не знал, что ей
возразить. Ему хотелось сказать, что литература выше политики. Но они были
давнишними друзьями, вместе учились в университете, потом вместе
преподавали; с ней неуместны выспренние фразы. Он все моргал, и все старался
улыбнуться, и наконец невнятно пробормотал, что не видит никакой связи между
политикой и писанием рецензий.
Когда они вновь встретились в танце, он все еще был смущен и рассеян.
Мисс Айворз быстро сжала его руку в своей теплой руке и сказала дружески и
мягко:
-- Полно, я пошутила. Скорей, наша очередь расходиться.
Когда они опять оказались вместе, она заговорила об университетском
вопросе *, и Габриел почувствовал себя свободней. Кто-то из друзей показал
ей рецензию Габриела на стихи Браунинга -- вот как она узнала его тайну;
рецензия ей страшно понравилась.
Потом она вдруг сказала:
-- Да, кстати, мистер Конрой, не примете ли вы участие в экскурсии на
Аранские острова ** этим летом? Мы поедем на целый месяц. Вот будет чудесно
оказаться в открытом океане! Вы непременно должны поехать. Поедут мистер
Клэнси, и мистер Килкелли, и Кэтлин Кирни ***. И Грете хорошо бы поехать.
Она ведь из Коннахта ****?
* Имеется в виду конфликт, возникший из-за попытки уравнять образование
протестантов и католиков в Англии и Ирландии.
** Аранские острова расположены у западного побережья Ирландии.
Сторонники Ирландского Возрождения идеализировали в своих произведениях
природу этих островов и образ жизни крестьян, которые продолжали говорить
там на забытом гэльском языке и были, с точки зрения участников движения,
истинными носителями ирландского духа, поскольку не были испорчены
цивилизацией.
*** Персонаж рассказа "Мать".
**** Коннахт -- одна из четырех провинций Ирландии, расположена на
западе страны.
-- Она оттуда родом, -- сухо сказал Габриел.
-- Так, значит, едем, решено? -- сказала мисс Айворз с жаром, тронув
его руку своей теплой рукой.
-- Собственно говоря, -- начал Габриел, -- я уже решил поехать...
-- Куда? -- спросила мисс Айворз.
-- Видите ли, я каждый год совершаю экскурсию на велосипеде с
несколькими приятелями...
-- Но куда? -- спросила мисс Айворз.
-- Видите ли, мы обычно путешествуем по Франции или Бельгии, иногда по
Германии, -- смущенно сказал Габриел.
-- А зачем вам путешествовать по Франции или Бельгии, -- сказала мисс
Айворз, -- лучше бы узнали свою родину.
-- Ну, -- сказал Габриел, -- отчасти, чтобы изучить язык, а отчасти,
чтоб сменить обстановку.
-- А свой родной язык вам не надо изучать -- ирландский? -- спросила
мисс Айворз.
-- Если уж на то пошло, -- сказал Габриел, -- то гэльский вовсе не мой
родной язык.
Соседняя пара начала прислушиваться к этому допросу. Габриел беспокойно
поглядел направо и налево, он старался сохранить самообладание, но краска
начала заливать его лоб.
-- А свою родину вам не надо узнать поближе? -- продолжала мисс Айворз.
-- Родину, которой вы совсем не знаете, родной народ, родную страну?
-- Сказать вам правду, -- вдруг резко возразил Габриел, -- мне до
смерти надоела моя родная страна!
-- Почему? -- спросила мисс Айворз.
Габриел не ответил, слишком взволнованный собственными словами.
-- Почему? -- повторила мисс Айворз.
Пора было меняться дамами, и, так как Габриел все молчал, мисс Айворз
сказала горячо:
-- Конечно, вам нечего ответить.
Чтобы скрыть свое волнение, Габриел стал танцевать с необыкновенным
рвением. Он избегал взгляда мисс Айворз, так как заметил кислую гримасу на
ее лице. Но когда они снова встретились в общем кругу, он с удивлением
почувствовал, что она крепко пожимает ему руку. Мгновенье она лукаво
смотрела на него, пока он не улыбнулся. Затем, когда цепь опять пришла в
движение, она встала на цыпочки и шепнула ему на ухо:
-- Англофил!
Когда лансье окончилось, Габриел отошел в дальний угол, где сидела мать
Фредди Мэлинза. Это была толстая болезненная старуха, вся седая. Так же, как
сын, она слегка заикалась. Ей уже сказали, что Фредди здесь и что он почти
совсем трезв. Габриел спросил ее, хорошо ли она доехала, не качало ли их на
пароходе. Она жила у своей замужней дочери в Глазго и каждый год приезжала в
Дублин погостить. Она ровным голосом ответила, что нисколько не качало и
капитан был к ней очень внимателен. Она рассказала также о том, как хорошо
живет ее дочь в Глазго и как много у них там знакомых. Пока она говорила,
Габриел пытался забыть о неприятном разговоре с мисс Айворз. Конечно, она
восторженная девушка, или женщина, или что она там такое, но, право, всему
свое время. Пожалуй, не следовало так отвечать ей. Но она не имела права
перед всеми называть его англофилом, даже в шутку. Она хотела сделать из
него посмешище, устраивая ему этот допрос и тараща на него свои кроличьи
глаза.
Он увидел, что жена пробирается к нему между вальсирующими парами.
Подойдя, она сказала ему на ухо:
-- Габриел, тетя Кэт спрашивает, будешь ли ты резать гуся, как всегда,
или нет. Мисс Дейли нарежет окорок, а я -- пудинг.
-- Хорошо, -- сказал Габриел.
-- Она устроит так, чтобы молодежь поужинала раньше, и мы будем в своей
компании.
-- Ты танцевала? -- спросил Габриел.
-- Конечно. Разве ты меня не видел? Из-за чего вы поспорили с Молли
Айворз?
-- И не думали спорить. Откуда ты взяла? Это она сказала?
-- Да, сказала что-то в этом духе. Я уговариваю этого мистера д'Арси
спеть. Он ужасно ломается.
-- Мы вовсе не спорили, -- сказал Габриел недовольным тоном, -- просто
она уговаривала меня поехать в западную Ирландию, а я отказался.
Его жена радостно хлопнула в ладоши и слегка подпрыгнула.
-- Поедем, Габриел, -- воскликнула она, -- мне так хочется еще раз
побывать в Голуэе!
-- Поезжай, если хочешь, -- холодно ответил Габриел.
Она секунду смотрела на него, потом повернулась к миссис Мэлинз и
сказала:
-- Любезный у меня муженек, правда, миссис Мэлинз?
Она не торопясь отошла, а миссис Мэлинз, словно не было никакого
перерыва, продолжала рассказывать ему, какие замечательные места есть в
Шотландии и какие замечательные виды. Ее зять каждый год возит их на озеро,
и они там удят рыбу. Ее зять изумительный рыболов. Однажды он поймал
замечательную рыбу, и повар в отеле зажарил ее им на обед.
Габриел едва слышал, что она говорила. Теперь, когда до ужина
оставалось уже немного, он опять начал думать о своей речи и о цитате из
Браунинга. Когда он увидел, что Фредди Мэлинз направляется к матери, он
уступил ему место и отошел в амбразуру окна. Комната уже опустела, и из
столовой доносился звон ножей и тарелок. Те, кто еще оставался в гостиной,
устали танцевать и тихо разговаривали, разбившись на группы. Теплые дрожащие
пальцы Габриела забарабанили по холодному оконному стеклу. Как, наверно,
свежо там, на улице. Как приятно было бы пройтись одному -- сперва вдоль
реки, потом через парк! Ветви деревьев, наверно, все в снегу, а на памятнике
Веллингтону * белая шапка из снега. Насколько приятней было бы оказаться
там, чем за столом, с гостями!
* У восточного входа в Феникс-Парк стоит памятник герцогу Веллингтону
(1763--1852). Хотя Веллингтон по происхождению ирландец, в стране его
воспринимали как символ английского владычества.
Он быстро просмотрел главные пункты своей речи: ирландское
гостеприимство, печальные воспоминания, три грации, Парис, цитата из
Браунинга. Он повторил про себя фразу из своей рецензии: "Кажется, что
слушаешь музыку, разъедаемую мыслью". Мисс Айворз похвалила рецензию.
Искренне или нет? Есть ли у нее какая-нибудь личная жизнь, помимо всех этих
громких слов? Они никогда не ссорились до этого вечера. Неприятно, что она
тоже будет сидеть за ужином и смотреть на него своим критическим,
насмешливым взглядом, когда он будет говорить. Она-то будет рада, если он
провалится. Внезапно ему пришла в голову мысль, подбодрившая его. Он скажет,
имея в виду тетю Кэт и Джулию: "Леди и джентльмены, поколение, которое
сейчас уходит от нас, имело, конечно, свои недостатки, но зато, на мой
взгляд, ему присущи добродетели -- гостеприимство, юмор, человечность,
которых не хватает, быть может, новому, чрезмерно серьезному и чрезмерно
образованному поколению". Очень хорошо; это будет камешек в огород мисс
Айворз. Конечно, его тетки, в сущности, просто невежественные старухи, но
разве в этом дело?
Шум в гостиной привлек его внимание. Мистер Браун шествовал от двери,
галантно сопровождая тетю Джулию, которая, опустив голову и улыбаясь,
опиралась на его руку. Неровные хлопки провожали ее до самого рояля и
постепенно стихли, когда Мэри Джейн села на табурет, а тетя Джулия, уже не
улыбаясь, стала рядом, повернувшись так, чтобы ее голос был лучше слышен.
Габриел узнал вступление. Это была старинная песня, которую часто пела
Джулия, -- "В свадебном наряде" *. Ее голос, сильный и чистый, твердо вел
мелодию, с блеском выполняя трудные места, и, хотя она пела в очень быстром
темпе, в фиоритурах она не пропустила ни единой нотки. Ощущение от ее
голоса, если не смотреть на лицо певицы, было такое же, как от быстрого и
уверенного полета. Когда она кончила, Габриел громко зааплодировал вместе с
остальными, и громкие аплодисменты донеслись от невидимых слушателей из
столовой. Они звучали так искренне, что легкая краска появилась на лице тети
Джулии, когда она наклонилась поставить на этажерку старую нотную тетрадь с
ее инициалами на кожаном переплете. Фредди Мэлинз, все время державший
голову набок, чтобы лучше слышать, продолжал еще аплодировать, когда
остальные уже перестали, и что-то оживленно говорил своей матери, которая
медленно и важно кивала головой. Наконец он тоже больше не в силах был
аплодировать, вскочил и через всю комнату поспешно подбежал к тете Джулии и
обеими руками крепко пожал ее руку, и встряхивал ее каждый раз, когда ему не
хватало слов или заиканье прерывало его речь.
* Ария из оперы Винченцо Беллини (1802--1835) "Пуритане" (1834),
завоевавшая особую популярность благодаря своим пленительно-страстным
мелодиям.
-- Я только что говорил матери, -- сказал он, -- никогда еще вы так не
пели, никогда! Нет, право, такой звук... никогда еще не слышал. Что? Не
верите? Истинная правда. Честью вам клянусь. Такой свежий, и такой чистый,
и... и... такой свежий... никогда еще не бывало.
Тетя Джулия, широко улыбаясь, пробормотала что-то насчет комплиментов и
осторожно высвободила руку. Приосанившись, мистер Браун произнес, обращаясь
к окружающим тоном ярмарочного зазывалы, представляющего публике
какое-нибудь чудо природы:
-- Мое последнее открытие -- мисс Джулия Моркан!
Он сам от души расхохотался над своей шуткой, но Фредди Мэлинз
повернулся к нему и сказал:
-- Такие удачные открытия не часто у вас бывали, Браун, смею вас
уверить. Могу только сказать, что ни разу еще не слышал, чтобы она так пела,
за все годы, что ее знаю. И это истинная правда.
-- Я тоже не слышал, -- сказал мистер Браун, -- ее голос стал еще
лучше, чем прежде.
Тетя Джулия пожала плечами и сказала не без гордости:
-- Лет тридцать тому назад у меня был неплохой голос.
-- Я всегда говорю Джулии, -- горячо сказала тетя Кэт, -- что она
просто зря пропадает в этом хоре. Она меня и слушать не хочет.
Она повернулась к гостям, словно взывая к ним в споре с непослушным
ребенком, а тетя Джулия смотрела прямо перед собой, на лице ее блуждала
улыбка: она предалась воспоминаниям.
-- Да, -- продолжала тетя Кэт, -- никого не хочет слушать и мучается с
этим хором с утра до вечера, да еще и по ночам тоже. В первый день Рождества
с шести утра начинают, вы только подумайте! И чего ради, спрашивается?
-- Ради того, чтобы послужить Господу Богу, тетя Кэт. Разве не так? --
сказала Мэри Джейн, поворачиваясь кругом на вращающемся табурете и улыбаясь.
Тетя Кэт гневно накинулась на племянницу:
-- Это все очень хорошо, Мэри Джейн, -- послужить Господу Богу, я это и
сама знаю, но скажу: не делает чести папе изгонять из церковного хора женщин
*, которые всю жизнь отдали этому делу. Да еще ставить над ними
мальчишек-молокососов. Надо думать, это для блага церкви, раз папа так
постановил. Но это несправедливо, Мэри Джейн, неправильно и несправедливо.
* Имеется в виду решение папы Пия X (1835--1914), принятое им
самолично, без согласования с кардиналами, о недопущении в церковный хор
женщин, как неспособных выполнять духовное предназначение церковного
песнопения.
Она совсем разгорячилась и еще долго и много говорила бы в защиту
сестры, потому что это была наболевшая тема, но Мэри Джейн, видя, что все
танцоры возвращаются в гостиную, сказала умиротворяющим тоном:
-- Тетя Кэт, ты вводишь в соблазн мистера Брауна, который и так не
нашей веры.
Тетя Кэт обернулась к мистеру Брауну, ухмыльнувшемуся при упоминании о
его вероисповедании, и сказала поспешно:
-- Не подумайте, ради бога, что я сомневаюсь в правоте папы. Я всего
только глупая старуха и никогда бы не посмела. Но есть все же на свете такие
понятия, как простая вежливость и благодарность. Будь я на месте Джулии, я
бы напрямик заявила этому отцу Хили...
-- И кроме того, тетя Кэт, -- сказала Мэри Джейн, -- мы все хотим есть,
а когда люди хотят есть, они легко ссорятся.
-- А когда люди хотят пить, они тоже легко ссорятся, -- прибавил мистер
Браун.
-- Так что лучше сперва поужинаем, -- сказала Мэри Джейн, -- а спор
закончим после.
У дверей в гостиную Габриел застал свою жену и Мэри Джейн, которые
уговаривали мисс Айворз остаться ужинать. Но мисс Айворз, уже надевшая шляпу
и теперь застегивавшая пальто, не хотела оставаться. Ей совсем не хочется
есть, да она и так засиделась.
-- Ну, каких-нибудь десять минут, Молли, -- говорила миссис Конрой. --
Это вас не задержит.
-- Надо же вам подкрепиться, -- говорила Мэри Джейн, -- вы столько
танцевали.
-- Право, не могу, -- сказала мисс Айворз.
-- Вам, наверное, было скучно у нас, -- огорченно сказала Мэри Джейн.
-- Что вы, что вы, наоборот, -- сказала мисс Айворз, -- но теперь вы
должны меня отпустить.
-- Но как же вы дойдете одна? -- спросила миссис Конрой.
-- Тут всего два шага, по набережной.
Поколебавшись с минуту, Габриел сказал:
-- Если разрешите, я вас провожу, мисс Айворз, раз уж вам так
необходимо идти.
Но мисс Айворз замахала руками.
-- И слышать не хочу, -- воскликнула она. -- Ради бога, идите ужинать и
не беспокойтесь обо мне. Отлично дойду одна.
-- Чудачка вы, Молли, -- в сердцах сказала миссис Конрой.
-- Beannacht libh! * -- со смехом крикнула мисс Айворз, сбегая по
лестнице.
* До свидания (гэльск.).
Мэри Джейн посмотрела ей вслед; она была огорчена, а миссис Конрой
перегнулась через перила, прислушиваясь, когда хлопнет парадная дверь.
Габриел подумал про себя, не он ли причина этого внезапного ухода. Но нет,
она вовсе не казалась расстроенной, смеялась, уходя.
Внезапно из столовой появилась тетя Кэт, торопясь, и спотыкаясь, и
беспомощно ломая руки.
-- Где Габриел? -- воскликнула она. -- Ради всего святого, куда девался
Габриел? Там все уже сидят за столом, и некому резать гуся!
-- Я тут, тетя Кэт, -- крикнул Габриел с внезапным оживлением, -- хоть
целое стадо гусей разрежу, если вам угодно.
Жирный подрумяненный гусь лежал на одном конце стола, а на другом
конце, на подстилке из гофрированной бумаги, усыпанной зеленью петрушки,
лежал большой окорок, уже без кожи, обсыпанный толчеными сухарями, с
бумажной бахромой вокруг кости; и рядом -- ростбиф с пряностями. Между этими
солидными яствами вдоль по всему столу двумя параллельными рядами вытянулись
тарелки с десертом: две маленькие башенки из красного и желтого желе;
плоское блюдо с кубиками бланманже и красного мармелада; большое зеленое
блюдо в форме листа с ручкой в виде стебля, на котором были разложены
горстки темно-красного изюма и горки очищенного миндаля, и другое такое же
блюдо, на котором лежал слипшийся засахаренный инжир; соусник с кремом,
посыпанным сверху тертым мускатным орехом; небольшая вазочка с конфетами --
шоколадными и еще другими, в обертках из золотой и серебряной бумаги; узкая
стеклянная ваза, из которой торчало несколько длинных стеблей сельдерея. В
центре стола, по бокам подноса, на котором возвышалась пирамида из
апельсинов и яблок, словно часовые на страже, стояли два старинных пузатых
хрустальных графинчика, один -- с портвейном, другой -- с темным хересом. На
опущенной крышке рояля дожидался своей очереди пудинг на огромном желтом
блюде, а за ним три батареи бутылок -- с портером, элем и минеральной водой,
подобранных по цвету мундира: первые два в черном с красными и коричневыми
ярлыками, последняя и не очень многочисленная -- в белом с зелеными косыми
перевязями.
Габриел с уверенным видом занял свое место во главе стола, поглядел на
лезвие ножа и решительно воткнул вилку в гуся. Теперь он чувствовал себя
отлично; он умел мастерски разрезать жаркое и больше всего на свете любил
сидеть вот так, во главе уставленного яствами стола.
-- Мисс Ферлонг, -- сказал он, -- что вам дать? Крылышко или кусочек
грудки?
-- Грудку, пожалуйста, только самый маленький кусочек.
-- Мисс Хиггинс, а вам?
-- Что хотите, мне все равно, мистер Конрой.
Пока Габриел и мисс Дейли передавали тарелки с гусем, окороком и
ростбифом, Лили обходила всех гостей с блюдом, на котором, завернутый в
белую салфетку, лежал горячий рассыпчатый картофель. Это была идея Мэри
Джейн, она же хотела было сделать к гусю яблочный соус, но тетя Кэт сказала,
что она всю жизнь ела просто жареного гуся, без всяких яблочных соусов, и
дай бог, чтоб и впредь было не хуже. Мэри Джейн угощала своих учениц и
следила за тем, чтобы им достались лучшие куски, а тетя Кэт и тетя Джулия
откупоривали возле рояля и передавали на стол бутылки с портером и элем --
для мужчин и бутылки с минеральной водой -- для дам. Было много суеты,
смеха, шума -- от голосов, отдававших противоречивые приказания, от звона
ножей, и вилок, и стаканов о горлышко графинов и хлопанья пробок. Как только
гостей обнесли первой порцией гуся, Габриел тотчас начал резать по второй,
не положив еще ничего на свою тарелку. Это вызвало шумные протесты, и
Габриел в виде уступки отхлебнул хороший глоток портера, так как разрезать
гуся оказалось нелегкой работой. Мэри Джейн уже спокойно сидела и ужинала,
но тетя Кэт и тетя Джулия все еще семенили вокруг стола, наталкивались друг
на друга, наступали друг другу на ноги и отдавали друг другу приказания,
которых ни та, ни другая не слушали. Мистер Браун умолял их сесть за стол, о
том же просил и Габриел, но они отнекивались, так что наконец Фредди Мэлинз
встал и, схватив тетю Кэт, под общий смех силком усадил ее на стул.
Когда всем было все подано, Габриел, улыбаясь, сказал:
-- Ну-с, если кому угодно получить, как говорят в просторечье, добавок,
пусть тот соблаговолит высказаться.
Хор голосов потребовал, чтобы он сам наконец приступил к ужину, и Лили
поднесла ему три картофелины, которые она сберегла для него.
-- Слушаюсь, -- любезно сказал Габриел и отхлебнул еще портера. --
Пожалуйста, леди и джентльмены, забудьте на несколько минут о моем
существовании.
Он начал есть и не принимал участия в разговоре, заглушавшем стук
тарелок, которые убирала Лили. Темой разговора была оперная труппа,
гастролировавшая в Королевском театре. Мистер Бартелл д'Арси, тенор, смуглый
молодой человек с изящными усиками, очень хвалил первое контральто, но мисс
Ферлонг находила ее исполнение вульгарным. Фредди Мэлинз сказал, что в
мюзик-холле во втором отделении выступает негритянский царек и у него
замечательный тенор, лучший из всех, какие он когда-либо слышал.
-- Вы его слышали? -- спросил он через стол у мистера Бартелла д'Арси.
-- Нет, -- небрежно ответил мистер Бартелл д'Арси.
-- Видите ли, -- пояснил Фредди Мэлинз, -- мне очень интересно знать
ваше мнение. По-моему, у него замечательный голос.
-- Тедди постоянно делает необыкновенные открытия, -- с дружеской
насмешкой сказал мистер Браун, обращаясь ко всему столу.
-- А почему бы у него не быть хорошему голосу? -- резко спросил Фредди
Мэлинз. -- Потому, что он чернокожий?
Никто не ответил, и Мэри Джейн снова перевела разговор на классическую
оперу. Одна из ее учениц достала ей контрамарку на "Миньон" *. Прекрасное
было исполнение, но она не могла не вспомнить о бедной Джорджине Бернс.
Мистер Браун ударился в воспоминания -- о старых итальянских труппах,
когда-то приезжавших в Дублин, о Тьетьенс, об Ильме де Мурзка, о Кампанини,
о великом Требелли, Джульини, Равелли, Арамбуро. Да, в те дни, сказал он, в
Дублине можно было услышать настоящее пение. Он рассказал также о том, как в
старом Королевском театре ** галерка каждый вечер бывала битком набита, как
однажды итальянский тенор пять раз бисировал арию "Пусть, как солдат, я
умру" *** и всякий раз брал верхнее "до"; как иной раз ребята с галерки
выпрягали лошадей из экипажа какой-нибудь примадонны и сами везли ее по
улице до отеля. Почему теперь не ставят знаменитых старых опер -- "Динору",
"Лукрецию Борджиа"? **** Да потому, что нет таких голосов, чтобы могли в них
петь. Вот почему.
* "Миньон" (1866) -- одна из самых популярных французских опер XIX
столетия на музыку Амбруаза Тома (1811--1896) и либретто Мишеля Карре и Жюля
Барбье.
** Сгорел в 1890 г., на его месте был построен Королевский театр.
*** Ария из оперы "Маритана" У. В. Уоллеса.
**** "Динора" (полное название "Плоэрмельское прощение", 1852),
комическая опера Джакомо Мейербера (1791--1864) на либретто Жюля Барбье и
Мишеля Карре. "Лукреция Борджиа" (1833) -- итальянская опера на либретто
Феличе Романи по мотивам одноименной пьесы В. Гюго.
-- Ну, -- сказал мистер Бартелл д'Арси, -- думаю, что и сейчас есть
певцы не хуже, чем тогда.
-- Где они? -- вызывающе спросил мистер Браун.
-- В Лондоне, в Париже, в Милане, -- с жаром ответил мистер Бартелл
д'Арси. -- Карузо, например, наверно, не хуже, а пожалуй и лучше тех, кого
вы называли.
-- Может быть, -- сказал мистер Браун, -- но сильно сомневаюсь.
-- Ах, я бы все отдала, только бы послушать Карузо, -- сказала Мэри
Джейн.
-- Для меня, -- сказала тетя Кэт, обгладывавшая косточку, --
существовал только один тенор, который очень мне нравился. Но вы, наверно, о
нем и не слышали.
-- Кто же это, мисс Моркан? -- вежливо спросил мистер Бартелл д'Арси.
-- Паркинсон, -- сказала тетя Кэт. -- Я его слышала, когда он был в
самом расцвете, и скажу вам, такого чистого тенора не бывало еще ни у одного
мужчины.
-- Странно, -- сказал мистер Бартелл д'Арси, -- я никогда о нем не
слышал.
-- Нет, нет, мисс Моркан права, -- сказал мистер Браун. -- Я
припоминаю, я слышал о старике Паркинсоне, но сам он -- это уж не на моей
памяти.
-- Прекрасный, чистый, нежный и мягкий, настоящий английский тенор, --
восторженно сказала тетя Кэт.
Габриел доел жаркое, и на стол поставили огромный пудинг. Опять
застучали вилки и ложки. Жена Габриела раскладывала пудинг по тарелкам и
передавала их дальше. На полпути их задерживала Мэри Джейн и подбавляла
малинового или апельсинового желе или бланманже и мармеладу. Пудинг готовила
тетя Джулия, и теперь на нее со всех сторон сыпались похвалы. Сама она
находила, что он недостаточно румяный,
-- Ну, мисс Моркан, -- сказал мистер Браун, -- в таком случае я как раз
в вашем вкусе; я, слава богу, достаточно румяный.
Все мужчины, кроме Габриела, съели немного пудинга, чтобы сделать
приятное тете Джулии, Габриел никогда не ел сладкого, поэтому для него
оставили сельдерей. Фредди Мэлинз тоже взял стебелек сельдерея и ел его с
пудингом. Он слышал, что сельдерей очень полезен при малокровии, а он как
раз сейчас лечился от малокровия. Миссис Мэлинз, за все время ужина не
проронившая ни слова, сказала, что ее сын думает через неделю-другую уехать
на гору Меллерей *. Тогда все заговорили о горе Меллерей, о том, какой там
живительный воздух и какие гостеприимные монахи -- никогда не спрашивают
платы с посетителей.
* На горе Меллерей, расположенной в южной части Ирландии, находится
монастырь траппистов, ордена, отличающегося очень строгими правилами в духе
восточной аскезы.
-- Вы хотите сказать, -- недоверчиво спросил мистер Браун, -- что можно
туда поехать и жить, словно в гостинице, и кататься как сыр в масле, а потом
уехать и ничего не заплатить?
-- Конечно, почти все что-нибудь жертвуют на монастырь, когда уезжают,
-- сказала Мэри Джейн.
-- Право, недурно бы, чтобы и у протестантов были такие учреждения, --
простодушно сказал мистер Браун.
Он очень удивился, узнав, что монахи никогда не разговаривают, встают в
два часа ночи и спят в гробах. Он спросил, зачем они это делают.
-- Таков устав ордена, -- твердо сказала тетя Кэт.
-- Ну, да, -- сказал мистер Браун, -- но зачем?
Тетя Кэт повторила, что таков устав, вот и все. Мистер Браун продолжал
недоумевать. Фредди Мэлинз объяснил ему, как умел, что монахи делают это во
искупление грехов, совершенных всеми грешниками на земле. Объяснение было,
по-видимому, не совсем ясным, потому что мистер Браун ухмыльнулся и сказал:
-- Очень интересная мысль, но только почему все-таки гроб для этого
удобней, чем пружинный матрац?
-- Гроб, -- сказала Мэри Джейн, -- должен напоминать им о смертном
часе.
По мере того как разговор становился все мрачней, за столом водворялось
молчание, и в тишине стало слышно, как миссис Мэлинз невнятным шепотом
говорила своему соседу:
-- Очень почтенные люди, эти монахи, очень благочестивые.
Теперь по столу передавали изюм и миндаль, инжир, яблоки и апельсины,
шоколад и конфеты, и тетя Джулия предлагала всем портвейна или хереса.
Мистер Бартелл д'Арси сперва отказался и от того, и от другого, но один из
его соседей подтолкнул его локтем и что-то шепнул ему, после чего он
разрешил наполнить свой стакан. По мере того как наполнялись стаканы,
разговор смолкал. Настала тишина, нарушаемая только бульканьем вина и
скрипом стульев. Все три мисс Моркан смотрели на скатерть. Кто-то кашлянул,
и затем кто-то из мужчин легонько постучал по столу, призывая к молчанию.
Молчание воцарилось, Габриел отодвинул свой стул и встал.
Тотчас в знак одобрения стук стал громче, но потом мгновенно стих.
Габриел всеми своими десятью дрожащими пальцами оперся о стол и нервно
улыбнулся присутствующим. Взгляд его встретил ряд обращенных к нему лиц, и
он перевел глаза на люстру. В гостиной рояль играл вальс, и Габриел,
казалось, слышал шелест юбок, задевавших о дверь. На набережной под окнами,
может быть, стояли люди, смотрели на освещенные окна и прислушивались к
звукам вальса. Там воздух был чист. Подальше раскинулся парк, и на деревьях
лежал снег. Памятник Веллингтону был в блестящей снежной шапке; снег
кружился, летя на запад над белым пространством Пятнадцати Акров *.
* Центральная часть Феникс-Парка.
Он начал:
-- Леди и джентльмены! Сегодня, как и в прошлые годы, на мою долю
выпала задача, сама по себе очень приятная, но, боюсь, слишком трудная для
меня, при моих слабых ораторских способностях.
-- Что вы, что вы, -- сказал мистер Браун.
-- Как бы то ни было, прошу вас, не приписывайте недостатки моей речи
недостатку усердия с моей стороны и уделите несколько минут внимания моей
попытке облечь в слова то, что я чувствую.
Леди и джентльмены, не в первый раз мы собираемся под этой
гостеприимной кровлей, вокруг этого гостеприимного стола. Не в первый раз мы
становимся объектами или, быть может, лучше сказать -- жертвами
гостеприимства неких известных нам особ.
Он описал рукой круг в воздухе и сделал паузу. Кто засмеялся, кто
улыбнулся тете Кэт, тете Джулии и Мэри Джейн которые покраснели от
удовольствия. Габриел продолжал смелее:
-- С каждым годом я все больше чувствую, что среди традиций нашей
страны нет традиции более почетной и более достойной сохранения, чем
традиция гостеприимства. Из всех стран Европы -- а мне пришлось побывать во
многих -- одна лишь наша родина поддерживает эту традицию. Мне возразят,
пожалуй, что у нас это скорее слабость, чем достоинство, которым можно было
бы хвалиться. Но даже если так, это, на мой взгляд, благородная слабость, и
я надеюсь, что она еще долго удержится в нашей стране. В одном, по крайней
мере, я уверен: пока под этой кровлей будут жить три упомянутые мной особы
-- а я от всего сердца желаю им жить еще многие годы, -- до тех пор не умрет
среди нас традиция радушного, сердечного, учтивого ирландского
гостеприимства, традиция, которую нам передали наши отцы и которую мы должны
передать нашим детям.
За столом поднялся одобрительный ропот. Габриел вдруг вспомнил, что
мисс Айворз нет среди гостей и что она ушла крайне неучтиво; и он продолжал
уверенным голосом:
-- Леди и джентльмены!
Растет новое поколение, воодушевляемое новыми идеями и исповедующее
новые принципы. Это серьезное, полное энтузиазма поколение, и, даже если эти
новые идеи ошибочны, а силы расходуются впустую, порывы их, на мой взгляд,
искренни. Но мы живем в скептическую и, если позволено мне будет так
выразиться, разъедаемую мыслью эпоху, и я начинаю иногда бояться, что этому
образованному и сверхобразованному поколению не хватает, быть может,
доброты, гостеприимства, благодушия, которые отличали людей в старые дни.
Прислушиваясь сегодня к именам великих певцов прошлого, я думал о том, что
мы, надо сознаться, живем в менее щедрую эпоху. Те дни можно без
преувеличения назвать щедрыми днями, и если они теперь ушли от нас без
возврата, то будем надеяться, по крайней мере, что в таких собраниях, как
сегодня, мы всегда будем вспоминать о них с гордостью и любовью, будем
хранить в сердцах наших память о великих умерших, чьи имена и чью славу мир
не скоро забудет.
-- Слушайте, слушайте, -- громко сказал мистер Браун.
-- Но есть и более грустные мысли, -- продолжал Габриел, и его голос
приобрел мягкие интонации, -- которые всегда будут посещать нас во время
таких собраний, как сегодня: мысли о прошлом, о юности, о переменах, о
друзьях, которых уже нет с нами. Наш жизненный путь усеян такими
воспоминаниями; и если бы мы всегда им предавались, мы не нашли бы в себе
мужества продолжать наш труд среди живых. А у нас, у каждого, есть долг по
отношению к живым, есть привязанности, и жизнь имеет право, законное право,
требовать от нас, чтобы мы отдали ей большую часть себя.
Поэтому я не буду долго останавливаться на прошлом. Я не позволю своей
речи обратиться в угрюмую проповедь. Мы собрались здесь на краткий час вдали
от суеты и шума повседневности. Мы собрались здесь как друзья, как коллеги,
объединенные чувством дружбы и также, до известной степени, духом истинной
"camaraderie" *, мы собрались здесь как гости -- если позволено мне будет
так выразиться -- трех граций дублинского музыкального мира.
* Товарищество (франц.).
Все разразились смехом и аплодисментами при этих словах. Тетя Джулия
тщетно просила по очереди всех своих соседей объяснить ей, что сказал
Габриел.
-- Он сказал, что мы -- три грации, тетя Джулия, -- ответила Мэри
Джейн.
Тетя Джулия не поняла, но с улыбкой посмотрела на Габриела, который
продолжал с прежним воодушевлением:
-- Леди и джентльмены!
Я не стану пытаться сегодня играть роль Париса. Я не стану пытаться
сделать выбор между ними. Это неблагодарная задача, да она мне и не по
силам. Ибо, когда я смотрю на них -- на старшую ли нашу хозяйку, о добром,
слишком добром сердце которой знают все с ней знакомые; на ее ли сестру,
одаренную как бы вечной юностью, чье пение было для нас сегодня сюрпризом и
откровением; на младшую ли из наших хозяек -- талантливую, трудолюбивую,
всегда веселую, самую любящую из племянниц, -- я должен сознаться, леди и
джентльмены, что я не знаю, кому из них отдать предпочтение.
Габриел взглянул на своих теток и, видя широкую улыбку на лице тети
Джулии и слезы на глазах тети Кэт, поспешил перейти к заключению. Он высоко
поднял стакан с портвейном, гости тоже выжидательно взялись за стаканы, и
громко сказал:
-- Выпьем же за всех трех вместе. Пожелаем им здоровья, богатства,
долгой жизни, счастья и благоденствия; пусть они еще долго занимают высокое,
по праву им доставшееся место в рядах своей профессии, так же как и любовью
и уважением уготованное им место в наших сердцах!
Все гости встали со стаканами в руках и, повернувшись к трем оставшимся
сидеть хозяйкам, дружно подхватили песню, которую затянул мистер Браун:
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Никто не станет отрицать.
Тетя Кэт, нe скрываясь, вытирала глаза платком, и даже тетя Джулия,
казалось, была взволнована. Фредди Мэлинз отбивал такт вилкой, и поющие,
повернувшись друг к другу, словно совещаясь между собой, запели с
увлечением:
Разве что решится
Бессовестно солгать...
Потом, снова повернувшись к хозяйкам, они запели:
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Что они славные ребята,
Никто не станет отрицать.
За этим последовали шумные аплодисменты, подхваченные за дверью
столовой другими гостями и возобновлявшиеся много раз, меж тем как Фредди
Мэлинз, высоко подняв вилку, дирижировал ею, словно церемониймейстер.
Холодный утренний воздух ворвался в холл, где они стояли, и тетя Кэт
крикнула:
-- Закройте кто-нибудь дверь. Миссис Мэлинз простудится.
-- Там Браун, тетя Кэт, -- сказала Мэри Джейн.
-- Этот повсюду, -- сказала тетя Кэт, понизив голос.
Мэри Джейн засмеялась.
-- Ну вот, -- сказала она лукаво, -- а он такой внимательный.
-- Да, наш пострел везде поспел, -- сказала тетя Кэт тем же тоном.
При этом она сама добродушно рассмеялась и добавила поспешно:
-- Да скажи ему, Мэри Джейн, чтобы он вошел в дом и закрыл за собой
дверь. Надеюсь, что он меня не слышал.
В эту минуту передняя дверь распахнулась и на пороге появился мистер
Браун, хохоча так, что, казалось, готов был лопнуть. На нем было длинное
зеленое пальто с воротником и манжетами из поддельного каракуля, на голове
-- круглая меховая шапка. Он показывал куда-то в сторону заметенной снегом
набережной, откуда доносились долгие пронзительные свистки.
-- Тедди там сзывает кебы со всего Дублина, -- сказал он.
Из чулана позади конторы вышел Габриел, натягивая на ходу пальто, и,
оглядевшись, сказал:
-- Грета еще не выходила?
-- Она одевается, Габриел, -- сказала тетя Кэт.
-- Кто там играет? -- спросил Габриел.
-- Никто. Все ушли.
-- Нет, тетя Кэт, -- сказала Мэри Джейн. -- Бартелл д'Арси и мисс
О'Каллаган еще не ушли.
-- Кто-то там бренчит на рояле, во всяком случае, -- сказал Габриел.
Мэри Джейн посмотрела на Габриела и мистера Брауна и сказала,
передернув плечами:
-- Дрожь берет даже смотреть на вас, таких закутанных. Ни за что не
хотела бы быть на вашем месте. Идти по холоду в такой час!
-- А для меня, -- мужественно сказал мистер Браун, -- самое приятное
сейчас было бы хорошенько пройтись где-нибудь за городом или прокатиться на
резвой лошадке.
-- У нас дома когда-то была хорошая лошадь и двуколка, -- грустно
сказала тетя Джулия.
-- Незабвенный Джонни, -- сказала Мэри Джейн и засмеялась. Тетя Кэт и
Габриел тоже засмеялись.
-- А чем Джонни был замечателен? -- спросил мистер Браун.
-- Блаженной памяти Патрик Моркан, наш дедушка, -- пояснил Габриел, --
которого в последние годы жизни иначе не называли, как "старый джентльмен",
занимался тем, что изготовлял столярный клей.
-- Побойся бога, Габриел, -- сказала тетя Кэт, смеясь, -- у него был
крахмальный завод.
-- Ну уж, право, не знаю, клей он делал или крахмал, -- сказал Габриел,
-- но только была у старого джентльмена лошадь, по прозвищу Джонни. Джонни
работал у старого джентльмена на заводе, ходил себе по кругу и вертел
жернов. Все очень хорошо. Но дальше начинается трагедия. В один прекрасный
день старый джентльмен решил, что недурно бы и ему вместе с высшим обществом
выехать в парк в собственном экипаже -- полюбоваться военным парадом.
-- Помилуй, господи, его душу, -- сокрушенно сказала тетя Кэт.
-- Аминь, -- сказал Габриел. -- Итак, как я уже сказал, старый
джентльмен запряг Джонни в двуколку, надел свой самый лучший цилиндр, свой
самый лучший шелковый галстук и с великой пышностью выехал из дома своих
предков, помещавшегося, если не ошибаюсь, где-то на Бэк-Лейн.
Все засмеялись, даже миссис Мэлинз, а тетя Кэт сказала:
-- Ну что ты, Габриел, он вовсе не жил на Бэк-Лейн. Там был только
завод.
-- Из дома своих предков, -- продолжал Габриел, -- выехал он на Джонни.
И все шло отлично, пока Джонни не завидел памятник королю Билли *. То ли ему
так понравилась лошадь, на которой сидит король Билли, то ли ему
померещилось, что он опять на заводе, но только он, недолго думая, давай
ходить вокруг памятника.
* Имеется в виду статуя короля Вильгельма Оранского (1650--1702) на
Колледж-Грин -- эту статую чтили протестанты и ненавидели католики, которые
уничижительно называли короля Билли и пользовались любой возможностью
изуродовать ее -- вымазывали краской, писали оскорбления.
Габриел в своих галошах медленно прошелся по холлу под смех всех
присутствующих.
-- Ходит и ходит себе по кругу, -- сказал Габриел, -- а старый
джентльмен, кстати весьма напыщенный, пришел в крайнее негодование: "Но-о,
вперед, сэр! Что это вы выдумали, сэр! Джонни! Джонни! В высшей степени
странное поведение! Не понимаю, что это с лошадью!"
Смех, не умолкавший, пока Габриел изображал в лицах эту сцену, был
прерван громким стуком в дверь. Мэри Джейн побежала открыть и впустила
Фредди Мэлинза. У Фредди Мэлинза шляпа съехала на затылок, он ежился от
холода, пыхтел и отдувался после своих трудов.
-- Я достал только один кеб, -- сказал он.
-- Найдем еще на набережной, -- сказал Габриел.
-- Да, -- сказала тетя Кэт, -- идите уж, не держите миссис Мэлинз на
сквозняке.
Мистер Браун и Фредди свели миссис Мэлинз по лестнице и после весьма
сложных маневров впихнули ее в кеб. Затем туда же влез Фредди Мэлинз и долго
возился, усаживая ее поудобней, а мистер Браун стоял рядом и давал советы.
Наконец ее устроили, и Фредди Мэлинз пригласил мистера Брауна сесть в кеб.
Кто-то что-то говорил, и затем мистер Браун влез в кеб. Кебмен закутал себе
ноги полостью и, нагнувшись, спросил адрес. Все снова заговорили, и кебмен
получил сразу два разноречивых приказания от Фредди Мэлинза и от мистера
Брауна, высунувшихся в окна по бокам кеба -- один с одной стороны, другой --
с другой. Вопрос был в том, где именно по дороге ссадить мистера Брауна;
тетя Кэт, тетя Джулия и Мэри Джейн, стоя в дверях, тоже приняли участие в
споре, поддерживая одни мнения, оспаривая другие и сопровождая все это
смехом. Фредди Мэлинз от смеха не мог говорить. Он ежесекундно то высовывал
голову в окно, то втягивал ее обратно, к великому ущербу для своей шляпы, и
сообщал своей матери о ходе спора, пока, наконец, мистер Браун, перекрывая
общий смех, не закричал сбитому с толку кебмену:
-- Знаете, где Тринити-колледж?
-- Да, сэр, -- сказал кебмен.
-- Гоните во всю мочь туда.
-- Слушаю, сэр, -- сказал кебмен.
Он стегнул лошадь кнутом, и кеб покатил по набережной, провожаемый
смехом и прощальными возгласами.
Габриел не вышел на порог. Он остался в холле и смотрел на лестницу.
Почти