Кир Булычев. Поломка на линии
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Чудеса в Гусляре".
OCR & spellcheck by HarryFan, 12 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
Дом наш старый. Настолько старый, что его несколько раз брали на учет
как исторический памятник и столько же раз с учета снимали - иногда по
настоянию горсовета, которому хотелось этот дом снести, иногда ввиду
отсутствия в нем исторической ценности. Со временем его обязательно
снесут, но, очевидно, это случится не скоро.
Лет триста назад в доме жила одна семья. Родственники боярина, который
ничем не прославился. Потом боярин умер, потомки его измельчали и
обеднели, и дом пошел по рукам. К концу прошлого века его разделили на
квартиры - по одной на каждом из трех этажей, а после революции дом
уплотнился.
В нашей квартире на первом этаже восемь комнат и пять семей. Сейчас в
ней остались в основном старики и я, молодежь рассосалась по Химкам и
Зюзиным. Меня же моя комната вполне устраивает. В ней двадцать три метра,
высота потолков три тридцать, со сводами, и есть альков, в котором раньше
стояла моя кровать, а теперь я завалил его книгами. Указывать мне на
беспорядок некому. Мать уехала к отчиму в Новосибирск, а на Гале я так и
не женился.
В ту ночь я поздно лег. Я читал последний роман Александра Черняева.
Недописанный роман, потому что Черняев умер от голода в Ленинграде в сорок
втором году. Сейчас, когда вышло его собрание сочинений, роман поместили в
последнем томе вместе с письмами и критическими статьями.
Это очень обидно - ты знаешь, что читать тебе осталось страниц десять,
не больше. И действие только-только разворачивается. И оно так и не успеет
развернуться, и ты никогда уже не узнаешь, что же хотел сделать старик
Черняев со своими героями, и никто уже не допишет этот роман, потому что
не сможет увидеть мир таким, каким его видел Черняев. Я отложил том и не
стал перечитывать ни критических статей, ни комментариев к роману одного
известного специалиста по творчеству Черняева. Специалист делал
предположения, каким бы был роман, если бы писатель имел возможность его
закончить. Я знал, что Черняев писал роман до самого последнего дня, и
знал даже, что на полях одной из последних страниц было приписано: "Сжег
последний стул. Слабость". Больше Черняев не позволил себе ни одного
лишнего слова. Он продолжал писать. И писал еще три дня. И умер. А
рукопись нашли потом, недели через две, когда пришли с Ленинградского
радио, чтобы узнать, что с ним.
Как видите, мысли у меня в тот вечер были довольно печальные, и герои
книги никак не хотели уходить из комнаты. Они силились мне что-то
сказать... И тут раздался звон.
Стены в нашем доме очень толстые. Наверно, конструктор конца
семнадцатого века сделал запас прочности процентов в восемьсот. Даже
перегородки между комнатами кирпича в три. Так что, когда соседи играют на
пианино, я практически ничего не слышу. Поэтому я не сомневался, что звон
раздался именно у меня в комнате. Странный такой звон, будто кто-то уронил
серебряную вазу.
Я протянул руку и зажег свет. Герои книги исчезли. Тишина. Что бы такое
могло у меня упасть? Я полежал немного, потом меня потянуло в сон, и я
выключил свет. И почти немедленно рядом что-то громыхнуло. Коротко и
внушительно.
Мне стало не по себе. Я человек абсолютно несуеверный, но кто мог бы
кидаться всякими предметами в моей комнате?
На этот раз я зажег свет и поднялся с кровати. Я обошел всю комнату и
даже заглянул в альков. И ничего не нашел. А когда я повернулся спиной к
алькову, оттуда снова послышался звон. Я подпрыгнул и повернулся на сто
восемьдесят градусов. И опять же ровным счетом ничего не обнаружил.
Позвякивание уже не прекращалось. Через каждые десять секунд
раздавалось - дзинь. Потом пауза. Я отсчитывал - раз-и, два-и... После
десятой секунды снова - дзинь.
Я, честно говоря, чуть с ума не сошел от беспокойства. У тебя в комнате
кто-то звенит, а ты не можешь догадаться, что же случилось. Я начал
систематическое исследование комнаты. Я ждал, пока раздастся звон, и потом
делал шаг в том направлении, откуда слышался звук. Я уже догадался, что он
доносится со стороны гладкого куска стены между альковом и дверью. После
четвертого шага я подошел к самой стене и приложил ухо к ней. "Раз-и..." -
считал я. На десятой секунде прямо рядом с ухом раздался четкий звон.
Так, решил я, будем думать, чем объясняется этот феномен. Стена выходит
другой своей стороной в коридор, в глубокую выемку, в которой раньше
стояли два велосипеда, а когда велосипеды уехали в Химки-Ховрино, то
бабушка Каплан поставила туда шкаф под красное дерево. В этом шкафу, по
общему согласию, мы всей квартирой хранили барахло, которое надо бы
выбросить, но пока жалко.
Ясно. Надо выйти в коридор и посмотреть, что происходит в шкафу. Я и не
ожидал ничего там увидеть - стена ведь толстая, а звон раздается у самого
уха. Но все-таки надел тапочки и выглянул наружу. Все спали. Коридор был
темен, я зажег лампочку и при свете ее убедился, что в коридоре никого
нет. Я подошел к шкафу, приоткрыл его. Мне пришлось придержать детскую
ванночку, полную довоенных журналов, которая сразу решила вывалиться
наружу. Другой рукой я подхватил пустую золоченую раму и навалился животом
на остальные вещи. В такой позе я стоял, наверное, минуты полторы. Наконец
мне показалось, что я слышу отдаленный звон. Может быть, только показалось
- уж очень сильно я прислушивался. В любом случае звуки доносились не из
шкафа. Я закрыл шкаф и вернулся в комнату. И только вошел, как тут же
услышал - дзинь...
Наверное, целый час я прикладывал ухо к разным точкам стены, пока не
убедился совершенно точно, что звук рождался за серым пятном на обоях на
уровне моей груди, в восьмидесяти сантиметрах от угла алькова.
Теоретическая часть моего истолкования окончилась. Теперь пора было
переходить к эксперименту.
Мне уже совершенно расхотелось спать. Я подвинул к стене стул и
принялся думать, отрывать мне обои или воздержаться. И не знаю, к какому
бы я пришел решению, если бы не сильный удар, почти грохот, сменивший
равномерное позвякивание. И тут наступила тишина.
Нож я взял на кухне. Со стола бабушки Каплан. Нож был длинный, хорошо
заточенный (моя работа) и с острым концом. То, что нужно. Еще я взял
молоток. Простукать стену. Странно, что я не догадался сделать этого
раньше, но меня можно понять - не каждый день в вашей стене заводятся
привидения. Я стучал по стене не очень громко. Все-таки соседи спят. В
стене простукивался четырехугольник, семьдесят на семьдесят, за которым
явно находилась пустота. Теперь сомнений не оставалось. Я взялся за нож и
вырезал кусок обоев в центре этого квадрата. Обои отделились с легким
треском, обнаружив под собой обрывки газеты и клочок голубой стены. Я
вдруг вспомнил, что такой стена была во время войны, и даже вспомнил,
какая у нас тогда стояла мебель, и вспомнил, что у нас было затемнение -
черное бумажное полотно с мелкими дырочками - как звездное небо. И я его
называл не затемнением, а просвещением, и мама всегда смеялась.
У самого уха снова что-то звякнуло. Я постучал острым концом молотка по
синей краске и отвалил кусок штукатурки. Потом подумал, что надо бы
подстелить газету на пол, но не стал этого делать - все равно уже насорил.
Из-за штукатурки выглянули розовый кирпич и желтоватая полоска раствора
вокруг. Кирпич сидел крепко, и я провозился с ним минут десять, пока он не
зашатался и не покинул привычное место.
За кирпичом была черная дыра. Я зажег спичку и посветил внутрь. Спичка
осветила кирпич на противоположной стороне тайника и что-то блестящее
внизу. Я осторожно запустил руку туда и с трудом дотянулся до дна ниши.
Пальцы захватили металл. Кружочки металла. Я вытянул их на свет. Это были
старинные серебряные монеты.
Они были теплыми.
Вот это да! Клад. В собственной комнате найти клад! Удивительно. А
впрочем, разве мало кладов бывает в стенах старых домов? Правда, когда об
этом читаешь в газете или в книге, - одно, но когда это случается с
тобой...
Я снова запустил руку внутрь и достал еще пригоршню. Что-то более
крупное лежало там же, но, чтобы достать "это", надо было расширить
отверстие. Я рассмотрел монеты получше, они были очень старыми и
нерусскими. На них были изображены какие-то древние цари, и на физиономиях
царей стояли глубокие клейма с неразборчивым рисунком. Что-то вроде
всадника с копьем. Я весь перемазался и чудом не разбудил весь дом, пока
вынимал еще ряд кирпичей. Теперь я мог засунуть в нишу голову.
Но делать этого я не стал. Я взял со стола лампу и поставил ее на
пододвинутый стул. Второй стул поставил рядом. Теперь у меня были все
возможности для изучения дыры на самом высоком научном уровне. Я отряхнул
с себя известку, подложил под лампу стопку книг повыше, чтобы свет падал в
нишу, и тогда заглянул внутрь.
И вот что я увидел:
Ниша с кладом представляла собой правильный кубик, вытесанный в стене.
Задняя стенка ниши была гладкой и новенькой, будто кирпичи уложили в нее
только вчера, и для крепости она была армирована железными полосами.
Боковых стенок я сразу не разглядел, потому что глаза предали меня -
вместо того чтобы систематически изучать открывшуюся передо мной картину,
они уставились в дно ниши, заваленное монетами. Кроме того, на дне лежали
чаша из какого-то драгметалла и, как ни странно, железная рука. Наверно,
от доспехов.
Я достал руку. Рука была тяжелой, пальцы ее были чуть согнуты, чтобы
лучше держать меч или копье, она доставала до середины запястья, как
дамская перчатка, и еще на ней были ремешки, чтобы лучше крепить к руке. Я
осторожно положил руку на стул и потянулся за чашей, и тут случилась
совсем удивительная вещь.
Сверху на мою руку упала еще одна монета. Теплая серебряная монета. Как
будто она отклеилась от потолка ниши. Монета скатилась по моей кисти,
свалилась на кучку других монет и звякнула очень знакомо: дзинь...
Я даже замер. Обомлел. Ведь совсем забыл, что полез в стенку именно
потому, что в ней что-то звякнуло. А как увидел монеты, решил, что это
старый клад.
Я посветил лампой на потолок ниши. Потолок был черный, блестящий, без
единого отверстия и прохладный на ощупь. Никакая монета приклеиться к нему
не могла.
Я подождал, не случится ли что-нибудь еще, но, так как ничего не
случилось, выгреб наружу сокровища, разложил их на стуле. И заснул, сидя
на стуле, раздумывая, то ли пойти с утра в музей, то ли узнать сначала, не
пустяки ли я нашел. Еще будут смеяться.
К утру, сам уже не знаю как, я перебрался на кровать и проснулся от
звонка будильника. С минуту я пытался сообразить, что же такое
удивительное произошло ночью, и только когда увидел в стене черную дыру, а
на полу груду известки, обрывки обоев и обломанные кирпичи, понял, что все
это был не сон... Я в самом деле обнаружил клад в своей стене, и притом
клад очень странного свойства. Но в чем была его странность, я вспомнить
не успел, потому что в дверь постучала бабушка Каплан и спросила, не брал
ли я ее нож.
А потом началась обычная утренняя спешка, потому что в ванной был
дедушка Каплан, и я вспомнил, что с утра совещание у главного технолога, и
мне обязательно надо быть там, и кончилось русское масло, и пришлось
стрельнуть у Лины Григорьевны. Правда, когда я убегал, то успел задвинуть
дыру книжной полкой и сунуть в карман пару монет, а в чемоданчик -
железную руку.
На заседании я совсем было забыл о находке, но, как только совещание
кончилось, подошел к Митину. Он собирает монеты. Я показал ему одну из
моих монет и спросил его, какой это страны.
Митин отложил в сторону портфель, погладил лысину и сказал, что монета
чепуха. И спросил, где я ее достал. Наверно, у бабушки и, может, отдам
ему. Но надо знать Митина. Митин ведь коллекционер, и хотя всегда
жалуется, что его кто-то там обманул, сам любого обманет. Уже по тому, как
он эту моменту держал в руках и крутил, видно было, что монета непростая.
- Это неважно, откуда я ее достал, - сказал я. - Мне она самому нужна.
- Кстати, ты просил меня достать однотомник Булгакова, - сказал Митин.
- У меня, правда, второго нет, но хочешь, я тебе за нее свой экземпляр
отдам? Почти новый...
- Ну и ну, - сказал я. - Его же у тебя ни за какие деньги не выманишь.
- Просто, понимаешь... - Потом он, видно, понял, что я его раскусил, и
сказал: - Нет у меня этой монеты в коллекции. А нужна, хоть она и
подделка.
- Почему же подделка? - спросил я.
- Ну новодел. Видишь, какая новенькая. Как будто вчера из-под пресса.
- Ага, - сказал я. - Только вчера. Сам их делаю. А как она называется?
Митин с сожалением расстался с монетой и сказал:
- Ефимок. Русский ефимок.
- А почему на ней физиономия нерусская?
- Долго объяснять. Ну, в общем, когда у нас еще не было достаточного
количества своих рублей, мы брали иностранные, европейские талеры, это еще
до Петра Первого было, и ставили на них русское клеймо. Назывались они
ефимками. А теперь скажи, где достал?
- Потом, Юра, - ответил я ему. - Потом. Может, и тебе достанется.
Значит, говоришь, до Петра Первого?
- Да.
Я подумал, что если буду в музей сдавать, то одну монету оставлю для
Митина. В конце концов, Булгакова он мне своего хочет отдать.
В лаборатории я как бы невзначай достал железную руку. Шутки ради. И
сказал ребятам, когда они сбежались:
- Давно нужна была. А то у меня слишком мягкий характер. Теперь будет у
меня железная рука. Так что, сослуживцы и сослуживицы, держитесь.
Девчата засмеялись, а Тартаковский спросил:
- Ты и целого рыцаря принести можешь?
- Рыцаря? Хоть завтра.
Но на самом деле в тот день работа у меня валилась из рук. Наконец я не
выдержал, подошел к Узянову и попросил его отпустить меня домой после
обеда. Сказал, что потом отработаю, что очень нужно. И он, видно, понял,
что в самом деле нужно, потому что сказал: иди, чего уж.
Я открыл входную дверь ключом, звонить не стал и быстро прошел к себе в
комнату. Запер за собой дверь - зачем пугать бабушку Каплан, если она
нечаянно ко мне зайдет? Потом отодвинул полку с книгами и заглянул в свой
тайник. Тайник был на месте. Значит, не приснилось. А то, знаете, хоть и
железная рука в портфеле, все равно иногда перестаешь сам себе верить -
какое-то раздвоение личности наступает. В нише было темно. Свет из окна
почти не падал в нее. Я включил лампу и сунул ее внутрь. И тут я удивился,
как давно не удивлялся. В нише лежали разные вещи, которых утром не было.
Там были (я их вынимал и потому помню по порядку): кинжал в ножнах, два
свитка с красными висячими печатями, кандалы, шлем, чернильница (а может,
солонка), украшения всякие и два сафьяновых сапога. Теперь это уже не было
похоже на клад. Это было сплошное безобразие. Чья-то наглая шутка.
Постойте, а почему шутка? Кто так будет шутить? Бабушка Каплан? Но ведь
ночью она спит, и к тому же у нее с возрастом атрофировалось чувство
юмора. Еще кто из соседей? А может, я сошел с ума? Тогда и Митин сошел с
ума, а он человек трезвый.
Я взял в руки сапог. Он еще пах свежей кожей и податливо гнулся в
руках. Я примерил шлем. Шлем с трудом налез мне на голову. Он был тяжелый
и настоящий, не жестяная подделка для "Мосфильма". Так я и сидел в шлеме,
с сапогом в руках. И ждал у моря погоды. Я перебирал в памяти все события
ночи. Звон и удары в стене, теплые монеты, железная рука. Потом вспомнил,
как монета свалилась с потолка ниши мне на руку. Я размышлял и ничего не
смог придумать.
Потом в полной растерянности я сунул внутрь руку и ощупал потолок ниши.
Он был скользким, как зеркало, отражающее сплошную ночь.
Я вынул еще несколько кирпичей, чтобы удобнее было работать, и через
час ниша полностью лишилась передней стенки. Я смог разглядеть нишу во
всех подробностях. Железные полосы на задней стенке оказались не
железными, а из того же черного зеркального сплава, что и потолок, а одна
из боковых стенок была поделена белыми полосками на квадраты. По низу ее
шли какие-то линии, и между ними были тонкие щели. Этими щелями я и решил
вплотную заняться. Я сунул голову в нишу, чтобы удобнее было работать, и в
тот же момент меня ударили по голове, да так сильно, что я чуть не получил
сотрясение мозга. Я рванул голову наружу. Больно стукнув меня по кончику
носа, на пол ниши упал старинный пистолет с чуть загнутой ручкой. Я
посмотрел вверх. Потолок был все так же гладок и черен. Чертовщина. Нужно
было тебе жить двадцать шесть лет при Советской власти, чтобы на
собственном опыте убедиться, что потусторонние силы все-таки есть?
"Ну, а если их все-таки нет? - вдруг подумал я, крутя в руке пистолет.
- Если вся эта чертовщина имеет какое-то объяснение? Тогда какое?
На что это все похоже? - думал я, глядя в черную пасть ниши. - Что это
напоминает из знакомых мне вещей?" Понимаете, я решил искать ответ этой
задачи по аналогии.
Я думал минут двадцать. И вдруг мне пришла в голову аналогия. Эта шутка
напоминает мне почтовый ящик. Да, самый обыкновенный почтовый ящик. В него
через щель кидают письма и бандероли. Так. Пойдем дальше. Если это был бы
особенный почтовый ящик, то, значит, в нем должно быть отверстие для
получателя. Тут и таилась загвоздка. Получателя не было. Ведь, пока я не
сломал стенку, ящик не имел выхода. Все, что в него попадало, оставалось в
нем лежать.
Посмотрим на эту проблему с другой стороны. Кто и что в этот почтовый
ящик опускает? Кто - пока неизвестно. Но что - я уже знаю. Всякие русские
вещи допетровской эпохи. Откуда их берут? Из музея? Воруют?
Малоправдоподобно.
И третье. До вчерашней ночи в почтовый ящик никто ничего не клал.
Сегодня положил. Если бы это случилось раньше - за последние двадцать лет,
- то я бы услышал какой-нибудь звон. Или мама услышала бы. У нее хороший
слух. Значит, ящик начал действовать только вчера. А может быть...
И тут мне пришла в голову совершенно сумасшедшая идея, которую можно
объяснить только тем, что я попал в совершенно сумасшедшую ситуацию.
Значит, у меня есть почтовый ящик, из которого нет выхода, в него
кладут вещи очень давно прошедших лет. И до сегодняшнего дня не клали.
А что, если сегодня отверстия этого нет, а тогда оно было? Понимаете
меня? Тогда, когда клали эти вещи. Триста лет назад. Когда этот дом был
новеньким. И что, если это отверстие есть, тогда, когда эти вещи положено
вынимать? В будущем. Через сто лет. Или через двести лет. Когда будут жить
те люди, которые смогут ездить на несколько сот лет в прошлое.
Если эта сумасшедшая идея имеет смысл, то становится понятно, почему
вещи стали появляться только вчера. Не потому что ящик заработал вчера, а
потому что он вчера сломался. Ну да, сломался. На линии "прошлое -
будущее" полетел какой-то транзистор. И получилась дыра. А может, пробило
изоляцию - мало ли что может случиться. И вот ко мне в комнату, в мое
время начали падать вещи, раздобытые археологами будущего в далеком
прошлом.
Идея мне понравилась. Но какова моя роль во всей этой истории? Вызвать
электрика, чтобы посмотреть нишу? А потом отправят меня в сумасшедший дом?
Воспользоваться плодами поломки и собирать жатву с чужой работы? Выменять
у Митина всю его библиотеку? Тоже какая-то чепуха получается.
Я поставил горящую лампу в нишу и протер носовым платком боковую
стенку. Потом ощупал ее пальцами и вставил в узкую щель внизу кончик ножа
бабушки Каплан, который я снова унес из кухни. Я действовал осторожно,
потому что боялся сломать машину насовсем. И бывает же такое везение -
вдруг эта стена поддалась и открылась. За ней оказался пульт, и все стало
совершенно ясно. Я был прав.
Центр пульта занимала временная шкала. Вдоль нее шли светящиеся точки.
Одна из них, возле года 1667-го, горела ярче других, и именно возле нее
стояла стрелка. Кончалась шкала 2056 годом.
Внизу шло густое переплетение проводов и проводников и ряд кнопок
неизвестного мне пока назначения. Вдруг точка у года 1667-го загорелась
ярче, и в тот же момент я почувствовал над головой гудение. На этот раз я
понял, что все это может значить, и отдернул голову. Небольшая книга в
кожаном переплете с застежками глухо стукнулась о пол ниши. Я успел
заметить, что в тот момент, когда она упала, в потолке появилось отверстие
точно в размер книги. Все ясно. Я угадал. Красным светом вспыхнула на
мгновение точка 1967 года. Конечная станция не загорелась. Ну что ж,
очевидно, пока не заметили поломки и продолжают работать впустую. Как же
дать им понять? Может, они так и не видят помаргивания в 67-м? А пока я
взял отвертку и стал проверять контакты. Это заняло у меня еще часа два. Я
действовал почти наугад. В схеме я так толком и не разобрался, хоть с
детства числюсь в радиолюбителях. Я копался и размышлял о том, что
интересно бы побывать в будущем и узнать, как там живут люди, и удастся ли
мне сделать что-нибудь толковое в жизни, и отчего я умру. И еще я думал,
что неплохо бы побывать и в прошлом. И зайти, например, к писателю
Александру Черняеву и узнать, как же он собирался окончить свой роман.
И тут я обнаружил поломку. Вы имеете полное право мне не верить. Куда
уж мне. Но я замотал разрыв фольгой - паяльника у меня не было - и решил
посмотреть, что будет дальше. Я был страшно горд, что нашел все-таки этот
чертов контакт. И тут загорелась снова лампочка 1667 года, и снова
раздалось над головой слабое гудение. Но я ничего не увидел, и ничего не
упало сверху, только загорелась вторая лампочка, уже не в моем году, а
прямо в 2056-м. Все правильно. Они получили свою посылку. Я могу спать
спокойно.
Я откинулся на стуле и понял, что жутко устал и что уже темно. И что я
сам не очень верю в то, что произошло. И не знаю, как отправить по
назначению скопившееся у меня барахло.
В дверь постучали.
- Кто там? - спросил я.
- К тебе, - сказала бабушка Каплан. - Ты что, звонка не слышишь? Я
должна за тебя открывать? Ты снова мой нож взял?
Я подошел к двери и сказал:
- Нож я отдам позже. Не сердитесь.
Она добрая старуха. Только любит поворчать. Это возрастное.
За дверью стоял человек лет сорока в синем комбинезоне, с чемоданчиком
в руках.
- Вы ко мне? - спросил я.
- Да. Я к вам. Разрешите войти?
- Входите, - сказал я и тут вспомнил, что войти ко мне нельзя.
- Одну минуту, - сказал я, захлопнул дверь перед его носом и срочно
задвинул на место полку с книгами.
- Извините, - сказал я, впуская его, - у меня ремонт и немного
беспорядок.
- Ничего, - ответил он, закрывая за собой дверь.
И тут он увидел кирпичи на полу. Посмотрел на них, потом на меня. И
сказал:
- Я представитель исторического музея. Мы получили сведения, что вами
найден клад большой ценности, и мы хотели бы ознакомиться с ним.
Что-то в речи этого человека, в манере держать чемодан и в чем-то еще,
неуловимом для других, но понятном мне, проникшему в тайны времени,
подсказало единственное правильное решение: не из музея он.
- Я все уже починил, - сказал я.
- Что вы починили?
- Ваш почтовый ящик.
Я отодвинул полку и подвел его к нише. Я показал ему контакт и сказал:
- Вот только паяльника у меня не было, пришлось фольгой замотать.
Тут загорелась лампочка в 1667 году, и он понял, что я все знаю.
Почтальон-механик из 2056 года запаял контакт, переправил в будущее
вещи, и потом мы с ним заделали дыру в стене так, что даже мне не
догадаться, где она была. И он очень благодарил меня и немного удивлялся
моей сообразительности, но когда я его спросил, что будет через сто лет,
он отвечать отказался и сказал, что я сам должен понимать - сведения
такого рода он разглашать не может.
Потом он спросил, чего бы я хотел. Я сказал, что спасибо, ничего.
- Так, значит, никаких просьб? - спросил он, берясь за ручку
чемоданчика.
И тут я понял, что у меня есть одна просьба.
- Скажите, ваши люди бывают в разных годах?
- Да.
- И двадцать лет назад?
- И тогда. Только, разумеется, со всеми предосторожностями.
- А во время войны и блокады кто-нибудь был в Ленинграде?
- Конечно.
- Вот что, выполните такую просьбу. Мне надо передать туда посылку.
- Но это невозможно.
- Вы сказали, что выполните мою просьбу.
- Что за посылка?
- Одну минутку, - сказал я и бросился в кухню. Там я взял две банки
сгущенного молока, и полкило каплановского масла из холодильника, и еще
пакет сахара - килограмма в два весом. Я сунул все это в большой
пластиковый мешок Лины Григорьевны и вернулся в комнату. Мой гость из
будущего подметал пол.
- Вот, - сказал я. - Это вы должны будете зимой сорок второго года, в
январе месяце передать писателю Черняеву, Александру Черняеву. Ваши его
знают. И адрес его сможете найти. Он умер от голода в конце января. А ему
надо продержаться еще недели две. Через две недели к нему придут с радио.
И не смейте отказываться. Черняев писал роман до последнего дня...
- Да поймите же, - сказал гость, - это невозможно. Если Черняев
останется жив, это может изменить ход истории.
- Не изменит! - сказал я убежденно. - Если бы вы так боялись прошлого,
то не брали бы вещей из семнадцатого века.
Гость улыбнулся.
- Я не решаю таких вопросов, - сказал он. - Давайте я возьму вашу
посылку. Только сорвите наклейки с банок. Таких не было в Ленинграде. Я
поговорю в нашем времени. Еще раз очень вам благодарен. Спасибо. Может
быть, увидимся.
И он ушел, как будто его не было. У меня даже появился соблазн снова
сорвать обои и заглянуть в нишу. Но я знал, что этого никогда не сделаю. И
он тоже понимал это, а то бы не рассказывал мне так много.
На следующий день я обнаружил у себя в кармане две забытые монеты. Я
подарил одну Митину, а другую оставил себе на память. Митин принес мне,
как и обещал, однотомник Булгакова, а потом сказал:
- Знаешь, я нашел дома том "Литературного наследника". Там есть
воспоминания о Черняеве. Тебе интересно?
Я сказал, что, конечно, интересно. Я уже понимал, что они меня не
послушались и не передали старику моей посылки.
Да и, конечно, чепуху же я порол. Ведь большим тиражом отпечатана
биография писателя, и там черным по белому сказано, что он умер именно в
сорок втором году. Я даже посмеялся над собой. Тоже мне теоретик!
Вечером я прочитал статью о Черняеве. Она рассказала о том, как он жил
в Ленинграде в блокаду, как работал и даже ездил в самую стужу, под
обстрелом, на фронт выступать перед бойцами. И вдруг в конце статьи я
читаю следующее, хотите верьте, хотите нет:
"Зимой, кажется, в январе, я зашел к Черняеву. Александр Григорьевич
был очень слаб и с трудом ходил. Мы с ним говорили о положении на фронте,
об общих знакомых (некоторых из них уже не было в живых), он рассказывал
мне о планах на будущее, о том, что пишет новый роман и, если бы не
слабость, закончил бы его к весне. Я не спрашивал, почему мой друг
отказался эвакуироваться, несмотря на почтенный возраст и слабое здоровье.
Александр Григорьевич только пожал бы плечами и перевел бы разговор на
другую тему. Было холодно. Мы подкладывали в "буржуйку" обломки стула.
Вдруг Черняев сказал:
- Со мной случилась странная история. На днях получил посылку.
- Какую? - спрашиваю. - Ведь блокада.
- Неизвестно от кого. Там было сгущенное молоко, сахар.
- Это вам очень нужно, - говорю.
А он отвечает:
- А детям не нужно? Я-то старик, а ты бы посмотрел на малышей в
соседней квартире. Им еще жить и жить.
- И вы им отдали посылку?
- А как бы вы на моем месте поступили, молодой человек? - спросил
Черняев, и мне стало стыдно, что я мог задать такой вопрос.
Это, как ни печально сегодня сознавать, была моя последняя встреча с
писателем".
Я раз пять перечитал эти строки. Я сам должен был догадаться, что, если
старик получит такую посылку, он не будет сосать сгущенное молоко в
уголке. Не такой старик...
Но что странно: этот том литературного наследства вышел в шестьдесят
первом году - семь лет назад.
Last-modified: Thu, 14 Sep 2000 18:14:28 GMT