Современники сурово оценивали их деятельность. Так, в Записке, поданной в Академию наук в 1739 г., В. Н. Татищев набросал яркую картину положения дела. Он писал в Академию наук: "Сего ради особливо господин профессор Делиль призван и многие геодезисты научены несколько лет уже о том трудиться; но со всем тем доднесь мало что совершенное видим, и суще по причине той, что геодезисты не довольно во всех потребных тому обстоятельствах, а особливо в астрономии научены были, надежных инструментов и достаточных инструкций не имели, над ними искусного правителя, который бы особливо почасту известия от них требовал, сумнительства им решить и погрешности рассмотри, исправлять мог, не было. Для которого они в губерниях надмерно долго медлили и, не видя себе ни страха, ни награждения, весьма слабо поступали и мало что полезно учинили, как печатные с оных статским советником Кириловым ланд-карты свидетельствуют, которые так худы, что во употребление не годятся, о чем и профессор Фаргесон в своем рассуждении согласно с профессором Делилем истину объявили; а геодезисты многие, завидуя в войске происходящим чинам, в полки разошлися и оную науку оставили".201
Этот отзыв современника не отвечает действительности. В общем он рисует верную картину тех затруднений, житейских нескладностей и тяжестей, какие пришлось пережить геодезистам. У них действительно не было ни знаний, ни руководства, ни инструментов; их бюрократическое положение было очень мизерное. Они старались уйти в лучшие условия, где их работа тоже была нужна. И однако все-таки они оставили огромный след в русской жизни. Мы встречаемся с ними на каждом шагу - мы уже видели, что Соймонов и Гвоздев были геодезистами. Из них вышел тонкий астроном-топограф Красильников. В общем результаты их работы оказались отнюдь не столь печальными, как это казалось Татищеву. Труды их, исправленные и научно проверенные, легли в основу атласа 1745 г., и на всем протяжении первой половины XVIII столетия мы встречаем геодезистов в целом ряде культурных дел - в съемках, экспедициях, в различных работах географического и статистического характера. Это были в среде тогдашнего русского общества культурные элементы, несшие в русское общество и новое знание, и уважение к науке, и сознание силы научного мышления. Любопытно, что это были люди, не подходившие под тот тип образованности, который господствовал в светском обществе и к которому позже пришли русская бюрократия и дворянство. Тот же Татищев в 1739 г., возражая против отсылки в Петербург к Делилю геодезистов, работавших у него в Казанской и Сибирской губерниях, пишет:
"... между всеми теми геодезистами ни единого не сыщется, который бы по-французски или латыне учен был, без которого они не токмо нужных книг читать, но без переводчика и говорить с ним не умеют. Они же люди все в возрасте мужском, каковым уже более научиться не без труда..."202 Это были, следовательно, разночинцы-техники, сделавшие, однако, крупное научное дело, но лишенные - при бедности русской научной литературы - возможности достигнуть не только внешнего светского, но и широкого научного образования.
Географическая карта России, тесно связанная с государственными разнообразными интересами, находилась в это время в особом ведении. С одной стороны, к ней должны были быть прикосновенны ученые, в частности Академия наук; с другой стороны, правительство - Правительствующий Сенат, который обязан был составлять и заботиться о выходе карты. Эта двойственность в ведении дела, подозрительность и опасение того, что карта сделается известной иноземцам в тех своих частях, которые, по мнению тогдашнего правительства, не подлежали опубликованию, чрезвычайно тормозили все дело.
Карта могла быть исполнена вообще при таких условиях только потому, что во главе этого дела в Сенате стоял выдающийся, горячо преданный делу человек - И. К. Кирилов (и, как уже было упомянуто, Соймонов). Любопытно, что одновременно с заботой о громоздком, медленно двигавшемся правительственном предприятии Кирилов задался целью создать самостоятельно атлас Российской империи. Для этого атласа он собирал материал отовсюду, работал не за страх, а за совесть. Его высокое бюрократическое положение - первого секретаря Сената - защищало его от подозрений в государственном вреде его работы. План Кирилова поражает своим заданием. Ему не удалось его исполнить - он не исполнен до сих пор. Кирилов собирался издать атлас России на 360 листах.203 Иван Кирилович Кирилов204 был замечательным русским человеком, оставившим глубокий след в ее культурной истории. По-видимому, он вышел из народа. Есть указания, что он был воспитанником Навигацкой школы в Москве. Он начал службу в Сенате с малых чинов, в 1719 г. был сенатским секретарем, в 1728 г. обер-секретарем Сената. Уже при Петре он издал карту Выборгской земли и границ России со Швецией; по-видимому, ему было поручено в 1721 г. в Сенате следить и руководить работой геодезистов. Среди огромной служебной работы он не забывал своей заветной цели. В 1734 г. он выпустил небольшой атлас Русской империи,205 гравировавшийся с 1726 г., встреченный учеными довольно сурово, несомненно во многом неудачный, но в это время все-таки бывший лучшим и вполне добросовестным.206 Он энергично его пополнял до конца жизни, стремясь осуществить свой большой план; некоторые листы большого атласа остались выгравированными после его смерти в 1737 г., однако совершенно не удовлетворили современников.207 Широко образованный человек, один из немногих в русском обществе тщательно и жадно следивший за всеми изданиями и работами Академии наук, в нее он доставлял интересные "натуралии", делал запросы, и, когда отправился начальником большой экспедиции в Киргизские степи, откуда ему не было суждено вернуться, он жадно ждал и просил о высылке академических изданий. Кирилов был страстным поклонником Петра Великого. В 1727 г. он написал первое географо-статистическое описание России - "Цветущее состояние Всероссийского государства, в каковое начало привел и оставил неизреченными трудами Петр Великий, Отец отечества". Этот труд увидел свет только в XIX в., через 104 года после написания, когда он был издан Погодиным [70]. В тяжелую эпоху [царствования] императрицы Анны Кирилов выдвинул широкий план приведения в порядок далекой юго-восточной границы Русского государства. В этом плане видим мы ярко выраженное стремление пробиться в далекие богатые страны культурного Востока, манившие уже Петра. Для этого Кирилов считал необходимым частью покорение, частью приведение в состояние, возможное для торговли, степей, отделявших Россию от культурного азиатского Востока. Кирилов был поддержан влиятельным государственным деятелем А. П. Бестужевым-Рюминым и в 1734 г. послан на юго-восток - в Уфимскую провинцию - с большими полномочиями. Он основал Оренбург (1735), ряд крепостей и городов, по уже в 1737 г. умер в Оренбурге от чахотки, среди вызванного его мероприятиями восстания башкир [71]. Татищев и Неплюев, два видных деятеля петровского времени, из которых Татищев образованием и талантами, следом, оставленным им в русской жизни, превышал Кирилова, взяли в свои руки дело, им поднятое, и распространили русскую государственную власть на новый чуждый богатый край.208 Задача, поставленная Кириловым, не была достигнута: богатые страны культурного Востока оказались дальше, чем он ожидал, и были менее способны к широкому развитию торгового и культурного обмена в те времена, когда к ним - почти через 150 лет - подошло Русское государство. <...> Как бы то ни было, нельзя отказать Кирилову в широте планов, энергии и работоспособности, ставивших его высоко над средним уровнем людей того времени. Ему и Делилю в 1726 г. было поручено составление географического атласа Российской империи. На это составление была отпущена Петром I ежегодная определенная сумма.
На это составление ушло 19 лет - атлас вышел в 1745 г. Если считать началом его посылку Петром геодезистов, то работа тянулась 24 года. Нельзя отрицать, что при составлении этого атласа было много трений, работа велась, наверное, не так, как она была бы исполнена правительством Петра I. Кирилов не знал достаточно тех математических основ съемки, которые кажутся нам теперь с точки зрения математики элементарными [72], а тогда были трудными задачами высшей математики. Делиль не знал до конца своего пребывания по-русски, и каждая карта для него переводилась. У Академии наук не было средств, геодезистов было мало. Кирилов, ведя издание своего атласа, распоряжался геодезистами, не считаясь с желаниями Делиля.
План работы был выработан сперва Делилем, затем улучшен и изменен Эйлером (1740) [73]. Он фактически стал во главе Географического департамента Академии наук, учрежденного в 1739 г. Можно сказать, что энергии Эйлера обязана карта своим быстрым осуществлением после смерти Кирилова.209 Астрономические данные, легшие в основание карты, были получены трудами целого ряда лиц, частью обученных Делилем, частью работавших под его руководством. Сам Делиль со своими помощниками произвел измерение базы у берегов Финского залива и позже сделал ряд наблюдений во время путешествия 1740-1741 гг. в Западную Сибирь, в Березов на Обь, для наблюдения прохождения Меркурия. В этих наблюдениях, кроме других, ему помогал студент Академии уроженец Риги Кенигсфельт.210 Под руководством Делиля, а потом самостоятельно работали астрономы-наблюдатели, призванные иноземцы, академики Гейнзиус,211 Делиль де ля Кройер,212 Винсгейм.213 Очень скоро Делилю удалось выработать недурных наблюдателей из молодых людей, учившихся в Академии. Из них деятельное участие в астрономических наблюдениях для первой точной карты России приняли позднейшие адъюнкты Академии И. Ф. Трускотт и А. Д. Красильников, упомянутый уже Кенигсфельт, "инженер" Шварц. Делиль рассчитывал поставить дело более широко, покрыть всю Россию геодезическими треугольниками, но организовать такую постановку [работы над] картой ему не удалось. В основу карты были положены астрономические наблюдения отдельных, не связанных между собою пунктов. К ним был приноровлен новый и старый съемочный материал.
Со всех сторон, из самых разных учреждений и из провинциальных канцелярий, были собраны в Петербурге карты и планы; они проверялись и сравнивались. Производилась новая проверка и съемка геодезистами на местах. Наряду с этими работами обычного характера, которые начали систематически вестись с 1721 г., в основу карты были положены специальные съемки малоизвестных или неизвестных местностей. Среди этих работ по значению две должны быть выделены: во-первых, те картографические съемки, которые были исполнены в связи с Уфимской экспедицией Кирилова и продолжены при Татищеве, и, во-вторых, те съемки, которые были произведены в Северной Сибири во время так называемой Второй Камчатской экспедиции.
Без них карта не явилась бы тем совершенно новым в истории географии фактом, каким она в 1745 г. в действительности была.
Отправившись в 1734 г. в пограничные степи, Кирилов взял с собой не только солдат. Целый штат геодезистов следовал за ним; он долго искал натуралиста, который мог бы туда отправиться. К сожалению, с ним отправились натуралист Гейнзельман и астроном Эльтон, вынесшие очень мало из посещения этих, тогда совершенно неведомых, диких стран.214 Здесь не было ни чертежей, ни карт. Еще в XIX в. эти степи были научно и географически неведомы - еще больше это было на 100 лет раньше, когда впервые в них проникли русские. Географическая работа этой экспедиции была широко поставлена Татищевым. Он направил в Сибирскую и Казанскую губернии всех бывших у него геодезистов; хотя, пишет он (1739), "я сам, кроме охоты моей и радения к пользе отечества, малое в том искусство имею, и геодезисты по их науке и недостатку инструментов, довольно правильных и безпогрешных ландкарт сочинить не в состоянии, однако ж я, несмотря на те недостатки и не страшася от несведомых о всех обстоятельствах нарекания" - послал этих геодезистов.215 Действительность оправдала эту меру Татищева, ибо впервые только этой экспедицией216 были сняты заволжский юго-восток, за Уралом - провинции: Уфимская, Астраханская, калмыцкие владения. В 1738 г. А. Д. Норов закончил карту Оренбургского края и порубежных земель татарских, башкирских, каракалпакских, киргизских, бухарских, а Эльтон - карту тогдашней Самарской провинции. В течение 4 лет, таким образом, была в общих чертах связана с мировой картой огромная область, являвшаяся до тех пор белым пятном в географии. Область эта не только была снята. Столкновение с новым миром кочевников отразилось в Описании их людьми европейски образованными, принимавшими участие в этом деле - в работах Татищева, Кестля217 и др.
Еще большее значение имела для карты Сибири Великая Сибирская экспедиция, или Вторая Камчатская, начатая годом раньше и продолжавшаяся 10 лет. Это было одно из самых грандиозных государственных предприятий, какие предпринимались в нашей стране. По поставленным задачам, по широте замыслов она совершенно особняком стоит в царствование Анны Иоанновны, столь далекой и по своей природе, и по умственному уровню не только от вопросов знания или идейных исканий, но и от вопросов государственного значения. Поводом к ее снаряжению была записка, поданная в Адмиралтейств-коллегию Берингом. Миллер указывает, что в проведении этой экспедиции большую роль играл Кирилов218 [74]. Может быть в этом плане видно проявление государственного ума Остермана.
Известны робкие попытки сделать подобного рода исследования постоянными в разных частях Российской империи. Так, в 1740 г., еще до окончания Сибирской экспедиции, Академия наук просила: "Чтобы ассигнованная для Камчатской экспедиции и назначенная Петром Великим для измерения земли и для генеральной карты России сумма была и впредь жалуема на ученые исследования государства. По окончании разысканий в Сибири и Камчатке можно было бы производить такие же разведки и обсервации также в прочих частях России".219
Этот проект не осуществился. Сибирская экспедиция, длившаяся 10 лет, занявшая сотни людей, не имела продолжения. Но все же ее задачи и результаты сами по себе были огромны.220
Она должна была дать впервые научную, точную карту, описание контуров совершенно картографически неизвестной Сибири, дать ясное представление о путях сообщения, мореходстве, рудных и пушных богатствах этой страны. В то же самое время она должна была дать возможность судить о положении Сибири по отношению к окружающим странам - главным образом к Америке и Японии. Надо иметь в виду, что в это время все это были вопросы почти неведомые. Ни одной сколько-нибудь точной карты очертаний Сибири на восток от Печоры не существовало, возможность морских плаваний по этим северным берегам была правительству неизвестна. Нельзя забывать, что центральное правительство очень мало знало о работе казаков и промышленников, отыскивавших и обходивших эти земли: их извлекла из сибирских архивов эта самая Сибирская экспедиция и впервые сделал известными для всех академик Миллер. Мы видели, что были неизвестны берега Америки, но также была неясна [граница] Японии к новым русским владениям - Камчатке и Охотскому побережью. Рудное дело в Сибири только что начиналось... Экспедиция была государственным предприятием, она должна была скрывать свою задачу. Предписано было капитанам судов лишь для отвода глаз указывать на ее задачу как на решение вопроса о границе между Азией и Америкой. Ученым, отправленным в экспедицию, сенатским указом от 13 января 1733 г. запрещалось сообщать какие бы то ни было собранные ими сведения кому бы то ни было, кроме Академии наук и Сената. Академику Делилю пришлось оправдываться на этом основании [по поводу] доноса Шумахера [о том], что он сообщил свои наблюдения о комете в письме к Эйлеру.221
Экспедиция отчасти была военной<...> Ряд островов был присоединен к России - Курильские, Алеутские, Командорские... Рекогносцировки такого территориального расширения были сделаны по направлению к Америке - будущим русским колониям, к Японии. <...> Лишь на севере русские натолкнулись на естественную границу льдов. Сибирская экспедиция в этом смысле была аналогична Уфимской. Новая культурная Россия искала естественных границ среди прилегавших к ней диких или полудиких народностей. Подобно Уфимской, она расширила границы государства и тяжелым [бременем] легла на инородцев.
Как мы видели, ее прямым следствием явилось морское движение русских на восток, создание к концу века русских владений Америки, потерянных только в 1860 г. [75].
Но эта экспедиция не далась даром.222 Напряжение местного населения на ее содержание было огромное. <...> Но помимо таких косвенных расходов, она стоила огромные деньги, едва ли менее нескольких миллионов рублей, 300 000 руб. на наши деньги. Лишь настойчивость Адмиралтейств-коллегий позволила довести дело до некоторого конца.
Подобно Уфимской, она имела огромное значение для картографии Сибири.223 Берег Ледовитого океана от Архангельска до Колымы был снят, записан на протяжении 130 градусов, в широтах 64o 32' - 77o 34'; сняты берега Охотского моря и Камчатки. Работа была сделана хорошо. Только через 100 лет начались ее значительные исправления.224 Несомненно, в основе наших знаний и посейчас лежат эти работы - работы моряков и геодезистов - Прончищева, С. Челюскина,225 Д. и X. Лаптевых, Д. Овцына,226 Селифонтова, Кушелева, Минина, Лассениуса, Плаутина, Павлова, Муравьева, Скуратова, Сухотина, С. Малыгина, Стерлегова, Щекина, Щербинина, С. Хитрово227 и других, ведших работу в исключительно тяжелой обстановке, нередко своею смертью плативших за смелые попытки проникнуть в новые страны. Несомненно, работа эта могла быть так сделана только потому, что среди ее участников были выдающиеся люди. Таковы были, например, Лаптевы, Малыгин или Прончищев.
Лейтенант В. Прончищев228 достиг самого северного пункта экспедиции (77o 25') 229 и погиб на возвратном пути; с ним все время была его жена, первая русская женщина, принявшая участие в арктической экспедиции и погибшая от болезни и истощения вскоре после смерти мужа на берегах Ледовитого океана (1736).
С. Г. Малыгин230 описывал берег Сибири от Оби до Печоры (1736-1738), умер в 1764 г. начальником Казанской адмиралтейской конторы. Это был образованный моряк, обладавший инициативой, которая хотя и заглушалась в русском обществе того времени, но все же могла пробиваться. Так, в 1746 г., по рапорту Малыгина, тогда командующего штурманской ротой, о неправильности компасов, употреблявшихся в русском флоте, дело было разобрано Нагаевым и реформировано.231 Впервые было обращено внимание на ранее стоявшее по рутине дело. Вместе с Нагаевым и Чириковым он в 1720-х годах обучал гардемаринов морским наукам. В 1733 г. издал одобренную Фарварсоном и Академией наук "Сокращенную навигацию". Любопытны некоторые отражения сознательных стремлений того времени, проскальзывающие в предисловии к этой книге. С одной стороны, Малыгин проникнут сознанием пользы своего дела: "О ея (книги) пользе флоту, как о благодарности служителей мне ни мало не сумневаясь"; с другой - он высокого мнения о силе науки того времени: "Хотя древность, доброжелательный читатель, славою наук и процветала; однако новых времен мудролюбцы, ступая по следам оныя, толь паче себя прославили и науки почти в такое совершенство привели чрез новые изобретения, что сложивши старое с новым, оное без сумнения за азбуку покажется. Нет той науки и ведения, которое бы ныне сие не могло твердо доказать. Но оставя прочий, посмотрим на Навигацию, которая в таком уже ныне совершенстве, что кажется дале ее и не можно пойти".232 Эта яркая вера кажется нам наивной, но Малыгин предстал в ней весь и является в этом отношении одним из типичных представителей деятелей времени Петра, нашедших в науке новую веру жизни. Это был честный человек, всю жизнь пробивавшийся и службой не наживший состояния - один из многих невидных людей, строивших живую суть будущего русского общества.
Одновременно с этой работой впервые на карту была занесена Южная, Средняя и Восточная Сибирь.
Берега Тихого океана описывались мичманом Шельтингом и Хметевским,233 штурманом Елагиным, геодезистом Ушаковым и гардемарином Юрловым. Главная часть работы должна была выпасть, однако, на долю специалиста-астронома академика Л. Делиля де ля Кройера, командированного в эту экспедицию. Несомненно, Делиль не оправдал надежд, которые на него возлагались. Сейчас трудно разобраться в показаниях современников, где быль и вымысел сплетаются и где отражаются личные счеты и сплетни. Тем более это трудно для Делиля, погибшего во время путешествия и не успевшего обработать свой материал. Несомненно, Делиль сделал ряд поездок и все время пытался организовать исследования. Он сделал из Якутска поездки в совершенно неизвестные области Севера (до Сиктяха), достиг Оленека, посылал сотрудников на берега Ледовитого океана (студента Л. Иванова). Позже он был с Берингом, потерпел крушение и погиб от цинги на Беринговом острове. Делиль де ля Кройер всюду делал наблюдения, работал в чрезвычайно тяжелых условиях, но во время поездки его инструменты пострадали, он не умел обходиться с людьми и систематически закончить начатое. Гмелин234 указывает, что Делиль де ля Кройер не имел знающих помощников и этим отчасти объясняются его неудачи. Однако этому противоречит то, что среди его помощников выделялась талантливая личность геодезиста А. Д. Красильникова, которому в значительной мере принадлежит честь почина научной карты Сибири.235 Наконец, нельзя не считаться и с тем, что корреспонденция Делиля де ля Кройера не изучена, и, может быть, данные его отразились на картах, составленных его братом, академиком Н. Делилем236 [76].
Андрей Дмитриевич Красильников, геодезист, окончил курс Морской академии и четыре года (1724-1728) работал по съемке лесов в разных губерниях. Вместе с С. Поповым он был первым русским учеником Н. Делиля. Делиль обучал его астрономии.237 В 1733 г. был послан помощником Делиля де ля Кройера в Сибирскую экспедицию, причем с самого начала работал независимо от него. Ему принадлежит первая съемка Лены. После смерти Делиля в 1741 г. он продолжал работы в Сибири и вернулся в С.-Петербург в 1746 г. Здесь он работал в обсерватории Академии и преподавал астрономию в Морской академии.238 Его намечал Ломоносов для экспедиций, когда составлял свой план. Это был один из тех скромных работников, бравших энергией и трудом, которых выдвинула петровская реформа на заре русской научной работы. Красильников позже был адъюнктом Академии наук в Петербурге239 и научно работал до конца жизни.
Работы этой экспедиции дали богатейший научный материал, получивший обработку в трудах Гмелина, Стеллера, Крашенинникова. Однако в общем они не были достаточно использованы. Как постоянно в истории нашей культуры, недоставало последовательности и преемственности. Научные результаты исследований Средней Сибири - натуралистов и историков, исследователей Камчатки - вошли в науку и явились крупным приобретением XVIII в. Между 1749 и 1793 гг. появились в печати многочисленные работы Гмелина, Миллера, Фишера, Крашенинникова, Стеллера. Эти работы послужили основой для более поздних наблюдений и изысканий Георги, Палласа, Ренованца и других исследователей Сибири екатерининского времени. Другую судьбу имели исследования северных партий, снимавших побережье Ледовитого моря; они имели ту же судьбу, как работы Беринга и Чирикова. Они были схоронены в архивах. О них в печати в общих чертах дал довольно случайные сведения Гмелин лет через 10 после окончания экспедиции.240 Еще позже Миллер дал общую картину работы [77]. Но лишь через 110 лет с лишком Соколов напечатал значительную часть сохранившегося материала, в том числе любопытную записку Х. Лаптева о природе и берегах Ледовитого океана.241
Только в общем контуре нашей страны эти работы отразились немедленно. Главные их результаты вошли в первый атлас Российской империи, который в 19 картах вышел в 1745 г.242
Это было большое событие в истории научной жизни нашей страны. Все дальнейшие карты так или иначе исходили из этих первых основ. Так, карта Сибири начала исправляться после атласа 1745 г. только в 1754 г., но первые серьезные исправления внесены в сибирскую карту только Шмидтом и Трускоттом в 1776 г., через 30 лет.243 Больше того, некоторые данные этой карты были проверены и подтверждены лишь через 130-140 лет, например съемка мыса Челюскина Норденшельдом.244
Нельзя достаточно переоценить значение этого предприятия. Едва ли без карт могли быть сделаны те разнообразнейшие научные исследования, какие были предприняты во второй половине XVIII столетия. Несомненно, в XVIII в. картографические основы не имели того значения в истории описательного естествознания, какое они имеют теперь, когда создались отделы географии животных, растений, выросшие лишь в конце XVIII в., или выросла геология и геофизика с ее отделами. Теперь вся работа этих наук теснейшим образом связана с геофизической картой. Но, несомненно, и раньше, в XVIII в., для всякой научной работы в области описательных наук карта являлась необходимым фундаментом. Такой она явилась и для естественноисторического описания России, которое даже и хронологически тесно было с ней связано в трудах Сибирской экспедиции.
Как в науке, так и в картографии остановка исследования равносильна движению назад. В науке настоятельно необходимо немедленно исправлять, продолжать и углублять достигнутое. Только этим путем достигается преемственность в работе, используются целиком и наиболее производительным образом достигнутые результаты. Этого как раз не было в России XVIII в., и до сих пор это составляет самую слабую сторону русской культуры [78].
Блестящий результат, достигнутый атласом 1745 г., не был использован. Атлас вышел недоконченным, носил на себе следы спешного окончания, ясно видные современникам, которые, как обычно, оценивали его значение иначе, чем его ценим мы. Ломоносов писал о нем: "Посмотрев на тогдашнюю географическую архиву и на изданный атлас, легко понять можно, коль много мог бы он быть исправнее и достаточнее. И чтобы как-нибудь скорее издать атлас, пропущены и без употребления оставлены многие тогда же имевшиеся в Академии географические важные известия".245 В 1757 г., вступив в управление Географическим департаментом, Ломоносов составил план нового атласа и новой для этой цели астрономической экспедиции "для определения широт и долгот важнейших мест в России". Все эти планы разбились о мелкое противодействие среды, ему враждебной или инертной [79]. Настоящее серьезное исправление атласа 1745 г. было произведено в конце XVIII в., а новый атлас начал создаваться лишь в самом начале XIX столетия.
Несомненно, атлас 1745 г. далеко не охватил всей картографической работы, шедшей в эти годы - в первую половину XVIII в. - в России. Очень многие результаты этой работы (например, съемка в Сибири) далеко не вошли в этот атлас целиком. Но и другие картографические работы велись вне прямой связи с атласом, на нем не отразились.
Среди этих работ на первом месте должны быть поставлены морские карты, начало которым, как мы видели, было положено в Петровскую эпоху. При Петре началась съемка Каспийского моря, при нем делались первые съемки моря Балтийского, Белого. Карты рек, связанные тогда с мореходными, были одной из первых работ русских людей (карта Дона 1699 г.).
Исследования русских морей были в первой половине XVIII в. закончены только для Балтийского моря. В 1752 г. был закончен атлас Балтийского моря, составленный А. И. Нагаевым. Подобно атласу 1745 г., и атлас Нагаева стоял на уровне науки того времени, был лучшим из всех тогда имевшихся.
С именем адмирала А. И. Нагаева,246 первого выдающегося русского гидрографа, связаны, кажется, все наиболее значительные гидрографические предприятия русского правительства с 1740-х и до 1770-х годов. Своим продолжением они выходят хронологически за рассматриваемый период времени.
Алексей Иванович Нагаев родился в мелкопоместной дворянской семье в 1704 г. в селе Сертыкине, в 40 верстах от Москвы. Молодым кончал он в 1721 г. Морскую академию в Петербурге, заменившую Навигацкое училище в Сухаревой башне, и еще совсем молодым, не имея 20 лет от роду, был преподавателем-обучал гардемаринов (1722-1729); одновременно с известным позже спутником Беринга Чириковым сперва в Кронштадте, позже в Морской академии преподавал навигацию.
Составление атласа Балтийского моря было ему поручено Адмиралтейств-коллегией в 1746 г., когда он уже был опытным моряком, плававшим между Кронштадтом и Архангельском, производившим съемку Каспийского (1731-1734) и под начальством барона Любераса247 Балтийского (1739-1740) морей.248 Плавания тогдашнего времени не могут быть сравниваемы с теперешними. Фрегат "Кавалер" под начальством Нагаева шел из Ревеля в Архангельск в 1741 г. не менее 57 суток!
Нагаев, однако, не был только моряком-практиком, он был главным образом теоретиком-гидрографом. Уже в 1744 г. ему с его помощником лейтенантом Афросимовым249 было поручено составить карту открытий экспедиций Беринга, Чирикова, Шпанберга. Эта карта осталась в рукописи в Адмиралтейств-коллегий, но, по-видимому, ее уменьшенные копии попали в научную литературу уже в 1747 г., и [она] долгое время была основной картой для этих мест. В связи с этой работой ему приходилось решать вопросы, возникшие с этой экспедицией, так как Скорняков-Писарев донес, что Шпанберг был не в Японии, а в Корее. В 1746 г. Комиссия, в которой участвовал Нагаев, решила, что Вальтон, несомненно, был в Японии, а вероятно, был в ней и Шпанберг [80].
В 1746 г. Нагаев начал другую, еще более важную работу. В этом году капитан Малыгин, командующий штурманской ротой, подал рапорт, в котором указывал, что присылаемые из Адмиралтейств-коллегий компасы имеют разное склонение. Дело это поручено было разобрать Нагаеву, который нашел, что Малыгин прав, и согласно его проекту было впервые решено готовить магнитные стрелки из лучшей стали и провести для их проверки меридиональную линию в Кронштадте. Может быть, в связи с этим в конце того же года ему было поручено "приведение морских карт в самую аккуратность" - работа, которую он начал в 1747 г. для Балтийского моря и которая была закончена в 1752 г.250 Он пользовался для этой работы старыми съемками барона Любераса [и др.], производил новые. Определения Нагаевым глубин в части Балтийского моря к северу от Эзеля и Гохланда до Аландских шхер держались на иностранных и русских картах более 100 лет.251 Все карты атласа Балтийского моря в 1752 г. были одобрены Адмиралтейств-коллегией и выгравированы, но по неизвестной причине атлас был задержан и только в 1757 г. вышел в свет.252 Лоция к нему была издана еще позже, только в 1798 г., когда уже совсем устарела.253 И все-таки атлас этот служил для плавания по Немецкому и Балтийскому морям в течение 60 лет, когда вышел атлас Сарычева.254 Нагаев интересовался Балтийским морем и позже. Так, во время немецкой войны, после занятия Померании, он вместе с С. Н. Мордвиновым снял на карту берега Померании до Кольберга.255
Та же судьба - посмертного издания или опубликования через многие годы после получения результатов - постигла и другие картографические труды Нагаева, например его карту Каспийского моря. Нагаев делал съемку Каспийского моря вскоре после выхода карты Соймонова - Фарварсона; он пользовался данными и других исследователей и уже в 1760 г. издал первую карту Каспийского моря на основании всех имеющихся данных. Но его карта была издана только в 1796 г., после его смерти.256 [При его жизни и] еще долго после его смерти видно [было] влияние его работ в безымянных исправлениях издававшихся или составлявшихся в это время гидрографических карт. Но это влияние видно на всех, самых разнообразных, предприятиях, особенно в связи с тем, что при Екатерине II Нагаев, принявший, по-видимому, участие в перевороте,257 занял высокое положение и имел влияние.
Под его наблюдением производились съемки Ладожского озера (1763 - лейтенанты Булгаков, Буковский и Лаптев; 1766 - Д. Селянинов) и Белого моря (1767 и 1773). В его руках скапливались новые материалы, касавшиеся Камчатки и находящихся на восток от нее островов (1770 - карта Медвежьих островов и устья Колымы по описи пятидесятника Лобаткова, 1771 - Камчатки по журналам Креницына и Левашова).
Когда в 1767 г. Нагаев был избран в Законодательную комиссию в Москве, он и здесь занимался съемками. По-видимому, это избрание прервало его работу над составлением карты Белого моря,258 и вместо этого Нагаев со штурманом С. Захаровым снял Москву-реку от Москвы до Рузы и Оку от верховьев до Нижнего (со штурманами Посошковым и Трубниковым). Эти съемки были изданы в виде особого атласа.
Но гидрографические работы Нагаева не были закончены и сведены в единое целое. Выйдя в отставку, он умер глубоким стариком. Часть собранных им материалов погибла при пожаре его дома (1764).259 Но и того, что им сделано, достаточно, чтобы его имя осталось памятным в истории науки в России. Нагаев был первым устроителем реформированной Морской академии - Морского кадетского шляхетского корпуса (1752-1760).260 Произведенный в 1769 г. в адмиралы, он в 1775 г. вышел в отставку и умер в Петербурге в 1781 г. К сожалению, и о нем, как о большинстве русских людей того времени, у нас мало сведений, рисующих его живую личность. По-видимому, он был весь в работе. Женат он не был. Его первый биограф, Веревкин, в 1783 г. набрасывает картинку его внутренней жизни в последние годы: "Жестокие болезни, удручавшие его старость за четыре или пять лет до его кончины, не удерживали его от неусыпного, можно сказать, упражнения в сочинении и поправлении морских чертежей. Во внутреннем его жилище не было почти места, не занятого книгами или бумагами. В часы только сна и беседований с приятелями не имел он в руках своих пера, грифеля, циркуля или книги".261 Нагаев был страстным поклонником Петра I и доставлял материал Голикову для его "Деяний".262 Другими собранными им для истории Петра материалами воспользовались историки XIX в. ...263
| ГЛАВА ПЕРВАЯ |