Оцените этот текст:


Оригинал лежит на странице Марии Школьниковой





Из книги <ЗАВТРАШНИЕ СКАЗКИ> (Ужгород, концерн
"Карпаты", 1992)



Если бы я был горностаем, я расхаживал бы, как король, и все
удивлялись бы, откуда у меня моя шуба, и все спрашивали бы: <Скажите, где
Вы купили эту шубу, кто Вам ее подарил, кто Вам ее прислал, у Вас. Наверно,
богатые родственники?> А я бы ходил в горностаевой шубе, шубе из чистого
горностая, потому что я сам был бы горностаем, и я отвечал бы: <Нет, я нигде
не купил эту шубу, и никто мне ее не подарил, и никто не прислал, я хожу в
горностаевой шубе, потому что, вы же видите, я сам горностай>, Но они бы мне,
конечно, не верили, ведь горностая встретишь не каждый день, и они бы
просили: <Ах, пожалуйста, дайте нам поносить эту шубу!> А я бы отказывал, я
бы всем категорически отказывал: и зайцу и суслику, и волку: И волку? Нет,
пожалуй, волку я бы не смог отказать, волку очень трудно отказать, он
наверняка снял бы с меня мою шубу:
Если бы я был волком, я бы снимал шубу с каждого горностая, и с
куницы, и даже с зайца, хотя у зайца шуба очень плохого качества, она все
время линяет и ее едва хватает на один сезон. Но я бы все равно снимал бы с
него шубу, потому что ведь я был бы волком, а волк может себе это позволить,
волк может себе позволить абсолютно все, кроме удовольствия залезть на
дерево. Волки не лазят по деревьям, хотя, конечно, они бы не отказались, но где
им, куда! По деревьям лазят обезьяны, а волки бегают по земле и им ни за что
не залезть на дерево!
Если бы я был обезьяной, я бы никогда не спускался на землю, я бы
прыгал по веткам и кричал, и визжал, и швырял бы сверху бананы, стараясь
попасть кому-нибудь в голову, и другие обезьяны тоже визжали бы, и
швырялись, и мы бы соревновались, кто громче завизжит и кто скорей попадет,
и радовались бы, что никто не может достать нас на дереве. Разве что жирафа,
потому что она сама, как дерево, потому что у нее шея такая длинная, что по
ней можно лезть и лезть и все равно до конца не долезешь.
Если бы я был жирафой, я бы ни перед кем не склонял голову. Я бы
смотрел на всех сверху вниз, такая б у меня была длинная шея, И мне ничего не
стоило бы заглянуть через забор, и я видел бы, что там внутри, а там
обязательно должно что-то быть внутри, потому что заборы существуют не зря
- но, конечно, не для тех, у кого такая длинная шея. И никто до меня не мог бы
дотянуться, потому что для этого нужно было бы прыгнуть очень высоко, а это
не каждый сумеет.
Если бы я был леопардом, я бы, конечно, сумел. Я бы прыгнул этой
жирафе на шею и в одну секунду откусил бы ей голову. А потом прыгнул бы на
дерево и откусил бы головы всем обезьянам, а заодно и волку, чтобы не
отнимал чужих шуб, а заодно и горностаю, что не кичился своей шубой. Если
бы я был леопардом, мне не был бы страшен никто - разумеется, кроме льва,
потому что лев каждому страшен. Когда встречаешь льва, хочется стать
маленьким и незаметным, хочется зарыться в землю, как крот.
Если бы я был кротом, я бы каждый день зарывался в землю. Я бы рылся
там, под землей, и меня совсем бы не интересовало, что происходит здесь, на
белом свете. И кто у кого отнял шубу,  и кто кому откусил голову, все это было
бы мне ни к чему, я бы рылся в земле, рылся да рылся - и только иногда
высовывал голову, чтобы посмотреть, как там растет трава и как ее щиплют
бараны. Бараны ходят по полю и щиплют траву, и греют спину на солнышке, и
они могут ни о чем не думать, хотя, конечно, и они думают, иногда они так
задумаются!..
Если б я был бараном!.. Но я ведь и есть баран:









       Козел горячился:
       -- Тоже придумали! Слыхано ли дело -- не пускать козла в
огород?
       Баран был холоден.
       -- Забор поставили, -- горячился Козел. -- Высокий забор,
а посередине ворота...
       -- Что? -- оживился Баран. -- Новые ворота?
       -- Не знаю, какие они там -- новые или старые.
       -- Вы что же -- не рассмотрели?
       -- Отстаньте, -- холодно бросил Козел. -- Какое это может
иметь значение?
       --  Ну  как  же  не  может? Ны как же не может иметь? --
горячился Баран. -- Ну как же это не может иметь значения?
       Козел был холоден.
       --  Если  бы  не ворота, -- горячился Баран, -- то зачем
все? И зачем тогда городить огород?
       --  Да,  да, зачем? -- загорелся Козел. -- Я то же самое
спрашиваю.
       -- Я не знаю, -- пожал плечами Баран.
       --  Нет  уже,  скажите,  --  горячился  Козел. -- Вы мне
ответьте: зачем городить огород?
       Баран был холоден.
       --  Вот  так  --  нагородят,  --  горячился Козел, -- не
пролезешь ни в какие ворота.
       -- Ворота?...
       Баран горячился -- Козел был холоден.
       Козел горячился -- Баран был холоден.
       И до чего же приятно -- встретиться вот так, поговорить о
том, что волнует обоих..



      В новогоднюю ночь старый Волк особенно остро почувствовал
свое одиночество. Увязая  в  снегу,  продираясь  сквозь  цепкие
елки, он брел по лесу и размышлял о жизни.
       Да,  ему  никогда  не  везло.  Самые лучшие куски у него
выхватывали из-под носа другие. Волчица -- и та  оставила  его,
потому что он мало приносил зайцев.
       Эти  зайцы,  сколько  из-за них неприятностей! У кого их
много -- перед теми все на задних лапах стоят, а у кого мало...
Да, в волчьем мире зайцы решают все.
      Елки, елки... "Елки-палки, -- думал Волк, -- когда же все
это кончится? Никуда не денешься от этих  елок,  хоть  из  лесу
беги!"
       И  вдруг...  Волк присел на хвост, протер глаза: неужели
правда? Под елкой сидит самый настоятший, самый живой заяц.  Он
сидит,  задрав  голову,  и  смотрит  куда-то вверх, и глаза его
горят так, словно ему там невесть что показывают.
      "Интересно, что он там увидел? -- подумал Волк. -- Дай-ка
и я погляжу". И он поднял глаза на елку.
       Сколько елок видел он на своем веку, но такой ему видеть
не приходилось.  Она  вся  искрилась  снежинками,  переливалась
лунным   светом,   и  казалось,  что  ее  специально  убрали  к
празднику, хотя на най не было ни одной елочной игрушки.
       -- Елки-палки! -- сказал Волк и замер с открытым ртом.
       Бывает  же  на свете такое чудо! Посмотришь на него -- и
чувствуешь, как у тебя внутри что-то переворачивается --  не  в
желудке,  нет,  а  повыше.  И  уже  ничего не хочется -- только
сидеть и смотреть.
       Так  и  сидели  они  рядышком  --  Заяц  и  Волк  -- под
новогодней елкой, и смотрели на нее,  и  внутри  у  них  что-то
переворачивалось.
       И  Заяц  впервые  подумал,  что  есть  на  свете кое-что
посильнее волков,  а  Волк  подумал,  что,  елки-палки,  честно
говоря, ведь не в зайцах счастье...









      Числа делятся на четные, нечетные и почетные. К последним
относятся зачастую мнимые числа.



       Чем многограннее пирамида, тем у нее меньше острых углов
в соприкосновении с внешним миром.
       -- Посмотрим на мир с трех сторон...
       -- Нет, зачем же с трех? Есть ведь и еще одна сторона...
       -- Разве только одна? Есть еще пять сторон...
       -- Посмотрим на мир с двадцати сторон...
       Чем  многраннее пирамида, тем многосторонней она смотрит
на мир:
       --  С  одной  стороны, это, конечно, неправильно... Но с
девяносто девятой стороны... это, пожалуй, верно...
      -- Давайте взглянем с двести пятьдесят третьей стороны...
       -- Даже лучше -- с восемьсот семьдесят первой...
      А при всестороннем взгляде на мир пирамида и вовсе теряет
свою угловатость и превращается в конус, обтекаемый конус: ведь
обтекаемость -- верх многранности...



       Зато  когда его вынесли за скобки, все сразу поняли, что
это было за число.
       -- Это был наш общий множитель!
       -- Это был наш общий делитель!
       Так  число  приобретает  значение.  После  того, как его
вынесут.



       Ноль, деленный на ноль, дает любое число.
       В числителе ноль -- в знаменателе ноль.
       Сверху ноль -- снизу ноль.
       --  Сейчас мы должны получить тысячу, -- говорит Верхний
Ноль.
       -- Получим! -- отзывается Нижний.
       -- А теперь мы должны получить миллион.
       -- Получим!
       -- А как насчет миллиарда?
       -- Получим!
       Вот оно как хорошо: что захочешь -- все получается.
       Сверху ноль -- снизу ноль.
       В числителе ноль -- в знаменателе ноль.
       Ноль, деленный на ноль, дает любое число.
       Только взять эти числа никто не может.



       Коршун  относится к воробью так, как воробей относится к
муравью.
        -- Чтоб ты пропал! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь!
       Еще  бы  не  знать! Большая величина относится к меньшей
так, как меньшая относится к еще меньшей.
      -- Извините, это в последний раз... Вы же знаете, как я к
вам отношусь...
      И это известно: меньшая величина относится к большей так,
как большая относится к еще большей.
       Муравей относится к воробью так, как воробей относится к
коршуну.



       У Вселенной непорядок с одной Галактикой.
        --   Что   это   у   тебя,  Галактика?  Как-то  ты  вся
затуманилась?..
       -- Да вот -- Солнце тут есть одно...
       У Галактики непорядок с одним Солнцем.
       -- Откуда у тебя, Солнце, пятна?
       -- С Землей что-то не ладится...
       У Солнца непорядок с одной Землей.
       -- Что у тебя, Земля, там происходит?
       -- Понимаешь, есть один Человек...
       У Земли непорядок с одним Человеком.
       -- Что с тобой, Человек?
       -- Бог его знает! Ботинок как будто жмет...
       Один ботинок -- и тяготит всю Вселенную!



-- Эй, что ты там чертишь на песке?
-- Вычисляю. Знаете ли вы, что если
найти точку опоры, можно пере-
вернуть земной шар? -- Перевернуть земной шар? Ого, в
этой мыслишке кое-что есть!



       Не  троньте,  не  троньте  его кругов! Не троньте кругов
Архимеда!...
      Один из пришлых римлян-врагов с ученым вступает в беседу:
       -- К чему говорить о таком пустяке? -- легат вопрошает с
улыбкой. --  Ты  строишь  расчеты  свои  на  песке,  на  почве,
особенно зыбкой.
       Сказал, -- и услышал ответ старика:
      -- Солдат, вы меня извините. Но мудрость жива и в сыпучих
песках, а глупость -- мертва и в граните.
       --  Ты,  вижу,  мастер  красивых слов, -- легат завершил
беседу. -- Старик, я не трону твоих кругов.
       Сказал -- и убил Архимеда.
       История  мчится  на  всех  парах, одни у нее заботы: уже
архимеды горят на кострах, восходят на эшафоты...
       Они, архимеды, кладут кирпичи, уступая победу...
       И  ныне, как прежде, над миром звучит: НЕ ТРОНЬТЕ КРУГОВ
АРХИМЕДА!



       А  Герострат  не  верил  в  чудеса. Он их считал опасною
причудой. Великий храм сгорел за полчаса, и  от  него  осталась
пепла груда.
       Храм  Артемиды.  Небывалый  храм  по  совершенству линий
соразмерных. Его воздвигли  смертные  богам  --  и  этим  чудом
превзошли бессмертных.
        Но   Герострат   не  верил  в  чудеса,  он  знал  всему
действительную цену. Он верил в то, что мог бы сделать  сам.  А
что он мог? Поджечь вот эти стены.
       Не  славолюбец и не фантазер, а самый трезвый человек на
свете -- вот он стоит. И смотрит  на  костер,  который  в  мире
никому не светит.



       Это  был тот день, когда к Помпее, жене великого Цезаря,
под видом женщины проник переодетый мужчина.
       --  Кай Юлий, это уже не в первый раз! -- сказали Цезарю
его приверженцы.
       -- Не в первый? Я что-то не вспомню других.
       -- Кай Юлий, у тебя просто плохая память.
       Цезарь был оскорблен:
       --  Ну, знаете... Мне может изменить жена, но память мне
изменить не может.
       -- Может, может! -- хором твердили приверженцы.
       И тогда Цезарь заколебался.
       --  Уходи,  Помпея,  -- сказал он. -- Жена Цезаря должна
быть вне подозрений.
       Это был тот день. Это был последний день Помпеи в доме у
Кая Юлия Цезаря.
      -- До свиданья, Юлий, -- грустно сказала она. -- Я думаю,
ты еще будешь раскаиваться.
       Жена ушла.
       Подозрения остались.
       Жена Цезаря была вне подозрений.



      -- От великого до смешного один шаг, -- сказал Наполеон и
все-таки не сделал этого шага.
       Но у Наполеона были последователи...



       Мне  хочется во времена Шекспира, где все решали шпага и
рапира,  где  гордый  Лир,  властительный  король,   играл   не
выдающуюся роль; где Гамлет, хоть и долго колебался, но своего,
однако, добивался;  где  храбрый  Ричард  среди  бела  дня  мог
предложить  полцарства за коня; где клеветник и злопыхатель Яго
марал людей, но не марал бумагу; где даже череп  мертвого  шута
на мир глазницы пялил неспроста.

       Мне хочется во времена Шекспира. Я ровно в полночь выйду
из квартиры, миную двор, пересеку проспект и  --  пошагаю..Так,
из  века в век, приду я к незнакомому порогу. Ссудит мне Шейлок
денег  на  дорогу,  а  храбрый  Ричард  своего  коня.   Офелия,
влюбленная  в меня, протянет мне отточенную шпагу... И я поверю
искренности Яго, я за него вступлюсь,  презрев  испуг.  И  друг
Гораций,  самый  верный  друг, меня сразит в жестоком поединке,
чтобы потом справлять по мне поминки.

       И  будет это долгое - Потом, в котором я успею позабыть,
что выпало мне - быть или  не  быть?   Героем  -  или  попросту
шутом?









      ...но -- ох, и до чего же трудно быть изюминкой! Особенно
в ящике с изюмом.



       ...Баран  выразил  общее  недоумение. Заяц выразил общее
опасение. Потом встал Лев и выразил общее мнение.



       ...и  когда  волки  были  сыты  и  овцы  целы,  возникла
проблема: как накормить овец?



       ...человек  уходит  из жизни, как выходят из трамвая: на
его уход обращают внимание те, кого он толкнул или кому уступил
место.



       ...очнувшись от своей игры, Орфей застал жену в обьятиях
Морфея.



      ...в этот год умерли Сервантес и Шекспир. Но никто в этот
год не родился.



       ...таким  образом,  эта  маленькая страна, производившая
только пуговицы и зубочистки, теперь производит все: от пуговиц
до зубочисток включительно.

---------------------------------------------------------------
     Феликс Кривин, "Ученые Сказки"
     Издательство "Карпаты", Ужгород 1967

     Текст введен Марией Школьниковой.

Last-modified: Thu, 04 Nov 1999 06:16:29 GMT

Оцените этот текст: