обыкновенно пространная и цветистая, как то и подобало его особе и ремеслу, отличалась на этот раз тацитовой кратостью. -- Прибыл какой-то странный тип, Герцогиня, -- сообщил он. -- Называет себя епископом страны Бим-Бам-Бом, но внешне -- ни дать ни взять промотавшийся брачный агент. Такой тощий! Такой желтый! Лицо все в морщинах. Вид человека, всю жизнь предававшегося пороку. Возможно, он помешанный. Во всяком случае, приглядывайте за вашим бумажником, мистер Денис. Он будет здесь с минуты на минуту. -- Все правильно, -- сказал молодой человек. -- Епископ Бампопо. О нем писали в "Нью-Йорк Геральд". Приплыл на "Мозамбике". Там, правда, не говорилось, что он посетит остров. Интересно, что ему здесь понадобилось? Дон Франческо пришел в ужас. -- Нет, правда? -- спросил он. -- Епископ, и такой желтый? И добавил: -- Он, должно быть, счел меня грубияном. -- Грубияна из вас не получится, даже если вы постараетесь, -- произнесла Герцогиня, игриво шлепнув его веером. Ей не терпелось первой познакомиться с новым львом местного общества. Но, боясь совершить faux pas(*), она сказала: -- Ступайте, поговорите с ним, Денис. Выясните, он ли это -- я хочу сказать, тот ли, о ком вы читали в газете. Потом вернетесь и все мне расскажете. --------------------------------------------------------------- *) промах (фр.) --------------------------------------------------------------- -- Боже милостивый, Герцогиня, даже не просите меня об этом! Не могу же я приставать к епископу. Тем более африканскому. И уж во всяком случае не к тому, на котором нет этого их фартука. -- Будьте мужчиной, Денис. Он не укусит такого красивого мальчика. -- Какие приятные комплименты отпускает вам леди, -- заметил дон Франческо. -- Она их всегда отпускает, если ей от меня что-нибудь нужно, -- рассмеялся молодой человек. -- Я на острове недавно, но в характере Герцогини уже разобрался! Поговорите с ним сами, дон Франческо. Это наверняка тот самый. Оттуда все возвращаются желтыми. Некоторые даже зелеными. Добродушный священник перехватил направлявшегося к гостинице мистера Херда и официально представил его Герцогине. Герцогиня повела себя по отношению к этому суровому мужчине с усталым лицом более чем снисходительно, -- она повела себя благосклонно. Она задала ему множество вежливых вопросов и указала множество небезынтересных мест и лиц; да и дон Франческо, как обнаружил мистер Херд, непостижимым образом оправился от постигшей его на пароходе хандры. -- А живу я вон там, -- сказала Герцогиня, указав на обширное, сурового вида строение, стены которого явно не знали побелки в течение многих лет. -- В старом заброшенном монастыре, построенном Добрым Герцогом Альфредом. Я не ошиблась, Денис? -- Право же, ничего не могу вам сказать, Герцогиня. Никогда об этом джентльмене не слышал. -- Добрый Герцог был отъявленным негодяем, -- сообщил дон Франческо. -- Ах, зачем вы так говорите! Вспомните, сколько хорошего он сделал для острова. Вспомните хоть о церковном фризе! У меня целые акры комнат, которые не обойдешь и за несколько дней, -- продолжала она, обращаясь к епископу. -- Я там совсем одна! Совершенная отшельница. Вы, может быть, выкроите сегодня время, чтобы выпить со мной чашку чаю? -- Не такая уж вы и отшельница, -- вставил Денис. -- Чай у Герцогини незабываемый, не чай, а почти откровение, -- тоном знатока сказал дон Франческо. -- Мне доводилось пробовать этот напиток в разных уголках света, однако нигде и никому не удавалось придать чаепитию подобного очарования. У нее настоящий талант. Вы будете потчевать нас чаем в раю, дорогая леди. Что касается завтрака, мистер Херд, то позвольте вам доверительным образом сообщить, что у моего друга мистера Кита, с которым вы рано или поздно познакомитесь, совершенно восхитительный повар. Блюда, которого он не способен приготовить, не стоит и пробовать. -- Какая прелесть, -- ответил слегка смущенный епископ и добавил со смехом: -- А где же у вас обедают? -- Я вообще не обедаю. Госпожа Стейнлин устраивала одно время милые вечерние приемы, -- задумчиво и с оттенком грусти в голосе продолжал священник, -- превосходные были обеды! Но теперь она повелась с русскими, и те полностью монополизировали ее дом. Вон он, видите, мистер Херд? Та белая вилла у моря, на краю мыса. Весьма романтичная дама. Потому она и приобрела дом, которого никто не стал бы покупать ни за какие деньги. Такое уютное место, такое уединенное -- оно очаровало ее. Горько же ей пришлось пожалеть о своем выборе. Жизнь на мысу имеет свои недостатки, и она скоро их обнаружила. Дорогая моя Герцогиня, никогда не селитесь на мысу! Ужасно неудобно, вы вечно у всех на виду. Весь остров знает, чем вы занимаетесь, кто вас навещает, когда и почему... Да, я с сожалением вспоминаю о тех обедах. Ныне я вынужден довольствоваться жалким домашним ужином. Доктор запретил мне обедать. Говорит, что я чересчур растолстел. -- Ваша тучность -- ваше богатство, дон Франческо, -- заметил Денис. -- Я предпочел бы не носить все мое богатство с собой. Мистер Кит говорит, что у меня семь двойных подбородков, четыре спереди и три сзади. Уверяет, что тщательно их пересчитал. И что будто бы в настоящее время отрастает восьмой. Для человека моего аскетического склада это уже чересчур. -- Не верьте тому, что говорит мистер Кит, -- сказала Герцогиня. -- Эти его длинные слова и -- как бы это сказать? -- его ужасные взгляды, они меня так расстраивают. Нет, право. -- Я ему говорил, что он Антихрист, -- заметил дон Франческо, с серьезной миной покачивая головой. -- Впрочем, поживем увидим! Его еще нужно поймать за руку. Герцогиня понятия не имела, кто такой Антихрист, но чувствовала, что это, должно быть, кто-то не очень хороший. -- Если бы я заподозрила мистера Кита в чем-либо подобном, я бы никогда больше не пригласила его в мой дом. Антихрист! О, стоит помянуть ангела... Обсуждаемая особа неожиданно возникла перед ними, предводительствуя дюжиной молодых садовников, тащивших разнообразные, обернутые в солому растения, по-видимому, приплывшие на пароходе. Мистер Кит был старше, чем выглядел, -- на самом деле, он был неописуемо стар, хотя никто не мог заставить себя поверить в это; он хорошо сохранился благодаря тому, что подчинил свою жизнь сложной системе мер, подробности которой, как он уверял, не годятся для публикации. Впрочем, это была не более чем его манера выражаться. Он все ужасно преувеличивал. Херувимски округлое, чисто выбритое лицо его приятно розовело, по-совиному светились под очками глаза, -- без очков его никто ни разу не видел. Если бы не очки, он мог бы сойти за ухоженного младенца с рекламы мыла. Полагали, что он и спит в очках. Судя по всему, мистер Кит проникся к епископу мгновенной симпатией. -- Бампопо? Как же, как же. Бывал. Много лет назад. Боюсь, задолго до вас. Ну как там идут дела? Дороги наверняка стали лучше. Еда, надеюсь, тоже! Меня там очень заинтересовало одно озерцо -- знаете? То, из которого ничего не вытекает. Надо будет нам с вами о нем побеседовать. И еще мне понравилось племя буланга -- такие милые ребята! Вам они тоже нравятся? Рад слышать. Столько всякой чуши рассказывали о царящем среди этого народа разврате! Если у вас не найдется занятия поинтереснее, загляните завтра ко мне, позавтракаем вместе, сможете? Вилла "Кисмет". Вам любой покажет дорогу. А вы, Денис, -- прибавил он, -- вы меня разочаровали. У вас внешность человека, любящего цветы. И все-таки вы ни разу не зашли полюбоваться моими японскими вьюнками, лучшими в королевстве, -- не говоря уж о том, чтобы полюбоваться мной, ибо я тоже в своем роде цветок, плотоядная орхидея, насколько я понимаю. -- Девственная лилия, -- высказал предположение дон Франческо. -- Я был бы рад прийти, -- ответил мистер Херд, -- но мне необходимо завтра же повидать мою двоюродную сестру, миссис Мидоуз. Вы ее, может быть, знаете? Священник ответил: -- Мы все знаем миссис Мидоуз. И все любим ее. К несчастью она живет слишком далеко отсюда, вон там, -- и он неопределенно повел рукой в сторону принесенных сирокко облаков. -- Я хочу сказать, в Старом городе. Живет отшельницей, в полном одиночестве. Вы, разумеется, можете доехать туда в повозке. Жаль, что все приятные люди живут вдалеке от нас. Тот же граф Каловеглиа, с которым я бы с радостью виделся каждый день. Он говорит по-английски куда лучше меня, старый мошенник! Тоже живет отшельником. Впрочем, завтра он спустится к нам. Он никогда не пропускает театральных представлений. Похоже, тут живут сплошные отшельники, подумал мистер Херд. А площадь так и кишит людьми! Вслух он сказал: -- Стало быть, моя кузина живет в тумане. Он там всегда так висит? -- Ах, ну что вы! -- ответила Герцогиня. -- Иногда он рассеивается -- после полудня. В этом году какой-то небывалый сирокко. Совершенно небывалый! Вам так не кажется, Денис? -- Прав