чный буржуа, который всегда живет на одном из этажей нашей собственной персоны. Но есть нечто особенно странное в этом идеалистическом тезисе, а именно - его исходный пункт, открытие субъективности как таковой, мышления в его интериорности. Ведь античному человеку был совершенно неизвестен этот субъективный, рефлективный, интимный, одинокий способ бытия. И я не знаю, что более курьезно - то, что человек античности не знал своего собственного бытия, своей субъективности, или то, что человек нового времени открывает свое Я как совершенно неизвестную, неожиданно возникшую землю. Тема важная и новая, но трудная для обсуждения. Не знаю, сумею ли я ясно изложить ее вам. Могу лишь поручиться, что постараюсь этого добиться. Исходя из нашего теперешнего образа мышления, уже открывшего сознание, субъективное бытие, бытие для себя, мы можем представить нашу интимность в виде круга, заполнив его тем, что в нас происходит и имеется. В этом круге центр будет символизировать элемент нашего сознания, именуемый Я, роль которого состоит в том, чтобы быть субъектом таких наших действий, как видеть, слышать, воображать, мыслить, любить, ненавидеть. Все эти ментальные акты обладают следующим свойством: кажется, что они исходят, излучаются из центральной точки, присутствующей и действующей в любом из них, - в мышлении кто-то мыслит, в любви кто-то любит, в ненависти кто-то ненавидит. Этот кто-то называется Я. И этот Я, который видит и мыслит, является не реальностью, отделенной от видения и мышления, но составляющим субъектом, принимающим участие в действии. Если Я может быть символизировано как центр нашего сознания, нашего понимания, то периферия, окружность, займет все то в нас, что в меньшей степени является нашим, а именно все представления о цветах, формах, звуках, телах, т. е. весь внешний мир, который окружает нас, который мы зовем природой, космосом. Итак, в жизни человека эта космическая периферия, состоящая из материальных предметов, требует постоянного внимания. Внимание - это вид основной деятельности Я, который направляет и регулирует его остальные действия. Недостаточно, например, для осуществления нами акта видения и слушания чего-либо, чтобы оно находилось перед нами. Те, кто живет близ водопада, перестают слышать его, и из всего, что складывается в видимый сейчас образ этого театра, мы замечаем лишь часть его. Какую? Ту, на которой мы сосредоточиваемся, на которую обращаем внимание. Видеть означает смотреть, или искать Глазами, слышать - слушать, или напрягать слух. Следовательно, говорю я, природа, внешний мир требует внимания человека с неотступной настоятельностью, все время ставя перед ним проблемы выживания и самозащиты. Кроме того, в первобытные эпохи жизнь человека представляет собой непрестанную войну с природой, окружающими предметами, и индивид не может заниматься ничем иным, кроме решения проблем своей материальной жизни. Это означает, что человек посвящает свое внимание только периферии всего бытия, видимому и ощутимому. Он живет, осознавая лишь свое космическое окружение. Я в этом случае находится там, где сосредоточено его внимание, остальное для него не существует. Применительно к нашему символическому изображению мы сказали бы, что в круге существует лишь линия, ограничивающая его, т. е. субъективность не что иное как эта окружность. Иногда телесная боль, внутренняя тревога возвращает внимание с периферии во внутреннюю часть круга, от природы к себе самому, но на мимолетное мгновение, не постоянно и не часто. Внимание, не приученное сосредоточиваться внутри, всегда стремится к своему начальному, привычному направлению и вновь хватается за окружающие вещи. Это мы можем назвать "естественной" деятельностью сознания, для которой существует лишь космический мир, состоящий из физических тел. Человек живет, бдительно следя за своими собственными границами, высовываясь наружу, в природу, т. е. направляя внимание к внешнему миру. С достоверностью, всегда спорной, с какой мы можем вообразить душу животных, мы считаем, что их внутренняя ситуация должна быть несколько схожа с ситуацией "естественного" человека. Вспомните, животные всегда настороже. Уши пасущегося коня, как две живые антенны, как два перископа, свидетельствуют о его беспокойстве, о том, что животное всегда занято своим окружением. за обезьянами в пещерах Ретиро. Поразительно, как эти человекообразные существа всюду успевают: ничто из происходящего вокруг не ускользает от них. Слово "extasis" этимологически значит "быть вне себя". В атом смысле животное находится -в непрерывном экстазе, пребывая вне себя самого из-за постоянной внешней опасности. Обратиться к себе самому означало бы отвлечься от происходящего вокруг, а подобное отвлечение могло бы стоить животному жизни. Природа в своей первобытной естественности жестока: она не терпит невнимательности. Нужно иметь сотню глаз, беспрестанно окликать "стой! кто идет?", быстро получать сведения о постоянно меняющихся обстоятельствах, чтобы ответить на них соответствующими действиями. Внимание к природе - это жизнь в действии. Животное в чистом виде - это человек действия в чистом виде. Таким образом, первобытный человек живет как бы на собственном сторожевом посту, внимание его поглощено космосом, он отвернулся от собственного бытия. Я живет, исходя из вещей, и направлено к ним, а занимается ими, проходя сквозь самое себя подобно лучу солнца, проникающему сквозь стекло, не задерживаясь в нем. Именно поэтому и именно таким образом с биологической точки зрения естественно и первично незнание человеком самого себя. Удивляет, вызывает любопытство и требует объяснений явление противоположное. Каким образом внимание, изначально центробежное, направленное на то, что нас окружает, совершает невероятный поворот к самому себе и собственному Я, отворачиваясь от окружающего, и принимается смотреть внутрь самого себя. Конечно, вы подумаете, что этот феномен сосредоточенности на своем внутреннем мире предполагает две вещи: нечто побудившее субъекта перестать интересоваться окружающим я нечто Привлекшее его внимание к собственному внутреннему миру. Вы скажете, что одного без другого недостаточно. Лишь освобожденное от своих внешних занятий внимание может обратиться на другие вещи. Но простое освобождение от внешнего мира не несет с собой открытия и предпочтения мира внутреннего. Чтобы женщина полюбила мужчину, ей недостаточно разлюбить другого: необходимо, чтобы этот привлек ее внимание. Но прежде чем приступить к разъяснению столь решительные перемены в человечестве, следует использовать наше описание неотъемлемой и первичной деятельности мозга, чтобы понять Я образ мыслей, господствовавший в греческой и вообще в античной философии. Самый большой успех в истории, и в частности в истории философии, достигнутый в последние годы, состоит в том что мы позволили себе быть откровенными и признать, мы что не понимаем античных мыслителей. Эта откровенность с самими собой, как всегда, была вознаграждена ipso facto . Осознав что мы их не понимаем, мы стали впервые в самом деле , понимать их, т. е. отдавать себе отчет в том, что они мыслили в отличной от нас форме, и в результате искать формулу-ключ этого образа мышления. Ведь речь идет не о том, что их теории в той или иной мере несходны с нашими, но о том, что сама их интеллектуальная деятельность отличалась от нашей. Античный человек сохраняет, в сущности, тесситуру первобытного человека. Как и тот, он живет вещами и существует лишь для космоса физических тел. Он может нечаянно обнаружить признаки интимности, но они нестабильны и по сути случайны. Ведь греческое мышление, строго говоря, примитивно, - правда, грек не удовлетворяется жизненным наблюдением внешнего мира, но философствует о нем, вырабатывает идеи, претворяющие в чистую теорию находящуюся перед ним реальность. Идеи греков были отформованы в реальности, состоящей из вещей внешних, материальных. Само слово "идея" и однокоренные к нему означают "видимая фигура", "внешний вид". Поскольку кроме тел в природе существуют их движения и изменения, грек должен придумать другие, невидимые, нематериальные вещи которыми эти движения и изменения обусловлены. Эти нематериальные вещи в конце концов мыслятся так же, как материальные, но утончившиеся до прозрачности. Так, животное состоит из материи, организованной и движимой той вещью, что находится внутри, скрытой в материи: душой. Но эта душа не имеет ничего интимного: она представляет собой внутреннее только в том смысле, что скрыта в теле, погружена в него и поэтому не видна. Это дуновение, воздушное дыхание - или влага Фалеев, или огонь Гераклита. Хотя человек нового 'времени сохранил слово "дух" для обозначения своего открытия интимности, он начинает постигать, что и греки, и римляне понимали под нею реальность не менее внешнюю, чем телесная, приписанную к телам, силу, помещенную в космосе. Конечно, в человеческой душе, согласно Аристотелю, имеются силы которых пет в душе животного, обладающей, в свою очередь ' способностями, отсутствующими у души растительной, но так как для греческой мысли они все являются душами, то человеческая душа является ею не более чем душа растения '. Так, человеческая душа одновременно и неделимо обладает свойством думать и произрастать. И неудивительно, что Аристотель относит науку о душе, психологию, к биологии. Психология Аристотеля говорит о растении наряду с человеком, поскольку его душа представляет собой не начало интимности, а космическое начало космической жизненности, что-то вроде начала движения и изменения, ведь для греков существует даже душа минерала - душа каждого небесного светила. Греческое понятие души больше всего похоже на понятие скрытой, но внешней по отношению к самой себе силы, такой, какую мы простодушно предполагаем внутри магнита, чтобы объяснить способность притягивать, которой обладает его видимое тело. В самом деле, говорить сегодня о "спиритуализме" Аристотеля в современном смысле слова "духовность" было бы исторической наивностью, если бы не было неточностью. Если. же вопреки тексту вводить в аристотелевский дух наше современное понятие сознания, то неточность меняет направление и упирается в непризнание того, что непонятно, того, например, что, по Аристотелю, светила имеют душу, т. е. сознание, и поскольку сознание состоит в чистом осознавании себя, оно может двигать тяжелую громаду звездного тела. Греки открыли душу не исходя из интимного видения самих себя, но обнаружив ее вовне как некую квазителесную сущность. Поэтому греки понимают чувственное восприятие и вместе с ним всю разумную жизнь как столкновение двух тол: телесные вещи сталкиваются с вещью-душой и оставляют в ней свои след. Душа до этих столкновений не содержит ничего, она - нетронутая восковая табличка. Она еще так далека [от интимности, бытия для себя, эта греческая душа, способная существовать пустой и не обладающая пространством, - она как фотографическая пластинка, на которой есть лишь то, что пришло извне, то, что природа наносит и располагает на ней. Какое различие между этой душой и барочной монадой Лейбница, в которую ничто не может ни проникнуть, ни выйти из нее, которая живет сама собой, - источник, питаемый собственной внутренней силой! Мне хотелось бы когда-нибудь в другой раз поговорить подробнее об античном образе мышления. Но сейчас надо скорее возвращаться к нашей теме. Х Каким образом внимание, естественно центробежное, изменяет направление, сделав поворот на 180░, и, вместо того чтобы быть обращенным вовне, сосредоточивается на самом субъекте? Как произошло, что глаза обратились внутрь человека, как у сломанной куклы внутрь, ее фарфоровой головки? ; Беззвучная, бескровная, без оповещающих о ней литавр и Поддерживающих ее труб, без воспевающих ее поэтов, - это, несомненно, одна из самых неожиданных перемен, подмостками в которых явилась планета. Человек античности все еще продолжал жить рядом со своим братом-животным и, подобно ему, в себя. Человек нового времени погружен в себя, обращен на себя, очнулся от своей космической бессознательности, стряхнул [себя спячку, оставшуюся у него от водоросли, от растения, млекопитающего, и обрел самого себя: открыл себя. В один прекрасный день он, как обычно, делает шаг и замечает, что столкнулся с чем-то странным, неизвестным, необычным. хотя он и не осознает как следует, кто это, во начинает его теснить при этом замечает, что больно ему самому, что одновременно -тот кто теснит и кого теснят, что он сталкивается с самим собой' "Испытываю боль, значит существую". Дьявольское происшествие! Дьявольское? Может быть скорее божественное? Разве не более вероятно, что в выходящем из ряда воя явлении принимает участие Бог? Но какой бог христианский? Да, христианский, только христианский каким образом открытие совершенно современное из которого, как из зерна выросло все антихристианское время, может быть связано с именем христианского Бога? Эта возможность беспокоит христиан и приводит в ярость антихристиан современности. Христианин антисовременен: он удобно Расположился раз и навсегда против современности. Он не принимает ее. Она_- порождение Сатаны И вот ему объявляют, что современность - это зрелый плод идеи господней. В свою очередь, человек порог времени - противник христианства и полагает, что это время "простои? христианской идее. Теперь его призывают осознать себя именно как представителя нового времени, как дитя Бога. Это сбивает с толку. Это означает перевернуть представления об истории и изменить убеждения. И противник христианства и противник временности не хотят изменений, не хотят бытия, поэтому они удовлетворяются антибытием. Открытие субъективности имеет два глубоких исторических корня: отрицательный и положительный. Отрицательный - это скептицизм, положительный -христианство. Одно без Другого не могло бы дать подобного результата. Сомнение, как мы уже имели возможность заметить, свойство научного познания, оно открывает лазейку, в которую проникает доказательство. Греки, в совершенстве и до конца развили эту способность сомневаться. Школы. именовавшие себя скептическими не оставили ничего последующим временам. Конечно больше всех сомневались академики: Ни Декарта, ни Юма, Ни Канта никто не смог превзойти в скептицизме. Во всяком случае они показали иллюзорный характер познания. Мы не можем узнать, каковы вещи. Самое большое, мы можем показать, какими они нам кажутся. Но ясно, что греческие скептики были греками, и так как познание-это познание бытия, а для греков не было иного бытия, кроме внешнего. Они пришли к формулировкам, которые в буквальном смысле современны, которые чудесно выражают то, что современный человек не сумел бы сказать лучше. Так киренаики говорят, что мы не можем познать реальное, поскольку душа не может выйти наружу, а остается замкнутой в своих состояниях- и существует наподобие осажденного города . Разве это не открытие интимности? Возможно ли более строгое, более пластичное выражение субъективного бытия? Греки, которые думали так, не видели здесь ничего положительного. Этими словами они выражают мысль о том, что мы не можем выйти наружу, в этом пленном бытии для себя содержится новая реальность, более прочная в основательная, чем внешняя. В истории мало более ярких примеров того, что тонкости ума недостаточно, чтобы совершить открытие. Нужен энтузиазм, любовь к новому. Способность рассуждать - это фонарь, который необходимо направлять рукой, а рука должна быть движима горячим желанием, предшествующим тому или другому замыслу. В конце концов, находят лишь то, что ищут, и разум находит потому, что ищет любовь. Поэтому все науки начинаются как пристрастие людей пристрастных. Современное педантство обесценило это слово; но пристрастный - это тот, кто может относиться к чему-либо со всем возможным уважением, в этом заложено все. То же самое мы сказали бы о любителе. Любовь ищет предмет для того, чтобы впоследствии его нашел разум. вот великая тема для долгого и плодотворного разговора, который мог бы показать, как ищущее бытие представляет собой сагу суть любви! Вы думали об удивительной структуре поиска? тот, кто ищет, не имеет, даже не знает того, что ищет, а, с другой стороны, искать - значит уже иметь заранее, предполагать, 'то ищешь. Искать - значит предвосхищать еще не существующую реальность, предполагать ее появление. Я не понимаю любви, которая, как это часто бывает, впоследствии отчаивается отрицает любовь. Если любовь к женщине рождена ее красотой, то любовь, состояние влюбленности не ограничивается лишь созерцанием этой красоты. Однажды пробужденная, родившаяся любовь состоит в постоянном создании как бы благоприятной атмосферы, как бы верного, доброжелательного света, в который мы заключаем любимое существо, - так что все остальные его свойства и достоинства могут раскрыться, проявиться, и мы узнаем о них. Ненависть, напротив, представляет ненавидимое существо в отрицательном свете, и мы видим лишь его недостатки. Любовь, следовательно, подготавливает, предполагает возможное совершенствование любимого существа. Тем самым она обогащает нас, давая возможность увидеть то, что мы без нее не увидели бы. Кроме того, любовь мужчины к женщине подобна попытке переселения душ, попытке выйти за пределы себя, она пробуждает в нас стремление к перевоплощению. Но оставим теперь эти изыскания в области страстей и обратимся снова к нашему предмету. Мы видели, как скептицизм учит человека не верить в реальность внешнего мира и, как следствие, не интересоваться им. Но в этом первом акте он останавливается, будучи слепым, у врат человека внутреннего. Как говорил Гербарт: "Каждый новичок - скептик, но каждый скептик - всего лишь новичок". Отсутствует положительный мотив, интерес к субъективности, необходимый для того, чтобы она привлекла к себе внимание и выдвинулась на первый план. Этим мы обязаны христианину, Греческие боги не больше, чем верховные космические силы, вершины внешней реальности, величественная мощь природы, В пирамиде вершина занимает господствующее место, принадлежа, в то же время самой пирамиде. Таким же образом греческие боги находятся над миром, но составляют его часть, его истинный цвет. Бог реки и бог леса, бог хлеба и бог молнии -- это божественная цена земных реальностей. Сам Бог евреев появляется с молнией и громом. Но христианского Бога не увидишь ни с молнией, ни с рекой, ни с верном, ни с громом. Это йог действительно трансцендентный и неземной, его способ бытия не сравним ни с какой космической реальностью. Никакая часть его, вплоть до кончика стопы, не проникнута этим миром, не прикасается к нему. По этой причине для христианина величайшим таинством является воплощение. То, что Бог, совершенно несоизмеримый с миром, в какой-то момент вписывается в него - "и живет среди нас" - величайший парадокс. То, что логически представляет собой таинство христианства, было повседневной жизнью в греческой мифологии. Олимпийские боги в любой момент могли воспользоваться телами земными и не всегда людскими, воплощаясь в лебедя, простертого над Ледой, или в быка, уносящего на спине Европу. Но христианский Бог - трансцендентный Бог. Христианство предлагает человеку войти в общение с подобным существом. Как возможно такое общение? Оно не только невозможно через мир или посредством мира и мирских вещей, но, напротив, все, что на есть в этом мире, служит по меньшей мере препятствием и помехой общению с Богом. Чтобы быть с Богом, нужно начать с виртуального уничтожения всего космического и земного, представить его как несуществующее, поскольку действительно перед Богом это ничто. И тогда душа, чтобы приблизиться к Богу, в своем стремлении к божественности, для того чтобы обрести спасение, делает то же самое, что скептик, использующий сомнение как метод. Она отрицает реальность мира, других существ, государства, общества, собственного тела. И когда она преодолеет все это, она почувствует истинную жизнь и бытие. Почему? Да потому, что душа остается одна, наедине с Богом. Христианство открыло одиночество как сущность души. Я формулирую точно - как сущность души. Никто из моих слушателей не понимает сейчас, что это означает. Одиночество как сущность. Что это? Немного терпения. Я надеюсь, что на данном этапе прочитанного мной курса можно отрицать любые мои достоинства, но не стремление к ясности. Несомненно, в свое время и эта формулировка окажется совершенно ясной. Душа - это то, что истинно существует, когда остается без мира, освобожденной от него, т. е. когда она одна. Нет другого способа оказаться близ Бога, как через одиночество, потому что только в состоянии одиночества душа находит свое истинное бытие. Бог и пред ним одинокая душа; нет более истинной реальности, с точки зрения христианина, христианской религии, но не так называемой "христианской философии" (которая, как мы увидим, представляет собой печальные в бесплодные цепи, которые влачит христианство). Нет ничего, кроме этой двойной реальности - Бог и душа, и поскольку знание для христианина - это всегда знание реального, совершенным знанием будет знание о Боге и о душе. Не случайно именно Св. Августин был первым мыслителем, смутно предвидевшим явление сознания и бытия как интимности, и не случайно он же был первым, кто понял, что нельзя сомневаться в том, что испытываешь сомнения. Любопытно, что основатель христианской идеологии и основатель философии нового времени совпадают в исходном пункте. Для Св. Августина Я также существует в той мере, в какой осознает себя бытием - его бытие это его осознание, и эта реальность мышления первая в череде теоретических истин. Нужно основываться на этой реальности а не на проблематичной реальности космоса и того, что внешне. Здесь человек тоже предстает как абсолютно внутренний, как интимность. И, как Декарт, в глубине этой интимности он находит Бога. Любопытно, что все религиозные люди в один голос говорят нам о том, что Св. Тереса называет "глубиной души". Кроется ли какая реальность за этой затертой метафорой? Не станем задавать вопросы, на которые сейчас не сможем дать ответа. Однако было бы несправедливо и ошибочно видеть в Св. Августине Декарта. Чем больше обнаруживается между ними совпадений, тем заметнее огромное различие. Св. Августин был гением религиозного чувства, благодаря своей религиозной интуиции Св. Августин приходит к открытию рассудочного бытия, - как философ, он стремится определить свою интуицию и отвести ей соответствующее место в науке, но, поскольку он не был великим философом, как Декарт, ему не хватало внезапного гениального прозрения, которое позволило Декарту перевернуть всю античную идеологию и основать современный идеализм Но еще одно различие: Св. Августин, человек нового времени,-подобно Юлию Цезарю, единственному человеку, принадлежавшему новому времени в древнем Среднеземноморье, - также был человеком античным. И наряду с новыми идеями без всякого разграничения в нем целиком сохраняется античная ментальное". Поэтому его философия хаотична, поэтому он Отец Церкви, но не классик философии. С другой стороны, еще не доказано, что Декарт, как кажется, человек, читавший весьма немного, был анатом с трудами Св Августина или воспринял внушенные им мысли7. Но он высказывает то же самое. Эта мысль носилась в воздухе. Идея сознания, которая расцвела у Св. Августина, зрела в течение всех средних веков в этой схоластике, которую так презирают, потому что ею, в сущности, никто должным образом не занимался, даже уцелевшие схоласты. Можно безошибочно восстановить связь Св. Августина с Декартом - через Св. Бернара Клервоского, Викторинос, Св. Бонавентуру и францисканцев, Дунса Стога, Оккама и Николая иа Отрекура. На этом пути идея сознании встретила лишь одно препятствие: в лице Св. Фомы Аквинского который оставил эту идею христианского происхождения, чтобы вернуться к космической душе Аристотеля, снова подчинив своеобразное вдохновение христианства неподходящей форме античной мысли. Современяость родилась из христианства, не надо враждебности по отношению к средним векам, пусть все будут дружественны и желанны. С этого должна была начаться мок сегодняшняя лекция, но приходится оставить до следующего раза открытие неизвестной земли, которой мы достигли на предыдущей лекции. Лекция IX '[Тема нашего времени- Коренная реформа философии.- Основное ванное Универсума- Я существую для мира. и мир существует для меня - Жизнь каждого] Сегодня перед нами трудная задача, трудная для всегда жизнерадостной и спортивной атмосферы, которой должна дышать философия, если хочет быть действительно философией, а не буквоедством. Сегодня, как никогда, нам необходимо отточить наши суждения, чтобы они были острыми, вычищенными и продезинфицированными, готовыми служить нам при некой хирургической операции. В последнее время мы воскрешаем со всем пылом великолепный идеалистический тезис современности во всей его чистоте, тезис, на котором мы все, впрямую или нет, были воспитаны и который определяет действующий уклад человеческой культуры. Оставив в подвешенном состоянии реальность. внешнего мира и открыв первичную реальность сознания, субъективности, идеализм поднимает философию на новый уровень,. с которого она уже не может сойти, не совершив отступничества в худшем смысле слова. Античный реализм, который исходит из несомненного существования космических объектов, являет собою философское простодушие, райскую невинность. Всякая повинность - райская. Ведь невинный - тот, кто не сомневается, но подозревает дурного, не остерегается, тот, кто всегда чувствует себя как первобытный или как античный человек в окружении природы, космического пейзажа, сада - и это Рай. Сомнение изгоняет человека из Рая, из внешней реальности. И куда идет этот абсолютный Адам, т. е. мышление, увидев себя изгнанным из Космоса? Ему негде приютиться, ему приходится ухватиться на самого себя, устремиться в самого себя. Из Рая, т. е. внимания к внешнему, присущего детству, он переходит к погружению-в-себя, к меланхолии юности. Новое время меланхолично, и все в большей или меньшей степени романтично. Св. Августин, который был первым романтиком, великолепным, огромным во всем, - это пример философского простодушия . Какими бы не были наши намерения относительно нововведений и философского прогресса, следует понимать, что мы не можем вернуться от идеализма к простодушному реализму греков или схоластов Здесь в высшей степени уместен девиз солдат Кромвеля. Тогда последуем дальше, за идеализм оставив его позади, как пройденную часть пути, как город в котором довелось жить и который навсегда остался в душе Идеализм остается в нас, т. е. мы сохраняем его. Он был ступенью в восхождении разума: теперь поставим ногу на следующую ступень, выше идеализма, а не под ним. Но для этого нам необходимо подвергнуть его хирургической операции. В соответствии с идеалистическим тезисом Я, субъект, поглощает внешний мир. Идеалистическое Я раздувается, поглощая Универсум. Идеалистическое Я-это опухоль; нам необходимо вскрыть эту опухоль. Постараемся соблюсти всю рекомендуемую гигиену и антисептику. Но вмешательство необходимо. Я нездорово, в очень плохом состоянии, - очевидно, ему полегчает. Для греков Я было частицей в Космосе. Поэтому Платон почти никогда не употребляет слово еgo. Самое большее, он говорит о социальной общности, народное собрание афинян, либо меньшая группа - приверженцы его Академии. Для Аристотеля Я-душа, как рука, касается Космоса, приспосабливается к нему, чтобы получить знания о нем, как умоляющая рука слепого, которая пробирается между предметов. Но уже у Декарта Я поднимается до ранга первой теоретической истины и, становясь монадой у Лейбница, закрываясь в себе, отделяясь от большого Космоса, создает интимный мирок, микрокосм и представляет собой, согласно самому Лейбницу.И поскольку идеализм достигает кульминации у Фихте, у него же Я оказывается в зените своей судьбы - Я есть просто и прямо Универсум, все. Я сделало блестящую карьеру. Ему не на что сетовать. Оно не может стать больше. И однако, оно сетует - и не без основания. Потому что, поглотив Мир, современное Я остается одиноким, конститутивно одиноким. Сходным образом китайский император из-за своего высочайшего ранга не должен иметь друзей, которые не были бы равны ему, - поэтому один из его титулов звучит: "одинокий человек". Идеалистическое Я - это китайский император Европы. Я хотело бы всевозможными способами преодолеть свое одиночество, даже ценой того, чтобы не быть всем, т. е. оно готово быть несколько меньшим существом, чтобы жить несколько больше, хотело бы иметь вокруг себя Другие, отличные от него вещи, другие разные Я, с которыми можно было бы говорить, т. е. "ты" и "она", прежде всего наиболее отличающееся от меня "ты", которым является "ты"-иона", или для Я женского рода "ты", которым оказывается "он". В общем, Я необходимо выйти за пределы самого себя, обнаружить мир вокруг. Идеализм почти что закупорил источники жизненных сил, почти полностью уничтожил жизненные ресурсы. Поскольку человека почти удалось убедить всерьез, т. е. практически, в том, что все окружающее - это его воображение и он сам, поскольку, с другой стороны, первичный разум, спонтанный и неисправимый, продолжает представлять нам все это "как действительную реальность, отличную от пас, идеализм стал упорным и стойким движением наперекор жизни, которое упрямо, настоятельно заставляет нас признать, что жить спонтанно значит по сути впадать в ошибку, поддаваться оптической иллюзии. Скупец не смог бы предаваться своей пагубной страсти, если бы вправду поверил, что кусочек золота - это всего лишь изображение золота, иначе говоря, фальшивая монета, равным же образом и кавалер не смог бы продолжать быть влюбленным в даму, если бы всерьез поверил, что это не женщина, ее образ. Этот случай был бы не любовью, любовью к себе, автоэротизмом. Убедиться, что любимая женщина не такова, как мы о вей думаем, что она лишь обобщенный образ, созданный нами, означает для нас катастрофу, потерн. иллюзий. Если бы я располагал большим временем, я показал 5ы вам, что это не преувеличение, что даже в мелочи жизни - жизнь и состоит из мелочей - проникает идеализм, разъедая жизнь, лишая ее жизненности. Но сейчас перед нами насущная и трудная задача: вскрыть Чрево идеализма, освободить Я из темницы, привести его в соответствие с окружающим миром, насколько возможно излечить его от погруженности в себя, от попыток бегства. Как может Я снова выйти на пределы самого себя? Не значит ли это впасть вновь в античную наивность? На это я для начала отвечу, что никогда ив существовало проблемы снова выйти - поскольку наивное Я античности не выходило за пределы себя - по той простой причине, что именно оно никогда и не проникало в себя. Чтобы выйти, нужно находиться внутри. Это не только общеизвестная истина, а не только игра слов. Я, как мы видели, это интимность: теперь речь идет о том, что оно вышло за пределы себя, сохраняя Свою интимность. Нет ли здесь противоречия? Но, поскольку в атом цикле лекций для нас настала пора сбора урожая, мы можем воспользоваться возможностью, которую перед этим взрастили. Итак, это противоречие пугает нас, поскольку нам уже известно, что всякая проблема состоит в раздвоенном противоречии, возникшем перед нами, в противоречии кажущемся. Вместо ого чтобы подпиливать опасные раздвоенные рога, притворяясь, то противоречия нет, сформулируем его со всей жесткостью, уподобив проблему хорошему породистому быку: Я - это интимность, то, что внутри себя, для себя. Однако необходимо, чтобы, не теряя этой интимности, Я соприкоснулось с миром, коренным образом отличающимся от пего, и вышло за свои пределы в этот мир. Стало быть, чтобы Я было в одно и то же время внутренним и внешним, ограниченным пространством и чистым полем, заключением и свободой. Проблема может устрашить хоть как, и хотя я объявил, что собираюсь произвести хирургическую операцию, похоже на то, что мне грозят превратности оказаться вредным для жизни, не надо понимать так, что эти упреки представляют собой возражения против идеалистической теории. Если бы она была в конечном счете истинной, т. е. если бы она не заключала в себе теоретических трудностей, несмотря на эти упреки, идеализм продолжал бы оставаться нетронутым и неуязвимым. Желание, жажда, сама жизненная необходимость того, чтобы истина была другой, разбились бы о разум, не достигнув этой другой истины. Истина не потому истина, что она желанна; но истина не бывает обнаружена, если она не желанна, ее ищут потому, что она желанна. Следовательно, остается непорочным незапятнанный в незаинтересованный характер наших собственных стремлений к истине, но нельзя поручиться, что такой-то человек или такая-то эпоха не достигли той или иной истины влекомые к ней собственным интересом. Без этого не-было бы истории. Не связанные между собой истины попадают в разум человека случайно, и он не знает, как поступить с ними. Как могла бы послужить Галилею истина Эйнштейна? Истин" осеняет лишь того, кто к ней стремится, кто жаждет ее, в чьем разуме для нее уготовано место. За четверть века до появления. теории относительности постулировалась физика четырех измерений, без абсолютного пространства и времени. Пуанкаре был готов воспринять Эйнштейна - как постоянно утверждал сам Эйнштейн. Скептик, чтобы развенчать истину, говорит, что ее-порождает желание. Это, как и весь скептицизм, совершенно абсурдно _ либо противоречиво. Если человек стремится к определенной правде, он стремится потому, что она действительно истинна. Стремление к правде исходит из самого себя, оставляет само себя позади и идет искать истину. Человек прекрасно отдает себе отчет, когда он стремится к истине и когда стремится лишь создать видимость, другими словами, когда он стремится ко лжи. Поэтому сказать, что наша эпоха стремится превзойти повое время и идеализм, это не что иное, как сформулировать а. скромных словах и с покаянным видом то, что в более торжественных и благородных выражениях звучало бы так: преодоление идеализма - это огромная интеллектуальная задача, высокая историческая миссия нашей эпохи, "тема нашего времени". И тому кто недовольно или с разочарованным видом спросит,. почему 'наше время должно вводить новшества, изменять, превосходить что-то? зачем эта страсть, это рвение к новому, к тому, чтобы модифицировать, вводить в моду? - как мне уже не-раз возражали - я отвечу, что в течение этой или ближайшей лекции мы обнаружим явление столь же удивительное, сколь. очевидное, - любое время, строго говоря, имеет свою задачу, свою миссию, свой долг ввести новое - и более, гораздо болев того, - говоря буквально, "время - это не то, что измеряется хронометрами", время - это, я повторяю, буквально - "задача, миссия, нововведение". Намерение превзойти идеализм вовсе не легкомыслие - это понимание задачи нашего времени, понимание нашей судьбы. Итак, приступим к борению с нашей проблемой, к схватке с философским быком, которого выпустило на нас наше время, о пятнистым минотавром. Начинается последний круг нашей спирали, и, как всегда, я начале нового круга вновь звучит исходное определение философии как познания Универсума, или всего, что имеется. Первое, что необходимо нам сделать, это найти, какая реальность .из всех является таковой несомненно, другими словами, что в Универсуме нам дано. В присущей мозгу деятельности первобытного и античного человека, нас самих, когда мы не предаемся занятиям философией, данным и реальным кажутся Космос, предметы, природа, совокупность всего физического. Это прежде всего воспринимается как реальное, как бытие. Античный философ искал сущность вещей и придумывал теории, объяснявшие .способ их бытия. Но идеализм полагает, что предметы, внешнее, Космос обладают спорной реальностью, спорным бытием, что несомненно существует лишь наше мышление о вещах, о внешнем, о Космосе. Таким образом, он обнаруживает новую форму реальности, действительно первичного бытия, бытия мышления. В то время как способ бытия вещи, любой вещи, носит характер статический и состоит в том, чтобы сохранять покой, в том, чтобы быть тем, что есть и только, бытие самого движения как космической реальности неподвижно, представляет собой неизменяемую вещь, неизменное "движение" (заинтересованных я отсылаю к "Пармениду" и "Софисту" Платона, к XII книге "Метафизики" Аристотеля, к самим этим замечательным текстам, а не к учебникам, которые излагают чудесную античную философию в препарированном и оглупленном виде); бытие мышления заключается не только в бытии, но в бытии для себя, в осознавании себя самого, в том, чтобы казаться бытием. Разве вы не чувствуете коренного отличия способа бытия мышления и способа бытия вещи? Разве вы не чувствуете, что нам необходимы совершенно новые понятия, представления, категории, отличаются от античных, чтобы понять, чтобы теоретически, научно постичь эту реальность, или нечто, называемое мышлением, чем сейчас мы знаем лишь интуитивно, другими словами, что видим то, что в нем настоящее и не находим верных слов, мы описать и выразить его, слов, которые оказались бы, как перчатка по руке, впору тому, что есть в этом бытии особенное? нам недостает не только понятии, ведь и этот язык был (ан естественным разумом для космического бытия, а античная философия лишь отшлифовала эти естественные концепции мира; мы сформировались в этой идеологической традиции; прежние идеи и слова привычно являются, чтобы предложить и нам для выражения этого нового способа бытия, открытого временем. Ведь речь идет ни о чем другом, как об обесценивании традиционного понимания идеи бытия, и поскольку в нем заключена самая сущность философии, пересмотр идеи бытия означает коренной пересмотр философии. В этой борьбе с давнего времени принимаем участие мы, несколько человек. в Европе Только что созревший плод этой работы я хотел бы предложить в этом курсе. Я думаю, это довольно дерзкое новшество для слушателей салона Рекс и Театра инфанты Беатрис. Ведь я предлагаю вам перестать относиться с уважением к самой достойной и постоянной идее нашего разума: к идее бытия. Я объявляю шах и мат бытию Платона, Аристотеля, Лейбница, Канта и разумеется, также и бытию Декарта. Следовательно, то, что я собираюсь сказать, не будет понятно тому, кто упорно а слепо следует смыслу слова "бытие", который справедливо подвигнется пересмотру. Мышление существует, и в той мере, в какой существует для себя - состоит в осознании самого себя, в кажимости самому себе размышлении относительно самого себя. Это, следователь но не бытие-покой, а размышление. Но можно сказать: поскольку вы говорите, что движению присуще бытие-покоя, т. е. оно. представляет собой именно движение, данное раз и навсегда, им. изменений, тогда, если мышление состоит из раздумий оно раздумье имеет состав постоянный, неизменный, покойный, но вся ком случае, раздумье, в свою очередь, не что иное, как мое мышление бытие или реальность, которые вымышлены, которые кажутся мне "размышлением". И таким образом последовательно со всех сторон мы обнаруживаем лишь бытие, состоящее чистой рефлексии о себе сам