шевикам. Теперь, при первом известии о парижском совещании, ЦК принял в Москве резолюцию гораздо более резкую, чем та, которую мы с Абрамовичем выпустили здесь от нашего имени. Там прямо говорится, что если из совещания вырастет новая коалиция, с[оциал]-д[емократия], несмотря на свою враждебность большевизму, станет на сторону последнего. Это показывает, как там тревожно смотрят на подобные комбинации, грозящие подорвать доверие наших сторонников к перспективе социалистической антибольшевистской коалиции, о которой Вы пишете. Должен сказать, что, по моему убеждению, тактика нашей партии по отношению к эсерам за все эти три года была безупречна. Я даже не помню случая, когда бы сами эсеры высказали какое-нибудь неудовольствие на то, как мы относились к ним. Несмотря на все их грехопадения, глупости и прямые скандалы, мы щадили их в полемике, к которой почти не прибегали, старались действовать на их лидеров в частных беседах (разговоры Федора Ильича с Гоцем и мои с Черновым позволяли нам повлиять на них в вопросе о том, чтобы сделать борьбу за снятие блокады лозунгом партии; тут, конечно, помогла позиция Сухомлина402 и Русанова403 за границей). По приезде за границу я, как Вы знаете, и в речи в Галле, и в статье в "Freiheit" выступил на защиту эсеров против сыплющихся на них гонений. То же делали мы и в Московском совете, уже не говоря о нашем келейном воздействии на большевистские власти, чтобы добиться от них менее свирепого преследования эсеров. Они же с какой-то мальчишеской легкостью внезапным выступлением разрушают все психологические предпосылки нашего союза с ними. И это делается после того, как Чернов здесь советуется со мной, не лучше ли ему совсем не ехать в Париж, чтобы не пачкаться, а своевременным официальным заявлением снять с партии всякую ответственность за эту затею; тогда, говорит он, люди, для нас ценные, как Минор, Зензинов404 и даже Керенский, откажутся от всего предприятия, а Авксентьева, Бунакова и Ко., которые давно перестали быть социалистами, а демократами (его подлинные слова), мы получим возможность официально исключить. После того, как я это ему посоветовал, он поехал в Прагу, решил ехать в Париж и там, по словам Щупака, не участвуя официально, за кулисами участвовал активно во всем, вырабатывал для внесения от имени партии с.-р. те самые резолюции, которые, по чудесному совпадению, оказывались "вполне приемлемы" для к[онституционалистов]-д[емократов] (а Щупак пишет, что на деле за кулисами заранее сговаривались о том, чтобы резолюция эсеров была редактирована так, чтобы кадеты могли присоединиться). А после всего этого он помещает в "Popu1аire"405 письмо, в котором уверяет, что никакого намека на коалицию нет: в России кадетов не существует, так что не с кем коалицироваться, и он принципиально против, а в Париже было лишь "совещание членов Учредительного Собрания"; если там эсеры оказались в соседстве с кадетами, то это так же неизбежно и неопасно, как когда французские коммунисты сидят в Палате рядом с французскими черносотенцами. Я в ответ поместил в "Populaire" (26 января) очень насмешливое письмо, которое, может быть, отобьет у него, по крайней мере, охоту отшучиваться фельетонными выходками от вопросов, которые для нас bitter ernst406. Лозунг "признания советского правительства" мы тоже довольно долго не считали возможным выставить от имени партии. Мы пришли к тому, что это необходимо сделать, хотя и в сдержанной форме, когда убедились, что фактически для европейских правительств без политического соглашения (которое предполагает признание или ведет к нему) не может быть речи о действительном возобновлении торговли, и когда увидали, как борьба и интриги за "непризнание" облегчают европейской буржуазии признание правительств и представительств Врангелей, тем самым тормозя самое восстановление экономических отношений. Получил новое письмо от Федора Ильича. Жалуется, что в партии неблагополучно и что мое возвращение необходимо, так как ему не справиться. Слева и справа центробежные стремления опять усилились. Суханов ушел из партии, внезапно открыв в себе симпатии к тактике "завоевания III Интернационала путем вхождения в него". Говорят, что в партию коммунистов все же не записался. Снова "полевел" Ерманский на ночве кое-каких обид, и считаются с возможностью, что и он уйдет. Оба -- потеря не бог знает какая, но на внешний мир и на партийных рабочих дезертирство таких имен произвело бы скверное впечатление. В нездоровой атмосфере варения в собственном партийном соку трудно бороться с взаимной подозрительностью и недоверием. Левые подозревают правых в том, что, внешне подчинившись партийной дисциплине, они лишь ждут того, чтобы, пользуясь наступлением мирного времени, раздорами внутри большевиков и т д., партия перешла к более активной борьбе с большевиками, чтобы тогда снова, как это было в 1918 году, за спиной партии возобновить шашни с буржуазными элементами и сообща подготовлять "российский термидор"407. И, конечно, основания для такой подозрительности есть; кое в чем несомненно наши правые поумнели и кое-чему научились, но вполне от идеи возрождения коалиции в будущем они не отказались, а главное, они находятся в постоянном контакте с потресовцами и плехановцами, уже формально стоящими вне партии и без всяких колебаний стоящими на почве коалиции и термидора. Эта связь нашей правой с той с[оциал]-д[емократической] резервной армией, которая состоит из с.-д., ориентирующихся на обывателя, вносит разложение в партию. При условиях малейшей свободы печати мы бы давно, я думаю, изжили эту болезнь без всякой "хирургии" и ассимилировали бы все социалистически ценное, что среди правых есть, хотя серьезные разногласия и остались бы. В тепличной атмосфере, в которой партия живет, это невозможно, и гниющий нарыв все время болезненно чувствуется. Уже целый год левые поэтому ведут кампанию за то, чтобы партия приняла какой-нибудь программный документ, который в отмену или в дополнение программы 1903 года408 был бы обязательным для всякого, желающего оставаться членом партии. Я решительно борюсь все время против этой затеи, доказывая, что невозможно в переходный момент, переживаемый и международным, и русским социализмом, пытаться "кодифицировать" в партийное credo, в подлинную программу те более или менее гипотетические обобщения относительно тенденций и атомов развития, которые нам приходится делать достаточно наспех, чтобы как-нибудь освещать проходимый нами путь. Мы в такое время можем вырабатывать только Aktionprogrammen409, которые налагают лишь одно обязательство -- не разлагать действий партии, -- но не должны пытаться писать новую программу, которая, может быть, уже через год будет опровергнута фактами, и не можем на основе признания такой программы отмежевывать от партии несогласных. Но уже когда я был в России, моя оппозиция была не особенно успешна. Не только левые, но и значительная часть центра и, главное, влиятельные рабочие на местах, соглашаясь, что теоретически я прав, требовали какого-нибудь "обязательного документа", неподписание которого было бы достаточным, чтобы "отставить" наших правых. Я находил и нахожу, что строгое проведение дисциплины совершенно достаточно, чтобы, хотя и медленно, постепенно выжить из партии абсолютно безнадежных оппортунистов (которых не так уже много), тогда как остальные правые будут иметь возможность ассимилироваться с партией. Но указанная мною атмосфера подозрительности и опасений, что как только условия несколько изменятся, правые, сидящие в партии, вместе с потресовцами, стоящими вне партии, овладеют недовольными массами и выбьют нас с наших позиций (причем они, конечно, пойдут рука об руку с эсерами), препятствует торжеству точки зрения, глядящей дальше ближайшего дня. После моего отъезда (особенно, благодаря выяснившейся в процессе Розанова--Левицкого связи наших правых с потресовцами в то время, как последние участвовали в интервенционно-повстанческих попытках) положение еще ухудшилось. Под давлением местных организаций и из опасения, что левое крыло, в котором есть ценные рабочие, уйдет от партии и перейдет к коммунистам, ЦК решил в принципе уступить требованиям и на ближайшей конференции (в марте) принять обязательный документ", в виде ли прошлогодних тезисов (о диктатуре etc.)410, в виде ли краткой, более или менее конкретной, формулировки тех же мыслей. И Абрамович, и Федор Ильич считают, что при нынешнем положении это неизбежно. Я остаюсь решительным противником. Федор Ильич, Николаевский411 и другие зовут меня непременно ехать назад на конференцию, чтобы охладитъ "межевательный" пыл. Я не знаю, как быть: очень боюсь, что мое личное присутствие не очень поможет, и склонен, напротив, думать, что мое отсутствие может быть использовано для того, чтобы настоять на отложении вопроса; а выиграть время в таких случаях, значит, выиграть все. Другие новости более отрадные. Речь Федора Ильича на съезде Советов, которую мы получили, видимо, произвела немалое впечатление и заставила Ленина показать, что меньшевизм является все-таки единственным серьезным их противником. Нашу публику почти везде освободили. Освободили московских печатников, ростовцев (Локерман) и южан (Астрова, Кучина и других), назначенных в концентрационные лагеря. Но Бэр, Рубцов и другие высланы-таки в Грузию. Грузинское правительство не хотело их принять, сделав представление о том, что Грузия не место ссылки для русского правительства. Но кончилось тем, что их пустили. Зато в Киеве опять арестовали всех наших: Биска, Семковского, Балабанова и многих других -- в связи с большими успехами, которых им удалось достигнуть на разных рабочих съездах (курьез: теперь, когда все Советы и союзы большевиками доведены до полного омертвения, они вынуждены, чтобы иметь какой-нибудь контакт с массами, время от времени созывать "беспартийные рабочие конференции", которые они а priori412 объявляют органами совещательными, после чего уже допускают известную свободу выборов; это не мешает тому, что оппозиционные конференции разгоняются в конце концов). Я Вам не посылал "официального" приглашения сотрудничать в "Вестнике" не только потому, что считал это разумеющимся само собою, но и чтобы не "дразнить" Вас предложением написать что-нибудь к сроку, так как знаю, как плохо отражается на Вашем настроении, когда Вы пытаетесь запрячь себя в ярмо газетного поденщика. Но для нас (и для русских коллег), конечно, само собою разумеется, что все, что Вам удастся паписать, должно быть помещено у нас, даже если б оно в том или в другом случае и носило характер дружеской полемики или критики. Скоморовский (парень несколько поверхностный, но преданный партии) пока в Кишиневе; не знаю, удастся ли ему выбраться в Берлин, ибо я должен был ему сообщить не очень радужные перспективы о возможности приискания заработка. Возможно, что сюда приедет Далин, который, хорошо владея немецким языком, будет очень полезен. Еще приехала сюда одна харьковская меньшевичка (Якобсон), очень толковая и преданная, так что некоторый персонал у нас подбирается. Собираются также кое-какие деньги. "Вестник" выходит послезавтра. Жму крепко руку. Ю.Ц. Р. S. Писать мне по новому адресу. ИЗ ПИСЬМА Н. Е. ЩУПАК 5 февраля 1921 г. Дорогая Надежда Овсеевна! Меня очень порадовало получение Вашего письма; гораздо меньше то, что, судя по нему, Вы чувствуете себя изрядно-таки утомленной. Я, признаться, даже после 4 месяцев пребывания в Европе все еще не то, чтобы в праздничном настроении, но в состоянии "отдыха" от российской misere413 -- чисто внешней misere: отсутствия минимального комфорта, ощущения большого города, газет, света и т. п. В конце концов, от этих вещей так же легко отвыкаешь, как и от вина и устриц и довольно легко приспособляешься к убого-спартанскому образу жизни, если он не связан с прямыми лишениями и унижениями. Но когда затем попадешь опять в сферу "гнилой цивилизации", где вопрос о получении ванны не есть головоломная задача, то все-таки чувствуешь некое блаженство отдыха. Поэтому настраиваешься par avance414 терпимо по отношению к разным раздражающим впечатлениям нынешней европейской жизни и даже к впечатлениям от встречи с здешними русскими людьми, которые все какие-то ушибленные и малоинтересные к тому же. "Ваши" эсеры и меня не столько возмущают, сколько огорчают. Если принимать их за воплощение подлинного духа русской демократической интеллигенции, то придешь к пессимистическому выводу о бездарности славянской расы (включая колено глупых евреев). Вик. Мих. [Чернов], кажется, счел за благо не поднимать брошенной ему мной перчатки. [...] В этой борьбе я имею на своей стороне его нынешнюю жену, которая, по моим соображениям, должна его периодически пилить с таким кротким видом, что не устоит даже толстая кожа его совести. Она -- entre nous415 -- кажется, подозревала, что он нарочно медлил с устройством для нее визы в Париж, чтоб она не поспела раньше, чем он сделает все возможное в облаcти ridicule416. Поведение его лично прямо-таки загадочное: так как на него совсем не похоже, чтобы он просто, par pure camaraderie417, уступил Авксентьеву и Ко. и стушевался на задний план, то надо думать, что им руководили какие-нибудь весьма недоброкачественные политиканские соображения. [...] Зима в Берлине стоит отвратительная: каждые два дня меняется погода самым нелепым образом. Но постоянно либо слякоть и дождь, либо резкий ветер. В результате -- из простуженного состояния не выходишь и редко когда не испытываешь головной боли. В последнее время я живу в пансионе и почти не встречаюсь с людьми -- ни русскими, ни немецкими. К сожалению, не удается использовать это одиночество так, как следовало бы: занимаюсь сравнительно мало, как-то скоро устаю и неэкономно распоряжаюсь временем. Ощущение этого -- маленькая черная точка на безмятежном, в общем, моем душевном состоянии. "Ромен-ролландизм"418 разных толков и здесь в литераторских и художественных кружках пустил глубокие корни. Коммунистами по всей форме числятся многие молодые поэты. Даже гордость немецкой сцены -- трагик Александр Моисси419 -- считает себя коммунистом. Вероятно, коммунистка и слышанная мною в одном кабаре молодая артистка, декламировавшая с совершенно не немецким темпераментом и задрапированная с совершенно не немецким вкусом. Она декламировала довольно сильное стихотворение одного из таких кабаретных коммунистических поэтов -- Вальтера Меринга420 и произвела сильный эффект. После я узнал, что она дочь Отто Поля, моего парижского приятеля (он теперь представитель Австрии в Москве по делам военнопленных и тоже склоняется к коммунизму)... Но крупного в художественном смысле, по-видимому, новое течение здесь ничего не дало. Leopold Franck421 -- чистая риторика. Впрочем, говорят, бывший вождь советской республики в Мюнхене, Толлер422 -- подлинный поэт. Я его не читал. В России, кроме Александра Блока423, все-таки никто ничего путного под большевистским зодиаком не произвел. Ну, всего хорошего. Авось свидимся. Крепко жму руку. Ю.Ц. ПИСЬМО С. Д. ЩУПАКУ 5 февраля 1921 г. Дорогой Самуил Давыдович! Выпустили мы, наконец, No 1 "Вестника", третьего дня выслали Вам первые экземпляры, а вчера должно было быть отправлено из экспедиции 100 экз. Как находите газету? Для России мы дали еще приложение: бернский манифест и выработанные в Инсбруке проекты резолюций. Для заграницы их печатать не стоило. Надеемся, что пара сотен экземпляров скоро уже будет в России. Приступаем ко второму номеру. Для него имеем уже очень много русских материалов: речь Дана (очень хорошая) на съезде Советов и внесенные нашими резолюции по основным вопросам. Постараюсь до выхода номера этот материал Вам прислать. В начале января Ф[едор] Ильич, после пребывания на съезде, все еще не получил окончательного решения своего дела об обратном переводе в Москву. Н. Н. Суханов вдруг вышел из партии (не переходя к коммунистам). Последнее его "левение" началось в связи с моим выступлением в Галле: он вдруг открыл, что это мы раскалываем массовые партии, удерживая их от вхождения в III Интернационал, куда следовало бы всем войти, чтобы "извнутри" его реформировать. Коммунистический Бунд424 покончил свое сушествование: он принял ультиматум КРП -- распуститься, как Бунд, и войти в РКП на положении "еврейской секции". Освободили наших печатников, затем ростовцев (Локерман, Васильев и др.) и южан, осужденных на концентрационные лагеря (Астров, Кучин и др.), но Бэр и прочие, осужденные по тому же делу, успели быть высланными в Грузию. Грузинское правительство протестовало против превращения Грузии в место российской ссылки. Наши тюрьмы все же не пустуют: в Киеве опять арестовали решительно всех (Балабанова, Семковского, Давидзона, Кушина и др.). Скоморовский писал из Константинополя, что едет в Кишинев к матери и предлагает свои услуги для партийной работы здесь, в Берлине. Я должен был ответить, что, к несчастью, у нас оплачиваемой партийной работы нет, а здесь приискать заработок не легко. Не знаю, как он поступит. Сюда приехала еще одна харьковская меньшевичка (Якобсон), дельная девица, которая будет полезна. Рабинович обещает распространять газету в Либаве. С пресловутой "лондонской" группой придется, видно, еще считаться. Она приобрела и связи, и влияние в Labour Party и едва ли так сдастся. От Байкалова я получил письмо, в котором он излагает все выступления группы, в число которых, кроме приветствия парижскому совещанию, входит инсценировка "делегации уральских рабочих" на съезде тред-юнионов. Кроме того, они разослали переписку Гендерсона425 -- Красина426 в такие газеты, как "Руль"427, чтобы сообщить, что эта переписка явилась результатом их меморандума Labour Party о преследованиях меньшевиков. Par dessus le marche428 они выпускают в Лондоне бюллетень "Воли России" (по-английски). В письме своем Байкалов признает, что они во многом с нами расходятся, но необходима "свобода мнений", а потом, кто его знает, законен ли нынешний состав ЦК, не выбиравшийся три года! Ответил ему сообщением нашего заявления с объяснением, что членами партии будут отныне признаваться только те, кто выйдет из состава группы, и с предупреждением, что англичане будут осведомлены о характере этой группы. Мы предложили Павлу Борисовичу ехать с нами в Вену в качестве делегата. Не знаю, как он отнесется к этому предложению. Боюсь, что при его нервности он, если поедет, останется неудовлетворенным, так как, помимо всего прочего, нам в Вене придется очень и очень подчеркивать, что вынужденное обстоятельствами объединение с Реноделем не есть компромисс с их социал-патриотизмом. Я тоже, как и Вы, боюсь затеянной Бернштейном истории с немецкими деньгами429. Вероятно, у него ничего веского нет и, вероятно, и вообще-то большевики, как партия, в этом деле чисты (что пара-другая прохвостов в их среде брала деньги из темных источников -- возможно), так что от этой кампании они только выиграют. Пока же правая сволочь получит возможность а 1а Родичев430 и Набоков подмешивать немецкие деньги ко всей, а не только большевистской революции. В довершение скандала Бершнтейн дал по этому поводу интервью в "Руле". Это уже такая бес-тактность, такая пощечина всем нам, что промолчать будет нельзя, и мы во втором номере скажем свое мнение. Знаете ли, что министром иностранных дел в Армянской Советской России состоит Александр Бекзадьян?431 Не знаю уж, напялил ли он коммунистический мундир (он был сначала оборонцем, а потом до недавнего времени в Тифлисе был в нашей оппозиционной группе), но для министра иностранных дел окраинного государства он одним качеством обладает: охотник до "блефов" (по крайней мере, в покере). С моей визой, видно, дело не делается. Был вчера у меня Бренер. Он, как видно, большой путаник, Привет. Ю.Ц. ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ 20 февраля 1921 г. Дорогой Павел Борисович! Сегодня выезжаю в Вену. Как у меня водится, перед самым отъездом простудился, изрядно кашляю и говорю ужасно хриплым голосом, так что с беспокойством думаю о предстоящих ораторских упражнениях. Правда, сейчас я не один: со мною будут Абрамович и Далин, хорошо говорящие по-немецки, так что я могу и помолчать. [...] Я не верю, чтобы программа интернациональной борьбы за пересмотр Версальского мира могла, действительно, объединить все партии II Интернационала, кроме Дашинского432 и Ко. Начать хотя бы с бельгийцев, которые голосовали за Версальский мир и которые теперь сидят в правительстве, вырабатывавшем вместе с другими союзниками последний ультиматум Германии. Не думаю, что и чехословаки, все время участвующие в правительстве, согласились на отмену Версальского мира, который наделил их отечество множеством награбленных чужих (венгерских, немецких) территорий. [...] Наш "Вестник", по-видимому, вызвал к себе интерес! Отовсюду русские обращаются за газетой. В "окраинных" государствах предъявляется большой спрос -- в Грузии, Латвии и т. д. Направили в Россию несколько сот экземпляров, и есть надежда, что они скоро дойдут. Далин привез "приказ" от ЦК, чтобы я кончал свой "отпуск" и возвращался, ибо при отсутствии Федора Ильича (он теперь переведен в Петербург) ЦК не под силу справиться с работой. Не знаю, как решить, займемся этим сейчас после Вены. Щупак все подает надежду, что я получу визу во Францию. А с Вашей неужели все замерло? Крепко жму руку. Ю.Ц. Р. S. Комнату в Берлине я оставляю за собой. ИЗ ПИСЬМА С. Д. ЩУПАКУ 5 марта 1921 г. Дорогой Самуил Давыдович! О русских событиях мы своих сведений не имеем, знаем только, что латышский "Sozial Demokrat" печатал свои сведения, сводящиеся к тому, что события были скромнее, чем о том ходит молва, что в Петербурге были демонстрации, а в Москве стреляли холостыми зарядами, чтобы разогнать толпу. У нас то же впечатление, что было не больше, т. е. в Москве небольшая забастовка, сопровождавшаяся, может быть, попыткой демонстрации, а в Питере -- забастовка всего Васильевского Острова с более или менее серьезными осложнениями433 ("Sozial Demokrat" пишет, что, во всяком случае, рабочие поколотили Зорина434). Участие кронштадтских матросов (активное) сомнительно, но очевидно, что и в Питере, и в Москве попытки рабочих брататься с Красной армией были. Все это вместе, по нашему мнению, далеко от "начала конца", и я бы в Ревель не спешил, ибо думаю, что пройдет время, пока выражающийся в этих событиях новый процесс будет иметь свое продолжение. В сущности, подобные движения никогда не прекращались при большевиках. В 1920 г. большие волнения были в Туле, в Самаре и кое-какие в Питере, не говоря о юге. Сейчас они возникают после нескольких месяцев мира на внешних фронтах, когда атмосфера осадного положения разрядилась, а потому рабочие действуют смелее. Большое значение имеет, что вот уже два месяца большевистские лидеры грызутся между собой на глазах у публики, взаимно себя дискредитируют и разоблачают в неслыханной степени, а это должно развивать в массах бунтарские аппетиты, а главное, парализовать энергию рядовых рабочих-коммунистов, которые обыкновенно гораздо лучше срывали всякое движение протеста, чем это могло делать начальство. Вот эта-то обстановка и придает новое значение возобновившемуся движению. Весьма вероятно, что наш ЦК арестовали. Далин приехал за несколько дней до Вены. Что он собирается приехать, мы знали, но думали, что его не пустят. Между тем, когда ЦК подал заявление Карахану, что посылает Далина с поручением за границу, то сейчас же получил ответ, что паспорт будет ему выдан. И даже жену позволили ему взять с собой. Все это, вместе с высылкой Бэра и др., показывает, что они сознательно выталкивают нас за границу. О визе в Париж я беседовал с Реноделем и Грумбахом. Ренодель обещал, что Блюм435 будет стараться. У меня определенное впечатление, что они относятся к делу более чем небрежно. Приехавший сейчас из Цюриха Ольберг говорит, что П.Б. [Аксельрод] до сих пор ничего не получает. Надо бы заставить их двинуть вперед дело П. Б., а потом заставить деловым образом заняться моим. Иначе, чувствую, я и к 14 июля не попаду в Париж. Может быть, Мергейм, который об этом со мной беседовал в Берлине, возьмет на себя подстегивать депутатов или пустит в ход свои пути? Особенно важно кончить скорее дело с Пав. Бор. Он томится в Цюрихе и, по словам Ольберга, в последнее время ему там совсем плохо, ибо жена А[лександра] Пав[ловича Аксельрода] чем-то заболела и старику приходится бегать в Sansalevol436 обедать и т.п. С Грузией я тоже не нахожу себе места. Ахметели как будто питает какие-то надежды, Курский437 тоже; Скобелев, который сейчас здесь, смотрит более пессимистически. Может быть, сейчас еще Ленин остановится на полдороге, опасаясь или слишком упорного сопротивления в горах, или плохого впечатления на Европу, но и тогда он закрепит свою "победу", превратив Грузию в вассала России в какой-нибудь форме, а через некоторое время последует большевистское восстание или новое армянское нападение438. Подписные листы высылаю сегодня. В экспедиции обещали No 3 (он только что вышел) выслать Вам без опоздания. Экспедиция, вообще, у Ладыжникова поставлена весьма плохо, но ставить свою при двухнедельном выпуске и при страшной дробности и разбросанности рынка нам не под сипу. Литва отказалась пропустить нашу литературу; очевидно, для нее это -- "большевизм". Это весьма неприятно, ибо там наверное бы нас читали. [...] Чувствую себя физически плохо. Все кашляю, охрип, и сердце часто пошаливает. Из России очень давно нет писем. В Вене встретили Скоморовского439, пробиравшегося из Грузии через Румынию в Берлин. Сейчас ждет отсюда визы. Жму крепко руку. Привет Н. Е. Ю.Ц. ИЗ ПИСЬМА П. Б. АКСЕЛЬРОДУ 7 марта 1921 г. [...] Грузии придется плохо. Едва ли большевики надолго там утвердятся, но экономически это добьет страну. Сейчас мы, конечно, полны противоречивыми сведениями о России. Еще трудно разобраться, что верного в этих вестях и что -- слухи и прямая выдумка. В здешних большевистских кругах ничего не знают, но признают, что положение серьезно. В немецких кругах (официальных) последние известия сообщают, что Петербург в руках белых (?), что в Москве арестовано 82 меньшевика и что восстание крестьян в Тамбовском районе (оно длится уже с лета и имеет вождем некоего Антонова, числящегося эсером, хотя и сомнительным) разрастается440. Были ли серьезные события в Москве, неясно -- скорее впечатление, что там была только забастовка, может быть, и мирная манифестация. В Петербурге в конце февраля несомненно была бурная генеральная забастовка и как будто с политическими требования. Упомянутое немецкое известие как будто подтверждает ту версию, что первоначально подавленное, это движение вновь вспыхнуло под влиянием Кронштадта и приняло характер восстания441. В Кронштадте самом совершенно несомненно было восстание, по-видимому, в ответ на массовые аресты, которыми власти ответили на давно, уже месяца два, длящееся там брожение (вероятно, на почве недовольства "суровыми рукавицами" Троцкого). Упоминаемый в большевистских сообщениях генерал Козловский442 -- один из первых, перешедших после октября на сторону большевиков. Стало быть, если он во главе восставших, то это не новая врангелевщина, а первое проявление предсказанного нами бонапартизма443, вырастающего из нового большевистского империализма и стоящего на почве социальных сил, созревших в течение революции. Только такая контрреволюция опасна для большевизма. Думаю, что на этот раз еще Ленин справится и ближайшим результатом будет сплочение большевиков перед новой опасностью, которое на время остановит процесс их раздоров и разложения. Но очень скоро именно этот процесс начнет развиваться с еще более неудержимой силой. Для демократии и социализма от всего этого прибыли будет мало. Если даже сейчас матросы и рабочие сохраняют за движением "левый" характер, то неизбежно, что уже сейчас из Ревеля, Финляндии и т. д. в Кронштадт начнут стекаться все проходимцы, авантюристы и идейно честные черносотенцы, остатки юденичевской и прочих армий и заполнят ряды повстанцев собой как профессионально выдрессированный для боевой работы элемент. В самой России тоже немало таких элементов. Если большевизм так катастрофически сменится новым порядком, демократическое правительство будет, вероятно, весьма кратким эпизодом. Другое дело могло бы быть, если б до падения от большевиков откололось умеренное или ставшее умеренным крыло и в борьбе с крайними было вынуждено искать опоры вправо. Тогда "термидор" мог бы, пожалуй, послужить прологом к утверждению демократической революции. Но для этого нужно, чтоб часть большевиков, хотя бы во имя сохранения, дошла до разрыва и с партией, и с утопической программой, на что едва ли им история даст еще достаточный срок. Поэтому я весьма пессимистичен. По-моему, если с французами у Вас ничего не выйдет, конечно, лучше Вам приехать в Берлин. Здесь Вам можно будет устроиться. Каутские приезжают сюда на днях. Как я писал, я простудился и очень сильно кашляю. Вообще, чувствую себя неважно. Из России уже месяц не было писем. Сведения об аресте и даже расстрелах меньшевиков кажутся весьма правдоподобными. За Федора Ильича я очень боюсь. Крепко жму руку. Ю.Ц. P.S. Я не "забыл" письма к Вам, которое Вам посылала Померанц, но не мог взять его с собой, потому что на границе меня должны были обыскать (что и было сделано), и сам вложил письмо в пакет, чтобы оно было отправлено с ожидавшейся тогда оказией. К удивлению, здесь узнал, что весь этот пакет (там были и другие письма) не дошел по назначению -- к Еве Львовне. К несчастью, после оказалось, что это не единственный случай с посылками, отправляемыми этим путем (при помощи дипломатического курьера). После приезда Далина мы от него узнали, что еще посылки с письмами были оправлены из Москвы, которых мы не получили. Скоморовский еще в Вене, ожидаем его сюда. ПИСЬМО П. Б. АКСЕЛЬРОДУ 24 марта 1921 Дорогой Павел Борисович! Очень рад был узнать, что моя статья о Грузии и резолюция Вам понравились. Увы! Дела Грузии, видно, плохи, и Жордания, судя по сегодняшней телеграмме, уже прибыл в Константинополь. Может быть, в этом завоевании есть и хорошая сторона: борьба, которую грузинам теперь придется повести против большевизма, став внутрироссийской борьбой, может быть, их снова сблизит с русскими революционными силами и выведет их из довольно безнадежного тупика, в котором они очутились на своем островке. Но пока эти положительные результаты скажутся, им придется выпить тяжелую чашу. Из России давно нет вестей, и мы не знаем о размерах постигшего нас разгрома. По некоторым сведениям, арестованы все, кто были известны как меньшевики. Что ЦК арестован444, подтвердил приехавший сюда секретарь Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, "либеральный" рабочий-большевик Лутовинов445. Он сказал, что меньшевики арестованы, но не надолго, ибо "у них ничего не найдено", и за их судьбу можно не беспокоиться. Я просил передать ему, что это известие неверно, ибо я знаю, что найдена у них меньшевистская экономическая программа, которую Ленин украл и теперь выдаст за свою. Действительно, Ленин целиком взял нашу продовольственную платформу: государство кормит тысячи (неразборчиво) и рабочих и для этого взимает с крестьян в виде налога часть урожая; остальной же хлеб идет в свободную торговлю. Мы уже год твердили, что примирить крестьян с революцией и приостановить дальнейший упадок земледелия нельзя без этой меры446. Разумеется, приняв ее, коммунисты впадут в тысячи противоречий со своей общей экономической системой и им предстоят немалые сюрпризы. Из пришедших московских газет видно, что аресты меньшевиков на этот раз вызвали неудовольствие среди большевиков же, и газеты весьма раздраженно доказывают этим "сентиментальным дурачкам", что без этих арестов нельзя обойтись. Однако и в этих статьях -- тоже впервые -- нет угроз "расстрелов" и все ограничивается доказательством неизбежности временной "изоляции". Это все характерные (в числе многих других) показатели внутреннего развала большевиков, отсутствия у них прежней сплоченности и прежнего дикого фанатизма. Кронштадтское восстание само является показателем радикальной перемены в положении дел. Совершенно очевидно, что во главе его все время стояли элементы, прошедшие большевистскую выучку и лишь недавно отпавшие от коммунизма. И лозунги их, и аргументация статей, и терминология -- все говорит об этом, не считая уже того, что Кронштадт вообще был оплотом большевиков. Есть в большевистской прессе намеки на то, что и в Москве в стачечном движении участвовали рабочие, числившиеся большевиками. Я считаю, что теперь приближается момент, когда сможет и должна будет образоваться умеренно-большевистская фракция, которой, как термидорским якобинцам, суждено будет сыграть главную роль в ликвидации большевистского наследия, причем меньшевики смогут играть роль подталкивающих эту фракцию вперед и толкающих ее на союз с эсерами как крестьянской партией. Разумеется, такую роль эта партия сможет играть, лишь круто порвав со старобольше-вистскими элементами, и трудно даже представить себе, чтобы такой разрыв мог совершиться иначе, как в форме вооруженной борьбы, при которой одна сторона будет стремиться истребить другую. Впрочем, Кронштадт и показал, как это может случиться. Вспыхни такое же восстание в момент, когда налицо уже будет такая фракция, последняя неизбежно стала бы в его главе. Для нашей партии сейчас главный политический выигрыш тот, что ее тактический лозунг -- свободно выбранные Советы как рычаг упразднения диктатуры коммунистов -- воспринимается самыми широкими рабочими массами, которые на нем могут восстановить свой единый фронт (а на требовании Учредительного Собрания еще не могут, потому что рабочие массы, которые в 1918 году боролись против чехословацкого предприятия Комитета Учредительного Собрания447, связывают с этим именем свою борьбу против продолжения войны, во имя которого тогда эсеры и Антанта шли на большевиков). До восстановления единого фронта пролетариата еще не близко, ибо все еще остаются и преданные большевизму и развращенные им элементы, но, по-видимому, большой шаг вперед уже сделан в петербургском и кронштадтском движении. В газетах была телеграмма, что в Петербурге на заводе Лесснера448, когорый уже много лет являлся твердыней большевизма, рабочие выбрали делегатом в Совет нашего петербургского лидера Каменского (был оборонцем в первом ЦИК) 500 голосами против 7, поданных за коммуниста. В последнее время мое здоровье очень подалось (и легкие, и сердце), и я воспользуюсь праздниками, чтобы пойти к специалистам, чтобы заняться серьезно его ремонтом. Как Вы себя чувствуете? Щупак писал, что все еще надежды не теряет, что Вы получите визу. Но это уже тянется чересчур долго. Крепко жму руку. Ю. Ц. ПИСЬМО С. Д. ЩУПАКУ Берлин. 30 марта 1921 г. Дорогой Самуил Давыдович! Целую вечность Вам не писал; некоторое время потому, что довольно плохо себя чувствовал и к вечеру чересчур уставал, чтобы писать, а днем не мог улучить свободной минуты; с неделю я уже чувствую себя лучше и бодрее, но тут приходилось спешно готовиться к выпуску пятого номера. Ваши письма и открытки от Вас и Над. Евс. получил. У нас наступает уже весна, бывают весьма теплые дни; воображаю, как хорошо сейчас в Париже. На днях неожиданно получили письма из Москвы от 14 марта и могли кое-что узнать о тамошних делах. Только кое-что, ибо, как только начались события, наших начали повсюду арестовывать, связи порвались, и сведения перестали поступать. В Москве было стачечное движение в одном (Хамовническом) районе, в одном случае при попытке рабочих войти в красноармейскую казарму была стрельба -- двух убили. Путем уступки (снятия заградительных отрядов) и увещаний мобилизованных на фабрики коммунистов движение успокоилось. Наши были, видимо, им застигнуты врасплох и не успели вмешаться в события, которые прошли стихийно; на митингах забастовщиков настроение было очень оппозиционное, но и с большой примесью черносотенства и антисемитизма. Это, в связи с неизвестностью о характере кронштадтского движения, которое большевистская пресса с невероятной наглостью изображала как "выступление генерала Козловского", за которым стоит Антанта449 и вел. кн. Дмитрий Павлович450, видно, совсем сбило с толку нашу публику, и она издала весьма неудачную прокламацию, в которой защищается от большевистских обвинений в сеянии стачек и вспыхивании восстаний и не дает никакого лозунга политического, а лишь продовольственный -- натуральный налог и свобода торговли излишками, т. е. то, что большевикам пришлось через пару дней принять. Лучше действовал Петербургский комитет, который во время забастовки выступил с обличающей экономическую политику прокламацией и с требованиями свободных перевыборов Советов и политических свобод. О событиях в Питере москвичи были недостаточно осведомлены, пишут о забастовках, уличных демонстрациях (по-видимому, стрельбы не было), о требованиях свободных Советов, кое-где Учредительного Собрания, но чаще -- коалиционного социалистического правительства. Однако и о Питере пишут, что настроение масс сильно пропитано антисемитизмом. Во время кронштадтского восстания питерцы, кик видно, были о нем лучше осведомлены, ибо выпустили прокламацию с требованием немедленного вступления в переговоры с кронштадтцами и ведения этих переговоров открыто при участии делегатов, выбранных фабриками и заводами. Прокламация призывает немедленно выбирать таких делегатов. Все сведения о восстании в других городах и губерниях явная на девяносто девять сотых ложь. В Сибири и на Украине, действительно, процветает партизанщина. Разгром наших произошел скоро после начала событий. Уже 20 февраля в Москве произвели облаву на наш "с[оциал]-д[емократический] союз молодежи", забрали 5 человек за печатанием их журнала ("Юный пролетарий", успел выйти первый номер), в том числе моего племянника Андрея Кранихфельда451, а заодно забрали заседавший в соседнем помещении пленум ЦК Бунда. Но последний через 2 дня освободили, 25-го же оцепили общегородское партийное собрание и забрали его полностью -- 170 человек, после чего человек 50 постепенно выпустили (главным образом, женщин) и, вероятно, выпустили бы всех, но поспел Кронштадт, и оставшихся свыше 110 чел. перевели в Бутырку. Там сейчас сидят Череванин, Алек. Малкин, Ежов, Плесков, С. Моносзон, Николаевский, Кузовлев, Девяткин, Чистов, Гейликман, Дюбуа, Конст. Рик (помните петербургского оборонца?), Фишгендлер, С. Цейтлин, Израэль, Григ. Осипович, Броунштейн, Аронсон, Илья Светицкий (бундовец цекист) и мн. др. Успели из взятых выпустить Юдина (Айзенштата), Кон